Эй, шуравли, там сзади я вижу куколку, из кустов вылезает, шлюшка-марушка! Есть за щё помарать!

Коротышка стоял перед сладко похрапывающими друзьями и выразительно покашливал:

— Кхе-кхе… Эй, мужики, полдень скоро, а вы все дрыхнете!

Когда ни один ни другой не шелохнулись, малыш начал по очереди трясти обоих, но тут же брезгливо сморщил нос.

— Фу, тысяща щертей! Такого жуткого перегара я за всю жизнь не нюхал!

Наконец Витус с трудом продрал глаза — чтобы немедленно закрыть их снова. Магистр тоже зашевелился, приподнял всклокоченную голову, заморгал и со стоном повалился навзничь.

Энано опять принялся тормошить друзей.

— Эй вы, бухарики, вставайте! Давайте-давайте, в щем дело?

Маленький ученый откликнулся осипшим голосом:

— Припозднились вчера вечером.

— Уи-уи, си-си. Ну и щё?

Витус осторожно выпрямился в постели.

— У нас был веский повод для праздника. Прямо из университета мы отправились по городским трактирам. По-моему, ни одного не пропустили: ни одной остерии, ни одной харчевни, ни одной таверны. Пожалуй, с вином, пивом и виноградной водкой, которые мы позволили себе вместе с нашим добрым профессором, вышел перебор.

— Щё-щё? — Коротышка не понял ни слова. После его настырных расспросов парочка мучимых похмельем все же снизошла и объяснила причину гулянки, чтобы отвязаться от малыша. Так Энано узнал об ошеломляющем открытии первопричины возникновения чумы, и, пока он внимательно слушал подробности, из его рыбьего ротика то и дело вырывались ахи и охи. Как человек, искушенный в обращении с соками и лекарствами, он сразу же оценил всю важность сделанных выводов и наконец, не удержавшись, высказал свое мнение:

— Как все просто оказалось! Знащит, вот кто виноват в щертовой болезни: козявка нищтожная! Прыг-скок с грызуна на простофилю, а с простофили на простофилю — всех кусает и весь мир в гроб вколачивает! Си-си, надо просто это знать, и тогда все легко. Щё ж вы мне не шепнули? И я бы с вами прошвырнулся.

Магистр провел пятерней по всклокоченным волосам и взгромоздил на нос бериллы.

— Говорят же тебе, Коротышка, священные своды университета мы непосредственно обменяли на… менее священные в Старом городе. О, моя бедная голова! К тому же, ты, как всегда, торчал у своих колесных мастеров. Что ты там потерял, останется для меня вечной загадкой.

Препирательство друзей прервал Витус. Он на несколько мгновений опустил голову в таз с водой и, шумно отфыркиваясь, воскликнул:

— Эх, хорошо! Советую тебе проделать то же самое, Магистр.

Но Энано возмущенно гнул свою линию:

— Я вкалывал у Романо и Массимо, вот и все дела!

Витус пропустил его замечание мимо ушей и вновь обратился к ученому:

— Если не ошибаюсь, когда мы еще не так сильно нагрузились, профессор сказал, что мне следует непременно обнародовать наши выводы. Мне надо записать их, пункт за пунктом, а он позаботится о том, чтобы они были напечатаны. Я ничего не путаю?

— Нет, не путаешь, хотя у меня тоже сплошной туман в голове. Еще ты добавил, что сделаешь это с большим удовольствием, потому что именно ради этих научных выводов и была предпринята наша поездка. О, моя бедная голова!

Витус облачился и принялся застегивать все двадцать шесть пуговиц на жилете, что заняло порядочно времени, не в последнюю очередь еще и потому, что силы не полностью вернулись к нему. Наконец он справился и объявил:

— Думаю, я буду в состоянии начать эту работу не раньше завтрашнего дня, хотя бы из уважения к тебе.

— Почему это ко мне?

— Потому что, само собой разумеется, ты будешь помогать мне.

— О, моя бедная голова!

— Ты это уже третий раз сообщаешь. Так ты поможешь мне?

— Разумеется, сорняк.

Витус сидел в кабинете, который он с разрешения университетского совета сделал своей рабочей комнатой. Осторожно окунув перо в чернильницу, он дописал последние фразы своего трактата о причинах возникновения чумы, скромно названного им «De causis pestis».

Если наука и продолжает теряться в догадках, какое терапевтическое средство оптимально для лечения чумы — как уже отмечено выше, это, скорее всего, будет набор мер, нежели одно-единственное лекарство. Что же касается виновника всего зла, с полным основанием можно утверждать, что им является чумная блоха, названная мною Pulex pestis.

Витус из Камподиоса.

Этим выводом мы обязаны уже упомянутому мною Франческо Петрарке, тайное послание которого послужило решающим аргументом.

Избежание укусов Pulex pestis наряду со стремлением повсеместно уничтожить коварное насекомое будет отныне лучшим залогом окончательной победы над черной смертью.

Сей труд завершил в Падуе октября 27-го дня anno Domini 1579

— Вы и в самом деле хотите покинуть нас, синьоры? Зима у порога, скоро ноябрь — самое время засесть в тепле и не высовывать носа! А вы хотите пуститься в дальнее странствие назад, в Англию? — Крючок, стоя в университетском дворе, являл собой олицетворение упрека. — Почему бы вам просто не остаться здесь? Когда на улице холодно и добрый хозяин собаку не выгонит, надобно сидеть в тепле, читать хорошую книгу и пробовать молодое вино.

Магистр застонал:

— О профессор, хотя со дня наших совместных возлияний по поводу открытия чумной блохи минули уже две недели, все же лучше не произносите в моем присутствии слово «вино».

Несмотря на грусть расставания, Джироламо не мог удержаться от смеха:

— Да, это была ночь, которую я тоже не скоро забуду… как и следующее утро. Одному Всевышнему известно, сколь скверно мне было. Но тем не менее, у нас был прекрасный повод для праздника. И, собственно говоря, имеется и сегодня, когда трактат «De causis pestis» благополучно завершен. Не правда ли, кирургик?

Витус отмахнулся, но Крючок положил ему ладонь на плечо.

