Тихо и уютно спит Наташка. Вычитывала пробные оттиски наставлений по пальбе из пищалей, да и сморило её. Как маленькую укладывал, одеялко подтыкал. Она перед этим полдня на пушкарском дворе стрелецкой слободы с полковником тамошним лаялась из-за изб для занятий с крепостными бомбардирами. Тяжко даётся ей обустройство пушкарской школы. Умаялась маленькая.

А у Гриши сна ни в одном глазу. Не даёт ему покоя флот. Вернее, не сам он, а вопрос о том, как упрятать все эти корабли он глаз иноземцев, но так, чтобы собрать его в нужном месте можно было вовремя. И ворочаться в кровати боязно — она расшаталась немного и противно скрипит. В детстве такого за ней не замечалось.

Тихонько встал, оделся бесшумно, да и вышел в коридор. Парный наряд гвардейцев на месте.

— Сторожите государыню, а мне огня дайте фонарь зажечь. Я недалече, до кабинета. Обратно не ждите скоро.

Гриша давно заметил, что если людям толком что-то объяснить, то потом меньше суеты и бестолочи. Гвардейцев своих он по лицам знает, а вот как зовут кого — про всех не помнит. Велеть, что ли тряпицы с именами на мундиры нашить, чтобы знать, как окликнуть?

Тут же и в книжицу мысль записал, а солдаты светили ему своими фонарями. Потом зажёг свечу в стеклянной колбе от сквозняков, и пошёл своей дорогой.

В бывшем папином кабинете, где нынче боярин Кикин часто работает, два писаря сидят за малым столом и, пользуясь одним на двоих подсвечником, чернилят бумагу. Скосили взор на вошедшего, но, как и велено им, работы не прервали. Гриша кое-какие свои порядки во дворце установил на счёт приветственных церемоний в отношении собственной особы. Так попривыкли уже без спросу с поклонами не суетиться.

Засветил три парных канделябра и поставил их на полки над длинным столом. Раскатал рулон карты, и призадумался над ней. Рысские острова вытянуты полосой с востока на запад в южном полушарии. Поэтому и карта раскинулась вдоль столешницы. Восточнее и западнее тоже немало земель, но чужих, а то понадобился бы весь коридор, чтобы такого масштаба изображение уложить. Севернее тоже иноземные острова. Самые близкие — Бургскиий архипелаг и Штадтская гряда — частично попадают в верхнюю часть листа. Южнее простор океана почти пустынен до самой границы льдов. Редкие, встречающиеся там клочки неуютной земли, считаются рысскими, но на эту карту тоже не попали — оказались под обрезом. Однако, то что тут есть — ему в самый раз. И как здесь упрятать ударную силу флота?

На Трынове удобно. Отличная бухта, в которой Ласточка недавно заперла испский флот. И, сгони Гриша туда основные силы, пара груженых камнями крупных кораблей, затопленных в нужном месте, надолго сделает эти силы бессильными. Разве что скампавеи выволокут на руках.

Вот и первый вывод — скампавейная эскадра пускай так тут и стоит. Причем кораблики в ней стоит собрать наименьшего размера, есть у них двадцатиметровые крошки, их ещё десятибаночными называют. Заодно подумать сразу о перевозке их по брусовке. Это может пригодиться, чтобы скрытно перебросить эскадру на другую сторону острова.

Достал карту Тырнова. Точно, можно изумить неприятеля, буде таковой вздумает сунуться в те воды. А пролив защитить батареей, на навесной огонь тренированной. Четыре четырёхорудийных сделают подход к верфи недоступным. Хм. Где пушек на то напасёшься, и бомбардиров? Вот если возить ту батарею по брусовке с места на место! А как от десанта защититься? Когда бы заранее знать, куда неприятель направляется, можно было бы туда и силы стянуть, а то не меньше трёх рот потребуется на этом острове держать и полевую батарею при них.

