Захваченный сельджукский тендер капитан галеры продал одному из городских купцов, и положенная в таких случаях сумма попала в казну. Подумав, Гриша оповестил население, что намерен выкупить свои долговые расписки. Однако несли их вяло, с какой-то даже неохотой. И это возбудило любопытство. Что-то шло не так, как должно. Странное настораживает. Ни Наталья, ни Филипп ничего разъяснить не сумели.

И тут вспомнился купеческий старшина. Если человек принёс деньги в момент сложный, когда умные люди стараются сохранить своё богатство, то, получается, что он глуп. Но самый состоятельный и уважаемый торговец идиотом быть не может, не скопил бы он тогда столько добра. То есть получается, что человек этот необычный. Вот кого нужно расспрашивать о разных странностях.

***

Подумав, оделся царевичем и прибыл в гости в сопровождении нарядных рынд, да и о визите не забыл предупредить заранее. Он ведь не шалопайничать собрался, а серьёзный разговор разговаривать. Однако за столом посидел и из каждого блюда помаленьку отведал, отчего предусмотрительно оставленный с утра пустым желудок наполнился. Хороши повара, радушна хозяйка, похвала им — она не словами выражается, а отменным аппетитом гостя и довольством на его лице. Обрядов же, связанных с подношением чарки и целованием хозяйской дочки на сей раз проведено не было — это условие он нарочно передал с посыльным.

А потом и для беседы время настало. Домочадцы удалились, а охранники вышли на двор, видом своим показывая, какой чести удостоился сей благословенный дом и его обитатели. Так что и тут всё по чину содеяли. Статус, однако, и его публичное выражение.

Вопрос к хозяину давно готов, так что сформулировал его чётко и замолчал, поджидая ответа, который не задержался:

— Понимаешь, Твоё Высочество. Из-за войны торговля начала хиреть. К продавцам покупатели не идут, к мастерам — заказчики. С поставками товаров перебои. А это одни убытки. И вот приметил я, что как только ты крестьянам стал денег давать, так тут же пошло оживление. Потекли монетки обратно в город, а мастеровые снова начали, кто серпы ладить, кто сапоги тачать. Опять же девка из твоих дворовых принялась ткани богатые выносить, зеркала, жуковинье. В ответ купчины стали зерно покупать и складывать его не в городе, где того и гляди супостат всё попалит, а у новой дороги поставили амбары. Так вот и закрутились денежки, и прибыток появился.

Моряки с галер, что сюда наведываются, тоже привозят кое-чего помаленьку. Железо, например, полосовое. Опять же они в кабаки заглядывают вина испить — так и журчит денежный ручеёк. А тут опять же расписки твои появились, так ими люд здешний принялся и пошлину платить, и друг с другом расплачиваться. Они чем хороши — в кубышки не уходят. Золотую или серебряную денежку всяк норовит на чёрный день припрятать, а медяки или бумажки расходует охотней. Вот тебе и весь сказ про странности.

Посидел Гриша ещё немного, да и домой засобирался. Уходя, поклонился и хозяйке, и хозяину, что вдвойне почётно, потому что не по обычаю, чтобы царский сын купцу прилюдно почтение оказывал. Он про статусные мысли в головах человеческих помнит чётко и старшину этого полезного нарочно желает возвысить.

***

Про то, как можно проломить борт неприятельского корабля рассказал ему командир одной из галер, что принимала в порту провизию и порох. Оказывается, придуман способ тащить за гребным судном бревно, но не сзади, а так, чтобы вода его в сторону отклоняла. И тогда, если, скажем, прямо за кормой у врага пробежать на полном ходу, то бывает, что таран этот пробивает корпус ниже ватерлинии. Однако, не всё так безоблачно.

И увернуться от такого снаряда проще простого. И самого буксировщика закидать ядрами из пушек легко — он ведь близко должен пройти. Опять же тому же линейному кораблю ничего простым бревном не сделаешь. Не хватит силы такой толстый борт прошибить. А если буксировочный канат на корму атакованного судна напорется раньше, чем бревно до цели дойдёт, то совсем ничего не выйдет, а подобных случаев даже при тренировках два из трёх бывает, а уж в бою и вообще не счесть.

