Марина так нервничала, что ее затошнило. Домой, называется, приехала. Дом. Если только сумасшедший. Мажаринская квартира ближе и роднее — другой мир, где царят покой и безопасность.

Раньше всегда медлила, прежде чем заходить. Тянула время, боялась. Сейчас же наоборот спешила. Нет у нее времени, совсем нет.

Пронеслась по подъездной дорожке, взбежала на крыльцо, рванула дверь.

Быстрее… Быстрее!

Только взять загранпаспорт. И всё. И уехать.

Не только из дома уехать, а вообще. С Мажариным хоть куда. Хоть на край света. Хоть в Антарктиду. Хоть к пингвинам, хоть к белым медведям!

Пробежала по холлу первого этажа. Когда взлетала вверх по лестнице, слышала голос брата, доносящийся со стороны кухни. Говорил так, словно по телефону перед кем-то отчитывался. К словам не прислушивалась. Незачем. Некогда.

Неслась, прыгая через две ступеньки.

И какого черта он дома? Вот невезуха…

Но неудивительно. В это время он обычно дома, а позже пойдет на гульки свои, виски жрать и по бабам таскаться.

Забежав в комнату, бросилась к ящику с документами. Сунула в сумку только загранпаспорт, а больше ей ничего не нужно. О шмотках и вещах не беспокоилась. Карточка у нее с собой. Егор, конечно, ее заблокирует, но и пофиг. Всё, что может, она снимет, потом заберет из банковской ячейки наличные и драгоценности. Кое-что можно продать уже сегодня. Тому ювелиру, который ей копии делал. Его заинтересовал один браслет, и он несколько раз спрашивал, не хотела бы она его продать. Хотела бы… Самое время…

— О, явилась моя блудная сестра, — радостно сказал Егор у нее за спиной.

Марина вздрогнула от неожиданности, но постаралась не выдать своего нервного настроения.

— Ну. Решила тебя проведать.

— Молодец, заботливая. Как раз вовремя. Веня про тебя уже несколько раз спрашивал.

— Харин в Москве? — По спине пробежал тревожный холодок.

— Да. И очень хочет тебя видеть. Я сказал, что ты гостишь у друзей. Отдыхаешь. Но как только вернешься, обязательно с ним встретишься, — проговорил с гаденькой улыбочкой.

— Понятно, — бросила Марина и начала спускаться по лестнице, всеми силами держась отстраненно.

Егор сначала шагал с ней в ногу, а потом схватил под руку:

— Не понял, куда это ты собралась?

— По делам, — попыталась вырваться, но братец крепко удерживал, жестче вцепившись пальцами в локоть.

— По каким делам? — спросил резче.

— А какие у нас, у баб, дела? Массаж, маникюр, педикюр, шоколадное обертывание.

— Ты не слышала, что я тебе сказал?

— Слышала. Нет проблем. Скажи, куда и когда, и я приеду.

Господи, помоги… Только бы вырваться из дома. И в машину. И к Мажарину. И умотать подальше. Только бы выйти из дома… Господи, помоги мне… Ну, пожалуйста…

— Ты не пойдешь никуда!

Марина взглянула в его жестокие глаза и поняла, что он не отпустит.

Тогда, набравшись внутренних сил, рванула к входной двери и даже вырвалась. Егор успел схватить ее за кофточку. Снова потянув к себе, скрутил, но Маринка укусила его за руку и всё же освободилась от хватки. Запнувшись о стоящее впереди кресло, упала. Тут же вскочила, словно ее снизу подкинули, и побежала снова.

— Да твою мать! — заорал бешено брат и пустил ей вдогонку стул.

Бросил со всей силы в ноги, внутри поражаясь Маринкиной реакции и скорости. Откуда в ней вдруг взялась такая сила?

Марина упала на пол, как подбитая. Прокатилась по светлому мрамору во входной зоне.

Совсем близко у двери. Можно рукой дотянуться. Вот-вот бы и выскочила. Потом в машину… Потом и братика под колесами оставила… только бы уехать к Мажарину.

Ударившись подбородком, прикусила язык. Заплакала от боли, но все равно, разозлившись и почти отчаявшись вырваться, не видя ничего от скорости и головокружения, схватила стул, об который запнулась, и швырнула его в Егора.

Вслепую. Туда, откуда раздавался голос. Зазвенело и посыпалось стекло. Это разбилось зеркальное панно на стене.

— Дура, ты что, совсем спятила! — рявкнул Егор ей в ухо, дернул за руку и, подняв, потащил по гостиной. Она упиралась пятками, скользя по полу, как по льду. Затем ноги согнулись в коленях, нарвавшись на препятствие в виде ковра.

— Сиди не дергайся! — С силой толкнул ее на диван.

Марина упала лицом вниз и с минуту не могла подняться, чтобы принять сидячее положение. Перед глазами всё плыло, живот заныл тупой болью.

Когда все-таки выпрямилась и сумела сесть, оперевшись на спину, первое, что увидела перед собой, было разъяренное лицо брата. Он смотрел на нее с оглушительной яростью и вытирал салфеткой кровоточащую руку. Оказывается, она прокусила ему кожу до крови. Да и похер. У самой плечо болело. И колено. Разбитые часы на руке остановились. Кофта у горловины разорвана.

Марина расстегнула оставшуюся целой нижнюю пуговицу и скинула кардиган с плеч, бросив тут же на диване. Всё пыталась отдышаться и никак не могла.

