Скажи, мама, почему ты никогда не рассказывала мне о месячных?

Оставив позади город Уджда, они к вечеру прибыли в «Эль-Джуди», большой караван-сарай с просторным двором, вокруг которого были сосредоточены загоны для животных, склады и комнаты для путешественников. Имелась там и общая кухня с примыкающей к ней залой для принятия пищи. Стены были сложены из ветхого кирпича-сырца, лишь местами под толстым слоем пыли поблескивала майоликовая плитка.

«Эль-Джуди» представлял собой довольно хаотичное нагромождение строений, которые на протяжении веков непрерывно видоизменялись и достраивались. Все они были пронизаны бесчисленными коридорами и проходами, узкими крутыми лесенками и маленькими оконцами, через которые проникали лишь скудные лучи солнца.

Оба хаджи договорились о совместной вечерней трапезе в общей зале, что имело немало преимуществ: не надо было разводить огонь для приготовления пищи, не нужно было тепло одеваться, как для ужина под открытым небом, и, наконец, можно было курить благовония и корни алоэ, чтобы отгонять вредных насекомых и перекрывать зловоние, исходившее от жвачных животных.

На полу для простоты выложили коврами большое четырехугольное пространство, перед которым, скрестив по-восточному ноги, уместились все.

— Послушай, брат, — обратился Гарун эль-Шалидан к Моктару Бонали после того, как тот представил ему всех своих друзей, — я рад, что мы повстречались. Времена сейчас опасные, и чем больше охраны у каравана, тем спокойнее. Сейчас мне это особенно важно, потому что жених моей дочери, его имя Камар эр-Рашуд, заплатит за нее не меньше двадцати верблюдов, что, конечно, обязывает меня дать за Будур приличествующее приданое.

— Разумеется, — кивнул сиди Моктар. Он был окружен целым роем своих слуг и слуг собрата-хаджи, однако предпочел сам высматривать поднос с маринованными перепелиными яйцами. Не обнаружив их, купец потянулся к своим любимым медовым орешкам, стоявшим ближе всего. — А сам ты не хочешь подкрепиться?

— Нет-нет, — отмахнулся сиди Гарун. — У меня что-то с желудком. Чем меньше я ем, тем лучше себя чувствую.

То, что у отца невесты проблемы с пищеварением, было написано у него на лице: две глубокие складки пролегли от носа до уголков рта, исчезая в длинной, абсолютно седой бороде. Цвет лица его был скорее буровато-зеленоватым, нежели оливковым.

Витус полюбопытствовал:

— А что ты ешь охотнее всего, если вообще берешь что-то в рот?

Глаза сиди Гаруна засветились от удовольствия:

— О хирург, смею сказать, что Аллаху было угодно одарить меня успехом в жизни, а посему я мог позволить себе самые изысканные кушанья, но любимым блюдом как была, так и остается баранина. Прекрасная жирная баранина. Ничто не сравнится с ней!

— И каждый раз, когда ты чувствуешь себя немного лучше, ты налегаешь на нее?

— Еще бы! Редкие случаи, когда мой желудок не восстает, нужно использовать.

— И все же я советую тебе отказаться от нее в следующий раз. Переизбыток жирного вреден. После этого бывает кислая отрыжка и такие боли в желудке, словно его режут ножом.

— Что?! Ты считаешь, что моя болезнь от баранины? Хочешь запретить мне то единственное, что я могу есть?

Витус улыбнулся:

— Наоборот, ешь все, что хочешь, но как можно больше овощей и запивай их изрядным количеством воды. Откажись вообще от жирного и сладкого, и сам увидишь: уже на свадьбе ты снова получишь удовольствие от еды и напитков.

Сиди Гарун проглотил слюну:

— Я бы с радостью поверил тебе, но откуда ты все это знаешь, хирург?

— Я ведь не просто работаю скальпелем, я знаю, как устроен и работает весь человеческий организм, какие соки текут в нем, к тому же разбираюсь в лечебных травах.

— Благодарю тебя, благодарю от всего сердца! — Хаджи Гарун эль-Шалидан поднялся и почти торжественно пожал Витусу руку. — Раз уж мы заговорили о здоровье, дочурку мою вот уже два дня словно подменили. Ребенок плачет целый день и никого к себе не подпускает. Даже мою любимую жену, свою мать. Сначала я подумал, что Будур скучает по дому, но дело не в этом, я чувствую. Не уверен, понравится ли Аллаху, если я разрешу неверному обследовать мою дочь, но хочу рискнуть. Слишком уж несчастный и безутешный вид у малышки. Посмотришь ее после трапезы, хирург?

— Конечно. Спасибо за доверие, сиди Гарун.

Через некоторое время Витус последовал за отцом на женскую половину караван-сарая, где встретился с совсем юной девочкой, лицо которой скрывала чадра. Возле девочки сидела полная женщина, очевидно мать.

— Ты Будур, не так ли? — ласково обратился он к девочке. — Сколько же тебе лет?

Малышка ничего не ответила, лишь опустила глаза. Витус смог разглядеть, что они были полны слез.

— Ты не хочешь со мной разговаривать?

Она затрясла головой.

Витус принял смелое решение. Повернувшись к родителям, он сказал:

— Не могли бы вы оставить меня наедине с Будур?

Сиди Гарун нерешительно переглянулся с женой. Оставить дочь-невесту наедине с чужим мужчиной, даже если он хаким, было для верующего мусульманина делом необычным, просто неслыханным. Но в конце концов отец кивнул, и оба вышли.

Комнатка была размером шесть на шесть шагов, и, похоже, Наджия, мать девочки, не пожалела усилий, чтобы создать уютное жилище для себя и дочки. Пол был устлан коврами, подушками и дорогими покрывалами, в углу нашлось место даже для небольшого столика, на котором разместились косметические принадлежности. Тут же висело несколько шелковых занавесей, служивших как для украшения стен, так и для разделения помещения. И посреди всей этой роскоши сидела несчастная Будур.

Витус тоже присел и немного помолчал, чтобы дать девочке время привыкнуть к нему.

