Ах ты скотина! Ты за это поплатишься, скотина, со своим поганым голубем, этой воздушной крысой!
И снова Витус сидел у костра и писал. Время было дневное, но молодому человеку понадобился светильник, чтобы было светлее. Над его головой был натянут тент, защищавший огонь и лампу от моросившего уже не первый час дождичка.
Все было промозглым в этот день.
Поблизости от их стоянки опять рыскал сомнительный сброд, в основном ворье и мародеры, все имущество которых было явно украдено у погибших от чумы, поэтому и днем и ночью нельзя было обойтись без дозорных. Сейчас свои круги отмеряли Фабио и Гвидо, то и дело ворчавшие, потому что им пришлось замещать Коротышку. Они ходили бок о бок и являли собой странную пару: у одного, дородного и пышущего здоровьем, за спиной висел мушкет, у другого, изящно сложенного, — футляр со скрипкой.
Витус отложил перо и растер замерзшие руки. Потом захлопнул книгу с записями. Последняя гласила:
В огненном кольце,
воскресенье, 27-й день ноября A.D. 1579
Вчера был, пожалуй, самый черный день, который я когда-либо переживал как врач. Антонелла умерла на рассвете, всего через восемь дней после рождения дочери. Несмотря на все мои усилия, впрочем, довольно скромные, она пала жертвой коварной родовой горячки. Вся наша группа была поражена, в особенности, конечно, Коротышка. По-моему, если вы не маленькая Нелла, он бы покончил с собой.
У меня на душе не легче. Я все время мысленно возвращаюсь к событиям той ночи, когда принимал роды. Да, вот как это было: я хотел помыть гениталии Антонеллы и провести все необходимые медицинские процедуры, но она категорически отказалась, сказав, что сделает все сама. И я, проклятый шарлатан, допустил это! Допустил, что в ее вагину попала грязь. Только из-за этого она и умерла. Только из-за этого равновесие соков в ее организме было так безнадежно нарушено.
Как я буду жить с этим страшным грехом, одному Богу известно.
Мы похоронили Антонеллу внутри огненного кольца, последнего пристанища в ее жизни, прямо у большой поленницы. Магистр произнес за меня все молитвы, поскольку мне было так худо, что я готов был лечь рядом с ней. Энано непрерывно лил слезы. Он держал на руках малышку, которая вопреки событию, радостно гукала и размахивала ручонками в воздухе. К счастью, она ничего не поняла.
Вопрос питания Неллы лег на нас тяжким грузом. Что толку, что мы в последний раз приложили ребенка к груди покойной! Рано или поздно она страшно проголодается. Я не больно много смыслю в уходе за новорожденными, но одно бесспорно: ни один младенец, не может питаться мясным супом или бульоном. Мы молимся Деве Марии, чтобы она помогла нам, но перед этим мы точно так же молились за спасение Антонеллы, однако она умерла…
Сегодня с утра идет затяжной дождь. Погода под стать нашему настроению. Коротышка без устали подправляет гаснущий огонь. Может, оно и к лучшему, потому что работа немного отвлекает его от горьких мыслей. Магистр взял на себя заботу о ребенке.
Поздним утром вновь взмыла в воздух Буссола, подкормленная своим хозяином, который так переживает разлуку, что у него опять на глаза навернулись слезы.
Чем все это закончится?
В понедельник в восемь утра, едва забрезжил рассвет, Витус и Магистр вернулись со своего четырехчасового дежурства. Казалось, время тянулось бесконечно, как всегда бывает, когда ничего не происходит. Но уж лучше так, чем наоборот.
— Мне почти неловко, — пробурчал маленький ученый, — смерть Антонеллы лишила аппетита почти всех, но только не меня. Я зверски голоден. — Он зябко передернул плечами. — Все бы отдал за тарелку горячего супа, краюху хлеба и сухую нитку на теле. Дождь, слава Богу, прекратился, но утренний туман почти не уступает ему по промозглости.
Друзья отправились к костру, где под навесом хранились песочные часы. Магистр перевернул их и объявил:
— Вот еще один час нашего добровольного карантина минул! Где наш славный Гвидо? Если не ошибаюсь, настал его черед, вместе со стариной Фабио.
Поскольку ни того, ни другого не было видно, друзья отправились в мужскую палатку. Сильно сощурившись, Магистр театрально воскликнул:
— Что видят мои слабые глаза? Господа еще изволят почивать? Подъем, подъем, лентяи! — Он энергично потряс и того, и другого за плечи. — Ваша вахта начинается!
Фабио приподнялся в постели, зевая во всю глотку, и начал натягивать сапоги.
— Уже пора, дружище? Так и кажется, что жизнь состоит из одних дозоров. Dio mio, если бы моя Миабелла увидела меня в таком виде!
Витус передал ему мушкет.
— Держи свое оружие. К счастью, оно нам не понадобилось. Никаких происшествий.
Фабио выпрямился во весь рост и разгладил свою одежду. Как и все остальные, он спал, не раздеваясь. Повесив мушкет за спину, он еще раз от души зевнул и повернулся к Гвидо.
Скрипичный мастер тем временем тоже проснулся, однако не делал никаких попыток подняться.
Сморщив лоб, Витус поинтересовался:
— Ты не хочешь вставать?
Гвидо решительно затряс головой и крепко обхватил футляр со скрипкой, словно женский стан.
— Почему? Ты болен?
— Этого нам еще не доставало! — бухнул Фабио.
— Нет, я не болен. Но я не могу идти в дозор. Это вредно. Для нее вредно. — Он показал на футляр, и стало ясно, что имеется в виду его инструмент.
Магистр с трудом сдерживал раздражение:
— Что ты мелешь там чепуху? Если боишься, что погода может повредить твоей скрипке, оставь ее здесь.
— Это невозможно! — Голос Гвидо почти сорвался на крик.
— Ага, значит, невозможно? Ты что, боишься, что кто-нибудь украдет твою ценность? Сам подумай: какая от этого выгода? И даже если бы кто-нибудь сделал это, где бы он спрятал сокровище? Мы окружены кольцом огня диаметром всего в двадцать шагов!
Гвидо задрожал.
— Я не имею права бросать свою скрипку, — прошептал он. — Не имею права. Она боится огня, страшно боится!
Магистр сдерживался из последних сил:
— Скрипка, испытывающая человеческие чувства? Это бессмыслица! Мистификация! Сумасбродство! Ты всерьез думаешь, что кусок дерева может бояться огня?
— Огонь, огонь, повсюду огонь!
Витус попробовал утихомирить страсти:
— Но огонь горит уже не первый день, и ты не раз ходил в дозор со скрипкой на спине, ведь с ней же ничего не случилось.
Похоже, Гвидо не слушал его. Глаза его округлились от страха, в то время как он продолжал гладить футляр.
— Жара, жара! Ужасная жара! Она разрушает все подряд, и моя дорогая скрипка боится. Боится за свое тело, свою шейку, свой завиток и свои маленькие отверстия!
— Дырки не горят! — грубо одернул его Магистр.
Витус отвел его в сторону:
— Оставь его, боюсь, что это бесполезно. Бессмысленно рассчитывать на Гвидо, во всяком случае сейчас. Может быть, он одумается позже.
Он обратился к Фабио:
— Я очень сожалею, но тебе придется пока пойти одному в дозор. В полдень тебя сменят. Потом будет видно.
Торговец буркнул что-то невнятное себе в бороду, смерил Гвидо презрительным взглядом и ушел прочь.
— Кстати, а где Энано? — вспомнил Магистр.
— Наверное, там же, где ребенок. В палатке Антонеллы.
Они отправились туда и, пригнувшись, вошли в бывшую женскую обитель. Коротышка и в самом деле был там. Он держал в руках маленький клистир из овечьего пузыря, конец которого облепила губками Нелла. Она, довольно причмокивая, сосала.
— Это же мой клистир! — удивленно воскликнул Витус.
Магистр прищурился:
— Черт возьми! Что ты даешь ребенку, плут?
Энано поднял голову, но, прежде чем он успел ответить, снаружи донеслось громкое блеяние.
Друзья переглянулись. Что бы это значило?
Первым догадался Магистр:
— Коротышка, ты подоил козу и даешь молоко малышке, верно?
— Уи-уи, ей жутко нравится, глядите, как пьет!
— Все это, конечно, замечательно, — медленно проговорил Витус, на лбу которого залегла глубокая складка. Он подошел к Коротышке, который, нисколько не смутившись, продолжал свое дело. — Но может быть, ты соблаговолишь объяснить мне, как коза попала внутрь огненного кольца? Ведь она стоит прямо за палаткой? Привязана, как я полагаю? Сколько раз я говорил: кольцо — наше единственное спасение. Никто не должен попасть сюда извне, и никто не должен покидать его! Как же ты привел сюда козу?!
— Т-с-с! Не ори так, Витус, а не то моя овещка запищит.
— Как ты приволок сюда козу? — Витус стал говорить тише, но гнев его еще не улегся.
Энано наконец заметил, что его столь сведущий в медицине друг не шутит. Он прошепелявил:
— Увидел бородаща щерез проголызину в кольце. А тут как раз с неба огонь погасили в одном месте, вот я его и притаранил. — Он смотрел на Витуса честными глазами. — По-другому не полущалось, клянусь всеми святыми! Мне для Неллы молоко было нужно, иначе она отщалит. Ты же не хощешь, щёб она померла?