— Когда каждый пункт, каждое наблюдение, каждый вывод изложены черным по белому хорошим, понятным языком, служащим основой логической конструкции, на которой зиждятся наши заключения! Страшная эпидемия перестала отныне быть такой страшной. Я позабочусь о том, чтобы трактат был напечатан уже в ближайшие дни. Каждый должен узнать, что опасность исходит всего лишь от смешной блохи! Чума издохнет, а я, с вашего позволения, как можно быстрее организую встречу лучших умов этой страны. Единственной темой, которую мы будем обсуждать, станет «чумная блоха».

— Непременно сделайте это, профессор. Но нас к тому времени здесь уже не будет, — с легкой грустью произнес Витус. — Мы с друзьями твердо решили отправиться через Ломбардию в Лигурию. Будем стараться при каждой оказии проделать часть пути на экипаже или в повозке. В Генуе попробуем сесть на корабль, который, обогнув Пиренейский полуостров, повезет нас домой. Моя миссия выполнена, и меня безумно тянет в Англию. Зимы там длиннее здешних, и в Гринвейлском замке наверняка заждались меня.

— Именно так, — подтвердил Магистр. — Признаюсь, мои ноги в желтых дорожных туфлях так и просятся в путь, пусть даже эти туфли предназначены для более теплых краев.

— Ну что ж, — развел руками Джироламо, — если вы, синьоры, вопреки здравому смыслу, хотите ехать, мне не остается ничего иного, кроме как пожелать вам от всей души счастливого пути и удачи. — Забыв о своем профессорском достоинстве, он обнял Витуса и расцеловал его в обе щеки. — Amico mio, я напишу вам в Англию и, конечно, пришлю пару экземпляров вашего трактата! — Потом он прижал к груди Магистра и тоже поцеловал его. — Берегите себя, друзья!

— Обязательно. — Витус с Магистром вышли на площадь перед университетом и вздохнули полной грудью. — С каждым расставанием умирает кусочек нашего сердца, — заметил ученый. — Я сохраню самые добрые воспоминания о Падуе.

Было утро, солнце мягко светило с лазурного небосвода, и друзья решили напоследок полюбоваться городом и его достопримечательностями, на что прежде не хватало времени. Они посетили базилику святого Антония, прогулялись по Прато делла Валле, обозрели конную статую Гаттамелаты и осмотрели капеллу Деляи Скровеньи с изумительными фресками Джотто. Подкрепившись прямо на улице у харчевни, они зашагали в сторону своего пристанища. На подходе к студенческому жилищу им навстречу попался долговязый парень с лунообразным лицом, выпяченными рыбьими губками и огненно-рыжей шевелюрой.

— Смотри-ка, — удивился Магистр, — если бы парень не был таким длинным, я бы сказал, что это наш Энано. Но это никак не может быть он, если только он не подрос в одночасье на четыре фута.

— Эй, шуравли, это ведь я! — неожиданно завопил парень писклявым голоском Коротышки.

Ошарашенные друзья присмотрелись повнимательнее и убедились, что это и в самом деле Энано. Малыш был на ходулях, чем и объяснялась его угловатая, нескладная походка.

— Это правда я! — опять запищал он. — У меня внизу деревяшки, а сверху специальный балахон!

Его привычное голубое одеяние и в самом деле был удлинено и доставало почти до земли.

Магистр прищурился:

— Зачем тебе, ради всего святого, эти ходули?

— Как это зачем? Путешествовать! Имею я право на человека походить?

— Слезай, умоляю! На них ты вряд ли дойдешь до Генуи. Где ты вообще взял ходули?

— Сам смастерил! У Романо и Массимо. Это, между прочим, ясень, самый лучший ясень! — Энано задрал свой балахон, чтобы показать ходули. На каждой оказалось по три подставки на разной высоте, и выполнены они были, несомненно, мастерски. По специфическому отливу можно было заключить, что дерево выварено в оливковом масле.

Карлик, превратившийся в великана, опустил полы своего одеяния и несколько раз проскакал вокруг друзей, снисходительно поглядывая на них свысока. Магистр, все еще не веря своим глазам, медленно проговорил:

— Так, значит, все то время, что мы с Витусом двигали вперед науку в университете, ты мастерил себе ходули. Наверняка мы повстречаем на своем пути каких-нибудь циркачей и акробатов, которым ты сможешь подарить их.

— Но-но, нет-нет, найн-найн!

— Нет? Но ты же не думаешь всерьез, что сможешь пройти на них больше трехсот футов? — Витус тоже подключился к разговору и попытался переубедить Коротышку, но и его слова наткнулись на глухую стену. Энано был тверд, как скала, и преисполнен решимости передвигаться на своих новых деревянных ногах.

Так они и двинулись в путь, и самым маленьким на этот раз оказался Магистр.

К вечеру Витус и Магистр были вынуждены признать, что они недооценили Коротышку. Стиснув зубы, Энано вышагивал милю за милей на своих ходулях, умудряясь время от времени даже отпустить очередную забористую шутку. Чем дольше они были в пути, тем яснее им становилось, что малыш не столько преодолевал физическую немощь и тренировал свое тело, сколько наслаждался возможностью смотреть на мир под новым углом зрения — не с позиции большой собаки, а с позиции человека.

Незадолго до наступления темноты они набрели на заброшенный крестьянский дом, который при более близком знакомстве оказался все же обитаемым. Войдя в него, они обнаружили там одинокую старуху по имени Амалия. Придя в себя от шока, испытанного от вторжения непрошеных гостей, пожилая женщина оказалась радушной хозяйкой и собрала нехитрый ужин. На вкус неизбалованных друзей трапеза оказалась роскошной: это были восхитительно благоухающие трюфели, крупные и крепкие, которые Амалия ловко порезала старым ножом на тонкие ломтики и бросила на сковородку с оливковым маслом.

Магистр почувствовал себя в своей стихии.

