У императрицы Елисаветы, последней монархини из династии Романовых, в жилах которой текла русская кровь 2.*Фактически прямая мужская линия Романовых пресеклась, когда 19 января 1730 г. скончался Петр II. Россией с тех пор владели немецкие династы.*, не было прямых наследников. Елисавета Петровна, правда, состояла в законном церковном браке 3.*Он был заключен в 1742 г. в подмосковном селе Перово.* с Алексеем Григорьевичем Разумовским, но брак был заключен тайно.

Наследником престола российского мог быть Карл Петер Ульрих, сын старшей дочери Петра I Анны и герцога Гольштейн-Готторпского Карла Фридриха. Он был также внуком Карла XII 4.*Карл Фридрих был сыном Гольштейн-готторпского герцога Фридриха I и сестры Карла XII Хедвиги Софии. Другая его сестра, Ульрика Элеонора, после смерти Карла 30 ноября 1718 г. взошла на шведский престол.* и мог претендовать как на российский, так и на шведский престол. Тот брак задумывался Петром с дальним прицелом: он в перспективе мог дать России династические права на Скандинавию, наилучшим образом завершив его диалог с Карлом XII, который он столько лет вел и на Балтике, и на окровавленном поле под Полтавой... Выдавая дочь за герцога Гольштейна, наследника шведской короны, император сам сжег свой старый дворец в Преображенском, и, обращаясь к герцогу, наблюдавшему «сей фойерверк» сказал: «В этом доме зрели мои первые замыслы войны против Швеции, и пусть вместе с ним погибнет всякая мысль, могущая когда-нибудь вооружить мою руку против этого государства». Елисавета была посвящена в замыслы своего державного отца. Ее решение сделать преемником своего племянника, Петера Гольштейна, было, в сущности, предопределено.

Сказалось и другое обстоятельство. Шведский посланник Нолькен не раз встречался с Елисаветой Петровной, тогда еще цесаревной, оказывая заговорщикам возможную помощь. Швеция, начав войну в 1741 году, объявила, что ведет ее за права Елизаветы – против иноземного правительства Анны Леопольдовны, по рождению принцессы Мекленбург-Шверинской, а по мужу (Антону Ульриху) – герцогини Брауншвейг-Люнебургской, занявшей российский престол. Елисавета обещала вознаградить Швецию; но Ласси разбил у Вильманстранда шведов, шедших сажать на престол Елисавету. Дворцовый переворот совершился, но шведы в нем не участвовали. Однако как только Елисавета воцарилась, в Санкт-Петербург прибыл из Швеции граф Гилленборг, требуя уступки Выборга, части Финляндии и Карелии, – как компенсацию за услуги по интронизации. Требования были отклонены, и 28 июля 1741 года шведы начали новую войну против России.

Командовавшие русской армией фельдмаршал Ласси и генерал Джеймс Кейт (в то время – гроссмейстер масонского ордена в России) убедительно доказали преимущество русского оружия главнокомандующему шведской армией графу Левенгаупту, бросившему войско и казненному за это. Швеция уступила России «на вечные времена» часть Финляндии до реки Кимени с городами Фридрихсгамом и Вильманстрандом, часть Карелии с крепостью Нейшлотом... Мирный договор, подписанный в Або Румянцевым-старшим, привез императрице Елисавете бравый 18-летний капитан Петр Александрович Румянцев-младший, тут же произведенный в полковники...

После смерти в 1741 году королевы Ульрики Элеоноры, не оставившей детей, выбор шведского риксдага пал на герцога Гольштейн-Готторпского Карла Петера Ульриха; но практически одновременно тот был объявлен наследником российского престола. Между тем Елизавета обещала возвратить Швеции Абосcкую, Бьернеборгскую, Эстерботинскую провинцию Финляндии и Аландские острова, если наследником шведской короны будет избран епископ Любекский, принц Адольф Фридрих Гольштейнский, дядя Петра Федоровича. Разумеется, он и стал королем Швеции. Объявить наследника шведского престола и сына своей сестры наследником престола российского было идеальным ходом для императрицы. Она разрубала тем самым гордиев узел, приобретая в Швеции долговременного и надежного друга и союзника.

Петера она вытребовала к себе из Гольштейна еще в 1741 году, почти сразу же как сбросила с престола Анну Леопольдовну. И что с того, что великая княгиня Анна Петровна в свое время отказалась от прав на престол – и за себя и за свое потомство? Ведь Петр I, отменив древний порядок престолонаследия, основанный на праве первородства в прямой нисходящей линии по мужскому колену, манифестом от 5 февраля 1722 года объявил, что царствующий государь имеет власть передать престол, кому он заблагорассудит. И вот по всей стране во время церковных служб загремели многая лета «...наследнику ее, внуку Петра Великого, благоверному государю и великому князю Петру Феодоровичу!..»

