Одна из самых мрачных страниц как в истории войны, так и самого Серова, связана с массовым выселением народов, обвиненных Сталиным в поголовном предательстве. Отныне наряду с врагами народа в СССР появлялись и народы-враги.

В общей сложности тотальной депортации подверглись тогда 12 народов, которые лишились не только родной земли, но и национально-территориальных автономий, имевшихся у большинства. В кратчайшие сроки, в течение нескольких суток, сотни тысяч человек под конвоем войск НКВД эшелонами отправлялись на другой конец страны — как правило, в Сибирь или Среднюю Азию.

К большинству этих операций Серов имел самое прямое отношение. Он лично руководил депортацией немцев Поволжья, калмыков, крымских татар, участвовал в выселении чеченцев и ингушей.

Не будем касаться морально-этических аспектов: вряд ли Серов терзался угрызениями совести. Никаких эмоций по этому поводу в его записках найти невозможно.

Впрочем, дело даже не в этом. Будучи человеком военным, Серов привык не обсуждать, а выполнять любые, пусть и самые беспредельные приказы. И, надо сказать, делал это весьма эффективно, став в глазах руководства одним из лучших специалистов по депортациям.

Недаром большинство таких заданий поручалось именно ему. За «усмирение» национальных окраин в 1944 году с разницей в 4 месяца он был награжден сразу двумя боевыми орденами: Красного Знамени и Суворова 1-й степени. (Последний орден являлся сугубо полководческим и вручался «за выдающиеся успехи в деле управления войсками», но Сталин распорядился по-своему.)

Мы сознательно нарушили хронологический порядок изложения, объединив в этой главе записи и воспоминания Серова о проведенных им «специальных операциях» с 1941 по 1944 год.

Вместе они дают достаточно объемную, хотя и малопривлекательную картину тех страшных событий.

 

Немцы Поволжья

Уже в августе 1941-го, на 3-й месяц войны, Сталин принимает решение о массовом выселении немцев Поволжья, где они исторически селились со времен Екатерины, в Сибирь и Казахстан. Одновременно упразднялась и Автономная ССР немцев Поволжья (АССР НП).

Мотивы — хоть и людоедские, но понятные: фашистские войска рвались к Волге. Существовала серьезная опасность, что советские немцы — «фольксдойч» — в большинстве своем окажут поддержку братьям-арийцам.

Вспоминать об этом сейчас почему-то не принято, но СССР отнюдь не являлся здесь первопроходцем.

Еще в 1940 году, с началом немецких бомбардировок, британские власти интернировали 74 тысячи выходцев из государств, находящихся в состоянии войны с английской короной. Подавляющим большинством, естественно, являлись немцы.

То же самое вскоре произошло и в «демократических» США, где в лагеря для интернированных насильственно вывезли 120 тысяч японцев, включая женщин, стариков и детей. Еще 22 тысячи японцев подверглись интернированию в Канаде.

О том, как к «враждебным» народам относился Гитлер и его союзники, — говорить даже как-то не хочется…

То, что первая в истории войны массовая депортация была доверена именно Серову, также имеет объяснение. Схожий, хоть и не столь масштабный, опыт имелся у него в бытность наркомом Украины, правда, выселению тогда подвергались не целые народы, а лишь социальные классы, но…

В середине августа меня срочно вызвал М. И. Калинин и говорит: «Поезжайте, Иван Александрович, в Саратов, там ведь имеется Автономная область немцев Поволжья со столицей в г. Энгельсе, Дела, как видите, на фронтах плохие, не дай бог немцы доберутся в те края, так нам наши немцы наделают много неприятностей. Поэтому мы сегодня на Политбюро решили их всех выселить в сибирские и казахстанские области. Указ о выселении я составлю и по телефону передам в Саратов, а вы там после выселения опубликуете. Секретарю облкомитета Партии Власову* вы расскажете сами, а я потом ему позвоню».

Я выслушал и спросил: «А кто мне будет подавать вагоны или, может быть, по Волге пароходами?» Он сказал, что этой частью будет ведать заместитель НКВД Чернышев В. В. Я сказал, что мне понятно, и мы распрощались. Кстати сказать, в июне-июле всех немцев из Украины переселили в дальние районы, но их было немного, а тут было тысяч 400.

В тот же день я вылетел в Саратов. На следующий день мы с И. В. Власовым выехали в Энгельс и в немецкие населенные пункты. Везде у немцев было много скота, хозяйства поддерживались в образцовом порядке. Промышленности никакой, кроме мастерских по ремонту сельскохозяйственных машин и кузниц. Населенные пункты отстояли сравнительно далеко друг от друга.

Я уже для себя наметил план вывоза. Кто поближе к Волге — тех пароходом до Куйбышева, а там — на поезде, а некоторых — сразу в вагоны.

Вернувшись в Саратов, там уже меня предупредили, что звонили М. И. Калинин и Чернышев.

Я сразу же связался по ВЧ с М. И. Калининым, который мне продиктовал Указ, уже подписанный, где говорилось примерно следующее:

«По достоверным данным, полученным военными властями, среди немецкого населения, проживающего в Поволжье, имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу из Германии должны произвести взрывы и другие диверсионные акты. Во избежание нежелательных карательных мер и кровопролития Президиум Верховного Совета СССР признал необходимым переселить немецкое население Поволжья в другие районы, наделить их землей и оказать государственную помощь. Президиум Верховного Совета СССР предписал Государственному комитету Обороны СССР произвести переселение».

