С Матвеем Марина порвала в тот же вечер. Он отвез ее домой, и она сказала, что им не нужно больше встречаться. Ничего у них не получится, самое время прекратить отношения, у которых будущего нет. И быть не могло. Разговор был долгий и утомительный, но, кажется, Матвей ее понял.

— Я молодец, конечно, — проворчала сама себе, — сначала лампочки выкрутить, потом искать, что надеть. — Подсветив телефоном, достала из шкафа голубую тунику-рубашку.

Отсутствие света не проблема. В своей квартире она всё найдет с закрытыми глазами.

Каждая вещь на своем месте у нее, чтобы сразу добраться.

Спешно натянув тунику на голое тело, пошла в ванную и встала перед зеркалом.

Застегнула пуговицы, оставив низкий вырез, заманчиво приоткрывающий грудь. Макияж смывать не стала. Волосы распустила, они густой волной прикрыли спину. Шрамы свои показывать не собиралась. Но как их скрыть? Они даже руками, наверное, почувствуются.

В первый раз за семь лет пожалела, что не удалила. Поленилась. Не стала, потому что незачем. Они ей жить не мешали.

Лучше бы удалила. Сейчас бы не переживала ни о чем, и Мажарин бы никогда ничего не узнал.

А теперь думай, как одеться, в чем встречать. Он же всё сдерет.

Так, Мажарин, ты сейчас должен меня прям сразу трахнуть. Без разговоров. Сразу трахнуть и свалить…

Один раз. И свалить.

Потому что не до спины ему будет только первый раз — с голодухи. А потом не прокатят никакие ухищрения. Ничего не скроешь. Во-первых, он любит сзади. Во-вторых, он любит на нее смотреть. Это давно было, и, возможно, у него сейчас другие заморочки. Но секс — это инстинкт.

Устойчивые пристрастия не меняются.

Ладно, она что-нибудь придумает. Соврет, что в аварию попала и спину стеклом посекло.

Сначала боялась, что Мажарин вздумает к ней заявиться. Теперь хотела, чтобы быстрее пришел. В том, что он придет, не сомневалась. Уже чувствовала его, как раньше. Не давала ни телефона, ни адреса, но точно знала, что придет.

Найдет. Это же Мажарин. Если ему что-то надо, он из-под земли достанет.

Молча. Достанет, и всё. Хоть из-под земли.

Уселась на диван, нервно глянула на сотовый, проверяя, который час, хотя пять минут назад только смотрела. Тут же звонок в дверь заставил подскочить, и она побежала в прихожую открывать. Не пошла, а побежала. Словно боялась, что Серёжа не дождется и уйдет. Передумает.

Не тянуть, не откладывать. Не агонизировать убийственным ожиданием. Он собирается ее помучить, так пусть начинает поскорее. Пусть ему скорее станет легче…

Распахнула, не успев отдышаться. Он, будто не ожидая, что так быстро откроют, застыл на пороге и тяжело выдохнул. Не спешил проходить. Молча стоял. Не здоровался, ничего не спрашивал.

Маринка толкнула дверь, открывая шире, и отступила.

— Мажарин, я тебя уже два часа жду.

— А я разве говорил, что приду? Что сегодня?

— Нет, не говорил. Но пришел же.

— Пришел, — повторил эхом.

Снова тяжело выпустил воздух из легких и шагнул в квартиру. Медленно. И остановился, словно еще не верил, что все-таки оказался здесь. Не глядя повесил ключи от машины в ключницу, и уже когда надел их на крючок, посмотрел на руку, охваченный странным ощущением.

Марина протиснулась к двери, чтобы захлопнуть, встала совсем близко, задевая его плечом, и ощущение это, нераспознанное, развеялось.

Растворилось в запахе духов.

Взял ее за талию и сдвинул в сторону, ставя перед собой. Посмотрел на нее сверху вниз.

Опустил взгляд с лица на шею, грудь, ниже, на живот.

Рубашка на ней полупрозрачная, отчетливо говорящая, что под ней Маринка голая. Даже без белья.

Задышал часто.

— Ждала. Вижу. Уже умеешь себя предлагать?

— Умею.

Ей тоже стало недоставать воздуха. И сил. Не знала, чем это всё закончится. Господи, и забыла, какой он высокий, сильный, но помнила, как уютно и спокойно было в его руках. Тогда. Сейчас он для нее самый опасный человек.

Провел пальцами от подбородка вниз по шее. По ложбинке между грудей, чувствуя, как кожа буквально электризуется от этих неплотных касаний.

И сам от ее тепла завибрировал.

Но, помимо тепла, другое еще почувствовал. Страх. Она боялась. Хотела и боялась, как в их первый раз. Кричала внутри тревогой, какой не должна. Он всё это чувствовал. Он ее до сих пор, как и тогда, чувствовал.

