Париж. 4 марта. Ты, конечно, уже прочел в "Дебатах" речи Сент-Бева и Гюго. Никогда такой тесноты и свалки в Академии не было, как в этот день: даже и при импровизации Р.-Колара, Ламартина, Моле! Билетов было, кажется, более роздано, нежели следовало. Имея место с академиками, я приехал не прежде как за полчаса до открытия заседания и нашел уже толпу в сенях, которая не могла добраться до входа. Ровно в два часа хлынули на свои места академики, но и для них не было уже достаточного помещения; некоторые вели с собою дам, коих было более в ротонде и в амфитеатрах, чем мужчин. Я уселся подле депутата Dubois (de Nantes), члена университетского совета и короткого приятеля Вильменя, у коего я некогда встречал его. Он предварил меня, что Вильмень вступит в отправление своей должности бессменного секретаря Академии и в самом деле Вильмень явился: мы встретили его громким и почти всеобщим рукоплесканием, два раза повторенным. Гюго сидел между ним и поэтом Lebrun. Подо мною сидели рядом Мериме, Тьер, Mignet; передо мною Моле, Р.-Колар и подле него Сальванди, в шитом мундире и в звезде: торжественность его резко отличалась от жансенистской простоты старца. Подле меня Барант.

Dubois принес с собою новую книгу Порталиса о Конкордате, {12} я новый номер "Корреспондента", в коем превосходная статья Champagny против Michelet; мы разговорились с Dubois о важнейшем вопросе, касающемся литературы и религии, университета и иезуитов, о книге Michelet. {13} Он не одобряет ни книги, ни автора, хотя любит его и не любит ультрамонтанизма и иезуитов. Сказывают, что Мишле был сперва более наклонен к ультрамонтанизму, но охлаждение к нему дочери за религию изменило его. Champagny утешает себя и свою партию тем, что якобы книга не пробудила страстей, для коих она написана, что органы антикатолических мнений на нее не откликнулись: полно, так ли? Я видел и слышал безусловных энтузиастов книги Michelet, хотя я живу более с ультрамонтанами, не разделяя их мнений. Но возвратимся в Академию: рукоплескания Вильменю умолкли, и Dubois сказал мне: "Il va avoir encore les honneurs de la journee: autrefois cetait sa fievre, aujourd' hui ce sera lui". - Речь Сент-Бева не произвела, и в самых блистательных местах своих, всеобщего энтузиазма, коим иногда одушевляется академическая публика при ораторских порывах Ламартина или при резких анализисах в похвальных словах Mignet; но и Ste-Beuve беспрерывно восхищал нас то верною характеристикою милого поэта, то сатирическими намеками на _великого поэта_, который скоро отплатил ему почти тою же монетою; кто-то сказал о нем: "Ses traits les mieux decoches ont leur dard enveloppe de velours".

Уже в сей первой речи приметно было, что Академия имела на него, на слог его влияние: мысль его выражалась ясно, он менее играл словами, и он поражал иногда того же Гюго, коего не щадил и прежде, сильно, но облекая критику в похвалу Делавиню: "Casimir Delavigne resta et voulut rester homme de lettres; c'est une singularite piquante de ce temps-ci etc". Всем нам пришло на мысль, что Гюго хочет быть пером. Другой удар поэту-трагику, осужденному принимать и, следовательно, хвалить своего неумолимого критика, нанес ему Ste-Beuve статистическим фактом: 66 первыми представлениями "Школы стариков"; к сему блистательному успеху приблизился все не Гюго, а автор "Силлы". - Мы знали, что накануне Гюго, устами милой Жирардень (dans un de ses feuilletons viriles) в "Прессе", уже отмстил за себя, назвав его отступником, изменником, кажется, романтизма. Ste-Beuve готовил ответ наудачу, но попал метко и верно. Ste-Beuve заключил речь - погребением своего предшественника, и ум уступил перо сердцу: "Tous ces souvenirs emus, reconnaissans, se rassemblaient ici une derniere fois, et montaient avec quelque chose de plus doux que la voix meme de la gloire".

С педантическою важностию и громогласно отвечал ему Гюго, начались антитезы и декламация; похвалы то демократии, то королю, то христианской религии - опять напомнили старинную критику Сент-Бева: "Се melange souvent entrechoque de reminiscenses monarchiques, de phraseologie chretienne et de voeux saint-simoniens qui se rencontrent dans M-r. Hugo!" ("Revue des Deux Mondes"). Но были и черты, достойные поэта. - Но вот поэзия иного рода: Гюго говорит Сент-Беву: "Comme philosophe vous avez confronte tous les systemes",- этой похвале позавидовал бы и Кузень! - Не знаю, доволен ли Сент-Бев и категорией, в которую Гюго его поместил, указав ему место за Nodier: "Vous nous rendrez quelque chose de Nodier!!". Я думаю, что Ste-Beuve хотя и сам мужичок с ноготок, не почитает себя ниже и всего Нодье! Приступая к предмету главного творения Сент-Бева, Гюго поставил почти на одну линию Port-Royal и Hotel-Rambouillet и указал им места хотя противуположные, но в такой области, коей они касались стороною только, в области _человеческой мысли_! - Я слушал с восторгом характеристику и панегирик Пор-Роялю; R. Collard - развалина оного - оживился и одобрял киваньем головы, тихим движеньем рук и важною улыбкою. Сальванди, сосед его, обращался к нему, когда ему казалось, что слова Гюго должны были ему нравиться. Лицо старца просияло. - Само собою разумеется, что строгим католикам похвала жансенистам, сим стоикам христианства, не понравилась. (Каких анафем не слыхал я против сего панегирика!). Но одобрение Ройе-Колара - une des gloires tranquilles - было для оратора полным вознаграждением. (Кстати о Ройе-Коларе, против него сидел новый герцог Пакье: при первой встрече после герцогского титла, он приветствовал его по своему: "Je ne vous en estime pas moins").Многие ожидали, что скелет иезуитизма, снова животрепещущий, предстанет мысли оратора во всей гнусной наготе своей - над пеплом затоптанного им Пор-Рояля; но Гюго доказал, что и он имеет талант воздержания, и молчание его о иезуитах было красноречиво.

Жаль, что не воздержался и от смешного уподобления, или преувеличения: "Заутра после того дня, как Франция внесла в свою историю новое и мрачное слово: Ватерлоо, она вписала в свои летописи новое и блестящее имя: Казимир де ла Винья". - Сент-Бев опять прав: "Это что-то великолепное и сильное, пустое и звонкое". - Вот приговор "Сеятеля": "Речь г-на Сент-Бева, столь замечательная в подробностях, много выигрывает при чтении; г. Гюго искал более эффекта. - Он произвел его, но может быть потеряет несколько в печати. Особенно замечен был отрывок о Пор-Рояле; и по достоинству; но - это более критика, чем похвала. Вы хотели совершить дело религиозное, говорит Гюго этим избранным людям, но осталось от вас только дело литературное: вы старались спасти христианство, но все окончилось хохотом Вольтера. Вы хотели научить нас вере - и мы говорим вместе с г. Гюго: верьте в человечество, в силу гения, в будущее, в себя самих! - Тут много блеску, - но блеску не радостного!!". Вряд ли неправ "Сеятель"? Право, и мне то же пришло на мысль, когда Гюго не остановился на словах: "Сгоуег, ayez foi, ayez une foi religieuse" - и продолжал дробить веру - "une foi patriotique, une foi litteraire, croyez a Ihumanite, a l'avenir, au genie, a vous-meme и т. д.!" - Это многоверование похоже на безверие и напоминает мне словцо А. М. П‹ушкина›. Мистификация мнимого безбожника перешла в речь академического оратора.

