Влажная испарина между их сплетенных тел, тяжелые Серёжкины руки на ее спине, сбитое одеяло, прикрывающее кое-как, жаркая постель, пропитавшаяся их смешавшимся запахом, — всё непривычно, родное и чужое одновременно.

Родное — потому что Мажарин, но чужое — потому что совершенно отвыкла от этого. Давно забыто ощущение рядом мужчины, и даже собственное обнаженное тело вызывало какое-то смущение и легкую тревогу: привыкла спать в тонкой пижаме или хотя бы в трусиках.

Столько лет одна. Столько лет вторая половина кровати пустовала.

Теперь всему учиться заново. Спать со своим мужчиной, жить с ним. Жить другими мыслями. Для двоих, а не для себя одной. Снова для Него после стольких лет одиночества. Они ведь оба срослись с ним, с этим безнадежным одиночеством. Каждый по-своему. Смогут ли теперь привыкнуть жить вместе?

Хотелось перевернуться на другой бок, но боялась разбудить Серёжу, он так спокойно спал.

Чуть пошевелилась, немного переваливаясь на живот, и Мажарин вздохнул, скользнув рукой вниз по ее спине. Проснулся все-таки. То ли от ее шевеления, то ли сам по себе.

— Что-то у меня голова трещит от твоего игристого, как от ведра водки.

— Это не от него, это от нервов, думаю. Правда я не в курсе, как должна болеть голова от ведра водки. — Улеглась удобнее, прижавшись щекой к его груди.

Много лет не позволяла себе мечтать даже о такой простой вещи: прижаться к нему и слушать, как громко и ровно бьется его сердце.

Или мечтала все-таки?

Мечтала. Но где-то очень глубоко и тайно, что самой себе боялась признаться. Клеймила эти мысли невозможностью и прятала далеко-далеко, не думая, что когда-нибудь придется их наружу вытащить.

— И не надо оно тебе, — вздохнул Мажарин.

— У меня от игристого обычно не болит, поэтому я его легко пью, а сегодня болит тоже. Ну, это просто я такой невротик.

— А последнее слово сейчас слитно или раздельно пишется?

Марина задумалась сначала, потом расхохоталась:

— Мажарин, блин! Озабоченный!

— Я всегда такой был, — с улыбкой зажмурился, оглушенный ее звонким смехом. — Хотя нет, не всегда. Только возьму себя в руки, начну вести порядочный образ жизни, Стэльмах на горизонте появляется. Какая уж тут порядочность…

— Даже врожденная и та слетает.

— Особенно, если Маринка рядом с голой задницей.

— Ты забыл, я же за ум взялась, — напомнила, приподнимаясь на локте и заглядывая ему в лицо.

— Зря, — потянулся он и улегся на спину, закинув руки за голову. — Я же в плохую девочку влюбился. Где моя плохая девочка? Куда ты ее дела?

— Хочешь, чтобы я снова шлялась по ночам и танцевала на столе?

— Было бы замечательно.

— Угу, а кто вчера жаловался, что его, видите ли, как шлюху таскают?

— Кстати. В машине у нас точно секса не будет. Никогда в жизни. Это тогда я был невменяемый, но больше такого не повторится, — сообщил с наигранной серьезностью.

— Ассоциации плохие? — злорадно, с хрипотцой, засмеялась Маринка, понимая ход его мыслей.

— Двойственные, ага, — недобро усмехнулся.

Маринка расхохоталась:

— Серёжа, тебе не грозит.

— Очень на это надеюсь.

Они засмеялись, оба подумав об одном и том же. О смерти Харина.

Позорно он сдох. Ехал с какой-то проституткой за город, и она ему минет прям в дороге делала. Видать, так кайфанул, что помутилось в голове, — управлением не справился, слетел на обочину, вписался в дерево. И он, и его шлюха сознание потеряли при столкновении. Авария сама по себе мелкая была, для жизни неопасная, сдох Веня от потери крови, а не от удара головой. Девка переломом челюсти отделалась. Всё произошло глубокой ночью, на отрезке с неоживленным движением автомашин: некому было скорую вызвать.

