Мертвая тишина. Она установилась вокруг меня совершенно неожиданно. Никто не подкарауливал меня у подъезда, не ломился в квартиру, не подсылал ко мне знакомых с разными, заманчивыми и не очень, предложениями. Телефон молчал так упорно, что по нескольку раз в день я снимала трубку просто так, чтобы убедиться, не отключили ли его. Это было настолько удивительно, что сначала я не поверила своему счастью. Потому что до этого буквально разрывалась на части, носясь по городу и его окрестностям как ошпаренная и улаживая дела своих клиентов.

Нервно и физически я вымоталась до такой степени, что была готова обратиться к криминальным структурам города с предложением о перемирии и всеобщем отпуске. И вот, будто кто-то где-то услышал мои мольбы, – поток клиентов вдруг иссяк. Теперь можно порадоваться передышке, тем более что несколько серьезных дел последнего времени благоприятно сказались на моем материальном положении.

Неделю я блаженствовала. Для начала выспалась, а затем устроила генеральную уборку – вымыла окна, очистила балкон и довела до умопомрачительного блеска люстру «Каскад». Кто хоть раз брался выполоскать в мыльной воде, потом протереть и развесить по своим местам три этажа стеклянных висюлек, поймет, какой подвиг я совершила. Но и это еще не все: я выгребла хлам из всех углов, рассортировала его и на девяносто процентов ликвидировала. Оставшиеся десять процентов барахла мне стало жалко выбрасывать, и они остались в доме до следующей генеральной уборки. Между делом я купила новый пылесос – вместо ветерана, почившего с миром прямо посреди устроенного мной разгрома.

И всю неделю я обеспечивала себя полноценным трехразовым питанием. Честное слово! Я ела не бутерброды, которые уже поперек горла вставали, а самые настоящие горячие завтраки, обеды и ужины! Возможно, я готовлю и хуже, чем шеф-повар парижского ресторана «У Максима». Не знаю, не проверяла. Да и не уверена, что хочу проверять. Как-то не вызывают у меня энтузиазма всякие улитки-устрицы. В этом я вполне согласна с Собакевичем: мне тоже лягушку хоть сахаром облепи, я ее все равно есть не стану. А баловала я себя любимыми с детства блюдами, на приготовление которых последние два месяца элементарно не было времени.

Может, кому-то не нравятся оладьи из тертой на самой мелкой терке сырой картошки, зажаренные на подсолнечном масле до хрустящей коричневой корочки, рыба в кляре, приготовленная аккуратными шариками на специальной сковородке, вареники с картошкой с чесночной подливкой и курица, устроившаяся на бутылке, скрестив ножки, запеченная в духовке… Не нравятся – ради бога, личное дело каждого. А я считаю, что это самая вкусная еда в мире, и никто меня в этом не переубедит.

Телефон все молчал.

Раз так, значит, гуляем до победного конца. Двоюродная тетка четвертый год пытается заманить меня к себе на дачу. Вот и поеду к ней. Я притащила из соседнего супермаркета полную кошелку всяких удобных для дачной жизни продуктов. Специально для тетки купила два килограмма арахиса в шоколаде, ее любимых конфет. Сняла с полки пару книжек фантастики, которые купила месяца три назад и до сих пор не выбрала времени прочитать, и приготовила прочие необходимые вещи. Свалила все это на стол и начала упаковываться.

По всем законам жанра мои сборы должен был прервать телефонный звонок, но аппарат по-прежнему молчал. Я тщательно уложила все во вместительные удобные корзины, то и дело поглядывая на него, переоделась в дорогу, взяла корзины и подошла к дверям. Тишина. Я открыла дверь. Телефон молчал с ослиным упрямством. Я выставила корзины на площадку, достала ключи и, стоя на пороге, обернулась, и вот тут он зазвонил.

– То-то, – удовлетворенно сказала я, забросила корзины обратно в квартиру, закрыла дверь, подошла к тумбочке, где стоял телефон, и сняла трубку.

– Иванову Татьяну Александровну можно попросить? – Голос смутно знаком, но кто это, я сразу понять не смогла. Поэтому ответила на всякий случай официально вежливо:

– Татьяна Александровна вас слушает.

– Танечка, здравствуй, это Саша Желтков, помнишь меня еще?

Конечно, я его помнила! Друзья детства остаются в памяти на всю жизнь. Люди, с которыми знакомишься в институте, на работе, какие-то общие друзья и общие друзья общих друзей – все они улетучиваются из памяти легко и незаметно. А вот тех, с кем вместе играли в прятки, в «испорченный телефончик» и другие развивающие игры, тех помнишь всегда…

– Что ты молчишь, Тань, не слышно, что ли? Так я перезвоню.

– Да нет, все нормально. Просто вспомнила нашу последнюю встречу, – успокоила я его. – Ну что, нашел ты тогда цемент на халяву?

– Господи, да неужели я помню! Через мои руки столько уже этого цемента прошло, в том числе и халявного… Не в этом дело.

– А ты что, по делу звонишь? – можно подумать, я в этом сомневалась.

– Видишь ли… В общем, да, некоторым образом по делу, – Саша говорил не то чтобы робко, а как-то неуверенно. – Танька, ты скажи, у тебя свободное время есть?

– С ума сошел, откуда? Дел выше головы, вздохнуть некогда!

Я нахально соврала и даже пальцы не скрестила. А нечего задавать дурацкие вопросы. Конечно, мы живем в Тарасове, а не в Чикаго тридцатых годов, и у нас здесь не криминальная столица, чтобы высококвалифицированные частные сыщики – Таня Иванова в частности – были загружены срочной работой по двадцать пять часов в сутки. Хотя на отсутствие клиентуры в целом я не жалуюсь. Но не может же частный детектив моего уровня сказать, что он болтается без дела. Честь фирмы прежде всего!

– Танюш, может, все-таки выкроишь время, очень надо увидеться, – в его голосе зазвучали бархатные нотки.

Так, это мы проходили… Когда Сашка переходил на такой тон, он добивался от собеседника всего, чего только хотел. Однажды мы с ним поспорили, что он уговорит Лильку из второго подъезда, самую главную жадину нашего двора, дать нам поиграть ее новым мячом – огромным надувным глобусом. Я щедро дала ему на это безнадежное мероприятие сутки, поскольку твердо знала, что Лилька никогда никому и ничего не даст. Хотите верьте, хотите нет, Сашка уболтал ее всего за полчаса! В результате наша компания играла в «штандар» этим дурацким, совершенно неудобным глобусом, а Сашка обжирался мороженым – я проспорила ему три порции!

Так что, послушав пару минут его соловьиные трели о том, как высоко он ценит мою профессиональную репутацию, я решила сэкономить время и поскорее согласилась на встречу.

При моей работе машина не роскошь, а суровая необходимость, и держала я ее под окном, чтобы, если надо выехать срочно, не терять ни минуты. Так что хоть я на этот раз и не спешила, но уже минут через пяток ехала к филармонии, где директорствовал мой друг детства.

* * *

С Сашей Желтковым мы виделись, можно сказать, совсем недавно, двух лет не прошло. Занесло меня тогда на какое-то жутко культурное мероприятие. Не помню, что это было, то ли концерт знаменитого пианиста, то ли открытие конкурса вокалистов, но что-то очень музыкальное и очень престижное, так что собрался весь тарасовский бомонд. Там мы с Сашей и встретились. Он узнал меня сразу, а я его только тогда, когда ко мне с радостным воплем кинулся статный мужчина в смокинге и галстуке-бабочке, похожий на молодого Ширвиндта. И нисколько не похожий на того худенького, вертлявого пацана, которого мы всем двором прятали от строгой мамы, бдительно следившей, чтобы ее юное дарование больше играло на фортепиано, а не в дворовые игры. Но галстук-бабочку мама цепляла ему на шею уже тогда.

Сашка, единственный в нашем дворе, ходил в музыкальную школу и, по слухам, числился в подающих надежды. Парень он был хороший, не задавался, не вредничал и не ябедничал, так что мы все относились к его несчастью с пониманием. В конце концов, с каждым такое может случиться. Нам повезло, ему нет. Мы искренне сочувствовали Саше и в какой-то мере опекали его. Даже кличку ему дали не Музыкант, как можно было ожидать, а вполне приличную и ласковую – Цыпленок. Этакое несложное производное от фамилии.

Забавно, но учиться в музыкальной школе Сашке нравилось. И нравилось играть на пианино. Летом он даже устраивал для нас концерты: открывал окно и балконную дверь и играл, а мы сидели на лавочке и слушали. Но не меньше ему нравилось носиться с нами по двору, искать приключений на ближней стройке или просто тихо-мирно кидать мячик «в вышибалы». И всегда в самый интересный момент этих наших занятий появлялась его грозная мама.

Она никогда не звала его с балкона – считала неприличным голосить на всю улицу. Поэтому спускалась и с независимым видом начинала прогуливаться, осматривая укромные уголки обширного двора. Сашина мама была высокой, стройной и всегда носила солнцезащитные очки. Выглядела она очень величественно, как и должна выглядеть мама ребенка, который учится в музыкальной школе и умеет играть на пианино.

Заметив ее, Сашка тут же находил ближайшее укрытие – годились и густой куст, и случайно заехавшая во двор машина, и куча кирпичей, приготовленная кем-то для дачи. А мы дружно смыкали ряды и фальшивыми честными голосами убеждали Сашину маму, что он только что был здесь и куда-то побежал, вроде за угол, а может, домой… Она делала вид, что верит нам, и продолжала искать. Всегда, между прочим, находила. Закончились эти развеселые прятки, доставлявшие нам громадное удовольствие, очень обыденно и даже скучно: родители купили Сашке часы. Теперь, когда он шел гулять, ему устанавливалось время возвращения.

После того как наша семья переехала в другой район, я потеряла Сашу из виду. Доходили слухи, что в конце концов он предпочел административную карьеру музыкальной. От общих знакомых я слышала, что он работал в городской администрации, что-то там такое делал с культурой.

И вот – встреча на музыкальной тусовке. Мы с энтузиазмом пообнимались, похлопали друг друга по плечам. Потом друг детства ошарашил меня диким вопросом:

– Танька, ты случайно не знаешь, где можно на халяву срубить пару мешков цемента?

А через минуту, очевидно, приняв мое растерянное молчание за напряженную работу мысли, добавил:

– Ну пусть не совсем на халяву, но хотя бы за полцены!

К тому времени я уже ушла из прокуратуры и открыла «свой бизнес». Поэтому, с небрежной гордостью вручая Саше визитку, где аккуратным курсивом значилось «Иванова Татьяна Александровна – частный детектив», веско произнесла:

– Вот когда у тебя, дорогуша, сопрут этот цемент, милости прошу ко мне. Только учти, работаю я по мировым расценкам, с учетом последних данных с нью-йоркской и гонконгской бирж.

Сашка, немного растерявшись, взял мою визитку и тоже сунул мне в руку картонный прямоугольничек. Его карточка была побогаче, с золотыми буквами и голографическим значком. Из нее я узнала, что Желтков Александр Викторович ныне является директором Тарасовской областной филармонии. На обратной стороне та же информация излагалась по-английски. Я поздравила Сашку с достижением столь серьезного поста, но он только горестно махнул рукой.

– Два месяца, как дела принял, а крыша уже в пути. Кстати, о крыше: ты не в курсе, в какой стройфирме можно нанять кровельщиков подешевле, а лучше на халяву?

Пришлось напомнить, что ремонт крыш тоже не входит в сферу интересов частного детектива. После этого разговор вернулся к детским воспоминаниям, но ненадолго. Через пару минут Сашка указал мне на полную даму, увешанную бусами и цепочками, словно девчонка, дорвавшаяся до маминой шкатулки.

– Извини, Танька, мне обязательно надо с ней пообщаться!

– А что ты из нее можешь выдоить? – заинтересовалась я.

– Не груби, это великая женщина. Одно движение ее мизинца – и в фойе новый паркет!

И он двинулся очаровывать великую паркетчицу. В тот вечер я еще несколько раз видела его – он, улыбаясь и солидно кивая головой, беседовал с каким-то невысоким чернобородым мужчиной, потом, взяв под ручку, отвел в сторонку здоровенного парня лет тридцати, больше смахивающего на гоблина, чем на любителя музыки, и долго ему что-то втолковывал. Одним словом, трудился в поте лица. Не то чтобы мне стало его жаль, но я бы такой работы не выдержала, честно!

С тех пор мы не встречались. Так что же случилось такого, что Сашка позвонил мне, причем явно не как другу детства? Может, у него действительно цемент сперли?

* * *

Сашка поджидал на улице, у дверей филармонии.

– Таня, как хорошо, что ты приехала! – Он вцепился в мою руку, словно боялся, что я немедленно поверну обратно. – Пойдем в мой кабинет, там никто мешать не будет, поговорим.

Кабинет у него был средней паршивости. Аккуратный, чистый, явно недавно отремонтированный, но отнюдь не богатый. Несколько цветных афиш на стенах. Мебель того самого типа, который Остап Бендер в свое время определил, как «гей, славяне!». И ничего внушающего трепет, солидного, директорского.

– Ты садись, Танюша, садись, – Саша старательно запихал меня в потертое креслице. – Чаю, может быть, хочешь, так я сейчас распоряжусь.

Н-да, если эта суета будет продолжаться, не скоро мы доберемся до проблемы, которая так тревожит господина директора. Придется применить строгость в сочетании с запрещенным приемом.

– Ша, Цыпочка, – вспомнила я счастливое детство. – Я уже села. А чай я в это время не пью. Поговорим о деле.