Теперь непривлекательного, да еще с какими-то странностями Петера Ульриха, которому судьба назначила стать Петром III, надо было женить. Елисавета знала, кто поможет ей с выбором. Фридрих II, король Пруссии! И он посоветовал в жены ее племяннику свою племянницу: Софию Августу Фредерику. Впрочем, зачем так официально? Фике, Фикхен, очаровательное воздушное созданье! И какая умница! В 1743, когда это произошло, Фике шел всего пятнадцатый год 5.*Она родилась 2 мая 1729 г.*

Елисавету Петровну, императрицу всея Руси, здесь, в Штеттине 6*Прежде Щитно, ныне Щецин (Польша). Оккупированный русскими войсками, этот город в 1713 г. за крупную взятку был передан прусскому королю Фридриху Вильгельму I светлейшим князем Александром Даниловичем Меншиковым.*, в семействе герцога Кристиана Августа Ангальт-Цербстского 7*Цербст был родовым имением будущей российской императрицы.* звали запросто – тетка Эльза. Но, конечно, только между собой, с оглядкой на ее блестящее – да что там, недосягаемое! – положение. Впрочем, у супруги герцога, Иоганны Елизаветы, уже был однажды шанс оказаться близ московского престола. Ее брат, герцог Карл Август, епископ Эйтинский, был женихом Елисаветы Петровны! Да-да! К несчастью, он умер от оспы... И вот судьба дает еще один шанс: такое бывает только в волшебных сказках. Но это не сказка, вот оно, письмо воспитателя наследника престола при российском дворе, обер-гофмаршала графа Отто Брюммера:

«По Именному повелению Ее Императорского Величества я должен передать Вашей Светлости, что Августейшая Императрица пожелала, чтобы Ваша Светлость в сопровождении Вашей дочери прибыла бы возможно скорее в Россию, в тот город, где будет находиться императорский двор. Ваша Светлость слишком просвещенны, чтобы не понять истинного смысла этого нетерпения, с которым Ее Величество желает скорей увидать Вас здесь, как равно и принцессу Вашу дочь, о которой молва уже сообщила ей много хорошего».

Что принцесса София красива Елисавета уже знала: она получила ее портрет маслом, написанный по заказу и за деньги Фридриха II.

Разумеется, когда стало ясно, что тетка Эльза прочит Фикхен в мужья Петеру, Петру Федоровичу, ее кузену и наследнику российского престола, в семействе ликовали. Ведь Фике-то станет после свадьбы с Петром Федоровичем – шутка сказать! – Ее Императорским Высочеством, русской царевной, великой княжной России. А там... Кто знает! Ведь наследник престола в известное время становится самодержцем, и тогда Фике станет... даже язык не поворачивается выговорить... Императрицей всея Руси! Нужно, впрочем, было выполнить известные формальности: отречься от лютеранства, креститься в православие 8...*В крещении София получила имя Екатерины – в честь матери императрицы Елисаветы.*

Итак, свадьба великого князя, царевича Петра и юной немецкой принцессы Софии д'Анно Цербст состоялась 9.*25 августа 1745 г., в соборе Казанской Богоматери, в первопрестольной.* Принесла ли она счастье новобрачным? Но ведь о счастье не было речи с самого начала! Петр, инфантильный и ограниченный, кажется, даже не вполне понимал, зачем рядом с ним появилась эта девушка, не разделяющая его страсти к охоте и собачьим сворам. Впрочем, похоже, в первые годы после женитьбы он и не пытался это выяснить...

Но София, став царевной Екатериной Алексеевной, точно знала, зачем она пришла сюда. Разумеется, вовсе не для любовных утех с мужем, хоть она и предусматривала такую возможность и заранее с нею смирилась. О, у этой девочки действительно была золотая головка!

«Не могу сказать, чтобы он мне нравился или не нравился, я умела только повиноваться. Дело матери было выдать меня замуж. Но, по правде, я думаю, что русская корона больше мне нравилась, нежели его особа... Никогда мы не говорили между собою на языке любви: не мне было начинать этот разговор».

Уже в этом возрасте она пристрастилась к чтению трудов по истории, юриспруденции, философии, экономике... Разумеется, в первую очередь это были книги французских Aufklсrer 10, *Просветители.* – так принято уже тогда было именовать властителей дум Европы. Да! Во главе государства должен стоять просвещенный монарх, – она сама! – который советуется с философами и преобразует общество на новых, разумных началах, изливает на подданных неисчислимые благодеяния... На это не жаль потратить жизнь!

