«ПРОЩАЙТЕ, СКАЛИСТЫЕ ГОРЫ…»
Штурмана подводной лодки лейтенанта Жору Цветкова с утра командировали из Росты в Мурманск, в Тыл флота с заданием — добиться срочного ремонта перископа. Лодка уже заканчивала ремонт, надо было уходить в Полярное, когда при опробовании перископа внезапно оборвался трос и перископ упал вниз на «седло». Жора чувствовал свою вину, командир сурово сказал ему: «Кровь из носу, но добейтесь срочного ремонтами
Жора утром попутной машиной добрался до Мурманска, зашел в Тыл и ему повезло — он быстро был принят в нужном кабинете и нужным начальником. Тот оценил обстановку, вспомнил командира лодки, с которым вместе учился в Училище, и пообещал прислать мастеров с завтрашнего утра.
Обрадованный Жора тут же из кабинета дозвонился до базы, доложил командиру о достигнутых успехах и заодно, развивая успех, попросил разрешения побыть в Мурманске до вечера. Командир поворчал, но затем сказал: «Ладно, гуляйте до 24 часов, но чтобы завтра к утру все было подготовлено для ремонта». Жора гаркнул радостно: «Есть, все будет в порядке, товарищ командир!»— и выбежал из кабинета.
Очутившись на проспекте Сталина, он почувствовал голод и начал соображать, где бы перекусить. И вдруг вспомнил: вчера старпом рассказывал о том, что в ресторане междурейсовой гостиницы орденоносцам дают обед, только без хлеба. С гордостью погладив свой первый боевой орден Отечественной войны II степени — за боевой успех лодки в последнем походе, Жора бодро зашагал в междурейсовую гостиницу, Хоть хлеба и не было, обед вышел довольно-таки сытным, и Жора начал строить планы на дальнейшее. В офицерский клуб (или «Капернаум») идти рано, да и билета туда нет.
Мелькнула мысль пойти к девице Ляльке, с которой он познакомился и даже потанцевал в прошлый раз в «Капернауме», и она приглашала его заходить. Но он вспомнил, как он ее проводил до дому и на протяжении не более километра с ней поздоровались не менее десяти каких-то подозрительных типов. Так что Лялька отпадала.
Жора прошелся по проспекту Сталина, в задумчивости чуть не прозевал поприветствовать адмирала, который на него строго посмотрел, и тут его осенило — кино! Надо сходить в кино, посмотреть новую английскую картину — «Леди Гамильтон», которую очень хвалили в кают-компании ребята, вернувшиеся из Мурманска. А после кино можно попробовать попасть в «Капернаум» на танцы.
Решение было принято, и Жора начал действовать. Подойдя к кинотеатру, он обнаружил, что очередной сеанс начинается буквально через 2-3 минуты. Народу в кассе не было, только перед самым окошечком рылся в карманах какой-то парнишка, по виду ремесленник, в ватных брюках и ватной кацавейке. Жора подождал минутку, а затем сказал: «Давай быстрее, шкет!» «Шкет» промолчал, зато кассирша, увидев Жору, крикнула с какой-то непонятной ухмылкой в окошечко: «Товарищ лейтенант, давайте деньги на два билета, а потом в зале рассчитаетесь!» «Дело!» — обрадовался Жора и, взяв билеты, сказал парнишке: «Давай, шкет, за мной!» — И пошел в зал. Парнишка тихо сел рядышком, но Жора уже смотрел киножурнал. Эпическая картина разгрома нашими войсками сильнейшей немецкой армии под Сталинградом переполнила сердце Жоры, мужчины и воина, радостью и восторгом… Вот как надо их бить! Но журнал кончился, в зале зажегся свет, начали рассаживаться по местам опоздавшие, и тогда Жора внезапно услышал рядом с собой тоненький голосок: «Пожалуйста, возьмите деньги!» Только тут Жора вспомнил, что рядом с ним сидит его «должник», повернулся к нему и… обомлел. Рядом с ним сидела молодая девушка, почти девочка, с нежным румянцем смущения на щечках. Она сняла шапку и белокурые коротко подстриженные волосы красиво обрамляли ее круглое личико с темными глазами и курносым носиком.
«Батюшки, — подумал Жора. — Вот так фунт с походом! А я ее все "шкет", да "шкет"! Нечего сказать, отличился… Как же это я не разглядел девчонку?! Надо извиниться!»
Он неловко взял из ее руки деньги и начал извиняться. Но девушка робко сказала: «Я так одета»
Тут, к счастью, началось кино. На экране разворачивалась история любви гордого и надменного аристократа, прославленного адмирала лорда Нельсона и простолюдинки Эммы с авантюрной судьбой, прошедшей необычный путь от лондонской панели до положения законной жены престарелого лорда Гамильтона — английского посла в Соединенном королевстве Сицилии и Сардинии на юге Апеннинского полуострова (теперешней Италии). Необыкновенная красавица с замечательно изящной фигурой без памяти влюбилась в тщедушного, одноглазого, израненного Нельсона и сумела стать ему верной подругой и помощницей. Когда Нельсон был смертельно ранен в морском бою при Трафальгаре, Эмма Гамильтон была сломлена, не вынесла такой потери и быстро спилась.
