1

Весной 1943 года, месяца через два после освобождения Воронежа, мы с Анатолием Ивановичем Красотченко побывали на Ближней Чижовке, там, где в сентябре 1942 года он в рядах воронежского сводного истребительного отряда сражался против немецко-фашистских захватчиков.

День выдался солнечный и ветреный. Мы шли снизу, от улицы Софии Перовской к улице Веры Фигнер, по едва заметной тропинке, круто взбегавшей на один из холмов, которыми богаты овражистые склоны обращенной к реке нагорной части Воронежа. В неглубоких лощинах и траншеях, пересекавших наш путь, лежал серый ноздреватый снег, но там, где пригрело солнце, земля уже подсохла и рыхло оседала под ногами.

Порой воздух сотрясали близкие взрывы, и тогда за взгорьем вставали рыжеватые клубы дыма и кирпичной пыли. Это наши минеры очищали город от вражеских «сюрпризов».

Год назад эти места были густо населены. Здесь был уголок старого Воронежа, еще мало затронутый новым строительством, неузнаваемо изменившим центр и промышленные районы города за годы Сталинских пятилеток. Мы помнили крашеные суриком крыши, тонувшие в зелени садов, крылечки под резными деревянными навесами, маленькие дворики с зарослями сирени у высоких заборов.

Теперь ничего этого не было. Весь нагорный склон от дамбы до Бархатного бугра был обнажен, выжжен, изрезан окопами и ходами сообщения, перепахан взрывами снарядов, мин, авиабомб. Не было ни домов, ни заборов, ни улиц. Кое-где из груд щебня выступали углы кирпичных фундаментов, под которыми чернели норы блиндажей. Валялись обгорелые бревна и расщепленные доски. Случайно уцелевшие ворота с сорванной калиткой одиноко торчали перед пустырем, где не осталось и следов от дома и надворных построек.

Вывороченные камни булыжной мостовой помогали нам определять прежнее направление улиц, а опрокинутая набок водоразборная колонка, возле которой распласталась сорванная с танка гусеница, указывала, что здесь когда-то был перекресток.

Огонь жестокого сражения не пощадил и садов. Искромсанные, обожженные стволы деревьев казались мертвыми, и лишь на вдавленных в землю стеблях каких-то живучих кустов пробивались едва заметные почки.

Мы перепрыгивали через окопы, обходили глубокие глинистые воронки, Под ногами звякали обломки металла, ржавые и бесформенные.

Снег только недавно сошел, обнажив неубранное поле сражения таким, каким его занесли сугробы ранней зимой прошлого года. Кучками лежали стреляные гильзы и рядом с ними набитые патронами звенья металлических лент от немецких пулеметов. Уткнувшись в землю, валялись выброшенные из железных коробок мины, похожие на головастых рыб с хищно растопыренными плавниками. Разбитые деревянные ящики сыпали из прорванных пачек пергаментной упаковки нежный, яичного цвета порошок, таящий в себе губительную взрывчатую силу.

Красотченко остановился у маленького окопчика, возле которого были обильно насыпаны короткие латунные гильзы.

— Наш автоматчик действовал, — оказал он.

Присев на корточки, он захватил с бруствера горсть земли, размял ее в руках. На ладони у него осталось две черных, расплющенных пули.

— Вот так здесь повсюду. В воздухе бывало так плотно, что нельзя было поднять головы…

Неподалеку на пригорке мы увидели дымок, мирно поднимавшийся к голубому, по-весеннему чистому небу У разрушенного дома сохранилась только одна бревенчатая стена. На протянутом от нее к полуобгорелому дереву шнуре полевого кабеля трепалось по ветру мокрое белье. Возле костра на ящике из-под патронов понуро сидел старик, пробуя оструганной палочкой варившуюся в котелке картошку.

Мы поздоровались и присели на кирпичах фундаментной кладки.

— Давно вернулись? — спросил я.

Старик устало посмотрел на нас и, пряча слезящиеся от дыма глаза за притухшими веками, снова занялся своей картошкой.

— На прошлой неделе вернулись, — ответил он, когда молчание стало неловким, и недоверчиво спросил — А вы кто будете?

— Воевать мне довелось здесь, папаша, — сказал Красотченко. — Вашу улицу защищал. Вот теперь с товарищем интересуемся: что у вас тут делается?

Старик скользнул взглядом по военной шинели Красотченко и заговорил дружелюбней:

— Видать, страшные были бои. Только это уже без нас. Как занял Гитлер Чижовку, так сразу и взялся нас отсюда вакувыривать.

— Эвакуировать?

— Я же и говорю вакувыривать, — сказал старик, и что-то похожее на невеселую усмешку промелькнуло в его глазах.

Должно быть, ему нравилось произносить это слово на свой лад, придавая ему новый, выразительный смысл.

— Далеко угоняли фашисты?

— Под Сумы. И дальше погнали бы, да не успели… — Старик пожевал сухими губами и продолжал медленно, будто каждое слово требовало от него усилия: — Что говорить — исстрадался народ. Не каждому такое выдержать… Я-то ничего. А вот старуха померла. Застудилась и померла. Слабая уже была совсем…

Он замолчал и стал скучивать козью ножку. Лицо его, одутловатое, поросшее жесткой сединой, казалось спокойным, но узловатые пальцы дрожали, просыпая на колени махорку.

Мы тоже закурили.

Откуда-то появились двое ребятишек: худенькая веснушчатая девочка лет восьми, с заложенной вокруг головы русой косичкой, и мальчишка лет четырех-пяти, бледный и пухлолицый. Они с любопытством уставились на нас.

— Внуки ваши? — спросил я.

— Внучка. А мальчик соседский…

— Где же соседи живут?

— Там вон — за оврагом.

Старик неопределенно кивнул в сторону другого бугра, на котором мы не рассмотрели ничего похожего на человеческое жилье.

— Сын, верно, на фронте?

— С сорок первого года сынок воюет. На Дзержинском заводе работал. Оттуда и на фронт с железнодорожным полком ушел…

Понемногу оживляясь, старик рассказал нам, что у них в семье все «природные» слесари и что он сам сорок лет работал по слесарной части.

Из подвала, уходившего под то, что оставалось от дома, поднялась женщина. Она была еще молода, но усталые, ввалившиеся глаза и плотно сжатые бескровные губы делали ее похожей на старуху. Она остановилась в стороне, выжидательно поглядывая на нас.

— Невестка, — сообщил старик и, понизив голос, добавил:

— Хворает все. Били ее фашисты…

— Здравствуйте, хозяюшка, — приветливо сказал Красотченко. — Вот интересуемся, как вы тут живете…

Лицо женщины страдальчески дрогнуло.

— Сами видите. Всего лишил проклятый Гитлер…

— И то спасение, что погребок наш кто-то досками обшил, — заметил старик. — Должно быть, начальство помещалось.

— Только и делаем, что с крысами целый день воюем, — говорила женщина. — Житья не дают. Откуда их такая прорва?..

— Вам бы поближе к центру переселиться. Легче было бы: народ кругом.

— Я ему сколько раз говорила. Сестрина квартира на Никитинской цела, только дыру в стене заложить. А он и слышать не хочет…

В голосе женщины звучали слезы.

Лицо старика снова сделалось угрюмым.

— Куда от родного места пойдешь, — негромко проговорил он, — Вся жизнь здесь прожита.

Глаза его хмуро смотрели мимо нас на широкую пойму реки, затопленную половодьем, на покрытые желтоватым пухом шапки ветел, стоявших по пояс в воде, на степной простор полей за многоэтажными домами Сталинского промышленного района на левом берегу. Влажный ветер шевелил пряди его седых волос, сбившихся на лоб.

— Домишко этот еще мой отец строил, — говорил старик, будто жалуясь нам на свою потерю. — Справный был домик, аккуратный. Три комнаты и кухня, галерея под стеклом…

Он помолчал и вдруг сказал упрямо, с неожиданной силой:

— Не будет того, чтобы поганый фашист меня отсюда с корнем выковырял…

— Значит, опять здесь будете строиться?

— Значит, будем. А ты не плачь, — покосился он на невестку, — была бы кость цела, мясо нарастет.

Женщина, ничего не сказав, отошла к сохнущему белью.

Старик засопел и снова полез в карман за махоркой.

— Дядя, — сказала девочка, заглядывая мне в лицо по-детски ясными и какими-то удивительно прозрачными глазами. — Пойдемте, я вам танк немецкий покажу.

— Никуда ты не пойдешь! — крикнула женщина. — Сказано тебе: сиди дома!..

Она сердито расправила хлопавшую по ветру, как парус, простыню и обернулась к нам.

— Давеча тут мальчишку пополам порвало. Кто говорит миной, кто — снарядом.

— Миной, — важно сказал соседский мальчик, внимательно слушавший все, что говорят взрослые. — Она лежала себе, а он по ней кирпичом как вдарит!..

— Мама-а! — капризно затянула девочка. — Там мин нету. Это, где Костик жил…

— Вот еще горе мое. Никакого слада с ней нет.

— Мама-а! Я же сейчас обратно.

— Смотри, чтобы никуда больше! — устало сказала мать.

Девочка, сразу повеселев, двинулась вперед, ловко перепрыгивая через кирпичи и обгорелые доски. Следом за ней пошел и соседский мальчик.

Мы спустились в неглубокий овраг, выбрались на другую сторону и здесь увидели легкий немецкий танк, разрисованный кургузыми крестами и похожими на пауков свастиками. На башне белой краской была намалевана волчья голова с оскаленной пастью. Однако вся эта устрашающая мазня, видимо, мало помогла фашистским танкистам. Осевший набок, с перебитой гусеницей, танк имел весьма жалкий вид. Девочка забралась в него через открытый люк и, высунув оттуда голову, закричала:

— Дядя! Тут и снаряды есть! Ой, да как интересно!..

Но мы не успели заглянуть в танк. К нам подбежал соседский мальчик и цепко ухватил Красотченко за полу шинели.

— Посмотри, дядя, там… Вон там… — еле переводя дух, говорил он, испуганно показывая на развалины не то дома, не то сарая.

Мы подошли. За обвалившейся кирпичной стеной лежал убитый гитлеровский солдат.

Он лежал на спине, раскинув руки и свесив согнутые в коленях ноги в открытый люк погреба. Должно быть, пуля нашего стрелка поразила его в ту минуту, когда он пытался выбраться из подземного убежища…

Рядом с нами, прижавшись друг к другу, стояли мальчик и девочка, широко открытыми глазами глядя на обглоданный крысами труп чужого солдата, одного из тех двуногих зверей, что разрушили их дом, лишили их тепла и уюта, простых милых радостей детства, обернули к ним жизнь грязной, кровавой стороной…

— Пойдемте отсюда. Нечего вам здесь делать, — сказал Красотченко и ласково привлек к себе ребят.

Должно быть, он думал в эту минуту о том же, о чем и я, — о ненависти и мести, о жестокой каре врагу за страдания и слёзы наших детей. Мы знаем: пройдет не так уж много лет, и наша могучая страна залечит раны, нанесенные войной, отстроит разрушенные города и села, вырастит на месте сожженных новые сады, радостью мирного творческого труда наполнит сердце человека. Но в памяти этих двух ребят, о которых по-отцовски позаботится советский народ, никогда не сотрется всё то, что довелось им пережить в самом начале своего жизненного пути. Пусть же крепнет с годами в их душе святая ненависть к захватчикам-чужеземцам и ясным огнем разгорается любовь и признательность к отцам и старшим братьям, с оружием в руках отстоявшим родную землю от вражеского нашествия…

 

2

В тот день мы долго ходили по пустырям и развалинам Ближней Чижовки. Не раз возвращались к одним и тем же местам, чтобы с большей точностью восстановить последовательность боевых событий, происходивших здесь.

Красотченко был сосредоточен и молчалив. Многое в его памяти выглядело совсем по-иному, чем теперь. В то тревожное утро 18 сентября, когда он, наскоро сколотив ударную группу бойцов, двинулся навстречу прорвавшимся немецким автоматчикам, большинство домов по обе стороны улицы Веры Фигнер было еще цело. Деревья и кусты создавали возможность маскировки. Еще не были засыпаны взрывами авиабомб ходы сообщения, отрытые на огородах. По краю оврага за Аксеновым бугром проходил длинный забор…

Красотченко пытался разыскать печь с высокой трубой, торчавшую тогда на месте сгоревшего дома. Укрывшись за ней, он вел поединок с вражеским стрелком. Но уже не было этой печи. Не было и стоявшего напротив за оврагом дома с зелеными ставнями, в палисаднике которого прятался фашистский солдат.

Единственным надежным ориентиром для нас служили искрошенные снарядами кирпичные стены большого двухэтажного здания детского сада. Здесь 17 сентября был один из узловых очагов боя, и волны отдельных стычек далеко растекались отсюда вправо и влево. Бойцы действовавшей здесь красноармейской части выбили гитлеровцев из нижнего этажа правого крыла дома, но враг упорно цеплялся за остальную его часть, потому что, пока на втором этаже сидели его снайперы и пулеметчики, он мог держать под прицельным огнем не только улицу Веры Фигнер, но и большую часть дворов, прилегавших к ней.

— Обманчивая штука перспектива, — с досадой сказал Красотченко, после того как мы, наконец, определили место, где стоял дом с зелеными ставнями, и даже нашли следы палисадника. — Когда мы погнали гитлеровцев, мне казалось, что от этого овражка до детского сада, по крайней мере, километр, а сейчас гляжу — рукой подать. Если вокруг — дома и деревья, совсем иное впечатление…

Зато он сразу оживился, когда, пройдя влево от развалин детского сада, мы наткнулись на полуразрушенный дом, к углу которого была прибита фанерная дощечка с надписью: Красная горка, 22.

Красотченко узнал место, где находился во время боя штаб сводного истребительного отряда. Рядом во дворе в подвале был командный пункт батальона стрелкового полка, на участке которого действовали истребители.

Дому на Красной горке повезло больше, чем другим. Правда, две стены в нем были снесены начисто, и большая угловая комната, в которой по странной случайности уцелел дощатый пол, представляла сейчас собою нечто похожее на открытую террасу, но позади нее сохранилась маленькая полутемная каморка, где уже ютились вернувшиеся из эвакуации хозяева. Домик стоял в ложбине, по которой спускалась вниз к реке кривая улочка, и самим своим местоположением был защищен от прямых попаданий артиллерийских снарядов.

Мы познакомились с его жильцами. Семья, состоявшая из матери, мальчика и двух дочерей-подростков, деятельно приводила в порядок свое разоренное хозяйство. На полу были насыпаны две большие кучи песку и глины, в маленькой комнате уже сложена плита, во дворе лежали бревна и доски, собранные на пустырях по соседству. Узнав, что Красотченко был участником сентябрьского сражения за Воронеж, ребята обступили его, наперебой отвечая на наши вопросы. Они уже слышали от кого-то, что в их доме помещался штаб сводного отряда воронежских истребителей и ополченцев.

— Вот на этом месте под наружной стеной стояла кровать, а в том углу стол, — вспоминал Красотченко, и ребята хором подтверждали, что именно так оно и было в их квартире.

В комнате тогда была еще клеенчатая кушетка, на которой в ночь на 18 сентября Красотченко удалось вздремнуть пару часов, пока близкие автоматные очереди не подняли его на ноги.

А здесь, на стене, — он ясно помнит это — висела чья-то рубашка, летняя полотняная рубашка с вышитым воротом.

— Рубашка? — недоумевая, переспросила хозяйка — Откуда бы она могла взяться тут?..

— Конечно, была и рубашка! — закричала одна из девочек. — Дяди Саши рубашка!..

И все сразу вспомнили, что, когда семья уходила из города, в этой комнате на стене действительно осталась висеть рубашка неведомого нам дяди Саши.

Все эти житейские подробности как-то сразу сблизили Красотченко с обитателями дома № 22. Ребята вдруг почувствовали, что этот человек, проведший ночь в их брошенной квартире, шел сражаться и за них, и за этот дом — за все, что было дорого и привычно им с детства.

О многом напомнили Красотченко стены полуразрушенного домика, словно не один день, а целая большая полоса его жизни прошла здесь. Как живые, встали перед ним его боевые товарищи, которых ему больше никогда не доведется увидеть: маленький белокурый старшина отряда Георгий Александрович Родных, в аккуратно заправленной под ремень шинели, — такой же требовательный и исполнительный на поле боя, как и в ополченской казарме в Сосновке, где у него всегда была образцовая чистота и порядок; командир отделения Андрей Константинович Шишкин, учитель железнодорожной школы, спокойное мужество которого как-то незаметно передавалось окружавшим его людям; отважная девушка Аня Скоробогатько, чье горячее юное сердце было безраздельно отдано служению любимой Родине.

Здесь, во дворе, Красотченко в последний раз видел комиссара сводного истребительного отряда Куцыгина.

Это было 17 сентября, перед началом атаки.

— Даниил Максимович, — сказал Красотченко, задержав Куцыгина у калитки, — береги себя, не рискуй без надобности…

Куцыгин, хмурясь, взглянул на него.

— Э, брат, мы же с тобой на войне… — ответил он.

И вдруг улыбка озарила его волевое лицо.

— Нам с тобой, Анатолий, не о себе думать надо, а о тех, кто за нами идет. Это же золотые ребята! — сказал он и дружески сжал локоть Красотченко…

Мы прошли к тому месту, где был похоронен Куцыгин. Лавина огня и металла прокатилась и здесь, сровняв с землей строения и заборы. Нельзя было разобрать, где кончался один двор и начинался соседний. Но Красотченко уверенно шел вперед, словно он видел эти места такими, какими они были тогда, в первый день атаки.

— Здесь! — сказал он останавливаясь, — Сбоку, я помню, росла сирень, дальше был забор и калитка. Мы положили Куцыгина на землю и укрыли плащ-палаткой.

Красотченко еще раз осмотрелся по сторонам и повторил:

— Да, здесь…

Там, где был похоронен Куцыгин, виднелась полузасыпанная воронка от авиабомбы.

Большевик Даниил Максимович Куцыгин умер как воин, и могилой его стало поле боя. До войны он работал в этом районе города секретарем райкома партии. Человек большой открытой души, кристальной честности и прямоты, он мог показаться замкнутым и суровым только тому, кто видел его впервые. Но вот оторвется Даниил Максимович от работы, снимет очки, — он был дальнозорок и обычно работал в очках, — внимательно посмотрит на тебя глубоко запавшими горячими глазами и скажет добродушно, чуть усмехаясь уголками рта:

— Ну, садись, рассказывай…

И таким понятным и простым вдруг станет этот человек, что ты сядешь и расскажешь ему все, что у тебя на душе.

Вражеская пуля сразила Куцыгина, когда он поднимал бойцов в атаку на тех самых улицах, с которыми были связаны последние годы его жизни и работы. И бойцы встали и, презирая смерть, пошли на штурм, очищая от фашистов дам за домом, квартал за кварталом. Напрасно бросались в контратаки вражеские автоматчики, напрасно самолеты с черными крестами на крыльях, волна за волной, бомбили дома освобожденных улиц. Истребители не отдали назад ни одной пяди земли, отбитой у врага в жестоких сентябрьских боях…

Мы разыскали и могилу Ани Скоробогатько. Она была похоронена в соседнем дворе у старого куста бузины, покрытого тогда, в сентябре, тяжелыми кистями черных ягод. Короткий, узловатый ствол сохранился и сейчас, и это облегчило нам поиски.

Я много слышал об Ане Скоробогатько от ее товарищей. Они рассказывали о ней с большой любовью и нежностью, — так говорят о человеке близком, родном.

И теперь, стоя у могилы Ани, я старался представить себе ее живой, вспоминая все, что знал о ней.

Аня была совсем еще молодая, жизнерадостная девушка, невысокого роста, крепко сложенная, с ярким румянцем на смуглых щеках.

Ее нельзя было назвать красивой, однако было в ней нечто такое, что невольно привлекало внимание, выделяло ее среди подруг. Волнистые с каштановым отливом волосы, зачесанные назад, открывали прямой и чистый, немножко упрямый лоб. Брови были черные, тонко очерченные. Рисунок их не казался резким, он был легок и стремителен. Они оживляли лицо Ани, делали его энергичным и в то же время женственно привлекательным.

Глаза у Ани были тоже темные — спокойные, немного мечтательные глаза. Но вдруг промелькнет в них такая твердость, такой огонек загорится где-то в глубине, что сразу поймешь, какой сильный характер у этой девушки. Если она решилась на что-либо, будет до конца стоять на своем и обязательно этого добьется.

Родом Аня была из слободы Алексеевки, что находится на юго-западе Воронежской области. Здесь прошло ее детство, здесь она окончила среднюю школу, вступила в комсомол. Она родилась и выросла в рабочей семье. К труду была приучена с детства. Все так и спорилось в ее руках, потому что за всякое дело она бралась с душой и никакую работу не считала для себя зазорной.

В школе Аня училась хорошо, была активной общественницей, состояла членом бюро комсомольской организации.

У нее было чуткое, отзывчивое сердце. Она охотно помогала товарищам, делилась с ними учебниками, занималась с отстающими. Ее характеру были чужды мелочный эгоизм, зависть и заносчивость.

