Маленький рассказчик историй хорошо играет в шахматы, вот и все. Я тебе уже однажды сказала, что мне приятнее пить с тобой горячую мяту, чем сидеть с ним за шахматной доской. Это абсолютная правда.

Амина Эфсанех приказала своим носильщикам едва ли не бежать. В голове ее, видимо, созрел план, и она торопилась как можно скорее попасть в свой дворец. Рабии, верной служанке, пришлось поторапливаться, чтобы не отставать от носилок госпожи и одновременно держаться подальше от хлыста: выложив такую сумму за рабов, госпожа, должно быть, пребывала не в духе.

Через продолжительное время, за которое не было произнесено ни слова, Рабия осмелилась спросить:

— Скажи, повелительница, что ты будешь делать с таким большим количеством рабов?

Из паланкина не донеслось ни звука.

Рабия решила, что госпожа не желает с ней разговаривать, но тут до ее ушей донесся смех, протяжный и надменный, и Амина Эфсанех снизошла до ответа:

— Как ты можешь догадаться, с самого начала я хотела только этого лорда-самозванца. Я никак не могла смириться с тем, что он больше не протирает галерную банку, и хотела позаботиться о новых кандалах на его ногах. Но тут начался этот идиотский, ненужный торг.

— О повелительница! — воскликнула запыхавшаяся Рабия, которой пришлось обогнуть группу болтавших мужчин, преградивших ей путь, прежде чем она опять поравнялась с носилками. — Но сумма, которую придется выложить твоему мужу, непомерно высока!

— Да, да, да. — Хлыст опять застучал по раме окна. — Да, немалая. Но зато я получила не одного, а сразу шестерых рабов.

— Да, конечно, о повелительница. Кстати, Нгонго ты всего лишь получила назад, ведь он уже был твоей собственностью, прежде чем я по твоему приказу продала его вместе с хирургом и рассказчиком историй Мехмету-паше.

— Да, да, да.

Рабия удостоверилась, что недосягаема для хлыста, и добавила:

— К сожалению, за гораздо меньшую сумму, чем та, которую ты заплатила сегодня.

— Молчи, дура!

— Разреши все же спросить, о повелительница, что ты будешь делать со всеми этими рабами?

Лицо Амины появилось в окне. На узких губах играла презрительная улыбка.

— Я разрешаю тебе спросить, Рабия, раз уж ты так хорошо умеешь считать. У меня есть определенные планы на всех шестерых. На них и на тебя.

Караван продвигался вперед очень медленно. Шел уже третий день, как они двигались на юг от Танжера, и по-хорошему должны были бы уйти гораздо дальше, чем ушли. Но шестеро невольников, шедших пешком, передвигались с большим трудом.

В отличие от них Рабия ехала на верблюде. В седле она держалась не очень уверенно, поскольку никогда специально этому не обучалась. Точно так же, как никогда не была в Фесе. Но именно город Фес был целью их путешествия через пустыню. Огромный Фес лежал в предгорьях Среднего Атласа. Там была вода, а потому целые рощи финиковых и других пальм. Там разводили скот, возделывали землю. И молились. Число мечетей в Фесе было столь велико, что некоторые утверждали, будто правоверный может каждый день в году молиться в новой мечети. Помимо всего прочего, Фес был религиозным центром и средоточием множества исламских школ. Но до него была еще сотня миль.

Взгляд Рабии упал на бредущие перед ней шесть фигур. Невольники потели и задыхались так, что становилось страшно. Сегодня они получили воду один-единственный раз: больше не разрешил хабир, предводитель каравана. Рабия знала, почему: Амина Эфсанех запретила ему поить их. В качестве жены его господина, сиди Шакира, она могла приказывать, тем более что каждый знал, как опасно навлечь на себя ее гнев.

Впрочем, тернистый путь был для этой шестерки лишь слабым намеком на те страдания, которые были им уготованы в конце: работа, хуже которой в Африке не было ничего.

Рабия, ребенком жившая в самом сердце Сахары, в оазисе Уаргла, знала этот подневольный труд. Как и все в пустыне, он был связан с водой. Грунтовых вод, питающих оазисы, было мало, поэтому их ареал был ограничен. А чтобы увеличить возделываемую площадь, нужно было подводить живительную влагу сложными путями через системы каналов. Эти сооружения, фоггара, располагались под песком и были различимы только по холмам, внутри которых скрывались входы в шахты. Для рытья каналов и шахт брали черных рабов, например харатинов, единственных, кто справлялся с работой под землей. День за днем они должны были работать, не разгибая спины, без солнечного света и малейшего дуновения ветерка. То и дело случались обвалы, и землю нужно было как можно быстрее убирать, чтобы ценная вода продолжала течь. Это была убийственная пытка, длившаяся всю жизнь. Впрочем, довольно короткую жизнь.

Именно на такую жизнь обрекла мстительная Амина Эфсанех хирурга и его друзей. Сиди Шакир владел большим количеством финиковых рощ невдалеке от Феса и как раз собирался расширить их площади. Это намерение требовало увеличения сети подземных каналов и новой рабочей силы.

Рабия сама с удовольствием попила бы сейчас воды, но не решалась повернуться в седле и достать висевший за спиной бурдюк из козьей кожи. Она и в самом деле никогда не была хорошей наездницей. Раскачивающийся корабль пустыни, собственно, не был приспособлен в качестве средства передвижения женщины. Если уж верховое животное, тогда осел. Но повелительница не задумывалась об этом, навязывая Рабии ответственность за шестерых рабов.

«Доставь их в Фес, — сказала она, пригрозив: — И не вздумай упустить! Передашь их старшему надсмотрщику пальмовых рощ сиди Шакира и как можно скорее возвращайся назад. Помни о своем любимом братце Ахмаде, который тоже работает в моем доме. Ты ведь не хочешь, чтобы с ним что-нибудь стряслось?»

«Нет, — поспешно заверила ее Рабия. — Не хочу».

Рабия все же решилась достать бурдюк с водой. Слишком велика была ее жажда. Повернувшись вполоборота назад и протянув руку за сосудом, она чуть не потеряла равновесие, потому что ее верблюд резко остановился. Хабир, который вел караван и ехал впереди, высоко поднял палку и дал сигнал к остановке. Рабия оглянулась. Близорукость не позволяла ей составить ясную картину окружающего, тем не менее девушка разглядела, что земля стала более каменистой и волнообразной. Слева от них волны превращались в холмы, а еще дальше холмы становились горами. Это, должно быть, горы Эр-Риф с отрогом Джебель-Тидигин, населенные воинственными племенами.

— Здесь мы разобьем лагерь на ночь! — крикнул хабир.

Тридцать один верблюд — двадцать семь вьючных и четыре верховых — остановились как вкопанные. На одном из верховых верблюдов ехал хабир, на другом Рабия, а два оставшихся были своего рода резервом. К животным в караване было приставлено одиннадцать погонщиков, которые, как и шестеро рабов, шли пешком, однако нисколько не страдали от жажды. Во-первых, потому что у них при себе было много воды, а во-вторых, это были дети пустыни, плоть от плоти ее, крепкие парни с задубелыми лицами, двигавшиеся без всякой спешки и не тратившие силы понапрасну. Тела их казались невосприимчивыми к палящему дневному зною и к ночному холоду. Ловкими, выверенными движениями они молча сняли с животных груз, утварь и седла. От них веяло спокойствием, уравновешенностью и даже чувством защищенности. Рабия это высоко ценила. Она несла ответственность за шестерых рабов, но ей не надо было ни о чем беспокоиться: Хабир и его люди бдительно следили за невольниками и, без сомнения, приведут их в Фес. Хабир был опытным человеком, имевшим право называть себя «хаджи», потому что совершил паломничество в Мекку и обошел там Каабу — святилище, служащее оправой для Черного камня, Хаджар аль-Асвад.

Хаджи Абдель Убаиди подошел к Рабии и в своей спокойной манере произнес:

— Я вижу, твой верблюд все еще не слушается тебя. Ты должна научиться опускать его на колени, даже если он иногда упрямится. Он привыкнет к тебе, нам еще предстоит долгий путь. — Говоря это, он почти играючи положил верблюду руку на шею, и, как по волшебству, животное опустилось на колени.