Роль Эммы Гамильтон исполняла одна из лучших, если не самая лучшая актриса английского кино Вивьен Ли. Вместе с Лоуренсом Оливье в роли Нельсона, при блестящей режиссуре Александра Корда Вивьен Ли сыграла одну из своих лучших ролей. Зрители были потрясены силой ее любви и безмерным горем после трагической гибели любимого человека. Любовь — везде любовь, а горе — всегда горе. В один из самых трагичных моментов фильма незаметно для себя Жора и его соседка схватили друг друга за руки и уже не отпускали до конца фильма, Когда же в зале зажегся свет, то они смущенно глянули друг на друга и руки их разжались…
Они вышли из кино, и Жора понял, что ему уже не хочется «прорываться» в «Капернаум», и тем более встретить там девицу Ляльку. Надо было также загладить перед «шкетом» допущенную бестактность. Времени на раздумья не было, и Жора, даже как-то неожиданно для себя, спросил:
«Куда вас проводить, девушка?» Девушка смутилась и ответила, что провожать ее не надо — она живет очень далеко. «Ну, а все-таки?» — нажимал Жора. И вдруг он услышал робкое: «Я живу в Росте, товарищ лейтенант, это очень далеко отсюда. В Мурманск я попала случайно, по работе».
«Вот это здорово! — вскричал Жора. — Я ведь тоже живу в Росте на базе подплава! Так что берем ноги в руки и домой!»
Идти зимой пешком из Мурманска в Росту — удовольствие небольшое: холод, резкий ветер, темень. Но Жоре с девушкой все это было нипочем. Сразу после выхода из города Жора обратился к спутнице: «А что это мы так официально обращаемся друг к другу: "девушка", "товарищ лейтенант". Что, у нас имен нету, что ли? Давайте познакомимся?»
— Меня зовут Фрося, Ефросинья.
— А меня — Жора, Георгий. Правда, мама зовет меня Герой, но ребята на лодке возражают. Говорят, что Гера — это сокращенно от Герасима. А почему вы, Фрося, все время на руки дуете?
— Я забыла на работе рукавицы, руки немного мерзнут.
— Ну, этому горю мы враз поможем. У меня руки никогда не мерзнут, а перчатки с собой.
Жора сунул руку в карман канадки и вдруг нащупал там, кроме перчаток, еще какой-то пакет. В пакете оказалось два бутерброда с колбасой и два — с тресковой печенью!
— Ура! — заорал Жора, изрядно перепутав Фросю,— Не имей сто рублей, а имей сто друзей! Друзья знали, что я еду в Мурманск и подсунули мне на всякий случай еды! А я все думаю, что мне сейчас хочется? Оказывается, закусить!
Действительно, на аппетит Жоре жаловаться никогда не приходилось. Но он сообразил, что Фрося, наверняка, не обедала и есть хочет больше него.
— Сначала согреем руки, а затем перекусим, — заявил Жора, вынул перчатки и отдал их Фросе.
Немного подождав, он протянул Фросе два бутерброда, остальные положил один на другой и сразу откусил чуть ли не половину. Фрося таких подвигов совершить не могла, но бутерброды тоже исчезли довольно-таки быстро.
Идти стало веселей, ребята пошли быстрее, разговор пошел откровеннее. Жора рассказал ей, что его отец— механик МТС — на фронте, водителем танка, известий о нем давно не было; мать работает учительницей русского языка и литературы, любит петь и научила петь сына. Собирает по окрестным селам малоизвестные и неизвестные песни, припевки. Отец хорошо играет на гармони и приохотил к ней Жору. Но сейчас гармони у него нет, иногда берет гармонь у одного моториста на соседней лодке и тогда немного играет и даже поет.
Фрося рассказала, что она родом из рыбацкого поселка на берегу Белого моря. Отец незадолго до войны ушел в море и не вернулся. В поселке работы не было, и мать с Фросей и братиком Петрунькой переехала в Мурманск к старшей сестре, но та вскоре умерла, а за ней через полгода умерла и сама мать.
Сейчас Петрунька учится в первом классе, а Фрося работает на заводе маляршей. Петрунька учится хорошо и мальчик послушный, не балуется. За ним присматривают все, кто может, из живущих в общежитии стариков и старушек Конечно, тяжеловато, но Фрося надеется, что война скоро кончится и жить будет легче. Надеются на это и все девушки-малярши ее участка. Работать иногда трудно, особенно в зимний холод и на ветру. А Жору она видела издалека, когда в доке красили соседний корабль. Правда, в кино она его не сразу узнала.
Жора рассказал Фросе о том, что в последнем походе они утопили вражеский корабль и их наградили орденами и медалями. Командир лодки замечательный моряк, очень храбрый, но и строгий. Не любит разгильдяев и драит их до полного исправления. Иногда попадало и Жоре, особенно вначале, когда он только пришел на лодку из Училища и еще не освоился со своими обязанностями. Но сейчас все нормально и его даже наградили за боевой поход орденом Отечественной войны II степени.
За таким приятным разговором ребята незаметно для себя отмахали все шесть километров от Мурманска до Росты. «А ведь я примерно знаю, где ваше общежитие, оно почти у дороги на Ваенгу», — сказал Жора.
— Наверно, провожали кого-нибудь из наших девушек.
— Провожать-то провожал, да только не я, а один из моих краснофлотцев, — возразил Жора, — потом я его драил за опоздание. Вот он мне и сказал, где был да почему опоздал…
— Ну, если так…
— Давайте, я провожу вас до общежития, — сказал Жора, — время у меня еще есть.
— Пожалуйста. Будете точно знать, где был ваш опоздавший краснофлотец…
До, общежития они дошли быстро, оба молчали, Жора про себя думал: как быть? Если забежать к себе на базу, взять чего-нибудь из офицерского дополнительного пайка, то командир или старпом могут застопорить и послать на лодку готовить перископ к ремонту. Хотя до 24 часов он и отпущен, а все-таки… А с другой стороны, если Фрося пригласит к себе и, чего не дай боже, вздумает чем-нибудь угощать? Жора совершенно точно знал, какие «хлеба» сейчас могут быть у гражданских.
Где бы его ни приглашали в гости гражданские, кусок в горло у него не лез, все время думал, что его угощают последним, отнятым у себя. И это было, в общем, сильно похоже на правду.