— Нет, разумеется, нет. — Витус успокоился. Отчасти Коротышка был прав: и слава Богу, что подвернулась коза как источник питания для малышки. Она избавила их от большой проблемы. Однако одновременно повесила им на шею другую: опасность заражения. — Ты хотя бы догадался осмотреть животное как можно тщательнее, нет ли на нем насекомых?
Карлик опустил глаза.
— Не-е, не успел. Я бородаща за рога схватил и щерез кольцо протащил. Некогда было, надо было быстро действовать.
— То есть ты знал, что, если я тебя застукаю, твой номер не пройдет! Послушай, Энано, возможно, ты спасаешь жизнь ребенку, но ответь мне на вопрос: какое это имеет значение, если все мы погибнем от чумы?
— Уи, Витус, ты прав. Но не мог я поступить инаще! Не мог я допустить, щёб моя овещка с голоду померла!
Витус глубоко вздохнул:
— Ну ладно, теперь все равно уже ничего не изменишь. Коза остается. Дай Бог, чтобы она не была заражена. Но как же ты не подумал об этом, ведь она из того же крестьянского дома, по которому прошлась чума?
— Не-е, не подумал. Извини.
— И что будет дальше? Ты об этом хотя бы задумался?
— Мы с моей овещкой все время будем тут, я о ней забощусь, а бородащ дает молоко. Вот и все.
Витус огляделся в женской палатке. Тут все еще оставались кое-какие вещи Антонеллы: платки, тряпки, умывальные принадлежности, полная корзина щеток и кое-какие мелочи. Рядом были разбросаны вещи Коротышки, который, судя по всему, уже переселился сюда. В ногах его спального места стоял деревянный ящик, наполненный соломой и птичьими перьями, — это была постелька для Неллы.
— Надо же, как все просто. Значит, с этого момента ты заботишься только о ребенке, а все остальное делаем мы?
— Да. — Глазки Энано умильно заблестели. Он не имел ничего против такого распределения обязанностей.
— Ну хорошо, я согласен, кто-нибудь должен ухаживать за младенцем. Дети в этом возрасте требуют внимания денно и нощно, и ни у кого не получится это лучше, чем у тебя. Но одна обязанность остается за тобой: регулярно проверять и поддерживать огонь. Это мое условие. Пока ты будешь занят огнем, мы с Магистром возьмем на себя заботу о ребенке.
— Уи-уи. — Коротышка вынул клистир из ротика Неллы. Наевшаяся малышка, довольно посапывая, тут же заснула. — Ладно, сделаю.
— И еще: молись «Великому Бракоделу», как ты Его называешь, чтобы ты не притащил в лагерь чуму. Пойдем, Магистр.
Витус потянул за собой друга, и они вышли наружу.
Только на воздухе к Магистру вернулся дар речи:
— Ну ты и всыпал Коротышке, сорняк! Не слишком ли ты был с ним суров?
Витус пожал плечами:
— Может, это и вышло чересчур резко, но я имел на то полное право. Представь, если каждый начнет покидать пределы кольца и возвращаться, когда ему заблагорассудится: сегодня Энано, потому что ему нужна коза, завтра ты, потому что захотел нарвать цветов, а послезавтра Фабио, потому что ему приспичило погладить своих лошадок. Кстати, сдается мне, что из всей нашей компании мы с тобой одни остались нормальными. Все остальные просто сбрендили. И если я чуть погорячился, то только потому…
— Только потому, что ты так же зверски голоден, как и я. — Магистр понимающе ухмыльнулся. — Вперед, на нашу кухню, старик, хотя котлы в последнее время чаще пустуют. Увы, кашеварить нынче некому.
— Да, нам всем не хватает Антонеллы, не только Коротышке. — Витус налил три поварешки супа в большую миску. Суп был разваренный и полуостывший. — Боюсь, мы едали и более вкусную пищу.
— Да ладно тебе! — ученый опустил ложку в варево. — Голодному и хлеб что манна небесная.
Витус опять не удержался от улыбки. Начав есть, он заметил:
— Мы должны исходить из того, что Гвидо отныне выпадает из графика дежурств.
— Что?! Ты это серьезно? Как же нам теперь нести вахту? Ведь нас осталась жалкая горстка из трех человек, поскольку Коротышка, насколько я понимаю, тоже не в счет?
— Ты все правильно понимаешь. Поэтому нам придется немного перестроиться, ибо один пункт я оставляю незыблемым: мы, как и прежде, будем ходить в дозор. Ты, Фабио и я. Будем, как и раньше, дежурить по четыре часа, только поодиночке, после чего каждый опять получает восемь часов отдыха. Дозорный должен отныне носить с собой не только мушкет Фабио, но и его рожок. В случае опасности звук рожка будет сигналом тревоги. Проблему с приготовлением пищи мы также должны решить. Думаю, я возьму это на себя. Одной плотной трапезы в день будет вполне достаточно.
Витус подавил отрыжку и продолжил:
— Я немедленно начинаю готовить еду. Фабио, вернувшись в полдень с вахты, получит солидную порцию. Я сменю его до четырех, а потом подойдет твоя очередь до восьми и так далее. Единственное, чего действительно жаль: мы никогда не сможем есть все вместе, а ведь совместная трапеза так сближает! Помнишь, как было хорошо, когда мы путешествовали с бродячими артистами?
— Помню, помню, еще бы. Скажи лучше, ты доешь остатки супа? Нет? Тем лучше, тогда я принесу себя в жертву. — Магистр с наслаждением отправил в рот последнюю ложку. — Да, мы прекрасно ладили с каждым из них, только этот спесивый шарлатан докторус Бомбастус Зануссус был исключением. Помнишь, как он сожрал всех наших раков, конфисковав единственные щипцы? А сам при этом напропалую любезничал с Тирзой, к неудовольствию некоего Витуса из Камподиоса?
— Да, Тирза… — Витус с грустью улыбнулся. — Молодая цыганка. Интересно, что с ней сталось?
Магистр задумчиво кивнул:
— И со всеми остальными? С Артуро и Анакондой, с Церутти и Майей, с Антонио и Лупо… Да, были времена. Увидим ли мы когда-нибудь Artistas unicos?
— Как знать, как знать.
В огненном кольце,
вторник, 1-й день декабря A.D.1579
С нами произошли неприятные и чреватые опасностью перемены, описать которые я нашел время лишь сегодня. Гвидо, скрипичный мастер, вот уже неделю наотрез отказывается сделать хотя бы шаг в сторону огня, боясь, что его скрипка может пострадать. С инструментом он обращается, как с женщиной, словно дерево — это ее кожа, а резонансное отверстие — ну, в общем, ясно. Все это было бы смешно, когда бы не было так жутко. В любом случае в качестве дозорного он выпал из нашей компании.
Энано также перестал нести вахту, оставив за собой только самые необходимые общественные обязанности. Все время он трогательно заботится о малышке Нелле и, помимо того, поддерживает огонь. Чтобы было чем кормить ребенка, он решился на неслыханное сумасбродство: протащил сквозь огненное кольцо козу, подвергнув тем самым всех крайней опасности заражения. Но, слава Богу, зараза к нам не проникла.
В силу всех этих обстоятельств в дозор теперь ходят только Фабио, Магистр и я, каждый в одиночку, что, несомненно, сопряжено с риском, особенно в случае с близоруким Магистром. Он дежурит утром и вечером с четырех до восьми, так что на его долю приходится больше всего дневного света.
На прошлой неделе дважды гас огонь. Причиной тому был сильный дождь, но Коротышке всякий раз удавалось в кратчайший срок снова разжечь пламя. Он утверждает, что все дело в искусстве укладки дров. Хорошо горящие и правильно сложенные дрова вполне могут перенести небольшой дождь, особенно если экономно подливать масла в огонь.
Все чаще товарищи интересуются, как долго нам еще торчать в кольце, хотя при этом сами прекрасно знают ответ на этот вопрос. Я каждый раз отвечаю, что уже скоро минет месяц.
Фабио, который когда-то искрился жизнелюбием, напоминает собственную тень. Хотя он соблюдает железную дисциплину и регулярно ходит в дозор, у него почти всегда глаза на мокром месте. Скоро должна вернуться почтовая голубка Буссола, которую он любовно называет «моя несравненная красавица». Я поймал себя на том, что в своих молитвах упоминаю и голубку. Да защитит Господь птицу и обережет в полете. Страшно даже представить, что будет, если с ней что-нибудь случится. Тогда лая окажемся полностью отрезанными от внешнего мира.
Позавчера лая видели, как в нескольких сотнях шагов мимо нас прошла группа людей. Это были мужчины, женщины и дети, которые что-то истово пели. Поначалу мы испугались, потому что не сразу поняли, что их марш никак не связан с чумой: начался адвент [49] . Процессия направлялась в церковь.
И мы тоже совершили молитву. Правда, не в полном составе, поскольку Гвидо отказался принять участие, а Магистр нес вахту. Я прочел главу от Луки о рождении Господа нашего Иисуса Христа и поблагодарил Всевышнего за то, что хранит нас от страшной змеи-чумы.
Физически все мы крепки, но не более того.
Коза теперь, по всеобщему решению, зовется Бородачом.