– Ты что, Танька, обалдела, – нервно оглянулся он. – Тише ори, не дай бог, кто услышит!

– А ты перестань дергаться. Чего позвал, случилось что-нибудь?

– В том-то и дело, что случилось… Дирижера у нас убили, Танечка.

– Какого дирижера?

– Дирижера нашего камерного оркестра. Мы его вчера похоронили.

Интересно, оказывается, убивают и дирижеров камерных филармонических оркестров. Новое явление в нашем непредсказуемом криминальном мире. Но этих-то за что? Из профессионального любопытства я спросила:

– Занимался политикой, бизнесом?

– Ничем он не занимался, только дирижировал.

– Большой карточный долг?

– Да не играл он в карты!

– Чей-то ревнивый муж?

– Что ты! Мужику под шестьдесят… С женой он давным-давно развелся, но никаких таких связей у него не было.

Стандартные поводы для убийства я перечислила, так что оставались только случаи непредсказуемые, в которых любая фантазия бессильна. И я перестала гадать.

– За что же его тогда?

– Не знаю. Просто так. Убили прямо в кабинете.

– Саша, просто так людей не убивают, – просветила я этого наивного деятеля от культуры. – Если человека убили, значит, он кому-нибудь мешал. Так кому не нравился ваш дирижер?

– Откровенно говоря, – Саша грустно посмотрел на меня, – он не нравился почти всем. Даже мне. Но из-за этого ведь не убивают. А оркестр теперь остался без руководителя.

– Э-э… Сочувствую… прими мои соболезнования… – честно, я просто не знала, что еще ему сказать. – Саш, а меня-то ты зачем позвал? Хочешь, чтобы я отправила венок на его могилу?

– Что ты, – встрепенулся он, – зачем венок, не надо… Таня, ты найди того, кто его убил, а? Понимаешь, самое кошмарное, что это, похоже, кто-то из наших, из оркестра. Представляешь, какая там сейчас обстановка, они все смотрят друг на друга и думают… Таня, найди убийцу! Ты же умеешь!

Честно говоря, от такой наивности я онемела. Как, интересно, он вообще представляет себе нашу работу? Сейчас он даст мне список оркестрантов, и я должна буду ткнуть пальцем в убийцу?

– Сердце мое, – я взяла себя в руки и решила не говорить Сашке все, что я о нем в данный момент думаю. – Боюсь, ты упускаешь из виду пару очень важных моментов. Во-первых, не думаю, что ошибусь, если предположу, что дело об убийстве вашего дирижера уже некоторым образом расследует милиция, так?

– Таня, я поэтому тебя и отыскал! Ты знаешь, что они говорят? Они говорят, что это «стопроцентный висяк»! Что если убийцу и найдут, то только случайно, лет через двадцать. Я не могу ждать так долго, Таня!

– А что, это очень срочно? – То, что в милиции посчитали дело «висяком», не прибавило мне желания браться за дело дирижера.

– Но это же оркестр! Это творческий коллектив! Музыканты знают, что среди них, возможно, есть убийца. Как ты думаешь, они способны творить в такой обстановке? И потом, оркестр без дирижера работать не может. Ну собираются они, пиликают потихоньку каждый свою партию. Но это профанация, оркестр теряет форму!

– Так ты другого дирижера пригласи.

– Да кто ж пойдет? Дирижеры – товар штучный, капризный. И как ты себе это представляешь? Приеду я к какой-нибудь знаменитости и скажу: «Маэстро, у нас тут оркестранты дирижера убили, не встанете ли вместо него за пульт?» А он мне: «С радостью, давно об этом мечтал!» Так, что ли?

– А может, вовсе и не оркестранты?

– Танечка, если найдешь убийцу, да еще и не из оркестра, я… Ну, не знаю… Все, что хочешь, для тебя сделаю!

– Что плавно подводит нас ко второму сложному моменту. Сколько, ты думаешь, стоят мои услуги?

– Так откуда мне знать?

– А стою я, радость моя, двести долларов в день, и скажи спасибо, что я еще не перешла на евро.

– Сколько, сколько?! – полузадушенно пискнул директор филармонии. – Да у меня… да у меня ведущие солисты столько за месяц не получают. Танька, побойся бога!

– Саша, я не ведущий солист филармонического оркестра, я – частный сыщик, – ласково напомнила я ему. – Это немного другая профессия. И еще учти, я – вольный стрелок. А это, кроме отсутствия начальства, означает и то, что больничный в случае необходимости мне никто не оплатит. И отпуск у меня бывает только за свой счет. Одним словом, я не собираюсь тебя уговаривать или, упаси боже, торговаться. У меня есть расценки на работу, вполне разумные, кстати, и если тебя этот вариант не устраивает, то это уже твои проблемы. А даром работать я не могу себе позволить даже для друзей детства.

– Я все понимаю, – согласился он. – Но войди в мое положение, мы же культурная организация, мы же нищие! Где я столько долларов наберу?!

Кажется, Сашка взялся всерьез меня обрабатывать. Фиг я поддамся, кое-чему научилась. А он продолжал:

– При твоих-то заработках, что для тебя сотня-другая долларов? Зачем тебе этот презренный металл, осужденный классиками мировой литературы? А я заплачу величайшей из ценностей – музыкой! – Саша встал из-за стола и по-актерски, широким жестом указал рукой на цветные афиши. Голова его была гордо вскинута, глаза блестели: он был просто великолепен в эту минуту, наш славный Цыпленок. – Я тебе устрою постоянный абонемент в филармонию, пожизненно. На лучшие концерты даром ходить будешь всю оставшуюся жизнь. Представляешь себе: Чайковский, Бетховен, Бах, Мусоргский… Возле филармонии толпы народа, у касс громадные очереди. А ты, ни на кого не обращая внимания, гордо проходишь в зал, садишься на лучшее место и погружаешься в мир волшебной музыки…

– Саша, Саша, – опустила я его на грешную землю. – Когда это ты видел толпы народа и громадные очереди у касс филармонии?

– Будут очереди! Танька, я верю в это. Главное – не терять оптимизма. Все меняется, одна только музыка бессмертна. Так что очереди непременно будут!

Люблю я все-таки энтузиастов. До чего они хороши своей бескорыстной верой… Только вот бартер, который предлагал Сашка, у меня лично энтузиазма не вызывал.

– Душа моя, если клиенты будут со мной билетами на концерт расплачиваться, то долго я не проживу, – я решила стоять на своем до последнего. – Просто ноги с голоду протяну.

– Танюш, ну что ты все о деньгах! У меня ведь даже такой статьи расходов нет – наем частного сыщика. Как я тебя в отчет вставлю? – Он горестно смотрел на меня. Я упрямо молчала. – Слушай, а может, тебе сантехника нужна? Я могу списать кое-что как пришедшее в негодность, а ты у себя санузел обновишь?

Ну, Сашка! Вот это да! Честное слово, много чего мне в жизни предлагали, но чтобы такое… А диапазон-то – от Чайковского и Баха до унитаза!.. Отсмеявшись, я сказала:

– Хорошо, что ты работаешь не на кладбище. А то предложил бы мне гроб с кистями и похороны по первому разряду. Господин директор, ты не с той стороны вопрос решаешь. Ты подумай не о том, как меня облапошить, а о том, где деньги взять, чтобы мою честную работу честно оплатить.

Сашка замер, тупо глядя сквозь меня. Эта идея ему до сих пор в голову не приходила. Неожиданно резко зазвонил телефон. Не глядя, Саша взял трубку, поднес к уху:

– Филармония, слушаю вас…

Трубка заквакала, и его лицо преобразилось как по мановению волшебной палочки. Теперь оно снова было одухотворенным и полным энтузиазма.

– Конечно, это будет восхитительно! Да, разумеется, бархат… – он еще немного послушал и нахмурился. – Нет, Сергей Иванович, это невозможно. Вы уж, будьте любезны, постарайтесь именно малиновый. А я говорю – нет! Оранжевый не годится, он только при пожаре хорош, чтобы огонь не так видно было… Да мало ли что в Новокузнецке! Он и есть новый, ваш Кузнецк, для них разницы нет! А у нас филармония старая, у нас традиции… И занавес должен быть глубокого малинового цвета. Нам эти новомодные финтифлюшки просто неприличны. Да. Да. Хорошо, договорились, буду ждать.

Он положил трубку, оценивающе посмотрел на меня. Я отрицательно покачала головой.

– Даже не предлагай, бархатом не возьму. Ни оранжевым, ни глубоко-малиновым. Ищи деньги.

– Ладно, Танька, есть у меня один человек. Правда, мы и так тянем из него безбожно. Ох, пошлет он нас к черту в конце концов…

– А кто такой? – вяло полюбопытствовала я.

– О, это личность! Меценат, как в старые времена. Деньги дает и ничего взамен не требует, только чтобы оркестр работал. Чтобы музыка звучала, такие у него взгляды. Он из людей, которые понимают, что музыка облагораживает. Идеалист.

– Покажешь? – Я заинтересовалась. – Давно не видела идеалистов. А идеалистов с деньгами вообще, по-моему, никогда не видела.

– Если он согласится тебе платить, вы с ним обязательно познакомитесь. Давай так, я сейчас с ним свяжусь и узнаю, что он может для нас сделать. А ты начинай работать. Уж пару-то твоих рабочих дней я его уговорю оплатить.

– Ага, значит, рассчитываешь на мой профессиональный интерес. Главное – втравить меня в это дело, а дальше я его сама не брошу, пока не распутаю, так?

– Ну, не то чтобы я рассуждал так прямолинейно, – дипломатично замялся Сашка. – И вообще, может, ты за два дня управишься, ты же классный сыщик.

– Кончай подлизываться, откуда тебе знать, какой я сыщик.

– Как откуда, – он, похоже, действительно удивился. – Ты что же думаешь, я просто так, с бухты-барахты, про тебя вспомнил и позвонил? Я все выяснил сначала, со знающими людьми поговорил. У тебя отличные рекомендации.

– Ну ты даешь, – оказывается, я недооценила Цыпленка. Он вполне профессиональный администратор. – Тогда ладно, принимаю комплимент.

– Значит, берешься?

– Подожди. Я сначала в милицию съезжу, поговорю там. Мне с ними отношения обострять, сам понимаешь, ни к чему. Кто от них тут у вас был?

– А я знаю? Бродила тут целая толпа, все вверх дном перевернули, а потом говорят, что «висяк».

– Сашка, не морочь мне голову. Старший группы обязательно должен был оставить телефон.

– А, ну это да. Сейчас поищу, – он порылся в бумагах на столе, потом начал обшаривать карманы. Я терпеливо ждала. Наконец он выудил клочок бумаги и протянул мне. – Вот, здесь фамилия и телефон.

Собственно, мне и смотреть было не надо. Знаю я, кто имеет привычку оставлять такие клочки. Все-таки взглянула. Так и есть! Бедный Андрей, опять придется у него под ногами путаться. Я хихикнула, представив себе физиономию Мельникова, когда я явлюсь к нему и скажу, что решила заняться делом дирижера. Пожалуй, с таким удовольствием не следует тянуть, поеду прямо сейчас.

– Ты что? Знакомый, что ли? – Сашка с любопытством смотрел на меня.

– Да уж, встречались, было дело. Ты не пугайся, он нормальный мужик, так что одно из двух: или я с ним договорюсь, или…

– Или что? – не выдержал Саша моей театральной паузы.

– Или нет! – жизнерадостно закончила я. – Сразу и позвоню.

Мельников, на счастье, оказался на месте. Это уже большая удача, поскольку застать его в рабочей конуре можно было только случайно.

– Танька, опять ты?! – ужаснулся он.

– Я по делу, – как будто я когда-нибудь звонила ему просто так, чтобы поболтать о погоде или поинтересоваться видами на урожай кукурузы.

– Снова хочешь труп подсунуть! – продолжал он в том же тоне.

– Мельников, никаких трупов, просто надо поговорить.

– Это что-то новенькое. Какую гадость ты на этот раз придумала?

– Роскошную. Но хотелось бы обсудить при личной встрече. Я могу сейчас подъехать?

– Некогда мне, – тоскливо сказал Андрей.

– Ладно уж, пять минут, что ли, не выкроишь? Или решил со мной больше никаких дел не иметь?

– Хорошо, приезжай, – куда ему было деваться, если я так поставила вопрос.

– Договорились.

– Только поспеши, а то у меня и правда времени в обрез, – и он положил трубку.

* * *

– О! Какие люди, и без охраны, – в обычной своей манере встретил меня Мельников. – Признавайся, что тебя занесло в наши палестины? Не иначе, как пришла с повинной. Говори, что натворила?

– Пока ничего, Андрей, пока только собираюсь. В мои ближайшие жизненные планы входит немного потоптаться по твоим любимым мозолям. Ты доволен?

– Я счастлив, – по его кислой физиономии я поняла, что дел у него действительно невпроворот и пришла я не вовремя. – Говори, чего надо?

Под такое свое скверное настроение он вполне мог меня и выгнать. Так сказать, в порядке старой дружбы. Пришлось изобразить самую обаятельную улыбку.

– Андрей, я действительно по делу. Меня тут филармония нанять хочет, ты в курсе, у них дирижера убили. Так я хотела узнать…

– Узнать? – рявкнул Мельников, но тут же взял себя в руки. И продолжил уже негромко, но очень противным голосом: – Узнать она захотела. Целая группа мечется, ничего найти не может, и тут она пришла! Здрасте, я хочу узнать! Конечно, ты же у нас великий сыщик! Мисс Марпл, Пуаро и Холмс в одном лице! У тебя талант, у тебя интуиция, это мы здесь лаптем щи хлебаем, полудурки!

