1

Мы смотрели на дядю Сашу чёрными глазами-бусинками и не могли поверить в чудо. Чужой дядька, пришедший в детский дом выбрать ребёнка, увидел нас, подозвал к себе и положил тяжёлые руки на хрупкие мальчишеские плечи.

– Забираю вас с собой, ребят, – сообщил он густым басом и поднялся в двухметровый рост. – Домой поедем.

И мы поехали домой.

Залезли в «Ладу» девяносто девятой модели, уселись на заднее сиденье и болтали ножками, а дядя Саша рулил, маневрируя по скользкой январской дороге. «Лада» покорно слушалась, взрывала шипами грязную корку льда и везла по центральному проспекту Нового Уральска. Мы молчали, изредка переглядываясь с братом, и возвращали взор на витрины магазина. Боялись, что через секунду-другую проснёмся в спальне детдома, а дядя Саша исчезнет, окажется всего лишь сном.

Дядя Саша не исчез. Загнал тольяттинское авто во двор, припарковал у подъезда и велел подниматься на четвёртый этаж. Мы ковыляли по лестнице, стараясь шагать быстро, а он шёл следом, спокойный и уверенный в себе. Наш новый папа, выбравший из тысячи сорванцов двух братьев: пятилетнего Егора и четырёхлетнего Кирилла, двух сирот, чьи прежние родители погибли в авиакатастрофе.

Открыв железную дверь, дядя Саша пропустил нас внутрь, раздел, повесив дешёвые куртки на крючки, потрепал по голове, а мы стояли, переминаясь с ноги на ногу, и чувствовали себя неловко. Не привыкли ещё.

– Что за дела такие? – насупился родитель, заметив загадочность на лицах. – Чего грустим? Обратно хотите?

– Не-е, – в один голос заголосили мы, а дядя Саша расхохотался, сразу став как-то ближе, и пообещал, что не отдаст.

– Делать вам там нечего. Пить, курить да кражами заниматься, – в России таких хватает. Я из вас достойных людей воспитаю – интеллигенцию! – Мужчина многозначительно поднял палец вверх, подчёркивая важное слово. – Читать-то умеете, братья?

– Не, дядь Саш, не умеем, – замотали мы пустыми тыковками. – У нас учительница… э-э-э… тётенька… не ладит с нами… Не любит. Мы и не учим ничего.

– Озорничаете?

– Ну… чуть-чуть. Капельку.

– Эх, бандиты!!! – Дядя Саша подхватил нас будто две пушинки. – Здесь шалить не получится! Завтра с бабой Томой познакомитесь: ух, она задаст, если нашкодите! Она всех в ежовых рукавицах держит!

– У бабы Томы рукавицы из ёжика? – поинтересовался Кирилл.

– Да! – не стал отвлекаться на глупости дядя Саша. – Вашу комнату посмотрим?

– Ещё бы!!!

И дядя Саша понёс нас в детскую.

Просторная, светлая, с игрушками и шведской лестницей, с широкой двуспальной кроватью, – о такой комнате мы и мечтать не могли. Смотрели, трогали покрывало и велосипеды, но вера в то, что всё это наше, появилась позже. Гораздо позже.

– Устраивайтесь, ребятня, – сказал дядя Саша. – Играйтесь, собирайте конструктор, кубики. Я – на кухню, готовить. Что на ужин хотите?

– Мы всё будем, – ответил я. – Хоть что.

– Добро. Значит, на вкус шеф-повара… Макароны по-флотски и салатик. Ну и на десерт сладкое.

И вот первый семейный ужин. Дядя Саша во главе стола, с рюмочкой водки – выпивает, закусывает, рассказывает о себе. Мы узнаём, что он на самом деле повар, и не просто повар, а главный в лучшем ресторане города, в ресторане, где питаются богатые и знаменитые люди. Узнаём, что у дяди Саши были жена и дочка, но обе умерли: жена – при родах, а дочка – от тяжёлой болезни, «рак» называется. Мужчина плачет, вспоминая о дочке, и мы понимаем, что он хороший, добрый, но несчастный человек, которому не хватает тепла и родных. Нам здорово – сытые, наевшиеся шоколадного торта, вспоминаем будни детского дома, начинаем клевать носами, просимся спать. Дядя Саша встаёт, стелет кровати, и мы ложимся. Кладём головы на подушки и тут же засыпаем, а новый папа шепчет сказку о принцессе и нищем.

