Война, сезон миграции

На временно оккупированные территории

— Уважаемые пассажиры, которые едут на временно оккупированные территории! — раздается из репродуктора в вагоне строгий женский голос.

Люди в вагоне замолкают и выслушивают о разнице часовых поясов между Украиной и временно оккупированными территориями. После строгого голоса бодрая песенка «Біла хмара, чорна хмара» не может сразу вернуть их к прежним оживленным разговорам.

Поезд Киев—Константиновка не так уж переполнен, как мне рассказывали. Люди в плацкартном вагоне едут лишь с одной-двумя сумками. Многие, как окажется утром, и до Константиновки не доедут — то есть говорить о «массовом» возврате переселенцев не приходится. Количество внутренне перемещенных лиц в Украине — более 450 тысяч.

Константиновка сейчас — последний город, подконтрольный украинскому правительству. Уже Ясиноватая — под контролем непризнанной ДНР.

— Здравствуйте, — говорит по мобильному 60-летний Владимир. — У вас можно забронировать два места до Донецка? Фамилии... Нет?

— Продолжайте звонить, — советует Лидия Ивановна, его соседка по купе, которая живет в Константиновке.

Владимир звонит по другому номеру и бронирует места в маршрутке до Донецка для себя и своей 47-летней жены Марты.

— Что сказали?

— Перевозчик нас наберет за полчаса до отправления.

Билеты для них от Константиновки до Донецка (60 км) с бронью — по 110 гривен. Для сравнения: билет на поезд от Киева до Константиновки — 105 грн.

За что?

«За что нам такое?» — эту фразу в разных вариациях я услышу десятки раз.

Владимир и Марта, семья интеллигентов, уехали на дачу в Винницкую область летом.

— В отпуск, как мы думали, — вздыхает Марта.

Теперь они возвращаются — возможно, лишь за теплыми вещами, а может, чтобы остаться в Донецке.

— Там посмотрим, — говорит женщина.

Ее муж Владимир, который работает в рекламе, кое-как справлялся удаленно. Он иронизирует и над всем посмеивается. Марта до сих пор «числится», по ее словам, врачом в одной из больниц Донецка. Зарплату «то получала, то не получала». Денег все меньше. И они еще в хорошей ситуации.

Евгения, красивая 40-летняя женщина из Горловки, едет домой лишь на пару дней за теплыми вещами. Она — одинокая мать, воспитывающая ребенка с ДЦП. Ребенка перевела в спецшколу в Киеве, когда школа в Донецке попала под бомбежку. Была репетитором физики и математики. Теперь живет у тетки, однако трудиться толком не может:

— Связей нет. Если искать новую работу, то нужно «от и до». А я на полный день не могу. С ребенком не одно, так другое.

Сами виноваты?

Я стараюсь не говорить, что я из Киева: когда люди об этом узнают, часто закрываются:

— А-а-а, вам наши проблемы...

Или, как сказала мне пенсионерка Лидия Ивановна из Конс-тантиновки:

— Тоже скажете, что мы сами виноваты? Мирные люди — заложники ситуации. А эти — что одни, что другие... Хотите стрелять — выйдите в поле и хоть все перестреляйте друг друга.

Кстати, позиция «выйдите из городов в поле и стреляйте друг в друга» тоже очень типична.

Чаще всего ее слышишь, когда не представляешься, а подслушиваешь разговоры местных между собой. Тогда не услышишь ни поддержки украинскому правительству, ни поддержки «ополченцам». Если в двух словах — доминирует позиция «против всех».

Поскольку позиция «сами виноваты» и вправду распространена вне Донбасса, утром в Константиновке, в армагеддоне пересадки с поезда на маршрутки, мое внимание привлекут чернокожие иностранцы. Один из них — видно, впервые — бегает с сумкой по вокзалу и никак не может попасть на нужное направление. Он оказывается студентом-медиком из Нигерии и на ходу, в спешке, не может понять моих вопросов. Моргает:

— А я тут причем?

Енакиево, два места!

Водители на станции пересадки в один голос утверждали, что сейчас гораздо больше людей едет с территорий, подконтрольных правительству, на территории под контролем ДНР:

— А где вам лучше? Дома или в поездках? Вот и нам тоже.

Утренняя пересадка в Константиновке — хаос и крики, однако длятся они недолго.

— Енакиево, два места!

— Горловка, рейсовый автобус!

Кипиш создают сами перевозчики: их больше, чем нужно. Пассажиров кажется много, но мой вагон, например, до Константинов-ки доехал наполовину пустым. Люди из поезда быстро заполняют маршрутки. Места, по крайней мере сегодня, хватило всем. Марта и Владимир могли бы не бронировать по телефону.

Некоторые перевозчики уехали полупустыми, а таксисты так и будут ходить по вокзалу:

— Енакиево, два места!

— Сколько до Донецка? — спрашиваю у водителя маршрутки.

— Сто гривен. Но через два часа будем — не то, что другие, по три с половиной часа идут.

И очень обижается, что я не принимаю такое заманчивое предложение. Напомню, расстояние — 60 км.

Зате єдина Україна!

Лидия Ивановна в вагоне рассказала о своем друге — завотделом онкологии в донецкой больнице. Он уехал, взяв отпуск за свой счет, однако так и не смог найти другую работу.

— Все места заняты. Дома ты был кто-то, тут — никто.

Завотделом все же не возвращался в Донецк, пока ему не позвонил главврач. «Либо выходишь с понедельника на работу, либо бери расчет». Завотделом вернулся в Донецк.

Армянка Марина в Краматорске (подконтрольном украинскому правительству) позже расскажет мне о своей дочери, студент-ке-медике:

— Ректор сказал: «Либо в течение двух недель выходишь на пары, либо отчисляют».

Дочь на последнем курсе. Перед Мариной стоит дилемма: отправлять дочь или нет. Кроме того, что страшно, есть и другое:

— А если закончит вуз в ДНР, в Украине ее диплом признают?

Ну, а люди более «приземленных» профессий, кроме того, не раз рассказывали о прямой дискриминации.

— Мариуполь, всего за сто километров от Донецка! — говорит мне маршрутчик из областного центра. — Вижу объявление, нужен водитель. Обращаюсь к директору: «Еще нужен?» — «Да, иди в отдел кадров». Прихожу, даю документы. А там — «Вы что, донецкий? Нет, уже не нужен».

— А мои в Полтаву ездили, — говорит другой. — Квартира полторы тысячи. — «А, донецкие? Четыре тысячи!»

— Зате єдина Україна! — саркастически отвечает первый.

Мозоль на пальце ноги

Часть водителей в Константиновке — местные, с подконтрольной Украине территории. Другие — приезжают из Горловки и Донецка, подконтрольных непризнанной ДНР. Однако различия во взглядах между ними, конечно, незаметны.

— И те, и другие нормальные, — говорит горловский. — Проверили документы, и все. Не понравился — проверили вещи.

— И те, и другие козлы, — говорит константиновский, и горловский, выражавший противоположную мысль, тут же кивает.

— Я раньше ездил хоть в Карпаты, — говорит молодой лысый и безбровый таксист. — А сейчас выедешь в Днепропетровскую область, так тебя на блокпосту разденут, разуют. О, мозоль на пальце ноги! Может, ты ногой курок нажимаешь?

Он не видел жену и дочь уже полгода. Они боятся вернуться в Константиновку, и таксист повторяет все ту же фразу:

— За что мне такое?

С невесткой по брусниці, рачки

У каждого перевозчика — ведь они переезжают через фронт часто — есть истории о попадании под обстрел и т. п.

— Останавливают меня. «Пустой»? А я такой радый: «Пустой». Думаю, щас отпустят. Они: «Отлично, поехали воевать». Посидалы. И едем колонной. Танк, за ним джип бронированный, а дальше я такой непаливный.

Водитель показывает на ярко-желтую маршрутку.

— Танк в посадку и давай стрелять. Мне говорят: «Ложись!» Я: «Та куда, грязно». А я такой в белом, присел и сижу. А тут як гахнуло — я забыл, в чем был, втыснулся в землю...

— Еще и рыть начал, — смеется таксист.

— Ну да. То щас я смеюсь. Хорошо, недолго было. Танк отстрелялся, те вылезли в посадке. Отпустили. Я очнулся, стою под мостом на въезде в Констаху, руки на руле. Думаю, че я тут стою — мне ж в другую сторону. Дома это рассказал, сын смеется — а я сел, чашку водки накатил...

Когда я спрашиваю, кто именно его потянул на передовую, мар-шрутчик только махает рукой и остальная компания единодушно бормочет: «Да все они одинаковые». Лишь потом я вытягиваю из него, что это был «Оплот».

Лысый таксист, у которого «мозоль на пальце ноги», тоже рассказывает, как «лежал звездой под плитами» на блокпосту. А 43-летняя женщина-контролер в красной куртке, которая заманивала пассажиров в маршрутки утром, делится своим военным опытом:

— Сначала земля двыгтыть. Мы с невесткой раз уже попадали, то знаем. Идем оцэ с нашими на брусницю, слышу — двыгтыть. Все такие на нас смотрят и смеются — а мы уже с невесткой по брусниці рачки, рачки, рачки.

Мужчины смеются. Женщина в красном заканчивает мысль:

— Остальные только через тридцать секунд, когда рядом гахкать начало, за нами поползли.

Все равно обидно

В пригородных железнодорожных кассах — локальные «мигранты» на небольшие расстояния. Добираются с пересадками. На расписании «Ясиноватая» в качестве конечной станции заклеена надписью «Скотувата» — это последняя подконтрольная украинскому правительству станция.

Украиноязычные бабушки обсуждают вполголоса:

— Яценюк і цей, що в презідіумі сидить, як його?

— Турчинов.

— Так, Турчинов. Хто їх обирав? Да ніхто. Америка да Німеччина назначили.

— Ага.

— А вибори? Їхні, значить, дєйствітєльні, а ці, значить, недєй-ствітєльні? — недоумевают бабушки.

