Весна 1921 года выдалась жаркой. Уже в начале апреля за плугами и боронами тянулся хвост пыли. Душные дни заканчивались внезапными ливнями. Но утолить жажду потрескавшейся земли непродолжительный дождь не мог. Раскаты грома над Днепром напоминали недавние артиллерийские канонады.

В городе с утра воцарялся нестерпимый зной. На фоне посеревших от жары кварталов в сполохах молний зловеще поблескивал купол собора.

Глубоким вечером в такую непогоду из порта к центру шел человек. Он изредка останавливался, кося глазами по сторонам. Из-под капюшона его намокшего плаща виднелись только нос да клок бороды. Человек остановился, прощупал сучковатой палкой глубину заполненной водою рытвины на обочине дороги и, обойдя ее, направился к собору.

Вскоре ночной гость свернул в Приреченский переулок. Он замедлил ход, приблизившись к землянке. Сквозь редкую кружевную занавеску виднелась керосиновая коптилка, стоявшая на столе. Хозяин землянки что-то мастерил. Через полуоткрытое окно, хорошо промытое теплыми струями дождевой воды, донесся женский голос:

— Бога прогневили, потому и грозы ранние. Будет сухо, урожая не жди. Ни хлеба, ни работушки нету. На зажигалках долго не протянешь.

Мастеровой, вертевший в руках зажигалку, глухо ответил невидимой за занавеской женщине:

— Бог посердится и перестанет, а человеку еда каждодневно требуется. Есть нечего — оттого и зажигалки крутим.

— Люди куличи пекут! — не унималась женщина. — А в соборе, небось, полно народу — пасха ныне... Говорят, сам епископ с проповедью пожалует.

Наконец женщина вышла из-за перегородки, обратив свой усталый взор к окнам.

Человек в капюшоне отпрянул за угол, сделал несколько резвых прыжков и пошел вдоль наклонившегося забора ускоренным шагом. Где-то сзади запоздало тявкнула собачонка.

Перед собором горело два фонаря. Люди входили в просторное преддверие храма. Они наспех крестились, бережно раскрывали намокшие узелки.

Путник протиснулся сквозь толпу, отбросил капюшон. Седые волосы, длинная холеная борода старили его. Но розовые скулы, острый взгляд бегающих глаз подчеркивали запас еще не истраченных сил.

В соборе было душно, пахло ладаном, воском.

Величественный и важный, в длиннополой ризе, епископ был окружен сонмом предупредительных священников и диаконов. Свита состояла из трех рядов: те, что впереди, шли с большими зажженными свечами, другие поддерживали епископа. Третий ряд, диаконы, замыкал шествие.

Люди смолкали, истово крестясь, отвешивая поклоны. Слышалось пение клира и молитвенный шепот.

— Смиритесь, православные, не поддавайтесь большевистской ереси... яко соблазну диавола... — ронял на ходу епископ, вялой рукой касаясь согбенных спин. Бородатый мужичонка, толстый, туго подпоясанный кушаком, силился сделать поклон приближающемуся епископу, но это у него никак не получалось, словно проглотил аршин. Когда он откинулся назад, вознеся руку, сложенную перстом, откуда-то из-под полы с тяжелым грохотом вывалился затвор и с дребезжанием покатился по каменным плитам. Епископ заступил это место, выкрикнув:

— Христос воскресе!

Голос его басовито прогремел под сводами собора. И тут же собор вздохнул тысячеусто:

— Воистину воскресе!

Оба хора подхватили: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ...»

Бородатый путник, отирая мокрые щеки и голову платком, приблизился к епископу и, Оттолкнув диакона со свечой, приглушенно сказал:

— Жду благословения, ваше преосвященство.

Епископ молча осенил его крестным знамением, поведя бровями на дверь.

Затем путник вышел из собора и зашагал к дому епископа. Пройдя калитку и отозвавшись на пароль черницы, он снял парик, сорвал с себя бороду.

