— Иди ко мне, — полушепотом снова позвал Сергей.
Но Марина стояла, не двигаясь. Как будто и не собиралась подходить, всё еще храня в глазах неверие.
Может, ошибался, но ему казалось: она должна подойти к нему сама. Найти силы для первого шага. Собраться и сделать рывок, переступив через боль и страх, сомнения и недоверие.
— Жить надоело? Устала? Ради себя устала, а ради меня? Ради меня, Мариша. Ты мне очень нужна. Разве можно сейчас всё бросить? Ты не имеешь права.
Она сглотнула горькие слезы и вытерла мокрое лицо. Страшно верить тому, что Мажарин говорил. И не верить нельзя. Как ему не верить? Так сладко и нестерпимо звучали его простые понятные слова.
Когда случается то, чего боишься, душа рвется от боли. Когда сбывается то, о чем даже не мечтал, душа рвется так же.
Тяжело, как эти, ей не давались даже первые шаги после перелома позвоночника.
Расстояние-то несколько метров, а вечность шла, еле ноги переставляла, будто за несколько минут ходить разучилась.
Как только приблизилась, Мажарин схватил ее с дикой силой и сумасшедшей надеждой.
— Не делай так больше. Слышишь? Никогда больше так не делай. Никогда! — уткнулся в шею и вдохнул всё, что только мог вдохнуть, лишь бы заглушить вновь подступающую тошноту. Свет снова померк для него, и тьма наступила. Но приятная, пахнущая Маринкиными духами, ее кожей, слезами.
— Вот правильно ты говорил: уходить надо вовремя, — без слез всхлипнула, — надо было уйти тогда…
— Когда?
— После тех разборок с гопниками. Тогда ничего бы с тобой не случилось.
— А с тобой? — прижался губами к щеке.
— А со мной — да, я бы всё равно сорвалась… Веня всё равно бы меня выпорол…
Сергей внутренне вздрогнул, импульсивно стиснув ее сильнее: руки сами собой сжались.
Сказал Маринке, что всё знает, но ничего не знал. Знал, от чего лечилась, медкарту прочитал, историю болезни и выписку. Всё, что Витька притащил, изучил, только вот как с ней это сделали, в документах не написано.
Она снова сухо всхлипнула и попыталась оттолкнуться. Беспокойно зашевелилась, стараясь взглянуть ему в лицо, но Серёжа не позволил, удержав ее голову за затылок. Не надо. Не нужно ей видеть его глаза. В них, наверное, сейчас нет ничего человеческого. В них не то, что ей нужно и можно видеть.
Еще минуту назад думал, что будет нежным и аккуратным, не будет грубым, чтобы не доставлять лишней боли ни себе, ни Марине. И так натерпелись. Но понял, что медленной пытки не выдержит. Точно остатки мозгов растеряет, а сейчас как никогда нужна трезвость мысли. Трезвая мысль и быстрый ум — вовремя что-то сказать, уместно ответить, оборвать, пожалеть или пошутить…
Приподняв Марину над полом, пошел с ней в спальню. Остановившись перед зеркалом, стянул с нее кофту. Быстро, без предупреждения и ободрительных слов, без вопросов и каких-то обещаний. Мариша не вырывалась, сразу задрожала и вжалась в него, будто хотела спрятаться. В один миг как заледенела.
Нет, не она заледенела. Это у него руки похолодели, когда провел вверх по спине. Трогал безобразный рисунок из шрамов и тепла под пальцами не чувствовал. В зеркало его видел. Уродливое напоминание. Не ей. Ему.
Дрожь у нее не проходила. Сжал еще крепче. Так крепко, как мог.
Минута нужна. Продышаться самому.
Грудь рвало без воздуха: дышать забыл.
Две… Пять… Пятнадцать…
Сколько прошло?
Голова в огне, а в пальцах лед, в желудке тоже.
Снова перед глазами те два дня, когда искал ее. Тогда почудилось, что дома у нее кровью пахло. Думал, глюк. А там уже всё в крови было… Не показалось. Всё в ее крови! Всё ею уже было залито! И этот у*бок долбанный знал, что найдет он Маринку. Если ее найдет — его убьет…
— Мне надо было придушить его, — отступил вместе с ней, попятился от отражения и сел на кровать.
— Кого? — подавленно спросила Марина и дрожащими руками снова натянула толстовку.
— Егорку. Нашел бы тебя и так, теперь понимаю, что всё равно нашел бы.
