1 мая/19 апреля 1839. Сегодня празднуют Филиппа; в первый раз еще (по крайней мере, сколько я помню) солнце светит и греет в этот день парижан. Все вокруг меня в движении: я живу между булеваром и Тюльерийским садом. Народ рад случаю погулять и пображничать. На Елисейских полях и в других кварталах выставлены театры, но я когда-то уже описывал эти народные увеселения - и теперь все то же, хотя с 1830 года так называемая чернь, которая здесь в синих балахонах, сделала некоторые успехи в благопристойности. Из дощатых стен балаганов не льется уже вино, и толпы не рвутся уже за колбасами и окороками. {1}

Завтра пять академий собираются в ротонде института; но я не успею уже отдать вам отчета в чтениях. Жалею, что не описал вам последних чтений Шатобриановых "Загробных записок" (d'outre-tombe). В них современная история не одной литературы. Статья о смерти герцога д'Энгиенского написана пером Тацита-Боссюета. Много новых откровений об участии некоторых лиц в сей кровавой ошибке Наполеона. С правосудием историка, с высоким беспристрастием христианина, судит автор генерала Гюлена - председателя, судей-губителей, Савари - слепого исполнителя приговора, Талейрана - советника Наполеонова и самого Наполеона. Он сообщает несколько слов из письма Талейрана, кои удалось ему упомнить. Шатобриан после этого политического злодеяния вышел в отставку и уехал в южную Францию. Он нашел в Лионе Баланша и с ним посетил древний монастырь ордена Молчания (ordre du Silence, la Chartreuse), близ Гренобля, гостил в Колете у m-me Сталь и прекрасно описал ее тоску по парижским салонам, в ссылке на Женевском озере: "Mais elle aimait le monde! L'exil lui etait impossible! Quel malheur: d'avoir de la gloire et la vue des Alpes! Elle conservait sa royaute et sa couronne, tandis que sont devenues les filles des rois, etc. etc. Il en est des douleurs comme des patries! chacun a la sienne!".

В этом же чтении познакомил он нас с своей умершей сестрою и прочел нам несколько из ее прелестных писем, глубоким чувством проникнутых. В них "вся душа ее слышна". Она скончалась в аббатстве, в Париже, в произвольном заточении. Ее похоронили с бедными - и Шатобриан не мог отыскать ее могилы, не знает и теперь, где скрыт прах ее. "Dieu saura reconnaitre ma soeur". В ее эмблеме и в девизе - вся жизнь ее: "une lune dans le nuage", с надписью: "souvent obscurcie, jamais ternie". Вот последние слова в статье Шатобриана о сестре: "Soyons doux, si nous voulons etre generalement regrettes".

Вот еще новое явление в документальной истории Франции. Martin Boisy издал рукопись Лудвига XVIII. В предисловии говорится о политической жизни короля до обнародования хартии 1814 года. Оригинал сей рукописи, рукою короля писанный, хранится в здешней публичной библиотеке, для всех доступной. Fac-simile в изданной книге совершенно сходно с теми собственноручными рукописями короля Лудвига XVIII, которые сам я видел в Московском архиве, в разряде Affaires des princes. Нельзя сомневаться и легко удостовериться в истине (authenticite) этой рукописи. Вследствие поверхностного обозрения мне показалось, что некоторые из них читал я также в Московском архиве. Эта рукопись должна разочаровать либералов насчет Лудвига XVIII. "Le manuscrit que nous publions, говорит издатель, apporte un document inattendu a l'histoire: il vient renverser les versions ecrites et les traditions les plus accreditees sur le compte de Louis XVIII". {2}

