Париж.

… Из кабинета чтения иду в Королевскую библиотеку, где я уже отыскал много любопытного для русского историка. Библиотекари - Шамполион-Фижак, Фориель, Парис - услужливы чрезвычайно. По каталогу рукописей я требую самые рукописи и замечаю все, что надобно будет переписать для пополнения моего собрания документов в русской истории. Гизо, министр просвещения, хотел предписать всем библиотекарям, чтобы они содействовали мне, а герцог Броглио обещал то же по архиву иностранных дел, и сегодня надеюсь видеть главного архивариуса, историка Минье, и архив его. Остальное утро или гуляю, или иду с визитами, то есть до обеда провожу утро часто у m-me Рекамье {1} с Шатобрианом, Баланшем и с другими авторами и людьми, учеными во всех родах; часто и у нашей С‹вечиной›, которой общество по-прежнему занимательно. Иногда бываю в театрах: хотел видеть французский старый театр с новыми пиесами и с новыми актерами; но видел еще и m-lle Mars в новой пиесе, {2} а Лафона слышал у m-me Recamier, где он читал стихи на воздвижение в Реймсе памятника Корнелю. {3} Он уже сошел с театра и целый год не заглядывал в него. Возобновил знакомство с Ламартином и встречаю у него толпу молодых и старых авторов, вижу и у гр. Ш‹увалова›. Вчера слышал славную оперу и видел в ней горящий и пылающий Везувий - "La muette de Portici". {4} Танцы прелестны. Юлия и Альберт в танцах, a Nourrit и Damoreau в пении отличались. Французская музыка, однако ж, никогда мне не нравилась; оркестр превосходный. Раз присутствовал в Палате перов при осуждении тех, которые подписали, или не подписали, как оказалось, оскорбительное для Палаты письмо к журналистам. Грустно было видеть в числе шалунов, собранных в низшем классе народа, и священника Ламене, одного из самых красноречивых писателей Франции. Заседание это было для меня примечательно по импровизации одного подсудимого Пакета. - Но всего занимательнее для меня богослужение в двух так называемых французских церквах; в одной служит называющий себя примасом-архиепископом Шатель, учредитель этой церкви, и проповедует против римской церкви; в другой, отщепенившийся от его церкви, священник, им же поставленный, Auzou, который, не отвергая римской церкви, хочет только служить обедню не на латинском, а на французском языке. {5} Едва усидел я после обедни, которую он служил во всем священническом облачении, слушая его проповедь. Не было национальной слабости, порока, которого бы не похвалил в этой проповеди, двенадцать уже раз произнесенной, так называемый священник французской церкви. И церковь Шатель полна народу! более двух тысяч слушателей! У Auzou менее, но и та проповедь не лучше: явно антихристианская и политическая. Более женщин, чем мужчин, в обеих церквах и из самого простого народа. Всего жалче было видеть детей, девиц, слушающих не только вздор, но насмешки над нравственностию христианскою и похвалы пороку, во всех видах его, слабостям, веселью, танцам, пляскам, пьянству. И архиерей, не признающий Христа богом, в старинном архиерейском облачении, с посохом архиерейским. И какое стадо! Бабье толковало мне свой катехизис! Старухи более всего мне опротивели: их было легион. Пели свои церковные гимны по печатным книжкам! Везде натура и разум; напев из песен народных. И более двух тысяч в обширном подвале, с алтарем, украшенным бюстом Фенелона, картинами из жизни Спасителя и трехцветными знаменами. Посреди церкви два бюста - Иисуса Христа в терновом венке и Наполеона! Я купил все регламенты, катехизисы и проповеди сих двух церквей и упрекал уже письменно Баланша и Шатобриана за то, что они не восстают против сих осквернений святыни. Несмотря, однако ж, на все эти отвратительные явления, должно сказать, что церкви здесь никогда не были так полны молящимися; что везде, особливо в юношестве, возникает сильно чувство религии; книг множество самых глубоких по сей части; я уже прочел две прекрасные. В самое воспитание проникает везде учение Христово, и один священник написал превосходно: "Du Catholicisme - а для него католицизм христианство - dans l'education ou lunique moyen de sauver la science et la societe", {6} все это приготовит иную генерацию для потомства, но - повторяю - и теперь уже более религии во Франции, чем когда-либо было здесь.

Рекамье как будто постарела; но душа в ней не стареет, и сердце горит любовию ко всему прекрасному. Она все в том же еще аббатстве, все в той же комнате, где библиотека, кровать и шедевр Жерара. {7} Недавно в своих двух комнатках дала она нам вечеринку, где я нашел знаменитости Франции всякого рода: авторов, живописцев, экс-актеров, журналистов и старых аристократов; тут видел я Лерминье, Ste-Beuve, который печатал la brochure-monstre, Ламене, Ампера, который дал мне послание свое к отцу, актера Лафона с его живописцем - дочерью-красавицей. Он держится старой школы и важно, педантски судит романтическую. Опять заслушиваюсь и заглядываюсь в салонах St. Aulaire, {8} Broglio, {9} Guizot. {10} У двух последних вижу Тьера, Марк-Жирардена и министерских поклонников. Ламартина не хвалят за его расчетливую публикацию своего путешествия: 4-й том весь не его пера, а публика покупает Ламартина! В книге его много прелестных описаний, много энтузиазма к святыням христианства, но мало истории, искусства, статистики; а говоря о Греции, и эти три предмета не были бы прозою! Для него человечество дело не большое: "Dieu et la Nature: tout est dans ces mots". Он уехал весь и возвратился без дочери. Я не мог без досады читать стихов его на кончину дочери, вверенных, проданных книгопродавцу! Впрочем, Ламартин человек добрый, умный, просвещенный и религиозный.