После чарки кахетинского вина его провели в сад. Там он жадно закурил, нехотя прислушиваясь к какой-то возне неподалеку. Дождь уже перестал, лишь с деревьев падали частые теплые капли, пахнущие листьями. Вскоре донесся визг, потом смех. Через минуту в темноте отчетливо прозвучала пощечина и негодующий шепот.

— Его преосвященство накажет вас, отец Николай... Сейчас должен сюда прийти полковник, отстаньте!

— Я уже здесь, — отозвался Демидов.

Когда отец Николай подошел к полковнику Демидову, между ними произошел такой разговор:

— Забываете устав, штабс-капитан, — глубоко затягиваясь, упрекнул полковник. — Часового не положено отвлекать... от исполнения им служебных обязанностей.

— Долг офицера — проверить пост, — бойко отпарировал отец Николай.

— Пост здесь один, а как вы его проверяли?

Мимо прошла оскорбленная монахиня, грозясь пожаловаться его преосвященству.

— Теперь самим придется себя охранять, — заметил Демидов с иронией. Он вплотную подошел к штабс-капитану:

— Час тому назад узнал от связного: высадка десанта отложена под предлогом недостаточной подготовки операции.

Демидов с досадой метнул на землю окурок. Табачные искры рассыпались веером по земле и сразу погасли.

— На кой же черт мы здесь ведем всю эту комедию, господин полковник? Зачем играемся в кошки-мышки с чекистами?

— Сейчас уже не играемся. Выполняем роль мышки. Кошка выпускает коготки, она нас не спускает с глаз.

Черница, приблизившись, сказала:

— Его преосвященство готов принять вас.

Епископ Прокопий встретил гостей в роскошном шелковом халате с серебряными звездами на плечах. Огромные звезды эти, укрепленные золотыми нашивками, явственно напоминали фельдмаршальские погоны. Епископ поднял золотую чашу с вином:

— Христос воскресе, господа!

Вслед за ним подняли бокалы Демидов и отец Николай.

— Да воскреснет Россия от тяжелого сна, — произнес Демидов, опуская бокал на золоченый поднос.

— Да сбудутся слова господни, — поддержал его отец Николай.

Епископ закусил индейкой, вытер губы белоснежной салфеткой, хлебнул еще глоток вина и медленно, точно на исповеди, заговорил:

— Господин уполномоченный верховного командования! Святая церковь сделала немало: наши проповеди переворачивают миллионы людских сердец. Мы видим, как сжимаются в кулаки руки прозревшей паствы — все ждут сигнала. Среди прихожан двести человек с обрезами. Но где обещанные залпы орудий, которые должны были возвестить в эту ночь пробуждение России?

— Высадка десанта откладывается по стратегическим соображениям, — нехотя сообщил Демидов.

— Триста тысяч лир золотом... — скорбно пробормотал епископ, бросив салфетку на стол. Сидевшие за столом поняли, что эту сумму ассигновал папа Римский на подготовку нового вторжения в Россию.

— Ваше преосвященство, — успокоительно заговорил Демидов, — в нашей общей борьбе мы, верные сыны России, являемся победителями. Срыв весеннего сплава леса по Днепру в переводе на папские деньги стоит не меньше трехсот тысяч лир. Нет строительных материалов — нечем восстанавливать поврежденные суда. Без судов нет хлеба и топлива. На сегодняшний день весь Черноморский флот состоит из нескольких десятков пассажирских пароходов, барж, катеров и рыбачьих шаланд. Все остальное на дне морском...

Отец Николай продолжал в тон ему:

— Если даже станут подвозить лес по железной дороге, то голодные люди не пойдут в порт и не поднимут бревна. Впрочем, большинство квалифицированных рабочих разбрелось по селам, там за кусок кукурузного хлеба клепают косы и меняют зажигалки.

Епископ заерзал в кресле.