Она много читала. И среди любимых ею книг самой любимой был роман Николая Островского «Как закалялась сталь». Его Аня перечитывала несколько раз. Героическая жизнь Павла Корчагина до слез волновала ее. Павка был для Ани образцом несгибаемого мужества. В трудные минуты жизни она всегда задавала себе вопрос: а как бы поступил на ее месте Павел Корчагин?..

Аня умела не только хорошо работать, но и хорошо отдыхать. По субботам, вечером, в маленьком уютном домике, где жила семья Скоробогатько, собиралась молодежь. Мать варила традиционные вареники. После ужина цели песни, танцевали. Аня любила музыку и сама немного играла на гитаре. Но еще больше любила она хорошую, задушевную песню, которая и радует, и тревожит, и веселит человеческую душу. И поплясать любила Аня. Веселилась она всегда искренне, от души, заражая своим весельем окружающих…

В истребительный батальон Аня Скоробогатько пришла студенткой четвертого курса Зооветинститута. Она по-прежнему была энергичная, живая, веселая, отзывчивая. Но круг ее интересов стал шире и многосторонней. Тверже сделался характер, вдумчивей отношение к жизни и окружающим людям. Богато одаренная от природы, Аня много и упорно работала над собой. Она была сталинской стипендиаткой. Мечтая стать ученым-животноводом, активно участвовала в студенческом научном кружке, и профессора считали, что из нее должен выйти серьезный научный работник.

В батальоне Аня сразу же показала себя исправным бойцом. Товарищи ее могли припомнить лишь один случай, когда она нарушила дисциплину. Произошло это вот при каких обстоятельствах. Караульный начальник делал обход охраняемого объекта. Аня стояла на лестнице, под лампой, на внутреннем посту. Должно быть, она не слыхала его шагов, так как не успела даже закрыть книгу. От смущения ее бросило в жар. Все лицо залилось густым румянцем. Не трудно было догадаться, что, стоя на посту, она готовилась к экзаменам… Караульный начальник ограничился лишь замечанием: он знал, что подобное больше не повторится.

Аня была хорошим товарищем. С ней было легко и просто. Лишения она переносила так, словно их не замечала. Следует ли говорить, что когда кто-либо из бойцов просил ее помочь ему, починить что-либо из одежды или постирать рубаху, она охотно жертвовала своим досугом, не считая это одолжением.

Аня понимала и ценила дружескую шутку. Если же иной балагур разойдется не в меру и сболтнет такое, чего не следует говорить при девушках, она умела поставить его на место, не делая из этого никакой истории. Чуть нахмурит свои крылатые брови и скажет спокойно, как бы между прочим:

— Может, довольно, ребята?..

И тот прикусит язык, чувствуя неловкость и смущение.

Была в Ане внутренняя чистота, которая заставляла окружавших ее людей строже относиться к себе, проверять свои поступки перед судом совести.

Окончание экзаменов в воронежских вузах в 1942 году совпало с моментом, когда на Юго-Западном фронте создалась напряженная обстановка. Ане предстояло проходить летнюю практику в одном из восточных районов, но она пришла к директору института и сказала, что не уедет из Воронежа, что для нее было бы бесчестным покинуть сейчас батальон и не разделить со своими товарищами опасности. И она настояла на своем.

Такова была Аня Скоробогатько, девушка, воспитанная Ленинско-Сталинским комсомолом, которую нельзя было не уважать и не любить. Какая большая и интересная жизнь могла быть у нее, если бы война не нарушила мирный творческий труд советского народа. В тяжкий час, который переживала наша Родина, Аня смело пошла навстречу опасности, потому что к этому призывал ее долг. Она не могла поступить иначе. И когда, тяжело раненная, поняла, что впереди смерть, она не дрогнула. Умирая, звала своих товарищей к отмщению и победе…

Думая об Ане Скоробогатько, я видел рядом с нею и других бойцов сводного истребительного отряда, людей разных возрастов и профессий: партийных и советских работников, инженеров, учителей, рабочих, студентов. Все они, такие различные по своим привычкам и складу характера, были едины в своей горячей любви к Родине. Большинство из них впервые участвовало в бою, но с какой стойкостью сражались они с врагом! Мужество их вызывало восхищение бойцов и командиров регулярных войск.

В истории стрелкового полка, на участке которого дрался сводный отряд воронежских истребителей и ополченцев, записаны имена тех, кто в жестоком уличном бою на Ближней Чижовке показал образец воинской доблести и отваги. Первым стоит имя комсомольца Валентина Куколкина, за два дня уничтожившего девять гитлеровцев, в том числе трех офицеров.

Куколкин был еще моложе Ани Скоробогатько. Родом донской казак, черноволосый, черноглазый, не по годам рослый и широкоплечий, он был полон задора и энергии, Жизнь в нем так и била ключом. На него было приятно смотреть, когда он шел по улице легкой, порывистой походкой, одетый в спортивную майку, плотно облегающую грудь, веселый и подвижной.

По характеру своему очень общительный, Куколкин как-то сразу располагал к себе людей уже при первом знакомстве. Находясь в компании молодежи, овладевал общим вниманием. И получалось это у него просто, само собой.

Казалось, все легко дается Валентину Куколкину, однако никто не смог бы упрекнуть его в том, что он разбрасывается или попусту тратит свои силы.

В Ворошиловском райкоме комсомола он возглавлял военную работу. С увлечением отдаваясь ей, он умел привить молодежи вкус к спорту и тактическим занятиям, в которые вносил дух соревнования и юношеской романтики.

Работая мотористом на одном из воронежских заводов, Куколкин всегда находил в порученном ему деле что-нибудь новое и интересное.

Он мечтал об учебе в техническом вузе. Из него, наверно, вышел бы хороший конструктор, потому что, не имея специального технического образования, он без труда разбирался в самых сложных механизмах.

4 июля 1942 года, когда бои шли уже на ближних подступах к Воронежу и город подвергался непрерывной бомбежке, Куколкин безотлучно находился в райкоме комсомола, энергично организуя эвакуацию. Он тяжело переживал происходящие события. Товарищам сказал:

— Никуда я из Воронежа не пойду. Останусь и буду уничтожать гитлеровцев. Я здесь знаю любой дом, любой подвал. Пусть попробуют фашисты найти меня…

И лишь подчиняясь распоряжению Обкома ВЛКСМ, уже совсем вечером Куколкин с группой комсомольских работников покинул родной город.

Конечно, тяжелые дни отхода из горящего Воронежа наложили свой отпечаток и на Валентина Куколкина. Он осунулся, посерьезнел, стал как-то строже и взрослее. Но уныние не было свойственно его деятельной натуре. Всем своим поведением и в Новой Усмани, где он очутился сперва, и позже в Отрожках и Сосновке он поддерживал бодрость в товарищах, увлекал их своим примером. Теперь все его мысли и стремления были направлены к одной цели. Он рвался в бой, навстречу опасности и подвигу. Мечтой его стало получить какое-нибудь ответственное задание, связанное с переходом линии фронта и партизанской борьбой в тылу врага…

В сентябрьских боях на Ближней Чижовке восемнадцатилетний Валентин Куколкин вел себя как опытный воин, бесстрашно охотясь за гитлеровскими офицерами и умело организуя уничтожение вражеских огневых точек.

Фашистская пуля рано оборвала эту яркую, еще не раскрывшую своих богатых возможностей жизнь. Но мужеством своим в бою за родной город Валентин Куколкин заслужил, чтобы воронежские комсомольцы бережно сохранили память о нем.

…Солнце стояло уже совсем низко, когда мы с Анатолием Ивановичем Красотченко собрались идти обратно. Ветер сделался холодным и резким, он с воем проносился над опустошенной землей, не встречая ничего, что могло бы задержать его полет.

«Из пепла пожарищ, из обломков и развалин мы восстановим тебя, родной Воронеж!» — встали перед моими глазами слова клятвы-призыва тех, кто вернулся на родные пепелища с верой в свои силы, с твердой волей поднять из руин разрушенный врагам город. Нельзя было без волнения читать эти простые, искренние и страстные слова, написанные крупными неровными буквами на стенах полуразрушенных домов, на уцелевшем фронтоне сожженного немецкими бомбардировщиками драматического театра, на фанерных щитах, прибитых к телефонным столбам на перекрестках улиц. Никто не запомнил, кто первый написал их. Они были рождены душевным порывом людей, умеющих не только мужественно смотреть в лицо жестоким испытаниям нынешнего дня, но и видеть мысленным взором день грядущий, полный солнечного света, радости и вдохновенного созидательного труда.

Нет, недолго будет безжалостный степной ветер хозяином здесь!..

— Из пепла пожарищ, из обломков и развалив мы восстановим тебя, родной Воронеж…

— А здесь, на этом месте, будет поставлен памятник тем, кто отдал жизнь в боях за наш город, — с болью и гордостью сказал Красотченко, как бы продолжая мои мысли. — Высокий красивый памятник, чтобы его было видно издалека. К нему будет приходить много людей со своей печалью и со своей радостью, потому что это будет святое место для нас, воронежцев…

Этими словами Анатолия Ивановича Красотченко мне хочется начать рассказ о том, как три дня дрался с гитлеровцами на улицах родного города сводный отряд воронежских истребителей, ополченцев и бойцов партизанского отряда «Граница».

 

3

Это было в те грозные дни сентября 1942 года, когда в сводках Советского Информбюро впервые появились скупые, полные сурового смысла строки, заставившие каждого советского патриота, где бы он ни находился — на фронте или в тылу, еще более напрячь свои усилия для победы над врагом:

«На северо-западной окраине Сталинграда наши войска вели напряженные бои…».

Воспользовавшись отсутствием второго фронта в Европе, открытие которого намеренно затягивали англо-американские империалисты, гитлеровское командование сосредоточило на юго-западном направлении все свои свободные резервы, создав здесь большой перевес сил. Невосполнимый урон, нанесенный немецко-фашистским войскам Советской Армией в течение первого года войны, уже не позволял им вести наступательные бои по всему фронту от Балтийского до Черного моря. Но враг еще был достаточно силен, чтобы организовать серьезное наступление на каком-либо одном направлении.

Гитлеровцы бешено рвались на восток, стремясь обойти Москву с тыла, отрезать ее от Волги и Урала. Ценой огромных потерь в живой силе и военной технике им удалось выйти в районы Воронежа и Сталинграда, на юге — к предгорьям Кавказа. В ожесточенных кровопролитных боях на рубежах великих русских рек Волги и Дона решалась судьба нашей Родины.

Выполняя гениальный Сталинский план полного разгрома гитлеровского фашизма, Советская Армия стальным заслоном преградила путь врагу, изматывая его силы и перемалывая резервы, чтобы потом, нанеся сокрушительный удар по его основной Сталинградской группировке, перейти в неудержимое победоносное наступление.

С ходу ворвавшись в первых числах июля в правобережную часть Воронежа, немцы встретили стойкий отпор со стороны защитников города и не смогли ни на шаг продвинуться дальше. Земля горела под их ногами. Они не знали покоя ни днем, ни ночью. Многие тысячи солдат бесноватого фюрера нашли свой бесславный конец в боях у Сельскохозяйственного института, Архиерейской рощи, Парка культуры и отдыха, у Задонского шоссе, на Дальней и Ближней Чижовке.

Оценивая боевые действия наших войск в районе Воронежа, «Правда» писала в передовой статье в номере от 20-го декабря 1942 года:

«В чем состоял план летнего немецкого наступления? Сосредоточив основные массы своих войск на Харьковском и Курско-Воронежском направлениях, немцы рассчитывали прорваться в глубокие тылы европейской части СССР и затем, развернув фланги, отрезать Москву от волжского и уральского тыла и ударом с востока захватить советскую столицу.

В своем историческом докладе 6-го ноября 3942 года на торжественном заседании Московского Совета товарищ Сталин приводил официальный немецкий документ, из которого видно, что фашисты намеревались 10-го июля быть в Борисоглебске, 25-го июля — в Сталинграде, 10-го августа — в Саратове, 15-го августа — в Куйбышеве, 10-го сентября — в Арзамасе, 25-го сентября — в Баку.

Захватом Москвы гитлеровское командование предполагало кончить войну в этом году. Как легко заметить, Воронеж играл очень большую роль в авантюристическом плане берлинских стратегов.

Замыслы гитлеровцев с треском провалились. Правда, им удалось добиться тактических успехов, но они оказались незавершенными ввиду явной нереальности стратегического замысла германского командования. И в крушении этого плана немалую роль сыграла оборона Воронежа.

Под Воронежем немцы расшибли свой лоб. Они не смогли продвинуться дальше на восток. Стойкость и самоотверженность советских войск остановили движение фашистских орд, заставили их зарыться в землю и перейти к обороне. Не давая покоя врагу, наши части систематически изматывали силы гитлеровцев, опустошали их ряды».

Историки Великой Отечественной войны советского народа подробно опишут большое сражение за Воронеж, охватившее город огненным полукольцом в сентябре 1942 года, сражение, в котором с обеих сторон участвовало немало полков и дивизий. Они покажут, как отозвался на берегах Волги, у стен Сталинграда, нанесенный здесь гитлеровским захватчикам удар и насколько, в цепи других последующих ударов, приблизил он разгром армий фельдмаршала Паулюса. На фоне этих событий исторического масштаба трехдневные бои, которые вел сводный истребительный отряд на Ближней Чижовке, являются не более чем героическим эпизодом. Но эпизод этот не должен быть забыт, так как в нем ярко сказались любовь к Родине, сила духа и воля к победе советского человека.

Трудно сейчас во всех подробностях восстановить картину боев на Ближней Чижовке. Официальные материалы о них сухи и лаконичны. Наряду с именами героев, они содержат сведения о количестве истребленных фашистских солдат и офицеров и названия отбитых у врага улиц и кварталов. Поэтому дальнейший мой рассказ представляет собой главным образом последовательное изложение воспоминаний участников сражения на Ближней Чижовке, записанных мною во время бесед с ними.

 

4

16 сентября 1942 года было получено распоряжение Воронежского комитета обороны подготовить истребительный батальон и отряд народного ополчения к боевой операция. Два месяца с нетерпением ждали бойцы этого приказа. Все, что делали они до сих пор, казалось им лишь подготовкой к тому неизмеримо большему, решающему, что предстояло впереди.

Немало было пережито за это время. Истребительный батальон участвовал в июльских боях в районе Сельскохозяйственного института, откуда наши войска выбили гитлеровцев, оттеснив их за Парк культуры и отдыха и Архиерейскую рощу. В результате этой операции был создан плацдарм для дальнейшего наступления и надежно прикрыты подступы к Отрожским железнодорожным мостам, охрану которых несли истребители.

Ополченцы охраняли Лысогорский водопровод, под бомбежкой, минометным и артиллерийским обстрелом производили демонтаж оборудования промышленных предприятий на левом берегу реки. Это была нужная для страны и фронта будничная работа. Связанная с нею опасность стала уже повседневностью, вошла в быт. Она закаляла людей, делала их стойкими и выносливыми.

Много времени отдавали истребители и ополченцы военной учебе, практически осваивая тактику уличного боя. Учились ползать по-пластунски, стрелять быстро и метко, в совершенстве владеть ручной и противотанковой гранатами. Крепкое ядро коммунистов и комсомольцев сплачивало вокруг себя бойцов, делало их волю единой и целеустремленной.

Каждый из них носил в своем сердце проникновенные слова товарища Сталина, могучим призывом прозвучавшие над нашей страной 3 июля 1941 года:

«Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!»

Каждый знал: к нему была обращена пламенная речь вождя советского народа, к его совести и чести, к его патриотическому сознанию советского гражданина. Она призывала советских людей к отпору вероломному врагу, поднимала весь наш народ на Великую Отечественную войну против немецко-фашистских захватчиков.

На все, что свято и дорого для советского человека, посягнул злобный, жестокий и жадный враг: на революционные завоевания Великого Октября, сделавшего трудящихся нашей страны хозяевами своей родной земли, сплотившего многонациональные народы в единую братскую семью; на исторические достижения нашего социалистического строительства, на плоды самоотверженного творческого труда советского человека, на его священные права, записанные в Сталинской Конституции. Поработить свободных советских людей ставили своей целью фашистские изверги, онемечить, превратить их в рабов немецких князей и баронов.

«Дело идет, таким образом, о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР, о том — быть народам Советского Союза свободными, или впасть в порабощение».

На защиту социалистического Отечества, на полный разгром смертельного врага призвал товарищ Сталин — отец, учитель, вождь и полководец — свой народ.

«Красная Армия, Красный Флот и все граждане Советского Союза должны отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли крови за наши города и села, проявлять смелость, инициативу и смётку, свойственные нашему народу».

В рядах народного ополчения, истребительных батальонов и партизанских отрядов мирные советские люди становились бесстрашными воинами, суровыми мстителями врагу за совершенные им злодеяния. Они знали: «Войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной. Она является не только войной между двумя армиями. Она является вместе с тем великой войной всего советского народа против немецко-фашистских войск».

Одной мыслью, одной болью жили истребители и ополченцы в эти дни. Мыслью о победе, болью за разрушенные, оскверненные фашистами наши города и села, за пролитую врагом кровь советских людей, болью за наш Воронеж, разрезанный надвое линией фронта.

Среди пожелтевших, уже тронутых осенью садов были видны дома его правобережных районов. Черный, зловещий дым полз над крышами, порой слышались глухие, тяжелые удары. Это гитлеровцы выжигали квартал за кварталом, взрывали каменные постройки, не щадя ни новых прекрасных домов, построенных в годы Сталинских пятилеток, ни старинных зданий — ценнейших памятников русского зодчества. Враги превращали в пустырь захваченную ими, но не покоренную часть города. Когда дым рассеивался, можно было с левого берега реки разглядеть пустые просветы окон и обезображенные обвалами стены хорошо знакомых многоэтажных домов, стоявших на взгорье: Управления Юго- Восточной железной дороги, Дворца труда, Дома книги и Дома связи. Город почернел, стал приземистей, словно его осыпали сажей и вдавили в землю.

Из рассказов тех, кто побывал за линией фронта, бойцы знали, что в занятой немцами части города идет ни на минуту не затихающая, ожесточенная, скрытая борьба советских людей с оккупантами, знали о жестоких страданиях оставшихся там жителей, которые не успели в дни июльских боев уйти за реку. На улицах валялись трупы расстрелянных, стояли виселицы. Чтобы запугать население города, сломить его сопротивление, фашистские палачи ввели систему заложников, ежедневно производя публичные казни. Тела казненных висели на воротах домов, на деревьях в садах и парках, на светофорах и телеграфных столбах.

Изо дня в день шло организованное разграбление Воронежа. На запад, в логово фашистского зверя, ползли битком набитые эшелоны и вереницы тяжело груженных автомашин. Вывозилось все, что могло представить собою ценность, вплоть до мебели, наворованной по квартирам жителей, и паркета, сорванного с полов «Путевого дворца» Екатерины II. Разбойничий геринговский концерн уже наложил свою лапу на заводы имени Дзержинского и имени Коминтерна, объявив их своею собственностью.

Оккупанты глумились над патриотическими чувствами советских людей. Они взорвали памятники Владимиру Ильичу Ленину и Петру I. С солдафонской тупостью придумывали новые названия для улиц города: Пивная, Ликерная, Водочная, Собачий переулок…

Обо всем этом было известно истребителям и ополченцам. Среди них были отважные разведчики, которые тайными тропами пробирались на территорию, захваченную врагам, и приносили командованию ценные сведения. Шли добровольно, не страшась опасности, хорошо зная, что подвиг разведчика остается безыменным, а каждый неверный шаг грозит смертью.

В числе других побывал в занятой немцами части Воронежа семнадцатилетний комсомолец Коля Лонгинов, боец истребительного батальона. Ночью из Парка культуры и отдыха он поднялся на пригорок возле стадиона «Динамо», где проходил наш передний край. Крался вдоль забора, минуя парашютную вышку, потом долго полз дворами и огородами, пока не уверился, что основная немецкая оборона осталась позади.

Моросил дождь. Было очень темно. Дома стояли пустые, с распахнутыми настежь дверями. Где-то поблизости улицей проходили солдаты, звякало оружие, слышалась отрывистая немецкая речь. Идти дальше было рискованно: легко потерять ориентировку, нарваться на врага. Коля спустился в попавшийся на пути погреб, нащупал в углу пустую бочку и забрался туда. Усталость взяла свое, он незаметно задремал.

Проснулся на рассвете от минометной стрельбы, продрогший, с затекшими руками и ногами. Переждал, пока взойдет солнце, и осторожно двинулся вдоль улицы Ленина. Она была пустынна. У пожарной части на столбе висел мужчина. Возле него был прибит большой фанерный лист с какой-то надписью. Коля поспешно свернул в переулок налево. Рядом во дворе залаяла собака. Из калитки выглянула старушка с худым, изможденным лицом.

— Бабушка! Скажите, в городе есть люди? — спросил Коля. — Я маму свою ищу.

— Старые да малые пооставались, — ответила она, — Левей держись, сынок, вокруг вокзала запретная зона.