Я записал и говорю М. И. Калинину, что тысячи и особенно десятки тысяч шпионов — вроде бы многовато, а Калинин М. И., рассмеявшись, говорит: «Иван Александрович, я уже подписал, так что ты не возражай».

Далее я спросил, когда и где опубликовать Указ. «Опубликовать в Саратове в газетах и можно в Энгельсе». На этом закончили разговор. С Чернышевым согласовал подачи вагонов и пароходы, а также прибытие войск НКВД.

Через два дня войска стали прибывать, я их с ходу отправлял в населенные пункты, согласно моим расчетам.

За два дня до выселения я пришел в областной комитет Партии немцев Поволжья и рассказал о принятом Президиумом Верховного Совета СССР Указе. Немцы выслушали с гробовым молчанием мои слова, и секретарь обкома сказал, что: «Мы — коммунисты, и примем соответствующие меры к выполнению этого Указа».

Затем для того, чтобы как-то подбодрить их, я взял с собой секретаря и других членов бюро обкома, и мы поехали по области. Там они грустными голосами рассказывали, что они планировали и т. д. Я им сказал, что в Указе четко сказано, что в новых районах они получат землю и там неплохо устроятся, так как будет правительством оказана материальная помощь.

В день операции наши офицеры и солдаты объявляли немцам, сколько груза разрешается взять с собой, кроме личных вещей, и в течение 2 дней мы вывезли 470 тысяч немцев Поволжья.

Я после этого остался на пару дней, вызвал секретаря Сталинградского обкома Чуянова* и секретаря Саратовского обкома Власова и поделил по карте между ними районы немцев Поволжья. Они между собой поссорились, не желая принимать районы, так как они боялись, что им придется охранять деревни и т. д.

Тогда я их посадил в машину, и мы поехали по населенным пунктам для ориентировки, с тем чтобы посмотреть, что осталось в немецких деревнях и какие нужно принимать меры.

Заехали вначале в Энгельс — областной центр автономной области. Ну, там, к счастью, жили русские, так что остались представители власти и, и все в порядке.

Поехали по деревням. Подъезжая к деревне, видим — ходит стадо сытых коров, овец, телята. В деревне в хлевах заготовлено сено, стоят лошади, также хорошо упитанные. Местами уже скошена трава, стоят копны с сеном. На полях растет урожай пшеницы и др. Одним словом, хорошие дома, скотина и т. д.

Когда проехали 3–4 деревни и везде увидели то же самое, тогда секретари обкомов начали сперва между собой, а потом и меня втянули в разговор о том, что «эти деревни ближе к Саратовской области» — говорит Власов, а Чуянов спорит, что ближе к Сталинградской.

Когда я делил районы, то они со мной спорили, что им не надо тот или иной район, а сейчас, когда увидели хорошее состояние скота и деревень, то давай, прирезай к моей области.

В общем, когда закончили объезд деревень, мы еще раз заехали в Саратовский обком и снова по карте уточнили, кому какой район отходит. Правда, Власов остался недоволен моим окончательным решением.

Для подтверждения моего решения я позвонил М. И. Калинину и доложил, как я разделил районы. Он одобрил мое решение и добавил: «Мы это не предусмотрели, но хорошо, Иван Александрович, что это решил». Ну, после этого я вернулся в Москву и доложил М. И. Калинину о выполненном указе.

 

Операция «Улусы»

О второй на своем счету массовой депортации — карачаевцев — Серов ничего не пишет. Есть лишь косвенная ссылка на это. В записях 1954 года Серов упоминает о претензиях, высказанных ему на заседании Президиума ЦК Михаилом Сусловым: мол, «когда выселял карачаевцев, то не зашел в крайком» (В годы войны будущий идеолог КПСС был 1-м секретарем Орджоникидэевского крайкома).

Между тем, из документов известно, что накануне выселения карачаевцев, которое проводилось 2 ноября 1943 года, Серов специально приезжал в г. Микоян-Шахарск (ныне Черкесск) для проверки готовности операции. Он же отдавал последние распоряжения частям НКВД. В общей сложности депортации подверглось тогда 68 938 человек, поголовно уличенных Сталиным в предательстве.

(Гнев вождя вызвало активное сопротивление карачаевского антисоветского подполья после освобождения территории от немцев. В феврале 1943 года именно Серов руководил чекистско-войсковыми операциями против местных бандформирований. Только за первую половину 1943 года здесь было ликвидировано 65 бандгрупп).

Зато о следующей операции, получившей кодовое название «Улусы», Серов рассказывает весьма подробно. Она проходила в самый канун Нового, 1944 года: с 28 по 29 декабря. Цель — тотальная депортация калмыцкого народа.

Накануне решениями ПВС и СНК СССР Калмыцкая автономная республика была упразднена, а ее территорию разделили между собой соседи: Сталинград, Ростов, Астрахань, Ставрополье. Прежняя столица республики Элиста стала именоваться отныне городом Степным.

Как обычно, поводом к этому послужило возмущение Сталина, посчитавшего, что во время оккупации местное население слишком активно сотрудничало с врагами и не оказывало им должного сопротивления.

Кроме того, уже после освобождения Калмыкии в 1943 году здесь активно продолжало действовать до 50 вооруженных банд из числа бывших легионеров сформированного немцами калмыцкого кавалерийского корпуса, дезертиров, полицаев и проч.

