В очередной приезд к Артёму Фёдоровичу рассматриваем фотографии, где они с Василием. Артём Фёдорович сокрушается: «Столько грязи сейчас льется не только на самого Сталина, но и на Василия! Больно читать. Ведь он был хороший друг, верный товарищ, прекрасный специалист, большой патриот. Его очень высоко ценили и друзья, и коллеги. Приближается 85-летие Василия, и сейчас начнут ещё больше грязи лить, как в последнее время делается».
Решаем к юбилею сделать беседу о Василии.
А. С.: Если говорить о Василии, надо прямо сказать, что его жизнь — это трагедия от начала до конца. Вообще жизнь детей, особенно сыновей, первых лиц государства, будь то цари, императоры, премьер-министры, — эта жизнь на острие истории.
Мы родились с Василием в одном роддоме с разницей в 19 дней, наши матери дружили, были они и содиректорами детского дома для беспризорников и детей руководителей государства. С двух до шести лет и мы с Василием были воспитанниками этого детдома. У Василия с самого раннего детства отец всегда был занят. Мать Василия была занята его отцом, она обеспечивала его жизнь, а его жизнь значила много, и она это понимала: она была его помощницей, секретарем, разрывалась между детьми и мужем. И если другие женщины отдают предпочтение детям, то она, может быть, отдавала предпочтение тому великому делу, которым занимался её муж. И поэтому дети воспитывались людьми, обслуживающими дом. Отношение этих людей к Василию было своеобразным: с одной стороны, они должны были его воспитывать, в чем-то ограничивать. С другой, — боялись, что он пожалуется. Ну, а когда Василию минуло 11 лет, он остался без матери и оказался в руках работников охраны и учителей, которых брали в дом. А у семи нянек...
Василий был властолюбивым мальчиком, это да. Мы как-то с ним играли и перегородили громоздким предметом вход в кабинет. Пришел Сталин, посмотрел, спрашивает: «Так. Кто тут у вас главный? Надо освобождать проход». Мы отвечаем, что оба главные. Он нам: «Нет, должен быть кто-то один главный, командир, а то когда два главных — вот так и получается — застряли. Тогда командование на себя беру я». Сразу сказал, кому куда встать, кому толкнуть, кому нажать — проход освободили. Ну а дальше говорит: «Том (меня так называли домашние) будет главным». Василий в ответ на это: «Ладно, пусть Том будет главным, а я чуточку главнее». «Нет, — говорит Сталин, — так не бывает. Главный всегда один, чуточку главнее не бывает, иначе выйдет неразбериха, и опять застрянете».
Е. Г.: Охраняли Василия вне дома?
А. С.: Да, был такой человек, Александр Сергеевич Волков, Василий с ним дружил. Познакомились они в 1934 году в Железноводске, когда Волков издали наблюдал за Василием. Василий сказал ему: «Чего ты там ходишь? Иди сюда».
В отношения с товарищами охраняющий не вмешивался. Василий и ссорился с друзьями, и ругался. И его ругали. Все на равных. Пожаловаться было для него немыслимо! Василия любили товарищи и дружили с ним по-настоящему: ходили в кино, в Парк культуры, играли в футбол.
Был он очень хорошим рукоделом, у него в этом был прекрасный пример и учитель — его дед Сергей Яковлевич Аллилуев — удивительный мастер во всем, за что брался! По дому он, как впоследствии и Василий, многое делал сам. Умер Сергей Яковлевич в 1945 году. Василий очень любил работать, в семье вообще приветствовался труд, особенно физический. Василий и дома, и на даче много работал: сгрести мусор, с крыши сбросить снег, грядки вскопать, починить что-то — он первый, и работал буквально до упаду. Работоспособность у Василия была весьма высокой всегда. Он любил физический труд, работу руками и хорошую работу, выходящую из-под его рук. У меня до сих пор сохранились его рисунки на плоских морских камешках, сделанный в переплете блокнот. Изготовлен этот блокнот мастерски: и с рисунками, и с портретиком вставленным, а ведь Василию тогда было всего десять лет.
Он был талантлив во многом. Был хорошим спортсменом, хотя физически казался не крепким, даже на вид хиленьким. Например, играли старшие в футбол, его брали в команду: не за фамилию, а за ноги. Прекрасно играл в бильярд ещё мальчишкой. Мы с ним в свое время занимались в кавалерийской школе. Нам было по 13–14 лет. Нашими тренерами были мастера. Мы все прыгали конкур пионер-класса. А Василий, только начав заниматься, прыгал с мастерами, чемпионами — с такими, как капитан Эйдинов, Александра Левина, чемпионка СССР, Валентин Мишин. Как известно, лошадь в фамилиях не разбирается, ею управлять нужно. Мастера сами удивлялись. Конь у него был Борт. И, как говорится, мастер на мастере сидел. Они были привязаны друг к другу. Василий заходит в конюшню, Борт его ещё не видит, у себя в деннике стоит, но уже копытами перебирает, ржёт — чувствует Василия, волнуется и радуется. Ну, и Василий подойдет, сразу трепать его, гладить, в морду целовать, кусочек сахара даёт. Я удивлялся, что его так животные любят. А потом понял — они чувствовали, что он их очень любил, и отвечали ему тем же. Это была часть его жизни, а я тогда этого не понимал.
К слову сказать, впервые от капитана Эйдинова, инструктора в конноспортивной школе, где мы с Василием Сталиным занимались, я услышал о Георгии Константиновиче Жукове. Это был 1936 год. Эйдинов, настоящий наездник, рассказывал нам: «У меня в 1930 году был командиром полка Жуков (а сам он был у него командиром эскадрона). Таких командиров в Красной Армии больше нет. И вы все равно о нем узнаете».
Затем рассказывал, что это был за Жуков. Наездник высочайшего класса Эйдинов говорил: «Найдите у меня хоть одну ошибку. А вы думаете, что мне не хочется расслабиться? Но только у меня эта мысль появляется, тут же я вздергиваюсь: вспоминаю хлыст Жукова. Он никогда не читал нотаций: у него хороший хлыст — и по тому месту, которое немного не так действует (не так поставленная нога, болтающаяся рука, неправильная осанка). В манеже обычно висят большие картины: панно с изображениями положения всадника и лошади. У Жукова панно не было: он сам показывал приемы и положения всадника».
В тех частях и подразделениях, где была конная тяга, или в кавалерии, часто устраивались конноспортивные праздники, соревнования. А чем еще заниматься в выходные? Соревнования проходили индивидуальные и командные. Эйдинов вспоминал: «Жуков всегда сам готовил команду и только сам выводил. Никогда наша команда не могла занять даже второе место — только первое. И никто не мог к ней приблизиться на этих соревнованиях. Жукова уважали как наездника и как командира, с которым вторых мест не бывает».
Ну а потом мы услышали о Жукове в 1939 году. Когда начались события на Халхин-Голе, понадобился командир, который бы несмотря ни на что — ни на то, что мы не были достаточно подготовлены, ни на соотношение сил, ни на то, что театр военных действий мало изучен — не только на японцев набросится, порвет их и выгонит, но еще и страху наведет. Сталин запросил: кто? Тимошенко предложил: «Есть такой кавалерист в Белоруссии — Жуков». Ворошилов и Тюленин поддержали, что это сильнейший и надежный командир. Жукова вызвали. Позднее Молотов сказал: «Жуков задачу выполнил даже лучше, чем предполагали. И этого не забыли».
Он так мог организовать дело, что противник его боялся. А свои боялись не выполнить поставленную им задачу. И решая эту задачу, порой выходили вместе с ним за пределы человеческого, возможного.
Жуков был комкором. Комкоры при присвоении введенных в 1940 году генеральских званий, как правило, получали звание генерал-лейтенанта. А Жуков сразу стал генерал Армии среди пяти получивших это звание. Был назначен командующим Киевским особым военным округом, затем — начальником Генерального штаба.
Е. Г.: Почему Сталин снял его с этой должности?
А. С.: Нет, Сталин его не снимал. Жуков в Генштабе сделал свое дело, но он — не штабист. Он мог навести порядок, протрясти, встряхнуть, но в душе был боевой справедливый командир. И мудрый командир.
Когда Жуков был командующим Западным фронтом под Москвой, заместителем начальника разведотдела фронта у него служил подполковник Мильштейн. Потом он получил звание генерал-лейтенанта. Работал преподавателем, затем начальником Кафедры иностранных армий в Академии Генерального штаба. Это фактически кафедра разведки.
