С каждым годом работать с Хрущевым становилось трудней и трудней. О принципах «коллективного руководства» больше не вспоминалось. На смену прежнему культу личности шел новый культ: вот только личность была уже не та…

Расправившись с основными своими соратниками-соперниками, Берией и Маленковым, Хрущев сосредоточил в руках практически всю полноту власти. Однако до тех пор, пока в Президиуме оставались сталинские соратники, помнящие, как «Микита» танцевал для Хозяина гопака, он не мог окончательно ощутить себя Первым.

Всё чаще на заседаниях Президиума между Хрущевым и «стариками» (Молотов, Каганович, Булганин, Ворошилов) возникали споры, конфликты, ссоры: «старики» пытались хоть как-то обуздать его неутомимый волюнтаризм.

Удар по сталинским кадрам был одной из главных задач «антисталинской» речи на XX съезде: потому Хрущев и утаил от «соратников» содержание доклада. Он знал, что визы этих людей стояли на сотнях расстрельных решений. Рано или поздно эта мина должна была взорваться.

Но «ветераны» его опередили. 18 июня 1957 года прямо на заседании Президиума ЦК все они: Молотов, Каганович, Булганин, Ворошилов, Маленков — выдвинули Хрущеву целый ворох накопившихся обид и претензий. После жаркой дискуссии 7 из 11 членов Президиума проголосовали за его отставку.

Вопреки бытующему мнению, «антипартийщики», как их потом назовут, вовсе не ставили целью реставрацию сталинизма; напротив, они выступали против возрождения нового культа и единоличного стиля правления. Как образно выразился секретарь ЦК Дмитрий Шепилов, «Хрущев надел „валенки Сталина“ и начал в них топать».

Не было у них и никакого заранее проработанного плана. Выступление против Хрущева носило, скорее, характер эмоциональный, чем рациональный; накипело, что называется.

Самое главное — «заговорщики» не контролировали силовиков. Именно потому они даже не пытались как-то нейтрализовать Хрущева: и Серов, и Жуков, и шеф МВД Дудоров сразу же заявили о своей поддержке 1-го секретаря. (Более того, Серов буквально пошел на прорыв Президиума во главе группы членов ЦК.) Оставшись же на свободе, Хрущев сумел собрать силы и нанести противникам ответный удар; власть он удержал исключительно на штыках.

Уже 22 июня в Москве прошел внеочередной Пленум ЦК КПСС, на который военными самолетами экстренно свозились рядовые члены ЦК со всей страны: верная Хрущеву, новая региональная элита. Их отправкой и приемом занимались чекисты.

Дворцовый переворот провалился. Врагов Хрущева принародно заклеймили как «антипартийную группу», лишили всех постов, сослав на унизительно низкие должности в народном хозяйстве. Даже сами они проголосовали за решение, себя осуждающее.

Отныне власть Хрущева стала абсолютной. Рядом не осталось ни одного человека, способного хотя бы попытаться с ним поспорить; напротив, хор льстецов заранее объявлял гениальной любую его идею.

В дневниках и записках Серов весьма подробно описывает дворцовые интриги, которые расцвели тогда пышным цветом. В борьбе за доступ к телу новая генерация царедворцев не стеснялась ни в методах, ни в средствах.

Очень скоро жертвами этих интриг станут как раз те, кто спас Хрущева: в конце того же 1957 года с поста министра обороны будет снят маршал Жуков, к славе которого Хрущев всегда ревновал и чьей независимостью тяготился. Спустя год придет и черед Серова.

В декабре 1958-го он будет назначен начальником Главного разведывательного управления Генштаба (ГРУ ГШ) и одновременно зам. начальника Генштаба по разведке. В кабинете на Лубянке его сменил новый хрущевский фаворит, 40-летний Александр Шелепин, воспитанник комсомола и аппарата ЦК.

Никаких формальных, да и неформальных претензий Серову не предъявлялось. Наоборот, публично его перевод из КГБ объяснялся необходимостью «укрепления руководства ГРУ». За Серовым полностью сохранили прежнее жалованье и все привилегии.

Нетрудно, однако, предположить, что чрезмерно прямой и жесткий Серов не вписывался в новую «беспозвоночную» вертикаль власти; ему не хватало той гибкости и беспринципности, которая стала теперь главным залогом успеха.

Сталин ценил людей за дела. Хрущев — за слова…

 

1957 год. О пользе финской бани

В конце мая 57 года Хрущёв сказал, что в первых числах июня мы с Булганиным поедем в Финляндию. Я высказал соображение слетать на пару дней раньше и обо всё договориться. Он согласился.

1 июня и вылетел в Хельсинки. Там меня встретил на аэродроме небольшого роста начальник политической полиции. Я несколько был удивлён, что это за чин, а потом разобрался. С аэродрома мы сразу поехали в Министерство внутренних дел.

По дороге и выяснил, что начальник полиции у них вершит всеми внутренними и внешними (разведка?) делами в стране, а министр внутренних дел — это формальная фигура от какой-либо партии, который фактически в дела министерства не вникает. Подтверждением этому там же в министерстве произошёл следующий факт.

Когда мы разговаривали о программе пребывания нашей делегации, раздался телефонный звонок. Это звонил министр внутренних дел. Начальник полиции спокойно ему отвечал, а потом положил трубку и говорит: «Господин генерал, министр просит принять его, с тем чтобы с вами познакомиться».

Я ему говорю: «Пожалуйста, только мы зайдём к нему». Начальник говорит: «А зачем мы пойдём к нему?» Ну, я всё-таки настоял, и он по телефону ответил: «Сейчас к тебе придём».

После этого он мне спокойно разъяснил: «У нас министры часто сменяются, а мы, кадровые работники, остаёмся на месте. Вот я уже 20 лет работаю, а за это время столько же сменилось министров. Мы им никаких секретов не рассказываем и не докладываем, а то ещё разболтают».

Вот это здорово! Боятся министров, чтобы не разболтали.

Пошли к министру. Действительно, оказался гражданский человек, член аграрной партии. Состоялось знакомство, и только. Он, видно, что и не претендовал на руководство МВД.

За три дня мы обо всём договорились, осмотрели резиденцию. В последний день начальник политической полиции пригласил меня к себе на квартиру и так смутился, что видно было, что он не ожидал моего положительного ответа. Я сказал: «С удовольствием». Он тут же позвонил жене, и мы поехали.

Дорогой он рассказал, что недавно купил себе квартиру, за очень большую сумму, но квартира хорошая. Когда мы приехали, то на втором этаже действительно средняя квартира метров 40, но ничего особенного не представляла…

В общем, много необычного для нас он рассказал. Например, «сухой» закон как осуществляется, хотя финны и любят выпить. Там дают талоны на алкоголь в месяц. Если они (полиция) узнают, что тот или иной злоупотребляет, начинают присматриваться, а затем могут привлечь к ответственности за нарушение закона вплоть до кастрации закоренелых алкоголиков.

Если <финн> совершит, скажем, нарушение правил уличного движения, его осудят на 3–4 месяца, и будет отбывать этот срок на строительстве дороги. При этом независимо от занимаемой должности. Был случай, когда министр 4 месяца работал, мостил взлётную полосу аэродрома.

Когда я возвратился в Москву, всё рассказал Хрущёву, он с интересом отнёсся к этим порядкам.

6 июня выехали все вместе в Хельсинки. Когда размещались в особняке, Булганин как-то обособленно стал себя вести и разместился не как обычно — рядом с Хрущёвым, а отдельно, на втором этаже.

Вечером был приём у финнов. Устраивал премьер-министр и президент Кекконен*. Ритуалы старинные, официанты в каких-то необыкновенных костюмах, министры во фраках, так же и президент.

В общем, какой-то привкус старинного феодала. Правда, когда подвыпили, то президент пригласил в небольшую отдельную комнату, и там уже разговор шёл более откровенно. Пока мы там сидели, министры, никто с приёма не ушёл.

И лишь когда вышел президент и наши гости, то всё финское общество приняло серьезный вид и попрощались уже официально и даже сухо, я бы сказал. При этом чувствовалось, что это так полагается по их ритуалу, а не от сердца.

Когда вечером приехали в особняк, Булганин прошёл к себе, а Хрущёв вышел в садик, и мы стали прогуливаться. Потом он крикнул: «Николай, выходи, погуляем». Тот что-то буркнул, но не вышел.

Минут через 15 Хрущев меня послал к нему, позвать его гулять. Я зашел и пригласил его, он обернулся и, раздеваясь, сказал: «Не пойду».

На следующий день и последующие дни ездили по стране. Пару раз Хрущёв пошутил с Булганиным: «Что ты всё отстаёшь?» Тот ничего не ответил. Чувствовалось неприязненное отношение Булганина к Хрущёву.

Проезжая мимо одной деревни, министр сельского хозяйства Финляндии предложил заехать на ферму. Когда осмотрели скот и инвентарь, то вышли на бугор за ферму осмотреть земляные участки.

Булганин посмотрел кругом и говорит: «Вот хороший наблюдательный пункт». Хрущёв ткнул меня под бок. Я понял, что такая фраза никому не понравится, тем более мы с финнами воевали, и они лишились Выборга. Хрущёв тактично замял этот разговор, а потом сказал Булганину: «Зачем ты так говоришь? Подумаешь, какой полководец нашёлся!» Тот огрызнулся, произошла перепалка.