Чтобы планы неприятеля понять, потребно наблюдать за морем, и даже ясно, с каких пунктов. А вот как бы весть доставить о том, что враг приближается? Гонец спешащие корабли ненамного опередит. Тыртов! Полковник Тыртов и его связисты на геодезических вышках! Запрашивал же его, а потом не до бумаг было.

Гриша позвонил, вызывая дежурного писаря — те, что заняты за столом даже не вздрогнули на звук колокольчика. Пришел мужчина с помятой о тиснёный переплёт книги щекой, встал, моргая сонными глазами:

— Слушаю, государь!

— От воеводы Ендрикского полковника Тыртова все бумаги, что в последние два месяца получены, неси.

— Слушаю, государь! — и ушёл,

Вот тетеря сонная, сколько ж он копаться будет?

А не так долго вышло. Хлопец вошёл с подносом писем:

— Ефим остальное подбирает, а это отдельно лежало, вот я и принёс, чтобы ты, государь в ожидании не томился, — и смотрит тревожно. Ровесник, пожалуй.

Причина тревоги тоже понятна — все печати поломаны. А писано, что Григорию Ивановичу Вельяминову предназначены.

— Кто читал?

— Я, государь.

— Потом что?

— Боярину пересказывал, Борису Алексеевичу.

— А после?

— Отпускал меня боярин.

Понятно, что писарёнок этот не по своему разумению тем занимался. Интересно, интересно.

— Мне перескажи, что упомнил.

— Поклонов Тыртов тот не передавал и здравия не желал. Сообщал, что плутонги стал взводами именовать, а то, говорит, язык спотыкается. Так взводы у него теперь клинкового боя, да древкового, да ножевого, да рукопашного, ещё маскировки, и топографического дела взвод, и минерский, и канонирский, а ещё сигнального дела взвод он в роту преобразовал и командира её из прапорщиков в поручики произвёл. Говорит, что рекруты у него по очереди в каждом взводе занимаются, а уж кого потом куда направлять — то прапорщики-наставники ему говорят. К третьему письму план приложен, где показаны сигнальные вышки. И хвастает ещё тот Тыртов, будто с другого края острова весть ему в полчаса доносят, и даже с Кривого острова.

Гриша раскрыл карту Ендрика:

— А ну, покажи, где вышки стоят?

Писарёнок ткнул пальцем в несколько мест. Насколько припоминается — верно. Были там вышки для съёмки местности. Но и несколько новых пунктов указал на других, близких островах, на тех, что в поле листа попали.

— Ты ступай, поесть принеси. В кордегардии может в котле чего осталось, али в людской. Да не спеши, хорошенько скреби, чтобы и нам и господам писарям хватило.

Пока юноша ходил, царь прочитал письма. Всё в точности парнишка пересказал и ничего не упустил. Хорошая память у человека. Цепкая.

— Ты чьих будешь? — это уже как дохлебали густые щи.

— Боярина Тычкова был дворовый, а после к Кикину попросился.

— И как боярин отпустил грамотея такого?

— Гнать меня велел из-за того, что дочка его глядела на меня ласково.

Достаточно. Дальше расспрашивать не стал. Наверняка и рубцы на спине у парня имеются — крут Тычков, это все ведают. А вьюнош не забыл ни ложки принести, ни хлебца прихватить. Головастый.

— Как звать тебя, кормилец? — Гриша умышленно применил слово, имеющее столь многогранное значение, и заметил, что и паренёк и писари непроизвольно вскинули брови.

— Филимон, Олеси сын. А кто папка — то мне не говорили.

— Вот и будешь ты Филимон все бумаги для меня читать и докладывать, что там и почему. Отпиши Тыртову, мол, премного я им доволен, что командира роты связи он может и в капитаны производить, если надумает, и пускай рекрутов туда больше берёт — баталия учебная будет. Еще, чтобы он обучал солдат погрузке на корабли и высадке на неподготовленный берег и абордажу тож. Так и скажи — велю. К обеду принесёшь, я подписую. Потом после ужина доложишь, кто мне ещё чего докладывал, али отписывал. Кикину не забудь поведать о воле моей, ступай.