Егор, зло выдохнув, упал рядом.

— Отпусти меня… — выдавила сипло, почти неслышно.

Связки горели. Легкие горели. Дыхание срывалось с пересохших губ громче, чем слова.

— Ты чё, бл*ть, озверину нажралась?!

— Отпусти меня… — Черт, снова почти беззвучно. Куда-то пропал голос, сев глубоко в груди.

— Погуляла, и хватит. — Он тоже тяжело дышал.

— Я не пойду к нему! Я не буду с ним спать! Я его ненавижу! Ты меня продал ему! Как вещь! Ты меня всего лишил! У меня из-за тебя жизни нет! — начала кричать сорванным голосом. — Отпусти меня! Почему я должна за тебя расплачиваться?

— Потому что он хочет тебя. Веня хочет тебя.

— А я не хочу! Не хочу! Не хочу! Не хочу! И никогда не хотела! Я не хочу с ним быть, и ты это знаешь! — бесконечно орала она. Не боясь получить в ответ пощечину, ударила брата по щеке, раз-второй. Ломая ногти, вцепилась в рубашку на его груди и затрясла: — Почему я должна за тебя расплачиваться? Почему?!

Он в ответ не ударил, просто с силой сжал запястья и отодрал от себя ее руки. Скрестил и обездвижил их, глядя злым, но уже осмысленным взглядом.

Марина сухо сглотнула.

— Он меня насилует каждый раз, а ты делаешь вид, что так и надо… Во что ты превратился, Егор? Кем ты стал? Кто ты? Одумайся…

Всё так же тяжело дыша, Егор молчал, хотя уже должен был отдышаться. Пальцы постепенно расслабились. Опустив голову, он крепко и нервно потер лысину. Лицо. Шумно выдохнул, уставился на нее, добела закусив губу, и у Маринки загорелась маленькая надежда, что уйти все-таки получится.

Она медленно подняла руки, чуть подалась вперед и сжала ладонями его щеки, заставляя смотреть на себя.

— Отпусти меня, Егор. Ну, пожалуйста… Пока не поздно. Иначе ты не выгребешь. Будь человеком. Просто отпусти. Ты меня ненавидишь, я знаю.

Ну и что. Отпусти. Я уйду в футболке и джинсах. Ничего не возьму. Даже машину можешь себе оставить. Мне ничего не надо, просто отпусти.

Скажи Харину, что я пропала. Исчезла, сбежала. Я всё забуду. Навсегда. И ничего никому не скажу.

То живое, что она уловила в его взгляде и что дало ей слепую безосновательную надежду на спасение, погасло. Глаза Егора стали снова пустые и холодные. Жестокие и безразличные. Кажется, лицо под руками затвердело, и Марина одернула ладони, словно коснулась чего-то мерзкого и скользкого. Противного. Будто змею в руках подержала.

— Отпусти! Ну отпусти! Отпусти меня! Отпусти! Отпусти! — истошно заорала так, что в ушах зазвенело, и от собственного нечеловеческого крика в голове что-то щелкнуло.

— Я ему денег должен. Много. Очень много. Иди к себе в комнату, и может быть, сегодня будет ваша последняя встреча, — замогильным голосом приказал он, оставшись глухим к ее отчаянной мольбе.

— Ты не выгребешь. Ты не человек. Ты даже не животное. Я не знаю такого слова, чтобы как-то назвать тебя. Ты не видишь себя со стороны… Кем ты стал… Тебе не пройдет всё даром. Да, сегодня будет наша последняя с Хариным встреча.

Это точно. Но из своей комнаты я не выйду, можешь меня хоть убить. Пристрелить, придушить. Что хочешь делай. Я тебя не боюсь. Мне насрать, что ты со мной сделаешь, я никуда не выйду.

Не Егора Марина боялась, не этого труса убогого. Он шакал, гиена. Падальщик. Живет по указке, ни на что сам не способный. Другого она боялась…

Стэльмах кое-как поднялась с дивана и, прихрамывая, пошла к себе в комнату. Камнем упала на кровать и лежала в одном положении бесконечное количество времени. В апатии. Словно в вакууме. Без кислорода, без мыслей, без всего.

Потом она смыла с себя потекшую косметику и переоделась. Надела черное белье, черную водолазку и черные джинсы.

Серёженька, только не ищи меня, только не ищи, уходи, уезжай. Ты не знаешь, какие они звери. Ты даже не представляешь. Брось… Забудь…

И знала, что не бросит, не забудет, не уедет, не скроется. Знала, что не бросит…

Даже позвонить ему не могла. Еще до того, как она ушла в комнату, Егор бросил ее телефон в раковину и включил воду.

* * *

За окном давно стемнело. Марина так и сидела на кровати в одном положении и смотрела на белеющую в сумраке дверь. Ждала, что вот-вот она откроется и начнется ад. Ее персональный филиал ада на земле.

С первого этажа донесся заливистый лай собаки, а через некоторое время комнату медленно прорезал угол света. Дверь распахнулась, и в проеме возникла крупная мужская фигура.

— Можно войти? — спросил ледяной голос.

Можно подумать, если я скажу «нет», тебя, сука, это остановит! Разве когда-нибудь останавливало?!

Марина молчала. Напряглась, став сплошным нервным клубком, и вся собралась внутри, сжалась.