— Carnis silvae, — произнес он с видимым наслаждением, — лесное мясо! Вы, матушка, словно предчувствовали, что способно вернуть к жизни такого усталого путника, как я. — Потянувшись к своему дорожному мешку, он открыл его и извлек козий бурдюк с красным вином. — Венецианская амброзия! — мечтательно объявил он, сунув бурдюк под нос Витусу. — Я его вчера тайком купил, после того как профессор расплатился за наши услуги. Не знал, одобришь ли ты такую покупку.

— Точно бы не одобрил, сорняк ты неисправимый, — укоризненно покачал головой Витус. — Ту небольшую сумму, которой мы располагаем, нам нужно приберечь для оплаты морского путешествия.

— Правильно, правильно. Поэтому я и не спросил тебя. — Ловким жестом Магистр наполнил два деревянных стаканчика, которые нашлись в хозяйстве Амалии, с сожалением покосился на уже полупустой бурдюк и воскликнул: — Salute, cheers и assusso! Такими молодыми мы никогда больше не встретимся!

Амалия захихикала, показав единственный зуб в верхней челюсти. С видом благовоспитанной молоденькой девицы она маленькими глоточками отпивала вино. Потом поднялась, чтобы приготовить еще одну порцию жареных трюфелей, а управившись, опять вытряхнула их в большую глиняную миску, из которой они все вместе ели.

Коротышка, вновь принявший нормальные размеры, не отставал от других.

— Хороши грибощки! — радостно причмокивал он. — Я в Аскунезии тоже рыжики лопал, но эти намного вкуснее, намного!

Поблагодарив за добрые слова, Амалия поинтересовалась, что это за страна такая, которую он называет Аскунезией. Энано с готовностью ответил ей, и между ними завязалась оживленная беседа. Карлик все больше оттаивал душой, и скоро Витус с Магистром узнали о нем такие подробности, о которых раньше никогда и не слыхивали. Он был старшим ребенком в семье угольщика. Всего их было пятнадцать братьев и сестер, и все, кроме него, были нормального роста. Когда появился на свет младший, Энано было уже семнадцать, и в пять лет карапуз обогнал по росту старшего брата. На первых порах это не смущало Коротышку, ведь то же самое происходило и со всеми другими детьми в семье. Но этот мальчишка чуть ли не с первых дней демонстрировал всю жестокость, на которую способны дети. Он подговаривал братьев и сестер дразнить Энано, снова и снова, каждый день, и постепенно все втянулись в злую игру. Коротышка был не в силах обороняться ни кулаками, ни словами и оказался беззащитным перед лицом подлости. Родители, в поте лица зарабатывавшие на жизнь, не могли, а может быть, и не хотели встать на его защиту. Так он и жил изгоем в собственной семье.

Единственными проблесками в его жизни были редкие моменты, когда отец хвалил его: за то, что он плотно сложил сухие дрова для костра, за то, что добросовестно соорудил шахту для огня и очень аккуратно укрыл сложенные дрова. Энано в совершенстве освоил ремесло угольщика и каждый раз выдавал большие порции древесного угля отменного качества. Тайнами огня он владел как никто другой.

Однако отец был единственным, кто время от времени хвалил его, и эти редкие добрые слова не могли перевесить потоки издевательств, ежедневно обрушивавшихся на его голову. Поэтому однажды он просто ушел из дома и подался в ближайший город в надежде, что там его встретят приветливее, но, увы, этого не случилось. Его травили, высмеивали и поносили точно так же, как дома, и даже хуже, некоторые злобные мальчишки доходили до рукоприкладства. Толкали, сбивали с ног и колотили, а потом надрывали животики, наблюдая, как он беспомощно барахтается на земле и поскуливает от боли и унижения.

Тогда он нашел сообщника и позаботился о том, чтобы на следующую ночь родительский дом сгорел дотла. Ни у кого не возникло и отдаленной мысли, что это мог быть поджог. И никто не замечал, что несчастья постигали именно тех, кто накануне особенно безжалостно обошелся с Энано.

Его нигде не брали на работу, и кусок хлеба он теперь добывал мелкими кражами. Потом ему пришла в голову мысль, что гораздо легче заработать деньги, сбывая разные снадобья людям, охотно принимающим на веру всякий вздор, а таких находилось немало. Любой глупец был готов купить чудодейственное средство, сулившее нескончаемое богатство. Наивные и, как ни странно, далеко не бедные люди с радостью выпивали так называемое «лекарство» и в самом деле начинали верить, что смогут отныне мочиться золотым песком.

Потом карлик приобрел познания в алхимии, начал экспериментировать с ядами и кислотами, нередко становившимися орудием его мести. Чем он только не торговал, в том числе «согревающими шарами», якобы помогающими при болях в животе; в действительности они были изготовлены из гипса, а сверху обтянуты влажной куриной кожей. Когда легковерный чудак проглатывал шар, он поначалу и вправду чувствовал тепло в желудке, которое потом сменялось свинцовой тяжестью. К горлу подкатывали дурнота и удушье, и тот, кому удавалось избавиться от шара естественным путем, мог считать себя счастливцем. Но Энано к тому времени уже и след простывал, он уже был на пути в следующее селение.

Так он продвигался все дальше на юг и наконец после долгого изнурительного пешего перехода оказался в испанских землях. Бродя дорогами Кастилии, он познакомился с юным путешественником и быстро смекнул, каким бесхитростным и простодушным был бывший монастырский школяр. Зашитые в подкладке его накидки деньги оказались роковыми. Опоив юношу ядом до бесчувствия, Энано украл деньги, а потом для верности донес на него инквизиции…

— Уи-уи, это было скверно с моей стороны, — фальцетом пропел Коротышка — очень скверно. Но мы ведь квиты, правда, Витус?

— Правда. Ты нам с Магистром не раз потом жизнь спасал.

— Что я торжественно и подтверждаю. — Ученый усиленно жал на бурдюк, чтобы выдавить еще хоть пару капель, но источник иссяк. — Жаль, жаль… In vino veritas — не зря говорится, что истина в вине. А еще истина то, что в молодые годы ты, дорогой Коротышка, был Homo agrestis, то есть человеком диким. Но с тех пор прошло много времени, и ты из Савла превратился в Павла.

— Си-си, шуравль!

Так ничего и не выдавив из бурдюка, Магистр удовлетворился тем, что подобрал из миски остатки грибов.

