— А мне кажется, что люди, обладающие профессиональными знаниями о литературе, на порядок глубже, чем мы, понимающие ее предназначение, попадают в свое- образную ловушку. Они уже не могут отойти от сформированных когда-то стандартов такого понимания. Иначе и не может быть — ведь сформировали их такие же профессионалы. Это как компас, который вы держите закрытым, пока уверены, что идете на восток. Но стоит его открыть — увидите север. И ладно бы. Но беда в том, что небольшая часть этих действительно хороших специалистов монополизировала право формировать общественное мнение в этом вопросе, осознавая широкую палитру своих знаний о литературе, их глубину. Одни — выдавая "на гора" сами произведения, другие — критикуя их. И те и другие — отличные ребята. Большинство из них даже ставят нравственные ценности превыше всего. Профессионализм — их трагедия. Никогда они не увидят того, что видит взгляд простого человека. Никогда им не понять, почему он с упоением поглощает бульварное чтиво. А значит, никогда они не смогут направить усилия литераторов на преодоление человеком собственных слабостей и пороков. И быть бы ему вечно рабом, но… будущее литературы в руках и умах непрофессионалов.

— Да вас затопчут, забыв о нравственности, если вы заявите об этом открыто.

— Забьют молотками, заколотят. Сегодня. А через двадцать лет такое мнение никого не удивит, как и восход солнца. Скажу больше: будущее театра в руках "драматургов-дилетантов", как их сейчас называют. Так же как армия уже не в руках военных, а наука не в руках ученых. Хотя столетие назад было иначе. Просто подошла очередь и литературы. И такой, скажем, "боковой тренд" касается всех видов творчества, а не только искусства. Наша задача — поддержать его и не дать "профессионалам" свести на нет, как это бывало не раз в истории.

— Да ты поди начитался Эпштейна — "О будущем гуманитарных наук"?

— Не скрою. Перепил.

— "Методы безумия и безумие метода"?

— Угадал. Отличная работа!

— Так что же, опять революция? И опять из-за нас, как и сто лет назад?

— Получается так. Да и срок подходит.

— Тогда почему же вишню-то до сих пор выкорчевать не можем? Смотри — опять молодые побеги.

— Да черт с ней, с вишней. Ведь из-за нас же! Давай-ка выпьем.

— За Эпштейна?

— Не за Латынину же.

(Из разговора двух интеллигентных пьяниц)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Мальчик — пяти лет, наивен и искренен. В шортах, рубашке и в белых гольфах.

Убийца — спокойный и хладнокровный, в брюках и белой рубашке.

Марк Квитаний — римский полководец, легат, в одежде эпохи императора Тиберия. Иногда снисходительно позволяет себе шутить.

Раб — молчалив, считает, что понял недоступное другим, одет в перепоясанную тунику.

Мотоциклист — замкнутый, ничему не удивляется. Характер сильный. Одет в куртку и кожаные брюки, носит бороду и темные очки.

Сток — руководитель антарктической экспедиции. С интересом и некоторым удивлением наблюдает за окружающими, готов все обсуждать. Одет в белую рубашку с галстуком и джинсы.

Артур — член антарктической экспедиции.

Славка — свободен и раскован. Одет в камуфляжную футболку, голова очень аккуратно перевязана бинтом (для пижонства).

Леонардо — задумчивый старик, одетый в средневековую длиннополую одежду. Постоянно держит в руках книгу.

Маргарет — активно удивляется происходящему. Сначала считает все недоразумением. Одета современно, но строго. В руках красный маленький зонт.

Премьер-министр (далее: Премьер) — носит костюм без галстука. Считает все сном. Ничему не удивляется, активен.

Франсуа — крестьянин из Бургундии, в средневековой одежде. Боится всего, даже больше, чем надо. Подозревает, что ничего хорошего происходящее ему не сулит. Периодически хватает и взваливает на спину вязанку хвороста.

Джо Барроу — автор "Декларации независимости совести", одет в костюм и галстук. Самоуверен, надменен. В кулаке зажата большая роза.

Главный наци — одет в униформу, напоминающую нацистскую. Сидит, опустив голову, в руке жезл. Изредка поднимает голову, реагируя на некоторые реплики, иногда встает и чеканным шагом прохаживается по сцене. Часто бывает раздражен.

Демон — в лиловом плаще с капюшоном, с посохом в руке. Глаз почти не видно.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ И ПОСЛЕДНЕЕ

Полукруг сцены фиолетового цвета: светлый по краям и темный — в центре. Посредине стоят огромные кованые ворота с мощными деревянными щитами полотен. Ковка — только по периметру. Ворота заперты со стороны кулис. Закреплены они не очень жестко и могут при ударе "хлябать". На сцену глядят огромные пустые скобы для замка.

Посреди сцены — плаха и топор. Справа — столик для шахмат. От левого переднего угла сцены вглубь, к центру, протянута на высоте балка, на которой болтаются петли для казни. Размер петель и длина веревок увеличиваются к воротам. Такая же балка, оплетенная белыми кустами вишни, из правого угла сцены. Ближе к центру вишенник редеет, к краю сцены балка оплетена густыми ветками. Справа, на средневековом стуле со спинкой (далее все стулья со спинкой и подлокотниками), сидит Леонардо. Перед ним столик в виде консоли и на нем открытая книга. Читает.

Слева, вполоборота к залу, сидит на стуле Квитаний, облокотившись и подперев голову. Задумчив. Посреди сцены стоит Раб, спиной к залу, смотрит прямо перед собой.

Сцена тонет во тьме. Играет орган. Луч света освещает Квитания. Он жмурится, закрывает ладонью глаза и с трудом смотрит на прожектор. Снова звучит орган. Другой луч освещает Раба.

Квитаний (от удивления распрямляется). Ты??? Откуда? Как ты очутился здесь? Ах да. (Машет рукой и кивает несколько раз головой).

Звучит орган. Луч освещает Леонардо и всю сцену.

Квитаний (вздрагивает). Это еще кто? Эй, старик, ты откуда?

Леонардо (перелистывает страницу и читает). "Я натолкнулся на ту… безрассудную женщину… которая сидела в дверях на кресле и говорила: "спокойно ешьте утаенный хлеб и пейте краденую вкусную воду". Она соблазнила меня, видя, что я живу во сне".

Раб (скрестив руки на груди, медленно поворачивается к залу). Во сне. А желаю ли я просыпаться? Желаю ли я вообще что-нибудь? Иногда мне кажется, что и работаю-то я, движимый и направляемый кем-то. Может, и другие живут так же? Пожалуй, нет, я видел страсти и эмоции людей, такие чуждые и непонятные мне. Да и сейчас передо мной в этих строках другой, непонятный мне человек. Что же тянет меня к нему? И кто отталкивает?

Квитаний. Вы о чем?

Леонардо не реагирует и углубляется в чтение, шевеля губами.

Квитаний (безнадежно машет рукой и обращается к Рабу). Послушай, вот не ожидал, что увижу тебя еще раз. Впрочем, удивляться здесь отучают быстро. (Встает и идет по сцене.) Да, были времена. Когда ты прыгнул за борт за своей свободой, стражники хотели добить тебя, но я их остановил: сказал, что это не в твоих планах. Все-таки что-то я понимал в той жизни. И кое-что сделал для тебя. А знаешь, ты тоже мне многое дал, но и многое отнял. (Задумывается.)

Уже на склоне лет, командуя легионом в Африке, я объявил его мятежным. Я перестал подчиняться приказам и раздал добычу и все, что у меня было, солдатам. Но, перейдя через край, я так и не испытал чувства свободы. Счастья же у меня никогда и не было. Зато у меня было другое: мне постоянно снился один сон. Сон, где я, раб, стал свободным.

Легионеры, получив ультиматум от Сената, сами забили меня камнями и палками.

Консул Марк Лициний Красс перед расформированием легиона казнил весь командный состав. Это был единственный случай в истории Римской империи.

Но я ни о чем не жалею. После того как я узнал тебя, мне не нужна была такая жизнь. Странно, почему именно я взял тебя в плен? Почему ты попал именно ко мне? Ведь я стал другим, ты перевернул во мне все. Нет, не случайно, это и есть неизбежность случайности. Все вот так (он сжимает кулак) спланировано кем-то в этом мире. И этот кто-то — большой шутник!

Раб. Так кто же был рабом: ты или я?

Квитаний. Этот вопрос я часто задавал себе после твоего прыжка. С того момента ты уже был свободным, а я оставался рабом еще долгих восемнадцать лет. Но не до конца жизни. Я захотел стать свободным раньше. Ты звал меня.

Звучит орган. На сцену выходит Убийца. Он с подозрением оглядывает всех и останавливается за стулом Леонардо, опершись на спинку. Неожиданно видит раскрытую книгу и некоторое время смотрит в нее.

Леонардо (читает). "Я заметил нищего; он, видимо, уже подвыпил и весело шутил. Я вздохнул и заговорил с друзьями о том, как мы страдаем от собственного безумия… хотим достичь только одного: спокойного счастья… Этот нищий опередил нас; мы, может быть, никогда до нашей цели и не дойдем. Он получил за несколько выклянченных монет то, к чему я добирался таким мучительным, извилистым путем, — счастье преходящего благополучия. И он, несомненно, веселился, а я был в тоске; он был спокоен, меня била тревога…

Прочь от меня те, кто скажет душе моей: "Есть разница в том, чему человек радуется. Тот нищий находил радость в выпивке; ты жаждал радоваться славе…" Нищий должен был в ту ночь проспаться от своего опьянения; я же засыпал и просыпался в моем".

Убийца. Там этого нет! Он все выдумывает!

Леонардо. Прочь, прочь, Кастильоне! Прочь, черный доктор! Прочь все! (Делает широкий жест рукой.)

Квитаний. Оставьте старика, разве вы не видите, что он сумасшедший? Лучше скажите нам, кто вы?

Убийца. Я — убийца. Окаянный убийца.

Звучит орган. Страшный визг бензопилы. Слева от центра видна цепь, прорезающая большой прямоугольный проем в стене. Вырезанный кусок падает вперед. В проеме виден сидящий на стуле Главный наци. Все в изумлении. Убийца спокойно подходит к нему и со словами: "Давай, давай сюда" — выкатывает его из-за рухнувшей части стены. Тот сидит молча, потупившись.

Квитаний. К чему бы все это? (Пауза.) Впрочем, я догадываюсь, к чему. (Обращается к двум последним.) Ладно, полагаю, вы не горите желанием рассказать нам, почему вы здесь.

Убийца. Ну почему же? Я лишил жизни множество людей. Но еще больше раз я убивал сам себя. А для чего я здесь — не знаю. А вы? Вы знаете?

Квитаний. Черт его знает, хотя… Судя по растущему разнообразию компании, будет интересно.

Наци молчит. Смотрит в пол.

Звучит орган. На тросах, подвешенных к стреле башенного крана (она не видна, можно только догадываться), вдоль сцены быстро перемещается огромный крюк. На крюке сидит Сток. Держась за крюк, рядом бежит Славка, напевая на мотив песни Битлз "Yellow submarine":"Это, это двадцать первый век, двадцать первый век, двадцать первый век!"

Квитаний.. Что еще за конструкция? Эй, подите-ка сюда.

Сток слезает, оба поворачиваются, но не подходят.

Квитаний. В приличном обществе принято представляться.

Сток. Мы еще не решили, в какое общество попали. Подозреваю, что представляться не следует. Но если и так, делайте это первым.

Квитаний. Наглец! Попадись ты мне раньше, я бы испробовал на прочность твою шкуру плетьми. (Смеется.) Ладно, я — легат Марк Квитаний, а это (указывает на середину сцены) — мой бывший раб. Там — сумасшедший старик, а он — просто душегубец.

Убийца. Нет, не просто душегубец. Я изобрел самоличный способ накидывания петли, чтоб не выпутался.

Квитаний. Что-что?

Убийца. Самоличный способ накидывания петли, вы что, не читали "Улисса"?

Квитаний. Ммм? (Машет на него рукой.) Так вы?.. (Вопросительно смотрит на прибывших.)

Сток. Мы просто двое молодых парней из двадцать первого века.

Славка (добавляет). Из разного двадцать первого века.

Квитаний. Ого! Говорил же, что будет интересно.

На сцену решительным шагом выходят Премьер и Артур.

Премьер. Где эти двое? (Находит глазами.) Ладно, ладно. Я им верю! Пока. (Закладывает руки за спину и ходит изучая всех. Артур стоит, засунув руки в карманы.)

