Тимофей Митрофанович и Сергей Николаевич — слесари парка электропоездов метро — с некоторых пор стали задерживаться на работе позже обычного. Оба сухощавые, невысокие, они походили на братьев. Только один — Тимофей Митрофанович — чуть постарше и чуть повыше, а второй — Сергей Николаевич — помоложе, поживее.

— Чего это они по ночам шарят в поездах? — удивлялись их товарищи по работе. — Никак, ищут клад в кожаных диванах?

И, встречая дружков, подмигивая, спрашивали:

— Ну как? Еще не нашли?

— Да пока нет… — смущенно говорил Тимофей Митрофанович и косился на шагающего рядом напарника. — Ты, поди, разболтал? — строго спрашивал он, когда они оставались одни.

— Да ты что, — обижался Сергей Николаевич. — Я думал, это ты не вытерпел…

Подозрительных разговоров в электропоездах с той памятной ночи им не довелось слышать, но зато среди работников метро разговоров было хоть отбавляй. Кто-то из депо побывал на суде, и об истории с пирожками знали все без исключения.

Друзья каждую ночь обходили вагоны, ведя производственные разговоры. Чтобы не спугнуть невидимок, они делали вид, что тщательно осматривают состояние обшивки на сиденьях. Но все безрезультатно: невидимок, о которых под большим секретом неделю назад рассказали им в милиции, не было. Как в воду канули.

Однажды, устав после тщательных и безрезультатных поисков, искатели «клада» присели на коричневый диван.

— Знаешь, Тимофей, какая мысль у меня вот уже несколько дней не выходит из головы?

— Ну?

— А ведь мы, должно быть, вспугнули птичек, и они теперь, может, спят себе спокойным сном… на другой линии.

— Правда твоя. Сергей. Ну, конечно, спят они сейчас, милые голубчики, да над нами посмеиваются: тоже, мол, сыщики в метро нашлись!

— Я вот что думаю: не сообщить ли об этом в милицию?

— Да, пожалуй, надо…

Слесари вышли из вагона и вдруг остановились: в соседнем поезде слышались знакомые голоса.

— Ты вот что, — шепотом сказал Тимофей Митрофанович, — беги звонить, а я тут покараулю.

Он подошел поближе к окну, из которого слышался довольно громкий разговор.

— Так он и не пришел?

— Нет. Целый день простоял я там на углу — все без толку.

— Понимаешь, мне кажется, что этот человек в сером пальто и есть Зеленобородый. Значит, надо следить.

— А как же он в Москве оказался?

— Вот этого-то я и не знаю. Но ведь раз он волшебник, значит, он, наверное, может как-нибудь передвигаться. А если даже не он — все равно этот парень должен знать секрет: как из невидимок стать видимками. Помнишь, как он ловко из пузырька что-то выпил — и готово!

— Что же мы будем теперь делать? Есть хочется страшно. Хоть бы хлебца маленько… Может, домой нам поехать?

— Как же уехать, если Зеленобородый где-то здесь. Без него мы пропали. А потом, что мы скажем ребятам? Ведь это я их превратил в невидимок. И как это меня угораздило?

— Да, пожалуй…

— И потом, еще эти пирожки…

— Я уже подсчитал, нам нужно восемнадцать рублей, чтобы отдать долг Дарье Матвеевне.

— Стоп! Нас, кажется, подслушивают…

Тимофей Митрофанович, который приблизился к окну настолько, что его заметили, торопливо отскочил назад. Но было уже поздно.

— Паша! Надо уходить. Это что-то подозрительное.

— Хлопцы! — взволнованно сказал тогда слесарь. — Дело вот какое. Ваши родители беспокоятся о вас. Они прислали письмо в Москву, просят, значит, помочь найти Вадима Смирнова и Павла Кашкина. Это ведь вы, не правда ли? Вот я вам скажу сейчас приметы: Вадим Смирнов, ученик пятого класса, одиннадцати лет, волосы русые…

— Похоже, что я.

— Вот видите. Глаза серые есть?

— Есть.

— Нос прямой, над верхней губой родинка есть?

— Есть.

— Ну вот видите! Теперь Кашкин Павел. Волосы рыжеватые, глаза светло-карие…

— Кажется, есть.

— Рот большой, нос чуть вздернутый…

— Одну минуточку. Димка, у меня, что, и вправду большой рот? Нет, здесь ошибка. Что значит большой рот? У меня самый нормальный, можете посмотреть сами.

— А нос чуть вздернутый и подбородок круглый — уже менее уверенным тоном спросил Тимофей Митрофанович. — Это есть?

— Так точно! Все на месте!