Главная же тема для обсуждений в эти дни, особенно среди старших людей — будут ли платить пенсии на территориях, подконтрольных ДНР.

В электричке на Славянск я подслушиваю разговор немолодых женщин из Ясиноватой, подконтрольной ДНР. Женщины едут в Краматорск переоформлять пенсии. Так делают многие — из подконтрольных ДНР территорий пытаются переоформлять соцвы-платы на Константиновку, Краматорск и другие подконтрольные украинскому правительству города.

— Кіндратівка... — читает название станции бабушка из Ясино-ватой за моей спиной. — Какая между нами и ними разница? Вот почему здесь пенсии получают, а мы нет? Знаете, девочки, что? Ведь ничего от нас не зависит. А все равно обидно.

Артём Чапай, Insider

11 ноября 2014

 

«Время сейчас смутное»

Против правительства

— Не против Украины! Не против Украины! — бьет себя в грудь 43-летняя Лена из разбомбленного поселка Семеновка в Славянске. — А против этого правительства! Это я не только о себе. Это я тебе говорю, что люди говорят. Это «голос Донбасса!»

Мы с ней знакомы уже довольно хорошо и ощущаем достаточную взаимную симпатию, чтобы я доверял ей: уже во второй раз Лена целый день водит меня по Семеновке.

В очередной раз приезжая на освобожденные территории, снова убеждаешься: слова «проукраинский» или «антиукраинский» в отношении мирного населения — такие же идеологические штампы, как раньше «строитель коммунизма» либо «антисоветчик». Ведь есть нюансы.

Возьмем пример семьи Лены. Она голосовала за «Оппозиционный блок», однако вместе с подругой сбрасывается на помощь украинской армии. Ее отец, потомственный семеновец, голосовал за коммунистов, «тому що при них мені було добре», при этом из всей семьи он — наиболее анти-ДНРовский, презирает «цих бандитів» (он украиноязычный). А русскоязычная мать, родом с Полтавщины, раньше была наиболее про-ДНРовская, но теперь проголосовала за «Радикальную партию Олега Ляшко». Поди разберись.

— Мы и в своей семье разобраться не можем, — смеется Лена.

Подслушанные разговоры, когда не называешь себя, подтверждают разнообразие мнений.

— Я никогда и не хотела в Россию. Я как жила в своей Дружков-ке, так и хочу в ней жить, — говорит попутчицам бабушка в поезде, которая собирается лететь к дочке в ОАЭ.

Ее собеседницы согласно кивают. Одна — из Константиновки, другая — из Авдеевки. Меня они на верхней полке еще не замечают.

В то же время все в той или иной мере враждебно настроены по отношению к нынешнему правительству, а также к армии.

— Когда были ДНР, забирали машины у людей. Мы так ждали, что снова армия придет... А теперь....

И женщины снова соглашаются. Но и здесь есть нюансы.

Мы все боимся, что вернется ДНР

Часто местные делят украинскую армию на «тех, кто в посадках» и «тех, кто шикует». Первые в народном сознании — бедные призывники, вторых часто считают «наемниками». Одни — «голодные мальчики», и их подкармливают, вторые — «приезжают на дискотеки на БТРах», а также привели к расцвету проституции.

Лично я видел только дисциплинированные действия армейцев — однако любой случай недисциплинированности ухудшает отношение местных к армии. Продавщица в Семеновке однажды испугалась, когда пьяный солдат с БТРа из бравады выстрелил очередью в воздух — теперь пол-Семеновки знает об этом случае и имеет еще один повод недолюбливать армию.

Когда в Краматорске при мне армейский БТР заглох посреди улицы — на некотором расстоянии собралась толпа. Многие злорадствовали. Один из солдат, чтобы не терять лицо, стал останавливать «Жигули» с тонированными стеклами и проверять багажники.

И в то же время — практически все, с кем мне пришлось говорить, рады, что «вернулась Украина». Снова начали платить зарплаты и пенсии, а главное — прекратились обстрелы.

— Мы все здесь боимся, что вернется ДНР, — сказала мне армянка Марина.

Это же я услышу еще много раз.

— Люди боятся не собственно ДНР, а потому, что снова стрельба начнется, — уточнит Николай, инженер с НКМЗ (Новокраматорского машиностроительного завода, градообразующего предприятия в Краматорске). — Есть, наверно, и отдельные фрики, которые хотят возврата ДНР, но это не показатель, — а его жена расскажет «непоказательную» смешную историю, но запретит упоминать о ней, «ибо грешно».

Армянка Марина говорит, что в молодости уже пережила войну в Нагорном Карабахе, но там «все было понятно: христиане против мусульман, а здесь ничего не понятно», и в Карабахе, по ее словам, «по крайней мере не стреляли в городах».

В Украине — стреляли, и повторения стрельбы люди на освобожденных территориях боятся и почему-то ожидают.

Слухи о «возврате ДНР» я много раз слышал и в Славянске, и в Краматорске, и в Николаевке. Практически все этого боятся. Происхождение слухов непонятно.

Кто стрелял?

Точнее всего определить позицию нынешнего большинства на освобожденных территориях — «против всех». Обоюдоострая ненависть особенно сильна там, где бомбили:

— Те козлы потому, что в городах сидят. А те козлы потому, что города бомбят, — обсуждали между собой три женщины в поезде, не замечая меня на верхней полке.

Сакраментальный вопрос «кто стрелял?» местные почти всегда решают не в пользу украинской армии. Так, в Николаевке, где разрушен целый подъезд пятиэтажки, жители дома уверены, что стреляла «Украина».

Конечно же, расследования не ведутся, а если будут вестись — им никто не будет верить.

Все же иногда доходит до абсурда.

— Еду в Дебальцево, самую страшную зону. А что делать, матери 86 лет, — говорит мне женщина на остановке.

— А кто сейчас контролирует Дебальцево?

— Нацгвардия. Дошли до того, что по центру долбят. Знакомого убило. Завтра утром похорон.

— А кто долбит?

— Ну а как вы думаете? — задает риторический вопрос женщина. Мол, сомнений быть не может.

Я делаю паузу, и женщина замечает на моем лице сомнение.

— Конечно, Нацгвардия!

— То есть они контролируют город и одновременно по нему долбят?

Женщина сразу «закрывается», обиженная.

Разве что рефлексирующие интеллигенты рефлексируют. Так, в Краматорске инжерер НКМЗ Николай, который водил меня по городу, показывает новенькое аккуратное здание прокуратуры — с характерной часовней «по-пшонкински». Здесь во времена боевика Бабая был «штаб» ДНР.

— Везде вокруг стреляли, причем именно в то время, когда люди на работу идут. Вот здесь маршрутку разбомбило, потом женщина без головы весь день пролежала. Вокруг столько стреляли, а сюда ни разу не попали? Я так думаю, это была инсценировка.

И тот же Николай говорит, что сам видел вспышки с горы Карачун, где стояла украинская армия — а через короткое время слышал взрывы в черте города.

— Украинские СМИ тоже хороши. Что, хотят сказать, что украинская армия за все время ни разу не промахнулась? Ни одного шального снаряда?

За кого воевать?

На освобожденных территориях часто смеются над самой фразой «освобожденные территории»:

— Кто же освобождал? Те — сами ушли.

Эту фразу я слышал много раз в разных вариациях, даже от самых проукраинских граждан.

При возможности интересно было услышать и позицию иностранцев, как относительно непредубежденных людей.

— Самое обидное, что по «тех» никто не стрелял, когда они уходили, — говорит мне сириец Мухаммед, который из-за войны убежал из Сирии к друзьям в Краматорск, а из Краматорска, из-за другой войны, уезжал в Харьков. — Почему было не разбомбить колонну, когда она несколько часов шла до Донецка?

И это тоже приходилось слышать десяток раз — и от соотечественников тоже. На освобожденных территориях бытует также мнение, что нынешняя война — «договорняк», а цель ее — «делить миллиарды».

Когда удается подслушать разговоры людей с территорий, подконтрольных ДНР, и людей с освобожденных территорий — собеседники всегда соглашаются.

— За кого они воюют, эти мальчики? — говорит водитель из Горловки на остановке в Семеновке, когда мимо нас проходит колонна украинских БТРов. — За кого воевать? Яценюк с Коломой-ским делят миллиарды, а они гибнут.

Местные из освобожденного Славянска соглашаются с горлов-ским земляком.

Еще один интересный факт: олигарх Коломойский на нынешнем Донбассе часто демонизируется точно так же, как пару лет назад вне Донбасса демонизировался олигарх Ахметов.

Время сейчас смутное

— Сейчас все двуличные стали, — утверждает мне армянка Марина, продавец в магазине «Кулиничи» в Краматорске. — Приходят ДНР — говорят, что за ДНР. Пришла Украина — говорят, что за Украину.

Не все «двуличные»: люди часто изливают антиправительственные чувства, когда их и не просят. Женщина лет пятидесяти видит, как я фотографирую краматорского Ленина в желто-голубых штанах.

— Смешно, — говорю я.

— Смешно... Нет, уже не смешно! До маразма доходит!

И начинает. О «хунте», об «укропах». Полный набор. Критикует, конечно, и ДНР, и Путина — но как-то между делом:

— Путин не наш президент, с ним все понятно. А вот Порошен-ко почему нас бомбит?

Изливают и противоположные чувства. Кандидат в депутаты Сергей Борозенцев, который проиграл выборы Вадиму Ефимову, сам заговаривает со мной на улице, когда я фотографирую его офис. Он рассказывает, как убежал после того, как ДНР «гахнула его мордой об стол и одела наручники». Борозенцев при мне разговаривает с Ефимовым — после разговора он не преминул похвастать, что теперь метит в мэры Краматорска. В разговоре Борозенцев часто употребляет выражение «вата»:

— Откровенная «вата» осталась, но у них теперь нет организаторов, а сами по себе они ничего не могут.

То же, но политкорректно, говорит мне и инженер Николай с НКМЗ:

— Видишь, партизанская война не ведется. Даже флагов ДНР я давно не видел.

