XXI. ХРОНИКА РУССКОГО В ПАРИЖЕ

От ноября 7-го. Париж.

Сегодня уведомляет меня Л‹ютерот› о важном происшествии в английском церковном мире: "Ньюман, глава пусеистов, отделился от англиканской церкви; это, конечно, будет поводом к сильным раздорам". {1}

Ампер сказывал, что Гюго пишет _историю итальянских общин_ и хочет войти в камеру перов чрез политику средних веков Италии. Все первоклассные здешние поэты помешались на политике: кто-то объявил в журнале, что Ламартин написал и запродал много стихов, он раздосадовал на это и объявил, что он уже давно бросил поэзию и посвятил себя исключительно политике. Шатобриан сегодня с жаром восставал на поэтов-отступников, утверждая, что и лучшие их речи парламентские придут в забвение, между тем как стихи их долго еще читать будут. - Сент-Бев читал у Рекамье пред Шатобрианом академический панегирик Казимиру Делавиню, и Шатобриан очень им доволен, но жалеет только о том, qu'on n'y voit pas les defauts de mr. de Ste Beuve. - В "Revue de Paris", которая теперь выходит листами и только три раза в неделю, Ste Beuve поместил умно-забавную статью о Theophile Gautier. {2} Я не читал ее.

Ампер описывал утро журналиста, и именно издателя "Constitutionnel", mr. Veron, обогатившегося продажею Pate de Regnault и рекламациями, т. е. объявлениями и похвалами a tant par ligne. Самые блистательные фельетонисты являются к нему почти каждое утро с предложением услуг своих, и каждому первый вопрос: "Завтракали ли вы?" - "Нет еще". - "Чего хотите? Цыпленка? а вина какого?" - "Шампанского, Бордосского", - все готово, а после завтрака и статья.

Шатобриан начал писать новую историческую монографию после продолжительного, принужденного бездействия. Вчера показалось мне, что он как-то не вполне владеет языком, хотя он говорил много; желаю и надеюсь, что это мне так только почудилось. Скоро уменьшится число приближенных и ежедневных посетителей аббатства: Ампер на сих днях уезжает в Египет. - И слепец Тьери лишается своей хранительницы: кн. Белжиозо возвращается в Италию. Вильмень, школьный товарищ и всегдашний друг и покровитель Тьери, не оставляет его, особливо после смерти жены.

Читали ли в последней "Revue des Deux Mondes" proverbe о камере? Все поражены истиною и верностию в изображении лиц; два списаны с натуры: журналист аббат Женуд и министр Гизо. Прочие составлены или списаны со многих. Автора никто не знает. Полагают, что m-me d'Agout. Но она не могла подслушать и подсмотреть закулисных действий, закулисных разговоров депутатов с такою точностию! - Журналы так ничтожны, не исключая и "Дебатов", что в руки взять не хочется: в отсутствие камер одни романы фельетонов удерживают подписчиков.

Сегодня заходил ко мне Дежерандо, сын добродетельного отца, и принес речи и стихи с биографией, по случаю его кончины написанные. В примечаниях к стихам много анекдотов, о коих не упомянуто в его биографии. Между прочим, что Дежерандо, будучи простым солдатом в революцию (1798 год), отвечал на заданный ученым обществом вопрос (определить влияние знаков на мыслительную способность) и заслужил премию, "avec le sabre d'un soldat" говорит далее панегирист его. Он сам о себе рассказал анекдот сей в обществе филантропическом, где я некогда часто встречал его. С сими стихами и другие того же автора: на Монлозье, известного прекрасным и сильным ответом своим во время революции, в Assemblee constituante; когда республиканцы хотели отнять у епископов их имения и доходы, Монлозье, явившийся на сонмище из овернских ущелий своих, защитником духовных, поразил депутатов сими словами: "Вы изгоняете их из их дворцов, - они удалятся в хижины бедных, которых они кормили; вы отнимаете у них золотой крест, - они возьмут деревянный, - и не забудьте: деревянным крестом спасен мир!" - Этот крик сердца, это словцо пережило Монлозье. В первые годы моего здесь пребывания я его встречал здесь, когда он приезжал сюда из гор овернских, в самой маститой старости. Защитник угнетаемого во время революции духовенства, он писал сильно против иезуитов, когда правительство на беду свою, при Карле X, снова подпало влиянию неисправимого братства. - Монлозье умер в горах своих, посвятив последние годы исследованию таинств волканической природы, его окружавшей. Соотчич и, кажется, сосед его, Барант, описали жизнь мудреца-мечтателя. Смелому защитнику духовенства оно отказало (в Клермонте) в панихиде; но поселяне, "les courtisans de la Montagne", провожали его остатки до могилы его, вырытой им самим на вершине гор. Он завещал обложить тело его ароматическими травами.