Утром дядя Саша будит нас рано. Ему на работу, баба Тома опаздывает, и он раздражённо ходит из угла в угол. Наконец в дверь звонят, мужчина открывает, и в коридор заходит большущая тётенька – огромная – я больше не видел в жизни, в сером пальто и норковой шапке, – красивая, но очень толстая.

– Баба Тома, – представил её дядя Саша, пока мы хлопали глазами. – А это Егор и Кирилл, мои сыновья. Знакомьтесь, ребятня, с бабушкой.

– Здрасьте, – выдавил я, а Кирилл так и остался стоять с раскрытым ртом. Он тоже не видел больших тётенек.

– Саш, как обустроились? – между делом полюбопытствовала баба Тома. – Не дичатся?

– Всё нормально. – Дядя Саша принял шапку и пальто. – Привыкнут. Мы не кусаемся… Ладно, мам, побежал я. Опаздываю.

Дядя Саша чмокнул бабу Тому в щёку и ушёл, а мы остались с большой тётенькой. Та широко зевнула, жестом приказала нам идти в детскую, а сама удалилась на кухню. Я обрадовался неожиданной свободе и зазвал Кирилла играть, и около часа нас никто не побеспокоил. А потом баба Тома устроила экзекуцию.

Заставив двух мальчишек отжиматься, приседать и прыгать на скакалке, она контролировала каждое занятие повелительными командами, смеялась и обзывала «сачками» и «шлангами».

После зарядки нас умыли, растёрли полотенцем и накормили «солдатской» кашей – несладкой, с крошечным кусочком масла, яйцом всмятку и напоили горячим чаем – тоже несладким. На обед баба Тома приготовила щи, гречку с окорочком и компот из сушёных яблок, а на ужин снова были приседания, прыжки, «солдатская» каша и яйца всмятку.

– Как в детдоме, – ворчал брат. – Всё по графику.

– Режим, голубчики, – бодрила баба Тома. – Потом ещё спасибо скажете. Сашок вон до сих пор говорит: здоровье как у быка.

– Да, дядя Саша сильный, – согласился Кирилл, моментально смёл кашу с тарелки и попросил добавки.

Так в нашей жизни появились дядя Саша и баба Тома. Неожиданно, свалились как снег на голову. И дни полетели. Будни – с бабой Томой, по графику, с занятиями спортом и бегом, а выходные – с дядей Сашей, в зоопарках, на катках и с кучей всяких сладостей.

2

Когда мне исполнилось семь, а брату шесть, дядя Саша отвёл нас в школу. Гимназия, расположенная напротив здания администрации района, встретила двух сорванцов холодными стенами и ледяным спокойствием директора – Марии Викторовны Степановой. Учиться здесь считалось престижным: гимназия ежегодно выпускала сильных учеников, и многие из них позже переступали пороги лучших вузов страны, становились известными людьми и политиками. Неофициально она считалась платной, но в те времена дядю Сашу сей факт не пугал. Он очень хотел вырастить достойных сыновей.

Мария Викторовна рассадила нас по стульям, каждому вручила задание, засекла время, а спустя пару минут благодарила дядю Сашу за грамотных первоклассников.

– Молодцы, – похвалила директриса. – И читают быстро, и считают хорошо. Ещё и спортсмены небось?

– Пловцы, – не покраснев, соврал дядя Саша.

Мы с Кириллом удивились. Плавать ни он, ни я не умели.

– Александр Евгеньевич, принимаю обоих в класс «а». Первого сентября ждём на встречу. Ваш классный руководитель – Татьяна Владимировна Алексеева.

– Спасибо, Мария Викторовна. Большое спасибо. Всего доброго.

– Всего доброго, Александр Евгеньевич. До свидания.

Вот и всё: закончилась свобода, думал я, прыгая через две ступеньки. Спустя три дня она действительно закончилась: дядя Саша записал меня и Кирилла в бассейн. Не захотел выглядеть вруном перед директрисой.

С первого сентября день расписали чуть ли не по минутам. Утром – зарядка, душ, завтрак, школа; днём – обед, час отдыха, три часа плавания; вечером – ужин, домашние задания и полчаса телевизора перед сном. Мы с Кириллом завывали от усталости, злились, но не спорили. Бассейн, так бассейн. В летние каникулы отдохнём.