Вчера Ste-Beuve был уже в первый раз и в обыкновенном заседании Французской Академии и пересказал нам прения о словах, долженствующих получить право гражданства в новом словаре, - и в этих прениях не без разногласия, и право дается по большинству голосов. Он описал и своих сочленов, не только говорунов, но даже и молчаливых, в числе коих R. Collard, не принимающий никакого участия в слово-прении. От академиков перешли мы к фельетонистам и к новейшей литературе вообще. Сент-Бев не читал ни "Вечного жида", ни парижских мистерий, ни даже _неизвестных драм_ (drames inconnus в "Дебатах"). Шатобриан одобрял его в негодовании к некоторым новейшим произведениям его собратий некогда по романтизму, и от средины 19-го столетия нечувствительно перешли мы к 17-му - от негодования к энтузиазму: "И faut se sauver dans le 17-eme siecle", сказал Сент-Бев, "чтобы отдохнуть от литературы 19-го". Может быть, у Сент-Бева лежала еще на сердце и комеражная статья умной женщины, вдохновенной против него тем же, который через день после журнальной критики должен был хвалить его в Академии. Вот она: "Спорят, ссорятся за места в Академии! в четверток заседание будет самое блестящее: будут все поклонницы г-на Гюго, будут все покровительницы г-на Сент-Бева, т. е. все литературные дамы классической партии. Но кто объяснит нам эту тайну? -Каким образом г-н Сент-Бев, которого не подложный талант мы ценим вполне, но который известен был прежде как самый неистовый республиканец и романтик, - каким образом сделался он теперь любимцем всех ультраклассических салонов и тех дам, которые царствуют в этих салонах? - На это отвечают нам: он отрекся! - Хороша причина! Разве дамы должны когда-нибудь идти на помощь тем, кто отрекается! Нет, истинное назначение женщин другое: они должны тому помогать, кто борется одиноко и отчаянно; их обязанность: служить доблести в несчастии; им позволено бегать только за теми, кого преследуют; пусть бросают они свои лучшие ленты, свои свежие цветы, свои сладкие взгляды, свои душистые букеты - рыцарю, раненному на поприще; но не должны они рукоплескать победителю вероломному, который торжеством своим обязан хитрости. О! печально это предзнаменование, и великая важность заключается в этом деле! Все погибло, все кончено для той страны, где отступничество пользуется покровительством женщин. Ибо во всем мире только одни женщины могут сохранять и поддерживать в сердце людей, искушаемых всеми приманками эгоизма, сохранять и поддерживать то возвышенное безумие, которое называют храбростию, ту высокую глупость, которую зовут: честность и самоотвержение"… Подписано: "Vicomte Charles de Launay".

В том же фельетоне, где так жестоко наказывают отступничество, усыпают цветами возвращение Вильменя в салоны и в Академию. "Г-н Вильмень совсем выздоровел и так же умен, как всегда, так умен, что многие даже не хотят сознаться, что он совсем выздоровел, ибо есть люди, которым выгодно приписывать его острые слова остатку его безумия. - Что же у него было? - Воспаление мозга, соединенное с расстройством нервическим и министерским. У него было пять докторов и восемь министров; другой свалился бы и от половины! - Сейчас видели мы прелестную записочку его, писанную к одной из его старинных приятельниц; она послала ему стихи Андрея Шенье: дом ее подле дома Вильменя: "Madame. Un academicien malade qui ne lit plus des vers et ne sait plus par coeur que les votres, se fait scrupule de garder ce volume que vous lui avez prete il у a quelques mois. Il a l'honneur de le faire remettre a votre porte, inutilement voisine de la sienne, et il saisit cette occasion de vous offrir l'hommage de son respect et Tassurance qu'il nest mort ou imbecile qu'officiellement".

Завтра издает здешний архиепископ книгу свою об ультрамонтанизме и галликанизме, в коей доказывает, что первый преобладал всегда и ныне преобладает во Франции, и утверждает сие мнение на новейших действиях нынешнего короля. Непосредственно за сим издает он давно написанное (за 7 лет) им рассуждение: "Sur l'appel comme d'abus", в коем, как слышу, рассматривает неосновательность сего права или устава государственного совета относительно властей духовных. - За неделю пред сим тот же Парижский архиепископ издал "Introduction philosophique a letude du Christianisme". Через три дня явилось уже 2-е издание сей книжки.

Недавно Вильмень чрез Баланша предлагал Шатобриану напечатать теперь же отрывок из загробных его записок, посвященный характеристике и славе Наполеона. Он должен, думает Вильмень, выйти в свет в одно время с "Наполеоном" Тьера, коего через неделю ожидают. Ему не должно избегать сравнения. Шатобриан также великий энтузиаст Наполеона, но смотрит на него с иной точки зрения. Шатобриан принял мысль или совет Вильменя с благодарностию, но не намерен им воспользоваться, и Наполеон воскреснет _за гробом_ его. Когда Баланш сказал Вильменю, что Шатобриан оскорбился намерением _откупщиков_ его записок - напечатать их, по его кончине в журнальном фельетоне, то Вильмень с жаром отвечал ему: "Et qu'est-ce que cela lui fait! Il sera toujours etpartout Chateaubriand". - И это понравилось оскорбленному.

В Лейпциге вышли на французском записки графа Олизара, волынского выходца. - Мармон, герцог Рагузский, издал полезную книгу о военном искусстве (sur les institutions militaires); в главе о стратегии благодарит Чичагова и Капцевича за оказанную Наполеону услугу при Березине.

8 марта. Вчера условились мы с Ц‹иркур› провести вечер у слепца Тъери, куда должен был приехать и Сальванди, но дела задержали его. Мы нашли хозяина уже в салоне, с доктором-секретарем его и с приятелем; после явился и Кергорлай, возвратившийся из Италии к благотворительным своим занятиям в Париже: a l'Hotel-Dieu и проч. Кто-то сначала навел разговор на некоторые предметы средней истории, на переселение народов, на первые встречи в Европе славян с германцами, на характеристику сих народов и на влияние, которое они имели друг на друга, в развитии первых начал гражданственности, в успехах первоначального общежития, например в земледелии; примеры и доказательства искали мы в языках, в словах коренных каждого народа, например плуг славянский и Pflug германский, и т. п. Тьери оживился, перебирал хроники северных народов: память его нимало не ослабела: он с такой же точностию указывал на славян в готфском историке Иордане (или Иорнанде) или на описание похождений, нравов, религий их в Гельмольде, как на блестящие места в речах Сальванди и Гюго, накануне произнесенных. При рассмотрении который народ славяне или германцы - могут почесться более старожилами - не аутохтонами - в Германии, я спросил Тьери: известны ли ему 4 фолианта Лейбница "Scriptores rerum Brunsvicarum"? в коих хранится еще такая богатая, почти не тронутая славянскими археологами, руда для германо-славянской истории? Он пользовался сею сокровищницею (хотя многие из хроник писаны на плоском немецком наречии, Plattdeutsch). Я часто советовал нашим славянским археологам обратить на это собрание исторических актов, землеописаний и хроник особенное внимание: оно известно мне с 1803 года, когда я, совершив пешком путешествие по Гарцовским горам, с незабвенным А. Кайсаровым, автором славянской мифологии, и с тремя другими соотечественниками, принялся отыскивать следы славян на Брокене, воспетом Гете, и на других высотах и в древних городах Гарца (как например в Госларе, где в церкви хранится языческий алтарь бога - Кродо) и находил везде славян, часто в кровавой борьбе с саксонцами Карла Великого. {14} С того времени многое благодаря трудам немецких историков прояснилось в сей мрачной полосе средних веков. С тех пор не один Антон в Герлице и Кайсаров в Геттингене проникнули в темные леса Герцинии, в ущелья ведьм и к алтарям Святовида; в 1837 году на вековом торжестве Геттингенского университета слышал я превосходное рассуждение одного из ученых Георгия Аугусты, после напечатанное: о влиянии славян на успехи гражданственности в Германии. Если Тьери и не пан-славянин, то он разделяет однако же участие наше в судьбе многочисленного славянского племени, столь древнего, пережившего столько переворотов и так терпеливо принимавшего образованность германскую, чтобы в свою очередь явиться исполином и шагнуть от скал неопрятного тацитовского Финна - до Арарата! Следуя за норманнами, во всех их всемирных набегах от Сицилии до Америки, прежде Веспуция, Тьери встречал на пути их и славян, коих они громили и образовали (рядили). Он приписывает им, как Гердер, - характер мирный, возбуждаемый к воинским подвигам только защитою полей и богов своих. - Quantum mutatus ab illo!