Ни одну бабу после нее не помнил, ее помнил. Всю. До кончиков волос. Всё помнил. Потому что жил с ней. Спал. Не просто пожить рядом пустил.

В себя впустил. А она потом разорвала…

Но так внутри и осталась. Застряла в нем. Запечаталась кровью, вместе с кровью запеклась.

Все эти годы тихо сидела, пока снова не увидел. А увидел, потрогал — и всё внутри зарезонировало. Зашумело, забурлило.

В тот раз посчитал такое волнение естественным, они же совсем не знакомы были. Совсем были чужие. А сейчас чего бояться? Сейчас еще проще.

Знала его. Жила с ним. Спала. Чего бояться? Но тряслась от страха, будто он ее в угол загнал. А он не загонял. Он пришел, она ждала.

Это не просто волнение. Как будто одной мыслью звенела. Какой?

Что-то стояло в ее глазах застывшее. Что?

Марина начала отступать, боясь, что прямо здесь и сейчас останется голой. В прихожей.

Прочитала у него в глазах это намерение — содрать с нее одежду. Четко. Мыслью по лицу пробежавшей.

Он голодный. Должен взять ее быстро. Без прелюдии и истязаний ласками. Какие теперь ласки, он ее ненавидел лютой ненавистью. Пусть это будет сразу, только не здесь — в спальне.

— Сделай то, что хочешь. Я тоже хочу.

— Откуда ты знаешь, что я на самом деле хочу с тобой сделать? — с холодком.

— Я все знаю, — сказала с поражающей уверенностью и словно запустила в нем какой-то механизм. Сорвала внутреннего зверя.

И всё пошло яростно, быстро. Маринка едва успела заскочить в спальню. Но он уже поймал ее. Уже прижал к себе спиной, сделав как раз то, чего она боялась.

Только не так! Начала вырываться и вертеться, но, кажется, только сильнее раззадорила.

Не успев опомниться, оказалась в его руках голой. Хорошо, что в спальне света нет. И не будет. Того неяркого, что из прихожей падал, ему хватит.

Сжал ее, будто смял всю. Скомкал. Впился пальцами. Вдавливая ладонь в кожу, прошелся по груди, животу. Ниже…

— Ты такая же… я тебя не трогал толком еще, ты уже мокрая.

— Видишь, как я тебя хочу, Мажарин. Ты еще не трогал меня, а я уже хочу. Соскучилась по тебе. Тоже смертельно. — Пыталась развернуться, но никак. Руки у него стальные. Если животом на кровать завалит, вообще не вырваться. — Чуть откинула голову, чтобы вдохнуть глубже, и Мажарин прижался к шее горячими губами.

Марина неожиданно для себя громко застонала.

— Похотливая…

— Кто? — перебила. Отвлечь как-то хотела. — Похотливая кто? Столько лет прошло, ты уже определился, кто я: дура или сука?

— Определился. Ты не дура. Когда думал, что ты дура, было легче. Поэтому трахать я тебя буду, как суку… как суку тебя буду трахать…

— Да ради бога… — выдала что-то похожее на смех, — напугал… тогда какого черта ты еще в одежде? Я голая, а ты в одежде, — голос отказывал, сев где-то в груди. — Раздевайся быстрее, Мажарин. Раздевайся… — Царапнула его ногтями, задирая футболку.

Как и рассчитывала, он отпустил, чтобы стащить с себя одежду. Маринка глубоко и быстро вздохнула, будто запасаясь кислородом, и попятилась от него на кровати.

Медлить он не стал. Раздевшись, откинул ее на спину и грубо ворвался в нее, оглушив болью и удовольствием одновременно.

И замер. И она замерла. Как парализованная. Не дыша переживая первый озноб.

Он навис над ней. Смотрел. Жег взглядом — кожа от него горела. В спальне не было абсолютной темноты, она видела его глаза. Или просто знала, как именно Сергей должен на нее сейчас смотреть. С каким выражением.

Задышала прерывисто, думая, что, когда он начнет двигаться, она умрет. Нервно облизнулась, открыла рот шире, чтобы вдохнуть, и Мажарин рефлекторно потянулся поцеловать, но остановил себя.

Не надо им этого. Ему точно не надо. Он просто возьмет то, что ему нужно, сделает, как хочет, и уйдет. Просто трахнет. Сорвет дозу кайфа. Глотнет, как алкоголь, ее стоны и уйдет. И убедится, что она уже не имеет над ним такой власти, как раньше.

