Не молчать

Два дня назад у нескольких российских семей перевернулась картина мира: они узнали, что российские вооруженные силы отправляют солдат воевать в Украину. Нет, они не заблудились на границе под Ростовской областью, как в этом пытается убедить россиян Министерство обороны. В том, что Россия ведет необъявленную войну в соседнем государстве, уверены родственники десантника 98-й десантной дивизии Егора Почтоева, которые инициировали обращение к Владимиру Путину с просьбой помочь в освобождении десятерых ребят, взятых в плен в поселке Зеркальное под Иловайском, где сейчас идут самые ожесточенные бои.

Несколько родственников десантников собрались в подвале с желтыми облезлыми стенами, где обычно заседает Совет солдатских матерей Костромской области. В подвал почему-то ведет табличка «Ремонт обуви», а само собрание выглядит так, будто организовали его подпольщики, с минуты на минуту ожидающие облавы. Здесь, в этих стенах, они пишут крамольное обращение к президенту, который в их глазах теперь выглядит предателем.

Среди собравшихся не хватает родственников нескольких десантников. Еще вчера утром мать пленного Ивана Мильчакова, живущая в Ханты-Мансийске, была готова упрашивать украинскую сторону, чтобы те разрешили сыну ей позвонить, а через несколько часов, когда с ней побеседовали российские военные, категорически отказалась общаться с прессой. Догадываюсь, что произошло: семьи попытались запугать, чтобы они не поднимали бунт.

И многие соглашаются молчать. Так промолчали в июле родные 14 военнослужащих 45-го полка спецназначения Воздушно-десантных войск, которые, по официальной версии командования, в момент гибели находились «в отпуске». Промолчали и близкие погибших в Украине псковских десантников, тихие похороны которых прошли на днях в деревне Выбуты. Семьи пленных костромских вэдэвэшников почему-то не стали молчать. О том, что их сыновья и мужья оказались на территории Украины, они узнали из интернета.

— Все получилось случайно, — рассказывает тетка пленного Егора Почтоева Людмила Кочерова. — Мы узнали обо всем из интернета и просто сами начали устраивать кипиш. А они (Вооруженные силы РФ. — Прим.ред.) ничего не делали. Когда они собирались нам об этом рассказать? А если бы не было интернета, как бы мы узнали о том, что произошло? Вообще бы не узнали?

Утром к проходной 331-го полка 98-й десантной дивизии в Костроме выстроилась очередь жен и матерей солдат, недавно отправившихся на «учения» в Ростовскую область. Начальство показало им списки: в них двое убитых, около десяти раненых, пленные и один пропавший без вести. «Если кого-то в списках нет, значит, они находятся на территории России», — сказал командир. Добавить ему было, видимо, нечего. На вопрос, почему четверо контрактников вышли из строя (и впоследствии были уволены), когда им сказали, что они должны будут отправиться на учения на границу с Украиной, он тоже не ответил. Но семьи солдат и так знают ответ.

Одна женщина опоздала на стихийно возникшую встречу, подошла к контрольно-пропускному пункту воинской части, когда родственники уже расходились. От дежурного она узнала, что ее муж погиб. Кажется, руководство не собиралось извещать ее о смерти супруга лично.

— Нас пытались убедить в том, что то, что мы увидели в интернете, — это провокация и ложь, — рассказывает мать Почтоева Ольга Гарина. — Мы показываем военным фотографии пленных, а они говорят, что это фотошоп. Извините, но брови своего сына я ни с каким фотошопом не спутаю...

Мать старшего группы Владимира Савосеева Ольга еле сдерживает слезы. Утверждает, что на видеозаписи, где ее сын дает показания, он сам не свой.

— Мы с мужем готовы ехать прямо сейчас, чтобы его забрать, — продолжает Ольга, — но нам никто не говорит, куда ехать. Ни с украинской стороны, ни с нашей никто с нами до сих пор не связался.

Мать Егора Почтоева рассказывает, что некоторым пленникам удалось связаться с родней. Ее сын якобы позвонил жене ночью и сказал всего несколько слов с просьбой помочь им выбраться. Ольга Гарина считает, что те родственники, с которыми связались солдаты, предпочитают об этом молчать: их запугали.

К слову, у Егора, как и у некоторых других солдат, попавших на украинскую сторону, есть медаль «За возвращение Крыма». Только теперь Ольга начала понимать, что ее дурили еще в марте.

— В то время, как все это происходило в Крыму, Егора направили якобы на учения в Тамбов, — недоумевает она. — Даже сноха к нему туда ездила, он был там... А потом ему дали эту медаль за Крым. Как так вышло? Значит, он в этом тоже принимал участие?