Тьери желал знать, в каких авторах можно познакомиться покороче с историей, и особенно с мирными подвигами древних славян, коими они в известной мере содействовали первоначальным успехам европейской гражданственности и, не выдавая себя корифеями просвещении народов (a la tete de la civilisation!), принимали в трудолюбивой тишине участие во всеобщем развитии сельского домоводства и городской промышленности. Я указал ему на книгу Антона, малоизвестную, но из коей многие тихомолком черпали "Geschichte der Deutschen Landwirtschaft", в 3-х частях. Антон мог бы назвать труд свой справедливее - "Geschichte der Deutsch-Slavischen Landwirtschaft", ибо он приписывает названия, изобретение, первое употребление разных земледельческих орудий - славянам. {15} Антон - автор и других сочинений: о мифологии и о происхождении славян; о языке вообще, где много глубоких замечаний об аналогии славянского языка с немецким. Но лучшее, к сожалению, хотя конченное им, но не вполне напечатанное, сочинение его "Geschichte der Deutschen Nation". 1-я часть сей истории вышла в 1793 году, другие три остались в портфеле сочинителя и публика, кажется, навсегда лишилась их. Я когда-то описывал мое посещение из Геттингена, Антона в Герлице, его музей славянских древностей, собрание славянских рукописей, в числе коих и списанный мною полябский словарь и проч. Где его рукописи? его музей? его библиотека? - Никто не мог мне сказать сего при последнем моем посещении Герлица, где я уже не нашел и брата Антона, книгопродавца и издателя периодического сочинения о древностях славянских (Laufitzische Alterthumer); к счастию, в память славянского археолога, учредилось там общество для открытия и обнародования древностей славянских в обеих Лузациях. Оно сообщило мне вышедшие тогда книжки Revue славянской. - В кратком предисловии к истории немецкого народа Антон предваряет читателя оправданием, подобным карамзинскому: "Я не мог дополнить истории!" - "Wenn ich aber etwas anfiihren sollte, was dem System einer Religion, eines Staates, einer Provinz nicht gut deuchtet, so liegt die Schuld nicht an mir, sondern an der Geschichte der ich nicht befehlen konnte: Rede anders".

Тьери изложил мне свою систему о сродстве германского со славянским народом и желал знать, сближается ли она с Антоновою: вот что я намерен послать к нему, выписав сии строки из книги немецкого историка, в них вся сущность первоначального родства народов, ныне столь различных! "Armenier und Perser, Gallier und Griechen, Germanien und Slawen gingen von einer grossen Urnation aus, denn alle zeigen in ihien Stammwortern, dass sie ihr die ersten Begriffe verdanken. Verweset ist die Sprache der Thraken, aber nicht in ihren noch der Nachwelt bekannten Sitten der Verwandschaft unleugbare Spur. Armener und Perser trennten sich zuerst, kamen zu gliicklichen Gefilden, wo sie ein alteres Volk unterjochten, oder mit sich verbanden; ihnen folgten die Gallier wahrscheinlich in das jetzige Deutschland, aber in neuren Zeiten, drangten die nachfolgenden Teutschen sie nach Gallien Kossatreichen Inseln, dann fanden der Pelasger in Griechenland, Umbrier in Italien bessere Sitze. _Am spatesten entfernten sich die Germanen von den Slawen_. Diese blieben zuriick um meist als Sarmaten und Weneten aufzutreten und um noch jetzt mit den Germanischen Stammen um Europens Beherrschung zu buhlen", и т. д. - Первое _приложение_ Антона отвечает именно на вопрос Тьери.

Из мрака древности и средних столетий перешли мы к новому явлению, достойному сих последних: к теологическим или схоластическим прениям в камерах и в журналах! В салоне было большинство голосов в пользу галликанизма, {16} в числе коих и хозяйский: Тьери заступался с жаром за университет и нападал на _пастырские послания_ архиереев, для коих парламенты и Боссюет, Лудвиг XIV и Наполеон - еретики! Молчание одной дамы, которая не разделяла наших мнений, заставило и нас замолчать. Хозяин обрадовал нас надеждою, что скоро возвратится к нему его ангел-утешитель: принцесса Белжиозо, автор книги "Du dogme catholique" и биограф итальянского философа Vico. {17} Я дописывал еще сии строки, как мне принесли новую книжку здешнего архиерея, о коей упомянул выше, "De l'usage et de Tabus des opinions controverses entre les ultramontains et les gallicans". А сегодня, 9 марта, прочел я в "Дебатах" и лаконический ответ Дюпеня, кажется, автору сей книжки. Вы видите, что и в салонах, и в камерах, и в журналах - одни толки или толки об одном и том же! - Министерство, появлением сей брошюры здешнего первосвященника, поставлено еще в большее затруднение по вопросу: отдавать ли на суд государственного совета и единомышленников кардинала Бональда. Но брошюра Парижского архиепископа гораздо умереннее, но и в ней французский или галликанский синод 1682 {18} обвиняется почти в ереси: "l'erreur". Вот примечательные слова о сем синоде и о Боссюете: "Telle fut l'erreur des Eveques de 1682: leur declaration, censuree par le St. siege, fut abandonnee par les eveques, qui Tavaient adoptee; par Louis XIV qui en avait ete le promoteur, par Bossuet, qui en avait ete le redacteur. Mais en s'en debarassant fort lestement par ce mot si connu: qu'elle devienne ce quelle voudra, abeat quo libuerit; leveque de Meaux, loin de renoncer a Topinion que у est exprimee, composa un savant ouvrage pour la defendre".

Сегодня же вышла еще книга Порталиса, отца министра духовных дел при Наполеоне, изданная сыном его, также экс-министром, произнесшим накануне прекрасную речь против Бональда и компании, сегодня в "Дебатах" вполне перепечатанную. Discours, rapports et travaux inedits sur le concordat de 1801, par Portalis, ministre des cultes, etc. publies par Fr. Portalis. cons, a la cour R de Paris. {19}

Знаменитый адвокат Бервиль, зять и воспитанник поэта Andrieux, издал также свои ораторские и литературные отрывки: Французская Академия наградила его первое сочинение; как адвокат, он прославился защитою классического прозаика Courier и поэта Beranger.

10 марта. Сейчас возвратился от Рекамье: она все страдает и говорить не в силах. С Баланшем и Шатобрианом толковали о посланиях и брошюрах архиерейских и об умножающемся беспрестанно числе единомышленников Бональда; между тем, вопреки сим грозным волнам ультрамонтанским, Боссюет несокрушим, как скала: слава его как бы снова просияла во Франции, все издания его вздорожали - лучшее и самое полное Версальское, в 45 волюмов и с 4 волюмами биографии Боссюета продается почти за 300 франков. - Сегодня объявлено в журнале о новом полном издании reproduction textuelle версальского Лебелем. Всего 28 или 30 томов за 60 франков в 12-ю долю листа, и 70 франков в 8-ю будет выходить ежемесячно по 3 части и все выдет в течение года. Но в то же время и руководство к французскому каноническому праву Дюпеня, Бональдом пораженное и им же из забвения исторгнутое, перепечатывается и раскупается. {21} Адвокат-брошюрник как бы приобщен к бессмертию Боссюета: будущий Флери встретит их имена, на разных побоищах, но под одною и тою же хоругвию, - хотя почти два столетия разделяют их. Приезд герцогини Рагузской (Мармон) с опущенным, не без причины, покрывалом прервал нашу богословскую беседу. - M-me Recamier пригласила меня к себе на концерт в субботу: племянник ее, один из львов парижского общества, давно под чужим именем, восхищает знатоков музыки своими произведениями; она хочет огласить талант его и сбирает в аббатство все известные ей знаменитости - от герцога Пакье до биографа homme-de-rien (Lomenie). Концерт назначен не в вечеру, но от 3 до 5, вероятно, для того, чтобы захватить и Шатобриана.