— Скажите, любезная Амалия, и где вы только раздобыли эти изысканные трюфели? Признаюсь, я обожаю лакомиться этим деликатесом.

Старуха захихикала и прошамкала в ответ:

— Я их выкапываю, господин Магистр, из земли выкапываю. Надо только знать, где рыть.

— Я так и предполагал.

— Отправляюсь по грибы вместе со своей свиньей. Она как почует трюфели, так сразу захрюкает и землю в этом месте роет.

— А, понимаю. Нюх у нее, значит, на трюфели. И где же эти места?

Амалия опять захихикала:

— Ишь чего узнать захотели! Не-ет, этого я вам не скажу. Под дубами, ивами и тополями копаю.

— Ну хоть что-то. А скажите, любезная Амалия, не будете ли вы возражать, если мы с друзьями переночуем у вас в сарае? Ночи-то теперь уже холодные.

— Уи-уи, за пазухой у матушки-природы всегда свежо, — подхватил Коротышка.

Старуха, разумеется, не возражала, тем более что Магистр и Коротышка не скупились на лесть.

Вскоре вся троица, поблагодарив за вкусный ужин, пожелала хозяйке спокойной ночи:

— Мы отправляемся в объятия Морфея!

— Приятных сновидений, синьора Амалия!

— Уй, спи спокойно, мамаша!

На следующий день, получив от старухи плотный завтрак, друзья отправились дальше. Растроганный Витус щедро отблагодарил ее за гостеприимство, оставив подобающую сумму. Выйдя из хижины, он, к своему немалому удивлению, увидел, что Энано уже взгромоздился на ходули.

— Коротышка, неужели ты опять намереваешься истязать себя этими штуками?

— Си-си. Да не истязаю я себя, уже привык, они сами собой скачут. — Сказав это, Коротышка, опять превратившийся в великана, с неожиданной прытью заковылял вперед, так что Витусу и Магистру пришлось поспешить, чтобы не отставать от него.

В таком хорошем темпе они и зашагали. День был чудесный. Свежий ветерок, обвевавший путников, не давал им взмокнуть от быстрой ходьбы. Их путь пролегал теперь вдоль лугов и пастбищ, чередовавшихся с полями, на которых уже были почти убраны пшеница, ячмень и репа. Порой им попадались крестьянки, гнавшие перед собой овец или коров; иногда дорога ныряла в рощицы, преимущественно состоявшие из ив и дубов, и пару раз Магистр попробовал свое счастье, попытавшись наугад поискать в земле трюфели. Как и следовало ожидать, ничего не нашел, и путешествие продолжилось.

Уже вечерело, когда они пересекли реку Адидже, познакомившись при этом с несколькими монахами-бенедиктинцами. Их целью также была Генуя, откуда они морем собирались отправиться в портовый город Барселону, а оттуда пешком дорогой апостола Иакова до галисийского города Сантьяго-де-Компостела — места паломничества католиков всего мира.

— Ах, Галисия, моя славная родина, — вздохнул Магистр, — когда же я увижу тебя снова?

Через несколько дней, распростившись с монахами, передвигавшимися, на взгляд друзей, чересчур медленно, трое путешественников переправились через По, по берегам которой густо росли тополя. Очутившись в Ломбардии, Магистр вдруг театрально воздел руки к небу и от всей души воскликнул:

— Наконец-то я дома! Пусть даже все здесь мне кажется чужим!

— Эй, шуравль, как это? Ты ведь говорил, что твоя родина Галисия?

Витус тоже вопросительно посмотрел на друга, и Магистр снизошел до объяснения:

— Разве вы не знаете? Anno 1535 Ломбардия стала феодом испанского королевства и продолжает им оставаться поныне! Может, на доброй испанской земле мне больше повезет?

Он устремился к группе высоких тополей и начал беспорядочно копать под одним из них, не слишком ловко орудуя палкой, которой ему пришлось довольствоваться за неимением лопаты. Естественно, и эта попытка оказалась неудачной, что заставило маленького ученого сплюнуть в сердцах:

— Эх, как жаль, что я не свинья! — Под хохот товарищей Магистр отшвырнул палку и присоединился к ним.

Прошел приблизительно час, как вдруг шагавший впереди Коротышка прокаркал:

— Елки-палки! Щё видят мои гляделки?

Магистр задрал голову вверх:

— Откуда же мне знать? Надеюсь, ты сейчас поведаешь нам об этом, мой маленький великан. Теперь у тебя самый хороший обзор и… Бог ты мой! Вот это сюрприз!

У Витуса тоже глаза полезли на лоб. Из-за поворота на дорогу выползла колонна оборванных мужчин. С понурым видом они шагали по двое в ряд и размахивали знаменами с изображением крестов, рыб и голубей. В такт своей тяжелой поступи они пели песню. Это были флагелланты, число их доходило до двух сотен, и, судя по всему, у них был тот же самый предводитель — Арнульф фон Хоэ.

Цугмейстер также заметил их. Он дал своим людям знак остановиться и с горделивым достоинством направился к друзьям. Подойдя поближе, он остановился, недоуменно воззрившись на Коротышку, превратившегося в великана. Арнульф уже собрался что-то произнести, но Энано опередил его и фальцетом выкрикнул:

— Как дела, щерный гриф? Кого еще замущил?

Арнульф предпочел не обращать внимания на крикливого горбуна и зябко сунул руки в рукава своей рясы.

— Приветствую вас, господа. Насколько я вижу, нашего собрата Массимо нет среди вас. Где он?

— Его здесь нет, — односложно ответил Витус.

— Это я и так вижу, кирургик. Не думайте, что вам опять удастся обдурить меня, как в тот раз у постоялого двора. Массимо поклялся мне в верности, и если я его повстречаю, то взыщу с него. Не я — сам Господь взыщет! Так и передайте ему, когда увидитесь с ним.

— Это маловероятно. Буду вам признателен, если вы не станете нас задерживать.

Арнульф выпростал руки из рукавов и затряс указательным пальцем правой руки. Он был не в силах сдерживать свою ярость:

— Хватит задирать нос! Думаете, вы из другого теста, а? Вот увидите, и ваш час пробьет, когда вы, извиваясь и скуля, приползете к кресту, ища защиты от черной смерти!!!