— Меня зовут Витус из Камподиоса, я хирург, — произнес он наконец. И добавил: — Мне уже далеко за двадцать.

Ответа не последовало. Вместо этого Будур демонстративно отвернулась.

— Могу поспорить, что тебе еще нет и двенадцати. — фраза была провокационной и попала в цель.

— Мне уже тринадцать с половиной! — с негодованием воскликнула Будур. И тут же опять замолчала, вспомнив о своем намерении ничего не говорить.

— Конечно, тебе уже тринадцать с половиной, я просто пошутил. Быть может, ты выглядишь даже старше, но мне трудно судить об этом, пока твое лицо скрыто под чадрой.

Девочка снова отвернулась, и Витус понял, что зашел слишком далеко. Поэтому он снова помолчал, прежде чем сказать:

— Единственное, что я хотел увидеть — это твои глаза. Они очень грустны и полны слез. Неужели твой жених такой урод? Или ты плакала не из-за этого?

Будур пожала плечами.

— На самом деле ты должна радоваться, ведь свадьба — самое прекрасное в жизни девушки.

Будур по-прежнему хранила молчание, и Витус совсем было решил отказаться от затеи вытянуть из нее хоть пару слов, как вдруг она выдавила сквозь сжатые губы:

— Я… Я должна… умереть…

Витус едва сумел скрыть удивление.

— Кто тебе сказал, что ты должна умереть? — мягко спросил он.

— Никто… Я… я сама.

— Значит, ты сама так считаешь. — Витус обрадовался, что лед сломан. Пациенту, который отказывается говорить, трудно помочь. — Я как врач заверяю тебя, что смерть не приходит так быстро. Рано или поздно каждый из нас должен покинуть этот мир, но твоя очередь подойдет еще очень не скоро.

— Но… Но… столько крови…

— Столько крови? — Витус уже почти догадался. — Скажи, эти два дня кровь идет у тебя из одного и того же места?

Будур стыдливо опустила голову:

— Д-да…

Витус улыбнулся:

— Думаю, я знаю, в чем причина твоих переживаний. Это то, что у всех женщин случается каждые четыре недели. Называется регулы, или месячные. Совершенно нормальное явление.

— Значит… я не умру?

— Нет, конечно! Месячные — это самоочищение организма и одновременно подготовка к приему мужского семени. Можешь себя поздравить. Ты созрела очень вовремя, как раз к замужеству. Ты стала полноценной женщиной.

— Правда? — Будур все еще не могла поверить, что ее недомогание совершенно естественно, ведь мама никогда не говорила ей о подобных вещах. Юная невеста постепенно освобождалась от своего страха.

— Да, правда, — твердо заключил Витус. Он поднялся и вышел наружу, где в соседней комнате ожидали родители девочки.

— Я знаю, почему плакала твоя дочь, сиди Гарун, — объявил он. — У нее впервые пришли месячные, и она испугалась, что скоро умрет. Завтра или послезавтра она опять почувствует себя чистой и будет в хорошем настроении.

— О хирург! — У сиди Гаруна камень с души упал. — Ты считаешь, э… все совершенно нормально?

— Совершенно, — улыбнулся Витус и обратился к жене хаджи: — Позволь дать тебе несколько советов. Первым делом позаботься о том, чтобы Будур приняла сидячую ванну. Вода должна быть температуры тела, не теплее. Если остынет, надо подлить горячей. Сидячую ванну следует принимать не менее получаса. Она помогает расслабить мышцы нижней части живота и ликвидирует застой крови. И объясни своей дочери, как вести себя во время месячных. Подтверди ей как женщина женщине, что это совершенно нормальное явление. Может быть, стоило бы подготовить ее к тому, что ждет ее как невесту в первую брачную ночь. Ты понимаешь, о чем я?

Любимая жена сиди Гаруна робко кивнула и быстро удалилась.

Ее повелитель посмотрел ей вслед, погладил свою бороду и с досадой произнес:

— Клянусь Аллахом, почему мать не объяснила все это дочери заранее? Ведь это женские дела. О, какой мужчина сможет когда-нибудь заглянуть в душу женщине?! Ну да ладно, по крайней мере, я счастлив, что все оказалось таким безобидным. Пойдем, хирург, вернемся к застолью.

— С удовольствием, сиди Гарун.

— Может, в самом деле попробовать немного овощей? Как ты считаешь?

Будур осторожно села в деревянный чан с теплой водой. Приятное ощущение разлилось в низу живота, ванна действовала успокаивающе и расслабляюще. Боль словно уплывала куда-то. Как приятно! Она закрыла глаза, откинулась назад и задумалась. И почему мать ни словечка не сказала ей о месячных? Будур решила вести себя иначе, когда у нее будет своя дочка. Уж она, Будур, избавит дочку от смертельного страха, который пережила сама. Конечно, если у нее будет дочь. Дочка…

Чтобы она получилась, между мужчиной и женщиной должны произойти такое, о чем девушка много слышала, но точно ей никто ничего не рассказывал. И куда делась мама? Ах да, она ведь сказала, что пошла за чем-то очень важным для Будур.

Девушка открыла глаза и увидела ящерицу, геккона, сидевшего наверху, на стене. Он замер, будто приклеенный, и казался почти прозрачным, словно стеклянным. Перед ним села муха. Поймает ли он ее? Нет, сидит неподвижно. Совсем как она в своей ванне…

Теперь, когда ей не нужно было умирать, два последних дня уже не казались Будур такими ужасными. И все же тот момент, когда, мочась, она вдруг увидела на песке кровь, она не забудет никогда. Будур так испугалась! Раньше ничего подобного с ней не случалось. Теперь девушке казалось, что из нее тогда вылилось целое море крови. Она вскочила и тут же снова присела на корточки. Никто не должен ее видеть! В конце концов, оторвав кусок своего хиджаба, она засунула его между ног. Как все было противно и грязно! И какого страху она натерпелась!

Даже сейчас, сидя в ванне, она испытала дрожь при воспоминаниях о том, что пережила два дня назад. Самое неприятное, отец именно в этот момент объявил, что стоянка закончена, и ей пришлось карабкаться на своего верблюда.