Гриша вернулся к карте. Эскадра галер с длинными пятидесятимиллиметровками стоит на Ендрике. Неладно это. В том заливе от купцов иноземных не протолкнуться, как тут пушки прятать от чужого глаза? А, с другой стороны, вывозить готовые орудия тоже отсюда нужно. То есть не миновать залива Ендрикского. А надо. У посёлков рыбачьих место удобное для причалов, островами от моря прикрытое, опять же брусовку дотянуть сюда от тайной Пороховой Мельницы недалеко. Только купцов в здешние воды пускать не след. И о защите гавани этой позаботиться не забыть.

Разложил бумаги, список кораблей и эскадр развернул, и принялся за работу. Так и не разгибался, пока Зухра, княгини Берестовской сестра молочная, не кликнула его к Бируте. Овсянка на завтрак поспела.

Кормиться с дворцовой кухни государь по-прежнему избегал. С тоской вспоминал столовые, что на Ендрике встречались хоть в крепости, хоть при рабочих казармах. Нажорито там варят и почти всегда есть что перехватить. Тут, на столичном острове имеются, конечно, ресторации, трактиры и кабаки, однако атмосфера в них не та. Ха! Точно. Ведь на простой процесс приёма пищи наложился толстый пласт традиций и ритуалов, возникших в постоянном стремлением людей к повышению собственного статуса. Одним блюда в дорогой посуде подают нарядные лакеи, другим в глиняных мисках приносят расторопные половые — и это лишний раз подчёркивает положение едока на иерархической лестнице. Той самой, поддержанию которой посвящены нешуточные усилия, на что людьми знатными и богатыми расходуются огромные средства, столь необходимые нынче для перевооружения флота.

Невольно, после подобных мыслей, захочешь сорвать с этих надутых бояр их роскошные шубы, отобрать золочёные кареты и… спокойно, Гриня. Нельзя в таком состоянии не то, что деять или молвить, даже мыслить не стоит. Ему нынче о флоте следует рассуждать. Он вот собирается самые сильные эскадры по многим местам рассеять, а как со столицей быть? Уводит ведь защитников от неё! Надо разбираться. Тут без тысяцкого никак не обойтись — этим старинным словом именуется распорядитель городским обустройством и обороной, а также за порядком присматривающий боярин Шкиль.

Дал знать Агапию, каких ему надо сведений, да и продолжил рассуждать о том, куда загнать эскадру скампавей, что по сорок метров длины. На них не пятьдесят человек в экипаже, а много больше — сотни полторы. Восемнадцатибаночными их зовут. Для дальних дозоров они хороши, для патрульной службы или рейдов в прибрежных водах и в узких местах. Перевооружать их только через два месяца начнут на Трынове, а потом куда загонять? И вообще, медленно идёт оснащение кораблей новыми пушками. На малюток, с которых начали, командиры только пищалей потребовали не по одной, а по четыре, да в запас по штуке. И пушек — лёгких фальконетов, кроме как на носу ещё и на корме умудрились поставить. Так что запасы столичного пушкарского двора на это разорили полностью, теперь надо ждать, когда новых орудий наделают.

С другой стороны из-за моря о худых намерениях в отношении Рыссии вестей нет, и Федотке городки для экипажей скампавейных быстро не возвести. Как всегда — с деньгами непросто. И у Селима не попросить — он не главный тут, а на подхвате. Вот и выходит, что новых затей начинать невозможно, пока старые не завершены.

***

Есть в столице приказ морской, а есть — заморский. Ведает он делами посольств и ведёт с ними переписку. Вот сюда Гриша и пришел, чтобы собственными глазами всё увидеть. Поначалу бумаги читал от посланников, потом сообщения, что осведомители из-за моря присылают, ну а потом уж с боярином толковал о сношениях с другими странами. Больших бед Рыссии не грозило — никто, кроме чурсайцев, с дурными намерениями сюда не собирался, а тех разве переймёшь — никогда не угадаешь на какой остров они в следующий раз придут.