— Благодарю тебя. — Рабия попыталась держаться прямо, однако вновь чуть не потеряла равновесие, слезая с верблюда.

— Думаю, ты захочешь поначалу присмотреть за рабами. Твой шатер будет там, позади, у валунов. Мои люди разобьют его и разведут тебе огонь. — Хабир откашлялся. Предложение развести служанке отдельный костер было не простой вежливостью: женщину лучше держать подальше от очага погонщиков. Чужим женщинам нечего делать в мужской компании, лишнее беспокойство было хабиру ни к чему.

— Благодарю тебя, — вновь произнесла служанка. Разумеется, она догадалась об истинной причине заботливости хаджи, тем не менее ей был приятен его вежливый, почти дружеский тон. Поправив чадру, она кивнула ему и направилась к тому месту, где на корточках примостились рабы. Мимолетного взгляда ей было достаточно, чтобы убедиться, что руки у них все еще связаны. Они выглядели чрезвычайно утомленными и умирали от жажды. Ее собственная сильная жажда вернулась, и ей стало жалко их. Конечно, это были неверные, которые стоят ступенью ниже тех, кто исповедует учение Великого Пророка, но они ведь тоже люди…

Рабия сходила к своему верблюду и принесла бурдюк с водой.

— Вот вода, — сказала она. — Только пейте медленно и не слишком много. — Рабия знала, что тем самым нарушает запрет своей госпожи, но ей это было сейчас безразлично. У Амины Эфсанех длинные руки, но до пустыни им вряд ли дотянуться.

Мужчины пробормотали слова благодарности. Никто из них даже не взглянул на нее, все взгляды были прикованы к заветному сосуду с бесценным содержимым. Они пили по очереди, с жадностью, с которой утопающие хватают ртом воздух. Последними прильнули к бурдюку хирург и Магистр. Воды в нем осталось мало, и Рабия забеспокоилась, перепадет ли что-нибудь ей самой. Проницательный рассказчик историй заметил это и произнес севшим голосом:

— У меня такое чувство, что ты сама еще не пила, так ведь, Рабия?

— Не пила, — смущенно подтвердила она.

— О Боже! — Магистр поднялся с земли. — Какой эгоизм с нашей стороны! Я немедленно схожу к погонщикам и попрошу их снова наполнить бурдюк.

Девушка благодарно кивнула.

Неожиданно хирург спросил:

— Может, ты все-таки откроешь тайну, что с нами произойдет в Фесе?

Служанка отрицательно покачала головой. Рабы еще успеют узнать, какая страшная участь их ожидает. Если они это будут знать заранее, подумала она, возрастет опасность, что они попытаются бежать. Впрочем, любой, кто рискнет бежать в этих краях, не имеет ни малейшего шанса выжить. Она уже не раз говорила это пленникам и надеялась, что они хорошо запомнили ее слова.

— Пойду к своему шатру, — устало бросила она.

Еще немного, и она пожелала бы им спокойной ночи и поклонилась, как подобает молодой женщине, стоящей перед чужими мужчинами, но она тут же спохватилась, ведь это были рабы, и отвернулась.

Костер уже вовсю потрескивал, когда она подошла к нему. Шатер тоже был разбит, и все ее нехитрые пожитки размещены внутри. Погонщики проделали за нее всю работу. Девушка села к огню и протянула руки, чтобы согреться. Солнце только что зашло, и, как всегда в пустыне, сразу резко похолодало. Рабия с удовлетворением отметила, что место для ее шатра было выбрано удачно: под прикрытием валунов, задерживающих ветер.

Похоже, все складывалось удачно. Скоро она опять окажется в Танжере, городе, ставшем ее второй родиной. В который раз Рабия спросила себя, почему повелительница поручила охрану рабов именно ей. Ведь в ее хозяйстве было достаточно мужчин, которые гораздо лучше подходили на эту роль. Испытанные слуги. Почему не они? Она задумалась. Может, Амина Эфсанех опасалась, что они могут не вернуться? Госпожа была достаточна умна, чтобы понимать, что челядь ее не любит. А скорее, ненавидит. Рабия тоже не слишком любила повелительницу, хотя жила в роскошном дворце и ни в чем не нуждалась. У нее была своя собственная комната, ее регулярно кормили и она ладила с другими слугами.

Почему же повелительница послала в Фес именно ее? Почему не боялась, что служанка не вернется?

Наконец Рабию осенило. Ведь там оставался Ахмад, ее младший брат и единственный родственник, которого она любила больше всех на свете. Вот и разгадка. У нее одной был близкий родственник в доме госпожи, и ее одну можно было шантажировать. Ну, вот, теперь все понятно.

Рабия проглотила слюну и снова вспомнила о своей жажде.

— Вот твой бурдюк. — Словно джинн из бутылки, перед ней неожиданно вырос Магистр. — Доверху наполненный хорошей водой. — Поскольку его руки были по-прежнему связаны, он держал бурдюк за самый конец двумя руками.

— О, спасибо! — Рабия хотела вскочить, но одумалась, сообразив, что такое поведение было бы достойно осуждения. Она все время забывала о своей роли. — Дай мне воду, — произнесла она как можно более формально. Потом открыла пробку и приготовилась пить, но для этого ей сначала надо было откинуть чадру, что, разумеется, нельзя было делать в присутствии постороннего мужчины.

— Отвернись, — попросила она.

Маленький мужчина удивленно покорился.

Рабия откинула покрывало и сделала несколько больших глотков. О, как хорошо! Закрыв глаза, она глубоко вздохнула и снова отпила. Вода — источник всего живого, подарок Аллаха всеведущего, так говорят в пустыне. С каждой каплей, проникающей в ее нутро, она чувствовала это.

Закрыв бурдюк, девушка отложила его в сторону. И только теперь открыла глаза. К ее удивлению, Магистр все еще не ушел. Она быстро набросила на лицо чадру.

— Можешь повернуться.

Он послушался. И молча продолжал стоять рядом. Лицо его было изможденным.

Повисло неловкое молчание.

Рабия соображала, что бы такое непринужденное еще произнести, но ничего не приходило на ум.

— Да… — начал Магистр.

— Я мо… — одновременно с ним произнесла девушка.

Оба осеклись. Потом служанка попробовала снова:

— Я могу дать тебе только пару луковиц и несколько фиников. — «В том, что я накормлю голодного, не может быть ничего предосудительного, — мелькнуло у нее в голове, — ведь святые законы гостеприимства действуют повсюду, и в пустыне тоже. И нигде в Коране не сказано, что они не распространяются на рабов».

— Спасибо! — хриплым голосом поблагодарил Магистр. — Мы с друзьями слишком ослабли, чтобы я отказался от твоих даров. — Он взял еду, разложенную в два мешочка.

— Вам что, дают слишком мало еды? — удивленно спросила Рабия.

— «Слишком мало» значило бы сказать слишком много. — На короткий миг лицо Магистра осветила грустная усмешка, которую она так хорошо помнила по его выступлениям на площади. — Нам дают бобы и пшенную кашу, пшенную кашу и бобы, и снова бобы и пшенную кашу. Минимальными порциями. Несколько монотонно. Твои дары внесут разнообразие в наш рацион. Еще раз спасибо, и приятной тебе ночи. И если когда-нибудь я смогу отплатить тебе за твою доброту, знай, я навеки твой слуга. — Он опять усмехнулся и исчез.

Позже подошел хаджи Абдель Убаиди, хабир. Рабия как раз только что съела несколько фиников, отщипнула немного от лепешки и запила все это свежей водой.

— Я пришел, чтобы кое-что сказать тебе, — начал предводитель каравана. — Можно присесть?

— Да, конечно. Разумеется. Что ты хочешь мне сказать? — Рабия вежливо подвинулась немного в сторону.

— В общем, я видел, как ты давала рабам воду.

Рабия испугалась. Хотела было что-то возразить, но передумала. Вместо этого предложила заварить мяту.

— Спасибо, не надо. Я только хотел сказать тебе, что не видел этого.