Но у дяди Саши оказались другие планы. Отправив бабу Тому в санаторий на лечение, он заговорщицки подмигнул, загрузил в «Ладу» казан, сковородку, удочки, пачки соли, палатки, ружьё, футбольный мяч и увёз сыновей в турне по Уралу.

Два месяца мы жили дикарями на берегу реки, питались жареной рыбой, ухой, зайчатиной, бродили по лесу в поисках грибов и ягод, плавали, наслаждаясь тишиной и покоем, а вечерами гоняли в футбол, топча босыми ногами серый уральский песок. Когда темнело, разводили костёр, готовили еду, а дядя Саша травил байки, играл на гитаре бардовские песни или припоминал интересный случай из молодости.

Те два месяца надолго отложились в памяти. Частенько, уже вернувшись домой, я лежал на кровати, слушал сопение младшего и представлял искры костра, сладковатый вкус рыбы и загорелое лицо дяди Саши. В том походе я впервые назвал его папой. Вырвалось как-то непроизвольно, я даже испугался, а он весь съёжился, ожидая подвоха, взглянул с опаской.

– Папа, – только и смог выговорить я.

Мы обнялись, крепко-крепко, как родные, походили по остывающему песку, полюбовались закатом и разошлись по палаткам. В ту ночь ни он, ни я не сомкнули глаз. Я слышал, как отец ворочается в соседней палатке, вздыхает, и сам тоже не мог уснуть. Тяжело засыпать после феерических ощущений: не каждый день люди становятся близкими. Мы и не смогли заснуть. Выбрались, оставив Кирилла в мире сновидений, подкинули в затухающий костёр дровишек и уселись.

– Ты даже не представляешь, как приятно слышать такие слова, – поделился впечатлениями родитель. – Папа… Каждый мужик мечтает, чтобы его назвали папой… Я и не мечтал уже.

– Почему?

– Как тебе сказать… – Он почесал отросшую густую бороду. – Мы с женой когда поженились, грезили, что родим ребёнка – сына или дочь – не важно, кого. А в результате четыре года промучились, жена забеременеть не могла. Думали, что что-то с ней, а оказалось у меня… Простудил в юности… Лечился около полугода, потом заново попробовали… Дальше ты знаешь: про жену, про дочку.

– А почему снова не женились?

– Не хочу. Врачи сказали, что я бесплоден, своих детей у меня не будет. Зачем я женщине жизнь ломать стану?.. Нет, Егорка, так не надо делать.

– Но мы же тебе чужие.

– Нет, сын мой, вы мне теперь роднее всех на свете. Я для вас чужой, а вы мне родные: и ты, и Кирилл.

– А разве чужие дети могут стать родными?

– Кому-то и родные становятся чужими, а кому-то и чужие в радость… Тут от людей многое зависит. Нужен ему ребёнок или не нужен – каждый решает сам.

– А мы тебе нужны?

– Вы – нужны. Я вас очень люблю.

Во втором классе я учился один. Кирилл, подхвативший в конце августа вирусную инфекцию, провалялся три месяца в больнице, балансируя между жизнью и смертью, сутками спал, не приходя в сознание, и врачи не дали добро на возвращение брата в школу. Отец перевёз его домой, и они с бабой Томой по очереди ухаживали за ним, отпаивая чаем, настойками, натирая мазями от пролежней; и постепенно Кирилл поднялся на ноги, начал ходить – сначала понемногу, от кровати до туалета, потом больше, а через два месяца нашёл в себе силы возобновить тренировки в бассейне.

Плавать, надо сказать, мы научились здорово. На первых порах барахтались топорами, падали камнем на дно и никак не могли понять, как держаться на воде. Тренер ругался, объяснял заново, показывал, и два топора кое-как поплыли. День за днём, тренировка за тренировкой, – появилась уверенность, скорость. Вода становилась родной стихией, успокаивала, и два брата рвали и метали, пытаясь уложиться в нужное время. Хотелось хороших результатов, хотелось порадовать отца и бабушку, а может просто хотелось доказать самим себе, что кое-чего умеем.