Немцы от них тоже страдают, особенно те, что на Штадтской гряде обитают.

Посмотрели по карте — крошечные клочки земли вытянулись цепью, нависая над северо-западной оконечностью их царства. Не слишком большого флота довольно было бы перекрыть эти воды — ведь пункты снабжения отовсюду близко имеются. Когда бы не собачились между собою курфюрсты, да не топили корабли друг друга в постоянных стычках, так и чурсайцев бы перехватывали. Сами убереглись, и половину рысских земель прикрыли.

— Пиши, боярин, послания правителям штадтским, что посылаю я в их воды эскадру, чурсайцев перенимать. Прошу за врагов моряков наших не считать, в порты пускать. И дозволения испроси на постройку вышек наблюдательных, чтобы злодеев заранее высматривать. А на словах передай с посланцами, что за денежку малую я и к их островам татей заморских не подпущу. Ежели денежка будет немалая, так и соседей отважу. Ну а коли совсем хорошо платить станут — так ещё и от флотов чужих стран обороню. То пускай каждый сам себе думает.

***

В кабак этот Его Величество зашёл отобедать. Пусть и без венца на голове, но вполне по-царски одетый и с гвардейцами в форме. Он хозяин земли рысской, потому делать может то, что желает. И знать об этом должны все. Уселся за стол вместе с двумя стражниками.

— Великка! Шти проси у кабатчика. Хороши, — незнакомый стрелец в красном кафтане советует.

Встретился с ним взглядом, кивнул благодарно и посмотрел на кабатчика:

— Мне и людям моим щей подай, — помедлил, глядя на замершего в изумлении хозяина, и припечатал: — Пожалуйста.

От последнего слова тот "разморозился" и принёс, что просили. Потом приносил ещё для пары, что у двери службу несла, а после и для внешнего наряда — гвардейцы сменяли друг друга, а государь, ожидая их, листал книжицу со своими записями и прислушивался к разговору, что вёл стрелец со своим сотрапезником.

— Не горемыка, ты Ефимка, а бездельник. Есть желаешь и пить, а трудиться для того не хочешь, вот тебя, лодыря и сгоняют со всех дворов. И даже в закупы уже никто брать не желает — знают, что как ты вина курного хлебнёшь, так хоть режь тебя, но с места не своротишь.

Лучше сам ступай в галерники, чем на воровство идти, али на татьбу. Сыт будешь, а коли безобразить не станешь, так тебя может, и не прикуют к банке. Хотя, ты тогда хмельного отыщешь и набезобразишь. Так что сразу командира проси, чтобы приковали.

Собеседник его молчал, поскольку поглощал всё, что стояло на столе. Вид он имел голодный и настолько потрёпанный, что без стрельца его бы и на порог не пустили.

— Как зовут тебя, стрелец? — Гриша спросил, дождавшись перерыва в нравоучении.

— Степан я, Кузьмы сын. Слободского полка сотник.

— Служить мне станешь?

— Готов. Что делать, Высокка?

— Послезавтра к обеду приходи. Гвардейцы проводят тебя.

— Государь, а, может и для меня служба найдётся? — это сотрапезник Степана встрепенулся, и на лице его образовалось такое преданное выражение, что стало смешно.

— Слышал, что Кузьмич тебе посоветовал? Вот и исполняй. Считай, что такова воля моя. А что у гребцов харчи добрые — то правда. Я проверял.

***

Тысяцкий Шкиль человеком оказался обстоятельным и толковым. Показал оборонительные сооружения, хоть и старые, но содержащиеся в порядке каменные крепости, жерлами своих пушек перекрывающие вход в просторный разветвлённый залив, в одном из бассейнов которого расположена военная гавань, а много глубже и столица. Поездка заняла весь день и огорчений не доставила. В самом же городе слуги тысяцкого расхаживали по улицам с приметными дубинами и присматривали за порядком, заставляя хозяев домов и подворий ровнять дороги перед своим жильём. То есть что-то менять в этом на первый взгляд не требовалось.