Харин включил свет, прошел по комнате и встал у кровати. На одной его руке была намотана металлическая ринговка-кобра, другой он потянулся, чтобы коснуться Маринкиного лица. Взяв за подбородок, он приподнял ее голову, заставляя смотреть на себя.

— Я соскучился, — сказал мягко и холодно. — Давно тебя не видел. Целый месяц.

— Убери от меня свои руки, — дернула головой.

— В последний раз я был немного груб с тобой. Прости.

— Немного? И только в последний раз?

— Ты сама виновата. Ты меня разозлила.

— Я не буду спать с тобой, не притрагивайся ко мне.

Он снисходительно улыбнулся:

— Ты всегда так говоришь. А потом соглашаешься.

— Я не соглашаюсь. Ты меня насилуешь.

— Не драматизируй, — снова медленно улыбнулся и присел рядом. — Когда женщина говорит «нет», это значит — «да». — Кончиками пальцев погладил ее волосы.

— Не в моем случае. — Съёжилась. От отвращения к этому извергу, во рту пересохло.

— Конечно. Ты особенная. Я всегда это знал. Обещаю, я больше не буду грубым. — Попытался погладить по щеке, но Марина отклонилась. — Ты опять злишь меня? Что это? — Вдруг неаккуратно и с треском оттянул ворот водолазки.

Господи… Там же засос мажаринский. Пятнышко чуть заметно, но все равно оно есть.

— Где? — спросила невозмутимо без каких-либо эмоций.

— У тебя пятно на шее.

— Плойкой обожглась. Такое бывает.

— Тебя кто-то трогал? — Металл в голосе. Будто нож, который к горлу приставили.

— Нет.

— Ты мне не врешь?

— Нет.

— Если ты мне врешь, я тебя накажу. — Положил ладонь ей на бедро.

Марина, не сумев выдержать его прикосновения, откинула руку.

— Мне все равно. Можешь хоть убить. Найди себе шлюху, Веня. Эскортницу. Отъ*бись от меня, в конце концов, — намеренно грязно выругалась.

Харин не мог слышать от нее мат. Это его страшно бесило.

— Мне не нужна эскортница. Мне не нужна шлюха, которую половина Москвы перетрахала.

Мне нужна ты.

Еще недели две назад Маринка с радостью бы заявила ему в рожу, что, пока его не было, ее тоже половина Москвы перетрахала. Но сейчас она молчала.

Харин схватил ее за лицо и сдавил пальцами так сильно, что рот приоткрылся — вот-вот челюсть свернется. Но она не пикнула, не застонала от боли. Не пошевелилась.

— Если ты с кем-то была, я тебя убью. И его тоже.

— Я ни с кем не была, — сказала, когда он убрал руку.

— А, по-моему, ты мне врешь, — с ледяным спокойствием произнес Веня, поднялся и вышел из комнаты.

Маринка быстро и поверхностно задышала, приходя в себя после этой атаки. Потом ее словно что-то подкинуло на кровати, она соскочила и побежала следом за Хариным.

Он стоял здесь же, в малой гостиной на втором этаже, и что-то тихо спрашивал у Егора. Тот сидел на маленьком диване со стаканом виски.

Сердце колотилось где-то в горле. В ушах шумело, будто оглушили.

— …ты знаешь? — донеслось до агонизирующего тревогой сознания.

Остановившись за спиной у Харина, Марина помотала головой. Глядя на брата, беззвучно шевельнула губами:

— Не говори… не надо… пожалуйста… — Неважно, о чем именно Веня спрашивал. Знала точно: нужно всё отрицать.

Егор скользнул по ней быстрым взглядом, потом долго смотрел на Веню и все-таки утвердительно кивнул. От этого мелкого жеста у Маринки всё внутри сжалось. Она застыла без дыхания, словно получив удар в солнечное сплетение.

— Ах ты, маленькая лгунья. — Харин повернулся к ней.

Наверное, когда он разговаривал со своей собакой, в его голосе было больше интонирования.

Бешеный бультерьер, кстати, так и лаял, не затыкаясь, на первом этаже.

Маринка несколько раз сглотнула, пытаясь пропихнуть нервный ком, мешающий вдохнуть кислород. Он ей еще нужен, кислород. Она еще собиралась побороться с этими суками. Хотя у этих двух сволочей есть существенный козырь — у них нет души. Бездушность — их основной козырь. Бесчеловечность. Бесчувственность. Поэтому не переиграешь их, не предугадаешь, никогда не просчитаешь.

Как там Мажарин говорил?

Убиваешь свой страх и работаешь. Никаких эмоций.

Что ж, Веня, давай поиграем. На моих нервах. Фарт явно ни хрена не мой конек, но вдруг повезет…

— Возьми меня, — бесцветно сказала она. — Я больше не буду тебе перечить.

— Да? А что вдруг случилось?

— Передумала. Ты же сам говорил, что все бабы тупые бл*ди.

— Это точно. И ты тоже тупая бл*дь, раз решила, что кто-то, кроме меня, может к тебе прикасаться.

— Прости меня, Веня, я была не права. Я ошиблась.

— Разве так просят прощения? — улыбнулся только губами. — Я тебе не верю.

— А как?

— На коленях.

Марина вздохнула и, опустившись на колени, спокойно проговорила:

— Прости меня, Веня, я была не права. Я ошиблась. Я тупая бл*дь.