Через месяц Кирилл плавание бросил. Объявил за ужином, что не хочет ходить в бассейн, а собирается записаться на вокал. Все застыли в неестественных позах, удивившись странному выбору мальчишки, но никто не бросился его отговаривать. Кирилл каждодневно разминал голосовые связки, напевая нелепые сочетания звуков и букв и доводя меня до истерического хохота, разучивал аккорды на отцовской гитаре, а на мои уговоры о возвращении на тренировки ответил категорическим «нет». Так закончились наши общие с братом интересы. Дороги жизни разбросали по разным стихиям.

Весной отец устроил нам сюрприз. Купил билеты на поезд и повёз по главным российским городам: Москве и Санкт-Петербургу. Мы побывали на Красной площади, погуляли по Арбату, послушали бардов, прошлись по Невскому проспекту, любовались Невой. В той поездке я впервые в жизни наелся до отвала мороженого и разных вкусностей, каких в Новом Уральске никто никогда и не видывал, и пообещал, что обязательно приеду сюда снова. Когда-нибудь, но приеду.

Обратно тряслись в дешёвом плацкарте. Прогуляли всё, что можно было прогулять, но отца не упрекали. Он показал нам тогда другую Россию. С большими улицами и толпами туристов, с забитыми прилавками и яркими неоновыми вывесками, с мрачным метро. В восемь лет не у каждого есть такая возможность. Нам, к счастью, повезло.

Второй класс я окончил со всеми пятёрками. Баба Тома день и ночь заставляла решать упражнения, складывать и вычитать цифры, зубрить таблицу умножения, проверяла домашние задания и оценки в дневнике, еженедельно посещала классного руководителя и даже записалась в родительский комитет. Так я вынужденно перевёлся в разряд отличников. Корпел над книгами и тетрадками и расслаблялся только на стометровке. Забывал обо всём на свете, плыл, плыл и плыл, упорно стремясь к поставленной цели, и в мае дождался похвалы от тренера.

– Ну что, Егорка, – сказал он, присев на корточки перед бассейном, – твои результаты резко улучшились. Сегодня ты показал время, близкое к юношескому рекорду города. Есть желание съездить на первенство области? Возможно там, в борьбе и конкуренции, ты сделаешь следующий шаг наверх. Согласен?

Отказываться смысла я не видел.

На первые серьёзные соревнования поехали вчетвером: я, Кирилл, отец и баба Тома. Они сидели на трибуне, махали нарисованными плакатами, кричали, срывая голоса, а я наматывал метры, бороздя хлорную воду сильными руками. Старался изо всех сил, но смог добраться только до второго места.

– Не расстраивайся, – утешал отец. – Серебряная медаль для дебютанта – очень хорошо.

– Я проиграл.

– Проиграл? Ты мог прийти к финишу последним… Задумайся, сын.

Я задумался. Действительно, ведь я мог оказаться в хвосте, плестись среди аутсайдеров, а судьба предрешила мне борьбу за золото. Чего же горевать и огорчаться, ведь я обошёл всех конкурентов из Нового Уральска и уступил одному чемпиону Оренбурга!

На лето отец предложил нам обосноваться в детском лагере. Мы, недолго думая, поддались на уговоры. Покидали шорты, футболки и плавки в рюкзаки и ждали выходных.

В лагере было весело. Мазали спящих мятной пастой, бегали к девчонкам в спальню, пугая их привидениями, одетыми в простыни, купались в мутной речонке и пекли картофель в углях. То лето пролетело незаметно, незаметнее, чем все остальные, и мы вернулись домой посвежевшие и загорелые, мечтали поделиться впечатлениями с отцом и бабой Томой, но дома нас ждала печальная весть: баба Тома умерла от инфаркта.

3

Отец сидел молча на табуретке у окна. Теребил дрожащими пальцами сигарету с фильтром, смотрел куда-то вдаль и изредка вытирал тыльной стороной ладони текущие по лицу слёзы. Нам хотелось подойти к нему, обнять, произнести слова ободрения, однако мы замерли на стульях и не двигались с места. Боялись, что сделаем ещё хуже, обидим нашего любимого «дядю Сашу».

Хоронили бабу Тому на Майском кладбище. Синоптики обещали дождь, но погода стояла солнечная и жаркая. Люди мучились, то и дело лезли в карман за платочками, а отец не обращал внимания на жару. Молчал, сжав губы, крепился, чтобы не разрыдаться, когда гроб с телом бабушки опускали в могилу, и всё-таки не выдержал. Бросил горсть земли и заплакал. Я понял: не мог он не заплакать. Он слишком любил бабу Тому.