— Вы тут вот, хлопчики, горевали о еде. Может, поедем ко мне? Поедите, поспите как полагается, досыта. А? Я живу за городом. Может, слышали — Расторгуево? От Павелецкого вокзала рукой подать. Не слышали? Ну ничего, что не слышали. Стало быть, у вас все впереди.

— Спасибо вам, но только нам нельзя к вам ехать.

— Почему же?

— А вы нас отправите в милицию.

— Зачем же обязательно в милицию? А потом, если вы люди честные, так чего вам милиции бояться? Она, наоборот, помочь в беде может. Это не про вас ли пропечатали в газете, что вроде девчонку из-под машины спасли, Марусю Логинову.

— Было такое.

— Ну вот видите, — оживился слесарь. — А ведь она, Марусенька, начальнику городского-то управления милиции дочкой приходится. Полковнику Логинову. Вот оно как. Так что в случае чего прямо к Логинову, Василию Михайловичу. Он уж вас в обиду не даст.

— А далеко это Расторгуево?

— Дом-то мой? Да нет, недалечко. Минут сорок езды. А то и меньше.

— Может, поедем, а, Димка?

— Ну хорошо. Мы поедем. Спасибо вам большое.

Сергей Николаевич вернулся через несколько минут и застал своего напарника в обществе ребят. Об этом можно было догадаться по оживленному разговору, который слышался из вагона.

— Значит, вы были знакомы с Зеленобородым? — с недоверием спрашивал мальчишеский голос.

— Да вот так, как сейчас с тобой разговариваю, так разговаривал с ним.

— Вот здорово! Нам, Димка, просто повезло!

— Все равно до утра ждать электрички. Может, расскажете нам про Зеленобородого? — попросил Вадим.

— Ну что ж, это можно, — согласился Тимофей Митрофанович. — Благо времечко есть. Отчего и не вспомнить, что было да чего и не было.

Старик почесал в затылке, хитро улыбнулся — одними глазами — и начал издалека…

ПЕРВАЯ ЛЕГЕНДА О СТАРИКЕ-ОЗОРНИКЕ

Давно это было, недавно ли. А только жил да поживал на свете паренек один. Кузьмой его звали. Ну, кто и Кузькой назовет — тоже не обижался. Он ведь сам-то любого мог обозвать как угодно. Озорник был — свет таких не видывал. Бывало, девчонки на вечерку соберутся, а он чертом обрядится да и давай их за косы-то дергать. Другая и знает, что это Кузька развлекается, — да все одно страшно. Черт — черт и есть. Верили тогда люди во всякую чепуху.

Ну, завтра, конечно, все срамят, проклинают Кузьку, а он нет чтобы повиниться, исправиться там. Он еще какую проказу выдумает, да похлеще первой. То двух коров хвостами свяжет и стеганет их крапивой, то скамейку подпилит, сядут на нее старухи посумерничать — хлоп на землю. Одним словом, озорник, и только.

Ничего сделать не могли с ним. Собрались раз старики и промеж собой говорят: «Надо, мол, его проучить разок-другой. Да так проучить, чтоб он озоровать-то бросил». Долго думали. День думали. Ночь думали. Еще ночь с днем прихватили. И придумали наконец.

Вот, однажды Кузьма снова пришел на вечерку, распугал девчат. А одна не боится его вроде. Стоит себе, семечки пощелкивает. Кузька даже удивился, что за смелая за такая. Вот я тебя, мол, крапивой сейчас. Сорвал крапивы да к ней, значит. Да и очутился в яме. Бился он, бился, а выбраться не может. Ну, ночью кое-как вылез, ушел домой.

А только учеба-то впрок ему не пошла. Хуже прежнего стал шуметь по селу, девушке этой просто проходу не дает. Однажды поймал да и привязал косами за дерево. А в одном доме окна и двери ночью заколотил. Люди выйти хотят, ан не тут-то было.

Разозлились люди на озорника — сил нет. Снова собрались старики. День с ночью думали, еще день с ночью, да еще третьи сутки прихватили. И придумали наказание Кузьке. Поймали его всем селом вечером, в мешок завязали да и понесли на берег озера. У нас за селом озеро широкое, берега круты. Я ведь сам-то родом тоже из Сибири. Вот бросили Кузьку в озеро и пошли. Пришли домой и говорят: «Ну, все! Был Кузька — да не стало. Некому больше озоровать».

А Кузька-то, верите не верите, лежит себе на дне озера и думает: «Куда это я попал?» Выбраться из мешка все же не может. Чувствует, худо дело. Сперва было катался, бился, потом примолк. Вдруг слышит рядом снаружи голос, хитрый, старушечий:

— Что, сынок, попался?

— Попался так попался, — отвечает Кузька.

— Хочешь, выручу?

