Е. Г.: Артем Федорович, где вас застал День Победы?

А. С.: Наша бригада участвовала в заключитель­ной наступательной Пражской операции: из Юж­ной Германии на Прагу. О капитуляции Германии узнал в ночь на 9 мая от наших солдат-радистов, ко­торые услышали эту новость первыми сначала друг от друга, потом связались с радистами штаба корпу­са, те — с радистами штаба артиллерии армии, а они уже от фронтовых узнали, что о капитуляции объявила Москва. Но война окончилась в Берлине, а мы буквально рвались в бой, шли дальше на Пра­гу. Утром 9 мая мы вошли в Прагу а там было лико­вание: ведь так скоро нас никто не ждал, думали, что первыми войдут американцы. Нам пришлось идти дальше, вперед через Прагу, потому что груп­па армии «Центр» фельдмаршала Шернера уходила в сторону американцев. Мы должны были её перехватить, поэтому были организованы преследование, шли бои. А через три дня, 12 мая, и для нас война закончилось. Затем мы вошли в Венгрию, собрали всю бригаду, привели все в необходимый порядок, организовали службу, нужно было не те­рять боеспособности и бдительности.

Е. Г.: А Василий Сталин где был в мае 1945-го?

А. С.: Он был в Германии командиром авиаци­онной дивизии.

Е. Г.: Как вы считает, ощущал ли Сталин эту победу не только как победу страны и народа, но как и личную?

А. С.: Не могу за него говорить, что он чувство­вал и испытывал, но думаю, что человек, который в течение стольких лет руководит государством, сделал столько для достижения победы, и вот — дело, которому он посвятил жизнь, победило, ко­нечно, не может не испытывать торжества. Но тут надо сослаться на слова Черчилля о Сталине: «И во время отчаянного положения, и во время торжества он был одинаково спокоен».

Сейчас столько визга и писка вокруг мероприятий и мер, которые предпринял Сталин как глава государства и верховный главнокомандующий, чтобы как можно скорее и эффективнее подгото­вится к войне. Дескать, торговали экспонатами Русского музея, Третьяковки... А ради чего это де­лали? Что, яхты и футбольные клубы за рубежом на эти деньги покупали, как сейчас, когда все рас­продают? Деньги тратили на обеспечение оборо­носпособности. Лучше было бы не обеспечить подготовку к войне, и тогда эти самые экспонаты кому бы достались, для кого их сохранили бы?

Е. Г.: Сталин Вас поздравлял с Днем победы?

А. С.: Нет, лично не поздравлял.

Е. Г.: Был ли Сталин в курсе, что Вы, Василий получали награды?

А. С.: Он не мог не знать, что Василий получал награды. Но, как я уже выше говорил, Василий так считал: «Пока все мои ребята не будут награждены, мне ждать награды нечего. Орден мне — своего рода подарок и отцу. А на подарок ожидают отдарок, и отдарок непростой». Потому у Василия наград немного, хотя он воевал, по от­зывам всех его боевых товарищей, смело, самым бесстрашным, самым достойным образом.

Е.Г.: А вы как-то пользовались тем, что Вы — Сергеев, окружающие знали, что вы имеете отно­шение к семье Сталина? Ваши однополчане знали?

А. С.: Нет. Кто-то знал. Светлана нередко приходила к матери моей со своей тетушкой или няней, бывал и её дядя Федор Сергеевич, а обычно, если кто-то из моих солдат, сослужив­цев оказывался в Москве — в госпиталь или об­ратно ехали, за наградами — заезжали к моей матери. Они видели Светлану, Федора Сергее­вича, так что догадывались, что к этой семье я отношение имею.

Даже по Академии мои соученики, с которы­ми учился 6 лет и до сих пор дружу, не знали. А для чего? Была какая-то совершенно нелепая статья в «Правде» году в 1990 Галины Бацановой «Назначить Артема братом Василия Сталина», и мне наши сказали: «Как же так: мы учились, дру­жим не один десяток лет, и даже не знаем».

Е. Г.: Какое отношение на войне было у бойцов к Сталину? Ведь были и отступления, и потери.

А. С.: Было так: «Раз Сталин есть — значит, мы победим. Если Сталин в Москве — значит, немцам Москву не взять, если Сталин верховный глав­нокомандующий — значит, немцам нас не побе­дить». Когда складывалось очень тяжелое положе­ние, говорили: «Сталин знает, что делает и знает, что нужно делать». У подавляющего большинства было к нему безграничное доверие и уважение.

Е. Г.: В знаменитом послевоенном тосте «За рус­ский народ» Сталин говорил, что другой народ ска­зал бы, что мы не хотим такого правительства. Ощущал ли он свою ответственность за неудачи?

А. С.: Тут дело такое. Когда мы были в немец­ком тылу в начале войны, в 1941-м, то кое-кто так высказывался: «Вот, говорили "и на вражьей земле мы врага разобьем малой кровью могучим ударом", а что на самом деле?» Но большинство солдат страшно злились на эти слова и буквально угрожали тем, кто такие вещи пытался говорить. А иногда и били за это.