У родственников костромских десантников много вопросов. Они не сомневаются в том, что власти пытаются их обмануть и замять конфликт. И если раньше они всецело поддерживали курс президента и, наверное, как и все, носили георгиевские ленточки, осуждая придуманный Кремлем украинский фашизм, то теперь их волнует только то, что их дети и мужья оказались втянуты в военный конфликт, которого, как им казалось, не существует.

— Друзья не верят, что наши контрактники могли оказаться на территории Украины, — говорит Людмила Кочерова. — Ведь российских войск там нет, нам так говорили президент и министр обороны, и мы им верили. Мы же любим нашего президента. Я-то, наивная, думала, что они ездят защищать границу... А теперь верю, что они там воюют, что это необъявленная война с Украиной. Мы бы и про псковских десантников не узнали, если бы это не случилось с нами. И теперь я понимаю, что наших ребят предали, использовали вслепую. Но мы не собираемся молчать.

Всего за два дня несколько российских семей потеряли веру в руководство своей страны. А если такие же, как они, не будут молчать, то эту веру, глядишь, потеряет и вся Россия.

Екатерина Сергацкова,

28 августа

Попытки администрации Путина замолчать гибель российских солдат доходили до жутких инцидентов. Так, Нина Петлянова в статье «Десант. Специальный репортаж» (novayagazeta.ru, 26 августа 2014) описывает, как по мобильному общалась будто бы со псковским десантником Леонидом Кичаткиным, который заявил, что у него все нормально. На самом деле Леонид Кичаткин на тот момент уже был мертв.

 

Ползком из Иловайского «котла»

Разведчик Призрак из батальона «Донбасс» рассказывает об Иловайском «котле» — и о предательстве некоторых командиров

Призрак сказал, что встретится со мной после перевязки. Оказалось, перевязку делали не ему, а его девятилетнему сыну, который в очередной раз после фразы «смотри, как я могу!» сломал себе руку.

Сам Призрак под Иловайском только был контужен. Из-за присутствия ребенка отец о некоторых вещах говорит, понижая голос,

о других, можно предположить, и вовсе умалчивает.

Призрак — седой крепкий мужчина лет сорока на вид. Бывший спецназовец погранвойск, ныне — заместитель командира одного из разведывательно-диверсионных взводов батальона «Донбасс». Этнический русский из Твери, с детства жил на Донбассе, потом переехал в Киев.

Есть приказ стоять — мы стоим

Я вообще интервью не даю, но меня Шах лично попросил рассказать вам.

Я вообще-то 20 августа в отпуск пошел, но буквально на следующий день мне говорят, что Иловайск окружают. Отпуск я сам себе отменил. На четвертый день прорвался назад к своим. Нам каждый день звонили и говорили: «Вас окружают, вы в кольце». Мы это знали. Но нам обещали помощь. Нам говорили, что идет помощь, что идут войска. Почему не было приказа отходить — не знаю. Семенченко на тот момент уже не было, его ранили раньше. С нами старший был Филин, замкомбата.

Еще 26—27 августа были «коридоры» с юга. Мы говорили, что надо уходить, «коридор» закрывается: последние уходили из «коридора» с боем. Но — ноль эмоций. Мы не знаем, чья это вина. Есть приказ стоять — мы стоим.

Батальон «Прикарпатье», который отошел, я не могу осуждать. Комбата можно понять — он своих людей спасал. Если бы то же самое сделал Филин, и, не слушая команды, спас жизни людей — мы бы его так же отстаивали, если бы его пытались арестовать.

Наконец нам сказали, что есть «зеленый коридор» на выход, подмоги уже не будет. В этот вечер мы собираемся, снимаем электростанции. Но команды уйти нет. Мы уходим 29 августа с утра на рассвете. Нам сказали, что «коридоры» есть.

Прямой наводкой

С удивлением замечаем огромные по численности наши колонны. Армейцы, танки. Мы присоединились к армейцам. Но «Днепр-1» стоит головой колонны в одну сторону, а мы — в другую. «А че мы так?» — «Ну, типа, мы пойдем по одной дороге, а они — по другой. Так распределены “коридоры”».

Мы поехали до Многополья. Остановились.

И пока мы стояли, нас начали обстреливать из минометов и артиллерии. И нас, и армию. По хатам, по всему. Сумасшедший артобстрел.

«Идем на прорыв!» И погнали. Выходим из Многополья, а там поля до следующего села — Червоносельского. Где-то четыре километра, наверное.

И на этих полях нас и начали жечь со всех сторон.

Сразу было очень много «двухсотых», «трехсотых».

Я был за рулем тачанки — это пикап, наверху которого стоит пулемет. Сквозь обстрел мы шли на максимальной скорости. Я прикрылся справа грузовиком, ГАЗом. Грузовику не так «больно». Мы так за ГАЗом и шли.

Командир роты Тур уехал с Восьмым. По ним танк у меня на глазах со ста метров влупил прямой наводкой. Я вот сейчас ездил в Каменец-Подольский на похороны.

