Здание бывшего дворянского собрания — двухэтажное, с серыми колоннами, с полуобвалившейся штукатуркой и темными дождевыми подтеками под окнами — внешне мало чем отличалось от других купеческих домов на Соборной улице. Зато внутри него почти круглосуточно звенели молодые голоса. Здесь порой до полуночи заседал уком комсомола, повестка дня которого была неисчерпываемой и подчас в процессе заседания расширялась еще вполовину. В укоме ставились на обсуждение любые вопросы, начиная от выхода на субботники и кончая призывами в поддержку бастующих докеров Темзы.

Наряду с деловым огоньком, в работу укома много стихийного привносил его секретарь Ваня Филиппов — зеленоглазый, с большими девичьими ресницами и припухшей верхней губой парень в матросской тельняшке и кожаном отцовском картузе. В его широколобой, обрамленной курчавыми волосами голове уживались юношеские мечты, возбуждаемые стихами Демьяна Бедного, лозунгами укома партии и книгами Жюля Верна, которыми он зачитывался в полуподвальном помещении библиотеки дворянского собрания.

По части книг достойной соперницей Вани из всего разномастного актива была лишь гимназистка Любочка. Тоненькая девушка с внимательными серыми глазами и вьющимися русыми кудрями, Любочка не состояла в комсомоле, но часто посещала уком. Она напряженно слушала все, о чем здесь говорили, никогда не вступая в споры.

Иногда кто-либо из новичков сердито спрашивал, за какие такие заслуги здесь присутствуют «беспартийные», и кивал при этом на Любочку. Ваня Филиппов коротко обрывал любопытных:

— За красоту! — После паузы добавлял мечтательно: — Все красивые девушки рано или поздно пойдут за комсомолом!

Любочка густо краснела, когда называли ее по имени или вообще обращали на нее внимание.

Недавно секретарь укома дал первое поручение Любочке: разобрать библиотечный архив, «переписать книги в чистую тетрадку». Девушка приходила в уком чуть свет, бесстрашно спускалась в полуподвальное помещение и, кутаясь в большой пуховый платок, раскрывала смерзшиеся обложки старинных томов, ставя на них химическим карандашом инвентарные номера. Чернила здесь замерзали.

Знакомство с Филипповым произошло совершенно необычно. Это случилось еще в теплую августовскую пору. В уком зашла тоненькая в коричневом форменном платьице гимназистка. У нее был ослепительно белый с кружевцами воротничок. Платье аккуратно выглажено. Она вежливо поздоровалась еще с порога и, приблизившись к Филиппову, молча положила перед ним серый клочок исписанной бумаги.

— В комсомол хочу, — тихо проговорила она, встретившись глазами с секретарем.

Взгляд Вани Филиппова привлекла девичья рука, положившая перед ним заявление. Обычно робеющий перед девушками, Филиппов задержал эту руку, пораженный неестественной для его глаз белизной тоненьких, почти детских пальчиков Любочки.

Привыкший видеть грубые, мозолистые ладони своих ровесников, он воскликнул:

— Барышня, вы не туда попали! Комсомол — это работа, понимаете, тяжелая работа: что попало, где попало, — словом, жить для революции!

— Я во всем помогаю бабушке, — смело возразила Любочка, — и по дому, и в огороде.

— Да у вас ноготки какие-то розовые, как у артистки! — отстранил ее руку Филиппов.

Любочка ушла тогда ни с чем. Но она была подготовлена к такому исходу первой встречи с вожаком коммунистической молодежи. Позже, когда Любочка уже несколько раз побывала на комсомольском воскреснике, отчаянно орудуя киркой или лопатой на глазах у Филиппова, когда убедилась в неистовой любви юного секретаря к стихам Пушкина, она преподнесла ему то самое заявление, но в необычной «упаковке»: положила заявление в лирический томик стихов Пушкина, на ту самую страницу, где были напечатаны строки: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей...» Филиппов долго размышлял над этими строками, тяжело соображая, кому верить: Пушкину или Любочке?

Нередко в ранние часы во дворе здания Любочке попадался на глаза Степан Грицюк — комендант. Грицюк, сознавая свою безраздельную ответственность за сохранность вверенного ему «революционного» имущества, каждое утро обходил полупустые остывшие комнаты дома, тоскливо оглядывал отсыревшие углы, поломанную мебель. Денег на ремонт не было, да и плотников в городе днем с огнем не сыщешь. Все мобилизованы на ремонт барж...