Долго газеты пестрели заголовками о Харинской «нелепой» смерти, а Марина знала, что никакая она не нелепая — заработанная. Как жил, так и сдох, гнида паршивая. Харин, как никто другой, заслужил, чтобы ему член откусили.

Бл*дине этой памятник надо поставить. Дай бог ей долгого здоровья, что избавила свет белый от такого зла.

За ним следом через пару месяцев и Егорка помер. Ничего с ним сверхъестественного не случилось, а только то, что и должно, когда за руль в нетрезвом виде садишься. Егор всегда ездил неаккуратно, любил погонять, часто подрезал, в общем, вел себя на дороге нагло. Со смертью Харина, видно, совсем расслабился. Обрадовался, что выбрался из кабалы и стал веселиться на полную катушку. Забыл про все писаные и неписаные правила. Довеселился, что попал в автокатастрофу и разбился насмерть.

Ни одного, ни второго Марина не жалела. По братику ни минуты не грустила. Радовалась, словно праздник у нее. Тихо ликовала, что еще одной тварью на земле стало меньше. На похоронах Егора не была, где его могила не знала, и знать не желала: сидеть там и слезы лить не собиралась.

Грех, наверное, но по-другому не могла. Он ее всего лишил. Сломал жизнь ей и Мажарину.

Всё уничтожил — их любовь, их будущее.

Весной это случилось. Для нее со смертью брата в душе настоящая весна наступила. Она стала выходить на улицу и подолгу сидела на лавочке, просто дыша, греясь на солнце и возвращая себе почти забытое, давно потерянное чувство безопасности.

— Что снилось? — хрипло прошептал Сергей.

— Весна, — улыбнулась Маринка и села на постели. — А тебе?

— Что ты от меня снова свалила.

— А ты меня нашел?

— Нет. Сама вернулась. Сказала: прости, ошиблась.

— Врешь! — засмеялась и легонько толкнула его в бок.

— Шучу, конечно.

— Серьезно, что снилось?

— Не помню. Глаза открыл — из головы всё вылетело. Вроде что-то снилось, а вроде и нет.

То же самое ему снилось, о чем вчера говорили. Отдельные отрывки разговора, обрывки фраз, слов, крик, плачь, Маринкина голая спина с кровоточащими ранами. Месиво впечатлений рваными кадрами, яркими вспышками. Может, от этого голова и болела: даже во сне сознание не отдохнуло, мозг не отключился. Но знать Маришке об этом незачем.

Стэльмах прикрылась одеялом и, зажмурившись, посмотрела на незашторенное окно: часов десять утра, наверное. После одиннадцати солнце уже уходит и не светит прямо в комнату, как сейчас. Жарко, а Маринкины плечи вдруг зябко дрогнули: нет-нет, да промелькнет в голове какое-нибудь болезненное воспоминание.

Посмотрев на Серёжину татуировку, надолго задержала на ней взгляд, впервые сделав это открыто, а не быстро и случайно скользнув.

— Больно было? — Провела кончиками пальцев по рисунку, скрывающему длинный рубец.

— Что именно?

Марина поморщилась: ну, вот, простой вопрос, а для них с таким горьким подтекстом.

— Как же нам разговаривать… что ни слово, то колючка…

— Как обычно, — спокойно сказал Мажарин. — Меня тоже многое цепляет. Переключайся, и все. Раз переключишься, второй третий, десятый, пятнадцатый, а потом привыкнешь и перестанешь реагировать. Всё пройдет, надо только время. И, поверь, не так много, как ты думаешь. У нас куча дел. Мы найдем, чем заняться. Грустить точно не будем.

— Да уж, с тобой весело, Мажарин. Грустно с тобой никогда не было.

— А теперь будет еще веселее. Потому что теперь я вообще супер-человек: лишнее отрезали; чего недоставало — добавили.

Марина засмеялась и, пригнувшись, уткнулась лбом ему в грудь:

— Что ты такое говоришь…

— Чистую правду. — Вплел пальцы в волосы и сжал ее голову. — А ты почему шрамы не убрала?