Часы, тянувшиеся после того, превратились для нее в настоящую пытку. Она сидела, скрючившись, в седле, и металась между страхом и собственными попытками объяснить непонятное. Мать несколько раз подъезжала к ней, чувствуя, что с дочерью творится что-то неладное, но Будур не решалась доверить ей свои проблемы. Наконец Наджия оставила ее в покое.

— А вот и я. — Мать вернулась, зажав что-то в руке. — Еле нашла. Хорошо, одна бедуинка выручила, она в восточном крыле ночует.

— Да что это такое? — терялась в догадках Будур.

— Губка для месячных. Очень полезная вещь. Когда начинаются месячные, ты засовываешь ее во влагалище — вот и все. Только нужно ввести достаточно глубоко, чтобы она могла впитать всю кровь.

— А это не больно?

— Нет. Но губку нельзя оставлять в себе надолго, иначе появится неприятный запах. Ты должна ее регулярно вынимать и прополаскивать, а потом можно снова использовать.

— Откуда ты все это знаешь, мама?

Наджия тихонько засмеялась:

— Потому что я сама пользуюсь такой губкой. Как назло, у меня у самой сейчас то же самое, а то я бы одолжила тебе свою.

Будур взяла пористый бледно-желтый предмет и сжала его. Он съежился и стал совсем крошечным. Теперь она могла себе представить, что он уместится в ее лоне.

— Опусти губку в воду и увидишь ее в действии, — предложила мать.

Девочка послушалась и с изумлением наблюдала, как губка впитала в себя большое количество жидкости. Она выжала воду и отложила губку в сторону.

— Спасибо, мама, — сдержанно произнесла она. — Я потом попробую.

— Ну хорошо.

— Скажи, а почему ты никогда не рассказывала мне о месячных?

Наджия вздохнула:

— Я ждала этого вопроса. Теперь-то я понимаю, что это была ошибка. Но в детстве ты больше походила на мальчишку, чем на девочку. Залезала на самые высокие пальмы и мерилась силой в борьбе с самыми крепкими парнями. Настоящим сорванцом была, а ведь это будто вчера было. Мне казалось преждевременным загружать твою головку такими вещами. Думала, регулы и так приходят слишком рано… Теперь вижу, что была неправа.

— Да, мама, это ты зря. Я такого страха натерпелась, как никогда в жизни!

Наджия погладила дочь по голове:

— Ах ты моя маленькая дикая роза! Конечно, я заметила, что ты расцвела за последние месяцы, что твои грудки начали расти, но я все время оттягивала этот разговор. Не так уж это приятно — говорить о таких э-э… плотских вещах. К тому же, честно говоря, я надеялась, что тебя просветит одна из других жен нашего повелителя.

Будур кивнула. Геккон уже поймал и сожрал муху. Девушке вдруг стало жаль насекомое. И мать почему-то вызвала у нее жалость. Будур впервые смогла оценить Наджию как бы со стороны и поняла, что та была сердечной, но робкой и замкнутой женщиной.

— Ладно, теперь-то я все знаю. — Она вдруг почувствовала превосходство над матерью. Это было странное, но приятное ощущение.

Наджия продолжала гладить дочь по голове.

— Тебе еще больно, моя крошка?

— Нет, мама. Хорошо, что лекарь подсказал эту идею с сидячей ванной. Я чувствую себя опять совершенно здоровой.

— Я могу быть тебе еще чем-нибудь полезна?

— Нет, мама. Я сейчас встану и воспользуюсь губкой. Тебе не нужно присутствовать при этом.

Будур сама себе казалась очень взрослой.

— На, погляди, моя маленькая дикая роза. Вообще-то я должна была показать тебе это только накануне свадьбы, но не хочу повторять ошибок. — Наджия держала в руках золотой кулон, размером не больше подушечки большого пальца. — Вот как выглядит твой жених Камар.

Будур подвинулась ближе к ночному костру, разведенному возле женского шатра. Одна из служанок как раз только что подбросила сухого хвороста. Языки пламени взметнулись вверх и осветили изображение молодого человека с маловыразительной внешностью.

— Не слишком-то он симпатичный, мой будущий супруг, — разочарованно протянула Будур. — Выглядит еще моложе меня. Даже бороды у него нет.

— Ну что ты, — попробовала Наджия успокоить дочь, — у него очень красивые глаза и очень выразительный рот.

— Губы, как у негра!

— Нет, тебе это только кажется. Просто они полные. Поверь мне, ты это оценишь, когда он как жених подарит тебе первый поцелуй.

Будур промолчала. Она пыталась представить себе, как чужой, незнакомый парень целует ее в губы. Мужские поцелуи должны быть совсем другими на вкус, чем поцелуи родителей или братьев и сестер. Но в чем же разница?

— Судя по нашим с отцом сведениям, это молодой человек, подающий большие надежды. Кстати, теперь у него наверняка есть борода, потому что этому портрету уже как минимум два года. Зимой Камару исполнится шестнадцать. Конечно, ему не терпится посмотреть на тебя, однако придется еще довольно долго ждать, прежде чем он сможет впервые увидеть твое лицо.

— Я знаю, он должен ждать до дня свадьбы. — Будур снова всматривалась в маленький портрет. Это был рисунок тушью, бледный и размытый, и уже хотя бы по этим причинам не слишком яркий.

— Правильно. Вернее, он должен дождаться заключения брачного договора. И только тогда, по старинным традициям, он имеет право снять с тебя чадру.

— Надеюсь, он не разочаруется. — Будур знала, что она красавица — отполированное до блеска медное зеркало достаточно часто говорило ей об этом, — но еще она знала, что вкусы мужчин бывают непредсказуемы. А иначе почему ее отец так увлечен ее матерью, ведь Наджия далеко не красавица из «Тысячи и одной ночи».