— Как? Что ты имеешь в виду? — Рабия совсем запуталась. Так заметил что-нибудь хабир или нет?

Хаджи Абдель Убаиди улыбнулся:

— Я хочу сказать, что закрыл на это глаза.

— Хвала Аллаху! — У служанки камень свалился с сердца. — Но почему ты делаешь это?

— Понимаешь, — хабир уселся поудобнее, — все дело в том, что нельзя сказать «а», не сказав «б». Вот смотри: ты получила от госпожи приказ доставить с моей помощью шестерых невольников в Фес, где им предстоит батрачить под землей. Я, в свою очередь, имею от нее приказ давать этим людям только один раз в день кружку воды. Но вместе и то и другое не получается. Если рабы и дальше будут получать так мало воды, они умрут от жажды и никогда не прибудут в Фес. В этом случае я бы выполнил свой приказ, а ты свой — нет. — Хабир лукаво улыбнулся. — Значит, будет лучше, если я на некоторые вещи закрою глаза. Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности.

В порыве благодарности Рабия вновь предложила ему заварить мяты, но хаджи отказался. Поднявшись, он вытащил из складок своей накидки козлиную шкуру.

— Ночь будет холодной. На, укройся. — И, не дав служанке ничего ответить, продолжил: — Мне пора назад, к моим погонщикам. Пришло время совместной ночной молитвы.

Вскоре она услышала протяжный монотонный распев:

Аллаху акбар… Нет Бога кроме Аллаха и Мухаммед пророк Его…

Она почти физически ощутила истовость, с которой снова и снова произносились одни и те же слова Корана. Ее охватило страстное желание самой приблизиться к Аллаху, и она быстро раскатала свой коврик.

Молитва укрепила ее. Она справится со своим заданием и вернется в Танжер. Повелительница похвалит ее, может быть, даже вознаградит, и с ее младшим братом Ахмадом ничего не случится.

Она не испытывала усталости и раздумывала, ложиться ли уже спать или еще рано. Насколько позволяло разглядеть ее зрение, небо над ее головой было ясным и звездным, хотя ей и не удавалось различить очертания отдельных звезд. Рабия решила еще немного посидеть у костра и бросила в огонь несколько веток из дров, заботливо предложенных ей погонщиками. Языки пламени высоко взметнулись, распространяя новое тепло и новый свет. Было так светло, что ей захотелось немного поиграть. Сходив в шатер, она принесла доску, расчерченную на шестьдесят четыре квадрата, и тридцать две деревянные фигуры. Шахматы. Столь любимая ею королевская игра.

Рабия расставила фигуры, черные и белые, и, как обычно, когда играла сама с собой, спросила себя, какие фигуры выбирает. При этом она задумалась. Считалось, что белые лучше, потому что имеют право первого хода, а следовательно, в запасе всегда на один ход больше. Но так ли это на самом деле? Разве у игрока черными фигурами не было преимущества видеть, что задумывают белые? Во всем есть две стороны — такова жизнь. Одному хорошо, другому плохо.

Хирургу, Магистру и их друзьям, без сомнения, было плохо, и, честно говоря, они этого не заслужили. То, что с ними произошло, было несправедливо. Разве хирург из монастыря Камподиос был виноват в том, что повелительница безумно влюбилась в него, а не найдя в нем ответных чувств, от всей души возненавидела? Разве виноват Магистр в том, что случайно оказался другом хирурга? А чем заслужили свою участь четверо других?

Они ни в чем не виноваты. И даже то, что они поклонялись другому Богу, ничего не меняло.

Рабия снова собрала шахматы.

Она легла спать, но сон долго не приходил.

— Там впереди, немного правее, уже можно увидеть на горизонте минареты мечетей Эль-Ксар-эль-Кебира. — Хаджи Абдель Убаиди отстал и ехал теперь рядом с Рабией.

Служанка напряженно всматривалась в направлении его вытянутой руки, но, конечно, ничего не видела. Заставляя себя не щуриться, она произнесла:

— Эль-Ксар-эль-Кебир? О, я слыхала об этом городе. Говорят, наши борцы за веру одержали там большую победу.

— Ты даже это знаешь? — Хабир удивленно поднял брови. Далеко не каждая мусульманка интересовалась происходящим в мире. — Да, верно, в прошлом году. Султан Абд эль-Малик наголову разбил там португальцев, а их слабый король Себастьян погиб в битве. Это случилось в четвертый день месяца, который неверные называют августом. Видишь зеленый пояс, который тянется между нами и городом? Это вади Лукоса, плодородная земля, заселенная с давних времен. Один мудрец в Уаззане как-то рассказывал мне, что первыми здешними поселенцами были римляне. Ну, я о них никогда не слышал. Поди проверь! Ладно, мне нужно вперед. Кстати, ты уже лучше сидишь в седле.

Верблюд хабира рысью вернулся в начало каравана, и Рабия снова углубилась в свои размышления. Погонщики затянули песню. Удивительно, как они вообще были на это способны, несмотря на тяготы перехода. Впрочем, песня звучала днем уже не в первый раз.

Магистру с друзьями такое было явно не по силам, хотя утром хабир отмерил им порядочное количество воды, намного больше, чем в предыдущие дни, что не укрылось от Рабии. Когда она потом проверяла, надежно ли связаны руки у невольников, невысокий Магистр, криво усмехнувшись, заметил, что пешее передвижение для них не самое ужасное. Ведь они столько долгих недель провели на банках галеры, мечтая лишь о том, чтобы наконец-то распрямиться в полный рост и хоть немного пройтись. И вот теперь у них эта возможность есть в избытке. Так что, по идее, они должны быть довольны.

Рабия не знала, куда глаза деть от стыда, так неприятно ей было. Ведь именно ее стараниями хирург, Магистр и Нгонго попали на галеру. К счастью, невысокий жилистый человек этого, похоже, не заметил и произнес:

— Надо всегда сохранять оптимизм. Как знать, а вдруг старушка Европа когда-нибудь заполучит нас назад?

— Ин шаʼа-лла, — безотчетно ответила Рабия.

— Ин шаʼа-лла? — переспросил Магистр. — Что это значит?

— Если на то будет воля Аллаха.

— Да? Странно. — Рассказчик историй задумался. — Помнишь, когда я тебе сказал, что мы с хирургом вылечим Нгонго от бельма, я добавил по латыни: Volente Deo — и перевел для тебя: «Если на то будет воля Аллаха». То есть Ин шаʼа-лла и Volente Deo, по сути, одно и то же. Как ты это находишь?

Ничего не ответив, Рабия отвернулась и побежала к своему верблюду.

Вечером того же дня они остановились на привал в трех милях восточнее города Уаззан. Именно тут хабир когда-то разговаривал с одним мудрецом о римлянах. Место для стоянки было не такое удачное, как предыдущее, — плоское и плохо защищенное. Рабия сняла чадру и ополоснула лицо и руки. Пока запасы воды были еще достаточны, она могла себе это позволить перед намазом. Ибо очищение было важной частью ритуала. Если не было воды, верующий был обязан очищать себя песком — так повелел Аллах устами Великого пророка.

Она вытащила свою шахматную доску и расставила фигуры и пешки. Немного подумав, выбрала распространенный дебют и передвинула белую королевскую пешку на две клетки вперед. Потом таким же образом ответила черными. Ход следовал за ходом. Через какое-то время она перевернула доску черными фигурами к себе, чтобы лучше прочувствовать их ситуацию. И тем не менее белые в этот вечер играли лучше. Черные уже потеряли коня и ладью, а белые только три пешки, это несмотря на то, что Рабия пыталась одинаково хорошо играть и теми, и другими. Положение черных быстро ухудшалось. Если не придумать две-три блестящие комбинации, черному королю неизбежно будет шах и мат…

— Я бы отодвинул слона на пять клеток назад, — раздался вдруг над ней чей-то голос. Это был Магистр. — Если ты этого не сделаешь, черные через три хода проиграют.

Рабия вздрогнула от неожиданности. Потом наморщила лоб.

— Откуда ты вдруг взялся? Как тебя пропустили часовые?