— Так ли это, господин полковник? А знаете вы, что на заводе Гуревича вместо жалованья уже выдают муку и пшено? Там налажен обмен товарами с селом... Кладбищенская церковь в последние дни предает земле только стариков и старух, умерших естественной смертью. Голод почти побежден ими. Силен сатана — он подскажет своим слугам выход из любого положения.

Видя, что его осведомленность произвела впечатление на гостей, епископ продолжал:

— Святой Тихон из Москвы передал: Ленин заключил торговый договор с Англией.

— А как же Врангель? — вскочив с места, воскликнул отец Николай.

— Донесение, о котором я сообщил вначале, передано нам штабом Врангеля, — грустно уточнил Демидов.

Когда епископ, хмурясь и шепча молитву, ушел в свой покой, отец Николай и Демидов продолжали беседу:

— Есть вещи, коллега, — сдавленным шепотом говорил Демидов, — которые не всякому и сказать можно... У Бородина в Особом отделе работает моя дочь. Да, родная дочь. В свое время я рассказывал вам о пропавшей без вести семье. Представьте, дочь оказалась здесь. Кое-что для начала я узнал. Например: о цыганке. Сейчас у них в подвале ваш связной Тягнырядно... По слухам, это шкурник и трус. А вдруг он раскается, клюнет на амнистию? Завтра у особистов воскресник. Предполагается массовый выход военнослужащих на территорию порта. Может, удастся швырнуть гранату в окно подвала, чтобы обезвредить Тягнырядно? Как вы думаете, коллега?

* * *

По-разному встречали жители Херсона весенний солнечный день 1-го мая. Неистовая медь пролетарских оркестров спозаранку звучала не в тон колокольному звону. В этот день верующие отмечали пасху. Колонны рабочих демонстрантов оттеснили на тротуары жалкие кучки старух, идущих в церковь.

К восьми часам утра у здания штаба гарнизона выстроились воинские части. Это вышли на парад прославленные 51-я Перекопская и 15-я Сивашская дивизии. Чеканя шаг, бойцы прошли мимо стоявших на Суворовской улице грузовиков, обтянутых кумачом. На грузовиках — люди в шинелях и штатском платье — представители советской власти города. Пришли на демонстрацию водники, рабочие заводов и фабрик, крестьяне из пригородных сел.

Накануне этого дня в укомах партии и комсомола решено было сразу после демонстрации провести общегородской воскресник. Рабочие расходились под красными знаменами по своим цехам, убирали территории предприятий, грузили на платформы металлолом.

Комсомольцы пришли отдельной колонной, после демонстрация разделились на две группы: одни пошли направо в порт поднимать затонувшие баркасы, другие — налево, к вокзалу и в поле. Сотни тонн рельсов, шпал и разных других грузов перенесли они на своих плечах. Девушки решили собирать лекарственные травы для госпиталей.

Город напоминал муравейник. Под колокольный звон и звуки оркестра люди чистили улицы, дворы, скверы, парки. Всюду раздавались песни радости и труда.

Сергей Петрович не забыл в этот день и о бывших беспризорниках, приехал к ним в новое общежитие — в освобожденный от монахинь корпус Благовещенского монастыря.

Ребят выстроили на площадке. Они были одеты в синие шаровары и белые рубашки. Грицюк не мог нахвалиться своими питомцами. Через плечо у него висела гармоника, к ней привязана книжечка в красной обложке с надписью: «Русские песни». Грицюк сделал жест рукой стоявшему на правом фланге шустрому длинному пареньку с белесым чубчиком. Тот громко отрапортовал, шагнув вперед:

— Товарищ начальник Особого отдела по охране границ! Отряд колонистов в количестве сорока двух человек прибыл с воскресника и собирается на отдых. Командир отряда Игорь Нечипуренко.

Сергей Петрович поздравил ребят с праздником и подошел к самому маленькому, стоявшему с левого фланга в первой шеренге.