– Что, так все плохо? – Я с сочувствием коснулась его руки.

– А, достали, – сердито отмахнулся Андрей. – Только что с ковра вернулся. Танька, на нас семнадцать дел висит! Из них в половине зацепиться не за что! Вот и с твоим дирижером то же самое. Кстати, как тебя в филармонию занесло?

– Мы с директором в детстве в одном дворе жили, в один детский сад ходили. Это ты ему сказал, что убийцу найдут эдак лет через двадцать, да и то случайно?

– Я, Танька. Ты еще не представляешь, что за гнусное дело! На подозрении весь оркестр. Они там все между собой как пауки в банке. Ужас! Видал я коллективчики, но тут что-то особенное. Как это они до сих пор друг друга не поубивали? Не, Танька, пока не запрягли тебя, беги ты оттуда. Не дело, а пустышка полная. Только время потратишь.

Мельников, конечно, правильно советовал. Но бежать я уже не могла, жаль бросать в беде Цыпленка – друг детства все-таки.

– Слушай, Андрей, а может, его кто-то посторонний убил, не из оркестра? – спросила я. – Как думаешь?

– Вполне! Вахтерша, конечно, клянется, что чужих не было, но сама знаешь… Я там походил, посмотрел. Не филармония, а проходной двор какой-то, три выхода… И вполне возможно, что кто-то зашел по-тихому, тюкнул дирижера и по-тихому же ушел.

– А концы какие-нибудь есть?

– Какие концы! Сплошной мрак, темнота. Работаем, как в том анекдоте. Знаешь? Идет ночью патрульный по улице, видит, мужик по тротуару ползает. «Чего, – спрашивает, – ползаешь? Пьян?» – «Да нет, – отвечает мужик, – только немного выпивши. Вот бумажник потерял, никак найти не могу». – «Да что ж ты здесь, в такой темноте, найдешь? Вон на углу фонарь горит – светло как днем. Там и ищи».

– Значит, искать там, где светло? – уточнила я.

– По крайней мере, начинать оттуда. С оркестра. А уж если ничего не выйдет, тогда расширять круг подозреваемых. Действительно, есть ведь еще и уборщицы, кассирши-билетерши всякие, административная часть… Но, по-моему, их пути с покойным Князевым не так часто пересекались, как у оркестрантов. Все-таки вероятность того, что убийца из оркестра, больше.

– Понятно… Слушай, а ты мне ничего про детали убийства не расскажешь? – Я спросила осторожно, опасаясь, что Мельников снова раскричится, но он только хмыкнул:

– Ты, как всегда, с живого не слезешь! На, смотри.

Он распахнул дверцу сейфа, выхватил одну папку и сунул мне в руки.

– Садись, читай. Можешь конспектировать, а с собой не дам, даже не проси.

Через два часа я сделала последнюю запись и сунула блокнот в карман. Закрыла папку, отдала ее Андрею.

– Значит, все-таки попробуешь? – Он уже успокоился, теперь просто спрашивал, не злился.

– Пару дней повожусь, а там видно будет. Ты не возражаешь?

– Ты что, Танька, глуховата стала на старости лет? На мне семнадцать дел висит, семнадцать! Если ты с меня одно снимешь, то ящик пива от благодарной милиции тебе обеспечен.

– Знаю я тебя: ты тащишь пиво, а шашлык с меня…

– А что, по-моему, очень разумный подход, – Мельников немного развеселился. – Давай пробуй. Чем черт не шутит, вдруг у тебя получится. Ты же у нас везучая.

– Везу-у-чая, – сморщилась я. – А что Александр Васильевич Суворов говорил? «Раз везение, два везение… Помилуй бог, а когда же умение?»

– Ну, знаешь, одно дело – Суворов, другое дело – ты, частный сыщик Иванова. Чувствуешь разницу? Но пруха у тебя всегда была фантастическая, не спорь.

А чего спорить, удача в нашем деле действительно много значит. И мне тут грех жаловаться. Не раз были случаи, когда я раскручивала дело только потому, что в нужное время оказывалась в нужном месте. Да, хорошая штука – удача.

– Ладно, Танька, мотай, некогда мне с тобой. Получила мое благословение и убирайся.

– Грубый ты, Мельников, – я встала и направилась к дверям. – Не буду я с тобой общаться.

– И что же ты будешь? – машинально спросил Андрей.

За много лет знакомства эта шутка-диалог, когда мы начинали цитировать «Понедельник начинается в субботу», приелась, и я, решив побаловать капитана милиции, видоизменила реплику.

– А я пойду куплю попугая. Назову Андрюшей, научу матерно ругаться и стану с ним разговаривать.

– Ну, знаешь, – Андрей неожиданно обиделся. – Когда это я при тебе ругался?

Что верно, то верно. Каждый раз, когда мне доводилось слышать виртуозный мельниковский мат, он или находился в состоянии аффекта, так что вообще никого не замечал, или предполагалось, что дам поблизости нет. Мне стало стыдно.

– Извини, Андрей, действительно дурацкая шутка. Но честно, я просто хотела тебя рассмешить.

– Ха-ха-ха. Да ты не переживай, все нормально. Это я какой-то психованный стал. Может, мне валерьянки попить для укрепления нервной системы?

– Может, и попить. А вообще ты, наверное, просто устал. У тебя когда отпуск?

Он фыркнул, как лошадь, и показал мне на дверь.

– Иди, иди, тетенька. Слова она какие знает заграничные, это же надо, «о-отпу-уск»! Иди, не теребонь душу.

– Мельников, я тебе позвоню, если что понадобится? – спросила я уже в дверях.

– А куда я от тебя денусь, кровопийца, звони! И помни, если раскрутишь дело, найдешь убийцу дирижера, ящик пива с меня.

* * *

Уже больше часа я находилась на рабочем месте и усиленно занималась поисками убийцы дирижера филармонического камерного оркестра. Это означает, что я валялась на диване и передо мной стояли две тарелочки. В одну я вытряхнула пару пакетиков фисташек, а во вторую попадали скорлупки, освобожденные мной от содержимого. Кроме того, передо мной лежал блокнот. Я усердно грызла фисташки и листала блокнот, пытаясь… нет, не понять, кто убийца, до этого мне далеко, а разобраться в тех данных, которые столь любезно предоставил Мельников. Итак, с самого начала.

Кирилл Васильевич Князев, пятьдесят восемь лет. Вечером одиннадцатого числа, во вторник, дирижировал на концерте. После концерта сидел у себя в кабинете, возился с нотами, составлял какие-то планы. К нему заходили несколько человек. С одними он обсуждал рабочие вопросы, с другими спорил или ругался – это каждый из опрашиваемых определял по-своему. Жил Князев один, домой не торопился, часто задерживался в филармонии до ночи. Поэтому его поздние бдения в тот день никого не удивили и не заинтересовали. Оркестранты спокойно разошлись по домам, не особенно обращая внимание на своего дирижера.

В среду, двенадцатого, утром он на работу не явился. Это было необычно, но в панику никто не ударился, мало ли что случается у людей. Программа наиграна, проблем на концерте возникнуть не должно. Музыканты побродили по филармонии, кто хотел, позанимался сам, потом разошлись до вечера. Директора в это время на рабочем месте не было, весь день он провел у культурного начальства области, согласовывая график предстоящих коллективу гастролей. Девочка, которая заведует нотами в оркестре, позвонила пару раз дирижеру домой, но к телефону никто не подходил. В общем, отсутствие дирижера было замечено, но особого беспокойства не вызвало.

Волноваться народ начал вечером, когда Князев не пришел на концерт. До последней минуты его ждали, снова звонили домой. Даже нашли где-то телефон его бывшей жены и позвонили туда. Женщина, которая развелась с ним больше десяти лет назад и давно находилась замужем за другим, была озадачена и никакой полезной информации дать не смогла. Зная характер своего бывшего супруга, она предположила, что с ним что-то случилось. Представить себе, что Кирилл Васильевич, будучи жив и здоров, не явится на концерт, было невозможно.

Поскольку играть вальсы Штрауса, стоявшие в программе, без дирижера – мероприятие довольно бессмысленное, концерт отменили, зрителям обещали вернуть деньги и с удвоенной силой взялись за поиски Князева. Директор филармонии, Желтков А. В., обзванивал больницы. Ударник, Корецкий С. Д., с группой добровольцев отправился к нему на квартиру. Концертмейстер первых скрипок, Волкова Е. В., взяла на себя переговоры с милицией и моргами.

Я отвлеклась и покачала головой… Крепкая, наверное, дамочка. Кто куда, а она по моргам.

Когда и в четверг дирижер не появился, никто уже не сомневался, что случилось несчастье. Но в милиции их заявление о пропаже человека принимать отказались. «По закону не раньше чем через трое суток приходите. Да и что вы переполошились, – удивился милиционер. – Ну запил мужик, мало ли. Не дите уже, шестой десяток. Нагуляется, вернется». Объяснять, что за всю жизнь Князев ни разу не то что не сорвал концерт, но не пришел меньше чем за час до начала, не стали. Продолжали искать сами. Ударник сумел узнать, что к Князеву приходила женщина из соседнего дома – убираться. Женщину нашли, у нее действительно были ключи от квартиры. Она прошлась по комнатам и заявила, что ничего не тронуто, все на своих местах. Мне надоели фисташки, и я пошла на кухню поставить чайник. М-да, представляю, с каким ужасом открывали дверь квартиры человека, которого они искали уже два дня. Ожидали, очевидно, увидеть что-нибудь страшное, по крайней мере, труп дирижера. Но в квартире было тихо и пусто. Ни живых, ни мертвых, никого не оказалось. То, что посторонние в квартиру не проникали, подтвердила потом и группа Мельникова.

Нашли Князева в тот же день, после обеда. Эта сомнительная удача выпала одному из рабочих. В кабинете дирижера была небольшая кладовка. Она не запиралась на ключ, просто двери плотно закрывались. Там держали всякие необходимые оркестру предметы. В частности, туда убирали складные пюпитры, когда необходимо было освободить сцену. Поскольку оркестр сейчас все равно не мог работать, директор распорядился пюпитры временно убрать. И вот некто Фатеев Ю. С., рабочий, принес охапку этих железяк в кабинет дирижера и открыл кладовку.

Как вы думаете, сколько пюпитров может за один раз взять рабочий сцены? Фатеев держал девять штук. Так что ему даже не было необходимости орать. Народ сбежался бы только на грохот упавших на пол металлических штативов. Но поскольку парень еще и заорал, народ сбежался очень быстро.

Столпившись в дверях, оркестранты вперемешку с остальными работниками филармонии молча взирали на кучу брошенных рабочим Фатеевым штативов и на скрюченное тело Князева в плохо освещенной кладовке.

Первым пришел в себя Желтков. Он быстро вытолкал всех из кабинета и запер дверь. На карауле у запертых дверей поставил Волкову и валторниста Свиягина, людей не склонных к панике и суете. Фатеева, который уже не орал, но продолжал слегка повизгивать на вдохе и дрожать крупной дрожью, Желтков поручил заботам ударника, велев налить парню коньяка, а если не поможет, то дать по морде. Сам же стал звонить в милицию. Милиция приехала одновременно со «Скорой», которую зачем-то вызвала одна из билетерш. Врач посмотрел на Князева, пожал плечами, проворчав что-то себе под нос, потом его позвали к флейтистке, которой стало плохо.

Мельниковские ребята провернули огромную работу. Они обыскали кабинет Князева и кладовку, взяли у всех отпечатки пальцев и сверили их с найденными на месте преступления, написали десятки страниц протоколов и опросов свидетелей, проверили алиби у всех, у кого оно было… И результатом этой работы стал огромный, впечатляющий ноль. Андрей был прав: ни единой зацепки, ни намека. Что было точно установлено, так это орудие убийства – массивная хрустальная пепельница. Это была единственная в кабинете вещь без единого отпечатка пальцев. Не просто вытертая, а надраенная до блеска. Что сразу приводило к разумной мысли – так постараться мог только убийца. Ни одна уборщица не стала бы возиться с этой пепельницей. И еще судмедэксперт установил время убийства – не позднее двадцати трех часов, во вторник.

Поздно вечером, когда я уже с трудом продиралась сквозь канцелярские дебри протоколов и свидетельских показаний, зазвонил телефон.

– Ну что, ты уже поняла, куда вляпалась? Как тебе понравился прекрасный мир музыки? – жизнерадостно поинтересовался Мельников. Не иначе, как уже пришел домой и поужинал, а то с чего бы это ему так веселиться.

– Разве это вляпалась, – философски заметила я. – По твоему мудрому совету ищу там, где светло. На подозрении камерный оркестр, всего-то сорок человек. А вот если бы покойного отправили на тот свет в оркестре большого филармонического состава, подозреваемых было бы полторы сотни.

– Это ты шутишь так? – осторожно спросил Андрей. – Разве столько народу в оркестре бывает?

– Какие шутки, специально в энциклопедии смотрела. Так что, можно считать, повезло.

– Я же говорил, что ты везучая, – хохотнул Андрей. – Ладно, материалы ты изучила, вопросы есть? Спрашивай, пока я добрый.

– Да я, пожалуй, не переварила еще все. Ты мне вот что скажи: тебе не показалось странным, что в кабинете Князева нашли отпечатки пальцев только четырех человек? Как я поняла, они все туда почем зря шлялись.

