Идиллическая история

Когда Веру Силантьеву судили, народу набился полный зал. Не каждый день удается увидеть такое. Цирк! Еще бы, ведь эта пожилая женщина чуть не угробила здоровенного мужика, мастера спорта по боксу.

Для кого-то она была героиней, для кого-то преступ­ницей. Судья во время разбирательства призывал пуб­лику к порядку, грозно стуча молотком; он даже пообе­щал выгнать всех вон, если не будет тишины. Но вот порядок восстановился и процесс двинулся своим хо­дом. Были вызваны многочисленные свидетели, с по­мощью которых и удалось восстановить картину про­исшествия...

Поздно, поздно вышла Вера Шилова замуж за Павла Силантьева, в тридцать семь лег, и о детях, конечно, речи уж не было. Представить себя с животом не мог­ла — перед людьми стыдно. Павлуша-то хотел сына, наследника (ему под пятьдесят тогда подкатило) но как-то неуверенно, словно сомневался — и жена, видя это, однажды втайне от него сходила в поликлинику, совершила там непоправимое, потом месяц болела, и врачи сказали ей, что теперь детей точно не будет. Она только головой мотнула: и не надо нам. Не сомне­валась нисколько.

Выйдя из больницы, пересмотрела старые семейные фотографии, где была запечатлена еще девочкой, по­плакала немного, а потом убрала их подальше на антресоли. Навсегда.

С тех пор у Силантьевых не случалось больше ника­ких затруднений и разногласий. Мужа своего Вера очень любила.

Работала она обмотчицей в депо, перематывала сго­ревшие электродвигатели, сидя в маленьком удобном цеху. Коллеги у нее были два мужичка, и целый день они посиживали, чаек попивали, проволоку мотали и разговоры разговаривали.

Первый мужичок тихий был, маленький, боязли­вый, он чаще слушал, иногда подавая язвительные ре­плики, и очень был похож на мелкого грызуна, опасли­во поглядывающего из своей норы; ну а второй был ши­рокий, разливистый болтун-балагур. Болтун любил Веру подначивать всяко, да она ничуть не обижалась, посмеивалась только. Закончив в свое время техникум, привыкла считать себя чуть-чуть повыше да поумнее большинства окружающих. Может, оттого и замуж в молодости не вышла. Предлагали ей, да она разбор­чивая была, гордая, цену себе знала...

Любила Вера в разговоре употреблять разные слож­ные и загадочные слова. Говорила о каком-нибудь му­жике: «Он такой экспансивный!» Или о женщине, кото­рая не вызывала у нее одобрения: «Инфернальная да­мочка!» Коллега-болтун пародировал эту ее привычку, но Вера только все посмеивалась.

Народ вокруг считал ее интеллигенткой.

Павел из-за этого долго боялся к ней подойти, заго­ворить, хоть и сам человек солидный, видный. Все-та­ки бригадир монтажников — это тебе не просто так. Двадцать человек в подчинении. Разные люди попада­ются, и пьянь, и нервные, а ты вот попробуй поруково­ди. Силантьев много где работал и был всегда на хоро­шем счету. Если дело какое ответственное — поручали ему, знали: не подведет. Вот и сюда перевелся недавно по особой рекомендации с военного завода. Надо было помочь людям.

Однажды он прибежал к обмотчикам ругаться из-за отремонтированного движка, который опять сгорел уже на второй день. Все дело из-за него встало. Павел во­рвался в цех потный, яростный, на взводе, открыл было рот, чтоб обматерить бракодела-балагура... И ничего не сказал, увидев Веру. Смущенно покашлял в кулак, вы­звал балагура в коридор, спросил: а кто такая? Вера ее зовут, сказал испуганный обмотчик, пытаясь оторвать от себя скрюченные пальцы Павла Силантьева, которы­ми тот как бы невзначай ухватил его за ворот рубашки.

Вера, сказал Павел задумчиво. Вера... Ладно. Ты вот чего, ты движок мне обратно перемотай, но на этот раз качественно, понял? Да понял, понял, гарцевал перед ним балагур, словно конь на узде. И вот чего, добавил Силантьев очень тихо, ты ее не трогай, не обижай.

Долго смотрел Павел на Веру издалека, пока однаж­ды на вечере, посвященном 8 Марта, не набрался, как мальчишка, храбрости подойти и пригласить ее на та­нец. Она, в простом открытом платье притягивавшая всеобщие взоры, королева бала — пошла охотно.

—  Фу, табаком от вас, Павел Егорович, —для начала кокетливо прикрыла белой рукой напомаженный виш­невый рот. И от этого ее движения Павла словно кипят­ком ошпарило, он покраснел и стал задыхаться, чего с ним раньше никогда не случалось. Вера аккуратно постучала ладонью по его спине. — Да вам надо бросать курить!

—  Это можно, — сказал Павел. — Я уж и сам хотел...

—  Считайте, что я лично в этом заинтересована.

Задорно и весело взглядывала на него, ни слова больше не говоря, словно знала о чем-то. Как не знать, когда балагур все уши прожужжал, сосватал ее давно.

Дотанцевали, он проводил ее на место.

Она о чем-то визгливо посмеялась в углу с подруга­ми. Павел решил: это о нем — и разозлился. Чертова кукла! Хотел уже уйти, направился к выходу, но тут объявили белый танец, и Вера прошла прямо к нему че­рез весь зал. Наперехват. Он глазам не верил. Неужели правда? Улыбнулась:

—  Я приглашаю вас, Павел Егорович, — и положила руки ему на плечи.

Осторожно держа ее, боясь сжать чуть посильнее, обидеть неловкими своими руками, он снова начал за­дыхаться, сердце у него сдавило, и он понял: вот все и решилось. В этот самый момент. Словно где-то высо­ко-высоко ударил колокол, и чистая нота еще долго висела в гудящем пространстве.

Теперь без Веры он не сможет...

А она сказала:

—  Знаете, вам хорошо бы усы сбрить!

—  Это можно, — ответил Павел без запинки, уже привычно, — все в наших руках.

И на следующий день явился на работу безусый, как юнец. Помолодел ощутимо. И больше не курил никогда. Странное дело — всю жизнь был сам с усам, и вдруг...

Но все женщины сошлись во мнении, что так ему действительно лучше. Стал похож на интеллигентного человека. А то был деревня деревней.