— Кажется, Сергей Сенин, если я не ошибся?

Паренек зарделся и опустил в смущении голову. Затем бойко выкрикнул:

— Он самый!

Сергей Петрович сжал в своей руке окрепшую руку Сергея и по-мужски встряхнул ее.

— Наш художник! — важно отрекомендовал Сенина Грицюк.

— Это я помню! — Сергей Петрович достал из полевой сумки альбомчик в твердой коричневой обложке, пачку разноцветных карандашей и вручил их своему маленькому тезке. Грицюк заиграл туш.

Ребята захлопали в ладоши и по команде Нечипуренко стали выходить через монастырские ворота на дорогу к Днепру.

* * *

Осторожно раскрыв калитку епископского двора, вышли две монахини. Обе в черном, одинаково тощие и высокие ростом. Не взглянув друг на друга, они разошлись в разные стороны и исчезли за поворотами улиц. Минут через пять — каждая порознь — они вернулись и, многозначительно переглянувшись, поспешили сообщить владыке, что подозрительного вблизи ничего нет. Распахнулись ворота, и на дорогу выкатился фаэтон.

У церковной ограды, близ рынка, кучер осадил коня. Из экипажа легко вывалилась невысокая женщина в старомодном платье и клетчатом платке. Старая женщина держала в руках нарядную кошелку из свежей лозы. Она вышла в переулок и направилась к реке.

Не доходя до флигеля, где находился Особый отдел по охране границ, старуха замедлила шаг. Она выждала, когда часовой повернется к ней спиною и, вяло переставляя ноги, пошла вдоль квартала.

Старуха нагнулась около деревянного щитка, закрывавшего решетчатое оконце полуподвального этажа, и поставила на щиток кошелку, высоко задрав подол юбки, как бы поправляя чулок. Затем, еще раз оглядевшись, быстро вынула из корзины темный сверток и швырнула его сквозь редкую решетку в подвал. Почти сразу внизу раздался взрыв. Часовой внезапно повернулся на шум и увидел клубы дыма и спину удаляющейся старухи. В ее торопливых движениях часовой заподозрил что-то неладное и бросился вслед. Но старуха, быстро свернув за угол улицы, скрылась в проходных дворах.

В подвале, где произошел взрыв, никого не оказалось. Арестованные в это время чистили госпитальные дворы.

В тот день это был единственный взрыв в городе, единственный отголосок тайной войны, не прекращавшейся ни днем, ни ночью.

* * *

Девушки-комсомолки ушли в степь далеко за маячный курган. Травы были после росного утра еще влажными у корневищ.

За курганом открывался вид на лиман. Остро пахло тмином, скромно сверкала бледными бутончиками лекарственная дымянка, чуть возвышаясь над кустами дикой ромашки, пестрели стебли зверобоя — лекарственной травы от «девяноста девяти болезней»... Любочке удалось разыскать даже корневища лапчатой дубровки, или, как ее называют на Херсонщине, «курячого зилля» — для исцеления кишечных болезней.

Девушки дружно поработали до обеда. До чего богата степь на Украине! Недаром сюда в старые времена толпами шли знахари и монашки, выискивая бессмертник и коренья оконника, на котором настаивали зелье против легочной немощи.

Глаза девушек притомились глядеть на цветы. Они сели плести венки, то и дело примеряя их, выхваляясь друг перед дружкой. Потом принялись варить кондер.

— Мне кажется, что такого неба, как в степи под Херсоном, на всей земле нет, — мечтательно произнесла Любочка, когда подруги поели и улеглись на траву отдыхать.

Гибкая в талии, с лицом, усыпанным мелким золотом веснушек, комсорг табачной фабрики Марийка Бойко первой отозвалась на голос Любочки:

— Да. Я все смотрю вон на то облако... Правда, девоньки, оно на коня похоже? И мне хочется сесть на этого коня и ускакать по небу далеко-далеко, где много всякого ситца на платья, где белого хлеба, как на базаре, и где каждый день танцуют под духовой оркестр... А что тебе хотелось бы, если бы наши желания, словно по щучьему велению, вдруг исполняться начали? — внезапно спросила Любочку Марийка.

