Накануне войны Сталин затевает очередную реорганизацию своих спецслужб.
3 февраля 1941 года из единого прежде НКВД СССР выделяется самостоятельный Наркомат госбезопасности (НКГБ), которому передаются все службы, непосредственно связанные с ГБ: разведка, контрразведка, правительственная охрана, шифрование.
Получает повышение и Лаврентий Берия: он назначается зампредом Совнаркома (проще говоря, вице-премьером), курирующим оба ведомства. Формально — Берия продолжает оставаться наркомом внутренних дел. Шеф НКГБ Всеволод Меркулов — тоже его человек, привезенный из Грузии. Всем подбором кадров в оба наркомата, естественно, руководит Берия.
К тому времени Серов уже не раз сумел продемонстрировать свою эффективность, особенно при «освобождении» Западной Украины и Молдавии.
О высокой оценке его заслуг Центром (то есть Сталиным и Берией) говорят сухие биографические факты.
26 апреля 1940 года он удостаивается высшей награды страны — ордена Ленина.
17 мая 1940-го — его избирают членом ЦК и Политбюро ЦК КП(б) Украины.
С января 1941-го — Серов уже депутат Верховного Совета СССР, а с 20 февраля — кандидат в члены ЦК ВКП(б).
Неудивительно, что вскоре его возвращают в Москву — 1-м зам. наркома в созданный НКГБ. Свою роль, очевидно, сыграло и то, что новый нарком Меркулов видел его в деле, приезжая на Украину в ходе подготовки польской кампании.
Кстати, точная дата назначения Серова вызывает вопросы. Во всех официальных источниках называется 25 февраля 1941 года. Между тем, в личных документах Серова, в том числе в послужном списке, составленном еще в его бытность председателем КГБ, значится другое число: 17 апреля. Подтверждается это и его дневниковыми записями.
В числе первых задач, полученных Серовым на новом месте, становится «зачистка» Прибалтики, присоединенной к СССР лишь накануне.
В соответствии с постановлением ЦК и Совнаркома «О мероприятиях по очистке Литовской, Латвийской и Эстонской ССР от антисоветского, уголовного и социально опасного элемента», в мае 1941 года Серова командируют в Прибалтику. Старшим от НКВД вместе с ним едет молодой зам. наркома Виктор Абакумов, еще недавно возглавлявший Ростовское УНКВД.
Именно здесь впервые пересекаются дороги двух будущих руководителей советской госбезопасности. Отсюда берет истоки их вражда, которой суждено будет вылиться в непримиримую, полномасштабную войну, превратившуюся в войну спецслужб. На долгие годы вперед Абакумов станет для Серова одним из самых опасных и ненавистных противников.
Разумеется, «очистка» Прибалтики не ограничивалась одним только разоружением офицеров, о чем вспоминает Серов. По плану операции репрессиям должна была подвергнуться вся прежняя элита: члены политических партий и национальных организаций, бывшие полицейские, крупные чиновники, помещики, фабриканты, русские эмигранты. Эта «категория лиц» подлежала аресту и направлению в лагеря сроком на 58 лет с конфискацией имущества.
Членов их семей ждала всего лишь ссылка на поселение «в отдаленные районы Советского Союза сроком на 20 лет».
Справедливости ради следует, однако, сказать, что массовые депортации «враждебного элемента» начались лишь 14 июня 1941 года, то есть уже после отъезда Серова из Прибалтики. Принять в них непосредственного участия он уже не успел.
Спецоперации в Прибалтике
В апреле 1941 года я вновь выехал во Львов. Вернувшись, мне начальник секретариата подал вчерашнюю газету «Правда», где написано постановление Совнаркома о назначении меня 1-м заместителем наркома госбезопасности.
Я созвонился с Хрущевым и спросил его, что это значит. Он ответил, что он возражал, но затем дал согласие, придется ехать. Для моих родных это также было неожиданным. А со мной даже никто и не поговорил. Вот как бывает. Ну что ж, переехали в гостиницу «Москва».