Здесь нашел я и старого лондонского моего приятеля Маколе, полувекового друга и сотрудника Вильберфорсу, друга негров, который посвятил всю жизнь свою на их освобождение и имел утешение перед смертию, почти в последнюю минуту, видеть, что Англия жертвует 20 миллионов стерлингов, то есть 250 миллионов рублей, на вознаграждение помещиков за негров. - Он рассказал мне многое о последних минутах Вильберфорса. Умирая, он сказал: счастлив я, что народ английский смыл с себя это пятно. - Желание, цель всей его жизни достигнута им перед самою минутою бессмертия. Вильберфорс был всегда героем моего сердца, и я радовался всегда, видя портрет его в приемной князя Г‹олицына›. Я еще слыхал его, когда он ораторствовал, уже согбенный дряхлостию, но красноречиво, в библейских, в миссионерских и в филантропических обществах всякого рода - в Лондоне. - И здесь Маколе хлопочет по делам христианской благости, и прислал мне свои брошюры, в Париже изданные. Его сын оратор, посланный в Индию, написал на корабле биографию Вильберфорса. Вот деятельность, которой завидую: она в тишине кабинета и каюты, но разливает тихий и благотворный свет на оба полукружия, на белых и черных. Кстати о полушариях земли: вчера водил меня академик и библиотекарь Жомар по географическому депо в здешней библиотеке и показал проект нового атласа Шуберта и первый атлас Российской империи, кажется, в 174… году изданный, с русским текстом. Тут же я видел редкие карты Китая; старинные чертежи Парижа; новое изобретение берлинца Куммера, en relief; шар земной, с двумя слоями: один для древней, другой для новой географии, изобретение Лудвига XVI для дофина, и познакомился с успехами лондонского и здешнего географического обществ. - Как ни весело встречать ученых и услужливых академиков, но все жаль бессмертного Кювье и его субботных собраний, в которых соединялись ученые, литераторы, просвещенные бродяги со всех концов земли. Я еще не был у его вдовы, но видел уже прекрасный бюст его, поставленный в одном из углов новой залы института-академии, которой он был долго краеугольным камнем. Зала эта теперь обставлена только 4 бюстами (из них первый Кювье), двумя статуями учредителей и портретами славных мужей во всех родах. Я сидел перед Руссо, а надо мною носился дух законов - Монтескье.

Желал бы поговорить с вами о малых театрах, которые смешат меня. Я иногда захаживаю в них перед вечеринками Сен-Жерменского предместья. "Две кормилицы" видел я в новом для меня театре a Palais-Royal. - В серьезном роде видел только "Анжело" Гюго, где играла m-lle Mars и Дорваль. Я не воображал себе возможным романтизм на французском театре. - Талант гибкий и всепостигающий m-lle Mars скрывал недостатки Гюгова стихотворения; "Анжело ou tyran Padou" заслужил превеселую пародию: "Cornaro - Tyran, pas doux du tout"; в этой пиеске смеются без умолку, но я еще не успел собраться туда. Видел и "Чаттертона" {11} - сумасшедшего, влюбленного поэта на сцене, коего биографию я читал, кажется, в Бристоле, где и памятник ему.

Встретил пера Вильменя, когда он шел из Палаты, судившей адвокатов и его собрата-писателя Ламене! Прошелся с ним с полчаса и болтал о его истории Григория VII. Он сбирается скоро издать ее, но прежде издаст еще один том лекций своих. В печати он, и по его собственному, добродушно-гордому признанию, de la lave refroidie.- Это сущая правда, испытанная моим журналом. Между тем как часовая же лекция Кювье или Гизо занимает в нем пять, шесть страниц, для Вильменевой и полстраницы много; а пока слушаешь - восхищаешься, часто дрожишь от восторга и, кажется, все вспомнишь и перельешь на бумагу холодный кипяток Вильменя, но он разлетится в брызгах и только на минуту опьянит вас. - Жирарден, Ампер, Фориель (последний также имеет адъюнкта) звали на лекции; но не мог еще удосужиться. Еще только обменялся карточками с Талейраном и в чужом салоне видел непотухшие глаза светильника Дино! {12}