– Ну, Танька, ты даешь! Это же культурное заведение, там убирают каждый день. Очень старательная тетечка с тряпкой ходит и все вытирает. Так что и эти четверо, скорее всего, наследили не в день убийства, а в тот день, когда мы приехали. Ладно, если умных вопросов у тебя нет, я пошел спать.

Положив трубку, я подумала, что Мельников подал неплохую идею. Когда умных мыслей нет, самым мудрым решением будет лечь спать.

* * *

Утром, за завтраком, я набросала примерный план действий. Во-первых и в единственных, надо ехать в филармонию, поговорить с оркестрантами, остающимися под подозрением.

Мне действительно повезло, что это всего лишь камерный оркестр и что всю предварительную работу провела группа Мельникова. Оперативники опросили каждого из оркестрантов, каждого из присутствовавших в тот день работника филармонии. Из сорока человек списочного состава четверых во вторник по разным причинам не было. Шестнадцать человек живут в удаленных от центра районах, после вечерних репетиций и концертов их по специальному маршруту развозит филармонический автобус. Эти одиннадцатого после концерта всей толпой погрузились и уехали. Двадцать человек из подозреваемых долой. Хорошо. Еще четверо отправились к живущему неподалеку контрабасисту играть в преферанс. Одиннадцать человек разошлись по домам парами и тройками. Еще лучше.

Итак, остаются пять человек, время ухода которых подтвердить некому. Ответы их на вопросы оперативников очень сходны. Все пятеро утверждают, что спокойно собрали инструменты и ушли домой, никого не встретив, благо выходов на улицу целых три – парадный, служебный и запасной. И все три открыты. В какое время уходили, тоже никто не обратил внимания. Наверное, около половины десятого, как обычно. Конечно, у остальных тоже алиби довольно жидкое, но у этих пятерых и такого нет.

И совершенно непонятно, кто видел Князева последним.

Я посмотрела на лежащий передо мной список из пяти фамилий и подчеркнула одну жирной волнистой линией. Дарьялова Марина, флейтистка, это ей оказывал помощь врач из «Скорой». Она заходила к Князеву после концерта. Ей через две недели уходить в декрет, и она хотела обсудить с дирижером кое-какие административные проблемы. Но Князев был в очень скверном настроении, поэтому Дарьялова решила отложить разговор на завтра. Не знаю, не знаю… Многое, конечно, в жизни бывает… Но чтобы беременная женщина за две недели до декрета долбанула мужика пепельницей по затылку… с трудом верится.

Под вторым номером идет Волкова Елена, концертмейстер первых скрипок. Та самая, что обзванивала морги. И эта заходила, ей просто необходимо было поговорить с дирижером.

Хорошевская Ольга, тоже скрипачка, она же библиотекарь, заведует нотами. Это она пыталась дозвониться Князеву домой. Хорошевская заходила, чтобы положить на место ноты… Точнее, подходила к дверям кабинета, но, услышав, что Князев с кем-то ссорится, входить не стала. Оставила ноты на своем стуле в артистической и ушла домой. Французы говорят: «Ищите женщину». Мы имеем уже три женщины. Хотя для того, чтобы ударить по голове тяжелой хрустальной пепельницей, много силы не надо. А вообще женщин что-то многовато…

Верников Олег, альтист. Какая-то странная личность – ничего не видел, ничего не слышал, ничего не знает. Судя по протоколу, Мельников сам его допрашивал и ничего не смог добиться. Молодой человек, кроме альта, занимается композицией, а поскольку музыку сочиняет всегда и везде, непрерывно, то на происходящее вокруг просто не обращает внимания. Судя по его ответам, он и об убийстве Князева узнал только от Андрея.

Корецкий Станислав, ударник. Это он ездил к убитому домой, вскрывал его квартиру. Вообще принимал во всех событиях деятельное участие. Оч-чень активный человек. Может быть, слишком активный. Ему за пятьдесят. Очевидно, крепкий мужик. Хотя барабанщики, как мне кто-то говорил, народ легкомысленный. Он в тот вечер к Князеву в кабинет не заходил, уехал сразу после концерта домой. Но это только по его словам, подтвердить никто не может…

Я почувствовала, что без всякого основания начала настраивать себя против оркестрантов, которых совершенно не знаю и которые, вполне возможно, люди совершенно замечательные и никакого отношения к убийству не имеют. Это все оттого, что не вижу в деле никакой перспективы… Нет, так нельзя. Все равно надо встретиться с ними, поговорить, может быть, что-нибудь прояснится.

Я позвонила Желткову. Сашка очень мне обрадовался.

– Танька, – кричал он в телефонную трубку, – а я как раз собирался твой номер набрать! Ты сейчас можешь приехать?

– Я поэтому и звоню. Хотела поговорить кое с кем из оркестрантов. Они у тебя сейчас там или их по всему городу искать придется?

– Смотря кто тебе нужен. Кто-то здесь бродит, а кто и дома сидит. Здесь им все равно делать нечего. Тебя кто конкретно интересует?

Я перечислила пять фамилий. Саша не удивился.

– А, эти. Милиция их тоже трясла. Значит, так. Верников живет в общежитии, ему там заниматься композицией неудобно – мешают. Так что он почти все время здесь ошивается, даже каморку себе оборудовал, я разрешил. Его я поймаю. Скрипачей каждый день на репетицию Элен собирает, зверь-баба. Они сейчас как раз работают, ее я тоже предупрежу, она и Хорошевская останутся до твоего приезда.

Саша замолчал. Я немного подождала и спросила:

– Эй, ты что? Куда пропал?

– Да я думаю. Дарьялову я отпустил. Чего ей здесь толочься, все равно через неделю в декрет. Пусть лучше своим здоровьем занимается. Так что к ней придется домой. Но она рядом живет. А Корецкого надо будет поискать. Наверняка халтурит где-нибудь. Ну ничего, я узнаю. Так что приезжай. Я ведь чего звонить собрался – тебя меценат ждет, хочет познакомиться.

– Какой еще меценат?

– Тот самый меценат, который оркестру помогает. Который согласился дать денег, заплатить по твоим кошмарным расценкам.

– Не вяжись к моим расценкам, они совершенно нормальные, ни капли не завышенные. Так бы и сказал сразу, что спонсор ждет.

– Ну что ты, Танька, какой он спонсор, нельзя же такие элементарные вещи путать! Спонсор – это тот, кто вкладывает деньги и хочет получить если не прибыль, то хотя бы отдачу в виде рекламы. А меценат дает деньги на развитие, не требуя даже процентов со славы. Ясно тебе, серость?

– Тебе, конечно, виднее, у меня отродясь ни спонсоров, ни меценатов не было. А если будешь обзываться, то сам и убийцу будешь искать.

– Все! Признаю свою ошибку, был не прав, вспылил. Танька, кончай трепаться, приезжай, человек ждет!

Можно подумать, это я его отвлекаю разговорами. Если бы он не болтал, давно бы уже в машине была!

* * *

Саша снова встретил меня у дверей филармонии.

– Пойдем ко мне в кабинет. Идеал с деньгами прямо-таки жаждет тебя увидеть.

– Что ж, раз именно он будет мне платить, то, естественно, имеет право знать, кому идут его деньги.

– Таня, не будь такой циничной. Он просто святой человек, он без лишних разговоров согласился заплатить тебе сколько нужно по твоим грабительским расценкам!

– А ты не будь занудой, сказано тебе, расценки вполне разумные. И вообще ты первый из моих клиентов, который столько стонет по этому поводу.

– Это потому, что я думаю не в долларах, а в стройматериалах, – жизнерадостно объяснил Сашка. – Как представлю, сколько шпатлевки можно купить на двести долларов, мне в обморок упасть хочется! Заходи.

Он открыл дверь своего кабинета и пропустил меня вперед.

– Роман Анатольевич, Татьяна Александровна, прошу, знакомьтесь.

Молодой, лет тридцати – тридцати пяти мужчина, высокий и симпатичный, встал и протянул мне руку:

– Очень рад. Александр Викторович мне много хорошего о вас рассказал.

– Мне о вас тоже, – рукопожатие было крепким. Что ж, внешне этот меценат производит очень благоприятное впечатление. И серые глаза вполне в моем вкусе.

– Если я вам не нужен, то у меня дела. Вы меня извините? – Саша был слишком деловит. С другой стороны, не мне его судить. Мне-то не надо думать ни о цементе, ни о шпатлевке для филармонии.

– Разумеется, – отпустил его Роман Анатольевич. – Татьяна Александровна, мы можем немного поговорить?

– Разумеется, – эхом откликнулась я. – Что вас интересует?

Он очень мило улыбнулся.

– Конечно, у меня есть к вам вопросы, но я действительно имел в виду разговор. Знаете, когда сначала один человек говорит, а другой слушает. Потом они меняются.

– Согласна, – мне стало смешно. – Но вы действительно идеалист. Как правило, разговор – это когда один человек говорит, а другой его не слушает. Потом они меняются.

– Такой вариант довольно распространен. Правда, я вовсе не идеалист, я очень трезво смотрю на жизнь.

– Вы же даете деньги на классическую музыку, помогаете филармонии. Что же это, если не идеализм?

– А вам не приходило в голову, что я просто люблю музыку? – Он снова улыбнулся. – Понимаете, если жизнь сложилась так, что я имею возможность помочь оркестру выжить, почему я должен отказывать себе в этом удовольствии? Это уже не идеализм, а скорее что-то вроде разумного эгоизма. Помните, одно время такая теория очень популярна была среди демократически настроенной молодежи? Еще Чернышевский много об этом писал.

Честно говоря, я немного растерялась. Конечно, я не считаю, что богатый человек обязательно должен держать пальцы веером, говорить «ну ты че, братан, в натуре?» и в области культуры разбираться только в блатных песнях. В конце концов, я понимаю, что это скорее персонаж из анекдотов про «новых русских». Но эти манеры уверенного в себе интеллигента, плавная литературная речь, да еще упоминание о взглядах Чернышевского, про которого, пожалуй, большинство тарасовцев только и знает, что у нас в городе «стоит такой мужик на площади»! Нет, не ожидала я встретить подобного человека среди современных бизнесменов.

– Музыканты у нас в оркестре вполне приличные, – продолжал этот редкий экземпляр, – и отдаю я туда вовсе не последнюю копейку…

– Хотя суммы, как я поняла, вы выделяете оркестру довольно существенные.

Сама не понимаю, чего я к нему пристала? Хочет помогать оркестру, пусть помогает, мне-то что?

– Существенные, – спокойно согласился он. – Но они составляют сравнительно небольшой процент моего оборота. Видите ли, у меня сеть супермаркетов, довольно прибыльных. А кроме того… Хотите знать, почему из множества культурных учреждений нашего города я остановился на помощи именно филармонии?

– Не считая любви к музыке? Конечно, мне интересно.

– Здесь, знаете ли, определенную роль сыграл случай. Совершенно случайно я познакомился с Александром Викторовичем и, сами понимаете, с его заботами. Он произвел на меня большое впечатление. Люди, настолько преданные своему делу и при этом остающиеся кристально честными, встречаются до такой степени редко, что их, по-моему, надо охранять в государственном масштабе. Вот я и делаю что могу.

– А если бы он воровал?

– Тогда я бы здесь не сидел и вообще не имел с ним никаких дел. Я могу выделить разумные суммы на выплату премий оркестрантам, на организацию благотворительного концерта, на поездку музыкантов на конкурс… Но, извините, движение этих сумм я контролирую. И когда мы говорим о Желткове, я абсолютно уверен, что каждая копейка будет истрачена на оркестр. Как я уже сказал, я вовсе не идеалист, а трезвый, расчетливый бизнесмен. Это я к тому, что в данный момент я собираюсь оплатить вашу работу, и наша встреча вызвана именно этим.

– То есть вы хотели бы узнать, что получите за свои деньги, – произнесла я, не совсем уверенная, удалась ли мне такая же спокойная доброжелательность, которая исходила от Романа Анатольевича. Этот человек странно действовал на меня: и вызывал уважение, и нервировал, и, пожалуй, просто нравился.

– Не совсем так, – он слегка поморщился. – Разумеется, я навел справки и выяснил, что ваши методы хотя и бывают несколько экстравагантными, но, как правило, достаточно эффективны. Что вы скрупулезно честны во взаимоотношениях с клиентами. Что вам можно доверять и что вас ни в коем случае нельзя пытаться обмануть…

– Вы много выяснили, – забавно, но слушая его сухое перечисление, я чувствовала себя польщенной.

– Всегда надо знать людей, с которыми вступаешь в деловые отношения, – это азбука, – он неожиданно хитро улыбнулся и подмигнул мне. – Ну что, теперь я уже не произвожу на вас впечатления блаженного идеалиста?

– Нет, – засмеялась я. – Скорее вы прожженный делец.

– Благодарю вас, – Роман Анатольевич принял этот сомнительный комплимент с явным удовольствием. – Так что я представляю себе, что от вас можно ожидать. И я хотел встретиться с вами, чтобы, во-первых, попросить… Пожалуйста, не подумайте, что я собираюсь вас критиковать, но здесь вы будете иметь дело с миром людей несколько, как бы это сказать… более тонкой душевной организации, что ли.

– Вы что, боитесь, что я дам волю своим садистским наклонностям? – удивилась я. – Обычно я к особо жестоким пыткам не прибегаю.