В Москве сразу мне не понравилось. Наркома госбезопасности Меркулова я мало знал, с Кобуловым, которого назначили заместителем наркома Госбезопасности, были стычки. Он меня не любил, а я его — еще больше.
Но вместе с этим Берия, который стал заместителем председателя Совмина СССР и наркомом внутренних дел, их всех поддерживал.
С первых дней я увидел, что Кобулов хочет прибрать все в свои руки. Я воспротивился и сказал Меркулову, тот ничего не ответил, а через 5 дней был подписан приказ НКВД и НКГБ СССР о командировании меня и Абакумова (заместителя НКВД) в Прибалтику для разоружения офицеров Латвии, Литвы и Эстонии…
Работать на пару с Абакумовым мне тоже не хотелось, так как это был барин, малограмотный пижон, вышедший в «люди» на следственных делах Кобулова, и больше всего — битьем заключенных. Одним словом, мне не повезло.
В Риге мы с Абакумовым дважды поругались. Он нажаловался на меня Берия, что я не даю ему работать. Он был заместителем у Берия.
Разоружать офицеров войск бывших буржуазных армий Литвы, Латвии и Эстонии оказалось не таким легким делом.
Посоветовавшись с командующим Прибалтийского Военного округа генерал-полковником Кузнецовым*, он сказал, что выделит необходимое количество войск, автотранспорт, продовольствие и железнодорожные вагоны, но помочь в методике разоружения он не может, «вам виднее».
Абакумов — это дуб, который ничего умного предложить не мог, поэтому я ему сказал, чтобы он занимался обеспечением порядка в тех городах, где я буду разоружать.
С эстонскими офицерами я поступил просто: приказал нашему советнику при эстонской армии собрать всех офицеров в клуб «на совещание в связи с предстоящим учением», те собрались. В это время вокруг клуба были сосредоточены наши бойцы и командиры, которых было видно в окна.
Я вошел в зал и сказал, что: «Правительством Эстонии принято решение расформировать эстонскую армию. Прошу господ офицеров это принять как должное решение и подчиниться».
Затем, не дав время для размышления, я предложил сдать оружие при выходе из клуба. И медленно цепочка офицеров потянулась к выходу, а там наши 4 офицера обыскивали и изымали револьверы и пистолеты и тут же сажали в автомашины для отправки в поезд, который их должен <был> увозить в глубь территории СССР.
Следующим мы разоружали литовский корпус. При этом пришлось предварительно продумать ряд вариантов с тем, чтобы безопаснее сделать, и главное, чтобы не разбежались.
Окончательно был принят вариант — выезд в поле на учение по картам. Разоружать намечено двумя группами: «синяя» сторона и «красная» сторона.
Когда я подъехал к «синей» стороне, то офицеры лежали на опушке леса. Внутри леса была сравнительно широкая просека, по которой проходила дорога, выбрав хорошее место (пошире), я туда послал два взвода красноармейцев с автоматами и приказал командиру роты расположить их лежа вдоль дороги.
Туда же решил завести в шеренге по 2 офицера. Условились, что по команде полковника первая шеренга «направо», а вторая — «налево» (чтобы они встали лицом друг к другу), красноармейцы вскакивают и беру т наизготовку автоматы.
Я пошел во главе этой колонны офицеров и в нужном месте остановился, полковник перепутал команды, и получилось так, что офицеры-литовцы встали лицом к красноармейцам, а спиной — друг к другу.
Когда они увидели перед собой дула автоматов, то два литовца не растерялись и открыли по нам огонь из пистолетов. Я присел и крикнул командиру «Разоружить!», началась нервная обстановка.
Литовцы разозлились и нехотя сдавали оружие. Наши бойцы, вместо того чтобы изъятое оружие прятать в карманы, стали засовывать за пояс, а литовцы — отнимать у них. Я крикнул громко: «Слушайте мою команду! Немедленно сдать оружие, а затем я объясню, в чем дело».
В общем, справились, затем я им, как мог, объяснил, что «сопротивление вызовет только напрасное кровопролитие, так как есть приказ высшего командования о разоружении, поэтому вы должны подчиниться».