Славка (медленно подходит к плахе с топором. Все внимательно на него смотрят. Задумчиво обходит вокруг и тихо произносит.) А это здесь зачем?

Квитаний. А что? Палач у нас есть, осталось найти жертву. (Угрюмо добавляет.) Или жертвы.

Убийца. Я не палач! Я только изобрел самоличный способ накидывания петли, чтоб не выпутался. И потом, я убивал не каждого! (Идет по сцене и качает указательным пальцем.) Не каждого!

Квитаний. Погляди-ка, еще и смысл вкладывал. А все же убивал. Палач ты и есть палач, только свихнувшийся на самооправдании. А это, кстати, особый талант палача, редкость! Поважнее самого душегубства. Это как рубить между третьим и четвертым позвонком твою мать! А? Что скажешь?

Убийца опускает голову.

Славка (обращаясь к Стоку). Слушай, давай поднимем вот это (указывает на рухнувшую стену). Оттуда (показывает на кулисы) говорят, что надо было сделать это еще минуту назад. Блин, на каждой репетиции забывали.

Оба подходят и ставят стену на место.

Звучит орган. На сцену выходит, отряхивая пиджак и брюки, Барроу в белой рубашке и галстуке. Пиджак застегнут. Одна рука — в кармане брюк. Он невозмутимо всех оглядывает.

Барроу. Пылища за кулисами. Куда дирекция смотрит! За что деньги получают? (Требовательно обращается к присутствующим.) Кто такие? И вообще, что за сборище?

Квитаний подбоченивается одной рукой и хитро смотрит на него.

Славка. Да пошел ты, козел. Сборище! Тоже, наверное, из тех, кто рвется чистить американцам сортиры.

Квитаний (смеясь). Ну что же, тяжелые обстоятельства не помеха благородному мужу думать о высоком.

Барроу (Славке). Сам урод!

Славка резко поворачивается к нему, но его за руку ловит Сток и медленно, с силой опускает ее вниз. Славка вынужден остановиться и как-то обмякает. Тот отпускает его руку. Славка уходит в угол сцены.

Барроу (неожиданно). О! А я вас знаю. (Показывает на Стока.) Видел ваше фото, кажется, руководили экспедицией в Антарктиде? Н-да, неожиданная встреча. (Что-то вспоминает и, явно огорченный, подходит к Наци, заглядывает ему в лицо.) И вы здесь! Забавно, забавно. (Задумавшись, кладет руку на спинку его стула.)

За воротами раздаются звуки музыки. Играют гармошка и балалайка — что-то вроде "Эх, яблочко, да куда котишься…". Все изумлены. Так продолжается около минуты. На фоне музыки оттуда же раздаются голоса: "Эй, там, отворите! Слышите?", "Да постой ты", "Уйди, убью! Эй, слышите! Там, за воротами!".

Барроу (громко). Идиоты, у нас не заперто!

Звучит орган. Раздается грохот телеги. На сцену, впрягшись в телегу, въезжает Франсуа. Тянет телегу с ужасом в глазах, испуганно озираясь по сторонам, оглядывается. На телеге его скарб и вязанка хвороста. Он бросает оглобли и так же испуганно и растерянно берет и взваливает на себя вязанку. Делает шаг в одном направлении, но, передумав, кладет вязанку обратно и встает лицом к остальным.

Славка. (подходит и похлопывает его по плечу). Да не бойся ты так. Все в порядке.

Франсуа. Что?

Славка. Все в поряде, говорю. Сейчас привыкнешь, как мы. Откуда приехал-то? Поди из глубинки?

Франсуа (медленно). Я — Франсуа, крестьянин из Дижона, и никуда не ехал. И уже не хочу сюда, я никуда уже не хочу.

Славка. Ну, здесь уж тебя никто не спрашивает. (Хлопает его по плечу.) Так что держись, брат!

Барроу (с сарказмом). Да, ничего не скажешь, сборище.

Сток (перебивает). Да помолчите… уже. Послушайте, надо бы уточнить… что ли. Кто-нибудь вообще понимает, что происходит? Я-то сходил с ума, я это помню. Но сейчас вроде все реально. Куда мы попали, есть ли у кого соображения? Или это чудовищный сон, чудовищный своей реальностью — я ведь чувствую, когда трогаю себя. А остальные? (Обращается к Квитанию.) А вы?

Леонардо. Велика сила памяти. Господи, что-то внушающее ужас есть в многообразии ее бесчисленных глубин. И мои душевные состояния хранит та же память, только не в том виде. Я вспоминаю, не радуясь сейчас, что когда-то радовался. Воскрешаю в памяти прошлую печаль, сейчас не печалясь. Не испытывая страха, представляю себе, как некогда боялся.

Славка. Верно, старик! Вот поэтому люди и лицемерны. Все, особенно женщины.

Сток. Зря вы так.

Славка что-то хочет возразить, но вдруг слышит грохот: Наци неожиданно роняет жезл. Все вздрагивают и оборачиваются к нему.

Квитаний. Верно. Пора начинать. (Обращается к присутствующим.) Ну что, все отправившиеся и отправленные на тот свет, обсудим дела наши скорбные? Слова эти, как я догадываюсь, вам знакомы? Давайте, поделитесь соображениями, если соображать не разучились. Как оказались здесь, что натворили в своей жизни, а может, наоборот (усмехаясь) — чем гордитесь? Или считаете, что так и должно было быть, и ни о чем не жалеете? А может, брали от жизни все? В рекламе именно к этому и призывают. Тогда напомню: за все надо платить! И за то "все", что брали от жизни, тоже. А мы послушаем, может, и посочувствуем, правда, старик? Ну, кто начнет? (Обводит всех глазами.)

Звучит орган.

Квитаний. Ба! Да еще не все!

Появляется облако тумана, рассеивается, и все видят Маргарет и Мальчика.

Мальчик (не обращая внимания на остальных, дергает Маргарет за жакет, кричит). Тетенька, тетенька! А я вас знаю! Вы стояли там, у колонн. Вас еще черные тени не пускали к нам. Мы все видели это. Нам было так жалко вас!

Маргарет (озираясь). Мальчик, я тебя не знаю.

Мальчик. Я умер в больнице! Мне не хватило лекарства. Нас было трое, а лекарства хватило только одному. Его мама знала главного врача. Второй выжил, а я умер. Моя мама никого не знала. Но мне не было больно потом. Только маму жалко, она так плакала. Я же у нее один. Но у той мамы ребенок тоже был один. А вы, вы тоже умерли в больнице?

Маргарет. (смахивая слезы). Нет, я умерла дома. Но лучше бы умерла в больнице намного раньше.

Мальчик. Нет, что вы, дома лучше. Там папа, мама и игрушки.

Маргарет. (обнимает его и уводит за кулисы). Идем, идем, дорогой. Тебе не нужно на это смотреть. (Тут же возвращается и, думая о своем, несколько раз раскрывает и закрывает зонтик, пристально и сосредоточенно глядя на него.)

Барроу. Н-да, сборище. Надо же, а ведь дело случая.

Квитаний. Ну так кто начнет?

Славка. Давайте я, что ли. Разочаровался в любви. Девушка вышла замуж за другого. Завербовался в Боснию. Был убит.

Убийца. Не просто убит. Сначала ему отрубили руки.

Славка. Так и было. Сам тоже убивал. Много убивал. (Пауза.) В ад почему-то не попал.

Наци. Но почему? Ну скажите, пожалуйста, почему! (Вскакивает, раздраженно ходит по сцене. Неожиданно обращается в зал.) Может, кто-то из вас откроет мне, почему этот не попал в ад? Он ведь убивал… много убивал! Неужели и здесь… где же ее искать-то, справедливость? (Неожиданно подходит к Барроу, берет его двумя руками за плечи, заглядывает ему в глаза.) На вас, только на вас вся надежда. (Тут же спохватывается.) Ой, что это я говорю… что я говорю! (Опустошенно и устало опускается на стул.)

Квитаний. Понятно. Кто следующий?

За воротами снова слышится: "Эх, яблочко…" и шум глохнущего мотоцикла. Голос: "Наверное, моя очередь".

Мотоциклист (выходит на сцену, держа в руках рулевую колонку от мотоцикла с крылом. Снимает шлем). Значит, дело было так. Много друзей погибло вот на этом. (Хлопает рукой по крылу.) С каждым разом смотреть было все тяжелее. Думал, привыкну. Все они пришли туда за мной. Я увлек их. А значит, в гибели друзей есть часть моей вины. Я обеспечивал их смертью. Когда я это понял, их набралось уже два десятка. В ад тоже почему-то не попал. Наверное, потому что попал к батюшке. Вот, пожалуй, и все. Вопросы есть?

Барроу. Есть. С чего это вы вдруг так показательно вините себя? Ведь силой вы никого на эту штуку не затаскивали. (Показывает на мотоцикл.) Да, и позволял им это кто-то другой, может, родители были первыми. Они уже умели кататься, когда пришли к вам? Винить себя надо по делу, дорогой. (Ухмыляется.)

Мотоциклист. Вам это точно не понять. Так есть вопросы? (Оглядывает всех, неожиданно видит Премьера.) О! И вы здесь! Единственный человек, за двадцать пять метров до которого я снимаю шляпу! (Подходит, здоровается. Отходит.)

Квитаний. Все ясно.

Барроу. Будем считать, что пока вопросов нет!

Раб (вынимает лист и читает). "А вот что расскажу вам я. Я никого не убивал. Ни одна овца не может пожаловаться на меня. Но мой отец в детстве часто говорил: "Помни, счастье — это не радость свершений, это не семья и даже не любовь. Счастье — это свобода. В то время в нашей стране правил тиран, и отец, как и многие, заблуждался по поводу счастья. Я поверил ему. (Вздыхает.) И искал свободу всю жизнь. Поступал независимо и говорил что хотел. По крайней мере старался так делать, но ничего хорошего из этого не получалось.

Квитаний. Да, да. Помню, ты что-то рассказывал тогда об этом.

Раб. Меня бросали в тюрьму, били, и, кроме того, я всегда был кому-то что-то должен. А этого я не любил, это тоже была несвобода. И хотя наконец на меня плюнули и стали позволять говорить почти все, я снова опутывался этими "должен". Должен был искать червоточины у власти. Независимо, кто был у руля, тиран или просто вождь. Должен был искать только потому, что по-прежнему чувствовал себя рабом. Теперь это было со мной навсегда. Но и это не все. Приходилось рассчитываться за постой, а если его не было — искать себе место для ночлега, чинить одежду. Ну и, конечно, ругать и поносить власть — за дело или просто так, уже не имело значения. И опять со мной были эти проклятые "должен".

Я раздваивался между первым и вторым рабством и запутался совсем, прямо как тот академик — диссидент, помните?

И я ушел в горы. Ближе к солнцу и дальше от людей. Пил воду из горного ручья, ел дикие оливы, и, казалось, ничто не заботило меня. Но однажды я набрел на раненого ястреба. Он умирал. Я напоил его и выкормил. И вдруг я почувствовал вкус… нет, не тот вкус радости при мысли, что тирану плохо от моих слов, а привкус, едва уловимый привкус того, что искал все годы. Но это длилось лишь мгновение.

И как я ни старался впоследствии, уже никогда не мог нащупать той заветной тропинки, которая привела бы меня к ней. Зато я всегда был "должен".

Мотоциклист. А это и есть рабство, оно объединяет и раба, и легата. Да и нас с вами. Ему было, пожалуй, тяжелее, чем Убийце.

Квитаний Но, но! Полегче с обобщениями. Я помню слова великого скрипача: "Никто и не подозревает, как я ненавижу эту скрипку!" У меня — кресло, у него (кивает на Премьера) — должность. А у этого (указывает на Раба) — обязанности.

Славка (громко). Так, по-вашему выходит, честным быть тяжелее, чем убивать? То есть все мы рабы, но одни убивают, а другим еще хуже? До чего договорились!

Артур. Хуже только тем, кто всю жизнь мечтал стать знаменитым, мечтал о славе. Понимаешь, только им. Не важно, президент ты или лицедей.

Премьер. Слово какое-то мерзкое.

Славка. Хотите сказать, есть знаменитости, которые стали ими, не мечтая об этом?

Артур. Были. Например, мать Тереза.

Барроу (громко). А вот и не только были, но и есть! Адмирал, например! Он и не мог об этом мечтать, жидковат. Так что — в галерею! Нет, на утес! На утес его!

Леонардо. Он убил, но он не убийца! Если вы не согласитесь — сделаете шаг к людоедству. Одно его сожаление о содеянном может перевесить все.

Барроу (обращается к Леонардо). Ну, прямо поздний Бунин. Интересны высказывания мертвых о смерти.