Один из оставшихся сторонников ДНР в Славянске, Виктор — один из тех, кто как раз рисует флаги ДНР в своем городе, но если судить визуально — проигрывает «войну лозунгов на стенах и заборах», как он это назвал.

— Несколько человек проукраинских постоянно показывают по местному телевидению и называют это общественным мнением, — говорит Виктор. — А вот на рынке и в городском транспорте разговоры другие.

Многие чувствуют себя неуверенно.

— Ты помни, на какой ты территории, не говори «провосеки», говори «Правый сектор», — иронически одергивала маршрутчика в Константиновке женщина-контролер.

О неуверенности свидетельствует и то, что некоторые респонденты отказываются называть свои имена или, если имя мне известно, просят его не указывать. Тот же инженер с НКМЗ — человек, если уж пользоваться идеологическим штампом, проукра-инский — смущенно просит меня (возможно, из-за слухов о возможном возврате ДНР):

— Ты, это... Уж очень меня, таким уж, в репортаже не выставляй... Время сейчас смутное.

Кто активно был за ДНР — давно в России

— Послушать украинские СМИ — так тут каждый первый террорист, — сказал мне один из маршрутчиков в Константиновке, и остальные в компании согласно закивали.

Украинским СМИ многие не доверяют, а журналисту — сочувствуют:

— Мы же всё понимаем. Если ты напишешь правду — тебя вызовут в СБУ

И по-отечески треплют по плечу.

Моя подруга Лена из Семеновки только теперь признается: ее любовник был боевиком ДНР. Она узнала об этом, когда он вернулся из «командировки в Москву» в новеньком камуфляже и с хорошим смартфоном, на котором была установлена программа-рация.

— Так он и сейчас в ДНР.

Между прочим, и в Краматорске, и в Славянске, и в Авдеевке все прекрасно понимают роль России в конфликте, но упоминают об этом как-то мимоходом — как о технической детали.

Лена водит меня по поселку и заговаривает с местными, выдавая меня за родственника. Отовсюду только и слышно: «Ивановы — в Ростове. Петровы — в Москве. Сидоровы — тоже в Ростове».

Артём восстанавливает свою разбомбленную квартиру. Кстати, раньше я слышал о «восстановлении Славянска всей Украиной». Так вот, это не совсем правда, мягко говоря. Лишь некоторые дома в разбомбленной Семеновке восстановили. Несколько штук — различные кандидаты в депутаты. А дом Артура и соседний — чешская благотворительная организация, предоставившая материалы, на пару с работниками из одной из протестантских церквей.

— У меня в доме ополченцы жили. Мусора после них, как после свиней.

— Когда вернешься?

— Весной. Сейчас в Николаевке у тетки.

— А М***вы вернутся?

— М***вы, ха! Разве что сюда ДНР вернется. Но тогда уж лучше пусть Сидоровы не возвращаются.

М***вы, сын и мать — местные богачи, у них тут три квартиры. Практически не пострадали. Но Сидоровы, как и еще несколько семей, — уехали и не вернутся.

— Кто чувствовал за собой вину — того здесь нет, — говорит Лена. — А ловят тех, кто за собой вину не чувствовал.

На грани фола

О не вполне законных действиях правоохранителей в «зоне АТО» мне известно по крайней мере из трех различных источников.

Первый источник коллективный — это жители Семеновки, которые называют имена местных, которые пропали, а потом были «найдены» под арестом. Среди них некий Дима — маргинал, много раз сидел в милиции за дебоши, кражу металлолома и т. п. Когда захватили горотдел — пришел позлорадствовать. После этого, по утверждению местных, жил себе с семьей, бухал, в событиях участия не принимал. Пропал — спустя месяц родственники нашли его в Изюме под арестом. Еще одного — милиция взяла, но отпустила, по утверждению местных, после заплаченного матерью выкупа. Третий — старый алкоголик, которого взяли скорее для «отчетности» и который пропал с концами.

О том же сообщил и сотрудник милиции Краматорска, который, кажется, ради этого и согласился со мной встретиться.

— В городе много людей без опознавательных знаков, а милиция действует на грани фола — а то и явно незаконно.

И то же подтвердил мой давний друг, близкий к руководству СБУ в Краматорске.

— А что ты удивляешься? — сказал он. — Милиция людей била всегда, и в мирное время. Настоящих сепаратистов тоже переловили, люди работают. Ну есть и такие — их хватают для отчетности перед начальством. Ты видел эти новости, «задержали столько-то диверсантов»? Это командировочные приехали, им надо перед начальством отчитаться. Местные СБУшники воют. Кто-то из «диверсантов» их агентом был, за кем-то следили, чтобы рыбу покрупнее словить. А эти приехали — тяп-ляп.

По его словам, со ссылкой на руководство краматорского СБУ, «мелких» или задержанных по ошибке после избиения в Краматорске отпускают, предварительно «закрепляя вербовку» интересным образом:

— Они должны на камеру сказать «Путин х**ло».

Ты поставил меня в тупик

Вопрос о Путине — один из наиболее удивительных, но в другом отношении.

Практически все в той или иной степени «против всех». Но при этом Украину критикуют яростно, ДНР — как-то вполсилы, а о роли России упоминают лишь мимоходом.

Я задаю «вопрос о Путине» всем, с кем у меня более доверительные отношения или чье доверие уже не боюсь потерять.

— Меня и самого это удивляет, — смеется инженер-интеллектуал с НКМЗ. — Иногда такое впечатление, что дело не в политике, а в личной харизме Путина. Это не политика, а что-то фрейдистское. Женщины бальзаковского возраста, лет так от сорока пяти до шестидесяти — те вообще. Такое впечатление, что они все его хотят.

Большинство не столь рефлексирующих людей, услышав вопрос об отсутствии критики в адрес Путина, лишь выражают озадаченность. Кажется, такая мысль просто не приходила им в голову.

Лена из Семеновки в день, когда мы снова встретились, сдавала тесты в центре занятости, и теперь самоиронично называет себя:

— Чмо среднестатистическое. Не очень умное, но и не слишком дурное.

По крайней мере, чувство юмора у нее выше среднестатистического.

После целого дня, проведенного вместе, Лена с удивлением узнает, что имела дело с уроженцем Ивано-Франковской области, который не ненавидит Донбасс.

— Вот видишь, нам надо было просто поговорить, а не стрелять! — после паузы восклицает Лена. — И мы же друг друга поняли!

Она приглашает меня в столовку, предлагает выпить — и мы долго еще беседуем по душам. Лена все хочет, чтобы я «понял Донбасс».

— Кажется, я прочувствовал, — говорю я. — Но я одного не пойму.

— Ну?

— Вот я вполне понимаю, почему вы не любите официальный Киев и почему недолюбливаете армию. Но ты же сама говорила: все здесь понимают, что Россия разжигала конфликт. Почему почти никто не критикует Путина?

Лена надолго задумывается.

— Знаешь, ты поставил меня в тупик.

Артём Чапай, Insider

13 ноября 2014

 

Сумні роковини Майдану

Річниця нагадувала саме роковини. Вранці під час покладання квітів на алеї Небесної сотні освистали Порошенка

Буде бум!

— Це що за херня? Ще трохи, і буде соціальний вибух! — кричить чоловік років 35 на алеї Небесної сотні.

Навколо молодого чоловіка збирається більший натовп, аніж навколо Юлії Тимошенко, яка поруч іде в кільці охорони й сумно зупиняється біля кожного портрета загиблого. Тимошенко та Вла-сенка знімає купка журналістів, а біля обуреного чоловіка збираються люди, які починають підтакувати.

Чим саме він обурюється, ніхто не цікавиться. Кожен додає своє:

— Ну добре, пішли по ускореній програмі, вибрали в першому турі... Нам обіцяли кінець війни.

— Чому ми маємо терпіти?

— Бо ми жлобйо!

— У нас народу немає.

Дивно чути таке від людей, які прийшли на річницю Майдану.

— Знайдеться знову такий, як я! — кричить молодий чоловік, який зібрав натовп. — Як вийшов Володя Парасюк, коли вони підписали з зеком договір!

До нього підходять спершу боєць Нацгвардії, а потім вусатий у цивільному, який пробує відвести його в бік. І хоча скоріше молодий чоловік поводився як провокатор, натовп тут-таки накидається на вусатого:

— Може, ти на Путіна працюєш?

— Скільки тобі Порошенко заплатив?

— Чому, як тільки я ріжу правду-матку, мені затикають рота!

Вусатий у цивільному — судячи з поведінки, рангом не нижче полковника — таки відводить молодого й професійно розсіює натовп. Але люди ще довго продовжують говорити про «нажиті маєтки», про «проклятий шоколад» і «всіх цих порошенків, яце-нюків і турчинових». Або всі тридцять-сорок чоловіків і жінок, переважно старшого віку, були провокаторами, або ця група щось свідчить про настрої людей. Зачинщик, до якого я підходжу, представляється Сергієм і каже:

— Я вам кажу! Буде соціальний бум! — Він вживає слово «бум», імовірно, замість «бунт».

Виглядає так, що «нова влада»-2014 розчаровує людей із більшою швидкістю, ніж свого часу «нова влада»-2005. Критика нової влади звучатиме весь день. Причому критика ця дуже непослідовна й нелогічна — ймовірно, вона є вираженням загального поганого настрою.

Повз нас ідуть покладати квіти на Інститутській іще декілька делегацій. Саме місце покладання квітів охороняють люди у військовому без розпізнавальних знаків.

— Ми добровольчий батальйон, — відповідає на моє запитання один із них.

— Який?

— Це не має значення.

Сто п'ятнадцять шевронів

Людей в уніформах на Майдані весь день, до початку вечірнього мітингу, було добра половина. Цікаво було підходити ближче й дивитися на різноманітні шеврони та нашивки, на сто різних варіацій на тему тризуба. Найпопулярніша, звісно, нашивка — «Укроп», але це на одному рукаві. На іншому — велике розмаїття. Окрім більш відомих типу «Київ-1», «Айдар» чи «Добровольчий український корпус», є ще різні козаки, різна самооборона, всілякі громадські варти і так далі.