Пока Жора обдумывал эту проблему, они с Фросей подошли к длинному одноэтажному зданию общежития. Фрося повернулась к Жоре и тихо сказала:
— Спасибо за то, что вы меня проводили и угостили…
— Вам, Фрося, тоже спасибо за компанию. С вами было очень весело возвращаться в Росту. Может быть, мы еще сходим с вами как-нибудь в кино?
— Не знаю, смогу ли я пойти.
— А почему не сможете? Ведь мы уже с вами были в кино?
— Это другое дело…, — тихо сказала Фрося.
— Ну, ладно, когда будет у меня свободный вечер, вы не будете возражать, если я загляну к вам и приглашу вас куда-нибудь?
— Хорошо…, — еще тише сказала она.
— Куда же мне идти, в какую дверь стучаться, — с улыбкой спросил Жора. — Не могу же я стучаться подряд во все двери и спрашивать, где тут Фрося?
— Мы живем в 17 номере…, — совсем тихо сказала она и скользнула в дверь общежития.
В раздумье Жора добрался до базы и, забрав с собой старшину группы и краснофлотца, отправился на лодку готовиться к ремонту перископа. К концу следующего дня перископ был в исправности, лодку вывели из дока и начали готовиться к уходу в Полярное. Двое суток незаметно пролетели в суете и только к вечеру Жора понял, что его гнетет. Он хотел повидать Фросю. Даже сам удивился, насколько сильно его желание.
Слава богу, его часть была полностью готова к отходу и он пошел к старпому.
— Николай Игнатьевич, можно мне отлучиться с базы на часик-полтора?
— Это еще куда?
— По личному вопросу, Николай Игнатьевич!
— А отход?
— У меня все готово, я уже доложил!
— Смотри, Георгий, если подведешь…
— Не подведу, Николай Игнатьевич!
— А куда собрался-то? Небось, сердечное дело?
— Тут рядом, в Росте…
— Ну иди, но не задерживайся. Так и быть, у тебя есть два часа.
— Спасибо, Николай Игнатьевич!
Жора пулей вылетел из помещения базы и в рекордное время достиг общежития. Несмотря на почти полную темноту в коридоре, он молодыми зоркими глазами разглядел на одной из дверей № 17 и постучался. Ему ответил старушечий голос «Заходи, заходи, у нас не заперто».
В комнате у стола сидела старушка и мальчуган. Жора догадался, что это и был Петрунька. Старушка кормила Петруньку кашкой с небольшим кусочком хлеба и совсем крошечным кусочком трески. Рядом стояла кружка с кипятком. Заварки не было, как и сахарницы.
— Здравствуйте, бабушка,— поздоровался Жора, — а где же Фрося?
— Фрося скоро подойдет, она еще на работе… А ты что же это, — помолчав, вдруг сказала старушка, — обещался, а сам не идешь? Она ведь тебя ждет!
— Как это ждет, бабушка! Откуда это видно?!
— А это тебе не видно, Ты еще молодой да глупый… А я так вижу — приходит она вечером домой, молчит и все на ходики глядит — осталось ли еще время, когда ты можешь прийти…
«Действительно, дурак я дураком! — с горечью подумал Жора. — Ведь мог бы в конце концов выкроить время и забежать к ней».
— Да ведь я, бабушка, звал ее пойти в кино; так она не захотела, — пытался оправдаться Жора.
— И опять же ты выходишь глупый, — сказала вредная бабка, — посмотри на себя, какой ты нарядный — в форме, с золотыми погонами и пуговицами, да еще при крестах. А у нее? Из старого платья она выросла, материны платья и пальто ей велики, свое пальто она отдала Петруньке в школу бегать! Ты весь в золоте, а она в стеганых портках! Что же, по-твоему, ей не совестно?! Раскинь умом-то! Не хочет она тебя-то позорить!
И опять защемило сердце у Жоры, да так, что он сам диву дался! С чего бы это такая чувствительность? Но в этот момент хлопнула дверь и вошла Фрося.
Бабка тут же засуетилась, подхватила кружку с кипятком и скомандовала Петруньке:
— Пошли, касатик, ко мне чай пить. У меня есть для тебя кусочек сахару, и я расскажу потом новую сказку.
Петрунька, услыхав о сахаре и новой сказке, мигом шмыгнул в дверь, а за ним поспешно вышла и сама бабка…
Фрося ничего не сказала, но ее взгляд сказал ему больше, чем сто пламенных речей. Наконец-то она дождалась — он пришел! И Жора все и сразу понял…
Она ничего не говорила, только слушала сбивчивые слова, рвавшиеся из самого сердца лейтенанта Жоры. Он и сам не очень хорошо понимал, что он говорит, но он видел, что сердце ее раскрылось для него и оба их сердца бьются вместе, как одно большое, и разлучить, разделить эти сердца уже невозможно.
Пролетел час как одно мгновение. Жоре надо было уходить. Он сказал Фросе:
— Как только вернусь с похода, мы поженимся. А сейчас я тебе достану денег, купи себе платье и пальто. И не отказывай мне в этом, я тебя очень прошу. Ты моя невеста, и я обязан о тебе заботиться. Я постараюсь еще раз забежать до ухода лодки в Полярное. Из Полярного я напишу матери и сообщу о нашей свадьбе. Она тебя полюбит. Дай свою фотокарточку.
Он ушел. Она сидела и молчала, прислушиваясь к затихавшему звуку его шагов в длинном коридоре. Потом еще долго сидела, боясь пошевелиться и потревожить полноту своего счастья…
Лодка ушла в Полярное. Жора все-таки успел заскочить в общежитие, но Фроси там не застал — она была на работе. Он отдал деньги и мешок с продовольствием бабушке, заодно узнав, что ее зовут Лукерья Амосовна. Она ему сказала:
— Не боись, Егорушка, все произведем в самом лучшем виде. Фросенька твоя — девка умная да послушливая. Ворочайся с войны, а мы здесь все обладим, сготовим на свадьбу-то.
