Причиной тому было то, что леди Джейн лежала в неосвященной земле. Муж Тонии похоронил ее в саду за домом, без отпевания священника, просто так, потому что иначе было нельзя. Это обстоятельство мучило Тонию всю жизнь. Она знала, что взяла на душу тяжкий грех, и не хотела уносить его с собой в могилу.

— Благодарю тебя за доставленные вести, — произнес отец, Томас и посмотрел на тяжелую парусиновую суму. — Ты знаешь, от кого они?

Покрытый слоем пыли гонец покачал головой:

— К сожалению, нет, святой отец. Я лишь выполняю задание.

— Ну, ладно. Тогда ступай на монастырскую кухню, и пусть брат Фестус как следует накормит тебя. Думаю, ты заслужил сытный обед. И скажи брату Даниэлю в конюшне, чтобы он насыпал твоей лошади двойную порцию овса.

— Спасибо, святой отец. — Гонец почтительно склонил голову перед худым аскетичного вида монахом.

— Да пребудет Господь с тобой, сын мой. — Не обращая больше внимания на гонца, Томас сел за стол в своей скромной келье и придвинул к себе небольшую керосиновую лампу. Интересно, от кого же это послание?

Он быстро сорвал шнурок, которым был обвязан пакет, и обнаружил внутри три письма. Это были три свернутые в трубочку и скрепленные печатями документа на грубой бумаге, покрывшейся пятнами от времени. Одно из них при ближайшем рассмотрении показалось приору знакомым.

Томас присмотрелся повнимательнее и узнал собственное письмо. Его личная печать не оставляла сомнений. Правда, она была сломана, что означало, что послание было прочитано. Отец припомнил, что написал это письмо примерно год назад и отправил его в Гринвейлский замок, в Англию.

И вот оно вернулось, открытое и вновь скрепленное печатью. Отец Томас подробно рассмотрел восковой отпечаток и разобрал на нем костную пилу, перекрещенную скальпелем. Буквы, окружающие изображение, складывались в слова: ANATOMUS GIROLAMUS. Глаза его скользнули дальше по свитку и обнаружили ряд совершенно непонятных значков и пометок. Некоторые каллиграфически выведенные строчки напоминали арабскую вязь. Это могло означать только одно: письмо объехало полмира, прежде чем вернуться к отправителю. И совершенно очевидно, в руки Витуса оно так и не попало.

Томас почувствовал разочарование. Он сломал печать со словами ANATOMUS GIROLAMUS и развернул послание. Да, никаких сомнений, это его собственное письмо, в котором он рассказывал любимому ученику о признаниях старой Тонии и сообщал ему, что последний пробел в цепи доказательств его знатного происхождения восполнен.

Приор взял в руки второе письмо. Оно было также адресовано Витусу, хотя и другим отправителем. Имя этого человека было Кэтфилд, и он воспользовался печатью Гринвейлского замка, из чего Томас заключил, что у отправителя не было собственной печати и, стало быть, он состоит на службе в замке. И это письмо было вскрыто и снова запечатано.

Наконец он добрался до третьего письма, которое показалось ему наиболее интересным, не столько из-за той же печати со словами ANATOMUS GIROLAMUS, сколько потому, что оно было адресовано ему лично. Досточтимому отцу Томасу, врачу и приору в Камподиосе, — гласили крупные буквы с внешней стороны свитка.

Развернув послание, отец Томас обнаружил, что оно написано на латыни, и немедленно углубился в чтение.

Досточтимый святой отец, глубокоуважаемый коллега!

Сначала позвольте представиться: меня зовут Меркурио Джироламо, я профессор анатомии в университете Падуи. Именно там я и имел огромное удовольствие познакомиться с кирургиком Витусом из Камподиоса и его другом магистром юриспруденции Рамиро Гарсия.

В многочисленных беседах мы дискутировали об искусстве расчленения, о коем кирургик, бывший, насколько мне известно, вашим учеником и помощником, продемонстрировал глубокие познания. Похвала ученику относится и к мастеру!

Однако еще важнее оказались основополагающие выводы, которые нам удалось сделать по вопросу возникновения чумы и борьбы с ней. Поскольку эти познания были по большей части добыты благодаря проницательности вашего бывшего воспитанника, я могу утверждать, не боясь прослыть нескромным: черная смерть может быть побеждена. Важная веха на пути ее одоления поставлена! Виновник зла — одно коварное насекомое: блоха, которой ваш ученик присвоил научное название Pulex pestis.

Все дальнейшие шаги и выводы были описаны им в трактате под названием «De causis pestis», напечатать который в Падуе я имею честь.

Из этих слов вы, глубокоуважаемый коллега, наверное, уже поняли, что Витуса из Камподиоса больше нет в Падуе. В конце октября anno Domini 1579 он вместе со своими друзьями отправился в путь, чтобы добраться до Англии, поскольку, по его словам, миссия его выполнена.

Разумеется, я предположил, что долгие месяцы ничего не услышу о нем, поскольку в зимнее время непросто путешествовать даже в Италии. Тем больше я был поражен, получив от него весточку уже в середине ноября — в форме записки, которая нашла меня через почтового голубя. В то время Витус из Камподиоса находился неподалеку от города Пьяченца и был окружен чумой. Дабы спасти себя, они с друзьями окружили свой лагерь огненным кольцом. Насколько эффективной оказалась эта мера, вы можете судить по тому, что все находившиеся внутри кольца выжили.

Однако не буду углубляться в частности, а остановлюсь на непосредственной цели этого письма: в середине декабря в Падуанский университет была доставлена парусиновая сума, содержавшая два послания Витусу из Камподиоса. Что мне оставалось делать? После недолгого размышления я понял: надо их вскрыть, ибо там могут содержаться важные сведения.