Четверта козацька сотня зібралась у «козацьке коло» навколо фонтану на Майдані. Сотник Микола Бондар — той, що стояв до останку, коли Майдан уже після виборів збиралися розганяти, — із гнівом критикує таких людей, як «Парубій і ряд виродків, які прорвались у систему і просякли цією системою». За ним виступають по колу ще кілька козаків. Часто звучать вирази «виродки», «нахабні тварюки».

Тим часом на Михайлівській площі Андрій Парубій збирає Самооборону Майдану з різних областей. Там мені навіть почало здаватися, що я без шеврона надто виділяюсь із натовпу й можу викликати підозру. Аж почав жалкувати, що не зробив шеврона «Батальйон спецпризначення “Інсайдер”», коли побачив значно винахідливішого хлопця. У нього на рукаві був шеврон у вигляді мультяшного зайчика.

Будь проклят шоколад!

— Да будь він проклят, той шоколад! — кричить якийсь козак своєму співрозмовникові.

— Олігарх олігарха послав, — обговорюють якісь бабусі на краю натовпу, як Кучма їздив на переговори з сепаратистами.

Андрій Парубій, координатор Самооборони, виступає з опозиційною риторикою й заявляє, зокрема, що «ми будемо вимагати розслідування вбивств на Майдані». При цьому Парубія охороняють люди з шевронами МВС, а в натовпі ширяться чутки, що «Аваков сам нищить докази, щоб своїх підлеглих прикрити».

Коли колона Самооборони проходить Майдан, боєць Нацгвар-дії, котрий щойно повернувся з Дебальцевого на ротацію, каже:

— Столько людей в военных формах. Почему они здесь, а не там?

Атмосфери єдності чи тим паче свята вранці та вдень не відчувається. Тут не всі — учасники чи співчуваючі. Якийсь чоловік, проходячи повз козаків, із відвертим сарказмом сичить: «С-с-сла-ва Украине!», але козаки зайняті своїм й на автоматі відповідають «Героям слава!»

А вже на тролейбусній зупинці біля «Мак-Дональдса» на вигук самооборонівця «Слава нації!» ніхто з натовпу не відповідає.

Колона Самооборони проходить Володимирською і потім Хрещатиком наче сама по собі, окремо від решти людей. Вигуки — ті, що й минулого року, тільки «Зека геть!» замінило кількатисячне «Путін — х**ло».

Без «лідерів»

Удень важко відчути й себе частиною цих людей, а не відчуженим спостерігачем.

Враження міняється лише надвечір після одного епізоду. Відчуття «того Майдану» приходить, коли під час молебну на алеї Небесної сотні дяк виводить «за убієнних героїв Майдану, безвісти зниклих...» Якась жінка втрачає свідомість, і після вигуку «Лікаря! Лікаря!» медик-волонтер з’являється упродовж двадцяти секунд. Коли допомагають жінці, всі знов єдині. Єдині по-своєму.

О шостій вечора колона Самооборони, завершивши обхід центру, тихо й без пафосу влилася в натовп звичайних людей.

Внизу, у підземному переході, фольклорний ансамбль співає «новий гімн». Дівчина знайомиться з хлопцем, як привід просячи у нього сигарету. Якась парочка цілується. Кілька літніх жінок обіймають незнайомого їм нацгвардійця, який повернувся з того-таки Дебальцевого.

На Майдані почнеться основне віче. Священик молитиметься за загиблих героїв Майдану, за наших воїнів на Донбасі, але не згадає про тамтешніх мирних мешканців чи про переселенців.

Буде спроба провокації з боку «Реваншу» — групки, яка свого часу влаштувала бійку під Верховною Радою 14 жовтня.

Політиків на мітингу не буде — хіба колишні громадські активісти, які тепер стали депутатами. Але не колишні «лідери опозиції».

Артем Чапай, Isider

22 листопада 2014

 

Черная дыра. Новые правила жизни в ДНР

В оккупированный Донецк по-прежнему ходит общественный транспорт. В город можно запросто добраться с любой территории, подконтрольной Украине.

Самый непростой маршрут — въезд со стороны Днепропетровской области. Здесь, в районе Курахово, осенью установили настоящую государственную границу. В металлических будках дежурят сотрудники погранслужбы Украины. Каждого пассажира пограничники вносят в свою базу, а иностранным гражданам ставят штамп о выезде с территории Украины. Места, подконтрольные ДНР, по документам больше не считаются частью страны.

— Мы расцениваем Украину как наш народ, который является носителем ряда заболеваний, — говорит руководитель батальона боевиков «Восток» и секретарь «совета безопасности» ДНР Александр Ходаковский. Он выступает в актовом зале Донецкой музыкальной академии имени Прокофьева, которая в ноябре была переведена Министерством культуры Украины за пределы оккупированной территории. За спиной Ходаковского — портрет самого Прокофьева и рояль.

Боевику внимают пенсионеры, преподаватели академии и несколько молодых людей. Актовый зал переполнен, но не все слушатели, кажется, понимают, зачем пришли.

— Он сейчас о чем? Что он говорит? — громко шепчет женщина на ухо собеседнице.

— А кто это такой вообще? — спрашивает недоуменно другая.

— Киев — мать городов русских, мы исходим из этого посыла, — продолжает Ходаковский. — Но процессы, которые там преобладают сейчас и усиливаются пропагандой, подаются тенденциозно и однобоко, не дают нам возможности взаимодействовать. Если бы можно было слегка вылечить Киев... В этом наша основная концепция.

Глава донецких боевиков говорит монотонно, сложносочиненными конструкциями, словно пастор, читающий молитву. Еще летом он — бывший глава спецподразделения «Альфа» донецкого Управления СБУ — заявлял, что его «Восток» воюет здесь за будущее России и против США. Вскоре риторика изменилась. Ходаковский стал частенько повторять, что ДНР — таки часть Украины.

— Идет попытка довершить акцию по разложению одного народа, — говорит Ходаковский своим «прихожанам». — Для того чтобы избежать заражения, мы пока что вынуждены изолироваться. Мы не хотим совсем баррикадироваться от Украины, но не хотим, чтобы народ Донбасса вели, как слона, куда захочется. Мы балансируем на очень тонкой грани и хотим продолжать развивать культурные и экономические связи. Донбасс — это не самодостаточный объект. А Украина, с геополитической точки зрения, — разменная монета между Россией и Америкой.

Лекция Ходаковского длится более двух часов. Слушатели постепенно расходятся. Под конец в зале остаются только представители прессы, и они набрасываются на главу «совета безопасности» с расспросами о том, что же сейчас происходит в Донецком аэропорту — ключевой точке украинско-российского противостояния.

Ходаковский обещает всех свозить на место и показать знаменитую девятиэтажку, из которой боевики стреляют по зданию аэровокзала и жилым кварталам.

В здании Донецкой областной администрации, которое с лета здесь именуют «домом правительства», непривычно пусто. На стенах больше нет карикатур, посвященных «хунте» и «кровавому пастору», а на полу — грязи и мусора.

Вычищенные за последний месяц коридоры ОГА стали похожи на администрацию, на дверях кабинетов появились более-менее внятные таблички с названием должностей и «ведомств».

С началом сентябрьского перемирия в «столице ДНР», кажется, начали задумываться о структурировании бытовой жизни и прежде всего экономики.

— Невозможно постоянно находиться в состоянии войны, а сейчас есть ощущение, что в бизнесе все будет постепенно налаживаться, — рассказывает мне знакомый донецкий предприниматель, который весной был вынужден закрыть бизнес.

Я отказываюсь с ним соглашаться: не может развиваться бизнес на оккупированных территориях, которыми руководят боевики. Если с Крымом такое еще можно представить, то с Донбассом — точно нет.

— Уже более 4 тысяч предпринимателей прошли перерегистрацию в «Донецкой народной республике», — говорит он. — Среди них — и патриоты Украины, и сепаратисты — все, кто не хочет лишаться своих денег. Теперь они платят налоги в казну «республики». А что поделать? Работать-то надо...

Так называемая «регистрационная служба» ДНР приводит немного другие данные: по состоянию на 8 ноября в «республике» якобы перерегистрировались 33% частных предпринимателей и компаний, до войны их в области было около 160 тысяч.

Информресурсы, поддерживающие ДНР, ранее сообщали, что стоимость перерегистрации для предприятий — 170 гривен, для физлиц — 34 гривны. Подоходный налог составляет 20%, а для физлиц — 13%.

Такие цифры называет и глава «министерства доходов и сборов» ДНР Александр Тимофеев, которого я знаю как Сашу Ташкента — боевика, отвечающего и за обмен пленными. Он — один из тех, с кем ведет переговоры глава Центра освобождения пленных Владимир Рубан.

Донецк выглядит практически так же, как и до войны. Люди ходят на работу, хотя мало кто из них получает зарплату. Открыты продуктовые магазины и некоторые торговые и офисные центры, например «Green Plaza», куда в августе попали несколько снарядов, убивших двоих человек.

Рестораны и кафе заполнены почти под завязку. На входе в популярную раньше «Юзовскую пивоварню» можно увидеть наклейки, которые сообщают, что данный объект охраняется силовиками ДНР и платит налоги в бюджет «республики». На дверях табличка, соответствующая военному времени, — «Просьба оружие оставлять в специальной комнате».

— У нас в Донецке перестрелки в кафе происходят регулярно, — рассказывает местный житель Александр Боренко. — На днях в «Доме синоптика» пристрелили двоих парней — чеченцы устроили очередные разборки по пьяни.

Расследованием криминала на оккупированной территории занимается местная милиция, переименованная в «полицию ДНР». Отдельно работает «военная прокуратура», «министерство государственной безопасности», выполняющее функции ФСБ, и другие ведомства, еще летом подчинявшиеся разным военизированным группировкам.