Мадам Ламартин приготавливает снова богатую и многообразную лотерею в пользу бедных: за 50 су (полтина серебром) может и незнакомый, с билетом, явиться в салон поэта-депутата и выиграть или картину мастерской кисти хозяйки или аутограф поэта. Третьего дня я провел у него вечер: салон его несколько опустел в сравнении с прежнею толпою, его наполнявшею; депутатов мало; но зато и он редко заглядывает в камеру! золотое утро посвящено жирондистам, - и золотое здесь не в иносказательном смысле - он работает с энтузиазмом и неутомимо. Жаль, что не в одно время с историею Тьери выдут и записки Шатобриана о Наполеоне, и отрывок истории революции - жирондистов Ламартина! Но гений терпелив, quia aeternus! - Вчера племянница Ламартина m-lle d'Arcet провела у нас вечер и сказала мне, что через 6 дней фельетон "Прессы" начнет печатать "Историю жирондистов". Я расспросил ее о всех подробностях, до сего издания и вообще до Ламартина касающихся; вот они: он продал новому книгопродавцу, Bethune, все свои старые и новые сочинения, в стихах и в прозе, за 700 тысяч франков, не предполагая, что его продадут журналисту! Книгопродавец перепродал "Жирондистов" с тем, что он вправе издать историю их, особо или отдельно, не прежде как два месяца спустя по отпечатании последнего листка сей книги в журнале. С тех пор как издатель "Прессы" объявил, что он будет печатать "Историю жирондистов", число экземпляров его журнала умножилось _одиннадцатью тысячами_! что же будет, когда имя Ламартина будет под каждым фельетоном, вместо имени виконта Делоне. - Племянница его исчисляла все суммы, кои Ламартин с начала своего поэтического, политического и исторического поприща получил от книгопродавцев: за первое собрание стихов, кажется, "Harmonies", только 600 франков! за второе уже 10 тысяч; за шестое собрание стихов и прозы, в числе коих и "Путешествие на восток" (которое ввергнуло его в бездну долгов), Gosselin обязался заплатить ему 100 тысяч франков, но Ламартин простил ему 20 тысяч франков. Условие их кончилось, и все сочинения проданы, как я сказал выше, Бетюну. Вот прозаический миллион, созданный, как поэзия, воображением; без _вдохновения_ нельзя писать и истории, _факты_ - одна неодушевленная материя. Теперь вы знаете, как Ламартин наживает деньги; вот как он проживает их. У него три поместья и все в Маконском департаменте: 3 lieux от Макона Monceaux; пять или шесть lieux откуда St. Point, в горах; гораздо далее также в горах гнездо его фамильное Millis, самое малое поместье, где он родился и воспитан, на родимом пепелище, и где он любил мечтать о первых годах детства; в St. Point похоронены мать и дочь его, в Монсо живет он большую часть года, но везде - хлебосолом роскошным; везде устроено так, что он может принять и угостить, как угощают в великолепной и великой Британии: все для него и для многочисленных гостей его - готово: каждому гостю - особый слуга; теток своих, трех или четырех сестер с детьми их, устроил он щедро; стол открытый для всех и всегда почти на 20 особ и более; посетители все лето, осень и зиму - часто до генваря. (Так в сем году жил у него более 6 недель барон д'Экштейн). Переезжая на житье из одного поместья в другое - он находит в каждом все ему и гостям нужное: для себя одежду и обувь, для гостей особую кухню, особую услугу и проч. Везде конюшни полны лошадьми верховыми и разъезжими. Племянниц балует, тешит, говоря, что должен жить для их удовольствия, ибо многочисленность их делает наследство незначущим. - Главное имение оценено в 1 1/2 миллиона, другие два - в миллион. 87-летняя тетка оставляет ему в особом имении 25 тысяч франков ежегодного дохода. У него остался долг после путешествия на восток, и, сверх того, он потерпел убыток в 200 тысяч франков, отправив через Гавр свое маконское вино в Америку - бочка обошлась ему с перевозом и с наймом магазинов в 150 франков: а так как в Америке любят бордо, а не бургонское, то он должен был продать бочку по 10 франков. - Теперь платит он 40 тысяч процентов за должный капитал: из 700 тысяч за сочинения он заплатит или мог бы заплатить весь долг, но Ламартин прожил уже часть капитала в прошедшем году с родными в Искиа и уже сбирается - в Египет!

Образ жизни его деятельный и поэтический: сочиняет стихи и на коне, и удерживает в памяти до кабинета: ораторствует в Маконском (здесь) литературном обществе. Потом в камере или в салоне и в разных тюремных или других собраниях; утро - музе истории; вечер - поэзии или политике, или приятелям (по четвергам и субботам). Здоровье его изрядное, довольно крепкое, хотя страдает от невралгии. Прошлого года он почитал себя так раззоренным, что искал дешевой квартиры, но хозяин его убавил цены (1000 франков) и Ламартин остался в старой. Он начал продавать любимые вещи, и один из моих знакомых купил у него большую картину известного испанского мастера за 1000 франков. "J'ai paye се tableau 6000 francs, je vous le donne pour 1000", и дело было в шляпе. - Узнав о сем поздно, я хотел купить у него Маконскаго вина, коего знатное количество он вывез сюда на продажу; между тем подоспела "История жирондистов" и дан большой задаток, с коим Ламартин уехал, со всем семейством, в Италию.

Один из самых близких приятелей и ежедневных посетителей Ламартина, Champeaux, собирает все статьи и речи его, как здесь, так и в Маконе печатаемые. Собрание его полнее того, которое сделала сама издательница мелких произведений мужа, и составляет всего 165 статей, особо и в журналах напечатанных. В сих разнородных произведениях поэта и публициста отражаются светлый ум его и человеколюбием согретое сердце. Многие современные вопросы по разным отраслям государственного управления и по законодательству объяснены с неимоверным знанием предмета, по теории и в практике; так, например, вопрос: "Sur la conversion des rentes". По выслушании речи об оном в камере депутатов, R. Collard поздравил его с правом на первое место в числе политических экономов французских. К превосходным рассуждениям Ламартина можно отнести и речь об уничтожении смертной казни, об уничтожении рабства в колониях, о призрении незаконнорожденных детей; импровизацию, в обществе английских аболиционистов в Париже в 1840 году произнесенную (все сии речи я слышал), об укреплении Парижа (т. е. против). По литературной части: о стихах Понсара; по религиозной: sur letat, l'Eglise et l'enseignement.

Ламартин, конечно, не догматически православный католик (orthodoxe), так я думаю, вспоминая суждения его о… и недавно о книге Michelet: но в первых стихах его были какие-то порывы души, на которую христианство действовало: оно отражается во всей жизни его. Кто проникнет тайну сердца и в источник ощущений его! Ламартин в Италии не мог поимириться с католицизмом; Ламартин - в Германии был бы другом Неандеров.

11 марта. Я встретил сегодня легитимиста Дефрена, вскоре после Кюстина бывшего в России; но возвратившегося сюда с благодарностию за русское хлебосольство. Так как я у него познакомился с поэтом хлебником Ребулем, то и расспросил его о друге его. Ребуль написал и прислал к нему трагедию "Антигону"; но греческая соперница предупредила его на сцене. Ребуль в конце месяца будет здесь с новым томом стихов своих, и мы увидимся.

Dentu (книгопродавец) сейчас сказал мне, что только две первые части Истории Тьера выдут 15-го, третья - 20-го; что издатели условились с бельгийскими перепечатниками, так что в тот же самый день выдут 10 тысяч экземпляров в Брюсселе, а 30 s. (30 копеек, или 17г франка) le volume, и также в 8-ю, за что здешние получат небольшой барыш, а бельгийцы успеют разослать во все концы земли свое дешевое издание и предупредить немецких перепечатников. - В последнем номере "Иллюстрации" напечатана статья о книге Тьера и выгравирован кабинет его. Посылаю вам этот номер. В нем же портреты Ste-Beuve и Вильменя: последний очень сходен, в первом мало сходства; оригинал не так полон в щеках, но в целом есть что-то сент-бевское. Вот несколько слов из "Иллюстрации" о нетерпеливо ожидаемом творении: "Mr. T. avait clos la premiere histoire (революции) par la journee du 18 brumaire, c'est done a la fin de cette journee memorable qu'il reprend le fil de son recit". {22} (Предисловие Тьера будет не в 1-й, а в 3-й части, и совершенно переделанное для того, чтобы наказать, привести в затруднение американских издателей). "Une preface comme savent en faire les grands ecrivains, noble et touchante en sa simplicite, veritable modele dans notre siecle de personnalites liberales… une demi page pour dix volumes". Сверх того, атлас, 30 франков, эпизод о переходе Альпов - "jamais histoire ne toucha de plus pres а l'epopee" - заставил меня пожалеть, конечно вместе со всей Россией, что наш Суворов не нашел еще достойного историка. "Ils s'avancaient, ces braves soldats, veterans de la liberte et de la gloire, ils s'avancaient trainant apres eux leur artillerie, - ils s'avancaient en chantant les hymnes patriotiques"… (А наши? Идут в молчании глубоком во мрачной, страшной тишине, сказал поэт). Вот как заключает "Иллюстрация" статью свою об истории Тьера: "L'Histoire du consulat et de l'Empire sera le livre ou la France retrouvera ses plus beaux titres de gloire, le livre ou dans les temps mauvais chacun de nous cherchera un asile contre les degouts du present, trouvera une nourriture pour son patriotisme, retrempera son esprit et son coeur comme a une source vive et fortifiante".

Сегодня опять другие слухи о "Жирондистах" Ламартина: уверяют, что он начинает процесс против издателей "Прессы" и не позволяет им печатать их в фельетоне; между тем издатель "Прессы", Dujarier, дрался сегодня за известную танцовщицу Lola Montey с Beauvallon, в Булонском лесу. Секунданты, желая сделать поединок безвредным, расставили противников на 45 шагов, но выстрел попал прямо в глаз - и повалил Dujarier. - К пояснению истории Тьера, по теории Лафатера, вышла так называемая _наполеоновская галерея_, или 50 портретов (en pied, по рисункам Изабе) государей, генералов, дипломатов _императорской эпохи_, не одной Франции. Собрание портретов начинается автором истории - Тьером, из русских я нашел только двух - императора Александра и Нессельроде (если не считать в числе _русских фельдмаршалов_ - Веллингтона). Ни Суворова, ни Кутузова, - ни Капцевича!