Он рассказывал о Жукове так: «Прибыл новый командующий — Жуков. Надо идти с докладом. Все шли к нему буквально на полусогнутых, возвращались в шоковом состоянии. Он не допускал никаких неточностей у докладывающего — требовал фактуру. Ему не нужны были рассуждения и опыт того, кто докладывал. Я первый раз пришел, Жуков начинает задавать вопросы. Только я принимаюсь делать обобщения или высказывать мнения, он одергивал: «Не болтай! Давай фактуру». Потом стал задавать некоторые вопросы. А вопросы — как щелчки по лбу — резкие и точные. Потом, когда мой доклад закончился, Жуков отвернулся и начал задавать вопросы, но немного другим тоном. Я отвечаю. Он мне: «Молчи. Не тебя спрашивают!» Вопросы задаются, а ответов не требуется. Потом говорит: «Иди». Я спрашиваю: «Товарищ генерал Армии, кроме нас двоих здесь никого не было. Вы спрашивали, а отвечать не давали? » «Я не тебя спрашивал», — говорит Жуков. «А кого же?» «Клюге».
Мы заметили, что он предвидит решения немецкого командования. То есть понимает, как немцы себя поведут. На военном совете он рассуждает о немцах, о том, как они будут действовать. Начальник штаба фронта генерал Василий Данилович Соколовский спрашивает: «Товарищ генерал Армии, а Вы откуда знаете?» Тот: «А Клюге не дурнее меня, он знает, как воевать, — после секундной паузы добавляет, — по правилам». «А Вы?» — спрашивает Соколовский» «А я его этими правилами — да в морду» — отвечает Жуков».
Е. Г.: В каком году состоялся этот разговор?
А. С.: В 1941. Фельдмаршал Клюге был командующим 4-й полевой армии, которая наносила центральный удар по Москве.
Или еще говорят, что Жуков спорил со Сталиным относительно Киева. Там был не спор. Жуков — генерал. Задача генерала — выиграть сражение. С точки зрения нашей победы локальное киевское сражение было безнадежным. А Сталин — политик. Его задача — выиграть войну. Украина — значительная часть Советского Союза. Нужно было показать, что защищать её будут насмерть. Здесь Сталин был абсолютно прав. Да, мы понесли большие потери. Но есть стратегия политическая и военная. Политическая может главенствовать. Жукову поручено определенное направление — он отстаивал свое. А Сталину нужно выигрывать войну. И оба правы. Жуков как генерал. Сталин как политик.
Было ясно, что на поле боя Жуков полезнее и нужнее. Где нужно отстоять — он удержит, создаст такие условия, что будет сделано невозможное. Как и произошло под Москвой. Московское сражение стало величайшим не только по своим результатам — был развеян миф о непобедимости немецкой армии, которая до того ни разу не терпела поражения, шла только вперед. И вдруг её побили, да как! С другой стороны, это стратегическая битва, состоявшая из трех сражений: оборонительное сражение, контрнаступление и всеобщее наступление. Вопреки всем канонам военного искусства это контрнаступление началось без значительного превосходства в силах. Было равенство сил. Это беспрецедентно: противнику был нанесен сильнейший удар без превосходства в силах.
Е. Г.: Это заслуга командования или солдат?
А. С.: Разделять не будем. Но давайте посмотрим на немецких генералов и на наших. Когда началась война, у немцев во всем было преимущество: образованнейшие, опытнейшие, в возрасте превосходство минимум на 15 лет. И пока их противником были Франция, Бельгия, они блестяще выигрывали всё. Но у нас они столкнулись с ожесточеннейшим сопротивлением. Ау них план, стратегия рассчитаны на молниеносную войну. И немецкие генералы не выдержали. В обороне что требуется помимо всего прочего? Работоспособность и железные нервы. При полном отсутствии отдыха, при перегрузках, бессонных ночах. К тому же надо бегать. И спать некогда: бои идут круглые сутки, и все время необходимо перемещаться.
У них было преимущество возраста и опыта, и при этом значительно меньше физических возможностей. А наши генералы — молодые, не так образованные, опыта меньше, но они все выдерживали и быстро набрались боевого опыта. Конечно, тут наш национальный характер надо учесть и традиции русской армии.
Немецкая стратегия блицкрига тоже сыграла свою роль. Рассчитывать, что за семь-восемь недель наша армия будет разгромлена... Поэтому в 1944 году командующий группой армий Северная Украина генерал-полковник Фриснер сказал: «Наша разведка была недостаточна». В каких вопросах? Оказывается, почти во всех. «Блицкриг забуксовал в Смоленске, а война была практически проиграна под Москвой», — говорили немцы.
Какое впечатление было от немецкой армии? Организованная, вооруженная, дисциплинированная, обеспеченная, самоуверенная, с хорошей подготовкой личного состава. У немцев четкий распорядок, движение — все организованно. Они наступали днем. Шли колонной. Ночью останавливались: привал, охранение. Утром наступают. У них отсутствовал опыт ночного и лесного боя, действий в условиях бездорожья. А мы перед войной и в училище, и в кадровой армии много времени занимались ночью, в лесах, мы готовились на пределе человеческих возможностей. Солдат знает свое дело, офицер знает, что такое усталость и боеспособность. Он не раз в мирное время испытывал это состояние. Очень важно, чтобы офицер чувствовал боеспособность солдат.
Еще одну вещь нужно учитывать — холод и сырость. Всегда нужно офицеру иметь подразделение хоть маленькое, но сухое, накормленное и согретое. Иметь резерв, не потерявший боеспособности. Во втором Ленинградском артиллерийском училище — Михайловском училище, которое я окончил, было много старых офицеров, служивших еще в дореволюционной армии. Подготовка была суровая, напряженная, связанная с длительной бессонницей, с бесконечными маршами. Наши тяжелые орудия загоняли в болото, в речку, переворачивали с моста, чтобы учиться действовать и в таких условиях.
Среди курсантов соревновательность была жесткая. Батарея выходит на стрельбы. И назначается взвод сорвать эти стрельбы. Всего за выполнение задачи ставят 6 общих баллов. Если батарея получает «5», то взвод получает «кол» за работу. Были на отдельных позициях драки: и зубы трещали, и носы. Случались и травмы.
Или тревога ночью: 36-километровый бросок с 32-килограммовым ранцем. И никто нам эту ночь не компенсировал: утром все идет по обычному распорядку.
Учили жестко. Первый раз тревога, а многие не надели портянки и в кровь разбили ноги. Крепко запомнили: не дай Бог сапоги без портянок надеть. Если оплошал, сделал неправильно, то страдал, и на всю жизнь запоминал. Это воспитание было очень полезным для нас.
О Василии и друзья, и коллеги-лётчики (наставники, сослуживцы, подчинённые) были высокого мнения. Его инструктор, Герой России, полковник в отставке Фёдор Прокопенко и генерал- лейтенант, Герой Советского Союза Долгушин отзывались о Василии прекрасно. И вдруг читаем о том, как он плохо учился в военном училище, о том, что его даже не выпустили лейтенантом, диплом не дали, а дали справку и одного-единственного выпустили в звании младшего лейтенанта. Но его инструктор Фёдор Фёдорович Прокопенко до сих пор жив. Он — Герой России: его представляли к званию Героя Советского Союза трижды, но представление куда-то пропадало. 53 года ходило, в конце концов Прокопенко получил звание уже Героя России. И на этот счёт Фёдор Прокопенко публично заявил: «Что это за болтовня? Кто это говорит? Кто лучше меня, его инструктора, может это знать? Я подписывал его диплом как инструктор. В архиве диплом наверняка есть, и подпись там моя стоит. Он был недостаточно усидчивый человек, но там, где дело касалось самолёта и полёта — лётного дела, устройства машины, аэродинамики, — у него были только отличные оценки, по всем лётным дисциплинам. И мало того. Мы начали осваивать тогда истребитель И-16. Это очень строгая машина. Василий нас упросил допустить его и освоил эту машину. Я утверждаю — он летал лучше всех остальных курсантов, был самым сильным из них. Летал смело, инициативно, интуитивно. Выпустился лейтенантом и сразу был назначен в строевую боевую часть. Он рвался в бой, не думал, что с ним может что-то случиться, это ему даже и мешало, так как Василий забывало безопасности, чувство самосохранения у него не срабатывало, были возможности его атаковать сзади, сбоку. Он в бой бросался, завидев противника, буквально накидывался на него. У него было тяжелейшее ранение в ногу, вырвавшее его надолго из боевого строя».