Я был удивлён столь мрачным настроением Булганина. Пару раз пытался с ним заговаривать, как бывало прежде, ведь мы с ним оба вместе были членами Военного Совета ВВС в 1941 году, затем в Польше, оба в звании генерал-полковников и т. д. Но он стал неузнаваем.

Когда вернулись из поездки по стране примерно через неделю, то посол Лебедев* устроил приём, где были финские руководители и дипломаты всех стран. Все крепко подвыпили, также и наши, так как после официальной части перешли в другую комнату.

Часам к 3-м ночи закруглились и стали разъезжаться. Когда у подъезда Кекконен распрощался с нашими и увидел меня, протянул руку и потащил в машину к себе, и на ходу говорит: «Поедем, друг, в финскую баню».

Ну, мы с ним подружились после того, как он узнал, что я северянин, что хожу хорошо на лыжах, коньках и т. д., и всё же подчёркнуто любезно ко мне относился. Он немного говорил по-русски…

Я ему отвечаю, что спасибо, не могу, а он не отпускает мою руку. Вдруг меня в спину кто-то сильно втолкнул в машину и прыгнул сам. Дверь захлопнулась, и я увидел возле себя Хрущёва. Через открытое окно он позвал Булганина, тот отмахнулся, и мы поехали.

Дорогой по г. Хельсинки пели по-русски сибирские песни. Кекконен где-то в тех краях бывал, мне кажется, в Первую мировую войну и знает мотивы и слова («Байкал» и др.).

Оказывается, он нас, действительно, повёз в баню. На берегу большого озера стоял хороший особняк, а рядом — баня. Мы вошли в особняк, сели за стол, накрытый винами, вроде продолжать угощаться. Я сказал вслух, что «мы же, господин президент, в баню приехали». Я хотел отвлечь их от выпивки. Они согласились и пошли в баню. А там уже ждал адъютант президента. В предбаннике (комнате метров 25) стояло пиво, лёгкие закуски и вешалки для раздевания.

Пока они раздевались и сидели, я разделся и пошёл в баню (следующая комната). Там длинная комната разделена пополам. Справа было четыре душевых установки, а слева — полок в два яруса. Жарища страшная. На стенке висел круглый градусник, на котором показано температура +103°. Я удивился, думая, что нельзя человеку выдержать +103°. Оказывается, если воздух сухой, то можно. И действительно, это на практике подтверждается.

Когда вошли в баню Хрущёв и Кекконен и начали париться вениками, обмакивая их в воду, поднялся пар, и я выскочил оттуда через 2–3 минуты, хотя до этого сидел минут 5–6. Правда, там удобно: сразу под душ, и дыхание восстанавливается.

Забыл сказать, когда мы входили в баню, я послал Литовченко* за Булганиным. После бани мы встретили Литовченко, и он тихо сказал мне, что Булганин послал нас к чёртовой матушке.

 

Истерика маршала Булганина

Долго раздумывал и всё же решил описать продолжение странного поведения Булганина в Финляндии.

По приезде оттуда он вызвал меня в перерыве между заседаниями Сессии Верховного Совета СССР и начал придираться по одному незначительному вопросу, почему я ему не написал. Я ответил, что КГБ, согласно решению Президиума, всю информацию пишет в адрес в ЦК КПСС, а ЦК рассылает членам Президиума, что я и сделал.

Булганин вскипел и закричал: «А что я — не ЦК? Что я — хрен собачий, что ли?» Я ему спокойно ответил, что «вы сами, товарищ Булганин, это решение принимали. Будет другое решение, тогда буду рассылать все документы, кому решите».

Он начал грубить, что я знаю только одного Хрущёва и ему посылаю. Я ему ответил, что это враньё, я знаю ЦК и все материалы шлю в ЦК, Хрущёв — Первый секретарь, поэтому и идут в первую очередь материалы к нему.

Одним словом, поругались крупно. Он меня как-то обозвал, я ему ответил тем же, повернулся и ушёл. В коридоре меня догнал Безрук (прикрепленный) и сказал, что Николай Александрович просит ещё к себе.

Я зашёл, он начал говорить, чтобы я не сердился, но уже того расположения не чувствовалось. Видимо, он прощупывал меня, нельзя ли перетянуть на свою сторону. Я твёрдо решил — знать только ЦК. Я об этом инциденте никому не сказал

 

Антипартийный заговор

Была сессия Верховного Совета. По окончании сессии, как всегда, на следующей неделе, во вторник, было назначено заседание Президиума. Обычно у меня было по линии КГБ 3–4 вопроса для рассмотрения в ЦК, а на сей раз — не вызывают.

К концу дня я зашёл в Кремль. Мне Веденин* (комендант) говорит: «Что-то сегодня идёт длинное заседание». Я вернулся в КГБ.

Часов в 20.00 я позвонил Чернухе* (зам. зав. общ. отд. ЦК) и спросил, в чём там дело. Я как чувствовал, что началась ссора. Он подтвердил моё предположение и добавил, что продолжение будет завтра.

Меня это неприятно поразило. Из-за чего ссориться? Ведь столько в стране дел и больших задач. Неужели из-за первой роли?

На следующий день я уже насторожился, рано приехал на работу. В 11 часов утра началось заседание Президиума, столь бурное, как и вчера. Созвонился с Шуйским (помощник Хрущёва), настроение у него грустное.

Около 3-х часов дня мне позвонил Веденин, чуть не плачет, начал жаловаться на Безрука (прикреплённый Булганина), что, когда Веденин пришёл в приёмную комиссию Президиума, его Безрук не стал пускать, ссылаясь на указание Булганина, что якобы тот его поставил у входа и приказал никого не пускать. Я Веденину сказал: «Ждите у ворот, я сейчас приеду». Получается уже ерунда. Булганин что-то затевает и расставил своих доверенных. Я должен быть объективен.

Приехал, пошли в приёмную комнату, Безрук стоит при входе, я спрашиваю: «Что ты тут делаешь?» Он отвечает: «Меня здесь поставил Николай Александрович». Я говорю: «Зачем?» — «Не пускать сюда лишних». Всегда прикреплённые сидят в другой комнате, где вешалки.

Я резким тоном приказал Безруку отправиться на своё место и не вмешиваться не в свои дела. Коменданту Веденину сказал следить за порядком и не допускать самовольства вопреки установленному мной порядку в Кремле. Безрук уходя, еще раз повторил, обращаясь ко мне: «Товарищ генерал, мнe здесь стоять приказал Николай Александрович». Я на это ответил: «А ты слышал, что я приказал — иди!» И он ушёл.

В приёмной сидел работник общего отдела ЦК, который, тоже смущённый, пожимает плечами, а не знает, что там происходит. Я через полчаса уехал к себе. Заседали второй день тоже часов до 5 вечера. На завтра вновь назначено с 11 часов утра.

Я съездил пообедать домой и вернулся в КГБ. Часов в 8 вечера созвонился с Брежневым и Аристовым и поехал туда к ним.

Брежнев и Аристов вместе, страшно взволнованные, начали мне рассказывать примерно так: «Ваня, ты знаешь, Молотов, Ворошилов, Булганин, Маленков, Сабуров*, Шепилов, Каганович, Первухин* навалились на Никиту Сергеевича, обвиняют его в диктаторстве, зажиме критики, не согласны по ряду вопросов по культу, по целине и т. д. Завтра будет обсуждаться, вернее, решаться вопрос об освобождении Хрущёва от должности Первого секретаря ЦК и назначении его министром сельского хозяйства. О тебе тоже говорили, что надо освободить, так как ты не одинаково относишься к членам Президиума».

Я выслушал их взволнованные речи и говорю: «Вы, братцы, спокойно реагируйте и делайте правильные выводы. На мой взгляд, в таком случае, когда раздор между членами Президиума, так надо собрать пленум ЦК, который и решит эти вопросы, а не самовольничать…».

Аристов меня перебил и говорит: «Мы уже сказали <Малину> (заведующий отделом ЦК) и другим, чтобы собирали членов ЦК». Я говорю: «Правильно». В общем, разговор был часа два.

Подошёл Кириченко, он приехал с Украины. Стали обсуждать обстановку. Суслова в Москве не было, он был в Польше. Я подсказал Брежневу, что хорошо бы созвониться с ним, рассказать и прощупать его настроение.

Вызвали Варшаву, и стал с Сусловым разговаривать вначале Брежнев, а затем Аристов. Когда они кончили, я спросил, как он. Они ответили, что он вроде за то, чтобы обсудить по-хорошему, но больше дельного ответа в отношении Хрущёва не сказал.

Это похоже на Суслова, который держит нос по ветру, что я наблюдал не раз. Затем они говорят: «Давайте позовём Жукова и здесь обсудим создавшееся положение, ведь Жуков присутствовал на этих заседаниях».

Брежнев, как «хорошо знакомый» с Жуковым, позвонил ему и просил приехать, чтобы обменяться мнениями (Жуков был министр обороны и кандидат в члены Президиума ЦК). Жуков наотрез отказался ехать и сказал, что «время спать, а не заседать».

Брежнев растерянно посмотрел на меня и пожал плечами, потом что-то пробормотал и дал трубку Аристову, который робко стал просить приехать Жукова, а тот (мне было слышно) послал их в задницу, говоря, что завтра всё обсудим.