Другой товарищ Дежерандо в поэтическом панегирике, Маре, герцог Бассано и секретарь Наполеона, написавший в австрийской тюрьме и в тяжких оковах драму в 1500 стихов, которую после играли в салоне Бассана министра. Маре был брошен в темницу австрийцами в Мантуе, когда он отправлен был домогаться после убийства Лудовика XVI о спасении королевы и детей ее. Он не доехал до места своего назначения, и королева погибла. По размене пленных, Цизальпинская республика прислала к Маре депутатов с цепями его, кои он сохранил до своей кончины. "Des glacons de Moscou, des champs de l'Ausonie" рука Бассана писала указы, приказы и проказы Наполеона:

Il tragait les decrets d'un pouvoir heroique

Sur l'affut d'un canon.

Он же был единственным имперским министром, оставшимся при императоре в Фонтенебло:

De la fidelite, toi, le vivant exemple,

Toi, le courtisan du malheur!

Лакордер будет два месяца проповедовать a Notre-Dame.

Вчера я встретил на улице профессора Римского университета, знаменитого ориенталиста Ланчи, коего я знавал в Риме. Он шел ко мне с запиской реформатского пастора, который приглашает нас на вечеринку с другим пастором Кокёрелем слушать беседу римского аббата Ланчи - о Библии! Ланчи написал новые комментарии на Библию, и так как первая книга его о древностях церковных отобрана и держится под спудом папою, то он печатает новую в Париже, хотя продолжает быть профессором Римского университета. Он намерен читать здесь публично лекции о Библии; что то скажет нунций? Ланчи останется здесь на всю зиму. Он уверял меня, что знаменитый ориенталист и библейский толкователь профессор Гезениус, недавно умерший, коего я 1 1/2 года слушал лекции в Гале, многое заимствовал и даже перепечатал из первой книги его о финикийских и прочих древностях.

29/17 ноября. Вчера мне удалось провести приятный и наставительный для меня вечер в жарком и быстром разговоре с умным и ученым священником и с дамою - первоклассною и по уму, и по учености, и по душе. Мы разбирали проповедников здешних и от них перешли к предметам проповедей. Я спорил больше для того, чтобы слушать, наводить на возражения, на доказательства; прения кончились мирно. Священник обещал ввести au cerele catholique, коего он был одним из основателей. В понедельник там будет ораторствовать Тюльский епископ. Это общество составлено для сношений католических писателей между собою: там рассуждают, читают - с целию знакомить членов с успехами католическими и с талантами, кои ему служат и доброхотствуют. Этот священник мне предложил также познакомить и с аббатом Coeur, коего проповедями я наслаждался не одну зиму. Теперь он занимает место в Сорбонне, т. е. кафедру духовного красноречия, и оттого нигде не проповедует: приятель его описал нам его ангельский, детский характер, любовь к бедным и сирым и труды его по долгу проповедника и профессора: он часто более суток работает и до изнеможения; но если представляется случай помочь хотя ребенку, то он все бросает и предается помощи ближнего, как сестры милосердия. - Этот же аббат (коего имени еще не знаю), при здешнем архиепископе, и может доставлять места близ кафедры в Notre-Dame, когда Лакордер начнет свои конференции. - Послезавтра Ботень проповедует a Louis d'Antin в 3 часа, - а перед тем в полдень проповедь евангелическая - au culte non salarie par l'Etat, Rue de Provence.