Витус молчал, надеясь, что цугмейстер выпустит пар и успокоится, однако напрасно. Тот продолжал изрыгать проклятия:

— Да-да, вы не ослышались! Чума, эта страшная змея, опять подняла голову. Она ищет свои жертвы и находит их. Уже тысяча человек погибли! Десять тысяч! Повсюду служатся молебны! Вся Ломбардия заражена, как мне привиделось еще несколько месяцев тому назад!

Витус сдвинул брови:

— Ваши слова кажутся мне взятыми с потолка. Если бы где-то в самом деле вспыхнула чума, мы бы наверняка услышали об этом. А теперь пропус…

При этих словах Арнульф покраснел как рак, задрожал от злости и сжал кулаки:

— Вы осмеливаетесь усомниться в моих словах?! Да как вы смеете?! Высокомерие, похоть и безбожие вижу я в ваших глазах, но будьте уверены: мы будем бичевать себя и за вас, хотя вы того не заслуживаете, но Господь не забывает своих грешников, и Арнульф фон Хоэ тоже не забудет!

Витус отступил на шаг и увлек за собой друзей. Конечно, Арнульфу, позволившему себе такую выходку, следовало дать отпор, но молодой человек слишком хорошо знал, что это ни к чему не приведет. К тому же было непонятно, сохранят ли кроткие флагелланты свою кротость, если он даст пощечину их учителю.

— Пропустите нас, — спокойно возразил он. — Не следует забываться только потому, что я не верю вашим словам.

— Я не забываюсь! Я прав! Я предсказал чуму в Венеции еще в семьдесят шестом году. Это была самая страшная из всех эпидемий, которые когда-либо обрушивались на город. Более пятидесяти тысяч человек умерли, и, если бы не я с моими верными флагеллантами, их было бы вдвое больше! Я прав! И большой пожар, вспыхнувший в прошлом году в парадных залах Дворца дожей, я тоже предсказал. Настенные фрески, галереи, картины Тициана, Карпаччо и Беллини — все погибло в огне. Я прав! Разве Дева Мария не являлась мне во плоти, как в семьдесят шестом году монаху-капуцину Иакову из Нурсии?! Разве Она не обнаружила Свое присутствие перед моими братьями-флагеллантами как светозарная небесная царица? Я прав! И всегда буду прав! Так же как буду вместе с братьями всегда карать себя за неверующих и отщепенцев во имя их спасения Господом нашим всемогущим, милостивым, милосердным. Даже за евреев, убивающих христианских младенцев, чтобы колдовать на их крови и спасать себя от чумы, даже за них буду бичевать. Я прав, я…

— У меня больше нет времени, — перебил его Витус. Легонько оттолкнув в сторону брызгавшего слюной Арнульфа, он расчистил себе дорогу. — Вперед, друзья, нам пора идти.

— Адьё, чао, плешь не забывай щистить! — прокаркал Коротышка и поспешил вновь возглавить свой маленький отряд.

По дороге в Пьяченцу, старинный город, основанный римлянами, который вместе с Пармой образовывал самостоятельное государство, они встречали много людей, но никто не слышал и не видел признаков распространяющейся чумы. Похоже, ничто не подтверждало зловещее предсказание Арнульфа фон Хоэ.

Друзья шагали все дальше и дальше. Дни постепенно становились короче, по утрам туман укутывал ландшафт пушистой ватой, и лишь к полудню солнце пробивало марево, чтобы потом целиком растворить его.

В один из таких дней, собираясь до наступления темноты попасть на ночлег в одну из тихих деревенек, друзья встретили этого удивительно живописного человека. Это был видный мужчина с окладистой бородой, глаза которого буквально светились жизнелюбием. У него было красное лицо поклонника Бахуса, а фигурой он напоминал бочку. Ярко-зеленый берет незнакомца был лихо заломлен, за спиной болтался мушкет, из-за пояса торчали два кинжала, а на шее висела цепочка с амулетом из волчьих зубов вместе с образком, который при ближайшем рассмотрении оказался рожком.

Мужчине было на вид лет сорок, руки его походили на балки, а ноги — на колонны, с плеч складками ниспадала землистого цвета накидка, напоминавшая мантию Джанкарло Монтеллы.

Подобно купцу из Кьоджи, он, похоже, тоже зарабатывал на жизнь торговлей. Рядом стояла большая четырехколесная подвода, запряженная двумя жеребцами и доверху набитая самой разнообразной домашней утварью. Чего тут только не было: горшки, сковородки и кувшины, а также тросы, цепи и дверные замки, всевозможный инструмент, кожаные кузнечные мехи и капканы на лис, мотыги, грабли, лопаты, бороны, вилы и железные плуги. Бочонки с салом, колесной мазью, с растительным маслом, а кроме того, с вином и виноградной водкой. Несомненно, это было далеко не все, но большинство товаров было накрыто холстиной и спрятано от любопытных глаз. Венчала все это изобилие деревянная клетка с воркующим белым голубем.

Торговец распахнул руки и с сияющим видом посмотрел на обступивших его крестьян.

— Сегодня благословенный день, люди! Радуйтесь! Прибыл Фабио, известный торговец! — Он сорвал с шеи рожок и, надув щеки, изо всех сил дунул в него. Окрестности огласил пронзительный, оглушительный звук, наверняка слышный в трех ближайших деревнях.

— Приехал Фабио, странствующий по городам и весям, чтобы доставить вам хорошие товары! Закончилось время забот и тревог, потому что нет ни одной вещи, которой бы не было у Фабио! Fabio bellissimo! — Он опять поднес к губам свой рожок, и на этот раз все присутствующие заткнули уши.