Аристов, видя такое дело и слыша, как Брежнев сказал мне: «Ваня, поговори ты», сунул мне трубку.

Я, поздоровавшись, говорю ему: «Ты что так рано, Георгий Константинович, спать собираешься?» Он отвечает: «Ну их в ж… Весь день заседали, голова трещит, да ещё и завтра день, поэтому хватит».

Тогда я ему говорю: «Знаешь что, Георгий, мне кажется, дело дрянь получается, давай приезжай. Зайдём к Хрущёву и обсудим». — «Ну ладно, приеду», — ответил Жуков и повесил трубку.

Брежнев и Аристов сразу ко мне: «Что сказал?» Я говорю: «Сейчас приедет». Они обрадовались и стали мне говорить: «Ваня, ты эти дни не ходи без охраны, они тебя могут схватить, а без тебя и нас всех перехватают». Я им сказал, что это глупости, я их не боюсь, а они всё настаивали, чтобы я без двух здоровых парней не ходил.

Минут через 15 позвонил Пивоваров* и сказал, что Хрущёв просит зайти. В приёмной я спросил, кто у него, мне Пивоваров сказал: «Жуков».

Когда я поздоровался с ними, мне Хрущёв сказал: «Ну, ты всё знаешь, что у нас происходит?» Я ответил утвердительно, тогда он сказал: «А о том, что меня и вас хотят снять, тоже знаете?» Я ответил: «Что бы они ни хотели, но учитывая такие раздоры в Президиуме ЦК, я КГБ никому не сдам без решения пленума ЦК».

Жуков говорит: «Правильно, Иван, я тоже Министерство обороны не сдам». Хрущёв на это сказал: «Президиум имеет право такое решение принять». Я ответил: «Ну, лучше пусть пленум ЦК решит».

Затем Хрущёв говорит, что ему «недавно позвонил Молотов и говорит, почему же танки подняли на ночь». Жуков на это ответил, ругаясь: «Это сделал командир МВО, генерал-полковник Москаленко, дурак, я уже его выругал». Хрущёв тоже выругался по адресу Москаленко, что не надо это было делать. Потом мы разошлись.

Я зашёл к Брежневу, там был Аристов и Кириченко. Брежнев лежал в комнате отдыха, охая, держась за сердце и принимая лекарство. Я же подумал: «Ненадолго хватило его нервов в такой ситуации».

Правда, мне военные политработники со смехом рассказывали, как Брежнев в 1953 году тоже заболел микроинфарктом, когда его освободили от секретаря ЦК КПСС и назначили начальником Главного Политуправления Военно-морского флота.

Брежнев не приступал к работе, сразу же выехал в Барвиху лечить микроинфаркт и находился там более двух месяцев. А после смерти Сталина Жуков был назначен Министром обороны СССР, куда вошло и Министерство Военно-морского флота на правах главнокомандования ВМФ. Таким образом, стало одно главное политическое управление (ГлавПУР) — министерство обороны, и Брежнев стал заместителем начальника ГлавПУРа у генерал-полковника Желтова.

Правда, он был менее года, а затем его послали вторым секретарем в Казахстан. Так что микроинфаркт появляется у него в нужных случаях, или оттого, что нервишки слабые.

Поговорили, и я поехал в КГБ. Там вызвал Добрынина, сориентировал в обстановке, узнал, что из ЦК уже все уехали домой, и в 3 часа ночи поехал на Ленинские горы, посмотреть, как охранники несут службу у членов Президиума.

Там увиделся с Литовченко, Коротковым, которые настороженные ходили возле дома Хрущёва. Я им сказал, чтобы закрыли на замок двери к соседу Маленкову и Микояну, на всякий случай, и бдительно несли службу. Потом поехал домой, немного уснул и в 7 часов утра уже был на работе.

Начальник 9 управления охраны Устинов* мне доложил, что Брежнев заболел, вроде микроинфаркта, лежит дома.

Утром позвонил Веденин и рассказал, что вчера вечером в 16 часов приезжал Лунев, мой первый заместитель, которому доложили о заседании бурном, но он отмахнулся рукой и, вопреки обычаю, даже не пошел никуда, а сел в машину и уехал. Вот это первый зам КГБ, ведающий охраной и Кремлем. Как туго дело, так в кусты. Хлюпики!

В 9 часов утра я созвонился с Мыларщиковым* (заведующий сельхоз отделом ЦК), который говорит, что он уже собрал ряд подписей членов и кандидатов ЦК с требованием созвать пленум ЦК, где заслушать <сообщение> о том, что происходит в Президиуме. Я сказал: «Правильно мы поступаем. После обеда всех подписавшихся и москвичей ты посылай в Кремль, в Свердловский зал, а я там приготовлюсь всех встречать». В общем, договорились.

Сам я поехал в Кремль, там шло заседание. Я Веденину сказал, чтобы быстро накрыл стол в кабинете Кучеренко* (заместитель председателя Совета Министров СССР) бутербродами и чаем, так как будут прибывать члены ЦК и др., чтобы могли покушать и не расходились.

Сам поехал в ЦК, зашел к Мыларщикову, поставил подпись под требованием собрать пленум, мне Мыларщиков рассказал, что некоторые члены ЦК выжидают, куда ветер подует, и не идут подписываться. Ну что ж сделаешь, в семье всякие бывают.

Поехал обратно в Кремль, там уже человек 7 было знакомых мне членов ЦК, которые спрашивали, что происходит в Президиуме. Я ответил, что знал.

Пошли в кабинет, где были бутерброды. Народу стало собираться, уже человека 24 было.

Выпили чайку, поговорили, а время уже было около часу. Пришел И. С. Конев. Когда уже было человек под 40, я громко сказал: «Братцы, кто перекусил, давайте перейдем в Свердловский зал», где обычно проводили закрытые заседания пленума ЦК.

Когда я пошел, все двинулись за мной и расселись по скамейкам. Я пошел в комнату заседания Президиума. Когда шел мимо столовой, где обычно кушали члены Президиума, там стоял Сахно*, начальник хозяйственного отдела. Я спросил: «Что, уже обедают?» Он ответил: «Обедают».

Тогда я зашел в столовую и обратился к товарищу Хрущеву, говорю: «Товарищ Хрущев, здесь в Кремле собрались члены ЦК и кандидаты». Меня перебил Молотов и говорит: «Зачем?» Я ответил: «Они интересуются ходом заседания Президиума и не собираются уходить, поэтому я их провел в Свердловский зал». Булганин: «А зачем вы открыли зал?» Я отвечаю: «Члены пленума ЦК — руководство Партии, поэтому я и открыл».

Воцарилась тишина. Я стою. Затем Хрущев говорит, обращаясь к Микояну: «Сходи, Анастас, поговори с членами Центрального комитета». Товарищ Микоян промолчал. Я вышел. Через несколько минут члены Президиума пошли снова заседательствовать.

Я вернулся в Свердловский зал и говорю членам ЦК: «Не знаю, придут ли с нами разговаривать». Некоторые начали возмущаться. Затем я подошел к Ивану Степановичу Коневу и говорю: «Давай пригласим человек трех и пойдем в зал заседаний Президиума ЦК, а там потребуем, чтобы вышли в Свердловский зал и объяснили членам ЦК происходящее». Собрались и пошли.

Пришли туда в приемную комнату, а там сидит из общего отдела сотрудник, ему Иван Степанович говорит: «Пойди, скажи, что пришли члены ЦК и просят разрешения войти». Сотрудник мялся, мялся, а затем пошел и через минуту ни с чем вернулся, заявив: «Я им сказал, а они все промолчали».

Ждем 2–3 минуты, 5 минут, нас не зовут. Тогда уже я говорю этому сотруднику: «Сходи еще раз, скажи». С большими потугами пошел и опять ни с чем вернулся.

Подождав минут пять, я говорю Коневу: «Пойдем без приглашения вдвоем». Он говорит: «Пойдем». И вошли в зал заседаний.

Там Конев, обращаясь к председательствующему Булганину, уже не Хрущеву (последние два дня уже не Хрущев председательствовал на заседании Президиума ЦК), сказал: «Мы, члены и кандидаты ЦК, просим сообщить, что здесь происходит, и просим собрать пленум ЦК». Оттуда ответили: «Сейчас придет товарищ Микоян». Мы вышли.

Пришли в Свердловский зал и стали ждать. Через несколько минут пришел А. И. Микоян и коротко рассказал о происходивших заседаниях и изложил теперь известные требования Булганина, Молотова, Маленкова и других. Мы зашумели: «Давайте обсудим на пленуме». Он ответил, видимо, сейчас решим и через несколько дней соберем. Мы сказали: «Вот это правильно».

После этого сообщения А. И. Микояна мы разошлись. Я поехал в КГБ, но сам все время был начеку. Субботу и воскресение был на работе и только один раз ночевал дома.

Брежнев через каждый час из дома позванивал мне, все спрашивал, как дела, что нового и так далее. Вот хлюпик слабонервный, не знает, на кого ориентироваться, так подальше от этих дел и залег дома.

Я сказал Устинову (начальнику 9-го управления), чтобы он выяснил у врачей, в чем там дело. Устинов доложил, что врачи не находят у Брежнева ничего серьезного, кроме нервного расстройства.

Вот глупец. Перепугался, что его могут, как ставленника Хрущева, тоже убрать. Глупо!