13/1. Вчера "Дебаты" напечатали уже два отрывка из "Истории" Тьера; желал бы сообщить вам два листка, один на польском и французском, другой только на польском. Сии два листка могли бы служить комментариями на мессианизм, в коем начались уже расколы! Нелепость новой религии уже раскрывается в первом акте, по прочтении я сказал самому себе: et garde-toi de rire а се grave sujet, потому что все это более жалко, нежели смешно. - Помешательство в уме видно из самого акта: когда прочтете его, согласитесь со мною… Сегодня "Semeur" напечатал любопытную статью о предмете, о коем я сбирался подробно с вами беседовать. В ней все мое мнение высказано о самом факте, и факт объяснен приведенными из немецких журналов выписками. Новый _католицизм без папы_ давно таился в умах и душах христианских, в разных пунктах Германии, даже в набожном Мюнхене, откуда Баадер посылал и предложения свои императору Александру (кажется, в 1820 году) об учреждении _католического патриархатства_ для русских и польских римско-католиков. Записка его осталась между бумагами князя А. Н. Голицына, который говорил мне о сем еще при последнем нашем свидании в Москве, в 1843 году. - Не знаю, отыщется ли она в бумагах Баадера и напечатается ли вместе с другими его посмертными сочинениями. Но, кажется, уже и в последней брошюре (где и письмо к нему Шевырева) этот проект был ясно обозначен. Теперь он получает величайшую важность, ибо авторитет Баадера силен в таком деле: он был глубокомысленный католик, напитанный чтением отцов церкви, и в беспрестанной борьбе с рационалистами и с идеалистами, как и с ультракатоликами, с Шеллингом и с Герресом; справедливо ли или нет с первым - другой вопрос, и любил Сен-Мартеня и его учителя Якова Бема, коего не успел издать вполне, как намеревался.

В статье "L'Anti-Romanisme en Allemagne" "Сеятель" описывает реакцию, произведенную выставкою ризы господней в Триере. Фанатики рейнские и других католических стран немецких приписывают протестантам восстание против уставов и обычаев римской церкви; но разве Рунге, автор письма к триерскому епископу, и римский священник, за сие письмо отлученный от прихода и от церкви? разве Регенбрехт, не токмо католик, но и профессор римского канонического права в Бреславле, не последовал примеру Рунге и другого римско-католического священника Лихте? прочтите прекрасное письмо Регенбрехта (в "Сеятеле") к своему епископу; вот последние прощальные слова его к римскому: "Рим хочет царствовать, и чтобы царствовать, нужно ему удерживать народы в невежестве и тьме… Но посреди самого мрака воссияет христианство с беспрестанно возрастающим блеском, если мы не перестанем призывать бога в духе и истине. -Этими прощальными словами разлучаюсь я с церковью, которой усилия не могут согласить с ученьем Иисуса". Я знавал этого Регенбрехта, и в продолжении 4 недель мы почти ежедневно беседовали о духе и о церкви; он удивил меня сведениями своими не только в римском и протестантском каноническом праве, но и в нашем греческом. Со мною было тогда 2-е издание (в 4-ю долю листа) _Кормчей книги_ Розенкампфа, или Анастасевича (?), {23} и он, разбирая греческие и латинские тексты, угадал почти всю сущность этой книги, и указал мне на многие источники нашего церковного права, кои я тогда же старался собрать в Германии.

Пруссия пригласила из Тюбингена профессора Губера, коего я знавал, по возвращении его из Испании, издавать в смысле прусского нынешнего протестантизма Revue, под названием "Janus". Губер слывет отступником либерализма в Германии; он известен книгою своею о Испании, и особенно превосходною статистикою и характеристикою английских университетов. {24} Между тем церковь христиано-апостольско-католическая распространяется видимо в Германии: первый раскол оказался в Шнейдеймюле, где священник Черский 21 октября 1844 года явно отложился с приходом своим от римской церкви и обратился с новым вероисповедыванием своим к прусскому правительству; но первый шаг сей был еще робкий. С тех пор составилось бреславское вероисповедание, уже более согласное с началами реформации, т. е. протестантизма; в Майнце сохраняют епископство, ибо уважают нынешнего епископа Майнцского, к коему отщепенцы и обратились с просьбою оградить их от всех папежских примесей и притязаний; в столице Берлине, в Эльберфельде, где господствует истинное благочестие и процветает промышленность, в высшей степени; в Магдебурге, коего имя напоминает жестокости Тилли и древний свод законов, служивший основанием многим; в Офенбахе, в Дрездене, где Аммон проповедует полуШтрауса, а двор - папу, но где народ помнит реформацию; наконец, в Лейпциге, в центре книжного просвещения, где на время смолкли богословские прения, ныне снова оживающие в древнем университете, - во всех сих пунктах возникает непринужденно новая религия - novus ab integro nascitur ordo - для католиков. Протестанты только соучаствуют братскими приветствиями: письмо из старой Пруссии, от кенигсбергских протестантов к шнейденмюльскому братству - трогательно и в духе чистого христианства. "Ainsi le branle est donne…".

14 марта. За минуту перед тем, как я вошел к Рекамье вчера, она совершенно потеряла голос, и я нашел ее безмолвною, с красноречивою улыбкою: герцог Дудвиль Ларошфуко и Шатобриан разговаривали о дуэле Dujarrier и Beauvallon; Шатобриан знавал Dujarrier и сбирался сего дня к нему на похороны, но побоялся холода (Beauvallon зять Granier de Cassagniac). Убийца и секунданты ускакали из Парижа. На Dujarrier нашли облитую кровью записку к исполнителю его духовного завещания: "За минуту перед тем, как драться за дело самое ничтожное и глупое, я хочу написать здесь мои последние распоряжения". - В одном из пунктов завещания он отдает 18 акций театра Palais-Royal в пользу одной танцовщицы театра St-Martin. Beauvallon участвовал, кажется, в редакции "Глеба". - Я узнал, что и другого журналиста, старейшего из редакторов "Constitutionnel", академика Этьеня, сегодня не стало! - Еще ваканция в институте: ее займет, без сомнения, Альфред де-Виньи, ибо, перед принятием Мериме и Сент-Бева, они и их доброжелатели обещались дать голоса свои в пользу де-Виньи, при первой ваканции. Если бы де-Виньи не рассердил многих бессмертных странным своим обращением с ними, и именно с канцлером Пакье, то он бы давно был в числе бессмертных. - За ним, вероятно,, первым кандидатом будет путешествующий на Востоке Ампер. Графиня Ноаль советовала его приятелям задобрить доктора одного из старейших или хилейших академиков, с тем, чтобы он поддержал жизнь его до возвращения Ампера. Сказывают, что едва-ли не поэт Soumet, издающий на сих днях "Трилогию об Орлеанской деве", очистит первые кресла в Академии. Он видимо исчезает. Я сбираюсь навестить его. - _По старшинству_, и следовательно по всей справедливости, следовало бы Жуй уступить свое место первому кандидату; ибо он, по дряхлости, уже более года как впал в совершенное безумие. Моле, как директору Академии, в минуту кончины Этьеня, придется принимать его преемника.

Герцог Дудвиль ушел с своею собачкою (автор портретов, вам известных, и потомок Ларошфуко) и втроем разговорились мы об истории Тьери, из коей отрывок Heliopolis, или целую главу с отъезда Бонапарте из Египта до смерти преемника его Клебера, Шатобриан читал сегодня в "Constitutionnel", a m-me Recamier два отрывка в "Дебатах". Шатобриан с негодованием говорил о пристрастии Тьера, как историка, к Бонапарте! Пристрастие это заставляет его быть несправедливым к некоторым сподвижникам: он, конечно, выставил в полном блеске геройскую решимость Desaix, пред:. Маренго, спасшую Наполеона и славу его; но Тьер не приписал победы истинному ее виновнику Desaix, а железной воле Бонапарте: admirable puissance de la volonte qui s'obstine, et parvient en s'obstinant a ramener la fortune! Но Бонапарте, до прибытия Desaix к армии, сам почитал сражение потерянным, и генералы его советовали отступить. Шатобриан думает, что полная истина не умалила бы славы Наполеона.

