В начале марте 1953 года Сталина разбивает паралич. Последние дни он лежит, прикованный к постели, никого не узнает и лишь беззвучно шевелит губами. Вождю народов уже не суждено было увидеть, с какой беспардонной поспешностью его соратники и ученики кинулись делить власть.

Сталин даже не успел окончательно испустить дух, как вечером 5 марта в Кремле началось экстренное заседание Пленума ЦК КПСС, Совмина и Президиума Верховного Совета. На смену единоличному диктатору заступало отныне «коллективное руководство»: Хрущев (де-факто 1-й секретарь ЦК), Маленков (премьер) и 4 первых вице-премьера, возглавивших ключевые министерства, — Берия (МВД), Молотов (МИД), Булганин (Военное министерство), Каганович (строительство, транспорт, «социалка»).

Формально — главные партии в этом секстете должны были исполнять Маленков и Хрущев. На деле же — совершенно особую, едва ли не ключевую роль играл теперь Берия; в его руках вновь находилось главное оружие и оплот режима — спецслужбы.

Сразу после смерти Сталина МГБ и МВД опять слили в единое ведомство — на этот раз под вывеской МВД. Новым-старым министром становится Берия.

Из 18 заместителей (10 в МГБ, 8 в МВД) Берия оставляет лишь четверых, и Серова — в их числе. 11 марта 1953 года его назначают 1-м зам. министра, курирующим милицию, пожарную охрану, тюрьмы и контрразведку на транспорте.

Лаврентий Павлович — фигура, конечно, куда более сложная и многогранная, нежели та жуткая агитка о маньяке в зловещем пенсне, которой нас потчуют шесть десятилетий подряд. Именно Берия был инициатором первых реабилитаций, включая знаменитое «дело врачей», а также — массовой амнистии.

С его легкой руки было упразднено особое совещание, как орган внесудебной расправы, запрещено применение к подследственным «мер физического воздействия», а из МВД в профильные министерства переданы все производственно-промышленные и строительные главки, вроде Дальстроя, Главасбеста и Главслюды. Кстати, тогда же из МВД в Минюст впервые отошел и ГУЛАГ.

Не меньшую активность проявлял Берия и в вопросах политических. Многие его идеи воспринимались для того времени как невиданное вольнодумство. Он, например, пытался изменить национальную политику, требуя дать республикам больше прав, в том числе — делая ставку на местные кадры. После народных волнений в Берлине предлагал ослабить насильственную советизацию ГДР: вплоть до привлечения частного капитала в экономику и массовой реабилитации репрессированных. С подачи Берии началось примирение с югославским лидером Тито.

Чем энергичней и напористей вел себя Берия, тем большую тревогу вызывало это у его товарищей по «коллективному руководству». Они видели в нем угрозу и для себя, и для режима в целом.

26 июня 1953 года прямо на заседании Президиума ЦК КПСС Берия был арестован. Главную скрипку в этом мини-перевороте играл тандем Хрущев-Маленков.

Операция проводилась в обстановке тотальной секретности: любая оплошность могла стоить заговорщикам жизни. Всю силовую часть поручили военным. Единственные люди в МВД, которым доверился Хрущев, были Серов с Кругловым.

В воспоминаниях Серов подробно описывает свое участие в акции. К самому захвату Берии его, правда, не привлекали: как и прежде, в задачу Серова входила «зачистка» занятой территории — на этот раз внутри МВД.

(Существует, впрочем, версия, основанная на рассказе маршала Жукова, о том, что Серов участвовал в вывозе маршала госбезопасности из Кремля: опасаясь сопротивления охраны, Берию, точно мумию, завернули в ковер и уложили на пол машины).

Именно Серов организовывал аресты приближенных Берии, включая своих старых недругов — братьев Кобуловых. Он лично разоружал охрану министра и опечатывал кабинеты.

Трудно сказать, какие чувства испытывал в эти дни Серов: все-таки Берии он был во многом обязан карьерой. Справедливости ради, надо, впрочем, признать, что ни о каком покровительстве речи здесь не шло. Серов был рабочей лошадью, на которой просто пахали; и, кстати, довольно грубо.

Кроме того, как не раз уже говорилось, Серов привык не обсуждать, а исполнять приказания: тем более что исходили они от высшего руководства страны.

Хрущев не ошибся в старом соратнике: Серов полностью оправдал его доверие. В будущей кремлевской конфигурации это имело решающее влияние.

 

Смерть вождя

Вот уже и 1953 гол. Настроение хорошее. Вроде дела идут нормально. Правда, МГБ добавляет к арестам врачей еще кое-кого.

Я Игнатьеву, МГБ СССР и заместителю Епишеву говорил, так ли это, что они травили людей и т. д. Это видные профессора Виноградов*, Преображенский и др. Они жмут плечами, а Игнатьев мне по секрету говорит: «Хозяин интересуется и жмет на следствие. Следствие ведет лично Рюмин». Кто его знает, но мне не верится, чтобы профессора травили своих больных.

Летал в Куйбышев и в Уфу. Возникли пожары на нефтяных промыслах, приказали расследовать Байбакову*, мне и из МГБ одному. Вот там и разбирались. Причин много для возникновения пожара, а основная — халатность.

Один раз, будучи у Круглова, наблюдал разговор его с Хрущевым секретарем московского горкома партии, который к тому времени был переведен из Киева в Москву в связи с несработанностью с 1-м секретарем ЦК Украины Кагановичем.

Хрущев сказал Круглову, что надо помочь Москве в строительстве дорог и благоустройстве. Круглов резонно ответил, что на МВД СССР правительством возложено очень много обязанностей по всему Союзу, поэтому не можем. Разгорелся спор, начались взаимные оскорбления в резком тоне, и кончилось тем, что повесили телефонные трубки, ни о чем не договорились.

Круглов, возмущенный, мне рассказал, как Хрущев оскорбительно с ним разговаривал. Ну, я поддакнул в этом Круглову и добавил, что он не подчинен Хрущеву, а заданий правительства много возложено на МВД СССР.

4 марта 1953 года появилось сообщение в газете о том, что заболел т. Сталин. В народе это как-то восприняли с тревогой, потому что ранее никогда не было сообщений о его болезни.