В понедельник 22 июня был созван пленум ЦК, на котором вскрылись все противоречия, были резкие высказывания присутствующих, но уже инициаторы Молотов, Маленков, Первухин, Сабуров, Булганин, Ворошилов и примкнувший к ним Шепилов не так бодро выступали, как на Президиуме. Пленум осудил их и поведение и некоторых вывел из состава Президиума.

Правда, разговоров и кривотолков после этого была масса. Мой заместитель Лунев в этот день, когда мы ходили требовать созыва пленума, как рассказал Веденин, около двух часов дня приехал в Кремль и спрашивает: «Почему так много ЗИСов тут собралось?» Веденин ответил: «Что-то члены ЦК собираются». Лунев повернулся и уехал. Вот это кандидат в члены ЦК. Подлец, да и только.

А потом после пленума, когда ему на партсобрании в КГБ задали вопрос: «Почему он не пошел со всеми членами ЦК?», так ничего не мог ответить и сразу побежал к Хрущеву, там разрыдался, и мне Хрущев позвонил и говорит: «Вы его не обижайте, я знаю, он честный человек. Ну а что не был там, то за это не надо преследовать». Я ответил, что его спросил партактив, а не я, и он не мог ничего ответить.

Странно, почему Хрущев таких беспринципных людей берет под защиту.

22-29 июня состоялся пленум ЦК. На пленуме Лунев ходил как побитая собака. Видно, не знал и не рассчитал, на кого ориентироваться, а партийной принципиальности не хватило.

На пленуме очень хорошо все было рассказано, и когда Хрущев сказал, что они Серова хотели тоже снять, тогда в зале раздался ропот возмущения. А затем Хрущев добавил, что Серов по-партийному поступает и вел себя в эти дни как настоящий коммунист. В зале члены пленума ЦК зааплодировали, а в перерыве ходили и мне руку жали и говорили: «Молодец, Иван!»

Ну, плохо, что я расхвастался. Так было, из песни слов не выкинешь.

 

Мнимый больной

В ЦК КПСС, особенно в такие дни, мы часто по партийному и по-товарищески беседовали с заведующим общим отделом ЦК (вместо Поскребышева) В. Н. Малиным. Это умный, эрудированный коммунист, был секретарем ЦК Белоруссии, во время войны был в штабе партизанского движения. Прямой, честный человек, и мы сошлись с ним.

Ну, ему, как положено, быть несколько дипломатом с членами Президиума, а со мной был открыт, и я отвечал тем же. Секретов у нас было много государственных, которые я доносил в ЦК, и он их знал.

В дни, предшествующие пленуму, и во время пленума мы не могли видеться. Я имею в виду, поговорить по душам, а только перезванивались. После пленума мы с ним встретились и обменялись мнениями, которые у нас по всем вопросам сошлись.

Оба мы были настроены так, чтобы в партии в Президиуме была бы дружная работа, так как дел много, больших и маленьких, а недостатков еще больше, только работай.

Рассматривая поведение членов Президиума и секретаря ЦК в эти дни, мы с Владимиром Никифоровичем особенно возмущались поведением Брежнева и Кириченко, которые перетрусили, что их благосостояние может нарушиться, и не знали, куда метнуться.

Как я уже говорил, Брежнев вечером до пленума в кабинете у Аристова лег на диван (после разговора с Жуковым) и заохал, что сердце болит, и начал при всех глотать лекарства. На следующий день, не зная, на какую сторону метнуться, к Хрущеву или к Молотову, «заболел микроинфарктом» и в ЦК не пришел.

Через два дня, когда обстановка сложилась в пользу Хрущева, он на пленуме ЦК выступил с крикливой речью и горячей поддержкой линии Хрущева. Так «горячо» выступал, что Катя Фурцева, сидела недалеко от меня, закричала: «Леонид, не волнуйся, ведь у тебя инфаркт». Ну, я-то знал, что у него перетрус, а не микроинфаркт. Поэтому он «выступал с разгромною речью». После пленума он уже больше не вспоминал, что у него инфаркт.

В период этих событий он мне надоел звонками не только на работу, а и домой днем и ночью с вопросом: «Ваня, как дела, что нового?» Я потом уже стал отвечать: «Лежи, если больной, и слушайся врачей». Малин меня дополнил еще рядом примеров, как Брежнев выслуживался перед Хрущевым и везде пытался скомпрометировать Козлова Фрола Романовича и Аристова Аверкия Борисовича, а также Игнатова Н. Г. Я спросил у Малина: «Ну как же можно себя так вести, таким образом, беспринципно, секретарю ЦК?»

На это Владимир Никифорович спокойно ответил: «Это хамелеон, как нужно, так и перекрасится, а если ему выгодно, то и пойдет на любую авантюру».

К слову сказать, в последующем мы Брежнева в разговоре с Владимиром Никифоровичем Малиным иначе и не называли, как хамелеон, а впоследствии «X», когда он уже начал вылезать вторым по счету, когда Кириченко затем выжили из ЦК в Ростов и потом на пенсию.

Я в течение всего времени присматривался к Брежневу и убедился, что название «X» абсолютно точное. Что касается Кириченко, то это исключительно лгун и провокатор, готовый на любую гадость. Но все это настолько неумно делает, что в любом деле его уши торчат.

И вот таких людей и подобрал Хрущев в аппарат ЦК своими помощниками…

Мы долго с В. Н. Малиным смеялись над Катей Фурцевой, которая на пленуме ЦК, не угадав намерение Хрущева стать премьер-министром, на вопрос Хрущева к членам пленума: «Вот теперь нам надо подобрать председателя Совета Министров СССР». Катя крикнула с места: «Так у нас готовый председатель Совета Министров — Георгий Жуков»…

Я потом говорил с Г. К. Жуковым в перерыве пленума. Он говорит: «Зачем мне это нужно, в 60 лет взять на себя такую нагрузку Председателя Совета Министров. Президентом я еще мог согласиться».

Потом мы с Георгием Константиновичем не раз вспоминали растерянность некоторых членов Президиума в эти дни и двуличность многих членов ЦК, которые ни «да», ни «нет» не говорят.

Мы с ним сошлись на том, что после смерти Сталина допустить драму, какая предшествовала пленуму, — это для страны крупная неприятность, поэтому раз Съезд партии выбрал Президиум, значит, они должны работать дружно, а не драться. Поэтому и мы с ним поддерживали первого секретаря ЦК в надежде, что все утрясется и будет лучше.

Но вместе с этим мы оба согласились, что у Хрущева есть замашки командовать, и главная беда — любит поговорить: «Я».

«Георгий Константинович, — я сказал, — ты теперь член Президиума, вот и влияй там». Он усмехнулся и ответил: «Постараюсь».

По окончании пленума в решении было записано и опубликовано, что антипартийная группа, образовавшаяся внутри Президиума ЦК в составе Молотова, Маленкова, Кагановича, Булганина, Сабурова и примкнувшего к ним Шепилова, в работе Президиума ЦК сопротивлялась проведению политики партии и так далее. В связи с этим они были выведены из состава Президиума ЦК и освобождены с занимаемых постов. В состав членов президиума ЦК вошли Аристов, Брежнев, Кириченко, Фурцева, Беляев и другие.

После этого Молотова послали в Австрию, в комиссию по атомным делам, Маленкова — директором электростанции в Казахстан, Кагановича — директором в Ульяновск, Шепилов на нервной почве заболел, а затем стал заведующим архивного управления, и так далее. Хрущев стал председателем Совета Министров СССР и секретарем ЦК партии.

В общем-то, нам, близким к закулисным делам ЦК и Совета Министров, все это показалось как ссора из-за первых ролей, игра на самолюбие некоторых из них, и самое главное, я заметил, что перед Хрущевым стали заискивать члены Президиума, особенно Суслов, Брежнев, Кириченко, упоминая «нашего дорогого Никиту Сергеевича» на собраниях. Газеты «Правда» и «Известие» также старались наперебой упоминать изречения и выступления Хрущева. Это уже плохо.

 

В Западном Берлине

В начале июля мне Хрущев сказал, что скоро поедем в Чехословакию, поэтому просил продумать и приготовиться. Было решено до Львова лететь самолетом, а дальше поездом.

8 июля поездом поехали до Львова. Жара, духота, но Хрущев решил потребовать вагон, сделанный нашими железнодорожниками и предоставленный Бещевым* с <кондицированным> воздухом. Я заходил обедать, так вроде не плохо, но мало снижает температуру. Если на улице 30 градусов жары, то там 25 градусов, но все же заметно. На чешской границе встретили товарища <нрзб> и других руководителей. На станциях очень дружелюбно встречали чехи. От вокзала поехали прямо в Кремль (пражский) на открытых машинах. Везде встречали очень хорошо.

Из Праги летали в Братиславу, затем в Остраву, ездили смотреть ферму животноводческую. В общем, чехи трудятся хорошо, гульнуть тоже умеют, особенно любят попеть.

На прощание они подарили всем членам советской делегации по автомашине. Хрущеву и Ворошилову «Татры» восьмицилиндровые по 140 лошадиных сил, а нам: послу Гришину, Иващенко* и мне — «Шкоды» четырехцилиндровые малометражки (правильно: малолитражки. — Прим. ред.). Я сразу же решил подарить Светлане и на нее оформить. Там же ей об этом и сказал. Она с Леной прилетала.

16 июля, закончив визит самолетом ТУ-104, полетели обратно.