Да и советы дядюшки Фридриха *На пути в Петербург – в январе 1744 г. – поезд невесты остановился на несколько дней в Потсдаме, и король Фридрих II Прусский немедленно дал будущей великой княжне российской длительную аудиенцию.* не пропали даром. Как живо он рассказывал о походах на восток (Drang nach Osten) крестоносных рыцарей, несущих в варварские края свет, просвещение, надежду! Теперь это невозможно. Нет храпящих коней, панцирей с забралами, тяжелых двуручных мечей. Но есть сила ума. И сегодня на восток едет хрупкая немецкая девушка. Свет и просвещение туда должна принести она!

На нее была сделана ставка. Она поняла свою задачу: любой ценой закрепиться здесь. И это у нее стало получаться! Секрет был прост: нужно было очаровывать, обнадеживать, ободрять каждого, с кем встречаешься, заставлять его думать, что она, став царицей, может изменить что-то к лучшему конкретно для него. Может... Но сделает ли? Никаких конкретных обещаний – для этого она слишком слаба, положение ее непрочно...

Как много здесь придают значения православной вере! Ну что ж, святее патриарха она не станет, но в обрядности разберется! И вот она по церковнославянски читает православные молитвы, делает поразительные успехи и в русском языке... Когда в первый год жизни в Москве, еще не крещенная в православие, она тяжело заболела воспалением легких и металась в жару, сама императрица предложила позвать к ней лютеранского пастора. Но Фике отказалась: если уж дела так плохи, что нужны исповедь и соборование, пусть позовут к ней архимандрита, отца Симона Тодорского, наставлявшего ее в вере и церковнославянском языке... Это сразило Елисавету Петровну, она расплакалась от умиления...

Впрочем, сохранились известия, что Екатерина вовсе не так легко и радостно переменила религию, как сумела это показать императрице и двору. Ей не просто дался этот шаг: она много плакала, искала утешения у лютеранского пастора... Но ведь уже было сказано: «Paris vaut bien une messe» 11*«Париж стоит обедни» (франц.).*. Это сказал принц Генрих Наваррский, гугенот, когда у него возник шанс стать французским королем. И он отрекся от протестантизма, он принял католицизм – и стал Генрихом IV!..

Фике должна повторить его подвиг. Ну что ж, она готова на любые усилия, лишь бы не возврат в среду провинциальных аристократов, раз в год шьющих новые платья, просиживающих вечера за пивом с капустой и лично откармливающих своих рождественских гусей...

Боже мой, как же здесь иногда тяжело! Муж не считает ее за жену, он вообще ни во что ее не ставит! У него свои «заботы». Mein Gott! Он то часами в комнатах пытается щелкнуть кучерским кнутом, как это проделывают извозчики, то, не имея слуха, упражняется на скрипке, то – трудно поверить, ведь двадцать шесть лет парню! – устраивает смотры оловянным солдатикам, строит для них крепости, разводит караулы... Как-то, на восьмом году совместной жизни, крыса съела его цукатного солдатика. Он поймал ее, устроил судилище и... повесил зверька! Екатерине несколько дней после этого казалось, что от него несет острым, тонким, мерзким запахом бившейся в конвульсиях крысы...

А кто его окружает? Какая-то солдатня, подобострастные чиновники, вульгарные женщины, к которым – то к одной, то к другой – он время от времени приобретает явно повышенный интерес. А главное удовольствие для этого наполовину спившегося человека – скакать на лошади в окружении своры собак... И этот вечный, не выветривающийся запах перегара, лошадиного пота, псины...

Каждое лето чета великих князей останавливалась за городом, рядом с Ораниенбаумом. У Петра здесь была свора охотничьих собак. Но однажды, возвращаясь осенью в Зимний дворец, он решил забрать с собой драгоценную свору. Фике заявила, что не потерпит собак в своих апартаментах. Но это были не ее апартаменты, – и Петр настоял на своем. Он поместил свору в комнате рядом с супружеской спальней. Комнаты разделяла тонкая перегородка, и несмолкаемый собачий лай, ужасный запах, исходивший от животных, превратили ее ночи в кромешный ад... Петр только усмехался...

Екатерине был отвратителен муж. Она предполагала что-то подобное, ей говорили, что ее жених – со странностями, но она и не знала, до чего тяжелы могут быть «странности», когда они повторяются ежедневно. Но как же быть! Ведь муж – наследник престола, нет его – и нет надежд на собственное будущее величие... И она заставляет себя истребить в себе ненависть к нему... Более того, однажды она решает про себя, что стерпит от него все...

А муж, словно подслушав это, начал вести себя совсем уж недостойно. Он взял привычку рассказывать ей по утрам о своих любовных играх со служанками. Она, усмехаясь, слушала... И убеждалась, с некоторым страхом: да, это она тоже способна перенести.

Но однажды вечером он вломился в дверь супружеской спальни не просто разгоряченный, но с каким-то блудливым выражением на лице. Похоже было, что он сам чувствовал: переступает грань. Екатерина, одна, как уже давно привыкла, лежала в постели. Она заложила длинным гусиным пером толстую русскую книгу, – на этом языке она давно уже бегло читала. Петр пошатывался, раздвинув рот в кривой усмешке. Присел, в камзоле и ботфортах, на кровать, с интересом погладил голое плечо Екатерины. Сообщил, со смешанным выражением наглости и робости:

– Я пообещал показать, как мы забавляемся...