— Хочу.

— Только уговор: за выручку ты отдашь то, что у тебя есть, а я тебе — то, чего у тебя нету.

— Ладно, — согласился Кузька, а сам подумал: «У меня в карманах ничего вроде ценного нет, а у старухи и подавно. Так что баш на баш и выйдет. Да и обмануть старуху завсегда можно».

Исчезла старушка А Кузька все лежит в мешке да лежит. Час прошел, другой, третий пошел. Кузьке тошней тошного стало.

Вдруг опять голос снаружи:

— Лежишь?

— Лежу. А ты что не выполнила обещание? Развязывай мешок скорее, старуха!

— Я, во-первых, не старуха, а во-вторых, это обещала тебе моя бабушка.

— Ну, все равно развязывай! Бабушка — дедушка!

— Давай сперва меняться.

— Опять меняться! Обалдели вы все, что ли?! Хватит! Развязывай, говорю!

— Ну, не хочешь — не надо. Лежи себе.

— Эй, эй! Постой! Чего торопишься? Не дает человеку подумать. Ну, куда ни шло — давай меняться, только выпусти меня отсюдова.

— Ладно, выпущу, только отдай мне то, что у тебя есть, а я тебе то, чего у тебя нет.

— Согласен.

И снова никого. «Что за чудеса? — думает Кузька. — Видимо, что-то у меня есть самое дорогое, ради чего они все стараются. Только что?» Думал, думал — ничего не придумал. Ан, вот опять кто-то подошел. Али подплыл? Не может ничего понять Кузька.

— Значит, меняешь? — Голос опять новый.

— Да, меняю, меняю! Вот привязались!

— А что на что меняешь?

— Будто не знаешь: что есть на то, чего нету.

В ту самую минуту мешок и раскрылся. Вылез Кузька и видите вода кругом — спереди, сзади, сверху. А снизу дно, усеянное мелкими камнями. И висят прямо перед ним в воде три темные тени. Вот одна опустилась на дно и превратилась в старуху. Из ушей и носа ее торчал мох, морщинистое лицо было похоже на кожуру грецкого ореха.

— А, золотой, молодой! — с ехидной улыбкой сказала водяная старуха. — Отдавай, что обещал.

— А я и не отказываюсь. — И Кузька выворотил карманы.

— Бери что хочешь! Старуха злобно засмеялась:

— Хитришь! Зачем мне всякое барахло! Молодость-то у тебя есть, а старости-то нет! Вот и подавай мне свою молодость, забирай мою старость.

— Э, нет, — сказал Кузька, укладывая в карман свое добро. — Так дело не пойдет!

И вдруг голос его стал хриплым, старческим, а старуха расправила плечи и стала молодой красавицей со злым взглядом зеленых глаз. Кузька взглянул на ее зеленовато-белые руки, которые стали теперь гладкими и нежными, а потом на свои и вскрикнул. Кожа на его руках обвисла и сморщилась. Поясницу заломило, скрючило ноги.

Тут опустилась вниз вторая тень — это был огромный черный таймень.

— Ну, Кузьма Озерович, давай меняться.

Кузька похолодел.

— Хватит, — несмело сказал он. — Я уже отдал все самое дорогое, что у меня было, — молодость свою отдал.

— Нет, милый дружочек, не все. И не самое дорогое. Есть у тебя человеческий облик, а нет облика рыбьего. Отдавай мне человеческий, забирай себе рыбий.

Открыл Кузька рот, чтобы ответить, а вылетел изо рта только писк. Хотел Кузька руками взмахнуть, а вместо рук у него плавники. А таймень превратился в молодого красавца со злым взглядом зеленых глаз.

— Пойдем, дорогая, — сказал он бывшей старухе очень любезно. — Мы тысячу лет ожидали этого дурака.

Кузька что-то кричал, бил хвостом и успокоился только тогда, когда кто-то постучал ему в бок. Кузька оглянулся. Рядом с ним плавал малюсенький плешивый старичок:

— Эгей, Кузька! Ты со мной еще не рассчитался!

— Да у меня же забрали все, — запищал Кузька и заплакал. И слез его не было видно — кругом вода.

— Нет, не все, — захихикал старик. — Не все, не все! У тебя еще остался твой длинный рост. Теперь он тебе не нужен. Какая разница: будешь ты большой рыбой или маленькой? А в обмен я сделаю тебя волшебником.

— Ну хорошо, — согласился Кузька. — Давай меняться…

Тимофей Митрофанович умолк.

— А дальше, дедушка, а дальше?

— А дальше будет в следующий раз, — ответил чей-то незнакомый голос.

Мальчики оглянулись в дверях вагона стоял лейтенант милиции. Это был Леня Фомин.