Любочка ответила не сразу, задохнувшись от волнения, вдруг нахлынувшего в душу теплой волной. В последнее время она часто думала о Сергее Петровиче. Это была ее самая сокровенная тайна. Но задушевный тон подруги растрогал ее, не хотелось кривить душой:

— Я хотела бы, чтобы ко мне каждый день... хоть во сне, являлся молодой и красивый... юноша и говорил мне о любви...

— Ой, как мне тоже хочется любви! — вдруг согласилась и Марийка, позабыв про облако, похожее на коня. — Только наши парни какие-то грубые, неласковые.

— А мне нравится Грицюк! — заступилась за парней Любочка. — Он не такой, как все. Хороший.

— Да, Грицюк симпатичный, — вздохнула Марийка и смолкла. В глазах девушки засветились ревнивые огоньки.

Марийка поскучнела, даже отвернулась от подруги, задумчиво обхватив руками обнаженные колени. Она глядела куда-то в степь, за реку. Со стороны Днепра неслись звуки гармоники, душевно тянул молодой тенорок: «Эх, яблочко, куда котишься...»

Вдруг девушки услышали конский топот. По степи, приближаясь к ним, во весь опор неслись две тачанки с музыкантами. Начищенные трубы блестели.

Музыканты издали увидели отдыхающих девушек и порадовали внезапным вальсом.

— Твои мечты насчет оркестра уже сбываются! — весело заметила Любочка, отчаянно махая косынкой над головой.

— И твои — насчет красивого парня, — едко заметила Марийка, разглядев среди музыкантов Сергея Петровича.

Любочка ойкнула, узнав Бородина, побежала за курган. Но путь ей отрезала тачанка, лихо обогнувшая курган с другой стороны.

Куда девалась усталость! Девушки быстро приводили в порядок одежду, взбивали непослушные локоны, приглаживали брови. Единственное круглое зеркальце, с которым Марийка никогда не расставалась, переходило из рук в руки.

...Звуки оркестра всколыхнули разомлевшую от зноя степь, ворвались в трепетные девичьи души.

Пары весело кружились в танце на ковре сочных степных трав. На головах танцующих пестрели нарядные венки.

Сергей Петрович, два моряка из Особого отдела, секретарь комитета комсомола Ваня Филиппов и все остальные, кто был свободен от игры на инструментах, выбирали себе напарниц и заходили в круг. Девушки, кому не досталось кавалеров, тоже не унывали.

Музыканты сидели у подножья кургана, разложив ноты на траве. Играли не в лад, без дирижера, но никто не думал их упрекать.

На другом берегу комсомольцы затеяли хоровод. Чтобы не отстать от них, Марийка, улучив паузу в игре оркестрантов, вдруг затянула песню. Голос у нее был чистый, родниковый, с переливами.

Сергей Петрович, Любочка, Филиппов, а за ними все остальные подтянули:

Бойцы, привыкшие маршировать под эту песню, дружно грянули басом, хотя здесь как раз требовались девичьи полоса:

Потом все взялись за руки, образовав широкий круг. На середину вышла Любочка, изображавшая «перепелочку».

На склоне дня комсомольцев навестили городские руководители, представители армии. Решили провести митинг.

На тачанку взобрался секретарь укома партии Юрий Халецкий. Против обычая он был одет в косоворотку из крапчатого ситца и чувствовал себя в обновке смущенно, словно жених на свадьбе.

— Товарищи! — Сегодня пасха, — улыбчиво начал он, — но мы, творцы нового мира, празднуем свой день труда и борьбы. Мы на земле построим себе райскую жизнь...