На улицах люди толпами останавливаются около киосков с газетами, у кого были в руках газеты, читали медицинскую сводку вслух. Мне представляется, что сожаление народа искреннее.

На работе я узнал от Игнатьева, который ездил в Кремль, о том, что ночью, после того как все разъехались с ближней дачи, Сталину примерно под утро сделалось плохо.

Когда вбежали в комнату охранники, то т. Сталин лежал на полу около дивана одетый (он часто ложился одетым, прилечь на диван). Немедленно вызнали врача, который запретил поднимать, пока не приедут члены Политбюро. Стали всем звонить, а т. Сталин лежал без чувств.

Когда съехались, подняли его на диван, и врачи определили кровоизлияние в мозг и другие побочные явления, что положение катастрофическое, надежд на выздоровление почти никаких. Члены Политбюро устроили дежурство у постели т. Сталина.

На следующий день в сводке указано, что состояние здоровья еще было хуже, а уже на третий день объявлено, что умер т. Сталин.

Был объявлен траур по всей стране, народ плакал. Я пришел домой, и тоже сделалось грустно. Мне было жаль по-человечески, а кроме того, я боялся, как бы не было разлада между членами Политбюро, так как народ разнохарактерный, друг другу не уступит, и только т. Сталин мог приводить их в чувство и сдерживать.

И главное, чего я боялся, среди них были люди интриганские, я это не раз замечал. Поэтому у меня было тревожное чувство за работу, за партию. В газетах был объявлен порядок доступа к телу, которое будет выставлено утром в Колонном зале.

Вечером мне позвонили и сказали, что Круглова и меня вызывает в Кремль Берия. Когда мы поднимались на лифте, я говорю Круглову: «Вот увидишь, у Берия будет Кобулов и его братия». — «Ну, что ты, Кобулов уже утих».

Только вошли в приемную, нас встретили Кобулов, Меркулов и Игнатьев из МГБ СССР. Я Круглова толкнул локтем, он понял.

Вошли к Берия. Он сказал, что МВД и МГБ сливается, что Берия — министр, и начал инструктировать, что делать. А к этому времени, т. е. вечером, накануне утра, когда будет доступ в Колонный зал, уже тысячные толпы стали собираться вначале у Колонного зала, а затем уже милицией вытягивались в колонны на километры.

В заключение Берия сказал: «Ты, Кобулов, включайся в работу МГБ, Круглов в МВД, Серов, наведи порядок в городе Москве, а потом решим». Круглов и Игнатьев оказались уже не министры.

Я вышел оттуда удрученный. Опять Кобулов, опять мы с ним не уживемся, будь он трижды проклят. Я Круглову сказал об этом, тот только плечами пожимает и охает. Я сразу поехал в оперативный штаб, созданный Игнатьевым для <поддержания> порядка в г. Москве. Там были Рясной, зам. МГБ, работники милиции, пограничная охрана и т. д. Когда я пришел и сказал, что поручено руководить штабом, все сначала довольно холодно встретили. Затем я Рясному сказал, что меня послали за старшего навести порядок. После этого немного потребовалось, чтобы меня признали.

Часам к 20-ти вечера стали поступать доносы о том, что в давке населения многие получили травмы и направлены в больницы. Затем сообщения стали нарастать быстро. Я связался с 1-м секретарем МГК Хрущевым и все ему рассказал, он выразил удовлетворение, что меня к этому делу подключили, и сказал, что он едет сейчас на улицу Дзержинского (я ему сказал, то там давка, несколько человек вынесли и отправили в тяжелом положении в больницу).

Встретились мы с Хрущевым на площади Дзержинского. От Колонного зала до Садовой через площадь Дзержинского стояла длинная колонна по 8 человек. Мы поехали по Садовой, по улице Дзержинского, не доезжая, мы были остановлены толпой в несколько тысяч человек. Были страшные крики, давка, слезы и т. д.

Оказалось, что в колонну, идущую по улице Дзержинского к Колонному залу, стали вливаться две колонны из переулков. Задние напирают, а спереди милиция перегородила улицу Дзержинского и проулки автомашинами, грузовиками.

Мы с Хрущевым начали уговаривать передние ряды успокоиться, но потом убедились, что на них давят сотни людей. Тогда мы залезли в кузов грузовика и оттуда давай агитировать, чтобы спокойно стояли, так как все успеют пройти.

Хрущева сразу узнали, тогда он говорит: «Вот, т. Серов, зам. МВД, вы знаете его?» Кто кричит — знаем, кто — нет. «Так вот он будет тут наводить порядок, и гарантировано, что все пройдете. Если какие вопросы возникнут, то у милицейских спросите, они покажут Серова, его все знают».

В общем, час мы с ними перекрикивались, так ни с чем и уехали. Пока ездили на улице Дзержинского, в это время <на> Садовом кольце, около Трубной площади произошла катастрофа. Там по Садовой также двигались в несколько рядов колонны. Одна из колонн двигалась не по основной магистрали Садового кольца, а сбоку около домов. В этом месте по дороге движения автотранспорта не было, и ребятишки укатали дорогу на санках, и она стала скользкая, и значительный спуск был в этом месте. На спуске несколько человек упали, на них начали падать другие, а уже кто был в колонне выше, видимо, из озорства разбегались и бросались на лежавших.

Так как людей было тысячи, то в результате оказалось до 200 человек пострадавших. Начали работать автомашины скорой помощи. К 12 часам ночи по предварительным данным было задавлено насмерть более 100 человек. Вот ведь несчастье какое.

Когда я об этом доложил т. Хрущеву, а затем Берия, то это сообщение не произвело особого впечатления, так как все были под впечатлением смерти т. Сталина.

Ночь прошла тревожно. Давки продолжались. Были разграблены несколько продовольственных машиной, так как люди стояли сутками в очереди и ничего не ели.

К утру следующего дня из больницы Склифосовского сообщили, что по Москве подобрано в общей сложности 127 трупов! Никогда такого не бывало. Я спросил работников милиции, почему же так плохо организован порядок (в то время милиция подчинялась МГБ, ее Абакумов забрал), ну, а Рясной и другие стояли растерянные и не знали, что ответить.

На всех, с кем приходилось говорить, напал какой-то «транс». Стоит, смотрит, а ничего не соображает. Многие из моих знакомых руководящих товарищей, обращаясь, говорят: «Иван Александрович, что же будет?» Действительно, у многих была какая-то растерянность.