Дачу Павел и Вера Силантьевы купили на десятом году счастливой совместной жизни. Участок продавал­ся что-то совсем недорого, а место хорошее, и вода ря­дом, и до автобусной остановки недалеко. Был на уча­стке кирпичный домик, вернее, одни только стены без крыши, и был работы непочатый край.

Павел увидел это — и загорелся. Давай купим! Смот­ри, какая красота! Крышу сделаем, баню построим и можно жить хоть все лето! А? Ну давай купим! Ведь пенсия скоро!

Павел раз и навсегда решил: в их браке главный че­ловек — Вера; он негласно поставил ее над собой на­чальником, и хоть с виду все решения принимал сам, но только с одобрения супруги.

Два месяца уговаривал ее, пока она согласилась.

Вера — человек не земляной. Родилась-то в деревне, но еще девчонкой оттуда уехала и уже забыла, что та­кое мыться в бане по-черному и носить воду в ведрах. От деревенской жизни только в памяти и осталось по­чему-то, как сено однажды летом гребли, стога метали; тятя вилами наверх стога подает охапки, а она с граб­лями принимает... «Поберегись!» — кричит тятя и улы­бается весело. Опасная штука эти вилы.

Красиво, но сколько времени прошло... Не хотелось ей теперь растить картошку и вообще что бы то ни бы­ло, когда все можно без хлопот купить в магазине. Не желала она таскать навоз и воду, и уж особенно не хотелось ей сытно кормить комаров по ночам.

Но мужу отказать не могла. Ведь Павлуша такой с ней добрый да ласковый.

И они приобрели участок.

Павел позвал нескольких мужиков с работы, они за два дня сладили отличную крышу, покрыв ее толем. Те­перь было где спрятаться от дождя. Это вдохновило Павла на дальнейшие подвиги. Он приволок и устано­вил дверь, врезал замок и недели две после ходил во­круг довольный и счастливый. Его дом, его и ничей больше! Он был тут полновластный хозяин. Павел не­сколько раз на дню закрывался в доме на замок, стоял посередине комнаты, сжимая в руке остро наточенный топор и обводя глазами окружающее пространство. Чутко прислушивался к малейшему шороху и скрипу... Эта поза была ему самому непонятной: то ли решал, что делать по дому дальше — строил планы; то ли во всеоружии ждал незваных гостей. Он словно томился в предчувствии опасных событий, в которых ему само­му-то уже не доведется участвовать.

Его деда раскулачили в двадцатых. Однажды ночью подъехали добрые люди в форме, с револьверами и го­товой подводой. Это были односельчане-голодранцы, не умевшие и не хотевшие работать. У новой власти они почему-то были в особой милости. Парни схватили топоры, но бабка так заголосила, что дед, на нее глядя, только бровью повел, велел — бросьте. Перебьют всех из револьверов прямо здесь, как курей. А так, может, еще спасемся... Эх, и никто на помощь ведь не придет, тоскливо вздохнул дед, люди сидят по домам, дрожат и ждут. Хоть бы в колокол ударили, может, нехристи эти испугаются да сбегут или вообще исчезнут, бес­смысленные...

Зря надеялся. Погрузили его со всем семейством и отправили на станцию, потом куда-то в Сибирь, где дед и сгинул безвестно, а его огромное справное имуще­ство растащили. Из большой семьи Силантьевых на ро­дине остался лишь Егор, будущий отец Павла — его ус­пели предупредить, когда он шел из соседней деревни от зазнобы. Так Егор и мыкался по чужим углам, не­сколько лет старался не попадаться на глаза началь­ничкам... Только после войны, вернувшись на родину полным кавалером ордена Славы, он смог почувство­вать себя более или менее полноправным человеком, женился, родил детей — и Павлу, старшему своему, рассказал все как есть, а тот запомнил накрепко.

Павел уехал в город; когда он уже работал бригади­ром, ему не раз предлагали вступать в партию. Он толь­ко смущенно и упорно отказывался — не чувствую себя достойным — и из-за этого имел даже неприятности с руководящими идеологическими товарищами. Пото­му остался всего лишь бригадиром, но уж тут крепко был на своем месте, не сковырнуть.

Иногда, обняв Веру за плечи, он водил ее по участку и показывал: вот здесь мы пробьем скважину, чтобы пить чистую воду, здесь поставим баню, здесь выкопа­ем яму для компоста... а тут высадим яблони, представ­ляешь, какая красота будет весной, когда они зацве­тут? Лицо Павла при этом светилось вдохновенным счастьем, Вера такого лица у него и не видывала, и хоть сама-то не понимала, что же такого хорошего в яме для компоста, но согласно кивала и неопределенно улыба­лась, скрестив руки на груди. Она любила мужа, своего Павлушу. Правда, на даче он запрещал называть себя так, тут он был Павел Егорович, по крайней мере Па­вел, а в городе как угодно, даже еще по дороге в город снова превращался в ручного Павлушу. Однако все эти деревенские хлопоты вызывали у нее подспудную тревогу.

Здоровье Павла было неплохим, во всяком случае, он ни на что особенно не жаловался. А ведь в его воз­расте, и даже еще раньше, начинаются всякие боляч­ки, это Вера знала хорошо. Сердце, желудок, суставы... В депо она насмотрелась всякого. Большинство мужи­ков не дотягивало и до пенсии, что-то совсем не хотели они жить на белом свете. Кого водка убивала, кого ра­бота, кого что... Или, если дотянул, буквально годика через два смотришь — опять нету мужичка, висит толь­ко на стене траурное объявление с фотографией: дес­кать, так и так, преставился бедняга, приходите поми­нать, люди добрые. Какое-то словно поветрие косило их; видать, решали зря небо не коптить, и бабы под старость оставались бедовать одни. Хорошо, если у кого дети взрослые, помогают, ну а нет? Страшно.

У Веры никаких излишеств Павел себе не позво­лял, пил редко, вел себя солидно. Вот только с дачей этой, думала она, завязался зря, сидел бы лучше до­ма, смотрел телевизор. Нет, мотался туда каждый свободный день, чего-то там копал, рубил, стучал мо­лотком. Все спешил. И высшим счастьем в жизни для него было поехать на дачу, заняться делами. Он еще дня за три до выходных начинал мечтать: вот поеду... сделаю то-то и то-то... а потом еще чего-нибудь... вот поеду...