Применяют такой способ, когда удаётся подобраться незаметно. Понятное дело — против не самых крупных кораблей. Ну да на случай, когда нападающий может воспользоваться внезапностью, применяют брандеры — судёнышки гружёные всякими горючими маслами, а то и бочонки пороха в них хитро запрячут, чтобы рванули не сразу, а от врага вблизи, когда брандер уже разгорится как следует и головнями да воспламенённым маслом всё вокруг забрызгает. Но и это дело не верное. Враг ведь и удирает, и отстреливается. Так что нет надёжного средства от линейных кораблей. Разве что другой корабль, где пушки ещё мощнее, а главное — чтобы было их больше.

Закручинился царевич, позвал подругу, взял санки, и отправился кататься с горы. У него, понимаешь, детство ещё не закончено, а дела государственные обождут пока. Вот не знает он, как супостата на море огорчить.

***

Так уж сложилось, что к завтраку в Гришин терем сходились те, кому от него что-то требовалось. Никто не сетовал на скромное меню — кашу обычно ели, запивая молоком — да и дорогие наряды демонстрировать тут было не принято. Разговоры о всяких затруднениях — вот чем обычно занимались, перекладывая на бедную головушку царевича собственные заботы. Кучер Василий, дворовый холоп Тимошка и рында Агапий вместе с князем Федотом, его сестрой и её служанками Натальей и Любавой за столом были, считай, всегда. Каждому из них Его Высочество обязательно хоть что-то, да поручал. А вот иные участники трапезы заглядывали, когда нуждались в помощи, поддержке или разрешении. Разный люд сходился, и все по делу.

Сегодня Кондратий, редкий гость, пришёл. Мужчина это самостоятельный и мало когда нуждается в совете. Он хозяйничает на брусовой дороге и в посёлках, что рядом с ней возникают. Обходчики там селятся, купчины амбары строят. Опять же ремонтные бригады или крестьянские артели то там, то тут поселяются ненадолго, для чего срублены казармы. Так что денежки казённые дорожный смотритель получает немалые — расходы у него велики. Князь Федот его записи о расходах проверяет с великим тщанием и только руками разводит — ничего тут не поделаешь, за многие труды и платить приходится немало.

Только сегодня бывший плотницкий артельщик как-то мнётся неуверенно и смотрит затравленно, словно сплоховал, а сознаться боится.

— Тут, Григорий Иванович, такое дело. Железные шины телег древесину на брусьях лохматят и щербины делают. Замучились латать, да и держатся накладки недолго. Пропитки тоже разные пробовали — нет от них толку. Хоть режь меня, а только к лету дорога совсем пропадёт, уж больно часто по ней ездят. Настилы, по которым лошади идут, мы защищать наловчились — кованным лошадям башмаки деревянные надеваем и если кто без них — сгоняем всех с пути. Даже прибыток от этого малый идёт, потому как покупают их, кто сам сделать не может, а вот брусья надо полосой железной крыть.

Вот это новость! Своего железа на острове не делают. Привозное оно, отчего стоит дорого. Царевичу даже страшно думать, во что это может обойтись. Теперь он чувствует себя пришибленным и несчастным. А Кондрат и цифру огласил, это, надо понимать, чтобы не мучить долго.

Да уж. И как с этим жить? Покосился на Наталью — она тоже неважно выглядит. Федот только вздохнул.

— Говорил же я тебе, Гриц, что надо деньги за проезд по дороге брать. Сейчас бы с капиталом были.

— Не уверен. Крестьяне бы санями стали ездить по старым путям, а за доставку селитры ты бы сам себе платил. Однако, Кондрат, пораньше намекнул бы, оно бы не так больно получилось. Ладно. Агапий, мне надо с купцами поговорить, так ты уж наведайся к ихнему старшине и разъясни, что к чему. Да сообрази, то ли я к ним прийти должен, то ли лучше их сюда пригласить. Пускай у них будет время поразмыслить без поспешности.