Артур (не слушая Барроу). Ну хорошо. А если человек, даже согласившись с этим, скажет: "Пусть так, пусть что случилось, то случилось, но я ни секунды не жалею, что прожил именно такую жизнь!" — как говорят все.

Леонардо. Всякий говорящий такое попадает в ад! Можно стать свободным от всего, кроме совести.

Квитаний (задумчиво). А если и от совести?

Леонардо. Тогда зло станет личностью. Не было такого на земле.

Квитаний. А как же Нерон? А этот? (Показывает на Наци).

Леонардо. Не было такого на земле.

Воцаряется тишина.

Раб (не обращая ни на кого внимания, глядя куда-то вдаль, но как бы продолжая читать по листку). "Мучительные размышления привели меня к выводу: случись такое, что на мою жизнь хватило бы и плодов, и воды, и больше не нужно было бы ничего, — несвободным меня делала бы память. Память о той жизни, где наряду с огорчениями были и удовольствия. Она возвращала бы меня назад. Я жил бы воспоминаниями даже в таком счастливом месте. А расхожая логика упорно повторяла мне: раз свободы не было в прошлом, не может быть и в будущем. Так я уходил все дальше и дальше от того прекрасного мгновения. Стереть эту память в своей душе — или погибнуть — было мне уже не по силам. Я вновь и вновь повторял: раз свободы не было в прошлом, не может быть и в будущем". (В такт себе кивает головой, оторвав глаза от листка.) Раз свободы не было в прошлом, не может быть и в будущем, не может быть и в будущем, не может быть и в будущем…

Барроу (перебивает его). И второй туда же. Тоже свихнулся!

Леонардо. Тщетны поиски путей к справедливому обществу. Никогда не построить его на земле!

Славка. Так что же делать? Делать-то что, если тщетны!

Леонардо. Надменно сверкая, погаснуть! И в тварь превратиться, любви себе казнь приготовя.

Славка. Что значат твои слова, отец?

Леонардо. Источник зла — душа, а не тело, поскольку свободная воля есть часть души нашей. Но не тела! Наша воля на наше зло. Никто не заставлял.

Славка. Не ясно, но ответ где-то рядом! Да что же это такое? (Обращается ко всем.) Другого случая, чувствую, не будет!

Леонардо. Значит, не суждено нынче. Стучите же! Стучите, и отворят вам! (Поднимает голову и указательный палец.)

Пауза.

Раб. Одежда моя износилась, и я спустился в долину. Вскоре я попал в плен — вон к нему. (Указывает на Квитания.) Но я был уже заражен этим чувством. Однажды вкусив близость к свободе, жить по-другому уже не можешь. Мне стало ясно то, о чем говорил отец. Я даже убегал от него (кивает в сторону Квитания), но, не найдя ничего, возвращался. Тогда я понял, где я найду ее — мою свободу.

Сток. И где же?

Квитаний. Он прыгнул за борт галеры. Я не стал останавливать его.

Артур. Ну, по крайней мере одну свободу он получил, точнее, она была у него. Свобода принятия решения.

Квитаний. Нет. Свобода распоряжаться своей жизнью. Но здесь одна проблема. По-моему, именно эта свобода есть у каждого.

Артур. Так в чем же проблема?

Квитаний (усмехнувшись). В том, что, если человек убил себя против воли небес, тогда не на все в этом мире воля богов. Если же по воле, в чем тогда грех? Ведь грех — это когда против высшей воли, не так ли, старик? (Поворачивается к Леонардо.) Зачем же его в ад? Объясни.

Леонардо. По Его воле человеку дан свободный выбор. И если выбрал ты путь запретный, то и на то, стало быть, воля Божья. Счастья же и свободы не может быть на этой земле. Иначе нет смысла в человеке. Только один испытал это и не выдержал.

Голоса присутствующих: "Кто? Кем он был?"

Леонардо. Первым.

Квитаний (вопросительно обводит взглядом сцену и зал, подняв руку ладонью кверху). Кто-нибудь что-то понял?

Мотоциклист (обращается к Артуру). Слушай, пойдем покурим?

Артур. Можно.

Мотоциклист (обращается в зал). Эй, там боковая дверь открыта? (Артуру.) Выйдем через зал, а то (указывает за кулисы) там уже скандал.

Квитаний (Славке). Тоже, наверное, из двадцать первого века? Вот наглючая молодежь. (Поворачивается к Рабу.) А все-таки у меня вопрос: нашел ли ты то, что искал?

Раб. Нет. Я нашел ад. Я побывал там.

Барроу. Что значит "побывал"? Тебя что, отпустили?

Раб. Да.

Барроу. Слушай, а почему ты по листку читаешь?

Раб. Слишком длинные монологи. Боюсь сбиться. Накажут.

Барроу. Кто?

Раб. Как кто? Режиссер.

Барроу. Во дает! Да ты спроси, может, разрешит? Поди не тридцать седьмой, дальше Читы не вышлют.

Из-за кулис голос: можно! Раб прячет листок за пазуху.

Квитаний. Слушай, неужели прыжок был лучше той, прежней жизни? Случись все сначала, ты бы сделал так же? Или же снова пустился бы в поиски, но уже других путей? А?

Раб. Я бы жил с людьми, и все новые обязанности перед ними наполняли бы мне душу радостью. (Чуть помедлив.) Именно в тот момент, когда я понял это, меня и отпустили.

Квитаний. Вот оно как! А постоянная борьба с властью? Ты ведь тогда сбил меня с толку. Я говорил тебе, чем это закончится. Нет, тебе следовало отрубить голову.

Барроу. Так в чем же дело? Топор есть, палач тоже.

Убийца. Я не палач. Я только изобрел самоличный способ…

Квитаний (Убийце с раздражением). Да погоди ты! (Обращается к Рабу.) И все-таки еще один вопрос. А если бы ты родился в свободной стране и стал императором, что искал бы ты тогда? Страна-то свободная.

Раб. Я бы получил награду за то, что добился такого положения, но отдал бы ее бедным. И ничего уже не искал бы, а продолжал бы дело тех, кто сделал ее такой.

Барроу. Ага! Значит, свобода в отдельно взятой стране? Знакомо. Это по-нашему!

Квитаний. Ах ты раб, твою мать! Как заговорил. Нет, дорогой, если ты только втащил свои чемоданы во дворец и достал платок, чтобы вытереть пот со лба, — это еще не повод сделать тебя Нобелевским лауреатом!

Леонардо (громко, подняв правую руку вверх). Но налицо и повод отказаться от премии, если ты свободный человек.

Барроу. Значит, проверка на вшивость? (Указывает на Раба рукой, повернутой ладонью вверх, и почти кричит.) Так он и не мог ее пройти! (Смотрит на часы, поворачивается в зал и возмущенно восклицает.) Тридцать минут морочил голову зрителям!

Славка (обращается к Рабу). Ты, видать, самый невиновный среди нас.

Барроу (усмехаясь). Вы еще предложите ему шампанского.

Квитаний. Протестую! Мы не слушали еще леди. Бизнес-леди.

Сток. А кто она?

Барроу (морщит лоб). А я думаю, что за реклама про салоны бизнес-ледей! (Делает ударение на вторую "е".)

Премьер. Действительно, кто вы?

Все резко поворачиваются к нему и одновременно к Маргарет.

Маргарет (выпрямляясь, смотрит на Барроу и, смерив его взглядом, спокойно и твердо обращается к Премьеру). Я такой же премьер-министр, как и вы. Только в Лондоне очень сыро. Как и вы, я принимала решения за миллионы людей. От меня, как и от вас, зависели их судьбы. Но однажды я забыла слова одного человека, который мог подарить нам мир.

Премьер. Какие слова?

Маргарет. "Когда пыль веков опустится на города, о нас будут вспоминать не за победы и поражения на поле битвы или в политике, а за то, что2 мы сделали для духовного развития человечества". (Пауза.) Каждого человека.

Премьер. Чьи же это слова?

Маргарет. Вы что, не смотрели телепередачи "В объективе Америка" Валентина Зорина? Я думала, это входит в ваши профессиональные обязанности.

Квитаний. Да, Кеннеди — это Кеннеди. (Обращается к Премьеру.) Не переживайте. Это было всего лишь минутное озарение. Он не следовал своим словам. Он делал совершенно другое и был убит собственным народом. Застрелен, прости господи, прямо в затылок.

Маргарет. Да, как и все мы.

Барроу. Что вы имеете в виду? Мы не следуем своим словам или будем убиты?

Маргарет. Кто-то не следует, а кто-то, например вы, будет убит. Но туда вам и дорога — жаль, поздно.

Барроу. Вот стерва. Может, ты для того и родила своего ублюдка, чтобы он сначала втерся в доверие ко мне, а потом меня убил?

Славка резко подается к нему, но его снова удерживает Сток.

Маргарет (спокойно). Разве для этого нужно рожать детей? А убийцами вы делаете их сами. (Подходит вплотную к Премьеру и, глядя ему в глаза, добавляет.) Вам позволяют сегодня это делать!

Барроу (ехидно). А почему же вы попали в ад? Я ведь видел вас там! Уверен, только из-за своего сынка. Из-за того, что вырастили из него убийцу!

Премьер (обращается к Барроу). Ну, не каждый из тех, кто убивал, попадает туда. С другой стороны, как мы узнали, не надо никого убивать, чтобы оказаться в аду. (Со злостью добавляет.) А с вами даже этот не может сравниться! (Указывает на Наци.)

Наци (восклицает). Неужели!

Барроу (подходит к Премьеру и, глядя тому в глаза, указывает на Квитания). А вот этого свои легионеры забили камнями!

Квитаний. Ну уж нет, повторяю, я против обобщений! Я всегда делал то, что хотел или считал необходимым. (Барроу смотрит на Квитания, указывает на него рукой и, кивая в сторону Премьера, дает понять, что тот делает то же самое.) Да и вообще — в чем был убежден. Думаю (оглядывает присутствующих), как раз так все мы и поступали, потому и здесь. А духовным, для человечества… (Задумывается.) Нет, не занимался. На это есть особая рать. Что касается моих легионеров, они просто выполняли приказ Сената, то есть власти!

Сток. А кто должен попасть в ад? Власть, которая отдает приказ убивать, или те, кто исполнял приказ?

Квитаний. Ну, судя по тому, кто находится здесь…

Убийца (перебивает его). Наверное, зависит от того, с каким чувством ты отдаешь приказы и как убиваешь! Вот я изобрел самоличный способ накидывания петли, чтоб не выпутался!

Славка. Заткнись!

Сток. Ну почему же? В его словах есть доля истины. Вопрос, который я задавал себе четырнадцать месяцев, был как раз об этом. Если вы способны лишить жизни людей, избавив их от страшных мучений, разве это не помощь? (Пауза.) Я посчитал это своей обязанностью перед ними.

Барроу (раздраженно). Так говорите прямо! Попали в ад или нет?

Сток. Я пока еще только схожу с ума. Четырнадцать месяцев. Но ад (вздыхает) мне уже снился.

Барроу. Ну вот, уже ближе! А то: "кто отдает, кто исполнял, с каким чувством". Убийца — он и есть убийца. Вот я пальцем никого не тронул (выразительно щелкает пальцами), а ведь попал! Видать, прав ты (кивает Наци) и там (кивает на ворота) тоже порядка нет. Впрочем, у меня, в отличие от вас, еще есть возможность изменить время. Так что я полон оптимизма!

Неожиданно раздается оглушительный грохот. Франсуа хватает, затем роняет вязанку и приседает за телегой. За воротами слышатся частушки, звучит гармошка и балалайки. Реакция компании соответствует происходящему. Кто-то за воротами бьет по ним страшными ударами, будто бревном. Ворота ходят ходуном.

Голоса: "Откройте! Откройте же! Мы не оставим вас в покое. Эй вы, там!" Все стоят онемев.

Леонардо (встает и, подняв руки, громко кричит). Замолчите! Замолчите!

Наступает тишина.

Леонардо. Разве вы не знаете (обращается в сторону ворот), что двери ада закрыты только изнутри и открыть их человек может только сам?

Свет медленно гаснет. Тишина. Яркий луч высвечивает Маргарет. Она стоит со Стоком, слегка наклонив голову к его плечу, и украдкой смотрит за спину. Их поза и положение рук — как в начальном па танго. Затем они начинают танцевать. Звучит припев к песне "Вино любви" в исполнении певицы Смольяниновой:

Пускай проходят века,

Но власть любви далека.

Она сердца нам пьянит,

Она как море бурлит.

Любви волшебной вино

На радость людям дано.