Ознакомившись с письмами, я убедился, что действовал совершенно правильно. Более того, надо было во что бы то ни стало известить о письмах Витуса. Что я и сделал и, к счастью, быстро получил ответ — вновь через почтовою голубя. Ваш бывший ученик написал мне, что немедленно отправляется в Камподиос, и попросил поставить вас в известность на тот случай, если он будет добираться дольше, чем курьерская почта…

— Томас, брат! Ну где ты пропадаешь? — Толстяк Куллус стоял в дверях, и его лунообразное лицо выражало упрек. — Вечерняя молитва вот-вот начнется! — Он тщетно пытался придать своему лицу благочестивое выражение. — Пошли, у меня нет желания снова получать нагоняй от аббата Гаудека. Давай скорей!

Отец Томас с трудом оторвался от чтения. Подняв глаза, он произнес:

— Куллус, друг мой и собрат, отправляйся один на молитву и извинись за меня. У меня здесь письма огромной важности, которые я хотел бы дочитать. Передай аббату Гаудеку, что я попозже зайду к нему.

— Письма? Что за письма? — Необъятный Куллус, который только что крайне торопился, придвинулся ближе к приору. — И что там написано?

Отец Томас предпочел бы ничего не отвечать любопытному собрату, но не нашел для этого веских оснований и поэтому коротко сказал:

— Витус направляется в Камподиос. Наконец возвращается домой, после стольких лет.

— Что? Как? Витус?! И ты только сейчас говоришь мне об этом?! — Куллус, жизнерадостный певун, поклонник Бахуса и чревоугодник, стоял с таким видом, словно на него опрокинули бочонок соленых огурцов. Наконец он пришел в себя. — Ура! Я должен немедленно рассказать об этом другим братьям! — и выскочил из кельи со всей прытью, на которую только был способен.

Томас посмотрел ему вслед и с улыбкой покачал головой. Неисправимый Куллус! Он снова обратился к письму, найдя то место, на котором его прервали.

….Ваш бывший ученик написал мне, что немедленно отправляется в Камподиос, и попросил поставить вас в известность, на тот случай, если он будет добираться дольше, чем курьерская почта.

Чтобы отправить вам это послание, глубокоуважаемый коллега, я позволил себе воспользоваться той же парусиновой сумой, что и некий Кэтфилд, когда пересылал ваше письмо в Танжер, сопроводив его собственным посланием. Обе эпистолы проделали, полагаю, путь, полный приключений…

— Брат, брат! Это опять я!

Отец Томас вздрогнул от неожиданности и увидел в проеме двери возбужденного отца Куллуса, обнимавшего кувшин с вином.

— Что все это значит? Я думал, ты поспешил к вечерней молитве и объяснил причину моего отсутствия.

Поросячьи глазки Куллуса весело поглядывали на собрата.

— Именно это я и хотел сделать, именно это! Но потом передумал. Я сказал себе: негоже отвлекать столько народу от молитвы, а ведь это было бы неизбежно, я бы обязательно проболтался и не смог умолчать о такой важной новости.

— Ну что ж, твоя аргументация весьма изобретательна, ее нельзя полностью игнорировать. А что ты собираешься делать с кувшином вина?

— С кувшином? Ну, я подумал, что ради такого радостного события не грех и капельку выпить, ты так не считаешь? — Куллус постепенно, дюйм за дюймом, опустился на табурет возле стола. Осторожность была оправдана, поскольку некоторые сиденья нет-нет да и разваливались под его весом в самый неожиданный момент. — Вот, Томас, возьми кубок, я сильно разбавил виноградный нектар, дабы ты не отверг его.

— О Боже! Иначе ты все равно не отстанешь. — Томас сделал маленький глоток.

Куллус сделал большой глоток:

— Ну, расскажи, брат, что пишет Витус?

— Мне написал не Витус, а некий профессор Джироламо из Падуи. Ну, а теперь дай мне наконец дочитать до конца его письмо. Вот, возьми послание, которое я когда-то направлял Витусу. Ты еще не забыл? Год назад я сообщил ему, что туман вокруг его происхождения, слава Богу, окончательно рассеялся. Там я упоминал старую Тонию и ее рассказ о матери Витуса, ну и так далее. Прочти сам, чтобы я мог спокойно дочитать. — Отец Томас вновь нашел место, где остановился.

…Обе эпистолы проделали, полагаю, путь, полный приключений, если верить множеству странных помет на них. То, что послания в конце концов такими извилистыми путями прибыли в Падую, больше похоже на чудо. Слава всевышнему!

Позвольте мне под конец, еще раз вернуться к трактату «De causis pestis». Предполагая согласие кирургика, я пошлю вам, глубокоуважаемый коллега, экземпляр этой выдающейся книги, и заранее благодарен за ваш отзыв.

Сердечный привет Витусу из Камподиоса — или я должен называть его «лорд Коллинкорт»? — о благополучном прибытии которого в ваш монастырь я каждый день молю Господа.

С заверением моего высочайшего почтения остаюсь ваш Меркурио Джироламо, профессор Падуанского университета Падуя, 29-й день декабря A.D. 1579

Монастырский лекарь и приор отец Томас опустил письмо и собирался что-то сказать, однако тучный собрат опередил его и пожаловался:

— То, что написано в твоем письме, мне ведь и так прекрасно известно. Это знает каждый в Камподиосе. А что написано в другом письме, брат?

Не говоря ни слова, Томас протянул ему тяжелый профессорский манускрипт и занялся эпистолой Кэтфилда. Как он и предполагал, англичанин, кстати, оказавшийся управляющим замка и всех угодий, выражал сожаление, что послание из Испании не застало его хозяина и тот, вероятно, уже совершает морское путешествие в Танжер. А посему он принял решение безотлагательно послать письмо вдогонку…

Томас поднял взгляд. На этот раз он опередил любопытного Куллуса. Толстяк сидел, вперившись глазами в письмо и забыв обо всем на свете.