А ты, дядя Кондрат, коли уж опечалил нас, давай этим же разом выкладывай и думы свои. Ведь есть их у тебя.

— Есть, как не быть. Новую дорогу строить надобно от Очистных Казарм на запад, километрах в десяти от северного берега. Казаки, такое дело, зерна собирают много, а могут ещё больше, если вывозить его в город будет удобно.

— А чего ж морем не вывезти? У них почитай в каждой станице лодки есть.

— Лодки-то есть, а коли нагрузишь их, то воинов много не посадишь, а чурсайцы пошаливают. Тут давеча торговый человек на тендере к ним приходил, так дважды отбивался от лиходеев, людей терял. Неладно морем выходит. А берег казаки стерегут, потому до дороги татям добраться будет неловко.

— Агапий, слышал, что смотритель дорожный говорил? — Гриша поворотился в сторону бывшего оруженосца. — Ты от торговых людей не таи ничего, а то они кошели свои вовек не распустят, коли выгоды не почуют.

А третью дорогу, дядя Кондрат, ты не иначе как по западному берегу захочешь вести обратно к городу в аккурат по границе заповедного леса?

— Хочу, да только нескоро. На неё леса ещё не заготовлено.

— То есть как не заготовлено?! Вернее, наоборот. Откуда ты на северную дорогу брусьев взял?

— Так, когда путь клали, деревья валили. Их опосля начала езды на путевые кордоны свезли и под навесы сложили. Дойдут к лету, пилить станем.

***

Через пару дней пришлось извлекать из сундука печать и штамповать расписки. Много расписок. Тысячи. Ну так а что делать? Раскошелились купчины, растрясли свои кубышки и за бумагу, обещающую возврат долга, отдали золото в казну. Был бы царевич опытнее, сообразил бы, что очень странно выглядит то, что ни о каком проценте даже речи не шло. Не иначе — какую-то свою выгоду в этом они видели. Только никому про неё не рассказали.

Неожиданности стали встречаться повсюду. Вот скажем, опять же на подворье стрелец знакомый разговаривает с Натальей и шапку в руке держит.

— Ты уж, Наталья Филипповна свет Чертознаева не обидь стрельцов отказом, сделай нам ещё два прицела из зрительных трубок, — и кланяется в пояс.

— Так сделала бы я безвозбранно, да только на первый образец царевича трубу подзорную я извела, а больше нет у меня, — и ответный поклон отвесила.

— Так вот у капитана порта мы купили, и ещё одну у боярина Шереметьева сторговали. Прими, — снова поклон и протянутые в руке сразу две трубы.

Вот и пойми эту жизнь непонятную. У всех деньги имеются, только не у царевича. Наверное, он что-то неправильно делает. По уши в долгах и без копейки за душой.

***

На пушкарском дворе, когда заглянул проведать старого Петра-пушкаря, увидел десяток, не меньше, стрельцов, занятых снаряжением барабанов для скорострельных пищалей, возимых на тележном передке. Иные тренировались у самих орудий, число которых оказалось сразу три. Стало быть, ещё пару штук изладили, нисколько денег на это не прося. Да ещё барабанов из ядрёной берёзы наточили целую груду и пыжей к ним ящик. Льют пули, готовят выстрелы — прям форменное перевооружение.

— Что это, братцы, такое у вас случилось? Пищали же эти против кораблей никак не годятся, только от пехоты или конницы толк с них есть, — Гриша-то думал, что короткие ружья с ломающимся стволом тут делают, а оно вон что выходит.

— Так прикинули наши командиры, что ежели с километра в чистом поле пальбу открывать, так пока враг до тебя дойдёт — до десятка барабанов расстрелять можно. Если не промахиваться, то хоть бы и роту тремя стволами положить выйдет, — старый пушкарь крутит ус и выглядит довольным. После давешнего визита линейных кораблей стрельцы силу царевичевой затеи оценили и даже озаботились взять её на вооружение, хоть бы и за свой счёт. — Ну а коли поле не чистое, а неудобья всякие: город там или лес, то короткие ружья-переломки куда как ловчее привычных нам могучих пищалей. Так что солдатикам мы свои пищали отдаём, а новые короткие оставляем себе. На десяток как раз удобно выходит. С лафетки дальних повалить, а уж кто добежал до позиции, тех мы хоть бердышами встретим, хоть пулями или картечью из ручного огнестрела..