Не знаю, что Сталин думал, могу лишь предпо­ложить. В любом случае, если ты терпишь какой- то неуспех, то чувствуешь свою ответственность. Но ведь Сталину удалось мобилизовать страну. Конечно, за счет социалистической системы го­сударства, нашего великого народа, но и за счет его колоссальных личных способностей, умения: трудоспособности, прозорливости, благодаря вы­дающимся качествам руководителя. Еще и пото­му, что его слова не расходились с делом. Что он говорил — исполнялось. Если он обещал — вы­полнял, никого не обманывал, доверия к себе не поколебал. Он все всегда продумывал до мелочей и мог, ставя задачу, давать конкретные советы, как её выполнить. Это было характерно для него: не только дать задание, но и при необходимости в деталях объяснить, как его лучше выполнить. И знал, что выполнимо, а что — нет.

Возьмите такую важную вещь, как обеспечение секретности приказов и планов. Маршал Яковлев, начальник Главного артиллерийского управления (ГАУ), рассказывал, как было поставлено дело. Вот идет работа, ведется какое-то обсуждение. Тут же за загородками, не на виду, сидят секретари, кото­рые по тону понимают, что является элементом дискуссии, а что — элементом оперативной дирек­тивы, и параллельно работают над оформлением до­кумента, и в конце работы он уже готов. Сталину подавали готовый документ, он брал карандаш, де­лал необходимые пометки, исправления, писал рас­чет рассылки. Этот документ размножался в необ­ходимом количестве экземпляров. А исполнители, участвовавшие в обсуждении, расходились по сво­им рабочим местам. Яковлев вспоминает, что приезжает на рабочее место после этого обсуждения, а его уже офицер безопасности ждет с готовым до­кументом — очень оперативно действовала фельдъегерская служба. Предъявлял офицер эту бумагу, исполнитель работал с ней, делал нужные выписки, а офицер, доставивший документ, глаз с этой бумаги не спускал. Когда человек отработал документ, доставивший его забирал и отвозил обратно — сам документ возвращался и на руках у исполнителя не оставался. Не было возможности снять копию. Таким образом, строжайше соблюдался режим секретности, что в условиях войны очень важно.

После войны я со Сталиным тесно не общался. Видел издали, дома бывал не раз, но там находились и другие люди, поэтому больших личных бесед с ним не было.

Е. Г.: Вводились тогда новые ордена, ввели погоны, снимались исторические фильмы на патриотические темы. Это играло роль для повышения боеспособности? Понимал ли Сталин, что для победы важен дух народа?

А. С.: Сталин все делал последовательно и свое­временно — именно тогда, когда этому способствовали обстоятельства или требовала обстановка. И не раньше. Введены персональные воинские звания в 1935 году, в 1940 году — генеральские звания, потом учреждена гвардия, погоны как знаки различия.

Думаю, Сталин не только прекрасно понимал роль и значение искусства в формировании бое­способного духа, но и фактически заказывал соот­ветствующие фильмы. И предвоенные, и военные картины производили колоссальное впечатление. И сам я испытывал эти чувства, и был свидетелем, как они действовали на бойцов.

Е. Г.: А в атаку и правда шли с кличем «За Родину, за Сталина!»?

А. С.: Там такая вещь: во время атаки стоит один мат или крик — угрозы в адрес врага, ярость. Но перед атакой, перед боем или после, да, такие разговоры совершенно искренние были. Однажды, после очень тяжелого артилле­рийского боя я послал трехлитровую бутыль на орудие, солдаты которого особо отличились. На бутыли Женя Ганнушкин, тогда артиллерист-разведчик, а впоследствии известный художник книжной графики, нарисовал и написал: «За от­личную стрельбу от командира полка». А солда­ты уже пустую тару прислали, приладив другую наклейку с надписью: «Наш уважаемый коман­дир! Мы за Сталина и против Гитлера готовы в огонь и в воду и в самый Берлин. Мы выполним любой приказ». И всем орудийным расчетом расписались.

Е. Г.: Чувствовали ли вы, солдаты войны, что страна и её руководство едины с вами?

А. С.: Государство было единым военным лагерем: и солдаты войны, и солдаты труда были его бойцами. Мы это чувствовали: тыл все делает, чтобы мы на фронте были всем обеспечены, а в тылу знали, что мы все делаем, чтобы победить. У нас не было сомнений, что с врагом борется вся страна, каждый на своем месте. И мы абсолютно верили своему главнокомандующему, который привел нас всех к великой Победе.

Е. Г.: Сталин знал, как Вы воевали, в каком звании закончили войну?

А. С.: Думаю, он у Василия спрашивал. Он интересовался, как мои дела, да.

Е. Г.: Как вообще Вы отмечали дни Победы?

А. С.: Иногда несколько человек нас собиралось, нередко у Василия дома, его товарищи там были. Специальных праздников не было, засто­лий особенных. Конечно, пили за победу, за здоровье Сталина, за него как автора победы, за его колоссальный вклад в победу. Ведь такой победы, которую одержала страна под руководством Сталина, в истории не было.

Е. Г.: Он был удостоен звания генералиссимуса...

А. С.: Генералиссимусы были, во всяком слу­чае, и помимо Сталина: Шеин, Меншиков при Петре, Франко в Испании, Чан Кай Ши в Китае. Но таких побед никто не одерживал. Не Сталин должен был гордиться чином генералиссимуса, но сам по себе повышался статус этого звания, потому что его носил Сталин.