В 5 часов утра заехал домой и сказал, чтобы утром в 9 часов приходили на угол к Госплану, и я проведу попрощаться с телом Сталина.

В Колонный зал утром стали съезжаться члены Политбюро, чтобы стоять в почетном карауле, когда откроют доступ населению. Товарищ Молотов, Маленков, Хрущев, Берия, Каганович, Микоян и другие вошли посмотреть, как убран гроб.

Вошли и расплакались. У т. Молотова чуть меньше было на глазах слез, но все же были. У остальных, без исключения, глаза в слезах, красные, да еще <наряду> с этим бессонные ночи. Вид у всех усталый.

Затем сели в комнате. Заслушали меня, как обстоят дела в городе. Я рассказал и, в том числе о подобранных трупах. Посоветовавшись, решили, что доступ не растягивать на несколько дней, как это просили Светлана и Василий Сталины, а следует во избежание дальнейших беспорядков и жертв похоронить на следующий день. Ночь всю (с 2 часов) бальзамировать, а день и до 2-х ночи пропуск трудящихся.

Когда члены Политбюро ушли и встали в почетный караул, тогда начали проходить трудящиеся. С первых же рядов посыпались рыдания, почти у всех слезы на глазах. Одним словом, очень трогательная картина.

Сталин лежал в военном костюме с орденами, <у него> спокойный и строгий вид. После членов Политбюро в почетный караул стали становиться министры, маршалы, генералы, и так беспрерывно целый день. Народ скорбно проходил по Колонному залу.

В конце дня пошли дипломаты, военные, атташе из стран народной демократии, руководители Польши, Болгарии, Румынии, ГДР и т. д. Венков и цветов накопились торы, пришлось понемножку убирать. В 2 часа ночи доступ прекратили.

На следующее утро вновь собрались члены Политбюро, военные и, постояв последний раз в почетном карауле, подняли венки, ордена и понесли т. Сталина в последний путь на Красную площадь. Там был проведен траурный митинг.

На мавзолее рядом с надписью «Ленин» уже была надпись «Сталин». После митинга тело т. Сталина поставили в саркофаг рядом с Лениным. Народ до поздней ночи проходил по Красной площади мимо Мавзолея.

Ну, вот и без Сталина был созван Пленум ЦК. Было объявлено предложение Политбюро ЦК о том, что председателем Совета Министров рекомендуется т. Маленков, 1-м секретарем ЦК т. Хрущев. Затем было сказано, кто заместителем председателя Совета Министров и т. д.

Булганин пошел в Совет Министров, зам. председателя Совета Министров. МВД и МГБ объединились. Министром стал Берия, он же и заместитель председателя Совмина.

Мы своих должностей не знаем, но Круглов активно занимается МВД, Кобулов — МГБ. Меркулов написал просьбу взять его обратно в МВД, хотя он был Министром Госконтроля. Спрашивается, что ему надо?

В общем, мне не нравится эта расстановка. Опять тот же Кобулов пытается верховодить, так как Берия зам. председателя Совета Министров, ему не до МВД, и все передаст Круглову и Кобулову. Ну, видно будет.

 

Бериевская амнистия

На днях вышло Постановление ЦК о назначении Кобулова, Круглова и меня 1-ми заместителями МВД СССР.

Теперь уже бывший министр Госбезопасности Игнатьев (бывший секретарь обкома партии и бывший зав. отделом ЦК), который принял Министерство Госбезопасности после Абакумова, а заместителем у него по кадрам был секретарь обкома Епишев. Работали около 3-х лет, стали безработными.

На днях я прочел записку Игнатьева в ЦК партии, в которой пишет, что аресты врачей, маршалов (Новикова, Яковлева), генералов, зам. министров и других видных деятелей он, Игнатьев, проводил по прямым указаниям Сталина, при этом Сталин каждый день спрашивал, как идет следствие, признаются ли они в шпионаже. Когда, якобы, Игнатьев говорил, что доложил мало, то Сталин угрожал, что, якобы, ему, Игнатьеву, плохо будет. Было ли так, неизвестно.

Далее он писал, что все следствия вел Рюмин, начальник следственного управления МГБ, а затем зам. министра МГБ. Очевидно, авантюрист такой же, как и Абакумов, который его с рядовой работы в Архангельской области взял к себе за провокационные дела.

Далее Игнатьев пишет, что когда Сталин называл ему ряд фамилий, которых следовало бы арестовать, как подозрительных по шпионажу, и Игнатьев, якобы, говорил, что в МГБ нет данных для их ареста, то Сталин ему говорил: «Если вы их не арестуете, так мы вас арестуем», поэтому он был вынужден арестовывать.

Был ли такой разговор, неизвестно, но на мертвых все можно сказать. Одним словом, оказался такой хлюпик малодушный, что из-за боязни о своей шкуре он арестовывал невинных людей.

Я, когда прочитал его письмо, адресованное членам Политбюро, то мне стало противно вспоминать о нем. И это называется работник ЦК, секретарь обкома. Позор!

Ведь мне приходилось возражать Сталину, я убедился, что если возражения разумные и идут на пользу дела, то он считался. Нужно предположить, вероятно, в последние годы жизни мнительность Сталина выросла, а его окружение, т. е. члены Политбюро, вместо того, чтобы как-то на него воздействовать, поддерживали, и он думал, что делает правильно. Это тоже называется беспринципность, основанная на боязни потерять место или быть наказанным.

После этой записки Рюмин был арестован и привлечен к уголовной ответственности, а некоторые арестованные МГБ были освобождены и реабилитированы. Берия сам вызывал Яковлева Н. Д и других и поздравлял с освобождением.

Ну и дела. Я несколько раз в тот период, когда Абакумов и Игнатьев были министрами, заходил к Епишеву по ряду кадровых вопросов и, оставаясь наедине, высказывал ряд сомнительных вопросов, в частности, об аресте врачей и др.

Епишев пожимал плечами, делая вид, что он не вникает в оперативные дела и ему это не поручено, но ведь как зам. МГБ он же бывает на заседаниях коллегии МГБ СССР у Игнатьева и знает, что делается в Министерстве, а он ведет себя как посторонний наблюдатель. Тоже мне оперативный работник. Я бы не мог себя так вести. Стыдно за таких деятелей.