В его послужном списке записано, какие типы самолетов он освоил. Кажется, он все освоил. Летал на всём, что летало. Попадал в трудные ситуации: то в самолет молния ударила, и машина стала неуправляемой, но он посадил её все-таки. Сумел он посадить машину с лётчиками в Куйбышеве на аэродром, когда за самолётами летали, а другие лётчики не смогли сесть. То есть он не только сам выходил из сложнейших ситуаций, но и других спасал. И никогда потом не сетовал, не бахвалился. Всегда говорил: «Война есть война, самолёт есть самолёт, лётчик есть лётчик. Здесь уж кто кого».
О нём писали массу всякой гадости, не соответствующей действительности. В свое время в «Огоньке» некая Уварова написала отвратительную лживую статью о Василии. Эта Уварова представляется учительницей немецкого языка Василия. Хотя учительницей его не была и вообще не работала в этой школе. Пишет эта Уварова, как он над ней и над другими учениками издевался, сводит его в один класс с Тимуром Фрунзе, противопоставляя плохому Василию хорошего Тимура (а они учились в разных классах: в 9-м и 8-м). Пишет, что Василий весь в иностранном ходил. Да если бы у него пуговица была иностранная, её бы отец в окно выкинул. В доме ничего иностранного не терпелось.
Ещё она пишет, как его возили в школу на двух машинах: на одной он с главным охранником, а на другой, мол, охрана. Да его никто на машине не возил! Он даже хвастал перед ребятами, что если окончит школу без троек, отец в качестве поощрения возьмёт его один раз на машине на дачу. А так ездили на дачу на паровике (поезде), а в школу на трамвае или автобусе. Школа находилась на площади Восстания, Садово-Кудринская, д. 3.
Я насчитал в той статье 27 абзацев гадостей о Василии.
Ребята, учившиеся с Василием в классе, были страшно возмущены этой статьёй, со мной советовались: мы, мол, напишем Коротичу (главному редактору журнала «Огонек» — Е.Г.), что там всё неправда. Но я им сказал, что Коротич, будучи редактором, сознательно допустил эту ложь, а возможно, и заказал такого рода публикацию. Поскольку статью одноклассников, опровергавшую ложь, нигде не брали, они решили подать в суд. Заводилой был Вася Алёшин, одноклассник Василия, который не мог стерпеть такой лжи. Но в суде сказали: «А есть у вас заверенная доверенность от пострадавшего? Ах, он умер 30 лет назад! Тем более заявление мы у вас не возьмём».
Е. Г.: То есть умершего человека можно совершенно безнаказанно оболгать?
А. С. : Да! Тогда решили сами пойти к Уваровой. Но не пошли, боясь, что не сдержат себя и попросту её обматерят. Послали к той даме военрука школы который и до войны, и после, демобилизовавшись работал в школе, а во время войны был начальником оперативного отдела штаба артиллерии 1-го Белорусского фронта. Придя к Уваровой, он сказал: «Что же Вы пишете, что Вы были учительницей? Вас же не было в нашей школе никогда!»
— А, может, я туда заходила!
— Но ведь в статье нет ни слова правды!
— Ничего, я ещё книгу выпущу.
— Как, к чему?! Ведь слова Ваши — ложь!
— Ну и что? Теперь на это клюнут.
И действительно, выпустила не менее гнусную книжонку.
Е. Г.: Как относились к Василию учителя? Не боялись ставить плохие оценки?
А. С.: Может быть, округляли в большую сторону. Но когда учитель истории Мартышин поставил Василию «2», а директор потребовал исправить оценку, учитель отказался это сделать, вышел конфликт. И Мартышин написал Сталину. Получил от Сталина ответ с отрицательной характеристикой Василия, извинениями и благодарностью за объективность, принципиальность. Тогда уже у директора школы были проблемы. А Василию все зимние каникулы (это были 1937–1938 годы) пришлось учить историю и пересдавать. Сам Василий не обижался на Мартышина и говорил часто: «Вот честный человек, не побоялся». Любил он смелых людей, сам будучи очень смелым человеком. И в жизни, и в лётном деле. Например, он любил аттракционы с отрывом от земли: прыжки с парашютом с вышки, перевороты в воздухе. Где требуется храбрость — он первый.
Василий с детства и до конца жизни очень любил животных. Лошадь раненую из Германии привез и выходил, она жила у него. Собак даже приблудных держал. Хомяк жил у него, кролик. Он заботился, чтобы собака кролика не съела. Собака у него одна была, как он говорил, с высшим образованием — знанием двух языков. Это была немецкая овчарка, трофейная, так сказать: он привез её тоже из Германии, но выучил понимать по-русски. Разговаривал с животными, целовал их. Как-то я к нему пришел на дачу, он сидит, рядом пёс — очень грозный пёс. Оказывается, были движения, которые посторонним нельзя было делать в присутствии этого пса, иначе он кинется, и его никто не удержит. Например, нельзя было над Василием поднять что-нибудь: руку, нож в определенном положении, собака сразу на вас прыгнет.
Василий был тогда женат на Кате Тимошенко, и однажды произошел такой случай. Ночью, когда они спали, зазвонил телефон, который стоял на тумбочке возле Василия. Катерина через спящего мужа потянула руку к телефону. Пес спал возле кровати со стороны хозяина. И вот собака прямо с земли, с полу прыгает и цепляется Кате в руку, потому что рука над Василием оказалась.
Ну, а в тот мой визит Василий гладил пса, целовал в носик, кормил из своей тарелки. Заметил мой недоуменный взгляд: как это? и сказал: «Не обманет, не предаст». Сам он того и другого — обманов и измен — пережил много. Очень любил животных.
Василий был человеком храбрым, преданным, материально бескорыстным. Он всегда делился тем, что у него есть, с другими, был щедр. Больно читать статьи о его богатстве, о манто каких-то. Да у него ничего не было! Получка в армии 15 числа, после этого все к нему шли — стол был накрыт для друзей. Дней через 10–15 к нему приходили со своим — у него уже было шаром покати. Очень был хлебосолен: кормил не только гостей, но и тех, кто пришёл к нему что-то починить, к примеру. Вот киномеханик у него работал. Василий всегда после сеанса ему: «Пошли ужинать». Человек стеснялся, отказывался, но Василий ему: «Ты когда работал, то работал, а сейчас работа закончена. Почему не пойти поесть?» Любил всегда всех угостить и не ставил себя выше кого-то чисто по-человечески. Ну, а перекусили — можно и по рюмочке.
Е. Г.: Как к Василию относились лётчики — подчинённые и командиры?
А. С.: Его уважали как лётчика. Бойцы знали, что у него опыт небольшой, но способности высокие и совершенно отчаянные бойцовские качества. Уважали и подчинённые, и опытные воздушные бойцы, такие как командир эскадрильи Долгушин или Фёдор Прокопенко: они больше его налетали в бою (хотя Долгушин с ним вместе учился, но ему больше пришлось летать — Василий был ранен и лечился в госпитале). Он попадал в безвыходные положения, причём не только в одиночку на истребителе, но и на транспортном самолете, например. Положение кажется безнадёжным, а Василий выходил из него, спасая и машину, и людей.
Был он большой новатор: его предприимчивость и личная инициатива по созданию и внедрению чего-то нового, его инициатива в боевой работе были очень широки. У него был цепкий ум: он все схватывал на лету и быстро ориентировался в происходящем. Например, широко использовал кино, телевидение. Он не боялся внедрять новое и брать на себя ответственность за это, не боялся делать не по трафарету, не боялся новаторства, наоборот.
Создал очень хороший узел связи, когда был командующим ВВС Московского военного округа. Штаб авиации тогда находился там же, где штаб округа, на улице Осипенко. Василий перевел его на аэродром: на центральном аэродроме стояло здание, аэродром перестал действовать как центральный, он туда и перевел штаб. «А то там половина штаба не слышала мотора самолетного», — говорил. Ещё так сказал: «Эти штабные, которые всю войну просидели на улице Осипенко, может, разве что эвакуировались в Куйбышев, и географии не знают. Им надо поучить географию по дальним гарнизонам». И отправил их служить по стране. А к себе брал летчиков-инвалидов, списанных с летной работы. Ему говорили, мол, да ну, что это за штаб?! Он отвечал: ничего, мол, пока они не все знают, но как воевать — знают и работают с полной отдачей и желанием. И штаб у него работал безукоризненно и самоотверженно.