Через несколько дней вылетели в Берлин в составе партийно-правительственной делегации. Встретили немцы неплохо. На аэродроме выстроили почетный караул, пионеров и так далее.

Затем ездили в некоторые города, где, в общем, также встречали неплохо. Но немцы есть немцы. Они могут это организовывать.

Возвращаясь из одной поездки из Лейпцига, я предупредил коменданта города Берлина, полковника, чтобы он нас ждал около Потсдамского шоссе. Возможно, мы поедем через Западный Берлин. Хрущеву я об этом решении не говорил. Когда подъехали к месту, где начинается контрольный пункт американцев при въезде в Западный Берлин, нас остановил полковник и представился.

Я Хрущеву сказал: «Хотите посмотреть Западный Берлин?» Он сразу согласился. Тогда я дал соответствующую команду офицерам, как держаться, что делать в случае остановки и так далее. Проинструктировал коменданта города Берлина, и двинулись. Впереди комендант.

В те времена военные проезжали беспрепятственно. На контрольном пункте комендант махнул рукой, означающей, что все машины идут с нами, и мы проехали. Все с любопытством рассматривали город, их магазины, театры и так далее. После этою уже в другом месте мы въехали в нашу зону Берлина. Через 5 дней вернулись в Москву. Поездка прошла хорошо.

 

Интриги в Кремле

После пленума ЦК, где поддержали Хрущева, так он совсем стал неузнаваем, гонору прибавилось, ничего не скажи неприятного, хотя и правильного. А Брежнев и Кириченко прямо извиваются перед ним, чтобы угодить.

Причем, если Брежнев делает хитро, под разумными предлогами, то Кириченко по-хохляцки глупо брешет и все тупит. Когда начинаешь ему говорить, что это же брехня, и не так было, так он горлом берет, кричит, забивает и только. Таких дураков на роли секретаря ЦК я еще ни разу не видел.

Вообще говоря, «антипартийщики», как их сейчас именуют, вели себя более достойно. Я имею в виду Молотова, Маленкова, Первухина и Кагановича. Я лет 15 наблюдал за ними во время встреч при решении ряда вопросов и так далее. И никто не видел их развязного, безответственного поведения, как на работе, так и <на> приемах.

Сейчас же, видимо, у этих деятелей от радости, что так их выдвинули, у них дыхание сперло. Кириченко стал невыносим, Брежнев задыхается и глотает слюну, когда ему приходится разговаривать с Хрущевым. Суслов этот елейным голосом не только поддакивает правильность слов дорогого Никиты Сергеевича, но и сам пытается разговаривать и углублять мысли Хрущева.

Молодые товарищи, введенные в состав Президиума ЦК, смотрят на это и тоже начинают так же себя вести. Я уже наблюдаю какое-то глупое соревнование, кто из них лучше выслужится. Более солидно и сдержанно ведут себя Беляев, Игнатов, Аристов и <Козлов>, но они тоже видят вокруг себя такую обстановку и вряд ли долго продержатся на таких позициях.

В общем, поживем, увидим. Я там выше писал, что ссоры с антипартийщиками были по ряду государственных вопросов и то, что я видел и наблюдаю сейчас, действительно, надо было подумать и проверить на опыте, перед тем как сплеча решать такие большие вопросы.

Например, я не могу никак согласиться с мнением Хрущева в отношении Китая: «Чем у них лучше, тем у нас хуже». Это же глупо. Коммунистическая страна Китай, с населением в 750 миллионов человек, граничит с нами, и с ней ссориться. Как же это будут смаковать капиталисты: две социалистические страны, и ссорятся.

А ведь дело-то к этому идет. Как же члены Президиума не высказывают своего мнения, что нельзя так делать, тем более что мы туда вкладываем громадные средства, отказывая себе.

Или вопрос оказания помощи африканским странам и азиатским. Надо помочь в меру своих возможностей, но не за счет своего желудка и жизненного уровня. Мы строим заводы в Греции, в Китае, лечебницы в Эфиопии, а другим африканским странам институты, в Азии, в Египте Асуанскую плотину, но я не уверен, что эти наши подарки долго будут помнить азиаты и африканцы.

Мне думается, что если бы мы у себя построили больше больниц, то не лежали бы наши советские больные в коридорах, порой плохо отапливаемых, или, если бы у нас построить побольше школ, то не пришлось бы школьникам учиться в две-три смены, а малолетке в 7–8 лет приходить из школы в семь вечера.

В общем, я разгорячился. Видно, уже стар стал, и кроме того, видно, не действуют мои слова, которые я высказывал Игнатову по-товарищески, который на это мне всегда говорит: «Иван, ты сам скажи Никите». Также говорит и Фрол Козлов, когда ему начинаешь это говорить.

 

«Я тебя породил, я тебя и убью!»

Через несколько дней мы с Верой Ивановной поехали в отпуск в Сочи. Август, сентябрь 1957 года — это два месяца, когда большинство начальства собираются в Сочи. На сей раз там были Хрущев, Аристов, Кириченко, Ворошилов, Жуков, затем подъехал Брежнев.

Не прошло и трех дней, как Хрущев поручил позвонить всем членам ЦК, которые отдыхают в Крыму, и пригласить их в воскресение в Александровский дворец на прием, который устраивают члены Президиума, находящиеся в Крыму.

За полтора месяца такие приемы устраивали 3–4 раза, кроме тех, которые были в самодеятельном порядке, как день рождения того или иного товарища (и имею в виду члена Президиума) или, скажем, товарища Аристова, <который> как заклятый астраханский рыбак наловил рыбы и приглашает на рыбий пирог и так далее.

В общем, таких приемов было не менее двух-трех в неделю. Мы пытались на некоторых отсутствовать, но оказалось, что это невозможно, так как возникали вопросы, которые должен был решать я, или же требовалось по ряду вопросов мое мнение.

В общем, я должен сказать, что все приемы оканчивались обильными выпивками, много болтали и причем бесконтрольно, а поэтому и ссорились или же оставляли друг на друга злобу.

Мне не раз приходилось выслушивать Брежнева, который пытался наговаривать на Аристова всяких гадостей, видимо, в расчете на то, что я эти интриги и болтовню передам Хрущеву, но я этим не занимался, да к тому же не придавал серьезного внимания таким интригам. Я это пишу со всей ответственностью и готов любое слово подтвердить фактами.

Мне казалось, что товарищи, которым поручено столь ответственное дело, как руководство партией и страной, должны все внимание уделить делу, а дел у нас в стране по горло, а они занимаются интригами, подслушиванием друг друга. Стыд. Позор.

Особенно этим отличались Кириченко и Брежнев, которые старались друг перед другом, причем, если Брежнев хитрый, то Кириченко дубина, ни ума, ни совести.

Один раз мы ехали на машине на охоту. Кириченко стал просить Хрущева передать санаторий КГБ Совмину Украины. Я возмутился и спрашиваю: «А почему надо передать?» Кириченко говорит: «Потому что раньше в этом доме была гостиница!» Какая логика. Когда я привел доводы о том, что в Крыму КГБ имеет всего два таких санатория, а Совет Министров Украины десятки, то на Кириченко это не произвело никакого впечатления.

Хрущев, правда, сказал Кириченко, что: «Постройте КГБ санаторий, тогда Серов отдаст этот дом». Кстати сказать, в дальнейшем так и решили, но сотрудники и до сих пор смеются, зачем Кириченко понадобился этот санаторий, бывшая гостиница, вместо того, чтобы построить новый, за который Совет Министров Украины компенсировал нам 10 миллионов рублей, и был построен хороший санаторий, лучше этого. Вот пример логики этой дубины, и во всем он такой…

Хрущев сейчас стал невыносим в своих прихотях и дурачестве. На днях сказал, чтобы приготовили в Александровском дворце (царя Александра) обед для узкого круга, то есть членов Президиума с женами. «И вы там будете».

Когда сели за стол, Хрущев говорит: «Ну что ж, наливайте кто что хочет». Все потянулись бутылками, а Климент Ефремович крякнул и говорит: «Я тут по-стариковски перцовочки выпью». Он употреблял Столичную водку, настоянную на красном перце. Берет бутылку и наливает себе. Затем, когда Хрущев спросил у Климента Ефремовича: «Что будешь пить?» Он сказал: «Перцовку».

Когда все стали пить, Климент Ефремович глотнул и поставил рюмку на стол. Оказалось, настоянная вода с перцем. Климент Ефремович возмутился такой глупой шутке и не стал пить, а все в угоду Хрущеву смеялись.

Мне было жалко Климента Ефремовича, и он сразу спросил меня, кто так мог сделать. Я подозвал вертевшегося за стульями заместителя начальника 9 управления, полковника Захарова*, глупого, недалекого подхалима перед любым вышестоящим, и строго спросил, в чем дело. Он сказал, по указанию Хрущева это сделал.

Я его выругал, и этот идиот не мог ничего разумного сказать в оправдание, кроме как: «Так Никита Сергеевич приказал». Вот ведь какие могут быть низкие, мелкие подхалимы, не имеющие головы на плечах, которые в угоду самодуру готовы сделать гадость уважаемому нашим народом президенту страны, члену партии с 1904 года. За таких подхалимов мне стыдно.