Монастырский врач позволил себе еще один глоток вина. В одном Куллус, несомненно, прав: это и в самом деле необыкновенный день, стоящий того, чтобы выпить доброго вина, не в последнюю очередь памятуя о чрезвычайно интересных новостях касательно победы над чумой.

Итак, что же написал коллега? Переносчик смертельной заразы — не более чем маленькая блоха? У отца Томаса проснулся научный интерес. Он бы с радостью узнал подробности, ведь и сам длительное время занимался этим бичом человечества, но придется потерпеть и дождаться Витуса. Вот только когда он появится?

Томас мысленно попенял себе, что не догадался расспросить посыльного. К примеру, откуда он прибыл и не встречал ли случайно на своем пути молодого хирурга… Он вздохнул. Пустое дело горевать об упущенных возможностях. Его жизнерадостный собрат, с таким неподдельным интересом изучавший письмо профессора, тоже не додумался бы до этого, но и не думает переживать.

— Послушай, Куллус, дай-ка мне письмо, я хочу показать его аббату Гаудеку. Он имеет право первым узнать, что Витус возвращается.

Толстяк быстро дочитал последние строки.

— Да, брат! А как ты смотришь на то, чтобы я пошел вместе с тобой? Я сгораю от нетерпения увидеть лицо отца Гаудека в тот момент, когда он услышит важную новость.

— Нет, я хотел бы пойти один.

— Ох, ну почему я должен оставаться здесь в одиночестве?

— Ты мог бы прочесть молитву. Почему бы нет?

— Ох-ох-ох, брат…

— Или заняться своим кувшином.

— Ох-ох-ох… Действительно, почему бы и нет?

Отец Томас не удержался от усмешки:

— Я знал, что ты не сможешь устоять перед вторым предложением.

И он быстро вышел из кельи.

Войдя в небольшое помещение, служившее аббату Гаудеку кабинетом, Томас застал отца-настоятеля низко склонившимся над ворохом карт звездного неба, на поля которых он острым пером наносил эклиптические расчеты. Это были новые данные, обусловленные мартовским расположением звезд в Северном полушарии, настолько существенные, что аббат горел желанием как можно скорее сообщить их молодому датскому астроному Тихо Браге, с которым состоял в переписке.

— Не помешаю, ваше преподобие?

Аббат Гаудек, крупный человек лет пятидесяти, меньше всего напоминавший монаха, каковым его принято представлять себе, оторвал взгляд от карт. Его лицо озарила улыбка.

— Ты никогда не мешаешь, Томас. Проходи.

— Спасибо, ваше преподобие.

— И не называй меня все время «ваше преподобие». Ты по меньшей мере на десять лет старше меня. К тому же мы одни. — Аббат отложил в сторону перо. — Чем могу быть полезен?

Томас на секунду смешался, не зная, как начать. Только что он был готов выпалить радостную новость о скором прибытии Витуса, но, оказавшись в келье настоятеля, больше напоминавшей кабинет ученого, передумал и степенно произнес:

— Извини, я пропустил вечернюю молитву.

— Наверняка у тебя были на это причины, и, несомненно, веские. — Гаудек не собирался допытываться, какого рода причины помешали прийти приору на службу: слишком доверительные отношения их связывали.

— Так оно и есть. Меня действительно отвлекло нечто серьезное. Вот, посмотри. — Томас решил не разводить длинных речей, поскольку Гаудек был не только аббатом, но и, подобно ему самому, ученым, а посему презирал пустую болтовню.

— Как могло письмо стать помехой?

— Прочти. Может быть, тогда ты поймешь меня.

Гаудек взял послание и углубился в чтение. Томас с нетерпением ждал его реакции. Наконец аббат вернул ему послание профессора Джироламо.

— Эта новость одновременно радует и огорчает меня.

— Радует и огорчает?

— Да… Но сядь же! Стоишь передо мной, как один из твоих учеников.

Томас молча повиновался.

— Радует, потому что Витус жив. Хотя за прошедшие четыре года до Камподиоса доходили вести о нем, но мир полон опасностей, и одна из них — все сметающая на своем пути чума, которую наш мальчик, судя по всему, чудом избежал. Deo gratias! Как пишет профессор, он даже открыл ее причины. Если это в самом деле соответствует действительности, то твой любимый ученик совершил деяние, значение которого мы сегодня даже не в силах оценить по достоинству. Это меня также радует.

— А что же тебя огорчает, брат?

Аббат Гаудек откинулся назад, машинально поигрывая перочинным ножичком.

— Огорчает меня то, что старая Тония умерла и не сможет повторить Витусу то, о чем поведала в своей исповеди.

Отец Томас попробовал поставить себя на место Витуса и тоже испытал легкую грусть.

— Да, — тихо произнес он, — не сможет. Надеюсь, это не будет для Витуса большим ударом.

— И я надеюсь, — кивнул аббат, — очень надеюсь.

Через три дня, утром, вскоре после молитвы третьего часа, в северные ворота Камподиоса постучали. Брат Кастор, погруженный в мир грез и сновидений, испуганно вздрогнул. Огляделся по сторонам, делая это скорее механически, ибо зрение его давно оставляло желать лучшего. Кто-то просил впустить его? Кажется, да, а может, и нет… Еще мгновение — и его голова снова бессильно упала на грудь.

В ворота снова постучали. Теперь уже погромче, не оставляя сомнений, что кто-то хотел войти. Брат Кастор с трудом поднялся и отодвинул тяжелый засов. Калитка со скрипом отворилась.