По далеко не полным данным, за 11 месяцев 1943 года бандиты совершили 28 вооруженных налетов и ограблений, не считая убийств солдат, офицеров и советско-партийных активистов, («…многие калмыки, — утверждалось в Указе ПВС, — после изгнания Красной Армией оккупантов организовывали банды и активно противодействуют органам Советской власти по восстановлению разрушенного немцами хозяйства, совершают бандитские налеты на колхозы и терроризируют окружающее население».)

Впрочем, к концу 1943-го большинство очагов сопротивления уже было разгромлено силами НКВД, поэтому никакой целесообразности (простите уж за подобный цинизм) в депортации калмыков не имелось. Скорее со стороны вождя это было что-то очень личное: операция «возмездия».

В ходе первого и основного этапа операции «Улусы», руководимой Серовым, в Сибирь 46 эшелонами было депортировано 93 919 человек.

Сентябрь 43-го года. Меня вызвали в Ставку, товарищ Сталин дал прочитать телеграмму командующего Ростовским фронтом Еременко, в которой он пишет, что успешным действиям на Ростовском направлении сильно мешают калмыцкие эскадроны из дивизии, перешедшие на сторону немцев в первые дни войны, и просит ликвидировать этих бандитов.

История мне вспоминается такая. Бывший герой гражданской войны, кавалерист Городовиков* Ока Иванович, калмык по национальности, исполненный патриотическим порывом (я в искренности его не сомневаюсь), в 1941 году попросился у товарища Сталина (это мне рассказывал Щаденко) и поехал сформировать в Калмыцкую АССР кавалерийскую дивизию из своих земляков.

По окончании формирования он доложил Щаденко, так как тот был заместителем наркома по формированию, и в конце телеграммы приписал, чтобы Щаденко доложил товарищу Сталину просьбу о присвоении калмыцкой дивизии «им. Городовикова», с тем чтобы его имя вдохновляло калмыков на борьбу. Щаденко, правда, об этом не доложил т. Сталину.

Когда Городовиков вернулся в Москву, через некоторое время стало известно, что калмыцкая дивизия перешла на сторону немцев.

При мне Щаденко разыгрывал Городовикова (они были приятелями) так: «Ока Иванович, может быть сейчас, когда они у немцев, доложить товарищу Сталину о том, чтобы присвоили калмыцкой дивизии имя Городовикова». Ока сердился, но молчал. Конечно, его патриотических чувств на всю дивизию не хватило.

Товарищ Сталин приказал мне ликвидировать этих подлецов, так как они засели на территории Калмыкии и грабят военные обозы, идущие на фронт, бьют красноармейцев, устраивают налеты и т. д.

Так как в телеграмме было указано, что калмыцкие эскадроны хорошо вооружены немецким оружием, то товарищ Сталин мне сказал: «Мы даем указание командиру авиадивизии в Котельники (под Сталинградом), чтобы в ваше распоряжение выделил авиаполк». Я распрощался и вылетел в Элисту.

Встретился с военными, те действительно жаловались на калмыков резко.

В течение нескольких дней я пытался через агентуру установить, где скрываются бандиты, но как только приезжал в тот район, они уходили, а местные калмыки не хотели о них говорить.

Все бандиты были на конях, легкое оружие — винтовки и автоматы. Размещались в балках глубиной в 3–4 метра, выставляли охрану, а как только появлялись наши войска (полк НКВД), сразу уходили в такие районы, где на машинах трудно проехать.

Я вижу, что с такой тактикой я с ними буду долго возиться. Я вызвал на Элистинский аэродром звено истребителей с реактивными снарядами и два самолета У-2.

Когда самолеты прилетели, я полетел на У-2 разыскивать по степи бандитов. Примерное направление, где они обычно бывают, я знал. И действительно, минут через 40 полета около одной деревни я увидел — идет колонна всадников до 100 человек в немецкой форме.

Я показал летчику, он развернулся, и пошли справа колонны, чтобы разглядеть их. Вижу — внизу вспышки от выстрелов. Вот подлецы, стали стрелять по самолету. У меня тогда уже отпало всякое сомнение, что это калмыки-предатели.

Я летчику приказал отвернуть в противоположную сторону и полетать вдали от этой колонны, куда не достанут пули. Место по карте, куда шли бандиты, я заметил.

Через полчаса я летчику махнул направление, куда лететь, чтобы еще раз увидеть эту банду. Шли минут 20, а их все нет. Я приказал покрутиться. Не нашли. Как сквозь землю провалились.

Пошли еще вперед. Через несколько минут я увидел дымок в балке. Показал летчику пройти сбоку от дыма, не разворачиваясь, как бы случайно. Проходя, увидели спешившийся эскадрон калмыцких бандитов. Отметил по карте, и полетели на аэродром…

Когда мы на двух самолетах подлетели с тыла к калмыкам, расположившимся в овраге, и стали садиться, они открыли винтовочный огонь трассирующими пулями…

Я летчику показал рукой, чтобы он без пробега поднимался вверх. Он понял, но показал, что придется тогда идти над оврагом. Я ему показал на газ, полный и вперед.

Когда мы пролетали над калмыками, они открыли огонь из винтовок. Я видел внизу вспышки от выстрелов, а потом на аэродроме на крыльях самолета мы нашли пробоины.

Минут через 10 вернулся Тужлов, у него на самолете также обнаружены пробоины.

В общем, в мирном разрешении вопроса ничего не получилось. Время было еще светлое. Я поехал в полк НКВД, который мне был придан, и там погрузил в автомашины минометный, пулеметный и взвод автоматчиков и решил окружить калмыков и заставить сдаться или побить их.

