Всю жизнь люди живут воспоминаниями. Каждый день, каждую ночь они вскрывают в памяти какое-нибудь значимое или обычное событие, смакуют его или стараются забыть, рассказывают близким или утаивают в глубинах подсознания. Поцелуй на закате, день рождения друга, на котором ты понял, что дружба закончилась, летний парк с красивыми девушками: мозг хранит тысячи разных снимков, и нужно маленькое усилие, чтобы кадры встали перед глазами и вызвали в душе эмоции.
Человек помнит фрагментами, и меньше всего их приходится на период до трёх лет. Я из младенчества откопал всего два снимка. Первый – момент моего крещения: красный цветок на белых трусах, всегда напоминающий мне о странном церковном обряде. Второй – снежная зима и улыбающиеся бабушка с дедушкой: я у нашей пятиэтажки на проспекте Ленина, стою в шерстяных коричневых штанах, они колются и мешают, но я не подаю вида, а веселюсь и кувыркаюсь в сугроб. Дед и баба радуются, на родных лицах улыбки, в них отражается солнце, и день яркий и задорный. Интересно, есть ли в дедовой памяти фрагмент, где все счастливы, или он глубоко спрятан и забыт?
Далее – детство, юность, взрослая жизнь и старость. Здесь воспоминаний больше в несколько раз. Человек растёт, совершенствуется, события увеличиваются. Приходится ходить в детский сад, в школу, посещать кружки и дополнительные занятия, бегать с пацанами во дворе, играя в футбол, в «одно касание», в прятки и в догонялки, учить уроки, влюбляться, поступать в институт, сдавать госэкзамены и устраиваться на работу. И вот ты взрослый, у тебя дети, пятидневная служба с восьми до шести и часом перерыва, с новогодними корпоративами и дружескими посиделками с бутылочкой водки и домашними пельменями. А там не за горами пятый десяток, увольнение, пенсия, газеты и кофе по утрам, ворчание, что лучшие годы позади, усталость и недовольство, и одна радость – внуки, которые гораздо род нее детей, с ними можно возиться, играть, чему-то учить, гулять, пока маленькие, и следить с балкона, чтобы не курили и не хулиганили. Представляете, сколько фрагментов наберёт память за столько лет? Миллионы, если не больше.
Во втором классе нам подарили замечательную игрушку – красный домик с зелёной крышей и печной трубой. Если взять его в руку, приложить трубу к глазу и навести на свет, то внутри можно разглядеть свою фотографию у школьной доски. А если трубу покрутить вправо-влево, то фото меняются на другие: вот я на уроке музыки, а вот у спортзала. Три слайда из школьной жизни. Тот красный домик долго ассоциировался у меня с человеческой памятью: дом – человек, слайды – воспоминания. Дом со временем хорошеет, потом ветшает, обстановка внутри меняется: что-то остаётся, что-то выбрасывается. Домов много – целые города, страны, континенты, а воспоминания нашей планеты, если собрать их вместе, образуют целую галактику.
Я хочу рассказать вам о моих слайдах, начиная с раннего детства и заканчивая сегодняшним днём. Я, как и любой другой человек, накопил их достаточно и не против поделиться яркими или сложными эпизодами. Моя жизнь полна радостей, печалей, веселья, грусти, поисков истины и копания в себе, рано или поздно я обзаведусь детьми, постарею, стану дедом, а воспоминаний в голове прибавится. Кое-что я запомню специально, кое-что специально спрячу, но пока слайды не потускнели, не потеряли оттенок и не выгорели от времени, нужно закрепить их на бумаге.
* * *
Из всей родни больше всего я любил деда. Суровый и экономный, глуховатый на одно ухо и поэтому молчаливый, добрый и спокойный дед всегда был для меня примером для подражания. Всё детство прошло под его карим оком.
Вместе мы ходили в гараж, ездили на бахчи, работали в огороде, купались в Урале, выбирались в Саринские леса за грибами. Мой первый отчётливый снимок из детства именно оттуда, из Сары, где высокие деревья, а я маленький и беззащитный ковыряюсь палкой в осенних листьях и ищу шампиньоны, держусь за бабушкину руку и смотрю изредка на деда. Он далеко впереди, шагает уверенно и не боится ни волков, ни медведей, – никого. Как бесстрашный и ловкий царь джунглей.
Я оглядываюсь назад, переживая за автомобиль, который мы оставили на опушке у цветочной поляны. Я знаю, что дед любит машину, поэтому волнуюсь и представляю, что вокруг злые разбойники, готовые разбогатеть чужим имуществом. Я вырываюсь, бегу к «Москвичу», проверяю замки (всё надёжно), возвращаюсь, кричу, что можно двигаться дальше.
Корзинка у деда наполняется к обеду, в нашей с бабушкой едва набирается с десяток. Я не понимаю, как такое могло произойти, ведь нас двое, а дед один-одинёшенек и умудрился набрать больше. Но расстраиваться некогда: бабушка стелет в тени от машины скатерть, достаёт из сумки продукты, термос, и мы рассаживаемся. На «столе» появляются картошка, яйца, колбаса, консервы в томатном соусе, хлеб, помидоры и огурцы. Дед наливает в крышку термоса индийский чай, бабушка раздаёт всем бутерброды, и с первым кусочком я осознаю, что на свежем воздухе проголодался. Мы обедаем, и нет ничего лучше, чем туристическая еда. Всё прекрасно, ароматно и сытно. Особенно хорош чай: он настаивался с раннего утра и приобрёл незабываемый вкус.