— Нашел бы и что? — резковато спросила. — Не дернулся бы никуда?
Мажарин выдохнул, словно пар выпустил: как бы остановить то кино, которое шло перед глазами, и вырвать из головы страшные кадры, что рисовало воображение.
— Вот видишь, — подтвердила словами свои мысли.
— Вижу. Знаешь, что я вижу? Они там, а мы здесь; они лежат, а мы стоим; они поиграли, а мы выиграли.
Притянул ее к себе. Марина поддалась и обняла его за плечи неловкими задеревенелыми руками.
— Мажарин, я даже не думала, что ты такой оптимист по жизни. Хватит мне сказки рассказывать. Выиграли, он говорит… Как нам жить теперь с этой… победой?
— У меня есть еще одно хорошее правило для жизни. Кроме того, что уходить надо вовремя.
— Какое?
— В тяжелые времена отказываться от компромиссов.
— То есть?
— То есть послать всех нах*й и повеситься не получится. Надо жить. А если что-то решил — не сомневаться. Идти до конца.
— Мы не сможем, Серёжа… переступить через всё это.
Как переступить, когда любое слово, любой жест, даже сказанная вскользь шутка о прошлом напоминают? Что для некоторых метафора, для них — реальное событие.
— С хрена ли? Или ты мне не веришь?
— Тебе я верю. Себе не верю…
— Это не страшно. Выхода у тебя все равно нет, я переступлю, а тебе придется.
Марина невесело рассмеялась, но смех тут же перешел во всхлипы, грозящие обратиться горькими рыданиями.
— Не-не, — сказал Сергей, заметив, что ее глаза снова наполнились слезами, — плакать ты не будешь. Я тебе запрещаю. Больше никаких слез.
Понятно? Я больше не собираюсь этим ублюдкам дань слезами платить. Ни твоими, ни своими. Хватит, переплатили уже, Мариша. Неужели не наплакалась еще?
Стэльмах послушно задержала вдох, чтобы проглотить образовавшийся в горле ком, и заметила, что порезанный палец еще кровил.
— Я тебе рубашку замарала. Надо переодеть, снимай.
— Потом, — с силой сжал ее запястья. — Ты сейчас успокоишься и скажешь мне то, что тогда недосказала. Что я еще должен знать. Но без слез.
Хорошо? Мы просто поговорим. Плакать не будем.
Показалось, что Марина хочет уйти от разговора, ухватываясь за возможность отвлечься. Но нужно поговорить. Не всё они сказали. Это больно, но нужно высказать самое мучительное. Тогда они смогут договориться, если будут знать, что друг у друга внутри: с чем жили, чем болели.
— Я не хочу и не буду это дерьмо вечно пережевывать, уже сыт по горло. И под Харина я тебя даже в мыслях не хочу подкладывать, ты расскажешь мне то, что я должен знать, и всё. Но только после того, как успокоишься. Расскажи мне.
Давай просто поговорим. Мне нужно знать. Я уже имею на это право. Может, тогда, семь лет назад, ты посчитала, что не имел, то сейчас уже имею.
— Хорошо, — закусив губу, медленно опустила подбородок, яростно придумывая, что и как рассказывать.
И уж если Мажарин решил не устраивать допрос с пристрастием, а позволил самой подобрать слова, надо постараться найти самые правильные.
Расписывать в красках издевательства Харина она точно не будет, не для того семь лет от этой грязи отмывалась. Зачем Серёже ее прошлое? Это груз на шею, который их утопит: уже ничего не сделать, не исправить, не изменить. Зато можно оставить позади и шагнуть вперед. Именно так, как он говорил.
— Харин не мой любовник. Он насильник. Я не была с ним в отношениях, но иногда он со мной спал, — произнесла ровно. Мажаринские плечи под руками закаменели, и сам он стал как камень. Затвердел, застыл. — Успокойся, слышишь! А то я больше ничего не скажу! — чуть тряхнула его, стараясь привести в себя.
Он молчал. Ни слова не сказал, не пошевелился, а она всё трясла его плечи. То трясла, то обнимала, то гладила. Спокойно Мажарин сидел, это она ерзала у него на коленях и чувствовала, что внутри у него горит и бушует, взрывается снова и гаснет.
— Я не буду дальше говорить, пока ты не успокоишься. Больше ничего тебе не скажу!