Не вхожу в область политики и возвращаюсь к невинным поэтам. "Les recueillemens poetiques" Ламартина вам уже известны; по крайней мере строго-добродушный Ste Beuve познакомил вас с ними в "Revue des Deux Mondes". Разбор его огорчил, кажется, Ламартина; но кто не согласится с критиком в его упреках поэту-депутату за презрение к первой славе его, по крайней мере к первой виновнице славы его - к поэзии? A propos de "la Revue des deux mondes": читаете ли вы "Кесарей" Шампаньи, умного сына бывшего наполеоновского министра? {3} Укажу еще на примечательные литературные явления. Туркети - преимущественно поэт католицизма; Роншо - певец первых впечатлений и природы; с своими думами и с планом поэмы он уединился на границе Швейцарии, в Вогезские горы; Фудра - новый баснописец. В романах - m-me Ансело; в поэтических легендах - m-me d'Hautefeuillee, автор "Le lys d'Israel": она кажется, забыла, что есть предметы, которые должны быть и в истории неприкосновенными - цветы поэзии блекнут перед простотою евангельского повествования. В философии - психология аббата Ботеня; примечательно в нем рассмотрение разных, так называемых систем философии, в XVIII и XIX веках господствовавших, от шотландской школы до мнимого эклектизма Кузеня и проч. (Две части, а после выйдут и другие). Лакордер издал "Sur l'ordre des precheurs", который он намерен восстановить во Франции, приняв благословение папы в Риме, куда он недавно отправился. NВ. В протестантском журнале "Le Semeur" надобно прочесть рассмотрение "Le Lys cTIsrael" de m-me d'Hautefeuillee и брошюры Лакордера о Доминиканском братстве: audiatur et altera pars, особливо в истории!

2 мая/20 апреля 1839. Вчера в Тюльерийском саду любовался я фейерверком, бывшим на другой стороне Сены. Народ толпился в освещенном саду: слабый отблеск огней петергофских! Издали дворец казался мрачным… Министерство еще не сложилось; герцог Монтебелло успел дать министерский обед европейским и азиатским дипломатам. Блестящие экипажи послов и министров,, национальная ливрея греческого посланника или турецкого (точно не знаю) обращали внимание булеварных гуляк.

Спешу в академию слушать отчет председателя, ораторов и поэтов пяти отделений института.

Недавно увлек меня Шатобриан в Сорбонну, на лекции Ленормана, заступающего место Гизо на исторической кафедре. Он проходит средние веки; говорил об Абеляре, об Арнольде Бресчианском и о других реформаторах того времени, оправдывая гонения против них римской церкви, и особенно благочестивую ревность св. Бернара, и других, которые в неприкосновенности церкви видели целость политических обществ. Но разве не костры Арнольда и Гуса осветили и проложили путь Лютеру?

От прошедшего перейдем к будущему: наблюдатель Америки и демократизма, Токевиль, скоро издает новую книгу, {4} а Рейналь, племянник Жубера, приготовляет новое издание его "Мыслей" и переписки с Фонтаном, Моле и др. {5} Вчера познакомился я с сим новым сокровищем. Будут и стихи: какая прелесть! Мне обещали их вместе с аутографом Жубера. Ребуль, поэт-хлебник, печатает свою поэму "Le dernier homme".