— А вы, Лукерья Амосовна, примите от меня в знак уважения этот шоколад.
— Ах и хитер же ты, паря, недаром нашу скромницу завлек; знаешь, как уважить и старуху. Я этим щиколатом и Петруньку угощу.
Пока лодка готовилась к выходу в море, Жора написал матери о своем намерении жениться и послал в письме фотографию Фроси. Написал также письмо Фросе. Письмо вышло на удивление длинным. Писал, писал и никак не мог остановиться, чуть ли не до самого отхода лодки в море. Еле успел отдать письмо на отправку. Получил он и письмо от Фроси. Фрося писала, что любит его и ждет его приезда. Письмо было написано на маленьком листочке замечательно четким почерком первой школьной ученицы. Жора спрятал письмо во внутренний карман рабочего кителя и перечитывал его не меньше десяти раз в день. Чуть не схватил за это чтение «фитиля» от старпома. Как официально выразился строгий старпом: «За чтение на штурманской вахте посторонних гражданских документов».
Поход прошел успешно. На четвертый день акустик доложил вахтенному командиру о шуме винтов группы кораблей справа по носу. Лодка развернулась вправо и пошла на шум. Шум все усиливался, через полтора часа командир объявил торпедную атаку и, подняв перископ, увидел большой конвой, корабли которого охраняли два огромных транспорта. Наметив цель, командир крикнул:
— Цветков!
— Есть, товарищ командир!
— Записывайте!
И командир быстро стал диктовать данные обстановки для расчетов торпедной атаки. Жора также быстро наносил обстановку на карту — дистанцию до главной цели, ее курс, примерную скорость, расположение другого транспорта, кораблей охраны. Акустик громко докладывал пеленга на цель и ближайшие корабли охранения. С каждым поднятием перископа и докладом акустика картина двигалась и становилась более подробной. Противник пока лодки не обнаружил, и командир маневрировал, стараясь занять наиболее выгодную позицию для успешной торпедной атаки. Наконец лодка пришла в точку залпа, командир скомандовал;
— Аппараты, товсь!
Все в лодке замерло. Цель наползла на перекрестие нитей глазка перископа, и командир скомандовал:
— Пли!
Лодка заметно вздрогнула — пошли торпеды. Командир опустил перископ.
— Лево на борт; боцман, ныряй на 40 метров!
— Товарищ командир, слева берег в 15 кабельтовых,— торопливо доложил Жора.
— Вот и хорошо! Они нас будут искать в море, а мы будем около берега. Как глубина?
— Глубина 150-200 метров, берег приглубый.
— Вот и хорошо!
И снова тишина. Вся команда слушает. И вдруг четко слышны 2 взрыва. Об этом докладывают из всех отсеков и акустик
— Штурман, дайте курс вдоль берега против движения конвоя!
— Курс 272°, товарищ командир!
— Ложиться на курс 270°! Как глубина?
— По карте 180 метров, товарищ командир!
— Вот и хорошо! Эхолот не включать! Малый вперед! И вдруг тишина за бортом взорвалась десятками взрывов. Корабли конвоя пришли в себя и начали ожесточенно бросать бомбы, пытаясь нащупать и уничтожить лодку, которая потихоньку кралась вдоль берега, обходя конвой. Командир хотел поднять перископ, чтобы увидеть результат атаки, но корабли конвоя метались и бомбили по всем направлениям. Такое «любопытство» (т. е. желание лично убедиться в результативности атаки) могло дорого обойтись лодке, и командир со вздохом отказался от своего намерения.
Район бомбежки все более отдалялся и наконец разрывов не стало слышно. Лодка всплыла, доложила в штаб о конвое и атаке и получила приказ вернуться в базу.
Возвращение в базу прошло благополучно, всего два срочных погружения от самолетов, уклонение от атаки вражеской лодки и три встречи с плавающими минами. Об успешности торпедной атаки командир точно не знал и салютовать не решился. Но встречавший лодку Командующий флотом прямо на пирсе поздравил командира и экипаж с боевым успехом — разведка донесла, что один из огромных транспортов был утоплен. А на этом транспорте везли 30 тысяч полушубков для горных егерей фашистской армейской группы на Севере Норвегии. Так одна подводная лодка одним торпедным ударом оставила без зимней одежды фашистскую армию на Севере, где зима длится, как говорили, одиннадцать месяцев, а остальное время — осень.
Сразу же по приходе лодки Жора отправил в Росту с оказией письмо Фросе с указанием — готовить свадьбу, а заодно передал и мешок с консервами и прочей провизией, которую ему удалось организовать с помощью друзей. Однако возможность его отъезда в Росту была вначале под большим вопросом.
Разговор со старпомом вышел тяжелым:
— Николай Игнатьевич, как бы мне взять отпуск на 3 дня по личному вопросу…
— Какой еще отпуск! Сейчас?!
— В Росту. Я жениться должен…
— Должен или хочешь? Ха-ха-ха… Это разница!
— И хочу, и должен…
— Георгий, ты серьезный человек, а просишь невесть чего… Сейчас первое дело отчеты, а затем осмотр, проверка и профилактический ремонт материальной части и подготовка к новому походу. Вот как стоит у нас задача! Кто за тебя будет работать, служить? Не могу я тебя пустить!
— Николай Игнатьевич, я отчеты все сделаю, мне помогут ребята — друзья штурмана с других лодок Что касается материальной части, то она в порядке. Да я уже разговаривал со штурманом дивизиона, — он согласился как следует проверить матчасть и подготовить ее к походу.
— Черт его знает, Цветков, вечно с тобой какие-то проблемы. Какая сейчас, к черту, женитьба?! Ну, ладно, это дело не мое. Но все равно я разрешить тебе отпуск не могу. Разрешаю обратиться к командиру. Возражать не буду.
— Большое спасибо, Николай Игнатьсвич!