Возьмем организацию воздушных парадов — сложнейшая работа, где нужна абсолютная слаженность штаба, управление всеми задействованными структурами.
Он командовал парадами над Красной площадью, там участвовали сотни самолетов разного типа. Реактивные и поршневые самолеты летят с разными скоростями, с разных аэродромов, находящихся на разном расстоянии от Москвы. Бомбардировщики вообще издалека взлетали. А ведь где-то они должны сойтись для группового пролета, имея разницу в скоростях в сотни километров, и строгим порядком пройти над Красной площадью. Здесь точность должна быть абсолютная. Пять секунд расхождения — это промашка полная. А откуда-то они идут, а тут и ветер дует, ещё много факторов надо учитывать. И надо все рассчитать, маршруты проложить, в том числе учесть скорость и направление ветра. Ветры-то дуют по-разному. У него была карта московских домов: высота, расположение. Ну и улицы, дороги. Как вести группы? Какие ориентиры? Прекрасные ориентиры — дороги и дома. Но этажность домов различна, и где-то ещё находится заводская труба. А высота пролёта самолётов над Красной площадью малая.
Василий был хороший организатор, и он всё это устраивал. Не зря ведь, когда его не стало в той структуре, штаб сильно изменили, парадов не стало. После него кто бы это делал? Тут помимо организаторских способностей смелость необходима, нужно не бояться брать на себя ответственность, идти на риск. Для всего этого нужно день и ночь готовиться, проводить бесконечные тренировки, делать сложные штурманские расчёты. Нужно налаживать связку «земля — борт самолёта». Он создал отличный узел связи, куда брал не именитых людей, по блату, так сказать. Он, поверив в человека, увидев его способности, мог поручить ему важный участок. Но при этом говорил: «Я тебе доверяю, ты мне обещал, а обмана я не терплю». И люди оправдывали его доверие. Потом, когда его уже не было, старые лётчики, командиры рассказывали, что когда вопрос какой-то возникал, то между собой говорили: «Давай, как при Василии Иосифовиче, как он делал».
Е. Г.: Бывал у Вас на даче в Жуковке?
А. С.: Да-а! Бывал, конечно! Дача эта у нас с 1937 года, он приезжал сюда. Первый вопрос его неизменно, когда он приезжал: «Что надо делать?» Работать! Сразу работать! Ещё когда мы жили в Усове, лет по 10–12 нам с ним было, когда Василий появлялся, его первый вопрос: «А что сегодня нужно делать? »
Василий всегда много работал. Да, он выпивал. Но было это не всегда, а под конец: он стал понимать свою судьбу. Он уже знал и не сомневался: как только не станет отца, его самого разорвут на части, и сделают это те немногие, кто сейчас руки лижет и ему, и отцу. Потому он так любил собаку: «Не обманет, не изменит». Потому и пил. Некоторые люди, узнав, что дни сочтены — смертельное заболевание или ещё что-то, ожесточаются, становятся мстительными. А у него, с одной стороны, его мягкость в отношении кого-то сохранилась, но появились жесткость, надрыв, и они давали себя знать в повседневной жизни. Да, он мог быть грубым, но это было не органично для него. Он просто срывался, стал вспыльчив, но не мстителен, подлости в его характере не было никогда.
Как-то сидели с ним, выпили. Он ещё наливает. Говорю ему: «Вася, хватит». Он отвечает: «А что мне? У меня только два выхода: пуля или стакан. Ведь я жив, пока мой отец жив. А отец глаза закроет, меня Берия на другой день на части порвет, а Хрущёв с Маленковым ему помогут, и Булганин туда же. Такого свидетеля они терпеть не будут. А ты знаешь, каково жить под топором? Какая будет неприятность для отца, если застрелюсь. А тут я переверну — и всё. Вот так и ухожу от этих мыслей».
Перед полётами он никогда не пил, исключено. Никогда! Никто не выпустит в полёт. Лётные дни — два в неделю в лётной истребительной части. Один день резервный. Для лётчиков в полку обязательный налёт — 100 часов в год, иначе теряется квалификация. У Василия налёт был большой. Он летал больше, используя свои возможности. Трудно найти человека, который летал бы на таком количестве разных типов самолётов. Жена говорила: «Раз он не пьёт, значит, завтра у него полёты». Для него работа была на первом месте.
И верно он предчувствовал: отец умер в марте, а в апреле он был арестован. 32 года ему тогда было. Поначалу Василия поместили в госпиталь, к нему можно было пройти, а он не мог выйти. Потом его осудили по двум статьям. 5810 — «Антисоветская агитация»: отзывался плохо о Берии, Хрущёве — вот и антисоветская агитация. Судили и по статье 19317 за злоупотребление служебным положением, финансовые нарушения. В чем было злоупотребление? Он сделал из неиспользуемых ангаров на центральном московском аэродроме манеж и конюшню. Создал конноспортивную команду, которая после его ареста стала союзной командой. Он создал и другие спортивные команды ВВС, потом они стали командами СССР.
Затем он строил летний каток и бассейн. У нас в стране не было олимпийского 50-метрового бассейна. Он начал его строить. Ведь олимпийские игры 1980 года проводили в бассейне, который Василий построил. А его за это осудили! Его обвинили в финансовых нарушениях. Но что такое строить в Москве? Уровень согласования должен быть не ниже первого заместителя председателя Совета Министров СССР. И деньги он сам не печатал. Кто-то их ему давал, подписывал документы, ему выделили площадь под строительство. Подписей его на финансовых документах нет, он не уполномочен был эти вопросы решать. Но во всем обвинили его. Он много знал и был честным человеком — за это и судили.
В адрес Булганина как-то сказал в сердцах: «Да убить за такое мало!» Так его обвинили в покушении или заговоре с целью убийства. А обвинили фактически потому, что он кое о ком не слишком лестно отзывался, зная мнение своего отца об этих людях.
Он умел находить спортсменов. Например, в 1947 году проходили конноспортивные соревнования, привезли лошадей с разных конезаводов. Утром лошадям обычно дают резвую. Но резвую дают не наездники, а коновод. И вот Василий видит, что на лошади завода «Восход» из Пятигорска скачет парнишка, в котором Василий увидел задатки. Спрашивает его: «Ты сегодня скачешь?». Тот отвечает, что, нет, мол, я коновод, а не жокей. Василий его спрашивает: «А хочешь?» Тот только руками развел. Василий ему говорит: «Если хочешь по-настоящему, я тебя мобилизую в армию (ведь у Василия была команда ВВС), выбирай из моей команды лошадь и будешь скакать». Это был 17-летний Коля Насибов, в тот день он стал военным, привез 2-е всесоюзное место на лошади, которую первый раз видел. Потом он стал великим жокеем, объехавшим весь мир.
Пунктик властолюбия у Василия был, любил он быть выше других. И в компаниях тоже. Например, он хотел быть командиром дивизии. А на то место шел человек, который был по стажу выше. Василий поступил по отношению к нему некрасиво: сам сел на это место. Тот не прошёл. Но при этом Василий так устроил, чтобы тот человек пошёл выше и даже стал над ним начальником. И далее они были друзьями. Василий был незлобив, отходчив.
Е. Г.: После войны вы часто общались с Василием?
А. С.: Да, много и часто общались. Я приходил к нему в госпиталь перед его арестом. К нему можно было пройти, а ему нельзя было уходить. Он тогда не понимал до конца своего положения, не осознал такой стремительной перемены. Хотя знал, что так оно и будет. Но на тот момент не осознал! К нему в это же время приходили футболисты, и он говорил им, как нужно играть. Он хорошо в этом деле разбирался. Сам играл хорошо, любил футбол и футболистов.
Е. Г.: Какие были у Василия награды?