Огнем пылает в крови

Вино любви.

Повторяется вторая часть припева. Звучит музыка. Сток медленно, стоя лицом к Маргарет, убирает руку с ее талии и отходит в глубь сцены.

Музыка смолкает, Барроу, гримасничая, взмахивая в такт руками, поет:

Мы рубим, рубим, рубим, а вишня все цветет,

Когда ее загубим, вино любви умрет.

Перед последним словом делает секундную паузу и произносит его отчетливо, указывая пальцем на Маргарет.

Маргарет. А вы хотели бы этого?

Барроу (с издевкой). Страстно желаю!

Премьер (обращаясь к Квитанию). Что это было?

Квитаний. Ее мечта. Именно так она хотела бы прожить свою жизнь, начнись она сначала. К сожалению, ей это только снилось.

Барроу. Почему же "к сожалению"? Совершенно самостоятельная женщина добилась всего, чего хотела в жизни. Венец эмансипации! В то время масса дурочек увлекалась равноправием полов. Они нам здорово помогали, так что мое "мерси"! (Отвешивает поклон Маргарет.)

Сток. Но мы-то, мужчины, ждали от них другого.

Квитаний. Ну, положим, она добилась не только этого, но и того, чего не хотела. Да, уж прямо скажем, чего и в кошмарном сне представить не могла. Например, вырастить такого сына. Не правда ли, леди?

Барроу (со злостью). Здесь я согласен. Никогда не было желания поправиться на девять граммов. Этот ублюдок не только организовал мое убийство, но и не дал свершиться великому. Именно ему я поручал Полюс! (Брезгливо, почти брызгая слюной.) Подвел, Иуда, мразь, подонок. (С пафосом.) Но и даже это не помешает нам выпить! (Подходит к Наци, хлопает того по плечу).

Наци. За что?

Барроу. За то, чтобы она больше не выползала оттуда. Ее компания там! Пусть под балалайку пляшет! (Показывает на ворота.)

Сток (медленно повышая голос). Я, кажется, начинаю понимать!

Маргарет (перебивая). Да, все так. А это была моя мечта. Несбывшаяся мечта. (С грустью.) Но ведь могло быть и хуже — я могла бы не видеть ее и во сне.

Барроу (хлопая в ладоши и указывая на нее). Поразительно, поразительно. Идиотка. Все-таки бабы остаются бабами даже в премьерском кресле. На ее месте я бы этому Тайлеру проткнул шпилькой мозг через глазное яблоко, но заставил бы принять решение. Все пошло бы по-другому, эх! (В отчаянии машет рукой). Почему, ну почему же не выходит, не получается? (Плюет с раздражением.) Все равно — дура.

Квитаний. Какой Тайлер, ну какой еще Тайлер?

Премьер. Она не сговорилась с ним. Он не дал ей начать войну.

Квитаний. А-а-а.

Славка (нетерпеливо ходит по сцене, ожидая окончания диалога Квитания с Премьером. Обращается к Барроу). Знаете что, мне это начинает надоедать. Если вы еще раз оскорбите женщину, то помните, я Гарвардов не кончал, а там, где меня учили, падали в навоз с первого удара.

Барроу. Да кто ты такой! Неудачник! Ты такой же, как я, просто тебе не повезло, и ты не занял достаточно высокое положение. Поэтому и подался убивать. Ведь так! Ну, скажи! А я, между прочим, пальцем никого не тронул, разве что однажды…

Славка. Это так. Но бить подлецу в морду я не разучился!

Квитаний (хохоча поднимается, идет через сцену к Рабу). Господа или товарищи, как вас там? Мы же не за этим здесь, моралисты. (Слегка обнимает и треплет Раба за шею.) Араб, твою мать! (Возвращается обратно.)

Премьер. Это как сказать. Ведь если с ними все более-менее ясно, то вот с леди… скажите, так все-таки нужно было проткнуть шпилькой и заставить?.. (Обращается к Маргарет.) Или уже радуетесь, что не удалось?

Маргарет. Радуюсь. Но сердце болит от другого. Оттого, что понимаешь это потом.

Квитаний (весело). "Моя жена умна потом", как говорят французы. Верно, Франсуа?

Франсуа испуганно пожимает плечами.

Премьер. Положим, замечено такое. Была здесь одна учителка с рисовых полей. Между прочим, выдавала себя за мировой спецназ. Двадцать лет за ней расхлебывали.

Славка (восклицает). Баба?!

Премьер. Она. Вот вам и эмансипация, а вы — дурочки, дурочки.

Славка. Нет, от плиты ни на шаг. Ну, ладно, от семьи.

Премьер. В крайнем случае — от Петербурга. Все-таки "колыбель"!

Сток (обращается к Премьеру). Да уж, лучше слушаться мужа, вот у нас…

Премьер (с раздражением перебивает). А вы еще сошлитесь на Кончалова.

Сток. Кто это?

Премьер. Известный киношник. Мировая знаменитость.

Сток. А при чем здесь он?

Премьер. Да как-то в передаче он учил нас жить как в Америке.

Сток. В смысле?

Премьер. Говорил примерно так: "Вы сначала научитесь относиться к своей супруге, как они".

Сток. Ну и что в этом плохого?

Премьер. Приводить в пример нацию, которая до сих пор не считает даже недоразумением уничтожение сотен тысяч жителей Хиросимы? Замечу, они были испепелены мгновенно. Все, включая грудных детей. Также замечу, что Америка — единственная в мире страна, применившая ядерное оружие. Дважды! Морально ли после этого ставить свой образ жизни в пример другим — это, конечно, их дело, но нашим восторженным и потерявшим голову соотечественникам нужно быть все-таки осторожнее. Или степень восторженности так высока, что не видно предлагаемых таким обществом брендов? Самые продаваемые у них мотивы — секс, война и культ денег. Даже Лавин уловил, а ведь молод! (На сцене неожиданно появляется Артур.)

Артур. Да о чем вы говорите! Знаменитостям сложно унюхать миазмы гольф-площадок, особенно из Москвы! (Снова уходит за кулисы.)

Премьер. Верно. Публичным людям, тем более с богатым жизненным опытом, хорошо бы не выносить свои заблуждения из этой избы. (Стучит себе кулаком по голове.) Кстати, Толстой считал совершенно иначе. И неизвестно еще, кто сумасшедший.

Сток. Послушайте, я вообще не слышал о таком недоразумении. Но все равно такой ужасный факт не связан с тем, к чему призвал он, тем более в сегодняшней ситуации.

Премьер. В сегодняшней? Хотите, свяжу? Я бы ему ответил: "Зато у них дети не заботятся о своих родителях и не помогают им. Впрочем, как и те своим детям. Положим, он бы у меня спросил: "С чего вы взяли?"

Сток. И что бы вы ответили?

Премьер. Я? Вопросом на вопрос: "А с чего взяли вы, что у них примерные отношения между супругами? Что, знаете сотню американских семей лично? Или тысячу? Да хоть десять тысяч, в чем я сомневаюсь. Но даже если так, это не дает вам права ставить в пример одну нацию другой, невольно ее марая". Слишком широка палитра выражения "Что такое хорошо, и что такое плохо" у таких "примерных образцов".

Славка. Ну да, суки. Улыбаются, ненавидя. Я даже на войне не встречал такое. Готовы разорвать, а все чи-и-из! (Обнажает белые зубы.) Сущая дьявольщина.

Премьер. Девальвация целей. Кроме одной: деньги и успех. Она вытеснила естественные потребности. Например, улыбаться, только любя. Ведь стремление к изобилию пищи и денег — неестественные потребности. Стремление насытиться, а не пресыщаться — вот что в природе человека. А восторги от системы образования? Главный предмет нации, от Гарварда до последнего колледжа, — не физика и не литература, а успех — быть первым. Названий масса, а суть одна — обойти, оттолкнуть, растоптать. Оттого, как усвоил его, твоя цена в обществе. Самое естественное — раздавить. Даже обосновали красиво: "Ничего личного, только бизнес!" Человек стреляется после такого, а они — ничего личного! Лицемеры.

Славка. Это точно! Во Вьетнаме напалмом народ пожгли. За свободу. С пяти километров горящей смолой по роте солдат не попасть, так они по деревням. Ни один не успевал выскочить. Только скрюченные трупы матерей с детьми оставались. А на Корею сбросили больше бомб, чем на Германию. Как говорится, повеселились от души!

Барроу (смеется). Да уж, цель для таких средств жидковата. Про кого вы это? А, вот упомянули про естественное. Вы насчет женщин?

Премьер (с сарказмом). А вы догадливы.

Барроу. Так человек и живет, чтобы стремиться к лучшему для себя и большему в удовольствиях. Не так, что ли?

Премьер. Ну да, нужники золотые начали делать, улучшают естественный процесс, а заодно и обстановку — для себя, когда мы будем их в сортире…

Квитаний (хохочет). Эко вас занесло!

Премьер. Вы о диалоге? Самому не нравится, да что поделать, текст такой. А я дисциплинированный.

Сток. Ну да, желательно поэлегантней.

Премьер. Экспромт? Пожалуйста. Годится, опробовали. Теперь можно и в золотом, и главное — с удовольствием. (При этих словах несколько раз тычет рукой в пол. Квитаний снова хохочет.) А если поглубже, не на пятьдесят лет, как этот, советующий, то не у нас, а у них зародилась инквизиция. Коллективный орган, между прочим. Уже тогда "демократили"! Они, а не мы, сжигали на кострах собственных граждан. Россия не замаралась. А вот как их "ценности" поперли к нам — "Манифест коммунистической партии" был написан не у нас, а у них, тогда и начались все беды России. Лагеря-то были потом. Они же вынуждены были закормить собственные народы! Со страхом глядя на Восток. В ужасе оттого, что западная интеллигенция могла натворить в сердце Европы. И на фонарных столбах болтались бы их олигархи, а не наше дворянство. Так что благополучие народов — вынужденная мера "рокфеллеров". Сообразили суки. А сейчас преподносят это как достижение и заботу. Так что о традициях, культуре и вкладе в историю можно очень даже поспорить.

Из-за ворот раздаются громкие голоса: "Еще, себе, пас. Еще, себе, пас. Еще, себе, пас". Все начинают оглядываются.

Славка (чешет затылок, разводит руками). И давно они так играют?

Квитаний. Девяносто два года.

Славка (поворачивается в сторону ворот, кричит). Эй! Скажите народу, чтобы он наконец перестал говорить "Пас"!

Барроу (хохочет). Ведь говорили уже! Они тогда начинают кричать: "Ни шагу в лес, ни куба коммунистам!"

Славка. Лесорубы, что ли?

Барроу. А у них, если не кричать "Пас!", будешь рубить лес!

Квитаний. А что такое по-русски "куба"?

Барроу. Заноза в заднице!

Квитаний. У кого?

Наци. У союзников!

Квитаний делает удивленное лицо и разводит руками. Голоса за воротами не поют, а кричат: "Куба, любовь моя, остров зари багровой!" Голоса замолкают.

Маргарет. "У природы нет плохой погоды". Поторопился Рязанов. Есть и просто плохая и даже ужасная. Тогда и наступает время чудовищ.

Квитаний. Н-да. Прямо драматический спектакль. И почем туда билеты? (Показывает на ворота.)

Барроу. Адмирал предлагал свой и бесплатно. Но у него "кидалово" по жизни — читал у Маркуса Вольфа, да и бумаги-то все левые, пробовал — не пускают.

Квитаний (кивает на ворота). Ладно, покончили с этими. (Обращается к Премьеру.) На чем мы там остановились?

Премьер. Да. Я хотел сказать, что мне абсолютно не- понятно, почему душегубца отпустили. Ведь, надеюсь, никто не сомневается, что ему в аду самое место. (Обводит всех взглядом.)

Леонардо (вскидывая руку вверх). Есть и праведное убийство! (Пауза. Все внимают ему.) Праведное убийство — тяжелейший нравственный подвиг. Не каждому дано. И стремиться совершить его нельзя!

Славка. При чем здесь это? Видать, совсем плох старик.

Сток. Слишком трудно, отец, для понимания.

Леонардо. Ум должен иметь меру познания, чтобы не погибнуть! Верить не понимая — вот удел истинной добродетели!

Наци. Нет. Что-то в этом есть. Ведь солдат, застреливший Геббельса — кстати по его приказу, не в аду. Я там его не видел. (Подходит к Леонардо.) А что за книжка у вас, можно полюбопытствовать?

Леонардо медленно поднимает на него глаза.

Наци. Вот только не надо этого. Не надо! (Уходя). Никакого воспитания, а еще Ренессанс!