Через некоторое время Игнатьева назначили секретарем обкома партии, а затем вывели на пенсию. Епишева тоже послали на периферию. Вот вам и пример, как не нужно поступать.

Когда распределяли обязанности, то, как я и предлагал, мне поручили ведать Главным управлением войск, внутренними войсками Главного управления, главками. Кобулов развил бешеную активность, пошли в ЦК записки с разными предложениями о перестановке кадров в союзных республиках.

В Москву были вызваны на совещание министры внутренних дел, затем, когда они побывали у Кобулова, то он доложил Берия, что на местах товарищи докладывают много интересного, поэтому их всех с Украины, с Белоруссии, из Прибалтики и других республик вызвали к Берия, где они коротко доложили о положении в республиках, о том, что кадры в ЦК и Совете Министров расставили неправильно, и тогда Берия дал указание на месте еще раз разобраться и доложить в МВД. В помощь к ним из центра будут посланы руководящие товарищи, и туда поехали приближенные Кобулова.

После совещания я зашел к Круглову и выразил удивление, почему МВД должно выносить предложения о расстановке кадров в ЦК республик. Круглов тоже на сей раз выразил возмущение, что это все Кобулов старается, а Берия поддерживает.

Через 3 дня вышло Постановление об освобождении врачей. Ну, это как раз неплохо.

Затем мне сказал Круглов, что вернувшиеся деятели из республик подготовили вместе с Кобуловым записку в ЦК, по которой в союзных республиках в проекте Постановления ЦК записали, чтобы на Украине вместо русского Мельникова*, секретаря ЦК, назначить Кириченко* А. И., украинца. В Латвии, Литве тоже соответственно местных товарищей. Не успела записка уйти в ЦК, как получено решение «одобрить предложение т. Берия и назначить…» и утверждено. Круглов уже в этом случае мог сказать: «Здорово Берия ЦК поддерживает!»

На следующий день я зашел к Кобулову по делу, у него лежало это Постановление ЦК. Я прочитал его и говорю: «Да, принять преображение МВД т. Берия». Кобулов улыбнулся и говорит: «Знаешь, дальше еще не то будет».

Меня внутренне передернуло, думаю, что же они еще замышляют, затем спокойно спросил: «А что еще?» Он уже дальше уклонился от прямого ответа, а я сам себе думаю: «Если ЦК так будет принимать их предложения, так расставят кадры, уже кого, а меня-то Кобулов выживет».

Ну, да ладно, в случае чего кланяться не буду, уйду в Министерство обороны и буду продолжать честно службу.

Подготовили «деятели» записку в ЦК о том, чтобы освободить из тюрем з/к, осужденных за мелкие преступления (один раз кража, уход с места работы и т. д.). Насчитывается <таких> десятки тысяч человек.

Через 5 дней принят Указ, разработали инструкцию начальникам лагерей о порядке пересмотра дел на эти категории з/к и в срочном порядке разослали в лагеря. Ну, теперь пойдет дело, если комиссии подойдут формально к освобождению, то явятся сотни воров и других ненадежных, которые сумеют обмануть комиссии и выйдут на свободу Ведь один раз кража — это он попался на ней, а сколько раз обворовывал и не попался.

Прошел месяц, как начали освобождать, и из области пошли донесения о грабежах, убийствах, особенно из Ленинграда. Да и в Москве увеличились преступления. Началась трепка нервов.

Сегодня вернулся из Ленинграда. Посылался туда для наведения порядка по линии уголовного розыска. Убийства, грабежи среди белого дня, снимают часы, вечером в отдаленных от центра районах народ боится ходить и т. д.

Как я и предвидел, освобождение уголовников оказалось преждевременным, плохо подготовленным. Я допросил тут не один десяток воров, которые рассказали, как работали лагерные комиссии, созданные для проверки освобожденных з/к.

Хуже нельзя. Жулье идет на любой обман, выставляя в качестве причин для освобождения болезни, беременность, «честное поведение», угрозы лагерной администрации и в том числе угрозы «свидетелей», которые подтверждают выдвинутую версию. Некоторые заявляли, что потом освободились все жулики. Ну, это, конечно, вранье, но, я думаю, половина незаконно.

В результате в Ленинград стеклись со всех концов страны сотни жуликов, живут без прописки у всяких проходимцев, а больше всего шляются и спят на ж/д вокзалах. Днем воруют, вечером грабят, а после 2–3 часов ночи собираются сотнями в санитарном парке Октябрьской железной дороги и там ночуют. Утром расходятся по «своим» делам.

Когда я это все выяснил, то пошел в обком партии к секретарю Андрианову*, чтобы рассказать и изложить план изъятия. Андрианова не оказалось, и я все это изложил секретарю обкома и горкома т. Игнатову* Н. Г., в конце сказал, что сегодня ночью <нужно> произвести облаву на жуликов и всех задержим, а затем тщательно проанализируем и решим, как быть. Т. Игнатов согласился и говорит: «Хоть избавимся от уголовников».

Ночью провели облаву и задержали до двух сотен беспаспортных жуликов, живших в вагонах. На следующий день работники милиции всех опрашивали. Руководил начальник управления Ленинградской милиции — Герой Советского Союза Соловьев*, толковый человек, во время войны командовал дивизией.

Вдруг ночью, я сидел в управлении НКВД, раздается звонок от Берия. «Вы, что там делаете, почему столько задержанных?» Я ему рассказал. «Прекратите, почему обком не знает?» Я говорю: «Знает т. Игнатов». — «Выезжайте немедленно, вам нечего там делать». Я ему отвечаю: «С удовольствием!»

Утром выехал, но Соловьеву сказал: «Продолжайте проверку задержанных». Берия взорвало, что его предложение о роспуске уголовников вызвало такую повсеместную реакцию.

Приехал в Москву и сразу же на работу. После обеда Берия вызвал своих «помощников», и стали решать вопросы борьбы с уголовными проявлениями в областях, и в том числе в Москве. Рост уголовных проявлений не прекращается, о Ленинграде разговора не ведется. При этом я выяснил, что Соловьев почти никого из задержанных не освободил, так как все жулье. Я ему сказал, когда закончит, то пусть идет в обком и доложит, как я хотел сделать. Пусть обком и решит.