Сейчас возвратился из института. Все трибуны и амфитеатр были полны. Ровно в два часа явились члены пяти академий: немногие из них были в своих шитых светло-зеленым шелком кафтанах - Thabit aux palmes vertes. Многих знаменитостей академических не было. Место президента занимал Chevreuil; в числе секретарей и Араго. Шеврель открыл заседание речью, коей предмет был почти тот же, как и речи президента в прошлом году: о связки наук и изящных искусств между собою. Пользу тесной связи между науками и, следовательно, единства в академиях чувствовали первые их учредители. Бэкон, в Англии, указал на сию пользу; во Франции мужи государственные и ученые соединились для приведения в действо мысли ученого канцлера. Кольбер в 1666 году оказал сию услугу Франции и наукам. Но в тогдашней Франции {6} не было еще необходимых условий для достижения цели, в сей связи предполагаемой. В 1794 году национальная конвенция совершенно изменила устав академии, вследствие чего науки дружились с изящными искусствами. "Les sciences remerciaient les lettres de leur avoir cede Fontenelle; d'Alambert devenait l'organe de l'Academie Franchise; Buffon devint un des quarante". С новым порядком вещей возник во Франции институт наук и искусств. "La loi qui regne fut datee par notre confrere", - сказал оратор; но немногие одобрили рукоплесканиями сей комплимент члену академии нравственных и политических наук Лаканалю, {7} в лоно Франции и академии после 1830 года возвращенному из Америки! Я не заметил его на скамьях академических, но почти всякую субботу вижу его в частных заседаниях академии нравственных наук. Президент мог бы обойтись без этого комплимента праздному и никакою ученою или литературною деятельностию не отличающемуся собрату. Он прибавил еще несколько слов в честь гражданских заслуг Лаканаля и заключил похвалу ему тем, что, конечно, тот, кто произнес о себе: "l'etat - c'est moi", не учредил бы института по плану, ныне принятому. Но в наше время, сказал он, "le pouvoir a eu la conviction qu'il avait un appui dans les hommes de la science". Учреждению пяти академий способствовал дух времени, "a une epoque ou des disgressions sur l'histoire, l'economie politique, la legislation etc ne compromettaient personne", когда ученый и художник имели равное право на общее уважение и братски подавали друг другу руку в центре всех талантов, всех наук и всех изящных художеств, в центре, коего назначение было - "ameliorer la societe en l'eclairant". Сим словом заключил химик-оратор речь свою.

После него другой секретарь Академии наук, Flourens, прочел печатный рапорт о конкурсе для сочинения ответа на филологический запрос академии, по задачам Вольнея. Из четырех сочинений только два одобрены, но ни одно не признано достойным назначенной награды. Засим, сребровласый старец - поэт Lemercier читал сочиненную им поэму на изобретение Дагерра, объяснив в предисловии план и сюжет поэмы и названия мифологических лиц, которые действуют в его поэме, намекнув о важных следствиях дагерровского открытия, "qui feront faire aux sciences et aux arts des progres incalculables, mais deja pressentis!".

Я не мог вслушаться порядочно в названия мифологических лиц этой поэмы, но заметил улыбку многих, когда поэт, по законам природы теряющий с летами зрение, сравнил себя по сему случаю с Гомером. En parlant du docte pinceau de Daguerre, поэт сказал о предметах, освещаемых солнцем: "Sa fuite les efface et l'ombre les recele". Искусство сие может "braver des monumens la masse et les details". Поэт, как мне показалось, величает Дагерра "favori du soleil, epoux de la lumiere" и обещает ему удивление и благодарность "des nations a naitre et du monde a venir". На этот раз я даже не заметил в Лемерсье и стихов a retenir. Поэма холодна, утомительна, иногда надута; даже описание недавно бывшего пожара, истребившего Дагеррову диораму, не расшевелило слушателей, хотя между ними, конечно, были и очевидцы.

Вот что говорит один журналист о поэме Непомуцена Лемерсье: "Может быть, еще помнит кто-нибудь, что знаменитый певец Pinto et Fredegonde сочинил свою мифологию и что, олицетворяя отвлеченные истины, открытые Ньютоном, он, простой смертный, новыми богами населил новый Олимп. Г. Лемерсье, к сожалению, явился немножко поздно для подобного дела, и совсем уже не время вызывать к бытию неизвестные божества, когда и греческие боги, которых чтили столько веков, не видят фимиаму на своих жертвенниках. Когда одни боги покидают землю, зачем создавать других? И в Атлантиде бессмертные не прожили более человеческого века. Нельзя не пожалеть, что поэт вздумал изобрести своих богов, когда решился воспеть чудесное изобретение Дагерра. Г. Лемерсье воображает, что художник, влюбленный в одну из дочерей солнца, Лампелию, пользуясь счастливою взаимностию чувств, похищает все тайны Гелиоса, божества света. Порифиза, сестра Лампелии, пришедши в негодование от слабости сестры своей и от дерзости смертного, который узнал то, что оставалось сокровенным от глаз смертных, восклицает: "C'est un vol au soleil, c'est trahir nos mysteres!". Гнев Порифизы не ограничивается тщетными укоризнами: чтобы отмстить художнику за его святотатство, она объемлет пламенем его диораму". Я согласен с журналистом: "что нам до этих созданий воображения, которых мы ни представить, ни понять не можем; у которых не только что нет земной жизни, сообщаемой поэтами существам, однородным с нами, но даже нет и жизни небесной, этого бытия, созидаемого воображением и только веками утверждаемого?".