– Похоже, вы накануне читали Геродота? – процедила Екатерина с тем легким презрением, которого, как она уже убедилась, Петр не воспринимал, но которое позволяло ей сохранить уважение к себе, и не только у самой себя, но и у тех, кто становился свидетелями скандальных сцен. – Заключаю так потому, что в сочинении сего историка древнего царь Персии также вздумал угостить друга своего зрелищем ласк своих любовных с женою...

Говорила демонстративно медленно, широко расставляя слова, чтобы чувствовалось: не ждет она, что кто-то перебить посмеет. Говорила не для Петра, – для тех мундиров и ботфорт, которые, явно робея и пряча в тени лица, стояли у порога, все же не переступая его. Оттуда, как, впрочем, и от мундира мужа, несло псарней и конюшней.

– Но, коль так, то вы помнить и то должны нещастие, которым она для всех сей истории участников кончилась! – слегка повысила она голос. Прикрикнула словно. Не на него – на них. И они поняли: исчезли в темноте. «Геродота читать», – усмехнулась она, чувствуя, как только сейчас начинает ее бить крупная дрожь. Несчастие у Геродота было того рода, что царь, показывавший другу обнаженную жену, был этим другом убит. И Екатерина подумала, что фразу ее кто-то из офицеров может счесть за намек.

На ее голос вбежала горничная. Екатерина рукой указала ей закрыть дверь. И лишь потом взглянула на мужа. Он уже упал на кровать, одну ногу в ботфорте с налипшим чем-то кинув поверх атласного одеяла. Вторую оставил на полу. Горничная стянула с него сапоги, поправила ногу. Петр обмяк, повернулся набок (из перекошенного рта на подушку сочилась слюна), захрапел... Она же долго не могла уснуть, отодвинувшись к самому краю, вцепясь рукой в кружевной балдахин. Боже мой! Раньше она считала, что Петр – «всего лишь» ненормальный, но жизнь рядом с таким человеком «обогащает» просто ненормальность черточками скрытности, жестокости... Отвратительный человек.

А теперь эта Лизка Воронцова, с которой он свалялся...

Елизавета Романовна Воронцова... Ее отец, офицер лейб-гвардии Измайловского полка, по сути, финансировал прошлый переворот, ссужая деньгами цесаревну Елисавету Петровну. Не он один, конечно, финансировал, значительную часть расходов на захват престола оплатил маркиз де ла Шетарди, французский посланник в Петербурге. Однако где сейчас Шетарди? Императрица не любила быть обязанной кому бы то ни было, и когда тот стал слишком прямо подсказывать ей, что нужно делать, – в 1742 году, – она велела ему покинуть Россию в 24 часа. Не то Роман Илларионович! Он – в фаворе, после переворота именно ему поручили сопровождать в заточение правительницу Анну Леопольдовну с семьей. Но еще интереснее ее дядя, Михаил Илларионович. Душа переворота! С 14 лет он был пажом, с 21-го – камер-юнкером при дворе цесаревны Елисаветы Петровны. 27-летний Воронцов склонил на сторону Елисаветы Петровны лейб-гвардии Преображенский полк, стоял на запятках саней Елисаветы, когда вез ее в гвардейские казармы, принимать от полка присягу верности ей. В ночь 25 ноября 1741 года она стала императрицей, он – камергером двора, поручиком лейб-кампании. Но это было только начало. В 1742-м Елисавета выдала за него свою двоюродную сестру – графиню Анну Карловну Скавронскую. А Скавронские – фамилия не простая: императрица Екатерина I звалась в девичестве Мартой Скавронской...

С Воронцовыми надо ладить. Но, боже мой, при всем при этом, как же противна их толстая Лизка с оспинами на лице! Они, ясно, подослали ее к Петру специально, как Долгорукие в свое время подсылали Петру II свою Екатерину, рассчитывая, что она станет царицей...

Боже, как она устала! Сколько потрясений за эти годы, сколько грубостей, оскорблений, притеснений! А ведь она – женщина, молодая женщина, и она хочет, чтобы ее любили! Чтобы мужчина с восхищением поглядел на нее... обнял...

Екатерина усмехнулась. Близости с мужчиной не просто ждала – требовала от нее царица. Канцлер Бестужев сочинил специальную инструкцию для Петра, которая прямо предписывала

«брачную поверенность между обоими императорскими высочествами неотменно соблюдать».