— Давай, давай, иди к командиру. Как он еще глянет на это дело, на твою женитьбу!
И Жора пошел к командиру. К его удивлению командир его встретил совершенно иначе.
— Вы, Цветков, все хорошо обдумали? Я спрашиваю потому, что это очень серьезный шаг в жизни, а некоторые иногда торопятся и потом долго об этом жалеют…
— Нет, товарищ командир, я об этом не пожалею. Мы любим друг друга. Она хорошая.
— Ну что же, жизнь не остановишь даже во время войны. А вы матери написали, что хотите жениться?
— Написал, Прокофий Лукьянович, и даже фотокарточку послал. Жду ответа. Но я не сомневаюсь, что мать согласится. Она мне верит.
— Про отца известно что-нибудь?
— Пока ничего, Прокофий Лукьянович.
— Ну что же, Цветков, оформляйте отчеты и поезжайте. Штурман дивизиона со мной разговаривал. Он согласен вам помочь и лично сделает все, что нужно. День отъезда и срок прибытия согласуйте с Николаем Игнатьевичем. Желаю веселой свадьбы и счастливой жизни с молодой женой. Передайте ей мои поздравления. Впрочем, я это напишу.
— Большое вам спасибо, Прокофий Лукьянович, обязательно передам!
Жора вылетел из каюты командира на крыльях счастья и помчался докладывать старпому об итогах разговора. Он еще не успел и рта раскрыть, как старпом сказал:
— Мне все ясно! Ты, Георгий, прямо сияешь, как масляный блин. Это с одной стороны. А с другой — мне командир уже позвонил. Теперь все зависит от тебя. Я задерживать не стану, а не то твоя невеста, не дай бог, найдет кого-нибудь другого, пока ты будешь колупаться! Ха-ха-ха. Ладно, не лезь в бутылку, ты же видишь, что я шучу. Кстати, о бутылке. Чем ты будешь гостей-то угощать? Есть у тебя какие-то продукты? Или хотя бы соображения.
— Мне друзья уже накидали мешок, Николай Игнатьевич, когда узнали о женитьбе!
— Друзья это, конечно, хорошо. Тут от похода тоже осталось кое-что. Я тебе часть отдам, ясно? Ну, а насчет бутылки я тебе ни сказать, ни намекать не могу ввиду моего служебного положения. Думаю, ты и сам сообразишь!
— Большое спасибо, Николай Игнатьевич, кое-какие соображения уже есть!
— Ну, вот и действуй! Когда будешь готов, доложи и езжай! У тебя будет трое суток. Гуляй! Жалко, что я не смогу быть. Давно уже не был на свадьбах…
Свадьба удалась на славу. Крепко помогли инженер-механики дивизиона, которые выделили толику спирта (так сказать, «для протирки оптических осей»). Часть спирта удалось обменять в Мурманске на мешок свежей (даже не мороженой, не консервированной и не сушеной) картошки, из которой в двух видах — отварной и жареной — вышел гвоздь программы свадебного стола. Даже удалось достать немного луку — к селедке и для жареной картошки с тушенкой. Плюс несколько банок заграничных деликатесов, тресковой печени, рыбных консервов. В общем, стол был не то что бы богатый, но обильный. Не хватало только хлеба ну и, конечно, не было пирогов. Правда, приглашаемым гостям намекнули, чтобы они с собой захватили хлеба, но гости, люди дошлые, зная обстановку, сами пришли с хлебом.
Стол поставили в коридоре общежития. Всю подготовку возглавила бабушка Лукерья Амосовна. Она же предупредила соседей о готовящемся событии и пригласила к столу. Угощение готовили, накрывали стол и расставили посуду женщины общежития и подруги Фроси с участка. В ЗАГС жениха и невесту сопровождали четверо друзей Жоры — лейтенанты с лодок, стоявших на ремонте в Росте, а также начальник малярного участка Семеныч, заядлый гармонист-любитель, всю дорогу игравший знакомые марши и мелодии
Невеста в новом платьице и жених при полном параде расписались о вступлении в брак и процессия двинулась обратно. На пороге общежития молодых встретила Лукерья, поздравила и перекрестила обоих, чем привела комсомольцев в немалое смущение. Тут же все сели за стол и началось свадебное гулянье. От имени начальника завода молодых поздравил Семеныч, а один из друзей жениха крепыш лейтенант Петя звучным басом зачитал поздравление командира лодки и шуточное приветствие от морского бога — Нептуна, чем вызвал было смятение у бабушки Лукерьи. Он же, единодушно избранный тамадой, поднял первый тост за здоровье и счастье новобрачных и, так сказать, «открыл навигацию».
Гости дружно выпили за молодую семью крепко разведенного спирта и с большим аппетитом приступ закуске. Уж чего-чего, а аппетита у всех хватало даже с избытком! Угощать и упрашивать никого не надо было. Молодые сидели во главе стола. Слева от Жоры сидел Семеныч с гармонью, а дальше — «тамада» Петя. Справа от невесты сначала сидели ее подруги, но по строгой команде тамады их быстро рассадили, посадив между ними друзей Жоры — лейтенантов. И друзья, и подруги с удовольствием подчинились такой «строгой» команде, и друзья тут же начали ухаживать за подругами, обеспечивая их закусками и вовремя подливая вина.
Но друзья не остались в долгу — они немедленно подсадили Пете одну из самых бойких подруг. На шуточные возражения Пети, что он слишком занят обязанностями «тамады» и не сможет должным образом ухаживать за соседкой, та очень энергично ответила, что она напротив, сама будет ухаживать за Петей и обеспечит его должным образом и закуской, и вином. «Инцидент» был, ко всеобщему смеху и удовольствию, улажен, и веселье пошло дальше.
После нескольких тостов к Семенычу вдруг подошла одна из соседок и что-то прошептала ему на ухо. Семеныч пошептался с тамадой и кивнул соседке головой.