Селим, покопавшись в записях, указал какие суммы казённых денег Шкилём затребовалась на какие нужды. Гришин мозг взял полученные сведения на осмысление, но пока сделал только один вывод — надо ограничить доступ иностранцев в ту часть военной гавани, где будут стоять оснащённые новыми пушками корабли. Три галеаса и дюжина скампавей… хотя, со временем перевооружены будут и парусники, так что надо организовывать в этом месте такое поселение, откуда людям никуда отлучаться не требуется. А тогда меньше народу станет туда-сюда шастать и чужаки окажутся заметней.

***

— Стрелец к тебе, Гриша, — гвардейцы из Ендрикских казаков всегда окликают его по имени, а те, что из регуляров — дети крестьянские — государем зовут. Стрельцы же, используют словечко "Высокка". То ли из старого устава это осталось, то ли поверье какое среди этого сословия.

— Проводи его ко мне, чтобы не заплутал.

— Да он уж тут, это тот, из кабака.

— Заходи, Степан Кузьмич! — улыбнувшись знакомцу царь устроился поудобней и приготовился к разговору. — Расскажи мне, как с тем оборванцем знакомство свёл?

— Изловили. Он у зеваки одного кошель срезал, а сотня моя как раз дежурная была, вот и привели его на правёж. А он давай мне историю жалостливую рассказывать, какая жизнь у него неудатная. Ну да слышал ты.

— Слышал. Сдаётся мне, что дело тебе я трудное поручу и нескорое. Для начала поезжай на Ендрик и посмотри, как там люди живут. В разные городки наведайся, потолкуй с насельцами, а после все мне обскажешь и растолкуешь, что у них хорошо, а что плохо. Чтоб понял ты, к чему это я, объясняю. С того острова и порох и пушки добрые везут, а кроме того, вопреки обычаю, ещё и деньги немалые в казну поступают. Раньше-то только хватало средств войска, что там есть, прокормить да вооружить, а ныне ещё и приварок образуется изрядный.

— Э-э! Григорий Иванович! — поднял голову от своего стола Кикин. — Нельзя ли со Степаном Кузьмичём и моего управляющего направить? А то полк, что у меня на содержании, испытывает недостачу в средствах и хотелось бы научиться, как увеличить доходность.

— Изволь, Борис Алексеич, изволь. А потом мы с тобой сразу два доклада выслушаем.

***

— Бояре съехались. Тебя, государь, требуют.

Что же, давно к этому шло. Панцирь удобно прилажен под одеждой, под полами которой в петлях скрытно укреплены два коротких пистолета. Наручи под рукавами и добрый прямой клинок, похожий на гладиус, пристроен сзади на поясе. Скипетр в руке поможет отбить первый удар, если дойдет до потасовки. Он видел в окно, как на широкую площадь перед дворцом одна за другой прибывали кареты в сопровождении многочисленных гайдуков, вооружённых хотя и красиво отделанным, но настоящим оружием. И сейчас эти крепкие мужчины ожидают своих кормильцев. Пожалуй, только тех, кого видно, не менее тысячи.

Что же, сейчас во дворце не только гвардейцы, кикинского полка солдат тоже много тихонько сидит в закрытых комнатах. Они сошлись поодиночке, да как-то остались тут. Государь с Борисом Алексеичем решили, что для такого случая надо побольше силы во дворец стянуть. Примерно известно и то, какой разговор предстоит, хотя, как он пойдёт — этого заранее наверняка не предугадать. Встревожились мужи лучшие, углядев в деяниях юного царя угрозу своим привилегиям, но в точности планы их выведать не удалось.

Вышел в тронный зал. Бояре встали с лавок и поклонились. Пока всё по чину идёт. Ну вот, он и на стольце. Рядом, обряженные рындами, лучшие рукопашные бойцы.

— Слушаю вас, бояре.

Сразу, словно это само собой разумеется, встал Тычков, значит большинство присутствующих уже обо всём между собой уговорилось и следует ожидать от собравшихся заметного единодушия, коли сразу не бросились спорить, кому речь вести.