Откуда у людей, которые покупают еду, дорогую выпивку и ставшие уже притчей устрицы за 75 гривен в ресторанах, деньги на все это — непонятно. Позволить себе жить на широкую ногу могут только те, кто работает в структурах ДНР и получает зарплаты из России, либо те, кто приноровился зарабатывать в условиях войны. Таких немного. Простые же люди живут на мелкие нерегулярные пособия от «министерства соцполитики» «республики» и украинские пенсии.

Самое сюрреалистичное в Донецке — почти полноценная культурная жизнь. Работает Донецкий театр оперы и балета, недавно прославившийся тем, что оперная певица Анна Нетребко решила передать через Олега Царёва 1 миллион рублей на его «восстановление».

Работает большинство колледжей и вузов региона, в том числе и Донецкий национальный университет, который в начале осени был переведен Министерством образования Украины в Винницу. Некоторые дончане перевелись в винницкое отделение университета и обучаются заочно, при этом живут и работают в Донецке. Те же молодые люди, которые оказались на стороне ДНР, продолжают учиться в оккупированном ДонНУ

Возле Донецкого художественного музея его директор и по совместительству председатель Совета директоров музеев Донецкой области Галина Чумак спорит о чем-то с журналистами НТВ. Те требуют убрать фанерные вставки, чтобы заснять разбитые взрывной волной стекла. Галина отказывается: музейщики работают не для того, чтобы российскому телевидению «делать картинку».

— У нас свои музейные законы, как они не понимают, — злится Чумак. — Еще и требуют фонды наши показать. Почему я должна показывать?

— А если бы люди с автоматами приказали? — интересуюсь я.

— Ну, если бы с автоматами приказали, то пришлось бы показать, а что делать... — обреченно отвечает Галина, но добавляет, что пока таких прецедентов не было.

Хрупкая 66-летняя женщина рассказывает, как однажды у нее состоялся разговор с исполняющим обязанности «министра культуры». Тот заявил, что все культурные ценности в регионе принадлежат «народу ДНР», а она объяснила ему, что он не прав. «Того исполняющего обязанности уже поменяли, кстати», — добавляет Чумак. По закону, все, что хранится в местных музеях, принадлежит музейному фонду Украины.

Сама Галина, как и остальные сотрудники художественного музея и других учреждений оккупированных районов Донецкой области, не получает зарплату с июля. «Мы уже и письма в казначейство писали, а через руководство Минкульта пытались решить вопрос, но все без толку, — жалуется Галина. — После смены руководства министерства о нас вовсе забыли».

— Страшно ли здесь? Да страшно, и не знаешь порой, как себя вести, — обреченно говорит она. — Я могла бы уже давно сбежать отсюда, но у меня есть ответственность — сохранить музейный фонд страны.

Работают и остальные музеи на территории, подконтрольной ДНР. Даже краеведческий, в который летом попали несколько снарядов «Града». На днях этот самый музей даже будет праздновать 90-летие и открывает по этому случаю выставку в пространстве «Арт-Донбасса».

У директора художественного музея тоже планы — сделать большую выставку с презентацией вещей из новых поступлений.

— «Буквально на следующий день после того, как 13 июня возле здания ОГА взорвались два автомобиля, — рассказывает она, — родственники крупнейшего макеевского коллекционера привезли две тяжелые сумки с большой коллекцией экслибрисов. Еще один меценат передал почти десяток картин донецких художников.

— Как-то будем дальше работать, не бросать же все, — улыбается Галина. — У музеев все-таки своя особенная миссия.

На выезде из Донецка в сторону Мариуполя стоит очередь из фур, груженых углем и дровами. Боевики основательно проверяют содержимое и документы.

Блокпост, который еще недавно занимали боевики ДНР, пустует: общественный транспорт, и легковые автомобили никто не останавливает для досмотра. Кажется, такие символические ограничения боевикам больше не нужны.

Руководство «республики» и так понимает, что украинская армия на них не пойдет, а обозначать свои границы для гражданского населения в принципе не нужно — все и так всё понимают.

Донбасс, пройдя войну, из серой зоны в итоге превратился в черную дыру, поглощающую здравый смысл. Отныне здесь действуют свои правила жизни, и к ним уже все, в общем-то, привыкли.

Екатерина Сергацкова, «Украинская правда»

25 декабря 2014

 

Голодная смерть в «народной республике»

О первых признаках гуманитарной катастрофы в ДНР и ЛНР

Еще до наступления холодов, пару месяцев назад, волонтеры, которые развозят по бомбоубежищам и общежитиям Донецка гуманитарную помощь, собранную с частных пожертвований, кричали о том, что регион находится на грани гуманитарной катастрофы и вот-вот пойдут сообщения о голодных смертях. Тогда это казалось самым жестким и маловероятным сценарием. Ведь какой может быть голод, когда из России постоянно приходит гуманитарная помощь, а супермаркеты забиты едой. Но вот на днях такие сообщения действительно начали поступать.

Сергей К., волонтер и организатор бесплатных столовых для бедных, недавно вынужденный бежать из Донецка на освобожденные территории из-за того, что его имя в ДНР занесли в «расстрельный список», сообщил, что в Кировском от голода умерли семь человек, в Снежном — пять, а в Краснопартизанске Луганской области — 68 человек. Причем, по наблюдениям местных, тела умерших перевозят по городу на санях, потому что другого средства для перемещения мертвецов там нет. Мрачная такая картина позднего средневековья.

Волонтер А., который занимается помощью мирным жителям на территориях, оккупированных боевиками, подтвердил мне, что да, эти цифры реальны, но в официальных реестрах таких данных нет: умерших от дистрофии записывают как скончавшихся от сердечных приступов и разного рода болезней.

Косвенно это подтверждают, кстати, сообщения бывшего «министра обороны» ДНР Игоря Стрелкова. Например, он пишет: «В Донецкой и Луганской республиках много продовольствия. Но у стариков и инвалидов (да и не только у них) совершенно нет денег, чтобы его покупать. К сожалению, властям на это глубоко наплевать, иначе они бы уже давно организовали выдачу продовольствия по карточкам. Уму непостижимо, что люди умирают от голода при набитых провизией магазинах. Сегодня мне доложили, что в Донецке количество официально зарегистрированных умерших от дистрофии превысило 20 человек. В Луганской области, как передают, дела не лучше».

Мои источники рисуют несколько отличную от стрелковской картину. В селе Нетайлово, которое находится в двадцати километрах от Донецкого аэропорта, где уже третий месяц идут бои, осталось жить около трехсот человек. Поскольку село периодически обстреливается, то там почти ничего не функционирует. Школа закрыта (некоторое время назад ее разрушило снарядами), еду изредка подвозят предприимчивые местные, а хлеб поступает раз в четыре дня. Поскольку эта территория не считается оккупированной, то зарегистрированные там жители не могут получить от украинских властей статус временных переселенцев, чтобы покинуть опасный район. Гуманитарные организации о них тоже не заботятся: работы хватает и в освобожденных районах области, где обстрелов нет.

«Недавно, — говорит жительница Нетайлова Марина, — в соседнее село привезли две тысячи продуктовых наборов, но раздавали их не адресно тем, кто нуждается, а всем подряд. В итоге нетайловцы, как и многие другие, на раздачу не успели. Но голода при этом в селе нет: фермеры делятся друг с другом запасами еды, и, — говорит Марина, — на ближайшее время этого хватит — “выживем, не дождетесь”».

Сам Донецк вместе с Макеевкой пока что тоже не на грани голода: в городах работают мобильные волонтеры, которые знают, какие конкретно семьи нуждаются в продуктах питания и медикаментах. Кроме того, жителям оказывают помощь гуманитарщики фонда Рината Ахметова, регулярно привозящие продуктовые наборы.

По-настоящему же голодают в отдаленных районах Донецкой и почти во всех оккупированных местах Луганской области. Там российской гуманитарной помощи не видели совсем.

«Больше всего страдают сейчас места вокруг Луганска, — рассказывает волонтер А. — Это поселки Юбилейный, Новосветловка, Хрящеватое, Металлист — там разрушения страшные. Люди топят печки уже плодовыми деревьями. И собак всех поели».

А в Краснопартизанске недавно произошел «голодный бунт»: женщины собрались возле Дома культуры и требовали выдать обещанные «Луганской народной республикой» еще полгода назад пособия. И обещанные точки с бесплатным горячим питанием там так и не появились.

Вопрос, куда пропадают грузовики с едой, возникает уже и у тех, кто активно поддерживает ДНР и ЛНР. Большинство из них считают, что гуманитарка отправляется на рынки и продается в магазины, и многие знают об этом якобы не понаслышке.

Как происходит само это регулярное пришествие гуманитарного конвоя из России?

Вполне прозаично: в одну из прорех в российско-украинской границе, которая, с одной стороны, контролируется российскими таможенниками и ФСБ, а с другой — боевиками, заходит колонна грузовиков с баннерами и крупной надписью «Гуманитарная помощь от РФ». Эти грузовики проезжают в центры — Луганск и Донецк — и там сбрасывают груз.

Что находится внутри грузовиков, многие видели. На одном из видео, опубликованном на сайте РИА «Новости», демонстрируется, как некто Мясников В. В. с шевроном МЧС России распоряжается о выгрузке генераторов и оборудования для разрушенных подстанций. На других видео официальные российские СМИ демонстрируют картошку, морковь, медикаменты и строительные материалы. Некоторым журналистам удалось заснять, как вместе с «гумконвоем» в Донецк и Луганск попадает российская военная техника, но это уже к делу как бы не относится. Всего с конца августа произошло восемь таких «заходов» гуманитарного конвоя примерно с 10 тоннами груза.

Еще один важный момент в жизни «народных республик» — гастроли артистов российского кино и театра. Михаил Поречен-ков, Иван Охлобыстин, Захар Прилепин, Евгений Федоров, Анна Нетребко и многие другие звезды заявляют, что жертвуют большие деньги на гуманитарные нужды «людей Новороссии». Но помощь эту простые люди видят, увы, только по телевизору.

