— Да, — сказал Петр Иванович, — мой отец служил в Преображенском полку и сразу встал на сторону императрицы.

Госпожа Черногорская молча смотрела некоторое время на графа. Наконец она проговорила:

— Я слышала, ваше семейство было очень дружно с княгиней Дашковой?

— О да, — ответил граф, — мы до сих пор в сношеньях. Вернувшись из-за границы, я навестил княгиню Екатерину Романовну. Она в полезных трудах. Как вы знаете, под ее рукой Российская Академия. Женщина во главе Академии, согласитесь, это необычно.

— Мне попадались вирши Хераскова, — сказала госпожа Черногорская:

— У вас отменная память, — сказал Петр Иванович.

— Что же развело княгиню с императрицей? — спросила госпожа Черногорская.

— О, это долгий разговор, — ответил граф.

— Нет ли в числе причин того, что ее родная сестра была наперсницей государя Петра Федоровича?

Петр Иванович смутился.

— Я не силен в разборе светских интриг, сударыня.

— Боюсь, что здесь больше, чем интрига, — сказала госпожа Черногорская. — Перед самой смертью в последнем письме к жене низложенный император умоляет отпустить его в Киль вместе с сестрой Дашковой Елизаветой.

— И любимой скрипкой, — добавил отец Евгений.

— Да, скрипка — это все, что он просил из имущества, — сказала госпожа Черногорская.

— Вы любопытствуете до судьбы Петра Третьего? — спросил Осоргин.

— Я любознательна, — ответила госпожа Черногорская. — Я много слышала. Я знаю, например, что пока Елизавета не вышла замуж, ей было запрещено показываться при дворе. Сам отец, канцлер Воронцов, относился к ней с небрежением, прочие сторонились, и только граф Осоргин осмелился приютить несчастную изгнанницу.

— Это верно, — ответил Петр Иванович. — Отец мой добр, он не мог видеть страданий несчастной женщины, тем более что ее сестра, княгиня Дашкова, просила за Елизавету.

— Где ж она укрывалась, пока не была прощена?

— Сначала в нашем смоленском, а потом в подмосковном имении.

— А вам доводилось видеть Елизавету Романовну?

— Я видывал ее мальчиком в подмосковном, а потом уж кадетом корпуса в Петербурге, когда она вышла за Полянского.

— А часто ли бывали в смоленском именье? — спросила госпожа Черногорская. — Пусть не удивляет вас настойчивость вопросов, я ведь призналась, что весьма любопытна, к тому же тут есть один интерес.

— Наезжал временами, — ответил граф. — Чудесные места, дикий лес, ягоды и сны о страшных разбойниках.

— Помните Кукушкин дом? — внезапно спросила госпожа Черногорская.

— Кукушкин дом? — Петр Иванович задумался. — Но это ведь наше лесное владенье. Отчего вы спрашиваете?

— Проезжала когда-то мимо, — задумчиво ответила госпожа Черногорская.

— Про Кукушкин дом вам Митя расскажет, — сказал Петр Иванович, — он там провел свои детские годы.

Госпожа Черногорская обернулась ко мне и внимательно посмотрела. Какие все же черные у нее глаза, какой пристальный взгляд!

— С кем же ты жил там? — спросила она.

— С матушкой, — отвечал я. — Жил и отец, да погиб на турецкой, когда я был малолеткой. Матушка после него пожила да и померла тоже.

— Как звали ее? — спросила госпожа Черногорская.

— Марья Васильевна Почивалова, — отвечал я.

Взор госпожи Черногорской внезапно увлажнился, она коснулась рукой моего плеча.

— Верно, с этим краем вас связывают воспоминанья, — произнес Петр Иванович.

— Я родилась в тех краях, — сказала госпожа Черногорская.

Тут уместно мне будет снова прервать рассказ и поведать историю, которую я слышал от матушки. Хоть я и был тогда малолеткой, но история так поразила воображение, что я запомнил ее навсегда.