Местность в тех краях, кроме оврагов, ровная. Мы быстро доехали до оврага. Огневые средства я расставил с таким расчетом, что если калмыки после нашего обстрела будут убегать из балки от огня минометов, которые я поставил у дороги, то я сразу же со взводом автоматчиков (25 чел.) двигаюсь в овраг, и там «прочищаем» и забираем калмыков.

Поставил на левый фланг пулеметный взвод (4 пулемета). И приказал командиру взвода не открывать огонь, пока калмыки не будут вылезать из оврага и убегать в степь.

Командир взвода, лейтенант — молодой парень лет 20, еще, видно, необстрелянный, на мой вопрос, ясна ли задача, четко ответил: «Ясна», потом посмотрел на меня и говорит: «Товарищ генерал! А ведь меня убить могут?» Я подумал, что он шутку такую сказал, и тоже, шутя, ответил: «Конечно, могут», и ушел к минометчикам.

Странно было, что, пока мы расставляли огневые средства, калмыки, несомненно, видели нас, но не стреляли.

Когда все было готово, я приказал открыть огонь из минометов по оврагу. Калмыки открыли ответный огонь из винтовок, и самое неприятное — трассирующими пулями. Мы залегли.

Когда лежишь и только слышишь, как взвизгивают пули, это неприятное, но не сильное впечатление. И особенно оно не вызывает чувства боязни, что убьют. Совершенно другое впечатление, когда видишь с 300 метров, как в твою сторону быстро приближается белая или красная точка. Сразу она тебя прижимает к земле. Даже услышать, как она в 2–3 метрах ткнулась в землю, все равно неприятно.

Я прикрикнул на минометчиков, чтобы усилили огонь. Через несколько минут я увидел, что в овраге калмыки задвигались и потянулись вдоль оврага убегать, где стояли пулеметы. Значит, сдаваться не намерены.

Еще немного подождав, я услышал пулеметные очереди. Тогда я встал в рост, несмотря на трассирующие пули, выхватил «маузер» и крикнул взводу автоматчиков: «За мной, в атаку!» Сам бросился вперед. Солдаты, как лежали, так никто и не поднялся.

Я командиру взвода после кричу: «Поднять взвод и за мной!» Командир взвода поднялся, повторил команду, однако и его приказание было не выполнено. Оставалось заставить идти в атаку силой оружия. Я на это не пошел, так как это дело происходило не на передовых позициях.

Отойдя в сторону, я весь горел. Кто воспитывал солдат НКВД, которые в трудную минуту струсили? Вот вам и войска НКВД, так называемые «отборные».

Тут я вспомнил Аполлонова, зам. НКВД по войскам, который сам ни разу на фронте не был и двумя руками держался за внутренние войска, чтобы никому не давать их, иначе «главком» будет без войск, и его могут послать на фронт. Вот результат дисциплины и воспитания. Конечно, это, вероятно, единственный случай, но неприятный. Прислушался — пулеметчики не стреляют, начало темнеть, калмыки, вижу, вылезают из оврага и безнаказанно уходят в степь. Верхом на лошади я бросился на левый фланг, где стояли пулеметы.

Спешился, смотрю солдаты сидят кучками возле пулеметов и не стреляют. Кричу: «Почему не стреляете?» Пом комвзвода подошел и доложил: «Командира взвода убили».

Действительно, смотрю, лежит комвзвода мертвый. Спрашиваю: «Куда пуля попала?» Показывают на колено. Странно! «А еще куда?» — «Больше никуда».

Разорвал брюки на колене и вижу, что пулей разбило надколенную чашечку, и все. При обычных условиях в худшем случае человек мог бы хромать, но не умирать. Ничего не пойму. Неужели от испуга умер?

В общем, все получилось плохо. Калмыки из оврага в темноте ушли в степь.

На следующий день приказал вскрыть труп командира взвода и доложить результат. К вечеру пришел врач полка и доложил: смерть наступила от разрыва сердца. Все стало ясно. Молодой, необстрелянный парень, видимо, мнительный, настроил себя, что убьют, и, получив легкое ранение, умер от разрыва сердца. Мораль — будь мужественный, имей волю и принимай меры, чтобы не попасть впросак.

В дальнейшем еще долго мне пришлось возиться с калмыками, пока их всех не переловили. Пришлось выявлять мелкие группы, так как они разбились по 5–7 человек, а затем окружать и захватывать. Многие переоделись в гражданское обмундирование и с оружием бродили по населенным пунктам. Калмыки этих бандитов не выдавали. Затем из Москвы позвонили, чтобы вылетал обратно.

Затем получил постановление ГОКО о том, что всех калмыков за их антисоветские действия в тылу Красной Армии решено выселить в дальние области Союза. На меня была возложена эта задача.

Собрал в обкоме партии руководящих работников обкома, и стали обсуждать, как выполнить решение ГОКО.

Обсуждение проходило спокойно. Калмыки понимали свою вину, что плохо проводили патриотическое воспитание своих людей, этим и объясняются такие антисоветские выходки.

Обком разослал указание в районы, чтобы приготовились к переселению в другие районы, и, нужно сказать, без особых сложностей они были переселены.

Правда, озлобленность в ряде случаев на советскую власть была и проявлялась в драках между собой. Обогнав одну колонну с калмыками, я увидел, как из одной машины выбросили ребёнка года полутора. Когда мы подъехали, он был мёртв.

Из другой машины вылетела калмычка, поломала ногу, что-то кричала на своём языке. Мы её посадили снова в другую машину.