— Pax Domini vobiscum, — приветствовал он надтреснутым голосом призрачные фигуры, — что вам угодно?

— Ты не узнаешь меня, брат Кастор? — раздался звонкий мужской голос.

— Нет. Да… Э-э… не могу ж я всех знать. — Кастору было неприятно, что глаза год его от года слабеют, однако не настолько неприятно, чтобы он принял предложение отца Томаса, который не раз уговаривал привратника сделать операцию.

— Вижу, что серая пленка доставляет тебе много проблем, брат. Я Витус.

— Витус? Витус! Неужели это ты? Извини ради Бога! Ну ты же понимаешь, солнце еще не пробилось, все во мгле, а осторожность еще никому не мешала…

— Конечно, конечно. Это мои добрые друзья — Рамиро Гарсия и малыш Энано со своей дочуркой Неллой.

— Разумеется! Я вижу вас, дети мои! — Кастор зажмурился. — А что там за мальчик возле человека по имени Энано?

— Это не мальчик, Кастор, это Бородач, наша коза, которая заботится о том, чтобы малышка Нелла не умерла с голоду. Ну так что? Ты впустишь нас?

— Да-да, конечно. Идите за мной. Аббат Гаудек наверху, в своем кабинете. — Старый привратник закрыл калитку и торопливо зашаркал вперед. Он знал здесь каждый камень, так что плохое зрение не препятствовало ему. Собственно говоря, он должен был остаться на своем посту, но не хотел лишать себя удовольствия лично объявить радостную весть.

Перед дверями кабинета Кастор приложил палец к губам.

— Тс-с-с! Аббат очень занят в это время. Астрономия, чтоб вы знали. Вообще-то он не разрешает беспокоить его до службы шестого часа, а потом обедает вместе со всеми братьями в трапезной.

— Хорошо-хорошо. — Витуса уже начало одолевать нетерпение. — Уверен, что для нас он найдет минуточку.

Кастор постучал в дверь, одновременно приоткрыв узкую щель:

— Аббат Гаудек, брат! Ты подивишься, кого я тебе привел!

— Аббат Гаудек пошел за аурипигментом. — Это был голос Томаса, который как раз поднялся и направился к двери. — Он ему нужен, чтобы окрасить в желтый цвет звезды на картах. Кого это ты там при… О Господи! Витус! Неужели это ты? — Высоченный приор сделал два больших шага и горячо обнял своего ученика. — После стольких лет отсутствия ты наконец снова дома. Даже не верится!

Он освободил Витуса из крепких объятий и обратился к маленькому ученому:

— А это господин магистр Гарсия! Я вас прекрасно помню. Как поживаете?

— Лучше некуда, святой отец.

— Deo gratias! А это кто такой?

— Я Энано-коротышка, ваше жердеподобие, а это моя овещка, Неллой клищут. Бородаща-то мы снаружи оставили, пущай травки пожует, болезная.

— Ничего не понял…

— Слава Иисусу Христу! — Зычный голос в коридоре перекрыл все звуки. Это был аббат Гаудек, возвращавшийся в свою келью. Рядом шел брат Куллус, он нес мраморную плиту с целым множеством встроенных чернильниц, одна из которых была доверху наполнена аурипигментом — желтой мышьяковой краской. — Витус, как же мы все тебя заждались!

— Да-да, ох как заждались! — сиял Куллус.

Аббат поприветствовал всех по очереди, найдя несколько слов даже для малютки Неллы, что особенно польстило Коротышке. Потом кивнул в сторону часов на стене:

— До нашей дневной трапезы остается чуть меньше часа. Вы продержитесь, дети мои, без пищи?

Получив утвердительный ответ, он продолжил:

— Присядьте на лавку там, у стены. Брат Куллус принесет нам выпить. Кстати, Куллус, чтобы избежать недоразумений, я имею в виду воду.

— Конечно, ваше преподобие. — Толстяк осторожно поставил на стол плиту с чернильницами и вперевалку затрусил прочь.

Гаудек проводил его взглядом:

— Они с отцом Томасом как раз помогали мне чуть глубже проникнуть в тайны звезд: Томас как математик, а Куллус скорее как домохозяйка. Последний стирает пыль с моих карт и смешивает мне новые краски. Мне пришла в голову идея окрасить планеты в различные цвета, а наше Солнце как сердце гелиоцентрической системы мира заставить сиять ярким желтым колером. Правильно заметил Коперник: «…A в самом центре находится солнце. Ибо кто захотел бы в этом наикрасивейшем из всех храмов переместить это светило на другое или лучшее место, чем то, откуда оно единовременно может освещать все и вся? …Так солнце, восседая на королевском троне, в самом деле управляет всем семейством окружающих его созвездий». Однако о чем это я? Забудем астрономию, Витус. Расскажи лучше, что же произошло с тобой и с твоими друзьями.

— Охотно, ваше преподобие. Только разрешите сначала задать один вопрос. Вы обронили фразу, что все заждались меня, из чего я делаю вывод, будто вам уже было известно о моем прибытии. А это, в свою очередь, означает, что вы уже получили письмо от профессора Джироламо из Падуи. Я прав?

— Именно так, сын мой. Несколько дней назад прибыл курьер и вручил отцу Томасу толстую суму, в которой оказались три письма: одно тебе от Томаса, второе тебе же от управляющего Кэтфилда и третье Томасу от профессора. Должен признаться, что мирские послания давно не вносили такой сумятицы в нашу жизнь.

На слове «сумятица» на пороге кабинета снова появился Куллус, неуклюже удерживавший в руках огромный поднос, на котором позванивали кувшин с водой и несколько кубков.

— Живительная влага! — радостно возвестил он. — Вы тоже выпьете, ваше преподобие?

