Утром Сергей отвез Марину домой. Они почти не разговаривали. И не потому, что сказать было нечего. Оба словно внутренне застыли, переваривая болезненный разговор и всё произошедшее. Только смотрели друг на друга. Будто прозрели и новыми глазами увидели.

Марина ничего не спрашивала: что им делать дальше, приедет ли он к ней вечером. Мажарин словно стеной отгородился, уйдя глубоко в свои мысли, и это немного пугало. До этого близко не подпускал, а сейчас еще спокойнее стал, холоднее.

Холодный был, но не равнодушный: за всеми ее движениями следил, за мимолетными взглядами, каждое оброненное слово ловил, кажется, к вздоху даже прислушивался. А Марину тоска начала жрать. Так хотелось тепла от него.

Того, что у них раньше было. Только как его теперь разжечь? Где искру взять?

Всю дорогу вспоминала, не сказала ли вчера того, чего говорить не стоило, не ляпнула ли чего запретного в своей агонии. В любви призналась…

Ну и ладно. Пусть знает, что дорог. Что ей тоже было что терять, вернее, что всё она тогда потеряла. И боль ее тоже еще не прошла: за его страдания она до сих пор своей болью расплачивается.

— Смотри, что у меня есть, — сказал Сергей, остановив машину у подъезда.

Сунув руку в карман пиджака, он что-то вытащил оттуда. Марина некоторое время недоуменно смотрела на серьги, браслет и кольцо, лежавшие на раскрытой ладони. Потом рассмеялась, узнав в них свои украшения и вспомнив, при каких обстоятельствах они у него остались.

— Боже, зачем ты их хранил?

— Сам не знаю. Забыл про них, так и остались в кармане того пиджака. Позже нашел.

Гораздо позже.

Забрав свои побрякушки, она небрежно сунула их в сумочку и снова улыбнулась. Будто несмело. Будто смущаясь. Но не воспоминаний смущаясь — собственной улыбки.

Сергей смотрел изучающе, пристально напрягаясь и стараясь отыскать в ее глазах знакомое выражение.

— Да-да, я помню тот секс на лавочке, — ответила на его взгляд. — День рождения был у Арсюши, а подарки всю ночь Мажарин получал.

— Угу, лучший мой подарочек — это ты.

— Да уж, — поторопилась выйти из машины, — надо было выбросить, они все равно ничего не стоят.

— Почему не стоят?

— Они не настоящие, это копии. Оригиналы я хранила в банковской ячейке. Так многие делают.

Мажарин дошел с ней до двери подъезда. Марина радовалась каждой лишней минуте, проведенной рядом с ним, но понимала, что ему лучше уйти.

Не показала своего удивления, когда он вошел с ней в лифт.

Вознамерился до двери проводить?

Старалась сохранить невозмутимость и когда Сергей, постояв в прихожей, осмотрелся и пошел в ванную. Вроде ничего не забывал у нее, но шел целенаправленно, будто хотел что-то там найти. Или что-то забрать.

Взяв со стеклянной полочки мужской парфюм, он снял крышку и понюхал.

— У меня такой же был. И сейчас есть. Люблю его.

Марина смутилась и не ответила. Сам сейчас всё поймет. Уже понял…

Вернув туалетную воду на полочку, Серёжа вошел в спальню и оглядел комнату: кровать, зеркальный шкаф во всю стену, мягкий серый ковер на полу, на окнах темные портьеры.

— Ты что-то потерял? — подавленно поинтересовалась Марина, застыв в дверях.

Мажарин заглянул в шкаф и, снова сдвинув дверцы, окинул ее каким-то любопытным взглядом. Подойдя, молча оттеснил в сторону, освобождая себе проход и направляясь на кухню.

— Ты что-то потерял? — резче спросила. Но резкость в голосе была не от раздражения — от большого волнения.

— Угу, потерял. Семь лет не мог найти и вот нашел. — Стукнул пальцем по одному из шкафчиков: — А тут, наверное, кофе?

Открыв одну дверцу, обнаружил за ней банку кофе. Распахнув другую — темно-красные кружки. Кухонный гарнитур у Маринки тоже бордовый с серой столешницей. Стеклянный стол. И еще много других мелочей в глаза бросились.