До Червоносельського мы таки доехали. Кто-то остановился на дороге — может, водителя убило. И мы вместо того, чтобы идти дальше на прорыв, ушли влево по Червоносельському. А там все — каша.

Когда мы уходили влево, справа в низинке я увидел, стоит танк и БТР. Я так еще смотрю: «А чего они не стреляют»?

Испуганные русские мальчонки

Танки, которые не стреляли, оказалось, в них были российские танкисты. Они вообще не собирались в нас стрелять. И не они это начали.

До этого мы российскую регулярную армию не видели.

Мы захватили восемь россиян в плен — испуганные мальчонки по девятнадцать-двадцать лет. Говорю: «Вы чего?» Они: «Это не мы стреляли, у нас не было приказа стрелять, у нас был приказ наблюдать». — «Вы как вообще здесь оказались?» — «Мы сопровождали колонну. Ночью. Отоспались, утром нам говорят: “Вы уже в Украине”».

Потом я подошел к танку, который не стрелял. Там были трупы российских танкистов — танк оказался в ремонте, а за танком они обед готовили, то есть видно было, что мальчонки и сами не были готовы к тому, что начнется.

А стреляли ДНРовцы издалека. Я думаю, ДНРовцы подставили этих танкистов. Думаю, это согласовано с русским высшим начальством. Так просто ДНРовцы не действуют. Они там никто: там остались уже не собственно ДНРовцы, а только российские наемники. Изначально там было столько наркоманов и шушеры, но их давно перебили, они ж не вояки. Остались только наемники.

А у танкистов, согласно моей разведке и по факту, действительно не было приказа стрелять.

Мой же командир агитировал меня сдаваться

Бой мог бы продолжаться, мы могли бы ждать подмоги, но информации не было. Филин, наш замкомбата, сбежал. Он шел впереди на бронированной инкассаторской машине и прорвался. Я его расстрелял бы, но меня попросили не делать этого, пока все ребята не выйдут из плена и не зададут вопросы.

А дальше Артист, командир моего взвода, пошел сдаваться. Чудак. И начал нас агитировать — мой же командир! Я отказался: «Как я потом сына буду воспитывать? Почему сдаваться, если у нас есть боекомплект?» — «Во-от, мы не выдержим против них». Я говорю: «Против кого? Этих русских мальчиков мы половину перелупим, половину в плен возьмем. А те, что издалека стреляли — что нам уже? Разбить можно колонну, а мы уже окопались, попробуй возьми».

Армейцев, кого призвали, я понимаю. Им это не надо, они пошли сдаваться первыми. А ты добровольцем пришел, стал командиром взвода — и ты сдаешься, еще и людей ведешь, рассказывая им про светлое будущее в плену?

В результате получилось примерно так, как я и думал. Россияне сдали их в ДНР, хотя какой-то офицер давал им слово чести, что этого не будет.

Один из моей четверки сдался. Молодой парень, его я не осуждаю. А мы втроем решили уходить. Я, Алина и Чет.

Девушка Алина — санитар нашей группы — была ранена в шею. И у нее были прострелены осколками две ноги. Но она раненая ползала и перевязывала раненых. Заползала в подвалы, выкидывала оттуда тех, кто забрался туда из трусости, и затаскивала раненых.

Тяжелое, типа бронежилетов, нужно было сбрасывать. Неизвестно было, в каком состоянии Алина. Пока обезболивающее действует — она ходит, а что дальше, неясно. А нам далеко выходить.

И мы сбросили с себя тяжелое. Как раз начало темнеть.

Ползком в темноте

Мы поползли в темноте по полю. Километра три ползком. Сначала ползли назад в том направлении, откуда приехали — потому что впереди стояли русские.

Отползли, переползли дорогу и ушли в подсолнухи до утра. Заночевали, потому что дальше двигаться, честно говоря, уже не было сил.

И двое суток потом шли. По ночам, между «зеленками». Шли на Комсомольское — оно еще было наше.

Алина шла с простреленными ногами. Для меня она — боец номер один. Я таких мужиков единицы знаю. На одной руке пересчитать.

Маневрировали между блокпостами. К селам близко подойти не могли, потому что собаки начинали лаять.

Трудно словить ориентиры в полях. Вроде надо левее идти — и вдруг из «зеленки» в нашу сторону начинает стрелять трассерами пулемет. Отползли, залегли. И вот так двое суток. Теперь я четко знаю, что нужно в форме носить компас.

Вышли на «зеленку», стоит в поле российская артиллерия, танки, БРД, БТРы. Мы поняли, что тут все окружено.

И Чет идет на разведку, говорит: «Если я через сорок минут не возвращаюсь, значит, я вас жду». Мы через сорок минут идем — его нет. Начинаем искать. А перед тем танк, который смотрел за дорогой, ушел. Подумали, может, его захватили. Мы с Алиной час его искали. Не нашли.