Посмотрел Гриша на это, но речь завёл о другой пушке. Чтобы диаметр канала ствола увеличить вдвое. Не двадцать пять миллиметров сделать, а сразу пятьдесят. Главное, чтобы палила часто и заряжалась сзади. Ведь уже накоплен опыт на маленькой модели, которую, к тому же, стрельцы берут на вооружение. А топить большие корабли кроме как артиллерией решительно нечем. Ну никак ему в голову не придет, как подвести бочонок с порохом под днище неприятельского корабля. Так что нужно совершенствовать орудия. И денежек для этой работы он маленько припас. Что же касается законченной и отработанной двадцатипятимиллиметровой пищали — так для него это уже пройденный этап. Отработка принципа, не более.

***

Слухи о том, что Ендрик оказался не по зубам эскадре из трёх линейных кораблей, имели серьёзные последствия. Во-первых, в порт начали заглядывать иностранные суда. Больших сделок не происходило и крупных партий товара с острова не увозили, но торговля оживилась. Во-вторых, стали прибывать беженцы из других рысских земель, сильно пострадавших от войны. Благо, запасы зерна всё ещё имелись, а развезти по путевым кордонам новых едоков и прокорм для них оказалось не особенно трудно. Размещали семьи по рабочим казармам и неподалеку, выделяли земли под будущие пашни. Голова шла кругом от хлопот с обеспечением этих людей инвентарём, тяглом, семенами. Прижимистые купцы и запасливые крестьяне всё ещё без опаски брали в уплату долговые расписки, но уже как-то привычно, не особенно даже обсуждая степень доверия к этим бумажкам.

Сборы и пошлины дьяки ими принимали, да и ладно. Если даже какой торговец не возьмёт их в уплату за товар, то всяко уйдут они по своей цене. Оттого, видно, вместо злата или серебра эти знаки финансовой несостоятельности царевича использовали вместо денег без особых возражений при любых сделках. Ну а то, что вместо монет в казну поступали эти же самые клочки с оттиском печальной печати — а что делать? Зато весной засеяли большие площади, чем в мирные годы, и работников прибыло за счёт беженцев, стало быть, и оброк соберётся обильней.

Что Гришу сильно заботило, так это то, что пороха с Ендрика увозили много, а вот платить за него батюшка не спешил. Наверное, затруднялся он с деньгами, потому что на войну средств требуется много. Но, если все расписки за поставленное в войска зелье пересчитать на деньги, то задолженность перед населением гасилась легко, и избыток оставался изрядный. Однако совершится ли эта оплата хоть когда-нибудь, никто уверенно сказать не мог. Кошки скребли на душе от понимания, что получается нечто вроде обмана.

Зато пушечка пятидесятимиллиметровая к концу весны уже уверенно стреляла. Затвор для неё пришлось дольше подгонять и уже на этот раз действительно делать клином, а то отламывающийся быстро начинал пропускать газы вместе с дымом во все стороны. Ствол опять отковали из стали, для чего одновременно восемь лучших молотобойцев разом трудились над метровой поковкой, и чистовая сверловка заняла неделю, после чего ещё столько же времени ушло на полировку. В свинцовый снаряд сразу залили чугунное ядрышко, да и в сам сплав, что шёл на оболочку, меди добавили десятую часть, для твёрдости и чтобы скользило лучше. Сосновой древесины это орудие пробивало в аккурат полметра, если не издали палить. Ну а потом пошла доводка, таблицы стрельбы, прицел, возня с лафетом — не выдерживал отдачу тележный передок. Пришлось его сразу сооружать массивным и прочным.