Пределом мечтаний Грицюка было — хоть раз в неделю обогреть комнату, где заседал уком. Но дров выдавали только три пуда в месяц. Потому счастье Грицюка было беспредельным, когда он возвращался с вокзала со шпалой, которую получил в награду от коменданта вокзала.

Он распилил шпалу на равные части, расколол и стал перетаскивать чурбаки со двора под лестницу. Один чурбак он раздробил на щепки и, аккуратно сложив в углу своей комендантской комнаты, прикрыл дырявым ватником

«Затоплю буржуйку во время заседания», — решил Грицюк. Лишь одна Любочка видела все эти приготовления. Но Грицюк так свирепо посмотрел в ее вечно изумленные прозрачные глаза, что девушка перепугалась. Потом они оба рассмеялись и разошлись по своим делам.

В половине девятого начали сходиться укомовцы и актив. Ребята громко шутили, гоняясь друг за другом по просторному фойе, боролись, чтобы согреться. Девушки, заняв большой диван, усаживались потеснее друг к дружке, часто постукивая ногой о ногу.

Народу собралось уже много, ждали запропастившегося где-то Филиппова. Из подвала-библиотеки в секретарскую комнату поднялась и Любочка. Она несла стопку книг, по-детски прижимая их к груди. С минуту постояла среди комнаты, словно раздумывая, что с ними делать, потом, зардевшись от пристальных взглядов парней, поспешно положила их на стол, застланный кумачовой скатертью, и присела на диван.

Любочка не успела отойти от стола, как на всю комнату загремел энергичный баритон Вани Филиппова, ворвавшегося с улицы:

— Посмотрите сюда, товарищи! Что это такое?! — правой рукой Ваня сорвал со своей головы и шлепнул о стол кожаный картуз, а левую высоко поднял над собой: в ней дымился еле заметный окурок, брезгливо зажатый между пальцами.

— Нечипуренко курил, я видела! — выкрикнула одна из девушек, сидевших на диване.

— Видела — почему же молчала? — хмуро отозвался на ее голос Грицюк. — Надо было его сразу на чистую воду.

Нечипуренко сидел очень взволнованный, будто совершил тягчайшее преступление.

Ваня Филиппов, наконец, притушив окурок, осторожно положил его на чернильный прибор, затем перекрыл возмущенные голоса комсомольцев резкими словами:

— Разве можно мечтать о будущем, если мы сегодня уже нарушаем постановление укома? Комсомольцы мы или болтуны? Нечипуренко! — обратился он к провинившемуся. — Ты голосовал за то, чтобы по примеру московских комсомольцев бросить курить?

— Ну, голосовал... — вполголоса отозвался черноглазый. — Я же не думал, что это так сразу...

— Он еще рассуждает! — с негодованием воскликнули сзади. Больше всех шумели девушки.

— В таком случае, — решил вдруг Филиппов, улавливая настроение собравшихся, — мы сегодня, прежде чем приступить к обсуждению вопроса о комсомольском воскреснике, разберем персональное дело Нечипуренко. Возражений не будет?

— Прошу слова! — раздался из дверей спокойный голос. По образовавшемуся проходу к столу твердой походкой шел человек в кожанке.

Ваня Филиппов встретил его настороженным, останавливающим взглядом.

— Это особоуполномоченный комиссар из Москвы, — скороговоркой прошептал Грицюк в ухо Филиппову, — фамилия его Бородин, на вокзале повстречались. — Поскольку говорить было нельзя, Грицюк молча ткнул под самый нос секретаря укома большой палец: дескать, парень что надо...

Сергей Петрович попросил прощения за непрошеный визит и, встретившись глазами с потеплевшим взглядом секретаря укома, обратился к залу:

— Ребята! Я пришел к вам за помощью. Так уж повелось, если нам, коммунистам, нужна решительная поддержка — мы идем к комсомолии.

Эти слова понравились залу. Сергей Петрович видел, как посветлели лица комсомольцев, поначалу осудительно встретивших непрошеного гостя. Широкоплечий паренек, сидевший в переднем ряду, подтянул солдатский ремень, лихо тронул чуб, с готовностью уставился в лицо Бородина.