Пригнувшись, потерся раскрытыми губами о шею, жаля горячим языком. От ее вкуса и запаха — по всему телу судорога. Маринка выгнулась под ним, застонала, подаваясь навстречу его первым невыносимо медленным движениям. Так тесно в ней, туго. Убийственно сладко…

Хотел, чтобы всё было не так. Чтобы не сдыхать от первого в нее толчка, не кусать от желания, не рваться изнутри. Не реагировать на ее стоны и самому не стонать. Быть каменным, двигаться механически примитивно и ничего не чувствовать.

Чтобы и секс с ней — как все эти семь лет, — холодный как лед.

Но безразлично не получалось. Разум сопротивлялся, а тело реагировало. Тело всё помнило.

Крошилось изнутри от желания то ли разорвать ее на куски, то ли брать тягуче медленно, продлевая адское удовольствие и адское мучение.

Так и свихнуться недолго. Хотя он уже свихнулся, наверное, раз решил вернуться туда, откуда когда-то еле выбрался.

А она стонала, хныкала, сжималась под ним и его сжимала бедрами, словно старалась каждое движение впитать, каждый импульс удовольствия прочувствовать. Вогнать себе под кожу. Шумно втягивала воздух, который он яростно из нее выбивал. Потому что ни одной мысли в голове. Только сильнее ее чувствовать. Сильнее…

— Если бы ты знал, как непросто быть похотливой сукой. Если бы ты только знал… — кривясь, выдохнула. — Меня долго этому учили…

— Я знаю, мне сказали. Даже показали. Я помню.

Она задрожала под ним. Не от бурного удовольствия.

Веня, тварь такая… Знала, что он наглядно всё продемонстрирует. У него было чем похвастаться. Наверное, самым скромным поделился. Где она прилично выглядит. Таких парочка всего, остальное то с кровью, то с рвотой…

Подстегнутый ее словами, задетый напоминанием, он ощутимо впился зубами в ее плечо. Навалился, сплетя их пальцы у нее над головой.

Безжалостно вдавился во влажное горячее тело.

Боже, как больно…

Невыносимо больно быть с ним. Чувствовала, что у него внутри творилось. Его дикую ненависть чувствовала, которая в нее впечатывалась, била.

Мажарин ее боль. Сплошная боль. Ему не нужно даже ничего делать, ничего такого предпринимать. Ни оскорблять, ни бить, ни насиловать.

Достаточно рядом появиться, у нее всё начало болеть — и тело, и душа. Будто снова ринговкой выпороли.

А похотливой сукой быть действительно сложно, у нее только с ним и получалось. Правда, он этого не знал. Что он ее первый мужчина. Не тот, который девственности лишил, а первый, с кем она испытала оргазм. Мажарина она сама захотела. С ним получила первое удовольствие и испугалась. Но пошла к нему снова. Как завороженная.

Она и сейчас боялась этого удовольствия, которое уже накрывало с головой. Снова. Как в первый раз. Как все остальные с ним разы. Все те десять безумных счастливых дней. А без него снова стала холодная и равнодушная, спокойная будто даже не лед, а камень. Лед растает, камень — никогда.

Особенно к мужчинам стала равнодушная. Ничего ни к одному не испытывала и не хотела испытывать. Не доверяла, не подпускала. Мужчину не искала, семью строить не собиралась, о детях не думала. Это всё не про нее.

Он скользил горячими губами по напряженной шее, туго и влажно двигаясь в ней. Когда низ живота свела первая судорога зарождающегося оргазма, Маринка сладко и больно заплакала. Уже без стонов. Только приоткрывая рот и хватая воздух.

То ли слезы ее, то ли ощущение жаркой в ней дрожи добили окончательно, и Мажарин приподнялся, глубже вошел в нее, впиваясь пальцами в бедра. Насаживая ее на себя.

Глубже, сильнее, яростнее…

Сгорая и рассыпаясь в прах от этого трения. Вздрагивая, вжимаясь в нее, взрываясь, выплескиваясь. Потом замирая, горячо дыша в ее мокрую шею, касаясь языком бешено пульсирующей жилки…

— Пошли в душ, — сказал хрипло, когда оба отдышались.

— Иди, я потом. — Только этого сейчас не хватало. Душа совместного.

Сергей перекатился на бок. Выдохнув, поднялся и ушел в ванную. Маринка села на кровати и завернулась в покрывало. Голова кружилась. Всё тело горело. Кожа. Словно воспаленная, ошпаренная. Словно после долгой спячки разбудил, обжег. Всё вспомнилось и вернулось. А она, такая дура, думала, что это будет просто секс. Что она всё это сможет просто так пережить…

Как только ванная освободилась, Марина юркнула туда и заперлась. Прежде чем скинуть с плеч покрывало и встать под душ, несколько раз проверила, закрылась ли.

Трудно быть похотливой сукой, когда последний секс был семь лет назад.

Разве кто-то поверит? Разве Мажарин поверит?