Во всех интригах за последнее время гнусную роль стал играть Аджубей* — зять Хрущева, проходимец, алкоголик и авантюрист. В порядке подхалимства перед Хрущевым Аджубея назначили редактором газеты «Известия» — это же глупость, такого человека назначать редактором. Я, вообще, так и не знаю, кто он и что. Мать у него дамская портниха по фамилии Гупало, на вид типичная еврейка, отец артист в Грузии, у которого другая фамилия, а сын Аджубей.

Так вот эта дрянь начала вязаться с Хрущевым, ну и естественно Брежнев, Кириченко с ним заигрывают. А Аджубей сразу и сообразил, что можно на этом что-то приобрести, и начал приобретать. Его уже выдвигают депутатом Верховного Совета СССР и, наверное, сделают членом ЦК.

Когда мне пару раз приходилось обедать в семейном кругу Хрущева, то этот подхалим сидит, сидит, да и выпалит: «Ах, как здорово вы, Никита Сергеевич, в своем докладе на пленуме ЦК президента США прохватили». А у Хрущева от удовольствия улыбка во весь рот. Причем не раз он <на> моих глазах врал без зазрения совести Хрущеву, черное называл белым и наблюдает. Ведь хоть и редактор, но нельзя же дезинформировать председателя Совета Министров СССР и первого секретаря ЦК партии. Я об этом не раз говорил Аджубею, но без толку.

Когда осталась неделя отпуска, Аристов Аверкий Борисович устроил обед — «день рождения», нас с Верой Ивановной также пригласил. Обед прошел хорошо, по-русски щедро был накрыт стол. Все поздравили именинника и хвалили его. Когда после обеда пошли гулять по саду, Брежнев не удержался, подошел ко мне и давай критиковать: и пирог с рисом сделан не так, и рыба зажарена плохо и так далее. За столом говорил любезности. Неприятно даже разговаривать с ним.

Из отпуска уезжал Кириченко и секретарь Свердлов одним поездом и устроил прощальный обед. Были члены Президиума с женами, и мы с министром культуры Михайловым. Поднимали бокалы и говорили тосты друг за друга по очереди.

Когда говорил Хрущев тост за Г. К. Жукова, то видно было, что некоторые вроде Кириченко уже набрались. Все выступавшие тепло отзывались о Георгии Константиновиче, который проявил твердость при <разгроме> антипартийной группы, что он верный Ленину, и за это партия его уважает.

Когда закончил Хрущев и все выпили, вдруг из-за стола закричал Кириченко. Видимо, он спьяна решил тоже высказаться. И вот для того, чтобы показать свою близость и прошлую службу с Георгием Константиновичем на фронте, он ничего умнее не придумал, как вспомнить следующее: «Георгий, ты помнишь, как меня на фронте расстрелять хотел?»

Жуков, улыбнувшись, ответил не смущаясь: «Помню, и расстрелял бы». Мы с В. И. были удивлены такой глупости Кириченко.

Но Кириченко решил быть верен себе и продолжал свою дурь рассказывать, что Георгий, у которого он был заместителем командира фронта по тылу, дал приказание к такому-то числу обеспечить фронт боеприпасами, продовольствием и всем необходимым для наступления. Затем проехал, а все не было готово.

Он вызвал Кириченко и предупредил, что расстреляет его, если не подвезет в срок то, что нужно для фронта. Ну, глупее этого примера нельзя было вспомнить, и это в присутствии 30 человек с жестами все было рассказано. Таков Кириченко.

В конце обеда произошел эпизод, который насторожил меня и которого я не забуду до конца жизни. Жуков попросил слово и стал выступать с тостом за мое здоровье. Он хорошо говорил, знает меня более 15 лет как честного, хорошего и принципиального коммуниста, как хорошего разведчика, который помогал ему на Первом Белорусском фронте, как большого и храброго товарища и друга.

«И сейчас Иван ведет большую работу на благо нашей партии и государства, возглавляет разведку — наши глаза и уши, и нужно сказать, у него получается неплохо. Об этом не раз отмечали на Президиуме. Пожелаем и в дальнейшем ему в этом деле успехов» и так далее.

Все поддакивали, кивали мне и В. И., а затем стали чокаться, и не успели выпить, как начал говорить Хрущев. Он сказал: «Я согласен с Георгием в отношении Ивана Александровича полностью, что он работает хорошо и является отличным чекистом, но пусть не забывает, что есть и над ним начальство. Если его глаза и уши будут смотреть не туда (разумей: не на Хрущева), то их могут выколоть, а может быть и начальство может сказать, как говорил Тарас Бульба своему сыну: „Я тебя породил, я тебя и убью“. Вот, чтобы этого у него не было. Ваше здоровье, Иван Александрович». Все еще раз чокнулись.

На меня это произвело гнетущее впечатление. Рядом сидевшая Михайлова сказала Вере Ивановне: «Я вам не завидую». Но тогда этот <тост> был принят всеми подвыпившими как нормальный. Потом мы о нем не раз обменивались с Верой Ивановной.

После обеда вышли на веранду и расселись по группам. Хрущев сидел с Кириченко и Брежневым, и один стул был свободен. Я вышел, и они меня пригласили сесть. Я сел.

Начали общие разговоры, а потом уже Хрущев говорит: «Вот так-то дела, Иван Александрович». Я, ничего не поняв из этой фразы, насторожился. Затем <Хрущев> припоминает: «Когда при Сталине Жукова сняли, снизили в должности, послали в ссылку, все, наверное, переживали?»

Я подумал, к чему этот вопрос затеян, но ответил: «Я думаю, и всем было неприятно, когда без особых оснований заслуженного человека снижают и отправляют в другое место». Хрущев опять продолжает: «Да, это верно, мы все так думали, но вы-то ведь его друг, он и сам сейчас только говорил».

Я ответил: «Конечно, я с Георгием Константиновичем много лет знаком и считаю его боевым командиром, и естественно неприятно, когда ни за что так его унизили…».

И, не дав мне закончить фразу, Хрущев сказал; «Вы его ссылку рассматривали как неприятность, которая произошла с Кутузовым, которого царь тоже отправил в ссылку, а потом, когда понадобился, вернулся к нему?» Я подтвердил эти слова.

В это время кто-то подошел, и разговор прекратился, а потом через пару дней я был по делам на даче у Хрущева, а в это время там был уже Брежнев, а позже подъехал Жуков, который уезжал по решению ЦК в Югославию по приглашению Тито.

До того, как приехал Жуков, Хрущев и Брежнев ходили вокруг клумбы и разговаривали. Я примкнул к ним. Брежнев начал жаловаться Хрущеву о том, что Жуков не считается с заведующим административным отделом ЦК, Желтовым и с ним, Брежневым и производит назначения и замещения командующих по своему усмотрению, без согласия ЦК.

Привел пример с командующим Южной группой Казаковым М. И., которого вызвал и сказал, что он поедет на Дальний Восток командующим. И такое предложение будет вносить в ЦК. Причем Жуков внес это предложение в ЦК без предварительного согласования с административным отделом.

Хрущев, возмутившись, сказал: «Да, так нельзя. Надо его призвать к порядку, безобразие. Его надо одернуть. Надо этим заняться». Брежнев продолжил приводить и другие мелкие примеры о том, что он не считается с политотделом и членами Военного Совета армий и округов.

Я был удивлен, почему Брежнев один на один с Хрущевым наговаривает на Жукова, члена Президиума ЦК, которому надо было сказать свои претензии в лицо и потребовать, чтобы он делал так, как установил ЦК.

Затем через полчаса приехал Г. К. Жуков, с которым Хрущев и Брежнев мило поговорили. Жуков высказал ряд соображений о том, как он будет себя вести с Тито и какие вопросы будет уточнять. Все согласились, затем попрощались, очевидно, для видимости тепло, с поцелуями, и Жуков уехал.

Я потом уже понял и <оценил> поцелуи Хрущева и Брежнева. Я был удивлен тем, что Брежнев предпринял такой ход против члена Президиума ЦК Жукова, а два дня назад лебезил перед ним. И вот такой стервец пробрался в Президиум ЦК партии.

 

Разгром Жукова

По окончании отпуска в Крыму в Москве я завертелся с делами. После отпуска всегда много дел скапливается.

На одном очередном заседании Президиума был поставлен вопрос Хрущевым о неправильном поведении Жукова. Жуков находился все еще в Югославии.

Были на заседание приглашены Желтов А. С., работавший начальником главного политического управления Советской Армии, Малиновский — главком сухопутных войск и первый заместитель министра обороны Конев И. С. и я.

Докладывал Желтов, который в течение 20–30 минут перечислял «грехи» Жукова, в том, что он не считается с политическими органами в армии, игнорирует их, иногда грубит, все вопросы решает без ГлавПУРа, и об этом они узнают с опозданием.

После Желтова выступал Конев, который заявил, что это все неправда, Жуков требовательный министр и правильно спрашивает с нерадивых, что многие высказывания надуманы товарищем Желтовым, и он удивлен, почему этот вопрос обсуждается без Жукова, который мог бы ответить на все эти вопросы по выдвинутым обвинениям. Мне на сей раз понравилось выступление Конева и его объективность.