А. С.: Надо сказать, что работали люди не лучше его, а наград имели больше. Он был очень смел. Например, когда немцы прорвались на аэродром, он организовал оборону, сам выехал, в открытую. Люди, не привыкшие к бою на земле, испытывают определённые трудности, а Василий их организовал. Сам он говорил: «Если меня наградят, то это будет награда не только мне, но и отцу подарок. А на подарок должен быть отдарок. И в отцовском положении отдарок должен быть куда выше. Так что пока все мои ребята не будут награждены, мне ждать наград нечего». Было у него три ордена Красного Знамени. Причём один из этих орденов был бесфамильным. Увидел его в воздухе командующий армией. Это было в 1941 году в Мценске. На аэродром Мценска налетели немецкие бомбардировщики. Василий туда полетел на незаряженном самолете и вытолкал этих бомбардировщиков лбом, отогнал. Командующий армией сказал: «Вот этого лётчика я награждаю орденом Красного Знамени». Когда приземлился, выяснилась фамилия лётчика. Третий орден получил за успешное командование авиацией МВО, за её постоянные призовые места в войсках ВВС. Был у него орден Александра Невского, два польских ордена, поскольку он в Польше воевал.
Е. Г.: А воевал Василий под своим именем?
А. С.: Да, Василий воевал под своим именем. Немцы это знали, и на Северо-Западном фронте в марте 1943 года я видел листовку немецкую: «Вашу авиацию мы не боимся. Группой полковника Сталина вы всё небо не закроете». Они почему-то полк называли группой.
Е. Г.: А на Василия работала его фамилия?
А. С.: Конечно. Это срабатывало автоматически. Но он не злоупотреблял, даже наоборот. И знал, что если отцу расскажут, что его имя используется — не похвалит. Вот летчики говорят, что на личном счету Василия пять сбитых самолетов. А записан один. Почему? Василий атакует, подбивает, а потом отдает своим товарищам: «Добивайте. Вам нужнее. А я обойдусь». Его ребята, летчики, рассказывали: «Он, как кобель бешеный, кинется, сразу — раз! Зажег — и в сторону. А нам остается добивать: стукнуть по кабине, чтобы не мучился». Старые летчики говорили: «Мы по хвостам не били — били по кабине. Чтоб не мучился. Всё-таки свой собрат — летчик».
Е. Г.: Отец не пытался сделать Василия политиком, своим помощником?
А. С.: Из этого ничего бы не вышло, потому что Василий, несмотря на очень высокие свои способности, не мог сидеть, изучать материалы, не относящиеся к спорту, авиации, конному делу, — не выдерживал. Он был неусидчив, если дело не касалось подготовки к полёту или самого полёта. В практических вопросах любимого дела он был неутомим и одержим: чтобы овладеть новыми знаниями, мог до бесконечности, ночи напролёт изучать самолёт, теорию полёта.
Сталин был реалист и в этом плане на него не делал ставку. Будучи абсолютным прагматиком, Сталин был совершенно лишен иллюзий. Он знал, и понимал, что Василий во многом разбирался, прекрасно ориентировался в происходящем, это было заложено от природы и далось опытом его присутствия при многих свершениях, событиях, как положительных, так и отрицательных, но политика из него не получится. Его можно было делать командующим авиацией. Здесь он, очень серьёзно и далеко глядя вперёд, мог давать продуманные и верные заключения. Мог давать свои заключения и о спорте, о конном деле.
Он был в курсе новостей, читал газеты, очень тонко разбирался в событиях, в людях и понимал, кто куда идёт, и часто понимал, почему его отец именно так относится к тому или другому человеку, несмотря на те или иные события, их видимую сторону. Он понимал, какие качества человека его отец ценит, какие — может не замечать, какие — исправить и к чему это приведёт.
В каждом деле у него были свои кумиры. Он знал, что Будённого Ленин назвал первым кавалеристом мира. Это второй человек в истории, так названный, после наполеоновского маршала Лана, которого первым кавалеристом мира Наполеон назвал.
Сталин очень высоко ценил Буденного-кавалериста. И если в компании пытались пошутить над Буденным как кавалеристом, Сталин сразу это пресекал. Семен Михайлович сам лично вырубил лучших фехтовальщиков Европы, и похоронены они подо Львовом. Он создал оперативное построение Первой конной армии. Он сам вел в бой, и за ним шли, на него ориентировались. Он рубил первый, играя первую скрипку в сабельном бою. Его авторитет в кавалерии был непререкаем. Я помню довоенные конные соревнования. Если в них участвовал Буденный, то первое место было у него. Если надо срубить лозу, то Буденному на лозу пилотку или фуражку вешали, и только та считалась срубленной, на которой пилотка сядет на пенечек и не шелохнется. Шашка у него в руках буквально пела: большая скорость вращения — большая частота звука. Вот такой был кавалерист Буденный.
Василий знал, кто как летает. Он колоссальное уважение испытывал к Михаилу Михайловичу Громову — известному лётчику-испытателю. Громов был профессором кафедры эксплуатации самолётов и моторов, самым крупным специалистом в этих вопросах. Василий пытался по возможности полетать с Громовым, чтобы поучиться. И он говорил, что ему это удалось, чем гордился. Говорят, что Чкалов был его кумиром. Чкалов — интуитивный лётчик, человек колоссального таланта в полёте, но Громова Василий уважал больше. Чкалов погиб в 1938 году, когда Василий лётным делом ещё не занимался, может, только мечтал, потому Чкалова он как такового не знал. Может, он видел его полёты, но ничего конкретно от Чкалова в смысле опыта и практики он не получил. Так что его кумиром в лётном деле, думаю, был всё-таки Громов.
Василий отцу немало рассказывал о самолётах. В этом отношении отец к нему прислушивался и понимал, что Василий здесь, несмотря на то, что совсем молодой, уже специалист, понимает и разбирается. И отец ему доверял.
Между прочим, Сталин Василия уважал, потому что тот был очень талантливым человеком. И любил труд. А у Сталина первое — это труд. Он работал день и ночь. Начиная с 1932 года, со смерти Надежды Сергеевны, у него квартира фактически стала его рабочим кабинетом. Он советовался с Василием по многим вопросам. Но не терпел, если что-то случалось, наподобие этой истории с женой Карме- на, когда Василий сел на гауптвахту в московской комендатуре ...Там все просто. Ниночка Орлова училась в одной школе с Василием. Красотка была необыкновенная, тут нечего сказать. И сколько он за нее дрался с ребятами! Доставалось за нее ему крепко. Он никогда не дрался с младшими или кто слабее его, и чтобы жаловаться — никогда.
В декабре 1941 года я прилетаю в Москву на один день. Прихожу к Василию, у него кабинетик был в подвале в Хользуновом переулке, смотрю, Ниночка там. Василий говорит: «А Ниночка-то всё-таки моя». Случай получил огласку. Мне Василий рассказывал, что и как. Кармен написал Сталину слезливое письмо о том, что Василий увел у него жену. Мне Василий говорил, что Сталин написал: «Эту дуру отдайте Кармену, а полковника Сталина арестуйте на 15 суток».
Но есть люди, которые хотят сверх всякого разумения все исполнить. Василия засадили фактически в каменный мешок. Вот такая история с Ниночкой Орловой.
Другая история — действительно несчастье с разрывом реактивного авиационного снаряда PC, когда погиб инженер полка. Ведь если погоды нет, то пилотам делать нечего. А Василий умел создать летчикам условия для отдыха. Ну, например, пойти рыбу ловить. А чем? Глушить. Особенно хороша граната Ф-1. Решили, однако, что лучше взять PC. Разорвалась она так, что... Василий был серьезно в ногу ранен, так до конца он и хромал. В кабинете у себя всегда снимал обувь — он обычно в ботинках ходил — и надевал тапочки.
Е. Г.: Звонил ли отцу попросту, заходил, как дети к родителям или родители к детям: «Как дела?»
А. С.: Нет. Только по делу, с разрешения: можно ли прийти. Или когда его отец, и нередко, вызывал для решения вопросов как специалиста-лётчика, которому он доверял как человеку, который понимает дело и будет совершенно откровенно и правдиво докладывать.
Примерно в 1948 году мы с Василием, он был тогда командующим ВВС МВО, сидели в Зубалово. Звонок по ВЧ: сообщили о катастрофе бомбардировщика ИЛ-28. Экипаж из трёх человек погиб. В авиации катастрофы, увы, неизбежны. Василий позвонил отцу, доложил. Слышу, как он отвечает: «Всё сделаем, всё сделаем, как надо. Я обо всём распоряжусь и проверю исполнение». И мне говорит: «Отец сказал, что самолёт мы новый сделаем, а там были люди, у лётчиков семьи, имей в виду». Василий добавил, что нужно всё сделать, потому что отец обязательно поинтересуется исполнением. Его отец был очень внимателен к людям и сразу сказал, что прежде всего надо позаботиться о семьях погибших.