Еще один немаловажный ритуал — это экспедиции на границу с Россией за зарплатами. Со слов источника, близкого к сотруднику «полиции» ДНР, туда регулярно ездит конвой, сопровождающий из России в Донецк и Луганск грузовики с деньгами. Все деньги распределяются между силовыми ведомствами и сотрудниками «правительств» «народных республик». Пенсионерам и инвалидам из этого груза не достается ни копейки.

Кажется, что-то в этой картине не так. Гуманитарные конвои приезжают, но гуманитарная помощь не доходит. Анна Нетреб-ко передает миллион рублей Олегу Царёву, но деньги идут не на помощь голодающим, а на восстановление Донецкого оперного театра, который вообще-то не пострадал. Сотрудники ДНР/ЛНР и боевики получают зарплату из России и обедают в самых дорогих ресторанах, заказывая устрицы по шесть долларов за штуку. Тем временем мимо проходят голодающие люди, ради которых якобы эти «республики» и создавались. А где-то кого-то уже волокут на санях в вечность.

Екатерина Сергацкова, Соltа

11 декабря 2014

 

Тихо! Мы неизвестно когда вернемся домой

Брать труднее, чем давать

В первые два прихода в киевский волонтерский центр на Фро-ловской, 9/11 я так и не решился заговорить с переселенцами, а лишь стоял и слушал. Сложно расспрашивать людей в очереди за гуманитарной помощью и при этом не чувствовать себя стереотипным «журналистом-паразитом».

— Это нужно принять. Вы не думали, что этот опыт может вам что-то дать, что-то развить? — подслушиваю я разговор мужчины с интеллигентной на вид женщиной лет сорока.

— Пока что это развивает исключительно комплексы, — вздыхает женщина. — Брать труднее, чем давать.

Около нее стоят несколько пакетов с гуманитаркой.

— Зря вы так, — говорит мужчина. — А если мужчина помогает вам занести коляску по лестнице...

— Это совсем другое, — перебивает его женщина и берется за пакеты.

— Да то же самое! Сейчас вы слабее, но точно так же, как женщина с коляской слабее мужчины, а не из-за личных каких-то...

— Я поняла, — перебивает женщина.

Оба молчат и смотрят друг другу в глаза.

— Хорошо, — слегка хмыкает женщина. — Будем над собой работать.

Мужчина оказался психологом-волонтером. Женщина дома была музыкантом. Она поднимает пакеты с гуманитаркой и идет на выход.

Бабушки выбирают себе из кучи обувь, которую волонтеры разложили около контейнера. Большая же часть обуви — внутри. Практически все — кроме одежды, ее вдосталь — раздают по карточкам со штрих-кодом, их можно получить на регистрации.

Ребенок улыбается

В первый мой приход больше всего поразило полное отсутствие мужчин среди переселенцев. Женщины, дети, несколько подростков. В следущие посещения мужчины были: пенсионеры, несколько озабоченных отцов, которые тащили сумки с помощью для детей, один инвалид. Женщины и дети все равно доминируют. Собственно, центр «Кожен може допомогти» не предоставляет помощь мужчинам трудоспособного возраста.

Самая большая очередь — возле контейнера, где выдают одеяла, постельное белье и посуду для готовки: люди ехали налегке, трудно купить все и сразу, даже если денежные запасы были. Можно видеть женщин, которые со смартфонами в руках стоят за продуктовыми пайками.

— Солнышко, но оно бэушное, — предупреждает девушка-волонтер. — А продукты вон там.

— Я уже взяла.

От контейнера с сердитым видом возвращается на регистрацию маленькая женщина со шрамом на щеке. За ней угрюмо топает мальчик лет десяти, а на руках у женщины — грудной ребенок с соской.

— Аня, просись без очереди! — кричит ей вслед родственница.

— Ма, куда тетя Аня пошла? — спрашивает толстый подросток лет тринадцати.

— Талончик взять забыла... Смотри, — мать ворошит кучу, — померяй эти ботинки.

Подросток начинает ныть: что-то в том смысле, что эти не нравятся, что дома были нормальные. Мать шипит, одергивая сына:

— Тихо! Я тебя умоляю! Мы неизвестно когда вернемся домой!

Через десять минут мимо меня возвращается Аня, за ней, глядя только под ноги, семенит старший сын. На руке у Ани ребенок с соской, во второй Аня сжимает талончик. Ребенок с соской смотрит на меня и улыбается.

Я не могу только брать

Леся Литвинова, координатор центра «Кожен може допомогти» на Фроловской (бывшая «Волонтерская сотня»), познакомила меня с Викой Василевской, 33-летней матерью троих детей из Луганска.

— Леська меня покорила с первого дня. Я влюбилась. Леська мне, как старшая сестра. — Вика вспоминает, как у нее заболели после приезда все трое детей и Литвинова привезла ей из центра лекарства на крупную сумму.

Теперь Вика Василевская сама — волонтер на Фроловской. Вика довольно известна в СМИ: жизнерадостная, красивая, оптимистичная. Разговаривая со мной, она все время бегает по делам. Пока мы говорим, МЧС привозит палатку для обогрева. С МЧС — несколько камер. Тем временем со стороны улицы люди — после публичной просьбы Арсения Финберга, еще одного координатора центра, — без камер стоят в очереди, чтобы отдать свою «помощь» в окно приема.

— Я такой человек, я не могу только брать, — объясняет луганчанка Вика, — я хочу и давать.

Кажется, именно благодаря возможности не только брать, но и давать Вика столь жизнерадостна и оптимистична. Вика часто оставляет своих детей «друг на друга» и приезжает на Фроловскую помогать. Ее старшей дочери 14, и она в составе команды на днях стала чемпионом Украины по cheer leading.

Вика несколько раз ездила за вещами в Луганск. Страшнее всего, по ее словам, было не во время обстрелов — а когда они прекратились.

— Когда звонишь, те, кто остался, говорят, что все у них прекрасно. И лишь при встрече, когда вечером выпили немного бейлиса, расслабились, — тогда только начинают говорить. И оказывается, не так уж у них все радостно.

У семьи Вики после переселения все сложилось. Ее муж — чемпион Европы по бодибилдингу. Он, по словам Вики, сразу через спортивную федерацию нашел работу, они без проблем сняли квартиру.

— Говорят о дискриминации переселенцев в Киеве, но мы лично этого не почувствовали. Может, все от человека зависит?

Ничего личного

Я общаюсь и с теми, кому уже не приходится ходить за гума-нитаркой.

Никто из вынужденных переселенцев, с которыми пришлось встречаться, не почувствовал серьезной дискриминации «лично», если не обсуждать отдельные неадекватные фразы случайных людей. Гораздо больше — помощи или, по крайней мере, сочувствия.

В то же время многие говорят о случаях — у них или их знакомых — отказа при съеме квартир. Отказы выражаются преимущественно в отсутствии повторного звонка риелтора, который обещал «уточнить». Если причины отказов и объясняются, то просто тем, что «Вы скоро можете съехать», «Вы скоро окажетесь неплатежеспособны». Похоже и при приеме на работу — «Мне через пару месяцев нового искать?» Либо на работу брали, но «занижали расценки, пользуясь отчаянным положением».

Действительно, ничего «личного». Прагматика.

Таня Иванова — косметолог из Луганска. До октября в Киеве она жила в доме, который оплачивала организация «Восток 808».

— Условия были суровые. Человек пятнадцать, и все разные.

Теперь лучше. Ее муж — строитель — много работает и теперь уже нормально зарабатывает, не по «заниженным расценкам», как сначала. Коллеги по работе помогают ему, чем могут.

Теперь Таня с мужем (Таня беременна), а также еще две пары сняли далеко от центра одну трехкомнатную квартиру на три семьи. Все они — в родственных связях между собой. Я встречаюсь с Таней и ее родственницей Витой. Вита просит не называть ее фамилию, опасаясь за оставшихся родных:

— Мы с мужем там в «расстрельных» списках, потому что поддерживали луганский Майдан.

У Виты в Луганске был свой небольшой бизнес, а здесь ничего. Таня — хоть ее фирма и эвакуировалась — занята неполный рабочий день. Мягко говоря.

Однако возвращаться в Луганск они не собираются, даже если Луганск зачистят: сложно будет психологически. Если друзья Тани из косметологической фирмы преимущественно поддерживали Украину — то друзья ее мужа, строители, как и многие другие, — за сепаратистов.

— Мы много друзей потеряли.

Все мы внушаемы

— Я бы еще месяц там посидела, и сама такая бы стала, — говорит Таня Иванова.

— Мы ее вытянуть не могли. Говорит: я здесь жить буду, — подтверждает Вита.

Она оставалась в Луганске, когда муж поехал в Киев искать работу. Кроме того, у Тани больные родители, которых она долго не решалась бросить. Брат, насколько я понял, на стороне сепаратистов. Родители «держат нейтралитет» не так между политическими силами, как между двумя детьми.

Таня пережила все бомбежки в Луганске, не выезжая.

— Мобильной связи не было, интернета не было, — рассказывает она. — И вся информация об окружающем мире — от соседей. А говорят все одинаково.

— Да, — подтверждает Вита. — Мои родственники, ее родственники, родственники мужа — звонят и все чуть не слово в слово то же самое говорят. Целые предложения одинаковые. Думают, нас тут мучают. Спрашивают, всех ли с Донбасса «забирают». Что тут «Правый сектор» варит людей, — хмыкает она. — Пропаганда хорошо работает.

— И вот уже я сама: умом понимаю, что что-то не так, а подсознание уже живет отдельно... — Таня Иванова смеется. — Все мы внушаемы. Вопрос только, как скоро.

В конце концов Таня все-таки выехала к мужу. Родители остались в Луганске.

А теперь я начал сомневаться

32-летний Евгений смог вывезти свою мать и теперь содержит ее. Им повезло: Евгений с матерью, а также еще несколько переселенцев долгое время бесплатно жили в квартире, предоставленной киевлянином. Теперь они платят этому киевлянину символическую сумму, но подыскивают другое жилье: квартира на стадии продажи.

Евгений неплохо зарабатывает, по крайней мере в сезон: он — промышленный альпинист с международной сертификацией. Три месяца работал без выходных на внешнем утеплении квартир.