M-me Recamier находит, что Тьер слишком подробно описывает военные движения и утомляет _не военных_ читателей; но Тьер почитает себя великим _стратегиком_ и хочет быть со временем вторым Carnot, или управлять в качестве военного министра армиями в военное время: он щеголяет своими картами и чертежами, по его указаниям составленными. Многим из живущих, и именно маршалу Груши, не понравится то, что историк замечает мимоходом о звезде первого консула, о счастии, ему благоприятствовавшем, когда Desaix прискакал на помощь ему: "Heureuse inspiration d'un lieutenant aussi intelligent que devoue! Heureuse fortune de la jeunesse! Si quinze ans plus tard. le premier consul, aujourd'hui si bien seconde par ses generaux, avait trouve: un Desaix sur le champ de bataille de Waterloo, - (куда не подоспел Груши) il eut conserve l'Empire et la France - sa position dominatrice parmi les puissances de l'Europe!".

Я просидел у Рекамье до 6 часов; салон наполнился, и разговор оживлялся с каждым новым посетителем. Были и посетительницы времен и двора Наполеона: m-me Salv… близкая и верная до смерти его семейству. Малопомалу и голос хозяйки возвратился. - По дороге я зашел к филантропу Melun, издателю "Летописей милосердия" ("Annales de la Charite"), на кои я подписался. Я нашел его в кабинете, украшенном предметами христианского и католического благочестия. Жизнь этого нового, молодого Дежерандо посвящена добру, милостыни: он не только учредитель и главный издатель сих летописей, не только словом, но и делом - христианин: 500 экземплярами надеется он уплатить издание ежемесячное летописи, остальной барыш весь для бедных. Барант один из основателей и написал прекрасное введение, коего отрывок читали вы в "Дебатах". Он объясняет цель и пользу сих "Летописей милосердия", кои должны знакомить не только публику, но и правительство с пауперизмом во Франции. "Много надобно лечить и делать, чтобы исцелить эту необъятную болезнь народов, которую экономисты и правители называют пауперизмом и пользуют для безопасности общества. Но милосердие прежде всего видит в ней страдания нищего, а не затруднения и опасности богатых".

Издатели принадлежат ко всем сословиям, но не к партиям, и мнение и голоса их мирны, и не враждебны ни правительству, ни частным заведениям. Они не воспламеняют бедный класс народа против богатого и не увлекают первых тщетными надеждами; не угрожают последнему - отчаянием бедности. Вот прекрасное заключение предисловия: "Мы не будем обвинять законы и учреждения земли нашей в этих страданиях бедного класса; мы не станем нападать на основы общества, на необходимые условия его существования; мы не хотим поджигать нищету и труд пустыми и опасными словами; мы не обманем их мечтательными надеждами; мы не хотим вербовать бедных и несчастных на службу политическим страстям; не хотим пользоваться их страданиями, чтобы делать перевороты: мы не вольем яд гордости в их раны, чтобы растравить их еще более; мы не возбудим их гнева против неравенства состояний, неизбежного в каждом обществе, как необходимое следствие свободного развития человеческих способностей; мы не посеем зависти против детей одной родины, против тех, кто равен нищему перед законом и брат ему перед богом. - Нет! Одна религия имеет право произносить богатому свои строгие увещания, и торжественные угрозы, ибо она в то же время научает бедных терпению и кротости, утешая их божественными обетованиями". В числе обещавших принимать деятельное участие в сих летописях - перы Франции, депутаты всех мнений, академики, поэты и проч. Барант уже дал статью; скоро Броглио, Моле, Кормене, Ламартин, Дроз, Гизо, аббат Dupanloup (издатели будут избегать ультрамонтанизма, так как и противных ультра), Монталамбер, Сальванди, Токевиль и проч. и проч. обогатят и украсят летописи своими произведениями.

Мы разговорились с Меленом о подобных предприятиях в Англии, в Германии; он желал бы везде собрать соучастников и везде сделать известным свое предприятие. Мы вспомнили о Дежерандо, о его сношениях с Веймаром… Melun подарил мне изданный им, уже в другой раз, "Manuel des institutions, et oeuvres de charite de Paris", с эпиграфом: "Laumone n'appauvrit jamais". (Pro. ch. 28. v. 27).

Полезная книжка - подражание английским в сем роде - и достойная подражания у нас. Она знакомит не только с разными степенями нищеты и вообще человеческих страданий, но и с ближайшими средствами облегчить их! Melun обещал в одной из первых книжек летописей объявить всем, любящим подаяние, что они могут обращаться в контору летописей, для немедленного получения верных и полных справок о положении каждого просителя милостыни - это будет великое облегчение и обеспечение для дающих и устрашит бесстыдство тунеядцев-просителей, коих в Париже - легион! - Наконец книжка сия будет в особенности весьма полезна для тех, кои сами навещают больных и бедных: я насчитал всего 307 богоугодных заведений в Париже. К сей статистике христианского общественного милосердия приложен каталог книгам, более приноровленным к потребностям бедных ремесленников и детей. - Я бы желал сделать известным и у нас сей каталог. Я обнял милого светского филантропа, ищущего в салонах не одного рассеяния, но и новой пищи для своих бедных. Melun - автор dun pelerinage a Einsiedelh: швейцарская католическая обитель, куда он ходил _по обещанию_, во время болезни матери. Она выздоровела, а он прелестно описал богомолье свое.

В "Реформе" едва ли не лучшая, если не совсем справедливая, статья о принятии Сент-Бева в Академию, соч. George Sand. Она, кажется, вспомнила старую дружбу свою к новому академику; но _великому поэту_ досталось за прозу его с антитезами. George Sand, вместе с Академией, прощает первому романтизм его, "car toute veritable intelligence est novatrice". G. Sand требует, по-видимому, от академий, чтобы и они занимались социализмом! "Для чего это святилище, о существовании которого даже не знает народ?.. Оттого, что в этом учреждении нет жизни. - Эпоха живая и верующая могла бы обновить его… И народ узнает язык французский с той минуты, как язык будет выражать что-нибудь существенное, кроме школьного благоговения к словам. Но до тех пор, что сказать, кроме: words, words, words!". - Следует похвала Сент-Беву, с легкою критикою. "Нужно было поберечь живых и мертвых; похвалить все усилия, стремящиеся к увеличению общего сокровища, коротко сказать, нужно было выразить: что tout chemin mene a Rome, c'est-a-dire a lacademie". - От _скептицизма_ Сент-Бева George Sand перешла к Гюго, "который даже не скептик, потому что он верит в могущество фразы, в возрождение общества посредством метафоры, в будущее человечество, созданное антитезою" и проч. "de l'humanite par lantihese", etc. - После сострадательной симпатии к низшим классам общества, "к нищим духом и всех благ мира сего", George Sand справедливо, по моему мнению, казнит ироническою насмешкою и оратора за его _многоверие_ и публику за рукоплескания необдуманные: "Мое мечтание было прервано восторженными рукоплесканиями; я спросила: что сказал оратор, и мне повторили его фразу. Фраза была прекрасная и я ее запомнила. "Кто бы ты ни был, если хочешь иметь великие мысли и производить великие дела, верь, имей веру! - Имей веру - религиозную, веру - патриотическую, веру - литературную, веру в человечество, в силу гения, в будущее, в самого себя!". - И я спросила себя, перечитывая эти прекрасные строки, нет ли тут чего-то неопределенного? - Та же ли тут связь в мыслях, какая в словах? - Вера религиозная! верить в человечество! хорошо: о вере в бога вероятно вы поговорите нам когда-нибудь в другое время. - Вера патриотическая! верить в гения! - Гения - чьего? Верить в гений народа? или гения короля? или камер? или может быть в гения академии? - Вера литературная! верить в самого себя!… Простите: я не совсем понимаю это; верить в самого себя, - мне кажется, эта способность дана не всем. Для этого надобно быть академиком. Если только к академикам относятся слова ваши, то вы правы! Но мы бедные, если по несчастию мы не верим в себя, - что будет с нами? - Покуда я еще думала об этом, раздались новые рукоплескания и г. Гюго произнес свою последнюю фразу, которой и я рукоплескала за другими: "Счастлив, -говорил он, - счастлив тот сын, о котором можно сказать: он утешил свою мать; счастлив тот поэт, о котором скажут: он утешил свою отчизну!". - Да, конечно, это прекрасно, и если это опять антитеза, - тем лучше! эта антитеза счастливая. - Но выходя из залы, я спрашивала сама себя: уже ли значение поэта всегда и во все времена ограничивается только одною обязанностию: _утешать_? и не бывает ли для него иногда другой обязанности, кроме той, чтобы проповедовать терпение тем, кто страдает, и веселие тем, кто не страдает? во времена нечестия и неправды, каково наше время, перед лицом этой неправды, вместо сладких звуков, не приличнее ли поэту вооружиться бичем или розгой, особливо когда он так любит употреблять их против своих личных неприятелей… случалось иногда, что ребенок, вырывая ружье из рук солдата, был полезнее для человечества, чем поэт, искусно устроивший звонкое полустишие для утешения падшей монархии… И я вышла из залы, повторяя это не академическое изречение: блаженны нищие духом!".