— Ха-ха, хо-хо! Не закрывайте ваши уши, а навострите их! Откройте глаза, разиньте рты, распахните сердца для самых прекрасных вещей в этом мире, которые привез вам Фабио. Все-все, что вы видите здесь, можно купить, даже мою тещу, которую я спрятал под холстиной…

Фабио сделал паузу, чтобы дать людям возможность посмеяться над шуткой. Между тем из малочисленной группки зевак выросла большая толпа. Обступившие его люди вытягивали шеи, чтобы получше рассмотреть товары. Негоциант продолжал орать во всю глотку:

— Все продается, все, все, все, кроме моей голубки Буссоли! — Он показал на голубя, в этот момент склевавшего пару зернышек с пола клетки, а потом подошел к стоявшим в первом ряду и вручил им небольшие подарки. Девочку лет пяти он спросил, откуда она пришла:

— Di dove sei?

Оробевшая малышка молчала, и тогда Фабио засмеялся и предложил ей гребешок и щетку для волос:

— Un pettine? Una spazzola?

Девочка по-прежнему ничего не отвечала, и тогда он приколол к ее волосам яркий бантик, матери вручил кусок душистого мыла, старику подарил три кованых гвоздя, а молоденькому парнишке — вырезанную из дерева дудочку.

Все это он проделывал под нескончаемую болтовню с шутками-прибаутками. Девчушке сказал, что она теперь стала такой же красавицей, как ее мама, которая тут же покраснела; парня, подмигнув, заверил, что ничего на свете нет лучше хорошей дудочки, звуки которой способны вызывать восхищение синьор и синьорин, если ею правильно пользоваться. Не обращая внимания на раздающееся со всех сторон хихиканье, Фабио подошел к Энано и воскликнул:

— Кого я вижу? Карлика, превратившегося в великана? Или великана на деревянных ногах? Так или иначе, странное явление!

— Чего же странного, рогоносец? — донеслось сверху. — Сам ты странное явление — палку сзади носишь!

Фабио опешил, полез за спину, где у него висел мушкет, и вместе со всеми звонко засмеялся.

— Молодец, за словом в карман не лезешь, molto bene! Как тебя зовут?

— Энано Свирепый.

— Свирепый?

— Так называется великан на языке небоперов.

— Отлично, свирепый великан. Думаю, за это стоит пропустить стаканчик. Следи внимательно! — Фабио провел рукой в воздухе — и меж его пальцев неожиданно появились два маленьких стаканчика; еще один жест — и, к изумлению публики, из ладони купца полилось вино. Виноградный нектар попадал прямо в стаканчики, а как только они наполнились, источник иссяк, словно кто-то закрыл кран. Один из стаканов он протянул Энано: — Твое здоровье, amico mio!

Публика восторженно зааплодировала.

— Будь здоров, щеловек-абракадабра!

— Ха-ха-ха! Как ты меня назвал? Человек-абракадабра? Замечательно! — С ловкостью фокусника Фабио убрал пустые стаканчики и всерьез занялся продажей своего товара. Удача сопутствовала ему, и торговля шла бойко, ведь после маленького представления крестьяне были в прекрасном настроении и расположены делать покупки. Очень скоро каждый что-то приобрел, и, видя, что торговец не намерен продолжать свою развлекательную программу, довольные крестьяне разошлись.

Остались лишь великан Энано и его друзья.

— Много капусты нарубил, а? — спросил Коротышка, выпятив свои рыбьи губки.

Странствующий торговец, который как раз убрал полученные монеты в кожаный мешочек и спрятал его в сумку на поясе, отозвался:

— Именно так, великан на деревянных ногах. Впрочем, раньше бывало больше. Времена плохие настали, приходится довольствоваться и этим. Можно поинтересоваться, кто это с тобой путешествует?

— Мое имя Витус из Камподиоса, — представился Витус. — Я кирургик. А это магистр юриспруденции Рамиро Гарсия.

— Бог ты мой! Потрошитель кошельков и крючкотвор! Не в обиду будь сказано, господа, просто вы не слишком похожи на лекаря и юриста, каковыми их принято представлять. Да и денег у вас явно не густо. Во всяком случае, вы ничего не купили, это я заметил.

— Мы придерживаем деньги, потому что нам предстоит дальнее путешествие, — спокойно ответил Витус. — Нам нужно попасть в Пьяченцу, а оттуда вниз по течению Треббии до Генуи.

— И мне тоже нужно в Пьяченцу. Оттуда я уже другим путем вернусь домой, в Падую. Если есть желание, могу составить вам компанию. Во всяком случае, карлик-великан кажется мне веселым парнем, он скрасит мне дорогу.

— Грамерси, щеловек-абракадабра! — Энано польщенно поклонился.

Магистр прищурился.

— С моей стороны нет возражений. К тому же вы производите впечатление обороноспособного спутника. В чужих краях защита не помешает.

Такой дружной компанией они и вошли в маленькую деревеньку, где нашли приют на постоялом дворе. Хозяин, добродушный толстяк, понимающий толк в еде, щедро выставил на стол традиционную местную пищу: пармскую ветчину и сыр, вкусное блюдо из тыквы и свежеиспеченные лепешки. Разумеется, такая закуска требовала доброго вина, и Фабио охотно угостил новых друзей. Вскоре атмосфера стала столь непринужденной, что по всеобщему настоянию торговцу пришлось в который раз демонстрировать свои трюки. То он вытаскивал яйцо изо рта, то разрезал пополам платок, который в конце концов оказывался целым и невредимым, а то просил у кого-нибудь золотую монету, прятал ее, а потом делал вид, что забыл отдать. Когда владелец начинал нервничать и проявлять недовольство, Фабио предлагал ему залезть в собственный карман, и — о чудо! — монета была уже там. Но чаще всего ему приходилось повторять фокус с льющимся из руки вином. Настойчивее всех просил повторить трюк Магистр, которому во что бы то ни стало хотелось постичь секрет. В конце концов он откинулся назад, протер свои бериллы и простонал:

— Sic те servavit, Domine! Сплошная мистификация, игра воображения, обман зрения! И тем не менее, я слишком глуп, чтобы разгадать фокус.

Но поскольку в этом Магистр был не одинок, он быстро нашел утешение — на дне бокала.

Застолье продолжилось, ночь была уже в разгаре, когда новые товарищи, оказавшиеся вдали от родины и разгоряченные вином, решили отныне называть друг друга на «ты», чтобы сделать путешествие более приятным. Великан Энано, за столом опять превратившийся в карлика, подвел итог:

— Подфартило тебе, щеловек-абракадабра, щё ты с нами трюхаешь, лучших парней во всем мире не сыскать.