— Разумеется. Но сначала налей нашим гостям. А потом не забудь вытереть пыль с моих карт.

— Будет исполнено, ваше преподобие.

— То, что нам расскажет Витус, ты и так услышишь.

— Как скажете, ваше преподобие. — Куллус налил всем воды, а потом схватился за тряпку и принялся стирать пыль с тяжелых, поставленных вертикально рулонов пергамента.

Аббат Гаудек, перехвативший вопросительный взгляд Витуса, пояснил:

— Есть в этих стенах некоторые ревнители веры, которые умудряются пропускать вечернюю молитву, что, разумеется, влечет за собой наказание. Совершенно случайно позавчера ко мне подошел брат Куллус и попросил разрешения стереть пыль с моих карт, что я ему, естественно, разрешил. Не правда ли, брат?

— Истинно так, ваше преподобие. — Куллус принялся усердно смахивать пыль, пробормотав себе под нос: — Levi defungor poena.

Однако любитель Овидия и почитатель Бахуса недооценил слух настоятеля.

— Levi poena defungeris, — ответил тот с улыбкой. — Оно не будет стоить тебе головы.

— Спасибо, святой отец.

Витус сделал большой глоток и произнес:

— Не хочу показаться невежливым, ваше преподобие, но вопрос о моем происхождении не дает мне покоя.

Аббат Гаудек схватился за голову:

— Как я мог забыть! Ну, разумеется, этот вопрос для тебя сейчас важнее всего на свете. Да, в этом отношении есть кое-какие новости. Впрочем, я не знаю, с чего начать, ибо мне неизвестна степень твоей осведомленности.

— Я получил с голубиной почтой записку от профессора Джироламо, в которой он сообщал мне о существовании некоей старой ткачихи, которая якобы может свидетельствовать перед Богом и людьми, что я был подброшен своей матерью леди Джейн Коллинкорт к северным воротам монастыря. Больше я ничего не знаю. Хотя нет, в письме еще было написано, что пожилая женщина больна раком груди и дни ее сочтены.

Отец Томас кивнул:

— Да, профессор передал самое главное из того, что я писал тебе. Потом ты сможешь прочесть все письмо целиком и, разумеется, два других письма тоже. Они в моей келье. Итак, вернемся к старой Тонии, поскольку именно так звали ткачиху. Увы, ее уже нет в живых. В январе Господь призвал ее к себе, мы с аббатом Гаудеком причастили ее, и она умерла на наших глазах.

— Значит, последнее доказательство по-прежнему отсутствует! — в отчаянии воскликнул Витус, побледнев как мел.

— Успокойся, это не совсем так, — Гаудек попытался успокоить его. — Дело в том, что перед соборованием Тония успела поведать нам то, что уже рассказывала в марте прошлого года отцу Томасу. Это была точно та же история, без пробелов и дополнений, и это, несомненно, лишний раз доказывает, что бедная женщина говорила правду. Прямо там же мы составили протокол, под которым она из последних сил поставила три креста. Мы с отцом Томасом незамедлительно подписали для верности этот документ. Исповедавшись, Тония почувствовала большое облегчение, я прочитал молитву над ней, помазал елеем и отпустил ей все грехи.

Витус слушал, как завороженный, и ему понадобилось какое-то время, чтобы собраться с мыслями.

— Почему же Тония рассказала все это только теперь, спустя столько лет? — недоуменно спросил он.

— Подбрасывая тебя к монастырским воротам, леди Джейн была уже смертельно больна. Потом она с трудом добралась до дома Тонии, где и умерла в тот же день. Но перед тем взяла с ткачихи клятву, что та никому ничего не скажет.

— Понятно, — пробормотал Витус. Он невольно вспомнил пронырливого адвокатуса Хорнстейпла, явившегося в сентябре 1578 года в Гринвейлский замок, чтобы заявить имущественные притязания некоего подмастерья по имени Уорвик Троут. Какой бы притянутой за уши ни была его наглая претензия, в одном крючкотвор был, несомненно, прав: Уорвик Троут вполне мог быть отцом Витуса. И даже если это был не он, значит, кто-то другой. В любом случае он, Витус, был внебрачным ребенком, и не удивительно, что перед лицом смерти леди Джейн хотела обеспечить ему ничем не отягченное будущее.

— Понятно, — задумчиво повторил Витус. — Почему же тогда старая Тония перед смертью все же нарушила клятву?

Отец Томас пояснил:

— Видишь ли, сын мой, леди Джейн лежала в неосвященной земле. Муж Тонии похоронил ее в саду за домом без отпевания, просто так, потому что иначе было нельзя. Это обстоятельство мучило Тонию всю ее жизнь. Она знала, что взяла на душу тяжкий грех, и не хотела уносить его в могилу.

Аббат Гаудек добавил:

— Само собой разумеется, узнав обо всем, мы отпели твою мать и освятили землю, в которой она покоится. Господь отпустил твоей матери ее грехи посмертно.

— Благодарю вас, ваше преподобие! А можно мне взглянуть на документ?

— Конечно. — Гаудек подошел к своему письменному столу и вынул из ящика большой лист бумаги.