Злые, понурив голову, офицеры пошли в указанное место. «Красная» сторона была разоружена более спокойно, так как мы уже учли ошибки разоружения «синей» стороны.
С латышами справились более спокойно. Там мы собрали в одном месте, вокруг были наши красноармейцы. Я выступил и объяснил обстановку и приказал сдать оружие, с ними инцидентов не было.
Потом через месяц, когда немцы напали на Советский Союз, мы почувствовали, как правильно было решено с разоружением. Мне рассказывали наркомы госбезопасности Латвии, Литвы и Эстонии, как подло, предательски вели себя семьи этих офицеров, и как сразу начали помогать немцам.
«Пошлите этого агента к… матери!»
Пользуясь тем, что нахожусь в Прибалтике, решил проехать на границу, где на противоположной стороне стояли немцы.
Приехали в погранотряд. Начальник отряда доложил, что немцы ведут себя нервозно, безобразничают, встречаться не приходится, так как они не идут на это, ежедневно засылают на нашу территорию шпионов и уголовников.
Мне вначале показалось, что он сгущает краски. Поехали на заставу. Начальник заставы после доклада в разговоре также привел эти факты. Я спросил, где ближайший пост у немцев. Начальник заставы показал 3 дома на горе, и я решил туда пройти. Граница (демаркационная линия) была условная, расстояние между нашими и немцами было не более 50–70 метров.
Когда немцы увидели подходящую группу офицеров (нас было человек 6–7), то из домика вышло несколько человек. Один немец погрозил нам кулаком. Мы не реагировали и продолжали наблюдать, стоя во весь рост. Затем отделился от группы немец и стал оправляться в нашу сторону. Я плюнул, отвернулся и пошел вдоль границы, вслед послышались улюлюканье и свист.
Я был удивлен таким поведением немцев. Ведь еще не засохли чернила на договоре о дружбе, подписанном Риббентропом и Молотовым. Мне это показалось странным.
Возвращались в Москву мы с Абакумовым разными самолетами.
Я сразу рассказал наркому Меркулову о посещении границы и поведении немцев. Он со свойственной ему выдержкой выслушал меня и сказал, что на днях было получено сообщение из Берлина от резидента, которому надежный агент сообщил, что Гитлер в мае или июне выступит войной против Советского Союза.
Я сразу сказал ему: «Так надо донести в ЦК, надо и нам меры принимать». На это мне Меркулов грустным голосом сказал: «Доносил».
Я уже понял, что видимо там, в ЦК, не обратили внимания на это донесение. Затем Меркулов сказал, что от премьера Англии есть сообщение Сталину, что немцы на нас нападут, но просил об этом никому не говорить.
Читая эту запись своих воспоминаний, я должен уточнить и дополнить <её> следующими фактами, которые я узнал позже.
В 1954 году <подчиненные>, разбирая документы в Комитете государственной безопасности, мне доложили подлинную записку резидента из Берлина от 17 марта 1941 года, <которую> докладывал Меркулов Сталину.
Резидент доносил, что он встретился с проверенным агентом, данные которого не вызывают сомнения. Агент сообщил, что Гитлер готовит армию для нападения на Советский Союз и планирует начало наступления в мае или, в крайнем случае, в июне 1941 года.
Это донесение Меркулов (нарком госбезопасности) направил лично т. Сталину со всеми мерами предосторожности и соответствующей серией в собственные руки. В препроводительной записке было коротко сказано: «Направляю при этом донесение агента из Берлина. Дата — март 1941 г.».
Документ этот был возвращен обратно в НКГБ. На препроводительной было рукой т. Сталина написано: «Товарищу Меркулову. Пошлите этого агента к… матери», и подпись — «И. Сталин».
Мне стало ясно, почему Меркулов таким грустным тоном ответил: «Доносил». Он даже мне, первому заместителю наркома, кандидату в члены ЦК ВКП(б), депутату Верховного Совета СССР не посмел большего сказать, не то что показать это донесение. Поэтому всякие слухи и кривотолки о том, что разведка не доносила и не предупреждала Советское Правительство и ЦК об опасности войны против СССР, являются неверными.