Она вошла в одну из комнат и вскоре вернулась, неся с cобой гармонь.
Подойдя к Жоре, она подала ему гармонь, и Жора ахнул от радости: это была такая же гармонь — трехрядная «ливенка» — любимая гармонь его отца и его самого.
Взяв в руки гармонь, он пробежался по ладам и сказал, что хоть пальцы и не те, что были, но он сыграть попробует. Семеныч шепотом сказал ему, что гармонь мужа соседки, слесаря, погибшего полгода тому назад на заводе при очередном налете на Мурманск фашистской авиации.
Уже много было сказано тостов и поздравлений, гости уже поднасытились, когда Семеныч пошушукался с Петей и Жорой и вдруг заиграл самую морскую из всех морских песен:
«Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали»,—
зазвучал густой задушевный бас тамады Пети, и тут же к нему присоединился вторым голосом мягкий баритон Жоры и вступила в подыгрыш «ливенка».
«Товарищ, мы едем далеко,
Подальше от нашей земли».
Запел весь стол эту самую душевную и самую грустную морскую песню…
«На палубу вышел, сознанья уж нет,
В глазах у него помутилось,
Увидел на миг ослепительный свет,
Упал. Сердце больше не билось…»
Весь стол пел эти знаменитые строки и всей душой гости переживали тяжелую морскую службу.
«Напрасно старушка ждет сына домой,
Ей скажут, она зарыдает»,—
снова запевали звучный бас и баритон и стол снова подхватил песню:
«А волны бегут от винта за кормой,
И след их вдали пропадает».
Таково было действие песни, что гости, знавшие морскую службу не понаслышке, поневоле загрустили, а Фрося, сама того не замечая, ухватила и крепко держала руку своего молодого мужа.
«А чего это вы все пригорюнились, — вдруг вскричала бойкая соседка Пети. — Тоже, нашли место горевать — на свадьбе! А ну-ка, Иван Семеныч!» — и она звонким голосом запела веселую лихую героическую песню:
«По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед,
Чтобы с бою взять Приморье,
Белой армии оплот».
И весь стол радостно грянул замечательную победную песню о дальневосточных партизанах, разгромивших и изгнавших с нашей земли и белогвардейскую нечисть, и иностранных захватчиков. Обе гармони наяривали с переборами во весь дух, а стол гремел:
«Разгромили атаманов,
Разогнали воевод,
И на Тихом океане
Свой закончили поход».
«После такой песни грех не выпить»,— сказал тамада Петя и пригласил всех налить себе вина. И тут внезапно слово взяла бабушка Лукерья:
«Дорогие мои ребятки Фросенька и Егор! Уж как я рада за вас, так и сказать-то нельзя. Как это, к вашему счастью, вы нашли друг друга, не иначе, как промысел божий. Уж так-то тебя, Фросенька, судьба долила. И отец у тебя погиб по морскому рыбацкому делу. И мать умерла от злой болезни. А вот теперь у тебя любимый муж Егор. Совет вам да любовь. Дай бог вам, ребята, скореича побить этих анафемских фашистов, чтобы жить в мире да детишек нянчить. Спаси вас бог». Она перекрестила молодых и даже выпила рюмку, давно стоявшую перед ней.
За такой тост уважаемой старухи все дружно выпили и пошел общий разговор «за жизнь». Молчала только одна Фрося. Она безотрывно глядела на Жору, и ее глаза сияли такой полнотой нежности, любви и счастья, что и добавлять было ничего не надо. То одна, то другая подруга, поглядев на Фросины глаза, начинала тихо плакать, как от радости за ее счастье, так и от того, что шла война, утекала жизнь…
Но нашлась среди гостей одна разбитная деваха, которая шепнула соседке:
— Везет же этой Фроське. Такая скромница, такая молчунья, а только раз съездила в Мурманск и сразу привезла оттуда такого жениха…
— А ты не кидайся на первого встречного, на кого ни попадя…, — сурово ответила ей соседка.
— Так ведь жить-то хочется…
— Разве это жизнь!? Тоже сказала…
— А чего это мы сидим, сидим за столом? — сказал вдруг тамада. — Сколько можно! Давай, Семеныч, вальс…
Отдохнувший Семеныч с удовольствием заиграл вальс, и все молодые, повскакав со своих мест, закружились в вальсе. А Семеныч играл и играл все быстрее, пока не уморил всех танцующих. Когда все уселись за стол, налили по команде тамады по чарке, вдруг кто-то вспомнил:
— А что это мы просто так пьем? Горько!
И тут все загалдели вразнобой: «Горько, горько!» Первый раз за вечер молодые поцеловались. Некоторое время Жора сидел, задумчиво перебирая лады ливенки, и вдруг обратился к тамаде:
— Петя, я хочу спеть любимую песню отца!
— Давай, Жора, а она не грустная?
— К сожалению, грустная… Но отца!
— Ну, ладно, давай!
И Жора тихонько заиграл вступление. Семеныч тут же встрепенулся и повел аккомпанемент. Все притихли. Мягкий баритон Жоры грустно. запел первые строки одной из самых знаменитых русских песен:
«Когда я на почте служил ямщиком,
Был молод, имел я силенку».
И тут вторым голосом вступил в песню бас Пети:
«И крепко же, братцы, в селенье одном
Любил я в ту пору девчонку».
Дуэт хороших голосов задушевно рассказывал печальную историю любви неизвестного ямщика:
«Сначала не чуял я в девке беды,
Потом задурил не на шутку,
Куда ни поеду, куда ни пойду,
А к ней загляну на минутку».
И с силой зазвучал дуэт, выпевая последние строки трагического конца любви.