– Ну что вы, конечно, у меня и в мыслях ничего подобного не было, как вы могли такое подумать! – Ха, оказывается, мистер Уверенность тоже может нервничать. – Но… Понимаете, это музыканты. По-человечески они, конечно, довольно склочные, даже нахальные люди, постоянно грызутся между собой, оставаясь при этом очень ранимыми. Их музыкальный мир – своеобразные джунгли! И они неплохо приспособились к этим джунглям. Мне сложно объяснять, но, когда вы с ними поближе познакомитесь, вы сами почувствуете то, что я пытаюсь сказать. Пожалуйста, будьте с ними… не знаю, помягче, что ли, поаккуратнее.

– Кажется, я поняла вас. – Господи, похоже, сероглазый владелец супермаркетов искренне переживает за состояние нервной системы этой музыкальной банды!

– А кроме того, – заторопился он, обнадеженный мягкими интонациями в моем голосе, – сама ситуация… Сейчас им всем особенно трудно, они напуганы и растеряны. Дело в том, что Князев был довольно тяжелым человеком. Хороший дирижер, крепкий руководитель, но в общении… В оркестре его не любили. К нему была масса мелких житейских претензий, но поймите, за это не убивают! Не убивают человека за плохой характер!

Роман Анатольевич требовательно посмотрел на меня. Спорить с ним мне сейчас не хотелось, и пришлось согласно кивнуть, подтверждая этим, что я тоже не считаю плохой характер веской причиной для убийства. Кивнула просто потому, что он этого ждал. Эх, Роман Анатольевич, а еще говорите, что вы не идеалист… Еще как убивают! Людей порой убивают за такие мелочи!

Он тем временем, ободренный, продолжал:

– А все указывает на то, что убийца кто-то из оркестра. Представляете их состояние? Они же все друг друга сто лет знают, а теперь… Скажем так: ходят по трое и спиной стараются ни к кому не поворачиваться.

– Ужасно! – Меня совершенно искренне передернуло, когда я представила эту картину.

– Не просто ужасно, – горячо подхватил Роман Анатольевич, – а неестественно для людей их темперамента, так что я боюсь эмоционального взрыва с непредсказуемыми последствиями. Поэтому я с радостью согласился оплатить вашу работу – убийцу нужно найти как можно быстрее. И так многое в коллективе разрушено, еще пара недель, и оркестр уже не спасти. Честно говоря, я очень на вас рассчитываю, Татьяна Александровна.

– Понимаю, – теперь я смотрела на него серьезно и не пыталась ни шутить, ни ерничать. – К сожалению, дело действительно сложное, убийство не продуманное и подготовленное, а совершенное в состоянии аффекта, в пылу ссоры. Такое раскрыть гораздо трудней.

– Почему вы думаете, что в пылу ссоры? – Он смотрел на меня с недоумением.

– Потому что убит Князев пепельницей, которая стояла у него на столе и орудием убийства послужила случайно. Значит, убийца пришел не с конкретным продуманным планом отправить Князева на тот свет, а поговорить. Скорее всего, разговор перешел в ссору, ссора – в драку… Убийца схватился за первое, что под руку попалось, и… Роман Анатольевич, вы ведь эту компанию, оркестр я имею в виду, неплохо знаете. С кем из них Князев ссорился?

– Проще сказать, с кем он не ссорился, – усмешка владельца сети супермаркетов вышла довольно бледной. – Наверное, только со мной. Инстинкт самосохранения, знаете ли.

– Да-а. А в тот день, значит, инстинкт подвел?

– Значит, подвел, – Роман Анатольевич неожиданно встал. – Ну что ж, Татьяна Александровна, думаю, мы выяснили все интересующие нас на данный момент вопросы. Я условия ваши принимаю, вы мои пожелания тоже, надеюсь, учтете. Какие-нибудь проблемы остались?

– Целых две.

– Сейчас решим. Начинайте с первой.

– Дело это, Роман Анатольевич, настолько темное, что, вполне возможно, раскрыть его мне не удастся. – Вообще-то не принято такое говорить заказчику, но Роман Анатольевич понравился мне, и я решила действовать в открытую. – Как только я это пойму, сразу же сообщу вам, чтобы не тратили напрасно свои маркет-доллары.

– Понятно, – он оценил мою откровенность. – Спасибо. Вторая проблема?

– Я не привыкла к обращению по имени-отчеству. Мне было бы комфортнее, если бы вы называли меня просто Таней.

Сверкнула ослепительная улыбка, он протянул мне руку.

– Разумеется. Надеюсь, это имеет обратную силу, так что я тогда Роман.

– Разумеется, – я энергично пожала его большую ладонь. Что я, зря, что ли, гантелями каждое утро размахиваю! И тут же приняла строгий официальный вид. А то что-то он слишком развеселился, сейчас еще на ужин пригласит.

– Таня, – он стоял передо мной, по-прежнему улыбаясь.

– Да? – уронила я с величественностью королевы. Если действительно начнет приглашать, придется объяснить, что с нанимателями я в личные отношения не вступаю. По принципиальным соображениям. Вот закончим дело, тогда, возможно, и соглашусь сходить в ресторан. Почему бы и нет?

– Я хотел сказать, что, если возникнут какие-то вопросы, проблемы или понадобится оплата текущих расходов, сразу же обращайтесь. Вот мой телефон. – Нет, эти современные бизнесмены совершенно дикие люди, абсолютно нелогично подумала я, машинально беря визитку, вместо того чтобы пригласить симпатичную девушку на ужин, он завел разговор о деньгах. А он продолжил: – И еще… Разумеется, я не собираюсь контролировать вашу работу или заглядывать вам через плечо. Но по возможности… Если вам не будет сложно… Держите меня в курсе дела, хорошо?

– Хорошо. То есть разумеется.

Он засмеялся и ушел. Высокий, богатый, умный и красивый. Хм, уже и красивый? Меньше часа назад он был всего лишь симпатичным. И вообще я вовсе не хотела, чтобы он приглашал меня на ужин, так что все идет правильно. А сейчас надо идти в кабинет безвременно усопшего Князева, поглядеть там что к чему. Вдруг на дирижерском письменном столе признание убийцы за подписью двух свидетелей лежит, а Мельников со своими орлами его не заметил. Да и с этими нервными созданиями, с оркестрантами, пора начинать разговаривать. А то время идет, центы капают. За работу, Танечка, за работу!

Я вышла в коридор и остановилась, соображая, где, собственно, может в этом заведении находиться кабинет дирижера оркестра. Тут же рядом со мной материализовался Сашка.

– Таня, я девочкам сказал, что ты с ними хочешь поговорить. Волкова тебя ждет, а Хорошевская только в буфет сбегает, перекусит и вернется. Ты же все равно с ними по очереди будешь, так сказать, беседовать?

– Да, конечно. Саша, а можно я буду с ними беседовать в дирижерском кабинете?

Должна же я побывать на месте преступления, посмотреть, как и что. Много я в этом кабинете, конечно, не увижу. Столько времени прошло, да и затоптали там все основательно и работники филармонии, и мельниковские молодцы. Но все равно в конуре убиенного дирижера побывать надо, атмосферой проникнуться…

– Нет проблем, – с Сашей хорошо, ему и в голову не пришло спросить, зачем мне понадобился именно кабинет Князева. – Пойдем.

Он пошел вперед по коридору, толкнул дверь и пропустил меня в небольшую комнату. Эта клетушка напоминала кабинет Мельникова и так же, как мельниковская, наводила тоску. Только размером она была еще меньше. Здесь стояли такой же, как у Мельникова, старый письменный стол и такие же старые ободранные стулья. Только вместо сейфа – шкафы с нотами, а в углу небольшой диванчик, обтянутый потертым коричневым дерматином. И, естественно, на стенах вместо графиков раскрываемости преступлений висят афиши, извещающие о новых программах Тарасовского камерного филармонического оркестра. Дирижер – Князев К. В.

Едва я успела все это разглядеть, как Саша привел мою первую сегодняшнюю жертву.

– Танечка, познакомься, это краса и гордость нашего оркестра, концертмейстер первых скипок, Элен Волкова.

Волкова коротко улыбнулась мне одними губами. Исходя из того, что Сашка никогда не был склонен к дешевому подхалимажу, я сделала вывод, что скрипачка она действительно хорошая.

– Элен, а это Татьяна Иванова, частный детектив.

М-да, меня друг детства мог бы представить и поэффектнее. Тоже мог бы придумать что-нибудь насчет красы и гордости. А Сашка, познакомив нас, посчитал свой административный долг исполненным и, извинившись, убежал куда-то по своим директорским делам.

Для большей свободы общения я не стала занимать место за письменным столом. Так что мы с концертмейстером первых скрипок устроились на облезлом диване. С минуту мы занимались самым естественным для двух только что познакомившихся женщин делом: разглядывали друг друга. Мне трудно сказать, какое впечатление я произвела на Элен, маска доброжелательного спокойствия на ее лице не дрогнула ни на мгновение. Самое забавное, что я ни на секунду не усомнилась в том, что это именно маска.

Элен была женщиной без возраста. В том, что она старше меня, я не сомневалась, но на пять, десять или пятнадцать лет, угадать было невозможно. Ухоженная, гладкая кожа без единой морщинки, даже вокруг глаз. Тщательно нанесенный макияж, такой за пять минут не сделаешь, часа два труда перед зеркалом, не меньше. Столь же тщательная, волосок к волоску, прическа. Цвет золотистых волос выглядит настолько натуральным, что нет сомнений, это или «Londa», или что-то еще более эффективное. Небесно-голубые глаза и такого же тона аккуратный костюмчик – удлиненный жакет и мини-юбка. Безупречная фигурка и восхитительные ножки. И абсолютная уверенность в себе. Я попробовала начать разговор с нейтральной темы.

– Извините, сама понимаю, что это неуместное любопытство, но почему Элен? – Мне действительно было интересно.

Снова короткая холодная улыбка.

– Просто мне так нравится.

– Самая уважительная причина, – согласилась я. – Ну что ж, вы, конечно, понимаете, что я хотела бы кое о чем вас расспросить в связи со смертью Князева. Вы уже отвечали на массу вопросов, я читала протокол. Но я не из милиции. Меня нанял Роман Анатольевич. Его очень беспокоит сложившаяся ситуация, и мне кажется, он считает, что быстрая поимка преступника необходима…

– Для сохранения работоспособности и самого существования оркестра, – продолжила за меня Элен. – Точка зрения Романа Анатольевича мне известна, он говорил с нами. Я с ним согласна, так что задавайте любые вопросы, какие считаете нужными.

– Прекрасно. Тогда расскажите, пожалуйста, о Князеве, что это был за человек?

– Тяжелый человек, – она откинулась на спинку дивана и расслабила плечи. – Я бы сказала, вздорный. Амбициозный, нетерпимый, скандальный. Достаточно?

– В общем, да. А как дирижер, в профессиональном плане?

– Так себе, ничего особенного. Ну махал палочкой, искренне считая, что создает высокое искусство, а сам… – Элен слегка оживилась, наклонилась ко мне, щеки ее зарумянились. – Я однажды обозлилась на него во время репетиции и весь «Менуэт» Боккерини играла свою партию на полтона ниже, представляете?

Не то чтобы я четко себе это представляла, но головой закивала очень энергично, и она с энтузиазмом продолжила:

– Он ничего не заметил! Так и доиграла до конца, а он не то что замечания не сделал, даже не взглянул в мою сторону! И при этом считал себя гениальным дирижером! Да он вообще ничего не слышал. Только и умел, что вопить про дисциплину и скандалить с Корецким.

– А Корецкий, это кто?..

– Это второй приличный музыкант у нас, – тон ответа предполагал, что в том, кто является первым приличным музыкантом, ни у кого никаких сомнений нет и быть не может.

– И почему же они скандалили? – Пусть говорит о том, что ей интересно, увлечется, непременно расскажет больше, чем собиралась. Главное – проявлять интерес и поощрять вопросами.

– Стас – ударник от бога. И музыку он чувствует так, как Князев, доживи он хоть до ста лет, не научился бы. Понимаете, это или есть у человека, или нет. Но он по воспитанию джазовый музыкант, кроме того, долго был «свободным художником».

– Извините, Элен, что значит у вас, у музыкантов, быть «свободным художником»? – переспросила я.

Она посмотрела мне в глаза, очевидно, убедилась, что я действительно этого не понимаю, и коротко пояснила:

– На улице играл.

И непонятно было, осуждала она Корецкого или нет. Кажется, все-таки осуждала…

– После этого ему довольно сложно было научиться подчиняться требованиям камерного оркестра. Кроме того, у него со старых времен осталась масса связей, его постоянно зовут куда-нибудь подхалтурить. И он соглашается – не из-за денег, а из-за возможности сыграть для кайфа. В оркестре, сами понимаете, у него мало возможностей отвести душу. Классики не так часто писали сольные партии для ударных. Вот Корецкий и играет то на презентации какой-нибудь, то на концертике в клубе. Да и ресторанами и свадьбами не брезгует, – она пожала плечами, теперь уже явно без осуждения, просто констатировала факт. – Понимаете, там он – бог. Я специально ходила слушать. Что он творит! Честно говорю, он один со своими барабанами может сольный концерт закатить, публика будет рыдать от восторга! А Князев ему про трудовую дисциплину, как мальчишке. Со мной боялся связываться, вот Стас за двоих и получал. А он еще Лешу Медведева везде с собой стал таскать.

– Леша Медведев, это кто? – уточнила я.

– Виолончелист. Руки неплохие, играть может, но оболтус! Никакой самостоятельности, полное ничтожество. Стас почему-то взялся его опекать, учить жизни, но, по-моему, абсолютно бесполезно. Пока что никаких результатов, кроме того, что Князев получил еще один повод для скандалов. Корецкий, конечно, тоже не отмалчивался, польский гонор! Корецкие – это же старая польская шляхта. – Элен усмехнулась. – Так что, когда эти двое схватывались, репетицию можно было прекращать, а нам расходиться. Пух и перья так и летели во все стороны.

