Как-то я мало рассказываю о монастыре. Все о каких-то “друзьях”…

А я даже не знаю, что рассказывать.

Мы по лености пропускали утренние молитвы (о чем я сейчас жалею) и шли на послеобеденные и стояли там, просто повторяя за всеми (так мой приятель сказал) церковно-славянские слова. Иногда что-то понимая, но большей частью просто повторяя про себя слова и все. И так стояли до вечера, а потом заходили в комнату гостевого дома к физику и военному, которые остались вдвоем (как сказал физик: третьего Бог унес), пили там чай и разговаривали, а потом в темноте шли “домой”, то есть к бабушке, у которой снимали комнату, и снег похрустывал под ногами, и, оглянувшись, мы смотрели на белые стены, кресты и башни монастыря, и темные корабельные сосны, росшие по сторонам дороги. Я сейчас чуть не написал “мачты” вместо “башен”, но этот монастырь, он правда был чем-то похож на стоящий в гавани корабль, что было, то было. Большой белый корабль. Постоит и уйдет…

Так прошло три дня, совершенно незаметно, всего три дня, а мне стало казаться, что мы тут давно, и что это хорошо и правильно, и, может быть, даже важно - вставать, умываться и по тонкому ноябрьскому снегу идти в монастырь и стоять там на молитвах, а иногда заходить в книжную и иконную лавку, смотреть книги и немного разговаривать с отцом Игорем, ни о чем серьезном кстати, так, о книгах и всяких пустяках.

Уезжали из монастыря днем, чтобы доехать до ночи. День был серенький, и, как на картинах Саврасова, вокруг старой монастырской колокольни кружились вороны и галки. Нас вышли проводить отец Михаил и отец Игорь.

- Приезжайте еще.

- Спасибо.

Отец Игорь пожал мне руку, а отец Михаил перекрестил нас с женой. Знал бы, что я не крещеный, а жена вообще мусульманка. В смысле, у нее бабушка когда-то в мечеть ходила, когда моложе была. (Сама-то она не очень это все любит. Тоже, как и я - может быть, к сожалению). Или он знал? Ведь мой приятель скорее всего сказал ему. Откуда-то вытащил большую книжку - “Житие Святого Амвросия” и протянул мне: - Это подарок. Наша новинка. - Спасибо.

Сейчас эта книжка стоит над моим столом, и я иногда на нее поглядываю. Надо было попросить у него надписать, - думаю я сейчас, но тогда я почему-то этого не сделал, растерялся, наверное. Не ожидал. Военный шутливо отдал отцу Михаилу честь.

Приятель торопил: скорее, собирались уехать в 12, а уже два, не доедем засветло. Мы сели в машину, тронулись, было грустно, уезжать всегда грустно. Отец Михаил махал нам рукой.

Когда выехали на трассу, я опустил стекло, закурил. И тут военный - он сидел впереди, обернувшись, сказал мне:

- Не надо.

- Почему? - я удивился.

Он приоткрыл полу куртки, и я увидел, что у него там горит маленький огонек - лампада.

- Купил в лавке, повешу дома. - Он улыбался.

Я выбросил сигарету и закрыл окно.

- А мы не купили. Может, надо было?

Но потом я подумал, что это слишком. Все-таки мы не настолько… не могу подобрать слова. Религиозны, да? Вот купили образа. Два. И хорошо.

Офицер радовался:

- Повешу дома, пусть висит. У меня там иконы - и как раз лампада.