— Он не будет разочарован. Наоборот, поймет, что он счастливчик и ему крупно повезло. Еще бы, ведь он получает тебя в жены! Но даже если б и разочаровался, ему это уже не поможет. Договор есть договор. Аллах предначертал всю нашу жизнь и все наши деяния, так сказано в священной книге. Он должен будет взять тебя, даже если ты страшна, как пугало, упряма, как ослица, или прожорлива, как свинья. Ему придется жить с тобой до конца твоих дней. То же самое относится и к тебе. И у тебя уже нет выбора. Неважно, обладает Камар манерами благородного юноши или беспощаден, как бык, бросающийся на невинных ягнят. Ты будешь вынуждена смириться с этим. — Наджия сделала паузу. — И ты смиришься.

Будур смотрела на языки пламени. Ей казалось, что оттуда на нее смотрит Камар. То он улыбался, то его лицо уродливо искажалось, в зависимости от игры света и тени. Каким он был? Добрым? Злым? Размытые очертания, полная неопределенность.

— Я часто взывала к Аллаху, мама, дабы он сделал так, чтобы Камар был хорошим человеком. Раз уж я его не знаю и не люблю…

Наджия начала опять по своей привычке гладить дочь по голове.

— Что касается любви, это образуется, моя дикая роза. Важнее, чтобы люди уважали друг друга. А уж когда дети пойдут — лучше сначала сын, все мужчины помешаны на сыновьях, — тогда ваши узы будут становиться все крепче и крепче. У меня с твоим отцом тоже было так. И еще одна вещь: то, насколько хорош мужчина, не в последнюю очередь зависит от его жены. Никогда не стоит недооценивать своего влияния на мужа. Используй его с самого первого дня. Только мужчина, который глупее, чем тысяча джиннов пустыни, не считается с мнением своей супруги. И только такая же глупая женщина даст почувствовать своему мужу, что она оказывает на него влияние. Запомни это.

— Да, мама.

— Верни мне кулон. Официально ты имеешь право получить его только в день свадьбы.

Будур послушно отдала кулон. Она задумалась. Одна фраза матери засела у нее в голове.

— Скажи, мама, что ты имела в виду, когда говорила о беспощадности быка, бросающегося на невинных ягнят?

Наджия откашлялась.

— Видно, мне не уйти от этого и придется объяснить тебе, что происходит между мужчиной и женщиной. Может, и хорошо, что до свадьбы. Я обо всем этом не имела ни малейшего представления, когда в первый раз оказалась в постели с твоим отцом. Но хотя бы он все знал, потому что, как тебе известно, я его четвертая жена, и до меня он часто предавался плотским удовольствиям. У тебя же с Камаром все иначе. Твой жених такой же неопытный в этой области, как и ты.

— В какой области?

— В половой жизни. Погоди секунду. — Она приказала служанкам, самозабвенно драившим серебро, отойти на несколько шагов и там продолжить свое занятие. То, что она собиралась объяснить дочери, было глубоко личным и не предназначалось для чужих ушей.

— Сначала о беспощадном быке. Мы, женщины, называем так мужчину, который каждый день требует от своих жен исполнения супружеских обязанностей, не считаясь с тем, хочется им этого или нет. Он один все решает, а их желание роли не играет. Почти всегда это грубый мужлан, который думает только о своем удовольствии, и чем скорее он его получит, тем лучше. Он ложится сверху, сует в нее свой член, и не успела она опомниться, как он уже готов. Сила есть, ума не надо. Такому неведомы любовные игры. Он не знает и не хочет знать, как доставить женщине наслаждение.

— Наслаждение?

— Именно так, моя дикая роза. Ладно, как говорится, сделал первый шаг, делай и второй. Я тебе расскажу все, что знаю. Как смогу, конечно. Потерпи маленько.

Наджия нырнула в шатер и вернулась оттуда с тяжелой книгой в руках.

— Вот смотри, это настоящий учебник любви. Видишь, какой толстый, уже ясно, что отношения между мужчиной и женщиной не просты и таят в себе много радостей. Когда в старых историях говорится: «Он провел у нее всю ночь», то можно подумать, что они просто так лежали рядом и спали, но это не так. В действительности существует множество поз, которые мужчина и женщина могут принимать, когда занимаются любовью, и в этой индийской книге все они есть. Описания мы, правда, не можем прочитать, но картинки говорят сами за себя.

Мать открыла книгу и показала на два обнаженных тела:

— Здесь женщина лежит на спине с согнутыми коленями, мужчина сверху и вводит в нее свой член. Это самая распространенная поза любви. Мужчина при этом может свободно двигаться, а женщина, подтягивая ноги, регулирует, как глубоко в нее проникает его член.

— Он ведь ужасно огромный, мама! Это, наверное, очень больно!

Наджия только засмеялась:

— Не волнуйся, моя дикая роза. Чтоб ты знала, эти рисунки делают мужчины, а для них нет ничего важнее, чем иметь большой половой член. Желаемое выдается за действительное, а в действительности все иначе — гораздо меньше.

Это немного успокоило Будур, и она продолжила свои расспросы:

— А куда мужчина втыкает… эту штуку?

— Во влагалище. То есть именно в то отверстие, откуда у тебя вытекает кровь во время месячных. Конечно, не в грязные дни.

— Да, мама. — Об этом отверстии Будур хорошо знала. Там сидела девственная плева. Перед их отъездом две старухи еще раз проверяли, там ли у нее эта пленка и не повреждена ли она. Они все делали очень осторожно, не то что те другие тетки, которые делали ей тогда обрезание. Будур зажмурила глаза. Лучше не вспоминать о том ужасе, который они с ней сотворили. Она истекала кровью, как курица с отрубленной головой. Поэтому так и испугалась, когда пришли первые регулы… Будур при всем желании не могла себе вообразить, что хорошего может испытать мужчина, вставляя в нее свою штуковину, но, наверное, это важный момент. — Я все-таки не понимаю, для чего все это? — высказала она вслух свои мысли.

— Для чего? — удивилась мать. — Без любовного акта не было бы детей, дочь моя. Аллах устроил так, что зачатие детей доставляет наслаждение. Из детей вырастают мужчины и женщины, которые славят Аллаха и тоже зарождают детей. Так устроен мир, который Аллах милостивый, милосердный предопределил на веки вечные.

— А что же во всем этом приносит наслаждение?