Витус взял его, поблагодарив, и прочел:

ПРОТОКОЛ

опроса ткачихи Тонии Перес касательно значительного события, произошедшего с нею и дословно записанного с ее слов:

Был 9-й день месяца марта A. Д. 1556, канун того дня, когда мы чтим память святого Эмилиана, почему я и запомнила. На рассвете к нам во двор пришла какая-то женщина. Такая слабая была, что не столько пришла, сколько приползла. Я сразу поняла, что она не из наших краев. Одежда на ней была грязная и рваная, но дорогая. Муж мой тогда еще был жив. Он хотел сразу бежать за цирюльником, но незнакомка его остановила. Моя жизнь кончена, — прошептала она. — Мой маленький сын лежит у монастырских ворот. Я завернула его в красный платок, чтобы он не замерз. О нем позаботятся. Она это все время твердила. Есть ничего не хотела — ни хлеба, ни сыра, ни супа. От любой пищи отказывалась. Я хочу лишь умереть, — сказала. Мы ее спросили, кто она, а она отвечает: Я английская леди. Леди Джейн из рода Коллинкортов. Странное какое-то имя для нас, поэтому ей пришлось несколько раз его повторить, пока мы, наконец, разобрали. Мы едва поверили своим ушам. Но у нее на пальце был перстень с гербом, тогда уж мы поверили. Голосок у нее был слабый, и она рассказала нам, что сошла с корабля в Виго и продолжила путь с купцами. Те хотели попасть в Наварру. Неподалеку от нашей деревни на них напали разбойники. Все погибли, выжила она одна, тяжело раненная. Из последних сил добралась до монастыря и подбросила ребенка. Вот такая история. А вскоре она испустила последний вздох, взяв с нас перед тем обещание похоронить ее в садике за домом. А еще мы ей торжественно поклялись Пресвятой Девой Марией, что никогда ее не выдадим. Никогда. Чтоб избежать позора, — сказала она. Всю свою жизнь я хранила клятву. Но сегодня, на пороге собственной смерти, не могу молчать. Леди Джейн покоится в неосвященной земле, и я в этом виновата. Большой грех взяла на душу. Да простит меня Господь и примет в свое царство. Он мне свидетель. Все, что я рассказала, — истинная правда.

Далее следовали собственноручно нацарапанные неграмотной Тонией три креста вместо подписи, а рядом, под словом Testis, — росчерки святых отцов Гаудека и Томаса, каждый завершенный личной печатью. Помимо этого документ был скреплен печатью ордена с надписью OrdCist. Monasterium Campodios с указанием даты и места: Пунта-де-ла-Крус.

Витус хотел вернуть бумагу, но Гаудек остановил его.

— Это официальный документ и он твой. Он может быть весьма полезен тебе как звено в цепи доказательств твоего происхождения.

— Вы уверены, ваше преподобие?

— Ну да. Во всяком случае, я надеюсь на это.

Магистр снял свои бериллы и потянулся за протоколом.

— Ты разрешишь? Спасибо. — Близко поднеся бумагу к близоруким глазам, он досконально изучил ее, обратив особое внимание на подписи и печати. — Подлинность документа не вызывает никаких сомнений! — объявил он в конце концов. — Это действительно последнее звено сомкнулась. Ваше преподобие господин аббат, святой отец, дорогие друзья, среди нас находится лорд! — Он преклонил колено, как это принято при дворе, и сильно прищурился. На этот раз не от слабости зрения, а от разбирающего его смеха. — Милорд, для меня большая честь быть знакомым с вами, позвольте и далее называть вас Витус и говорить вам «ты»?

Витус засмеялся:

— Разумеется, сорняк, и не пытайся подтрунивать надо мной. Все остается по-старому. Кстати, никакой я не лорд до тех пор, пока королева Елизавета, да пошлет ей Господь долгую жизнь и отменное здоровье, не пожалует меня званием пэра.

— Чистая формальность, — отмахнулся маленький ученый. — Но что меня особенно радует, так это то, что наш общий друг Хорнстейпл обломает себе зубы, когда в следующий раз захочет оспорить твое наследство. Его каверзным выдумкам, вроде того, что младенца леди Джейн могли подменить у ворот монастыря, или, что еще бессмысленней, совсем необязательно именно леди Джейн появлялась у ворот монастыря, а это могла быть любая другая мать с другим ребенком, воспользовавшаяся украденным красным камчатным платком, — короче, всей этой белиберде раз и навсегда положен конец.

— Deo gratias! — донесся громкий возглас от рулонов с пергаментами. Все давно забыли о Куллусе, а потому осталось незамеченным, что он давно оставил попытки стереть пыль с карт. — А вам не кажется, ваше преподобие, что в честь этой отрадной новости стоит выпить живительной влаги? Чтобы избежать недоразумений, я имею в виду не воду.

Гаудек не мог сдержать улыбку. На прямодушного, забавного Куллуса никто не мог долго сердиться.

— Ну хорошо, Бог с тобой! Принеси нам вина, — разрешил настоятель. — Но не больше, чем полкувшина.

А Томас крикнул вдогонку резво удаляющемуся брату:

— Не забывай о своей подагре!

Однако этих слов Куллус уже не слышал. Мгновенно исчезнув, он так же скоро появился опять.

Когда вино было разлито по кубкам, аббат сказал:

— Не припомню, чтобы я когда-нибудь позволял себе выпить вина до службы шестого часа, но пусть будет так. Господь знает, что у нас есть на то причины. Bene tibi!

— Salute! Cheers! Lechaim!

Они выпили, и только Гаудек собрался расспросить друзей о выпавших на их долю приключениях, как Нелла заплакала. Никто из друзей не мог сказать, чем это вызвано, ведь обычно она была спокойным, неприхотливым ребенком. Быть может, просто оттого, что все пили, а ей ничего не дали.

— Уй, моя овещка шамать захотела, — догадался Энано. — Пора бежать за Бородащом. Щао, господа, увидимся в обжорке. — И он исчез, прижимая к себе крошку.

Не успела дверь за ним затвориться, как снова открылась. На пороге стоял брат с кухни. Потупив глаза, он смиренно произнес:

— Простите за беспокойство, ваше преподобие, служба шестого часа уже закончилась. Брат Фестус спрашивает, может ли он рассчитывать, что вы пожалуете на обеденную трапезу.