Егор обмолвился, что денег Харину должен, но теперь Марина думала: Веня ему платил за нее. За свое удовольствие и за ее боль он платил. Купил как товар. Захотел, потому что братец как-то с дуру ляпнул, что сестре уже девятнадцать, а она еще девственница.
Харин хуже чем на наркоту на нее подсел, наслаждаясь ее страданиями. Это не театр какой-нибудь шлюхи или эскортницы, всё натурально было, всё по-настоящему… Он, извращенец, питался ее болью, подавляя и растирая в порошок снова и снова. Но самое страшное пришло позже, когда тошнотворная реальность стала превращаться в норму жизни. Уже почти превратилась, став чем-то привычным и обыденным. Марина поняла: чем тише она себя ведет, тем быстрее всё заканчивается. Веня стал терять к ней интерес, а на нее саму накатило равнодушное смирение. Она почти захлебнулась, почти утонула в той грязи…
— Это происходило не часто, — снова заговорила, когда показалось, что Сергей чуть расслабился и готов слушать дальше. — Он то приходил, то забывал обо мне. И во всей этой х*йне я даже нашла для себя кое-какие плюсы.
— Я сейчас умру от любопытства. Какие же плюсы ты умудрилась для себя найти, — выдохнул непроизвольно хрипло.
— Харин у меня один, а благодаря братику могло быть штук десять таких извращенцев…
— Один? — переспросил Сергей. — Он у тебя был один?
Боже…
Марина внутри дрогнула.
— Нет, ты еще, — засмеялась. Смех получился ломаный и неестественный.
Ляпнув, даже не подумала, что Мажарин зацепится за это слово. Не собиралась говорить, что Веня ее девственности лишил.
Первый раз она попала к Харину в бессознательном состоянии. По своей воле не соглашалась ни на встречу, ни на связь, ни на что вообще, поэтому Егор что-то вколол ей. Наверное, снотворное или успокоительное убойное. Ему было всё равно, что Веня с ней сделает, а тот дождался, пока она придет в сознание, и устроил настоящий ад…
Мажарин вскочил с дивана, внезапно куда-то рванувшись. Марина схватила его за рубашку на спине.
— Серёжа, как ты меня бесишь! Не задавай таких вопросов! Я не собиралась ничего такого тебе рассказывать! — вскричала и обхватила его сзади останавливая.
Он и сам замер как вкопанный, потому что дергаться бессмысленно, срываться некуда и незачем. Но чувства внутри рвали, их по команде не отключишь.
И подробности красочные не нужны, прекрасно всё понимал, не идиот же тупоголовый!
Спокойно. Не уплывать. Не уплывать…
— У тебя алкоголь дома есть?
— Я крепкое не пью, у меня только «Ламбруско». Красное, игристое.
— В самый раз. Буду пузырьки считать, пока ты мне всю эту х*йню рассказывать будешь.
— Нет уж, я больше ничего не буду тебе рассказывать, я что больная? Чтобы у тебя совсем крыша поехала?
— С этим я без тебя разберусь. Тащи бутылку и бокалы.
— Оно не в холодильнике.
— Это проблема. А то я реально сейчас собирался букетом насладиться, все оттенки распробовать, — съязвил он.
Маринка хмыкнула, убежала на кухню, но через минуту вернулась, принеся бутылку шампанского и бокалы.
— Вкусное, люблю его. Много могу выпить.
— Шикарно. Пей, любовь моя, и не останавливайся.
Взяв бокал, Марина почти залпом опустошила его. Тоже была сыта по горло, как и Мажарин, теперь запить бы…
— Драгоценности мои почти все от Вени. Я сначала не брала, а потом поняла, что по-другому мне не выжить. Денег у меня своих не было. Я сделала копии всех украшений и носила их для вида, чтобы Егор ничего не заподозрил, а оригиналы хранила в банковской ячейке. Думала, продам их и сбегу куда-нибудь. — Вручила Сергею фужер, чтобы он снова его наполнил.
— И тут я все твои планы порушил.
— Подрубил на взлете, — засмеялась, но сразу погрустнела: — Я без тебя ни за что на свете бы не уехала. Не смогла бы.
— Ты и со мной не смогла.
— Всё было безнадежно, я знала это с самого начала, — задумчиво сказала она. — Бывало, болтали с Нинкой, она всё про мальчиков, про свиданки… А мне что-то так обидно стало! Почему у меня не так? Я, может, тоже хочу кафешки, свиданки и киношки! Помнишь, как мы познакомились?