— Я тебе не верю, — снова сказал он. — Ты не смотришь мне в глаза. Не вижу раскаяния.

Всё это время ее взгляд не поднимался выше его груди. На Харине такая белоснежная рубашка, что можно ослепнуть.

Давя в себе внутри волну протеста, тошноты и омерзения подняла глаза выше.

Мощная шея. Твердый подбородок. Противные тонкие губы.

Чересчур загорелое лицо, на котором серые, будто выцветшие глаза, смотрелись инородно и жутко.

Глядя в эти нечеловечески холодные глаза, она еще раз повторила, но уже чуть дрогнувшим голосом:

— Прости меня, Веня, я была не права. Я ошиблась. Я тупая бл*дь. Я больше не буду тебе перечить.

— Вот теперь верю. Кто он?

— Кто? — переспросила тупо без эмоций.

— Тот, с которым ты трахалась. Или он был не один?

Прежде чем ответить, бросила взгляд на брата. Веня тоже посмотрел на него.

— Я не знаю его. Это было один раз, я была пьяна.

— Как глупо. Вульгарно. Как последняя шлюха. Тогда ты и переживать не будешь, если мальчик будет слегка наказан. Он же поступил плохо. Взял не свое. Так делать нельзя, — внушительно говорил, с удовольствием отметив волну дрожи, которая прошибла Маринку с головы до ног.

— Не трогай его. Зачем он тебе?

— Как трогательно, — демонически улыбнулся. — Такие переживания из-за того, кого даже не знаешь? Только раз, говоришь, с ним была? По-моему, ты снова мне врешь. — Присел перед ней на корточки и его жуткие глаза оказались прям напротив ее глаз. — Ты волнуешься, — почти прошипел. Как змея. — С чего бы это? Какой же у тебя повод так волноваться?

— У меня нет повода волноваться.

— У тебя дрожат руки.

— Это от холода. Дома сегодня прохладно. — Сжала кулаки, до крови впиваясь ногтями в ладони. — Возьми меня, — упрямо и равнодушно повторила, выдерживая в голосе одну интонацию. — Я не буду больше перечить. Делай со мной всё, что хочешь.

— Я и так делаю с тобой всё, что хочу.

Чистая правда. Он и так делал с ней всё, что хотел. Поэтому ей за Мажарина даже отдать нечего. Нечем его выкупить. Нет у нее ничего. Ничего не осталось. И денег не предложишь, даже если были бы. У него этих дерьмовых денег полно.

Поэтому живет за всё безнаказанно.

— Я откажусь от всего. И от него. Только не трогай.

— А вдруг ты снова будешь меня обманывать? Снова будешь к нему бегать?

— Не буду.

— Мне кажется, ты снова мне лжешь. Как я могу тебе верить?

— Я не вру.

— Что мы ему скажем? Он должен понять, что чужое брать нельзя. Или я накажу его по-другому.

— Что хочешь, — без эмоций отозвалась Марина, снова глядя в пол.

— Придумай сама. — Звякнул ринговкой.

— Я не знаю. Ничего не приходит в голову.

Харин быстро поднялся на ноги. Марина вздрогнула от его резкого неожиданного движения.

Шагнув к Егору, он забрал у него стакан с виски.

Вернулся, поднял ее лицо и заставил выпить спиртное, практически насильно влив в рот.

— Это тебе для храбрости.

Неразбавленный виски обжег рот и глотку, вызвав удушливый приступ тошноты. Рвота подступила к горлу, и Марина сглотнула ее, стараясь дышать чаще. Не хотела плакать, но удержаться оказалось невозможным, и горячие слезы залили лицо.

— Очень трогательно, очень. Я прям не могу на это смотреть, — издевался ублюдок, глядя, как девушка заходится в беззвучных рыданиях. — Неужели, пока меня не было, наша девочка влюбилась? Правда? Не придумала? Тогда я накажу его с тройным удовольствием, — пообещал с ледяной злобой.

— Нет, — прошептала она. — Не надо. Не трогай его. Скажи, что он ничего для меня не значит… — начала, обхватив себя руками и сгибаясь.

Каждым словом будто сама себя резала. С каждым словом будто кусок от себя отрывала.

Выпускала себе внутренности. Сама. — Скажи, что он… — заплакала, не в силах продолжать и жалея, что, когда упала и ударилась челюстью, язык себе не откусила. Тогда бы не пришлось говорить этих чудовищных слов. — Скажи, что он для меня… мусор… что я с ним никогда не буду… я с ним просто поиграла… развлекалась я, скажи…

— Как думаешь, он поверит в это?

Ее всё гнуло и гнуло. Словно сверху на плечи плиту бетонную положили. Не выдерживая этой тяжести, Марина оперлась на дрожащие руки.

— Скажи ему, что красив он, как бог, а живет в дерьме… не сыграла его ставочка… он поймет и поверит… — После этих слов всё внутри замерзло, закаменело. Даже слезы перестали литься из глаз. Всё тело заломило, и в голову ударила тупая боль.

Если до этого момента еще оставался хоть какой-то шанс, хоть один на миллион, что у них с Серёжей что-то получится, то теперь ничего не осталось. Теперь всё убито. Уничтожено. Растоптано. Ничего. Никогда. Не получится.