Конечно, это могло быть просто совпадением, но только не в их случае. Сегодня наконец понял, почему с первого дня мучило странное ощущение: будто уже был в этой квартире. Всё, как у него семь лет назад. Наверное, любую вещь без Маринкиной помощи мог тут найти.

Снова наткнувшись взглядом на мужскую толстовку, висевшую на спинке стула, вспомнил, как задел его сам факт нахождения у Марины в квартире мужских вещей. Очень болезненно задел. Это означало, что она с кем-то сблизилась, подпустила к себе кого-то. Привыкла, притерлась.

Она смогла жить новой жизнью. Без него. А он нет. Он без нее так и не смог.

У него есть всё и ничего одновременно. Цель достигнута. Сделка века совершена. На счетах приличная сумма денег. Настолько приличная, что можно до конца жизни не работать, ничего не делать, жить безбедно и ни о чем не беспокоиться: денег хватит не только ему самому, но и детям, и внукам. Только вот семьи у него нет. Никого нет. Ни жены, ни детей. Даже просто любимой женщины нет. Потому что жил всё это время холодно, тихо. Бесцельно…

Взял со стула кофту. Темно-синяя, с белой надписью. Маринкина вещь. Ею пахла. Ее духами, ее запахом и ничем больше. Она сама эту толстовку носила. И те другие мужские вещи, которые заметил в шкафу, тоже носила только она.

Некоторое время Мажарин смотрел на Марину, словно ждал от нее какого-то признания.

— Ну, теперь ты знаешь, с кем я живу, — нервно засмеялась она, отходя подальше и вжимаясь в стену.

— Давно? — приблизившись, осторожно заглянул в глаза, как будто боясь спугнуть любое проявление чувств, любую смену эмоций.

— Лет шесть.

— Где год была?

Она молчала. Кажется, и дышать перестала.

— Где год была? — снова спросил он. — Почему университет бросила?

— Егор забрал документы. Я заболела. А ему, видимо, надоело объясняться с кураторшей, — ответила затухающим голосом.

Сергей едва заметно кивнул. Про учебу от Нинки знал. Она сказала, что первого сентября Маринка не появилась в университете, на занятия не ходила. То, что брат забрал документы, она тоже ему сказала.

— Но вуз я закончила, — добавила Марина. — Восстановилась потом и закончила.

— Ты сказала, что узнавала про меня. Что значит «узнавала»?

— Егор рассказал мне, как… как всё случилось… — замолчала, видя, как Мажарин побагровел.

— Дальше, — накаленным голосом приказал Сергей, не отпуская ее взгляда.

— А потом я попросила подругу… найти тебя.

— Что за подруга?

— В Склифе работает… медсестра… — сказав, тут же оборвалась: незачем выдавать такие подробности.

— Не слышал про такую.

— Позже подружились… чем мы с тобой…

— Позже насколько? Пытаюсь вычислить промежуток, за который эта подруга успела стать такой близкой, чтобы искать меня по твоей просьбе, и очень затрудняюсь.

— У нее это быстро вышло… быстрее, чем если бы я сама больницы обзванивала.

— Нет, не быстрее, — покачал головой. — Ты бы могла сама узнать всё за минуту, если бы позвонила Вите или Нине.

Марина неловко замолчала, сконфузившись: такой вариант она даже не рассматривала.

— Я ничего не говорил ему, — ответил на невысказанный вопрос. — Зачем мне его впутывать? Сказал, что на меня хулиганы напали, никого не видел, не знаю, не помню.

— Он поверил? — спросила, еще больше смутившись.

— Нет. Но свои мысли по этому поводу держит при себе. Слава богу. Никто не понял, что и почему произошло у нас, но я был очень убедителен, когда просил не лезть не в свое дело, — мрачно усмехнулся.

— А ты знаешь, что Егор умер? И Харин… они оба…

— Знаю. Тоже узнавал, — зло засмеялся.

— Достойно сдохли. Позорно. Особенно Харин. Оба. Как последние твари, — тоже кривовато рассмеялась и подумала, что только Серёжа поймет ее смех и злорадство. Только он сможет понять ее ненормальную нечеловеческую радость.