Пообедав, дед и баба укладываются, а я ложусь посередине и слушаю их неторопливую беседу о саде: как укрепить будку, что пересадить, что прополоть, что удобрить. Глаза слипаются, и через десять минут я засыпаю, убаюканный рокотом голосов.
Дед будит меня скоро, и на этот раз я становлюсь его помощником. Мы бродим по лесу, он объясняет какие грибы съедобные, а какие ядовитые, какие нужно срезать, а какие оставить. Я внимательно слушаю, помогаю в поисках шампиньонов, выкидываю мухоморы, и корзинка набирается быстро. Приходим довольные, хвастаемся бабушке «уловом», складываем грибы в багажник и собираемся домой. Лес шумит листвой, нашёптывая прощальные слова.
– Завтра поедем на базар, продавать будем, – говорит дед.
– И я с тобой, – говорю ему с заднего сиденья.
Наш красный «Москвич» несётся по пыльной дороге. Дед рулит, а я, обхватив его за шею, играю в штурмана. В машине пахнет свежими грибами и осенней радостью.
* * *
Самые приятные воспоминания о детстве – это игрушки. Не поспоришь и не опровергнешь. Каждый хранит в памяти роботов-трансформеров, машинки, конструкторы, куклы, пазлы, у каждого есть любимая игрушка или даже несколько. Кто-то припомнит, как играл в собаку, накрыв одеялом три-четыре табуретки и соорудив некое подобие будки, кто-то расскажет о коллекции моделек, среди которых выделялась «Нива» с крутящимися передними колёсами, а есть и такие, кто лучшей игрушкой считает дерево во дворе.
У меня было много игрушек. Ну не то чтобы много, шкафы не ломились, но необходимое имелось. Баловали бабушка и мама, изредка дарил что-нибудь отец, только дед оставался равнодушным и денег не выделял. На деда я обижался, в магазинах выпрашивал безделушки и машинки, но старший делал вид, что не слышит, тянул за собой и уводил прочь. Я кричал, закатывал истерики, однако деда мои капризы не пронимали.
Со временем слайды об игрушках потёрлись и забылись. Я взрослел, сидел за приставками и компьютером, гулял, а в воспоминаниях осталась одна дивная вещь, сделанная своими руками.
В зале у деда стоял старый шкаф, купленный в семидесятых годах. Шкаф ничем не примечательный: в нём хранили посуду, вещи, книги, я держал игрушки и раскраски. И однажды, сидя за столом с двумя пачками пластилина, придумал интересную игру «Семью». Выбрал четырёх человечков из коллекции «Киндер сюрприза»: папу, маму, сына и дочку; вынул из шкафа ящик, долго соображал, как сделать из него комнату для моих подопечных, но выход нашёлся в пластилине. С усердием я лепил диваны, кресла, телевизор, плиту и микроволновку, прочую мелочь, строил из деревяшек стены, на стены клеил вырезанные из обоев кусочки, стеклянную пепельницу приспособил под ванну, но пластилиновый душ не держался, и пепельница вернулась на место.
Игра началась. Папа с утра уезжал на работу на машине, мама провожала мужа, убиралась, готовила, и они с детишками завтракали. Сын уходил в школу, он учился в первом классе, а дочка оставалась с мамой и помогала по хозяйству. Вечером семья собиралась за ужином, слушала новости и садилась в гостиной перед телевизором. Часто на огонёк приезжали родственники, вроде дяди, тёти и племянников, и для них выделяли целую комнату, дом наполнялся шумом и весельем.
Я играл в «Семью» долго, почти целый год. Ящик обрастал мебелью, менялись обои, техника, папа покупал детям подарки и гостинцы. Я задумывал о покупке второй квартиры, потому что сын со временем подрос и начал зарабатывать деньги, но в один прекрасный момент игра прекратилась. Забыв по рассеянности ящик на подоконнике, утром я обнаружил поплавленный солнцем пластилин. Промелькнула мысль начать заново, но я отказался от неё и поставил точку.
* * *
Что в детстве может занимать мальчика, кроме игрушек и сладостей? Конечно, машины! Дедовы, отцовы, старшего брата или дяди, да любые! «Москвичи», «Волги», «Лады», иномарки. Каждый пацанёнок во дворе хвалился чем-то своим, у кого не было машины, тот оказывался не в почёте, игнорировался, а особое внимание уделялось обладателю «восьмёрок» или «девяток». В послесоветские годы эти модели считались культовыми, а их хозяева настоящими счастливчиками. Приехать во двор на «зубиле», особенно когда все дворовые на месте, означало стать героем на ближайшую неделю. А если ребятам удалось посидеть внутри, покрутить баранку и с горящими глазами понажимать кнопок, то и на месяц.
У моих родителей машины тогда не было, и вся радость доставалась дедову «Москвичу» 412 модели. Яркого красного цвета, с мощным мотором и незабываемыми форточками, которые мне нравилось открывать и ехать, подставив лицо под струю воздуха, – автомобиль был семейной гордостью, редко ломался и всегда выручал. Надо перевезти арбузы с бахчей – без проблем, картошку из гаража – легко, домчаться до родственников за тысячу километров – и это выдержим, вылезти из грязи на просёлочной дороге – даже трактор не нужен!
Впервые за руль я сел года в четыре. До этого дед выделял мне переднее сиденье, пристёгивал ремнём и трогать ничего не разрешал. Но однажды после долгих уговоров он посадил меня на колени и возил за городом. Я рулил, и пусть скорость не превышала десяти километров, счастье моё зашкаливало мыслимые пределы. С той поры я влюбился в нашу машину.