Сегодня "La Presse" описывает похороны своего издателя Dujarier: Бальзак, Александр Дюма, Mery (Мери) и Эмиль Жирардень шли по четырем сторонам гроба; великое число писателей следовали за гробом. (К этому-то сонму намеревался присоединиться и Шатобриан). Эмиль Жирардень, убийца другого журналиста, Армана Кареля, над товарищем, убитым редактором "Глоба", произнес надгробное слово, и вместе приговор свой: "Moins qu'a tout autre, je le sais, il m'appartient, en cette douloureuse circonstance, de prononcer ici les noms de la Religion et de la Raison, aussi leur langage eleve n'est-il pas celui que je viens faire entendre, mais l'humble langage qui me convient". Для чего же отнимаете вы слово у религии, мира и любви? Сберегите ваши юридические диссертации о судопроизводстве после поединка, для ваших академий и камер: не отнимайте утешения от предстоящей матери: урока у всех! Эмиль Жирардень в надгробной речи, над прахом друга-сотрудника, старался доказать, что если бы закон предписывал, до начатия поединка, un proces verbal circonstancie debattu et redige par les quatre temoins d'usage, то большая часть бедствий сего рода не были бы возможны.

15/3 марта. Сию минуту принесли и новую "Revue des Deux Mondes" и две части Тьера; первый номер берлинского "Януса", и - но уже пора сбираться на утренний концерт к Рекамье.

16 марта, воскресенье. Вчера, несмотря на снег и холод и на заседание в двух камерах, собрались в лесное аббатство {25} представители и представительницы всех салонов, всех мнений в политике и в литературе - журналисты, академики, артисты, перы и депутаты, герцогини и писательницы; жаль, что трудно было пробраться из одного салона в другой. Я нашел уже Шатобриана в первом салоне, сидящего в креслах перед мрамором, на коем Т. изобразил последнюю сцену из его "Мучеников", минуту, когда в римском амфитеатре выпускают из затвора тигров против Эйдора и Кимодосеи - для увеселения тигров-римлян. Шатобриан сказал мне слова два о посетившей его накануне милой и умной нашей соотечественнице, графине В‹иельгорской›. - Скоро оба салона наполнились; наименую некоторые знаменитости: герцогиня Нарбон; герцогиня Мармон (Рагузская), де Розан, de la Rochefoucauld, княгиня Сапега, мать княгини Чарторижской, m-me Merlis, Louise Collet, m-me Ancelot, m-me Gay (Sophie), старик Изабе (живописец), Barant, редактор французского "Курьера", экс-сен-симонист, высидевший 6 месяцев в тюрьме за новую религию, долго живший потом на Востоке, где надеялся быть консулом, но Гизо назначил другого, и с тех пор он сделался непримиримым врагом его; с тех пор он живет одним мщением и-журналом! и надеется со временем уничтожить министра-оратора историка в мнении Франции и Европы. - Миниатюрный биограф Ломени, поэт Foudras д'Эстурмель, фельетонист разных журналов и Revues; Wilson и прочие, супруги министров, депутатов и авторов; Salvandy, Токевиль, m-lle Melan, свояченица Гизо; представительница двора Наполеона, она была читательницею de la Reine Hortense, мать ее оставила записки о Жозефине. - Баланш хозяйничал. Я забрался в уголок: меня окружали с одной стороны принц Монлеар, супруг матери короля сардинского (она также здесь), с коим я познакомился и разговорился. Он из французских дворян и пожалован в принцы сыном жены своей; - с другой стороны бормотали Louise Collet, m-me Ancelot и завели с нами разговор довольно щекотливый об истории Тьера, которую знали только еще по отрывкам.

В 4-м часу явилась m-me Eugenie Garcia и автор музыки Defresnes, названный в афишке I. Michaeli. Хор молодых певчих французской оперы давно уже ожидал их. Концерт начался лирическим ораторио "Les Amours des Anges". Пели m-lle Garcia и m. Rassine - превосходно! Сюжет для сего ораторио взят из шведского мистика Сведенборга: в своих небесных похождениях встретил он ангел-деву Долориду, которая трехтысячелетними молитвами умолила бога простить грехи падшему ангелу Идамиелю, предопределенному до его падения быть супругом Долориды. Ораторио составлен из двух хоров: в одном ангелы света, в другом - тьмы. Первые:

De l'augusticite chantres harmonieux,

Messagers des saintes phalanges.

В другом ангелы тьмы, и с ними Idameel взывает к первым:

Anges, succombez avec nous!

La douleur et la nuit, dans le funebre Empire,

Cachent d'indicibles amours,

Et mieux vaut un instant de fievre et de delire,

Que le calme de vos beaux jours.

И после страстных обетов, в отчаянии, проклинает Долориду:

Je te maudis, retourne aux cieux!

Но Долорида отвечает ему:

Quand pres de moi, ton epouse mystique,

Idameel, tu peux vivre a jamais,

N'hesite pas: de l'amour angelique

Viens partager l'harmonie et la paix.

Ангел света, наконец, торжествует - Идамеил и Долорида счастливы!

Aux banquets immortels de la felicite!

Ангелы тьмы и света слились в один хор:

Hosannah! gloire a Dieu!

Италианские глаза Garcia оживились; она пела превосходно и передала наш восторг автору музыки благодарною улыбкою. Радость разлилась на лице компониста; за час перед тем сказал он, что повесится, если музыка его не будет иметь успеха. Надежда для него просияла. Не только громкие рукоплескания ободряли его, но и одобрительный шепот во всем салоне доходил до него.

Вторая часть концерта составлена была из отрывков из двух опер, кои сюжеты взяты из "Мучеников" - эпизод Велледы; помните, в рассказе Эйдора последние слова Велледы "Gaulois! suspendez vos coups, c'est moi qui ai cause vos maux!". Pitre-Cheyalier, историк Бретании, отчизны Шатобриана, переложил эту великолепную прозу в стихи:

Arretez! arretez! Gaulois, posez les armes!

Romains, daignez m'entendre et suspendez vos coups.

Garcia пела еще сильнее, m-r Pollet вторил ей на арфе. Мы рукоплескали от всей души. Слова для duo из оперы Cymodocee также написаны Pitre-Chevalier по прекрасной прозе Шатобриана, в 24-й главе "Мучеников", когда Cymodocee является добровольно на мученическую смерть, пред Эйдором, в римском амфитеатре, где тигры рвутся растерзать их, для увеселения других тигров, кои с своим императором стеклись на торжество веры христианской.

Enfin je vais mourir pour le Dieu que j'adore поет Эйдор, но в эту минуту Cymodocee бросается в его объятия. "Pour le sauver ou mourir comrae lui!". Борьба любви и веры начинается - и вера торжествует.

Ame qu'en Dieu mon ame adore.

Allons au bonheur eternel.

Шатобриан продолжает: "Les epoux martyrs avaient a peine recu la palme que l'on apergut au milieu des airs une croix de lumiere, semblable a ce labarum qui fit triompher Constantin, la foudre gronda sur le Vatican, colline alors deserte, mais souvent visitee par un Esprit inconnu; l'amphitheatre fut ebranle jusque dans ses fondements. Toutes les statues des idoles tomberent, et Ton entendit, comme autrefois a Jerusalem, une voix qui disait: Les dieux s'en vont".

Но мы остались дослушать прелестную арию того же автора, коею заключила Garcia это двухчасовое пение: "J'ai peur de la raison". Било 6 часов. Все поздравляли молодого автора с необыкновенным талантом и с верною надеждою блистательного успеха; все благодарили милую хозяйку. Шатобриан сидел еще в своих креслах, перед мрамором, гением его одушевленным, умиленный и восторженный произведениями поэта и компониста, им же вдохновенных; сколько блаженных минут доставила ему дружба! Как оживлен, укреплен ею старец, переживший царей и царства, коих лелеял и громил, но не дружбу, для коей сохранил улыбку признательности. Все подходили к старцу с приветливым словом. Он никогда так долго не оставался в аббатстве. Я пожал руку у Рекамье, и не за одно минутное наслаждение, как звук исчезающее! Нет, за пример, за благое чувство, кои оставит она в памяти, в сердце современников: то ободряя талант, то утешая дружбу, то благотворя родине, то прочищая путь для другой бессмертной дружбы в храм бессмертных (Баланшу в Академию), то заслуживая изгнание верностию к славной изгнаннице (Сталь), то навещая темницы, или разделяя опасности с соперниками (Моро) гениального деспота, или в суде встречая политически осужденного: самая яркая черта в ее скромной жизни! - Сходя с лестницы я почти задохнулся от нервических спазмов в груди, и когда опомнился, увидел, что меня поддерживал старец, к коему ровно за 40 лет пред сим явился я из Геттингена на службу, и старушка теща его.