— Ты же мне не врешь, правда? — Мажарин усмирил смех, закаменев лицом.

— Нет.

— Я знаю, что нет. Знаю, что ты мне не врешь. Никогда не врала. Ты всегда мне говорила правду. Только не ту. Другую.

После этих слов Марина замерла, чувствуя, что врать все-таки придется. По-видимому, сейчас пойдут именно те вопросы, на которые она отвечать не собиралась.

— Кто тебе Харин? Какая у тебя с ним связь? Какое отношение к тебе имело это ублюдочное дерьмо? Он был твоим любовником?

— Нет. Он не был моим любовником. Мой любовник — это ты, потому что от слова «любовь». А он… он ублюдочное дерьмо.

Мажарин посмотрел на нее с новым, прилившим интересом.

Марина ждала еще вопросов, но он внезапно смягчился, отступил:

— Запри за мной дверь, — и ушел.

Ушел, оставив ее со странным ощущением. Голова гудела тупой болью, измученная душа требовала покоя. Хоть немного, хоть на короткое время забыться и ни о чем не думать.

Всё смешалось. Прошлое и настоящее. Всё спуталось. О чем можно говорить, о чем нельзя, не различала уже.

* * *

— Ты дома? Я заеду, привезу, что ты просил, — торопливо сообщил по телефону Витя.

— Я не дома. А ты где сейчас? — уточнил Мажарин, тайно удивляясь быстроте, с которой сработал друг.

Выйдя утром от Марины, сразу позвонил ему и попросил достать архив из Склифосовского.

Все документы, какие только есть на Стэльмах. Если они там вообще есть…

— На Сретенке еще.

— Давай в «Шотландскую клетку», я рядом.

— Отлично. Я как раз с утра голодный.

— Через пятнадцать минут буду, — чувствовал легкий нервный озноб, понимая, что новости будут далеко не радостные.

Конечно, Витя не удержался и напомнил Мажарину, как плохо для него всё закончилось прошлый раз, но просьбу выполнить согласился. И не первую подобную просьбу. Он уже Савину по гроб жизни должен за его отзывчивость.

С чего начинать поиски, долго раздумывать не пришлось: была какая-то болезнь и была какая-то подруга из Склифа. Только совсем безмозглый не сведет эти факты вместе. Найти информацию для Витьки не проблема, особенно, если знать, где искать. Это как раз его профиль — он в Информационном Центре МВД работает.

К ресторану Мажарин подъехал первым. Заняв маленький двухместный столик в дальнем конце зала, предупредил официанта, что будет не один, и заказал кофе. Есть не хотел, аппетита не было.

Савин пришел через пять минут, уставший после трудового дня, но бодрый от новостей.

— Привет. Как день прошел?

— Витя, ты меня к чему-то подготовить хочешь? — снисходительно улыбнулся.

Друг смутился и громко вздохнул.

— Там п*здец… — произнес беззвучно, одними губами, и, отказавшись от мысли придумать какое-то вступление, отдал Сергею папку, которую принес с собой.

— Я и не сомневался.

— Ты на даты посмотри.

— Вижу.

Со стороны казалось, что Мажарин листал полученные документы равнодушно, не вникая в написанное. Только румянец, поднимающийся снизу и багрово заливший шею и лицо, выдавал его чувства.

Витя хотел сказать что-то еще, уже сделал вдох, но осекся, столкнувшись с мажаринским взглядом. Этот взгляд, казалось, откинул его от стола, заставив молчать.

Савин и смолчал. Это действительно лучше, чем говорить ободрительные глупости. Не хотел бы он быть сейчас на месте друга. Не дурак же, понимал прекрасно, что из-за Маринки тогда всё случилось, она в этом замешана. Сначала Серёга ее искал, потом пришлось искать самого Серёгу.

Нашли. Успели. Трое суток он пролежал в реанимации, не приходя в сознание. Не знали, выживет ли. Потом дышать учился самостоятельно, ходить. Операции, лекарства. Долгая реабилитация. И всё из-за бабы!