Магистр ухмыльнулся:

— Вчера они ведь тоже это сделали, когда я принес тебе бурдюк с водой. И сегодня вечером я им поклялся, что позарез нужен служанке Рабии, и, как видишь, не ошибся.

— Ты в самом деле умеешь играть в шахматы?

— Тебя это удивляет? У нас на Западе живут не только варвары. Мы тоже чрезвычайно высоко ценим эту игру-головоломку. Правда, должен признать, что целую вечность не сидел за шахматной доской. В последний раз это было суровой зимой anno 76/77 в Гринвейлском замке, имении моего друга Витуса из Камподиоса.

— В замке хирурга?

— Именно так. Разрешишь присесть?

Доли секунды Рабия все же боролась сама с собой, потом кивнула. Магистр опустился на землю напротив нее.

— Ты очень красива, — задумчиво произнес он, и по его голосу было ясно, что это не просто дежурная фраза.

— О! — Рабия смущенно закрыла лицо руками. После молитвы она забыла покрыть лицо! Девушка поспешно набросила чадру.

— Жаль, — вздохнул мужчина. — Такие благородные черты не стоило бы прятать. Но в каждой стране своя религия, и в каждой религии свои законы, которые я чту.

Рабия не нашлась с ответом.

— Доиграем партию? Я добровольно беру себе черных.

Девушка была признательна гостю за такой поворот разговора, вернувший их на нейтральную почву.

— Да, с удовольствием! Расскажи мне, пожалуйста, о замке. Большой ли он? Сколько там комнат? Где он расположен?

Магистр засмеялся:

— Сначала будем играть или сначала мне рассказывать?

— Сначала расскажи. Ты так хорошо умеешь это делать!

Гость прищурился:

— Ты хочешь вогнать меня в краску смущения? Должен признаться, что тебе это почти удалось. Ну, хорошо. Слушай: замок моего друга не очень большой, если сравнивать его с другими в Англии. Не знаю точно, сколько в нем комнат, но думаю, не больше ста пятидесяти. Однако в нем обитали многие поколения рода Коллинкортов. Старый лорд…

— Так хирург все-таки лорд? — живо перебила его Рабия. — Повелительница сказала, что он вовсе никакой не лорд! — Вообще-то женщине считалось непозволительным перебивать мужчину, но об этом она как-то не подумала.

Магистр опять засмеялся:

— Разумеется, он лорд, хотя небольшая доля сомнения все же осталась. Но если объяснять подробнее, мне придется предвосхитить историю, которую я рассказывал на площади.

— Да, пожалуйста, расскажи!

— Ладно, если ты настаиваешь. Да будет тебе известно, мой друг Витус — найденыш. Корзина с младенцем стояла в кустах у ворот монастыря Камподиос. Ее случайно обнаружил старый аббат Гардинус, настоятель монастыря. Именно он увидел ребенка, завернутого в красную камчатую скатерть. На скатерти красовался золотой герб, принадлежность которого никто не мог определить. Это было единственное указание на происхождение найденыша. Поначалу аббат Гардинус взял новорожденного под свою опеку, заботясь о том, чтобы мальчик получил прекрасное образование, а помимо этого перенимал у монастырского врача знания по хирургии и целебным травам.

— Да, об этом ты рассказывал в Танжере, я это хорошо помню. И еще помню рассказанный тобою случай, как хирург удачно излечил катаракту.

— Верно. Однако незадолго до своей смерти, а это случилось anno 1576, старый аббат открыл моему другу, что он найденыш. Витус был ошеломлен, он никогда не задумывался о своих родителях. Старый аббат и другие монахи заменяли ему и отца и мать. Теперь же он загорелся желанием узнать, какого он все-таки происхождения, но аббат Гардинус смог лишь показать ему красную камчатую ткань с вытканным золотым гербом. Это и был, судя по всему, фамильный герб моего друга. Но никто не знал, откуда родом эта семья. Поэтому Витус покинул стены монастыря, чтобы отправиться на поиски своих корней. Путь его через северную Испанию был длинным и изобиловал приключениями. Так, среди прочего, он угодил в лапы инквизиции. В темнице Досвальдеса он познакомился с моей скромной персоной. Прошу любить и жаловать: Рамиро Гарсия, магистр юриспруденции и бывший доцент в одной из частных школ Ла Коруньи.

После удачного побега и долгого пути, проделанного вместе с цирковой труппой, мы продолжили свои расследования происхождения герба. Мы плыли морем, потерпели кораблекрушение и пережили еще немало приключений, обо всех здесь рассказать просто невозможно. В конце концов мы попали в Англию и прибыли в имение Коллинкортов, на протяжении столетий бывших владельцами этого герба.

Магистр сделал паузу, Рабия тоже сидела молча. Она была зачарована историей, которая напомнила ей одну из сказок «Тысячи и одной ночи». Наконец она спросила:

— А почему остается — как ты это назвал? — небольшая доля сомнения в том, что хирург — настоящий лорд?

Магистр опять прищурился:

— Мы не можем отметать вероятность, что младенца подменили в корзине. В этом случае мой друг Витус вполне мог оказаться ребенком бедных крестьян, а может, даже плодом не слишком богоугодной связи.

— Кому же могла прийти в голову мысль подменить невинного младенца и зачем?

Магистр пожал плечами:

— Я тоже считаю это крайне маловероятным, но тем не менее нельзя с абсолютной уверенностью исключить, что какая-нибудь крестьянка, решив дать своему ребенку монастырское образование, не взяла взамен к себе в дом чужое дитя.

— Ни одна мать никогда так не поступит! — с горячностью воскликнула Рабия. — Ни за что!

— Я тоже в это не верю. И все же, пока не будет представлено бесспорное доказательство его происхождения, хирург отказывается от обращения «милорд».

— О, наверняка, он высокого происхождения! — Рабия невольно задумалась, как ужасно придется белокурому целителю и его друзьям в фоггара, но заставила себя подавить эти чувства. Ей было дано задание, и она должна его выполнить. Она обязана доставить рабов в Фес. Нельзя так близко к сердцу принимать судьбу неверных. И Магистра в том числе, который кем только ни был в одном лице: юристом и ассистентом хирурга, ученым и рассказчиком занимательных историй. А еще игроком в шахматы.

Она повернула доску черными фигурами к Магистру.

— Давай доиграем партию. Ты сказал, что на моем месте отодвинул бы слона. Ну так сделай это.

Между ними завязался ожесточенный бой. Рабия не могла не признать, что ее партнер очень ловко защищался. Ему уже почти удалось переломить ход игры, но в конце концов белые все же одержали верх.

— Прими мои поздравления! — воскликнул Магистр. — Я бы с радостью пожал тебе руку, как принято у меня на родине, но сама видишь… — Он приподнял свои связанные запястья. — Дай мне, по крайней мере, возможность отыграться.

Рабию тем временем уже сморила усталость, но ей не хотелось отказывать Магистру, и она уже была готова выполнить его просьбу, как вдруг над ними нависла чья-то тень. Это был хабир.

— Я кое-что принес тебе, — произнес предводитель каравана, пристально глядя Рабии в глаза. Невольника он словно не замечал.

— О да-да, конечно. — Рабия не знала, как себя вести. Женское чутье подсказывало ей, что хаджи Абдель Убаиди благоволит к ней, но сейчас его лицо было напряжено, присутствие Магистра его явно тяготило. Вероятно, он осуждал любой более тесный контакт с рабами.

— Вот. — Он нагнулся и поставил небольшой медный чайник на шахматную доску, прямо между фигур. — В отличие от вчерашнего вечера, сегодня у меня есть настроение выпить горячей мяты. — Он сел, смерив Магистра таким недвусмысленным взглядом, который пронял бы даже самого толстокожего.

Шахматист поднялся.

— Да, конечно. Уже поздно. Пейте в одиночестве вашу мяту, тем более что никакими расстройствами желудка, кишечника или желчного пузыря я не страдаю. Раб уходит. — Он поклонился Рабии, чтобы соблюсти все формальности. — Увидимся завтра. Остаюсь твоим верным слугой.

Вскоре Рабия с хабиром пили горячую мяту, что действовало благотворно в опустившейся на пустыню ночной прохладе. Рабией уже окончательно овладела усталость, и беседа текла довольно вяло. Неожиданно она вздрогнула. Ветер донес волну резкого кисловатого запаха.