Я все сидел и молчал, потом, когда стали говорить о Москве, я сказал, что, видимо, сюда нагрянуло уголовников не меньше, чем в Ленинград. Берия посмотрел на меня и поправил пенсне. Ему, видимо, неприятно, что по его предложению принято Постановление Совета Министров об освобождении, а тут еще я задержал их в Ленинграде, 200 человек.

После моего замечания встает Круглов и говорит: «Я считаю, что в Москве мы не должны допустить роста уголовной преступности — это столица. Надо тут квалифицированного чекиста и солидного по положению. Я предлагаю назначить начальником МВД т. Серова». Я не сдержался и, обращаясь к Кобулову, с иронией сказал: «Благодарю за доверие».

Берия не удержался, вскипел и говорит: «Правильно т. Кобулов предлагает» и, обращаясь ко мне, говорит: «А что ты думаешь, и назначим». Тогда я уже окончательно взорвался и говорю: «Я с удовольствием уйду отсюда на самостоятельную работу».

Ну, тут и началось, Берия закричал: «А что ты думаешь, незаменимый, подумаешь, обиделся» и т. д., а меня как назло подмывает еще высказать едкое замечание в адрес этих «деятелей», но решил воздержаться и только заулыбался. Берия еще долго кипел, так и разошлись ни с чем.

Когда вышли из кабинета, меня подхалимы вроде Обручникова начали учить: «Зачем вы, Иван Александрович, распалили хозяина» и пр. Я им сурово ответил: «Не вам меня учить», и ушел к себе.

Ну, теперь начнется на меня гонение. Ну, и черт с ними, уйду в армию.

Скрепя сердце включился в работу, бываю больше не в министерстве, а езжу по районам города, иногда захожу к Круглову, говорим по разным вопросам.

Чувствуется, он тоже стал более осторожный, а Обручников, заместитель по кадрам, тот, подлец, вообще стал себя вести по-хамски, бегает все время к Кобулову, на Круглова тоже не обращает внимания, старается выслужиться.

Появились новые люди, ходят по коридорам, шепчутся, спрашивают друг друга: «Был у Богдана Захаровича?» Сплошная подлость.

 

Арест Берии

Сегодня, во второй половине дня позвонил Суханов — это помощник Маленкова — и говорит: «Вас вызывают на президиум ЦК к 4 часам». — «Хорошо»…

В приемной встретили командующего МВО генерала Москаленко*, командующего ПВО Батицкого*, Баксова* (с последним мы учились в академии). Поговорили, я спросил Батицкого: «Чего нас вызвали?» Он говорит: «Не знаю».

Затем минут через 10 нас с Кругловым вызвали в зал заседаний. Поздоровались. Председательствовал Хрущев, который говорит, что президиум решил задержать, а вернее арестовать Берия, ввиду того, что он себя неправильно повел, и мы все, члены президиума, решили это сделать. Об этом сейчас сказали ему на заседании, он просил прощения, но мы уверены, что он не исправится, и решили арестовать.

Далее Хрущев спрашивает нас: «Правильно?» Я подумал и говорю: «Президиуму ЦК виднее, раз так решили, значит правильно». Круглов промолчал. Тогда Маленков говорит: «Мы подумали, вам сразу трудно сориентироваться, но мы убедились в правильности этого решения».

Затем т. Хрущев говорит: «Вот мы решили назначить Министром внутренних дел т. Круглова, а т. Серова заместителем по работе органов Госбезопасности, а потом мы еще раз обсудим, так как не знаем еще, как назвать органы Госбезопасности. А сейчас вы приступайте к работе, а т. Серов пусть займется только вопросами Госбезопасности».

Ну, мы вытянулись и говорим: «Все ясно». Далее т. Маленков спрашивает у меня, что надо сделать для того, чтобы помощники Берия не натворили дел, и кто они, мы не знаем.

«Вот вы сейчас составьте список приближенных Берия, и мы вам санкционируем их арест или задержание, а потом вы разберетесь, доложите нам, и решим, как быть дальше».

Мы вышли. Круглов смотрит на меня, охает, а я как-то спокойно это принял. Возможно, я был более подготовлен к тому, что Берия вел себя чересчур вызывающе, самоуверенно, но Круглов не ожидал этого подвоха.

Мы составили список в приемной, не выходя из Кремля. В списке назвали ближайших помощников и подхалимов Берия, опасных в смысле авантюрных действий. Вошли в зал и зачитали список, он был небольшой. В числе них были Кобулов, Мешик, а также Гоглидзе и Кобулова брат, которые находились в Германии, в Берлине, их послал Берия в связи с имевшим место там возмущением против ГДР немецких молодчиков.

Мне Хрущев сказал: «Их арест вы вместе с генеральным прокурором Руденко оформите, как нужно. Соколовскому сошлитесь на решение Президиума об аресте Кобулова и Гоглидзе и проследите за выполнением сами. Охрану Берия надо обезоружить». Я сказал: «Будет сделано».

Вышли оттуда, я Круглову говорю: «Ты поезжай в Министерство и там находись, я буду все делать и тебе звонить туда». Тот охотно согласился.

Оставшись в Кремле, я вызвал коменданта генерал-майора Спиридонова (Н. К. Спиридонов в это время был уже генерал-лейтенантом. — Прим. ред.). И сказал: «Берия арестован», тот изумился. Я Спиридонову верил, вместе учились в академии, и он критически относился к абакумовскому МГБ.

Пошли вместе со Спиридоновым в кабинет Берия. Там сидел Муханов, секретарь. Я Спиридонову говорю: «Ты сиди в приемной, я зайду в кабинет и обрежу телефонные провода кремлевки и ЦК». Так и сделал.

Затем, выйдя в приемную, сказал Муханову: «Идите домой». Тот что-то сообразил: «А как хозяин, не придет?» Я говорю: «Не придет больше», тогда он понял и стал собираться.

Я проинструктировал Спиридонова и зашел в приемную Политбюро. Мне Суханов рассказал все это мероприятие по аресту Берия — это было так.

Члены Президиума с 14 часов собрались на заседание. Все пришли раньше на полчаса, как условились, а когда пришел Берия, начали его разбирать. Жуков Г. К. также был. Затем сказали Берия, что все члены Президиума согласны с тем, чтобы тебя отстранить и вывести из Президиума ЦК.