После похорон ехали в автобусе на поминки. Устроились втроём на двух сиденьях: Кирилл у отца на коленях, я рядышком. Неожиданно нахлынули воспоминания: мы с братом за столом, пишем домашнее задание, а баба Тома стоит над нами надсмотрщиком и проверяет ошибки. Молчит, если всё правильно, и ругается, если где-нибудь напортачили. Грустно стало… Кто теперь будет помогать нам в трудную минуту, кто накормит полезной кашей, покричит на трибуне в поддержку?

– Пап, – позвал я отца.

Он повернулся.

– Пап, обещаю, следующий чемпионат я обязательно выиграю. Ради бабы Томы. Хорошо?

– Спасибо, сын, – произнёс он хриплым голосом. – Спасибо.

В третьем классе мы снова учились вместе с Кириллом. Отец написал заявление, что Кирилл прошёл обучение в домашней обстановке. Директриса, узнав в крепком грустном мужчине давнего знакомца Александра Евгеньевича, возмутилась для приличия и подписала бумагу, соединив братские сердца.

Теперь нашим воспитанием занялся отец. Вставал сутра пораньше, одевался, шёл в гараж за машиной, отвозил нас в школу и уезжал на работу. Обедали мы в школьной столовой, расходились по кружкам: я – на плавание, Кирилл – на вокал. В шесть вечера папа забирал нас с факультативов, быстренько кормил ужином, просил не разносить дом на куски и мчался на подработку. Возвращался около одиннадцати, уставший и голодный, хлебал горячий суп или холодный свекольник, укладывал сыновей в кровать, говорил о бабе Томе или делился мечтами о новом автомобиле. Так и жили: потихоньку, помаленьку.

В третьем классе впервые заговорили о Кирилле. Младший, выступив на нескольких концертах в составе группы юниоров «Синяя птица», потянул одеяло на себя и за год из бэк-вокалиста вырос в основного солиста ансамбля, покоряя зрителей красивым голосом и не менее красивыми песнями о любви, дружбе и мире. Я же продолжал наматывать километры в воде и стремился к новым рекордам, помня об обещании отцу победить. И летом сдержал обещание, выиграв золотую медаль на юношеском чемпионате области и открыв дорогу на чемпионат России. Ту победу я посвятил бабе Томе, громогласно объявив об этом в микрофон. Потом, закутанный в российский флаг, сидя у отца на шее, совершал круг почёта под овацию трибун и сжимал в руке медаль высшей пробы.

Тем летом я, Кирилл и отец ездили на рынок продавать машину. «Лада» девяносто девятой модели, выпущенная в начале десятилетия, начала сдавать позиции под напором европеек и японок, и папа решил избавиться от неё. Снял с учёта, назначил достойную цену и в одно из июльских воскресений любимая «99» ушла с молотка к толстому казаху, а отец задумался об иномарке. Тащил домой журналы «За рулём» и «Клаксон», советовался с нами, что-то подсчитывал на калькуляторе, черкал карандашом на бумаге и к сентябрю из тысячи претендентов выбрал седан марки «Тойота».

– В первый взнос укладываюсь, – сообщил он за ужином. – Плюс деньги за «Ладу», плюс на книжке кое-что осталось, плюс аренда бабы Томиной квартиры. Справимся, пацаны?

– Справимся, – отвечали мы, предвкушая встречу с «Тойотой». Отец пригнал её нескоро, ранней весной. Не решился покупать авто в зиму и гробить на разбитых уральских дорогах. Мы мучились, томясь в ожидании, ходили из угла в угол, не находя места, и сорвались двумя пулями, услышав звуковой сигнал со двора.

Папа засмеялся, бибикнул ещё раз и замахал, приглашая прокатиться. Эх, какая машина! Едет плавно, щёлкает автоматической коробкой и успокаивает фризом из кондиционера. А сиденья! Удобные, регулируются по желанию, погружаешься в них, словно в океан. А магнитола! Звук чистый, громкий, частоты настроенные. Кирилл её первым делом похвалил.

– Здорово мои записи на ней слушать, – сказал отцу.

Александр Евгеньевич кивнул, соглашаясь с сыном, а сам погрузился в раздумья и неделю ходил таинственный и загадочно ухмылялся, а в воскресенье рассказал Кириллу, что нашёл спонсора для записи альбома.