— О Аллах, что это?

Хабир также почуял запах.

— Это наши верблюды. Пережевывают жвачку. Говорят, ничто не пахнет ужаснее, чем верблюжья отрыжка. Даже если человек привычен к этому запаху, как я.

— Но ведь животные давно уже лежат на одном месте?

— Просто поменялся ветер, только и всего.

— Извини, я не заметила. Наверное, я стала избалованной городской женщиной, затыкающей нос при малейшем запахе. — Рабия почувствовала смертельную усталость и в который раз попыталась подавить зевоту, но на этот раз ей это не удалось. Хорошо, что чадра скрывала ее невоспитанность.

— День был долгий, — произнес хаджи Абдель Убаиди, чутко заметивший состояние девушки. — Пойду к своим людям, заодно проверю часовых. Что-то они не слишком бдительны, ты понимаешь, о чем я.

— О, конечно. Но Магистр здесь не при чем. Я просто хотела сыграть с ним партию в шахматы.

— Ага, ну да. Да пошлет тебе Аллах приятных сновидений.

— Тебе тоже, — кротко ответила Рабия. — И не забудь свой прекрасный чайничек.

— Чайник? — Хабир еще раз обернулся. — Это тебе подарок.

— Спасибо огромное! — Рабия обрадовалась. Такого восхитительного чайничка у нее никогда не было. Филигранно выполненные орнаменты тянулись по всей его поверхности. Это была работа великолепного мастера, уж она-то знала толк в таких вещах. Однако странно: хабир уже второй раз делает ей подарок. Что бы это значило? Ничего. Разумеется, ничего. Как и то, что Магистр уже два раза приходил к ней. Или?

В любом случае оба мужчины нравились ей, очень нравились.

С этими мыслями она вскоре крепко заснула.

Полуденные часы следующего дня тянулись бесконечно долго. Караван продолжал свой путь на юг. То и дело слева или справа появлялся так называемый «алам» — куча сложенных камней, служившая указателем пути в пустыне.

Все чаще в поле их зрения попадали части скелетов. Выбеленные верблюжьи черепа, кости разных животных, очевидно, газелей или лис, а иногда и человеческие останки.

Рабия была рада, что глаза не позволяли ей различить такие вещи во всех подробностях. К тому же в этот день у нее особенно болел копчик. Она то и дело пыталась перераспределить свой вес в седле, но это не помогало. Она предавалась своим размышлениям, в то время как перед нею маячили шестеро рабов, бредущих меж верблюжьих ног. Они держались очень храбро, надо отдать им должное. В особенности хирург, несший на плече свой короб; кроме того, у него была длинная палка, служившая ему посохом. Они почти не переговаривались и лишь поддерживали друг друга, если один из них оступался или слабел. Откуда они только черпали силу? Или христианский Бог укреплял их?

Служанка прогнала ненужные мысли, потому что хабир во главе каравана дал знак остановиться. Только сейчас она заметила появившуюся справа группу акаций и пальм в обрамлении мимозы с длинными серебристыми шипами и других кустарников. Путешественники добрались до колодца Умм-ба-кария, источника, расположенного еще на подступах к вади реки Себу.

Рабия заставила своего верблюда опуститься на колени и слезла с него. Как приятно размять ноги! Подошел погонщик, взял животное и повел его за кольцо в носу к одному из небольших прудов. Девушка медленно двинулась вслед за ним, наблюдая, как на ноги всем верблюдам надевали путы, и животные, давно почуявшие воду, поспешно ковыляли к ней. Какие все-таки странные были эти пустынные создания! Выстроившись полукругом у края пруда и вытянув длинные шеи, они важно пили, издавая чавкающие звуки.

— Ну разве они не великолепны? — К ней сзади подошел хабир. — Никто из земных тварей не приспособлен так к жаре, как верблюд.

— Это верно, — согласилась Рабия, — я не раз убеждалась в этом. — И добавила, чтобы поддержать беседу: — Скажи, хаджи Абдель Убаиди, ведь верблюды могут с легкостью обходиться без воды от десяти до двенадцати суток, а мы в пути всего пару дней. Так нужно ли было делать здесь остановку?

— Справедливый вопрос, — кивнул хабир. — Впрочем, задать его мог лишь горожанин, как ты. А тот, кто, подобно мне, ведет караван, должен знать, что каждый новый день, который наступает по воле Аллаха, может таить в себе что-то непредвиденное. Представь, мы не стали бы делать здесь остановки и двинулись дальше, а назавтра половина наших животных мучилась бы коликами. Или некоторые сбили бы себе в кровь ноги. А может, их покусали бы скорпионы или гадюки. Или самум бы начался. Или следующий источник иссяк…

Существует множество причин, по которым каравану лучше запастись сегодня водой, чем завтра, и каждый раз чем больше, тем лучше. Погляди, верблюды все еще пьют. Взрослое животное может за один раз выпить двадцать больших ведер воды. Ни одна из Божьих тварей не сравнится в этом с ним, разве что слон. У верблюда толстые подошвы и грубые мозоли на голенях и груди, чтобы он мог беспрепятственно опускаться на горячий песок: он в состоянии закрыть свои ноздри, чтобы туда не проникала пустынная пыль; он может накапливать жир в своих горбах, чтобы долгое время обходиться без пищи. Кстати, ты знала, что наши верблюды на самом деле двугорбые? Просто передний горб у них недоразвит.

— Нет, не знала, — рассеянно проговорила Рабия, продолжая неотрывно следить за тем, как верблюды с жадностью пили воду. Им требовалось немало времени, чтобы разместить в своих желудках двадцать больших ведер жидкости. Неподалеку запасали воду впрок погонщики. Все, что могло быть использовано в качестве резервуара для воды, шло в дело: козьи бурдюки, овечьи желудки и кожаные оболочки, напоминавшие большие черные мячи.

Хабир показал пальцем на верблюда, стоявшего поодаль справа.

— Видишь это белое животное? Разве оно не изумительно? Это молодая верблюдица, ей всего пять лет. Своей красотой она отвечает самым высоким требованиям: прекрасно сложена, у нее большие глаза, длинная стройная шея и высокий твердый горб. Я купил ее для сиди Шакира на верблюжьем рынке в Асиле. Всего три месяца назад она родила маленького верблюжонка, почти черного. Да, окрас верблюдов такой же разный, как они сами. У каждого свой норов, свои привычки, свои капризы. Некоторые безмерно добродушны, другие упрямы, как ослы, а некоторые злопамятны, как старухи. Они весьма осмотрительны в проявлении своей благосклонности, держатся выжидающе, недоверчивы, им надо сначала присмотреться к хозяину, прежде чем они начнут доверять ему. Хозяин должен добиваться их расположения, а не наоборот. Они не какие-нибудь приблудные собаки.

— Да, я вижу верблюдицу. — Рабия наконец разглядела в указанном направлении белое пятно. Пятно среди множества других оттенков: коричневых, коричневато-черных, бурых, серых, серовато-коричневых, цвета охры и желтых. Это был пестрый, живой лоскутный ковер, по-прежнему всасывавший в себя воду. — Да, да, вижу. Я хотела бы пройти в тень, туда, вглубь, где деревья. Надеюсь, ты извинишь меня.

— Разумеется. Все равно мне надо позаботиться о размещении запасов воды. Когда солнце минует зенит, мы двинемся дальше.

Рабия углубилась в рощицу. Наконец она была уверена, что никто не видит ее. Справила нужду, очистилась песком и вынула из внутреннего кармана своей джеллабы ланолиновую мазь. Втерла в стертые до крови ягодицы, как уже делала в предыдущие дни. Лекарство принесло облегчение. Мелькнула мысль, что завтра караван уже дойдет до вади реки Себу, и потом до Феса останется один, ну, от силы два дня пути.

Мысль о том, что цель уже не за горами и она наконец выполнит свое задание, обрадовала ее. Но и немного огорчила, к ее удивлению.

— А вот и я. — Магистр вышел из-за угла ее шатра и изобразил что-то вроде поклона. — Я пришел, чтобы поставить тебе шах и мат!