— Меня мучит совесть, что я не воюю, — признается он, — но я знаю от друзей, как бездумно кладут людей. Я не хочу тупо положить жизнь и пока решил просто жить для матери.

Несколько его друзей записались добровольцами в «Айдар». Евгений же с тех пор, как выехал с Донбасса, лишь раз приезжал в родной город, который был наводнен кадровыми российскими военными.

Евгений переоформил выплаты матери без проблем.

— Правда, не знаю, как бы она сделала это без меня. Она в инвалидном кресле.

Все, с кем я общался, оформили выплаты на новом месте без особых бюрократических проблем. «Ну, полдня потратил». И в то же время все собственно из Донбасса, у кого я спрашивал — независимо от уровня поддержки ими Украины, — возмущены и считают глупым лишение выплат тех людей, кто остался на контролируемых боевиками территориях.

— Не все же могут выехать. Что делать старикам, у которых нет детей, как у моей мамы? Ну ладно, не можете платить там, — повышает голос Евгений, заговаривая об этом. — Да пусть хотя бы у каждого будет счет, чтобы он смог получить свои деньги. А так получается, человек всю жизнь платил налоги этой стране — а вы его лишаете пенсии?

В этом пункте разница между людьми с Донбасса и людьми из других регионов — почти диаметральная.

Евгений в феврале — не сезон для промышленных альпинистов — две недели провел в Киеве на Майдане.

— Я раньше был патриотом, меня интересовало все, связанное с Украиной и ее историей, я полностью был за Украину. А теперь, из-за этих пенсий... я начал сомневаться.

А мне какая разница?

Пообщаться с переселенцами, которые бы высказывали про-сепаратисткие взгляды, так и не удалось. Возможно, такие взгляды не высказывают из чувства коллективного самосохранения. Или — совсем уж «антиукраинские» в преимуществе своем предпочитают не ехать в Киев.

Среди переселенок была 56-летняя женщина из Лисичанска, которая, едва-едва дождавшись пенсии и оформив ее дома, убежала в Киев. Лисичанск — подконтрольная правительству территория, но женщина заплатила за три месяца за хостел, отложила деньги на дорогу домой, на всякий случай — а на жизнь у нее осталось триста гривен.

— Спасибо людям — столько помогают!

Я доношу ей сумки с гуманитаркой до остановки маршрутки и не говорю, что журналист.

Женщина из подконтрольного правительству Лисичанска живет в хостеле, ждет, пока начнут начислять на карточку пенсию, а тем временем ходит на Фроловскую обедать и берет с собой банку супа, стараясь растянуть 300 гривен — возможно, на три месяца. Почему она это делает?

— Наши стоят у меня под домом с «Градами» и стреляют. До них вот как до этой церкви, — она показывает на розовую церковь «Пирогощи» в начале Фроловской. — А если по ним в ответ стрельнут? Ну, отойдите вы от города и там станьте! Зачем среди людей?

Раньше я слышал такие обвинения лишь в адрес сепаратистов, и переспрашиваю:

— Точно наши?

— У нас в Лисичанске других нет, — и хотя никого рядом нет, женщина сильно понижает голос и сообщает большой секрет: — А вообще-то, мне какая разница, из-за кого погибнуть? Все равно страшно.

И она едет в свой хостел с гуманитарным супом от греко-католического мальтийского ордена.

Я понимаю ваши эмоции

Я возвращаюсь на Фроловскую уже скорее чтобы потаскать мешки с гуманитаркой, нежели как журналист. Между прочим, здесь помощь и от частных лиц, и от, скажем, посольства США, а еда — как в сотнях коробок КоэЬеп, так и в сотнях пакетов с надписью «Фонд Ахметова».

Мы носим вещи, предназначенные на вывоз в другие города, на пару с Андреем — у Андрея непривычное произношение. Я разговариваю с ним на украинском, а он поддакивает, пока наконец не замечает:

— М-да, у нас и десяти процентов такой помощи нет.

— Где это «у нас»?

— В Москве.

Андрей приехал сюда помочь и «набираться опыта» в организации волонтерской помощи.

— А то, похоже, и у нас в России может начаться.

И у меня вырвалось то, за что мне до сих пор стыдно:

— Ждем не дождемся.

— Я понимаю ваши эмоции, — сказал после паузы Андрей. — Но не надо желать зла соседу, даже если сосед тебя обижает. А то и тебе достанется. Вы представляете, какая черная дыра возникнет, если в России начнется?

Я долго извинялся, а потом, на ходу и с мешками на плече, мы обсуждали возможность ненасильственных антиимперских преобразований в России.

«Як ножем»

Фроловская местами сюрреалистична. Три девочки в розовом, разного возраста, со смехом катаются по двору на одолженных здесь же гуманитарных самокатах, пока их родители стоят в очередях за кастрюлями и продуктовым пайком. Облупленная стена заброшенного дома — а на ней монитор для ведения электронной очереди, как в заграничных банках. Но и электронная очередь — все же очередь, и люди раздражены.

— Я больше не могу, — ворчит, обращаясь к родственнице, женщина, у которой на руках спит ребенок. — Я возвращаюсь домой.

И страшно спросить, имеет ли она в виду домой «тут», или домой «там».

В конце рабочего дня я спрашиваю, где туалет, но ближайшие заняты — и меня ведут по заставленному мешками и коробками извилистому коридору, а на повороте коридора, прямо на проходе, сидят под лампочкой четыре старушки и плетут маскировочные «кикиморы» для армии.

— А я сама звідти, — говорит мне одна из старушек.

— Звідки «звідти»?

— З Луганської області. Лутугине — знаєте?

— Знаю, — соврал я.

Ее сын дал ей пятьсот гривен и отправил в Киев.

— Каже, їдь, поки гроші є, бо пенсії тобі тут не дадуть — грошей не буде, що я з тобою буду робити? Тепер живу по знайомих.

Она рассказывает о своей родственнице, которая осталась:

— Найгірше, що мука закінчується. А у неї дитині десять місяців. Чим буде годувати?

Ей становится трудно говорить. Все замолкают и плетут «кикиморы». Она успокаивается. Остальные три старушки, местные, начинают обсуждать, что надо бы заставить депутатов «Оппозиционного блока» лично возить помощь на Донбасс. Бабушка из Лутугино говорит снова.

— Сім’ї розрізало, як ножем. Я з рідною сестрою півгода не общаюсь. Я навіть не знаю, як вона там.

Она вытирает глаза рукавом.

Артём Чапай, Insider

17 декабря 2014

 

Жить-то с ней можно (вместо послесловия)

Вячеслав Бондаренко, луганский журналист и активист «Востока SOS» рассказывает о годе жизни с войной

Охранник отказался

Я работал тогда редактором луганского сайта «Обзор», и канал ZIK попросил постримить для них в день выборов Президента, 25 мая. Я съездил в Киев за аппаратурой — и этот рюкзачок потом сыграл свою роль.

На тот момент сепаратисты захватили СБУ и стояли на блокпостах, но было достаточно спокойно, и можно было проезжать. И поезда еще ходили.

Мы с Максимом Осовским поехали — начали с севера области, где выборы Президента состоялись. Кажется, со Сватово — а оттуда на юг в сторону Луганска. Водитель тоже был наш друг. Хотели взять еще охранника — но охранник отказался (смеется).

Максим взял в дорогу бутылку вискаря, сел на переднее сиденье и, смотрю, пьет. Говорит, придумал легенду: мы едем на дачу отдыхать. Пьет и смеется, что маскируемся.

Ну а я на работе не пью — тем более, если прямые включения. Но пришлось тоже полоскать виски во рту. И действительно, так было проще, когда нас проверяли. Слышали запах, видели бутылку — вопросы снимались. Если бы знали, что мы журналисты и едем по заданию — думаю, мы бы далеко не уехали.

Воры и шпионы

И вот весь день 25 мая мы ездили по области и стримили для телеканала ZIK. Я распечатал самую простую карту Луганской области — она потом тоже сыграла свою р-р-роковую роль. Простая карта, контур и основные пункты нашего маршрута.

Последняя попытка включиться в прямой эфир была около машины недалеко от какого-то блокпоста. Машину наверняка расстреляли сепаратисты. На водительском сиденье видны следы крови и, скорее всего, мозг. Связь была плохая, и включиться в эфир не получилось.

Вечером, часов около десяти, после дня работы, мы подъехали на блокпост около Счастья. Тогда как раз начался комендантский час.

При обыске нашли мою карту. Сразу обвинили, что мы шпионы, отмечали блокпосты. Стали искать дальше — нашли рюкзак с аппаратурой. На нем было написано Ц^геаш — название фирмы-производителя. Сказали, что это мы украли аппаратуру у какого-то российского канала с созвучным названием (смеется).

А потом меня ударили в затылок прикладом — на этом мое кино закончилось. Смутно помню, как меня везли.

Много кто в подвалах побывал

Максима Осовского тоже взяли. Водителя отпустили.

Меня держали в захваченном здании СБУ два с половиной дня. Возили на мое рабочее место — проверить компьютер.

Ну, били, допрашивали — чтобы мы признались, что мы шпионы. Максим «признался». Его выпустили чуть раньше. Я так и не признался, получается. Били достаточно сильно. Руки связывали сзади стяжкой, один раз прижгли руку сигаретой, а вот здесь, видишь, какими-то щипцами за ребро хватали.

Смотри, а это другой из наших активистов, МРТ. Видно, как череп проломили.

(Показывает фото, как он и другие выглядели в больницах после освобождения — однако не хочет делать их публичными.)

Много кто в подвалах побывал. Те, кто за Украину был.

Зачем вы обманули?

Наконец жена с друзьями как-то забрали меня. Они все это время пытались найти хоть какие-то края — через всех, кого только могли. Даже через бандитов каких-то.

И мои друзья, которые работают в местной власти — например, в пресс-службе облсовета, — тоже пытались найти какие-то выходы.