— Ощущение, которое испытывают при этом. Чувство! Оно может быть невероятно прекрасным, а может вовсе отсутствовать, в зависимости от того, какую позу занимает пара. Смотри, здесь женщина лежит на животе, и мужчина входит в нее сзади. Одновременно он просовывает снизу руку и ласкает то маленькое место, которое находится над влагалищем. Ты понимаешь, какое место я имею в виду?

— Думаю, что да.

— Радуйся, что оно у тебя осталось. При фараоновом обрезании ты и его лишилась бы, но я этого не допустила. Нигде в священной книге не сказано, что только муж может получать наслаждение. Жена тоже имеет на это право. На следующей странице ты видишь, как удобнее всего это делать: на боку. Эту позу особенно рекомендуют, когда женщина беременна…

Так по очереди Наджия объяснила дочери все позы, вникая во все нюансы, отвечала, как могла, на ее вопросы и иногда честно признавалась, что не принимает изображенное.

Это был полезный разговор. Будур почувствовала, что между нею и матерью возникла близость, которой никогда не было раньше, и сказала ей об этом.

— О моя маленькая девочка, как хорошо, что ты это сказала! Почему мы так поздно заглянули друг другу в душу? Только сейчас, когда до Орана осталось всего два дня пути…

Будур сидела молча, прислонившись к материнскому плечу. И это было красноречивей, чем тысяча ответов.

На следующий вечер в большом караване царили волнение и ожидание. Портовый город Оран был уже совсем близко. К полудню завтрашнего дня они должны быть уже там. После ужина и вечернего намаза все рано улеглись спать, понимая, что в крупном городе всегда неизбежны напряжение и сутолока, тем более что предстояли торжественные события. Лучше отдохнуть заранее.

Однако не все путешественники отправились на покой. Кроме стражи бодрствовали Наджия и Будур. Им было совсем не до сна, ведь надо было столько рассказать друг другу. Каждая подробность свадьбы многократно проговаривалась. При этом, конечно, дочь засыпала мать вопросами, а та отвечала.

— Какое на мне будет платье? — с горящими глазами спрашивала Будур.

— Белоснежное, с полудлинными рукавами, обшитое драгоценными камнями и отделанное кружевами. Этот наряд выбрал твой отец, поскольку он как нельзя лучше отражает его благосостояние. Только не выдавай меня, что ты уже знаешь. Он хочет сделать тебе сюрприз. На голове у тебя будет, конечно, хиджаб, но не черный, а белый, подходящий к платью, а сверху будет небольшая корона из золота, как у настоящей принцессы.

— Ой, мама! Я хочу скорее замуж! Ведь правда, Камар ни в коем случае не должен разочароваться, когда ему будет позволено снять с меня чадру? Я хочу быть красивой на своей свадьбе! Ты поможешь мне накраситься?

— Да, любовь моя. Я помогу тебе, чтобы ты, как все женщины, научилась делать себя неотразимой. Твои губы мы накрасим хной, а брови и ресницы подведем черной сурьмой, чтобы твои глаза смотрелись еще больше, чем сейчас. Все твое тело будет умащено, чтобы твоя кожа переливалась, как перламутр, тебя обрызгают розовой водой и мускусом, чтобы ты соблазнительно благоухала для Камара. Ты будешь самой красивой, можешь не сомневаться. — Наджия провела рукой по голове дочери. — Камар получит невесту, а я лишусь доченьки. Но так заведено испокон века, и мне придется смириться с этим.

— Мы будем часто приезжать друг к другу в гости, мама. И еще я могу тебе писать, для чего же я целый год ходила в школу Корана?

— Это было бы чудесно.

Наджия отвернулась, чтобы дочка не видела ее слезы.

Она знала, что после свадьбы никогда не увидит свою маленькую дикую розу.

На площади Великого пророка с необычайным шумом и грохотом заиграла музыка. Трубачи и флейтисты извлекали из своих инструментов пронзительные звуки, барабанщики выбивали палочками отчаянную дробь, тут же вступили музыканты с трещотками и литаврами. Грохот был адский, слышный за мили, и начавшаяся феерия никого не оставила равнодушным.

Любопытные, а число их достигало нескольких сотен, вскоре пустились в пляс, громко стуча ногами в такт и кружась в танце вокруг духанов, бродячих торговцев, стола городского чиновника и огромного шатра, в котором еще вчера целый день пировали. Клан жениха, съехавшийся со всех сторон света, собрался здесь и впервые повстречался с Гаруном эль-Шалиданом и его сопровождением. Это был знаменательный момент, давно и тщательно готовившийся. Все предыдущие дни обе стороны скрупулезно проверяли как приданое, состоящее из огромного количества отдельных предметов, так и калым, состоящий из двадцати верблюдов.

Сегодня же шатер был почти пуст. Там остались лишь жених с отцом, братьями и несколькими близкими родственниками. Камар надел свой самый красивый шелковый наряд: красную джеллабу с вытканными золотом орнаментами, перепоясанную изумрудно-зеленым шарфом и с заткнутым за пояс длинным кинжалом. На голове у него красовался высокий тюрбан, тоже красный, украшенный дорогой золотой брошью. В таком виде он нисколько не напоминал картинку, которую видела Будур, тем более что у него выросла борода.

Он нервно поглядывал по сторонам, поскольку уже более часа сидел на роскошно убранной ослице и ждал начала церемонии. Шум еще больше усилился. Топот танцующих сотрясал глиняный пол, слышалось ритмичное хлопанье в ладоши и доносились обрывки песни. Камар с гораздо большим удовольствием оказался бы среди зевак, ему надоело бесконечно торчать здесь, но он стиснул зубы и стал терпеливо ждать дальше.

Как там сказал отец? «Женщин всегда приходится ждать. Начинается это со свадьбы, а заканчивается только с их смертью. Чем быстрее ты к этому привыкнешь, тем лучше».

Интересно, Будур так же волнуется, как он? Хотя нет, он ведь нисколько не волнуется. Во всяком случае, не очень. К тому же мать подробно описала ему, как будут проходить торжества. Лишь после того, как появится невеста с родней и ее один раз проведут вокруг праздничной площади, можно будет дать сигнал. Тогда он выедет из шатра и впервые увидит свою невесту. Действительно ли она так красива, как шептались женщины в отцовском гареме?