Особенно мне нравился салон «Москвича». Даже сейчас, закрыв глаза, я вижу всё до мельчайших деталей: широкое ветровое стекло, под которым располагается чёрная панель, рулевая колонка с аббревиатурой «ИЖ» и тонкой ручкой поворотника, спидометр, измерительные приборы с надписями «бензин» и «ампер», замок зажигания, рычажки подсоса и переключения света с ближнего на дальний, педали, коробка передач, радиоприёмник, бардачок, где всегда валялись пластиковый стаканчик, соль и раскладной нож.
С дедовым «Москвичом» связано много смешных и запоминающихся историй. Например, как мы возвращались из Днепровки и сбили на трассе корову, выбежали на помощь, а она вскочила и со всех ног бросилась наутёк. Или как застряли в грязи, опровергнув утверждение, что ижевская лошадка скорее танк, чем автомобиль. А однажды сломались на безлюдной дороге, и я помогал старшим ремонтироваться, подавая необходимые ключи.
Дед и сам мог рассказать с десяток случаев. Часто вспоминал, как отец с друзьями перевернулся на рыбалке, или как сам врезался лоб в лоб с другим «Москвичом» – он называл то столкновение поцелуем взасос. Бывали и мелкие казусы вроде отлетающих колпаков, оторванной ручки передач и найденного в салоне шипящего ёжика.
Пожалуй, наша большая дружба с дедом началась именно с машины. Я ходил с ним в гараж, мы много общались и привязывались друг к другу, вместе копались и перебирали двигатель, мыли «Москвич» у реки и катались по делам. Дружба поколений крепла год от года, перерастая в нерушимый бастион.
* * *
Множество детских воспоминаний связано с дворовыми похождениями. Будь то футбол, игра в «банку» или в «клёк», обычные догонялки или катание на качелях, бессмысленные ковыряния в песке или кувыркания на заборе, мальчишеская память хранит эту суету до глубокой старости.
У нас с ребятами моего возраста был дефицит. Девчонок оказалось много, они держались всегда дружной группкой, а парни в основном перешли границу первого десятилетия и мелких к себе не принимали. Им нравилось казаться взрослыми, бегать за гаражи курить, подтрунивать над девчатами, что в окружении карапузов выглядело смешно. Нас старшие не замечали принципиально, а мы старались лишний раз не лезть.
В чужие дворы я не ходил и дружил с ребятами из соседних подъездов. Выглядывал с балкона, кричал Сашке из четвёртого или Серёге из второго, ждал, пока кто-нибудь из них откликнется, хватал мяч и бутылку воды и спускался вниз. С Сашкой дружили недолго. Он часто задирался, хулиганил и скоро отыскал подобающую компанию, куда с радостью и перебрался. Особо не горевали.
Так мы остались вдвоём с Серёгой. Он, как и я, приезжал к деду в гости, поэтому договаривались о встречах заранее, чтобы не скучать поодиночке. Шли обычно на стадион, играли в «тридцать три» или оставались во дворе и чеканили в «олимпийку». Серёга в чеканке был редкий мастер, мог запросто на спор набить ногой двести-триста раз без передышки, при этом беззаботно болтал о вчерашних автогонках. И по деревьям лазил здорово: по гладкому стволу без веток и сучков, за которые можно зацепиться, забирался словно Маугли.
Ещё мы играли в сыщиков Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Целый час спорили, кому быть Холмсом, и я наплёл, что доктор – важный и образованный, к тому же со званием: не просто детектив, а доктор. Серёга поразмышлял и стал Ватсоном, а я довольствовался ролью Шерлока. Из дома я взял большую лупу – непременный атрибут сыщика, Серёга повесил на шею старый неработающий фотоаппарат, выдал мне пистолет, чтобы отстреливаться от преступников, и мы вышли во двор, чтобы приступить к первому нашему делу.
Дело предстояло сложное и запутанное: выследить мальчика Ромку. Ромке недавно стукнуло четырнадцать, и он стал по вечерам где-то пропадать. Где – нам и предстояло выяснить. Мы уселись на карусель, не подавая виду, что за кем-то наблюдаем, а сами косились на компанию старших, сидящих в беседке, и строили догадки. Когда Ромка попрощался с компанией и заторопился, мы двинулись следом.
Подозреваемый долго петлял по дворам, озирался и останавливался, проверяя нет ли хвоста, – видимо, не хотел раскрывать карты. Мы прятались, либо делали вид, что гуляем, а сами ждали, куда же приведёт Ромка. Он продолжал вилять, углубляясь в переулки, и один раз мы его едва не потеряли из виду. Благо зоркий глаз доктора углядел вдалеке знакомый силуэт, и дело не провалилось.
Ромка дошёл до спорткомплекса «Юбилейный», свернул налево, к частным домам и громко свистнул. Тогда и выяснилась причина, из-за которой он шифровался. Оказалось, что паренёк гуляет по вечерам с девушкой. Мы с Ватсоном хлопнули по рукам, разгадав загадку, сфотографировали парочку на память, и хотя древний «Зенит» не включался, посчитали, что улик хватит.
В Холмса и Ватсона играли целое лето. Следили за дворовыми, родителями, а осенью нам предстояло идти в школу, и сыщики отложились до каникул. С Серёгой увиделись уже зимой. Ему подарили «Полароид», лупа пригодилась для рассмотрения снежных следов, и мы почувствовали себя настоящими детективами.
Той же зимой повстречался нам и Сашка. С сигаретой, не стесняясь возраста, он разговаривал матом и цыкал слюной через зубы, хлопал нас по плечу и предлагал глотнуть по пивку. Я смотрел на него и не узнавал в грязном беспризорнике бывшего друга, так он изменился за это время: осиротел, погрубел и вцепился в жизнь хулигана острой хваткой.