Возвратился из аббатства Рекамье, где нашел Токвиля с женою, m-me Tastu, Шатобриана, Баланша, герцога Розена, и умно-говорливого племянника Рекамье. От возрождения разных журналов, получающих новую форму и новую или несколько иную жизнь, как например "La Presse", перешел или спустился разговор до фельетонных романов: "Вечный жид", "Таинства Парижа" и проч. "La Presse" со 2 декабря увеличит объем и листы свои; она более займется политическою и серьезною литературою. Ламартин будет помещать в ней "Историю жирондистов", если не вполне, то большими отрывками. Такие сотрудники могут подорвать "Constitutionnel", хотя фельетонный роман дал ему такую популярность, что в провинциях нанимают чтение по часам - до 3 часов утра! - Спор между Баланшем, m-me Recamier и m-me Tastu зашел о том, до какой степени вредят нравственности читателей и, следовательно, всей публике эти романы, кои поносят или клевещут самые богоугодные заведения, чтобы подольститься к господствующему вкусу, смешивая les associations religieuses с иезуитскими кознями, - Sue уверяет, что хлебника его хотели подкупить иезуиты, чтобы отравить его.

Д'Эстурмель положительно знает, что Ламартин запродал себя на всю жизнь, прошедшую и будущую, так же как Шатобриан, т. е. продал за несколько сот тысяч право на старые свои сочинения и на все новые, и именно на "Историю жирондистов", которая едва ли не распространится, и на историю всей революции. Отныне все, что он напишет, принадлежит не ему.

Прочел статью в "New Quartely Review" _о политическом, нравственном и литературном состоянии Франции_; она мне во многом очень понравилась; обсуживает многое и многих беспристрастно; между прочим, напоминается, что мы не знали; современность первоклассных мужей нашей эпохи: Шатобриан, Наполеон, Кювье, Вальтер Скотт, Веллингтон одногодки - все они родились в 1769 году. Выхваляя книгу Ranee "The freshness of its colouring and the vivacity of its emotions", рецензент прибавляет: "A poet of the school of sir Robert Southey has said: The courser with his nostrils of fire who flies over the sand of the desert, never grows old - he dies".

Корреспондент Review упомянул и о здешней выставке художественных произведений, заметив, что подделка (imitation) в мануфактурных произведениях показывает уменьшение если не роскоши, то богатства, в одних руках сжатого. Разделение достатка на мелкие или умеренные части видимо в сей замене дорогих материалов дешевыми. "Поддельные бриллианты, поддельное золото, серебро и все драгоценные вещества. - Камень подражает мрамору; дерево заменяет камень; бумага заменяет дерево,потом механика, заменяющая руки и т. д. - Как последнюю черту я приведу девиз, вырезанный на медали, которая раздавалась в награду первым фабрикантам на выставке. Медаль представляет Францию, венчающую Гения мануфактуры, с сими словами: _от тебя мне богатство, от меня тебе честь_. - Сказав противное: от тебя мне честь, от меня тебе богатство, они выразили бы мысль более благородную и более просвещенную; но зато избранная ими надпись справедливее".

В последнем нумере "Revue des Deux Mondes" прекрасная статья об английских essayst-ax, и именно о канонике Сиднее Смите, коего я знавал и любил в Лондоне и встречал во многих замках Шотландии и Англии. Он был одним из первых и главных учредителей "Edinburgh Review"; кроме Горнера (коего брата знаю), я знавал их всех: Jeffrey, Муррая, Гамильтона, Брума и проч. Желал бы прочесть сочинения С. Смита: он почитался остроумнейшим писателем и даже проповедником-юмористом. - Чаще всего я встречал его у Галама (историка средних веков и английской конституции), у Макинтоша (историка Англии), у Брума и Ландсдоуна и, помнится, в Шотландии у Джеффрея и Муррая, соиздателей "Edinburgh Review", ныне шотландских лордов-судей. Какое блистательное поприще совершили все сии журналисты! И не подлыми средствами. Жаль одного: они поссорились с Вальтером Скоттом, который после размолвки с ними до самой кончины не брал в руки "Эдинбургское Review", хотя сначала сам ободрял и набирал издателей: первое я слышал или от биографа и зятя его Локарда, или от одной из дочерей В. Скотта.