Мой приятель вел осторожно, стараясь, чтоб не трясло. Было хорошо так ехать, осторожно, избегая ухабов, зная, что с нами этот огонечек из монастыря. (Все-таки не хотелось уезжать, повторюсь…) Офицер поддерживал его, как ребенка, иногда заглядывал под куртку, как он там. Я спрятал пачку сигарет и было вынутую фляжку с коньяком - как-то не курилось и не пилось при лампаде, и стал представлять себе квартиру этого военного, он сказал, что живет на Чертаново, как он выразился, обычная трехкомнатная квартира в блочной 12-этажке начала 1980-х годов, узенькая прихожая, вешалка, дверь в кухню, потом детская метров 15, потом, как говорят в народе, - “зала”, в красном углу, рядом с вымпелом победителя ленинского зачета 1984 года и фотографией не то Афганистана, не то Средней Азии, теперь иконы, и под ними будет эта лампада, за окном с беленькими кисейными занавесками зимний пейзаж, рядами такие же дома, деревья, снег…

Наверное, он туда ее повесит, в “залу”, думал я, чтобы смотреть и вспоминать монастырь, свечи, иконы, голос дьякона, читающего молитву. Потом я подумал, что странно, что уезжать не хотелось, все же это не совсем наша, не совсем мирская, та к которой мы привыкли, я хочу сказать, жизнь. Как-то они быстро пролетели, эти три дня, хотя вроде что мы делали - ничего, стояли на молитве, немного гуляли, разговаривали с бабушкой-хозяйкой. У нее сын, кстати, работник космической отрасли. На космодроме Байконур работает, серьезно. Она показывала письма, гордилась, давала смотреть карточки внуков. Правда, давно у них не была… О монастыре говорила неохотно: они там все разные, сейчас все думают, что раз монастырь, то все святые. А она рядом живет, видела всякое.

Смешно, бабушка при монастыре, а сын космические корабли делает. Смежные, так сказать, отрасли, почему я сказал “кстати”.

После Калуги стало темнеть и пошел снег. Тут выяснилось, что у нас не работают дворники, и мой приятель занервничал - на шоссе стало много машин. Мы съехали на обочину, они с офицером вышли, стали копаться в моторе, а лампаду оставили нам, и я минут десять подержал ее под курткой с левой стороны, и было немного тепло у сердца - там же огонь, то есть огонек, и от него тепло.

Починить дворники не вышло, это же “москвич”, у меня была такая машина - она хорошая, тяжелая, как утюг и устойчивая на шоссе, но упрямая. Если не захочет чиниться, ты хоть по уши залезь в нее, ничего не выйдет. И, главное, можно было бы тряпкой снаружи протирать стекло, но особо часто не попротираешь, ветер же, надо окно открывать, а у нас лампада. Мы с офицером поменялись местами, я сел вперед, а он на мое место, сзади все-таки меньше дует… Подумал: “Не довезем, ветер”, - но офицер говорил, что пока горит.

- А куда повесишь, - спросил я.

- Пока не знаю, - он задумался, - может, в детскую, или в залу.

Я засмеялся:

- Я так и думал. А в зале у тебя занавески белые?

- Вот и не угадал, плохой из тебя инженер человеческих душ. В цветочек. Жена купила в магазине “Лейпциг”, знаешь такой? Еще в советское время был.

Вообще странно, об этой поездке почти нет воспоминаний, одни картинки. Воспоминания - пейзажи, воспоминания - жанровые картинки. Вот стоят заснеженные ели вдоль дороги, стояли, когда ехали туда, стоят обратно. За ними лес в снегу - снег, ели, снова снег… Вот люди стоят в церкви, полутемно, только перед иконами горят свечи, они освещают лица. Голос дьякона читает: милости хощу, а не жертвы.

Когда ехали туда, уже после Калуги, мой приятель вдруг стал рассказывать, как люди не могут доехать в этот монастырь, будто что мешает. Сначала собраться не могут, потом поворачивают на полпути, заезжают куда-нибудь не туда, в общем, ерунда какая-то. Ну, мы с женой покивали, Серж сделал круглые глаза, тоже что-то такое стал рассказывать, таинственное. Едем дальше. И вдруг мой приятель руль в сторону как крутанет!

- Ха! - говорит.