После того, как Веня ее накажет, окончательно растерзав, она станет ему больше не интересна. Наконец-то будет у нее свобода. Такая желанная и долгожданная. Только вот не хотела, чтобы за ее свободу расплачивался Мажарин. Не такой ценой. Такой ценой свобода не нужна. Без него теперь ничего не нужно. И жизнь не нужна.

Похолодев внутри, Марина выпрямилась. Разум вдруг стал кристально чистым, как перед смертью. Спокойным. Без мыслей, без надежд. Всё правильно. Мечтатели не выживают. А она, идиотка, даже помечтать успела. Но ее быстро с небес на землю спустили. Она теперь к земле близко-близко, на коленях. Пылью теперь дышит, не воздухом.

— А ведь ты, Веня, сейчас меня снова насилуешь. Только не тело, а душу. Ты душу мою трахаешь, да? Ты, сука, издеваешься надо мной. Тело мое тебе не интересно уже, а вот до души ты никогда не добирался. А сейчас поймал. Поймал меня, да? — улыбнулась некрасивой болезненной улыбкой, чувствуя ко всему ледяное равнодушие. Будто это всё уже не с ней происходило.

Будто она сторонний наблюдатель.

Поймал. Добрался до единственного святого и светлого в ее жизни — до любви. Наизнанку вывернул и дерьма набросал. Осквернил, замарал так, что не очиститься. Ни за что и никогда.

— Какая ты страстная в своих переживаниях, какая чувственная. Никогда тебя такой не видел.

— Ломал, ломал не доломал? За что ты нас казнить собрался, урод? За счастье? Ты кто такой? — рассмеялась.

— Прекрати, дура, — еле слышно сказал Егор, видя, как загорелое лицо Харина побагровело от злости.

Маринка, предавшись больному азарту, снова дико рассмеялась. Откуда-то в голосе вдруг сила появилась, и он странно зазвенел, зарезонировал, когда она снова заговорила:

— Всесильная ты мразь, Веня! Такая всесильная, что с двадцатилетней девкой без ринговки справиться не можешь!

— Замолчи, Марина, до смерти забьет же! Замолчи! — пытался вмешаться побледневший братец.

А она, как не слышала. Вошла в раж:

— Не по зубам я тебе, мальчик, да? Не по зубам! Говно ты, Веня!

— Замолчи! Иди к себе! — Егор вдруг сорвался с места, бросился к ней. Схватил за плечи, чтобы поднять с пола.

— Не тронь! — заорал на него Харин.

Брат замер. Не убрал руки. Вдавил пальцы в кожу, крепче впившись в Маринку. Она улыбнулась, четко ощущая, как дрожат у него руки и сам он весь, кажется, дрожит. И что-то плескалось в его зрачках. Совсем незнакомое, но такое приятное.

— Думаешь, только деньги спину выпрямляют? — тихо сказала, глядя ему в глаза. — Ни-х*-я. Мажарин по жизни прямо ходит, его таким мама родила, а тебе уже ничего не поможет. Ты всю жизнь будешь на полусогнутых. Всю жизнь будешь таким, как этот, ботинки вылизывать, — не отрывая взгляда от лица брата, кивнула на Харина. — Говоришь, до смерти забьет? Так я тебя с собой заберу. Туда, — коротко глянула вверх. — И его. Вас обоих. Сдохните вы оба. Я вас в покое не оставлю, с того света достану. Не жить вам, ублюдки. Чувствуешь, что ты следующий? Главное, уйти вовремя. Суметь остановиться. А ты не смог. Поэтому ты — следующий.

— Отойди от нее! — орал Харин ему в спину.

Егор болезненно скривился, но всё никак не отходил, вцепившись в ее плечи.

— Уйди от меня. Мне уже все равно. Поздно твоя братская любовь проснулась. Уйди.

Он отошел, и Марина снова посмотрела на Харина:

— У тебя без ринговки и член не встанет! Давай, Веня, кайфани, может, кончишь! — Облизнув губы, почувствовала солоноватый вкус крови. Даже не заметила, когда из носа снова потекло. Не почувствовала.

Сняв водолазку, вытерла ею лицо. Егор отвернулся, и Харин с оглушающей силой хлестнул по спине первый раз.

Взмокнув от адской боли, которая затопила всё тело, отдаваясь даже в кончиках пальцев, Марина выдохнула:

— Какой ты слабенький, Веня… когда он трахал меня, я и то громче орала…

Намеренно так сказала. Специально. Не представляла, как вынесет в сознании эту порку.

Невозможно больно. До сумасшествия. Она, если и выживет после этого, все равно умом тронется.

Пусть ударит так, чтоб сознание потерялось.

А лучше пусть стеганет так, чтобы сдохнуть сразу!

Радуйтесь, твари… А я буду молиться, чтобы вас за это наказали! За всё, что вы со мной сделали! Чтобы вы сдохли, как бешеные собаки! Оба!

Сдохли!

Прежде чем просить для этих нелюдей смерти, она поблагодарила Бога за Мажарина. За то, что он у нее был. Что в ее гнусной, грязной запачканной этими тварями жизни, возник этот человек. Появился неожиданно и подарил ей десять дней безоблачного счастья. Настоящего, простого, человеческого. Любовь он ей подарил. А думала, что после Вени никогда и ни к кому не сможет такого почувствовать. Но она была.

Любовь. Случилась. Дурацкая, сумасшедшая, горячая. Вспыхнувшая от одной искры, от одного случайного прикосновения. Безумная, безумная любовь. Правда не успела в ней признаться, сказать Серёже, как много он для нее значит.