Я в 1954 г. показывал Первому секретарю ЦК Хрущеву это донесение и резолюцию Сталина, однако тот не придал <этому> никакого значения и ничего не сказал.
Мне было не ясно, почему Сталин не поверил донесению разведки из Берлина и другим фактам, как то: сосредоточению немецких войск вокруг нашей границы, их наглом поведении и другим фактам. Но и после этого вместо того, чтобы анализировать обстановку и сделать правильный вывод, газеты продолжали публиковать успокаивающие статьи, что все идет хорошо.
В 1959 году, когда я работал заместителем начальника Генерального штаба МО, мне М. В. Захаров* сказал, что Кузнецов* Ф. Ф. ему рассказал, что якобы есть в архиве донесение бывшего начальника ГРУ генерал-лейтенанта Голикова в марте 1941 г. о войне. Попросил найти его.
Когда мне принесли это донесение, и я его прочитал, то стало ясно, почему Сталин не поверил донесению резидента НКГБ из Берлина, которое посылал Меркулов.
В донесении Сталину указывается: «По донесению наших военных атташе (идет перечисление 5 или 6 стран) стало известно от немецких военных атташе, что немцы готовят нападение на Советский Союз ориентировочно между 15 мая и 15 июня сего года», и указывались наиболее вероятные направления ударов, в том числе и на Москву. В числе перечисленных сообщений военных атташе было такое же сообщение военного атташе и из Берлина от 14 марта 1941 года.
Вместо того чтобы Голикову ради объективности направить эти донесения Сталину и не делать своих глупых выводов, Голиков пишет:
«1. Считаю, что наиболее возможным сроком начала военных действий против СССР будет момент победы немцев над Англией или заключения с ней мира. 2. Слухи и документы, говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской или даже может быть от германской разведки. Подпись: 20 марта 1941 г., генерал-лейтенант Голиков».
Несколько раньше «постарался» и нарком военно-морского флота Кузнецов* Н. Г. Он доносил 6 марта в ЦК Сталину, что «Военно-морской атташе в Берлине донес, что со слов германского офицера из ставки Гитлера, немцы готовят 14 мая вторжение в СССР через Финляндию, Прибалтику и Румынию».
И в конце Кузнецов пишет: «Полагаю, что эти сведения являются ложными и специально направлены с тем, чтобы проверить, как будет на это реагировать СССР».
Вот эти два безответственных угодника настолько убедили Сталина в том, что в ближайшие месяцы немцы не нападут, что он не поверил разумному и правдивому донесению резидента НКГБ, о чем сообщал Меркулов. Голиков и Кузнецов своими безответственными выводами поставили нашу Родину в тяжелейшее положение…
Что касается «Зорге», кинокартину, которую сделали итальянцы, французы и японцы, и последующее награждение Героем Советского Союза, за то, что только он предупреждал о начале войны, — как видите, не соответствует действительности. И более того, я, будучи в этот период в МГБ, не помню об этом и сейчас не представляю, чей это был агент.
В одном случае в газетах писал чекист, что Зорге был у него на связи, а в другом случае, в Кр<асной> Зв<езде>, было сказано, что его завербовал Берзин, нач<альни>к ГРУ. Вот и пойми.
И наконец, я помню, когда началась война, Сталин дал указание МГБ во что бы то ни стало расшифровать японские шифры, чтобы их читать и знать, нападут ли японцы на СССР. Если бы был хороший агент в МГБ или ГРУ, он бы их добыл, но такого не было, в то время как по картине и записям журналистов получается, что шифрами мы владели.
Это верно, но получили не от Зорге, а другим известным мне путем. И я знаю людей, награждённых за это.
«Границу не переходить!»
После возвращения из Прибалтики включился в работу. Нужно сказать, что мне не понравилось «наследство», с которым пришли в НКГБ Меркулов, Кобулов и другие деятели из НКВД. Много запутанных следственных дел.