Машина вильнула. Он в другую сторону - ха! И все, главное, смеются, типа “о, как здорово, шутник…” - а я-то чувствую, что нас уже юзом ведет. Там еще под горку и поворотик, и то ли у “москвича” этого были задние ведущие, то ли он притормозил не так, в общем, машина управление потеряла. Хорошо, скорость небольшая и дорога пустая была, ну, только метрах в 150 какой-то трактор перся. С большими колесами такой, “Беларусь”. Ну, дорога-то в снегу прочищена, мы крутанулись разок и, уткнувшись носом в сугроб, остановились. Я говорю: ты что, мудак?! Тоже доехать что-то мешает? Он, кстати, даже не огрызнулся. Испугался, что ли? Странное у него какое-то было лицо - я только в профиль смотрел - он почти улыбался. Мазохист.

Конечно, что говорить, всем нам (вообще всем) стоило съездить в этот монастырь, немного помолиться. Пусть даже толком не зная слова.

Ну, обратно-то не колбасились - доехать надо было. Ближе к Москве снег пошел гуще. Физик нервничал, периодически останавливался, открывал окно, протирал переднее стекло обычной тряпкой, офицер в этот момент отворачивался и запахивал поплотнее свою куртку. Вообще, я думал, не довезем, ветер задует, но вы удивитесь - довезли! Забегу вперед: когда въехали в Москву, офицер был очень довольный - улыбался во весь рот… Еще у нас с приятелем (на нервной почве, видимо) возник какой-то странный спор - ни за что не догадаетесь о чем. О католичестве. Я же говорю, это больная тема.

Началось с того, что приятель сказал, что этот монастырь в некотором смысле крепость, и я, в общем, согласился.

- Ну, не крепость, - сказал я, - скорее остров (про корабль я решил на всякий случай промолчать), - а потом зачем-то сказал ему, что, мол, не понимаю, почему отец Михаил так нервно говорил о католиках. Было такое ощущение, что это прямо враги какие-то. Почему? Это ведь тоже христиане. Вот про мусульман он совсем ничего не говорил, а ведь это вроде другая вера. К тому же они очень воинственные…

Тут приятель напрягся и сказал:

- Правильно… Католицизм - это, - он чуть помедлил, - ересь. А ересь, - он опять помедлил, - это даже хуже атеизма и иноверия. - И стал мне объяснять, почему католицизм ересь, но я уже не помню, что именно он говорил, а может, он плохо объяснял, потому что было плохо видно, темнело, а ему надо было следить за дорогой, которая сделалась уже совсем московской - в несколько рядов, снег вокруг пожелтел, и стал грязным, и все как-то не просто ехали себе и ехали, как это бывает вдали от городов, а куда-то сосредоточенно мчались, торопясь, перестраиваясь из ряда в ряд и обгоняя друг друга.

Главное, забавно, я почему-то чувствовал, что не надо его спрашивать про католиков, но все равно спросил - вы уже знаете, есть у меня такая странная особенность - знаю, что не надо что-то делать (спрашивать, например), а все равно делаю (спрашиваю)…

А еще он сказал в конце, что католики, чтобы привлечь народ, занимаются популяризацией религии, делают что-то вроде журнала “Наука и жизнь”, а это неправильно, смысл уходит. Тогда я подумал: почему? А недавно смотрел один фильм, и там было показано богослужение где-то в Мексике - толпа народу, электронный орган, огромный храм, вверху огромная фигура Христа, вся в разноцветных лампочках… И я подумал: может, и правда - не надо так. Было какое-то коллективное… в этом… не найду слово.

Хотя с другой стороны, знаете, всегда, когда народу много, ощущение возникает такое… сложное. Вот у нас, когда на Рождество или Пасху камера скользит по лицам в храме Христа Спасителя и на переднем плане видно начальство с постными физиями размера семь на восемь, со свечками в руках - тоже иногда возникает какое-то, мягко говоря, совершенно непраздничное и непросветленное ощущение. Даже если не думать, что начальству-то, поди, есть в чем покаяться или просто о чем подумать в церкви, и не на отдельной трибуне недалеко от Царских Врат, а где-нибудь в середине толпы прихожан, а может быть, и позади всех. Ничему не научились или все забыли за 80 лет советской власти. При царе, посмотрите старую кинохронику, священники тоже все кадилом на генералов махали… Но этого я приятелю говорить не стал. Чтобы не расстраивать его.