Перемены на участке Вере были очень заметны, по­тому что довольно часто в выходные она предпочитала посидеть дома с какой-нибудь умной книжкой, вместо того чтобы месить грязь на огороде. Иногда так прие­дет, посмотрит — откуда что взялось? Вот уже и щито­вая терраса к дому пристроена, и труба торчит (печку где-то раздобыл, установил), и тропинки проложены аккуратные, посыпанные чистым песком... Да, муж ее на все руки был мастер, и проблем для него не сущест­вовало. Любая деревенская работа была ему откуда-то знакома, а если не знал чего, то с легкостью перенимал у людей, в этом деле опытных.

Павел часто оставался там ночевать, путь неблиз­кий, да и на транспорт что зря тратиться? Вера ску­чала по нему в такие дни, тревожилась, и, собрав­шись с силами, наутро все-таки ехала на дачу, имея в авоське судок с нажаренными котлетами и варены­ми яйцами.

Муж обычно бывал занят какой-нибудь работой, но, завидев Веру, бросал все, шел к ней, неловко обнимал, отнимал сумку, бормотал что-то вроде: «Ну вот... зачем такую даль тащилась... я тут и сам не пропаду... отды­хай, ведь завтра на работу...» и чуть не плакал от неж­ности. А иногда и плакал в самом деле — тайком, уйдя в дальний угол.

Баня у него обычно бывала уже натоплена, и они вместе шли париться.

Вера телом была еще крепка и статна, даже некото­рые из молодых женщин ей завидовали. Ну а чего ж, де­тей не вынашивала, не выкармливала. Муж с удоволь­ствием смотрел, как в предбаннике она раздевалась и быстро прошмыгивала в парилку, прикрыв наготу ру­ками. Павлу это страшно нравилось, а еще больше нра­вилось, когда она просила его отвернуться. Он усмехал­ся, басовито кашлял, но и не думал отворачиваться, чем страшно смущал Веру, а потом шел следом с вени­ками наизготовку, чувствуя в теле приятную истому.

Через несколько лет Силантьевы обустроили свою дачу, не до конца, конечно, а так, почти. До конца-то все разве сделаешь. Павел прикидывал, что работы впереди еще ой-ой сколько.

Но оказалось, ошибался он. Его труды и дни на зем­ле были сочтены.

Как-то по весне, вскопав особенно длинную и широ­кую гряду под картошку, он устало выпрямился, опер­шись на лопату. Минут десять стоял неподвижно, креп­ко задумавшись, ни на что вокруг не обращая внима­ния. А может, просто слушал соловья, выдававшего нежные, сказочные трели в ближайшем кусте. Потом, оставив лопату немым восклицательным знаком тор­чать посреди гряды, он прошел в дом, где Вера уже со­брала поесть и как раз заваривала чай из первых смородиновых листьев.

Павел тяжело опустился на табуретку и прилег гру­дью на стол. Вытянул перед собой руки и в такой странной позиции сидел некоторое время. Потом по­звал тихо:

—  Вера-а...

Жена не услышала его в трех шагах, так тих был его голос.

—  Вера... слышишь...

Наконец она оторвалась от заварника и посмотрела в его сторону. Павел сидел за столом и плакал, беззвуч­но и так горько, что ей в первую секунду стало даже смешно (вот расселся старик и ревет чего-то), а после просто страшно, хоть беги из дома вон.

— Все, Вера... отработался, — сказал Павел, глотая соленые слезы, текущие ему прямо в рот. — Умру сейчас.

— Ты что! — взвизгнула Вера. — Ты что такое гово­ришь, Павлуша! Ты меня не пугай, пожалуйста!

—  Не пугаю я, Вер, прости. Только умру вот сейчас, понимаешь? Рука болит... левая... о-ох, тянет, зараза! Не успел я... не успел...

Повторяя эти слова, он смотрел на свой весенний полувскопанный участок, на солнце, так ярко сиявшее в небе, что, судя по нему, никакой смерти в мире быть просто не могло; на яблони, уже покрывшиеся нежным белым первоцветом. Оглядел он и свой почти достроен­ный дом.

—  Не успел...

—  Да чего ты придумал-то?! — визжала напуганная до истерики Вера. Вся интеллигентность слетела с нее в один миг. В словах мужа нельзя было сомневать­ся. — Чего ты помирать собрался? Ты живи! Как я одна без тебя? Ты обо мне-то подумал?! Да я сейчас побегу «скорую» вызову, обожди помирать-то!

—  Прости, — сказал Павел почти нормальным голо­сом. Видно было, что он старается взнуздать себя, скрепиться. — Рука... видишь, рука левая тянет... это верный признак. Брат у меня, Игорь, так помер. — Тут его рот снова уехал куда-то вниз и вправо. — Прости, Вера, не успел я все тут достроить и доделать... как ты будешь одна, не знаю, прости... Верочка!

Он протянул к ней руки через стол (она инстинктив­но отпрянула в первый момент), кончиками дрожащих пальцев водя в воздухе, словно гладил ее по лицу, а мо­жет, ваял ее так в своей памяти, унося с собой навеки.

Высокий-высокий небесный колокол ударил дваж­ды, и его страшный рев влился в уши Павла.

—  Вера!

Последнее его слово потонуло в каком-то лошадином храпе, Павел схватил себя за горло и, качнувшись взад-вперед, ткнулся лицом в стол.

Вера вскочила и выбежала из дома с громким кри­ком, который тотчас услышали соседи, подошли с ло­патами и топорами (мало ли что), а узнав, в чем дело, вызвали по мобильнику врачей. Впрочем, понятно бы­ло, что врачи здесь уже не требуются.

Те приехали часа через два, зафиксировали факт смерти, потом еще через час прибыла милиция, покрути­лась немного и исчезла. Ну а труповозка неторопливо подвалила уже около одиннадцати, когда начало тем­неть, и два грязноватых небритых мужика вытащили Павла Егоровича Силантьева из дома, который он по­строил, — на носилках, прикрытого случайной белой тряпкой. Возле машины носилки опустили на землю, да­ли Вере расписаться в какой-то бумаге, назвали адрес, по которому надо будет забирать тело, спросили полтинник на помин души. А потом задвинули носилки в гостепри­имно распахнутый кузов «Газели» и все так же нетороп­ливо (куда теперь спешить?) запылили, переваливаясь на дорожных ухабах. Вера смотрела вслед удаляющимся га­баритным огням и повторяла, как заклинание:

—  Вот и поехал ты, Павел Егорович. Вот и поехал...