Берия сначала сопротивлялся, потом умолял, что он понял свои недостатки, обещал исправиться, но ему не поверили. Затем сказали Жукову Г. К., чтобы он взял Берию и держал его в соседней комнате. Жуков сразу строгим голосом сказал: «Ну, пошли, Берия» и, взяв его за руку, повел.

На другой день мне Жуков говорил, что он, придя в комнату, как ты сказал, ножом срезал у Берии пуговицы на штанах и заставил сидеть смирно. Тот подчинился.

Суханов также сказал, что на Президиуме было решено немедленно убрать из генштаба армии Штеменко, который является агентом Берии. Его разжаловали в генерал-лейтенанты и в тот же день отправили в один из сибирских округов на небольшую работу.

Пока мы разговаривали с Сухановым, в кабинет позвали Москаленко — командующего МВО, генерал-полковника, Батицкого — генерал-лейтенанта, командующего ПВО, и Боканова* заместителя командующего, и сказали им, чтобы арестованного Берию отвезли на гарнизонную гауптвахту и держали под строгой охраной. Через несколько минут они все вывели Берию, и я видел, как он держал одной рукой штаны.

Приехал я в министерство. Я вызвал наиболее преданных партии товарищей, которых я хорошо знал, в том числе Добрынин и Труше… <нрзб>. Распределил, кто за кем из подлежащих аресту должен ехать на квартиру, так как время уже было около 8 часов вечера, арестованных привезти сюда, разместив их по камерам. Сам же созвонился с Соколовским и передал <информацию> об аресте Берии и рассказал, как надо задержать Гоглидзе и Кобулова. При этом сослаться на решение ЦК.

Соколовский начал возражать, что он этого не сумеет сделать. «Приезжай сам, я не знаю как». Пришлось кропотливо рассказать, как разоружить их и задержать у него в кабинете, куда их надо вызвать. Он ответил: «Ну, кажется, понял». Я говорю: «Действуй, Василий Данилович, а мне сразу позвони, а завтра самолетом, под конвоем отправь их в Москву в мое распоряжение».

Затем предупредил телефонисток ВЧ и кремлевской АТС, чтобы с квартирой Берии никого не соединяли, а также с Берлином, кроме Хрущева и Молотова. Через час стали приводить арестованных, и с этим в течение 1,5 часа справились.

Около 11 часов утра мне позвонил Соколовский и сказал, что все сделал, как я рассказал.

Ночь «спали» в министерстве, за это время и поодиночке разоружал бериевскую охрану. Вначале полковника Саркисова, затем полковника Надарая*, а потом уже остальных. Саркисов вел себя нормально, а когда у Надарая я стал забирать револьвер, он ухватил мою руку и говорит: «Не отдам», но в это же время смотрит мне в глаза, мол, как быть?

Я знал, что он ко мне всегда с уважением относился, и нередко, когда я спрашивал: «Как живешь?», то он махал рукой и показывал вид, что недоволен своей работой, а иногда у него и проскальзывало это настроение в разговорах со мной, а как только кто появлялся, он прекращал разговор.

Я ему строго сказал: «Надарай, слушайся меня. Берия арестован, если сделаешь какую глупость, будет хуже». Он потихоньку стал разжимать руку, и я взял револьвер. Когда я стал его ощупывать сзади, а там, в кармане был «Вальтер», он опять меня схватил, но тут я уже резко выдернул у него револьвер. Затем спокойно с ним поговорил, чтобы он, как горячий грузин, не кипятился, и отправил его под охрану в комнату. В дальнейшем я их всех распустил по домам. Вот примерно так всю ночь и возились.

Морока была, когда я послал снять наружную охрану, стоявшую на улице, у особняка Берии. Один <постовой> ушел, а другой ни в какую не захотел. Тогда я приказал предупредить его, что если он сейчас же не уйдет домой, то мы его посадим в тюрьму, и он ушел.

На следующий день пошли непрерывные звонки любопытных министров и других руководящих товарищей, с которыми мы были в хороших отношениях.

Часов в 15 нас с Кругловым вызвали в ЦК и сказали, чтобы мы приготовились и ехали допрашивать Берия в тюрьму, вернее, на гарнизонную гауптвахту, где он сидел. Нам Хрущев и Маленков подсказали ряд важных вопросов его автобиографии, а также выяснить, что он затевал с правительством.

Вернулись в кабинет к Круглову, а тот и заволновался: «А как мы будем смотреть ему в глаза? А что мы будем его спрашивать? А если он нас пошлет подальше?»

Вижу, что толку никакого не будет, я ему говорю: «Я составлю вопросник и буду сам допрашивать, а ты сиди и молчи». Тот согласился. Когда я пошел из кабинета, он не пускает: «Пиши тут». Полная растерянность. Я ему сказал, что буду составлять у себя, и ушел.

В 17:00 позвонили Москаленко, командующему MB О, в ведении которого была охрана Берия, и сказали, что едем допрашивать. Выехали, Круглов всю дорогу охал.

Приехали, там уже был Москаленко. Вошли в подземелье, там было несколько камер для пьяных буянов. Начали разговаривать, затем я говорю: «Ну, пошли». Только вошли в камеру, Берия сидел и хмуро глядел на нас.

В это время раздался звонок. Я подошел, мне Суханов передал, что т. Маленков и Хрущев вызывают вас обоих к себе. Они находятся в Большом театре на опере. Мы поехали обратно. Круглов доволен, а у меня неприятное чувство, почему не дали допросить.

В Большом театре, когда мы вошли, члены президиума сидели за кулисами, так как был антракт. Стол накрыт.

Выпили за наше здоровье, пригласили посмотреть оперу, я отказался, так как знал, что не для оперы вызвали, а затем они сказали: «Мы подумали и решили, что лучше будет, если следствие поведет генеральный прокурор Руденко, а потом мы создадим судебную комиссию».

Мы согласились, попрощавшись, поехали в МВД. Круглов радовался, а я ему сказал: «Видимо, Москаленко позвонил и внес предложение, чтобы допрашивал Руденко».