Убийца. Вы знаете, а я согласен! Послушать его, мы все только праведным и полезным занимались. Ведь правда? (Обводит всех взглядом). Правда? (На сцене появляются Артур и Мотоциклист, несут шахматы).

Квитаний (обращается к Убийце). Брось болтать. Все-таки почему ты здесь? Наверное, заслужил, колись, чем заслужил. Вспоминай, как прощение получил?

Мотоциклист. Да чем же можно получить прощение, укокошив столько людей? Не может такого быть. Сколько же нужно совершить разных дел, спасти от смерти людей, чтобы заслужить такое прощение! Иначе с весами (делает выразительный жест руками, показывая чаши весов) не выходит. А как же тогда справедливость?

Маргарет. Я думаю… мне кажется, достаточно спасти одного.

Мотоциклист. Это что же получается? Так все бы убивали, а потом раз — спасли кого-то, и на небесах? В раю? Нет, это несправедливо.

Барроу в это время ходит взад-вперед по сцене, думая о своем и вслушиваясь в разговор. Артур и Мотоциклист расставляют на столике шахматы и начинают играть.

Убийца. Во-первых, не все! Сначала нужно убить собаку, а на это не каждый способен. А во-вторых, не помню, ну не помню, чтоб кого-то спасал.

Премьер. Да, странно. Может, поступок какой? Подумайте хорошенько, а то как-то не вяжется.

Квитаний. Да нет. Все вяжется, раз отпустили. Ладно, думай!

Наци. А у меня, между прочим, тоже есть книжка. (Вскакивает с кресла и показывает всем книгу).

Леонардо (к Наци). Людоед! Людоед!

Наци воровато оглядывается и суетливо забирается в свое кресло.

Барроу (подходит к Наци, берет книгу в руки и читает). "О чуме крупного рогатого скота. Всеволодов. Тысяча восемьсот сорок шестой год". (Обращается к Наци.) Думаешь, с датой выпуска опечатка? Ровно на сто лет? (Отворачивается от него.) Идиот. (Делает несколько шагов в сторону Маргарет.) И эта сельская телефонистка… туда же, танго! Взялась, так доводи до конца! (Отходит на место.)

Славка (задумчиво). А у меня был человек. Я спас его.

Квитаний Мальчик. какой-нибудь? Где, кстати, он? (Оглядывается, ища глазами.) Не случайно же он здесь. Режиссер, как я погляжу, не дурак. Да и на войне всякое случается. Вот тебе и увязочка. А? Мастерство! (Пристально смотрит на Маргарет, та отворачивается. Барроу качает головой, словно желая сказать: "Ну, тупица!" Но не решается.)

Славка. Нет. Врага пожалел. Хозяин одного хутора много сербских семей выдал — в горах прятались. Детей их на огне жарили. Сам видел. Жена его выбежала, за колени мои ухватилась. Руки как тиски, аж больно стало. Что-то про детей причитала. Хочу освободиться, а не могу. И не потому, что она держит, а во мне что-то происходит. Ненависть горит, а на нее смотрю — пальцы не слушаются. Будто и не я это. Не могу убить его, и все. Отпустил, женщину жалко стало. Он меня и выдал. Так-то.

Барроу. Н-да… Все решает Он (указывает пальцем наверх) и предавший Его ангел. Христос и Иуда.

Премьер. А потом не мучались? Ведь он же ваших товарищей еще сколько раз… Им бы жить да жить! Не пожалели?

Маргарет. Да как же вы не поймете! Вот вы сказали: "Будто и не я это". Так в это мгновение именно самим собой вы и были, только таким, каким вас родила мать. Это потом мы цепляем всякую грязь и мерзость. До такой степени, что и себя не узнаем. (Обращается к остальным.) Это душа его была, та, первозданная, а она по-иному не может. Этим и прощен он!

Славка. Жалел ли об этом? Не помню, не успел. Убили меня. (Резко поворачивается, уходит в сторону.)

Убийца (вслед). Нет, нет! Сначала тебе отрубили руки!

Премьер. Да помолчите вы! (Задумывается.) Что же получается, и своих можно отдать ради чего-то, и это что-то выше и важнее, чем первое?

К нему подходит Франсуа. Кисти рук сомкнуты замком на груди. С удивлением смотрит на него и медленно обходит. Тот поворачивает за ним голову, недоумевая.

Франсуа (задумчиво). Своих. Свою. Я сжег свою любимую.

Барроу. Ну вот, и этот заговорил. Ну расскажи, как ты готовил свой главный шашлык. (Хохочет.) Или гриль? Наш парень! А чего трясешься-то, как кобель на помойке?

Славка подлетает и резко бьет Барроу в лицо. Тот падает. Подскочившие Сток и Мотоциклист, у которого перерыв в ходе, с криком "Прекратите!" разнимают их. Барроу встает, вытирает нос и зло смотрит на Славку.

Барроу. Ну погоди, гад.

Квитаний (обращается к остальным). Вы только посмотрите, ничего не изменилось за века! Ни преступление, ни наказание. Вот бы Федора Михайловича сюда! Вот уморился бы! (С интересом оглядывает окружающих.) Ха! (Хлопает в ладоши.) Попались! Я имел в виду этого крестьянина, а не их. (Показывает на Барроу со Славкой. Обращается к Славке.) А плетьми было бы лучше. И эффективнее. Проверено!

Раб (быстро, с ненавистью глядя на него, проходит мимо и зло говорит). Камнями не хуже! Хотя нет. Ума-то, я вижу, не прибавилось… За века точно ничего не изменилось.

Франсуа. Я не знал, что это она. Лицо было закрыто покрывалом. Думал, что ведьма. Их много тогда жгли на кострах.

Наци. Так обычно и бывает. (Все оборачиваются к нему.) Они на этом и ловят.

Франсуа (испуганно). Кто?

Наци. Демоны, демоны, дорогой. Сначала ведьму, по вашему мнению, недостойную жизни, потом насильника или убийцу. (Кивает на Убийцу.) Врагов своего народа тоже можно. А потом людей, и толпами, толпами…

Барроу. Прекратите! (Подходит к его стулу и толкает за спинку).

Наци (приходит в себя). Извиняться не буду. Вины перед вами нет.

Премьер. Это как посмотреть. Вы научили уничтожать человека в промышленных масштабах. На поток, так сказать, поставили. Попадись вы тогда в руки Иосифу, он бы живьем вас разорвал. И следовало бы.

Барроу. Бросьте! Просто пришло другое время, технический прогресс шагнул вперед. А он воспользовался его достижениями для своих целей, отсюда и масштабы. Впрочем, разве это масштабы?

Наци. Вот, вот.

Премьер. Какими достижениями? Сжигать людей в печах можно было и в Древнем Риме. (Кивает в сторону Квитания.) Однако это и в голову им не приходило. Цель уничтожить человека по внешнему признаку до него никем не ставилась. А он что плетет здесь? "Насильника, врагов народа". Урод. Таких мочить надо, и желательно как можно раньше, при первом самостоятельном посещении туалета.

Маргарет. Как же вы опять не понимаете! В нем просто демонов заговорило больше, чем в каждом из нас. В каждом! Ему не повезло. Он слабый и не мог им сопротивляться, как мы. Ведь в ваших словах ненависть, а значит, какие-то демоны вами уже овладели. В каждом их легион. А он был еще и при власти. Несчастный. На его месте мог оказаться любой.

Наци (с воодушевлением). Да, да, любой! Любой!

Артур. Да что вы тут комедию разыгрываете? (Показывает в зал.) Они в конце концов пришли смотреть драму! Зайдите на сайт "Враги человечества". Он же там первый! Какие демоны!

Премьер. Полностью согласен. Посмотрите на него: он даже не сожалеет о содеянном!

Наци (говорит медленно и четко, сидя и раскачиваясь всем телом). Вы не правы. Я уже близок к этому. Ведь я в аду. Вы знаете, что такое ад?

Премьер. Ад вы устроили детям Освенцима. А сами еще в предбаннике. Не придумано таких мук, которые я назвал бы для вас адом.

Наци (сокрушенно). Может быть, может быть. (Вдруг поднимает голову и потрясает указательным пальцем.) Но детей я любил! Да, да, любил! Ведь если не видеть, как они умирают, то можно любить. И не только детей. Например, в Альпах. На курортах. Я тоже там бывал. Есть, в конце концов, кинохроника (разводит руками). Можно и жалеть, и заботиться о близких. Если не видеть тех, убитых. А я ведь не видел. Разве это хоть как-то не оправдывает меня? Ну хоть как-то? (Оглядывает всех). Вот другие, там на месте, они ведь видели, что делают. Разве они лучше меня? А я почему-то первый в списке? Несправедливо. (Качает головой.) Ведь любая власть только отдает приказы, а другие убивают, убивают, убивают…

Сток снова толкает спинку стула. Наци замолкает.

Маргарет. Именно так мы все и поступаем. Если не видеть горе других, то и помогать не надо. Просто некому. Мы ведь не знаем о них. Если не видеть убитых по твоему приказу, если не слышать стоны матерей по детям, умершим в страшных муках от наркотиков… (Поворачивается к Премьеру.) Если не смотреть в глаза их дочерям, изнасилованным подонками, которые насмотрелись вашего телевидения, если не слышать рыдания по замученным вашими околоточными в их собственных застенках… Ну, просто не реагировать публично… А если вообще заткнуть уши, то и о бездомных не услышишь. А вы: девальвация целей, деньги и успех! Так что хуже? (Премьер отворачивается и отходит.)

Барроу. А если плавать все время на яхте? На самой большой в мире?

Маргарет. А если плавать все время на яхте, то и обо всех злодеяниях мира не узнаешь. И в своей вине, во всем происходящем не убедишься. И будешь тогда, как этот (указывает на Наци), вот так же сидеть, а сидеть будешь неизбежно, и бормотать: "А я ничего не знал, ну хоть как-то это оправдывает меня?" Жалкое зрелище.

Премьер. Да, пожалуй, вы правы.

Квитаний (обращается к Премьеру). А ведь мы с вами чем-то схожи. Вы так же, как и я, раздаете все своим и перестали подчиняться Сенату, то бишь как у вас он называется? Только помните, ваши… то есть мои… легионеры сами забили меня камнями.

Барроу. Я ему это уже говорил!

Артур. Как сказал Ришелье, предательство — всегда вопрос времени.

Премьер. Я знаю, но я-то раздаю все моему народу.

Барроу. Многие верят.

Квитаний (ухмыльнувшись). Многие верят. (Несколько секунд молчит.) Впрочем, даже если так, подобными темпами надолго не хватит.

Премьер. Какими темпами?

Квитаний. Я имею в виду письмо Капицы Сталину. Помните атомный проект? Оно сыграло решающую роль. Правда, мало кто об этом знает. В письме он убеждал выпустить из лагерей ведущих ученых. Я помню дословно! (Встает, вытягивает вперед руку и тычет пальцем в какую-то точку.) "Для того, чтобы выиграть скачки, нужны рысаки. А хорошие рысаки норовисты. Но без хороших рысаков скачки не выиграть". Рысаков тогда, помнится, допустили до принятия решений — и выиграли. Не побоялся.

Премьер. Вы что же, полагаете, что сейчас рысаки не допущены?

Квитаний. Всего два. Да и то потому, что не опасны. Скомпрометированы, так сказать, перед обществом. Ох, уж этот страх перед личностью! Ох уж этот страх. (Прикрыв рот ладонью, громко шепчет Премьеру.) Чего греха таить: сам побаивался. (Уже громко.) Остальные стоят в конюшнях запертыми и бьют копытами. А в ноздрях — огонь! В любой конюшне мира есть такие. (Неожиданно отвлекается и мечтательно смотрит вверх.) Вот, помню, у меня был конь… пардон. Так вот, только некоторые имеют мужество выпустить их. Они и входят в историю. А в вашей команде серые лошадки, а значит, и дела в яблоках. Ведь задача не выиграть, не прорыв, а стабильность, то бишь смерть! Нет, не лошадки, а уже табуны, с критической массой. Одному не остановить. Только со страной, а ведь обрыв все ближе и ближе. (Снова мечтательно.) А какие открывались перспективы! Долина Нила, уходящая вдаль! Тьфу! Да что со мной! Нанотехнологии! Все народы с одного старта. Как будто не было никаких "Дженерал моторс". Все с нуля. Раз в двести лет бывает. (Замолкает, задумывается. И уже твердо, с отмашкой рукой.) Но скачек не выиграть!