День шестого декабря впервые за долгое время выдался мирным. Причиной тому была Буссола, белая посланница странствующего торговца. Она вернулась, опустившись на тент над костром и грациозно взмахнув крыльями. Фабио был вне себя от радости и долго целовал и нежил свою «несравненную красавицу». Потом снял с ее ножки бумажное послание и зачитал вслух приветствие своей Миабеллы. Она писала, что в Падуе все благополучно, дети здоровы, в том числе и новорожденный. Она согласна на имя Фабио Феличио и предлагает, чтобы отец Фредерико как можно быстрее окрестил его. Священник спрашивает, должно ли это случиться еще до Рождества.
Фабио оторвался от письма и поднял взгляд:
— Ты в самом деле считаешь, кирургик, что мы должны праздновать Рождество Христово в этом провонявшем дымом кольце? Я готов прямо сегодня ехать домой.
— Я бы тоже не отказался. — Стоя у костра, Витус помешивал суп. — Но не получается.
— Почему? Вечно ты со своими двумя месяцами добровольного карантина! На прошлой неделе мы ничего не слышали об эпидемии. Никто из проходящих мимо не принес никаких новостей. Если бы я выехал завтра, я бы за десять дней легко добрался до Падуи.
— Или бы умер через пять дней. — Витус намеренно выбирал резкие слова, потому что Фабио уже не первый раз подвергал сомнению их отшельничество. Он все чаще заводил разговор о своем доме, детях и о своей чудесной жене, и ему все больше становилось жаль себя.
— О, кирургик, ты тверже каррарского мрамора!
— Возможно. Но лучше два месяца карантина, чем вся жизнь псу под хвост. Не забывай, что уже прошел почти месяц.
— Uno mese, si, si, но и впереди еще целый месяц. Не хочу тебя обижать, кирургик, но я не могу больше видеть вечный суп из мяса и овощей. — Фабио кормил свою несравненную голубку подсолнечными семечками, издавая при этом звуки, напоминающие птичье воркование.
— Я не обижаюсь, но что я могу поделать? Наши мясные запасы отдают дымком и довольно солоны, а овощи понемногу подходят к концу.
— Да, естественно, но почему ты всегда все кидаешь вместе? Ведь существует овощной суп, необыкновенно вкусный и совсем без мяса, а бывает и мясо вовсе без овощей, при этом ветчину можно немного вымочить, чтобы она не была такая соленая! Кусочки сала можно было бы растопить и использовать как основу для вкусного соуса, можно было бы…
— Фабио, да в тебе погиб настоящий повар!
Торговец отмахнулся и вновь занялся своей крылатой любимицей.
— Знаешь что? Ты мог бы взять на себя приготовление пищи, скажем, на следующей неделе. А потом за это снова возьмусь я. Или Магистр.
— Ну, если ты настаиваешь… — Особого восторга в голосе торговца не слышалось. — Здесь еще есть сообщение для тебя. Судя по почерку, от профессора Джироламо.
— И ты все это время молчал! — Витус радостно схватил письмо и развернул бумагу. Послание начиналось так же, как предыдущее: Кирургику Витусу из Камподиоса. Сначала профессор кратко охарактеризовал учебный процесс, остановился на успехах студентов, из которых, как и прежде, лучшим был Карло, и только под конец перешел к трактату «De causis pestis», который уже практически готов к печати. Завершали послание, как обычно, пожелания крепкого здоровья от «преданного М. Джироламо».
Витус убрал письмо, чтобы показать его потом Магистру.
— Скажи, дружище Фабио, когда ты снова отправишь Буссолу в путь?
— О, amico mio, самое раннее через три дня! После каждого полета моей несравненной красавице требуется все больше времени, чтобы оправиться и набраться сил. Что же мне написать Миабелле? Когда можно будет окрестить Фабио Феличио?
— Думаю, между серединой и концом января.
— Что? Так поздно? — Нижняя губа торговца предательски задрожала.
— Раньше не получается, я ведь тебе уже десятки раз говорил. Лучше всего напиши жене, что не сможешь приехать на Рождество. Или ты ей уже пообещал?
— Н-нет. — Губа тряслась все сильнее. — Я все же надеялся, что…
— Фабио! — решительно воскликнул Витус. — Посмотри наконец правде в глаза. Ты не сможешь быть в Падуе к Рождеству нашего Спасителя. Если ты до сих пор не писал жене о нашем добровольном затворничестве и не хочешь делать этого и дальше, придумай другую причину, по которой ты вынужден оставаться вдалеке от нее. Поломку оси в повозке или еще что-нибудь. Помни: лучше два месяца карантина, чем перечеркнутая жизнь.
Фабио шумно засопел и стал жадно хватать ртом воздух. Потом вытащил огромный платок не первой свежести и промокнул глаза.
— Видать, тут ничем не поможешь, — всхлипнул он. — Ах, моя бедная, бедная Миабелла.
В тот же день Витус проведал Коротышку в женской палатке. Тот как раз пеленал ребенка.
— Где ты этому научился? — удивился Витус.
— Ух, да ведь у меня была прорва братьев и сестер, а я как-никак всегда был старшой.
— А, понимаю. Тут я тебе немного супа принес.
— Хлёбово? Видеть больше не могу хлёбово. Пусть уж лучше ветер гуляет в желудке. — Энано поправил пеленку. Нелла улыбалась. Похоже, малышка была удивительно жизнерадостным ребенком, она не переставая улыбалась и гукала, если, конечно, не спала.
Витус поставил миску на скамеечку:
— Я, конечно, никудышный повар. Фабио тоже жаловался. С завтрашнего дня будет варить он. Посмотрим, что у него получится.
— Уи-уи. — Коротышка положил Неллу на сгиб руки и мягко вложил ей в ротик конец клистира. — Самое время попить молощка. Свежее-пресвежее, Бородащ на совесть работает! Вот так, хорошо…
Витус ухмыльнулся:
— Бородач должен был бы зваться Бородачихой, ты не находишь? Хотя, с другой стороны, особа женского пола с бородой — это звучит не слишком лестно.
— Да уж, хи-хи! — захихикал Энано, продолжая сжимать овечий пузырь, чтобы помочь Нелле.
— А ты не хочешь сначала поесть супа, а потом уж продолжить свои дела? Он ведь совсем остынет.
— Не-е, это не обязательно. Главное — щёб моя овещка была сыта.
— Ты совершенная мать, разве что грудей у тебя нет.
Рыбий ротик Коротышки растянулся в лукавой ухмылке.
— Щё нет. Может, щё вырастут, тощно? — Он вынул пустой клистирную трубку из ротика и отложил в сторону. — Ну щё, моя рыбощка, вкусно было? Уи-уи? У-тю-тю! Ну, иди к папе!
— К папе? — переспросил Витус.
— Конечно, к папе! — гордо объявил Энано. Он поднял девочку, поддерживая ее головку. Потом слегка покачал, пока она не отрыгнула воздух.
— У-тю-тю! Как мы сладко срыгнули! Ну-ка, еще разок!
Витус понял, что ему здесь больше нечего делать, и собрался уходить.
— Ну что ж, продолжай в том же духе, — бросил он на прощанье, — только об огне не забывай.
Он зашагал назад, к мужской палатке, где собирался при свете лампы написать письмо Джироламо. Громкие голоса и крики заставили его насторожиться. Шум доносился из палатки. Что там еще случилось? Витус ускорил шаг и почти влетел в их обиталище. Когда глаза попривыкли к полутьме, он увидел двух мужчин, которые, словно две разъяренные фурии, наскакивали друг на друга, а вокруг, громко хлопая крыльями и теряя перья, взволнованно носилась белая голубка. Всякий раз, когда она хотела куда-нибудь сесть, из клубка дерущихся высовывалась рука или нога и вспугивала ее.
— Прекратить! — заорал Витус, но с таким же успехом он мог бы кричать на луну. Ни Гвидо, ни Фабио не обратили на него ни малейшего внимания. Они продолжали остервенело лупить друг друга, словно одержимые.
Скрипач вопил:
— Ах ты, скотина! Ты мне за это поплатишься, скотина, со своим поганым голубем, этой воздушной крысой! — Он репейником повис на грузном торговце, норовя попасть тому кулаком в лицо. Фабио изо всех сил оборонялся, пытаясь стащить с себя цепкого Гвидо, словно слишком тесную рубашку, однако ему это никак не удавалось. Удар кулаком попал ему в нос, из глаз полились слезы, и на долю секунды Фабио был выведен из строя.
Витус воспользовался крошечной паузой и снова рявкнул что есть мочи:
— Прекратить! Немедленно прекратить!
Но его окрик только подстегнул Фабио, он вцепился ненавистному обидчику в глотку, обхватил ее своими громадными лапами и сдавил. Гвидо затрепыхался, словно рыба, выброшенная на берег, беспорядочно плевался, колошматил куда попало, сучил ногами, но ему никак не удавалось вырваться.
— Хватит! — После нескольких попыток Витус все же ухватил великана за руку, крепко сжал ее и заорал колоссу прямо в ухо: — Прекрати! Хватит, говорю, переста…
Последнее слово он уже не успел докричать, потому что чья-то нога, будто тяжелый молот, пнула его и отшвырнула в ближайший угол палатки. Витус с трудом встал на ноги. Теперь и в нем вспыхнуло бешенство. Последние дни отняли у него много сил, слишком много, чтобы сохранять спокойствие и оставаться сторонним наблюдателем. Ему постоянно приходилось убеждать отряд в необходимости карантина, переносить капризы и сумасбродства товарищей, перекраивать дежурства, жить под гнетом угрозы заражения чумой, потому что Коротышка притащил козу, да еще все раскритиковали его кулинарные способности… Все, чаша его терпения переполнилась.