Да… В общем, странный какой-то разговор вышел. Но потом физик очень хорошо пошутил, я не помню уже на какую тему, как-то очень хорошо, он же неглупый человек, и вроде ощущение сгладилось. Я вообще его люблю за пусть иногда наивное, но стремление - и не к успеху, не к деньгам, как у всех, а к какой-то настоящности… Хотя он современный человек. И когда мы вылезали у метро “Юго-Западная”, мы были очень благодарны ему, то есть “благодарны” - это не то слово, мы обнялись, и с офицером тоже, и я долго жал ему руку. Хотя, кстати, и вылезали скорей-скорей, стараясь не открывать широко дверь, чтобы ветер не попал в салон.

И когда мы с женой стояли в вестибюле метро “Юго-Западная”, у нас было такое странное ощущение, что мы вернулись из долгого-долгого отпуска, и ощущение - вы не поверите или посмеетесь - какой-то чистоты, промытости взгляда, что ли, хотелось всем улыбаться, и у меня вертится слово “баня”, хотя какая “баня”, кто в бане-то был, при чем здесь это? И дня три-четыре, а то и неделю это ощущение чистоты держалось, представляете? Потом прошло.

А про лампаду, которую вез офицер, мы как-то вскоре забыли и даже не спрашивали про нее, когда встретились с физиком где-то через месяца два, не помню уже зачем, книжки, что ли, какие-то ему передавали, или он нам передавал. Выпили еще с ним пива при встрече, вокруг была уже совершенно московская жизнь, он пошел работать на стройку прорабом, уволившись из своего ООО, чтобы, как он сказал, лучше почувствовать жизнь, звал, кстати, и меня, но я сказал, что пока подумаю - как-то я не очень верю в эти хождения в народ и опрощения, к тому же я человек вечерний и готовый если и работать на стройке, то только во вторую смену, часов с 5-6 дня, а контора, куда он пошел, в темноте строительство не вела. И про лампаду мы вспомнили где-то через полгода, если не больше, когда перезванивались на майские праздники. Он, по-моему, звал еще куда-то поехать, опять в какой-то монастырь, а мы собрались с друзьями на дачу, со всеми уже договорились и не смогли.

Физик был какой-то расстроенный, что-то не складывалось в личной жизни. Вы не поверите, но он хотел на всех сразу жениться, чтобы, как положено у религиозных людей, все после свадьбы, ну а сами понимаете, в нашей жизни на это мало кто согласится, хотя почти все девушки теоретически этого хотят, да? Но на практике они с ходу пугались и отношения расстраивались. Одна-две согласились, но вы же понимаете, что это был за контингент.

Я пытался его развлечь, много шутил и спросил про военного, просто кстати, в конце.

- А… - сказал он, - нет, не горит лампада.

Я огорчился:

- Почему? Неужели задуло тогда огонек? Уже в Москве?!

- Нет, - сказал приятель, - довезти мы ее довезли, он просто через месяц или два забыл долить туда масла.

- Жалко, - сказал я.

- Конечно жалко.

- Но можно же пойти в церковь и снова ее зажечь? - сказал я.

- Можно, - сказал приятель, - но ты же понимаешь, огонь будет уже не тот, не из монастыря.

Я согласился:

- Да, пожалуй.

- Может, я туда поеду летом и привезу ему еще, - сказал он.

- Да…

Я хотел его попросить привезти и нам, но почему-то не стал. Все-таки мы с женой не такие уж и верующие. Потом друзья эти наши, “православные”-то которые… С ними пообщаешься - и вообще ничего не захочешь… Хотя можно, конечно, и не общаться с такими. Бывает же, люди расходятся со временем. Во время общественных потрясений, революций например… Не дай Бог, конечно.

Да и потухнет - будет жалко. Чего он тогда вез, старался из-за нас?