Что он всё для нее значит.

Хотела. Не успела…

А Харин продолжал бездушно хлестать. Тело стало мокрым от больной испарины. Запах собственного пота, смешанного с запахом крови, густой тошнотворной взвесью застыл в воздухе. Этот непереносимый удушающий запах заполнил и забил всю ее до отказа. Желудок, легкие, глотку, нос, рот…

Кожа на спине расходилась от ударов легко. Как выгоревшая на солнце ткань. И на прикрытых веках ничего, кроме этих десяти дней…

Мариша, завтрак… Мариша, прогулка… попали под дождь… его улыбка… обнимает… прижимается к губам… запах секса… его крепкие горячие руки… жаркая постель… пьяный, ненасытный… прохладное утро… недовольный усталый… отголоски музыки из его наушников… сосредоточенный и напряженный… смеется… запутались в одеяле… горелые блины…

Воспоминания, навсегда отпечатывались в сознании и на теле свинцовыми вмятинами.

Каждая минута, каждая секунда…

Прости, Серёженька, прости… Я так виновата… Это я во всем виновата… Прости… Я так люблю тебя, прости…

* * *

— Сам, значит, пришел, — вместо приветствия сказал братец Марины, не удивляясь. Будто знал его и ждал.

У Мажарина, впрочем, было такое же чувство: будто знаком с этим ублюдком. В том, что этот лысый мажор ублюдок последний, и не сомневался. У него это на роже написано.

— А ты что меня искать собирался? — резко спросил.

— Не я, — кривовато улыбнулся Егор.

— Где Марина?

— Ее здесь нет.

— Где она?

— Ушла.

— П*здишь ты мне, по-моему. Где она? Я отсюда не уйду, пока ты мне ее не отдашь, — само собой получилось сказать именно «не отдашь».

Хотя разве она вещь, чтобы ее «отдавать» или «не отдавать»?

Не уйдет он из этого бл*дского дома без нее, с места не сдвинется. Почти двое суток не ел, не спал, всех, кого мог, на уши поставил, только чтобы Маринку отыскать. Собрал по крупицам всё, что она о себе выдавала, наконец, нашел, где живет. Через братика и вышел, через его конторки. У них даже фамилии разные, она Стэльмах по матери. И зарегистрирована, как оказалось, на квартире, в которой еще с матерью жила. Была б ее машина на брате, быстрее бы нашел, а так — все концы в воде и края подрублены.

Егор бросил короткий и непонятный взгляд на второй этаж. Этот взгляд Мажарин уловил и посмотрел туда же, ненадолго задержавшись. Что-то промелькнуло в его глазах, что Сергея внутренне зацепило, но не смог понять, что это было такое. Знал бы мудака хоть немного дольше, прочитал.

А так, чувствовал только, что внутренне тот метался.

Вот только хрена ли он метался?

— Ее здесь нет, — уверенно сказал мажор. — Можешь по комнатам пробежаться проверить.

Разрешаю.

Не врал он. Не было Маринки дома, в больнице она. В реанимации, забитая почти до смерти и с переломом позвоночника. То ли Веня ее с лестницы сбросил, то ли сама в агонии вниз кинулась. Сказали, что перелом компрессионный, грудного отдела. Даже на ноги встанет, если постарается. Но пока еще в себя не пришла. Не знал, что ему теперь с ней делать. Выживет ли? А вдруг инвалидкой на всю жизнь останется? Что ему теперь с ней делать?

— Давай я тебе заплачу. Выкуплю ее у тебя. Говорят, у тебя трудности в бизнесе, так я тебя легко проинвестирую.

— Сомневаюсь, что у тебя денег хватит, — посмотрел на него почему-то затравленно.

— Зря. Не сомневайся. И не стесняйся. Говори. Сколько.

— Ты у нас мини-олигарх?

— Нет, от слова «мини» — это у нас ты. — Удавил бы ублюдка голыми руками, но незнание о том, где Марина и что с ней, останавливало.

Охлаждало дикую ярость.

— Выкупить хочешь? — поджал бледные губы. — Выкупай. Только не у меня. У меня ее нет. Она у мужика, с которым трахается. Она до тебя с ним спала и сейчас с ним спит. Просто его в Москве не было. Вот вернулся, и она к нему поехала. Сама. Соскучилась, видать, — говорил с удовольствием, стараясь уловить на лице Мажарина какие-нибудь уязвленные эмоции.

Но тот остался странно спокойным.

— Не тем ты, Егорка, занимаешься. Тебе бы сценарии писать. Для мильных опер, — брезгливо исковеркал слово.

— Она тебе, наверное, сказала, что уедет с тобой куда-нибудь? И типа домой за паспортом поехала. Она всем так говорит. Что она еще скажет?

Девочка наша и погулять, и выпить любит. Я ж понимаю, ей развлечений хотелось, гульнуть с молодым, секса нормального, горячего, вот и не мешал. Ну что, поехали?

Отключить эмоции. Отключить. Не уплывать.

Мажарин еще раз оглянулся, пробежавшись по гостиной быстрым взглядом. Остановился на своем отражении в расхлестанном зеркале. Потом увидел Маринкину голубую кофточку, которая скомкано валялась на диване. В ней она была, когда он ушел из дома. Значит, в ней она сюда и приехала.

Странно всё это… Нет, не странно. Дерьмово!