 Елисавета не допускала и мысли, что чета великих князей не даст династии Романовых сына, наследника престола. Но бедняжка Фике оставалась девственницей все шесть первых лет своего замужества 12*Позже она напишет в мемуарах: «Я вела такую жизнь, которая свела бы с ума десяток женщин, а двадцать других на моем месте умерли бы от тоски...»*, – и не по своей вине! У Павла с первых дней что-то там, внизу, не ладилось. Стоило ему почувствовать желание (а где тот мужчина, который не почувствовал бы желания, глядя на меня, если я этого захочу, – самодовольно подумала Екатерина), как тут же лицо его начинало кривиться от боли. Так у него ничего и не получалось! Спасибо доктору Боэргаву, в одно касание скальпеля устранившему слишком тугой лоскуток кожи, не дававший молодым быть мужем и женой... Избавившись от одного недостатка, Петр сразу продемонстрировал другой – набрасывался на нее, как грубое животное, без ласк, без разговоров... Впрочем, к этому времени он был ей apres diner la moutarde. 13*После ужина горчица (фр.; посл.).*

Операция та была сделана лишь в конце 1753 года, а сколько до тех пор новых проблем наросло на эту... Екатерина уже знала, что иудеи и мусульмане проделывают это, как религиозный ритуал, и в который раз подумала, что будь операция сделана намного раньше, может, и Петр был бы другим... Эти его пьянки, собаки, лошади, – ведь он себе доказывал, что мужчина...

Нет, после всего, что было, Петр как мужчина ее не интересовал. Да и она, свидетельница его стольких неудач, – она его тоже не интересовала. Петр демонстрировал пренебрежение к жене, – это она была виновата в том, что при ней он не чувствовал себя мужчиной. Но как же возникла у него эта пьяная идея – показать придворным, что они – все же муж и жена?.. У него ли возникла? Может, императрица подсказала? Ей-то было нужно, чтобы придворные точно знали: ребенок, если он будет, – от Петра, в семье великих князей супружеские обязанности исполняют, как положено.

Ведь многие догадывались, что у Фике уже были мужчины...

...Она не искала любовных приключений, не отвечала взаимностью на ухаживания галантных придворных. Она догадывалась (об этом шептались!), что сама Елисавета подсылала соблазнителей к ней. Ухаживаний хватало! Юный Захар Чернышев сначала слал ей любовные письма, а потом, подкупив слуг, проник в ее спальню... Екатерина выгнала его!

Но весной 1752 года появился Сергей Салтыков, «красивый, как рассвет»... Она продержалась все лето. Он приходил к ней под разными предлогами, но для одного лишь – в очередной раз целыми часами признаваться в страстной любви:

Екатерина знала: императрица с интересом следит за ходом романа. Она знала даже, кто носит вести: одна из ее камер-фрейлин и в то же время дуэнья Екатерины. Через нее был передан намек, принадлежавший якобы императрице: пусть уж лучше принцесса обманет глупого мужа, чем оставит корону без наследника. Екатерина не верила. Престолу нужен законный наследник, и не дай Бог чего – ее здесь минуты не оставят. Вышлют в лучшем случае в Шлезвиг-Гольштейн. В худшем – сгноят в монастыре.

Но Салтыков не отступал:

– Когда сердце стучит ваше, это младенцы, вами не рожденные, ударяют кулачками в него...

В конце того же лета, во время охоты, молодая женщина оказалась в объятиях прекрасного и галантного рыцаря... То была не подстроенная случайность, никто не мог видеть... и принцесса познала все прелести любви. Сын ветреной княгини Голицыной открыл Екатерине неведомое доселе чувство. Позже, в мемуарах, она расскажет о встречах с соблазнителем:

«Он был прекрасен как бог. Он был остроумен. Ему было двадцать шесть, и он был замечательным наездником; его пороки, цинизм и интриганство открылись мне намного позже».

...Петр заворочался на постели, приподнял голову, осмотрелся. Екатерина не шелохнулась: лежала, сцепив руки за головой, с открытыми глазами.

– Сударыня! Ощасливьте снисхождением к нежной страсти!..

Петр потянулся к ней губами. Екатерина отстранилась, но не слишком, только чтобы вонь перегара не так ударяла ей в нос. Пока у них нет законного, признанного наследника, никто не должен иметь права упрекнуть ее, что она отказывается от близости с мужем. Не хватало только, чтобы сам наследник престола пожаловался императрице, что жена избегает его...

И еще была Воронцова... Ее тень постоянно витала над супружеской спальней. Петр не раз уже во всеуслышание обещал на ней жениться... Случись такое – Фике отправят в монастырь. Фике наводила справки, как это выглядит здесь, в стране метелей и медведей. Она словно ощутила голову обритой наголо, на теле – колючую негреющую черную одежду из конопляных волокон, «власяницу», под пальцами – стену из тесаного монолитного камня, покрытую мокрым слизистым мхом....

Сдерживая отвращение, Екатерина позволила наследнику престола российского овладеть ею.