За поэзией следовала историческая проза философа шотландской школы Жуфруа "Fragmens d'une histoire de la revolution Grecque". Он описал первую войну греков за народную независимость, возмущение Пелопоннеса и взятие Триполиса, порыв греков Ионических островов на помощь братьям-героям и холодную английскую политику Метланда (Maitland): "malgre leur parlement, les loniens n'etaient point libres"; подвиги Андрея Метаксы, начальника Ионической экспедиции, и грозного Кияю, турецкого военачальника, засевшего в Триполисе с бежавшими от греков турками, унесшими их сокровища; победу греков и народные песни ионийцев, приближавшихся к единоверцам своим. Битва при Варнаци (?) решила участь Пелопоннеса и едва ли не всей войны. Греки догадались, что они на голе брани не уступают туркам. После чтения я спросил Жуфруа: к какому сочинению относится сей отрывок? Он ответил, что пишет историю освобождения греков от турецкого ига, но не надеется кончить ее за недостатком материалов. Я сказал ему, что я богат ими, что покойный брат мой, в Константинополе, начал уже не только собирать официальные и другие материалы для истории войны освобождения, но что он, возвратившись в Россию, на досуге составил уже обозрение всех главных происшествий и частию описал их. {8} В числе слушателей сего отрывка был и турецкий посол с секретарем своим. Мне казалось, что он слушал с большим вниманием и устремил глаза на читателя при имени Екатерины!.. Турок в Париже слушает историю освобождения греков, и не в чалме, а в синем сертуке, под красным колпаком. Novus ab integro nascitur ordo - и не для одной Европы.

Кто это, разряженный и унизанный крестами академик в шитых белых панталонах? "Это Сантини, возвратившийся из Италии", - отвечали мне. На академический праздник явился и женевский ботаник Декандоль, великий номенклатор и регистратор прозябаемого царства, воспетый в юности своей Делилем, певцом садов и природы, за какое-то важное открытие в физиологии растений. Он, с помощию сына, продолжает заниматься внесением в свой ботанический каталог всех и повсюду открываемых растений и очень доволен корреспондентом своим на Кавказе. Сын его едет скоро в Англию, чтобы оттуда снова обогатить отцовский травник новыми растениями из-за океана. Я когда-то заметил уже, что для составления системы природы Линнею достаточно было около семи тысяч растений, тогда известных. Теперь женевский ботанический кабинет Декандоля и каталог его вмещают уже до семидесяти тысяч описанных им растений!.. Эти цифры красноречивы. Декандоль напоминает Кювье любезностию в обществе и всеобъемлющею своею ученостию. Но недавно, разговаривая со мной о своем друге и сотруднике в изучении и описании природы, он признался, что с глазу на глаз Кювье приводил его всегда в некоторое замешательство и что, встречаясь с ним весьма часто и несмотря на дружеские с ним сношения, наедине, в кабинете великого испытателя природы и восстановителя допотопных созданий, он приходил в какую-то неодолимую робость. Может быть, велеречие одного многоглаголивого Гумбольдта не подвержено было сему влиянию.

Простите. В Тюльерийском саду кипят толпы народа под вешним солнцем, которое стоит нашего летнего.

Заметьте, что вчера, под тюльерийским балконом, с которого король кланялся народу, опять гремела музыка "Марсельский гимн" и песня "Парижанка" (la Parisienne).