Коля спустился в глубокую выемку, по которой проходит к станции железнодорожный путь, перебрался через полотно. Когда поднимался на другую сторону, неподалеку от него по порожкам прошло вниз несколько немецких солдат. Коля замер, ожидая худшего. Но солдаты но обратили на него внимания: он выглядел совсем мальчишкой — невысокий, худенький, в старенькой футболке и синих штанах от лыжного костюма…

Дальше пошел дворами вдоль проспекта Революции.

Выбрался на улицу против клуба имени Коминтерна. На углу дома висело объявление немецкой комендатуры:

«Господа г. Воронежа! Просим в три дня эвакуироваться за Дон. Не подчинившиеся будут считаться партизанами и подвергаться повешению»…

Повстречалась пожилая женщина. Коля заговорил с ней. Она рассказала все, что знала о силах немцев, о положении в городе. Гитлеровцы выгоняют из Воронежа всех. Жителям приречных улиц на сборы дано всего несколько часов… Посоветовала Коле быть осторожней и глазами указала в сторону Дворца пионеров. Там на указателе перехода висел человек…

Коля все же решил взобраться на верхний этаж полуразрушенного бомбежкой клуба имени Коминтерна и оттуда осмотреть район вокзала. Но это ему не удалось Позади послышались шаги, и немецкий офицер схватил его за шиворот.

— Партизан? — спросил он, доставая пистолет.

— Мамку ищу! — ответил Коля.

— Где матка?

— Вон она! — сказал Коля и указал на женщину, с которой перед этим разговаривал, — она еще не успела уйти далеко.

Офицер разжал руку, но смотрел недоверчиво. Коля догнал женщину. Она без слов поняла все. По-матерински обняла его, погладила по голове, поцеловала. Они вместе спустились вниз по улице Коммунаров…

Обратно к своим Коля вернулся ночью. Пробрался к самой реке. Вокруг было тревожно. С вышки Алексеевского монастыря постреливал немецкий пулемет. Коля полз вдоль берега тростниками, пока не был окликнут нашим часовым…

Известие, принесенное Лонгиновым, подтвердилось. Чувствуя непрочность своего положения, фашисты изгнали из города остававшихся там жителей. Специальные отряды палачей прочесывали отселенные улицы, убивая стариков и больных, — всех, кому было не под силу покинуть родной кров.

Невыносимая тяжесть ложилась бойцам на сердце. Как праздника, ждали они дня, когда, наконец, смогут за все рассчитаться с врагом.

И он пришел, этот день.

 

5

О предстоящем выступлении бойцам было объявлено утром, после физкультурной зарядки.

Ополченцев выстроили перед террасой большой дачи детского санатория в Сосновке, где помещалась их казарма, Было тихо. Чуть слышно шумели вершины высоких сосен, залитые мягким утренним светом. Деловитый стук дятла звонко разносился но лесу. Бодрила сухая осенняя свежесть начинающегося погожего дня.

Комиссар Куцыгин объявил о полученном приказе. Ополченцам и истребителям предстояло в составе сводного отряда, плечом к плечу с бойцами Красной Армии, драться за освобождение родного города…

Короткая, внешне сдержанная речь комиссара была проникнута большой внутренней силой и страстностью. Она глубоко волновала бойцов. Они понимали, что им оказано большое доверие. Задача, поставленная перед ними, была почетна и ответственна. Им предстояло стать участниками великого сражения, в котором решалась судьба нашего социалистического государства, сражения, развернувшегося на тысячекилометровом фронте от Верхнего Дона до Приволжских степей и горных отрогов Кавказа. Беспощадно громя гитлеровцев на улицах Воронежа, они не только будут сражаться за родной город, но и окажут братскую помощь защитникам Сталинграда, куда фашистское командование направляет сейчас свой основной удар…

День прошел в деятельной подготовке. Бойцы чистили оружие, проверяли снаряжение, писали письма родным и друзьям. На руки были розданы ручные и противотанковые гранаты, консервы, хлеб.

Общее настроение можно было выразить двумя словами:

— Наконец-то! Дождались…

Только девушки ходили грустные, подавленные. Им было объявлено, что в завтрашнем бою они участвовать не будут. На них было тяжело смотреть, в глазах их читались обида и невысказанный упрек. Даже всегда бойкая Роза Попенко, непоседа и задира, с лихо выпущенным из-под кожаного шлема чубиком, притихла, ушла в себя.

Все же девушки не теряли еще надежды, что приказ в последнюю минуту может быть изменен, и тайком готовились к походу: чистили винтовки, укладывали вещевые сумки, Маруся Осадчих и Наташа Бабина поодиночке подходили к своим командирам и просили разрешить им идти в бой вместе с товарищами. Трудно было отказывать им, и только мысль о том, что впереди — тяжелый наступательный уличный бой, требующий от бойца исключительной выдержки и выносливости, чреватый всякими случайностями, давала командирам твердость оставаться непреклонными.

В средине дня в штаб истребительного батальона пришла Аня Скоробогатько. Она была внешне спокойна, но в глазах ее горел хорошо знакомый товарищам упрямый огонек.

— Товарищ командир батальона! — сказала она твердым, хотя и несколько сдавленным волнением голосом. — Кто в тяжелый час, переживаемый нашей страной, может запретить нам, девушкам, с оружием в руках защищать Родину? Иль мы не заслуживаем доверия?.. Не может быть, чтобы вы думали так. Я уверена, что вы разрешите нам участвовать в предстоящем бою наравне со всеми бойцами. Иначе какой смысл имеет наше пребывание в отряде?..

Глубокая убежденность в своей правоте была в словах Ани. И она добилась того, о чем просила. Девушкам было разрешено участвовать в бою.

С заходом солнца трехтонные ЗИСы, тяжело ухая на ухабах, увезли истребителей и ополченцев к передовой.

 

6

Ночь была темная, без луны. По ту сторону реки над городом в нескольких местах колебалось зарево пожаров, и тревожные отсветы его дрожали на высоких башнях элеватора за домами левобережного района. Немцы беспорядочно обстреливали из орудий и минометов наш берег. Со стороны Чижовки доносилась ружейная стрельба и частые пулеметные очереди. Там второй день шел ожесточенный бой.

Выгрузившись из машин, истребители и ополченцы в ожидании приказа о выступлении расположились в пустом пожарном гараже одного из заводов Сталинского района. Здесь уже были бойцы партизанского отряда «Граница». Мерцали в темноте огоньки папирос. Слышались негромкие разговоры.

Стало известно, что стрелковая дивизия с 15 сентября ведет наступательный бой на Чижовке, упорно продвигаясь вперед. В первый же день были преодолены вражеские укрепления на взгорье. Правым флангом дивизия уже вышла на Большую Стрелецкую улицу. В центре овладела розариумом. На левом фланге бои идут в районе Краснознаменной улицы.

Раненый красноармеец с забинтованной рукой, еще весь находившийся под впечатлением недавнего боя, рассказал о подвиге старшего лейтенанта Люлина. В критический момент, когда атака захлебнулась и батальон залег под шквальным огнем противника, Люлин бесстрашно пробрался вперед и в расположении вражеских войск на трубе кирпичного завода водрузил красное знамя. Увидев, как победно пламенеет оно в небе, бойцы сами, без команды, поднялись в атаку, в неудержимом порыве смяли фашистскую оборону и далеко отбросили врага…

С гордостью и волнением слушали истребители и ополченцы рассказ раненого бойца. Они нетерпеливо ждали минуты, когда и им на поле боя будет дана возможность показать свою горячую любовь к Родине и волю к победе.

Командиры еще раз проверяли — все ли готово к выступлению.

Из ополченцев, истребителей и партизан был создан сводный истребительный отряд, равный по количеству штыков стрелковой роте. Командиром его был назначен капитан Грачев, командовавший до этого партизанским отрядом «Граница», заместителем Грачева — Башта, комиссаром отряда — Куцыгин. Секретарем парторганизации был утвержден Красотченко.

В полночь приехал генерал. Познакомившись с бойцами и командирами, он сжато изложил цель и характер предстоящей боевой операции. Истребители должны переправиться через реку в районе Ближней Чижовки и отдельными группами незаметно просочиться сквозь немецкую оборону в центр города. Достигнув здания Областного суда на улице 9 января, где было намечено расположить штаб отряда, бойцы рассредоточиваются по прилегающим улицам и переулкам, укрываясь в домах и дворах. Сводный истребительный отряд будет действовать в этом районе до подхода наших главных сил, уничтожая мелкие группы противника и одиночных солдат и офицеров, выводя из строя пулеметные и минометные расчеты, нарушая связь и вообще всеми средствами дезорганизуя оборону гитлеровцев и сея панику в их рядах.

Пожелав истребителям успеха, генерал сказал, что в следующий раз надеется встретиться с ними в уже освобожденной правобережной части Воронежа…

Д. М.Куцыгин.

Было около двух часов ночи, когда отряд повзводно, в сопровождении красноармейцев-проводников, двинулся к переправе. Шли рассредоточение, цепочкой. На Чижовке не смолкала автоматная стрельба. Холодный, сырой ветер доносил запах гари…

Новый железобетонный мост через реку Воронеж между Чижовкой и Сталинским районом был разрушен еще в дни июльских боев. Метрах в трехстах правее его массивных, поврежденных взрывами быков саперы забили в дно реки низенькие сваи и настлали на них доски. Днем вражеская авиация в щепы разбивала штурмовой мостик, но к ночи саперы восстанавливали его вновь.

Кроме того через реку по левую сторону дамбы ходили два парома, сколоченные из грубых тяжелых бревен.

У переправы было людно. Здесь кипела работа: в темноте, соблюдая тишину и осторожность, красноармейцы грузили на плоты ящики с патронами и снарядами, Подходили пополнения. Подъехала полевая кухня. С того берега привезли раненых…

П. Ф. Грачев.

Сводный истребительный отряд переправлялся через реку, разбившись на группы, — частью на плотах, частью по штурмовому мостику. Первые группы успели перейти на правый берег затемно. Остальным пришлось задержаться в ожидании проводников.

Коля Лонгинов переправлялся вместе с бойцами 3-го взвода. Он по-мальчишески радовался тому, что, наконец, будет участвовать в большом сражении. Все вокруг представлялось ему интересным в значительным. Не терпелось поскорей очутиться на правом берегу.

Спускаясь к реке, он то и дело забегал вперед, пока командир не сказал:

— Лонгинов! Помоги пулеметчикам, видишь, отстали.

Коля взял у пулеметчиков коробки с дисками и пошел потише…

Погрузились на паром. Под тяжестью бойцов и снаряжения плот осел, и через него перекатывалась вода. Но переправа прошла вполне благополучно.

Быстро двинулись к Чижовке вдоль дамбы. Начало сереть. Командир послал Лонгинова и его товарища-одногодка Парамонова вперед узнать, как пройти к командному пункту 2-го батальона. Справа от дамбы в выемке стояла наша минометная батарея. В будочке, у изрешеченного пулями и осколками трамвая, разместился расчет ПТР. Все это заслуживало внимания, и пройти мимо равнодушно Коля не мог. Он остановился посмотреть.

Откуда-то из укрытия вышел лейтенант.

— А ну, хлопцы, подите сюда! — крикнул он. — Вы кто такие? Что вам здесь надо?

Лонгинов и Парамонов начали объяснять, но было видно, что лейтенант не особенно нм верит.

Выручил подошедший с остальными бойцами командир. Лейтенант, поговорив с ним, указал дорогу к командному пункту батальона.

По крутой, размытой дождями лощинке истребители поднялись на Красную горку.

Н. А. Лонгинов.

 

7

Группа бойцов 1-го взвода во главе с комиссаром Куцыгиным переходила реку, когда уже брезжил рассвет.

Шли гуськом по скользким колеблющимся доскам. Было свежо и зябко. Хлюпала вода под ногами. Порой где-то в стороне с противным визгом рвались мины, но нащупать переправу немцам не удавалось.

По широкой пойме реки стлался густой предутренний туман.

Медсестра Таисия Елизаровна Соколова шла следом за комиссаром Куцыгиным. Она впервые участвовала в бою. Человек самой мирной профессии, она всего три месяца назад работала воспитательницей в детском саду, в том самом районе города, где сейчас, ни на минуту не смолкая, трещали выстрелы и тяжело ухали взрывы. Вчера, во время сборов в Сосновке, и позже, когда ехала на тряской грузовой машине, а справа, за рекой, грохотал бой и дымно клубились багровые сполохи пожаров, и потом ночью, томясь ожиданием в темном гараже, Соколова много думала о том, что предстоит ей впереди. Она не считала себя храброй и не мечтала о подвигах, но она хотела от начала до конца честно выполнить свой долг. Рисуя себе картины предстоящего боя, Соколова словно заранее стремилась пережить самое страшное, что могло ожидать ее впереди. Нет, она не думала о том, что сама подвергается опасности и может быть ранена и даже убита. Ее пугало другое: мысль, что когда она увидит убитых и умирающих бойцов, силы оставят ее, и она не сумеет справиться с собой, не сможет оказать товарищам ту помощь, которой они ждут от нее.

Т. Е. Соколова.

Но вот теперь, когда она шла сквозь туман по шатким доскам переправы и с каждым шагом явственней слышала звуки приближающегося боя, она почему-то не испытывала страха. Тело было наполнено ощущением какой- то непривычной успокаивающей легкости. И все вокруг, что она могла рассмотреть, — мерно покачивающиеся впереди сутулые плечи Куцыгина и проплывающие слева в белесой мгле темные силуэты бетонных устоев взорванного моста, — казалось таким же невесомым, как туман, точно это виделось ей во сне. Речная сырость забиралась под шинель, легким ознобом пробегала по коже, но во рту было сухо и хотелось пить…

Соколову радовало, что она находится сейчас возле Куцыгина, которого хорошо знала еще до войны по его работе в райкоме партии. Она любила и уважала этого человека. В нем чувствовалась большая, спокойная, уверенная сила. Само присутствие Куцыгина здесь, рядом, ободряло Соколову.

Ей вспомнилось, как вчера, после того как было объявлено, что женщины отстраняются от участия в бою, она пришла к Даниилу Максимовичу и со слезами на глазах стала просить сделать для нее исключение, как для медсестры, и не оставлять ее в тылу.

Он понимающе улыбнулся ей и сказал:

— Кого оставить, сестренку? Да никогда!..

И теперь Куцыгин порой оборачивался к ней, и она слышала его глуховатый, ободряющий голос:

— Не отставай, не отставай, сестренка!..

— Скользко, Даниил Максимович, — отвечала она виновато.

Потом они шли по обочине дамбы. Туман поредел, и сквозь него просвечивало голубое небо. Где-то впереди, казалось, теперь совсем близко, слышались разрывы, но это тоже не было страшно. И когда вверху, с визгом прорезая воздух, пронесся осколок, Соколова даже удивилась, что шедший позади нее ополченец, рослый здоровый парень, вдруг присел на корточки и втянул голову в плечи.

— Чего кланяешься? Тещу повстречал, что ли? — с беззлобной насмешкой сказал один из красноармейцев- проводников.

— Разве его спросишь, куда он летит? — смущенно ответил парень.

Кругом засмеялись. Соколова тоже невольно улыбнулась. Происшествие это выглядело забавным и никак не воспринималось всерьез…

Истребители уже подходили к плетням первых дворов Чижовки, когда Соколова увидела возле тропинки на траве бойца в красноармейской шинели. Он лежал на боку, чуть подогнув ногу, и было во всей его позе что-то очень спокойное и обычное, как если бы человек устал и прилег отдохнуть. Соколова опустилась на колени, чтобы попробовать у него пульс. Рука была холодная и неподатливая.

— Сестричка, зачем ты его трогаешь? Он же мертвый… — осуждающе сказал позади нее тот самый боец, который только что кланялся шальному осколку мины.

Соколова отдернула руку, разглядев на примятой траве возле головы лежавшего перед ней человека запекшуюся кровь.

Торопливо поднялась на ноги, испытывая тошноту и легкое головокружение. Она словно проснулась к только теперь почувствовала и тяжесть висевшей черев плечо сумки с медикаментами, и тупую усталость, проникающую в каждый мускул после проведенной без сна ночи.

 

8

Командный пункт 2-го батальона стрелкового полка, на участок которого прибыл истребительный отряд, помещался на Красной горке в неглубоком погребке с крутым кирпичным сводом. Командир батальона капитан Быстров вышел навстречу истребителям. Это был человек лет тридцати пяти, невысокий, быстрый в движениях. Густая рыжеватая щетина пробивалась на его впалых щеках. Щуря воспаленные от недосыпания и полутьмы блиндажа глаза, он оглядел прибывших.

Большинство бойцов сводного истребительного отряда не имело обмундирования. Лишь стальные каски да кожаные ремни с патронными подсумками, надетые поверх шинелей, пальто и ватников, придавали им некоторое воинское единообразие.

— Здорово, орлы! — приветствовал истребителей капитан Быстров.

Казалось, он был разочарован их видом.

Стоявший рядом с ним батальонный комиссар Сергеев, рослый, ладно сложенный человек, со знаками отличия старшего политрука, добродушно усмехнулся и сказал:

— Судить об этих орлах будем по их делам, капитан!..

Грачев доложил о прибытии отряда и о боевой задаче, поставленной перед истребителями.

— Знаю, знаю, — сказал капитан Быстров и провел рукой по лицу, словно пытаясь согнать с него усталость.

Грачев и Куцыгин вместе с ним опустились в блиндаж.

— Ваше задание придется пока отставить, — объявил Быстров. — Обстановка изменилась. Ночью немцы подбросили свежие части автоматчиков и кое-где нас потеснили. Придется сперва выправлять положение…

Запищал зуммер полевого телефона.

— Товарищ комбат! Вас вызывает «одиннадцатый», — позвал телефонист.

Быстров взял трубку.

— Да, прибыли, — сказал он.

Слушал, хмурясь и покусывая губы.

— Есть. Будет исполнено, товарищ «одиннадцатый».

Он повернулся к Грачеву и Куцыгину.

— По распоряжению командира полка ваш истребительный отряд совместно с моим батальоном примет участие в атаке. Приказ согласован с Воронежским комитетом обороны. Скоро начнется артиллерийская подготовка. Сигнал к общей атаке — две зеленых ракеты…

Пока Грачев уточнял подробности нового задания, истребители отдыхали, расположившись небольшими группами под заборами, на крылечках и завалинках домов.

Коля Лонгинов и еще несколько бойцов обступили снайпера узбека. Снайпер был веселый парень. Шутил, смеялся, показывал свежие зарубки на прикладе своей винтовки, Восемь зарубок — счет убитых им фашистов за два дня боев на Чижовке.

За домом, во дворе которого находился командный пункт батальона, сгрудилась кучка ребят-подростков и девушек в возрасте шестнадцати-семнадцати лет. Их было человек десять, Они присоединились к истребителям перед переправой. Были без оружия. Держались вместе. Не шумели.

К ним подошел Анатолий Иванович Красотченко.

— Здорово, молодежь! — сказал он.

— Здравствуйте, — дружно, по-военному ответили ребята.

— Воронежские?

— Воронежские, товарищ командир! — ответил невысокий щупленький парнишка, лет тринадцати, одетый в широкий, с чужого плеча, ватный пиджак, — Все из Коминтерновского района.

Он был курнос, веснушчат, без шапки. Непослушные вихры задорно торчали в разные стороны. Держался уверенно, независимо и, видимо, несмотря на свой маленький рост, был за вожака.

— Как тебя зовут? — спросил его Красотченко.

— Юрий.

— Ты что же, Юра, воевать, вижу, собрался?

— Точно, — сказал Юра.

— А оружие где твое?

Юра переглянулся с красивым голубоглазым пареньком, стоявшим рядом с ним.

— Военная тайна, товарищ командир. Сказал бы, да начштаба мой не разрешает.

— Так у тебя и начштаба есть?

— А как же. Моего начштаба, как Чапаева, Василием Ивановичем зовут.

Вася был ростом чуть повыше Юры, тоненький и хрупкий, лицом похожий на девочку. Встретившись глазами с Красотченко, он вдруг покраснел и, чтобы скрыть свое смущение, сказал с нарочитой небрежностью в голосе:

— Я думаю, Юра, здесь свои…

Юра вытащил из глубокого кармана пиджака коробок спичек.

— Действует бесшумно и безотказно, товарищ командир. Раз-два — и ваших нет… Был у фашистов склад — и нет склада.

— Да ты, оказывается, отчаянный парень, — сказал несколько озадаченный Красотченко.

— Он уже три раза в тыл к немцам ходил, — объявил Вася, довольный произведенным впечатлением.

— Юрка наш к правительственной награде представлен, — с гордостью добавила одна из девушек.

Ребята сообщили Красотченко, что они не первый раз на передовой. Им уже доводилось помогать нашим бойцам, выполняя обязанности проводников, разведчиков и связных. Все они еще недавно учились в воронежских школах. Родители их или погибли во время бомбежек, или были угнаны на фашистскую каторгу в Германию.

— Скоро в атаку, товарищ командир? — задорно спросил Юра.

— Ишь ты, какой быстрый! — ответил Красотченко, соображая, как использовать ребят, по возможности не подвергая их опасности.

— Таисия Елизаровна! — подозвал он сестру Соколову, уже хлопотавшую над устройством медпункта. — Вот тебе помощники. Используй их на все сто!..