 

1754 ГОД

В первый месяц 1754 года двор и народ российский узнал, что Ее Императорское Высочество Екатерина Алексеевна, жена царевича Петра, скоро станет матерью.

В том году родился Людовик Огюст герцог Беррийский, которому в 1774 м суждено было стать французским королем Людовиком XVI, а в 1792 м – гильотинированным.

В том году Станислав Август Понятовский, которому в 1764 году предстоит стать последним польским королем, путешествует по Европе. Через год, посетив Англию, он окажется в России, и здесь начнется его роман с матерью Павла, великой княгиней Екатериной, будущей русской императрицей.

В том году принадлежавший к «братству вольных каменщиков» Бартоломео Карло Растрелли закончил строительство собора Смольного монастыря (впрочем, его 140-метровая колокольня осталась только в проекте, – деньги, которые собирались отпустить на нее, пошли на войну с Пруссией), и продолжил создание заложенного в прошлом, 1753 году «...для вящей славы всероссийской империи» нового Зимнего дворца.

За год перед тем Вольтер не без некоторого скандала оставил двор Фридриха II. Впрочем, трехлетнее пребывание в Берлине с жалованьем 20 000 франков в год пошло ему только на пользу.

«После тридцати бурных лет я нашел тихую гавань. У меня есть защита короля, возможность целиком посвятить себя философии, я встречаюсь с приятными мне людьми»,

 – писал Вольтер. Однако иллюзии довольно скоро рассеялись, и споры не помогли: Фридрих считал, что философами можно командовать так же, как и солдатами. Впрочем, уже в 1758 году Вольтер приобрел поместье Ферней на границе Франции и Женевского кантона. К этому времени его годовой доход составлял около 200 000 ливров – Вольтер был одним из богатейших людей Франции.

В том году императрица Елисавета рождает девочку, названную, по матери, Елизаветой. «Официальным» фаворитом императрицы к этому времени, или даже несколько раньше, стал Иван Иванович Шувалов, а Алексей Григорьевич Разумовский уходит в тень. Ребенка отдают на воспитание начальнику Украинской ландмилиции и члену Военной коллегии, генерал-майору Алексею Ивановичу Тараканову, одному из самых близких Елизавете людей. Девочка сопровождает Алексея Ивановича в «персидском походе», затем на российский трон восходят немцы, и принцесса с 1762 по 1767 год пребывает в Киле, одном из портов Шлезвиг-Гольштейна, под опекой уехавшего за границу И.И. Шувалова. Многие серьезные исследователи считали, что Шувалов-то и был отцом Елизаветы; другие полагают, что отцом «княжны Таракановой» был все же граф Разумовский.

...В 1767 году Екатерина II от имени своего малолетнего сына откажется от прав на Шлезвиг-Гольштейн в пользу Дании, и девочка навсегда покинет Киль.

Через год по просьбе М.В. Ломоносова и по его проекту Иван Иванович добьется открытия в Москве университета с юридическим, медицинским и философским факультетами, став его первым куратором. По его же представлению императрица строго запретила дворянам допускать к воспитанию их детей иноземцев, не получивших аттестата от Академии наук или от Московского университета. Личным секретарем И.И. Шувалова был барон Генрих Чуди, сын советника парламента, памфлетист, актер французской труппы при дворе Елизаветы Петровны, – но в то же время масон шотландской системы, обосновывавший связь масонов с тамплиерами и с борьбой шотландской династии Стюартов за утраченный престол... Есть сведения, что Иван Иванович был введен им в масонскую ложу.

В том году сенатор и конференц-министр, но, главное, муж Мавры Егоровны (в девичестве Шепелевой), ближайшей фрейлины Елиcаветы, Петр Иванович Шувалов всерьез начал проводить свои реформы через созданную по его предложению Уложенную комиссию.

«Графский дом наполнен был тогда писцами, которые списывали разные от графа прожекты. Некоторые из них были к приумножению казны государственной... а другие прожекты были для собственного его графского верхнего доходу».

В интересах российских купцов и промышленников были отменены внутренние таможенные пошлины (а также «отвальные» и «привальные», «весчие», «с водопоя», «с клеймения хомутов», «с найма извозчиков»...), снижены экспортные, но повышены пошлины на импорт иностранных товаров (с 5 до 13 копеек за каждый рубль).

Был создан Государственный заемный банк, состоявший из Дворянского банка, с конторами в Москве и Петербурге, и Купеческого («Банк для поправления при Санкт-Петербургском порте коммерции»), позже – «Медный», директором которого стал лично Петр Иванович. «Медный передел» был подлинной алхимической лабораторией, превращавшей медь в золото и серебро: 75 % займа (и процентов) должно было быть возвращено серебряной монетой! Указ 1754 года «О наказании ростовщиков» установил максимальную процентную ставку ссуд в 6 % годовых. Банки, как и всегда, выдавали деньги под залог имений, товаров или недвижимости. До этого указа высшая придворная знать могла получить годовую ссуду под залог золота или серебра из 8 % годовых в Монетной конторе, Адмиралтейств-коллегии, Главной канцелярии артиллерии и фортификации, Иностранной коллегии, на Главном почтамте...