– Богатый дядька, в администрации работает. Детско-юношескими проектами занимается. Кое-как к нему добрался, на приём с четвёртого раза пустили. Попросил помочь, думал откажет, а он наоборот – денег выдал. Пусть, говорит, молодой поёт, концерт ему организуем в поддержку.

Кирилл, услышав про альбом, радостно закричал, кинулся отцу на шею и провисел там добрые полчаса. Папа устроил младшему совершенно неожиданный сюрприз. Кирилл погрузился в запись, бегал по композиторам и поэтам, договаривался о сотрудничестве, а я под руководством тренера катил на поезде в Москву – на чемпионат России среди юношей.

Неделю мы жили в гостинице. Утром и днём тренировались в спорткомплексе, участвовали в отборочных соревнованиях и с успехом прошли в финальную стадию.

– Егор, – наставлял тренер перед финалом, – ты долго двигался к поставленной цели, поэтому должен приложить максимум усилий, чтобы выиграть. Сегодня от твоей победы зависит будущее уральского плавания. Поэтому соберись, парень, и сделай всех!

Я сконцентрировался на воде, собрал волю в кулак, дождался свистка судьи, бросился в бассейн и поплыл. Уже позже, на финише, услышав свою фамилию в списке призёров, огорчился и обрадовался одновременно. Огорчился, что не выиграл, и обрадовался, вспомнив о традиции начинать успехи с серебряной медали. В итоге оставшиеся «стометровку брассом» и «четыреста метров вольным стилем» я выиграл легко и с большим отрывом от конкурентов. Это был невероятный успех для города Нового Уральска.

После соревнований ко мне подошёл высокий усатый дядька и предложил в будущем выступать за спортшколу «Спартак».

– Пусть он с отцом поговорит, – преградил дорогу дядьке тренер. – Он ещё молодой, чтобы такие вопросы самостоятельно решать. Оставьте контактный телефон, вам перезвонят.

Усатый замолк, с ненавистью посмотрел на тренера, поковырялся во внутреннем кармане пиджака и передал мне визитку.

– Подумай, паренёк. «Спартак» принесёт тебе славу и деньги.

– Так просто не перейду. У меня отец, брат и тренер. Если выступать за Москву, то и жить я должен в Москве, – по-взрослому ответил я.

– Много сразу хочешь, – фыркнул усатый.

– Вы тоже немало.

– Настаивать не буду.

Дядька ушёл, растворившись в толпе, а тренер похлопал меня по плечу, и велел принять душ и собираться в гостиницу.

– Вечером поезд, – напоследок бросил он. – Не опоздать бы.

Так сорвался мой контракт со «Спартаком». Но в тот момент, когда я находился на вершине славы и обладал двумя золотыми и одной серебряной медалью, мне стало до боли обидно за безразличное отношение к уральской школе плавания, поэтому я и обиделся. О чём, впрочем, ни капельки не жалею, ведь я не требовал ничего сверхъестественного. Обычное жильё для семьи и человека, благодаря которому я вышел в лидеры.

Вечерним поездом мы уехали домой. Я устроился на нижней полке у окна и разглядывал русские степи и деревеньки, мелькающие за стеклом, а душа грустила от потерянной мечты. Московский «Спартак» остался в Москве, а подающий надежды юниор уходил к истокам – в крохотный городок Новый Уральск, граничащий с Казахстаном.

Дома нас встречали как героев. Ещё бы, последним, кто привозил с собой юношеское золото, был Давид Муджири – прославленный советский спортсмен, Олимпийский чемпион и чемпион мира, а тут я – Егор Александрович Миронов, сын замечательного человека Александра Евгеньевича Миронова. Таковы странности судьбы: ещё несколько лет назад я жил в казённом доме круглой сиротой, дрался за кусочек хлеба или просто отстаивал честь, и вдруг в одночасье превратился в надежду уральского спорта. Какой к чёрту «Спартак», ведь есть родная спортивная школа «Надежда», и пусть я второй после Муджири, кому удалось сорвать куш, но надеюсь, не последний.

Пошли дела в гору и у Кирилла. Композитор «Синей птицы» делал музыку, поэты поделились стихами и песнями, и по городу поползли слухи о талантливой семье Мироновых.