С воинственным воплем Витус бросился на бойцовых петухов и попытался отодрать лапищу Фабио от горла Гвидо. У него ничего не вышло — наоборот, на кирургика обрушился град ударов и пинков. Болезненные ушибы отнюдь не умиротворили его. Он вонзил зубы в руку великана и изо всех сил укусил.
— Ооооааах! — Фабио взвыл от боли, как раненый зверь, и разжал руки. Если кто-то подумал, что освобожденный Гвидо будет рад и наконец угомонится, он жестоко ошибся: как только к скрипачу вернулась способность дышать, он вновь осыпал великана непристойными оскорблениями и начал бесноваться, как полоумный.
В конце концов, Витусу все же удалось протиснуться между дерущимися.
— Прекратите! — гаркнул он в очередной раз и вновь впустую. Скрипач и торговец продолжали молотить друг друга, и кто-то из них ощутимо дал ему в ухо.
— Да перестаньте же вы, черт возьми!!!
Однако потасовка продолжалась с удвоенной силой, но вдруг все трое застыли, словно громом пораженные.
Собственно, так оно и было: грохот, настолько оглушительный, что у них чуть не лопнули барабанные перепонки, заставил драчунов замереть. У входа стоял Магистр, держа в руке дымящийся мушкет.
— Простите, если помешал. Но у вас было немного шумно. — Маленький ученый был серьезен, как никогда. — У вас что, солома в головах? С каких пор здесь правит закон кулака? Деретесь, как уличные хулиганы! Неужели нельзя обсудить расхождения во взглядах другим путем? Sancta simplicitas! О, святая простота! Я должен присесть.
Мигом отрезвевшие забияки последовали его примеру.
Буссола тоже опустилась. Приземлившись на прутья своей клетки, она начала чистить перышки.
Магистр прищурился:
— Радуйтесь, что ни один из вас не схлопотал дырку в шкуре. Что случилось?
— В самом деле, что случилось? — подхватил Витус, глядя на Фабио и Гвидо. — Вы налетели друг на друга, как разъяренные фурии! — А Магистру он пояснил: — Собственно говоря, я хотел положить конец потасовке, а в итоге сам впутался.
Маленький ученый покачал головой:
— Да, эта сторона твоей натуры мне доселе была неизвестна… Но сейчас не в этом дело. Я хочу знать, что произошло, — он строго посмотрел на Фабио и Гвидо.
Получить ответ на этот с виду простой вопрос оказалось сложно, поскольку оба противника заговорили одновременно, непрестанно перебивая друг друга и сверля ненавидящими взглядами.
После долгой перебранки картину происшедшего все же удалось восстановить: Фабио решил прилечь на часок и зашел в мужскую палатку. Поскольку торговец так долго был в разлуке со своей «несравненной красавицей», он прихватил с собой клетку, поставил ее рядом с собой и сначала нежно поболтал со своей любимицей. Потом заснул. Однако он забыл запереть дверцу клетки.
Гвидо, который все это время спал в палатке, в свою очередь, тоже страдал забывчивостью: он забыл положить свою возлюбленную с изумительной деревянной кожей назад в футляр.
Такова завязка несчастья. Буссола выбралась из своей клетки, склонила головку набок, с любопытством огляделась и отправилась побродить по палатке, вероятно, в поисках чего-то съестного. Иногда она что-то клевала на пробу и тут же оставляла свидетельства своего отменного пищеварения. Постепенно она добралась до скрипки и пометила возлюбленную Гвидо изрядной порцией.
Не нужно обладать богатым воображением, чтобы представить себе, что случилось, когда Гвидо проснулся и взял в руки инструмент…
— Просто какой-то дом для умалишенных! — фыркнул ученый. — Ведь это было так просто стереть. О Господь, истинно велик Твой «двор овчий»!
— Уи, забияк повсюду хватает! — Глаза рассерженного Коротышки, стоявшего у входа, метали молнии. — Будет наконец тишина? Нелле нужен покой! Смотрите, как голосит, просто сердце разрывается!
Малышка, которая обычно смеялась и гукала, в самом деле надрывно плакала.
— Видите, что вы натворили, задиры! — возмущенно воскликнул Магистр. — Устроили потасовку, перепугали младенца — эх вы!
Досадливо покачав головой, он вернулся на свой пост.
Витус сидел у костра перед большой миской и с любопытством разглядывал дымящееся блюдо.
— А что это за суп? — спросил он Фабио.
— Овощной суп из бобов и репы, — не без гордости объявил Фабио.
— А что там зеленое плавает?
— Листочки львиного зева. В последний момент выхватил их из-под носа у Бородача. — Словечко Коротышки стало козе неплохой кличкой. — Они чуть горчат, но зато придают дополнительную остроту, сейчас сам увидишь.
Витус с опаской попробовал и одобрительно кивнул.
— Суп действительно хорош. Все будут в восторге.
— Правда, amico mio? Но я еще кое-что приготовил, пока ты был в дозоре. Магистр мне помог. Вот! — Фабио сунул руку в ящик и вытащил оттуда лепешку. — Сам испек. Истолок пшеницу и сделал из нее муку. На вкус немного пресная, но если макать в суп, сгодится.
— Потрясающе! Хлеб! Как давно мы не ели хлеба!
Фабио отломил большой кусок и протянул Витусу. Потом сел рядом и в предвкушении удовольствия начисто вытер свою деревянную ложку об рукав.
— Приятного аппетита, кирургик. Признаюсь, приготовление еды немного подняло мне настроение.
— Рад слышать. Еда тело с душой связывает. Живот крепче — на сердце легче — так, кажется, говорят? Мне давно надо было попросить тебя готовить для нас.
Фабио улыбнулся:
— Миабелла тоже всегда говорит, что во мне погиб хороший повар. Завтра сделаю соус из растопленного сала с кусочками ветчины. Увидишь, это еще вкуснее. Соус с лепешками — bellissimo! Сказать тебе, что я задумал на послезавтра?
Витус с удовольствием узнал меню на ближайшие дни, но в этот момент показался Гвидо, тесно прижимающий к себе футляр со скрипкой. Не здороваясь, он присоединился к остальным, вытащил свою ложку и хотел было уже опустить ее в миску, однако не успел. Лапища странствующего торговца молниеносно вцепилась в его запястье и сжала железной хваткой.
— Ой-ой-ой! В чем дело?
— В чем дело? — рявкнул Фабио. — Ах, ничего особенного! Просто меня интересует, отстоял ли господин сегодня свою вахту? Нет? Или, может быть, господин ухаживал сегодня за Неллой? Нет? А может, господин сегодня готовил еду? Тоже нет? Сдается мне, что за целый день господин пальцем о палец не ударил, а только на боку лежал и еды не заслужил.
— Отпусти меня!
— С удовольствием, но горе тебе, если ты съешь хотя бы ложку!
— Ну и ладно, я вовсе не хочу твоего дурацкого супа! — Гвидо откинулся назад, но по глазам было видно, что он голоден.
Витус с самого начала хотел было вмешаться, но передумал: малейшей искры было достаточно, чтобы снова разгорелся скандал. С другой стороны, это мог быть единственный шанс заставить Гвидо работать. Ведь в конечном счете Фабио прав: если живешь в коллективе, изволь вносить свою лепту в общее дело. Поэтому Витус молчал, ничего не сказав и тогда, когда скрипач ушел не солоно хлебавши.
С уходом Гвидо к Фабио вернулось хорошее настроение:
— Вот видишь, кирургик, надо просто оставаться непреклонным! Могу поспорить, что не позже завтрашнего дня парень начнет приносить пользу.
Однако его предсказание не сбылось.
Витус сидел в мужской палатке возле скрипача, который упрямо таращился на свою скрипку.
— Послушай, Гвидо, так дальше продолжаться не может. Ты уже четыре дня не встаешь с постели, лежишь и ничего не делаешь. Я могу понять Фабио, когда он не хочет, чтобы тебя кормили.
— Дерьмовый голубь повредил кусочек лака.
— Да, вижу. Когда мы попадем в Пьяченцу, тебе не составит труда отреставрировать это место. Вернемся все же к твоему безделью: мне категорически не нравится, что ты с утра до вечера да еще всю ночь только и делаешь, что валяешься. Это всех раздражает.
— Дерьмовый голубь повредил кусочек лака.
— Я это уже слышал. Послушай, Гвидо, я хочу, чтобы в нашей группе царил мир. Если мы проломим друг другу головы, никому не будет от этого лучше. Так что поднимайся и займись какой-нибудь работой. Дело всегда найдется. А потом приходи есть.
— Ее тело покрыто семью слоями лака.
— И это я уже знаю. Почему ты не желаешь мне отвечать?
— Моя скрипка! Ее красивая головка! Ее восхитительное тело!.. Нет никакого смысла реставрировать ее в Пьяченце, потому что состав лака — секрет семейства Амати. Уж коли на то пошло, мне надо было бы отправиться в Кремону и там просить чуточку лака.
— Ну так сделай это, когда мы двинемся дальше. А сейчас одно тебе скажу: сколько бы ты ни пялился на свой любимый инструмент, дефект не устранить.
Гвидо упрямо молчал.
Витус тоже не проронил больше ни слова. Он уже хотел встать и уйти, как вдруг ему в голову пришла одна идея. И чем больше он обдумывал ее, тем больше ему нравилась собственная мысль.