Премьер. Вот те раз! Приехали. Делаешь, делаешь. Стараешься, стараешься. А тут мало того, что грозят предательством своих, так еще и пессимизм нагоняют. Нормально. (Закладывает руки за спину и начинает ходить взад-вперед.) И потом, что такое критическая масса? Я никого не боюсь!

Квитаний. Это когда они уже сильнее тебя. А я тоже никого не боялся, было такое заблуждение. (Уже спокойнее.) Да не волнуйтесь вы так. Сами же говорите, иногда шаг вперед — результат пинка в зад. Подумаешь, скачки. Вы-то в респекте. Обстоятельства всегда найдут того, кого надо. Будет другой, поймет и выиграет. Вы же, надеюсь, радеете не за себя, не за место в истории, а за державу?

Премьер. Ну уж нет! Я еще не на свалке и способен стегать кнутом. Так что еще посмотрим! Хотя две попытки уже было. Когда я понял про рысаков, то приказал полку Кремлевской охраны маршировать под песню Цоя "Мы хотим перемен". На другой же день ко мне пришли восемнадцать генералов — и штатские, и военные, короче все, кроме двух. И знаете, они меня убедили подождать.

Мотоциклист. Невероятно. Обычно шею сворачивали им. Кресло в Кремле — не "Харлей Дэвидсон".

Премьер. Как сказать. Сворачивать всегда тяжело. Особенно штатским — партийная дисциплина. Да и кресла иногда проваливаются в подземелья. А потом возраст. "Человек охотнее бунтует до сорока лет". Захаров прав. Какая уж там "Юнона", одно "Авось".

Мотоциклист. А что дальше-то было?

Премьер. Дальше? А дальше статья Будберга, прямо под седьмое ноября, чтоб его… ну я и решился на вторую попытку.

Барроу (с сарказмом). Это же надо так родину любить.

Мотоциклист. И что?

Премьер. Меня затоптали свои же. Остаток жизни провел на рыбалке. Хариус на Ангаре отменный.

Квитаний (хлопает руками по коленям). Так это история стара, как очки моей бабушки. Я же рассказывал вам ее! Вот вам и не "боюсь".

Мотоциклист. Чем закончили-то?

Премьер. Плохого сказать ничего не могу. Лет десять помнили… Хотя портретов совсем не осталось. Предали, суки! А потом…

Барроу (хохоча). Суп с котом! Вот умора! Да, все по-

вторилось!

Премьер. Теперь я здесь. Но в аду не был. Говорят, вообще можно вернуться.

Барроу. А вот это странно.

Наци. Да, да. И несправедливо! Никакого уважения к истории! А ведь она повторяется, повторяется, повторяется. (Раскачивается. Все молча смотрят на него.)

Квитаний. Кстати, ширина Кремлевской стены до сих пор вмещает только четверку лошадей?

Премьер. До сих пор.

Квитаний. Вот видите! Попытка будет последней.

Леонардо (обращается к Премьеру). Помни! Помни! Чем сильнее человек, чем ярче личность, тем дальше он от Бога! В умалении близость.

Маргарет. Верно, конечно же, верно. Всю жизнь мы хотим стать сильнее, стать личностью. Это история о том, как мы расстаемся со своей душой. Как гоним ее от себя, не желаем говорить с ней. Как понемногу, по капельке уходит из нас добро. А она не хочет такого конца. Ей жаль того, с кем она появилась в этом мире. Ее существование — в скорби о нас. Но есть и те, кто, выполнив задуманное, старается прогнать ее от себя, не желая иметь ничего общего с ней. Бьют душу уже кнутом и прямо по лицу. Но она не уходит и только, плача, стоит перед ними. Лишившись разума, мы не можем понять, что ей некуда идти. Уйти можем только мы. Это и есть "безумие твари". Иногда, очень-очень редко, наступают мгновения, когда люди вдруг останавливаются и слышат этот плач. И с изумлением понимают, что есть в них нечто, о чем они давно забыли в чудовищной гонке. Их совесть.

Она напоминает о себе, если вы проходите мимо нищего, спокойно спите в теплой постели когда мерзнут бездомные, жуете омаров на виду у голодных, отворачиваетесь от глаз брошенных детей. (Секундная пауза.) Убиваете друг друга словом.

Но человек (показывает на всех), опять уходит и, время от времени поворачиваясь к ней, бьет свою душу по лицу. Наотмашь. Снова и снова.

Повисает тишина.

Барроу. Я не понял. Так что, казнь зеркальщика Гурда снова откладывается?

Наци (рассеянно). Видимо, видимо. Я ведь тоже думал, что с вишней все решено. А вон на тебе. (Указывает на молодые побеги.)

Раб (подходит к Премьеру). Как вы говорите: пинка в зад?

Барроу (хлопая тыльной стороной одной ладони по другой и поднося руку ко лбу, восклицает). Ба! А я думаю… ну почему джентльмены атакуют в смокингах! Жопу прикрывают!

Славка. Погодите, мы так и не дослушали этого парня (указывает на Франсуа). Ты говорил, что сжег свою любимую и не знал, что это она. Что дальше-то было?

Убийца. Тоже убивец, душегуб!

Квитаний. Что, поди прямо из ада?

Франсуа. Первым и очень быстро стало обгорать покрывало. (Наклоняется к телеге и выдавливает.) Нет, не могу.

Маргарет. Позвольте я. (Декламирует.) "Языки пламени охватили ее, и резким порывом ветра ткань сорвало с приговоренной. Все увидели лицо. Рот у женщины был завязан, чтобы не вводить в искушение собравшуюся толпу. "Не-е-е-ет!" — закричал он. Толпа с гулом отхлынула. "Не-е-е-ет!" Так он сжег свою Эльзу".

Франсуа. Она видела меня. Она видела каждый мой шаг к ней. Она видела, как я наклонился и поднял факел. Она смотрела в мои глаза.

Барроу. (обращается к Маргарет). Вы-то откуда знаете?

Маргарет. Я поняла это из романа. Мы все здесь из романа "Последняя женщина".

Квитаний. За что же такая немилость стать одушевленным? Страдали бы эти, бумажные. И кто, простите, эта "Последняя женщина"? Уж не вы ли? Автор что, спятил?

Маргарет. К счастью, не я. Ее имя Хельма, что означает — "власть".

Наци. Говорю же вам, несправедливо!

Квитаний. Ну, вы-то из истории.

Наци. Не только я, не только!

Славка. Тихо! (Обращается к Франсуа.) Ну и что?

Франсуа. Так лошадей я не гнал никогда в жизни. Ничего не сказав родителям, я слег, быстро зачах и на пятый день умер. А потом у нее спросили: "Скажи, чем отличаются самоубийцы от тех, кто убивает свою любимую?" Она сказала, что у меня не было цели убивать ее. Да и какой я самоубийца? "А как быть с теми, кто убивает себя, не ведая об этом?" И она ответила: "Если он сделал это невольно, то не может быть самоубийцей!" "А что же тогда происходит в те мгновения, когда он видит, кого сжигает, а она еще жива и смотрит ему в глаза!"

Маргарет. "Ее лицо исказилось от ужаса. А дальше она услышала:

"Ведь согласись, в душе человека в этот момент не могут происходить обычные процессы. Они сверхнеобычны. Ведь не может же неимоверное напряжение человеческого духа в эти мгновения быть мертво и неподвижно! Что порождает оно в душе? Согласись, что, если перед тобой женщина, которую ты любишь, ради которой живешь, — ты убиваешь себя сам. Если бы он узнал любимую потом, через некоторое время, самоубийством это назвать было бы нельзя. Но он убивал ее живую и сознавал, что делает!""

Леонардо. Так что же ты почувствовала в это мгновение?

Маргарет. "Тогда она закрыла глаза и, собравшись с силами, произнесла: "Мне стало безмерно его жаль. Я простила его. Моя любовь простила его"".

Наступает тишина.

Сток. Что же дальше?

Франсуа. А потом я умер.

Квитаний. Ну… и?

Франсуа. Наверное, я попал в ад, если так называть то место, где я помнил это… и переживал. И видел это беспрерывно. А главное… главное, испытывал и ее муки тоже.

Барроу. Ну наконец-то!

Маргарет. Если убиваешь себя, не ведая об этом… А если других, не ставя такой цели? А потом видишь, что натворил. Как с этим жить? Как смотреть матерям в глаза?

Славка. Это вы про перестройку и после?

Премьер. Ну, ты сказал!

Славка. Ну, я спросил! А что? Сколько пацанов в девяностые годы умерло от наркотиков и было убито? Сотни тысяч, не меньше! А в планы власти это не входило. Так что тот самый случай! Угрохали без умысла. Впереди еще разговор с родителями.

Барроу (с издевкой). Вы меня пугаете.

Раб. Опять память. Говорил же, не уйти от нее. Она и есть ад.

Квитаний. Ну, договорились!

Славка. А я, пожалуй, соглашусь. Когда совершаешь страшное, событие проходит, а память и через тридцать лет возвращает тебя туда. А если непрерывно… (Качает головой.)

Наци. Ну уж нет, какой же это ад?

Маргарет. У каждого свой. У одного за то, что сделал твой ребенок, а у другого… Наверное, ад — это то, что тебя мучает всю жизнь.

Убийца. Нет, это только приемное отделение. А там такое уже длится бесконечно! (Указывает на ворота.)

Снова раздается страшный грохот, ворота ходят ходуном. Все в оцепенении. Голос, хорошо знакомый, картавый: "Послушайте, если вы немедленно не откроете, я сию же минуту звоню Луначарскому! Ммм, простите, этому… ну да вы меня поняли".

Премьер. Вот это да! Не ожидал!

Квитаний. Вы знакомы?

Премьер (усмехнувшись). Кто же его не знает? Это тот, который сказал, что есть случаи, когда убийство не оправдано, а есть случаи, когда можно отправить на тот свет тысячи женщин и детей. Это он первым брякнул: "Морально только то, что способствует победе пролетариата". Вроде по-трезвому. И освободил своих сторонников от такого досадного понятия, как совесть. А этот (показывает на Наци) просто украл идею. (Ругается.) Госполитиздат, семдесят третий год. (Сплевывает.)

Квитаний. Так что же у него не хватает мозгов отпереть ворота самому? Сказал же старик…

Премьер. Не дай бог. Вот пусть это чучело и отвечает за всех. (Указывает на Наци.)

Леонардо. Гигил — скрип зубов. Мангигил — скрипеть зубами от злости.

Барроу. Что еще такое ты вычитал, старик?

Леонардо. Словарь тагальского языка. Полинезия.

Барроу. Ну, финиш! Здесь такое происходит, а он… (Качает головой.)

Квитаний. Почему же? Напротив, он самый нормальный. А свихнулись мы. Один или пара — на свободе. Другой — душегубец. Эта занята эмансипацией и карьерой. (Указывает на Маргарет.) А между прочим, результат один! (Ищет глазами, останавливается на Стоке.) Ну, того еще только снесло, но поди тоже готов на злодейство. Ну а владение миром — фишка вот этого. (Кивает на Барроу.)

Барроу. Душами! Душами!

Квитаний (машет рукой). Да ладно уж.

Маргарет. Я не знала…

Барроу (хохочет). Да, мадам, вас посетила плохая новость, знания не передаются половым путем.

Славка снова дергается.

Наци (громко). Я тоже слушал увертюру к опере Вагнера "Тангейзер" там, в бункере, в последние минуты.

Барроу. Час от часу не легче! Когда же это кончится?

Славка. А вы, кстати, тоже можете исповедаться. Или дергайте, пока при памяти. Так-то лучше будет.

Барроу. Щенок. Что ты понимаешь в лучшем! Может, я и родился на свет, чтобы сделать это "лучшее"! Я так долго шел вперед. Столько совершил. Мне единственному удалось расколоть человечество пополам. Я уже видел результат! (Встает в величественную позу, достает лист и читает.) "Гигантская, диаметром в тысячи километров, воронка зияла прямо под ней, нарушая естественную границу между Европой и Азией. "Здесь были Уральские горы", — мелькнуло в голове. Переместив с ужасом взгляд ниже и вправо, она увидела вершины Тибета, покрытые вечными снегами. Они были кровавого цвета. Вся территория Северной Америки потеряла четкие очертания и напоминала гигантское коричневое озеро с дельтами тысяч желтых рек.

Мощные тектонические сдвиги земной коры породили гигантские трещины на огромных территориях. Аляска, отколовшись от материка и перекрыв пролив между двумя континентами, сместилась на широту Японии. И теперь ее когда-то вечная мерзлота, тая, необозримыми даже с этой высоты потоками стекала в океан. В разломы на его дне провалились целые континенты.