По-прежнему грузины, армяне и их прислужники дружат между собой, я один — как «варяг», приехавший из Украины, да к тому же еще и не чекист, а военный.
Всем им нравится, чтобы перед ними лебезили, заискивали и подхалимничали. Но от меня этого не дождутся. Я унижаться не собираюсь и свою совесть менять на хорошие отношения с кем-либо и в угоду кому-либо никогда в жизни не буду…
По работе у меня вроде все идет нормально, но на душе как-то неспокойно. Я частенько звоню в приграничные с немцами области — Львовскую, Брестскую и другие, оттуда отвечают: «Все нормально», но я настораживаю, чтобы тщательно наблюдали за немцами.
1 мая был большой парад, прошел хорошо, техника прошла хорошо, все были довольны, что у нас хорошая Красная Армия.
5 мая был выпуск академиков, на котором Сталин сказал, что обстановка сложная, поэтому надо выпускам в частях укреплять воинскую дисциплину и боевую мощь Красной Армии. Затем был прием, Сталин был в хорошем настроении.
6 мая вышло постановление Президиума Верховного Совета об утверждении т. Сталина председателем Совета Народных Комиссаров. В. М. Молотов стал первым заместителем председателя СНК и министром иностранных дел.
Как мне стало известно от работников ЦК, на Политбюро этот вопрос обсуждался очень серьезно, и решили для усиления авторитета правительства и нашей страны назначить т. Сталина главой правительства. При этом М. И. Калинин, К. Е. Ворошилов и другие высказывали серьезные опасения и тревогу в связи с наглым провокационным поведением Германии.
12 мая час от часу не легче. В Лондон прилетел на самолете заместитель Гитлера — Гесс*. По линии органов к нам никаких сигналов не поступало, что это за номер, не знаем. ТАСС сообщило, что Гесс тронулся и на этой почве прилетел. Поживем — увидим.
14 июня было опубликовано сообщение ТАСС о том, что в Лондоне и другой иностранной печати стали муссироваться слухи, что будет война СССР с Германией, что будто бы Германия предъявила территориальные претензии, а СССР отклонил их. Поэтому Германия стала сосредоточивать войска на границе с СССР с целью нападения, что СССР усиленно готовится к войне.
Эти слухи бессмысленны, говорилось далее. Ответственные круги СССР уполномочили ТАСС заявить, что Германия не предъявляла территориальных претензий к СССР и что если Германия будет соблюдать условия советско-германского пакта, то СССР также будет <их> соблюдать, что переброска германских войск на границу освободившихся на Балканах, надо полагать, не связана с советско-германскими отношениями, что проводимые летние маневры Красной Армии являются ежегодной проверкой боевой подготовки и их нельзя рассматривать как враждебные действия против Германии.
Как видно из сообщений ТАСС, голиковские и кузнецовские домыслы и дезинформация их в ЦК, я думаю, в значительной степени повлияли на это сообщение ТАСС. В разговоре с Меркуловым я понял, что дело обстоит серьезнее, и в правительстве высказывают тревожные факты.
Война
21 июня днем мне МИДовцы сказали, что они вручили послу СССР в Берлине вербальную ноту с требованием к Германии объяснить концентрацию немецких войск вдоль границ СССР. Но в тот день Деканозов сообщил, что ни Риббентропа (МИД), ни его заместителей «не оказалось в МИДе».
В 21 ч. 30 мин. Молотов вызнал Шуленбурга* (посол Германии) и спросил, почему немцы не отвечают на запрос СССР о стягивании своих войск к нашим границам. Тот ничего не мог сказать.
Вечером мне из Львова доложили, что пограничники задержали немца-фельдфебеля, который сказал, что 22 июня немцы переходят в наступление на СССР.
Через несколько часов было Политбюро ЦК, куда были вызваны Тимошенко (НКО) и начальник генеральною штаба Жуков. На Политбюро было решено привести в боевую готовность войска Красной Армии, в связи с тем, что «22–23 июня возможно внезапное нападение Германии на СССР».