— Что? Уже так поздно? — Взгляд Гаудека скользнул по песочным часам на стене, показывавшим, что час уже истек. Он торопливо допил вино. — Tempus avis est! Скажи повару, что мы уже идем. Пусть поставит побольше тарелок. Нас пятеро, нет, шестеро. Наверняка к нам присоединится Энано.

Все торопливо направились к главному зданию старого монастыря, где располагалась просторная трапезная. Полнотелый брат Фестус, прозванный Сира dicens — Говорящая бочка, расплылся в радостной улыбке, завидев Витуса.

— А ты помнишь, сын мой, чем я снабдил тебя, когда ты уходил от нас четыре года тому назад? — прогремел он.

— Да, ты сказал: еда да питье тело с душой связывают, и чтобы я не забывал об этом, если мне придется в жизни туго.

— Правда? Я это сказал? Ха-ха-ха! Я-то имел в виду каплуна, которого тайком сунул тебе. Нарушил я тогда законы поста, до сих пор не замолил грех.

Магистр усмехнулся:

— Полагаю, ваше преступление уже неподсудно за давностью срока.

— За давностью? Хо-хо-хо! Ты слышал, Гаудек… э-э… простите, ваше преподобие?

— Слышал. — Тихий голос аббата сильно контрастировал с зычными раскатами Говорящей бочки. — Думаю, нам пора сесть за стол, вся братия уже с любопытством поглядывает на нас. — И он провозгласил в полный голос: — Продолжайте трапезу, дети мои, не отвлекайтесь!

Брат Фестус без приглашения подсел к столу.

— Послушай, Витус, а этот странный карлик, который так кудряво изъясняется, он тоже с тобой? — спросил он. — Он тут всю кухню поставил на уши, заставив меня варить молочную кашу для своего ребенка.

— Да, — кивнул Витус, заметив, как омрачилось лицо Гаудека.

— Ede et tace — вот как должно быть за столом, ты не забыл, Фестус? Уж если не несешь нам еду, то, по крайней мере, молчи.

— Простите, ваше преподобие! — Бочка поднял свое грузное тело и поспешил на кухню. Вскоре появились посланные им два брата, которые несли поднос размером со столешницу, уставленный яствами, приготовленными сегодня Фестусом. — Это всего лишь скудная постная еда, Витус, — громогласно пояснил он, вновь подойдя к столу. — Похоже, мы с тобой встречаемся только тогда, когда надо жить впроголодь. Тебе и твоим друзьям придется довольствоваться луковым супом и запеченным лососем. Еще могу предложить грибной паштет с морковью. Или скромное овощное суфле, правда, без моей знаменитой свиной подливки.

— Щё такое? Сальца не будет? Только суп из ветра да рыбьи кости? — Коротышка незаметно прошмыгнул в трапезную. — Ну, главное, щёб моя овещка была сыта, тощно? Ну-ка, утю-тю-тю, давай-ка отрыгни. Как мы умеем отрыгивать, у-сю-сю!

Гаудек откашлялся. Предписанную уставом тишину во время приема пищи уже столько раз нарушали, что он был вынужден вмешаться.

— Энано из Аскунезии, — торжественно начал он, — я был бы весьма признателен вам, если бы вы побуждали вашего отпрыска отрыгнуть во дворе. Помимо этого, потрудитесь пеленать ребенка не в трапезной.

Коротышка, еще не успевший присесть, завращал глазами и пропел фальцетом:

— Уй, будет исполнено, ваше преподобное аббатство. Одна нога здесь, другая там. Ща вернусь!

Гаудек с облегчением вздохнул и взял в руки большой нож, на лезвии которого в две строки были выгравированы слова благодарственной молитвы, исполнявшейся перед каждым приемом пищи. Нож был старый, поэтому текст почти стерся:

Gratiarum actio

protuis beneficiis Deus gratias agimus tibi.

Он выражал благодарность за благодеяния Господа. Такой нож лежал на столе перед каждым монахом — своего рода подсказка для тех, чья память ослабела. Только вот петь после непривычной болтовни аббат Гаудек не имел ни малейшего желания и решил использовать нож по прямому назначению: начал разрезать паштет.

Остаток трапезы прошел в благодатном молчании.

После обеда полил сильный дождь, однако Витус не хотел отказываться от намерения посетить могилу матери. Верный Магистр вызвался его сопровождать, Томас также нашел время пойти вместе с ними. Надев длинные накидки, они шагали старыми извилистыми тропами в Пунта-де-ла-Крус. Не доходя до селения, свернули на узкую тропинку, которая петляла по небольшой рощице и привела к дому ткачихи.

— Вот мы и пришли, — сказал Томас, показывая на покосившееся строение. — Садик прямо за домом. — Они обошли ветхий домишко, и их глазам предстал заросший клочок земли. Лишь два свежих деревянных креста говорили о том, что здесь не так давно хозяйничала рука человека.

С бьющимся сердцем Витус подошел поближе и прочел надписи на крестах. На первом значилось: ТОНИЯ ПЕРЕС, затем следовали даты рождения и смерти. «Что будет написано на втором кресте?» — промелькнуло в голове у Витуса, и он невольно опустился на колени, чтобы прочесть:

Леди Джейн

Томилась в Англии

Умерла 9 марта. A.D. 1556

— Мы не знали даты рождения и титула твоей матери, — произнес за его спиной Томас. — И все-таки сочли правильным поставить новый крест, после того как похоронили рядом старую Тонию.

— Да, — пробормотал Витус. Собственный голос казался ему доносящимся откуда-то издалека. — Я тоже не знаю точной даты, мне лишь известно, что моя мать родилась anno 1534. Да это и неважно.