Мы с Серёгой от пива отказались, но Сашка не огорчился. Залихватски попрощался и ушёл, оставив сыщиков в недоумении. Я предложил организовать слежку, но Ватсон не согласился, сказал, что результаты не порадуют, а наоборот шокируют, ведь Сашкина мать умерла, отец мотается по стране в поисках лучшей жизни, а друга уже не вернуть. Он выбрал плохой путь. Я удивился словам Серёги, они были серьёзны и вдумчивы. С тоской мы побрели домой, молчали, хотя на душе моросил дождь, и хотелось поговорить о Сашке, однако никто не проронил ни слова. Дошли до дома, пожали руки и разошлись.
Этот слайд из беззаботного детства впервые столкнул двух маленьких детей со страшным взрослым миром, миром, выплюнувшим Сашку на улицу. В сыщиков играть расхотелось, лупа и фотоаппарат отправились на покой, а мы с Серёгой занялись строительством ледового дворика: возводили горку, лепили снеговиков, благо снега навалило по пояс, и отдыхали.
* * *
В первый раз – в первый класс. Вот я и ученик. В английском сером костюме, при галстуке, с букетом хризантем, а рядом двадцать нарядных одноклассников, все переглядываются и знакомятся, показывают на нашу учительницу. Что-то говорит директор, что я уже и не помню, из динамиков доносится легендарная «Учат в школе», и мне кажется, я уже взрослый, раз буду учиться.
Школа престижная, в центре города. Здесь училась моя мама, она помнит некоторых учителей и рассказывает: вот преподаватель географии, а по совместительству и классный руководитель, вот преподаватель физики, строгая и властная дама. Я киваю, рассматривая старичков, которые обучали мою родительницу, но мне любопытнее учительница наша – Татьяна Владимировна. Она улыбается, держит в руках букеты, и я, глядя на доброе лицо женщины, понимаю, что проблем не будет.
Линейка заканчивается, старшеклассники провожают первоклашек аплодисментами, а мы заходим в прохладное здание школы. Татьяна Владимировна ведёт в светлый кабинет с табличкой «8», который на ближайшие три года станет родным домом первому «В», но пока я этого не знаю и озираюсь по сторонам, запоминая каждую деталь, будь то цветочный горшок на подоконнике или тонкая лампа над доской.
Учительница ещё раз всех приветствует, садится за стол, открывает журнал и предлагает знакомиться. По очереди мы поднимаемся, выкрикиваем имя и фамилию, она записывает. В кабинете пахнет цветами, атмосфера добрая и приятная, уходить не хочется. Татьяна Владимировна раздаёт прописи, буквари и учебники с картинками, объясняет, что с собой нужно взять на завтра, и прощается.
Я выхожу к маме. С сегодняшнего дня я – школяр, через одиннадцать лет буду умным человеком. Объясняю, что наказала учительница, и мы переходим дорогу: прямо напротив школы магазин «Знание», где есть и книги, и тетрадки, и карандаши. Мама покупает канцтовары, дневник, вручает мне пакет и провожает до деда.
Дома я хвастаюсь деду и бабушке купленными школьными принадлежностями, листаю дневник и прописи, читаю, что написано. Читать я научился давно, практикуюсь третий год, пишу печатными буквами. Дед меня хвалит, заслуга на сто процентов его. Он, не жалея времени и сил, учил внука азбуке и слогам, заставлял штудировать детские книги и пересказывать, а теперь гордится, гладит по макушке. Дед мечтает, что я вырасту и стану профессором. Ну или на крайний случай адвокатом.
Начинают тянуться трудовые будни в школе. Бабушка будит в половине восьмого, кормит завтраком, провожает, и я бегу до школы. На плечах чёрно-оранжевый ранец, он хлопает по спине, подгоняет, и без десяти восемь я сижу в классе. Обычно четыре урока, и обязательно два раза в неделю физкультура. Все мальчишки радуются, а я физру не люблю, потому что заставляют заниматься строевой и бегом, а футбола и развивающих игр не бывает, поэтому хожу туда под палкой.
После уроков я мчусь к бабушке на работу. От школы недалеко, нужно пересечь школьный двор, небольшую дорогу, и вот я у санатория-профилактория «Строитель». Здороваюсь с вахтёршей, поднимаюсь по лестнице на пятый этаж и стучусь в 504-ый номер. Бабушка впускает меня внутрь, ставит чайник, и пока тот греется, я рыскаю по складу в поисках интересного. Баба Рая работает завхозом, заведует большим хозяйством санатория, и в 504-ом можно отыскать машинки, самолётики, конструкторы «Лего», оставшиеся после детского заезда, и забрать их домой.
Когда чайник закипает, бабушка заваривает индийского, разогревает на плитке еду (она всегда оставляет завтрак мне), я кушаю и хожу по этажам. Гулять никто не запрещает, главный врач санатория Ольга Ивановна – друг нашей семьи, поэтому я – птица вольная, где хочу, там и летаю. К четырём мы идём на обед. Я знаю всех поваров по именам-отчествам, получаю законную порцию второго, обедаю повторно и только тогда собираюсь домой или жду бабушку до шести часов.
В понедельник, среду и пятницу мы с дедом в сауне. Сауна располагается внизу, на нулевом этаже, и по этим дням собираются только мужчины. Дед любит париться, сидит по сорок минут, прогревает косточки, выходит, пьёт горячий чай, остужается и снова в парилку.