– И расходились?

– Да вы что! Пропустить такое представление?

– Но ведь дисциплина, наверное, действительно необходима, – робко попробовала я понять суть конфликта.

– А кто спорит? Но это же оркестр! Знаете, какая группа музыкантов была самой дисциплинированной в истории? – с явным удовольствием спросила она. Я, естественно, не знала. – Крыловский «Квартет»! – В голосе Элен звучало веселое торжество. – Вы только подумайте, сколько раз они, с дисциплинированностью, доходящей до идиотизма, пересаживались с места на место! Но Крылов ведь про что басню написал? Про то, что в оркестре важна не столько дисциплина, сколько талант. Надо уметь играть, а это дано не каждому.

– Тут вы правы, – согласилась я с тем, что играть надо уметь. А вот про то, что, собственно, дедушка Крылов имел в виду, когда писал свой «Квартет», можно поспорить. Но не начинать же сейчас литературную дискуссию. – Про музыкальные достижения этой компании никто, по-моему, не слышал. Но вы-то, я знаю, тоже жестко держите струнную группу. Вот на репетицию их сегодня собрали.

– А как же? – Она, похоже, даже удивилась. – Расслабляться даже талантливым музыкантам нельзя, слишком много потом наверстывать придется. Каждый день надо работать. И работать как следует. Весь оркестр я, конечно, не потяну, но скрипки поддерживать в форме вполне в состоянии.

– Скажите, а у вас лично с Князевым конфликты были? Из-за той же дисциплины, например? И почему вы говорите, что с вами он боялся связываться?

– Потому что боялся! – гордо выпрямилась Элен. – Попробовал один раз… Видите ли, я иногда опаздываю на репетиции. Вы, как женщина, поймете, скапливается так много дел… В общем, причины всегда уважительные. Тем более мне и незачем приходить вместе со всеми. Пока перед репетицией идет всякая организационная неразбериха, мне там все равно делать нечего. А к началу настоящей репетиции я почти всегда прихожу. Князев же считал возможным делать мне замечания. Публично. И иногда очень даже нетактичные. Я человек спокойный, выдержанный и обычно до спора с ним не опускалась. Но то, что он позволил себе на прошлой неделе, вышло за рамки всех правил приличия.

– Что же он себе позволил? – полюбопытствовала я. Неужели он эту эмансипированную дамочку публично матом обложил?

– Я задержалась, а он пересадил Ольгу со второго пульта на мое место! – Таким тоном обычно говорят о трагедии. О том, что поезд упал под откос или наводнение случилось.

Я, конечно, поняла, что Князев не должен был сажать на ее место Ольгу. Но все же размер катастрофы оценить по-настоящему не смогла, Элен это заметила и решила пояснить.

– Она второй год как из училища. Надо отдать ей должное, за четыре года девочку научили правильно держать скрипку и водить смычком по струнам. Но всерьез говорить о ней, как о музыканте, пока рано. А он посадил ее на мое место. Концертмейстером! Со второго пульта!

Поскольку Элен ожидала, что теперь-то мне все стало ясно, я промычала что-то невразумительное. Конечно, я понимала, что скрипки не раздают по армейскому принципу «на первый-второй рассчитайсь!», но насколько должны различаться скрипачи, играющие первую и вторую скрипку, представляла себе слабо. Еще и нумерация пультов среди первых скрипок… Никогда не задумывалась над тем, как музыканты выбирают место в оркестре. Может, они жребий тянут? Тем не менее Элен мой невнятный отклик удовлетворил, и она с пылом продолжила:

– Я, естественно, очень вежливо поинтересовалась, где же в таком случае он предпочитает видеть меня? И наш «одаренный» дирижер, надежда филармонии, предложил мне сесть на место Хорошевской. На второй пульт!

Элен поднялась и, встав передо мной, всплеснула руками:

– Меня на второй пульт! Нет уж, унижать себя я никому не позволю! Так что пришлось объяснить ему, что ни на одно место, кроме места концертмейстера, я не сяду. И в работе оркестра я буду участвовать, только играя первую скрипку за первым пультом!

Она говорила все громче, а последние слова почти прокричала, отбивая такт ногой. Элен была настолько выразительна, что я очень ясно представила себе всю сцену.

– И чем все это кончилось? – Мой искренний интерес польстил скрипачке.

– Естественно, Ольга пробкой вылетела с моего стула на свой второй пульт. В конце концов, я не первый год в оркестрах и умею за себя постоять, – она глянула мне в глаза и решила, что я опять нуждаюсь в пояснениях. – В музыкальных коллективах часто складывается такая атмосфера, что становится просто необходимо научиться отстаивать свои интересы. Одно из двух – или ты ни с кем не конфликтуешь, сидишь всю жизнь за спинами других, в глубине сцены, и играешь все шефские концерты в домах престарелых. Или ты борешься, наживаешь себе массу врагов, но зато и сольные концерты играешь, и все приличные гастроли без тебя не обходятся, – неожиданно она очень обаятельно мне улыбнулась и, наставительно подняв палец, торжественно закончила: – Такова се ля ви, и с этим приходится считаться.

– Вы знаете, – я серьезно смотрела на нее, – мне кажется, я действительно начинаю понимать.

– Вот и хорошо, – похвалила меня Элен. – А то вечно про оркестры говорят как про «террариум единомышленников». Мы не злодеи какие-нибудь, просто существуют правила игры, и их приходится соблюдать.

– Но вам эти правила нравятся? – Честное слово, в моем голосе не было ни капли ехидства, одно уважение. Наверное, поэтому она и ответила.

– Скажем так, я научилась по ним играть. Хорошо научилась, так что они мне уже не мешают, – пожала плечами и почти по-дружески спросила: – Вы еще что-то хотели узнать?

– Да, конечно. Не знаю, насколько это удобно… Про некоторых оркестрантов…

– Ах, это. Кто из них мог убить Князева… – Элен легко засмеялась. – Вы не стесняйтесь, Татьяна, нас всех про это расспрашивали в милиции, причем значительно менее деликатно, чем вы. Так что я вам сразу скажу по вашему списку… Ведь у вас есть список?

– Есть, – призналась я.

– Ну вот. Дарьялову вычеркивайте сразу, не тот характер. Она как раз из тех, что сидят в задних рядах. Семейная женщина, работа в оркестре ее устраивает, в жизни ни одного сольника не отыграла и не собирается. Мышка. Ни разу не слышала, чтобы она голос повысила, не то чтобы в скандале от души поучаствовала.

– Но она в тот день заходила к Князеву.

– И ушла – не стала с ним разговаривать, поскольку он был в плохом настроении. Именно ее стиль. Она всегда так делает, просто не общается с теми, кто раздражен и настроен на ссору. Я вас убедила?

– Как вам сказать, в жизни ведь всякое случается…

– А вы сами Марину видели? – Элен снова села рядом со мной на диван.

– Нет еще, она сейчас дома. Я собираюсь попозже к ней зайти.

– Понятно. Вот когда познакомитесь, окончательно поймете, что все мысли о ее причастности – полный бред. Ладно, кто там дальше по списку? Хорошевская? Не знаю, не знаю… Но, между прочим, я бы на вашем месте поинтересовалась, какие у нее с Князевым были отношения.

– А что, есть чем интересоваться? – Судя по блеску в глазах, Волкова жаждала поделиться информацией.

– Как вы думаете, он случайно тогда именно ее на мое место посадил? Ерунда! Весь оркестр видит, как он вокруг Ольги восьмерки делает. «Оленька, зайдите, у меня к вам дело», «Оленька, нам с вами надо ноты разобрать», – продребезжала Элен противным голоском, явно пытаясь изобразить Князева.

– И на Хорошевскую он не орал?

– Почему не орал? Орал. Но при этом явно за ней ухаживал.

– Ясно. Спрошу. А что вы скажете об остальных?

– Остальные… Ну кто там… Стас? Не знаю. Они, конечно, ссорились все время, но… не знаю, – это прозвучало скорее как «не хочу знать». Очевидно, что обсуждать возможную причастность к убийству «второго в оркестре приличного музыканта» Элен категорически не хотела. – Дальше? Ах да, еще наш юродивый, Олег Верников, – она с сомнением покачала головой. – Ну, насчет Олега отказываюсь что-нибудь говорить. Он, как все гении, личность непредсказуемая. Тем более что он, может быть, вовсе не гений, а обыкновенный идиот. По крайней мере, я воспитана на классике, а его манера писать… С моей точки зрения, это какофония, сплошные диссонансы. Сразу вспоминается Керосинов с его «физиологической» симфонией.

– Значит, вы считаете, Верников мог бы убить Князева? Например, на почве несходства музыкальных взглядов?

– Я же говорю, что он личность непредсказуемая. А мог он или нет, с этим вам разбираться.

– Но хотя бы с чисто физической точки зрения, сил у него хватило бы? – настаивала я.

– С физической точки зрения, сил у любого скрипача хватит, – Элен с удовольствием засмеялась. – Духовики хиловаты, а мы… Попробуйте пару часов подержать на весу на уровне плеч скрипку в левой руке, смычок в правой. А мы ведь не просто держим – играем. И не по паре часов, а гораздо больше. И вообще, знаете ли, в принципе все мы и по физическим данным, и по характеру можем и способны на агрессию. Не говорю, что на убийство, но на резкие действия – вполне. Тогда возникает два вопроса. Во-первых – почему никто ничего не слышал? Я уже говорила, когда Князев со Стасом скандалили, вся филармония ходуном ходила. Между прочим, когда я с ним отношения выясняла, тоже стены дрожали. И Ольгу бог темпераментом не обидел. А во-вторых – зачем?

– Действительно, зачем?

Я не ожидала, что мой простой вопрос, эхом повторивший ее собственный, так на нее подействует. Лицо Элен помрачнело, уголки рта опустились, она как-то сразу ссутулилась и опустила голову.

– Не знаю, – голос прозвучал глухо. Элен подняла голову и повторила чуть громче. – Не знаю. Не понимаю. Не могу представить… Зачем? Да, Князев был очень неприятным человеком, я уже говорила. Многие с ним ссорились… Но за это же не убивают!

Некоторое время мы молчали, потом она судорожно вздохнула и спросила бесцветным голосом:

– Еще что-нибудь?

– Только одно, – я заглянула в блокнот. – Вы ведь заходили во вторник, после концерта, к Князеву в кабинет?

– Буквально на минутку, сразу после концерта…

– То есть до половины десятого, – уточнила я.

– Раньше. Закончили мы часов в девять, я только скрипку в футляр убрала, значит, минут пять-десять десятого была уже у него в кабинете. Я всегда захожу… заходила после концерта, чтобы обсудить работу скрипок.

– Зачем? – не поняла я.

– Но я же концертмейстер! – Элен резко вскинула голову. – Контролировать работу скрипок – моя прямая обязанность. И вы уж поверьте мне, что скрипичная группа нашего оркестра лучшая как минимум в области!

– Не сомневаюсь! – поспешила я загладить невольное оскорбление. – Но после концерта вы зашли к нему не первой?

– Что вы, Сергей Александрович, естественно, меня обогнал, – Элен недобро усмехнулась. – Первым был у Князева он.

– Кто это такой, Сергей Александрович?

– Савченко, наш гобоист. Торопился на экзекуцию. Он, понимаете ли, живет далеко, так что спешил получить свое и исчезнуть.

– По поводу чего же экзекуция?

– По поводу вечной его неряшливости. В тот раз он проспал начало своего соло во второй части.

Но эти подробности интересовали меня гораздо меньше вопроса, кто заходил к Князеву после Элен. У Мельникова, помнится, записано, Маркин вошел и пробыл в кабинете не более пяти минут. Но очевидец всегда лучше протокола. Протокол хоть вверх ногами поверни, все равно ничего не изменится. Очевидец же, если его хорошо потрясти, может и что-то новенькое вспомнить. А мне же очень хотелось услышать что-нибудь новенькое…

– Не знаете, кто после вас заходил к Князеву?

– Как не знать – Маркин, наш виолончелист, топтался у дверей, ждал, когда я выйду.

– А почему вы гобоиста Савченко по имени-отчеству называете, а Маркина просто по фамилии?

Элен посмотрела на меня с удивлением, уж слишком неожиданным и странным показался ей мой вопрос.

– Просто из любопытства спрашиваю, – пояснила я.

– Что ж… Это как-то само собой получается… Я и не знаю отчего. – Элен задумалась. – Савченко, несмотря на свою рассеянность, человек какой-то очень солидный, порядочный… Его по фамилии и называть-то неудобно… так естественно: Сергей Александрович да Сергей Александрович. А Маркин – человек пустячный… Понимаете, случается так в жизни: играет хорошо, а человек какой-то неполноценный…

– Кажется, понимаю, – поддержала ее я. – А вы долго у Князева были?

– Нет. Мы отыграли хорошо, так что разговор был коротким. Тем более в тот вечер у меня было назначено свидание, – вспомнив о свидании, Элен улыбнулась, – и я торопилась домой. Вот, собственно, и все. Боюсь, что больше ничем вам помочь не могу. Надеюсь, я теперь свободна?

– Да, конечно. Но если можно – еще один вопрос: когда вы уходили, кто еще оставался в филармонии? Кого вы видели?