Семь лет прошло, наладилось, забылось вроде и вот снова: «Витя, найди…». Не хотел, честно говоря, искать ее, язык прикусывал, чтобы что-нибудь резкое не сказать, потому что до сих пор помнил то время, те страшные дни. Будто вчера мотался в больницу, в палате рядом с ним сидел, когда он даже говорить не мог. А этой стерве хоть быть что, она даже не появилась, где ее носило, непонятно. Теперь понятно: где носило и что не стерва.

Глядя на Мажарина, Савин снова задумался, высказать ли крутящуюся в голове мысль или остановиться на сказанном.

— Ты только не обижайся, я прямо скажу, — все-таки решился, у него тоже накипело, Серёга ему не чужой. — Но я, блин, правда рад, что всё так вышло… что Маринка не лярва какая-то, которая тебя тогда вот так кинула… ей тоже совсем не сладко было…

Мажарин дернулся, чуть отъехав вместе со стулом от края стола.

— Не сладко? Мне даже удавить за всё это некого, понимаешь? — сказал не громко, но так, что Савин похолодел. — Что они с ней сделали… со мной… Думаешь, я радовался, когда они подохли? Нет. Потому что легко умерли. Теперь понимаю, что слишком легко. Они не так подохнуть должны. Я тебе даже словами не могу описать, что бы я с ними сделал… даже высказать не могу, — говорил тихо. Тяжело выдыхая слова и оглушая взглядом, блестящим, яростно-отчаянным.

Витя кивнул. Смутное он имел представление обо всей ситуации, Серёга почти ничего не рассказал, но сейчас не время задавать вопросы, проясняя неточности понимания. Надо дать ему выговориться. Просто выговориться. Может, легче станет.

Но Мажарин замолчал. Закаменел, закусив губу, чтобы не выпустить из себя рвущийся из горла вой. Глубоко вздохнул, втягивая в себя побольше воздуха — и мысли пошли потоком, отчаянные, дерганные, и свело что-то в левой половине груди, стянуло.

Только подумаешь, что уже испытал достаточно, чтобы жить, не удивляясь, но жизнь дерьмовая снова волной накрывает. Снова превращает внутренности в кроваво-пенистое месиво, что задыхаешься, захлебываешься…

Как же ты, родная моя… как же ты…

Даже думать стало невыносимо: мысли рваные, без окончания. Сердце, казалось, рассыпалось на мелкие кусочки. Кровь в венах запульсировала — можно пульс считать, не прикасаясь к руке.

Маринкино лицо забелело перед глазами, голос застучал в сознании.

Семь лет у него валялись ее украшения. Через семь лет узнал, что они фальшивые. Эти семь лет жизни тоже фальшивые. Все семь лет не от того лечился и не тем болел.

Ярость, черная и бессильная, стянула тело острой проволочной болью. Он в ней потерялся. В них. В боли, злости, ярости.

И песок в глаза, пыль его растерзанной, растертой кем-то в порошок жизни…

— А твои на даче сейчас?

Витя на пару секунд растерялся от странного вопроса.

— Нет.

— Отвези меня туда.

— Одного?

— Нет, — усмехнулся Мажарин, приходя в себя, — нас двоих. Меня и беленькую.

— Сейчас?

— Сейчас.

— Серёга, может, это и глупо звучит, но всё не так уж плохо…

Савину не понравилась эта идея, но едва ли Мажарина сейчас можно переубедить. Может, и не стоило переубеждать…

— Всё охеренно, Витёк, не переживай, — прочитал по лицу его сомнения, — закроешь меня там на два дня, никуда я не денусь. Не в состоянии буду, — снова мрачно усмехнулся и, пошарив в карманах пиджака, выложил на стол ключи от квартиры и машины, документы, сотовый: — А это пусть у тебя побудет. Вернешь, когда за мной приедешь. Только раньше не приезжай.

Послезавтра. Понял? — дождался, пока Савин кивнет. — На твоей поедем, а мою потом отгони домой, будь другом. Ешь, и поехали, а то тебе еще домой возвращаться.

— Ладно, — сокрушенно вздохнул Виктор и не удержался от бессмысленного вопроса: — Что теперь делать будешь?

— Нажрусь, проблююсь и снова начну жизнь из воздуха строить. Мне не привыкать. Я же продавец воздуха, ты забыл? Мне не привыкать жизнь из воздуха строить.

Вот только перетру всё это дерьмо, пережую, запью и начну…