– Баба Тома гордилась бы вами, – говорил отец, читая заметку в «Уральском вестнике». – Миронов-старший и Миронов-младший – одни из самых талантливых детей нашего региона. Пловец и певец – такой тандем представляют собой Егор и Кирилл… Ох, наслащавили статью.

– Вроде нормально, – не нашли мы ничего зазорного.

– Перехваливают. Сильно перехваливают, – возмущался папа. – Егор у них чуть ли не плавающий Господь Бог, а Кирилл – уральский Челентано. Вот придумали, а? Молодцы, умеют сравнивать.

– Что тебе так не нравится?

– Зазвездитесь от похвал, перестанете работать над собой. Ничего хорошего газеты вам не принесут. Кроме звёздной болезни, конечно.

– Почему ты так думаешь?

– Раньше футболом увлекался. Дебютный сезон провёл на отлично, в активе четырнадцать голов и десять голевых передач. Газеты тут же расписали меня под белого Пеле, я почувствовал себя звездой и следующий сезон с треском провалил, после чего года на три осел на лавке запасных и в высшей лиге больше никогда не играл. Прозябал во втором дивизионе, выходил на поле от случая к случаю… Не хочу, чтобы и с вами случилось то же самое.

– Ты играл в футбол?!

– С семи лет. Мама любила спортсменов… Отдала в школу «Торпедо», там и начинал. Юноши, молодёжка, дубль, основа, снова дубль, потом списали в разряд неудачников… В двадцать семь с футболом завязал окончательно.

– Вот это да! – удивились мы. – Почему раньше не рассказывал?

– Да что тут рассказывать, – махнул рукой папа. – Исповедь горе-футболиста? Зачем? В качестве примера?

– Хотя бы так.

– Ну, вот и послушали. Хватит… Просто запомните, что нужно расти и не останавливаться на достигнутом. Никогда…

4

До десятого класса каких-то особенных событий не происходило. Мы учились в школе довольно неплохо, но уже не на одни пятёрки. По вечерам гуляли с девчонками и одноклассниками, ходили в парк или пили пиво в беседке. Я плавал, соревновался на чемпионатах России, Европы и мира, завоёвывал медали, обновлял рекорды. Кирилл пел, записывался на студии, мотался по странам СНГ с ансамблем, участвовал в различных конкурсах, получал гранты и награды. Всё шло размеренно, без проволочек.

В десятом приехал человек из ЦСКА. Отыскал меня в школе, отпросил с урока и проводил в учительскую. Представился Владимиром Георгиевичем.

– Егор Миронов, – пожал я протянутую руку. – По какому вопросу?

– О-о-о, – протянул собеседник. – Молодой, а хваткий… Ладно. Я, Егор, с предложением прилетел. Хочу, чтобы ты за ЦСКА выступал.

– Ещё говорите, что я хваткий.

– Чего ж тянуть. Не стоит тратить время на бессмыслицу.

– И то верно. Значит, предлагаете Москву… Хорошо… Даже не знаю, что ответить. Однажды я уже отказался от столицы.

– Московский «Спартак»? Я знаю, наслышан. Та история долго из уст в уста передавалась.

– Никто таких требований не выдвигал?

– Да уж, – усмехнулся Владимир Георгиевич, – загнул ты тогда. Квартиру и себе, и тренеру. Ещё б самолёт заказал.

– «Спартак» сейчас кусает локти. Не боитесь, что и вам придётся?

– Ты не злись, а послушай, что скажу. Условия, которые мы предлагаем, конечно, не идеальные, но достойные. Трёхкомнатная квартира в Москве на северо-западе, стипендия, бесплатный проезд в метро. Тренеру квартиру не обещаю, но компенсацию выплатим.

– И всё?

– Нет, не всё. Через два года ты попадёшь под призыв и уйдёшь в армию, а там тебе поблажек не будет. А кто выступает за ЦСКА, остаётся на гражданке.

– Армия не страшна. Я смогу постоять за себя… По поводу контракта мне нужно посоветоваться с отцом и братом. Если они не откажутся, тогда переедем в столицу. Если откажутся, значит не судьба.

– Хорошо, Егор. Напиши мне домашний телефон, я позвоню через неделю. Недели, надеюсь, хватит?

– Вполне.

Мнения отца и Кирилла по поводу переезда в Москву разделились. Папа обеими руками проголосовал за столицу, а брат надулся и наотрез отказался покидать родной город.