 

9

Сводный истребительный отряд уже весь переправился на правый берег. Подошли запыхавшиеся, таща волоком в гору тяжелые ящики с патронами, бойцы 1-го взвода, получавшие дополнительное боепитание на полковом пункте, расположенном под бетонным устоем взорванного моста.

Взошло солнце. Было по-летнему тепло.

Стрельба слышалась реже. На переднем крае наступило затишье. Трудно было представить себе, что в каких-нибудь полутораста метрах от командного пункта батальона находятся вражеские солдаты.

Во дворе на ступеньках крыльца рядом со старшим политруком Сергеевым сидели, разложив на коленях карту, комиссар сводного истребительного отряда Куцыгин и командир 1-го взвода Алексей Макарович Гриценко. Они уточняли линию соприкосновения наших боевых порядков с немецкими, оживляя в памяти рельеф местности в районе предстоящей операции.

Обстановка, сложившаяся к утру 17 сентября на участке 2-го батальона, была трудной, а кое-где и не совсем ясной. Батальон находился на крайнем правом фланге дивизии, сражавшейся за Ближнюю Чижовку. Его огневой рубеж, определившийся в результате ночного боя, начинался от улицы 20-летия Октября, захватывал глинистую выемку у райсовета и проходил по улице Веры Фигнер до водоразборной колонки, вклиниваясь в расположение немцев у здания детского сада № 61. Расстояние между нашими и вражескими позициями здесь не превышало 30–40 метров. Гитлеровцы засели в домах, окопах, блиндажах и щелях противовоздушной обороны, пристреляв подступы к ним. На чердаках прятались снайперы. У врага было превосходство в автоматическом оружии. Пробитые в стенах домов замаскированные амбразуры позволяли мелким группам противника выдерживать круговую оборону.

Следовало ожидать, что фашисты после передышки попытаются предпринять новую атаку, чтобы сбросить наши части со взгорья и выйти к переправе через реку у дамбы. Только быстрые и решительные действия с нашей стороны могли изменить положение. Основная тяжесть их должна была лечь на сводный истребительный отряд, так как 2-й батальон в непрерывных двухдневных боях понес большие потери.

Особенно требовал укрепления правый фланг батальона. Здесь ни с нашей, ни с вражеской стороны не существовало сплошной линии обороны. Холмистый склон был прорезан несколькими оврагами, круто спускавшимися к пойме реки и делавшими эти места труднопроходимыми. Раньше тут у гитлеровцев, особенно внизу, в районе Выборгской и Кооперативной улиц, была разветвленная оборонительная система с большим количеством небольших окопов, блиндажей, пулеметных гнезд и ходов сообщения. Однако удержать ее они не смогли. Форсировав реку, 2-й батальон в первый же день боев нанес здесь врагу сильный удар, и немцы отошли, оставив на взгорье в отдельных домах группы автоматчиков и пулеметные точки, затруднявшие наше продвижение вперед…

Так рисовалась боевая обстановка после подробной информации старшего политрука Сергеева. Взвешивая все услышанное, Куцыгин понимал, насколько трудна и ответственна новая задача, неожиданно возникшая перед сводным истребительным отрядом. Но это не смущало его, потому что он знал силу наступательного духа своих людей.

— Дадим фашистам жару, Даниил Максимович? — сказал Красотченко, подходя к Куцыгину и Сергееву.

— А, Анатолий!..

Куцыгин, дружески усмехаясь, посмотрел на него поверх очков и ответил убежденно:

— Дадим, брат, да еще и с огоньком. Народ-то какой у нас!..

 

10

Началась артиллерийская подготовка. Наши батареи били с левого берега прицельным огнем по засеченным огневым точкам и дзотам противника. Впереди за домами вставали косматые столбы разрывов. Тяжелые гулкие удары сотрясали воздух.

Был грозный волнующий ритм в размеренном говоре наших орудий. Людьми овладевало нервное беспокойство. Хотелось поскорей разрядить напряженность ожидания, встретиться лицом к лицу с врагом.

Аня Скоробогатько стояла у стены дома, неподалеку от сидевших на крыльце командиров, опершись обеими руками на винтовку. Она смотрела туда, где лежала тихая сейчас река, над которой медленно таяли порозовевшие на солнце клочья тумана. Глаза Ани были глубокими и задумчивыми. Может быть, она любовалась этой спокойной картиной, так не соответствовавшей тяжелому гулу и хаосу резких отрывистых звуков, от которых вздрагивала под ногами земля. А может, и не видела она в эту минуту реки, думая о том необъятно большом, чем было полно ее сердце, — о своей любимой родной земле, истерзанной злобным врагом, о своей Родине, за которую она сейчас пойдет в бой.

О своих мыслях Аня не сказала никому, но товарищам, видевшим ее перед атакой, запомнилось ее одухотворенное лицо, какое бывает у человека в минуту высшего подъема душевных сил…

И другие бойцы переживали перед началом боя то возвышенно-приподнятое состояние, когда у человека отходит назад, в прошлое, все случайное и незначительное, а мысли и желания приобретают предельную ясность и чистоту.

Двадцатилетий истребитель Митроша Скрыльников вспоминал потом:

«Я помню сентябрьское утро, когда мы приближались к передовой линии. В это утро мне, как никогда, хотелось жить. И вот за жизнь, за то, чтобы нам жить свободно и счастливо, я шел не колеблясь в бой, готовый насмерть схватиться с врагом, который топтал улицы нашего Воронежа…»

Веселый, проворный сержант, ободряюще покрикивая на тех, кто медлил при перебежке простреливаемых мест, повел бойцов к исходному рубежу атаки. Истребителям предстояло занять наиболее ответственные участки, пополнив поредевшие ряды второго батальона. На левом фланге, вдоль улицы Веры Фигнер, начиная от улицы 20-летия Октября и до Коршунова переулка, должен был действовать 1-й взвод под командой Гриценко, на правом, в направлении на Аксенов бугор, — 3-й взвод во главе с Полупановым. 2-й взвод Скороходова оставался в резерве внизу, на Выборгской улице.

— Ну, пора! — сказал, пряча карту в полевую сумку, комиссар Куцыгин.

Он искоса взглянул на недовольное лицо Анатолия Ивановича Красотченко, который никак не хотел примириться с тем, что капитан Грачев оставляет его во время атаки дежурить в штабе отряда, и сочувственно усмехнулся:

— Не унывай, Анатолий! Доведется и тебе понюхать пороху…

Вместе с капитаном Грачевым Куцыгин обошел боевые порядки сводного истребительного отряда, проверяя готовность бойцов к атаке. Настроение у всех было бодрое и нетерпеливое. Немцы притихли, но было бы опасно недооценивать их силы. Комиссар знал, что бой предстоит упорный и жестокий. Напоминая об этом бойцам, он предостерегал их от излишней горячности, требовал лучшей маскировки, точного выполнения приказаний командиров…

Когда Куцыгин вернулся в штаб отряда, здесь шла деятельная работа по организации медпункта. Сестра Соколова вместе со своими помощниками, Юрой и его товарищами, готовилась к приему раненых. В комнате царили образцовая чистота и порядок: стол и кушетка были застланы свежими простынями, наготове лежали перевязочные материалы. Ребята принесли воды. Соорудили несколько носилок, натянув на жерди плащ-палатки и одеяла.

Куцыгин похвалил Таисию Елизаровну за распорядительность, пошутил с ребятами, поговорил с Красотченко о настроении бойцов. Комиссара беспокоил 1-й взвод, над которым совсем недавно принял команду Алексей Макарович Гриценко, слесарь завода синтетическою каучука. Личная храбрость Гриценко не вызывала у Куцыгина сомнений, но сумеет ли он правильно оценить обстановку, повести за собой людей?..

Комиссар решил к началу атаки пройти в расположение 1-го взвода. Пожав руку Красотченко, он через соседний двор вышел на улицу Веры Фигнер.

Вверху певуче посвистывали пули. Это был знакомый Куцыгину звук. Он напоминал молодость, горячие дни, прошедшие в боях и походах гражданской войны.

Немало лет минуло с тех пор. Давно уже сменил Даниил Максимович Куцыгин буденновку и военную шинель на гражданскую одежду. В творческом труде воплощались в жизнь мечты, за которые он боролся с оружием в руках. На мирной работе он отдавал порученному ему партией делу все свои силы, всю свою волю, весь свой организационный опыт.

Годы боевых походов и большого напряженного труда сказались на здоровье Куцыгина, но в нем по-прежнему жила душа бесстрашного воина.

Ощущение бодрости, избытка сил снова охватило Куцыгин а. Расстегнув кобуру, он направился туда, где за деревьями возвышалось кирпичное здание детского сада.

— Товарищ Куцыгин! — окликнул кто-то комиссара.

За телефонным столбом стоял политбоец 1-го взвода Николай Павлович Латышев, строгальщик паровозоремонтного завода имени Дзержинского, Это было его первое боевое крещение.

— Поостерегись, товарищ Куцыгин! — крикнул он. — Слышишь, как пули свистят!..

— Э, брат, — сказал комиссар, — о той, что свистнула, думать нечего. Свистнула — значит за молоком пошла. Которая поцелует, ту не услышишь.

Они отошли во двор, под защиту высоких, с калиткой, ворот.

Куцыгин хорошо понимал состояние Латышева. Первые впечатления боя будят в человеке разнородные чувства. Он рвется вперед, к активному действию, не желая отстать от более опытных товарищей, и в то же время ему кажется, что каждая пролетевшая пуля была направлена именно в него. Его тело ищет хотя бы какой-нибудь, пусть даже ненадежной, зашиты, и нужно напряжение воли или толчок извне, чтобы он смог оторвать себя от встретившегося на пути укрытия и двинуться навстречу новой опасности… Пройдет немного времени, и, если человек не трус, он начнет действовать расчетливо и уверенно, не кланяясь каждой встречной пуле. А то, что он пережил в начале боя, покажется ему очень далеким, и вспоминать об этом он будет с неохотой..

— Даниил Максимович, — говорил Латышев возбужденно. — Они же по нас стреляют. Наверно увидели, что мы с тобой идем…

Он не докончил. Несколько пуль звонко ударились в верхнюю перекладину ворот.

— Вот видишь, — крикнул Латышев, отступая в глубь двора. — Я же говорил…

— Ерунда! На войне, как на войне, — сказал Куцыгин, оставаясь стоять в калитке.

Он успел оценить обстановку и видел, что дом напротив заслоняет их от немецкого автоматчика, беспорядочно ведущего огонь со стороны детского сада.

Латышев выжидательно посмотрел на комиссара, потом вернулся и стал возле него.

Низко пригибаясь, к ним перебежал один из бойцов 1-го взвода.

— Гриценко ранен, товарищ комиссар! — сказал он, переводя дух. — Он там, за тем сараем…

— Вот что, — сказал Куцыгин, — ты, Латышев, пойдешь налево, к Красову. Скажешь, пусть действует со своим отделением самостоятельно в направлении Невского переулка. Я буду здесь…

Гриценко стоял за деревянным срубом недостроенного дома. Рукав его гимнастерки намок кровью.

— Ты что же это? — спросил, подходя, Куцыгин.

— Черт его знает, как оно получилось, товарищ комиссар, — говорил с обидой Гриценко. — Погорячился, пошел напрямик…

— То-то, что погорячился. Ты же командир!..

— Разрешите остаться в строю. Я и одной рукой буду бить фашистов!..

Гриценко попытался выпрямиться. Лицо его передернулось от боли, побледнело. Он прислонился к срубу.

— Ступай на медпункт, товарищ Гриценко! — приказал Куцыгин.

Командовать 1-м взводом, вместо выбывшего Гриценко, комиссар назначил командира отделения — спокойного, решительного Шишкина.

Наши бойцы занимали отбитые у немцев окопы левее детского сада. Гитлеровцы укрепились впереди в кирпичных домиках, ведя оттуда редкий огонь. Кусты и деревья неплохо маскировали наши позиции.

— Товарищ комиссар, в том крайнем доме у них замаскированные амбразуры, — сказал Куцыгину Яков Ильич Лукин, боец из отделения Шишкина, — Только они пока молчат, не хотят себя показывать.

— А ты голову не высовывай, — сказал Куцыгин, легонько прижимая его к земле. — Дырку получить хочешь?

Он внимательно оглядывал местность. Пытаться брать в лоб кирпичные дома было бессмысленно. Но слева, окруженный садиком, стоял особняком полуразрушенный снарядом деревянный домик под белой штукатуркой. Прорвавшись туда, можно было выйти во фланг немцам.

Куцыгин решил сам вести бойцов в атаку.

Была подана команда приготовить гранаты…

Куцыгин горячо любил свой город. Это была не только обычная привязанность к знакомым местам, где прошли последние годы его жизни. Он любил город действенной любовью человека-творца, человека-строителя. Он помнил, как строилось это новое здание детского сада, как вырастали видневшиеся дальше на взгорье многоэтажные дома, преобразившие улицу 20-летия Октября, главную магистраль Ворошиловского района. Во все это была вложена и его воля, и его энергия. Война прервала широко развернувшиеся работы по социалистической реконструкции города. Фашисты, ворвавшись в Воронеж, принесли сюда смерть и разрушение. Куцыгин испытывал почти физическую боль, представляя себе, как в наши дома входят чужие, наглые солдаты, глумятся над всем, что близко и дорою сердцу советских людей, алчно грабят и разрушают то, что любовно, ценой самоотверженных усилий создавалось нами.

Нет, не гитлеровцы, а он, Куцыгин, и те, кто шли за ним, были по-прежнему хозяевами города. Даниил Максимович твердо верил, что настанет время, когда на освобожденных знакомых улицах снова закипит созидательная работа, и поднявшийся из развалин родной пород станет еще краше, еще светлей, еще удобней для жизни человека, чем был прежде.

В последний раз перед атакой комиссар всматривался в лица бойцов и сердцем чувствовал, что каждый из них по-своему переживает то же, что и он…

Когда в небо взвились две зеленые ракеты, Куцыгин первый бросился вперед с гранатой в руке.

— За Родину! За Сталина! — во весь голос крикнул он, поднимая в атаку истребителей.

Воронежцы ринулись за любимым комиссаром. Он бежал впереди своих бойцов, и пули пели вокруг него. «…О той, что свистнула, думать нечего»… В атаке, в штурме, когда воля и разум человека охвачены священным порывом борьбы, к опасности остается только презрение.

Куцыгин был не просто воином, он был комиссаром, большевиком. Он прошел бы сквозь смертоносный вихрь, и даже ранение не остановило бы его. Но немецкий снайпер заметил комиссара, и посланная им пуля ударила Куцыгина под каску в висок.

Даниил Максимович упал лицом вперед, даже мертвый зовя к победе своих истребителей.

Бойцы бежали в атаку, увлекаемые Шишкиным, полные ненависти к врагу и решимости отомстить за смерть комиссара. Ничто не могло остановить их. Когда Шишкин упал с простреленным горлом, команду принял боец Василий Осипович Клепиков. Истребители ворвались в полуразрушенный дом, уничтожив гранатами находившихся там четырех солдат, и начали оттеснять врага, не ожидавшего удара с этой стороны.

В коротком донесении, отправленном на командный пункт, Клепиков сообщил о героической смерти комиссара Куцыгина и командира отделения Шишкина и о первых успехах, достигнутых истребителями.

Бой продолжался. Гитлеровцы, засевшие в угловом кирпичном доме, вели яростный огонь из автоматов. Уничтожить их вызвался Лукин. Пока бойцы Иван Дмитриевич Реутов и Евгений Александрович Слободнюк, открыв частую стрельбу из винтовок, отвлекали на себя внимание противника, он по-пластунски подполз к окну дома и швырнул туда противотанковую гранату.

Три фашистских автоматчика были убиты на месте, остальные пытались бежать, но наши бойцы настигли их и уничтожили в саду за домом…

 

11

Латышев и присоединившийся к нему боец 1-го взвода Винокуров не сразу разыскали отделение Красова. Начало атаки застало их в окопе, занятом бойцами регулярной части. На этом участке наша минометная батарея накрыла немецких автоматчиков, и они отходили назад, ища укрытия в домах и дворах соседних улиц.

Пройдя садами на улицу Марата и оставив позади справа еще занятый гитлеровцами детский сад, Латышев и Винокуров увидели Красова и его бойцов Гольцева, Вегеру и Исаева.

С утра отделение 1-го взвода под командой инженера завода синтетического каучука Ильи Васильевича Красова заняло позицию на крайнем левом фланге 2-го батальона в конце улицы Веры Фигнер, вблизи старого здания райсовета. По сигналу атаки отделение быстро продвинулось вперед, опередив своих соседей. Когда пробивались через простреливаемый с трех сторон сад, были ранены бойцы Шенцев и Шелякин. Шелякину товарищи оказали первую помощь, и он сам пошел на медпункт. Но Шенцев упал на открытой поляне. Взять его оттуда не удалось…

Обо всем этом Красов коротко рассказал Латышеву.

— Однако и мы всыпали фашистам, — заметил Николай Николаевич Гольцев, токарь завода синтетического каучука. — Теперь не скоро опомнятся…

Красов по-хозяйски осматривался вокруг, выбирая позицию, где можно было бы наиболее выгодно разместить отделение. Подходящим для этого местом казался стоявший по правой стороне Невского переулка деревянный домик, обложенный кирпичом, откуда хорошо просматривалась не только улица, но и примыкавшие к ней сады и огороды.

— Не далеко ли мы забираемся, ребята? — сказал один из бойцов. — Как бы не потерять связь со своими…

— Вот еще! — возмутился Гольцев. — Ты что же, не вперед, а назад наступать собираешься?..

Бойцы поднялись на крыльцо. Дом был небольшой, в одну квартиру. В боковой комнатке стоял токарный станок. В комнате, служившей столовой, — рояль, трюмо, вместительный буфет. Было видно, что занимавшая этот дом рабочая семья жила в достатке. Но сейчас все было перевернуто вверх дном. На полу валялась битая посуда. Книги были сброшены с этажерки. Скатерть испачкана и скомкана: должно быть, какой-то гитлеровец вытер о нее сальные руки.

Фикусы и филодендроны опустили книзу засохшие, пыльные листья. Их давно никто не поливал.

Тяжело было бойцам видеть этот разгром. Каждый подумал и о своем жилье, быть может, так же загаженном и разоренном фашистами.

Помолчали. Закурили.

Вполголоса обменивались впечатлениями о первом бое. Тревожила судьба Шанцева: сумели подобрать его наши санитары или нет?..

Вскоре зашевелились немцы.

Стоя в кухне у окна, Николай Игнатьевич Вегера, слесарь завода синтетического каучука, увидел, как через заросший бурьяном огород осторожно пробирались немецкий офицер и два автоматчика. Все их внимание было обращено в сторону детского сада, где не стихала частая стрельба, Они не подозревали, что рядом в доме находятся советские бойцы.

Вегера вскинул автомат и одной очередью снял всех троих.

— Здорово ты их! — проговорил с завистью Гольцев, которому не терпелось открыть собственный счет.

— Не горячитесь, ребята! — сказал Красов.

Ему было ясно, что на этом участке гитлеровцы будут пытаться просочиться к детскому саду, где еще не было сломлено их сопротивление. Исходя из этого, он организовал круговую оборону. У окон, выходящих на улицу, он поставил Латышева и Василия Владимировича Исаева, фрезеровщика одного из воронежских заводов, Винокурову было поручено наблюдать из маленькой комнаты за соседним домом. Вегера остался у кухонного окна. Гольцев занял позицию в чулане, где небольшое окошко позволяло хорошо просматривать и двор и сады. Сам Красов расположился в сенях у приоткрытой двери.

Гитлеровцы не заставили себя ждать. Вскоре показались еще два солдата. Они шли, опасливо горбясь, на некотором расстоянии один от другого, держа наготове автоматы.

— Что это они, словно цапли, ноги поднимают? — удивился Гольцев.

— В бурьяне колючая проволока натянута, — объяснил шепотом Вегера.

Передний солдат наткнулся на труп офицера, растерянно посмотрел по сторонам и вдруг метнулся назад, но зацепился за проволоку и упал.

Когда он поднимался, его застрелил Красов.

Почти одновременно прозвучал и выстрел Гальцева, сразивший второго гитлеровца.

На нашем правом фланге усилилась стрельба. Слышались взрывы гранат. Опять заговорила минометная батарея. Бой разгорался с новым ожесточением. Мины рвались на огородах и в соседних дворах.

Перебежки гитлеровцев участились. Фигуры автоматчиков мелькали за деревьями садов. Из окна большой комнаты было видно, как на той стороне улицы за заборами также перебегают немецкие солдаты, торопясь миновать зону минометного обстрела.

Одиночные выстрелы, раздававшиеся из маленького домика, сливались с общим грохотом боя. Гитлеровцам некогда было разбираться, с какой стороны того или другого из них подкараулила смерть.

У каждого из красавцев уже был открыт счет. Но они понимали, что так долго продолжаться не может: в любую минуту немцы могут обнаружить засаду, и тогда группа истребителей окажется в очень опасном и трудном положении, Приготовили гранаты. Решили драться до последнего, живыми в руки врагов не даваться. Держались спокойно. Красов и Гольцев своей точной расчетливой стрельбой подавали пример остальным.