Гриша не на шутку терзался, делать ли в стволе нарезы. С ними прицельность лучше на больших дистанциях, зато картечью стрелять нехорошо. Однако завершилась эта история неожиданно. Тот купец, что на бывшем трофейном тендере курсировал между ближними островами, пушку эту купил и на корму своего кораблика пристроил так, чтобы она вращалась от борта до борта. Очень ему удобно так отстреливаться, когда удирает от чурсайцев или от сельджукской галеры. Так и осталась она гладкоствольной. Дальнейшая судьба этого детища Гришу не особенно волновала. Главного он добился — убедился, что и таким калибром можно проводить частую пальбу, хотя и не так шибко, как из первого образчика — ну никак тут барабан не прилаживался, так что пеналы для снарядов применяли одноместные, и всякий надо было к каморе приставлять руками. А уж загонять потом до места приходилось другому, так что вместе с наводчиком получалось три человека обслуги, а не два.

Потом, ходили слухи, что на пушкарском дворе такие орудия заказывали и другие негоцианты, и с флотских галер капитаны по одной штуке устанавливали на носу и корме. Наталья прицелы для них делала и на счёт поворотных палубных станков тоже к ней обращались советоваться. Царевич только отметил, что дьяк мытной службы стал в казну немалые деньги приносить, взятые с торговли и самими этими пушками, и снарядами к ним, и даже деревянными пеналами, в которых эти боеприпасы подносились и откуда заталкивались они в ствол. Вот, кажется, простая высверленная деревяшка, а оказались в ней какие-то хитрости, вникать в которые ему откровенно некогда — опять великая стройка идёт на Ендрике. Дорога брусовая по северному берегу уже делается помаленьку. Думал ли он раньше, что править тихим захолустным островом, это настолько хлопотно.

Тот же Филипп Викторович, которого чертознаем за глаза зовут, не раз сам приходил и (наглец, конечно, что уж греха таить) нелицеприятно требовал денег на устройство школы. Неудобно ему, видишь ли, что так мало людей обучено письму. А оттого даже на санитаров почти никого обучить невозможно, потому, что они ничего записать неспособны. Нормальный-то губернатор-наместник-воевода этого просителя бы в батоги взять велел, а Гриша не может из-за слабохарктерности своей, мягкости и легковерности.

***

И вообще, оставьте его все в покое. Ему нужно следующую пушку сделать, чтобы ещё вдвое толще снаряд в ней был. Сто миллиметров. Такой наверняка сможет даже у линкора борт продырявить. Вот с этим и пришел он в очередной раз на пушкарский двор. А тут — дым коромыслом, пар столбом. Заказов на пятидесятимиллиметровки целая гора, а из самой столицы, из стрелецкого приказа пришло распоряжение колёсные пищали для войск делать и пули к ним лить, и барабаны зарядные точить. А людей — кот наплакал. Вот и крутятся все, как белка в колесе — ничего не успевается, и необходимо деять не то, что хочется, а то, что приказано.

Потому на царевича зыркнули недовольно: мол, снова явился беспокойственник наш с очередной своей затеей, от которой не то что вздохнуть, а даже помереть скоро станет некогда.

Посидел Гриша в сторонке, полистал наброски в своей книжечке — а в его сторону даже глядеть избегают. Вот и выходит по всему, что задачка-то вовсе не та перед ним нынче стоит, что он думал. Спервоначалу надо разобраться с хлопотами других людей, а уж потом можно ожидать от них помощи. Опять же, если убедишь их в выгодности предложения именно для них же самих. А иначе из-под палки заставлять — так от этого и сам измучаешься, и ведь не уследить за всем, напортачат.

Так и глядел на суету, грустя о несбыточности надежд о чудо-пушке, которая сразу всех победит.

Подошла Наталья со шкатулочкой. Не иначе трубка зрительная, в прицел переделанная.

Присела рядышком, притулилась тёплым плечиком.

— Помнишь, Гришка, папенька про важность статуса для каждого человека рассказывал. Про борьбу за место в иерархии?

— Помню, конечно. Ты-то, почему вдруг про это вспомнила?