21 июня, несмотря на то, что в субботу мы уходили немного раньше, на сей раз задержались. Ночью позвонил секретарь наркома и предупредил, чтобы я не уходил, будет нарком и вызовет.
В 3 часа 30 минут мне позвонил начальник Львовского УНКГБ и доложил, что на границе неспокойно, немцы открыли огонь по пограничникам. Я приказал уточнить, в чем дело.
Через минут 10 позвонил вновь и говорит, что Перемышль обстреляли немцы и вошли в город. Затем мне позвонили из Бреста и примерно то же сообщили.
Я быстро пошел к наркому, а в это время все заместители наркома собрались у Берия, я пошел туда.
Берия объявил, что «немцы напали на СССР, перешли в наступление и продвигаются. Всем быть на местах и следить за обстановкой». Я пришел к себе в кабинет, ко мне зашли заместитель НКВД Круглов* и Аполлонов*.
Настроение ужасное. Мы высказывали различные предположения, чем это кончится, хотя это было только тяжелое начало. С упреком мы говорили о том, как наше радио и печать ежедневно благодушествовало и не предупреждало наш народ о грозящей опасности и, более того, сообщение ТАСС 14 июня от Советского правительства усыпляло народ, что немцы не нападут.
Как горько было за нашу Родину, вспоминая слова Сталина и Ворошилова, что «если враг нападет на СССР, то мы будем бить его на его же территории».
Все эти слова никак не вязались с действительностью. Конечно, элемент внезапности имел большое значение для немцев, но мы-то не должны были благодушествовать.
Я каждые полчаса звонил то во Львов, то в Минск, то в Ленинград, и спрашивал обстановку у начальников УНКГБ или у начальников пограничных войск. От всех получал ответ, что немцы бомбят, занимают города, спрашивали указаний, что делать с секретными документами органов, готовить ли сотрудников к отъезду, вооружать ли их, и чем. Мне было ясно, что немцы начали наступление в трех направлениях: в центре — на Москву, на севере — на Ленинград и на юге Украины.
Ночь прошла без сна. Нарком дважды вызывал и спрашивал обстановку и просил следить. Воскресенье до 12 часов сидел у телефонов, а днем решил проехать по Москве.
Народ ходил встревоженный. Останавливались возле репродукторов, так как по радио передавали обращение правительства к советскому народу.
Лишь утром 22 июня Тимошенко издал приказ, который мне дали прочесть. Приказ гласил о том, чтобы всеми силами Красная Армия обрушилась на врага там, где он нарушил границу, выбить немцев с нашей территории, но границу не переходить! Авиации разведать места сосредоточения авиации противника и его основные группировки и уничтожить, но далее 100–150 км не углубляться. И далее я уже не хочу повторять этот «приказ», из которого я сделал вывод, что Тимошенко не знает обстановки, а вернее, и тут сказалась уверенность нашего руководства в том, что это еще не война, а, возможно, недоразумение.
Читал оперсводку Генерального Штаба, было видно, что дело обстоит не так. Сообщения радио таковы: «Германские регулярные войска в течение 22 июня вели бои с погранчастями и Красной Армией, имея незначительный успех на отдельных направлениях».
И далее: «Во второй половине дня с подходом полевых частей Красной Армии атаки немецких войск на преобладающем протяжении нашей границы отбиты с потерями для противника». И тут, к сожалению, нельзя было сказать правду, так как немцы уже заняли ряд наших городов — Львов, Брест и др., и быстро двигались, шагая по нашей земле.
К концу дня я узнал, что посла Шуленбурга Молотов вызвал в МИД в 5 ч. 30 мин. утра, т. е. когда уже повсеместно велись военные действия, и посол объявил о состоянии войны с СССР.
Членов посольства мы интернировали, выставив охрану…
Мы сразу же, то есть с 21 июня, переселились на жительство в министерство, и больше я дома не был. Семью вместе со всеми отправили в Куйбышев.