Секретарь укома поздравил комсомольцев с трудовой победой в честь Первого мая и предоставил слово молодой работнице Катерине Чумаченко с фабрики Лермана. Та звонким, приятным голосом прочитала антирелигиозное стихотворение Демьяна Бедного:

Катерине дружно аплодировали.

Желающих выступить оказалось много. Пришлось выбирать ведущего программу импровизированного концерта. Выбрали Грицюка.

— Следующим номером, — покосившись на крикливого жаворонка, взвившегося над головой, объявил Грицюк, — наш самый маленький артист Сережа Сенин прочтет морское стихотворение товарища Лермонтова про парус. А ну, Сережа!..

Грицюк помог малышу взобраться на тачанку. Тот заправил под пояс вздувшуюся рубашку, подтянул штаны и, вглядываясь в серебристую гладь реки, зачарованно произнес:

Когда он закончил и под одобрительные выкрики спрыгнул с тачанки, колонисты подхватили паренька на руки и несколько раз подбросили вверх.

— А теперь выступит комсомолец Сашко Нечипуренко, — прозвучал над степью голос конферансье.

Нечипуренко тряхнул шевелюрой, вынул из-за голенища две деревянные ложки и дробно застучал ими, приговаривая:

Зрители и выступавшие уже артисты стали просить Грицюка, чтобы он поиграл. Грицюк удивил всех новой своей песенкой, которая весело прокатилась над степью.

Оркестр сыграл последний вальс «Амурские волны», и комсомольцы стали собираться домой.

Снопики целебной травы, охапки ромашки комсомольцы аккуратно сложили на подводы.

Сергей Петрович пригласил Любочку ехать тачанкой, но она отказалась, махнув рукой на Днепр. Ей в самом деле хотелось пройтись вдоль берега одной. Сергей Петрович не совсем понял намек девушки. Он спрыгнул с тачанки и пошел рядом с Любочкой. Как мила и непосредственна она была в венке пестрых цветов! Все более отставая от других, они шли за колонной ребят. Счастливая Марийка, идя рядом с Грицюком, обернулась и сделала Любочке замысловатый жест рукой.

Любочка, уткнув лицо в пышный букет, от стеснения много говорила сама — о книгах, о сцене... В ее тоне Сергей Петрович угадал затаенную печаль, неудовлетворенность своим нынешним положением. Все эти дни она думала об отце.

Бородин вспомнил последний разговор с Потемкиным, который требовал разрешения на арест Демидова. Демидов уже дважды побывал в Благовещенском монастыре.

— Вы меня слушаете? — тихо спросила Любочка.

Бородин, точно разбуженный, оторвался от своих мыслей, извиняясь за рассеянность. Девушка поняла его состояние.

— Вы снова о службе вспомнили? — с легким упреком сказала она.

— Приходится, — уклончиво ответил Бородин, кляня себя за неуменье поддержать разговор.

Сергей Петрович не мог сказать ей правду. Рано это было, да и слишком тяжелой, должно быть, окажется для нее эта правда.

Понимая друг друга в эти минуты, они старались говорить о другом.

— Я думаю, что из этого малыша, который читал нам сейчас Лермонтова, мог бы выйти настоящий артист, — сказала Любочка.

— А что, если вам, Любочка, подзаняться с ним, да и с другими? Есть талантливые мальчики у Грицюка. Нам скоро нужны будут свои актеры, музыканты, художники. Без настоящей культуры коммунизма не построишь.

— Может, хор из них организовать? — Девушка встряхнула головой, снимая венок.

— Да. У вас это должно получиться.

Они остановились. Девушка почувствовала легкое прикосновение его руки, нежный взгляд друга.

Сергей Петрович спохватился и потянул к себе руку, краснея, как мальчишка.

Огненный шар, раскаливший степь, медленно опустился за горизонт. По Днепру стелилась сизая дымка. Распрямились примятые травы.