Уровень воды на планете, резко поднявшись, оставил от цветущих еще вчера просторов болота с торчащими там и тут зубцами гор. Магнитные полюса сместились, и миллиарды птиц и рыб, потеряв вековечные ориентиры, метались в поисках пристанища и, не находя его, медленно погибали. Огромная масса метана, который выделяла гигантская трупная масса их сородичей, отравляя то, что раньше называлось фауной, и насыщая атмосферу, окрашивала ее в зловещий оранжевый цвет. И только гигантский купол Антарктиды, безмолвно возвышаясь своими обледенелыми хребтами, оставался нетронутым в этом чудовищном торжестве зла".

Я тоже видел этот сон! Может, кто-то еще его видел, но скрывает от нас? (Оглядывает всех. Подходит к Артуру, смотрит ему в глаза.)

Артур. Я видел. Когда был с этим (кивает на Стока) на станции в Антарктиде. Он убил весь персонал. (Делает ход. Обращается к Стоку.) Как тебе спалось четырнадцать месяцев?

Сток отворачивается.

Наци (радостно). Ну! Я так и знал! Кто я по сравнению с ними?! (Показывает на Барроу, Стока и на ворота.) Мелкий воришка! (Вскакивает со стула и, потирая руки, энергично начинает ходить туда-сюда.) Вот это смена! (Неожиданно останавливается перед Барроу.) А как у вас с приветствиями?

Барроу (раздраженно). Какими еще приветствиями? Нет никаких особых приветствий.

Наци. Это вы зря! (Многозначительно поднимает палец вверх.) А вот в ряде бывших республик с этим полегче. Имеет значение! Скажу честно, думал — оттуда(снова многозначительно поднимает палец вверх), а надо же! (Снова подбегает к Барроу.) А на пряжках ремней написали "С нами Бог"? (Барроу отворачивается.) Зря! Просто необходимо. А то догадаются! (Грозит вытянутым указательным пальцем.) Догадаются! (Заложив руку за спину, шагает прочь и вдруг резко останавливается и поворачивается в сторону Барроу.) Так, выходит, ничего из этого нет? Так не пойдет. Не пролезет! В таком случае (разводит руками) Вагнера заказывайте. Вагнера!

Барроу. Сумасшедший. Я ведь еще этого не сделал. И в аду не был. Если бы не ее сынок… (С ненавистью смотрит на Маргарет.) Я только подглядел сон. Но я еще жив, и надежду мне уже дали! (Неожиданно кричит.) Я вообще не понимаю, как оказался среди такого сброда! (Простирает руки вверх.) Помоги мне, помоги же! (Стонет.)

Премьер (угрожающе). Так вы здесь, дорогой, чтобы как раз не сделать этого. Неужели непонятно?

Квитаний (хлопает в ладоши). Браво! Браво! Во наворотили в будущем! Куда там нашим неронам! Прямо и не жаль, что умер-то, не дожив. Хоть доброго вина успел попить.

Маргарет (обращается к Премьеру). Чтоб не сделал этого? Только вряд ли толк будет. Мне уже ясно. Ведь мы с вами каждый день, из года в год растим таких. В наших фильмах ублюдки становятся притягательными. Жестокость и насилие — символ и объект для подражания. Вот вы (обращается к Премьеру), вы что делаете, чтобы ваши дети могли засыпать спокойно? Вы в детстве смотрели "Кота в сапогах", а что вы предлагаете им посмотреть на ночь сейчас? Монстров, чудовищ! Истязания людей! На худой конец порно! Искренне думаете, что они заснут в сладких снах? Что же они сделают с вашими внуками, когда вырастут? Не было времени подумать? Хотите, предположу?

Убийца (подняв руку, как первоклассник, и тряся ею). Можно я? Можно я предположу? У меня фантазия лучше! Я уже насмотрелся этих фильмов в молодости. Да и сам могу!

На сцену выбегает Мальчик и медленно в тишине подходит к Премьеру, трогает его за руку.

Мальчик. Сразу видно, что вы не читали Селли "Очерки по психологии детства". Ребенку будут сниться очень страшные сны. Он будет просыпаться и плакать. И убьет своих родителей. А потом своих детей. А потом всех. Пожалейте нас, дяденька. Я не хочу умирать еще раз, это было так больно.

Маргарет. (подбегает к Мальчику). Поймите же! Мы все здесь убийцы! Кто-то убивал сам, кто-то приказывал убивать, кто-то сам себя убил, кто-то толкал на убийство.

Мальчик. Тетенька, я никого не убивал. Мне детей жалко.

Маргарет. Ну что ты, родной. Про тебя никто и не говорит. И вообще дяди шутят. (Громко и резко, обращаясь ко всем, кричит.) Ведь так?

Все кивают. Голоса: "Так. Конечно, так. Да, да".

Маргарет. Они всю жизнь шутили. Играли в жизнь. А сейчас у них последняя возможность пошутить. Последняя. Пойдем, милый. (Уводит Мальчика со сцены.)

Премьер провожает их взглядом. Пауза. Тишина.

Наци (указывает на Барроу). Он говорит, что видел сон. Я тоже видел такое… (Встает и идет в центр сцены, обращается к залу.) Три дня после моей смерти я был еще здесь, на земле. Первые минуты не мог в это поверить. Поверить в то, что существую отдельно от тела. Когда солдаты вынесли меня из бункера и положили на землю, я видел, что моя рука, вот эта (показывает на руку), заломилась за спину. Это должно было быть так больно. Я закричал на них, чтобы они перевернули меня. Но никто не услышал. Тогда я перегородил одному их них дорогу, попытался схватить его и вернуть. Но он просто прошел сквозь меня. А затем меня облили бензином.

Эти три дня я видел руины городов, беженцев и крематории. Но они уже не дымили! Не дымили! (Молча проходит вдоль сцены.)

Барроу (пренебрежительно). Согласен, зрелище не из приятных.

Наци. Молчи, мразь!

Барроу. Чья бы корова мычала!

Наци. Он, да и они тоже (показывает на остальных) думают, что я ужаснулся увиденному. Да и вы (поворачивается к залу), вы тоже так подумали? Нет!

Я знал обо всем этом при жизни. Постепенно (с горечью) привыкаешь. К тому, что делаешь изо дня в день. Нет, я ужаснулся другому! Больше всего я был потрясен, что существую без тела! Продолжаю существовать!

Барроу. Ну и что в этом потрясного?

Наци (словно не замечая реплики). Когда я окончательно это понял, меня охватил неописуемый страх и ужас от сознания того, что в Библии написана правда! Значит, на девятый день я попаду в ад! А еще там сказано, что нет слов у человека, чтобы описать, что меня ждет там. Вот что происходило со мной! Ожидание этого испепеляло меня каждую секунду, каждое мгновение. Я ведь, как и вы (обращается к залу), как и все вы, был убежден в другом! Ведь я не верил в это так же, как и вы сейчас не верите! (Указывает рукой в зал.) Я цеплялся за любую соломинку. Я кричал себе: "Нет! Этого не может быть! Это все сон! Ты спишь. Нужно просто пробудиться от кошмара". А они всё показывали мне и показывали. Девять дней пролетели, как один миг. Геенна поглотила меня. И все пройдут через это. (Тихо и обреченно.) Все нераскаявшиеся.

Квитаний. Как же ты попал сюда? Для чего тебя выпустили?

Наци. Только для одного. Чтобы (указывает в зал) сказать им: если хоть один человек придет в храм ради души моей, то прощен буду. Слышите (тихо), хоть один. Неужели среди вас не найдется хоть один? (Уходит на место.)

Квитаний. Да, дела.

Убийца. Я вспомнил! (Все оборачиваются к нему).

Квитаний. Ну, кого ты спас?

Убийца. Нет, я всего лишь ходил на исповедь и все рассказал. Я уже не мог спать. Они начали приходить ко мне по ночам.

Барроу. Ты бы к прокурору сходил, там бы тебя еще и причастили.

Маргарет (громко перебивая). Да замолчите! Я же говорила: достаточно спасти одного человека! Как вы не понимаете? Он спас себя! А вы (обращается к Барроу), вы бросьте эту розу! Она не идет вам.

Барроу (с раздражением). Да знаю. Но она ведь тоже оттуда, из романа. Рад бы бросить, да впилась шипами, как будто прилипла. (Подходит к Убийце, зло шипит.) Не много же надо для прощения.

Премьер (задумчиво). Не скажите. Может, это сделать гораздо труднее, чем убить. Или отдать приказ. Или вообще почувствовать себя виновным в действиях, о которых не знал и не мог знать. Никому еще не удалось отделить от власти события, в которых власть невиновна.

Пауза.

Наци (неожиданно хлопает себя по лбу и подходит к Премьеру). Послушайте, я как-то не решался спросить. Как вам там в Кремле?

Премьер. Что в Кремле?

Наци. Ну, командуется после "этих"?

Премьер. Да пошел ты!

Наци (отходя и грозя кому-то пальцем). Нет, нет. Это остается. Проникает в душу! Это особые места, где принимают страшные решения. Там искривлен сам ход мысли. Хотя после Хиросимы из Белого дома тоже не съехали. В этом есть какой-то чудовищный смысл! (Потирает руки.) Страх как интересно!

Сток. Я все-таки начинаю кое-что понимать. (Обращается к Барроу.) Так это вы написали ответ на статью "Кто сказал "Стоп!" эволюции"?

Барроу (гордо). Я! Да, я, Джо Барроу, профессор Калифорнийского университета. Автор "Декларации независимости совести"!

Славка. Что, что?

Барроу. Что слышал, недоносок.

Славка. От чего независимость совести? Повтори. (Угрожающе делает два шага в его сторону.)

Артур. Подождите, подождите! (Славка поворачивается к нему.) Такой лозунг — "За свободу совести" уже был — у интеллигенции. Тогда еще большевики пришли к власти. И еще в перестройку, у нее же.

Славка (разворачивается снова к Барроу). Ах ты сука! Опять миллионы на алтарь!

Сток (перебивая их, обращается к Барроу). Так это все сделали вы! Это вы сделали горячим океан. Вы уничтожили все на земле! Вы заставили меня четырнадцать месяцев чувствовать себя убийцей! (Обращается ко всем.) Я был там, в аду! Чудовище! После катастрофы мы остались живы одни во всем мире, там, подо льдом в Антарктиде. (Достает лист бумаги, читает.) "Когда начался голод, я продублировал основные системы управления в свое убежище. Да, с того времени я так это и называл. Люди постепенно начали терять контроль над собой.

Наконец наступил момент, когда нужно было принимать решение. Я обесточил линии управления резервуаров с главного пульта и открыл кингстоны. Газ почти мгновенно заполнил весь объем станции. Я невольно опустил голову, когда увидел, как заметались люди. Это длилось несколько секунд. Они пережили весь ужас непонимания того, что происходит с ними. Но я не мог поступить иначе. Другого способа умертвить станцию у меня не было. Отбирая у них жизнь, я оставлял им надежду. Пусть призрачную, но надежду.

Когда все уснули, я стал понижать температуру в помещениях. Через семь дней она опустилась до абсолютного нуля. Все были мертвы. Я знал, что необходимо удалить кровь и наполнить сосуды раствором, чтобы их не разорвало. Но я не мог этого сделать. Оборудование станции было предназначено для других целей. Никто не проектировал машин для убийства. Этого не было в задачах экспедиции. Я понимал, что нарушил весь регламент такой процедуры и просто всех убил. Впрочем, "правильность" и "регламент" этого так и не были признаны наукой. И сам я в них не верил. Но это только осложняло мой диалог с собой.

Я верил в другое. Я жил этим.

Если мы вообще кому-то нужны, если есть хоть кто-то в этой бесконечной вселенной, кому небезразлично, чем и как закончится наша жизнь, он придет к нам.

Если есть смысл нашего существования, то кто-то должен знать его. Ведь тем, другим, на земле, не дали времени для раздумий. А мне для чего-то дали.

Но для того ли, что совершил я?

Думая об этом, и только об этом, я начал медленно сходить с ума.

Если же не было ни цели, ни смысла существования человека, а наша станция просто случайность, — тогда все равно. Тогда я все сделал правильно". (Закрывает ладонью лицо. Все замирают.) И я решил задать себе последний вопрос.

Леонардо (вскидывая руку и показывая пальцем вверх). Последний вопрос нам будут задавать там!

Пауза.

Барроу (громко). Что замерли, как коты на маслобойне! Расквасились. У-тю-тю-тю. Мальчик! Антарктида! А вериги не пробовали? Всё вы делали и делаете правильно. И я тоже! Жесткая логика. Иначе и меня бы не было! Страшно представить! Почистить бы вашу компанию немного, и вперед! Еще сгодитесь, не унывайте!