Как я потом узнал, так оно и было. Москаленко, как его характеризовали военные сослуживцы, очень мнительный человек, кругом всех подозревает, на войне, говорят, на подчиненных кричал «шпион», в общем, своеобразный человек, поэтому он мог заподозрить нас как верных людей Берии.

Ну, да неважно, только мне хотелось бы припомнить Берии все унижения, которые он отпускал людям, и оскорбительные эпитеты, в том числе <по отношению> ко мне.

Ну, правда, не это главное. Важно разоблачить его работу в мусаватистской разведке, где он служил якобы по поручению Закавказской чека и одновременно работал на мусаватистов.

Через несколько дней нас с Руденко (генеральный прокурор) вызвали на заседание президиума ЦК и поручили разобрать в особом архиве ЦК все документы, касающиеся Берия и взаимоотношений со Сталиным. Особый архив ЦК находится в полуподвальном помещении Кремля. Вот мы недели две ходили туда на весь день, чтобы разбираться с документами, а вечером до 12 ночи работали в Министерстве.

С первых же дней, как мы приступили, у меня появилось чувство гадливости к тому, что я увидел. Я уже не говорю, что Берия был депутатом Верховных Советов всех союзных республик и многих областей… <нрзб> секр. ЦК — моему дорогому, любимому и т. д.

К чему было это делать? Ведь он за 15 лет работы в Москве никуда ни разу не выезжал, никого не видел, и его никто не знал на периферии в лицо, кроме как из газет и портретов. Зачем было это делать? Разве так завоевывают популярность, в принудительном порядке.

Много было книжек авторов с благодарственной надписью. Тут же мы познакомились с т. н. «интимной» жизнью членов Политбюро, которые день и ночь выслуживались перед Сталиным, готовые утопить друг друга, или проявляли большую преданность, чем другие. Все это было изложено записками в адрес Сталина.

Например, в 1938 г. Каганович пишет Сталину <донос> на 120 железнодорожников (Каганович был тогда нарком путей сообщения), которых считает подозрительными, и просит разрешения их арестовать. На этом списке резолюция Сталина «согласен» и далее Молотов «правильно», Микоян «поддерживаю», Маленков — «немедленно арестовать и расстрелять», Ворошилов, Андреев* и другие — «за», «за» и т. д.

Но ведь это черт знает что! И все 120 человек были арестованы и, вероятно, расстреляны. Там же записка секретарю Политбюро от НКПС Дудорова, где он пишет Кагановичу, что такие товарищи ведут себя подозрительно, а Дудоров полагает, что это враги народа и надо их арестовать. Этот идиот, тупица тоже решил идти в ногу с Кагановичем. Вот подлец!

Или еще. Берия пишет короткую записку Сталину, что на 1939 год надо дать задание Грузии выработать: вина — столько-то, коньяка — столько-то, винограда и т. д. Сталин пишет — «за», Молотов, Ворошилов, Каганович и другие — «одобряем, поддерживаем» и т. д.

Спрашивается, где Госплан, который должен по согласованию с Грузией дать реальный план. Это же не планирование, а безобразие.

Разобрали много подлейших записок Ежова — члена Политбюро, секретаря ЦК, наркома внутренних дел СССР, где он ставит вопрос об аресте ряда руководящих деятелей краев и областей. Все члены Политбюро штампуют «одобряем, поддерживаем».

Когда читаешь эти записки, то волосы становятся дыбом, как могли так подло поступать руководители страны в отношении своих же товарищей, с которыми годами работали вместе.

<Были> записки с Украины за подписью Хрущева такого же характера, видимо, шел в ногу и не хотел отставать. Он пишет всякие гадости о <Косиоре>, Постышеве и других. Такие же записки из Ленинграда от Жданова, что кругом враги, что он борется и просит его поддержать.

Нет, я больше не могу писать, нервы не выдерживают. Как можно менять свою совесть за мнительность Сталина. Один сходит с ума, и все его поддерживают, Нельзя так. Нельзя. Ведь они должны знать, что наш народ доверяет им, что они непререкаемый авторитет для страны, а они так себя вели. Плохо! Не могу больше писать…

Руденко, когда уже разбор подходил к концу, сказал мне откровенно: «Честно говоря, я думал, что ты, Иван Александрович, был близок к Берии, а теперь убедился, что нет».

Особенно <это стало очевидно>, когда мы в конце нашли записку, написанную Берия в адрес Сталина в 1947 году о назначении Круглова министром внутренних дел. Из записки было видно, что Сталин назвал мою фамилию, Серова, на должность, а Берия всячески расхваливая Круглова, настаивал на назначении Круглова, и в то же время боялся перед Сталиным сказать обо мне плохое.

Ну, может быть, и хорошо, что я не был назначен, Ведь и никогда за должностью не гонялся. Что поручают, то и делаю.

Закончили разбор документов. Составили опись, доложили в ЦК, а затем сожгли, что не нужно, причем это делали вдвоем, и опять все наши предложения и исполнения утвердили в ЦК.

 

«Серов ведет себя по-партийному»

Прошел Пленум ЦК довольно дружно, все «активно» выступали и поддерживали решение об аресте Берия и его приспешников, в том числе и те, кто перед ним подхалимствовал. О нас с Кругловым говорили неплохо, в том числе и Хрущев.

Когда Хрущев сказал, что Серов себя ведет по-партийному, все захлопали. О чекистах сказали: «Надо разобраться, а тех, кто активничал при Берия (а про Ежова не сказали), убрать из органов».

Меня удивило только одно. Ряд руководящих товарищей, Завенягин, Засядько, Задемидченко, <нрзб> Кожевников*, министры, которыми руководил Берия и которые смотрели на Берия, как на бога, выступали на Пленуме и лепетали, что он их угнетал, в то время как я на себе не раз испытывал, когда Берия, их защищая, ругал меня и тех, кто «обидел» этих сподвижников Берия.

Мне было стыдно за выступления Завенягина, Ванникова и других. Ведь Берия их представлял к дважды Герою Социалистического Труда, а Ванникова трижды. Это называется обличение. Противно на таких людей смотреть, и эти люди сейчас перестроились и опять пойдут в гору.

Завенягин уже назначен министром среднего машиностроения. Я бы так не мог поступить, чего бы мне ни стоило. У меня в три раза было больше оснований рассказать, как Берия меня гонял во все трудные места, даже связанные с риском для здоровья, а иногда и <для> жизни, а Кобулова держал под рукой, и тот пузо отращивал, но мне казалось нескромным выставлять себя в таких случаях.