Она вдруг поняла, что в жизни всегда так: один едет,

другой смотрит.

Ее затрясло, заколотило. Ночевать на даче не смог­ла, было страшно до жути; быстро собрала вещи и по­бежала на автобусную остановку; хорошо, сразу подо­шла «маршрутка»; уже через полчаса Вера была дома. Эту ночь она не спала ни минуты.

И впоследствии ей пришлось лечить начавшееся нервное расстройство, пить лекарства; в ее квартире завелись иконки, свечки, ладанки; только через год смогла она более-менее оправиться от этого внезапно­го, как гром с неба, удара, только через год смогла, при­жимая ладони к вискам заученным театральным жестом, сказать коллегам:

—  Это случилось так спонтанно!

Снова был май, и в этом мае Вере настал срок ухо­дить на пенсию. Коллеги проводили ее, как полагается, приготовили подарки, поздравили. Руководство выде­лило небольшую денежную сумму. В общем, все как у людей.

Коллега-балагур поинтересовался, станет ли она те­перь заниматься дачей. Потому что одной-то ей много­вато будет, не потянуть, и надо искать мужичка. При этом он подмигнул: дескать, ты только намекни, я всегда готов. Во всех смыслах...

Прошлое лето дача простояла запертой и огородом Вера не занималась, так что соседи передавали ей, мол, заросло все травой по пояс, а в дом кто-то влез, окно выбито... Стыдно, конечно, перед людьми. Одна­ко она решилась выехать туда лишь в июне, просто посмотреть, без намерения что-нибудь делать. Ей все еще до жути страшно было это место, иногда в кошмарных снах снилось. Так что какое тут огород­ничество.

В самом деле, за год все изменилось. Трава была те­перь такая, что не пройдешь, от тропинок осталось лишь воспоминание, крапива и малина заполонили все. Дом стоял угрюмый, нахохленный, щерился битым стеклом в окнах. Он не ждал хозяйку.

Замок еле открылся и дверь, сварливо скрипя, мед­ленно отделилась от косяка. В первый момент Вера вскрикнула — ей показалось, что там внутри стоит Па­вел. Но это просто висел на гвозде его рабочий комби­незон... Тут же и вспомнилось ей, как в первые дни по­сле своего внезапного ухода Павел чудился ей почти ка­ждый день. Мелькнет на улице знакомая его фигура в привычном пальто, или он взглянет из окна проез­жающего автобуса, каждый раз наводя жуть. Но это чу­жой человек смотрел его глазами, носил его одежду, совершал его привычные жесты...

Дом зарос паутиной, пылью, на окнах было полно высохших мух и бабочек. Под потолком висело прошло­годнее осиное гнездо, повсюду валялся мышиный по­мет. Воры унесли алюминиевую посуду, а больше ничего не тронули.

Вот что осталось от человека, с горечью думала Вера, разглядывая небольшие деревянные ящики, в ко­торых сложены были пассатижи, молотки, банки с гвоздями и шурупами, мотки веревки, обрезки кожи, разные Павловы хозяйственные припасы. Жизнь по­тратил на эти мелочи. Всю душу в них вложил за­чем-то. А придет чужой человек со стороны, посмот­рит: вот барахло! Возьмет и выкинет, не глядя. Копейки не даст. Вон, даже воры не позарились...

Все здесь было теперь чужим и враждебным. Мер­зость запустения, вспомнила Вера слова из какой-то книжки.

Да, поняла она, без Павла это место, эта земля не имеет никакого смысла. Пока был Павел, здесь все ла­дилось, а теперь сбилось с колеи и застряло, увязло без­надежно. И ей одной здесь, конечно, делать нечего, не стоит даже и пытаться, зря только силы тратить.

В этот день Вера решила продать дачу.

Ко всем прочим доводам прибавлялись еще и фи­нансовые соображения. Пенсия-то у нее грошовая, а за квартиру платить надо, есть-пить надо, и надо паль­тишко на зиму купить. Старое ведь уже совсем. И сапо­ги... Кто поможет бедной пенсионерке? Они с Павлом никогда не делали больших накоплений, даже сбер­книжки у них не было, почти все заработанное в по­следнее время тратилось на дачу, и осталась теперь Ве­ра ни с чем. Нет, придется продать, хоть и жалко. Ведь Павлуша столько труда во все это вложил...

Вера купила газету бесплатных объявлений, выре­зала купон и заполнила его, собираясь на следующий день отнести в почтовый ящик.

Ночью ей приснился Павел, он был печален и смот­рел на нее своими ласковыми глазами с упреком, как никогда при жизни.

—  Не продавай, Вера, дачу, — сказал просительно.

Сны есть небывалые комбинации бывалых впечат­лений, вспомнила Вера слова из умной книжки — и не испугалась.

—  Не продавай, Вера, дачу, — повторил Павел и ис­чез. А Вера проснулась, поворочалась немного в холод ­ной постели и опять уснула.

Этот сон ее нисколько не встревожил. Но она реши­ла, что пора съездить к Павлу на могилу — две недели прошло, соскучилась. Нужно прополоть; у нее там были посажены цветы; цветы взошли неожиданно дружно и мощно, земляной холмик теперь напоминал яркую клумбу. Вера даже почувствовала искорку интереса к земледелию, старательно ухаживая за цветами на могиле мужа.

Да, с этой стороны Павлу не на что было обижаться.

Она отнесла купон на почту, объявление опублико­вали, и ей стали названивать разные люди с предложе­ниями. Но предлагали почему-то очень мало. А ведь Павлуша в участок столько вложил, что никакими деньгами не измерить. Жизнь свою положил, можно сказать. И Вера с раздражением, а иногда и с гневом отказывалась, выпроваживала ловкачей.

Один такой упорный попался, видно, понравился ему и участок, и дом. Бородатый огромный мужичина разбойного вида со свернутым набок носом — бывший боксер, наверное. Целую неделю ежедневно он приез­жал к Вере, торговался. Видя беспомощное положение одинокой женщины, не церемонился:

—  Давай, бабка, продавай. Тебе все равно это не на­до. А я хорошие деньги дам за твою развалюху.