Слюни в разные стороны

Сейчас мы уже знаем, что Чет жив, здоров. Не захватили его. Просто потерялись мы. Он потом шесть суток бродил. Но дошел.

Заканчивалась вода. Мы с Алиной стали заходить в села. Вынуждены. В одной хате купили гражданскую одежду. Страшно. На чьей стороне люди? Все зависит от того, кто к ним пришел. Знаете, как в «Свадьбе в Малиновке» с шапками: «Эх, опять власть меняется!»

Это были третьи сутки — наверное, 1 сентября. Идем в гражданке по подсолнухам — видим, русские. «Это за нами, надо текать». Мы в подсолнухи, но успели только метров на 15 отползти. Русские начали стрелять по подсолнухам. Лежим, смотрю, уже подсолнухи режет прямо над головами.

— Что, говорю, Алина? Или мы сейчас сдаемся, или начинаем отбиваться. У нас из оружия осталось два пистолета Макарова и две гранаты.

И что? Вышли мы. Нас бы положили по-любому. Крупнокалиберный пулемет и пять человек с автоматами. Выхода нет.

Договорились: сдаемся, а если нас будут пытаться сдать в ДНР, идем на прорыв, но живыми в ДНР не сдадимся. Россияне — все-таки военные. А то сброд — ни чести, ни совести. С военными можно разговаривать. Они под приказом. У них смысла что-то с нами сделать нет никакого.

Вы бы видели, что творилось, когда мы выходили из подсолнухов. У старшего руки тряслись, он верещал: «Сюда идите!» Руки трусятся, а сам с автоматом. А я смотрю — палец на спусковом крючке. Я ему кричу: «Не ори, все нормально, я иду, руки вверху». А он орет, верещит, аж слюни разлетаются в разные стороны.

Я не знаю, что им рассказывают про нас — запугали до ужаса. Мы подходим, а у меня пистолет за поясом. Я кричу: «Оружие здесь». Он схватил за оружие, выдернул. Они там думают, что мы их сейчас руками начнем рвать.

Он меня даже не трогал. Просто орал: «Лицом в землю». Я лег. Алина медленно — у нее ноги перевязаны, ее пытались тронуть, я ору: «Не трогай, она ранена!» Он аж отдернулся от нее.

Он вообще боялся прикасаться. Я шел с закрытыми глазами, он постоянно: «Иди на голос, иди на голос...» Я говорю: «Слушай, возьми меня за руку и веди, а то я сейчас куда-нибудь кувыркнусь». Так он вот так меня двумя пальцами за бицепс взял (показывает) и вел.

Два КамАЗа трупов

Мы оказались не единственные. Нас вместе оказалось девять пленных из разных подразделений. Одна была санитарка из «Донбасса», сильно раненная — вчера она в Литву или Латвию улетела на операцию. Пуля под позвоночником, пуля в ребре, пуля под печенью, еще три или четыре осколка. Алину — к ней, а мужчины в яме.

Русские в тот же вечер обещали сдать украинскому Красному Кресту. Мы пошли пешком до какого-то села между Осыково и Комсомольском.

Прождали часа полтора — Красный Крест не пришел. Русские сами такие (пожимает плечами). Берем носилки, идем назад. А наши — у кого пальцы отстрелены, у кого ноги прострелены. Доходило до того, что российский десантник мне чуть не автомат давал подержать, чтобы помочь нести носилки.

Утром пошли опять. Приехал наш Красный Крест, забрали нас девятерых.

Постепенно сформировалась медицинская колонна. Ну и с нами шло два полных КамАЗа трупов. Из Червоносельского.

Я сам в Червоносельском видел много «двухсотых». Санитары, которые шли с нами, говорили, что только за последние сутки вывезли триста-четыреста трупов.

Собрание «Донбасса» будет непростое

Мы, моя группа, сейчас едем на точку сбора «Донбасса», чтобы увидеть, с кем дальше воевать. Если эти же люди будут командовать и дальше — я уйду в другой добровольческий батальон.

К Семенченко у меня претензий нет никаких. Его тогда не было — и, насколько я знаю, он в Киеве активно пытался вытащить нас оттуда. Претензии у меня к Филину, к комвозвода Артисту.

Мы надеемся, что комбат приедет на базу. Не знаю, будет ли Филин. Артист вышел из плена ДНР и едет вместе с Шахом, кстати. Но меня такие люди, как Филин и Артист, больше не интересуют.

Все перед глазами стоит каждую ночь. Смерть друзей, горящие люди — когда ты ничего сделать не можешь. Стоит перед тобой человек и горит, как факел. Я не знал, что люди так горят. И ты понимаешь, что уже ничего сделать не можешь.