Прибрав к рукам монополии на сальные, рыбные, тюленьи промыслы, винные и табачные откупа, сделав частной собственностью казенные железоделательные заводы, Петр Иванович готов был контролировать всю российскую экономику.

«Неправосудие чинилось с наглостью, законы стали презираться, и мздоимствы стали явные... Самый Сенат, трепетав его власти, принужден был хотениям его повиноваться...»

В тот год «кроткия Елисавет», дочь Петра I, императрица Российская, подписала инструкцию генерал-поручику и обер-гофмейстеру двора великих князей, (Петра и Екатерины) Александру Ивановичу Шувалову, который с 1747 года, то есть со дня смерти А.И. Ушакова, возглавлял страшный орган политического сыска – Тайную розыскных дел канцелярию. Инструкция называлась «Обряд, како обвиняемый пытается»:

«Для пытки обвиняемых в преступлениях отводится особое место, называемое застенком. Оно огорожено палисадником и накрыто крышей, потому что при пытках бывают судьи и секретарь для записи показаний пытаемых. В застенке для пытки устроена дыба, состоящая из трех столбов, из которых два врыты в землю, а третий положен наверху поперек. Ко времени, назначенному для пытки, кат, или палач, должен явиться в застенок со всеми инструментами...»

Спустя год Александр Иванович представит императрице список из 35 первых лиц империи Российской, принадлежащих к масонским ложам. В списке будут названы Роман Иванович Воронцов, князь Семен Мещерский, трое князей Голицыных, князь Щербатов, князь Дашков, князь С. Трубецкой, писатель А. Сумароков, офицеры Преображенского и Семеновского гвардейских полков Мелиссино, Перфильев, Свистунов, Остервальд, Петр Бутурлин, Н. Апраксин, Иван Болтин... Елисавета знала, что делала. Начинались трения с Пруссией, а она еще в 1747 году, допрашивая вернувшегося из Германии графа Головина, в искренности намерений которого она «довольныя причины имела совершенно сумневаться», выяснила, что он был масоном и, само собой разумеется, имел контакты с прусским императором и гроссмейстером ложи «Три шара» Фридрихом II через ложу.

«...Я признаюсь, жил в этом ордене и знаю, что графы Захар да Иван Чернышевы в оном же ордене находятся, а более тайностей иных не знаю, как в печатной книге о франкмасонах показано», –

заявил он. И теперь Елисавета хотела знать, где подстелить соломки, готовясь к войне с Пруссией...

В том году устроены были первые акушерские школы в Петербурге и Москве. В Петербургской школе преподавал профессор Линдеман, в Москве – Эразмус, написавший первое акушерское сочинение на русском языке – «Наставление, как женщине в беременности, в родах и после родов себя содержать надлежит».

В том году наследнику престола Петру Феодоровичу было разрешено иметь в России под своим командованием воинскую часть. Он выписал солдат и офицеров из Шлезвиг-Гольштейна, под началом полковника Брокдорфа, и летом уезжал к ним, в лагерь под Ораниенбаумом. Каждое лето в Ораниенбауме собирались торговцы, маркитантки, женщины легкого поведения; вокруг дворца работали походные трактиры и бордели.

В том году португальский крещеный иудей, реб Мордехай бен Пейсах, вошедший в историю как Мартинес Паскуалис, начал, на основе работ Я.Боме, реформировать масонство. Он сделал это, несмотря на то, что еще в 1738 году папа Климент XII буллой «In eminenti...» потребовал закрыть все масонские ложи под страхом конфискации имущества и смертной казни без надежды на помилование. «Если бы они не хотели делать зло, не боялись бы света», – заявил папа. В это же время во Франции Сорбонна объявила масонство «достойным вечных мук».

Паскуалис основал «Братство отборных священнослужителей» (Elus Cohens) или магико-теургическую школу c разветвленной иерархической структурой, прежде всего на юге Франции (в Париже, Марселе, Бордо, Тулузе и Лионе). Перу Паскуалиса принадлежит «Трактат о реинтеграции существ в их первоначальных свойствах, качествах и силах, духовных и божественных», где изложен ускользающий сегодня от многих, но несомненно имеющийся каббалистический смысл христианства. Последователями мартинизма были Гольбах, аббат Фурнье, а также Луи-Клод маркиз де Сен-Мартен, отставной военный, филантроп, мистик и философ-теург. Он соединил обряды масонства с жесткой иерархической дисциплиной иезуитского ордена. «Тень и молчание – любимые прибежища истины», – говаривал Сен-Мартен. Дальнейшее развитие мартинизма привело к возникновению масонского течения «иллюминатов». Сен-Мартен будет впоследствии «охотиться» на Павла Петровича, желая сделать его мартинистом...