Он попробовал представить себе, как выглядела его мать, и не смог. А впрочем, ведь она имела сходство с Арлеттой, а внешность Арлетты он помнил в мельчайших подробностях. Повинуясь порыву, он молитвенно сложил руки и прочел молитву, которую уже произносил у гроба старого аббата Гардинуса. Это были бессмертные слова, написанные много веков назад в Англии, откуда родом были и он, и леди Джейн, его мать.

Витус поднялся с земли с молитвенно сложенными ладонями.

— Упокой, Господи, душу ее и прими в царство Твое небесное.

— И ныне и присно и во веки веков, — пробормотал себе под нос Магистр.

— Амен, — закончил отец Томас и плотнее запахнул накидку: погода была и в самом деле отвратительной. — У меня есть для тебя еще кое-что. Старая Тония передала мне это незадолго до смерти. — В его руках блеснул золотой перстень.

Витус взял перстень и вскрикнул от неожиданности:

— Перстень с печатью Коллинкортов! Такой же, как тот, что я получил от деда, только гораздо меньше.

— Можно предположить, что это было кольцо леди Джейн. Тония сказала, что получила его в подарок от умирающей и хранила все эти годы. Когда я рассказал, что маленький подкидыш стал видным врачом, который в данное время проживает в родовом замке Коллинкортов и обязательно рано или поздно вернется в Камподиос, она передала мне это кольцо для тебя.

— Перстень очень красивый. — Голос Витуса звучал почти благоговейно. — И он в самом деле когда-то принадлежал моей матери! Я могу различить крошечные буквы, выгравированные на внутренней стороне: ДЖЕЙН.

Магистр буркнул:

— Спрячь его получше, старый сорняк. Когда-нибудь в твоей жизни появится женщина, которой ты захочешь надеть его на палец.

Витус промолчал, продолжая разглядывать сокровище. Отец Томас также хранил молчание. Он уже замерз и предпочел бы вернуться в родной монастырь, в тишину кельи, служившей ему кабинетом, к медицинским исследованиям. Но не желал показаться невежливым и лишь заметил:

— Кстати, умирая, старая Тония попросила, чтобы ее похоронили возле твоей матери. Она не хотела лежать рядом с мужем на деревенском кладбище.

Витус оторвал взгляд от перстня и снова поднял глаза на простые кресты:

— А почему?

— Точно не знаю. Думаю, она ощущала внутреннюю связь с твоей матерью. Нина рассказывала мне, что она каждый день ходила в сад и молилась на ее могиле.

— Нина?

— Ну да, Нина. Дочка Карлоса Орантеса. Она довольно хорошо знала старую ткачиху, почему и помогала мне бороться с ее раком груди.

— В самом деле?

— Да, Нина — удивительная девушка. Она ассистировала мне, когда я удалял Тонии опухоль. Это была кровавая, весьма неприятная операция, к тому же оказавшаяся безрезультатной. Но Нина великолепно справилась.

— А как вы проводили операцию, святой отец? — В Витусе проснулся профессиональный интерес.

— Если не возражаешь, я расскажу тебе об этом на обратном пути. Сырость пробирает меня до самых костей, и я мечтаю о сухом местечке.

— Вот-вот, — с готовностью подхватил маленький ученый. — Adolescentia deferbuit, не так ли? Мы не становимся моложе.

Витус с трудом оторвался от могилы матери, но, сказав себе, что в любой момент сможет опять прийти сюда, дал себя увести. Отец Томас осенил крестом обе могилы, после чего все трое зашагали назад.

— Возвращаюсь к твоему вопросу, Витус, — произнес монах через некоторое время. — Я оказался перед выбором: вырезать только опухоль или провести полную ампутацию. По здравому размышлению я выбрал первое, поскольку не хотел стрелять из пушек по воробьям. Возможно, я должен был избрать кардинальное решение, тем более что потом я нащупал под мышками у больной новые узлы, но все мы задним умом крепки. Могу сказать, что в те дни после операции я был очень подавлен.

— Я это прекрасно понимаю, святой отец. За прошедшие годы я тоже потерял нескольких пациентов. Каждый раз это было ужасное ощущение.

— Ничего не может быть хуже для врача, чем быть не в состоянии помочь больному. Если бы не Нина, я бы чувствовал себя еще более мерзко. Она настояла на том, чтобы взять на себя уход за Тонией. Сказала, что это важнее, чем та работа, которую она должна выполнять на отцовском подворье. И важнее, чем школа.

— Важнее, чем школа? — Витус остановился. Он представлял себе Нину такой, какой знал ее раньше. Нежное лицо Мадонны с огромными глазами не слишком сочеталось со столь решительным поведением, о котором рассказывал отец Томас. Антонио и Лупо, правда, рассказывали, что их сестренка посещает школу в Камподиосе. — То есть она приходит в монастырь и принимает участие в ваших занятиях, святой отец? — уточнил он.

— Да, приходит. Трижды в неделю. Очень способная ученица, причем в каждом предмете. К тому же очень прилежная.

Можешь сам убедиться. Завтра вторник, она как раз придет. Думаю, Нина будет рада увидеть тебя.

— Не знаю даже… Если я буду сидеть на уроке, она наверняка смутится, да и другие ученики тоже.

Отец Томас не сдавался:

— Послушай, Витус, в конце концов, ты именно Нине обязан тем, что ты здесь. Она была первой, кому Тония доверила свою тайну, после чего она тут же примчалась ко мне и все пересказала.

— Так это была Нина?

— Да, Нина. Я ей тогда сказал, что признание ткачихи имеет для тебя огромное значение, а она мне в ответ, мол, знаю, ведь я с ним хорошо знакома.

— Да, верно. Ну, хорошо, я как-нибудь зайду на занятие.