В общем, решение ГОКО выполнил и вернулся в Москву.

 

Операция «Чечевица»

На Северном Кавказе Серову пришлось побывать не единожды, о чем подробно рассказано в 5 главе. Осенью 1942 года он уже имел возможность убедиться в существовании в Чечено-Ингушетии экстремистского подполья: в основном, из числа дезертиров и уголовников. Ну, а уж как умеют воевать чеченские боевики — нам с вами хорошо из недавней истории известно.

Для справки: с 1941 по январь 1944 года в Чечено-Ингушской АССР было ликвидировано 55 банд. На оперативном учете НКВД стояло более 150 бандформирований численностью до 3 тыс. штыков. Нелегально действовало Временное народно-революционное правительство. К моменту первого приезда Серова в Чечню, когда немцы, казалось, вот-вот оседлают Кавказ, повстанцы взялись за оружие практически во всех горных районах. Они впрямую контактировали с немецкой агентурой, забрасываемой с воздуха. Существовала реальная угроза нанесения удара с тыла.

Тем не менее до Грозного с его знаменитыми нефтепромыслами фашисты дойти не сумели, фронт покатился назад. Но Сталин Временного революционного правительства чеченцам не простил.

Несмотря на то, что подавляющее большинство призванных на фронт чеченцев и ингушей сражались геройски (десятерым присвоено звание Героя Союза), Вождь вновь излил свой гнев на целый народ.

31 января 1944 года Государственный Комитет Обороны СССР принимает совсекретное постановление № 5073 об упразднении Чечено-Ингушской АССР. Вое население республики «за пособничество фашистским захватчикам» подлежало депортации в Среднюю Азию.

Операцией, получившей кодовое название «Чечевица», лично руководил Лаврентий Берия. Она проходила с 23 февраля по 9 марта. Вместе с наркомом на Северный Кавказ отправились почти все его заместители, включая Серова.

Не очень понятно, почему, описывая эти события, он ни словом не поминает Берию: возможно, имя опального маршала госбезопасности было изъято из рукописи по политическим мотивам.

Когда мы прилетели в Грозный, четыре зама НКВД (это я, Круглов, Кобулов и Аполлонов) первым делом распределили районы, за которые каждый из нас должен отвечать, проводить учет чеченцев и т. д. По приказу на меня еще было возложено общее руководство.

После первого же совещания с руководящими сотрудниками и генералами, которое я провел и рассказал всем, с чего надо начать и что делать, я увидел, что они внимательно слушали, а в конце задавали вопросы, из которых я убедился, что они вообще не представляли, как это — в один час и день начать и закончить операцию.

После инструктажа я их послал по районам для практической работы. Сам же созвонился с секретарем Чечено-Ингушского Обкома партии Ивановым, и условились, что проведем совещание, на котором будут присутствовать секретари обкомов партии, председатель Совнаркома Чечено-Ингушской автономной области Моллаев и его заместители.

На совещании мы с Ивановым сообщили о принятом ГОКО и Правительством СССР решении о выселении, и какие обвинения Советское Правительство предъявляет чеченцам и ингушам.

Я привел ряд примеров предательского поведения чеченцев и ингушей, в том числе сказал и о бандитском отряде из числа чеченцев и ингушей, находившихся в тылу г. Грозного в горах, которым руководили фашистские офицеры, об оружии, которое немцы забросили туда, а чеченцы и ингуши с радостью готовились с тыла в тяжелый момент для Грозного вонзить нож в спину.

Между прочим, руководящие работники обкома и Совнаркома знали о подлом поведении своих братьев, а выступивший председатель Совнаркома Чечено-Ингушской области Моллаев добавил несколько фактов предательства к моему выступлению. Строго предупредили никому об этом решении не говорить, и они разошлись.

Подготовка длилась несколько дней, после чего я вызвал зам. наркомов Внутренних дел СССР проверить готовность в других районах. На этом совещании выявились факты враждебного поведения чеченцев и ингушей и в других тыловых районах, а некоторые, наиболее антисоветски настроенные, в открытую ждали немцев и угрожали русским и работникам НКВД, что они с ними «скоро расправятся».

Конечно, я уверен, что не все чеченцы и ингуши были так настроены, потому что много из них работали на нефтяных заводах и в других организациях, получали неплохо и вряд ли так рассуждали.

Когда я проверил готовность вагонов на станциях погрузки, наличие войск и полную готовность «оперсекторов», как мы условно называли себя, после этого дал команду о дне и часе начала операции.

В день операции началось движение. Выселяемым разрешили взять личные вещи, продукты и т. д.

Нужно отметить, в этот день выселяемые были настроены особенно враждебно, а на улицах я слышал, как русские улыбались и говорили: «Ну что, подлецы, с нами хотели расправиться?», и грозили кулаками отъезжающим.

К вечеру все было закончено, поезда ушли, и мы собрали совещание, на котором уже установили окончательную цифру выселенных — 475 тысяч человек, и я донес в Москву о выполнении постановления ГОКО.

Во время выселения было несколько случаев стрельбы и поножовщины по нашим бойцам войск НКВД и по офицерам.

На следующий день я получил телеграмму от председателя Совнаркома Моллаева, который <писал> в пути к новому месту жительства, что выселение проведено организованно, что решение ГОКО правильное, а меня поздравил с успешным завершением.

 

Зачистка Крыма

Вслед за вайнахами (чеченцами и ингушами) настал черед других кавказских народов, обвиненных Сталиным в коллаборационизме.