Я видел мужество людей, когда у человека оторвана рука, висит на коже, ему дали обезболивающее, а он кричит: «Где мой автомат? Работать надо!»

А другой, командир: «Ай, у меня сердце! У меня может быть инфаркт». И прячется в подвал, ни одного выстрела не сделав. Это поражает больше всего. Но Бог им судья.

Собрание «Донбасса» будет непростое. Может, Призраку попытаются закрыть рот, но вряд ли что-то получится. Потому что я говорил: если кто-то может меня «макнуть» — пожалуйста, я выйду перед ребятами.

А я предъявляю только то, чему я лично был свидетелем, и не распространяю ни слухов, ни сплетен. Если я говорю, что это было так — у меня есть свидетели, и я честью клянусь, что это было так. Если я не знаю, почему мы не отходили из Иловайска, — я так с самого начала и сказал.

Записал: Артём Чапай, Insider

18 сентября 2014

 

Война без опознавательных знаков. Что происходит вокруг Мариуполя

В последние дни в мирном Мариуполе появилось ощущение тревоги. После того как украинскую армию «выдавили» из Новоазовска предположительно российские военные под флагами «Донецкой народной республики», а боевики ДНР продвинулись на юг после боев под Иловайском, местные жители опасаются, что боевые действия могут затронуть и их морской город.

Каждый день мариупольцы — учителя, рабочие, экономисты, предприниматели — выезжают на окраины Мариуполя и помогают военным строить оборонительные укрепления. Волонтеры и бизнесмены, которые раньше одевали и кормили армию и батальоны Нацгвардии, теперь ищут средства на оборону.

Мариуполь — единственный крупный город в Донецкой области, который не тронула война, если не считать событий 9 мая, и который за несколько месяцев успел стать столицей региона и взять на себя роль главного тыла. Сегодня с восточной и северной сторон над ним нависла «армия» ДНР и российская солдатская «подмога».

Администрация области во главе с Сергеем Тарутой пытается успокоить население и утверждает, что вторжения не будет, и пока что поводов для паники действительно нет, но при этом боевые действия постепенно смещаются ближе к городу-порту.

Сам город не очень-то и защищен: моему таксисту удалось выехать на трассу, минуя украинские блокпосты. Теоретически через эту дорогу может проехать целая колонна боевиков под видом мирных жителей и беспрепятственно провести разведку или устроить провокацию.

В пятидесяти километрах от Мариуполя, в поселке Гранитное, в воздух поднимается несколько воронок пепельно-серого дыма. Там, объясняет местный житель, идут бои: такой дым ни с чем другим не спутать...

К востоку от Мариуполя линия фронта передвинулась уже к городу Тельманово. Еще два дня назад там, над зданием администрации, развевался украинский флаг.

Он и сейчас развевается, но неподалеку уже стоит блокпост с ДНРовцами. Правда, никаких опознавательных знаков на этом блокпосту нет. Впрочем, ни флагов ДНР, ни флагов «Новороссии» нет и по дороге в Старобешево, где на днях шли бои с вышедшей из окружения в Иловайске украинской армией. Только пара сожженных украинских БТРов на трассе и разбитый гусеницей асфальт напоминают о том, что здесь заканчивается мирная территория.

На въезде в Старобешево по краям дороги земля вся изрыта окопами: здесь сидят снайперы ДНР. Командует ими 34-летний Андрей Малютин с позывным Матвей. В его удостоверении, заверенном Игорем Стрелковым, сказано, что он стрелок. Сам он говорит, что раньше работал стропальщиком в Дебальцево.

С гордостью демонстрируя свежую, блестящую российскую медаль «За боевые заслуги» на груди, он проводит нас в глубь города — показать трофейные разбитые танки и места, где шли бои.

— Хочу уже наконец искупаться в соленой воде... Прям в танке, — смеется он, намекая на то, что в ближайшее время планирует оказаться в Мариуполе. На вопрос, когда именно, отвечает: не позднее чем через неделю.

В команде с Матвеем работает смуглый осетин с золотыми зубами, позывной Медведь. Усевшись на край выкрашенного в камуфляж буса, он вгрызается в палку колбасы и закусывает черствой на вид лепешкой. Медведь воевал в Цхинвале в 2008-м и во второй Чеченской войне. Похоже, что другого занятия, кроме войны, он не знает.

— Один из лучших моих бойцов, — говорит Матвей, кивая на Медведя. Тот в ответ то ли скалится, то ли смеется.

Через Старобешево из Иловайского «котла» выходили украинские военные. 30 августа сюда зашла танковая рота и, говорит Матвей, открыла огонь по магазину, в котором укрывались боевики.

Матвей подводит нас к зданию Старобешевского МВД, где сейчас базируются боевики, и сообщает, что покажет пленных. На площадку под конвоем выводят троих мужчин.