– У меня здесь студия, композиторы, наша «Синяя птица». Я что, должен всё бросить и отказаться от своей мечты? – запричитал он.

– Зачем отказываться? В Москве ты реализуешь её быстрее, – попробовал я образумить брата.

– В Москве я буду одним из многих, а здесь я – любимчик.

Три дня всеми правдами и неправдами мы с отцом обрабатывали Кирилла. Тот упирался, ругался, фыркал и демонстративно уходил в ванную «принять душ», но я ощущал, что брат сомневается, и надавливал, говорил о сумасшедших перспективах, открывающихся для молодого вокалиста, и Кирилл стал сдавать позиции. Интересовался, что и как, обещал подумать, ходил загруженный и на четвёртый день капитулировал.

– Чёрт с вами, – сказал. – Столица, так столица.

Переезжали мы шумно. Сначала уехал я, подписал десятилетний контракт с ЦСКА, получил в собственность трёхкомнатную квартиру недалеко от метро «Октябрьское поле», вернулся в Новый Уральск, и второй раз мы перевозились уже вместе. Кое-что оставили дома, сковородки и кастрюли достались квартирантам, ненужные вещи отдали в детдом, старьё выкинули на помойку. Отец ещё несколько раз возвращался, привозил сумки с нашим барахлом, а после переезда отправился за «Тойотой».

Первый год в столице оказался тяжелее, чем мы представляли. Папа не сразу нашёл работу, и зимой питались на мои выигрыши, сводили концы с концами и устало слушали нытьё Кирилла, который каждодневно возмущался сложившейся обстановкой. Не нравились ему ни метро, ни ежедневная суета, ни завышенные цены в студиях, ни навороченные одноклассники, хвастающиеся дорогими одеждами и компьютерами. Он хотел обратно, домой – петь в ансамбле, выступать на концертах и бродить по уральским улицам в поисках вдохновения. Москва его ничем не вдохновляла.

В начале весны продали «Тойоту». Папа второй месяц кулинария в ресторане восточной кухни, получал стабильную зарплату и предложил купить большой чёрный внедорожник, на что мы ответили дружным согласием. Походили по салонам и остановили выбор на полноприводном «Лексусе» с мощным двигателем. Отец увидел его и ахнул.

Летом отмечали день рождения Кирилла. С утра катались на аттракционах в парке Горького, ели горячий шашлык, плавали на пароходе по Москве-реке и топтали брусчатку Арбата. Вечером, опьяневшие от выпитого за день пива, заметили вывеску с лимузином, сделали заказ и через час сидели в «Линкольне». Пели песни Кирилла, обнимали папку, а он смущался, словно ребёнок, и светился от счастья, когда мы говорили, что любим его больше всех на свете.

Втроём, в обнимку шли по ночной Москве из центра до дома. Попали под зоркий глаз милицейского патруля, но те постеснялись забрать счастливую семью, козырнули, посигналили и укатили.

– Эх, ребятки! – смеялся отец, глядя вслед уезжающему «Форду» с синей полосой. – Видела бы нас баба Тома! Надавала бы по одному месту! Как пить дать, надавала бы!

Да, подумал я, надавала. Но бабы Томы уже нет, а отец, слава Богу, жив и здоров, и пусть виски его покрывает седина, и он всё чаще и чаще в разговорах заводит тему внуков, я люблю его таким, какой он есть. И пусть я знаю, что по крови мы не родные, язык не повернётся назвать папу чужим, ибо не в крови дело, а в человеческих отношениях. Я смотрю на серое небо, понимаю, что не достиг бы всего, если б не отец и баба Тома. Не было бы в природе чемпиона по плаванию Егора Миронова. Не было бы школы, двух месяцев на берегу реки, ужинов в семейном кругу. Ничего бы не было. Возможно, даже нас.

– Спасибо, пап, – улыбается Кирилл. – Это лучший день рождения в моей жизни.

– Ты говоришь это каждый год, – замечает отец.

– Значит, неспроста, – влезаю я в разговор. – Спасибо, папка.

– Спасибо!!! – кричим мы с братом.

Над городом восходит солнце. Дороги заполняются машинами, тротуары – людьми, и мы теряемся среди толпы москвичей и гостей столицы. Теряемся, но мы – есть. Мы – счастливая семья.

Мы – есть.