Уже в феврале 1944 года Берия вместе с Серовым и Кобуловым приезжают в Нальчик, где принимаются за подготовку к депортации балкарцев. (8–9 марта здесь будет выселено свыше 37 тыс. человек.) Правда, в записях Серова упоминаний об этом нет.

Зато о «зачистке» освобожденного вскоре Крыма он пишет очень подробно. Серов даже не скрывает, что именно по его инициативе вслед за крымскими татарами депортации с полуострова подверглись также болгары, армяне и греки.

Первый этап операции проходил с 18 по 20 мая 1944 года: в Среднюю Азию было вывезено всё крымско-татарское население — более 191 тыс. человек.

Лишь накануне наши войска окончательно отбили полуостров. Под немцами крымчане пробыли 2,5 года. Неудивительно, что многие из них перешли к оккупантам на службу.

Из числа крымских татар было сформировано 9 батальонов, а также вооруженные части самообороны, которые активно участвовали в карательных операциях и борьбе с партизанами.

Трагедия заключалась в том, что и партизанское движение среди крымских татар было чрезвычайно сильно, брат в прямом смысле слова шел на брата.

Но теперь прежних заслуг в расчет никто не принимал. Обвинение в измене и предательстве предъявлялось всему народу скопом.

Уже наступил 1944 год, а я еще все возился с чечено-ингушскими бандитами, скрывавшимися в горах.

Когда вернулся в Москву, мне товарищи из Генштаба рассказали, что командующий 4-м Украинским фронтом генерал армии Толбухин дал телеграмму в Ставку Верховного Главнокомандования, в которой указывал, что после занятия Симферополя в начале апреля местные жители рассказывали о зверствах немцев и, особенно, крымских татар, которые выслуживались перед ними. Сейчас главари-татары ушли в горы и в леса и там скрываются, но часто нападают на местных жителей, грабят их, убивают и вешают. В конце шифровки Толбухин просит ГОКО принять меры.

Через день вышло постановление ГОКО, в котором записано: поручить заместителю НКВД Серову в срочном порядке выселить крымских татар в глубь страны.

На следующий день мы вылетели в Крым. Берия всунул мне «в помощь» Кобулова.

Мы прилетели в штаб фронта, который дислоцировался в болгарской деревне севернее Симферополя. Там находились: уполномоченный маршал Василевский А. М. и командующий генерал Толбухин, начальником штаба фронта мой однокашник по Академии генерал-лейтенант Бирюзов*.

Встретились по-дружески. Они рассказали о безобразиях татар, которые не ушли с немцами, а возможно, и засылаются ими, так как южное побережье Крыма, начиная от Феодосии и до Евпатории, было занято немецкими и румынскими войсками. Симферополь всего лишь два дня как освобожден, но и то почти каждую ночь немцы, находящиеся в Севастополе, прилетают бомбить с бреющего полета.

К слову сказать, в прошлую ночь, вернее, в 21 час налетели немцы и давай бросать 50-килограммовые бомбы. Мы ужинали. Вдруг потолок затрещал, и штукатурка осыпалась. Кобулов побелел и сразу полез под стол!

Я расхохотался, стою и смотрю на него. Потом следующим взрывом порвало освещение. Тогда Кобулов бросился во двор и кричит мне: «Давай в окоп!» Я знал, что во дворе нет окопов.

Прибежали к забору, смотрю возвышение, Кобулов кричит: «Лезь!» Я спустился на две ступеньки и думаю, стоит ли лезть в братскую могилу. В это время разорвалась бомба на нашей улице возле дома.

Кобулов рванул в окоп, сшиб меня и своим 130-килограммовым весом чуть не задавил. Я его начал ругать, а вылезть из-под него не могу. И после этого случая я больше и близко не подходил к этому окопу, который был вырыт в мое отсутствие по указанию Кобулова.

С товарищами Василевским и Толбухиным договорились, что мы выявим количество крымских татар и внесем совместное предложение в ГОКО, как поступить. Я имел в виду, провести в горах облавы и бандитов арестовать.

Военные сразу запротестовали. Вопрос ясен, татар надо выселять, так они заявляли. Войска дадим, автотранспорт дадим, и в неделю выкатить, так как командование фронта по указанию ГОКО должно в течение месяца очистить Крым от немцев.

Ну, начинание хорошее. Я сказал, что нам тоже нужно время разобраться. Условились, что будем чаще встречаться и постараемся быстрее решить этот вопрос.

По возвращении в Симферополь сразу же доложили в центр о встрече и добавили, что через 3–4 дня донесем свои соображения.

Я со своей группой офицеров стал разъезжать по районам и выяснять количество татар и их злодеяния. Во всех районах оставшиеся жители, в основном старики и женщины, со слезами рассказывали, что в Крыму были немецкие и румынские части. И, если взять румын и сравнить с крымскими татарами, так татары — это изверги, людоеды, а румыны порядочные люди.

При этом выяснилась такая деталь: оказывается, татары действуют в большой дружбе с армянами. Если главный бандит татарин, то его заместитель армянин, и наоборот.

Через несколько дней возвратились в Симферополь, я рассказал Кобулову, что армяне тоже здесь зверствовали и продолжают сейчас. Ему стало неловко (он армянин), и говорит: «Что ты говоришь, армяне всю жизнь были безобидные люди, и их угнетали и так далее».