Один из них, Артём, сильно волнуется. Это видно по тому, как он нервно оглядывается по сторонам и заикается. Простой солдат, механик танка, попал в плен недавно. Служил в армии в 93й бригаде и в какой-то момент был откомандирован на восток. Когда попал в «котел» под Иловайском, вместе со всеми получил приказ отходить в Старобешево по обещанному «гуманитарному коридору». «Коридору», который превратился в бойню для украинских солдат.

Второй, Алексей Кириленко из Харькова, попал в плен к Матвею буквально сегодня. Он не военный: еще зимой пошел в «народный полк» защищать митинги Евромайдана, а потом отправился добровольцем в разведку при штабе АТО. Его подразделение было разбито на Саур-Могиле.

Оттуда он решил идти пешком к своим, в район Волновахи. Шел восемь или девять дней (из-за контузии не может вспомнить деталей), скрываясь по лесам. Питался, говорит Алексей, сырой кукурузой, яблоками и подсолнечником. А в плен попал уже на блокпосте в Старобешево.

Алексей выглядит измотанным, но решительным.

— Отступление было неожиданным, и я надеюсь, что это еще не поражение все-таки. Я уверен, что Украина сюда вернется, — говорит он, несмотря на то, что его стерегут ДНРовцы с автоматами. — Я здесь защищаю свою страну и знаю, что это никакая не гражданская война, а интервенция под видом гражданской войны. Здесь такое количество высокотехнологического оружия, которое требует серьезной координации, что я уверен: с нами воюют кадровые русские военные. Посмотрите внутрь любого танка, там написаны номера российских частей.

Третий пленник, Анатолий Бабченко, — бывший звонарь в православной церкви, приписан к Кировоградскому батальону. В отличие от Кириленко, он считает, что на востоке Украины идет гражданская война, где «брат убивает брата». Тем не менее он также сообщает, что люди, которые поймали его под Саур-Могилой, россияне.

— Вероятно, по законам нынешнего времени в моем батальоне скажут, что я погиб от пьяной драки, у нас там так сейчас, — предполагает Анатолий. — А политикам спасибо, что обманывают народ.

На вопрос, что будет с пленниками, командир боевиков Матвей отвечает, что их, вероятно, отправят «восстанавливать Донецк». Именно так сейчас говорят военным и бойцам Нацгвардии, попавшим в плен после разгрома под Иловайском.

Сколько всего украинских военных оказались у ДНРовцев и сколько получили ранения после трагического разгрома в «котле» — сказать трудно. Только раненых — около пятисот. А некоторые, как Кириленко, до сих пор пытаются самостоятельно выбраться с территории противника и добраться до своих.

...А тем временем Мариуполь, находящийся в нескольких десятках километров от мест, где сейчас происходят драматические события, живет в тревожном ожидании. Но, несмотря на громкие заявления ДНРовцев о том, что боевики вот-вот зайдут в морской город со стороны Старобешево и Волновахи, местные жители держатся решительно и спокойно. За месяцы противостояния они научились обороняться.

Екатерина Сергацкова, «Украинская правда»

3 сентября 2014

1 сентября боевики взяли под контроль Луганский аэропорт, который в течение трех месяцев удерживала украинская армия.

 

Никакого перемирия нет

В этом — определенный юмор: русскоязычный из Харькова в батальоне ОУН

Александр Величко — экономист, в мае 2014 года оставил должность финансового директора проекта жилой недвижимости и записался добровольцем в Нацгвардию. Провел 39 дней под Славянском, а потом около трех недель — под Донецком.

Из второго батальона Нацгвардии перешел в добровольческий батальон Организации украинских националистов, по его словам, хотел более активно действовать. «В этом — определенный юмор: русскоязычный из Харькова в батальоне ОУН», — ухмыляется Александр.

— Сейчас вроде перемирие. Как у вас на месте?

— Ключевое слово «вроде». Ничего не изменилось. Было затишье в день перемирия, но в десять часов вечера к нам прилетел залп АГСа (автоматического гранатомета станкового. — Авт.), и мы все всё поняли.

Сейчас все точно так же, как и до «перемирия», даже в последнюю неделю стало интенсивнее.

— В чем тогда заключается перемирие?

— Не знаю. Если сравнить с перемирием в Славянске: тогда нас перестала поддерживать артиллерия — и по нас гораздо больше стали работать из минометов. Но «гораздо больше» — это по меркам Славянска. Здесь это был бы день отдыха. Славянск, по сравнению с тем, что сейчас, — детский лепет. Сейчас везде, в принципе, покруче, чем под Славянском. Уровень ожесточения больше. Совсем другие люди с той стороны. Может, бандиты поубегали — остались более серьезные. Сейчас перемирие не повлияло на нас ровным счетом никак. Никакого перемирия нет. Первые пару дней наши минометы и наши «Грады» еще не работали. А сейчас — я вас умоляю. Все наши нормально работают, по всем заказанным точкам, все хорошо. Если не связывают руки — пусть называют как хотят. Если надо назвать это «перемирием» для мирового сообщества или еще для кого — ну, пусть называется. У нас война называется АТО — что, от этого кому-то хуже? Если в Славянске она еще пыталась быть антитеррористической операцией... Там с нашей стороны было только точное оружие. Ну, точное в понимании советской армии, сами понимаете. То здесь... Минометы работают аж бегом. А миномет — это на кого Бог пошлет.