Рабия не могла удержаться от улыбки. От рассказчика историй веяло такой беззаботной уверенностью, что ему было невозможно отказать.

— А если я не захочу играть?

— Ты? Не захочешь играть? Но я целый день предвкушал нашу встречу. Это было единственное, что поддерживало меня. Нет, нет, ты должна мне ответную игру.

Это была истинная правда. А потому Рабия уже расставляла фигуры, успев принести из шатра доску и разложив ее на песке у костра.

— Сегодня начинаешь ты. — Она повернула к нему белые фигуры.

— Об этом не может быть и речи. Я играю черными. Они ближе моей душе.

Рабия не стала уточнять, что он имел в виду, просто пошла навстречу его пожеланию. Они начали играть. Быстро выяснилось, что Магистр превосходно умел играть и был во всех отношениях достойным партнером. И тем не менее одним смелым ходом ей удалось настолько потеснить черного короля, что она смогла радостно объявить: «Шах!» И сделала это так живо, наклонив вперед голову, что чадра немного сползла с лица, а девушка этого и не заметила, увлеченная игрой. Она победоносно смотрела на партнера, ожидая увидеть его ошеломленное лицо.

— Ты действительно очень красивая, — неожиданно произнес он.

Теперь пришла очередь Рабии удивляться. Вместо того чтобы оценить ее безупречную игру, он второй раз восхищался ее красотой. Она только сейчас заметила, что чадра сползла, и хотела было поспешно поправить ее, но не стала делать этого. Причиной было выражение его лица — улыбка и несомненное восхищение.

Ее охватило теплое чувство. Еще никто за ее семнадцатилетнюю жизнь не делал Рабии такого комплимента. Она колебалась, накидывать ли ей снова чадру, поскольку даже скромная, благовоспитанная девушка не обязана скрывать свое лицо перед каждым мужчиной. Существуют исключения, их много, и все они перечислены на священных страницах Корана, большинство которых Рабия знала наизусть. Как там сказано в Двадцать четвертой суре?

… И скажи женщинам верующим: пусть они потупляют свои взоры, и охраняют свои члены, и пусть не показывают своих украшений, разве только то, что видно на них, пусть набрасывают свои покрывала на разрезы на груди, пусть не показывают своих украшений, разве только своим мужьям, или своим отцам, или отцам своих мужей, или своим сыновьям, или сыновьям своих мужей, или своим братьям, или сыновьям своих братьев, или сыновьям своих сестер, или своим женщинам, или тем, чем овладели их десницы, или слугам из мужчин, которые не обладают желанием…

Именно так ведь и сказано: или слугам из мужчин, которые не обладают желанием… Разве Магистр не подчеркивал много раз, что он ее слуга? Подчеркивал. А раз так, он имел право видеть ее лицо. Но что, если сейчас придет хабир? Вряд ли она сможет объяснить ему причины, побудившие ее оставить свое лицо неприкрытым. И если уж быть честной, этот невысокий мужчина, исполненный достоинств, вовсе не ее слуга. Слово «слуга» в его устах не более чем любезность, к сожалению…

Рабия набросила на лицо покрывало и снова произнесла:

— Шах!

— Я слышал. — Магистр прикрыл своего короля, и они продолжили игру.

Борьба была бескомпромиссной, и в конце концов Рабия проиграла. Она начала заново расставлять фигуры, но он отмахнулся:

— Не надо, Рабия. Лучше я пойду к своим друзьям-невольникам. Не хотел бы я снова встретиться у твоего шатра с предводителем каравана. Вчера вечером он чуть не пронзил меня взглядом. Приятных тебе сновидений.

Рабия долго смотрела ему вслед. У нее было ощущение, что он оставил за собой пустоту, исчезнувшую лишь с появлением хабира, вскоре тоже заглянувшего к ней на огонек.

Он принес с собой две медные чашечки.

— А ты не задумывался, что твои ночные экскурсии могут губительно сказаться на нашей участи? — Витус взглянул на Магистра.

— Задумывался, задумывался. — Маленький шахматист завернулся еще в одну накидку и тесно прижался к другу. — Давай сделаем, как верблюды, а, сорняк? Согреем друг друга и выставим задницы на ветер.

— Не уходи от ответа. Я видел, как хабир все это время не сводил глаз с шатра служанки и отправился туда лишь тогда, когда ты ушел.

— Парень ревнует, — фыркнул Магистр. — А если серьезно, Витус, Рабия на самом деле удивительно хороша собой. Красива, как… — он поискал нужное сравнение, — как богиня, только что сошедшая с фриза Парфенона. Не будь я вдвое старше ее, я бы попытал счастье.

— Совсем с ума сошел! — Витус возмущенно вскочил. — Твои визиты к ней могут стоить всем нам головы!

Магистр вновь уложил друга на землю:

— Наоборот, я пытаюсь нас спасти. Позавчера я случайно услышал обрывок из разговора погонщиков. Речь шла о том, что с нами собираются сделать в Фесе. Я не все разобрал, поскольку парни говорили на ужасном жаргоне, но, насколько я понял, нас хотят засунуть в глубокие пещеры под пустыней, в своего рода шахту, где мы должны будем рыть землю в поисках воды или что-то в этом роде.

— Что-о?! Почему же ты мне сразу об этом не сказал?

— Потому что поначалу у меня еще не было твердой уверенности. А сегодня я снова ухватил пару фраз из разговора и теперь уже точно знаю, что нас ждет нечто кошмарное.

— И как все это связано с юной служанкой?

Магистр прищурился:

— Очень просто. Я пытаюсь перетянуть Рабию на нашу сторону. Она добрая девочка. Чем большей симпатией она проникнется к нам…

— Ты хочешь сказать, к тебе…

— Ну хорошо, чем больше она будет мне симпатизировать, тем труднее ей будет ввергнуть меня и моих друзей в этот ад кромешный.

— Черт побери, да ты просто продувная бестия!

— Цель оправдывает средства. Cum finis est licitus, etiam media sunt licita. Спи, сорняк!

Ветер, вырывавшийся из глубин Сахары, усилился. Он дул прямо с юга и превращал каждый шаг в страдание. Около полудня хабир поднял свою палку и приказал сделать остановку.

— Ветер еще не решился, — сказал он Рабии, присевшей под защитой своего верблюда. — Он еще колеблется, перерасти ли ему в самум или успокоиться. Когда тени станут длиннее, мы узнаем, чего нам ждать.

— Я бы с удовольствием предложила тебе горячей мяты, — улыбнулась Рабия, — чтобы мы могли обновить чудесные чашечки, но, боюсь, в такую погоду будет трудно развести огонь.

— Ты права. — Хабир сел на землю, поправляя сетку, которая защищала его лицо от порывов ветра с песком и делала хаджи похожим на туарега. Его люди, снимавшие груз с верблюдов, были защищены таким же образом.

— А что, собственно, везет караван? — поинтересовалась Рабия.

— Неужели ты этого не знаешь? — удивился хабир.

А впрочем, ты действительно можешь не знать, потому что наши грузы чрезвычайно разнообразны. Фес расположен в глубине страны, поэтому мы погрузили все, что непросто там купить. К примеру, шелк и шелковые нитки из Китая, высушенные целебные травы и лекарства из Лиссабона, гитары и другие струнные инструменты из Испании, а кроме того, муку, сахар и пряности, семена растений, вяленую рыбу… Ну, конечно, оружие и чугун для тамошних кузнецов, чтобы те могли изготавливать различную утварь для дома и орудия для обработки земли.

Рабия вдруг почувствовала, что смотрит уже другими глазами на все эти бесконечные ящики и тюки, которые снимали с верблюдов.

— А что вы повезете обратно в Танжер?

— Разумеется, все то, чего мало или совсем нет в Танжере, — усмехнулся хабир. — Гуммиарабик из Дарфура: именно оттуда поступает самый лучший товар — великолепная смола из коры акаций, прозрачно-желтого цвета. Ее используют для изготовления косметических средств, медикаментов и даже такой будничной вещи, как клей. Затем соль из окрестностей Эль-Атруна, на Суданской равнине, кожаные и гончарные изделия, а еще золотые и серебряные украшения работы еврейских мастеров.