—  Это не развалюха, молодой человек, — робко воз­ражала Вера, пытаясь соблюсти интеллигентность. — Мой покойный муж был...

—  Все, нет его больше! — сердился мужик. — Был да сплыл! Продавай, бабка! Имей совесть!

Прибавлял он каждый раз сущие копейки, а делал вид, что это целое состояние. Жадничал. И когда она окончательно сказала ему «нет», страшно разозлился. На прощание бросил: «Ну, попомнишь ты меня!», хлоп­нул дверью. Вера испугалась, пожалела, что и затеяла все это дело с продажей, занервничала. Пришлось сно­ва таблетки пить. Но ничего, все вроде обошлось; настырный покупатель о себе больше не напоминал.

А это был их деревенский сосед, о чем Вера, конечно, и знать не знала. Ее участок прилегал к его земле почти вплотную, их разделяла лишь узкая тропинка между заборами, которая, собственно, и была границей дерев­ни и дачного кооператива. И вот кривоносый решил та­ким образом волшебно расширить свои владения. От­каз Веры порушил его грандиозные планы.

В тот год дачу у нее не купили. Соответственно, не оказалось денег на пальто и сапоги, и она ходила в ста­ром, испытанном. Ничего, как-нибудь.

Глянув однажды на себя в зеркало попристальней, она увидела, что уже сильно постарела. Когда про­изошла с ней эта перемена, она не успела заметить, но вот место моложавой, статной женщины средних лет заняла довольно еще стройная и энергичная бабулька. А обратного хода нет.

Ну что ж, бабушка так бабушка. Много таких вокруг. Может, придется жить еще лет до девяноста, вот там действительно будет о чем подумать.

Однажды вечером в ее квартире раздался телефон­ный звонок.

—  Теть Вера, — произнес незнакомый молодой мужской голос, — здравствуйте. Говорят, вы дачу про­даете?

—  А вы, собственно, кто такой? — удивилась она.

—  Вы меня не узнали? Ну, богатым буду. Это я, Леонид.

—  Ой, Леня, здравствуй, правда не узнала...

Родной племянник Павла. Она видела его раза, мо­жет, три. На школьном выпускном, на проводах в ар­мию, потом на поминках Игоря, брата Павла. А после Леня женился, но на эту свадьбу они с Павлом не попа­ли. Что-то тогда помешало. Кажется, Вера прихворну­ла, а может, ей и просто не хотелось идти.

И вот теперь звонит насчет дачи.

—  Продаю, Леня.

—  Не продали еще?

—  Нет...

Сказано это было очень просто и деловито, словно речь шла о буханке хлеба.

— Так ты ж не видел ее еще!

—  Вообще-то видел. Я к дяде Паше несколько раз приезжал туда, так что представляю.

В мое отсутствие приезжал, ревниво подумала Вера. А Павлуша и не говорил об этом. Чего это он с племян­ником своим так сошелся? Никогда особенно сердеч­ными не были отношения двух братьев Силантьевых...

—  Дядя Паша был хороший хозяин. Это как гаран­тия, знак качества. Так что беру. Сколько вы хотите, тетя Вера?

Вера поджала губы. Вот, не было ни полушки, да вдруг алтын.

А с родственника ведь много не спросишь.

— Ну, — сказала она неуверенно, — надо встретить­ся, все обговорить...

— Хорошо. Давайте тогда прямо там, на участке, и встретимся, посмотрим, все решим. Давайте завтра, вы свободны? Завтра суббота.

— Ладно, завтра. Часов в двенадцать я приеду.

—  И мы с женой приедем. До свидания тогда, теть Вера!

—  До свидания.

Леня за прошедшие несколько лет мало изменился, был все такой же быстрый, сжатый, целеустремлен­ный; он говорил готовыми отточенными фразами, час­то коротко всхохатывал и тут же обрывал сам себя, словно не желая тратить время на бесполезное заня­тие. Он каждую свою секунду экономил, чтоб не пропа­ла зря, и больше всего не любил тех людей, которым нужно объяснять одно и то же несколько раз. «Тормо­зов» не любил. У него, наверное, имелась какая-то гран­диозная цель в жизни, и к этой цели он собирался упор­но двигаться много лет. Сумеет ли достичь того, к чему стремился, он, конечно, не знал, но готов был положить на этот алтарь любые усилия, заранее поняв своим быстрым умом, что движение к цели само по себе гораздо важнее, чем сбывшаяся мечта.

Жена его, Наташа, была, наоборот, очень спокой­ным человеком; она словно гасила излишнюю ско­рость и активность своего мужа, да так, что он этого и не замечал. Разум у нее был светлый. Жизнь была ей понятна и не таила в себе никаких загадок; жизнь давалась ей легко, без напряжения, несла ее в своем течении плавно. Не то что другие — едва преодолеют одно препятствие, как на горизонте появляются два новых, своими же руками воздвигнутых. Никуда не торопясь, Наталья делала лишь необходимые дела, сходу отметая глупые мелочи, и потому не отставала от мужа на марафонской дистанции, которую он се­бе определил, а зачастую и поддерживала, когда это требовалось, или даже тащила его к далекой неведо­мой цели.

Но Вера пока ничего этого не знала. С первого взгля­да Наташа ей не очень понравилась: толстая, корова коровой, стоит, глаза круглые пучит, улыбается глупо. Вера сразу взяла в отношении нее покровительствен­ный, несколько недовольный тон.

—  Ну, здравствуйте, здравствуйте, заходите в гости...

Отдала ключи Лене, он с трудом открыл дом. Внут­ри, конечно, был прежний развал и начавшаяся разру­ха. Но Леня ходил по дому и восхищался:

—  Ай, красота какая! Ай, лепота! Ну, дядя Паша, мо­лодец! Что развалилось немного без хозяина — так это поправимо. Все в наших руках...

Он осмотрел и участок, где что. И вдруг попросил по­знакомить его с соседом слева.

—  Зачем тебе, Леня?

—  Да так, вопрос один есть.

Ладно, пошли. Сосед как раз нес им навстречу пол­ные ведра воды. Поставил на землю, заулыбался.