Е. Г.: У Василия была своя дача?
А. С.: У Василия была казенная дача около совхоза Горки-2 по Рублево-Успенскому шоссе. Дача ему не принадлежала.
Е. Г.: А насколько вообще Сталин интересовался бытом и его устройством?
А. С.: Для себя?
Е. Г.: Нет, Вы уже говорили, что он был аскет. А друзей, соратников? Вот так, сразу, распорядился позаботиться о семьях лётчиков, погибших в катастрофе. Он понимал, что человек живёт не в безвоздушном пространстве, ему надо где-то жить, что-то есть?
А. С.: Безусловно, понимал! Безусловно. Не говоря о масштабных действиях правительства в области социальной политики, в том числе строительства жилья (взять хоть «сталинские дома»), но возьмите простую вещь. Когда ему шахтеры написали, что в шахтной бане нет воды, Сталин ответил: «Если в шахтной бане нет воды — судить директора шахты как врага народа». Всё, больше вопроса такого не стояло. И разговоров не было— вода была.
Или ещё пример. Рабочий пишет Сталину, что ему не выдали зарплату, а послали на курорт, пообещав, что пришлют деньги туда. Отпуск кончился, ничего не прислали, и денег нет, чтобы даже уехать.
Резолюция Сталина на письме: «Поправка пошла насмарку. Снова дать путевку. Все выдать за счет виновного».
Е. Г.: Ему писали множество писем. Но ведь приведенные Вами письма — чисто бытовые. Почему именно они попали к Сталину? Кто делал отбор?
А. С.: Это работа секретариата. Решали Поскребышев или его помощник Чечулин. Они просматривали и решали, что делать: с какими вопросами письма направляли к Сталину, а на некоторые письма в секретариате сами отвечали и решали поставленные в них вопросы.
Например, мне рассказывал Леонид Георгиевич Мельников, секретарь Карагандинского обкома партии (прекраснейший человек!). Он во время войны был вторым секретарем Донецкого обкома, членом военного совета 64-й армии. Ему звонят, говорят, чтобы он летел в Москву. Идет Сталинградская битва, он — член военного совета армии, отмахивается: «Подождут!» Опять вызывают — он не реагирует. Потом от Сталина приказ: быть тогда-то. Делать нечего — в самолет.
Сталин говорит: нужен уголь. Нужно ехать в Караганду и удвоить добычу угля. Там при этом разговоре присутствовал ещё Егор Трофимович Абакумов, «король пол-угля», как его называли, это ещё старый шахтер-саночник. А называли его так потому, что в свое время Министерство угольной промышленности, где он занимал пост, разделили на два.
И вот Сталин посылает Мельникова секретарем обкома в Караганду за углем. Мельников спрашивает: «А как же я буду со всеми разговаривать, убеждать? Это Казахстан, я языка не знаю». Сталин дал рекомендации, как можно это сделать: «Пойдите на базар, найдите старого акына, который там песни поет. Это не песни в нашем понимании — это песни о жизни, он рассказывает о текущей жизни. Он Вам все подскажет и поможет».
Мельников, приехав в Караганду, нашел такого акына и позднее рассказывал: «Я никогда не думал, что так может быть, такой результат. И ведь это был случайный акын, никакого подбора тут не было».
Потом, когда добыча была удвоена, как и приказано, следовало представить людей к наградам. Мельников этого акына представляет к ордену Ленина. На него накинулись: да что это? Какой- то там акын по базару шляется, поёт. Причем против было начальство национальное, местное. Они были очень этим недовольны. Мельников позвонил Поскрёбышеву и сказал, что, мол, вот такая вещь: «Акын мне очень помог. Так поступить мне рекомендовал товарищ Сталин, и я считаю, что акына нужно представить к ордену Ленина. А тут все против». Поскрёбышев говорит: «Делай!» То есть он такие вопросы с ходу решал. Через день-другой Поскрёбышев звонит: «Товарищ Мельников, товарищ Сталин сказал, что Вы с акыном поступили совершенно правильно!»
Но из этого ордена целую политику вывел сам акын! Оказывается, он пел и на 300-летие дома Романовых. И за это ему дали пять рублей. «А когда я пел для советской власти, я получил золотой орден самого Ленина!» — пел он.
Сталин понимал национальные особенности прекрасно: этот акын кричит на базаре, но он — политик! «Он мне, — говорил Мельников, — очень много помог: если какие вопросы надо решать, я ему говорю, он идет на базар и поёт о том, что нужно вот для того-то или того-то. Люди слушают его и делают. Он в песне рассказывает и призывает».
Е. Г.: Со своими обязанностями командующего авиацией Московского военного округа Василий справлялся?
А. С.: Судя по тому, что округ вышел на первое место по реальным результатам, да. Какая бы ни была фамилия командира — аэроплан все равно тяжелее воздуха, а земля твердая.
Возьмите подготовку экипажей. Тогда шла война в Корее, люди уходили на боевые действия отлично подготовленными. Не зря и в мирное время командующих награждали. Василий не был человеком импульсивного действия: хочу и делаю, вот взбрело мне. Нет. Он все тщательно продумывал, опирался на хороших специалистов. У него были прекрасные летчики, которых во многом он сам воспитал. В этом отношении он обладал высокими способностями замечать задатки, развивать их. Поэтому в войну полк, которым он командовал, имел хорошие показатели, добивался успехов. А он набирал туда не общеизвестных знаменитостей, а ребят, у которых видел бойцовские задатки летчика. Он за командование округом был награжден третьим орденом Красного Знамени. За то, что его округ уверенно держал первое место, за подготовку, проведение крупных парадов, а ведь это не «па» на паркете, это — сложнейшая задача. Парады не только демонстрировали мощь страны, но эту подготовку к ним можно было применить в реальных боевых действиях.
Е. Г.: При Сталине проводились грандиозные военные парады. С какой целью?
А. С.: Сталин считал это необходимым: военные парады были 1 мая и 7 ноября. Ведь это, собственно, смотр состояния армии. Все парады имели политическое значение, в зависимости от политической обстановки строился и парад. При этом каждый парад имел определённый политический акцент. Идея парада 1941 года — чисто его идея.
Е. Г.: Вы присутствовали на гостевых трибунах во время парадов. Дома в этот день готовились как-то к ним? Одевались, может, специально?
А. С.: Нет. Обычную одежду надевали. Вставали, как обычно, завтракали. Сталин уходил на работу, как и всегда. Он выходил на трибуну со своими людьми, с руководителями, а мы шли отдельно. Когда были маленькие, ходили с моей матерью и Надеждой Сергеевной. Потом её не стало, ходили с моей матерью. Мы всегда чувствовали и знали, что парад — это серьёзная государственная работа. После парада Сталин с руководителями приходил, они собирались, говорили о том, как прошло, оценивали. Вообще у него все всегда было по делу и вокруг дела.
Е. Г.: Дома обсуждали, кого наградить из отличившихся и за что?
А. С.: Нет, дома таких разговоров я не слышал.
Е. Г.: Вы сказали, Сталин знал, что вы с Василием будете военными. А как вы к этому готовились?
А. С.: Перед войной, как я ранее уже упоминал, были организованы спецшколы, готовящие курсантов в военные училища. Мы сами пошли и поступили туда.
23 сентября 1937 года в школе номер 32, где я учился, объявляют, что в Москве создаются военные спецшколы, называют адрес: Садово-Триумфальная, 3. В классе мы учились с Алешей Ганушкиным. Это внук знаменитого психиатра Ганнушкина. Впоследствии он был главный прочнист в фирме Туполева.
Мы сразу ушли из школы и отправились на Садово-Триумфальную. А там уже толпа... Улица широкая, и заполнено все Садовое кольцо. Там уже были Василий Сталин, Степан Микоян, Тимур Фрунзе. Конкурс огромный: 12 человек на место. Мы отошли в сторону, стали обсуждать, как будем поступать. Тимур Фрунзе — отличник, он без разговоров поступит. Степан Микоян — скромнейший человек, тоже очень хорошо учился. А Василий просто дрожал, что его не примут: очень переживал: если его не примут, что отец скажет? Кого же он воспитал? Какой позор отцу! В итоге его всё-таки приняли. Костя Шуленин, преподававший у нас физкультуру, был начальником физподготовки школы, и он рекомендовал Василия как прекрасного спортсмена. Василий уже имел знак «Ворошиловский кавалерист». Его спросили: «А отец разрешил?»