— И все это ты сможешь продать в Танжере?

— Не я, а мой господин. Точнее, наш господин — Шакир Эфсанех. Каждый караван приносит ему прибыль, несметное количество золотых монет, и делает его еще богаче, если это вообще возможно.

У Рабии мелькнула мысль, и она осторожно начала:

— Ты ведь знаешь, хаджи Абдель Убаиди, что рабы, которые идут с нами, должны будут работать в фоггара. Ты думаешь, они действительно стоят заплаченных за них огромных денег? Помнишь, я тебе рассказывала?

Хабир насторожился. Потом внимательно посмотрел на девушку, словно желая убедиться, что может доверять ей, и наконец спокойно произнес:

— За этих шестерых рабов, по моему мнению, заплачено сверх меры. Физически они слишком слабы, а духом чересчур строптивы. Чего стоит хотя бы этот тщедушный рассказчик, который все время крутится возле тебя. Представь себе: раб, умеющий играть в шахматы! Другой, светловолосый, как мне сказали, лекарь, что также без надобности для работы под землей. Про нелепого горбуна я и вовсе молчу. Негры в принципе неплохо приспособлены для самой тяжелой работы, но от недостатка солнечного света быстро заболевают. Два последних раба производят довольно жалкое впечатление, к тому же у одного вырезан язык. В итоге чистый промах. Неудачная сделка, если хочешь знать мое мнение. Но не нужно забывать, что ее совершила госпожа, с господином такого бы никогда не случилось.

Рабия кивнула:

— Да, хабир, я считаю точно так же. Кроме того, я хотела еще раз поблагодарить тебя, что ты разрешаешь Магистру иногда приходить ко мне по вечерам поиграть в шахматы. Я понимаю, что это несколько необычно, но разве вся наша поездка обычна?

Хаджи Абдель Убаиди промолчал.

— Во всяком случае, я с большим удовольствием пью с тобой мятный чай, нежели играю с Магистром в шахматы.

Теперь хабир откашлялся, и лишь внимательный взгляд мог заметить тонкую усмешку в уголках его рта.

— Послушай, Рабия, служанка супруги моего господина, мне кажется, нерешительный ветер наконец решился: он ослабевает. Скоро трогаемся в путь.

Он поднялся и удалился.

Последовавшая за этим днем ночь была первой за все путешествие, когда Рабия не смогла заснуть. Допоздна у нее сидел хаджи Абдель Убаиди, наслаждаясь подслащенной мятой, которая ему так понравилась, что служанке пришлось трижды заваривать свежий напиток. При этом хабира потянуло на рассказы. Он поведал о себе и о своей семье — об отце, о братьях, дядьях, но в первую очередь, конечно, о хадже в Мекку, со времени которого прошло уже семь лет и который оставил неизгладимые воспоминания.

— Я бы тоже охотно совершила паломничество в священный город, — вставила Рабия.

— Ты? В Мекку? — Хабир удивленно поставил свою чашечку. — Не принято, чтобы женщина высказывала такое пожелание. Тем не менее это возможно, как возможно, будучи женщиной, войти в сады вечности — так следует из Тринадцатой и Семнадцатой сур.

— Я знаю, хаджи Абдель Убаиди. Я ведь умею читать и писать. — Она улыбнулась. — Я посещала школу в оазисе Уаргла, где изучала Коран.

— О, ты обучена чтению и письму? — В глазах хабира блеснула искорка уважения.

— Да, обучена. Но что толку в моих знаниях, если я не покидаю стен Танжера?

— Ну вот сейчас, например, Аллах ведет тебя в Фес. И, если на то будет Его воля, попадешь и в Мекку. Человек и все его деяния предопределены волей Аллаха.

— Да, хаджи Абдель Убаиди, Аллах велик.

Хабир сделал еще глоточек.

— Может, когда-нибудь Он повелит твоей госпоже разрешить тебе поездку.

— Ин шаʼа-лла.

— Правда, в долгом пути паломничества тебе будет необходима защита опытного мужчины. А еще лучше отправиться замужней женщиной — с одним из хаджи, который уже бывал в священном городе и знает его. Запомни мои слова. — Хабир пристально посмотрел в глаза Рабии. — Если Аллах захочет, все возможно.

С этими словами он резко поднялся и исчез.

А Рабия еще долго не могла заснуть. В сотый раз перевернувшись на другой бок, она снова и снова вспоминала слова хабира. То, что он сказал, очень походило на предложение выйти за него замуж и взволновало ее. Обычно родители решали, кто на ком женится или кто за кого выходит замуж, и сообща обсуждали размер калыма и затрат на свадьбу. Все это нередко случалось еще тогда, когда будущие супруги были малыми детьми. Но у Рабии больше не было родителей и у хабира тоже. Если они решат пожениться, он должен будет испросить разрешения у сиди Шакира, а она — у суровой, нетерпимой Амины Эфсанех. Или хабир совсем другое имел в виду?

Рабия опять повернулась на другой бок. Нет-нет, именно это. Ее женская интуиция не оставляла ни тени сомнения. Теперь многое в поведении хабира стало ей понятнее, в том числе недовольные взгляды, которыми он сверлил Магистра… Да, Магистр. Сегодня вечером он не пришел, словно почуяв, что хаджи Абдель Убаиди собирается обсудить с ней нечто чрезвычайно важное.

Ничто не помогало. Сон все не шел и не шел. Рабия встала, накинула на узенькие плечи козью шкуру, подаренную ей хабиром, и вышла из шатра.

Ночь была холодной и ясной. Она посмотрела на небо, туда, где ярким фонариком висела луна. На юге пролетела падающая звезда. Рабия загадала желание поскорее очутиться в Танжере, а там, если будет воля Аллаха…

Она сделала несколько шагов, поскольку холод пробирал до мозга костей. Впереди на голой земле, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться, лежали рабы. Рядом стоял часовой, пробормотавший ей сонное приветствие. В нескольких шагах храпели погонщики, внешне не слишком отличавшиеся от невольников. Они тоже лежали темными островками, завернутые с головы до ног, словно личинки в коконе, даже во сне не выпуская из рук главное орудие своего труда — кнут, знак своего положения и значимости. У молодых парней были обтянутые кожей хлысты, более старшие и более опытные изготовляли себе кнуты из хвостов ската, с шероховатой, усеянной шипами кожей.

Рабия отправилась дальше и очутилась у шатра хабира. Она на миг замерла и хотела было двинуться дальше, как вдруг полог шатра откинулся и из него вышел хаджи Абдель Убаиди.

— Хочешь выйти за меня замуж? — невозмутимо спросил он.

Караван медленно полз по взгорьям Джебель-Сала, горы, ограничивающей достопочтенный город Фес с севера и северо-запада. Вдали уже показались высокие четырехугольные ворота и минареты. Хаджи Абдель Убаиди медленно подъехал к верблюду, на котором покачивалась Рабия.

— Сегодня вечером будем на месте, о орхидея Востока, — сказал он так тихо, что слышала только она. С тех пор как Рабия дала согласие выйти за него замуж, он был самым счастливым мужчиной во всем царстве Аллаха.

— Я сгораю от нетерпения, — вздохнула Рабия.

Она тоже светилась от счастья, ведь назначением любой девушки было замужество, и, поскольку ей стукнуло уже семнадцать, она в последнее время часто терзалась вопросом, достанется ли ей вообще мужчина. Конечно, она чуть было не начала строить глазки Магистру, ведь он был таким занимательным и умным, но в качестве мужа он ей никак не подходил. Неверный рядом с ней — абсолютно невозможно. С таким же успехом она могла добровольно прыгнуть в костер сатаны. И вот ее руки попросил хабир, благочестивый человек, которого все уважали, который много поездил по свету и даже имел собственный дом в Танжере. Он, правда, был не слишком молод — тридцать девять лет, но ведь каждый прожитый год добавляет мужчине солидности и достоинства.