— Зачем? — Снова оторвалась от него и села прямо. — Они мне не мешают. Я не оголяюсь ни перед кем. Сама их не вижу. Мне всё равно. Я мазала их кремом от рубцов, потом бросила, но о том, чтобы удалить, как-то вообще не думала.

Ну да, спина у нее гладкая, не безобразная, как могло бы быть, шрамы ровные, но они есть, и даже пальцами чувствуются.

Мажарин слегка свел брови, задумавшись, но вопроса не озвучил, а Маринка засмеялась, словно прочитала его по глазам:

— Серёжа, ты думаешь, если я с Мотей не спала, так с кем-то другим спала? Я ни с кем не спала. Только ты у меня был последний. Думаешь, мне после всего до мужиков было?

Он не выразил особой радости, ничего в ответ не сказал, притянул ее к себе с тяжелым вздохом. Другая заявила, ни за что бы не поверил. Так не бывает. А Маринке верил: ей врать незачем.

— Так что, Мажарин, как ты и говорил: только ты меня трахал. Радуйся.

— Я рад.

— Еще бы, — усмехнулась она.

— Нет, ты не поняла. Я рад, что тогда он не тронул тебя…

— Я тоже рада, — прошептала она, перестав улыбаться, — что хотя бы это сохранила. Что физически я тебе не изменяла. Да и в душе никогда… несмотря ни на что…

Сергей поцеловал ее в шею, но целовал тихо, мягко, не наполняя поцелуи горячей страстью.

Да, он был рад. По-мужски эгоистично и упрямо до дрожи был рад, что у нее никого, кроме него, за все это время не было. Потому что в этой вынужденной верности была чистота, которой им не хватало. В этом была духовность, которую у них отняли, уничтожили. А Мариша ее сохранила. Значит, всё будет не из воздуха. Земля у них под ногами тверже некуда.

— Никогда не думал, что скажу такое, но спать я сейчас хочу больше, чем секса. Честно.

Давай поспим. Нам надо выспаться.

— Давай, — прошептала она.

Эти тихие минуты в постели тоже много значат. Рядом-рядом, близко-близко, как Мажарин говорил. Кожа к коже, чтобы снова проникнуть друг в друга. Заснуть и проснуться вместе. И солнце утреннее, и зябкий холодок — вместе. И счастье, и радость, и ночной кошмар — всё теперь одно на двоих.

— Серёжа, — позвала, когда он почти заснул.

— Что?

— Ты простил меня?

Хотел засмеяться, спросить «За что?» и сказать, что прощать ее на за что — вины нет. Но удержался, вдруг застопорившись на мысли. Им чуть-чуть тогда не хватило — времени. Несколько дней рядом для внутренней уверенности. Немножко совсем не хватило. Так и сейчас, столько слов вчера сказали, столько всего проговорили, а одного может не хватить. Одного слова.

Поэтому сказал именно то, что Марина хотела услышать, и именно так, как она хотела:

— Простил. Конечно, простил.

— Говорил, что ненавидишь, я помню.

— Это меня твой Мотя-дебил выбесил.

— Откуда такая ревность?

— Оттуда, откуда и всё остальное.

Они провалялись в кровати до конца дня и встали только потому, что сильно проголодались.

— На ужин у нас будет домашняя лапша! А то знаю я тебя! Начнешь сейчас бабам каким-нибудь звонить на ужин напрашиваться! — крикнула Марина.

Душ принимали вместе, но она вышла первая и уже возилась на кухне.

В ответ из ванной донесся мажаринский громкий смех.

— Ты все мои планы порушила, я только по бабам собрался. Сейчас вот найду самую красивую футболку в твоем гардеробе и пойду.

— Бери! Там как раз твой размерчик!

— Возьму… — уже сам себе сказал Сергей и, зайдя в спальню, открыл шкаф: не надевать же грязную рубашку, которую Маринка кровью замарала.

Из груды мужских вещей выбрал темно-синюю футболку и натянул на себя. Сунул сотовый в карман джинсов, проверил на месте ли ключи от машины.