Латышев вполне освоился с условиями уличного боя и чувствовал себя уже обстрелянным, бывалым солдатом… В окна стали залетать пули. Гитлеровцы, наконец, заметили наших бойцов и повели по ним ружейный и автоматный огонь. Но на штурм домика не решались. Видимо, их смущала необходимость преодолеть окружавшее его открытое пространство.

Они обстреляли красовцев из миномета. Одна мина разорвалась на чердаке, пробив потолок в сенях, где в это время находились Красов и Вегера, но, к счастью, никто ранен не был.

Из дома, стоявшего пониже, на углу улицы Марата, слышалась какая-то команда. Должно быть, отсюда корректировалась минометная стрельба. По этому дому красовцы направили сосредоточенный огонь. Фашисты пришли в замешательство. Теперь они сами оказались под перекрестным обстрелом, потому что со стороны райсовета и детского сада наши подразделения снова перешли в атаку. Вражеские солдаты начали отходить, группами перебегая через улицу…

Часам к четырем наступило затишье, однако положение оставалось неясным. Трудно было судить, где немцы и где наши. Было похоже, что красовское отделение по-прежнему находится в окружении.

— Что будем делать, ребята? — спросил Красов.

Мнения разделились. Одни считали, что пока не стемнело, надо с боем пробиваться назад, так как ночью сюда, наверно, снова нагрянут фашисты. Была опасность, что в темноте могут подстрелить и свои: ведь красовцы не будут знать ночного пропуска. Кто-то предложил попробовать просочиться поодиночке, — это будет не так заметно.

Выслушав всех, Красов твердо сказал:

— До ночи мы никуда отсюда не пойдем. Если мы не будем трусить, гитлеровцы с нами ничего поделать не смогут.

Он считал, что в уличном бою, с его быстро меняющейся обстановкой, понятие окружения очень относительно: роли могут быстро перемениться. Важно только установить связь со своими…

Сидя на подставке трюмо, Латышев искоса через окно просматривал улицу Марата. Он заметил, как в угловом доме приоткрылась дверь, оттуда выглянул немецкий автоматчик и снова скрылся.

Немного спустя со стороны Коршунова переулка послышались крики: «Ура!»

Показалось человек шесть красноармейцев во главе с сержантом. Они быстро продвигались вперед, не подозревая о засевшем в доме автоматчике.

Латышев окликнул их и знаками указал на опасность.

Ведя огонь по окнам, бойцы полукольцом стали охватывать дом.

На поимку гитлеровца бросился и Латышев. Он первый вбежал в калитку.

С улицы в окно красноармейцы швырнули гранату. Гитлеровец выскочил во двор и поднял руки.

Он был без фуражки, здоровенный рыжий детина. Пытаясь что-то сказать, заикался от страха. В кармане у него вместе с документами и письмами нашли пачку порнографических открыток.

Во дворе стоял брошенный немцами миномет без мин.

Смеркалось, когда красовцы привели пленного в штаб сводного истребительного отряда.

Их считали уже пропавшими. Встретили с почетом. Накормили и отправили отдыхать. Для ночевки им отвели две крытых щели во дворе командного пункта.

Пленного переправили в штаб дивизии, где он дал ценные показания.

Так закончился первый боевой день Красовского отделения.

 

12

Между тем как на левом фланге и в центре участка, занимаемого 2-м батальоном, шло упорное продвижение наших бойцов вперед, события на правом фланге развивались с переменным успехом. Здесь действовал 3-й взвод истребителей под командой Александра Максимовича Полупанова, работника межрайонной базы Облпотребсоюза.

В соответствии с первоначальным заданием, поставленным перед сводным истребительным отрядом, 3-й взвод должен был разведать положение на крайнем правом фланге полка, где на склонах холмов, от улицы Веры Фигнер до реки, у немцев не существовало сплошной линии обороны. Нужно было установить расположение отдельных мелких групп противника и возможность скрытого просачивания истребителей на этом участке к центру города.

Однако, когда Полупанов прибыл на командный пункт батальона, перед ним, в связи с изменившейся обстановкой, была поставлена совсем икая задача. 3-й взвод получил приказание занять огневой рубеж на холме, правее детского сада, и приготовиться к атаке.

Полупанов вывел своих людей к Песчаной горе. Он разделил взвод на две группы. Первой, обращенной фронтом к улице Веры Фигнер, командовал политрук Иван Трофимович Лавров, второй, расположенной пониже, лицом к Аксенову бугру, сам Полупанов.

А. М. Полупанов.

Группа Полупанова заняла проходившие по огородам старые немецкие траншеи. На бруствере одной из них, уткнувшись лицом в землю, лежал убитый гитлеровец. Из кармана его шинели вывалилась на песок пара желтеньких детских сандалий. Грабитель получил по заслугам…

Над обрывом оврага, спускавшегося к реке, Полупанов устроил наблюдательный пункт, чтобы обезопасить себя с этой стороны от всяких неожиданностей. Дежурить на нем он назначил Наталью Ильиничну Бабину. Она пыталась возражать. Ей казалось, что вести наблюдение — занятие слишком спокойное и безопасное. Она хотела обязательно идти в атаку вместе с товарищами. Полупанову пришлось напомнить ей, что приказаниям командира надо подчиняться беспрекословно.

3-й взвод целиком состоял из уже обстрелянных бойцов истребительного батальона, принимавших участие в летних боях в районе Сельскохозяйственного института.

Полупанов, смуглолицый, широкоплечий, ладно сложенный, одетый в черную кожаную куртку, с наганом и гранатами на поясе, имел вид мужественный и решительный. За месяцы боевой жизни у него отросли небольшие усики и черная курчавая бородка. Своим видом он вызывал в памяти у товарищей знакомые им с детства легендарные образы матросов-партизан времен гражданской войны.

Все с нетерпением ждали начала атаки.

— Гитлеровцы хорошо воюют с теми, кто от них бежит, — говорил политрук Лавров, улыбаясь знакомой бойцам широкой ободряющей улыбкой. — Давайте покрепче, посмелее, ребятки! Все наше будет…

— Есть — посмелее! — ответили бойцы.

Брошенные жителями огороды заросли бурьяном. Откуда-то выскочила одичалая курица, перелетела через окоп и скрылась в зарослях крапивы. Краснели перезревшие помидоры, вылезала из земли толстая морковь. Бойцы рвали овощи и, перебрасываясь шутками, ели их.

— Скажи, Аня, ты кто — санитар или стрелок? — спросил кто-то из товарищей Аню Скоробогатько.

В пальто с котиковым воротником и стальной каске она выглядела необычно и даже несколько торжественно. Через плечо у нее висела сумка с медикаментами, а руках была винтовка.

— Для товарищей — санитар, для врага — стрелок, — серьезно ответила Аня.

Лицо ее раскраснелось, в широко открытых глазах были задор и нетерпение…

Пришел заместитель командира 2-го батальона лейтенант Желудев. Предупредил, что сейчас будет залп «катюш», после чего последует сигнал к общей атаке. Проходя по траншее мимо Коли Лонгинова, постучал пальцем по его каске.

— Что, брат, котелок на голову надел?

Коля хотел обидеться, но раздумал. Каска была ему действительно велика и поминутно съезжала на глаза. Надел он ее не столько для защиты от осколков и пуль, сколько для того, чтобы хоть чем-нибудь походить на бойца. Вместо шинели на Коле был подпоясанный ремнем больничный халат. Четвертого июля при отходе из города он никакой теплой одежды с собой не захватил. Этот халат из грубого армейского сукна добыли ему товарищи незадолго до боя. При переправе полы халата намокли, они путались в ногах, связывая движения. В таком обмундировании в атаку не побежишь. Коля сбросил халат, снял каску. Остался в одной майке, с непокрытой головой. Сразу почувствовал себя легко и свободно.

В домах и дворах, находившихся на пригорке напротив группы Полупанова, не было заметно солдат противника. Но вот бойцам показалось, что в одном из окон промелькнула какая-то фигура.

Полупанов приказал обстрелять дома. В ответ раздались автоматные очереди. Гитлеровцы не выдержали характера и выдали свою засаду. Особенно сильный огонь вели они из деревянного дома под зеленой железной крышей, обращенного четырьмя окнами к Песчаной горе…

Ударили «катюши», обрушив свой залп на вражеские позиции в районе Предтеченского кладбища.

Полупанов с наганом в руке выскочил из окопа и короткими перебежками двинулся вперед. За ним последовали: командир отделения Сустретов, бойцы Лонгинов, Скрыльников, Зибаров, Парамонов, Бондарев.

Нестеров и Золотов огнем ручного пулемета, Бабина, Калтыков, Зеленовский и Аня Скоробогатько из винтовок прикрывали их продвижение.

Полупанов подбежал к сараю и, укрывшись за ним, метнул в окно ближайшего дома противотанковую гранату. Крыша дома осела. Стрельба из него прекратилась.

В соседнем дворе с чердака по лестнице в испуге обегали немецкие автоматчики. Истребители выстрелами из винтовок сбили нескольких из них.

Отряд Полупанова продвинулся вперед.

Но засевшие в доме под зеленой крышей гитлеровцы с еще большим ожесточением обстреливали истребителей. Полупанов приказал расчету ручного пулемета выдвинуться вперед и подавить огонь немцев.

Первым номером пулеметного расчета был комсомолец Саша Нестеров, слесарь Водоканалтреста. Он хорошо знал и любил свое оружие, считался лучшим пулеметчиком в истребительном батальоне, мог с закрытыми глазами разобрать и собрать пулемет. Вторым номером был Митрофан Петрович Золотов, слесарь паровозоремонтного завода имени Дзержинского. Они залегли у проволочного забора, огораживавшего усадьбу, откуда стреляли фашисты. Во дворе было два дома. Тот, что слева, поменьше — флигель, по-видимому, был пуст. Огонь велся из второго — с чердака и из окон.

Нестеров дал длинную очередь по чердаку, выпустив все патроны, оставшиеся в диске. Не поворачивая головы, крикнул Золотову:

— Давай новый, Митрофан Петрович!

Но Золотов не двигался. Нестеров посмотрел на него. Митрофан Петрович лежал, неудобно привалясь плечом к земле. Глаза его были полуприкрыты.

«Неужели убит?» — подумал Нестеров. На мгновение всплыла перед глазами картина: в солнечный день сидит на старой шпале у входа в блиндаж, возле Отрожского моста, Митрофан Петрович и старательно, как все, что он делал, чинит ему ботинок, прилаживая аккуратную латку… Сжалось сердце, в горле стало горячо. Но сохраняя привычную четкость движений, Нестеров быстро вставил новый диск и дал одну за другой две очереди.

А. Ф. Нестеров.

Пулемет вдруг отказал.

Нестеров выбросил патрон, дослал новый, но автоматический механизм по-прежнему не действовал.

— Почему не стреляешь? — крикнул Полупанов.

Нестеров торопливо сполз в воронку.

— Возвратную пружину перебило, — сказал он.

Полупанов подскочил к Золотову и перевернул его на спину. Митрофан Петрович был мертв.

Лицо Полупанова исказилось яростью. Он стал страшен.

— Вперед! За мной! — крикнул он бойцам, лежавшим в воронке, и перемахнул через изгородь.

В несколько прыжков он был у флигеля.

Первым бросился за ним Коля Лонгинов, но зацепился за проволочную изгородь и упал. Пули взрыли перед его лицом землю.

— Давай сюда! — кричал Полупанов из-за угла флигеля и махал ему рукой.

Коля вскочил на ноги и через мгновение был возле командира.

Позади кто-то вскрикнул. Они оглянулись. Это ранило бежавшего следом за ними Сустретова. Кровь заливала его лицо.

— Назад! Отходи назад! — крикнул ему Полупанов.

Сустретов сам отполз к окопам, и Наталья Ильинична Бабина сделала ему перевязку…

Полупанов и Коля Лонгинов, крадучись, обошли флигель. За углом лежало толстое бревно. Укрывшись за ним, они стали наблюдать. Из окна дома высунулся гитлеровец в пилотке и дал из автомата очередь в ту сторону, где только что был ранен Сустретов. Полупанов взял у Коли Лонгинова полуавтоматическую винтовку и выстрелил. Немец свалился внутрь дома.

— Ну-ка, брось туда гранату! — приказал Полупанов Лонгинову.

Коле было неудобно размахнуться. Граната не долетела до дома и разорвалась у кустов сирени. Оттуда выскочили три вражеских солдата и побежали за угол. Полупанов выстрелил по ним из нагана. Из дома раздалась автоматная очередь.

— Есть еще гранаты? — спросил Полупанов у Коли.

Схватив две гранаты, он вскочил на ноги.

— Ура! За мной!.. В атаку!

Брошенная им граната взорвалась, выбив из фундамента несколько кирпичей.

Коля бежал за Полупановым. Он увидел, как высунулось из окна и задергалось, выбрасывая бледное пламя, черное дуло немецкого автомата. Коля залег у кустов сирени.

Полупанов размахнулся, чтобы бросить в окно гранату. Но тут его ударила в грудь пуля. Он упал, поднялся и стал отходить, стреляя из нагана. Коля поддержал его и отвел за флигель. К ним подбежал Володя Парамонов. Вдвоем они перевязали Полупанова, и Парамонов вместе с Нестеровым повели его на медпункт.

 

13

Команду над 3-м взводом принял политрук Иван Трофимович Лавров.

Он пользовался любовью и авторитетом среди бойцов. Была в характере Ивана Трофимовича большая человечность и душевная мягкость. Он прошел суровую жизненную школу. В дореволюционные годы работал мальчиком в парикмахерской, получал подзатыльники от хозяина, находился на побегушках у всех, кто был старше его, После революции стал квалифицированным мастером. Заведовал крупной парикмахерской. Незадолго до начала войны был избран секретарем парторганизации треста парикмахерских города.

Во всем, что касалось лично его, Иван Трофимович Лавров был человеком очень скромным и даже стеснительным, но там, где речь шла о дисциплине, о моральных качествах бойца, он умел проявить твердость, требовательность и настойчивость.

Истребители любили своего политрука за его принципиальность и умение простыми обыденными словами находить путь к их сердцам…

Политрук Лавров переместил бойцов к перекрестку против водоразборной колонки, потому что со стороны улицы Марата было заметно передвижение вражеских солдат…

Вскоре на командный пункт батальона прибежала Аня Скоробогатько. Она доложила, что почти весь командный состав 3-го взвода выбыл из строя. Тяжело ранен и старший политрук Сергеев, находившийся на его участке. Между тем положение становится все более серьезным…

Из двора, где находился командный пункт, было видно, как по улице Марата перебегали гитлеровские солдаты, накапливаясь против нашего правого фланга.

Аня понимала, какая опасность нависла над ее взводом. Она торопилась вернуться обратно — туда, где сейчас был дорог каждый боец…

Бежала через дворы и огороды, не обращая внимания на свист пуль. Вот и угловой дом. Она увидела своих товарищей, лежащих в наскоро отрытых окопах за кустами сирени. Немцы ожесточенно обстреливали их. Было видно, как шевелятся кусты и падают на землю сбитые нулями листья и мелкие ветки.

Аня остановилась, соображая, как ей пробраться к своим, и тут увидела политрука Лаврова. Иван Трофимович лежал лицом вниз посреди залитого солнцем зеленого дворика.

Расстегивая на ходу санитарную сумку, Аня бросилась к нему…

Ей показалось, будто что-то толкнуло ее в грудь, Она рванулась вперед. Но земля качнулась ей навстречу, и в глазах стало темно. Она упала в двух шагах от неподвижно лежавшего Лаврова…

Товарищи видели, как Аня пошевелилась и медленно приподняла голову. Лицо ее было мертвенно бледно.

— Отомстите… за меня… — проговорила она. Губы ее двигались с трудом. Она пыталась сказать еще что-то, самое дорогое, самое заветное. Бойцы расслышали имя Сталина.

Глаза Ани закрылись, голова припала к земле…

А. И. Скоробогатько.

Справа послышались взрывы гранат и частые автоматные очереди.

Со стороны Аксенова бугра показалась группа бойцов партизанского отряда «Граница». Впереди с автоматами в руках бежали старший сержант Иван Васильевич Котов и сержант Федор Григорьевич Герасимов. За ними — бойцы Михаил Яковлевич Коваленко и Надя Чумак.

Они вскочили в маленький домик у водоразборной колонки и повели оттуда по гитлеровцам интенсивный огонь.

Это был самый благоприятный момент для продвижения вперед. Нельзя было терять ни минуты.

Первой поднялась коммунистка Наталья Ильинична Бабина.

— За мной, ребята! — звонко крикнула она.

Перебежка началась…

 

14

2-й взвод под командой Георгия Михайловича Скороходова — технолога одного из воронежских заводов— вступил в бой несколько позже других. Он переправлялся через реку последним, когда уже рассвело и туман начал рассеиваться. Чтобы не привлекать внимания вражеской авиации, разбились на две группы: первая переправилась на пароме, остальные перешли реку по штурмовому мостику. В ожидании приказаний расположились в небольших домиках, стоявших внизу, под горой, на Выборгской улице.

Здесь оборонительный рубеж занимало отделение бойцов регулярной части. Командовавший им сержант предупредил, что дальше низом идти нельзя: там немцы.

Скороходов послал связного на командный пункт 2-го батальона.

На взгорье уже слышалась ожесточенная стрельба. Шальные пули залетали в дома.

Один из бойцов стоял у двери, пуля пробила доску у него над головой. Скороходов приказал не высовываться из окон, сесть на пол. Молодые бойцы истребительного отряда — Володя Михота и Гриша Кабанов — заметили невдалеке на дереве немецкого снайпера. Они сообщили об этом сержанту, и гитлеровец был уничтожен.

Немного спустя прибежал заместитель командира 2-го батальона лейтенант Желудев. Он передал Скороходову приказание капитана Грачева поддержать атаку бойцов регулярной части в сторону Аксенова и Чернышева бугров. В коротких словах объяснил создавшееся положение.

Сказал откровенно:

— Наши ряды здорово поредели. Выручайте, ребята…

Истребители дружно поднялись и пошли за ним.

Во втором взводе были две девушки: Маруся Осадчих и Роза Попенко.

Маруся окликнула лейтенанта:

— А как же мы?..

Он остановился в нерешительности.

— Право, не знаю, куда вас, девчата.

Маруся ответила:

— Куда ребят, туда и нас.

— Вот что, — сказал лейтенант, — у меня на этом участке нет медсестер. Оставайтесь в доме, будете перевязывать раненых…

Желудев влил бойцов 2-го взвода в красноармейское подразделение, действовавшее на взгорье между улицами Веры Фигнер и Выборгской. Здесь переплетались и скрещивались ходы сообщения брошенных немцами оборонительных укреплений. Было много небольших окопов и блиндажей. Валялись трупы вражеских солдат. Выбитые отсюда гитлеровцы отошли наверх, оставив в отдельных домах небольшие группы стрелков.

Чтобы выяснить положение, в разведку отправился политрук Иван Титович Плотников. Он взял с собой трех минеров регулярной службы, старшину Родных и бойца Александра Дмитриевича Свиридова, славившегося среди ополченцев своей меткой стрельбой.

Группа Плотникова осторожно двинулась низом по немецкому ходу сообщения, прорытому повыше Выборгской улицы. Вражеских солдат на своем пути не встретила. Проход заминирован не был.

Оставив старшину Родных и минеров проверить — нет ли на склонах минных полей, Плотников вместе со Свиридовым пошел дальше. В садике, у самого луга, время от времени короткими очередями бил немецкий пулемет. Они благополучно миновали его. Потом услышали, как сверху, с бугра, застрочил автоматчик. Притаились. Немец стрелял из слухового окошка небольшого домика, стоявшего на пригорке.

— Ну-ка, давай, Саша! — сказал Плотников.

Свиридов подстерег гитлеровца и снял его с первого выстрела.

Плотников и Свиридов достигли Бархатного бугра, забравшись в тыл к врагу больше, чем на полкилометра. Вошли в кирпичный дом, стоявший на склоне холма. Со двора этот дом выглядел одноэтажным, на улицу же выходил двумя этажами. В комнатах была обычная картина беспорядка и опустошения: гардероб открыт, сундук взломан, вещи выброшены на пол. Здесь побывали фашистские грабители.

Из окон дома был хороший обзор окрестностей. Плотников внимательно осмотрелся вокруг. Нигде не было видно передвижения вражеских солдат.

Дом господствовал над садами и огородами, спускавшимися к пойме реки. Замаскировавшись, Плотников и Свиридов обстреляли немецких пулеметчиков. Те растерялись. Бросив пулемет, спрятались в блиндаж, так и не поняв, кто и откуда по ним стреляет.

Назад Плотников и Свиридов вернулись тем же путем, каким пришли. Их разведка показала, что вплоть до Большой Стрелецкой улицы гитлеровцы оттянули свои силы наверх и что с этой стороны можно пока не опасаться их контратаки.

И. Т. Плотников.

Выставив небольшой заслон на Выборгской улице и создав здесь наблюдательный пункт с круговым обзором, лейтенант Желудев стал подтягивать бойцов на Песчаную гору и Аксенов бугор.