Никто не поймет, какой для нее кайф не спать с мужиками. Кто-то трахается для удовольствия, а она с удовольствием — не трахалась. Ее столько раз брали без спроса, без разрешения, без ее на то желания, что сейчас истинное наслаждение — это отказывать. Отвергать.

Всех динамила, кроме одного. Кроме Мажарина. Ему всё позволено, всё можно. Он для нее особенный. На всю жизнь. Лишь бы не узнал ничего.

Спину не увидел. Кляла себя, что не удалила шрамы. Не попыталась хотя бы…

Не собиралась ему ничего рассказывать. Тогда не рассказала и сейчас не хотела.

Тогда стыдилась, боялась замарать и шокировать. Боялась, что для него это плохо кончится.

Всё равно не уберегла.

А сейчас — незачем. Сейчас в этом нет никакого смысла. Всё сломано, осквернено, исковеркано. Оба они покалечены. И душой, и телом. Такое прошлое не переживешь, не переступишь. Они не смогут. Это невозможно. После такого ничего невозможно. Кому нужны какие-то оправдания?

Семь лет назад всё сказано и сделано. Да и не хватит у нее сил что-то наружу вытащить. Он послушает и уйдет, а ей как жить потом с развороченными мозгами?

Жить после всего не хотела, а ее зачем-то на земле оставили. Грести бы теперь потихоньку, волочь свою жизнь дальше, а не с Мажарой воевать…

После душа надела джинсы и футболку. Надеялась, что, когда выйдет из ванной, Серёжи уже не будет. Но надежды не оправдались. Он всё еще был у нее в квартире. Стоял посреди гостиной.

— Мотя, я смотрю, у тебя плотно обосновался. Вещичек своих забросил, — кивнул на брошенную на спинку дивана мужскую толстовку. — А лампочку вкрутить в спальне не в состоянии? Или руки из задницы?

— Это не его вещи. Другого. А Мотя предпочитает трахаться в темноте. — Неловко присела на край дивана и плотно скрестила руки на груди.

Смотрела в пол, на Мажарина не смотрела. Только голос слышала. Металлический.

— Ты любишь сразу с двумя. — По горлу словно раскаленную лаву пустили.

— Не сразу. По очереди. — Вскинула глаза.

— Резаться будем? — холодно улыбнулся. — До крови?

— Мне до крови не привыкать.

— А этот «другой» тоже сейчас типа в командировке?

— Типа того.

— Я, как всегда, вовремя. Успеем за десять дней наиграться?

— Успеем. Мы за десять дней такого успеем наворотить, что на всю оставшуюся жизнь хватит. — Сама не замечая, стала крепко потирать запястье.

Мажарин заметил этот жест. Знакомая реакция.

— Что-то ты не очень похожа на самоуверенную мразь. Уверенности не вижу.

— Мразь видишь, а уверенность не видишь?

— Знаешь, не хочется думать, что тогда я спал с мразью и сейчас с ней сплю. По самолюбию бьет. Давай мы тебя по-другому назовем. Ты у нас такая… игрунья. Поиграла. Поразвлекалась. Наигралась. Теперь я поиграю. Поразвлекаюсь, — с сарказмом говорил, но правду.

Он, как придурок последний, вновь стал искать в ней что-то человеческое. Головой понимал, что нет там ничего и быть не может, но ощущениями искал.

— Мстить будешь?

— Мстить женщине за хороший секс? Боже упаси. Я хочу повторения. Еще хочу. А тебе не приходило в голову узнать, как я и что со мной?

— Я знала, — произнесла с паузой.

Всё в нем изменилось после этих слов. Маринку словно волной от его гнева подкинуло.

Долго смотрел на нее, ждал, что еще что-то добавит, но она молчала.

— Вот. Теперь вижу мразь. Знать. И даже не появиться.

— Скажи еще что-нибудь. Тебе станет легче.

Она не язвила, не злилась, не защищалась, и Мажарина вдруг охватило тошнотворное ощущение. Непонятно и противное. Но больше не стал ничего говорить, быстро пошел в прихожую. Марина двинулась за ним, чтобы проводить и закрыться.

— А ты за этого папика замуж собиралась? — неожиданно спросил уже у двери.

— За какого папика?

— За любовника своего? — Увидел в ее глазах искреннее непонимание.

— Какого любовника?

— За Харина, — уточнил сквозь зубы, еле вытолкнув из себя его фамилию.

Не хотел произносить. А она… не хотела слышать? Потому что, услышав, не побледнела или покраснела, а позеленела. Вся в лице изменилась.

— Какой нах* й замуж! — воскликнув, открыла дверь и вытолкнула Мажарина за порог.

Не папик Харин, не любовник! Насильник он, извращенец долбаный!