—  Ох, жара. Здравствуй, Вера. Как здоровье-то?

—   Здравствуй, Николай, — поздоровалась Вера. — У меня все нормально. Вот хозяин новый моего участ­ка, знакомься: Леонид.

Мужики пожали друг другу руки.

—  Дядь Коля, — Леня сразу взял быка за рога, — а че­го это заборчик-то на нашу территорию шагнул?

—  Заборчик-то? — переспросил Николай, закури­вая. Предложил и Лене, но тот помотал головой. — За­борчик на месте стоит.

—  На месте, да не на том, — твердо сказал Леня. — Почти целый метр оттяпали вы у нас. Я был здесь два года назад и отлично помню, что межа проходила вон по той старой яблоне.

—  Это как так, Николай? — изумилась Вера. — Прав­да, что ли?

И сама пошла посмотреть. Точно, Леня не ошибся. Она внимания не обратила, да толком и не присматри­валась никогда. Сосед передвинул забор на их террито­рию, выгадав для своего участка дополнительные два­дцать пять квадратных метров земли. И не заметишь ведь сразу, среди травяных зарослей.

—  Ну, Николай, не ожидала от тебя, — сказала Вера, вернувшись. Губы ее были поджаты. — Как не стыд­но-то тебе, а?

—  Да ты сама рассуди, Вера, — сказал сосед проник­новенно. — Ты дачей не занимаешься, тебе все равно. Собиралась продавать. Придут чужие люди, так что, для них беречь? А я вот по-соседски, как бы взял по­пользоваться. Никто и не заметил. Да вот, видишь, ка­кой пришел паренек — глазок-смотрок. Родственник твой, что ли?

—  Пашин племянник.

—   Ну тогда понятно, — кивнул Николай. — Родная кровь.

—  Значит, договорились — заборчик двигаем обрат­но, и без обид, — подытожил Леня.

—   Да двинуть его недолго, только видишь. Лень, я землю-то обработал, унавозил... Ты бы мне хоть бу­тылку за труды поставил, что ли.

—  Дядь Коля, я вам бутылку с удовольствием постав­лю, но не за навоз, а так, по-соседски. Навоз — это ва­ши проблемы. Договорились?

—  Ну ладно, парень.

Они ударили по рукам и разошлись. Вера видела, что Николай, хоть и жалко ему земли, нисколько не обижен, а даже наоборот, доволен: у него толковый со­сед появился. Потому что земля землей, а человек важнее.

Леня вел себя так, словно все уж у них насчет дачи было решено, хотя они с Верой еще и не говорили: сколько, чего, когда... Он попросил разрешения надеть рабочий комбинезон Павла, переоделся и куда-то на­правился быстрым шагом. Лицо его было хмурым и сосредоточенным.

Вера вымыла на ручье посуду, и пока Леня ходил по делам, они с Наташей стали готовить обед.

—  И сколько лет тебе, красавица?

—  Двадцать пять скоро.

— Лене уж тридцать. Так. Детей-то заводить думаете?

—  Да ему все некогда, Вера Ивановна, —улыбнулась Наташа. — Бегает все... торопится куда-то. Никак не может решиться.

—   Смотри, поздно будет. Я вот в молодости про­ждала...

—  Да я бы хоть сейчас...

—  Ну так и чего? Смотри, какая ты... добрая — ведь только и рожать. Пусть он бегает, а ты дело свое знай.

—  Я уже говорила ему, Вера Ивановна. Вот потому мы и дачу покупаем, с расчетом на детей. Я попросила. Ему еще немножко надо времени, и он будет уже совсем готов, определится. Успокоится.

—А хочешь, я тебе помогу?

—  Как?

—  Приезжайте сюда завтра, все окончательно решим. Ну а сейчас... куда он там подевался, бегун-то наш?

Леня уже тащил от соседа кусок стекла и алмаз. Бы­стро вырезал стекло по размеру, вставил в раму. И сра­зу тревожный сквозняк исчез, что-то прежнее появи­лось в доме, уверенность, надежда. Казалось, сами сте­ны взмолились: пусть этот парень остается здесь, не отпускай его!

Сели обедать.

—   Леня, а чего ты к Павлу-то приезжал тогда? — спросила Вера. — Я и не знала.

Он усмехнулся горько.

—  Да вот, теть Вера, когда отец мой умер... я вдруг решил, что остался единственным мужчиной в роду Силантьевых. Испугался немного. А потом вспомнил: да как же, ведь дядя Паша!..

—  Хорошо поговорили?

— Хорошо. Я потом еще несколько раз приезжал к нему. Вроде как отца живого видел...

Тут Леня замолчал, а продолжать разговор на эту те­му не стал.

— Я Наташе сказала уже — приезжайте сюда завтра. Отдохнете, в бане попаритесь, а потом все и решим.

— А сейчас что, не успеем, теть Вера? Времени полно...

—  Давай приедем завтра, Леня, — мягко попросила Наташа, взяв его за руку, и он, недовольно вскинув­шийся было, тут же попригас.

—  Баня — это здорово... Ладно, завтра так завтра.

Вера в тот день домой не поехала. Когда Леня с Ната­шей отбыли восвояси, она вооружилась косой и стала приводить участок в порядок. Слава Богу, дни стоят длинные, много можно успеть. Выкосила, сгребла в яму траву и накопившийся мусор. Подровняла дорожки, навела порядок в туалете. И самое главное - убралась в бане, вымыла все, выскребла. Наносила воды. Дрова были запасены еще у Павла, сухие, хоть сейчас печь растапливай. Вера сходила в ближайший березнячок и нарезала два отличных веника. А уж только потом стала прибираться в доме.

Так что ночью спалось ей прекрасно, после всех тру­дов праведных не понадобились и таблетки - легла и как пропала, не чувствуя усталости и боли. Даже снов не видела. Только под утро пришел Павел, сел рядом на кровать и ласково погладил Веру по плечу. Давно им надо было встретиться, о многом поговорить, но на рот словно глухая повязка упала. У нее даже не было сил спросить, правильно ли она решила продать дачу Лене, но вроде и так было видно, что Павел доволен.

Вера проснулась окрыленная и с новыми силами взялась за работу. Затопила баню, полчаса промучив­шись с печкой. Посидела внутри на гладко обструган­ной лавке, всплакнула, припомнив былые деньки. Ладно, чего ж теперь...