— Скажи, Гвидо, — осторожно начал он, — помнишь, мы как-то однажды говорили, что музыку и медицину объединяет гармония? Мы тогда говорили о чистых тонах и чистых соках. И еще мы говорили, что для создания скрипки необходимы четыре разных вида древесины, подобно тому, как в основе жизни организма равновесие четырех различных соков. Словом, тело скрипки во многом схоже с человеческим.
— Ну и что?
Не обращая внимания на его вопрос, Витус продолжал:
— Если человек длительное время лишен движения, потому что, к примеру, прикован болезнью к постели, что может произойти, когда он встанет в первый раз?
— Не знаю, кирургик.
— А я тебе скажу: этого человека будет шатать. Такое состояние приписывают изнурительной болезни, но причина не только в этом. Ноги слабеют из-за атрофии мышц. Если мышцы пребывают без движения, они хиреют.
— Да, конечно. Но куда ты клонишь?
— Так вот, с твоей скрипкой происходит то же самое. Если она не движется, то есть не играет, она чахнет.
— Ты серьезно так считаешь?
— Уверен. Красивое тело скрипки, которую не используют по назначению, ослабеет. Разве не бытует мнение: чтобы вдохнуть в инструмент жизнь, на нем нужно играть?
— Да, разумеется, это верно… — Гвидо задумался. — Но тело скрипки обезображено голубиным пометом!
— Пятно ведь только сверху. Оно не больше, чем царапина на твоем лбу, оставшаяся после драки.
— Ну, если ты так считаешь…
— Как врач я бы прописал твоей скрипке трижды в день движение. — Витус поднялся и направился к выходу. — Обдумай это хорошенько, — бросил он на прощанье.
В тот же вечер, когда время близилось к восьми, Гвидо заиграл на своей скрипке. Поначалу робко, спотыкаясь, потом все увереннее и громче. Наконец жизнерадостная мелодия прорезала сгустившуюся темноту, вселяя бодрость и услаждая слух.
Чуть позже вернулся с вахты Магистр, и Фабио засобирался в дозор. Перед уходом он строго-настрого наказал Витусу и Магистру:
— И не вздумайте кормить этого лентяя!
— Напротив, мы это сделаем, — спокойно возразил ему Витус.
— Нет! Dio mío! Кто ничего не делает, тот не ест!
— Но Гвидо только что прекрасно играл на скрипке.
— Слышал. Ну и что?
— Тебе понравилось?
— Да. Ну и что?
— После его игры у тебя стало немного светлее на душе. Так же, как у Магистра, несшего свою вахту, у Энано, пеленавшего малютку, и у меня, грешного, раздувавшего костер и гревшего еду. Тем самым Гвидо внес вклад в общее дело и, стало быть, заслужил ужин.
Фабио пробурчал что-то себе под нос. Но веских доводов у него не нашлось, и, закинув мушкет за спину, он тяжелой походкой отправился на дежурство.
Промежуток времени от полуночи до четырех утра — самое трудное испытание для дозорного. Витус хорошо помнил эти тягучие вахты по тем временам, когда они с Магистром и Коротышкой ходили в море. На морском жаргоне это называлось «собачья вахта», может, потому что в такое время никто даже собаку за дверь не выгонит.
Погода этой ночью только усугубляла нелегкую долю дозорного. С отрогов Апеннин дул ледяной ветер, от резких порывов которого мороз продирал по коже. Витус втянул голову в плечи и зашагал дальше. В его жизни случались бури и похлестче, когда он смотрел смерти в лицо, а под ногами ходуном ходила дощатая рыбина. Это было в бескрайних просторах Западного океана в шлюпке славного «Галанта». Их команда состояла тогда из монаха-миссионера Амбозиуса, бывших портовых ласточек Фебы и Филлис, упрямо именовавших себя «дамами» и мечтавших подцепить мужей на другом конце света, надежного Хьюитта и еще нескольких моряков. Членами команды были и трое друзей — Магистр, Энано и сам Витус. Единственным смыслом существования для них стала борьба за выживание. Да, это были тяжелые времена. Черная рвота унесла тогда несколько человек, еда закончилась и, что еще страшнее, пресная вода тоже. Под конец их осталось всего пятеро. Пять человек и петух.
Витуса передернуло. Он зашагал быстрее. Из-за сильного ветра огненное кольцо горело яркими всполохами. После третьего или четвертого круга впереди вдруг мелькнула тень.
— Стоять! Кто там? — крикнул он вполголоса.
— Я это, — донеслось в ответ.
— Ах, это ты, Коротышка. Что ты делаешь здесь посреди ночи?
— За огнем же нужно следить. Иначе нельзя, а то прогорит. — У карлика в руках были большие поленья, которые он мастерски укладывал в горящий круг.
Витус молча следил за его движениями.
— Как чувствует себя малышка? — спросил он спустя какое-то время.
— В порядке, но я не люблю оставлять ее одну.
— Разве она не спит?
— Нет, какое там. Щас как раз пищит. У моей овещки пусто в желудке.
— Ты хочешь сказать, Нелла голодна? Знаешь, я дам ей попить. В конце концов, я тоже умею обращаться с клистиром.
Обрадованный возможностью внести разнообразие в свою монотонную вахту, Витус отправился в женскую палатку. Нелла лежала в своей постельке из соломы и птичьих перьев, сучила ручками и ножками и надрывно кричала, широко раскрыв беззубый ротик.
— Тихо, тихо, моя маленькая, дядя Витус ведь пришел к тебе. Он знает, что ты кушать хочешь. Так-так, посмотрим, где у тебя тут овечий пузырь? Ах да, вот он. Надеюсь, он не пуст? Так, прекрасно…
Нелла снова закричала, но на этот раз совсем по-другому. Как если бы мышонок издал пронзительный писк, только в десять раз громче. Витуса вдруг осенило, что кричал вовсе не ребенок в палатке, а Коротышка снаружи. В три прыжка он выскочил наружу, огляделся и в отсвете огня увидел черные фигуры, молотившие ногами что-то, лежавшее на земле. Этим чем-то был Энано!
Мысли Витуса лихорадочно метались. Он рывком поднес к губам рожок Фабио и дунул в него изо всех сил. Уж теперь-то все должны проснуться! Однако нападающие тоже услышали сигнал тревоги, и мгновенно двое из них подлетели к дозорному, размахивая ножами и дубинками.
— На помощь! На помощь! Нападение! — заорал он что есть мочи, сдернул со спины мушкет и выстрелил в упор. Грохот и на этот раз был оглушительный. Разбойник закачался, схватился за грудь и упал. Но к Витусу приближались другие нападавшие! Он выхватил кинжал и принялся угрожающе размахивать им перед собой. Где же все остальные? Витус нанес удар одному из разбойников — тот отпрянул.
Наконец примчались Магистр и Фабио, вооруженные трезубыми вилами с повозки, и набросились на налетчиков. Те отступили. Один застонал, изрыгая проклятия. Витус бросился к тому месту, где бандиты избивали Коротышку. Где же Энано? А, вот он — как раз выпрямился, держа в руках большое полено, которым, очевидно, оборонялся. Маленький бесстрашный человечек!
— Ты ранен, Коротышка?
— Нет, вроде. Проклятые придурки!
— Скорей туда!
Оба поспешили на помощь Фабио и Магистру, окруженным четырьмя негодяями. Тех пока сдерживали вилы длиной в семь футов с остро отточенными зубьями. Витус бросился на одного из них и ударил сзади прикладом мушкета по голове. Второму он всадил дуло в бок. Коротышка тоже не терялся и жахнул третьего поленом по коленям. Разбойник взвыл и рухнул на землю. Фабио и Магистр покинули свои оборонительные позиции и перешли в наступление, яростно размахивая вилами вокруг себя. Каждый, кто оказывался на их пути, обращался в бегство. Парни, с которыми сражались Витус с Коротышкой, тоже удирали сломя голову. Перемахнув через кольцо огня, они растаяли в темноте. Все стихло.
Витус стоял с бешено колотившимся сердцем.
— Подонки! Так вероломно напасть!
— Si, сброд хотел поживиться ценностями с моей повозки! — прохрипел Фабио.
— Ворье! Если бы объятия Морфея не держали меня так крепко, я бы раньше проснулся, — тряхнул головой Магистр.
— Овещка моя маленькая! — запричитал Коротышка. — Побегу к ней! — Он почти плакал, волнуясь за Неллу. Витус, Фабио и Магистр бросились вслед за ним в женскую палатку. Торговец не удержался и, тяжело дыша, воскликнул:
— Хотел бы я знать, где все это время торчал Гвидо! Опять в кустах отсиделся, когда все дрались!
Однако все было совсем иначе.
Когда вся троица ворвалась в палатку, они увидели скрипача, с решительным видом загородившего собой детскую кроватку и державшего в руках тяжелую мотыгу.
— А, это вы, — с облегчением выдохнул он.
— Ну как ты, моя куколка? — завыл заботливый папаша, быстро юркнул мимо Гвидо и схватил малышку. — Живая, здоровенькая? Все нормалек? О, благодарю Тебя, Великий Бракодел! — Безгранично счастливый, не переставая все время разговаривать с малышкой, он схватил клистир с молоком.
— Deo gratias, малютка цела! — воскликнул Магистр. Потом нахмурил лоб и добавил: — Правда, я не уверен, что в общении с подрастающими младенцами лингвистически оправдан жаргон. Впрочем, меня это не касается. Лучше выйдем да оглядимся. Не думаю, что они могут вернуться, но, если мое слабое зрение меня не подводит, там остался один, а то и два мерзавца.