Выступил секретарь Киевского горкома Сердюк* с исторической речью и кричал: «Возле меня ходил Мешик (нарком МВД), он меня мог бы арестовать». Потом все смеялись в перерыв: «За что бы Мешик Сердюка мог арестовать? Никто не знает, в том числе и Сердюк». Конечно, такие выступления бестолковы.

В общем, включились в работу в новых условиях. Как-то свободнее стало дышать…Не боишься провокации или какого-нибудь подвоха, что практиковалось при Берии и Абакумове.

 

Освобождение генералов

Подготовили вместе с Руденко записку в ЦК с предложением освободить из тюрьмы более 70 генералов, в том числе Телегина, бывшего члена Центральной ставки 1-го Белорусского фронта, Крюкова* — командира Кавказской бригады и других.

Предварительно я сходил в камеры к некоторым знакомым генералам и поговорил с ними. Когда я здоровался и подавал руку, то они не знали, как себя вести. Были удивлены, что генерал-полковник, Герой Советского Союза Серов подает руку заключенному. Заходил к Телегину, тот тоже смутился и не знал, как себя вести.

Через несколько дней наше предложение с Руденко в ЦК было принято об освобождении всех генералов, посаженных Абакумовым, Игнатьевым и Епишевым, и восстановили в воинских званиях.

Я приказал начальнику тюрьмы проследить, чтобы одеты были нормально, а если нужно, то послать домой за одеждой, чтобы явились по-настоящему.

Через несколько дней позвонил Телегин и просил принять его. Я затребовал следственное дело на него и там увидел показания Телегина о том, что Жуков и Серов заговорщики против Сталина. Вот ведь какой подлец.

По пути посмотрел список изъятых у него вещей на 3 страницах, где были перечислены сотни метров шерсти, 12 аккордеонов, десятки наименований одежды, мехов, обуви и т. д. Я был удивлен: член центральной ставки фронта, партийный работник — и так наворовал. Мы в Германии получали по 10–12 тысяч марок в месяц, но столько накупить было невозможно.

Когда пришел ко мне Телегин, я спросил, что он хочет. Он набрался духу и говорит: «Я прошу вернуть отобранные вещи». Я ему говорю, что сам решить не могу, так как велик список вещей. Могу вернуть лишь то, что в моей власти. Он начал настаивать вернуть все вещи.

Я ему говорю: «Ну, зачем тебе 12 аккордеонов?» Он отвечает: «У меня играет и сын, и дочь». Я отвечаю: «Ну, возьми 4 аккордеона». Телегин не хочет.

Далее спрашиваю: «Зачем тебе сотни метров материалов? Возьми 200 метров, и тебе хватит до конца жизни». Не соглашается. Тогда я ему сказал: «Обратись в ЦК партии, мне дадут согласие, и я верну».

В конце разговора я спросил: «А зачем ты нас с Г. К. Жуковым заговорщиками сделал? Какие у тебя были основания нас грязью мазать, ведь мы вместе воевали против фашистов, Родину защищали, а ты нас заговорщиками обозвал. Стыдно тебе!»

Он смутился и, засучив рукав, показывает мне пятнышко на руке. «Вот, видишь, — говорит, — это мне папиросой прижгли, чтобы я такие показания дал на вас с Жуковым».

Я ему на это сказал: «Какой же ты малодушный человек, да мне бы руку отрубили, я и то не сказал бы этого. Немного у тебя мужества, если ты от папиросы оклеветал ныне министра Вооруженных сил СССР маршала Жукова Г. К. и председатели КГБ генерал-полковника Серова, вместе с которым штурмовал Берлин».

Он покраснел, а я попрощался с ним, не подавая руки. Вот ведь какой трусливый и блудливый «политработник».

Через пару дней мне позвонил зав. Административным отделом ЦК Дедов* и говорит: «Ты что же, Иван Александрович, генералов освободил, а отобранные вещи не возвращаешь?» Я спрашиваю: «Кому?» — «Телегину», — отвечает Дедов. Я ему сказал: «Пришлю тебе опись изъятых у Телегина вещей, ты доложи в ЦК, и какие будут указания, я выполню». Прошло два дня, и вновь звонит Дедов. Он мне говорит: «Ты что, Иван Александрович, с ума сошел?» Я отвечаю, что чувствую себя нормально.

«Ты читал список изъятых вещей у Телегина?» — «Я не только читал, но принимал Телегина». — «Так я докладывал секретарям ЦК список изъятых вещей, так они мне сказали, что за это Телегина еще раз надо посадить, а не только возвращать ему вещи. Они возмущаются его поведением».

Я Дедову говорю: «Вот видишь, какие политработники бывают», и добавил о его показаниях о нас с Жуковым как заговорщиках. Дедов возмутился и говорит: «Ты бы написал об этом в ЦК». Я не стал писать в ЦК, а Г. К. <Жукову> в частном порядке об этом сказал, он мне на это ответил: «Ты, Иван Александрович, наверное, во время войны не раз наблюдал его подлое поведение».

Второй разговор у меня был с женой генерала Крюкова — Руслановой*, которая также просила вернуть вещи, но когда я проверил, то у Крюкова было, пожалуй, не меньше, чем у Телегина. Правда, Русланова никуда не обращалась, видимо, сообразила, что если узнают список изъятых у нее вещей, то неприятностей не оберешься.

 

Приговор

Прошел процесс высшего трибунала по делу Берия. Председательствовал И. С. Конев. Вскрылась глубокая картина разврата и злоупотреблений Берия.

Нашли у него записную книжку с фамилиями женщин, с которыми он сожительствовал, их было более 120. Одну молодую девушку, которую он изнасиловал, и она родила ребенка, вызвали в суд, где она дала показания. Одним словом, законченный подлец. Доказано было также, что он работал на мусаватистскую <английскую> разведку против Советской власти в период гражданской войны. Мне рассказывал Москаленко, когда привели Берия на расстрел, то он перетрусил больше всех, кричал, сопротивлялся и т. д. Также себя вел и Кобулов. Оказались блудливы, как кошки, а трусливы, как зайцы. Ну, черт с ними, воздух чище будет.