На следующее утро, это была пятница шестое ноября, друзья обнаружили торговца на улице, перед постоялым двором. Он сидел уже полностью одетый на лавке, держал на ладони свою голубку и скармливал ей зернышко за зернышком. Процедура, по всей видимости, была привычной: птица спокойно клевала, ни на что и ни на кого не отвлекаясь.

— Она так любит подсолнечные семечки! — умильно глядя на голубку, заметил Фабио. — Разве она не прекрасна, моя прелесть? Такая изящная, такая грациозная!

Друзья не могли не согласиться с ним. Буссола и в самом деле была великолепным экземпляром.

— Она совершенно необыкновенная! — Фабио продолжал совать семечки в клюв птицы. — Чтоб вы знали, каждый почтовый голубь, у которого есть хоть какие-то мозги, в состоянии найти дорогу домой. В случае с моей Буссолой — в Падую. Но моя ненаглядная красавица способна на большее: она вернется ко мне и найдет меня в любом месте, где бы я ни находился, даже здесь, и это совершенно необычно. Я не знаю ни одного голубя, который может проделать такое. Что-то должно быть в ее головке, что указывает ей путь туда и обратно. Что это такое, я не знаю, но я не зря назвал ее Буссолой, что, как вы знаете, означает «компас».

Фабио закончил кормежку и привязал к красной ножке своей любимицы небольшой листок бумаги, свернутый в трубочку.

— Весточка моей жене и детям, — пояснил он. — Пишу им, что со мной все в порядке. А завтра или послезавтра я узнаю, как обстоят дела в Падуе.

— Поразительно, просто поразительно! — покачал головой Магистр.

— Не правда ли? — Гордый владелец голубки нежно погладил ее по перышкам. — Насколько мне известно, до нынешних времен существовал всего лишь один голубь, столь же одаренный, как моя Буссола. Эта птица принадлежала святому Франциску Ассизскому. Хотя особой заслуги у его голубя нет, ведь, как известно, святой Франциск мог разговаривать со всеми животными.

Торговец взял свою любимицу огромными лапищами и хотел уже посадить на клетку, поскольку именно это означало для птицы стартовый сигнал, но Витус остановил его:

— Фабио, у меня возникла идея. Если Буссола возвращается в Падую, не могла ли она прихватить наше приветствие профессору Джироламо? Он преподает в университете и был бы, несомненно, рад получить от нас несколько слов. Как ты думаешь, это возможно?

— Certo, si, конечно, если больше ничего не надо! — Фазанье перо на берете торговца задорно раскачивалось. — Для моей красавицы это сущий пустяк. Она просто получит еще одно письмецо на вторую ножку, вот и все.

Витус незамедлительно написал записку профессору. Вскоре Буссола с нежным воркованием взмыла в воздух и растаяла в безоблачном небе.

— Будь осторожна, моя ненаглядная, моя красавица! Берегись злых соколов и ястребов! — крикнул ей вслед Фабио. На какой-то миг его лицо омрачила грусть расставания, но привычное жизнелюбие взяло верх, и он объявил: — Ну что ж, друзья, день только начинается, и дорога зовет нас.

— Уи-уи, щеловек-абракадабра, мои ходули тоже просятся в путь.

Фабио щелкнул языком, и кони тронулись, а сам торговец пошел рядом с подводой, чтобы ничто не мешало ему общаться с друзьями. К тому же на повозке все еще громоздилось множество товаров и лошадям без того приходилось нелегко. Оживленная беседа скрашивала дорогу, и через какое-то время, наблюдая за скачущим перед ними карликом, Фабио заметил:

— Шустрый парень, ваш маленький великан.

— Это точно, — в один голос подтвердили друзья.

Около полудня, когда солнце стояло в зените на бледно-голубом небосводе, они повстречали молодого человека, с серьезным видом сидевшего на обочине и отдыхавшего. В руке он держал кусок молодого пармезанского сыра, от которого откусывал с большим аппетитом. Рядом с ним в траве лежал небольшой темный футляр, очертаниями напоминавший фигуру женщины с хорошими формами.

— Бог в помощь и buon appetito! — крикнул ему Фабио. — Хороший аппетит в такую погоду, не правда ли?

Молодой человек вежливо кивнул в ответ, степенно дожевал кусок, проглотил его и лишь тогда ответил:

— Да, ничего нет лучше доброго куска пармезана.

— Совершенно согласен. Кстати: один сыр дерет глотку. У меня есть симпатичное красное винцо, которое превосходно подойдет к нему. Оно так дешево, что мне даже неудобно называть его цену.

— Спасибо, у меня есть вода. Этого вполне достаточно.

— Вода? О-хо-хо, сынок, неужели ты чураешься вина?

— Именно так. От излишнего алкоголя дрожат руки, а мне они нужны спокойные.

Они разговорились, и скоро выяснилось, что юноша — скрипичный мастер, изучавший ремесло в расположенной неподалеку Кремоне у Андреа и Антонио Амати, а сейчас направлявшийся в Пьяченцу, где собирался работать подмастерьем. Звали его Гвидо. По просьбе друзей парень охотно открыл темный футляр и вынул великолепную золотисто-коричневую скрипку. Он взял несколько тонов и тут же положил скрипку обратно в футляр, сославшись на то, что инструмент не должен долго находиться под палящими лучами солнца. Парень производил впечатление надежного человека, и друзья разрешили ему продолжить путь вместе с ними. Когда они двинулись в путь, великан Энано не удержался от замечания:

— Эх, жалко, что Гвидо играет не на губной гармошке. Веселей бы шагалось!

Ранним вечером они сделали привал. Несмотря на то что ноябрьское солнышко светило куда слабее, друзья изрядно вспотели, и пауза была весьма уместна. Усевшись в кружок, компания начала подкрепляться. Фабио снял со спины свой мушкет с фитильным замком и положил рядом в боевой готовности, предварительно убедившись, что оружие безукоризненно заряжено и в случае опасности ему надо будет лишь снять крышку с запальной полки, спустить курок и привести в действие спусковой рычаг.