За ним выступал Малиновский, который сказал, что он не согласен с ним, что из всех маршалов Советского Союза мы никого не знаем, кто бы мог быть лучшим министром обороны, чем маршал Жуков. Он пользуется уважением и авторитетом у армии, у генералов и офицеров. Что он согласен с мнением товарища Конева, другого министра в армии нет. Затем председательствовавший Хрущев, обращаясь ко мне, сказал: «Вам, товарищ Серов, тоже надо выступить». Я сразу понял, к чему Хрущев клонит дело, и вспомнил разговор в Крыму, и ответил: «Могу».

В своем выступлении я сказал, что я знаю товарища Жукова более 15 лет, вместе на Украине были членами ЦК и политбюро, и товарищ Хрущев помнит, как дружно работали, и никогда не было, чтобы он игнорировал указания ЦК. Я также не согласен с заявлением Желтова о том, что с Жуковым нельзя по партийному поговорить, что он грубит и так далее…

Я это говорю к тому, что он человек прямой, и если с чем не согласен, то не темнит, а говорит прямо. Но когда убеждается в своей ошибке, то так же прямо об этом говорит и выполняет решение. И никакой мстительности, о чем говорил товарищ Желтов, я не замечал, хотя я думаю, что спорных вопросов у меня с Жуковым было больше, чем у кого-либо присутствующего, начиная с 1940 года, то есть с Украины, где он был командующим округом, а я наркомом внутренних дел.

Я хотел еще привести ряд отличных примеров, но Хрущев, видя, что я не нападаю на Жукова, а высказываюсь почтительно о нем, бросил в мой адрес фразу: «Ну заканчивайте». И я сел.

Я сидел и вспоминал всю предысторию с тостом, с вопросами, которые мне задавали в Крыму Хрущев и Брежнев про Жукова, и, наконец, боязнь обсудить Жукова при Жукове, а в его отсутствие. Это так мелко, трусливо и главное лицемерие — поцелуи с Жуковым, когда его отправляли в Югославию.

Я уже стал понимать, что Хрущев и иже с ним начали бояться популярности в народе Жукова, поэтому решили урезать его, как бы Жукова не двинули на передовую роль государства.

Я сидел и размышлял, сколько подлости и двуличества у мелких людей, которым народ доверил руководить страной. Мне было противно смотреть на этих людей…

Я уехал с этого заседания с тяжелым сердцем, возмущаясь поведением Хрущева, Брежнева и Желтова.

Вечером мне позвонил Микоян и сказал, чтобы я организовал в Усово, в доме приемов угощение на 20 человек. Я дал соответствующее указание. Через час Микоян вновь позвонил на квартиру и говорит, чтобы я также был в Усово. Я отказался, сославшись на грипп, а Микоян настаивал и под конец разговора сослался на указание Хрущева. Пришлось ехать. Там собрались члены Президиума, а из военных Малиновский, Конев, Москаленко и Желтов. Начались тосты.

Хрущев сразу начал строго, что нужно подобрать Министра обороны. Видно было, что Конев рассчитывал на эту должность, но когда Хрущев назвал Малиновского, Конев сразу стушевался и на вопрос Хрущева: «Правильно мы делаем?» — Конев ничего не ответил. Другие также сдержанно приняли эту кандидатуру, и через полчаса пир закончился.

Когда выходили со 2-го этажа, к нам с Москаленко подошел Малиновский и говорит: «Какой из меня министр?» и посмотрел выжидающе на нас. Мы промолчали…

На следующий день после партактива пришел Жуков. Жукова с аэродрома сразу повезли на заседание Президиума. После того как он сделал краткое сообщение о проделанной работе и встречах, которые он имел в Югославии, было принято решение «одобрить поездку товарища Жукова».

Затем было ему объявлено, что он решением Президиума ЦК снят с должности Министра обороны. Он потребовал объяснить, в чем дело, и почему все происходило без него.

На это ему ответил Хрущев, что будет пленум ЦК, там и объяснится. Уже о назначении его заместителем председателя Совмина вопроса не стояло. Видимо, подлости и истеричные выступлении против Жукова сыграли свою гнусную роль.

Вечером после Президиума мне позвонил Георгий Константинович и просил: «Иван, ты поговори с Никитой, зря он так делает, он теряет лучшего товарища. Ты же знаешь, как я к нему хорошо относился».

Я сказал, что поговорю, но посоветовал и самому поговорить, не дожидаясь пленума, и это сказать. В свою очередь я сказал, что обязательно позвоню Хрущеву. Затем он спросил: «Где сейчас Хрущев?» Я ему сказал. И он звонил, видимо.

Через некоторое время позвонил Хрущеву и передал разговор с Жуковым. На это мне Хрущев сказал, что он мне тоже звонил. «Ну а я при чем, так решили».

На следующий день в газете была большая статья Конева, критикующая Жукова и обвиняющая в бонапартизме, авантюризме, в отсутствии партийности и так далее. Мне противно было с Коневым встречаться. Как быстро изменилось его мнение…

Многие из военных, подхалимничавших перед Жуковым, теперь ополчились против него. Просто неприятно на таких людей смотреть. Уж лучше вести себя все время ровно, не подхалимничать, как хамелеон.

К сожалению, в среде военных много таких примеров видел, да, пожалуй, и не только среди военных. Потом было принято решение о выводе Жукова из состава ЦК и членов Президиума.

И Жуков, как и при Сталине, и тогда был на пленуме ЦК, когда его вывели из кандидатов в члены ЦК, вышел из Свердловского зала, оплеванный, но c гордо поднятой головой. Мне было больно за него. Тогда ему было предъявлено обвинение в «бонапартизме», а теперь — за «типический авантюризм».

Мне трудно судить обо всех вопросах и его поведении, о которых говорили выступавшие, так как мы работали в разных ведомствах, но как встречались мы с ним и решали вопросы, я этих недостатков не заметил. Я пишу все это объективно, то, что видел хорошо или хорошо знаю, а не по слухам.

 

1958 год. Тучи сгущаются

Пошел 1958 год. Новый год встретили нормально. По работе никаких неприятностей не было.

В середине января Хрущев поехал на охоту в Беловежскую пущу. Я там тоже был. Встречались неофициально с Гомулкой и Циранкевнчем* на их территории.

В общем, все прошло нормально, но я уже понял, что пророческие слова отв. работника ЦК В. Н. <Малина> о том, что всех, кто активно вел себя в период антипартийной группы, постепенно уберут, сбывается.

Оставшиеся в Президиуме ЦК товарищи в ряде случаев ведут себя противно, по-мальчишески, а не по-партийному. Подхалимствуют перед Хрущевым до тошноты, угодничают, склоняют «дорогой Никита Сергеевич» во всех ладах. Похоже, что скоро переплюнут культ Сталина.

Нужно сказать, товарищ Хрущев резко изменился, стал не тот. Никто не смеет ему перечить, если что не так, убирайся. В президиуме на заседаниях, что он скажет, все поддакивают. Любит ездить за границу и там зачастую болтает не лучше Булганина, которого критиковал. В общем, обстановка какая-то неровная.

Игнатов Николай Григорьевич нервничает, так как видит, что эти интриганы, как сказал Кириченко и Брежнев, подкатываются и под него за его прямой характер. Но он говорит: «Все равно, Иван, голыми руками меня не возьмешь!» Аристов как-то заикнулся, боится говорить, полагая, что переврут сказанное им, и потом объясняйся.

 

В Восточной Европе

В первых числах, точнее с 1 по 10 апреля поехали в Венгрию в составе правительственной делегации Хрущев, Козлов Фрол Романович, и меня взяли, очевидно, с учетом того, что венгров я усмирял и знаю обстановку.

Ну, ничего примечательного там не было. Были на охоте, ездили по городам, и то с большой опаской, так как венгры все еще косились на нас. Велись переговоры, где Кадар и Минних просили помочь хлебом и другими товарами, так как у них пока дела идут неважно.

На прощание венгры дали подарки, к которым, я заметил, Хрущев относится неравнодушно, и, как мне сказал Литовченко: «Каждый приезд неоднократно проверяет подарки, не убыли ли они на сторону». Видно, к старости добавилась еще и жадность.

Бывая на заседаниях президиума, <понимаешь, что> теперь все уже изменилось. Если Хрущев сказал «да», никто не возразит, одним словом, как при Сталине, такой же культ, но тот был умнее или у него больше восточной дипломатии.

Теперь Хрущев дважды Герой Социалистического Труда, скоро, наверное, будет и дважды Герой Советского Союза. Ко дню рождения присваивать звание Героя, а не за подвиг, как сказано в <статуте>. У меня в голове эти вещи не укладываются. Выходит, что за то, что он родился 60 лет назад, — это уже геройство!

В октябре я летал в Берлин по своим делам. Вернувшись оттуда, я собрал ряд документов и пошел к Хрущеву. Когда доложил основные вопросы, то решил сказать, что американцы тщательно изучают выступление Хрущева и его последнюю беседу с послами США на одном из приемов.

Хрущев заинтересовался, думал, что я скажу что-нибудь приятное, потому что он сейчас только приятное от всех и слышит. Я ему сказал, что вы в выступлениях и беседах разглашали секретные указания Вашингтона послам, которые они шлют шифром, и вот они доискиваются, откуда мы узнаем эти указания.

Хрущев сразу нахмурился и начал говорить, что секрет существует только один день и пока он в голове, а как только вышел в свет — это уже не секрет. Я ему сказал, что мы ставим под угрозу источник, который нас снабжает этими секретами, и все эти важнейшие данные могут внезапно кончиться. Он разозлился на меня, и я ушел. Нет, он уже возомнил о себе до невозможности.