Я не выдерживаю и десяти минут, сбегаю и прыгаю в бассейн. Пока дед в парилке, я бултыхаюсь в тёплой воде, а в чайной мы уже вместе.
В санаторий я заглядываю каждодневно. Горячее питание, сауна, бассейн, спортивный кабинет, где велотренажёры и гантели, грязевые ванны и душ Шарко. Для молодого быстрорастущего организма условия идеальные. К тому же все знают маленького сорванца: «Раисы Борисовны внучок» называют, привыкли.
Я в таком режиме до нового года, а после каникул мы на пару с хулиганом-одноклассником Мишкой Ивановым провожаем до дома отличницу Надю. Надька учится с нами, живёт на Зелёной улице, в пятиэтажке напротив электросетей. Я и Мишка, как верные стражники, охраняем нашу спутницу, болтаем, боремся и кувыркаемся в снегу, а девочка делает вид, что никого не замечает, хотя ей приятно внимание. Мы провожаем Надю пять дней в неделю, а в выходные толкаемся в её дворе, пытаясь привлечь внимание. Бабушка злится, что я пропадаю где-то в неизвестности, но Надька интереснее, чем самолётики и сауна. Правда, ненадолго. Спустя месяц холодное безразличие отличницы ставит крест на похождениях двух влюблённых, и я возвращаюсь в санаторий. Тратить время попусту больше не хочется.
* * *
Следующие три года протекают в странном ритме, когда вроде события и есть, но значимых и запоминающихся практически нет. Я хожу в школу, гуляю, учу уроки, а жизнь пестрит градациями серого, и какая-то неведомая ранее грусть закрепляется в сердце. Может даже не грусть, а тоска, но по чему непонятно.
В одиннадцать лет, дотянув до крайности, я мучаюсь с зубом. Дыра крупная, зуб спасти не удастся, и как на каторгу иду к зубному врачу. Не знаю, кто не боится стоматологов, наверное, это бесстрашные люди, я к их числу не отношусь. С трясущимися поджилками сажусь в кресло, врач осматривает рот, и (о чудо!) ничего не делает. Мне сообщают, что нужен снимок, я с улыбкой передаю новость маме, и она берёт новый талончик. Мой зуб снимают, долго совещаются, вертят кусочек негатива в руках, просят позвать родителей, и я бегу за мамой. Ей что-то пишут на бумаге, что-то объясняют, и через пять минут я узнаю, что скоро еду на операцию в Оренбург.
Новость неожиданная и ошеломляющая, выводит из тоскливого ступора. Становится ещё хуже, такое чувство и не назовёшь никак. Рот в течение дня приводят в порядок: лечат небольшие дырочки, вырывают больной зуб, снимают налёт. За три часа в кресле стоматолога нервы накаляются до вулканического состояния: если тронешь – останется ожог.
Я выхожу к маме измученный и уставший, падаю в её объятия, закрываю глаза, пока она гладит по голове и успокаивает. Садимся в трамвай и едем к деду. Сегодня у него день рождения, шестьдесят один год, и мама просит не грустить, чтобы старший не расстраивался.
В магазине мы покупаем имениннику бритву и туалетную воду, а дома вовсю идут приготовления. Нарезаны салаты, закуски, водка и вино охлаждаются в тазике, дед, баба и отец лепят пельмени. Пельмени ободряют, вкусно поесть перед скорой поездкой я не против.
К шести подтягиваются гости и кумовья, включается магнитофон: любимая всеми Кадышева с группой «Золотое кольцо», все веселятся, пьют, едят, танцуют, а мне кисло, и я отпрашиваюсь домой, чтобы не портить никому настроение. Погода хорошая, прогуливаюсь пешком, думаю о предстоящей операции и мечтаю, что через неделю вернусь здоровым.
Следующей ночью мы с мамой едем в поезде в Оренбург, а утром во вторник сонные и помятые ступаем на землю областного центра, долго ищем нужный троллейбус и дремлем, пока «усатый» везёт к детскому хирургическому центру.
Меня принимает главный хирург Олеся Петровна, осматривает и изучает бумаги с анализами и снимками, говорит, что операция состоится в пятницу, и боятся нечего. Отправляя в палату, наказывает не завтракать и не обедать. Сегодняшним днём я лишаюсь пары кубиков крови и здорового зуба. Нервотрепка продолжается до операции: бесконечные анализы и голодание до позднего вечера.
В пятницу по очереди забирают в операционную. Мы ждём, тихонько разговариваем и гадаем, кто будет следующий. Первой уезжает Карина, а через час санитары выкрикивают мою фамилию. Внутри холодеет, я лезу на каталку, ложусь и бессмысленно смотрю на мелькающие лампы над головой. Меня привозят в комнату, обложенную кафелем, и перекладывают на стол. Народу много: врачи, медсестры, кто-то ещё. Я стесняюсь наготы, щурюсь от ослепляющего света и хочу спрятаться. Руки пристёгивают ремнями, становится жутко, в вену вводят лекарство. Я креплюсь, настраиваюсь бороться, но засыпаю через минуту, погружённый в мир общего наркоза. Яд сильнее человека.
Через какое-то время меня будят, и я словно выныриваю из воды. Во рту привкус металла и йода, мысли спутанные, а слабость велика настолько, что не могу пошевелить пальцем. Санитары везут обратно, бросают на койку и накрывают простынёй. Впадаю в дремоту и открываю глаза только, когда приходит мама. Она сидит рядом, говорит, глаза красные и заплаканные. Я вытягиваю большой палец: всё отлично, всё под контролем.