— Государь. Не по обычаю ты деешь, невместно. С чернью знаешься, а нас, слуг своих, позабыл совсем.

И замолчал, ожидая оправданий. Гриша безмолвствовал и ничего лицом не выражал.

— Боярин Волков грамоту сдал о пожаловании ему в кормление земель на Бутурлине, поскольку разорены они супостатом. А ты его ничем не поддержал. Не ценишь ты слуг своих, — Тычков продолжает "подогревать" соратников, а Гриша лихорадочно вспоминает, кто таков этот Волков. Явно ведь не из именитых.

— А когда помер Егор Климович, то сыну его ты грамоту на кормление выдавать не стал, только жалование офицерское и оставил. А как сложит он буйну голову в битве с ворогом твоим, куда денутся жена его, да дети малые!

А ещё бояре с Ендрика баяли, будто поуходили от них крестьяне на казённые земли, а без пахаря рожь не вырастает сама. Но беглых тех ты под руку хозяевам не вернул, и куда, скажи на милость было им податься?

Оттого и неспокойны бояре, что чуют — лишишь ты нас кормления. Потому, государь, просим наделы, что выданы уже в пользование, навсегда за нами закрепить, и за детьми нашими, а крестьянам съезжать с них запретить. Иначе служить тебе не сможем. Не князья ведь мы, не володеем тем, чем пользуемся.

Да и то, батюшка твой князя Засецкого острова родового лишил, когда прогневался на него за слово неосторожное, так что и князья волнуются, как бы и их ты достояния не лишил.

Тычков, вроде как на жизнь жалуется, но ропот в рядах прокатывается, и шевелятся посохи. Гриша же напряжённо вспоминает, кто же этот Волков. Что-то докладывал ему Филимон, а он, растяпа, запамятовал.

— А где ныне тот Волков? Кто говорил с ним?

— Не ведаю, государь, — Тычков это высказал так, будто это царь того боярина упрятал куда-то. И зал снова зароптал.

— Велю его сыскать и доставить сюда. То ж и про детей Егора Климовича велю. Про князя же Засецкого — то батюшки моего и самого князя дела, до вас, бояре не касаемые. А жаловать я за службу буду, как и предки мои. На том крепко стою.

— Тогда, Григорий Иванович, приговоривает дума наша тебя от царства отлучить, потому что обижаешь ты людей, что служат креплению отечества нашего. Отчего неминуемо случится повсюду разорение, мор и глад великие настанут и перестанет быть Рысская земля.

Тут встал Кикин и, не говоря ни слова, подошел к государю. За ним последовал Шкиль и трое ещё, которых Гриц пока не запомнил. Встали они обочь трона в ряд с "рындами". Это, получается, оппозиция боярскому сговору. Ещё двое выскочили за дверь — испугались, или помчались вызывать с площади гайдуков, неважно. Важно, что мужи телесной мощью не обиженные и начинавшие жизнь в служении воинском, выставив посохи, словно копья, бросились на царя.

Держава, запущенная Гришиной рукой опрокинула одного, а ударом скипетра удалось отвести сразу два окованных железом окончания, но панцирь затрещал от ударов и юношу вместе с троном опрокинуло назад. Рядом звучали удары, звенела сталь, гремели выстрелы. Гвардейцы вбегали из совещательной залы и в упор разряжали пищали в нападающих. Открылось, что под богатыми шубами гостей сокрыты у кого кольчуга, а у кого и кираса.

Подняться государь не смог. Достал пистолеты, но и пальнуть оказалось некуда — спины сторонников заслонили противников а несколько Кикинского полка воспитанников нарочно закрывали монарха со всех сторон. Где то неподалеку гремело настоящее сражение с залповой стрельбой, с воплями и устрашающим рёвом, а тут разрезалась одежда, ремни панциря и, почему-то вспарывался сапог. К голове прикладывали холодное, и уходило сознание. "Ох и врезали мне" — была последняя мысль.