В том году кавалер де Бонневиль учредил в Париже масонскую ложу «Капитул избранных братьев Иерусалимского рыцарского ордена», более известный как «Клермонтский Капитул»; это название отмечало роль принца королевской крови Людовика Бурбона, принца Клермонтского, бывшего с 11 декабря 1743 года пожизненным великим мастером ордена во Франции. Именно с Клермонтского Капитула начались высокие (выше третьего) градусы посвящения в Ордене вольных каменщиков.

В том году с «молодым двором» великой княгини Екатерины сблизился генеральс-адьютант элитной Лейб-Кампанской роты Иван Перфильевич Елагин, уже четыре года как состоявший в масонской ложе. Впоследствии (с 1772 года) он станет Великим провинциальным мастером России, – но также и членом Дворцовой канцелярии и «статс-секретарем у принятия прошений», а затем и обер-гофмейстером двора Екатерины II...

В том году английский парламент отменил дарованные евреям страны всего за год перед тем права гражданства, ибо Билль о правах евреев

«возбудил неудовольствие и беспокойство в сердцах многих добрых подданных короля».

Да и дарован-то (а потом отнят) был весьма ограниченный набор прав: для евреев исключались права поступления на коронную или духовную службу; исключалось и право не только быть избранным, но и участвовать в выборах в парламент...

За год перед тем Войсковым атаманом на Дону стал Степан Данилович Ефремов. В ходе Семилетней войны он будет командовать казачьим полком, под общим началом отца, генерал-маиора Данилы Ефремовича Ефремова, того самого, благодаря дипломатическим способностям которого калмыцкий народ во главе с ханом Дондук-Омбо перешел в подданство России.

28 июня 1762 года. Степан Данилович примет участие в дворцовом перевороте, приведшем к власти Екатерину II.

В том году, получив патент Шотландской великой ложи, была учреждена Шведская великая ложа (Великий Восток Швеции), автономию которой признали все масонские собрания в Европе.

В том году Моисей Мендельсон, «еврейский Сократ», позже осуществивший комментированный перевод Торы на немецкий язык, познакомился и подружился в Берлине с Готхольдом Эфраимом Лессингом, который уже выступил к тому времени «против предрассудков в отношении к евреям»... В следующем году Лессинг поможет Мендельсону напечатать его «Философские беседы», а в своих «Масонских беседах» напишет, что суть масонства – не в «обрядах, знаках, рисунках и словах» и даже не в делах благотворения, а в воспитании людей согласно с идеалами гуманности.

В том году в Австрии впервые вышел собственный Catalogus librorum prohibitorum, 14*«Свод запрещенных книг».* составленный, разумеется, на основе соответствующего «Индекса...» папы Александра VII, действовавшего к тому времени. Римский «Индекс...» содержал, как запретные, имена Декарта и Мальбранша, Коперника и Галилея, Макиавелли и Боккаччо, Ариосто и Данте, Иоанна Скотта Эриугены и Абеляра, Эккартсгаузена и Виклифа, Яна Гуса и Лютера... Следующий пересмотр своего «Индекса...» папская курия учинит в 1758 году, по повелению Бенедикта XIV.

В том году в Екатеринославской губернии умер основатель секты духоборцев, Силуян Колесников, большой начетчик, знакомый с сочинениями Эккартсгаузена и Сен-Мартена. Бог пребывает в душе человека, учил Колесников, души человеческие пребывали в сей юдоли скорбей до сотворения мира и часть из них пала вместе с аггелами восставшими; эти души были облечены в тела и посланы на землю в наказание за падение. Первородного греха нет: «всяк сам по себе грешен и спасен». Христос – человек, в коем с особенною силою выразился разум божественный. В каждом из нас Христос должен зачаться, родиться, возрастать, учить, умирать, воскресать и возноситься. Все люди по естеству равны; внешние отличия ничего не значат... Учение свое Колесников «поручил» однодворцу Иллариону Побирохину и отставному унтер-офицеру Капустину...

В том году первый свой офицерский чин получил Александр Васильевич Суворов, проходивший службу в лейб-гвардии Семеновском полку. Отец его, генерал-аншеф Василий Иванович Суворов, кавалер орденов Андрея Первозванного, св. Анны и Александра Невского, был сенатором и членом Военной коллегии. Имя Василий офицеру сему, родившемуся у генерального писаря Преображенского полка Ивана Суворова, дал государь Петр Великий, самолично крестивший его. В четырнадцать лет Василий стал денщиком государя, то есть исполнял должность, чрез кою прошли и Меншиков, и Румянцев, и многие другие...