Чтобы расположить к себе юную аудиторию, Сергей Петрович вдруг изменил направление беседы, заговорил о Нечипуренко:

— Вы вот здесь шумели о курении... Если хотите, я вам расскажу, как на это дело в Москве смотрят.

— Ленин курит? — внезапно спросил чубатый из переднего ряда.

— Владимир Ильич — некурящий, — объяснил Бородин. — Но этими словами он лишь вызвал взрыв негодования по адресу Нечипуренко, о котором молодежь, казалось, забыла.

Ваня с трудом водворил порядок в возмущенных рядах.

#img_3.jpg

— Очень хорошо, — продолжал Сергей Петрович, — что вы, строители и хозяева новой жизни, отметаете прочь пережитки. Нет дороги в коммунизм тому, кто не освободился от пороков прошлого. Но это не так просто и не сразу, как сказал Нечипуренко, защищаясь от ваших нападок. Конечно, комсомольскую дисциплину надо соблюдать, — подчеркнул Сергей Петрович, с упреком глянув на провинившегося. — Но, дорогие друзья, я советовал бы вам свою энергию сейчас сосредоточить на вопросах, которые имеют более важное значение для судьбы нашей Родины. Курение вредно прежде всего для самого курящего... А в коммунистическом обществе...

— И для окружающих вредно! — запоздало возразила с дивана молодая швейница Марийка. Сергей Петрович согласно кивнул ей и продолжал:

— А при коммунизме все люди должны быть физически и морально здоровыми!

Слова Бородина перебил на этот раз сам председательствующий Ваня Филиппов, выкрикнув:

— И красивыми.

Любочка еще ниже наклонила голову. Она уже догадывалась, о чем думает в эту минуту секретарь укома.

Словно в подтверждение ее догадки, в зале прошел шумок.

— Мне, например, нравятся люди, — продолжал Бородин, — которые умеют не только красиво дело сделать, но и прилично вести себя в обществе товарищей. Например, если вы уж так близко остановились рядом с девушкой, то нельзя к ней стоять боком, тем более спиной, — сделал Бородин замечание долговязому парню, небрежно опершемуся плечом о притолоку двери и заслонившему широкой спиной диван и сидящих на нем девушек.

— Может, мне еще в галстуке заявляться в уком прикажете и в шляпе? — осклабился парень, все же посторонившись от дивана.

— Будет время — и в галстуках станем ходить, и в шляпах, — спокойно разъяснил Бородин.

— Галстуки и шляпы не позволим! — загремел зал. — Это барство! Мы не пановы дети и не артисты какие-нибудь!..

В зале поднялся такой шум и разноголосица, что Ваня Филиппов уже не мог водворить там порядок, пока Сергей Петрович не переменил тему разговора. Впрочем, девушкам пришлась по душе беседа Бородина, но их требовательные голоса: «Продолжать!» — потонули в гуле разнообразных суждений о галстуках, запонках, шляпах. Все эти вещи юная аудитория считала навсегда изжитыми вместе с эксплуататорским строем...

Согласившись, в конце концов, что борьба с курением — это их комсомольское дело, Сергей Петрович кратко объяснил, зачем он появился в укоме, в общих чертах рассказал о задачах Особого отдела по охране границ, о роли комсомола в этом деле.

Комсомольцев разочаровали слова Сергея Петровича о том, что ему пока нужны лишь два добровольца в аппарат: грамотная девушка — секретарь-машинистка и паренек на должность коменданта Особого отдела. Сергей Петрович не утерпел и при этом многозначительно посмотрел на сидевшего рядом с Филипповым Грицюка.

Секретарь укома перехватил этот взгляд и лукаво подмигнул присутствующим, будто говоря: «Видите, какую удочку забрасывает». Затем, почесав свой кудрявый затылок, произнес:

— В отношении секретаря-машинистки сразу ставлю на голосование. Кандидатура у нас на сегодняшний день только одна. Хоть и беспартийная, но уком за нее ручается.

— А личное согласие? Ведь это дело добровольное, — заметил Сергей Петрович.

— Товарищ Недвигайлова, требуется ваше согласие! — обратился Филиппов в ту сторону, где сидела Любочка. Девушка поднялась, как в гимназии по вызову преподавателя:

— Я буду стараться... если мне доверят, как и вам, комсомольцам.