Свиридову и бойцу истребительного отряда Ивану Ивановичу Климачеву, мастеру одного из воронежских заводов, было поручено вести из блиндажа наблюдение за Чернышевым бугром. Оттуда раздавались автоматные очереди, но где прятался гитлеровец, разглядеть было трудно, он хорошо замаскировался.

У Климачева заело затвор винтовки. Он взял стоявшую в углу блиндажа снайперскую винтовку с оптическим прицелом.

— Смотри, Ваня, — сказал вдруг Свиридов, — вон там, кажется, что-то шевелится.

В оптический прибор Климачев разглядел устроенную в фундаменте дома амбразуру и голову немецкого солдата в ней.

Климачев прицелился. Он очень волновался. Это был его первый выстрел по врагу. Плавно, как на учебной стрельбе, нажал спусковой крючок. Не сразу поверил, что гитлеровец убит.

И. И. Климачев.

Лейтенант Желудев приказал приготовиться к атаке. Нужно было выбить противника из большого деревянного дома, стоявшего на пригорке. Первая атака захлебнулась. Бойцы залегли под жестоким огнем фашистских автоматчиков.

Стали снова готовиться к штурму.

Первым поднялся Валентин Куколкин.

— Давай, ребята! Некогда ждать!.. — крикнул он и, легко выпрыгнув из окопа, побежал к дому, где засели гитлеровцы.

Его порыв увлек остальных.

Удар был настолько стремительным, что гитлеровцы не успели оказать сопротивления.

Истребители забросали гранатами автоматчиков, сидевших в доме. Четыре фашистских солдата были убиты, два сдались в плен.

У бойцов сразу поднялся дух. Все почувствовали, что ждать действительно нельзя, потому что еще много улиц родного города надо пройти с боем, громя и сокрушая врага.

Хотя Валентин Куколкин числился в истребительном отряде рядовым бойцом, товарищи по взводу, особенно молодежь, слушались его, как старшего. Во время атаки к Куколкину подбежала Катя Кузнецова — девушка из партизанского отряда «Граница». Она встревоженно сообщила, что в доме за углом заметила двух вражеских солдат.

— А ты бы их гранатой! — сказал Куколкин.

— Умный какой! У меня и гранаты не было…

— Признайся, что испугалась, — поддразнивал ее Куколкин.

— И ничего подобного! — обиделась Катя.

Сердито глядя на него, попросила:

— У тебя гранаты остались? Дай мне одну.

Получив гранату, решительно поползла вперед. Куколкин последовал за ней. Обстреливая из автомата окна, он не дал гитлеровцам произвести ни одного выстрела, пока Катя не подобралась к дому и не бросила туда гранату.

Назад Кузнецова вернулась бледная, переволновавшаяся, но довольная.

— Вот видишь! — сказала она. — А ты говорил — испугалась…

Сзади, из окна одного из домов, бойцов обстрелял отбившийся от своих фашистский автоматчик.

Сержант приказал Климачеву залечь в канаве и подкараулить гитлеровца.

Автоматчик приоткрыл дверь, посмотрел по сторонам и хотел перебежать улицу. Климачев крикнул:

— Вот он!

И выстрелил. Автоматчик упал.

Сержант рассердился:

— Чего кричишь? На базаре, что ли?..

Потом смягчился и сказал:

— Ступай возьми у него автомат. Это теперь твой трофей.

Климачев взял автомат и действовал им до конца боя.

 

15

На правом фланге, на взгорье, рука об руку с истребителями дралась группа бойцов партизанского отряда «Граница». В числе их были москвичи, волжане и куряне, полтавчане и черниговцы, уроженцы Казахстана и Удмуртии. Это были опытные, прошедшие большую боевую школу воины. Действия их отличались дерзостью, находчивостью и отвагой.

Они мужественно сражались за наш город. Он был для них таким же любимым и дорогим, как и для воронежцев, потому что это была родная советская земля, которую надо было освободить от врага.

Партизанской группой командовал старший сержант коммунист Иван Васильевич Котов. Его заместителем был сержант комсомолец Федор Григорьевич Герасимов.

Поднятая лейтенантом Желудевым в атаку вместе с бойцами регулярной части и 2-го взвода истребителей, партизанская группа продвинулась вперед, потеснила гитлеровцев на Аксеновом бугре, но попала под огонь ручного пулемета и понесла потери. Были убиты партизаны Широбоков и Дмитриенко, тяжело ранены старшина Кукушкин и боец Соколов. Тогда Котов по старому немецкому ходу сообщения пробрался в тыл вражескому пулеметному расчету и ручной гранатой уничтожил его. Пулемет был захвачен партизанами и использован против врага.

Продвигаясь вперед и очищая от фашистов дом за домом, партизаны вышли к улице Веры Фигнер в тот момент, когда противник готовил контратаку на позиции значительно поредевшего 3-го взвода истребителей. Вбежав в маленький домик возле водоразборной колонки по правую сторону Песчаной горы, Котов, Герасимов и Коваленко открыли по гитлеровцам шквальный огонь. Надя Чумак помогала им, заряжая автоматные диски. Партизаны поддержали продвижение истребителей, а потом и сами присоединились к ним. Вражеская контратака захлебнулась в самом начале.

В новую атаку истребителей повел сам командир сводного отряда капитан Грачев. Он всегда появлялся в трудные минуты в самых опасных местах. Сухощавый, подвижной, ловкий, Грачев чувствовал себя привычно в уличном бою. Легко ориентировался в обстановке, передвигался вперед быстрыми короткими бросками, умело используя встречавшиеся на пути укрытия. Лично руководя в течение двух дней действиями истребителей, он ни разу не был ранен.

Фашисты начали отходить, бросая на поле боя убитых. К концу дня было освобождено еще несколько кварталов, вплоть до улицы Некрасова. В бою отважно действовали партизаны; Александр Трофимович Пивко, Иван Алексеевич Потрашков, Алексей Александрович Братчиков, Софа Голямов, Афанасий Макарович Грек, уничтожившие каждый по нескольку вражеских солдат. Старший сержант Котов из автомата сразил гитлеровского штабного офицера и доставил на командный пункт его полевую сумку с документами.

Осколком мины был ранен в лицо сержант Герасимов, но он не покинул поля боя до тех пор, пока бойцы прочно не закрепились на новых рубежах. Он так настойчиво просил капитана Грачева разрешить ему остаться в строю, что тому пришлось пойти на маленькую хитрость:

— Ты, товарищ Герасимов, отнесешь сейчас на левый берег мой рапорт Воронежскому комитету обороны, — сказал Грачев. — Ну, и попутно, там, недалеко, зайдешь на перевязку в санчасть…

 

16

В шесть часов вечера лейтенант Желудев снова поднял в атаку на правом фланге красноармейцев и истребителей.

Удар был стремительным и успешным. Немецкие солдаты к концу дня заметно выдохлись. Боевой дух их упал, и сопротивление не носило прежнего упорства. Понеся значительные потери, они отошли к Предтеченскому кладбищу.

Наши бойцы продвинулись вперед метров на двести, полностью очистив от гитлеровцев Аксенов бугор и заняв ряд домов на Чернышевой бугре.

Стемнело. Небо затянуло тучами. Моросил редкий дождь.

Фашисты нервничали. Страшась внезапного ночного нападения, они подожгли деревянный дом на углу улиц Некрасова и Веры Фигнер. То здесь, то там в небо взлетали ракеты. Возникала и гасла автоматная стрельба.

Было около 10 часов вечера, когда капитан Грачев направил в разведку Валентина Куколкина вместе с Катей Кузнецовой и Гришей Кабановым.

Молодые бойцы бесшумно пробрались мимо немецких постов к улице Бетховена.

Куколкину хорошо был знаком здесь каждый поворот, каждый дом. Вышли на улицу 20-летия Октября.

У трамвайной остановки темнел силуэт изрешеченного пулями и осколками вагона.

Гитлеровцы основательно поработали над второй линией укреплений. Мостовую перегораживали два ряда чугунных ежей. По бокам были вырыты противотанковые рвы. Подходы прикрывались дзотами.

Определив расположение вражеских огневых точек, разведчики осторожно обогнули укрепленный участок и двинулись к улице Кирова.

— Веселей держитесь, ребята, — говорил Валентин. — Фашисты темноты боятся.

Действительно, улица была пустынна. Гитлеровцы притаились в блиндажах и подвалах.

Разведчики уже подходили к маслозаводу на углу улиц Кирова и 20-летия Октября, когда впереди вдруг выросла темная фигура.

— Хальт! Вер да?.. — резко прозвучал окрик на чужом языке.

Деваться было некуда. Кабанов выстрелил из винтовки, но промахнулся. Немец-офицер ответил выстрелами из пистолета. Куколкин отскочил в сторону и швырнул гранату. При вспышке взрыва было видно, как враг упал.

— Выручила, голубушка! — сказал Куколкин.

Они побежали назад. Свернули в ближайший переулок, перелезли через забор. Сзади слышалась беспорядочная стрельба…

В. И. Куколкин.

Куколкин и его спутники были уже в расположении своих, но на немецкой стороне еще долго трещали автоматы. Фашисты никак не могли успокоиться после переполоха, который наделало появление в их тылу наших бойцов.

Несколько позже в разведку отправилась вторая группа — 11 красноармейцев под командой сержанта. К ней, с разрешения лейтенанта Желудева, присоединился Саша Нестеров.

Сержант уверенно вел свой отряд через Гусиновку к центру города, избегая опасных мест. Он уже ходил прошлую ночь по этому маршруту, имея проводниками ребятишек из Юриного отряда.

Шли дворами, прижимаясь к строениям и заборам. На Плехановскую улицу вышли позади сгоревшего цирка. Осмотрелись по сторонам и, убедившись, что вокруг все спокойно, перебежали к клубу имени Дзержинского, Отсюда дворами пробрались в выгоревшее внутри здание Областной типографии, обращенное фасадом на проспект Революции. Притаились у оконных проемов и взяли под наблюдение улицу и площадь 20-летия Октября. Двое бойцов переползли проспект и скрылись в Кольцовском сквере. Они долго не возвращались.

Саше Нестерову казалось, что прошло уже очень много времени. Сжимая в руке наган, подаренный ему на прощанье раненым Полупановым, он чутко ловил каждый звук… Вот через сквер прошел патруль… В дальнем конце послышался какой-то разговор… Потом снова наступила тишина.

Наконец появились отсутствовавшие бойцы. Они сообщили, что в саду находятся два расчета зенитных пулеметов. Один у ограды, выходящей на площадь 20-летия Октября, второй — за памятником Никитину.

Отряд разделился на две части. Бойцы поодиночке перебрались в сквер.

Саша Нестеров не отставал от сержанта. Припадая к земле, полз мимо свежих могил, которыми было изрыто все вокруг. Фашисты обезобразили Кольцовский сквер, превратив его в солдатское кладбище…

Впереди показался бруствер окопа и черные стволы пулеметов зенитной установки.

Где-то у переднего края взлетела осветительная ракета, и при ее бледном свете бойцы разглядели фигуру гитлеровца, дремавшего у пулемета. Два других солдата спали рядом в окопе…

Все дальнейшее произошло мгновенно и бесшумно. Бойцы ножами покончили с гитлеровцами, вынули из пулеметов замки и поползли обратно…

В другом конце сквера раздался выстрел. Не теряя времени, разведчики перебежали во двор типографии. Через минуту к ним присоединились бойцы второй группы. Они также уничтожили пулеметный расчет и вынули замки, но один гитлеровец все же успел выстрелить и поднять тревогу.

Вокруг разгорелась беспорядочная стрельба. Взлетали в небо ракеты. Со стороны гостиницы «Воронеж» застучал пулемет.

Разведчики не стали ожидать, пока фашисты разберутся в причине тревоги. Дворами побежали обратно.

Благополучно добрались до Предтеченского кладбища, но здесь нарвались на вражескую заставу. Завязалась перестрелка. Пришлось пустить в ход гранаты…

 

17

Весь первый день у Маруси Осадчих, мастера электросварки завода имени Дзержинского, прошел в напряженной работе на перевязочном пункте.

После того как ребята ушли с лейтенантом Желудевым в окопы, она и Роза Попенко стали готовиться к приему раненых.

Девушки осмотрели дом. Приготовили койки. Из комода достали чистое белье. Застлали простыней стол. Из вещевых сумок вынули индивидуальные пакеты. Запас их оказался невелик, всего пять штук. Изорвали на бинты свои полотенца.

На Аксеновом бугре закипал бой, раздавались частые выстрелы, гремели разрывы гранат, но что происходило там, отсюда, с Выборгской улицы, не было видно. Из окна дома виднелся только Вася Бобрешов, оставленный лейтенантом Желудевым на наблюдательном посту. Вася стоял на пригорке повыше медпункта, ведя круговое наблюдение…

Начали приходить раненые красноармейцы.

Легко раненные после перевязки возвращались обратно в бой. Им хотелось отблагодарить девушек за помощь, сказать на прощанье что-нибудь ласковое, хорошее, сделать какой-нибудь подарок. Спрашивали адреса, обещали писать. Все это очень трогало Марусю и Розу.

Тяжело было с водой. Содержимое фляжек было быстро израсходовано. На заболоченном лугу, начинавшемся за крайними дворами, виднелось немало луж, но вода в них была загрязнена и отдавала трупным запахом. Идти к реке было далеко и днем опасно, так как гитлеровцы непрерывно бомбили и обстреливали переправу. На медпункт заглянул старшина Родных. Сказал, что наши теснят гитлеровцев, и снова ушел наверх…

Потом был ранен Вася Бобрешов. Его сшибло разорвавшейся рядом миной. Большой осколок впился в бедро.

Девушки перенесли Васю в дом. Казалось, он не замечал боли. Волнуясь, повторял:

— Как это глупо!.. Ну, как это глупо… Еще ничего не сделал и уже ранен. Бинтуйте меня скорей!.. Я должен вернуться на пост…

Девушкам было очень жалко Васю. В отряде его все любили. Он был комсомолец. Работал по точной механике на одном из воронежских заводов. Рослый, красивый парень, темноволосый, с голубыми глазами. Всегда добродушный, вдумчивый и исполнительный.

Было трудно остановить кровь. Видимо, осколок задел артерию. Не хватило бинтов. Маруся уже совсем пришла в отчаяние, когда отворилась дверь и в комнату заглянула незнакомая девушка в военной шинели. Пышные русые волосы выбивались у нее из-под сдвинутой набок пилотки. Это была медсестра из регулярной части. Она сразу же взялась за дело. У нее оказалась богатая медикаментами сумка. Появились бинты, вата, марлевая подушечка. Рану туго забинтовали, но кровь все же просачивалась. Нужно было торопиться с эвакуацией раненого.

Из оторванных от забора досок соорудили носилки. Связали их проволокой, покрыли ковриком.

Труднее было найти людей, которые могли бы перенести Бобрешова на левый берег. В разгар боя каждый человек был на счету. Маруся побежала в окопы, разыскала лейтенанта, и он разрешил ей взять трех бойцов, Вася был отправлен к переправе…

Приход медсестры поднял дух у девушек. Ее звали Аня. Она была веселая, ловкая, задорная и в то же время деловая. В трудных случаях не терялась. Перевязки делала быстро и умело, ободряя ласковым словом и шуткой раненых бойцов. Красноармейцы смотрели на нее с обожанием.

— Вы еще не знаете, какая боевая у нас сестра, — говорили они Марусе и Розе. — Ничего не боится…

Узнав, что на медпункте нет воды, Аня сообщила, что неподалеку, в одном из дворов по Выборгской улице, между нашими и немецкими позициями, имеется колодец.

— На рассвете мы там брали воду, — сказала она. — Давайте сходим туда, девочки, — может быть, и сейчас удастся…

Аня и Маруся, захватив ведра, поползли по заброшенному ходу сообщения. Незамеченные гитлеровцами, они добрались до угла дома, за которым находился колодец. Здесь нужно было покинуть траншею и пересечь открытый двор.

Едва девушки поднялись на ноги, как по стене громко застучали пули и на головы им посыпалась штукатурка. Аня поспешно столкнула Марусю в ход сообщения и сама спрыгнула за нею. Они переждали, пока все стихло.

— Попробую еще, — сказала Аня.

На этот раз она успела пробежать несколько шагов, но немцы снова открыли частый огонь, и она принуждена была ползком вернуться обратно.

— Видно, ничего не выйдет, — проговорила она, с сожалением глядя на продырявленное пулей ведро. — Они теперь глаз с колодца не сводят.

Девушки осмотрели соседние дворы. В одном из них в бочке под водосточной трубой нашли немного дождевой воды…

Лейтенант приказал Марусе Осадчих заменить Бобрешова на наблюдательном посту:

— Будете держать под обзором окрестности и прислушиваться к стрельбе. Если заметите что-либо подозрительное, немедленно уведомьте меня…

К вечеру ружейная и минометная стрельба утихла. Передний край передвинулся далеко вправо. Туда, на взгорье, ушла и сестра Аня, Медпункт опустел. Все раненые были эвакуированы на левый берег, в санчасть. Девушкам стало одиноко и тоскливо. Им казалось, что о них все забыли. Они решили разыскать бойцов своего взвода.

Поднялись наверх. По ходу сообщения прошли на Аксенов бугор.

В небольшом окопчике увидели старшину Родных. Рядом в блиндаже отдыхали сменившиеся с постов бойцы 2-го взвода. Девушки остались здесь.

Старшина Родных всю ночь был на ногах. Обходил передовые посты, проверял, достаточно ли у бойцов боеприпасов, ободрял товарищей веселой прибауткой. Он ни разу не прилег. Был, как всегда, внимателен, заботлив и требователен к себе и другим. Маруся Осадчих уговаривала его соснуть хотя бы часок. Он сказал:

— Хорошо, я только сперва покурю.

Неподалеку в яме, заросшей крапивой, была вырыта пещера. Там можно было курить…

Не прошло и часа, Родных вернулся обратно. На упреки Маруси ответил:

— Ничего. Я уже отдохнул… Жаль, шуметь здесь нельзя. А то бы спеть тебя попросил…

Чуть начинала заниматься заря, когда неподалеку послышалась частая автоматная стрельба. Откуда-то появился лейтенант Желудев.

— В ружье! — крикнул он бойцам. — За мной!.. Немцы прорвались…

Увидев девушек, приказал:

— Немедленно на медпункт!..

 

18

Часть бойцов 2-го взвода находилась в эту ночь на Чернышевом бугре, в окопах, отбитых у гитлеровцев. Здесь были: командир взвода Георгий Михайлович Скороходов, Ваня Климачев, Володя Михота, Саша Свиридов, Гриша Кабанов и Ваня Кислач.

В темноте нельзя было разглядеть даже крыш стоявших внизу под обрывом домов, Климачев и Михота приготовили гранаты, разложив их в нише, сделанной в стенке окопа. Договорились с товарищами, что в случае появления неприятеля те откроют огонь из автоматов, а они будут действовать гранатами…

Внизу послышался шорох. Звякнуло железо. Кто-то споткнулся, вполголоса пробормотал что-то по-немецки, должно быть, выругался.

Бойцы открыли огонь. Михота и Климачав бросили несколько гранат. Был слышен топот убегавших гитлеровцев и стоны раненых…

Пришел связной. Передал Скороходову приказание лейтенанта Желудева подтянуть людей поближе к Предтеченскому кладбищу. Скороходов собрал бойцов и ушел с ними по ходу сообщения.

В окопе остались Климачев и Михота.

Чуть-чуть начинало сереть. Молодых бойцов клонило ко сну. Вдруг позади них, в нашем расположении, послышался шум, стрельба. Невдалеке загорелось какое-то строение.

— Немцы! — сказал Климачев. — Давай открывать огонь!

— Не может этого быть, — ответил Михота, — там наши.

Они заспорили.

Рассвет еще не поборол ночной сумрак. От разгорающегося за домами пожара по земле метались суматошные тени. Ближние предметы выступали из мглы с болезненной для глаза четкостью. То, что находилось дальше, казалось зыбким и неверным.

Совсем близко ударил пулемет. Пуля разбила кирпич в нескольких шагах от Климачева. Из-за угла показались немецкие солдаты.

— Вот видишь! — сердито крикнул Климачев и метнул в них гранату.

Михота последовал его примеру.

Вдвоем они отбивались от наседавшего врага.

Их поддержали огнем из автоматов бойцы регулярной части. Гитлеровцы повернули обратно…

Творилось что-то непонятное. Стрельба слышалась со всех сторон…

Появился с группой истребителей Красотченко. Он сказал, что в наше расположение просочились немецкие автоматчики. Большая часть их уже ликвидирована. Нужно тщательно проверить все дома, чтобы там не осталось одиночных стрелков. Забрал у Климачева гранаты и двинулся со своими бойцами дальше…

 

19

17 сентября Анатолий Иванович Красотченко, выполняя приказание капитана Грачева, дежурил в штабе истребителей на Красной горке.

— Случится что-либо со мной или Куцыгиным, заменишь ты, — коротко сказал Грачев, уходя на передний край.

Красотченко вместе с Таисией Елизаровной Соколовой занялся оборудованием медпункта.