Когда меня отпустили — родственники сразу повезли в больницу. Под чужим именем. Врача долго не было, и Света, моя жена, пошла посмотреть, чем он занят.

Зашла, а он по телефону звонит. И говорит ей: «Зачем вы обманули, что у него такая-то фамилия — ведь на самом деле такая-то». И называет мою настоящую.

Короче, врач позвонил чувакам в здание СБУ которые меня выпустили, — и вызвал их опять. Те выехали за мной — но друзья успели меня забрать и спрятали у своих родственников.

На другой день меня переправили в Киев. Я был не в очень бодром состоянии. Три недели в Киеве пролежал в больнице — а после этого переехал к Максиму (активисту и правозащитнику. — Прим. ред.).

С того момента мы с женой и 9-летним сыном живем у Максима. (Загибает пальцы, считая.) Июнь — июль — август — сентябрь — октябрь... Сын уже здесь и в школу пошел.

Не думали, что это надолго

Мы ведь не думали, что это надолго. Школу для сына начали искать в последний момент. Все надеялись, что это ненадолго. Особенно, когда летом Украина начала бодренько жать — уже войска и в Луганск вошли. Мы: ну все, сейчас их там быстренько зачистят — и мы все поедем домой. А не тут-то было.

Я всегда говорю, что мне очень повезло. Нас друзья пустили, спасибо им, живем. Да, мы чувствуем, что стесняем людей, но Макс говорит: «Живите, не переживайте. Когда надоедите, мы вам скажем». Пока не сказали (смеется).

Знаешь — многие переселенцы боятся что-либо рассказывать, поскольку у них родственники там. Что далеко ходить? У моего друга, который в Киеве, родители уже несколько месяцев в плену, потому что он был активистом. Родители пошли посмотреть квартиру, в которой жил их с сын с женой. Просто проверить, как там. А соседи сразу позвонили — и все. Родителей забрали с тем, чтобы сын приехал.

Там сейчас стучать и сдавать — это вообще нормально считается. Многие же думают, что правда все вокруг — фашисты. Транслируются три канала: «Россия-24», «Луганск-24» и «Лайф-Ньюс». И тебе изо дня в день долбят. Теперь даже те, кого я считал вменяемым... Это же средства массовой пропаганды, люди работают профессионально.

Здесь тоже работают средства пропаганды

В ежедневной жизни я никакой дискриминации не чувствую.

А некоторые мои друзья при съеме квартиры сталкивались с тем, что, мол, выходцев с востока не берем. Такое бывает, и я не удивляюсь. Здесь тоже, в общем-то, работают средства пропаганды. Рассказывали, что переселенцы — это же сплошные «ватники» замаскировавшиеся.

Да, сейчас уже пытаются показать, что переселенцы бывают разные — но летом, помнится, та-а-акая волна была. И телевизор, и сайты: что вот, въехали, не заплатили, обворовали... Или что переселенцев выгнали откуда-то за наглость или «ватничество»... Тоже ведь массовая пропаганда.

Не только от друзей

Я ощущал и получал очень большую помощь не только от друзей, но и от незнакомых людей. Лекарства покупали. Одна женщина, ее зовут Наташа, узнала в больнице, что я из Луганска. Приносила в больницу борщ, лекарства. Артёму, сыну, — книжки покупала.

На рынке однажды нас с женой подслушали. Я говорю жене: «У нас уже тоже, наверно, поспела клубника». Женщина спрашивает: «А у вас — где?» — «В Луганске». Женщина: «О боже, боже!» Убегает куда-то. Прибегает: стакан красной смородины, стакан черной. Пробежала по рынку — ей для нас надавали. Женщина плачет, я тоже уже еле слезы сдерживаю.

Показать всех переселенцев «ватниками» выгодно тем же...

Но есть и противоположное. Понимаешь, у всех своя история. У меня подруга — замечательная журналистка. Переехала в Тер-нополь. Она полностью за Украину — на нее в Луганске охотились, как на журналиста.

Уехала в Тернополь. Идет с мамой по Тернополю, говорит на русском, и слышит сзади: «О, “ватники”». В спину кричат. Обидно — жутко.

Квартиру в Тернополе найти не смогла. Как только говоришь, откуда ты...

Словом, по-разному бывает.

Однако я уверен, что эта беда сплотила людей. Да, многие устали. Сейчас мы — «Восток 808» — получаем меньше вещей, но многие пытаются поддержать.

Вся эта фигня, которую искусственно пытаются создать теперь уже внутри страны... Я думаю, показать переселенцев «ватниками» выгодно тем же силам, которые замутили все это в Луганске. Если начнут говорить «валите обратно» — мне кажется, это будет работа тех же сил, которые все начали.

Нужно ломать стереотипы. В конце концов, пора включать голову.

«Ну ниче, скоро тут у вас рубли ходить будут»

К сожалению, мало кто знает, как в Луганске на самом деле было. Многие говорят: вот, хотели свое ЛНР — теперь и живите. Ну, блин. Мы там были. Мы видели своими глазами. Да, там были и местные люди. Но сколько было привезенных — с самого начала.

При захвате обладминистрации... не помнишь, когда это? День рождения Шевченко... Да, 9 марта. 9 марта там была куча туристов из Белгорода, из Ростова. Показывали паспорта и пытались в киосках купить пиво за рубли. А когда им не продавали — говорили: «Ну ниче, скоро тут у вас все равно рубли ходить будут». Снимали видео, селфи: «Привет Ростову!»

Все происходило на наших глазах. Мы видели: это постановка. Знали местных из власти, которые все это раскачивали. Из тех же «регионалов» местных. Или вот Александр Харитонов, знакомый моей жены — реальный грузчик с рынка, из местной ПСПУ. Его выкопали, посадили «народным мэром», у него сразу деньги появились в кафе ходить (смеется).

А в Киеве многие до сих пор этого не понимают. Когда говоришь, что у нас был свой Майдан с самого начала — как только он возник в Киеве... Ну, мы не ночевали на площади, но каждый день ходили. Пока это было возможно. Потом это просто стало опасно.

У нас была своя самооборона. Даже когда эти захватили СБУ и у них появилось огнестрельное оружие — мы выстраивались в цепь, хотя понимали, что смысла в этом уже мало.

Государство в стороне

Государство с самого начала как-то в стороне.

У меня же паспорт там остался — те, в здании СБУ, его забрали. Черт его знает, кто они были. Когда меня отпускали, ждали Лешего. Там же группировок столько. Выяснить, кто главный, просто невозможно...

Я приехал в Киев без паспорта, и когда меня выписали из больницы — сразу пошел в паспортный стол. Мне сказали, что восстанавливать его нужно по месту жительства. Да.

Но буквально через пару дней специально для переселенцев открыли отделение на метро «Университет», и я в первый же день успел подать документы.

Сейчас начали выплачивать помощь — на ребенка около 800 гривен, на взрослого, кажется, то ли 600, то ли 400. Я ради интереса пошел в собес. Еще не платили, но уже оформили. Оформление оказалось довольно быстрым — ну, полдня потратили.

Государство странное. Когда меня выпустили — ко мне приходили и из ОБСЕ, и иностранные журналисты, и наши правозащитники. Фотографировали. Но со стороны государства — ничего.

Я же думал, придут из СБУ хоть расспросить. Они же не знали, что меня ударили по голове и я ничего не помню (смеется). Но, как минимум, следователи могли бы обратиться. Нет, ничего и никто. И к Максиму Осовскому, которого взяли в плен вместе со мной, от государства тоже никто не приходил.

Не оттого, что внезапно полюбили ЛНР

Какого хрена государство не создавало условия для людей еще летом? Когда все массово переезжали на территорию... Украины, скажем так — хотя и эта украинская, просто захвачена.

Вот сколько людей в Киев приехало — и были вынуждены обратно ехать? Не оттого, что они внезапно полюбили ЛНР.

Люди ведь не только ж из Киева вернулись. Хорошо, когда некоторых волонтерские организации из сел в села и переселили. Знаю, в Днепропетровскую область переселялись. К нам обращались, предлагали — но тогда у нас не было связи с сельскими. А теперь появились желающие — а дома закончились.

Многие люди не смогли себе найти квартиру, работу — работу в первую очередь. Будет работа нормальная — будет и квартира. Опять же, нужно понимать, сколько в Киеве платить за квартиру. И поэтому сейчас возвращаются в Луганск — хотя им там и не платят зарплату.

Нам, как активистам, звонят и говорят: «Сделайте что-нибудь». Блин... да мы бы с удовольствием что-то сделали — но что?

«Мы за Украину, мы врачи и преподаватели, мы проукраин-ские — а нам перестали платить».

Глупое решение, которое играет против Украины

Вот ты представляешь? Ладно: эвакуация всех государственных структур? Эвакуируют поликлинику — и что? И где всем лечиться?

Глупое решение, которое играет против Украины прямо сейчас. Потому что и те, кто поддерживал Украину, сейчас начинают сомневаться. Мало того, что им каждый день «Россия-24» вливает в головы всякую чушь — так они еще и видят, что Украина на них забила.

Или даже освобожденные территории. Вот мы ездим туда. Например, Трехизбенка Славяносербского района — света нет, топить нечем. Холода. У нас степь. Машина дров стоит две тысячи гривен. Где их взять?

Точнее, не так

Хуже всего — что мы начинаем жить с сознанием того, что война — это нормально.

Все это переросло в вялотекущий конфликт. Когда люди живут с сознанием, что война — это нормально. Когда люди, которые ничего не понимают, начинают давать советы: «Вот давайте, все уезжайте оттуда. Кто вам мешает? Вы сами виноваты, что остаетесь под обстрелами и не уезжаете».

Блин, человеку семьдесят лет, например. Да даже и сорок. Куда? У него здесь дом. Многие уже и уезжали, когда была самая жесть. А сейчас вернулись — и живут в этой Трехизбенке без дров, без света. Ну да, в магазине есть хлеб и водка. Отлично! А работы нет, ничего нет.

Нельзя жить с войной, понимаешь. Точнее, не так. Жить-то с ней можно — привыкать нельзя.