Я привел ряд примеров бандитизма, когда армяне сожгли деревни и бросали в огонь малолетних детей, я ему показал «рапорт» армянина предателя в гестапо, о его зверствах, и так далее, а потом закончил, что их тоже надо включить на выселение. Он не согласился.

Через два дня мы собрали данные о количестве татар, армян, греков и болгар (в отношении последних двух мы получили указание из Москвы — тоже подсчитать) и донесли в ГОКО. Можно организованно их всех выселить в тыловые районы СССР, а на лиц зверствовавших пришлем документальные материалы, так как здесь вести следствие нет времени и нет людей.

На следующие сутки В. В. Чернышев позвонил о решении ГОКО о выселении татар, греков и болгар. Я тогда рассказал ему, что болгары и греки вели себя смирно, а армяне так же отличаются зверством, и сказал, что пошлю записку с фактами, а он ее доложит. Так и сделал. Через два дня пришло дополнение — выселить и армян.

На всю эту операцию дан был небольшой срок, а на южном побережье Крыма, в том числе в Севастополе, еще немцы.

Я проинформировал Василевского и Толбухина об этом и пошутил, что теперь от командующих фронтом зависит срок выселения. Они заверили, что в 10 дней вышибут немцев, и тогда можно во всех районах провести операцию. Действительно, дела пошли хорошо.

Через 3–4 дня немцев вышибли из Севастополя. Остался лишь участок побережья в 2–3 квадратных километра, где немцы сосредоточили технику и кораблями вывозили.

Я в тот же день уговорил Кобулова, взял с собой Вовку (ему было 12 лет), который был со мной, и поехали. На подступах к Севастополю обычное явление: трупы фрицев, убитые лошади, развороченные танки и автомашины. Севастополь местами горел.

В одном месте нам надо было проезжать мимо пещеры, из которой валил дым. Стоявшие там красноармейцы предупреждали, что в пещере склад боеприпасов, в любую минуту может взорваться.

Стоило посмотреть в тот момент на этого горе-героя Кобулова, который начал меня уговаривать не ехать, говоря, что лучше 5 километров объехать, чем рисковать. И только после того, как я сказал, что поеду один, а он пусть едет в объезд, он согласился. Ну, конечно, быстро проскочили это место и все.

При въезде в Севастополь впереди нас шла танковая колонна. В одном месте под танк попал фриц. И после того, как прошла колонна (я был за рулем), смотрю — на дороге лежит комбинезон серого цвета, растянувшись поперек дороги. Я замедлил ход и рассмотрел его. Оказывается, это лежал немец, но так спрессованный танковой колонной, что превратился в толстый лист фанеры, однако форма сохранилась, кроме головы, которая расплющилась и отлетела.

Продолжая ехать дальше, мы въехали с большим трудом в центральную часть города, которую только что оставили немцы. Жителей нет. Только красноармейцы и немного моряков. Кой-где постреливают, но, видимо, добивают отдельных фрицев.

Выехали спокойно за город осмотреть позиции немцев в бинокль, в которых, как стало известно, тысяч 25 сгрудились на мысе Херсонесе около причалов, а частично и на берегу, и под командованием немецкого генерал-полковника Енике* грузятся и удирают. Однако близко к себе не подпускают. Установили вокруг себя минометы, пушки и сидят. Наши самолеты их бомбят, однако погрузка идет. Их зенитки ощетинились, огрызаются, и на наших глазах два наших истребителя задымили и пошли на снижение.

К вечеру мы возвращались в Севастополь. Вот тут-то и было много смеху. Когда стали подъезжать к городу, надо было проехать по возвышенности, вдоль которой с одной стороны расположены дома, и с другой домов не было, а только земляной забор (видимо, дома сожжены).

Когда мы подъехали к этому месту, нас предупредили у крайнею дома, что немцы обстреливают это место артиллерией.

Ну, я сказал Кобулову: «Давай пробежим, чтобы автомашинами не привлечь внимание немцев». Он побледнел, а деваться некуда, мимо этого места надо идти, так как иначе в город не попадешь, объезда не было. Я ему говорю: «Беги вперед вдоль забора, а к домам не подходи, так как дома просматриваются, а вдоль забора они не видят».

Вот они с адъютантом Харитоновым побежали. Но у Кобулова трусость родилась раньше, чем он сам. Он, пробежав, наклонившись (эта туша 130 килограмм весом!) метров 15 и побежал через дорогу к домам. Немцы увидели и открыли минометный огонь, я ему кричу: «Беги к забору», а он жмется к домам. Мины стали рваться уже совсем близко от нас. Я сидел на «виллисе», пришлось отъехать и укрыться, думаю: потом перебегу.

Кобулов послушался меня, перебежал к забору и залег, а мины рвутся. Я вижу, что эту тушу подобьют, тогда я запустил машину и на полном ходу рванул вперед, чтобы проскочить. А на ходу ему крикнул: не сиди, а убегай.

Когда я проскочил опасное место и остановился, ко мне подполз Кобулов, весь насквозь мокрый, в пыли, которая смешалась с потом, глаза на лоб лезут, хватается за сердце и говорит: «Я умираю». Мы втроем взгромоздили его на «виллис» и поехали.

Когда ночью вернулись в город, он всю ночь охал, на следующий день лежал и принимал лекарства вместе с коньяком. Вот это воин. Представляю, как этот случай он будет описывать в Москве.

В Крыму мы были весь апрель и начало мая. Операция по выселению татар прошла нормально из всех районов, в том числе и из вновь освобожденных от немцев.