Времени на размышления у него уже не осталось, потому что в этот момент один из его дядьев ворвался в шатер и крикнул:

— Начинается, начинается! Невеста уже ждет!

Камар насупился и шлепнул свою ослицу. «Ладно, все будет хорошо!» — напутствовал он сам себя, трогаясь с места, и тут же все его внимание переключилось на происходящее на площади, плотно взятой в кольцо веселящейся публикой. Все они пели, хлопали в ладоши и беспрестанно подпрыгивали, некоторые, уже проголодавшиеся, толпились у духанов. Кто-то во все горло хохотал над шутами, кувыркавшимися и корчившими потешные рожи. Еще кто-то тянул шею, шушукался и изнывал от нетерпения, когда же начнется торжественная церемония.

И посреди всего этого шума и ликования ждала невеста.

Камар сразу узнал ее по изумительному платью и маленькой золотой короне. Рядом с ней стояли три так же роскошно одетые маленькие девочки как символ плодородия, которым должна быть наделена невеста. Он медленно ехал дальше, мимо массивного стола городского чиновника, где уже лежала подготовленная грамота, и потом к центру площади, где его ждала скрытая под чадрой Будур. За ней выстроилась ее семья, впереди горделиво возвышался отец Гарун эль-Шалидан. Отец Камара тоже был здесь. Он следовал сразу за ним, в сопровождении всех родственников мужского пола, лишь затем шли женщины.

Не доехав немного до невесты, Камар спешился. Все его движения были исполнены достоинства и неторопливости. Вокруг него замолкла музыка, оборвались смех и песни. Наступила тишина, лишь издалека долетали городские звуки.

Камар видел, что Будур стыдливо опустила голову. Он подошел к ней и взял ее за руки. Так же, как у него, они были целиком выкрашены в красный цвет, а пальцы связаны скрученными из крепких желтых нитей шнурками — олицетворение того, что оба еще не достигли совершеннолетия. Обычай требовал, чтобы сначала он развязал ее путы, а потом она его. Оба действовали серьезно и внимательно, прекрасно осознавая, что за ними наблюдают сотни пар глаз.

Когда пальцы у обоих освободились от пут, Камар немного помедлил: сейчас решится, какую девушку предназначил ему в жены Аллах всеведущий и предопределяющий — красивую или уродливую. Он потянулся к чадре и снял ее. Будур вскинула глаза, спокойная и уверенная, и Камар увидел, что она даже прекраснее, чем он рисовал себе в самом смелом воображении. Он почувствовал легкость и подавил готовый сорваться с языка ликующий возглас.

Потом он поцеловал ее.

— Уй-уй! — завопил Коротышка поверх взорвавшейся радостными воплями площади. — Красняк целует свою голубку, так ее, так ее! Сладкая куколка, да уж! — Он сидел высоко на плечах Альба и не упускал ни малейшей подробности. — Теперь шлепают к перомучителю, и Красняк подписывает пергамент!

Потом все увидели, как Камар, порывшись в складках своей джеллабы, вытащил золотую монету, поскольку, как и все на свете, услуги городского чиновника тоже были не бесплатными. Крики радости перешли в оглушительный рев. Толпа поняла, что официальная часть свадьбы закончена и безудержный праздник может наконец начаться. Снова раздалась музыка, и народ опять пустился в пляс.

На краю площади копошилось несколько мужчин. С явными усилиями они притащили огромного барана, который, похоже, догадывался о своей участи. Двое, кряхтя, перевернули его на спину, чтобы забить. Баран негодующе заблеял, однако был не в силах справиться с железной хваткой своих мучителей. Один держал его за передние ноги, другой за задние. Подошел третий мужчина с ножом в руках, который он профессионально и от души наточил. Присев на корточки возле головы животного, человек быстрым уверенным движением вонзил ему нож в горло, потом сделал небольшой надрез, достаточный, чтобы просунуть туда руку. Нащупал сонную артерию и пережал ее. Баран захрипел и испустил дух. Окружающие захлопали в ладоши. Да, радость и смерть идут рука об руку повсюду, даже на празднике!

Зеваки покинули место бойни и хлынули назад, к духанам и к кострам, где на вертелах уже жарились другие бараны. Менее кровожадные устремились к большим круглым подносам, на которых были разложены изысканные блюда восточной кухни: фаршированные финиками и имбирем цыплята, жареные пирожки с мясом муфлона, антилопы и газели, пряные шарики с изюмом, обсыпанные миндальной стружкой и куркумой, куриные грудки в виноградных листьях, полоски бараньего филея, тушенные на розмариновом ложе, рис, окрашенный шафраном и хариссой, острое жаркое в белом чесночном соусе, фрукты, приправленные пряностями, и многое, многое другое.

Пируя, люди превозносили красоту невесты. Какой-то беззубый старик, с аппетитом поедавший перепелиные яйца всмятку, кричал:

— Эх, Будур, вот это женщина! Она бы уж точно родила мне детей, рослых, красивых сыновей! А то у всех моих баб между ног была такая сухость, что твой песок!

Ему кто-то ответил:

— Ох, Омар, да у тебя их уже штук тридцать было! Эй, люди, послушайте, Омар оплодотворил своим семенем уже тридцать женщин, и все напрасно!

Третий хохотал:

— Омар, Омар, каждый знает, что это по твоей вине, один ты не знаешь!

Энано, все еще сидевший на плечах у Альба, проквакал:

— Лихо, тридцать перепихов и ни одного ребеночка! — В руке он держал куриную ножку, которой размахивал в такт музыке.

Магистр усмехнулся:

— Плохая пашня бесплодна. Ager spurcus sterilis est. Но и самая хорошая пашня не поможет, если семя никуда не годное.