Леня и Наташа только ахнули. Ведь еще вчера здесь было необитаемое пепелище, а сегодня не узнать — дом домом!

— Это не моя заслуга, это все Павел. Он строил, а я только прибралась да почистила, — смущенно оправ­дывалась Вера. — Ну так что, пить-есть хотите? Нет? Тогда марш париться!

Она проследила, как Леня с Наташей исчезли за тя­желой дверью, и мирно уселась в доме, сложив руки на коленях. Теперь можно было и отдохнуть. Да, вино в ру­чей положить, остудить...

И пока сидела, вспомнилось ей: однажды по осени ночевали они в этом доме с Павлом и вдруг услышали, что по их участку кто-то ходит и явно картошку выка­пывает. Осенью это дело обычное. Павел тогда схва­тился за топор, хотел бежать и убивать, глаза у него сделались совсем белые, безумные, но Вера в него вце­пилась клещом, даже шумнуть не дала... Так и про­сидели, слушая, как неспешно деревенские мужички (а кто ж еще, больше некому) покопались в грядках и через полчаса ушли. Утром Павел недосчитался не­скольких боровков лучшей картошки, да сняли у него последние огурцы. Зато живы-здоровы остались, го­ворила Вера, слушая, как он сокрушается по этому случаю.

Потом они договорились с соседями повесить на де­рево возле дороги кусок рельса, чтобы в случае чего ударить, позвать на помощь, отпугнуть воров... Надо Лене сказать, чтобы осторожнее был, и про рельс этот. А еще про того настырного покупателя. Совсем не нра­вился Вере их последний разговор, и рожа его разбой­ничья не нравилась. Хоть и времени много уже прошло, да вдруг выжидает гад специально, а потом возьмет и подпалит? С такого станется.

Молодые Силантьевы парились долго, Вера даже за­скучала. Наконец вышли — благостные, раскраснев­шиеся, без сил. Поглядывали друг на друга тем особым взглядом, который Вера и сама хорошо знала.

—  Ну, прошу за стол, у меня обед готов... После ба­ни все продай, а стопку выпей — так, что ли, люди го­ворят?

— Так, теть Вера, — согласился Леня, усаживаясь на излюбленное место Павла. Он взял бутылку вина, по­вертел в руках. — Ох, и хороша банька. Дядя Паша знал, что делал.

Он новым взглядом смотрел теперь вокруг, на свою будущую землю. Хоть он и настроился на покупку впол­не серьезно, но все могло быть отменено и забыто еще нынешним утром.

А вот сейчас уже нет.

Выпили.

—  А теперь так я вам скажу. Продам дачу недорого (тут Вера назвала сумму, необходимую для покупки пальто и сапог, и ни копейки больше), но хочу попро­сить, чтобы вы мне тут, если не жалко, одну грядочку оставили, я тоже сажать чего-нибудь буду. И один ком­плект ключей...

— Без вопросов, теть Вера, — кивнул Леонид. — Если хотите, можем вообще все вместе сажать, без разделе­ния. Мы ведь не чужие люди. Вам-то одной, наверное, с непривычки трудно будет.

— Пока еще не знаю, возможно, и вместе, — согласи­лась Вера. Это предложение племянника было ей при­ятно. — Там увидим. Согласны?

—  Конечно, — сказал Леонид. Он достал из кармана пачку денег, отсчитал купюры. — Держите. Оформим потом.

То, что Леня сразу, до подписания бумаг, передал ей деньги, для Веры было знаком полного доверия. Она поняла, что поступила правильно.

—  Ну, вот вам ключи, владейте, хозяйствуйте... а я в город.

Вера знала, что летом пальто продается со скид­кой — не сезон — и поспешила на рынок. Ей повез­ло, она нашла точно такое, как в универмаге, только чуть не вдвое дешевле, и приличного качества. Ну, слава Богу, теперь перед людьми не стыдно будет по­казаться.

На своей грядке она в тот год ничего серьезного не посадила, было уже поздно. Так только, сеяла быстро­растущий салат да стригла ножницами — витамины. Зато осенью, сверяясь с умной садово-огородной книж­кой, подготовила землю к новому сезону основательно. Если уж решила хозяйствовать, пусть и на скромном пятачке, то надо знать дело от и до. За первой книжкой последовала другая, третья...

Да выяснила еще совершенно случайно, что тот страшный настырный покупатель, оказывается, их со­сед. Пошла как-то спичек попросить...

—  Огоньку тебе, бабка? — спросил кривоносый, от­крыв дверь. — Будет тебе огонек.

Вера обомлела и, пятясь, чуть не падая, вылетела на улицу. Вот оно что, оказывается. Теперь все понятно... Но она как-то поуспокоилась после этого случая.

Леня с Наташей в тот год тоже все силы посвятили не огороду, а дому, и он заблистал, заиграл, как при Павле, даже еще краше. И Вера приезжала туда при ка­ждой возможности. А что, не дома же торчать, пялить­ся в глупый ящик. Туг все-таки воздух свежий, люди молодые, здоровые... Возле них она и сама себя чувст­вовала моложе, и сил как будто прибавлялось.

Сначала она опасалась, не будет ли мешать моло­дым, но увидела, что не мешает нисколько. У Лени ни­кого из родни не осталось, а Наташины родители жили в другом городе, так что получалось, Вера у них единст­венный представитель семьи старшего поколения. Вроде как мама, или свекровь, или теща — все в од­ном лице.

Пили как-то с Наташей чай на веранде, и Вера слов­но невзначай поинтересовалась:

—  Ну и на когда назначено?

Наташа покраснела.

— Уже заметно?

—  Заметно.

—  Говорят, конец марта или апрель.

— У тебя все в порядке?

—  Да вроде бы нормально...

—  Ну и слава Богу. УЗИ делали? Мальчик, девочка?

—  Мальчик.

Вера скупо улыбнулась.

— Леня-то рад?

—  Ой, рад. Полчаса по стенам бегал, когда узнал!

—  Это хорошо. И как назвать думаете?

Наташа посмотрела на нее долгим внимательным взглядом.

—  Я вот думаю — Павлом, — решилась Наташа. — А как Леня, пока не знаю.

Вера кивнула.