— Надеюсь, Фес тебе понравится, — произнес хабир. — Это шумный, бурлящий город. Я там бывал много раз. Трудно поверить, но ты найдешь в Фесе абсолютно все, что знакомо тебе по Танжеру. Разве что порта там нет. Зато городские святыни ежегодно притягивают тысячи паломников, и уже хотя бы поэтому повсюду процветает торговля. К сожалению, правда, и воровство. Сейчас еще раз строго-настрого накажу погонщикам не спускать глаз с наших товаров. И самим руки к чужому добру не протягивать. Наказания, налагаемые кади, подчас суровы. За мелкое воровство отрубают левую руку, за повторное — еще и правую. Если у вора больше нет рук, очередь доходит до ног, и…

Хабир осекся, увидев расширенные от ужаса глаза Рабии.

— Извини, моя орхидея, я не хотел напугать тебя. Фес вовсе не так уж плох, что доказывает одна небольшая история. Она не из «Тысячи и одной ночи» и уже потому имеет преимущество, что правдива. Во всяком случае, все так утверждают. Хочешь ее послушать?

— С удовольствием, хаджи Абдель Убаиди.

— Тогда слушай. Это произошло в Фесе много-много лет тому назад. История случилась так давно, что никто уже и не припомнит, какой из султанов тогда правил. Быть может, это было еще до господства великого Идриса Эль-Малея, гробницу которого ты сможешь посетить уже завтра.

Так вот, тот султан был мягким и весьма великодушным правителем, поэтому как-то однажды подарил свободу многим из своих рабов. Среди этих рабов был один негр по имени Юсуф, отличавшийся острым умом и необыкновенной смелостью. Став наконец свободным человеком, Юсуф вскоре поступил на службу в султаново войско, где быстро возвысился и был произведен в каиды. В этом пока нет ничего особенного, можешь ты возразить мне. Существует немало хороших солдат, и почему добросовестный воин не может быть чернокожим? Однако случай с Юсуфом особенный. Дело в том, что благодаря всенародной любви ему удавалось сохранять свой пост более пятидесяти лет. За это время сменились три султана, и каждый из них оставлял Юсуфа в его должности.

Потом на трон взошел новый правитель, и в первый же год его власти каида оклеветали. Его завистники обратили внимание султана на несметные богатства, скопившиеся в доме Юсуфа. Они поклялись именем Аллаха, что такие сокровища могли быть собраны исключительно путем шантажа, подкупа или даже расхищения дворцовых ценностей.

Султан призвал к себе Юсуфа и рассказал ему, в чем того обвиняют. Каид заявил, что ни в чем не виновен и его совесть чиста. Однако посеянные в душе правителя зерна недоверия дали всходы, и султан не слишком любезно напомнил Юсуфу, что тот когда-то был рабом и как таковой ничем не владел. Владыка приказал каиду отделить добытое обманом богатство и сверх того все, что полагается ему, султану, от состояния, нажитого честным путем.

— Будет исполнено, мой повелитель, — ответил Юсуф с низким поклоном. — Я тотчас выполню твое пожелание.

После этого он пошел в конюшню, снял свои дорогие одежды и облачился в убогую одежду бедняка. Затем начал очищать стойло от навоза.

Некоторое время спустя султана стало одолевать нетерпение, и он приказал отыскать Юсуфа. Каково было удивление владыки, когда вскоре каид предстал перед ним в нищенском одеянии.

— Что все это значит?! — возмутился султан.

— О господин, — ответил Юсуф, — ведь ты повелел отделить мое имущество от твоего. Но мое имущество — это всего лишь то, что я ношу на себе. Только эта одежда была на мне, когда твой высокочтимый предпредпредшественник купил меня, и, строго говоря, даже она принадлежит не мне, а тебе — наместнику Аллаха на земле. Как же я мог отделить свое имущество от твоего? Разве я не по-прежнему всего лишь твой раб? Поэтому прикажи своим управляющим забрать все, что было нажито мною за всю мою жизнь. Это твое законное достояние…

— Ну, — заключил хабир, — ты можешь догадаться, чем закончилась эта история. Султан был крайне растроган поведением своего каида и поступил как великодушный человек. Он вернул Юсуфу должность при дворе и все его состояние. — Хаджи Абдель Убаиди улыбнулся. — Так что, как видишь, в Фесе не всегда сразу отрывают голову. Совсем наоборот. Люди здесь гостеприимны, как нигде в мире. Там, впереди, у тех беленных известью домов, нас ожидает прохладная вода.

Хабир оказался прав. Поравнявшись с первой хижиной, они увидели, что на каменном выступе стоит большая амфора со свежей водой, рядом — ковш, а на глине нацарапаны слова Maah el-sabil, «вода праведного пути».

— Вот видишь, лучшей награды в конце долгой дороги и не придумаешь, — заметил он, обращаясь к Рабии.

Он дал сигнал каравану остановиться, и, свесившись со спин верблюдов, хабир и девушка поочередно зачерпнули ковшом воды и выпили. После них, выстроившись в длинную очередь, подходили утолять жажду погонщики, а потом по команде предводителя каравана и рабы получили свою долю.

Они двинулись дальше. Рабия была поглощена своими мыслями, из головы у нее не шла история с Юсуфом. Не доехав сотни шагов до ворот города, она вдруг сказала:

— Султан, помиловавший своего каида, был великодушным человеком. А ты, мой будущий супруг, повел бы себя так же?

Хабир оторопел. Об этом он никогда не задумывался. Поглаживая бороду, он с важностью произнес:

— Если человек верно служил пятьдесят лет, нельзя по первому навету плохо думать о нем.

— Я тоже так считаю.

— Но султан проявил мудрость и исправил свою ошибку. Он помиловал каида.

Рабия кивнула и собрала все свое мужество. То, что она решилась сказать, было ею тщательно продумано.

— А тебе не кажется, мой будущий супруг, что было бы так же мудро, если бы мы помиловали своих рабов?

— Что?! — Хабир решил, что ослышался. — Ты считаешь, мы должны их отпустить?!

— Да, это мое пожелание.

— Так-так, твое пожелание. — Предводитель каравана потемнел и не удержался от вопроса: — А не хочется ли тебе всего-навсего, чтобы твой коротышка Магистр ушел целым и невредимым?

Теперь, когда они начали этот разговор, Рабия осмелела:

— Рассказчик историй хорошо играет в шахматы, вот и все. Я тебе уже однажды сказала, что мне приятнее пить с тобой горячую мяту, чем сидеть с ним за шахматной доской. Это чистая правда.

— Хм-хм… — Хаджи Абдель Убаиди, похоже, был удовлетворен ее ответом. — И как ты себе все это представляешь?

— Не знаю. Я знаю только, что наши рабы точно так же, как Юсуф, не совершали никаких преступлений. Наоборот, хирург сделал Нгонго операцию на глазу. Я сама присутствовала при этом. Он очень хороший врач! Единственное различие между нами и этими рабами в их неверии. Если мы допустим, чтобы они попали в фоггара, они вскоре умрут там и никогда больше не получат шанс вступить на истинный путь Великого пророка. Разве может Аллах милостивый, милосердный хотеть этого? Я в это не верю.

— Так-так, значит, не веришь, — хабир невольно улыбнулся… — Ты очень ловко умеешь отстаивать свою точку зрения. Одному Аллаху известно, кого я беру к себе в дом. Однако шутки в сторону. Предположим, мы сделаем то, что ты предлагаешь. Но где уверенность, что старший надсмотрщик через какое-то время не хватится рабов? Он пошлет весточку в Танжер сиди Шакиру или повелительнице Амине, и наш поступок вскроется. О наказании, которое ожидает нас обоих в этом случае, я не говорю Ты об этом подумала?

— Да, — робко ответила Рабия, — и мне в голову не пришло никакого решения. Разве только подкупить старшего надсмотрщика?

— Об этом не может быть и речи. И подкупившего, и подкупленного в равной степени можно шантажировать. Они листок на ветру коварства, лишь черви в глазах истинно верующего.

— Ты прав, мой будущий муж. Это была глупость с моей стороны. Стало быть, судьба рабов решена?

— Посмотрим, — пробормотал хаджи Абдель Убаиди.

— Значит ли это, что ты подарил бы им свободу, если бы нашлось решение?

— Посмотрим, — повторил хабир.