— Мне надо по делам уехать.

— Ты надолго?

— Нет. Как раз лапшу доваришь, я вернусь, поужинаем. Дай ключи, сам зайду. Не буду в дверь трезвонить.

Марина стряхнула муку, помыла руки и пошла за Мажариным в прихожую, чтобы дать ему второй комплект ключей от квартиры.

— Футболка мятая, давай поглажу.

— Не надо, на мне разгладится. — Обнял и поцеловал Маришу в смеющиеся губы.

— Быстро, ладно?

— Я быстро, — пообещал он и ушел.

Тревожность, охватившая при мысли, что Сергей уйдет, рассеялась. Ключи взял — вернется.

Лёгкая паника улеглась, и Марина пошла заниматься ужином. Мажарин голодный уехал, даже кофе не попил. Душ принял и умотал.

Соскучиться по нему не успела. Пока всё приготовила, пока на кухне убралась…

Заслышав, как входная дверь хлопнула, вышла встретить. Сергей сразу вручил ей пакет с продуктами.

Маринка заглянула в него и обрадовалась:

— Ой, Серёжа конфеток купил. И еще много всего… А там что? — указала пальцем на сумку у него в руке.

— А для этого мне нужна свободная полка в шкафу.

— Ты за вещами ездил?

— Да.

— Мажарин, ты ко мне с вещами переехал? — засмеялась она, краснея от радости.

— Угу, буду жить у тебя, пока не выгонишь.

— Не выгоню, — обняла его одной рукой, чмокнула в щеку и скомандовала: — Так, сумку брось в спальне, я сама вещи разложу, пойдем ужинать.

Озвереем скоро от голода, я тоже есть хочу. Без тебя не ела.

Марина быстро разобрала продукты, что он принес, достала тарелки и только собралась налить суп, в дверь позвонили.

— Я открою, — сказал Сергей и поднялся из-за стола.

— Не надо, сиди, я сама, — остановила его и, поставив пустую тарелку на стол, юркнула в прихожую. — Это Лида! — крикнула она и открыла дверь.

— С телефоном снова беда? Или опять в шкафу потерялась, Мажарина своего ждешь, не знаешь что надеть? — набросилась подруга, Марина и слова сказать не успела.

— Дождалась уже! — крикнул Мажарин из кухни.

Лида прикрыла рот ладошкой: это ж надо так сболтнуть. Не подумала даже, что он у Маринки может быть. Столько вариантов прокрутила в голове, почему Стэльмах не отвечает, но вот о том, что она в этот момент с Сергеем, в голову не пришло.

— Ладно тебе, — Маринка, смеясь, махнула рукой. — Пойдем ужинать, мы как раз за столом.

— Ох, — вздохнула Лида, румянясь от неловкости, хотя в ее возрасте краснеть, казалось, уже не от чего.

— Серёжа, это Лида. Ну, ты знаешь…

— Угу, — кивнул он, смеясь. — Тоже моя фанатка?

Лида на минуту застыла в дверях, пробегая пальцами по своей пышной яркой шевелюре, потом уселась за стол.

— Конечно. Самая первая.

— Нет, — поправила Марина, — место первой фанатки уже занято. Это я.

— Да, Маринку никто не подвинет. За ней вся правда и вся истина. Придешь вот так в гости, она напоит, накормит, еще и футболку свою даст поносить.

— А тебя наконец домой пустили?

— И даже в кровати разрешили спать, — ухмыльнулся Сергей.

— Слава богу, — улыбнулась женщина.

— Теперь можешь не волноваться, если Маришка не отвечает, значит она со мной. Звони мне, мой телефон где попало не валяется.

— Хорошо. А то я правда волновалась. Привыкла за нее волноваться и никак не отвыкну.

Они спокойно поужинали, болтая о пустяках и посмеиваясь друг над другом. Лиде понравился этот человек с ровным голосом, открытым лицом и прямым взглядом. Но больше всего ей понравилась Марина. Немного усталая, слегка растрепанная и… безумно счастливая.