За эту зиму она стала крупным специалистом в са­дово-огородных делах, изучила всю доступную литера­туру и с нетерпением ждала весны, чтобы применить свои познания на практике. Она понимала: молодым будет не до того, Леня сможет лишь изредка приезжать и помогать ей — разве только землю вскопает, а даль­ше придется самой. Но теперь это было ей вовсе не страшно. Она не одна. Есть ради кого трудиться.

Годы потекли плавно и незаметно, как река. Вроде только что дом отремонтировали — глядь, уже по уча­стку весело забегал маленький мальчонок. На лето Ве­ра полностью переселялась теперь на дачу, и Павлуша жил там у нее, как у Христа за пазухой. В городе — уди­вительное дело! — чуть сквозняк дунет — у ребенка уже сопли, кашель, а тут он босиком, под дождем — и хоть бы чихнул, загорелый весь, как азиат, стройный, умница, красавчик, все девки его будут...

На зависть соседу Николаю Вера выращивала на своем участке отличные урожаи. Разумеется, не одна выращивала, вместе с Леней и Наташей — но все под ее чутким руководством. А потому что по науке, по книгам, не абы как.

— Откуда что взялось в тебе, Вера, — говорил сосед, покачивая головой. — Ведь и не умела ничего. Полюби­ла тебя земля.

—  Научиться при желании всему можно. А вот на­счет земли... как тебе не стыдно было забор-то двигать, агрессор?

—  Ну, ты мне этот забор еще двадцать лет вспоми­нать будешь, — досадливо морщился сосед и поспешно уходил.

— А ты как думал, — бормотала она ему вслед и вни­мательно оглядывала свою вишню. Да, пожалуй, мож­но уже снимать ягоды, делать варенье.

Накануне первого сентября Леня с Наташей уехали в город (завтра Павлуша идет в первый класс, дел не­впроворот), а Вера обещала приехать с утра пораньше, не опоздать на такое торжество.

—  Вы тут поосторожнее, теть Вера, — сказал Леня.

— Да кому я нужна, — Вера досадливо отмахнулась.

—  Нам, — сказал Леня и уехал.

Часов в девять вечера Вера вышла на улицу, посмот­рела в поле. Над извивами ручья уже встал легкий ту­ман. С каждой минутой этот туман становился гуще и начинал растекаться из камышей в стороны. Расте­кался, растекался, пока не залил молоком все пол^. Завтра похолодает. Как-то Павлуша там на школьной линейке стоять будет? Только бы Наталья одела его как следует...

Ночью пожаловали незваные гости. Наверное, днем высмотрели, что бабка тут одна осталась, сделать ни­чего не сможет, а соседи вряд ли прибегут, каждому своя шкура дорога. И чувствовали себя в чужом огороде вольготно. Посмеивались в сторону дома — дескать, бабулька, сиди тихо.

А Вера крепко спала, умаявшись днем, и не слышала ничего до тех пор, пока воры не стукнули сильно лопа­той о ведро. От этого звука Вера проснулась и только тогда поняла, что происходит. Картошку у нее выкапы­вают! Люди, помогите!.. Да нет, что люди. Надо самой действовать.

Она вскочила с дивана и взяла вилы, стоявшие на всякий вот такой случай рядышком. Минутку подожда­ла, пока глаза привыкнут к темноте, а потом решитель­но вышла на крыльцо.

Туман, почти ничего не видно. Несколько метров пе­ред крыльцом, освещенным слабой лампочкой, и все.

Воры притихли в первую минуту.

—  Кто это там балует? — громко спросила Вера, щу­рясь во тьму. Ага, разглядела два силуэта на карто­фельных грядках. Больше вроде никого нет.

—  Иди, бабка, в дом да запрись на замок, — посове­товали ей с картошки. — Как бы не обидеть тебя ненароком.

Вера выключила свет и громко хлопнула дверью, да­вая понять, что все сделает, как ей сказано. Робкая ста­рушка, дрожа, укрылась в хлипких стенах. А сама по­крепче ухватила вилы и, выставив их вперед, медленно пошла по грядкам вокруг дома. Решила обойти врага с тыла. Пару раз чуть не упала, но каким-то чудом удер­жалась на ногах — шуметь сейчас было нельзя.

Мужик стоял с лопатой над чужим картофельным боровком и ждал, пока его баба собирала клубни. Вроде все спокойно.

—  Спряталась бабулька.

—  Ага. И что эти городские так за свою картошку трясутся? В магазине же все можно купить. А у нас в колхозе ни денег, ничего... Жлобы! — сказала жен­щина.

Мужик собрался внаглую закурить, чиркнул спич­кой.. . Увидев его кривой нос, мгновенно узнав, Вера пу­лей метнулась вперед. Мужик сейчас ничего не видит, ослеп от огня, а ей-то самой лучше момент и не приду­мать — воры как на ладони. Она с размаху выбросила вилы вперед, целясь мужику в ляжку.

Нечего здесь курить, это моя земля!

Гнутые стальные зубья легко вошли в мягкое.

Понесся над дачами, участками и ближайшим лес­ком лютый вой, мужик крутанулся на месте, вырвав ви­лы из ее рук, и взмахнул лопатой наугад. Вера почувст­вовала, как в голову ей ударила молния, чиркнула по лбу и правой щеке. Она упала на колени в мягкую зем­лю, оперлась руками, а потом легла. Было больно и ра­достно — она слышала топот убегающих воров, и один из них сильно хромал.

Победа! Самая настоящая победа! И то ли показа­лось ей, то ли правда — над полями вдруг понесся коло­кольный звон. Частый-частый набат, такой желанный сейчас и необходимый. Откуда здесь колокол, удиви­лась Вера, до ближайшей церкви километров десять, да и ночь... Это же в рельс бьют, догадалась она. Люди здесь. Люди. Она не одна.

Поднялась с земли, отряхнулась, сходила в дом за керосином и спичками. Ничего, сама-то жива, по крайней мере, хватит сил добраться до дома кривоно­сого. Голова, щека саднит ужасно. Слава богу, только чуть задел... Прячась в потемках, Вера задами пробра­лась к вражескому логову, плеснула из бутылки и чиркнула спичкой. Пламя живо взметнулось вверх по деревянной стене.

А в садах уже набирала силу тревога.