Альб гортанно рассмеялся и одновременно засунул в рот несколько мясных шариков. Остальные друзья тоже угощались с соблазнительно благоухающих подносов. Правда, около аппетитных блюд образовалась большая давка. Казалось, весь Оран несколько дней ничего не ел. Витус чуть не подавился стручком перца, и не из-за его чрезмерной остроты, а потому что его в очередной раз толкнули. Он проговорил с набитым ртом:

— Если вы уже наелись, давайте посетим малый праздничный шатер, который сиди Гарун приказал разбить для семей новобрачных. Там должно быть поспокойнее.

Вскоре, откинув полог, они оказались внутри ярко освещенного десятками керосиновых ламп шатра. Мужчин тридцать или сорок сидели на дорогих коврах, неторопливо отправляя в рот кусочки еды или смакуя шишу. Большинство женщин держались на заднем плане, где образовали свой кружок. Новобрачные сидели в центре за низеньким столиком и выглядели немного потерянными, потому что никто, кроме слуг, сейчас не обращал на них внимания. Среди мужчин Витус узнал Гаруна аль-Шалидана, подальше Фаика эр-Рашуда, отца жениха, одетого в роскошную джеллабу цвета индиго, и Моктара Бонали. Он вышел вперед и вежливо произнес:

— Сиди Гарун, я надеюсь, мы не помешаем?

— Как может мне помешать спаситель моего желудка! — сияя, ответил седобородый мужчина. — Садись к столу вместе со своими друзьями. Непременно попробуй пшенные клецки в имбирном соусе. Вкусно и полезно! — Он погладил себя по животу, словно в подтверждение своих слов.

Витус взял одну штучку и надкусил, хотя был более чем сыт. Вежливо похвалив блюдо, он заметил:

— К сожалению, мы сегодня только вчетвером. Наверное, Нгонго и Вессель опять перебрались к воинам, твоим и сиди Моктара. Похоже, служба им понравилась.

— Так оно и есть, друг мой, — кивнул изящный торговец. — Вчера они обратились ко мне с просьбой взять их на службу. Вольная жизнь воинов и связанные с этим опасности пришлись им по душе. Поскольку ты не считаешь себя вправе решать их судьбу, их желанию ничто не препятствовало. Когда я закончу свои дела, они будут сопровождать меня в Фес.

Магистр нахмурился и заморгал:

— Так уходят хорошие друзья.

— Уй-уй, поминай как звали парней!

Витус кивнул:

— Жаль, конечно, но я рад за них. В твоем лице они обретут заботливого хозяина.

— Спасибо, спасибо, — отмахнулся сиди Моктар. — Прежде чем ты вгонишь меня в краску, я хочу представить тебе синьора Джанкарло Монтеллу. Он владелец одноименного торгового дома в Кьодже, что неподалеку от Венеции. Хочу с его помощью попробовать сбыть несколько сот пар своих желтых туфель в Италии. — Фесский торговец обратился к заморскому гостю: — Синьор, это хирург Витус из Камподиоса. А это его товарищи: магистр юриспруденции Рамиро Гарсия из Ла Коруньи, малыш Энано и немой Альб из Германии.

Полный пожилой мужчина приветливо закивал головой. В массе других гостей он смотрелся белой вороной, поскольку был одет не в бурнус и не в джеллабу, а в европейского покроя мантию, которая представляла собой широкую накидку, открытую спереди и с прорезями в длинных рукавах. На голове его красовался берет, из-под которого выбивались седые пряди. Одежда итальянца никак не соответствовала жаркой погоде, отчего по его лбу и мешкам под глазами стекали струйки пота. Непрестанно вытирая их большим платком, он сказал Витусу:

— Так-так, значит, вы кирургик. Интересно, очень интересно.

— Вы говорите по-испански, синьор? — удивился Витус.

— Я купец. — Монтелла произнес это таким тоном, словно одно подразумевало другое. — Я слышал от сиди Моктара, что вы со своими товарищами хотите попасть в Венецию. Правильное решение, потому что La Serenissima— красивый город, хотя и не полностью оправившийся от чумы, поразившей его три года назад. Да, тогда хороший кирургик был бы городу жизненно необходим. Люди умирали, как мухи, и врачи вместе с ними, несмотря на противочумные маски и тысячи других мер предосторожности.

Отказавшись от еще одной пшенной клецки, предложенной ему сиди Гаруном, Витус ответил:

— Именно потому, что воспоминания об эпидемии еще так свежи у всех, я и выбрал Венецию целью своего путешествия. Мне хотелось бы расспросить там о страшной болезни, узнать, какие меры принимал город, чтобы защитить жителей от чумы, поговорить с выжившими людьми.

Монтелла добродушно рассмеялся:

— Далеко ходить не надо. Один из них перед вами.

— Как? Вы победили черную смерть?! — Витус внимательнее всмотрелся в лицо итальянца. Он не походил на человека, обладающего особой сопротивляемостью. Тучный, с лопнувшими сосудиками на носу, что говорило о высоком артериальном давлении. С другой стороны, какой смысл Монтелле обманывать его? Новая загадка, которую ставила перед ним чума: она отступала перед слабыми и побеждала сильных. Но могло быть и ровно наоборот. Какие закономерности скрывались за этим? Или не было вообще никаких?

— Так оно и есть. — В голосе Монтеллы звучала гордость. — Я победил ее. Три дня подряд у меня, словно рога, росли бубоны под мышками и в паху, температура грозила испепелить меня, изо рта шел смрад, как от протухшей скотины. На четвертый день мне в редкие моменты просветления сознания хотелось умереть, мне мерещилось, что я поочередно предстаю то перед архангелом, то перед дьяволом, то перед Всевышним. На пятый день я в какой-то миг понял, что не умер, а начиная с шестого мне становилось все лучше и лучше. И, наконец, на двенадцатый день я с помощью своих сыновей сполз с потолка.

— Как-как? С потолка?

— Именно оттуда. Разве вы этого не знаете? Заболевших чумой укладывают как можно выше, поскольку смертоносные миазмы поднимаются только вверх и никогда не опускаются вниз, поэтому не могут причинить вреда здоровым. За двенадцать дней моей болезни сотни, если не тысячи людей умерли страшной смертью. Могильщики отчаялись: они не справлялись с работой. Должную глубину могил невозможно было уже соблюсти. — Монтелла взял сразу две клецки, одну с имбирным соусом, другую с мятным, и с большим аппетитом съел их.