— Так вот перед тобой иллюстрация к этой непростой теме. Гляди, как всяк старается на своём участке показать остальным, что без него с общим делом никак не управиться. Вроде как, пусть и в малом, но он пуп земли. А дальше — хоть трава не расти. Кажется, разделили разные участки работы, кто лафетом занят, кто замком, кто опоры для зарядного барабана прилаживает, но всяк сам по себе, — девушка почти мурлыкает, хотя слова произносит неласковые.

— Не пойму я тебя что-то, радость моя. Ведь на мануфактурах за счёт разделения труда производительность возрастает в разы. Мы же изучали это.

— Мы изучали, а эти стрельцы — нет. Но они своим умом сделали такие же выводы. Однако с неправильным результатом.

— Загадками говоришь, Наталочка! Вот, ведь знаю, что не сдуру, но в толк никак не возьму, в чём дело.

— Ладно, давай на примере рассмотрим, — подруга открыла шкатулку. — Вот прицел для пятидесятимиллиметровки. Он ничуть не проще устроен, чем пушка, и труда его изготовление требует очень много. Но я с этим справляюсь одна, потому что на самом деле работают вместе со мной несколько человек. Угломеры гравёр делает по образцу, да ещё и шаблон я ему дала, в который его изделия потом входить должны. То есть мне пришлось позаботиться о том, чтобы все важные для сборки размеры оказались верными. А тут, гляди, Севастьяну без разницы, как Карп на сделанную им опору лафет поставит, стало быть, начинается индивидуальная подгонка. То же самое происходит и на притирке затвора к срезу ствола, а потом ещё и длину рычага выверять нужно.

— А ты, как я понял, и токарю выдала сопрягаемые детали, и кузнецу, и тому, кто полировкой занимается, — Гриша быстро ухватил суть. — Так выходит, что для изготовления одного такого устройства, ты в качестве образцов раздала мастерам не меньше пяти практически готовых изделий, лишив их одной единственной детали. Той самой, которую они делают.

— Да, — согласилась Наташка. — Двенадцать.

— Чего двенадцать?

— Двенадцать прицелов можно собрать, если задействовать все детали, которые я раздала разным мастерам. Только зрительные трубки в них не настоящие, а токарем выточены из липы, — Наташка опять мурлыкнула от удовольствия.

— Это что, столько ещё людей, кроме тебя занято изготовлением прицелов?

— Больше. Не все ведь части каждому требуются. Ювелиру только, который спаивает самые важные места, полный комплект нужен.

— А тогда, что же делаешь ты?

— Налаживаю и выверяю. Видел за конюшней риски на стене? Вот по ним и выверяю углы, ось визирования выставляю, отвес регулирую.

— Умница ты у меня, — Гриша погладил любимую по голове, ткнулся носом в волосы. — А стрельцов ты не пробовала научить также поступать. Им же это намного проще — ведь они здесь вместе и прекрасно всё видят.

— Как не пробовать. Пыталась, конечно. Выслушают вежливо, и продолжают, как раньше, всяк по-своему работать.

— Странно, они ведь не глупые, и тебя уважают. Слышал я, как о прицелах сговаривались. Что за чудеса?

— Тут, Гришенька, в тестикулах дело. У взрослых дяденек этот орган сильно на голову действует. Скажем, если в оптике, баллистике и тригонометрии они ни бельмеса не пертят, то обращаются к тому, кто разбирается. И то, что это девка сопливая — им без разницы. Деньги отдали, устройство получили, и весь сказ. А вот когда в их дела неразумная утварь домашняя лезет, тут её слушать не станут, потому что для утехи или там деток родить — про это разговоры с ней разговаривать можно и нужно. А про дела важные — да ни в жисть.

— Тести… что?

— Забыл что ли, как пара яичек называется, которые у мальчиков есть, а у девочек нет. Ведь вместе на картинке смотрели, а потом сравнивали.

— Так, выходит и я такой же дурной, потому что тоже с тести… тьфу, совсем ты меня запутала. Яйцами? — как-то смутило царевича такое откровение.

— Нет. Они тебя не уводят с пути разума.

— То есть ты имеешь ввиду, что поскольку я пока не могу ничего тебе такого сделать, на что способны взрослые мужчины, то и яйца у меня пока не настоящие?