Держал связь с комиссаром полка, информируя его о действиях сводного отряда. Отправлял донесения на левый берег Воронежскому комитету обороны. Командиру находившейся поблизости минометной батареи сообщал о продвижении истребителей и узлах сопротивления противника, помогая корректировать огонь.

На медпункт стали поступать раненые. Мужество, с каким они держали себя, вызывало уважение.

Пришел с перебитой рукой командир 1-го взвода Гриценко. Пока Таисия Елизаровна делала перевязку, он скрипел зубами, но не стонал. Когда же все было кончено, вдруг заплакал.

— Не то обидно, сестрица, что руку потерял, — говорил он, — а что этой рукой ни одного фашиста не сразил…

И скупые солдатские слезы Гриценко были понятны всем.

Таисия Елизаровна работала без устали. Когда на медпункте наступало затишье, начинала волноваться, просила Красотченко отпустить ее туда, где шел бой. Ей хотелось быть ближе к товарищам, чтобы сразу же на месте оказывать им помощь.

Подростки и девушки, помогавшие Соколовой, вели себя самоотверженно. Не раз под минометным обстрелом ходили на реку за водой, сопровождали раненых, эвакуируемых в санбат на левый берег…

Много хлопот было с Полупановым. Он пришел на медпункт, поддерживаемый Нестеровым и Парамоновым. У него было пробито легкое. Из-под наспех сделанной повязки сочилась кровь.

Еще охваченный возбуждением боя, Полупанов то требовал, чтобы его поскорей перевязали, так как он хочет снова идти в атаку, то начинал слабеть, задыхаться, впадал в полузабытье, просил пить.

Таисия Елизаровна наложила на рану давящую повязку. Парамонов и Нестеров повели Полупанова к переправе.

Через несколько минут Парамонов прибежал на медпункт.

— Саша сорвал с себя бинты! — закричал он. — Хочет в бой идти…

Соколова стремглав кинулась за Парамоновым. Дорогой встретила двух санитаров. Они помогли перебинтовать Полупанова и свести его вниз…

Когда связной сообщил о гибели Куцыгина, ни Красотченко, ни Соколова не хотели верить этому известию.

Красотченко приказал немедленно доставить в штаб отряда полевую сумку комиссара. Расстегнул ее, вынул документы, карты, различные заметки, написанные знакомым неровным почерком. Соколова помогала ему разбирать бумаги.

— Вот и нет уже Даниила Максимовича, — сказала она вдруг и заплакала.

От ее простых слов и откровенного женского горя стало невыносимо тяжело.

Красотченко написал донесение Воронежскому комитету обороны о героической смерти Куцыгина, Но разве в скупых словах рапорта можно было излить всю горечь и боль этой потери?..

И потом в течение всего дня, когда множество новых больших и малых событий на время заслоняло от Красотченко происшедшее, его ни на минуту не покидало тревожное ощущение тяжелой утраты. И он вспоминал с душевной тоской: «Нет уже Даниила Максимовича…»

С переднего края все чаще прибывали раненые. Пришел, придерживая левой рукой безжизненно повисшую правую руку, тяжело раненный заместитель командира отряда Антон Иванович Башта.

Уже под вечер бойцы партизанского отряда принесли на медпункт старшину Кукушкина. Он был ранен на Аксеновом бугре в самом начале атаки. Рослый, заметный издали, он упал на открытом месте, простреливаемом вражескими автоматчиками. Несколько часов пролежал неподвижно, притворяясь мертвым, пока наши не отогнали немцев.

Кукушкина положили на носилки, чтобы отправить в санбат. Носилки поломались.

— Эх, братцы, сколько вам со мной мороки! — огорчился он. — Вот навязался я вам на шею. Ведь во мне — ни много, ни мало — 92 кило…

С большим трудом его снесли под гору…

Комиссаром сводного истребительного отряда вместо погибшего Куцыгина был назначен Красотченко.

Вечером он и Грачев отправились на командный пункт полка с докладом о результатах дневного боя. Гитлеровцы были оттеснены на всех направлениях, Наступательный порыв воронежских истребителей увлек бойцов 2-го батальона, измотанных непрерывными трехдневными боями. Было не только восстановлено прежнее положение, но и заняты новые улицы и кварталы. Фашисты были выбиты из здания детского сада. Огневой рубеж проходил теперь по улице Некрасова и Чернышеву бугру в нескольких десятках метров от Предтеченского кладбища. Потери врага значительно превышали наши.

Капитан Быстров был доволен.

— Дерутся, как черти! — говорил он об истребителях.

 

20

В землянке под насыпью дамбы, где помещался полковой командный пункт, горела заправленная бензином коптилка.

Полковник, плотный, коренастый мужчина лет сорока, слушая Грачева, привычно хмурил брови и посапывал. Когда тот кончил, сказал:

— Молодцы воронежцы! Далеко фашиста погнали…

— Крепкий народ, — похвалил полковой комиссар, делая пометки у себя на карте.

Он чем-то очень походил на полковника, хотя ростом был чуть повыше и не такой грузный. Друг друга они понимали с полуслова.

— Обедали? — спросил полковник у Грачева и Красотченко.

— У нас на Черниговщине сперва гостей борщом да кашей потчуют, а потом уже спрашивают, сыты ли они, — усмехаясь, заметил полковой комиссар.

— Так там же у вас все такие шутники, как ты, — сказал полковник и приказал повару приготовить что-нибудь закусить.

На столе появились консервы и колбаса.

— Давай, давай, угощай гостей, — говорил повару комиссар. — Не скупись, брат. Разве это еда для русского человека?..

Повар принес вареных яиц, нарезал холодной свинины.

— А горячее твое где?

— Виноват, товарищ комиссар, не успел сварить горячего, — сказал смущенный повар.

— А ты пойди, пошарь у себя по куткам, может найдешь.

Повар ушел и вернулся с бутылкой водки.

— Экий ты догадливый! — сказал, усмехаясь, полковник.

Стакан был один. Первому полковник налил Красотченко.

— За боевую дружбу! — сказал комиссар.

Все по очереди выпили за дружбу и победу.

Прощаясь, полковник предупредил:

— Подбросить на ваш участок людей я не смогу. Вам придется держать рубеж, пока не подойдет смена. Имейте в виду, сейчас на вас опирается весь правый фланг дивизии.

Комиссар добавил:

— На лаврах не почивайте: завтра фашисты еще злей будут…

Грачев и Красотченко вернулись в расположение 2-го батальона.

Дождь, несколько раз начинавший моросить с вечера, перестал, но ночь была темной.

Красотченко обошел передний край, проверил посты, усилил охрану наиболее ответственных рубежей.

Настроение у бойцов по-прежнему было хорошее. Усталости не чувствовалось. Потери, понесенные отрядом, вызывали не уныние, а еще большую ненависть к врагу, желание отомстить за погибших товарищей.

На Красную горку Красотченко вернулся, когда ночь была уже на исходе. В помещении медпункта царила тишина. Все раненые были эвакуированы на левый берег. Медсестра Соколова и ее юные помощники отдыхали.

Красотченко прилег на кушетку и сразу же погрузился в тяжелое, без сновидений, забытье.

Его разбудил приход Грачева. Капитан устало присел на край кушетки, оказал:

— Не нравится мне, что притихли фашисты. Даже ракетами перестали баловаться…

Он с хрустом потянулся, зевнул.

Красотченко знал, что Грачев не опит уже третью ночь.

— Надо тебе отдохнуть, товарищ капитан, — сказал Красотченко. — А то с ног свалишься…

Однако отдохнуть им не пришлось. Спустя несколько минут близкие выстрелы подняли Красотченко с кушетки. Он выбежал во двор, Автоматная стрельба слышалась совсем рядом.

Вокруг него собралось человек восемь бойцов-связных, дежуривших в штабе. Подбежал начальник штаба истребительного отряда старший сержант Котов.

Грачев был уже на ногах.

— Веди группу! — крикнул он Красотченко. — Я иду на командный пункт батальона. Вышлю тебе поддержку…

 

21

Вражеские автоматчики просочились через нашу передовую линию в районе улицы Некрасова. Видимо, у противника не было достаточных резервов для контратаки на всем участке 2-го батальона, и он шел на авантюру, намереваясь нанести внезапный удар по штабу истребительного отряда и, вызвав панику, дезорганизовать нашу оборону.

Гитлеровцы старались создать впечатление, что их очень много. Они подняли отчаянный шум, открыли беспорядочную пальбу, кричали, пускали ракеты, подожгли несколько домов.

Группа Красотченко, несмотря на свою малочисленность, быстро продвигалась вперед. Истребители действовали сплоченно и решительно. Перебегая от дома к дому, они тщательно проверяли каждое строение, вышибали врага гранатами…

Впереди послышался булькающий звук немецкого пулемета.

Красотченко подполз к плетню и, осторожно раздвинув прутья, заглянул в образовавшуюся щель.

За невысоким забором он увидел двух гитлеровцев. Они были от него шагах в семидесяти, не больше.

Уже рассвело, и Красотченко мог хорошо рассмотреть их. Один высокий, с квадратными плечами и холеным белым лицом, был офицер, другой поменьше — серый, малоприметный. Они стояли вполоборота к нему и смотрели куда-то влево.

Впервые Красотченко видел так близко от себя врага. Было что-то наглое и вызывающее во всей фигуре фашистского офицера, в его самоуверенной позе, в небрежном повороте головы.

Красотченко вскинул автомат и, не торопясь, прицелился…

Он видел, как надломился и упал офицер, как осел на землю второй гитлеровец.

Красотченко подошел к убитым. Офицер лежал навзничь, громадный, белесый. На груди его тускло блестела какая-то медаль. В траве валялся ручной пулемет…

«Всех вас ждет такой же конец на чужой земле», — с холодной ненавистью подумал Красотченко.

А. И. Красотченко.

Уверенность и спокойствие владели с этой минуты его поступками. Отказал автомат. Он отдал его раненому красноармейцу и взял у него винтовку.

Пуля ударила в цевье винтовки, и отлетевший соколок вонзился Красотченко в щеку, но он сейчас же позабыл об этом. Хотелось одного: идти вперед и видеть, как падают сраженными на землю ненавистные вражеские солдаты.

На Аксеновом бугре истребители попали под перекрестный огонь. Пришлось занять пустой окоп и отстреливаться. Положение создалось тяжелое. Фашисты наседали.

Но тут по ходу сообщения подоспела группа красноармейцев во главе с лейтенантом Желудевым. С ними были старшина Родных и Валентин Куколкин.

Бойцы дружно поднялись в атаку.

Отважно действовал старшина Родных. Красотченко запомнилось его дышавшее энергией, словно помолодевшее лицо, решительный взгляд голубых глаз…

Это была последняя встреча Красотченко с Георгием Александровичем Родных.

Полчаса спустя, продвигаясь со своей группой вдоль одного из оврагов, он увидел старшину Родных, лежавшего на дне неглубокого окопа.

Красотченко наклонился к нему. Георгий Александрович был мертв…

Не успел Красотченко, выпрыгнув из окопа, сделать несколько шагов, как над ухом у него взвизгнула пуля. Он отскочил в сторону, стал за печь, торчавшую посреди какого-то пожарища.

Вскоре он обнаружил врага. Гитлеровец находился по ту сторону оврага. Он притаился в палисаднике, в траве. Поднимет голову, выстрелит и снова спрячется.

Начался поединок. После третьего выстрела Красотченко голова противника больше не поднялась.

Красотченко осмотрелся. Бойцы его продвинулись вперед, он остался один. Решил зайти в ближний дом, пока выяснится обстановка.

Держа наготове гранату, обошел комнаты. В доме никого не было.

Вышел на крыльцо. Широкое, с резным навесом, оно было забито по бокам досками. Отсюда открывался хороший обзор местности. Красотченко подумал, что, находясь здесь, да будет незаметен для врага…

В это мгновение его ранило. Как выяснилось потом, пуля попала Красотченко в левое плечо, перебила ключицу и вышла над лопаткой. Но сейчас у него было ощущение, будто обожгло спину. Показалось, что выстрелил кто-то сзади. Возникло недоверие к себе: неужели плохо осмотрел дом?..

Выругался, вскочил в комнату. Ноги подкосились, он упал лицом вниз и потерял сознание…

Придя в себя, решил, что до последней минуты будет бороться за жизнь. Собрался с силами, пошевелил рукой, повернул голову. Но подняться не смог. При каждом движении острая боль пронизывала все тело…

Поблизости слышались выстрелы.

Красотченко позвал на помощь, но вместо своего голоса услышал хриплый стон.

Больше всего угнетало сознание своей беспомощности. Если бы в дом вошли гитлеровцы, они могли бы взять его голыми руками. Оказаться во власти врага было хуже смерти…

Он не помнил, сколько длилось ожидание: может быть, час, может, всего пять-десять минут…

Услышал на крыльце шаги, тяжелые, неторопливые.

Кто? Свои или фашисты?..

Шаги отдавались в ушах громче, чем выстрелы.

Вошел незнакомый боец. Наклонился над Красотченко.

Радость была так же остра, как боль.

Красотченко нашел в себе силы сказать, что в сумке бинт и складной нож.

Боец разрезал шинель и гимнастерку, перевязал рану. Уходя, пообещал прислать кого-нибудь из истребительного отряда…

Потом пришли старший сержант Котов, Валентин Куколки и и Володя Михота. Котов и Куколкин подняли Красотченко и понесли. Михота прикрывал их огнем из автомата.

Сознание то потухало, то снова возвращалось к Красотченко. Все вокруг виделось, как в тумане…

 

22

Володя Михота присоединился к лейтенанту Желудеву, который с группой красноармейцев очищал от вражеских автоматчиков Чернышев бугор. Обрадовался, увидев своего дружка Валентина Куколкина.

Он уже слышал о ночной разведке и о том, как, повстречав фашистского офицера, Валентин не растерялся и на месте уложил врага…

Бой разгорелся вдоль всего правого фланга 2-го батальона. Истребители и красноармейцы полукольцом охватывали вражеских автоматчиков, тесня их к оврагам.

Шли через заросшие бурьянами дворы, милю домов с разбитыми рамами окон, через огороды, где на земле валялись растоптанные кроваво- красные помидоры. Под выстрелами перебегали узкие кривые улицы.

Им преградил дорогу немецкий пулемет. Гитлеровцы засели на пригорке, во дворе, держа под обстрелом улицу.

Уничтожить вражеских пулеметчиков вызвались Валентин Куколкин и Володя Михота. Вместе с ними пошел боец из регулярной части. Втроем они спустились под гору и, осторожно продвигаясь полузасыпанным немецким ходом сообщения, стали обходить двор, огороженный с этой стороны сплошным высоким забором.

С Бархатного бугра их заметили немецкие солдаты и обстреляли. Красноармеец был ранен в руку. Он отдал свой автомат Михоте и пополз обратно…

В. И. Михота.

Куколкин и Михота дружили давно. Работали мотористами на одном заводе. Вместе изучали военное дело, особенно увлекаясь гранатометанием. И теперь, идя навстречу опасности, каждый из них верил в товарища, как в самого себя, твердо знал, что тот не подведет.

Вверху на пригорке, за забором, слышались голоса немецких солдат, раздавались частые пулеметные очереди.

— А ну-ка, Володя, не достанем ли мы их отсюда? — спросил Куколкин.

— Пожалуй, — сказал Михота и, размахнувшись, метнул гранату.

Она упала у самого забора, подпрыгнула и покатилась обратно, вниз по склону.

Ребята припали к земле. Бежать было некуда. Им пришлось пережить тяжелые мгновенья…

Граната взорвалась на полпути, осыпав их песком.

Немного переждав на дне окопа, они поползли дальше.

С тыла подобрались к пулеметчикам. Куколкин засел за плетнем. Михота из-за угла дома бросил гранату и вывел из строя пулемет. Два вражеских солдата кинулись наутёк, их скосил из автомата Куколкин.

Вышли на улицу. Во дворе рядом хлопнула дверь, кто-то сбежал по крыльцу, Михота и Куколкин залегли на дне узкого немецкого окопа. Из ворот выскочил офицер. Не заметив их, шагнул через окоп. Михота снизу выстрелил в него из пистолета.

Забрав документы и оружие убитого, они вернулись к своим…

Утро 18 сентября явилась решающим испытанием стойкости бойцов истребительного отряда. И они с честью выдержали его. Хотя выстрелы гремели и впереди и сзади и порой могло показаться, что наша оборона повсюду прорвана и смята, каждый мужественно выполнял свой долг.

Наталья Ильинична Бабина вторые сутки не покидала наблюдательного поста. Она отказалась от смены, которую привела ей Маруся Осадчих. Увидав группу немецких солдат, пробиравшихся по оврагу, Бабина послала связного на командный пункт, сама же осталась на месте и продолжала наблюдение. Вскоре подоспел Скороходов с бойцами своего взвода и обратил гитлеровцев в бегство.

Бой с вражескими автоматчиками длился несколько часов. Фашисты, уверенные в том, что их диверсия на участке 2-го батальона увенчается успехом, начали наступление по улице 20-летия Октября, стремясь выйти к дамбе и захватить наши переправы.

Однако продвинуться здесь им не удалось. Они натолкнулись на стойкую оборону.

Красов со своим отделением занимал дом по правой стороне улицы, выше старого здания райсовета. Через шоссе к нему перебежал лейтенант, командир действовавшей рядом роты соседнего полка.

— Есть между вами снайперы? — опросил он.

— Снайперов нет, — ответил Красов, — но стрелять метко, по-снайперски, умеем…

Лейтенант объяснил, что за розариумом, на пригорке, немцы установили два пулемета и не дают его бойцам развернуться. Он просил истребителей помочь ему.

Красов, Гальцев и Вегера поползли вдоль поднимавшейся в гору улицы. Часто меняя позицию, они метко обстреливали гитлеровских пулеметчиков, не позволяя им вести прицельный огонь. Вскоре у одного из пулеметов были выведены из строя первый и второй номера. Расчет другого пулемета попытался передвинуться на другое место и в это время был также уничтожен…

Крепкая боевая дружба и взаимная выручка истребителей и бойцов регулярной армии особенно ярко проявились в этот трудный день, прибавляя им сил, повышая их стойкость.

Запомнился истребителям подвиг одного красноармейца, имя которого осталось неизвестным. Тяжело раненный в плечо, он, пробираясь на перевязочный пункт, заметил, что вражеские солдаты заходят с тыла группе истребителей. Боец спустился в воронку, приладил на краю ее свой автомат и одной рукой стал обстреливать гитлеровцев, отвлекая на себя их внимание. Он вел огонь не очередями, а отдельными выстрелами, тщательно целясь, экономя патроны…

Окоп, где отдыхал Саша Нестеров и красноармейцы, ходившие вместе с ним в ночную разведку, был окружен немецкими автоматчиками. Гитлеровцы начали забрасывать окоп гранатами. Сержант был оглушен, несколько бойцов ранено. Осмелев, фашисты с трех сторон пошли на штурм, Саша Нестеров схватил винтовку и хотел выскочить из окопа, чтобы встретиться с врагами врукопашную. В нескольких шагах от него разорвалась граната. Сашу ранило в бедро, но он продолжал отстреливаться.

Вовремя подоспела помощь. Гитлеровцы были обращены в бегство.

Часам к десяти вражеская атака на всех рубежах была приостановлена. Прорвавшиеся автоматчики были полностью истреблены.

Чтобы закрепить победу, капитан Быстров приказал Валентину Куколкину и партизану Федору Ивановичу Соловью организовать из бойцов регулярной части и истребителей ударную группу и очистить от гитлеровцев ряд домов в районе Предтеченского кладбища.

В этом бою Куколкин показал себя не только бесстрашным воином, но и находчивым, инициативным командиром. Группа Куколкина штурмом взяла четыре дома, уничтожив нескольких фашистских солдат и захватив пленного. Боец истребительного отряда Петя Красноскулов ручной гранатой подорвал вражеский пулемет.

Автоматчики засели в здании школы и яростно отстреливались. Куколкин и Соловей с двух сторон повели на них атаку. Фашисты отбивались гранатами. Немецкие ручные гранаты имеют длинные деревянные ручки. Одну такую гранату Соловей поймал на лету и швырнул обратно. Вторая взорвалась и ранила Соловья и партизана Гребенюка.

Это не остановило бойцов. Дом был взят штурмом.

Но радость победы была омрачена тяжелой утратой. В последнюю минуту, когда дом уже переходил в наши руки, пал сраженный вражеской пулей отважный комсомолец Валентин Куколкин…

В тот день истребительный отряд понес и другие потери. Был ранен Коля Лонгинов. Тяжело было узнать товарищам о смерти командира пулеметного расчета коммуниста Иосифа Антоновича Зеленовского. Лесовод по профессии, пожилой человек, почти старик, с больным сердцем, он мужественно дрался наравне с молодыми бойцами, деля с ними все опасности и невзгоды.

 

23

Потерпев неудачу в своих попытках прорваться к переправе, гитлеровцы подвергли ожесточенной бомбардировке район, занятый 2-м батальоном и сводным истребительным отрядом. На небольшой участок земли обрушились сотни бомб. В налетах одновременно участвовало до 25 бомбардировщиков. Прерывистый рев моторов сливался с воем бомб и грохотом разрывов. Рушились дома, оседали перекрытия блиндажей и подвалов, осыпались окопы. Весь район от улицы 20-летия Октября до Бархатного бугра затянуло тяжелым ржавым облаком дыма и пыли.