Сердце гулко колотилось о грудную клетку. Не от страха, от другого совершенно чувства. От ощущения какой-то катастрофы. И тошнота!

Скопившаяся где-то выше, в груди. Болезненная, тянущая, звенящая тревогой. Это далеко не те ощущения, что беспокоили, когда Маринку от гопников спасал. Хуже. В желудок будто льда набросали, и в носу — запах крови. Такой явный, что оглянулся снова, осмотрелся и невольно прокатил слюну языком по небу, словно хотел убедиться, что не обманывается. И не обманулся. Затошнило страшно, и внутри начало потряхивать.

— Поехали, — при всем, что в эту минуту испытывал, сказал спокойно и повернулся к двери.

Сделал шаг в том направлении, но когда Егор поравнялся с ним, то мертвой хваткой схватил его за горло, протащил через комнату и пришиб о стену затылком.

— Х*йня какая-то происходит, да? — рыкнул лысому в лицо. Так хотелось придушить урода, что с трудом себя сдерживал. Пальцы сами сжимались на горле. Неконтролируемо сдавливались с желанием вырвать глотку. — Я тебя, сука, удавлю! Я тебя, бл*ть, на твоих же кишках повешу!

— Тогда ты ее точно больше никогда не увидишь, — прохрипел Егор.

Мажарин долго смотрел ему в рожу. Слушал, как он, хрипя, задыхаясь и пытаясь втянуть в себя воздух, трепыхался под его тяжестью. В глаза смотрел. А они пустые у него. Совсем. Как у смертника. И как бы ни бесился, точно понял, что хоть избей он его сейчас до смерти, не скажет тот, где Марина. Вот так скотина не скажет. Не храбрость это, не смелость. Что?

Придавив внутри себя бешеную злобу, отпустил Маринкиного родственничка.

— Телефон отдай, — вякнул лысый.

Подавись. У меня их два.

Без споров отдал телефон. Всегда ржал сам над собой, что, как придурок, с двумя телефонами ходит, а теперь втайне порадовался. Второй, тот, что во внутреннем кармане кожаной куртки, только для работы.

— Я на своей поеду, — предупредил, выходя из дома, — адрес говори.

Егор хотел воспротивиться, но быстро передумал. Действительно, пусть катит на своей, и Веня потом сам разбирается, что с его тачкой делать. И с ним самим. Нафига ему эти проблемы?

— Давай за мной, — кивнул коротко и свернул к гаражу.

Ворота были открыты, и Мажарин успел заметить, что Маришкин «кайен» тоже там.

Угу, «кайен» аккуратненько в гараже, а кофта как попало на диване…

Сев в свою «мазду», подождал, пока долбаный мажор выедет на дорогу, и рванул за черной «панамерой». Они въехали в Москву, а потом началась сумасшедшая гонка.

Неслись в промзону по Рябиновой. Без правил дорожного движения и светофоров. Без мыслей, без страха. Без чувства самосохранения.

Что ж ты, падла, меня водишь…

Он водил его. Точно водил. То ли время тянул, то ли просто угробить хотел на каком-нибудь перекрестке.

Что б ты, сука, убился на этом отбойнике!

Визг тормозов, жалобное вытье клаксонов. Ревущие моторы. Шкалящая стрелка спидометра.

Слепящий свет летящих навстречу машин. И желудок, уже полный льда по самую глотку…

Лысый ублюдок наконец сбросил скорость и свернул к слабо освещенной строительной площадке. Поняв, что они на месте, Мажарин отправил Савину сообщение с адресом и просьбой его найти. Не помочь, а найти после всего, потому что на своих ногах он отсюда не выйдет. Не для этого сюда привезли.

— Ты дебил, сука! — рявкнул, выскочив из машины.

— Нормально погоняли! — заржал Егор.

— А ты решил меня просто покатать?

— Ты ж поговорить хотел? Подожди пять минут, и будет тебе разговор.

Скорее бы Харин приехал. Пусть дальше сам с Маринкиным хахалем разбирается, ему лично он на хрен не упал. И так всё зашло слишком далеко.

Дальше некуда. Как выруливать будет, не представлял. Не думал, что Веня с Маринкой так обойдется. Вообще не думал. Теперь этот еще готов вот-вот кишки из него выпустить. Бл*ть, если узнает, что с Маринкой сделали, точно придушит.

Злой, скотина. Очень злой.

Егор закурил. Втягивая в себя дым, всё не мог им надышаться. Скурив одну сигарету, сразу прикурил следующую. На третьей руки у него затряслись. А Мажарин стоял спокойно. Отошел от своей машины и застыл на месте каменно. Ничего больше не спрашивал, ничего не говорил.

Когда на территорию въехали два черных «мерседеса», тоже не дернулся.

Харин вышел из салона и медленно обсмотрел Мажарина с головы до ног.

— Вот и любовничек нарисовался, — улыбнулся.

— Насмотрелся? — язвительно спросил Сергей. — Марина где?

— А он не в курсе? — перевел смеющийся взгляд на Егора.

— Он думает, что у него с Мариной любовь, — ответил тот.

— У него не может быть с ней любви, потому что любовь с Мариной у меня. Она не сказала тебе? Ну, бабы все такие. Лгуньи. Тупые бл*ди, — хмыкнул. Вытащил из кармана женские трусы и бросил ему в ноги.