В спецшколе были 8,9,10 классы. Таких школ было 20 по стране, а в Москве — пять. Туда принимались мальчики. В основном это были артиллерийские школы с прекрасной физической и военной подготовкой. В этих школах также делался упор на русский язык и математику как на самые важные дисциплины в военном деле. На русский язык, чтобы будущий командир мог ясно говорить и понимать, что говорят другие, писать и понимать, что пишут другие. Ну а математика — основа естественных наук. В этих школах было по 5–7 параллельных классов. Зимой шло обучение в стационаре, а летом ученики выезжали в военные лагеря. Спецшколы эти просуществовали до 1946 года — тогда состоялся последний выпуск. Были подготовлены многие тысячи выпускников, которые в основном шли в военные училища: летные, военно-мореходные и артиллерийские. Из обычных школ многие крепкие ученики пошли в эти спецшколы: крепкие и физически, и идеологически, и сильные чисто по учебным дисциплинам. Конкурс, как уже говорилось, был 12 человек на место — так все юноши в то время хотели стать защитниками родины. Причем на конкурсные места претендовали те, кого уже предварительно отобрали в эти школы. На приеме работали мандатная и предметная комиссии.
В эти школы сразу пошли Василий Сталин, Степан Микоян, Тимур Фрунзе.
Наша школа находилась на Садово-Триумфальной улице, дом 3. Сейчас там медицинский институт, кафедра, где когда-то занималась вопросами бальзамирования.
То школьное здание не имело ни спортзала, ни стрелкового тира, и поэтому для военной школы оно явно не годилось. Что делать? В жизни школы тогда большую роль играла комсомольская организация. У нас был очень хороший комсорг в ЦК комсомола — Валера Цыганов. Ему было тогда 28 лет. Опытный комсомольский работник. Имелось также три заместителя секретаря комсомольского комитета: Василий Сталин из 9 класса, Серафим Блохин тоже из 9, и я — из 10 класса. По инициативе именно заместителей, а не секретаря, было решено, что нам нужно другое здание спецшколы: должен быть спортзал, место для стрелкового тира и военные кабинеты. И мы решили идти к наркому просвещения Чуркину. Кто пойдет? Комсоргу ЦК вроде ни к чему: он человек взрослый, а инициатива исходит от нас, школьников. Решили, что пойдем мы, заместители. Василий говорит: «Мне нельзя — фамилия. Если я приду, скажут, что это директива сверху. И отец не похвалит, узнав, что, пользуясь его фамилией, пришли к наркому с какими-то требованиями или просьбами». В итоге пошли Серафим Блохин, я и взяли Тимура Фрунзе, он в 8 классе учился. Пришли к наркому, добились приема. Тогда это было не так сложно. Стали вести разговор о том, что с другой стороны Зоологического сада есть здание, выходящее на Грузинскую улицу. Оно военной школе вполне соответствует. А школа, которая там находится, может переехать в наше здание: по наполняемости, по количеству учеников это здание вполне подойдет. Нарком стал говорить: «Это невозможно. Как это так, менять? Невозможно».
Мы сказали: «Если вам это кажется невозможным, если вы не понимаете, какое здание необходимо военной школе, где готовят будущих командиров Красной армии, тогда мы пойдем к Ворошилову, он-то должен понимать, какое здание нам нужно. Это не наша прихоть, а необходимость серьезной подготовки будущих военных».
Тот, мол, не надо, при чем тут Ворошилов? Мы говорим: «Значит так: заканчивается первое полугодие, будут у нас каникулы дней 10, после чего мы должны заниматься уже в новом здании, где есть настоящий спортзал, где можно устроить стрелковый тир».
Тот нам: «Мы об этом подумаем». Мы ответили: «Вы думать можете, а нам думать долго некогда, нам нужно учиться военному делу в соответствующих условиях». Что-то он опять начал говорить. Но мы твердо стояли на своем: «Военная школа должна иметь все условия для подготовки военных: военные кабинеты, тир, спортзал. Если можете сделать, хорошо, если нет, то мы пойдем к Ворошилову, который понимает, что нужно военным». Тот опять, мол, хорошо. Мы ему: «Не «хорошо», а нужно ваше слово, что второе полугодие вторая артиллерийская спецшкола (тогда она еще называлась 118 средняя школа) должна заниматься в новом помещении. Если обещаете, то мы уходим и ждем. А если вы не выполните обещание, мы скажем, что вы обманываете будущих командиров Красной Армии». Короче говоря, второе полугодие мы начали в прекрасном школьном здании, где было все необходимое для подготовки будущих командиров.
Е. Г.: Когда Василий женился, советовался с друзьями, отцом?
А. С.: 15 декабря 1940 года он звонит: «Приходи ко мне, я познакомлю тебя со своей невестой. Я женюсь на Гале Бурдонской» А я не мог: в этот день уезжал в командировку начальником эшелона по развозу призывников, которые по разным причинам осенью во время призыва не выехали к местам службы. Такой эшелон я должен был по западной границе провезти. Я ему ответил, что не смогу. Он сказал: «Как жалко! У меня смотрины, помолвка. И я женюсь». С Галей у них родилось двое детей. Саша родился 14 октября 1941 года, сейчас народный артист России, режиссер театра Российской Армии, талантливый режиссёр, постановщик. В 1943 году родилась дочь Надя. С Галиной он разошёлся. Они были совершенно разные люди: разного уровня, диапазона. Он был неуёмен, ему словно не хватало его деятельности. Он был широкой натурой, с массой желаний и неукротимой энергией.
Е. Г.: Свадьбу как таковую играл?
А. С.: Какую-то маленькую — да. Не широкую, не ресторанную, а домашнее застолье. Это был 1940 год, он только лейтенантом стал, тогда и квартиры своей не имел. Полк его стоял в Люберцах, там какое-то жильё было.
Е. Г.: Как отец относился к его бракам и жёнам?
А. С.: Как я понял, сказал: «Поступай, как хочешь». Мы мало в то время общались — служили! Только где-то случайно встречались. Например, приехал я после госпиталя в Куйбышев, где находился отдел кадров артиллерии, получить назначение, а он как раз прилетел туда из Ирана, где находился с особым заданием. Василий получал тогда немало специфических заданий как лётчик, как командир и как работник авиационной инспекции. Разные задания: не громкие, но тонкие и важные порой.
По-моему, Катя Тимошенко — вторая жена — Сталину нравилась. Но у самого Василия с ней было холодновато. Дочь маршала Тимошенко, Екатерина Семёновна, была женщиной царственной красоты. Но была она холодной в доме, не чувствовалось её гостеприимства, и не создала она тёплой, благожелательной атмосферы. Его это угнетало. Он любил, чтобы были товарищи, может, любил больше, чем женщина может выдержать. Ему были нужны домашняя теплота, уют, чего Екатерина Семёновна — красивая, всегда хорошо одетая, прибранная — создать ему не могла. У них было двое детей, Вася и Светлана. Вася умер в возрасте 23 лет. Светлана ушла из жизни в возрасте около 42 лет.
Встретился он позже с очень интересной женщиной, волевой, сильной физически и морально — чемпионкой СССР по плаванию Капитолиной Георгиевной Васильевой, ставшей его женой. Когда она появилась в доме, надо сказать, её силы воли, уравновешенности хватало, чтобы в семье наступил покой. Василий был неуёмен, и она его сдерживала, как могла. Василий после войны особенно почувствовал, что его дни уйдут вместе с его отцом, и у него появилось внутреннее отчаяние, случались срывы.
Е. Г.: Говорят, что он бабником был.
А. С.: Какие-то случаи исключать нельзя. Я не был в курсе всех деталей его личной жизни, но, зная его характер (он не прочь был повеселиться), допускаю какие-то моменты. Да и надо посмотреть, с чьей стороны исходила инициатива. Не секрет, что интерес к такому человеку, как Василий, мог быть и вполне прагматичным. Его хотят облить грязью, и то, что сейчас слышишь порой — это утрирование. А то и прямая клевета, переврано все многократно. И я как друг считаю своим долгом восстанавливать его доброе имя. Василий был прекрасным человеком. Не идеальным. Но хорошим, достойным. Он метался, понимая, что жив, покуда жив отец. Над ним маячили Берия, Хрущёв, Маленков и Булганин. Они его на свободе не оставят — он знал это. Отсюда, видимо, и появляющаяся порой бесшабашность в его поведении.