Дружные комсомольские хлопки заменили голосование. А в отношении второй кандидатуры секретарь обещал подумать.

Когда Сергей Петрович уходил, комсомольцы ответили на его прощальные слова бурными аплодисментами и выкриками: «Приходите почаще!.. Если надо, все пойдем на помощь!..»

Уком приступил к обсуждению основного вопроса повестки дня: о заготовке топлива.

Пожалуй, никто, кроме Любочки, поначалу и не заметил, как Грицюк внес в комнату через запасную дверь охапку поленьев. На его возню у печки обратили внимание уже тогда, когда буржуйка загудела, бросая веселый отсвет огня на позеленевшие от плесени стены. В молодых глазах заплясали эти огоньки. Все с благодарностью глядели на Грицюка.

Марийка робко заявила с места:

— А ты говори, Ваня, сам первый, обо всем, что мы с тобой дорогой толковали.

— Мало ли о чем мы толковали, — с улыбкой заявил Филиппов, постучав карандашом о стол. И объявил строго:

— Слово имеет член комитета Марина Бойко.

— Ну вот мы говорили... Я говорила... Надо поделить город на части. Каждый член комитета должен организовать бригаду по топливу в своем районе.

— Дело говорит! — поддержал Марийку тот самый длинный паренек в бараньей шапке, который вступил в полемику с Бородиным о галстуках.

Карие глаза Марийки благодарно заискрились, и она стала подробно рассказывать о зарослях камыша в плавнях, где гниет в половодье несметное количество дешевого топлива. Ее рассудительный тон покорил присмиревших парней, которые с гордостью смотрели на комсомольского вожака швейниц — хрупкую девушку в рваном полушалке и стоптанных мужских сапогах.

— Мои девушки из швейной артели уже согласились начать заготовку камыша для госпиталя с завтрашнего дня, после работы.

— Я район Забалки беру, — сказал член комитета, сидевший в президиуме слева от Филиппова.

— За мной Сухарное закрепи, секретарь...

— Давай мне порт!

Когда все члены комитета сформировали свои группы и, угомонившись, сели по своим местам, секретарь поднял руку.

— Товарищи! С нашим решением я немедленно познакомлю уком партии и горсовет. Получим снаряжение — чем камыш рубить, торф копать — и дело у нас пойдет.

Филиппов, довольный ходом собрания, посмотрел в клочок бумаги, лежавший на столе, и лицо его вдруг посуровело.

— Теперь о нарушении комсомольского слова. Объясняйся, Нечипуренко. Небось думал: мы уже забыли о тебе?

Саша Нечипуренко был совсем молод. С его лица, с чуть пробивающимися усиками на верхней губе, не сходила детская улыбка. Но он успел уже за свою шестнадцатилетнюю жизнь побывать в коннице Буденного и участвовал вместе со старшим братом в штурме Перекопа.

Нечипуренко, по-войсковому чеканя шаг, подошел к столу, посмотрел на секретаря, на всех сидящих в зале открытыми доверчивыми глазами. Лицо его выжидательно вытянулось.

— Виноват я, товарищи. Закурил вот... Теперь доподлинно знаю: нельзя с табаком в коммунизм.

— Это и все? — спросил секретарь.

Нечипуренко молчал. С пола поднялся белокурый парнишка в офицерском френче. Он все время сидел на полу, жадно ловя каждое слово ораторов.

— Я добавлю. С Сашком мы знакомы по Перекопу, вместе в разведку ходили. А с куревом — это не его вина. Мальчонка его подвел...

— Какой еще мальчонка? — закричали со всех сторон.

— Да беспризорник один, лет двенадцати. Вроде как подружился Нечипуренко с ним. Словом, Нечипуренко свой паек пареньку отдает... А сам махрой перебивается: «Как затянусь, говорит, будто аппетит пропадает...»

Наступило тягостное молчание. Буржуйка, краснея, ярче осветила смущенные лица... Затем единогласно решили Нечипуренко сделать комендантом укома комсомола, Грицюка направить в Особый отдел к Сергею Петровичу, и радостные, счастливые комсомольцы, грея озябшие пальцы, наслаждались теплом, как голодный Нечипуренко — куревом. Кто-то запел: «Мы кузнецы, и дух наш молод...»

Ребята дружно подхватили песню и разнесли ее по всем улицам и переулкам просквоженного злыми ветрами города.