— Это под Донецком?

— Да, это никакой не секрет. Мы в селе Пески — это правый фланг Донецкого аэропорта, Авдеевка — левый. Постоянно по нам минометы, АГСы, а ночью приезжают два-три БТРа и начинают трассерами работать либо вдоль улицы, либо поперек. Пока никаких жертв от этого не было. Но это происходит одновременно с минометами и ограничивает передвижение. Может, в этом и смысл. А в основном — блуждающие минометы. Чеченское ноу-хау. Миномет, который стоит на самосвале. Отстреливается и уезжает. А наши позиции известны, мы стоим там два месяца. Соответственно — приехали, по нам ударили. А пока мы начинаем стрелять в ответ — попали или не попали, не знаем. Вот такая бесконтактная война, как в Первую мировую. Противника мы не видим. Кто в нас стреляет — мне, конечно же, интересно, но мы не знаем. Ночью мы слышим БТР и минут за пять понимаем, что сейчас начнется.

— Обстреливают ночью?

— Преимущественно вечером. С пяти-семи начинается — и к одиннадцати, как правило, заканчивается. Но прилететь может в любой момент.

— А что вообще ваши думают о перемирии?

— Чем ближе к фронту, тем более радикальные настроения. Любое перемирие — в штыки. Никто не хочет перемирия. Считают, что врага нужно бить.

— Это вы, добровольцы. А как резервисты?

— А там уже нет грани. Все смешалось. Армейцы тоже хотят воевать и все закончить. Единственное — они чудовищно устали. Я не знаю, почему их, в отличие от нас, не отпускают на ротацию отдохнуть. Когда я говорю «мы», я говорю не о нашей группе, а о соединении полностью. С нами стоят вояки, 93-я бригада. Стоит «Днепр-1», стоит «Правый сектор» и стоим мы, батальон ОУН. Казалось бы, четыре подразделения, но все очень сдружились, нет никакой разницы. У 93-й командир — отличный парень, говорят, 33 года. Может, в армии и были деморализованные, но сейчас та стадия войны, когда просто хочется закончить. В конце июня, когда мы стояли под Славянском, интересный был микс — «Беркута» и Нацгвардия полностью из «майданутых». Так «Беркута» тогда еще затевали песню: «Это не наша война-а-а, это вы начали на майда-а-ане». А теперь все хотят закончить нашей победой. Но насчет перемирия — любая армия начинает воевать, может, за идею, а дальше за то, что Петю убило, а Васю разорвало — и я вам теперь покажу. Это в Киеве можно рассуждать о толерантности и плюрализме. А там есть только черное и белое. Это «передок» — там другие законы, другая логика.

— Какие ваши прогнозы? Кто победит?

— Победим-то мы, но вопрос, когда и какой ценой.

— А то, что Россия подключилась, вас не смущает?

— Она подключилась и снова пропала. Опять же. Почему был «афганский синдром» и столько людей травмировано морально? Потому что людей с нуля кинули в самое пекло. Человек может считать себя агрессивным, бойцом — пойти сразу на «передок» и поплыть... Срочники, которых сейчас Россия кинула на фронт, сильно удивились, что реальные «укропы» намного злее и сильнее, чем кажутся по российскому телевидению. Этим морально травмированным людям еще жить в РФ и разрушать ее изнутри. Насчет России, конечно, есть разные сценарии. Россия может завести две крупные группировки, охватывая в кольцо все АТО с самыми боеспособными частями, а третья подходит на 20 км к Киеву, больше не надо. И все политическое руководство сдается. Одно дело воевать на далеком Донбассе, а другое — в Киеве. Но от этого мы все равно никак не застрахованы. Угрозы такого уровня может снимать уже мировое сообщество. Условно говоря, Штаты, Европа. Угрозы такого уровня — все равно не наша тема. Что мы можем сделать при таком вторжении? Развернуть партизанское движение и закидать все своими трупами, как во Вторую мировую? Надо нам это? Наверно, не надо.

Беседовал Артём Чапай, Insider

22 сентября 2014

 

Война, про которую забыли

Ни одного дня перемирия конечно же не было.

Каждое утро, как и раньше, жители Донецка и других городов Донбасса просыпаются под звуки залпов тяжелой артиллерии. Правда, стрелять начинают чуть позднее, чем до перемирия, и не так интенсивно.