Я читаю теперь новую книгу: Schlozer. "Ein Beitrag zur Litteraturgeschichte des 18-ten Jahrhunderts", von Adolf Bock. 1844. - Кроме введения, которое темнотою и каким-то неярным взглядом на науки и на людей вообще того времени мне не совсем понравилось, в книге сей превосходно оценены заслуги Шлецера как историка, как педагога, как журналиста и публициста, как писателя о политике, о государственном праве и вообще, как коренного и почти первейшего пробудителя здравых политических идей в Германии; но до французской революции, и, следовательно, не ею и не ее проповедниками увлеченного, хотя, впрочем, Шлецер много заимствовал из либеральных авторов французского 18-го века, коих знавал лично: Вольтера, Goguet ("Histoire des lois"), Дегинья и проч. Я узнал из сей книги много подробностей и важных анекдотов из жизни Шлецера, мне неизвестных, хотя я многое знал и знаю о нем другим, и даже немцам неизвестное.

В этой умной и почти пылкой характеристике Шлецера Боком - выставлен он во всех главных действиях своих, как ученый и политик. Она напомнила мне небольшую аутобиографию Шлецера, в коей так много важного и для русской истории, при конце Елисаветы и в первые годы Екатерины II, особливо по части литературно-исторической. У нас малоизвестна эта аутобиография старика Шлецера. Биография отца, сыном его московским профессором Христианом Шлецером написанная, не заменяет краткой отцовской, хотя и в двух томах. Христиан был плохой ценитель отца: он имел много материалов после него, из коих некоторые и мною ему доставлены; но он не умел вполне ими воспользоваться и был как бы вынужденным энтузиастом (enthousiaste oblige) отца; между ними не было большой симпатии, хотя они и одними науками занимались. Отец любил более дочь свою (Доротею Роде), которая до совершеннолетия своего уже тешила его отцовское самолюбие; в 50-летний юбилей Геттингентского университета возведена в докторское достоинство и помогала ему сочинять книги! Да какие же! О рудниках русских и их произведениях, с математическими вычислениями! За то и он оставил, вдохновенный родительскою к ней нежностию, - едва ли не лучшие по себе памятники в книжках, для нее сочиненных. Weltgeschichte fur Kinder, Vorbereitung dazu - и т. д. И теперь я прочитал в книге Бока очень умный и беспристрастный разбор этим книжкам. - _Теория статистики_ его превосходная, если не лучшая и для нашего времени (по ней венгерец Швартнер, ученик Шлецера, составил лучшую в его время, а может быть, и теперь статистику Венгрии, и примечательно то, что земля, тогда полудикая в Европе,, имела лучшую статистику). - Потом любопытна весьма поздно вышедшая политика, или Staatslehre, Шлецера, где все начала, коими ныне европейские умы движутся, уже обозначены и объяснены были: и в этом после Мозера Шлецер был первый, и в этом, конечно, он не без недостатков; но он - Лютер в политике тогдашней: и папа и Мария Терезия страшились его приговоров: вы найдете тому доказательства в его книжке. Мария Терезия в совете своем не смела решить дела против политической своей совести, сказав министрам своим: а что скажет Шлецер в своем "Staatsanzeiger"?

Вот последние перед смертию стихи, при жизни не разгаданного, преждевременно для друзей, для себя же и для провидения благовременно умершего Новалиса:

Re…

Was passt, das muss sich runden,

Was sich versteht, sich finden,

Was gut ist, sich verbinden,

Was liebt, zusammen sein;

Was hindert, muss entweichen,

Was krumm ist, muss sich gleichen,

Was fern ist, sich erreichen,

Was keimt, das muss gedeihn.

Gieb treulich mir die Hande,

Sei Bruder mir, und wende

Den Blick, vor deinem Ende,

Nicht wieder weg von mir:

Ein Tempel, wo wir dienen,

Ein Ort, wohin wir ziehen,

Ein Gluck fur das wir gluhen,

Ein Himmel mir und dir!