– Право, не знаю… – Элен задумалась. – Естественно, Маркин оставался, он как раз пошел к Князеву. Хорошевскую я видела, она все еще с нотами возилась, собирала их, складывала. Знаете, молодая девушка, но очень уж медлительная, очень… Копается, копается, могла бы быть поэнергичней… Да, Верников, конечно, оставался, он всегда допоздна сидит. Вот, пожалуй, и все… Хотя нет, Аверин меня остановил, когда я уходила… Такое говорить неприятно, но он у нас к выпивке неравнодушен. Он денег в долг просил. Я не дала. Теперь все. Остальные ушли, а может быть, просто не встретились мне…

– Спасибо, – вполне искренне поблагодарила я Элен.

Вроде бы ничего нового она мне и не рассказала, никакой ниточки в руки не дала, но схемы немного оживила. И вообще о всем, что она мне рассказала, надо будет подумать.

– Тогда я пойду позову Олю.

– Да, да, – спохватилась я, – пожалуйста.

Элен сдержанно кивнула мне и вышла. Через пару минут в кабинет весело влетела девушка лет двадцати.

– Моя очередь?

Она закрыла за собой дверь, но та, скрипнув, тут же снова приоткрылась. Хорошевская мельком глянула на щель и повернулась ко мне.

– Конечно, прежде всего вас интересуют мои взаимоотношения с Элен, – довольно громко заговорила она. – Уверяю вас, я глубоко уважаю ее как человека и как музыканта. Правда, она почему-то вбила себе в голову, что я мечу на ее место. Сущая ерунда! Я, конечно, хорошая скрипачка, но прекрасно понимаю, что у нее более высокий класс – и исполнительский, и организационный. Я уж не говорю об ее авторитете! У меня просто нет ни такого концертного, ни оркестрового, ни жизненного опыта. Может быть, я сумею составить Элен конкуренцию, когда достигну ее возраста, лет через пятнадцать-двадцать… – дверь с треском захлопнулась, и молодая скрипачка улыбнулась.

– Пожалуй, – согласилась я, а про себя добавила: «И не через пятнадцать лет, а гораздо раньше».

– Хотя, конечно, руки у нее фантастические, – с легкой завистью отметила девушка.

– Оля, расскажите, пожалуйста, как складывались ваши отношения с Князевым?

– Ужасно! – Хорошевская поморщилась. – Непрерывные отеческие похлопывания по плечу, трепание за щечку, щипание за попку… Врезать бы ему как следует, чтобы руки не распускал, так ведь по стенке размазался бы, божий одуванчик.

Я поглядела на Хорошевскую и признала, что если эта врежет, то точно размажет. Девушка была хороша. Высокая, смуглая, с густыми русыми волосами, заплетенными в толстую косу. Лицо, может быть, не слишком красивое по классическим меркам, но оживленное, на чуть тронутых помадой губах легкая улыбка, глаза весело блестят.

– А не боитесь? Вдруг я решу, что все-таки вам надоели его приставания, вот вы и стукнули его пепельницей?

– Видите ли, э-э…

– Таня.

– Ага… Видите ли, Таня, если бы я била пепельницей каждого, кто здесь норовит распустить руки, вся филармония была бы трупами завалена. Главное – эти уроды стараются только ради того, чтобы поддержать легенду о себе, какие они, дескать, все сексуальные. Богема, одним словом, – неожиданно пожаловалась она. – Хоть бы один придурок цветочек подарил или пирожок с повидлом купил, что ли…

– Ой, Оля, с этим везде сложно, – поддержала ее я. – Не только в филармонии мужики измельчали. Но бог с ними… С Князевым-то вы в целом ладили?

– А что мне оставалось делать? – Ольга поморщилась. – У меня ни имени, ни опыта. Я-то знаю, что я хорошая скрипачка, но, кроме меня, об этом знает довольно мало людей вообще и слишком мало нужных людей в частности. Элен хорошо, она может закатывать скандалы, у нее миллион знакомых, репутация, связи. На то, чтобы найти новое место, у нее уйдет пятнадцать минут, один-два телефонных звонка, и все в порядке. Корецкий тоже не пропадет… А мне надо здесь работать. Здесь есть возможность выдвинуться, показать себя. Я второй год после училища, а уже два сольных концерта отыграла. Где бы еще мне дали такую возможность?

– А что плохо?

– Зависимость. Правда, я тоже уже пообтерлась, научилась рот открывать. Князев на меня еще и нотную библиотеку повесил. Суеты много, зато на гастроли без меня не уедут. И право голоса появилось. Постепенно.

– А библиотека – это большие хлопоты?

– Кошмар, полный и абсолютный! Князев понятия не имел о порядке! Вечно перепутывал все партии, медные запросто складывал вместе со струнными. Знаете, где я однажды нашла партию гобоя из «Итальянского каприччио»?

– Представить себе не могу, – призналась я. – Где-нибудь среди нот для арфы?

– Если бы! – Ольга сердито перебросила косу с груди за спину. – Там бы я ее в два счета нашла, к таким шуточкам я уже привыкла. За батареей!

– Господи, там-то ноты как могли оказаться?

– Проще простого! Князев пролил на них стакан воды и положил просушить. Забыл, естественно, и ноты свалились за батарею. Хорошо, я заметила, что оттуда что-то высовывается. Но какой он крик поднял, когда ноты пропали, вы просто не представляете!

– Значит, говорите, с ним сложно было работать?

– Сложно, ну и что? – Оля неожиданно сверкнула улыбкой. – Знаете, моя мама всегда говорила: «Начальство хорошим не бывает. Его просто надо принимать как некую данность и не обращать на него особенного внимания».

– Мудрая женщина, – оценила я. – У меня так никогда не получалось.

– Дело практики, – девушка пожала плечами.

– Наверное. Но я пошла другим путем.

– Каким?

– А просто ликвидировала всех начальников. Ушла в свободное плавание.

– Ах да, вы же частный детектив! – вспомнила Ольга. – Ну и что, так лучше?

– Есть свои трудности, конечно… Но так лучше.

– А вы… впрочем, ладно, – девушка нахмурилась и напряженно спросила: – Что вы еще хотели узнать? Не убивала ли я Князева? Ответ отрицательный.

– Понятно, значит, вы не убивали… А что вы можете сказать про других оркестрантов? Были у Князева с кем-нибудь из них плохие отношения?

– Ой, а с кем они у него были хорошие? Талантливо человек умел людей против себя настраивать! Уж на что Корецкий золотой мужик, и тот его терпеть не мог.

– У них тоже были трения по вопросам дисциплины?

– Не в дисциплине дело. Корецкий вообще может себе позволить на одну репетицию из десяти ходить, но он никогда такого не допустит на концерте, как Савченко. Князев к нему просто придирался, потому что не мог простить… – Ольга замолчала.

– Чего не мог простить? – вынуждена была спросить я.

– Да так, глупость, – теперь она говорила осторожно, подбирая слова. – Князев на каждом углу кричал про свое дворянское происхождение, очень им гордился. Только и слышно было: «Я – потомственный дворянин!», «Я – потомственный дворянин!» А Стасу это надоело, он однажды и ляпнул дирижеру прямо в глаза, что его предки таких дворян в холопах держали и на конюшне драли. Ох и крику тогда было!

– А что, Князев действительно из дворян?

– Да я откуда знаю? Мне какая разница, охота ему считаться дворянином, так пусть хоть от Рюрика свой род выводит. Сейчас ведь мода такая пошла – все хотят, чтобы их считали благородными. Нравится им – пусть тешатся. Мне безразлично.

Это точно, сейчас благородное происхождение, кажется, стало входить в моду. Сама я еще нынешних дворян не встречала, но в газетах время от времени кто-то заявляет, что он древнего рода и в связи с этим ему должны вернуть особняк в Москве и имение в Тамбовской губернии. Восстановить, одним словом, справедливость. И еще я читала, что не то в Сан-Марино, не то в Монако за хорошие деньги можно графский титул купить. С гербом, девизом и родословной, идущей чуть ли не от Адама, в худшем случае – от Ноя.

Так… Значит, в одном оркестре имеется целых два потомственных дворянина. И никак они не могут определить, кто из них благородней. Очень основательный повод для конфликта. Но не станет же гордый шляхтич хвататься за пепельницу, чтобы доказать, что его род древнее. Или станет? Надо срочно познакомиться с самим паном Корецким. А пока послушаем, что нам еще Оленька расскажет…

– Да нет, Стасу убивать ни к чему, – продолжала рассуждать Хорошевская. – Он, кстати, никогда первым скандала не начинал, только если Князев его совсем достанет. Леша, протеже его, не выдержал?.. Тоже нет, этот оболтус только в подручных ходить может, своей головы вообще нет. Виолончелист крепкий, но средний. В оркестре может за чужими спинами прятаться, а сольный концерт в жизни не потянет.

– Оля, это же не выступление на сцене, это убийство, – напомнила я. – Чтобы человека по голове пепельницей стукнуть, на виолончели хорошо играть необязательно.

– Да, действительно, – казалось, эта мысль ее немного удивила. – И все равно определенный интеллектуальный уровень нужен и для убийства. А у него мозгов столько же, сколько в коробочке с канифолью. И чего Стас с ним возится?

– Ладно, – я едва сдерживала смех. – С Медведевым я поняла. Но у него все равно алиби. А про Дарьялову вы что скажете?

– А это вы по тому же списку идете, что и милиция, – оживилась Ольга. – У вас там, кроме нас с Элен и Корецкого, еще Верников и Дарьялова, так?

– Так, – признала я.

– Про Марину сразу забудьте – это же воробушек. Тишайшая женщина, да и в декрет ей скоро. Она вообще никогда ни с кем не ссорится.

– Ясно. Теперь Верников.

– О, Олег – это что-то! – Непонятно, чего в ее голосе было больше: раздражения или восхищения. – Абсолютно не от мира сего. Весь в музыке… – она поколебалась, но все-таки не выдержала: – Меня в упор не замечает!

– Что, совсем? – В такое поверить было трудно. – У него плохо со зрением?

– Хуже, – Ольга наклонилась ко мне. – Я однажды решила дожать его из принципа, чтобы обратил наконец внимание. Надеваю я сарафанчик джинсовый, на «молнии», обтягивает меня, как перчатка. Открытый здесь, – она ткнула пальцем в плечо, – только лямочки тоненькие. И вот такой длины, – теперь ее палец чиркнул по бедру, сантиметров на тридцать выше колена. – Представляете?

– Представляю… Все мужики в филармонии разинули рты и не смогли их закрыть.

– Поголовно! – Оля вскочила. – А уж какая физиономия у Элен была! – Она зажмурилась и покачала головой. – Вот, кажется, пустячок, а вспомнить приятно.

– Хорошо, а Верников-то что? Ведь не ради Элен вы это затевали? – поторопила я ее.

– А что Верников? Вот кого я бы убила. Посмотрел сквозь меня, пошел эдаким лунатическим шагом, – Ольга плавно заскользила по комнатушке, показывая, как пошел альтист Верников, – и удалился в свою каморку. Ему Желтков как начинающему гению отдельное помещение выделил для творческой работы…

– И все? – разочарованно спросила я. – Он вам даже ничего не сказал?

– Если бы все! – Она неожиданно плюхнулась рядом со мной на диван и захохотала. – Вечером подходит ко мне, Бетховен наш бесценный, и преподносит ноты. «Прошу, – говорит, – Оля, принять. Это я твой портрет написал». Даже не улыбнулся. Просто отдал ноты и пошел дальше. Понимаете, не ушел, а пошел дальше…

– М-да, – не особенно членораздельно посочувствовала я девушке. – Но музыка-то хорошая? Можно будет услышать?

– Сыграю как-нибудь.

Сказала небрежно, но я почувствовала, что этим подарком она будет гордиться и хранить его всю жизнь. Еще бы, не каждой девице дарят написанный в ее честь музыкальный портрет…

– Вам понравилось?

– Не знаю, странная какая-то вещь. А самое смешное – действительно чем-то на меня похожа, не знаю, как объяснить… Но это моя музыка, – Ольга снова погрустнела. – На этом дело и кончилось.

– Ох, Оля, – абсолютно искренне посочувствовала я ей. – Не обращает он на вас внимания, и слава богу! Может быть, так и лучше. А что, если, не дай бог, он на вас женится! Оля, жены всех великих композиторов были самыми несчастными женщинами, вы же это знаете…

– Да, конечно, – без особого энтузиазма согласилась Ольга. – Но мне, похоже, это и не грозит.

– Кто знает, что ждет нас впереди… – попыталась я все-таки вселить в нее надежду сама уж не знаю на что. – Одним словом, вы считаете, что Верников к этому преступлению непричастен.

– Ни в коем случае. И знаете что, Таня? Я не верю, что это кто-то из наших Князева убил. Народ, конечно, шепчется, разное толкуют, но не может этого быть! Ведь мы же здесь все вместе… все привыкли… Мало ли какие скандалы бывают, что же теперь? Ведь из-за мелких ссор не убивают, правда? Нужен по-настоящему серьезный повод.

– Не исключено. Все здесь пока непонятно, и не исключено, что у вас в тот вечер побывал кто-то посторонний. Скажите, Ольга, в последние дни у вас в филармонии ничего особенного, непривычного не происходило? Вы ничего такого, – я неопределенно повела рукой, – не заметили?

Ольга с недоумением посмотрела на меня.

– А вы подумайте. Может быть, пустяк какой-нибудь, вы и внимания не обратили…

– Да нет, вроде ничего такого… Все как обычно… Разве только Князев последнюю неделю злой ходил. Это было что-то…

– Насколько я знаю, он у вас ангельским характером вообще не отличался.