В сию минуту в цирке Елисейских полей Берлио с своею многочисленною дружиною дает концерт, в коем петербургская певица m-lle Alexandrine Verteuil qui a regu de l'Empereur Nicolas le gracieux surnom de Solowia. "C'est a dire rossignol! - говорят журналы, - chantera un air du compositeur moscovite Glinka. Ce sera sans doute la premiere fois que l'on aura entendu dans un concert parisien des vers et de la musique russes". - Глинка давно желал сделаться н здешней публике известным, как миланской и русской; но здесь трудно пробиться сквозь толпу талантов, осаждающих весьма для немногих доступный храм славы.

Сегодня открывается и выставка художественных произведений в Лувре. С первым лучом солнца явлюсь туда.

M-me Ancelot сказала нам, что сегодня же на ее театре Vaudeville дают в первый раз пиесу маркиза Кастеляна, который не удовольствовался забавлять публику на своем домашнем театре, а захотел и сам быть жертвою, или клиентом Жаненя. Завтра же узнаем судьбу маркиза-автора, в "Дебатах". Когда-то я видел иную смесь на театре Кастеляна: m-me Lafont, жену скрипача, в одной пиесе с герцогинею d'Abrantes; последнюю в роли субретки.

17/5 марта. Сегодня опять провел я часа два у Рекамье, и опять в многолюдной беседе. Когда вошел Дефрен, то мы все встретили его рукоплесканием; но разговор, всеобщий и частный, был почти во все время об "Истории" Тьера: Шатобриан прочел уже весь первый том и хвалил слог историка, созревшего в течении 15 лет после его "Истории революции", особенно после первого издания оной, в коем автор сделал и некоторые перемены, и не в одной редакции, смягчив и суждения свои, например о герцогах Орлеанских. Шатобриан сказал мне, что ему всегда казалось, что Mignet был как бы вдохновением Тьера-историка: "C'est Mignet qui l'a inspire". Я спросил его: "Не Manuel {26} ли их обоих?" - и старался доказать примерами из введения Mignet к царствованию Людовика XIV, в его "Истории войны за испанское наследство", что Mignet давно уже изменил самому себе в политическом направлении идей своих. - Некоторые из дам, бывших в салоне, читали отрывки из V тома Тьера, еще не отпечатанного, где Тьер, не оправдывая совершенно Наполеона в убийстве герцога Ангиенского, находит, что осуждение и казнь его во рве Венсенском "n'etait pas juste, mais legale". Тьер силится доказать это признанием самого герцога д'Ангиенского в участии в заговоре против императора. Тьер, как и Шатобриан в своих загробных записках, полагает, что Талейран был главнейшим подстрекателем Наполеона к сему злодеянию.

Вы читали уже портрет Талейрана, Тьером начертанный, вот одна черта из него: М. de Talleyrand etait doue d'une adresse utile et il rendait au premier Consul de veritables services par son penchant a ne rien faire!-Тьер помнил, вероятно, когда писал этот портрет, слова самого Талейрана, при вступлении в министерство, обращенные им к чиновникам: "Et surtout, Messieurs, point de zele". - В портрете Фуше, с негодованием и Шатобриан и дамы прочли эти слова: "М. Fouche etait un personnage intelligent et ruse, ni bon, ni mechant". - "Как!" - вскричал современник его злодеяниям - Hochet: Fouche n'etait pas mechant, lui, qui, a Lyon, voyant plus de 300 soit-disant revoltes, menes devant sa fenetre au supplice, s'ecriait: "Je nage dans la joie: voila 300 scelerats qu'on va guillotiner". Я подкрепил этот факт другими злодеяниями экс-ораторианца. Обвиняли Тьера также и в пристрастном уменьшении заслуг некоторых лиц, коим сам Наполеон неблагоприятствовал; напр. к Могеаи, коего военным талантом Тьер не отдает полной справедливости. (Дочь Могеаи, наша пенсионерка, - 30 тысяч рублей!).

M-me Courval, обольщенная, как и Лерминье, некоторыми похвалами а Тьере, говорила вчера об нем с благодарностию. - Келлерману Наполеон никогда не мог простить его быстрое и решительное движение при Маренго (сказывают в полпьяна совершенное), и Тьер, как вы видели, упоминает о нем почти мимоходом. От историка-энтузиаста перешли к его герою: все-* ведущий и в полвека ничего не забывший Hochet - приводил примеры слабостей и даже мщения Наполеона: он был гонитель добродетели, таланта, красоты; как простить ему изгнание Сталь и Рекамье? Хозяйка наша опустила глаза. Hochet вспомнил словцо одного моралиста времен Империи о Наполеоне: "И connaissait le bien, mais il preferait le mal". Я припомнил приговор барона Штейна в 1813 году в пылу патриотического его негодования над неумолимым завоевателем произнесенный: "C'est Tibere au 19-me siecle". Но никто не хотел признать в нем качеств римского тирана.

Между тем парижское издание Тьера, в 10 тысяч экземпляров, уже раскуплено в первые два дни; вероятно также и бельгийское, и на новое уже более 6 тысяч подписчиков в одном Париже! Автор получил за свою книгу 540 тысяч франков и сверх того выговорил 20 тысяч франков секретарю своему. Уверяют, что он не пишет, а диктует историю. Я спросил Шатобриана, всегда ли он диктовал свои сочинения? Он отвечал, что он прежде сам писал; но уже лет 6 или 7 как диктует. Если Шатобриан прочел то, что Тьер, кажется в 3-м томе, еще не вышедшем, говорит об нем по случаю статьи Фонтана о "Гении христианства", то он не может быть доволен второстепенным бессмертием, обещаемым его творению "Le genie du Christianisme vivra, fortement lie a une epoque memorable, il vivra, comme ces frises sculptees sur le marbre d'un edifice vivent avec le monument qui les porte", Едва ли не справедливо.

К удивлению моему прочел объявление об "Истории реформации", Лиги (de la ligue) и царствования Генриха IV, par m-r Mignet также в 10 частях: они выйдут в течение этого года! Еще недавно уверял он меня, что труд его медленно подвигается.

Вчера в "Constitutionnel", а сегодня в "Siecle" - новые статьи об истории Тьера, первый - вассал Тьера, и похвала его не совсем беспристрастна; второй также не антагонист историку Наполеона в политике. Статья первого примечательна по указаниям, - вероятно из предисловия - на источники, из коих Тьер черпал не только факты, но самые беглые мысли Наполеона, начатки оных. Не только - оффициальные документы, вся переписка, беспрерывная и непостижимая по своей многочисленности, с маршалами, с дипломатами, с министрами, с государями, с учеными, с префектами; но самые мелкие записки Наполеона, или им диктованные, - самые зародыши планов проектов его о войне и мире, об устройстве армий и о движении их и проч. - инструкции, приказы и проказы полководцев и великого администратора: все сохранилось почти неприкосновенным и покоилось вместе с портфелями Бурбонов старшей линии!

И ничто не было утаено от историка, для коего не было государственной тайны. - Архивариус иностранных дел, Mignet, друг и сотрудник его. Но сия самая неограниченная доверенность правительства к историку экс и будущему министру - налагала на Тьера некоторые обязанности, кои исполнил он, как замечают, добросовестно. (Мы уже можем судить по одному отрывку). - Тьер должен был сам себе положить границы и напр., иногда щадить лица, с коими был или будет в сношении. (Например, Меттерниха или одного из важнейших дипломатических особ первоклассного государства).- Конечно, опытность его в делах, личные его отношения дают ему важные и существенные выгоды как историку современных происшествий, но вместе с сим сие положение не стесняет ли его свободу, его беспристрастность, полную откровенность повести? не останавливает ли оно иногда порывов его? не ослабляет ли силу в приговоре, в осуждении действовавших лиц?

Не сравнивая таланта Тьера с другими историками животрепещущей современности, спрашиваю: так ли бы описал оную Louis Blanc? - пощадил ли бы социалист то, что щадит питомец и любитель власти и настоящего порядка вещей во Франции, наперсник _властей предержащих_. Повторяю: я не сравниваю талантов сих двух историков, но замечаю только, что в самих выгодах находятся неудобства

This file was created

with BookDesigner program

[email protected]

20.06.2008