Дни в больнице пролетают быстро. Всех прооперировали, больных нет, и ребята готовятся к выписке. Мы читаем, рубимся в дурака, кушаем вкусное и строимся в тетрисе. Я узнаю, что на операции был дольше всех, около трёх часов. В голову приходят мысли, что возникли осложнения, но я отгоняю их прочь: не представляю себя мёртвым, ещё столько впереди, вся жизнь!
Через неделю прощаюсь с ребятами и получаю выписку. С мамой гуляем по Оренбургу, впервые я ем мягкое мороженое и пью берёзовый сок. В областном центре солнечно и радужно, легко дышится и настроение боевое. Завтра я буду дома! А пока можно наслаждаться летом и радоваться. Просто радоваться жизни.
* * *
Один из любимых слайдов детства – слайд, когда я сел писать первые рассказы. На улице зеленел изумрудами август, из колонок гремели песни «Руки вверх», «Иванушек» и «Русского размера», операция осталась позади, а душа жаждала открытий. Я сидел на балконе, читал книгу из серии «Чёрный котёнок», грыз жареный арахис и пил какао. В доме напротив хором пели «Крошка моя»: из армии вернулся Костик Морозов, из поколения старших.
Серёга свистел с балкона, звал гулять, но я не отзывался. Дочитал детектив и задумался. Что-то щёлкнуло в голове и манило взять тетрадь, фломастеры и карандаши и написать рассказ. Я устроился на диване, нарисовал обложку: двух пареньков в полный рост, дом на заднем фоне, вывел по трафарету название «Друзья», разукрасил лист разноцветным и приступил.
Сюжет придумался давно. Вдохновлённый главой из «Республики ШКИД», где ребята издавали газеты и журналы, за полчаса набросал план и примерных героев, и ощутил, как идея захватывает меня. Весь день я терпеливо корпел над текстом, выводя круглыми буквами слова, и к вечеру написал семистраничный рассказ. Сшил его нитками с обложкой, и вышла книга. Я понимал, что придётся переделать заново: качественнее и оригинальнее, но пока радовался и этому.
Деду и бабе рассказ понравился. Я под впечатлением от успеха настрочил два новых: «Метель» и «Ссора Ивана Васильевича с Иваном Ивановичем» и решил объединить их в одну общую книгу. Листы на этот раз взял двойные, чтобы сшивать прямо по линии сгиба, а дизайн обложки тщательно переделал: трафаретные буквы оставил, срисовал красивую картинку через копирку, в каждой клетке ставил синим фломастером точку, – получилось стильно и необычно.
Над книгой я проработал неделю. Оказалось, что на одну страницу уходит почти тридцать минут, а если случаются ошибки или опечатки, то нужно переписывать заново весь лист. Занятие, требующее железного терпения и стальных нервов, но я справился и итогом стали похвала от родителей и просьба писать дальше.
К октябрю «конопатых» книжек прибавилось. Рассказы «Костёр» и «Предатель» и сказка «Как лисы Новый год встречали» объединились под общим названием «Истории у камина». Я продолжал писать, захваченный идеей, и в следующую книгу пообещал вложить все новинки. Третья, сорокастраничная книжица получилась объёмной и красивой: для обложки я купил золотую и серебряную гелевые ручки и оформил по высшему разряду. В январе 1999 года «Собрание» увидело свет, и книжная эпопея закончилась. Я увлёкся журналистикой и стал выпускать газету, на порядочный срок позабыв о литературе.
* * *
Летом 99-го я приехал на каникулы ко второй бабушке Юле. Казалось, срок долгий, три месяца, но двоюродный брат Шурик, по-товарищески подмигнув, пообещал, что они пролетят незаметно. За зиму он соскучился по проделкам и строил грандиозные планы на девяносто дней вперёд.
Взяв неотесанного городского под надёжный контроль, Шурик с первых дней начал учить образованности: как правильно прыгать через забор, не порвав штаны, как лучше бить по мячу, чтобы тот подкручивался вправо или влево, как быстрее приучить детское горло к ядрёному табаку «Тройки» и не кашлять при пацанах. Шурик был прирождённым педагогом.
За неделю я более-менее привёл себя в божеский вид: шорты и футболки обзавелись налётом грязи и боевыми дырками, физиономия обрела бронзовый загар и несколько царапин, я внятно ругался на деревенском языке и цыкал слюной через передние зубы.
Шурик показал владения. Мы исследовали заброшенную двух-этажку, где по легенде водились привидения, а в реальности собирались наркоманы и прочие нечисти, водонапорную башню и косильный комбайн «Нива», отличающийся от других необычным зеленым цветом. Залезли в сломанный грузовик «ЗИЛ», но ничего интересного не нашли, кто-то пошерстил до нас. Брат говорил, что за лето мы не успеем обойти всё вокруг, а я, привыкший к четырем стенам квартирной клетки, наслаждался свободой. Свобода была везде.
Ночью Шурик будил меня негромким свистом. Я спешно одевался, брал с собой запасную футболку, тихонько, чтобы не разбудить деда и бабу, открывал дверь и выходил во двор. Мы бежали через задний двор к школе, одевали на головы футболки, оставляя щелку для глаз, и выбирали маршрут.
Обычно путь лежал на чужие улицы, к окраинам. Шурик присматривал подходящий огород, и мы перепрыгивали через забор. Здесь-то и пригождались те навыки, которые мы с Сашкой отрабатывали. Махнуть через забор и не разодрать штаны – это одно, а приземлиться и не разбудить чутких хозяев – это мастерство.
Нарвав полную тряпочную сумку редиски, мы ретировались с огорода, на ближайшей колонке выбрасывали ботву, мыли урожай и на лавочке у дома ужинали. До этого я никогда не ел по ночам, но Шурик – не поклонник каких-либо диет, с ним особо не похудеешь. К тому же редиску я вообще не употреблял и попробовал с удовольствием.