Маленький ученый оказался прав: возле огненного кольца неподвижно лежали двое мужчин. Отсвет огня лишь слабо освещал их лица, однако этого было достаточно, чтобы распознать, что один из них совершенно бездыханен. Это был тот самый, в которого стрелял Витус. Второй еще слабо шевелился. Он лежал скрюченный и тихонько постанывал, получив удар вилами в живот.
— Принесите свет! — приказал Витус. — Я должен обследовать парня. Может, я еще смогу спасти ему жизнь. — Перевернув мужчину на спину, он начал сдирать с него одежду.
— Выглядит не слишком обнадеживающе. — Магистр принес из мужской палатки два светильника и подал Витусу.
Фабио проворчал:
— Этого не жалко. Bandito! Briccone! Пусть подыхает!
— Но он страдает.
— Ну и что?
— Он испытывает боль, а у меня есть обезболивающее.
Магистр поинтересовался:
— А ты не можешь его прооперировать?
— Боюсь, уже поздно. К тому же любое проникающее ранение в область живота — это всегда противоборство жизни и смерти, в котором чаще всего победу одерживает смерть. Даже если раненый выживает, он все равно через несколько дней умирает от заражения крови. Сходи в палатку и принеси мне маленький флакончик, тот, с зеленой микстурой.
— Сейчас, сейчас.
Пока Магистр отсутствовал, Витус попробовал расспросить разбойника.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Ла… Ладино, — с трудом выдохнул раненый.
Витус хотел спросить, не чувствует ли Ладино привкус крови во рту, потому что подозревал другие внутренние поражения, но вдруг заметил фазанье перо, торчавшее на берете мужчины. Такое украшение он уже видел, и тоже у разбойников. Точно, во время прошлого налета, когда разбойники неожиданно высыпали из кустов!
Витус невольно отпрянул. Тогда нападавшие оказались больны чумой, причем в запущенной стадии. Удивительно, что они вообще были в состоянии сражаться.
А вдруг Ладино тоже жертва страшной болезни?
— Что ты так на него уставился? Он уже умер? — Маленький ученый вернулся с альбарелло и кувшином воды.
— Нет, пока нет. Просто я сейчас испугался до полусмерти. — Витус смешал лекарство с водой.
— Почему же? Парень вроде уже не представляет угрозы?
— Еще какую, если он заражен чумой. — Витус показал на фазанье перо. — Такое перо мы уже видели у разбойников. Точнее, у двух мертвых разбойников. Во время последнего нападения, когда нам пришлось использовать ходули Энано в качестве оружия.
Магистр присвистнул:
— Боже праведный, разумеется, помню. У парней была чума. И ты думаешь, это та же банда, которая… О Господи!
— Вот видишь, теперь и ты перепугался. — Витус чуть скривил губы в усмешке. — Могу тебя успокоить: этот парень умрет от ран, а не от чумы. У него ее нет.
Магистр прищурился:
— Нет? Это странно. Ведь можно было бы предположить, что вся банда перезаражала друг друга и отбыла в преисподнюю. Вместо этого парни скачут тут здоровехонькие и нападают на мирных путешественников вроде нас.
— Быть может, фазанье перо — всего лишь традиционное украшение в здешних местах? Тогда мое наблюдение не имеет никакого смысла. — Витус влил раненому в рот порцию лекарства.
— Ты думаешь? А если просто предположить, что эпидемия уже выдохлась?
— Я бы не спешил с такими выводами. — Витус поставил флакончик на землю. Потом снова заговорил с раненым: — Тебе сейчас не будет так больно, Ладино. Но перед тем я хотел бы знать, была ли недавно в вашей банде чума? Да или нет?
Ладино открыл и снова сомкнул губы, но не издал ни звука.
— Это вы уже однажды нападали на нас? Говори! Это очень важно.
— Я не з… знаю. — Голос разбойника был едва различим.
Витус задал еще несколько вопросов, но получил лишь нечто нечленораздельное в ответ. В конце концов Ладино уснул, и Витус оставил свои попытки.
— Все выглядит благополучно, — произнес Магистр.
— А? Что? — Витус даже не заметил, что маленький ученый куда-то отлучался.
— Второй налетчик тоже не заражен. Я обследовал его с головы до ног. Ни одного бубона нигде.
— Слава Богу!
— Пойди-ка поспи. Все равно скоро моя очередь нести вахту, так что я могу тебя сменить уже сейчас.
Витус покачал головой:
— Нет, я останусь рядом с раненым. Иди сам еще вздремни. Этой ночью все равно больше ничего не случится.
Магистр вздохнул:
— Послушай, сорняк, мы что, сейчас будем состязаться в благородстве? Давай проваливай, ты это заслужил! Ну, что уставился-то? Баиньки!
Тот, кто хорошо знал обоих друзей, мог не сомневаться, что они будут еще долго пререкаться, но на сей раз все было иначе. Вопль ужаса, вырвавшийся из груди Фабио, положил конец их перепалке.
— Ну что там опять произошло? — проворчал ученый.
К ним уже бежал, размахивая руками, торговец:
— Dio mío, мои лошади исчезли! Подонки увели их с собой! Я это точно знаю, потому что на закате они паслись совсем рядом и так далеко не могли уйти. — Из глаз великана брызнули слезы. — Никого нет, все пропали! Больше у Фабио никого не осталось — ни Миабеллы, ни деток, ни Буссолы, ни лошадей. О Господи, чем еще ты покараешь меня?!
Он еще долго не мог остановиться, пока Витус наконец не прервал поток его слезных причитаний:
— Или приготовь нам лучше что-нибудь вкусное на завтра.
В огненном кольце,
четверг, 17-й день декабря A.D. 1579
Берусь опять за перо после долгого перерыва. Мы пережили бурные дни. С трудом верится, что мы все еще живы. Снова на нас напали ночью, и снова мы обратили мерзавцев в бегство. Скорее всего, это была та же самая банда, которая когда-то уже нападала на нас. Двух парней мы уложили в бою: один был убит наповал, другой жил еще два дня. Причиной смерти стал удар вилами в брыжейку. Не знаю, сколько грехов взял на душу этот парень, но он был человеком и как с таковым я с ним обращался.
Мертвых разбойников мы похоронили по христианскому обычаю. Они лежат рядом с Антонеллой, правда, на некотором расстоянии.
Во время нападения у Фабио украли двух его лошадей, отчего он едва совсем не отчаялся, но вышние силы вернули ему одного жеребца: на следующий день конь вновь объявился. Мне редко приходилось видеть, чтобы человек испытывал такое ликование при встрече с дорогим его сердцу существом. Восторгам нашего друга не было предела.
Упомянутое нападение произошло в ночь на тринадцатое, воскресенье, и уже через три дня у Фабио вновь был повод ликовать: вернулась Буссола, его «несравненная красавица». На этот раз у нее не было весточки для меня. Не знаю, в чем причина. Быть может, у профессора Джироламо просто не нашлось времени для письма. Зато в Падуе все, похоже, идет своим чередом, во всяком случае, в семействе Фабио. О чуме ничего нового не слышно. Все мы молимся каждый день, чтобы эпидемия поскорее прекратилась.
Коротышка по-прежнему заботится о малышке Нелле, как если бы она была его родной дочерью. Несколько дней назад он попросил разрешения оборудовать в женской палатке собственный очаг. Он боится, что девочка может простудиться. Разумеется, я не возражал, тем более что наши дровяные запасы еще велики. Мы пока еще и половины не израсходовали.
Плаксивость Фабио уменьшилась с тех пор, как он стал кашеварить. Делает он это с воодушевлением и выдумкой. Мы все только диву даемся, сколько всего можно приготовить из такого небольшого набора продуктов.
Гвидо тоже немного успокоился. Хотя он, как и прежде, бережет свою скрипку как зеницу ока, но после того, как я внушил ему, что надо чаще играть, чтобы инструмент не утратил души, парень стал уравновешенней. Похоже, собственная игра действует на него умиротворяюще.
Буссола тем временем снова улетела. С нетерпением жду, чтобы она вернулась живая и невредимая, и спрашиваю себя, принесет ли она мне письмо от профессора.
Надеюсь, наше душевное состояние останется более-менее стабильным.
Погода держалась хорошая. Декабрь выдался сухой и сравнительно мягкий — настоящий подарок для людей, которых от буйства стихии защищала лишь тонкая ткань палатки.
После набега разбойников насельники огненного круга на несколько дней усилили охрану, но вскоре вернулись к прежнему режиму, поскольку ни малейшего намека на возможность нового налета не было. Дни были очень короткими, зато ночи — бесконечно длинными.
Постепенно сложился следующий распорядок дня.
На рассвете, возвращаясь с вахты, Магистр встречал Гвидо, который как раз выходил со своей скрипкой из мужской палатки. Оба немного болтали, после чего маленький ученый исчезал в палатке, чтобы немного вздремнуть, а Гвидо настраивал свою скрипку, чтобы «оздоровить ее тело». Проделывая это, он самым серьезным образом пояснял, что скрипка хочет, чтобы на ней играли, более того, она требует этого.