Однако, когда фашисты попытались продвинуться вперед, их встретил дружный и меткий огонь наших бойцов. Лавина огня и металла не смогла сломить упорства советских воинов.

Маруся Осадчих дежурила на наблюдательном посту, выполняла обязанности связного, оказывала первую помощь раненым. От засохшей крови руки ее стали багровыми. Помыть их было нечем. Кожа горела как от ожогов.

Было трудно поддерживать бесперебойную связь с командным пунктом. Несколько связных было убито. Но присутствие духа не покидало Марусю. Ловкая, проворная, она перебегала по ходам сообщения, припадая к земле, когда над головой, яростно воя, проносился пикирующий самолет. От близких взрывов со стен траншеи осыпался песок. Маруся отряхивалась и бежала дальше. Страха она не испытывала, мучило только ощущение затерянности, думалось: убьет случайной бомбой, засыплет землей, и никто не узнает об этом…

М. Ф. Осадчих.

Но когда Маруся оказывалась среди бойцов, ее с новой силой охватывало ощущение бодрости, уверенности, что все будет хорошо.

Трогала заботливость, человеческая теплота, с какой относились к ней совсем незнакомые люди. Свой вещевой мешок, где находились выданные перед боем продукты, Маруся оставила внизу, под горой, в доме, в котором она вчера вместе с Розой Попенко организовала медпункт. Этот дом был разрушен бомбой. И хотя Маруся никому не говорила о том, что голодна, бойцы сами предлагали ей сухари, сахар, приносили с огородов помидоры. Делились последним глотком воды, оставшимся в фляжке…

Наблюдательный пункт находился над обрывистым склоном Чернышева бугра, полностью очищенного от немцев. Этот рубеж защищали бойцы скороходовского взвода. После третьего воздушного налета гитлеровцы попытались вернуть потерянные позиции. Марусе было видно, как один за другим скатываются в яр вражеские солдаты…

Атака была отбита, но Маруся заметила, что товарищи ее чем-то обеспокоены.

— Доложи командиру, что у нас кончаются боеприпасы, — сказал ей Скороходов. — Побыстрей, а то как бы немцы опять не зашевелились…

На командном пункте, который теперь был перенесен на Чернышев бугор, Маруся не нашла ни комбата, ни его заместителя. Должно быть, они находились в боевых порядках. В блиндаже у телефонного аппарата сидел пожилой лейтенант-связист, присланный сюда из штаба полка.

Маруся остановилась на порожках, соображая — где искать командиров. Снаружи послышался рев пикирующего самолета, и где-то совсем неподалеку разорвалась бомба. Со стен блиндажа посыпалась земля. Начинался новый налет.

— Задержись, девушка, здесь! — крикнул лейтенант, увидев, что Маруся повернулась к выходу. — Под осколок угодишь!..

Но она, не слушая его, выскочила из блиндажа. Ей сразу же засыпало лицо песком. Со всех сторон грохотали разрывы, земля колебалась под ногами… Маруся торопилась. Что будет с ребятами, если немцы пойдут в атаку?..

В одной из траншей она разыскала сержанта регулярной части, командовавшего обороной участка, и доложила ему, что у истребителей на исходе патроны…

Налет уже кончился, когда Маруся снова очутилась у командного пункта. Она остановилась, пораженная увиденным. Перед нею зияли свежие воронки. Угол блиндажа был разбит прямым попаданием бомбы. Низко пригибаясь, чтобы не зацепиться о провисшие бревна, Маруся спустилась вниз по ступенькам. Лейтенант-связист лежал на земле тяжело раненный. Она перевязала его. Сняла телефонную трубку, чтобы позвонить на медпункт, но аппарат не действовал. Она пообещала прислать санитаров и поспешила в расположение своего взвода. Тревога сжимала ее сердце…

Но ребята встретили ее веселыми приветствиями. Она увидела у них станковый пулемет с запасом лент, снайперские винтовки, автоматы. В нише окопа были разложены ручные гранаты. Все это снаряжение было собрано на поле боя по инициативе Гриши Кабанова… Вскоре с пункта боепитания прибыли и ящики с патронами.

За лейтенантом-связистом были посланы санитары…

 

24

Доставить на левый берег, в санбат, раненого комиссара Красотченко капитан Грачев приказал медсестре Соколовой.

Красотченко положили на носилки. Несли его молодые бойцы 3-го взвода Андреев и Скрыльников. Им помогали Юра и Вася.

Было тяжело спускаться под гору. Ребята выбились из сил. Несколько раз отдыхали и снова шли дальше.

Внизу к ним присоединился посланный капитаном Грачевым боец 1-го взвода Виктор Полежаев.

Миновали последние дворы Ближней Чижовки, вышли на луг. Двигались вдоль плетней к дамбе.

Начались бомбежка и артиллерийский обстрел. Гитлеровцы били по взгорью и по переправе.

Красотченко пришел в себя. Сказал:

— Оставьте меня, ребята… А то как бы и вам не досталось.

Бойцы ответили:

— Лучше сами погибнем, чем бросим раненого комиссара…

Решили переждать. Поставили носилки под плетнем. Залегли в траве.

Налеты вражеских бомбардировщиков следовали один за другим. Земля вздрагивала от близких разрывов.

Вокруг был ровный луг, никакого укрытия. Приходилось лежать и ждать, прислушиваясь к завыванию вражеских самолетов и взрывам бомб.

Таисию Елизаровну угнетало бездействие. На медпункте, у переднего края, она чувствовала себя лучше. Там каждая минута была заполнена делом. Она забывала о себе. Она была нужна другим…

Красотченко попросил пить. Поддерживая ему голову, Соколова начала поить его из фляжки.

В это время рядом разорвалась бомба. Соколову ударило, оглушило. Она приподнялась, опираясь на руки, но встать не смогла. Мелькнула мысль, что поврежден позвоночник…

И вдруг сразу ослепла. В отчаянии спросила:

— Ребята! Что же теперь будем делать?..

Ей никто не ответил.

Она снова окликнула товарищей.

К ней подполз Митроша Скрыльников. Он сказал, что Андреев убит, Красотченко ранен осколками в обе ноги.

— Вы тоже ранены, Таисия Елизаровна, в бедро, — сказал он.

Соколова ощупью открыла сумку с медикаментами. Приказала Митроше:

— Бинтуй!..

Зрение вернулось не сразу. Сперва было ощущение, будто глаза запорошены дорожной пылью: коричневые точки и проблески света между ними…

Юра был убит. Серьезно был ранен Вася.

Соколовой хотелось плакать от жалости, злобы и сознания собственной беспомощности.

Красотченко застонал.

Таисия Елизаровна пересилила себя, Сказала твердо:

— Приказ должен быть выполнен. Комиссара на левый берег доставим.

Перевязала Красотченко и Васю.

Посоветовавшись с товарищами, решила ждать вечера.

Бомбежка продолжалась. Митроша стал вслух считать разрывы:

— Один… Два… Три… Четыре… Пять… Шесть… Семь…

Соколова не выдержала, крикнула:

— Довольно! Хватит!..

Когда стемнело, Скрыльников и Полежаев подняли Красотченко и понесли. Соколова попробовала идти за ними, опираясь на палку. Сделала несколько шагав и упала…

Скрыльников и Полежаев добрались до полкового командного пункта у дамбы. Оттуда прислали бойцов за Соколовой и Васей. Раненых доставили в госпиталь.

 

25

После того как Красотченко выбыл из строя, обязанности комиссара сводного истребительного отряда принял на себя политрук Иван Титович Плотников.

Он работал до войны председателем промысловой артели «Кооптруд». Своим видом и привычками Иван Титович производил впечатление сугубо штатского человека. Но любовь к Родине и ненависть к врагу преобразили его.

Когда стихла бомбежка, Плотников перегруппировал на правом фланге бойцов и повел их в атаку на позиции немцев в районе Предтеченского кладбища.

Сражение отличалось ожесточенным упорством с обеих сторон. Гитлеровцев приходилось выбивать из каждого дома. Но истребители с особенным подъемом шли в эту атаку, Они уже получили боевой опыт и хорошо знали свою силу. Освоились с особенностями уличного боя, научились маскироваться, сочетать хитрость с дерзостью.

Продвинулись вперед больше чем на сто метров, захватили несколько немецких дзотов, в том числе хорошо укрепленный блиндаж с радиостанцией.

В бою отличился Гриша Кабанов. Заняв окоп, вклинивавшийся в расположение противника, он несколько раз огнем из автомата и гранатами отражал попытки фашистов выбить его с этой позиции.

Свиридов меткими выстрелами подавил вражескую пулеметную точку.

Ночью в окопе над обрывом дежурили бойцы 2-го взвода: Скороходов, Михота, Свиридов, Кабанов, Климачев. Сюда пришла и Маруся Осадчих.

После пережитых днем волнений и гнетущей тоски одиночества, испытанной во время бомбежки, у нее снова было хорошо и спокойно на душе. Она находилась среди своих боевых товарищей, которых особенно близко узнала и полюбила в эти горячие, пропахшие порохом и кровью дни, когда в каждом из них для нее ощутимо открылось самое лучшее, настоящее, человеческое…

Внизу темнели крыши домов. Там были враги. Перестрелка не стихала всю ночь. Трассирующие пули чертили в темноте разноцветные дуги, пролетали над головой, впивались в землю. Когда фашисты подбирались близко, истребители пускали в ход гранаты…

В минуты затишья вполголоса беседовали между собой.

— Чудно, право, ребята, — сказал Ваня Климачев. — Я вот в бою впервые. Когда переправлялись через реку, больше всего меня тревожила мысль — с чего буду начинать? Как себя держать, чтобы потом не было стыдно. А пошли в атаку, все само собой получилось. Теперь смешно вспоминать об этих мыслях. Давно ли мы здесь, а все уже кажется привычным. Посмотришь вокруг и сразу определяешь — чего откуда можно ждать…

— От врага всегда жди подлости, — отозвался Гриша Кабанов.

Невысокий, широкоплечий, он стоял у бруствера, почти сливаясь с ним, и зорко вглядывался в черноту ночи.

— Это само собой понятно, — ответил Климачев. — Я — о другом. Что главное в бою?..

— Уметь метко стрелять, — сказал Свиридов. — До чего же хорошая штука — снайперская винтовка!..

— Я больше уважаю гранату, — заметил Кабанов. — С ней не пропадешь…

— Главное в бою — верить в свои силы, ребята! — убежденно сказал Климачев. — Отсюда и все другие качества.

— А по-моему, главное в том, что ты веришь не только в себя, но и в своих товарищей, — волнуясь, заговорила Маруся, — Когда знаешь, что твой товарищ в трудную минуту поступит так же, как ты, — сам вдвое становишься сильней. Вот вы все здесь сейчас для меня как родные. Если хотите, я мысли любого из вас угадаю… А почему? Потому что одно и то же привело нас сюда. Конечно, с виду мы разные. Но любовь к Родине у нас одна, и ненавидим мы врага, наверно, одинаково…

Она замолчала. Молчали бойцы, вдумываясь в ее слова.

— Это ты правильно сказала, Маруся, — за всех ответил Скороходов.

Чуть слышно вздохнул Михота. Он был сегодня необычно молчалив. Маруся тронула его за плечо.

— Ты о чем, Володя?

— Валентина жалко, — тихо сказал он. — Друга я потерял, Маруся…

На рассвете гитлеровцы начали накапливаться для атаки.

Плотников с бойцами залег на пригорке, скрытый травой и кустами. Появились немецкие автоматчики. Они лезли вперед, ведя частую стрельбу, бросая гранаты. Встреченные дружным огнем, откатились назад.

Плотников спустился в окоп, чтобы перезарядить диски автомата. Вокруг рвались мины, Что-то сильно ударило Плотникова по каске. На несколько мгновений он потерял сознание. Когда пришел в себя, первая его мысль была о бойцах. Поспешно выскочил из окопа, чтобы подготовить их к отражению нового вражеского натиска.

Снова поблизости разорвалась мина. На этот раз Плотникова ранило в обе ноги. Сперва он не подумал, что это серьезно.

Но пробегавший мимо лейтенант Желудев крикнул:

— Немедленно на медпункт!..

 

26

В ночь на 19 сентября на участок стрелкового полка, ведшего бой на улицах Ближней Чижовки, прибыла свежая часть. Последовал приказ отвести сводный истребительный отряд на левый берег.

Прибывшие красноармейцы с уважением смотрели на людей в полугражданской одежде, проходивших мимо них. Они уже слышали о том, какое мужество и стойкость проявили воронежские истребители и ополченцы в опасный момент боя, когда враг, создав численный и материальный перевес на правом фланге дивизии, пытался сбросить наши части со взгорья и выйти к переправам через реку Воронеж.

В суровом молчании шли бойцы сводного истребительного отряда к переправе. Одежда их была изорвана, лица покрыты копотью и пылью. Но в запавших глазах горела радость первой победы над врагом.

Они знали, что кровь их лучших товарищей пролилась недаром. Недалек тот день, когда под ударами могучей Советской Армии, ведомой товарищем Сталиным, гитлеровские полчища в беспорядке покатятся на запад и над солнечными просторами освобожденной советской земли заалеет знамя победы…

Командование высоко оценило воинскую доблесть, проявленную бойцами сводного истребительного отряда в сентябрьских боях за Воронеж.

Посмертно были награждены: орденом Красного Знамени комиссар отряда Даниил Максимович Куцыгин и отважный комсомолец Валентин Иванович Куколкин, орденом Красной Звезды Анна Ивановна Скоробогатько.

Орденами и медалями награждены командиры и бойцы: орденом Красного Знамени — заместитель командира отряда Антон Иванович Башта; орденом Красной Звезды — командир истребительного отряда капитан Петр Федорович Грачев, командир 3-го взвода Александр Максимович Полупанов, начальник штаба отряда старший сержант Иван Васильевич Котов, пулеметчик Александр Федорович Нестеров; орденом Отечественной войны II степени — командир 1-го взвода Александр Макарович Гриценко; медалью «За отвагу» — командир отделения Илья Васильевич Красов, помощник начальника штаба отряда сержант Федор Григорьевич Герасимов, медсестра Таисия Елизаровна Соколова, бойцы Наталья Ильинична Бабина, Мария Федоровна Осадчих, Николай Николаевич Гольцев, Мария Афанасьевна Костина и Надежда Васильевна Чумак; медалью «За боевые заслуги» — секретарь парторганизации отряда Анатолий Иванович Красотченко, политрук Иван Титович Плотников, командир 2-го взвода Георгий Михайлович Скороходов, старший сержант Алексей Александрович Братчиков, бойцы — Афанасий Макарович Грек, Софа Голямов, Александр Трофимович Пивко и Иван Алексеевич Потрашков.

 

27

По левую сторону улицы 20-летия Октября, там, где начинается спуск к реке, за невысокой железной оградой поднялся к небу стройный обелиск, увенчанный пятиконечной звездой.

«Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины», написано на нем.

Это — братская могила бойцов, погибших в сентябре 1942 года на Ближней Чижовке в сражении за Воронеж. Молодые стройные елочки посажены вокруг нее. Живым ковром цветов покрыта она летом. Свежая хвоя венков торжественно и печально темнеет зимой на белизне снега.

Здесь всегда много цветов и венков. Как дар своего сердца, приносят их сюда жители возрожденного Воронежа. Ветер из заречных стенных просторов шевелит траурные ленты со словами любви, скорби и признательности.

Часто приносят сюда венки ребята: «34-я школа. От пионеров 3-го класса». «37-я школа…»

— Спите спокойно, товарищи! Память о вашем подвиге священна для наших детей, так же как и для нас, взрослых.

Памятник бойцам, погибшим в боях за Воронеж в сентябре 1942 года. Фото Т. Копелиович.

Десять лег назад, в тот тяжелый год, когда вы с оружием в руках встали на смерть против лютого и подлого врага, посягнувшего на нашу родную советскую землю, на жизнь и мирный труд советского народа, родились многие из этих ребят, чьи маленькие заботливые руки перевили кумачовыми лентами сосновые ветки, положенные на вашу могилу. Дети знают, за их счастье шли вы в бой, чтобы радостным и солнечным было их детство, чтобы свободными людьми росли они, овладевая всеми сокровищами человеческих знаний, — здоровые, сильные телом и духом юные граждане великой миролюбивой Советской державы, молодое поколение строителей коммунизма. Чистой сыновьей любовью платят они вам…

— Спите спокойно, товарищи. Мечты ваши, мысли ваши бессмертны в делах советских людей.

Глубокий жизнеутверждающий смысл имеет традиция увековечивать в названиях улиц имена достойных сынов нашего народа. В память героев сентябрьских боев названы в Воронеже: улица Куцыгина, улица Куколкина, переулок Люлина.

Из пепла и руин обновленным поднялся к жизни наш город. Вместе со всей советской страной растет и преображается он. Новые многоэтажные здания, радующие глаз стройностью и красотой архитектурных линий, светлыми, теплыми тонами фасадов, воздвигнуты там, где чернели закопченные развалины и лежали унылые, засыпанные щебнем пустыри — жестокие следы пронесшегося над Воронежем военного урагана. Асфальтом одеваются все новые улицы. Широкие лестницы каменными ступенями сбегают вниз со взгорья. Узорными оградами обнесены сады и скверы, — массивными, литыми решетками из того самого металла, при помощи которого фашистские орды пытались стереть с лица земли Воронеж. Совсем еще недавно он в виде разбитой вражеской боевой техники густо усеивал окрестные поля сражений.

Приезжему человеку, когда он проходит по кипящим жизнью широким солнечным улицам-аллеям нашего города, нелегко себе представить, в какой короткий срок создано все, окружающее его.

На 92 процента был разрушен врагом жилищный и коммунальный фонд Воронежа.

В конце января 1943 года, когда победоносная Советская Армия, широким фронтом громя врага, полностью очистила Воронеж от немецко-фашистских захватчиков, нашими бойцами в брошенном гитлеровцами товарном вагоне был обнаружен своеобразный трофей: пачки еще неразрезанной брошюры под претенциозным заголовком «Наступление на Воронеж и защита Воронежа», принадлежавшей перу некоего Густава Штебе. Начиненная самым беспардонным враньем и хвастовством, брошюра эта, видимо, имела своей целью поднять катастрофически падавший дух гитлеровских солдат и одновременно подготовить их к мысли о возможном оставлении Воронежа. Брызжа бешеной слюной, фашистский выродок Штебе злорадно утверждал: «Город как таковой не представляет в настоящий момент никакой ценности, нужны будут десятки лет, чтобы его вновь отстроить и начать новую жизнь».

Он просчитался в своей человеконенавистнической арифметике, этот незадачливый геббельсовский писака, как просчитались и его кровавые хозяева, вероломно затеявшие войну против советского народа.

Да, гитлеровские негодяи в генеральских мундирах предприняли все зависящее от них, чтобы сровнять с землей наш Воронеж и сделать его непригодным для жизни человека. Но враги не учли, что это советский город и что хозяевами его являются советские люди.

Поучительны уроки истории. Мирный созидательный труд советского человека оказался неизмеримо могущественней самых разрушительных средств войны. В кратчайшие исторические сроки наш народ залечил раны, нанесенные советской земле войной, и приступил к осуществлению величественных Сталинских планов построения коммунизма.

Единым трудовым ритмом со всей необозримой советской страной живет наш город. Заново отстроенные воронежские предприятия дают значительно больше промышленной продукции, чем до войны. Бегут по стальным путям тяжело груженные составы, доставляя выполненные воронежцами почетные заказы для великих строек коммунизма.

Среди передовых люден Воронежа, мастеров отличного качества, новаторов производства, — тех, кто творчески решает свою трудовую задачу, убыстряя наше движение вперед, мы встречаем имена бойцов сводного истребительного отряда, сражавшихся за родной город в сентябре 1942 года.

Многие из них, уже в рядах регулярной Советской Армии, прошли славный боевой путь от взывавших о возмездии руин родного города до объятого смрадным пламенем логова фашистского зверя. Они видели алое знамя нашей победы, развевавшееся над рейхстагом. В незабываемый день 9 мая 1945 года, затаив дыхание, с глубоким волнением и гордостью, слушали они обращение товарища Сталина к народу:

«Великие жертвы, принесенные нами во имя свободы и независимости нашей Родины, неисчислимые лишения и страдания, пережитые нашим народом в ходе войны, напряженный труд в тылу и на фронте, отданный на алтарь Отечества, — не прошли даром и увенчались полной победой над врагом».

Ликующую радость испытали они, слушая приветственные слова горячо любимого вождя, чей гений привел советский народ к этому светлому часу:

«С победой вас, мои дорогие соотечественники и соотечественницы!»

Закаленные в военных испытаниях, вернулись бойцы к мирному, созидательному труду.

На вахте мира стоят они — строители коммунизма, укрепляя мощь любимой Родины, о неприступную твердыню которой разобьются любые происки новых поджигателей войны — американо-английских империалистов.