Ещё на брата иногда находило желание порыбачить. Он вставал ни свет ни заря, копал червей, брал удочку, и мы на пару двигали к речке. Шурик располагался на берегу, делал рогатину и часами мог сидеть и смотреть на поплавок. Я рыбачить не любил, загорал, лежал с книжкой или ходил рядом. Часов в пять рыбалка заканчивалась, и я счастливый представлял ночные похождения. По дороге домой мы обсуждали, куда пойдём сегодня и завтра, и не задумывались, что нас могут поймать, побить и покалечить. Тот мальчишеский азарт ничто не останавливало.
Когда поспели огурчики, и подросла морковка, азарт удвоился, и глаза загорелись ярче. Разве редиска сравнится с сочным молоденьким огурцом или хрустящей морковью! Мы набегали на чужие огороды каждодневно, но не разорительно. Конкурентов прибавилось, хозяева навострили уши и отпускали собак с цепи, так что стоило остерегаться. Часто встречались банды в футболках на голове, шныряющие по темноте с тряпочными сумками, и в деревню выехал дежурить милицейский уазик.
Шурик, услышав новость о милиции, развеселился и на спор предложил забраться не в один, а в несколько огородов. Я покрутил пальцем у виска, но брата это только раззадорило.
Поздней ночью мы по привычке дошли до школы, натянули «маски» и отправились в поход. Сумок Сашка взял штук пять, если не больше, и пообещал через час-другой наполнить их до краев. Его энтузиазм пугал, но за дело он взялся с упоением.
Ближе к утру осталась одна сумка. На улице посветлело, и я стал уговаривать Шурика отказаться от глупой затеи, однако брат стоял столбом и полез вопреки принципам. Рвал вместе с ботвой, пихал в сумку землю и листья, и когда у калитки появилась женщина и увидела бандита в маске, то на секунду замерли все: она, брат с торчащей из сумки морковкой и я, стоящий одной ногой на заборе и готовый спрыгнуть вниз.
Женщина закричала, я рухнул на спину, но тут же вскочил и припустил вслед за Шуриком, который не медля ни секунды давал пару по дороге. До спасительной школы погоня продолжалась под аккомпанемент хозяйкиного голоса, и только там удалось скрыться в кустах и выйти на нужную улицу. У старого дуба мы отдышались, перекурили и отнесли сумку в тайник. Шурик принял погоню как сигнал и предложил притихнуть. На недельку.
Огурцы бабушка засолила в бочонке, а из морковки сделали отличные котлеты. Ночью поймали четверых «огородников», и мы решили залечь на дно, благо Шурик нашёл новое увлечение – собирать мотоцикл. До конца лета возились с деталями, разбирая старые драндулеты и пытались сделать что-то хорошее. Так и закончились те счастливые три месяца свободы и вольной жизни, оставшиеся в памяти незабываемым осколком. Наступала грустная школьная пора.
* * *
Зимой 2000-го года, когда горе-предсказатели обещали людям конец света и вечное горение в аду, мы с другом Русланом познакомились с музыкантом Константином. Костя в прошлом успешно играл на клавишах в оренбургской группе «Электро», мотался с концертами по России, но славы не снискал и вернулся в родной город, чтобы давать частные уроки для молодых талантов. В то время вся молодежь сидела на рэпе, слушала Децла и Bad В. Альянс, пиратские сборники, сотнями выходящие на кассетах и дисках, и мечтала о собственной группе. Мы не были исключением, хотели записываться и выступать на концертах и в клубах, но дело началось с подготовки, постановки голоса, разработки дыхания и прочих прибамбасов.
Костя взялся за нас без особого желания. Платили ему немного – двести рублей в месяц, занимались два раза в неделю – по средам и пятницам, поэтому наш продюсер выкладывался процентов на десять. Включал на синтезаторе стандартный ритм и заставлял делать глупые упражнения, вроде повторения «дамидедадурамидедарудамиде» и выдыхания звука «а». Руслан бесился, ему не нравилась эта белиберда, он жаждал всего и сразу: песен, выступлений, дисков. Человек в тринадцать лет – бурный мечтатель. Я после месяца занятий ощутил изменения в голосе и занимался активнее, заучивая уроки даже дома.
Из-за музыкальных пристрастий я впервые поссорился с отцом. Папа, считающий, что сын должен развиваться в спорте, предложил брать меня с собой на тренировки в тренажерный зал. Я отказался и получил ультиматум: либо там и там, либо нигде. Терять хорошего музыканта, которому не лень возиться с детьми, я не хотел, но решил схитрить и сказал, что ходить не буду. Отец не сглупил, распорядился карманных денег не выдавать и ограничиться проездом и обедами.
Выручила бабушка. Узнав, что любимого внука лишили хобби, она выделила дополнительный лимит в две сотни, и дело разрешилось.
В среду и пятницу я учился музыке. Конечно, обманывать отца нехорошо, но сердцу не прикажешь. Идти путем, который не представляет интереса, удел слабых духом, а я к таковым себя не относил и предпочёл бороться.
Скоро появились успехи. Голос не дрожал, и мы перешли к сложным упражнениям и первым попыткам записать песню. Я настрочил текст, Костя его отредактировал, привёл в божеский вид и сделал аранжировку. В марте я занимался один, Руслан покинул корабль рэпа и плавно перетёк в волну русского рока в лице «Короля и шута». Движение речитатива угасало, но я остался верен себе.