В районах Крыма, где мне пришлось много разговаривать со стариками и женщинами, я узнал много интересного, чего раньше не знал….

Когда я был в Крыму перед Сапун-горой, которую штурмовали пехотинцы, 7 мая я встретился с Кошевым Петром, а второй раз на скорую руку при занятии окраины Севастополя. Кошевой* командовал танковым корпусом. Поговорили 10 минут, и он ринулся в атаку с танкистами, а я на «виллисе» за ними, и больше я его в Севастополе не видел.

Встретился там с командующими армией Мельником, Коротеевым и другими, с которыми был знаком с Кавказа 1942 года.

А в общем, нужно сказать, что с Крымом немцы крепко просчитались…

 

«Любой бы из нас выполнил это решение…»

Забегая вперед, скажем, что при Хрущеве репрессированные народы будут реабилитированы, большинство вернется к родовым гнездам, восстановив утраченный статус национальных автономий.

Встал вопрос об ответственности организаторов. Втихаря был отменен указ о награждении руководителей НКВД орденами за организацию депортаций: Серов в числе прочих лишился «чеченского» ордена Суворова 1-й степени. Но поскольку принимали решения покойные Сталин с Берией, ни о какой ответственности для генералов, тем более уголовной, речи не шло.

Вот когда Серов окажется в опале, тогда — да: ему до кучи всё и припомнили.

Завершим главу выдержкой из его письма в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС, датированного 1964 годом.

В нем Серов категорически отвергает выдвигаемые ему обвинения (судя по тексту, речь идет об обвинениях во внесудебных расправах с переселенцам) и ретроспективно, с высоты прожитых лет описывает, как разворачивались эти мрачные и позорные страницы нашей недавней истории.

Обратим внимание, что особый акцент он делает на военоначальников: реальных, по его мнению, инициаторов депортаций.

Наконец, последний вопрос, это выселение некоторых национальностей, изображено так, словно Серов вздумал и выселял. Я рассказал тов. Петровой* и сейчас хочу повторить следующее:

Многим, кто был в прифронтовых районах Северного Кавказа, известно, что бандитские элементы из числа чеченцев и ингушей убивали солдат и офицеров фронта, препятствовали подвозу для фронта боеприпасов и продовольствия, распространяли панические слухи о приходе немцев, угрожали местью партактиву с приходом немцев и так далее.

Командующие фронтами Северо-кавказского — Масленников, Ростовского — Еременко, Толбухин и др. в телеграммах в Ставку вносили предложения о выселении этих лиц, так как они препятствуют успешному наступлению войск Красной Армии. ГКО рассматривал эти вопросы и выносил постановления о выселении этих национальностей полностью в тыловые районы страны.

Бывшие члены ГКО товарищи Ворошилов, Микоян, Каганович, Маленков и другие живы, и они могут сказать, насколько военная обстановка того времени вызывала эти меры.

Меня, как и других генералов и офицеров, обязывали выполнить эту работу. Я думаю, любой бы из нас выполнил это решение. В записке же указано, что выселялись все без исключения, и приводились выдержки из инструкции, написанной мной по исполнению решения ГКО.

Упор делается на абзац, где говорится о применении оружия, причем не указывается, в связи с чем этот пункт вставлен. Я поясню это.

Когда в Карачае двигался наш батальон в ущелье, карачаевцы из укрытий обстреляли. Были убитые и раненые.

В Учкулане (областном центре) были бандитами убиты сотрудники МВД и милиции из числа русских. Когда немцы заняли этот район, то «благодарное» население послало Гитлеру белого коня, шашку и бурку.

Перед тем, как вышло постановление ГОКО по выселению чеченцев, в течении 2 месяцев оперативная группа МВД проводила борьбу с бандитскими группами, и лишь когда немцы приблизились к Владикавказу, вышло постановление ГОКО о выселении.

За эти два месяца в борьбе с бандитами погибло много советско-партийного актива, бойцов и офицеров Красной Армии.

Когда немцы выбросили в тыл района Грозного группу офицеров во главе с полковником, то эта группа в течение недели обросла чеченцами и насчитывала не одну сотню.

Этих предателей немцы вооружили иранским оружием, которое сбрасывали в контейнерах, и рассчитывали, что с подходом немцев к Грозному в тылу будет организованно восстание.

Перед тем, как вышло постановление ГОКО по выселению калмыков, мы две недели с полком МВД и авиаэскадрильей Сталинградского фронта воевали с предателями-калмыками из Кавказской дивизии, изменившей Родине. При этом имели большие потери.

Не раз, когда нам приходилось окружать взводы и эскадрильи предателей, к вечеру они растекались по населенным пунктам и находили там приют и укрытие у местных калмыков. Сейчас, через 20 лет, не зная обстановки того времени, можно писать, что инструкция о применении оружия не нужна.

Другое дело, что из-за этих отщепенцев-предателей не следовало бы выселять весь народ.

Что касается записи, что где-то имели место расстрелы и так далее, — мне это неизвестно.

Во всех частях Красной Армии и МВД были комиссары, политработники, прокуроры, которые непосредственно отвечали за состояние дисциплины, и они не допустили бы этого в отношении невинных.

Если где-либо бойцы вступали в перестрелку с бандитами, то они действовали по Уставу. Не знаю, известно ли вам, до выселения на Северном Кавказе для усмирения бойцов туда была переведена дивизия НКВД и сформирована дивизия из числа сотрудников НКВД и милиции и советско-партийного актива русских национальностей. Документы о боевых действиях этих дивизий имеются в архивах МВД.