Передо мной за столиком в киевском кафе сидит Таня. Она только что приехала из Донецка на несколько дней, перевести дух. Таня — коренная дончанка. Когда начался Майдан, она помогала организовывать медицинскую службу на донецких проукраинских митингах, а когда началась война, занялась волонтерской работой: доставляет продукты питания тем, кто остался без денег и крова в разбомбленных районах.

Таня рассказывает, что на днях ДНРовцы взяли в плен девушку, которая якобы за деньги устанавливала на зданиях маячки-маркеры для украинских военных, чтобы те направляли на них «Грады».

— Я сразу же написала людям из командования АТО: где там взять ваши маячки, установлю бесплатно, — рассказывает Таня. — А мне ответили: да нет никаких маячков. Дорого это для Украины...

Таня с июня ждала, что Донецк «освободят». Каждый день она прогуливалась по своему району, наблюдала за тем, как ведут себя боевики ДНР, и сообщала обо всем в штаб АТО. Из общественного активиста стала своего рода партизаном. Когда вооруженное сопротивление достигло апофеоза в конце лета, она была уверена, что вот-вот украинская армия зайдет в город и ужас, в котором живет

Донецк, закончится. «Гуманитарный конвой», вместе с которым на Донбасс по-тихому зашли регулярные российские войска, круто изменил планы. После Минских переговоров и подписания закона об особом статусе Донбасса для всей Украины наступил мир. Но для Донбасса — нет.

— Так что нам теперь делать? И что делать беженцам, которые надеялись вернуться домой к осени? — спрашивает меня Таня. Я лишь развожу руками. — Неужели придется налаживать жизнь внутри ДНР?..

В Донецк и другие города восточного региона идут переполненные автобусы из Мариуполя, Бердянска, Днепропетровска: люди, сбежавшие из домов летом, возвращаются назад. Некоторые из них так и не смогли найти себе работу, чтобы прокормить семью, некоторые устали жить среди голых стен летних турбаз, где размещают беженцев. Кто-то просто заскучал по дому... А впереди — зима.

В некоторые города, недавно «отбитые» украинской армией, вернулась власть «Новороссии». Ждановку, небольшой город между Горловкой и Енакиевом, уже во второй раз возглавило руководство ДНР. Над зданием горсовета был сразу вывешен черно-сине-красный флаг, а женщину, которая до этого подкармливала Нацгвардию, арестовали.

В Луганск начали ходить поезда. Такого не было с июня: город сильно бомбили, и сейчас от него мало что осталось. Как только в Луганск пришел первый поезд, его встретили боевики ЛНР и тут же арестовали нескольких человек, которых посчитали «опасными».

— Мы видели бойцов Нацгвардии, служащих в зоне АТО. Они уже сходят с ума от холода, начинают сильно пить, — рассказывает донецкий волонтер Марина. — Мы тоже сходим с ума. Выстрелы не прекращаются, парни из ДНР звереют...

Я спрашиваю у Марины, сможет ли она привыкнуть к жизни под властью ДНР.

— Мы свыклись с этой мыслью еще в июле, — говорит она, устало вздыхая. — Мы уже поняли, что нас кинули, и надеемся только на себя.

Школы и детские сады в Донецке так и не открылись. Университет, где представители ДНР попытались сместить руководство, объявил о том, что подчиняться «республике» не собирается и будет переводиться в безопасный город. Некоторые учебные заведения вроде бы принимают документы от абитуриентов, но количество этих абитуриентов можно сосчитать по пальцам. Больницы работают, но врачей осталось мало, «скорые» не успевают на все вызовы. Казна обеих областей до сих пор заблокирована, бюджетники вынуждены ездить за деньгами в соседние регионы. Но к этому люди здесь уже привыкли. Не привыкли они к тому, что начались холода, а вопрос с отоплением до сих пор не решен.

— Если сейчас мы занимаемся покупкой лекарств и пропитания для дончан, то скоро нам придется заняться «буржуйками» и теплой одеждой, — говорит Марина. — Вот думаем, где уголь добывать будем... Как думаешь, скольких людей мы недосчитаемся этой зимой?

Жители Донбасса оказались вдруг наедине с этим странным, потусторонним миром с перевернутыми ценностями, где неосторожный шаг может привести в пыточную, где под ногами может разорваться мина, где в любой момент может оказаться, что не на что купить хлеба, где нет никакой культуры, а есть только напряженная кромешная тишина.

Донбасс превратился не в серую зону, нет. Донбасс стал черным полем, на котором ничего не растет. На таком поле невозможно заниматься жизнью, а можно заниматься только войной. И, несмотря на это странное, условное перемирие, которым закрыли глаза украинцам и всему миру, война на потустороннем востоке продолжается.

Екатерина Сергацкова, Соltа

24 сентября 2014