«Под снегом лежала там, братцы, она,
Закрыв свои карие очи…
Налейте, налейте скорей мне вина,
Рассказывать больше нет мочи…»
Понурились мужики, вытирали слезы женщины. На щеках бабушки Лукерьи зажглись огоньки старческого румянца, она сидела глубоко задумавшись, глядя вниз и ничего не видя, и рукой незаметно для себя ерошила волосы на головенке Петруньки, сидевшего рядом с ней около банки с консервированными яблоками.
Но тамада знал свое дело и не дал народу долго грустить. Вдруг Семеныч грянул развеселую озорную песню:
«Тесть на теще капусту возил,
Молоду жену в пристяжке водил».
И кто-то, явно перепутав все на свете под хмельком, заорал:
«Калинка, малинка моя.
В саду ягода малинка моя…»
— Семеныч, давай лучше краковяк, — скомандовал тамада.
Мигом выстроились пары и понесся лихой краковяк Парни топали ногами с такой силой, что ветхий пол коридора трещал, на столе тряслась, дребезжала и звенела посуда, даже, казалось, старый барак вздрагивает на ветхом фундаменте.
— Пойдем, потанцуем краковяк, — весело сказал Жора молодой жене, — а то мы засиделись тут с тобой…
— Я не умею, — тихо сказала Фрося…
Но веселье уже шло к концу. Закуски и вина осталось на один-два тоста. Завтра нужно было идти на работу. Да и гости уже наплясались, голоса подохрипли. Гости постарше потихоньку ушли, осталась одна молодежь, бабушка Лукерья и несколько женщин, собиравших посуду. Тамада Петя с лейтенантами и девчатами поднял последний тост за молодых, и все выпили «на посошок», Собрался уходить и Семеныч. Он снова пошептался с Петей, тот кивнул головой и молодежь дружно запела недавно появившуюся, но уже широко известную песню:
«Прощайте, скалистые горы,
На подвиг Отчизна зовет!
Мы вышли в открытое море,
В суровый и дальний поход.
А волны и стонут, и плачут,
И бьются о борт корабля.
В далеком тумане растаял Рыбачий—
Родимая наша земля!»
Молодежь вышла из общежития, и замечательная песня величаво плыла в темном морозном воздухе Росты, постепенно утихая и расплываясь в разные стороны — лейтенанты провожали подружек Фроси по домам.
Петрунька уже давно крепко спал на своем матрасике. Бабушка Лукерья сказала Жоре:
— Ну-ка, Егор, перенеси Петруньку в мою горницу.
Жора подхватил Петруньку вместе с матрасиком и перенес его на бабушкин сундучок Он вернулся, и они с Фросей остались одни…
Подводная лодка не вернулась с моря. Вчера лодка вышла на очередной сеанс связи и командиру было передано приказание — идти на перехват большого конвоя, шедшего в Варангер-фиорд. Получение приказа лодка подтвердила и больше связи с ней не было.
Разведгруппа, в свое время заброшенная на берег Варангер-фиорда, сообщила в Штаб о том, что конвой подвергся нападению, один транспорт был утоплен, Корабли охраны ожесточенно бомбили весь район. Видимость была плохая, разведчики видели только взрывы и пожар на транспорте и слышали взрывы глубинных бомб. Больше ничего разведка сообщить не могла. Прошло трое суток. Лодка на запросы не отвечала. Оставалось только предположить самое худшее — лодка не вернется.
Прошло еще трое суток. Наихудшие предположения стали явью. Лодка погибла, это стало очевидным. И штаб был вынужден приступить к тяжелой процедуре — докладу о гибели лодки вместе с экипажем. Была еще одна тягостная обязанность — осмотр и опись личного имущества погибших, рассылка их родным вместе с извещением о гибели.
Когда дело дошло до Жоры Цветкова, то возникло затруднение: с одной стороны, в штабе дивизиона лежало письмо его матери, а с другой — всем было известно, что Жора только что женился. Пришлось вскрыть письмо, из которого стало ясно, что мать еще не знала о факте женитьбы и только давала на нее согласие: Хоть и имущества было немного, но ситуация была деликатной. Командир дивизиона решил — написать матери извещение о гибели Жоры, сообщить о его женитьбе и попросить ее определить, кому отдать личные вещи Жоры. Так и было сделано — извещение ушло на родину Жоры.
Но оставалась еще одна нелегкая задача — как сообщить о гибели Жоры его молодой жене. Замполит разузнал, что на свадьбе был его подчиненный — лейтенант Петя и попытался поручить ему сообщить Фросе о гибели Жоры. Но Петя наотрез отказался, тем более, что он сам собирался жениться на той самой бойкой энергичной девушке, которая сидела рядом с ним на свадьбе. Тут же Петя про себя решил собрать у друзей немного денег для поддержки Фроси с Петрунькой на первое самое тяжелое время. К Фросе же приехал сам замполит.
До Фроси уже доходили какие-то неясные слухи о гибели какой-то лодки, но никто толком ей сказать ничего не мог. Ее сердце сжималось от предчувствия беды, но оставалась еще какая-то тень надежды, что предчувствия неверны. Когда же к ней вошел незнакомый офицер и представился начальником Жоры, то предчувствие беды вновь нахлынуло на нее, и ее бедное сердечко зажало с такой болью, что она поневоле сжала губы, чтобы не застонать. Она уже плохо слышала, что он ей говорил, и поняла только одно — Жоры больше нет на свете. Лицо ее закаменело от горя и стало белым. Замполит что-то еще говорил о сочувствии, о помощи, потом что-то сказал о вещах Жоры, но она его не поняла совсем и не заметила, как он ушел. Затем пришла бабушка Лукерья, что-то говорила о боге, но Фрося не слышала и ее. Так она просидела до утра, а утром машинально собралась и пошла на работу. Семеныч ее прогнал с работы и велел одной из навзрыд плачущих подружек проводить ее домой и посмотреть за ней. Петрунька был все время у бабушки Лукерьи. На следующее утро она вновь пришла на работу и молча работала до самого вечера. Никто не слышал от нее ни одного слова и, что самое страшное, она не уронила ни одной слезинки.