Мажарин посмотрел сначала на белье, потом Харину в лицо:

— А ты меня сюда пригнал, чтобы трусами женскими похвастаться? Удивить решил?

Думаешь, я трусы с девок не снимал? Снимал. Только я, конечно, скромнее. По карманам их потом не ныкаю, мне незачем. Ты фетишисти потихоньку, меня в свою секту не обращай, у меня другая вера.

— Не узнаешь?

— А должен? Не узнаю, представляешь. За всё время Маринку в трусах ни разу не видел.

Всегда только без, — рассмеялся.

— Ей со мной лучше. Смотри, как хорошо. — Ткнул ему в лицо фотку на телефоне.

Не уплывать, не уплывать. Только Маринка, и всё. Забрать. Забрать. Только Маринка.

Не хотел складывать в голове этот дерьмовый пазл, который после всего сказанного ему в лицо и своими глазами увиденного, поневоле уже складывался. Тормозил всеми силами. Задача у него Маринку забрать. Неважно каким способом забрать, неважно какую. С остальной х*йней он позже разберется. Кто с кем, когда и зачем трахался. Без нее себя уже не представлял.

Забрать и увести. Только забрать и увести.

— Да я уже понял, что ты извращуга, — сказал, не сводя глаз с его переносицы. — Мне сейчас не до порнухи, сам в уголке где-нибудь посмотри, посиди, подрочи. Путаный ты какой, ой путаный, — в голосе прозвучала язвительная снисходительность. — Я тебе что говорю? Я говорю: Марину мне отдай. А ты мне что? А ты мне уже полчаса х*йню всякую накидываешь. Претензии ко мне какие? Не слышу! Вы, придурки, чего меня сюда привезли?

— Претензии? Так ты не свое взял, молокосос хренов! — воскликнул Веня. И вдруг засмеялся: — Но ты мне даже нравишься! Упертый какой! Я ему стричь, а он мне — брить! Егорка так не умеет! Его по носу щелкни — и продался с потрохами! И всех продал!

— Свои симпатии при себе оставь.

— Поэтому я даже готов тебя простить за эту ошибку. Понятно же, что дело молодое.

Марину я уже простил. Она уже свое прощение вымолила и отработала, она это хорошо умеет, сам знаешь. Всю ночь просила. Как такую девочку не простить? И тебя прощу, если извинишься. На коленях.

Мажарин, запрокинув голову, расхохотался:

— Еще я перед дерьмом каким-то на коленях не стоял. *банулись совсем.

— Значит, мы тебя накажем. Тебя не учили, что чужое брать нельзя? Мы научим.

— А кто наказывать будет? — усмехнулся Сергей. — Ты? Или вот это унылое говно? — посмотрел на Егора. Тот уже успел «вооружиться», подхватив с земли обрезок стальной трубы. — Я тебе аорту зубами перегрызу. Тебе труба не поможет. Вы молодцы, конечно. Мужики! Прям по-мужски со мной решили разобраться. Один с трубой, у второго за спиной шесть утырков. Не знал, что я так устрашающе выгляжу. Чё на американского гангстера похож? Марину мне отдай.

Веня вздохнул:

— Марину, говоришь, тебе надо. Так я ее не держу. Она сама ко мне пришла. Шампанского попить и клубнички поесть. И послание тебе передала.

Сказала, чтобы не искал ты ее, просчитался ты со ставочкой. Не нужен ты ей, понимаешь?

Она погуляла, поиграла, поразвлекалась и устала от тебя.

Мусор ты для нее, понимаешь? Хотя сказала, что красив, как бог… а живешь в дерьме. Не для тебя она. Никогда она с тобой не будет. Но ты не расстраивайся, бабы все бл*ди. С этим ничего не поделаешь. Говорю, нравишься ты мне, я человек без комплексов, можешь к нам присоединиться, устроим тройничок. Будем трахать ее вместе. Иногда же можно.

И всё, что так яростно сдерживал, хлынуло в него. Кажется, изнутри разорвало.

Одурманенный невероятной дозой пошлости и грязи, Мажарин на секунду прикрыл глаза. Всего лишь на секунду, уплывая из этой дерьмовой реальности, и адская физическая боль накрыла душевные страдания.

Как саваном. Похоронив под собой.

Не Егорка трубой его ударил, не это унылое говно. Кто-то из охраны ударил такой же стальной трубой по ногам.

— А говорил, на колени не встанешь… встал… — донеслось до затуманенного болевым шоком сознания.

Оно еще было при нем, помутненное сознание. Мажарин еще упирался ладонями в землю, еще не падал, хотя понимал, что на ноги уже не встанет.

На сломанных ногах только в кино бегают.

Тело взмокло, став липким от пота. Больная агония охватила каждую клеточку. Это была только первая волна. Потом пошли новые волны. Новые удары.

— Встал же… а говорил, на колени не встанешь…

Уже не понимал, то ли повторяли ему фразу, то ли она застряла у него в сознании.

Не вы меня на колени поставили, ублюдки гребаные… хоть и ноги сломали… не вы… моя Мариша… ее слова… моя любимая девочка на колени меня поставила… разорвала…

И от каждого нового удара чувства перекрашивались. Всё, что испытывал к ней, стало черными от этой дикой боли и кровью навсегда запечаталось.

Теплая, она хлынула из горла в рот и пенисто залила подбородок.

А потом больше ничего. Ничего, кроме этого железисто-соленого вкуса во рту…