— Какова же должная глубина?

— Как, вы и этого не знаете? Тогда вы, скорей всего, еще вплотную не сталкивались с чумой. Если так, считайте себя счастливцем. Могилу надо копать глубиной по меньшей мере два с половиной, а лучше три локтя, ибо только так можно преодолеть опасный смрад, исходящий от трупов. По этой же причине гробы с умершими от чумы должны закрываться как можно плотнее, чтобы туда не попадал воздух. Каким образом — об этом ученые еще спорят. Некоторые считают, что лучше всего запечатывать их сосновой смолой, другие предпочитают деготь, третьи настаивают на гуммиарабике. Я-то перехитрил смерть, чего, к сожалению, нельзя сказать о моей родне. Через неделю слегла моя любимая жена, царство ей небесное. Она умерла уже на четвертый день в лихорадочном бреду. Как мне хотелось перекинуться с ней еще хотя бы словечком, сказать ей, как я ее люблю и как мне будет недоставать ее, но она так и не пришла в сознание. — Монтелла снова потянулся за клецками, но передумал.

— Моя невеста тоже умерла от чумы, — негромко произнес Витус, стараясь, чтобы его слова звучали твердо. Рассказ Монтеллы пробудил в нем собственные страшные воспоминания о пережитом ужасе и отчаянной борьбе, которую он вел с чумой и которую, увы, проиграл. — Меньше года тому назад.

— О, весьма сожалею, amico mio! Очень сочувствую. — В порыве сострадания купец пожал Витусу руку. — Теперь мне ясно, почему вы хотите как можно больше узнать о черной смерти. Не сомневаюсь, вы пообещали это умирающей невесте.

— Да, пообещал. Я хочу победить проклятую болезнь, а для этого мне надо узнать о ней как можно больше. Где-то же должно быть ее слабое место, и с Божьей помощью я обязан его нащупать. А потом убью ее, как гадюку. Но пока впереди у нас длинный путь, ведь я хочу добраться не только до Венеции, но и дальше, до Падуи. В тамошнем университете преподает знаменитый профессор Джироламо, который, как говорят, весьма преуспел в борьбе с этим злом. Вот с кем хотелось бы обменяться мнениями.

— Желаю вам успеха и Божьего благословения в этом деле, amico mio! Многие врачи пытались уже разгадать тайну черной смерти, но пока безрезультатно. Хотя почему бы не предположить, что именно вам это удастся? Я, во всяком случае, готов помочь вам всем своим опытом, только, боюсь, этого будет недостаточно.

— И тем не менее я хотел бы поговорить с вами подробно в другом месте, синьор, и по возможности сделать некоторые записи.

Монтелла, пыхтя, вытер пот с лица.

— Мне это кажется или здесь стало еще жарче? Но вернемся к вашему вопросу. Я охотно все расскажу вам, назовите лишь время и место, ведь в конце концов нас объединяет одно и то же горе: мы оба потеряли любимых. Боюсь только, у вас остается немного времени: послезавтра я собираюсь отчалить на своем «Кватро Венти» в Кьоджу.

Магистр, все время внимательно слушавший их, счел нужным вмешаться:

— По-моему, сиди Моктар упомянул, что Кьоджа находится недалеко от Венеции? Если это так, вы могли бы побеседовать и на корабле, поскольку город лагун и есть наша заветная цель, не так ли, Витус? — Не давая другу возразить, он продолжил: — Правда, есть одна загвоздка: в предыдущее морское путешествие счастье не всегда улыбалось нам, поэтому мы… как бы это сказать… — Он замолчал.

Витус пояснил:

— Честно говоря, синьор, у нас нет денег, чтобы заплатить за переезд. Но, возможно, и у вас нет места еще для четверых человек?

Монтелла почесал голову, сдвинув набок берет.

— Место, положим, нашлось бы, если бы вы согласились спать вчетвером в одной каюте. Боюсь только, что я не смогу взять вас бесплатно. Всем надо как-то выживать.

— Уй-уй, и никто не будет сыт супом из ветра и клецками из воздуха, так ведь? — вмешался сметливый карлик. Он лучше других знал, что только смерть бывает бесплатной. — Никто из парней не может отсыпать нам монет? А мы бы повкалывали за это, а, Витус?

Монтелла помедлил. Ни сиди Гарун, ни сиди Моктар — намеренно или случайно — не прислушивались к их разговору, они оживленно болтали с родственниками жениха. Наконец Монтелла, покряхтев, подался вперед:

— Одалживать я вам ничего не буду, но меня устроило бы подписанное вами долговое обязательство на сумму, равную стоимости путешествия четырех человек от Орана до Кьоджи. Сумму надлежит выплатить, скажем, в течение года, с соответствующими процентами, разумеется.

Витус нахмурился. Потом его лицо просветлело.

— Хорошее предложение, синьор. Мы вполне можем так поступить. Но, рискуя причинить вред самим себе, спрошу: какие у вас гарантии, что вы не останетесь внакладе, если мы не задержимся в Кьодже, а, как задумали, отправимся дальше, через Венецию в Падую?

— О, в этом случае один из ваших товарищей должен быть готов остаться в моем доме. Если пройдет год и я все еще не получу своих денег, я за его счет возмещу свои убытки. Он будет вынужден отработать всю сумму.

— Да, вы умеете обезопасить свои деньги, синьор.

С легкой усмешкой Монтелла опять схватился за платок и принялся утирать пот.

— Я был бы плохим купцом, amico mio, если бы не делал этого. Только не думайте, что мы, итальянцы, менее гостеприимны, чем арабы. Но дружба дружбой, а табачок — врозь.

— Конечно, синьор. Я чрезвычайно благодарен вам за понимание. Мы сделаем именно так, как вы предложили… — Альб издал гортанный звук, перебивший его. — Вопрос только в том, кто из нас останется у вас заложником, — закончил свою мысль Витус.

Альб опять издал клекот, при этом выразительно жестикулируя.

— Что ты хочешь, Альб?

Наконец до Витуса и остальных дошло, что Альб предлагает себя в качестве залога.