Семеныч махнул рукой и сказал:
— Пусть уж лучше работает на народе, чем одна будет молча дома сидеть! Еще, не дай бог, додумается до чего-нибудь! ..
Она молчала еще пять дней и почти ничего не ела, хотя и ходила на работу. Наконец бабушка Лукерья не выдержала:
— Ты что же это, бабонька, себя таково-то изводишь? Ведь Егорушка-то твой глядит на тебя с небес и душа у него вся изболелась! Ведь ты, небось, Егорушкина дитенка под сердечком носишь, его надо будет рожать, да кормить, да растить! А ты себя, знай, изводишь, ничего не ешь да не пьешь! Тебя за это твой Егорушка никак бы не одобрил. Да и я не сегодня-завтра в домовину лягу, так кто за Петрунькой, твоей последней родней, присмотрит, а? Ведь ему еще расти и расти, а ты вон что над собой делаешь? Что о тебе на небесах твой Егорушка-то подумает? Не по-христиански все это!
Фрося подняла изумленные глаза на бабушку Лукерью, сидевшую перед ней на табуретке, и вдруг, упав на колени и уткнувшись в бабкину грудь, навзрыд зарыдала, сотрясаясь всем своим худеньким телом.
— Плачь, плачь, моя касатушка, — говорила бабка, гладя Фросю по голове,— самое сильное первое горе со слезами-то и выйдет! Плачь, плачь, бабонька.
Бабушка Лукерья и не подозревала, как она попала в точку. Фрося уже знала, что она беременна. Она поняла, что ее обязанности перед Жорой не кончились, наоборот, ей нужно жить для их дорогого ребенка, ребенка ее дорогого Жоры. Да и с Петрунькой еще будет много и много хлопот…
Тем временем в Полярное пришло письмо от матери Жоры. Мать просила командование дивизиона все вещи Жоры отдать молодой жене, а ей переслать только письма ее и отца к Жоре. Она не знала адреса жены Жоры и просила передать ей письмо, которое прислала вместе с письмом командованию. Мать писала Фросе о том, как она горюет о своем единственном дорогом сыне, как она волнуется за судьбу своего мужа, отца Жоры, о котором ничего не известно. Она просит Фросю стойко держаться под ударами судьбы, Сейчас очень многим нелегко в этой жестокой войне с фашистами. Она просит Фросю писать ей, и они помогут друг другу пережить потерю самого дорогого для них человека.
Замполит переслал Фросе это письмо и вещи Жоры и она долго плакала, перебирая их. Особенно тяжело было держать в руках «парадный» китель Жоры с орденом, в котором он был в ЗАГСе и на свадьбе, Она обо всем, даже о том, что у нее будет ребенок, написала маме. Просила у нее разрешения называть ее мамой. Ответ пришел и она долго плакала, читая его. Мать Жоры была рада и ребенку, и тому, что Фрося хочет ее называть мамой. Мать также написала, что у нес большая радость — получено письмо от отца Жоры, Он был тяжело ранен в бою под Сталинградом, его увезли в Оренбург и он долго лежал без сознания. Но сейчас дело идет на поправку. Скорее всего будет демобилизован по чистой и сможет вернуться домой. Пришло месяца четыре. Фросе уже стало тяжело работать маляршей и Семеныч перевел ее в конторку участка, взамен внезапно умершей учетчицы. Фрося своим аккуратным почерком первой ученицы записывала итоги работы участка, ежедневную выработку и планы на текущий период. И вдруг она получила письмо — к ней хочет приехать новая мама Светлана Петровна. Отец Жоры Тимофей Иванович уже был демобилизован и приехал домой. Хоть он еще не полностью оправился, но уже мог немного подрабатывать в сельской МТС на курсах, где обучал специальности молодых девушек и ребят — будущих механизаторов.
Светлана Петровна приехала с уже готовым намерением — увезти Фросю и Петруньку на родину — в небольшое вологодское село. Она тут же познакомилась и подружилась с бабушкой Лукерьей. Они обе отлично понимали друг друга, и бабушка Лукерья целиком поддерживала Светлану Петровну. Она говорила:
— Ты, Фросенька, слушайся теперь Петровну-то, она тебе мать богоданная. Езжай с ей, здесь тебе не медом намазано, суровая здесь, морозная сторона, а там, чай, полегче будет. С работой сейчас везде устроишься. Да и Светлана Петровна с мужем будут вот как рады. То никого у них не осталось, а тут тебе вдруг бог послал и дочку, и сына, да и внучка бог даст. Вот и будет у них такая-то радость! У них и хозяйство есть, коза хорошая, а тебе ведь скоро молочко вот как будет надобно! А на меня уже надежда плохая, чую я, курносая с косой вокруг меня ходит, и не сегодня-завтра бог меня приберет.
И Фрося с Петрунькой уехали в вологодское село.
Прошло еще 22 года. Умер Тимофей Иванович — сказалось тяжелое ранение. Но он успел передать сметливому и старательному Петруньке свои знания и опыт сельского механизатора и стал Петрунька Петром Антиповичем, главным механиком местной МТС.
Очень постарела Светлана Петровна. Она тоже помогла Фросе подготовиться к поступлению и одолеть заочно, курс наук в педучилище. И стала Фрося преподавательницей истории в школе Светланы Петровны.
Окончил школу и поступил в Училище им. М. В. Фрунзе сын Жоры, тоже Георгий. Он вернулся к Фросе уже лейтенантом Цветковым, поразительно похожим на своего отца, Лейтенант Цветков был назначен штурманом на новую подводную лодку и, проведя неделю с бабушкой и мамой, уехал служить на Северный флот.
Жизнь продолжалась.