— Думаешь, здесь может шататься разный сброд? — с полным ртом спросил Магистр. — Средь бела дня?

— Сброд? — Торговец засмеялся и снял с головы берет с фазаньим пером. Потом стер пот с высокого лба с большими залысинами, что было неудивительно для мужчины его лет. — Понятия не имею. Но, как говорится, плохо не клади, вора в грех не вводи. Кто знает, у кого при виде моих сокровищ потекут слюнки. А тогда я быстро делаю пиф-паф, и у парня дырка в шкуре. Мне уже не раз приходилось таким образом осаживать тех, кто проявлял чрезмерный интерес к моему товару.

Ротик Энано, только что усердно жевавший, замер.

— Эй, шуравли, там сзади я вижу куколку. Из кустов вылезает, шлюшка-марушка, есть за щё помацать!

Все посмотрели в сторону, куда были направлены его «гляделки», — там молоденькая девушка осторожно выбиралась из близлежащих зарослей кустарника.

Магистр недоуменно заморгал.

— И в самом деле я вижу женщину, быть может, даже монашку, если приглядеться к ее наряду. Впрочем, нет, судя по простому чепцу, это скорее служанка. Хотя зачем гадать? Существо направляется прямо к нам, и сейчас мы все узнаем.

Девушка и в самом деле была уже так близко, что ее можно было подробно разглядеть. У нее были черные как смоль волосы, густыми прядями выбивавшиеся из-под чепца, и темно-карие глаза. Ее худенькое горбоносое личико выглядело энергичным и контрастировало с пышной фигурой, которой было тесно в одеянии монахини. Пухлые губки незнакомки приоткрылись, обнажив хорошие крепкие зубы.

— Buon giorno, господа, — произнесла она звонким голосом. — У вас случайно не найдется куска хлеба и глотка воды?

Мужчины автоматически потянулись за чем-нибудь съестным, и лишь бывалый Фабио не пошевелился, а спокойно спросил:

— Назови сначала свое имя, чтобы мы знали, кого оделяем.

— Меня зовут Антонелла.

— Так-так, Антонелла… Красивое имя. А ты понимаешь, Антонелла, что задаешь нам загадки?

— Я? Как это? — Девушка потупилась.

— Потому что я не могу не спросить себя, что могло заставить такую девушку, как ты, в одиночестве пуститься в странствия! Что толкнуло тебя облачиться в одеяние монахини? Что ты делаешь здесь, в лесу, без всякого багажа?

— Я… я… — Глаза девушки наполнились слезами. Она импульсивно закрыла лицо руками и горько разрыдалась. — Мой отец… о, это так ужасно… — Антонелла жалобно всхлипнула, что не могло не вызвать сострадания даже у самого жестокосердного человека.

— Уи-уи, присядь, красавица. Места всем хватит, да и кусок лепещки найдется, — прошепелявил карлик.

Поблагодарив, девушка опустилась на землю возле Энано, не переставая плакать и одновременно жадно вгрызаясь в хлеб. Потребовалось немало времени, пока она между едой, питьем и неудержимыми всхлипываниями смогла наконец связно изложить свою историю.

Она была дочерью щеточника, пожилого человека, вместе с которым странствовала по Италии. Луиджи, так звали ее отца, развозил по городам и деревням свой товар, и на его скудный заработок они и существовали. Обязанностью Антонеллы было везти тележку и ухаживать за больными руками отца, поскольку вязать щетки было непростым делом для старых пальцев. Так что ей самой пришлось освоить ремесло.

Однажды они забрели в один отдаленный женский монастырь и предложили свой товар милосердным монахиням. Тем, правда, ничего не понадобилось, поскольку щетки и прочий кухонный инвентарь они изготавливали сами. И все же смиренные сестры не могли просто так отпустить отца с дочерью и накормили обоих горячей едой. Вдобавок Антонелла получила старое, не раз чиненное одеяние, которое все же было лучше ее изношенного до дыр платья. И вот три дня назад случилось ужасное: ночью на них напали разбойники, они убили ее отца и похитили тележку. Негодяи едва не сотворили над ней насилия, но в последний момент ей удалось убежать от них и спрятаться. С тех пор она блуждает одна, в страхе и отчаянии, надеясь встретить христиан, которые могли бы помочь ей.

— Уи-уи, плохо тебе, девонька, — сокрушенно проговорил Энано и, желая утешить гостью, обнял ее за плечи своей маленькой ручкой. — Теперь-то ты попала к приличным парням, так вот. Больше с тобой нищё не случится.

После этих слов никто не сомневался, что Антонелла остается с ними, на том и порешили. Каждый старался хоть чем-то помочь девушке, проявляя себя с самой лучшей, рыцарской стороны. Больше всех ее опекал Коротышка. Благодаря ходулям он вырос в собственных глазах, что даже позволило ему строить глазки незнакомке, и та воспринимала знаки внимания благосклонно.

— Я гораздо больше, щем ты думаешь, намного больше! — сообщил он с таинственной улыбкой. — Щас увидишь! — И, когда вскоре весь отряд тронулся в путь, Антонелла поняла, какой смысл Коротышка вкладывал в свои слова. На ходулях он был самым высоким.

И вышагивал впереди всех.

Вечером им пришлось спешно подыскать себе до наступления темноты постоялый двор. К сожалению, ничего, кроме убогого пристанища, им не подвернулось. Повсюду они натыкались на грязь и нечистоты, и, если бы ночи не были такими ощутимо холодными, они бы предпочли лечь спать под звездным шатром, или, как выражался Энано, «за пазухой у матушки природы».

Разумеется, Антонелла получила отдельную комнатенку и уже собиралась переступить ее порог, как вдруг пронзительно вскрикнула.

— Щё такое? В щём дело? — Энано первым подскочил к ней, чтобы узнать, что случилось.

Однако ничего не случилось. Ровным счетом ничего. Кроме того, что на грязном полу что-то лежало. Коротышка не сразу заметил это, но потом его глазки расширились от ужаса, и он воскликнул:

— Крыса, мертвая крыса!