Вчера, поработав в отделении рукописей, сошел я в отделение Королевской библиотеки, где находятся древности этрусские, греческие и знаменитый зодиак и где один из библиотекарей, Рауль-Рошет, читает археологические лекции. Вчера он говорил о древностях вавилонских и, к немалому моему удивлению, очень основательно, ясно и иногда даже увлекательно. Публика многочисленна: даже дамы слушали профессора со вниманием, особливо когда он изъяснял характер вавилонской архитектуры, из самого св. писания известный. Величие вавилонских зданий поразило даже врагов Вавилона, писателей библейских и путешественников, какой например Геродот. Quand on lit l'Ecriture, l'idee du gigantesque se joint toujours au nom de Babylone, meme dans les anathemes des prophetes. Voyez jeremie. И все сии здания были из кирпича! Кирпичи покрыты и по сию пору, в некоторых остатках, надписями. Эти письмена, сокрытые от глаз народа, не характерическая ли эмблема всего хода или, лучше, всего окаменения тогдашнего просвещения? На обломках, хранящихся в лондонском музее, я видел краски, чрезвычайно свежие: это как будто бы одно тело. Рауль-Рошет показал нам персидскую печать, найденную в Марафоне.

На этой лекции встретил я графа Б‹роглио›, мужа нашей московской графини, которого я встречал в прошедшем столетии на лекции П. И. Страхова, за семь лет пред этим - у Вильменя, Кювье, Гизо: где-то опять встретимся в будущем столетии?

Русских здесь мало. Из дипломатов видел только кн. М‹ещерского› и гр. Ш‹увалова›, занимающегося стихами и прозою и меценатством молодых писателей. {13}

Сейчас видел я Mignet-историка. Он теперь начальник Архива иностранных дел, и герцог Броглио, министр, уже говорил ему обо мне. Он обещал приготовить для меня дела и документы по сношениям Франции с Россией, и особенно в царствование Петра I: ибо у него только новейшие дела, начиная a peu pres с Ришелье, которому Франция обязана первым устройством иностранного архива; только с Лудвига XIV велено и начали хранить в Государственном архиве акты: прежде дела разбирались по частным архивам и теми же самыми лицами, которые участвовали в тех делах. Я надеюсь найти в этих делах много неизвестного. Минье издает теперь, и первые два тома уже печатаются - о войне за наследство при Лудвиге XIV. - Он подарил мне отрывок, читанный им в Академии, о Лютере. Есть еще архив, зависящий от министра внутренних дел, надеюсь и туда проложить дорогу.

Вчера видел я на французском театре "Магомета" и "Нанину" Вольтера же. Первого играл хорошо Бовале и напоминал иногда Тальму, но слабо; но Элеонора в Пальмире более привлекала прелестным миленьким личиком, чем игрою; в глазах был огонь, но силы в последнем акте, в укоризнах злодею Магомету, менее было, чем искусства. В Нанине - нравилась одна Нанина, m-lle Plessy своею невинностью и красотой и Вольтер. Французский театр теперь magni nominis umbra; но все еще охотники до хорошего не оставляют его. Из театра прошелся по освещенным галереям и аллеям Пале-Ройаля. На другом конце его, в новом театре, давали 4 пиесы, и я мог бы еще застать две последние, но опасался заснуть в Понтинских болотах (les Marais Pontins), а вы знаете, что в них и дремать опасно.

Сегодня встретил Сент-Бева (Ste. Beuve) в библиотеке, он собирает там материалы для истории du Port-Royal, которую хочет украсить особенно философическими портретами тех, которые означили бытием своим характер 17 века. В портретах будет вся история, а богословие будет занимать в ней главное место. Из библиотеки зашел я к живописцу Горацию Берне, он живет в квартале славы и талантов - в соседстве m-lle Mars, Арно, Тальма, Марета и др. Я застал его за работой: он пишет три картины вдруг и надеется кончить их к маю 1836 года, когда сбирается в Петербург. Одна из картин - Наполеон на Ваграмском побоище. Я осмотрел его рабочую. Портреты лучше исторических картин, а между портретами - Луизы, его милой и умной дочери, которая также вышла недавно за живописца Лароша. Я приходил наведываться о ее приезде: она на днях сюда будет и, надеюсь, привезет мне весть о семействе В‹яземского›.

Заехал к Свечиной: там нашел m-me Recamier с другой приятельницей и с ними Баланша и Ампера; они пригласили меня с собой в Concert-Muzard, который обыкновенно бывает aux Champs-Elysees, а в сомнительную погоду Rue St. Нопогё, в моем соседстве; но я дал слово Гизо быть у него, на его министерском рауте и, побывав у него, явился и в концерт, провел в милом обществе с час, болтал, слушая музыку; толпы сидели и бродили вокруг нас в огромной зале, где прежде Шатель служил свою безбожную обедню.

По утру, когда я еще хлопотал с Фроже и примеривал фрак его с шитьем на обшлагах, зашел ко мне английский филантроп Маколе, и я провел с ним наставительный для меня час. Он печатает здесь брошюру о невольничестве в колониях французских. Вообразите себе, что законы Лудвига XIV там не отменены и негры подвергаются часто ужасным истязаниям. Здесь этого не знают, а если некоторые и знают, то равнодушны к этому делу. Министр морских сил, от которого зависят колонии, сам из колонистов и имеет плантации в колониях…

Эолова Арфа.