В это время к дежурству приступал Фабио, которому предстояло нести вахту до двенадцати. Витус с утра навещал Коротышку и Неллу, а потом успевал приготовить все, чтобы Фабио мог блеснуть своими кулинарными талантами. Витус был до четырех в дозоре, а в это время Фабио, Магистр и Гвидо обедали. Энано присоединялся к ним редко, так как не любил оставлять малышку одну. После дневной трапезы Гвидо снова играл, а потом в третий раз, когда уже темнело…
Вот так же он играл и двадцать третьего декабря, накануне сочельника. Иногда порывы ветра заставляли языки пламени вздыматься и разносили мелодию по всей округе. Гвидо играл самозабвенно, чувствуя под пальцами тело своей возлюбленной.
Как всегда, он внимал своей игре с закрытыми глазами. Когда юноша приоткрыл их на миг, ему почудилось в огне нечто странное: изможденное бородатое мужское лицо, которое то приближалось, то удалялось, поминутно преображаясь в игре света и тени. Призрак? Галлюцинация? Нет, ибо лицо вдруг заговорило:
— Бряцаю Господу, Богу Израилеву, как сказано в Священном Писании! Играй дальше, сын мой, играй для меня, чтобы через меня утешиться и спастись!
У Гвидо мурашки побежали по спине. Он зажмурился. Лицо не исчезало.
— Играй дальше!
Гвидо открыл глаза и повиновался, хотя пальцы его дрожали. Неужели Сам Господь Бог явился ему?
— Господь шел в столпе огненном, сказано там. Играй дальше! — Это был голос, привыкший повелевать.
— Да, Господь всемогущий. — Гвидо послушно водил смычком по струнам.
— Вот и славно. — Лицо опять пришло в движение. Была ли это игра языков пламени или оно действительно двигалось? — Вот и славно! Играй, играй, играй! Пой, пой, пой песнь в честь великого Саваофа!
Губы Всевышнего открылись, и он запел:
Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня…
Только сейчас Гвидо узнал стоявшего перед ним: это был одержимый Арнульф фон Хоэ. Юноша немедленно опустил смычок, но флагеллант сурово прикрикнул на него:
— Играй дальше, шпильман, если не хочешь, чтобы твоя несчастная душа отправилась в ад! Порадуй Господа и возблагодари Его. Ибо Он один определяет, кому жить, а кому умирать. Он один излечивает больных, Он один, всемогущий, всевышний, всеведущий Господь!
Гвидо продолжал играть, не в силах остановиться. Магическая, неведомая прежде сила заставляла его делать это. Она словно исходила из глаз Арнульфа и вливалась в руки скрипача. И руки его двигались будто сами по себе.
— Только Ему дарована власть миловать и сострадать, если мы веруем и служим Ему, Ему одному! И, ежели человек в своей ничтожности покорно несет свой крест, Он может смилостивиться над нами, а может и нет. Может радоваться нам, а может и нет. Может проявить милосердие, а может и нет. Может с радостью взирать на нас, когда мы бичуем себя до смерти, дабы другие жили… И они живут! Все живут, даже если все они умерли мученической смертью. Все, кроме Арнульфа, цугмейстера Всевышнего, предводителя флагеллантов. Flagellare necesse est! Бичевание, бичевание и еще раз бичевание необходимо! Чем больше человек бичует себя, тем ближе он к царству небесному! Он и все те, ради кого он принимает на себя страдания! Давай, шпильман, отбрось свою скрипку и бичуй себя! Арнульф желает этого!
Как загипнотизированный, Гвидо опустил свой инструмент. Глаза повелевали исполнить приказ, однако нечто, какой-то мощный барьер мешал юноше отбросить свою возлюбленную. Он ощущал власть глаз, буквально выжигавших его волю, но противился этой власти. Пока…
— Подойди ближе, шпильман, подойди ближе, ближе…
Гвидо занес ногу над огнем, который тут же побежал по его камзолу. Он почувствовал жар, но сделал второй шаг.
— Пойдешь ли чрез огонь, не обожжешься, говорит Всевышний. Не бойся, шпильман. Не чувствуй боли! А теперь: брось скрипку в огонь и бичуй себя! Скрипку в огонь!
И Гвидо… бросил скрипку. Он не мог не сделать этого. Но в тот самый миг, когда его сокровище упало в огонь, в юноше все перевернулось. Он словно очнулся от злого наваждения. Все тело вдруг пронизала безумная боль, и он почувствовал страшную ярость. И то, и другое было такой силы, что Гвидо чуть не лишился сознания, но перед смертью ему во что бы то ни стало нужно было уничтожить ненавистное лицо. Лицо и глаза, не имевшие больше над ним никакой власти. Он схватил расстригу за бороду и изо всех сил дернул. Арнульф потерял равновесие и, зашатавшись, шагнул в пламя, попытался вырваться — и не смог. Заметался, закричал, но не сдвинулся с места. Его последними словами были:
— Пойдешь ли чрез огонь, не обожжешься…
Фабио, который в это время был в дозоре, вскочил и протер глаза. Измученный вахтами, он задремал в отхожем месте, но что-то разбудило его. Что это было? Хрип? Стон? Крик? Торговец поднялся с импровизированного стульчака, натянул штаны и вышел из-за поленницы. От картины, представшей его взору, у него захватило дух. В огне полыхали две человеческие фигуры!
Фабио бросился к кольцу, но опоздал. Мужчины уже не двигались. Тела их скрючились, рты широко распахнулись в предсмертном вопле. Присмотревшись еще раз, он узнал в одном скрипача Гвидо, а в другом Арнульфа фон Хоэ. Арнульф? Как флагеллант-то сюда попал? Фабио затряс головой, словно пытаясь вытрясти из сознания чудовищную картину, но она не исчезала. И тогда Фабио закричал во всю глотку:
— Кирургик, сюда! Скорее!
На следующее утро они вырыли две могилы. Это было утро сочельника, погода стояла тусклая и унылая и никак не соответствовала предстоящему празднику. Витус прочел несколько стихов из Писания и попросил Господа быть милосердным к душам усопших.
— Кто из вас без греха, первый брось на нее камень, говорит Христос в Евангелии от Иоанна, — произнес он, — и я уверен, что оба умерших попадут в царство небесное. — И он завершил заупокойную молитву словами Спасителя:
Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни.
— Амен, — воскликнули Магистр, Фабио и Коротышка. Последний держал на руках тепло закутанную Неллу. Потом они принялись закапывать могилы. Гвидо похоронили вместе с обугленными остатками его любимой скрипки.
Было около десяти часов утра, и вахта Фабио подходила к концу. Он чувствовал себя ответственным за смерть Гвидо, и его мучила совесть.
— Я никогда больше не засну на посту, — поклялся он, — никогда!
— Не думай об этом. Что произошло, того уже не исправишь. Это могло случиться и со мной, и с Магистром. Все мы недосыпаем.
Подавленный торговец закинул за спину мушкет и тяжело зашагал прочь. Исчез и Коротышка, бросив:
— Моя куколка совсем продрогла, шуравли, побегу в палатку.
Магистр прищурился:
— Ну вот, нас осталось четверо, не считая ребенка. Думаю, это не лучшее место, чтобы и дальше торчать тут.
— Теперь еще и ты начинаешь? — Витус нахмурился.
— Спокойно, спокойно! Я всего лишь хотел сказать, что можно найти более приятное занятие, чем ночевать вблизи когда-то одержимого, а ныне абсолютно мертвого флагелланта. Не говоря уж о скрипичном мастере, который обращался с инструментом, как с любовницей.
Друзья между тем вернулись к костру, где Витус тотчас принялся драить котел, чтобы Фабио смог незамедлительно приступить к приготовлению еды. Неожиданно над их головами послышалось хлопанье крыльев и нежное воркование. Буссола вернулась! Какая радость в этот пасмурный день! Фабио тоже услышал, что прилетела его любимица, и уже мчался к ним со всех ног.
— Кирургик! — закричал он еще издалека. — Хоть у меня и вахта, можно я быстренько поздороваюсь со своей ненаглядной голубкой?
Разумеется, ему было разрешено (да и кто бы посмел встать у него на пути?). Торговец спешно освободился от своего мушкета, просто положив его на землю, и нежно принял Буссолу в свои лапищи.
— Ну наконец-то! — завопил он так громко, словно она еще была за версту. — Как спутешествовала, моя красавица, моя несравненная? Ну-ка покажи мне свою симпатичную красную лапку. Да-да. Ну, что у нас тут? Вести из Падуи от Миабеллы, моей любимой женушки?
Повозившись с посланием, он наконец открепил его и с жадностью углубился в письмо, как всегда, шевеля губами и беззвучно повторяя некоторые слова. Потом взглянул поверх листка, с глазами, влажными от слез радости и печали.
— Моя Миабелла безутешна, что я не смогу на Рождество быть дома. Вы только представьте себе: Виоп Natale, а меня нет дома! Но она пишет: главное, чтобы я был здоров. В рождественский сочельник она будет молиться за меня вместе с детьми. И если я сделаю то же, как и она, в восемь вечера мы будем почти так же близки друг другу, как если бы я был дома. Ну разве не трогательно?
— Очень трогательно, — подтвердил Магистр. — А профессор Джироламо не послал сообщения для кирургика или ты его опять утаил?
— Что?! Я что-то утаил?! Эй, послушай!
— Это была всего лишь шутка.
— Шутка? Ах, вот оно что. Да, есть письмецо. Разве не восхитительно, что моя красавица все время таскает на себе такую тяжелую бумагу?
Витус взял протянутое письмо.
— Да, — кивнул он, — восхитительно. Особенно, если и содержание весомое.