Помнишь же? — подсела к нему ближе, прижалась к боку.
— Конечно, помню.
Маринкины глаза блеснули живым радостным блеском, и что-то внутри Мажарина немного отпустило. Будто туго скрученная пружина начала расслабляться — и вот на горло уже не давит, не перекрывает кислород…
— Знаешь, о чем я тогда думала?
— О чем?
— Как Веню и Егорку убить и чтобы мне ничего за это не было.
Мажарин рассмеялся.
— Правда-правда! — воскликнула Марина. — Жила с планом убийства в башке. Представь!
— Что ж ты со мной своим планом не поделилась, я бы подкорректировал, помог тебе его в жизнь воплотить. Кишки бы им интеллигентно выпустил.
Стэльмах перестала смеяться и отставила бокал. Так быстро менялось у нее настроение. У него тоже. За смехом горечь, за горечью кислота разъедающая. И снова сладость, когда ее губы сладко прижались к его…
— Я тогда Егору сказала, что не только деньги спину выпрямляют, — быстро заговорила, как будто боялась не успеть сказать, — что ты прямо ходишь, а он пресмыкаться будет всю жизнь перед такими, как Харин… всю жизнь на полусогнутых… это все я, мой язык… я наговорила там с три короба…. они, как специально, ноги сломали, чтобы не ходил…
— Глупая, причем тут ты и твои слова? — чуть усмехнулся Сергей и тут же рявкнул: — Не реветь! — погладил Маринкину руку, чтобы смягчить свой тон. — Братец твой ублюдочный прекрасно знал, что, если я буду на ногах, он — труп. Вот и всё. Ему не жить, и он это знал. Если я буду на ногах, я его убью. Я бы это сделал. Скажи мне, почему не пришла? Потом, позже… Скажи. Я же не поругать тебя хочу, мне надо знать, что у тебя внутри.
— Еще, — потребовала еще шампанского, попутно собираясь с мыслями, чтобы внятно ответить. — Я на своем собственном опыте знаю про растоптанную гордость, про унижение… Серёжа, я влюбилась в тебя как сумасшедшая и позволила растоптать… но я бы всё, что угодно, сказала, лишь бы тебя не трогали… Не перебивай! А то недоговорю… — прерывисто вздохнула и подтерла скопившиеся в уголках глаз слезы.
— Не реви, слышишь. Не плачь, — все равно сказал он.
— Это была игра на самых высоких ставках. Я проиграла, — болезненно улыбнулась. — Разве я могла после этого на что-то рассчитывать? Разве имела право? Когда случается то, чего больше всего на свете боишься, ничего внутри не остается. Для поступков и перемен силы нужны, а у меня их больше не было. Думала, для тебя так будет лучше… видеть ты меня больше не хочешь…
Влюбилась как сумасшедшая. Каждый вздох его глотала, ничего взамен не требуя, ни на что не надеясь. Проживала каждую минуту с ним как последнюю, где-то внутри зная, что последними эти минуты и будут.
— А ты думаешь, сильный тот, кто не отчаивается или духом не падает?
Марина в ответ лишь пожала плечами.
— Духом не падает только бесчувственный, потому что души нет. Нам не хватило чего-то, да? — понизил голос. Тихо заговорил, спокойно. — Чего-то не хватило… чтобы тебе потом вернуться, а мне разыскать… Чего не хватило?
— Времени, — уверенно прошептала она. — Времени нам не хватило. Рядом. Чувства же были, правда, Серёжа? Времени для них не хватило, уверенности какой-то внутренней, чтобы земля под ногами была, а не болото… чтобы мне потом всё равно вернуться, а тебе потом всё равно разыскать…
— Сколько, Мариша? Сколько не хватило, чтобы не было семи лет?
— Пять дней… еще недельку бы вместе… Не реветь! — приказала сама себе и замолчала.
Мажарин сделался сосредоточенным и жестковатым. Нахмурился. Марина замерла, ожидая от него чего-то убийственно серьезного и определяющего.
— И хватит уже меня, как шлюху, таскать. То по машинам, то по туалетам, — проворчал он. — Я в кровати хочу.
Марина взорвалась громким смехом и крепко обняла его. Прижалась болезненно счастливая, немного опьяненная красным вином и тяжелым разговором.
— Всё хорошо будет, — прошептал Мажарин ей в шею, прижимаясь губами. — Просто надо вместе… только вместе… рядом-рядом, близко-близко…