— Да настоящие уже, и всё-то ты можешь.

— Постой, а ты с чего это взяла?

— Да ну тебя! Я же частенько с тобой в одной кроватке сплю, а, кроме того, не забывай, что некоторыми познаниями относительно того, как у кого что устроено, располагаю. За разными ведь ранеными ухаживала.

— Это что же выходит, я тебя уже могу, ну, того самого, а всё никак? И ты знаешь об этом, но ничего мне не говоришь? Почему?

— Вот потому, что не хочу, чтобы ты меня того самого. То есть, не нужно, чтобы это началось слишком рано. Вон Любава с Федоткой сразу стали друг друга любить, а теперь, чтобы она не понесла, им нужно дни высчитывать, когда можно это делать без риска. И вообще, не так уж это необходимо пока. Тела наши ещё недостаточно выросли, чтобы ещё и на это силы тратить.

Присмотревшись к подруге, Гриша вдруг сообразил, что она сначала расхвасталась, потом невольно сболтнула лишнего, а теперь ей откровенно страшно, как бы он не потребовал от неё того, что, с одной стороны ей и самой любопытно, как оно, а с другой тревожно на душе.

Прикрыл глаза, подумал, и решил никуда не торопиться, и не настаивать на немедленной реализации открывшейся перспективы, а вернуться к теме действительно важной. О пушках. И ещё где-то внутри шевельнулась мыслишка, что в роли отца он пока себя не представляет, но и отказаться от неё не сможет. В общем, похоже, действительно нужно погодить. С любовью.

— Наташ, а как ты сообразила так всю работу на разных людей разложить?

— Так не сама, ясное дело. Это Курт меня надоумил. Немчин он, а они не такие, как мы, рыссы. Эта нация привыкла заранее свои планы по шагам обмысливать и наперёд всё загадывать, как оно дальше будет. Рассчитывают, да подгадывают, вот и выходит у них меньше бестолковщины, а порядку наоборот больше. Сам-то мастер этот для своих хитрых приспособлений части у многих других заказывает, вот и придумал, как добиваться от мастеров таких деталей, чтобы потом их не подгонять, да не переделывать.

А только стрельцы мне всё равно не доверятся. У них от рождения в крови правило — доработать по месту после окончательной сборки.

Замолчали. Гриша взял Наташину шкатулочку и открыл. Хитрый стал прицел с той поры, как он последний раз им пользовался. Даже не всё понятно.

— Слушай, а горизонтальный угломер на что?

— Поправку брать на скорость цели, или на ветер.

— Это что, аж на прямой угол, что ли?

— Нет, большие отклонения требуются, когда вслепую палишь, через горку. Тогда надо навести перекрестье на какую-нибудь веху, хоть бы на дерево, что сбоку растёт. А при постоянном горизонтальном угле… то есть углу… ну, ты понял, ствол вернётся к первоначальному повороту. А то ведь сбивает его отдачей. Если бы с такой штукой мы по линейным кораблям палили, могли бы и потопить кого. Чаще бы попадали.

— Потопить, это, Наталочка, вряд ли. Добавили бы своих ядер им к балласту на дно трюма. А вот ежели пальнуть из стомиллиметровки снарядом с железным сердечником, то пробить борт может и получилось бы.

Теперь Наталья открыла тетрадочку с его рисунками. Быстро разобралась — она предыдущие его проекты не только видела, но и помогала с расчётами, и даже советовала кое-что.

— Хм. Такую поковку не знаю, кто и осилит. Тут горн нужен нешуточный, и молотобойцев не меньше дюжины. А уж сверло двухметровое, что сделать, что в станке закрепить, чтобы не било — это все приспособления придётся новые строить, и оправки готовить, и зажимные устройства. Не знаю даже, мыслимо ли такое сделать. А из бронзы оно бы получилось, пожалуй. Хотя, тоже печку нужно строить, чтобы за один раз всё отлить.

Увлекающиеся, как и все дети, Гриша с Наташей перестали обращать внимание на суету пушкарского двора и принялись вырисовывать печь и опоку для отливки ствола нужного размера. Получалось нечто монументальное.