Славка. Пожалуй.

Премьер. Мочить?

Славка. Точно! Выхода нет!

Все бросаются к Барроу, начинается потасовка, Барроу валят на пол. Наци, сначала тоже бросившись с ними, останавливается и пытается вернуться. Затем снова в нерешительности оборачивается, топчется на месте.

Убийца. Постойте! Постойте! (Бегает вокруг них.) У меня ведь есть самоличный способ накидывания петли, чтоб не выпутался! Я же так старался! Ну, дайте же мне его!

Квитаний. Ну уж нет. Еще реанимируют. А здесь надежно! Голова с плеч — и готово. Проверено временем! (Помогает вязать Барроу.)

Подтаскивают его к плахе.

Леонардо (встает и громко говорит). Остановитесь! (Все на секунду отрываются от Барроу и смотрят на него с удивлением.) Остановитесь! Это же и есть безумие твари! (Пауза.) Венец справедливости? Его наказание? Тогда и мы служим твари вместо Творца. Что понесете вы после этого с собой? (Угрожающе.) Разве такой у него должен быть конец? (Пауза.)

Я уже писал такую картину. "Первая женщина Рая". Она была тогда во мне. Я не удивлялся его существованию. (Указывает на ворота.) Я тогда ничему не удивлялся. Устал. Какая разница, если я жил, сходя с ума, ведь все равно я жил. Да и кому это мешало? Я думал почти как он. Но у меня был конец жизни, я так и не закончил картину. А он…. (Снова показывает на Барроу.) Он успел! То и другое нужно было одному! (Указывает на ворота.) Так хоть вы остановитесь!

Мои мысли и сейчас возвращаются к этому портрету. Как она была некрасива! Нет, не то. Безразлична и бесчувственна. У нее даже не было бровей. А зачем ей быть красивой? Ведь страсти еще не существовали. И вообще, было ли тогда понятие красоты по отношению к человеку? Красота — это результат сравнения. А с кем можно сравнить первообраз? Да, все правильно, подумал я, таким и должно быть творение. Первая женщина Рая. Он (указывает на ворота) хотел увековечить ее. Но не удалось! Я увидел ее оскал! Даже здесь она не оставляет меня.

Барроу (которого все еще держат, но уже слабее, кричит). Так это твоя "Джоконда"! Она мне тоже приснилась! Выходит, я ни в чем не виноват!

Леонардо. Однажды я подошел к портрету и наклонился к самому холсту. От полотна повеяло холодом. И вдруг на нем проступили очертания черепа. Я отшатнулся. Глаза наши встретились. В ее глазах была пустота. Одна пустота. Ничего живого. Неожиданно меня осенило. В ней же нет души! От этой мысли, которая давала ответ на многое, у меня перехватило дыхание. Конечно, как я не догадался об этом раньше! И вдруг подумал: "А я ведь не хочу вкладывать в нее душу. Или не могу? Или кто-то не дает мне это сделать?" Моя работа нужна была для него! (Поворачивается и указывает на Барроу.) Когда я понял это, я бросил ее незаконченной. А вскоре силы оставили меня. (Громко.) Но если вы сейчас сделаете с ним что-нибудь — падете! Если сделаете что-нибудь — картина будет закончена! Тогда и его надо выпустить (указывает на кованые ворота). И все, все пойдет по-другому. И наказание таким не будет! Не будет!

Все шарахаются от Барроу.

Барроу (отряхиваясь и отбегая влево). Ну, старик, ну, спасибо! Ни черта, правда, не понял, вот это дела! Вот попал!

Свет гаснет. Раздается голос Смольяниновой. Луч высвечивает Маргарет. Звучит куплет песни "Любви волшебной вино".

Маргарет танцует одна. Музыка смолкает, она останавливается посреди сцены.

Квитаний (обращается к Маргарет). Вы тоже, как видно, не читали тех очерков, по психологии?

Маргарет. Не читала. Думала о стране, о людях. Точнее, о своей стране и о своих людях.

Квитаний. Результаты ваших раздумий мы знаем. Так слушаем.

Маргарет (поворачивается к залу, прижимает ладони к лицу). Господи, как мне начать? Где взять силы. Почему я не умерла тогда! Зачем вообще родилась! (секунд десять молчит, сглатывает.) Он был самый любимый мой сын. И единственный. Так хорошо учился. Говорил мне "мамочка". Смотрел его любимые фильмы! (Указывает на Барроу.) Потом я возглавила кабинет. Когда я упустила его? Он стал другим. Точнее, таким же, как его мать. Волевым, требовательным, нетерпимым. Я даже радовалась. В жизни легче будет. Легче действительно было… расталкивать, отодвигать, попирать других. Потом оказалось… и уничтожать. Я его потеряла. Он стал чужим. Это был уже не мой сын. Когда я поняла, что поздно, я… я покончила с собой. А он… он вот с этим (кивает на Барроу) натворил такое… Я увидела это уже здесь.

Попав в ад, я хотела… А мне сказали — лучше бы было мне не родиться самой. (Закрывает лицо ладонями. Достает платок, вытирает слезы.) Ну а сейчас, сейчас у меня появилась надежда… раз мы все здесь, значит, не самый конец? Ведь так? Так ведь? (Оглядывает всех.) Иначе зачем все это? (Уже кричит.) Скажите, зачем же все это тогда!

Все. (указывают рукой в зал и кричат). Для них! (Протягивают к залу обе руки). Для вас! (Прижимают руки к груди.) Для нас!

Барроу (кричит). Эй! Вы что? Подождите! А сынок-то ее остался. Он до сих пор среди них. (Показывает в зал.) Да вон он! (Указывает в глубину зала.) Так что не все потеряно! (В зал.) Помните! Не все!

Звучит тяжелая музыка, и ворота с оглушительным грохотом, медленно открываются. Из них появляется Демон. Ворота закрываются.

Демон. Ты прав! Ничто не потеряно, пока хоть один из вас верит мне. Пока хоть один хочет большего, чем у остальных! (Обходит всех. Останавливается вполоборота к залу.) Пока остается хоть один, кто считает себя лучше, красивее, умнее и достойнее других! Один решает все. Вы сами пришли к такому выводу! Что же вы забыли про меня? Про вашего постоянного здесь спутника? Я же всегда был с вами! С каждым из вас! В ваши самые трудные минуты жизни! Я всегда давал вам выбор. Что бы вы делали без меня? Оттолкнуть, ударить, изнасиловать, убить, растоптать… Даже украсть без меня не можете. Я всегда помогал вам. А каждый из вас шел мне навстречу. (Предваряя возможные возражения.) Шел! Без этого зачем я нужен? Нет, нужен, еще как нужен. Я вечный ваш помощник в подлостях ваших. Сами вы на них никогда не решитесь. Никогда! Кишка тонка. Поэтому я вам и нужен. Ты! (Указывает на Квитания.)

Квитаний. А что я? Я обходился без тебя! И вот такого (указывает на Наци) я не делал.

Демон. Умный? Думаешь, только из-за этого попадают туда? Ошибаешься. Продолжить? (Квитаний отворачивается и отходит.) Или, может быть, ты? (Обращается к Стоку.) Добропорядочный джентльмен. Тоже напомнить? (Сток опускает голову.) А ты? (Указывает на Премьера.)

Премьер. Да пошел ты.

Демон (поворачивается к Убийце). Иди сюда, дорогой. Ты меньше всех виновен.

Барроу. Я протестую!

Демон. А с тобой будет отдельный разговор — там, в книге, за три страницы до конца.

Барроу. До какого конца?

Демон. Узнаешь! Так вот (обращается к Убийце), с тобой у меня была проблема. Ведь ты никак не хотел сделать то, что совершил. Никак! Но меня озарило! Я показал тебе в одной передаче жизнь вот этих (кивает в сторону Стока и Премьера), жизнь звезд и преуспевающих с моей помощью дельцов. И понял, что зацепил тебя. "Какая несправедливость, — говорил я тебе, — ведь ты нисколько не хуже". И потом, эта великолепная фраза: "Ведь ты этого достоин!" Неужели ты смиришься? Ты отозвался. Я угадал в тебе поистине великого завистника. Смириться с этим ты не мог! Они сами создают палачей для себя и своих детей. Остальное было делом техники.

С ней (показывает на Маргарет) у меня ничего не вышло. Зато я подсказал ей, как воспитать "достойного" сына. Окупилось сторицей. Только он (показывает на Барроу) знает, сколько это стоило крови. С остальными было очень сложно. Но не сказать, что я оставался не у дел! Они о многом потом пожалели! (Указывает на зрителей.) А сейчас я уже с ними! Я каждый день с ними. Они ждут меня всегда! (Продолжает указывать на зал.) Когда не хотят уступать место женщине, когда их гнев берет верх над разумом, когда поднимают руку на человека, когда их мучают сомнения: кража ли то, что они совершили? Когда судят других. Когда становятся успешными и знаменитыми. Когда убивают, иногда просто словом. Даже когда убивают себя, я рядом, а делают они это каждый день. Помните, я рядом! (Поворачивается к залу.) Вы нуждаетесь во мне каждую минуту своей жизни! Кто поможет вам, кроме меня? Нет такой силы в мире, которая поддержит вас в трудную минуту выбора, успокоит вашу совесть, скажет вам: "Ты здесь ни при чем, в этом нет твоей вины!" И вы пройдете мимо нищего и бездомного, не увидите мольбы в глазах брошенных вами детей! Не услышите вопиющего к вам. Не откликнетесь. Только на вас вся надежда! А мои помощники будут каждый раз своим примером помогать вам. Всюду, где бы они ни находились: в Куршавеле и на Корфу, в советах директоров и в министерских креслах, в парламентах и сенатах! На телевидении и в киностудиях, на сценах концертных залов, На всех помостах и площадях! И все, кто просят, взывают ко мне, получат меня! Везде раздаются удары наших молотков! У каждого своя приступка на распятии!

Квитаний (прерывает его). Нет такой силы, говоришь? Врешь! Есть такая сила!

Мотоциклист. Удавим гниду!

Квитаний (обращается ко всем). Да у нас просто нет другого выхода, как затолкать его обратно в ад! Ну-ка, парни, подмогните. (Хватает топор с плахи, бежит к воротам и отпирает их.)

(Когда открываются ворота, видны вспышки яркого света. Славка, Сток, Мотоциклист и Франсуа бросаются к Демону. Тот угрожающе разворачивается, поднимает посох, раздается раскат грома. Все останавливаются, но, словно опомнившись, снова медленно подступают к Демону. Тот отступает к воротам.)

Демон. Хотите остаться без меня? Не выйдет! Ни одному человеку в мире еще не удавалось это! Я буду рядом с вами каждую минуту вашей жизни. Я ни за что не оставлю вас. (Угрожающе размахивает рукой.) Ни вас, ни ваших детей, пока вы сами не захотите! А такого я что-то не припомню!

Маргарет стоит в стороне от всех, прижав ладони к щекам, и с ужасом наблюдает за происходящим.

Леонардо. (поднимается со стула). А я помню! Это было на земле не раз!

Демон. оказывается на линии ворот, раздается гром, все, бросившись вперед, закрывают их.

Премьер. Замок! Быстро замок! (Вбегает Мальчик с замком, Премьер запирает ворота.) Мальчик, ты знаешь место (протягивает ему ключ), где его никто не найдет?

Мальчик. Конечно, дяденька! И вы тоже знали, когда были маленьким, но забыли. Ведь вы не будете больше показывать детям страшные фильмы на ночь? Знаете, они плачут по всей стране.

Премьер. Обещаю!

Мальчик убегает, все удовлетворенно расходятся.

Маргарет (обращается ко всем). Думаете, решили? Думаете, избавились? (К залу.) Вы тоже так думаете? Чтобы он сгинул там, любите не только своих детей. Любите не только друг друга! Любите весь этот чудный мир, окружающий вас, каждую веточку, каждый ручеек, каждую птицу. И только тогда, когда ваша жизнь станет счастьем и добром для других, только тогда вы сможете подарить чудо своим близким. И ангелы будут радоваться вместе с вами и петь! А они (показывает на ворота) уже не отнимут у вас счастья. И тогда у вас тоже вырастут крылья, а у ваших детей — крылышки. И они полетят высоко, высоко, вслед за вами, и никто не сможет больше обидеть их. И вам простится все. Понимаете, все!

Звучит песня "Вино любви" в исполнении Евгении Смольяниновой.

Занавес