— Что? Что ты имеешь в виду?
Магистр опять ухмыльнулся:
— Это была всего лишь шутка.
— Опять ты за свое?
А Витус тем временем читал письмо профессора:
Дорогой кирургик, уважаемый коллега и друг!М. Джироламо
Сперва прошу простить меня, что не смог в прошлый раз поприветствовать вас и ваших друзей. Самое главное: издание «De causis pestis» продвигается успешно. Трактат уже начали печатать. А теперь позвольте мне без обиняков перейти, несомненно, к более важному делу. Речь идет о письме, адресованном вам, которое в погоне за вами объехало полмира. Его автор — мистер Кэтфилд из Гринвейлского замка, который присовокупил к своему письму другое послание. Последнее от отца Томаса, приора монастыря Камподиос. Оба послания первоначально прибыли в Танжер, потом извилистыми путями проследовали через Фес в берберские государства, после чего попали в Кьоджу и Венецию и наконец очутились в Падуе, в нашем университете.
Учитывая ограниченный вес нашей переписки, пишу коротко: мне пришлось выбирать — либо хранить почтовую тайну, либо сообщить вам содержание письма. Простите, но я решился распечатать послание, ибо простое уведомление, что за вами странствуют два послания, не имело бы смысла. А так я могу вам сообщить, что, похоже, ваше дворянское происхождение доказано. Одна старая ткачиха, проживающая неподалеку от монастыря Камподиос, сообщила, что она готова подтвердить перед Господом и всем миром, что ваша мать леди Джейн подкинула вас к стенам монастыря. Так что поспешите в Камподиос, amico mio , как только позволят обстоятельства.
Не знаю, как ваши дела, но до Падуи дошла весть, что чума уже выдохлась. Поторопитесь, потому что старая ткачиха больна раком груди и дни ее сочтены.
Берегите себя и своих друзей. Как всегда, остаюсь преданный вам,
Витус опустил письмо. Его растерянное лицо обеспокоило Магистра:
— Ну что? Что он пишет?
— Даже не могу поверить.
— Во что ты не можешь поверить? Не испытывай мое терпение, старый сорняк!
— Прочти сам. — Витус протянул другу письмо.
Магистр начал читать, щурясь все больше и больше, пока в конце концов не воскликнул:
— Великолепно! Это же великолепно! Разве я не говорил тебе всегда то же самое? Рано или поздно доказательство будет найдено. Теперь доказано почти официально: ты лорд. Лорд Коллинкорт! А все завистники и охотники за наследством, и прежде всего прожженный адвокатишка Хорнстейпл, пусть заткнутся! Когда мы отправляемся в Испанию?
Витус отмахнулся:
— Не знаю. Ведь два месяца карантина еще не…
— Ерунда! Ты же сам читал, что в Падуе считают, что чума выдохлась.
— Падуя далеко.
— Поставь наконец точку. — Магистр демонстративно встал перед другом, уперев руки в бока. — Я не узнаю тебя! Куда подевалась твоя жажда деятельности?
— Я чувствую себя в ответе за всех вас. Слишком много людей умерли, вспомни хотя бы об Антонелле. Это только моя вина…
— Чушь! Перестань сострадать самому себе! Ты сделал все, что мог, и этого было более чем достаточно. Кстати, я тоже считаю, что чума выдохлась. Помнишь эту распевающую процессию, прошедшую мимо нас несколько дней тому назад? Это были верующие, державшие путь в церковь; они хотели восславить Господа в дни адвента. Между прочим, все они были нарядно одеты. Скажи на милость, разве так выглядят больные чумой?
Магистр перевел дух. Поток его красноречия был подобен водопаду:
— Теперь этот ослепленный своим безумием Арнульф. Когда он появился здесь, он был уже в полном одиночестве. У него не осталось никого из его благочестивых адептов. Почему? Не потому, что всех их унесла черная смерть, просто нет больше необходимости бичевать себя в борьбе с заразой. Люди разбрелись по домам, вернулись к женам и детям, которые заждались их. Все, никакой чумы больше нет. Она мертва, а мы живы. Ура!
Он вскинул руки и обнял Витуса:
— Ура! Ну порадуйся же наконец!
Этим же вечером они отпраздновали Рождество Спасителя. Декорации праздника были почти такими же простыми, как те исконные, что окружали Младенца почти тысячу шестьсот лет назад в Вифлееме. Правда, сидели друзья не в хлеву, а в палатке, и их новорожденный был не мальчиком, а девочкой. У них не было быка и осла, зато были коза и голубь.
— Не уверен, что коза должна быть непременным атрибутом застолья, — буркнул Магистр.
— Чудаки! — пискнул Коротышка. — Это ж Рождество, и Бородащ как раз на месте. Правда, Бородащ? — Он почесал козе подбородок и тут же снова занялся Неллой, неожиданно прочитав стишок:
Он взял малютку на руки и покачал ее:
— Твой папа с тобой, да, моя рыбонька? Ща попьем молощка, утю-тю-тю!
В палатку размашисто вошел Фабио, неся в руках большую миску, распространявшую неземные ароматы. С тех пор как торговец узнал, что завтра утром можно отправляться домой, он опять пребывал в хорошем настроении.
— Овощной суп с мясными фрикадельками! — торжественно объявил он. — Bellissimo! Я превзошел самого себя.
При свете двух фонарей они принялись уписывать еду, Коротышка, правда, приступил к трапезе только после того, как накормил из клистира Неллу. Коза тоже получила угощение из мешка с кормом, и Буссола клевала отборные подсолнечные семечки.
С наслаждением уплетая за обе щеки, Магистр произнес:
— Я до сих пор не могу осознать, что завтра нам уже не придется торчать в этом дымовом кольце. Как же я мечтал вырваться отсюда, с этого опостылевшего клочка земли! Итак, мы сначала шагаем в Барселону, а ты, Фабио, возвращаешься в Падую. Как я люблю говорить, боль расставания — самая прекрасная боль! Передай от меня привет своей жене, которую я не знаю. — Он отложил ложку. — Ах, Галисия, Испания, Пиренейский полуостров! Как мне недоставало вас! А славное галисийское вино! А горячие галисийские девчонки!
Витус рассмеялся. Ему понадобилось некоторое время, прежде чем он осмыслил каждый пункт послания профессора, понял всю важность сообщения, и теперь он радовался каждой клеточкой своего сердца, всеми фибрами души, мечтая как можно скорее попасть домой. Под домом он подразумевал как монастырь Камподиос, так и Гринвейлский замок, старинное родовое поместье, которое скоро, Бог даст, будет официально принадлежать ему.
А Магистр знай себе жевал.
— Кстати, Фабио, — заметил он между делом, — а ты знаешь, что в лице кирургика ты имеешь дело с настоящим лордом?
— Оставь ты это! — сморщился Витус. — Я бы хотел…
Однако ему не удалось закончить свою фразу, потому что маленький ученый тотчас перебил его и начал увлеченно рассказывать историю о найденыше в красной камчатой пеленке с золотым гербом, о его монастырском бытии и образовании, о долгих поисках своих корней, приведших Витуса в конце концов в одно родовое имение на юге Англии.
Фабио не уставал удивляться, а когда Магистр закончил свой рассказ, покраснел от смущения.
— Dio mio, — вздохнул он, — я теперь уж и не знаю, как мне величать кирургика! Барон, граф, герцог, или… кто?
— Кирургик, как и прежде, — ответил Витус, смущенный тем, что Магистр посвятил торговца в историю его происхождения. — Давайте лучше перейдем к тому, что гораздо важнее: я прочту рождественский рассказ из Евангелия от Луки:
В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле. Эта перепись была первая в правление Квириния Сириею…
Вечер предстоял еще долгий, они много пели и молились, смеялись и с удовольствием потягивали остатки красного вина, которое Фабио берег как зеницу ока.
В конце концов Энано от души широко зевнул, погладил маленькую Неллу, сладко посапывавшую у него на руках, и поставил точку:
— Пора, мужики.
В огненном кольце,
пятница, 25-й день декабря A.D. 1579
Сегодня, в день Рождества, наконец свершилось: мм покидаем наше огненное кольцо. Огонь погас, ровно как и чума, если верить сообщениям и признакам. Словно Господь решил доставить нам особую радость к рождению Своего Сына.
Палатки разобраны, утварь упакована, оставшаяся лошадь запряжена. Прежде чем мы распрощаемся с Фабио, он хочет отправить в полет свою любимую голубку. Пусть Миабелла узнает, что он уже на пути в Падую.
Я тоже написал письмецо профессору Джироламо, в котором благодарю его за заботу и в особенности за добрую весть, которую получил от него. Я поставил его в известность, что Магистр, Энано, малышка Нелла и я хотим отправиться морем из Генуи в Барселону, а оттуда дальше, в мой родной монастырь. Путешествие обещает быть не из легких, ведь стоит зима, а с нами еще и коза — источник молока.
Кроме того, я попросил профессора отправить два адресованных мне письма в Камподиос отцу Томасу, заодно известив его о моем предстоящем прибытии. Если я приеду раньше, чем придет почта, тем лучше.
Фабио вот-вот закончит свое послание, и я попросил его привязать к ножке Буссолы и мое письмо. А потом мы навсегда распростимся.
Не знаю, когда я смогу что-нибудь записать в свой дневник. Вероятно, через несколько недель, уже в Испании.
Надеюсь и молюсь о том, чтобы мы окончательно избавились от чумы.