 

Первый звонок

1958 год, в общем, по работе проходил нормально, я имею в виду КГБ. Представляемые мною записки в ЦК полноценно рассматривались. Нередко были записки в протоколах «одобрить предложение, изложенное в записке Серова от… 1958 г.» или «принять предложение товарища Серова, представленное от… 1958 года».

Но вот осенью, перед 7 ноября, раздался звонок Хрущева из Кремля. Он спросил: «А вы зачем ходили к Игнатову?» Я спросил: «Когда?» Он ответил: «Вы вчера вечером там были».

Я сказал, что на днях мы с товарищем Коневым были у секретаря ЦК Игнатова по вопросу о пенсиях генералам и офицерам Советской Армии и КГБ. Этот вопрос нам поручил Президиум ЦК.

Хрущев, еще раздражаясь, сказал: «Нет, нет, вы не крутите, вы вчера были». Я, уже возмущаясь, отвечаю, что вчера я не был у товарища Игнатова. Тогда Хрущев сказал: «Вот передаю трубку товарищу Кириченко».

Кириченко мне говорит: «Иван Александрович, мне мой полковник сказал, что он вчера вас видел у Игнатова». Я, возмутившись, ответил этому дураку, баламуту: «Если ты следишь, кто к секретарю ЦК ходит, то следи лучше, но не занимайся провокацией». Затем взял трубку Хрущев и сказал, чтобы я приехал к нему в Кремль.

Я был возмущен до глубины души, что этот бездарный авантюрист Кириченко пролез в ЦК, да еще тут занимается подлостями. Видимо, Берия, рекомендуя его секретарем ЦК Украины вместо «русского» Мельникова в 1953 году, знал, что этот стервец Кириченко будет достойным авантюристом.

Вот всё у меня пролетело в памяти за двадцать минут, когда ехал в Кремль. Во многом ему помогает Брежнев.

Зайдя в кабинет к Хрущеву, он начал говорить, что «некоторые секретари ЦК обижаются на вас, что вы неровно относитесь к ним. С одними более дружелюбно, а с другими прохладнее. Все подмечали, что вы, например, с Жуковым были на приятельской ноге, и он называл вас Иван, в то время как с другими официально. Нередко он вас обнимал, и вы шли с ним в обнимку. Поэтому мы полагаем целесообразным сменить вам работу. Никаких политических претензий к вам нет, наоборот, мнение Президиума ЦК о вашей работе хорошее, несмотря на сложности, которые были как по работе, так и в международном плане».

Теперь я стал соображать, что этот баламут Кириченко, видимо, пришел к Хрущеву, наговорил на меня различных небылиц, и в результате такой разговор.

Отвечая Хрущеву, я сказал: «Я на эту должность, как вам известно, не просился, а президиум ЦК по вашей рекомендации меня назначил. Я готов сейчас же сдать должность, кому ЦК прикажет. Что касается неровного отношения к секретарям, то это, видимо, чья-то сплетня. Дело вовсе не в этом, а дело в том, что некоторые секретари ведут себя нескромно. Вроде Кириченко, Мухитдинова*, и я об этом вам говорил, а вы, соответственно, им, которые догадываются, что эти их интимные стороны могут быть известны только через обслугу и меня, о чем они обязаны по службе докладывать. А это происходит не потому что сотрудники жалуются, что к ним пристают, Мухитдинов, например, заставляет незамужнюю девушку, приставленную к его детям, тереть голому спину в ванной, а она этого не хочет. Я вам об этом докладывал. Что касается отношений с Жуковым, то я ни от кого не скрывал, что мы с ним давно знаем друг друга, работали дружно и всегда решали дела по партийному, о чем вы тоже знаете. Вы сами на открытом пленуме ЦК в прошлом году сказали, что Жуков якобы ставил вопрос заменить Серова, хотя Жуков с места сказал, что этого не было. Поэтому я готов освободить должность и передать, кому скажете».

Тогда Хрущев, смягчившись, говорит, что «я уже сказал, что никаких к вам претензий нет, и у Президиума хорошее о вас мнение, но для вас же лучше сменить работу. Поэтому вы подберите ряд кандидатур, которые мы на Президиуме рассмотрим и решим». Я расстроился и уехал.

Через несколько дней вызвал меня вновь Хрущев, которому я доложил 5 кандидатур на должность председателя КГБ, в том числе назвал Школьникова*, Кузнецова* В. В., Чернышева, секретаря Приморского обкома и других секретарей обкома, которых знал.

Хрущев одобрил предложенные кандидатуры, сказав, что «вы хорошо, по партийному отнеслись к разговору, который у нас был, но вам придется забыть об этом разговоре и считать его не состоявшимся. Продолжайте работать уверенно, ЦК вас поддерживает».

Я на это ответил, что «благодарю за доверие ЦК, но если ЦК найдет целесообразным заменить меня, я готов уйти без всякого огорчения, так как это нелегкий кусок хлеба».

Хрущев вновь подтвердил, что надо считать разговор прошлый несостоявшимся, но он вынужден был поговорить со мной, ввиду того, что в Главном разведывательном управлении Советской Армии очень плохо дела обстоят. Работают впустую.

Начальника ГРУ нет. Заместитель Шалин* болеет и не работает. Поэтому и остро стоит вопрос подобрать серьезного и грамотного в разведке работника.

Я ответил, что в армию я с удовольствием возвращусь, тем более на самостоятельный участок. С начальником генштаба товарищем Соколовским мы давно знакомы и будем дружно работать.

После моей фразы «перейти на самостоятельный участок» Хрущев недовольно хмыкнул. Он вновь повторил, что придется забыть этот разговор.

Я вспомнил прошлый разговор и особенно слова о том, что я не одинаково отношусь к секретарям ЦК. Это, видимо, ему сказали Кириченко и Брежнев, так как и действительно не мог идти против своей совести, когда они интриговали против таких хороших секретарей, как Игнатов Николай Григорьевич, Аристов Аверкий Борисович, Козлов и другие. Они думали, что я пойду на поводу <у> Кириченко и Брежнева и буду им поддакивать, а я это не делал и в глаза им говорил: «Сами <решайте> вопросы».

Я ушел от него в недоумении. Ведь нельзя же решать так поспешно вопросы, имеющие большое значение для человека, занимающего ответственный пост.

Дома я рассказал об этих двух встречах, так как мне было многое неясно. Однако и Вера Ивановна не смогла разрешить мое недоумение. Но видимо, Кириченко вместе с Брежневым не оставили мысли меня сместить и поставить своего человека, который прикрывал бы его похождения и разврат.

 

Переход в ГРУ

5 декабря 1958 года на заседании Президиума были мои вопросы. На последнем из них Хрущев начал говорить, что «с Серовым у нас был дважды разговор о том, чтобы сменить ему работу, он к этому отнесся по партийному и высказал ряд соображений о кандидатурах вместо него. Причем представил кандидатуры достойных секретарей обкомов, членов ЦК. Затем я ему сказал, что этот вопрос отпадает». Когда Хрущев это сказал, некоторые члены Президиума заулыбались, глядя на меня.

Продолжая дальше, Хрущев сказал: «Всякое может быть, мы решим этот вопрос. Претензий у Президиума к товарищу Серову никаких нет, работал хорошо, и я об этом ему сказал. Мы ему сохраним оклад и все, чем он пользовался, и подберем хорошую работу в военном министерстве».

На этом я вышел. Настроение было среднее. С одной стороны, 5 лет проработав, я уже привык и проделал большую работу по очистке органов ГБ от абакумовских прихвостней и малограмотных работников, которые занимались склоками и кулуарными рассуждениями, а не делом.

С другой стороны, было несколько неприятно, так как в практике работы органов не раз было, когда уходящего обязательно должны чернить и любой перевод представлять как снятие, придумывая разные слухи и варианты.

Вечером позвонил Хрущев и сказал, что он просил Малиновского назначить Серова заместителем Министра обороны, но Малиновский сказал: «Начальником ГРУ, не заместителем Министра».

В течение нескольких часов я все тщательно взвесил, а затем на следующий день, получив решение Президиума о переводе заместителем начальника Генерального штаба Вооруженных сил, я успокоился, созвал коллегию КГБ и спокойно объявил о переходе на другую работу и том, что исполнение обязанностей возлагается на Лунева.

На следующий день по моему указанию начальники главных управлений и управлений представили справки о состоянии дел, которые характеризовали политическое состояние дел, с чем Лунев был тоже согласен и подписал. Я донес акт приема, сдачи дел в ЦК, что сдал дела Луневу, и выехал в Московскую область к Малиновскому, которого я все же мало знал.

Ну, я не буду говорить о прохладной встрече и удовлетворении, которое было написано на его «милости», но я коротко поговорил с ним и попросил выделить генерала, чтобы вместе со мной был на приеме должности.

Я еще раз продумал случившиеся обстоятельства и считаю, что перевод меня из КГБ в Генеральный штаб Советской Армии был итогом интриг Кириченко и Брежнева, которые, как и против Георгия Константиновича Жукова, плели всякие небылицы.

Владимир Никифорович Малин верно сказал после того, как Хрущев стал во главе Совмина и партии, что он всех, кто его поддержал в 1957 году, уберет, чтобы показать, что он без помощи Аристова, Жукова, Беляева, Игнатова, Серова получил доверие партии…