Е. Г.: Кроме спорта и лётного дела интересовался чем-то? Читал?
А. С.: Да, он много читал, особенно в детстве. Любил Лавренева, Горького, Шагинян, Пастернака, нравился ему «Разгром» Фадеева за то, что человек, потерпев поражение, не теряет себя. Он говорил: «Вот это мужик! Его разгромили, а он сопли не распустил, остался боевым командиром». Любил читать о преодолении человеком обстоятельств, интересовался книгами, в которых описана авиация, действия летчиков. В 1938 году вышли книги Ассена Джорданова «Ваши крылья» и «Полёт в облаках». Это очень хорошие книги для первоначального знакомства с авиацией. Василий их буквально вызубривал. Ему очень нравились афоризмы, их было много в книге. Например, «Изменить свое решение на посадке — все равно, что пригласить друзей на свои похороны». Рассказывал о прочитанном, мы обменивались мнениями. Он не увлекался бездумным геройством и случайным успехом, а любил читать об успехе, которого добились через преодоление, когда обстоятельства против. Это было характерно и для него. Любил читать о конном деле, кавалерии, и всё, что мог схватить интересного об авиации, — читал, продумывал, запоминал.
Е. Г.: Сам не думал писать?
А. С.: Такого разговора никогда не было.
Е.Г.: А театр любил?
А. С.: Очень любил театр, МХАТ. Это, очевидно, от отца. МХАТ Сталин очень любил, считал образцом. И Василию эти симпатии и предпочтения, видимо, передались.
Набор пластинок у него был дома: классика, оперетты, оперы «Князь Игорь», «Хованщина», «Царская невеста». О «Евгении Онегине» нечего и говорить, часто слушали.
Е. Г.: Как застолья проходили? Танцевали?
А. С.: Танцевали. Но мы ведь с 17 лет были уже в казарме. До этого школа, в 20 лет кончилась казарма, началась война. А после войны на домашних праздниках, днях рождения танцевали. Василий подражал отцу: никаких пустых тостов, а о чём-то конкретное слово. Василий ещё любил посмеяться немножко, когда вел застолье, особенно над нерешительностью человека, чтобы не сказать трусостью. Ведь в то время проявлять трусость даже мальчишкам было позором. Василий с детства не терпел слова «боюсь». В играх дети, бывает, говорят: «Боюсь». У Василия этого слова в лексиконе не существовало, оно его выводило из себя. У Василия робости, нерешительности, трусости не было ни в каких ситуациях. Единственное, чего он боялся — огорчить отца, сделать что-то плохо для него. Хотя случалось это у него неоднократно. Отца он почитал за божество. Но не как идола: он понимал его масштаб, его значение.
Талантливейший человек — Василий. К себе относился очень жестоко. Чрезвычайно терпелив был. Даже профессор Очкин, который еще до войны делал ему операцию на аппендицит, ногу позже оперировал, говорил: «До чего же терпелив человек!»
Е. Г.: Любимые блюда, напитки были у Василия?
А. С.: Он любил кавказские блюда. Не потому что это вкусно, а потому что — кавказские. Он всё-таки считал себя грузином, хотя грузинского языка не знал, на грузина не был похож, в Грузии бывал мало, но считал себя грузином. Потому и любил музыку грузинскую, ансамбли, пляски.
Е. Г.: А сам танцевал грузинские танцы?
А. С.: Нет, я никогда не видел, во всяком случае.
Е. Г.: Он был заботливым отцом?
А. С.: Проявлять заботу и внимание у него не всегда получалось. Сначала шла война, затем новая жена появилась. Дети от первого брака остались у него — он тут власть употребил. Екатерина Тимошенко к его детям относилась прохладно. Зато когда появилась Капитолина Георгиевна, дети сразу были обласканы. Жить с Василием было очень нелегко, но она находила силы. Она с собой в дом принесла тепло. Он её очень уважал за терпение, за теплоту, которую она создавала в доме.
Детей он, конечно, любил. Пусть по-своему. Он был строг, иногда раздражителен. Его посадили в тюрьму, когда детки были маленькие. Старший, Саша, родился в октябре 1941-го, а Василия посадили в апреле 1953-го. Увидели они его уже в 1961 году, через восемь лет. Его как-то отпускали и снова посадили. Полное беззаконие: он приговорен был с направлением в лагерь, а держали-то его в тюрьме. Лагерь хоть какая-то воля. А тюрьма — клетка, там под контролем полностью, жёстче всё. Он — очень деятельный человек, с кипучей энергией, любящий любой труд, и ему особенно было мучительно сидеть в клетке.
Выпустив, сразу сослали в Казань. В Казани поселили на 5-м этаже в доме без лифта. А у него ноги были больные: ранение и сосуды очень плохие. Его после тюрьмы осмотрел Александр Николаевич Бакулев и даже заплакал: «Васька, до чего тебя довели».
Е. Г.: Письма Вам писал?
А. С.: Нет. Оттуда он писал Хрущёву, Молотову только относительно своего положения. Не писал мне. Думаю, заботясь о возможных адресатах, понимая, что письмо его может быть какой-то компрометацией. Он был человеком благородным, предусмотрительным и осмотрительным, но только не по отношению к себе.
Е. Г.: А почему Василий взял фамилию Сталин? Это псевдоним, а фамилия Джугашвили...
А. С.: А нет! Это была уже фамилия официальная — Сталин. И Василий при рождении был записан отцом как Сталин.
Е. Г.: А Света?
А. С.: Она заменила фамилию после смерти Сталина. Василий не одобрял. Василия вынуждали сменить, но он был непреклонен! Как ему потом замену сделали, даже не знаю. Думаю, в Казани дали паспорт с измененной фамилией. Для него это был удар и оскорбление, потому что он почитал отца более всего на свете! И, конечно, никогда бы не дал своего согласия на смену фамилии. Не потому, что славная, а потому, что это фамилия его отца. Он получил её при рождении, так записал его отец. В этом отношении он был человеком принципиальным, даже жестко принципиальным. И вообще был благородным человеком. И то, что на него сейчас льют грязь, — это недостойная ложь!
Е. Г.: Светлана приходила к вам в гости?
А. С.: Да, частенько. К матери моей приходила и домой, и, сюда, на дачу, приходила с дочкой Катей, что-то рассказывала. Ей тоже надо было кому-то излить душу. Она сторонилась того общества, «элитного», так сказать, и была очень одиноким человеком.
Е. Г.: Кстати, а как вы оцениваете книгу Светланы «20 писем к другу»?
А. С.: Мне Светлана показывала, как она писала эту книжку. Я её не читал тогда, она просто показывала: вот, мол, лежит у меня (листочки лежали) , сижу и кропаю. Это в Жуковке происходило, где домик у нее был — дача казенная.
Когда я книжку прочитал, подумал: там ей кто-то кое-что изменил и добавил, не соответствующее тому, что она когда-то говорила. Потому что те характеристики, которые там даны некоторым людям — это не ею данные характеристики. Книжка, на мой взгляд, дополненная.
Например, там черт знает, какие пакости о Власике читаешь... А ведь она и воспитывалась, собственно, под его опекой. Чуть что нужно — всегда к Власику. И отношение к нему у нее было как к такому попечителю. Плохо пишет и об Александре Николаевне Накашидзе. А это фактически была её старшая подруга в доме, она Светлану выводила в свет. Она после Каролины Васильевны Тиль стала домоправительницей. А потом вышла замуж, кажется, за министра легкой промышленности Грузии, и уехала. Сталин Светлану бесконечно любил. Называл её «маленькая хозяйка», был очень ласков с ней. И Вася даже ревновал.
Сам Василий прожил трагическую жизнь, и похоронили его не по-людски. Причина смерти не совсем ясна. Посмотреть на него ни жене, ни дочери толком не дали. Дочь говорила, что на теле заметила какие-то следы. Жена хотела китель поправить, так её отогнали. И быстренько похоронили в Казани. Слава Богу, перезахоронили много позже на Троекуровском кладбище в Москве. Но даже не под своей фамилией, которую носил всю жизнь — Сталин, а под прошлой фамилией отца — Джугашвили.