Дебютная песня называлась «В ритме хип-хопа», просто и незамысловато, однако раскачивала и поднимала настроение. Костя предложил вызубрить её и выступить на ближайшем концерте в театре «Синяя птица». Я согласился, слава Децла не давала успокоиться.
В отличном настроении покинул студию, спустился вниз и на выходе столкнулся нос к носу с отцом. Папа выглядел сурово, без лишних слов повёл домой и прочитал лекцию о неуважении к старшим. Попытки объяснить, что музыка развивает в ребенке таланты и интеллект ни к чему не привели, да и двойки по математике говорили о другом. Музыка, как и рассказы, по мнению отца, мешали учению. Теперь ультиматум был строже: либо исправить оценки, либо щедрая порция ремня. Ни о какой студии разговоров не велось.
После школы я брёл до трамвая, показывал кондуктору проездной, садился к окну и, прислонив голову к прохладному стеклу, взирал на несправедливый мир. Мимо проносились дома, машины, люди, а мне казалось, что я самый несчастный человек на планете Земля. Человек, у которого забрали мечту.
Двойки я исправил на тройки, закрыл математику за седьмой класс и простился с мыслями выпустить песню и поехать на рэп-фестиваль. Отец торжествовал, хотя своего и не добился: в тренажёрный зал затащить сына ему не удалось.
* * *
Долгое время ничего не происходило. Жизнь текла размеренно, по одной ей ведомым законам. Я учился, выпускал газету на двойном листе тетради, прогуливал уроки в игровом салоне с другом Денисом и верил, что однажды всё изменится. Появятся настоящие друзья, которые выручат в нужный момент и просто будут рядом, на горизонте замаячит красивая девушка и полюбит таким, какой есть, и серость раскрасится хотя бы в светлые тона.
Заканчивался девятый класс, школа готовилась к выпускным экзаменам, ребята занимались и ходили на дополнительные занятия, а я не мог вбить в голову алгебраические термины, болтался по улицам и ждал лета, чтобы не видеть надоевшие лица одноклассников и приторные оранжевые стены коридоров. За восемь лет восьмая школа превратилась из родного дома в чистилище. Я поднимался, завтракал, кидал в портфель учебники и тетрадки и плёлся на уроки. В кабинете садился на «Камчатку», смотрел в окно или лежал на парте, на перемене шёл курить, а по возвращении занимал родное место. Уроки не интересовали, на физкультуру мы с Денисом забили и последнюю четверть закрыли с неудом, остальные предметы перекатывались с троек на четверки, и дальнейшие перспективы летели в трубу.
Экзамены я сдал на тройки и в десятый класс не перешел: директриса добро не дала. Мама расстроилась, а я обрадовался и предложил как вариант тридцать восьмую школу рядом с домом. В июле забрал документы, личное дело и перевёлся.
Следующие два года разительно отличались от прошлых лет. Дружный десятый «в» вместе гулял по вечерам, собирался на дни рождения и бегал на перемене курить. По вечерам мы сидели в садике или тусовались в подъездах, если на улице крепчал мороз, пили пиво, смеялись и веселились до упаду, а утром бежали на уроки.
После выпускного класс разошёлся по институтам и армиям. Я поступил на юридический факультет в Московский институт права, где компания подобралась разношёрстная и залихватская: казах Аслан, русский богатырь Василий, хохол Иван и мордвин Лёшка. С первого курса мы по сложившимся традициям заняли последние парты, где читали книги и журналы, слушали музыку, отсиживались на семинарах и изредка записывали лекции. Напрягались только во время сессии, ибо вылетать и отдавать долг родине не входило ни в чьи планы. Тогда лень и ничегонеделание отодвигались на второй план, спешно копировались тетради девчонок и готовые шпаргалки, по ускоренной программе штудировались учебники, и к зачётам и экзаменам банда лодырей подходила во всеоружии.
На первом курсе я плотно сблизился с Лёшкой. Он переехал в наш дом на проспекте Ленина, и домой мы ездили вместе. Завязалось общение, и однажды Лёха узнал о моём увлечении писательством. Попросив старые тетрадки и рукописные книги, он за выходные ознакомился с записями, похвалил и признался, что тоже мечтает попробовать. Спонтанно мы организовали вылазку в поля, прогулялись по протоптанным дорожкам, придумали сюжет будущего рассказа, а вокруг белел снег и завывал ветер, и ничто не мешало двум единомышленникам считать себя талантливыми людьми. Лёхина фантазия бурлила и выливалась через край, а я ловил её и записывал на бумаге, – так и работал над «Подземными крысами» наш графоманский тандем.
Напарника я вскоре потерял. Лёха с родителями снова переезжал, на этот раз в частный дом, далеко от района, и виделись мы реже. Его подруга забеременела, дело пахло свадьбой, и писанина отходила на второй план. Друг вступил во взрослую жизнь. Повесть о войне в подземелье я дописал один, один ходил по полю, ища вдохновения и новых тем, и один встал на путь творца слова. Писательство и есть стезя для одиночек.
Институт я, как и школу, закончил, понимая, что он не нужен. Диплом с тройками, четвёрками и пятёрками лёг на полку и покрывается пылью, а я болтаюсь по жизни в поисках места, меняю каждые три месяца работу, пишу рассказы, иногда езжу на фестивали и конкурсы, но слайд, когда я учился в тридцать восьмой и институте права, храню как самый драгоценный. Золотое время ничегонеделания, творческих открытий и бессонных ночей под настольной лампой с ручкой в руке и остывшим чёрным чаем, – это счастливое время, в которое хочется вернуться, окунуться с головой и не выныривать…