– Да уж, не отличался… Он всегда скандалил много, но тут просто как с цепи сорвался. Я даже не выдержала, стала прятаться от него, надоело его крик слышать.

– А причина? Как вы думаете, почему он стал скандалить больше обычного?

– В том-то и дело, что вроде никакой причины и не было. Все шло как обычно, а он просто из себя выходил…

Если Князев последние дни был особенно несдержан, то причина тому должна быть. Ольга, судя по ее словам, о ней не догадывается, а мне эту причину непременно надо узнать… Что ж, поспрашиваем других, может быть, что-то прояснится. А пока поинтересуемся еще кое-чем.

– У меня к вам еще один вопрс, Оля. В тот вечер, когда Князева убили, вы должны были после концерта положить ноты на место, в шкаф, который стоит в его кабинете. Вы этого не сделали. Почему?

Ольга пожала плечами, разгладила на коленях юбку.

– Живу я недалеко, домой не торопилась, так что и ноты собирала не торопясь. А когда понесла их в кабинет Кирилла Васильевича, то услышала за дверью крик ну прямо совершенно невозможный. И так мне не захотелось входить туда в это время… Я ушла в артистическую и оставила ноты на стуле. Решила, что положу на место завтра.

– А что за крик стоял в кабинете дирижера? Кто кричал?

– Естественно, Князев.

– Он что, один там был?

– Конечно, не один, он с кем-то ругался, разносил кого-то…

– Кого?

– Представления не имею.

– Как же, Оля, ведь если вы слышали крик, то должны знать, в чем было дело. – Ясно, теперь мне просто необходимо узнать, на кого кричал Князев и что кричал.

– Я же не стала прислушиваться. Подошла, Князев кричит, и очень громко. Какая мне разница, на кого?

– А если подумать? Кто в это время мог быть у Князева?

Оля помолчала, подумала…

– Нет, не могу себе представить.

– А не мог Князев в это время разговаривать… – я заглянула в блокнот, – с Авериным?

– Да что вы, Аверин ведь к нему, наверное, приходил денег в долг попросить. Он перед этим и у меня просил, только я не дала. Князев с ним долго разговаривать не стал бы. Нет, не он.

– Кто же?

– Представить себе не могу, но только не Аверин.

– В какое время это было?

– Я, когда уходила, на часы посмотрела. Как раз было около десяти. Не то без пяти десять, не то без десяти. У меня часы всегда немного вперед уходят, но ненамного, минуты на две-три…

Вот именно, около десяти. Кто же был в кабинете у Князева около десяти? На кого он так свирепо кричал? Ладно, попытаемся зайти с другой стороны:

– Кто-то оставался в это время в филармонии?

– Нет, я последняя уходила.

– Хорошо, собеседника Князева вы не узнали. Но голос самого Князева вы ведь слышали хорошо. О чем он кричал?

– Так я же говорю, не прислушивалась. Знаете, мне этот постоянный крик страшно надоел. Услышала, что там ор стоит, повернулась и ушла.

– И совсем ни одного словечка не услышали? – не отставала я.

– Слышала что-то, но не могу вспомнить. Только я тогда внимание обратила, что как-то не по делу идет у Князева ор. И даже удивилась.

– Как это не по делу?

– Ну, как вам объяснить… Не на музыкальную тему… Он ведь всегда нас ругал с профессиональной точки зрения: кто-то опоздал на репетицию, кто-то не настроил инструмент, кто-то не знает свою партию… Понимаете… А здесь слова были совершенно другие, к нашей работе никакого отношения не имеющие. Только я не помню какие…

– Оленька, милая, постарайтесь вспомнить.

– Я уже старалась, ничего не получается…

– А походить снова по коридору не пробовали? Знаете, когда повторяешь действия, часто удается вспомнить то, что ускользает из памяти.

– Мне самой вспомнить хочется, целыми днями сейчас по коридору марширую, – невесело усмехнулась Оля. – И с нотами, и порожняком. Бесполезно.

– Давайте так договоримся: вы постараетесь вспомнить, а когда вспомните, позвоните мне. Непременно позвоните. Вот вам мой телефон, – я дала ей карточку. – Это, Оля, очень важно.

– Хорошо, я постараюсь, – покладисто согласилась она. – Если чего-нибудь вспомню, непременно позвоню.

* * *

Итак, что мы имеем новенького по сравнению с тем, что я узнала из протоколов, составленных мельниковскими молодцами?..

Элен Волкова очень обстоятельно доказывала следующее. Князев – человек скандальный, нетерпимый, амбициозный. И дирижер он тоже не особенно… В коллективе его не любят, и поэтому пепельницей мог стукнуть почти каждый. А Элен хорошая. И ударить его пепельницей она не могла.

Думаю, что так оно и есть. Вот если бы ей хотелось стать дирижером, тогда при ее целенаправленном характере могла бы и стукнуть. Но она первая скрипка, и агрессивные действия в адрес дирижера с ее стороны не имеют никакого смысла. Вот и все, что мы узнали от прекрасной Элен.

А далее у нас молодое, но очень растущее и подающее надежды поколение. Здесь мы узнали побольше. Первое – Князев последние дни вел себя более нервно, чем обычно: больше шумел, больше кричал. Как выразилась Ольга: «Это было что-то». Явной причины, по ее словам, для этого не было. Значит, должна существовать скрытая причина. Ее-то и надо искать… Второе – около десяти часов Князев с кем-то очень крупно ругался в своем кабинете. В том, что ругался и кричал, ничего необычного нет. Важно, что при этом, по словам той же Ольги, «ор шел у Князева не по делу». Вполне возможно, что в это время он и разговаривал с убийцей. Узнаем, о чем шел ор, – возможно, узнаем и убийцу… Вот, кажется, пока и весь наш актив. Не так много. Но для начала не так уж и мало…

Атмосферой кабинета дирижера я, кажется, уже прониклась… Довольно тухленькая атмосфера, какая-то гнетущая. И ничего удивительного. Здесь ведь постоянно кричали, спорили, ругали кого-нибудь. Все это с надрывом, возможно, с ненавистью. Дошло до убийства. В таких комнатах всегда ощущаешь что-то тоскливое… Не люблю я бывать в таких комнатах, но, к сожалению, при моей профессии приходится это делать не столь уж редко. Гораздо чаще, чем хотелось бы.

Вздохнув, я еще раз внимательно осмотрела кабинет. Никаких следов преступления, обыкновенная комната. Судя по протоколу обыска, группа Мельникова ничего существенного здесь не нашла. Никаких улик – ни прямых, ни косвенных.

Я не думала, чтобы они могли что-нибудь пропустить: профессионалы, тем более и сам Мельников, здесь были. Но элементарная профессиональная добросовестность диктует: осмотр места происшествия обязателен, кто бы ни работал там до тебя.

Начать я решила со стола. Порылась в ящиках, перебрала все бумажки – ничего интересного. Потом заглянула в шкафы: ноты, ноты, ноты… Сколько же их здесь… И это для одного маленького оркестра… Как только Ольге удается в них разобраться?

Нигде никаких следов тайников, никаких подозрительных записей, никаких посторонних предметов. Я присела и заглянула под стол. Полы здесь действительно моют чисто. Встала на коленки и заглянула в щель под шкафом. Темно, ничего не видно. Я сунула под шкаф руку и выгребла оттуда горсть грязи. Какие-то обрывки, пара окурков. Села на пол, разглядывая свою грязную ладонь.

Князев курил. Окурки должны были оставаться в пепельнице. Убийца схватил пепельницу, ударил… Окурки посыпались на пол, какие-то из них попали под шкафы… Потом убийца отнес тело Князева в кладовку, вернулся к столу, чтобы вытереть пепельницу. Я машинально взглянула на стол. Тяжелой хрустальной пепельницы на нем не было. Ясное дело, и не может быть. Она сейчас у Мельникова в сейфе заперта, вещественное доказательство как-никак. Но когда ребята шуровали в кабинете, пепельница, пустая и чистая, стояла на столе. Вряд ли убийца стал собирать с пола мусор, тем более тот, что попал под шкаф… Вот окурочки и валяются.

Я легла на пол и снова стала выгребать мусор из щелей под шкафами. Горка получилась довольно внушительной. Когда я рассортировала свою добычу, то результат получился такой: шесть окурков, горсть грязи, две пуговицы, четыре клочка бумаги, пустой спичечный коробок и маленький, чуть побольше, чем полсантиметра, камешек. Камешек я заметила, когда он впился мне в ладонь. Сначала я его приняла за осколок стекла, потом, когда отряхнула руки и стерла с него налипшую грязь, убедилась, что это все-таки камень. Что-то он мне напоминал. Сообразить бы, что именно…

А вот пуговица от пиджака. Золотая улика. До чего же хорошо в детективах получается: нашли пуговицу, проверили, у кого на пиджаке именно такой пуговицы не хватает, и сразу надевают на убийцу наручники… К сожалению, этот номер здесь не пройдет. Как говорится, по многим весьма существенным причинам.

Я все еще сидела на полу, когда в кабинет заглянул Саша и зачастил:

– Танька, ты с Ольгой закончила? А то я Верникова позову… – Тут глаза его округлились – меня увидел. – Ты чего на полу? Тебе нехорошо?

– Все нормально, – успокоила я его, вставая. – Это у нас, у частных сыщиков, такой способ работы. Усаживаемся в позе лотоса на полу и начинаем медитировать. Плохо у тебя уборщицы работают, видишь, сколько мусора под шкафами было.

Сашка посмотрел на мусор, на меня.

– Ты что, нашла что-нибудь?

– Пока не поняла, – честно ответила я и сунула ему под нос камешек. – Посмотри, не знаешь, что это?

– Осколок какой-то, – добросовестно осмотрев мою находку, сказал Саша. – Но не от пепельницы. Она вся прозрачная, хрустальная, а этот зеленоватый. И вообще он какой-то… необработанный.

– Похоже на то, – согласилась я. Вырвала из блокнота листок, завернула камешек-осколок и засунула поглубже в карман джинсов. – Где тут у вас руки помыть можно? Приведу себя в порядок и возьмусь за вашего гения-одиночку.

* * *

Да-а, должна честно признаться, что альтист Верников и на меня произвел сногсшибательное впечатление. Представьте себе юношу, вдохновенного Адониса… Нет, не так. Вдохновенный – без сомнения, а вот на Адониса не тянет. Внешность приятная, но вовсе не красавец. Черты лица мелкие и не слишком правильные, на бледной коже редкие мелкие веснушки. Глаза полуприкрыты веками, цвета не разобрать, длинные светлые волосы зачесаны назад и собраны в аккуратный хвостик. Я, конечно, не стану утверждать, что мой идеал мужской красоты – «Мистер Олимпия», но телосложение нашего гениального композитора совсем не напоминало о его принадлежности к сильной половине рода человеческого. Слишком уж он хрупкий и томный, на мой вкус.

Более того, глядя на Олега, я наконец по-настоящему поняла смысл выражения «не от мира сего». Легкая футболка с короткими рукавами и затертые джинсы не делали парня нашим современником. Если его телесная оболочка и присутствовала в грешном мире, причем в очень скромном, надо заметить, объеме, то дух его, дух музыканта, витал где-то в горних высях, в бесчисленных вселенных. Двигался он очень плавно, мягко, прямо-таки струился по комнате, словно привидение. Не человек, а направленная галлюцинация какая-то.

Вспомнив энергичную, жизнерадостную Олю Хорошевскую, я от души пожелала ей избавиться от этого наваждения в образе альтиста. Честно говоря, я сама, после того как прочла в далекой ранней юности книгу Орлова «Альтист Данилов», привыкла считать альт инструментом чуть ли не дьявольским, а к альтистам стала относиться с некоторой долей опасливого уважения. Юрий Башмет на экране телевизора, отбрасывающий резким движением назад свою длинную смоляную челку, тоже наводил на размышления по поводу этой конкретной породы музыкантов. И хотя в Олеге Верникове не было абсолютно ничего дьявольского, ничего пугающего, в начале разговора мне было немного не по себе.

Через полчаса нашей увлекательной беседы я прокляла все на свете. Отвечая на мои подробные обоснованные вопросы, он на короткое время спускался с небес и ронял короткие «да», «нет», «не знаю» или вовсе отделывался пожатием плеч. С неимоверным трудом мне удалось выяснить, что, проработав в оркестре почти четыре года, Олег был знаком только с дирижером и концертмейстером первых скрипок. Еще он знал о существовании Ольги Хорошевской и несколько раз замечал ударника Корецкого, который произвел на него впечатление, однажды исполнив джазовые импровизации на тему арии Жермона из «Травиаты». Все. Про Медведева и Савченко, о которых я спросила просто для проверки, он не слыхал никогда и не имел представления, кто это такие. О том, что вместе с ним все это время в оркестре работает флейтистка Дарьялова, он тоже узнал от меня.

Возможно, мысль о наличии других оркестрантов уже посещала его голову. Как она туда забрела, не представляю, наверное, он просто услышал однажды звучание трубы или контрабаса. Поэтому, будучи в известной мере джентльменом – а по филармоническим слухам, все альтисты подсознательно считают себя таковыми, – Верников поверил мне на слово, что всего на сцене во время концерта сидят с инструментами, как правило, человек сорок.

Одним словом, расспрашивать его об оркестрантах и их взаимоотношениях с дирижером было совершенно бессмысленно. Сам он к Князеву претензий не имел, поскольку тот не слишком мешал ему заниматься композицией. И как дирижер, Князев был на достаточно высоком профессиональном уровне и его, Олега, качеством своей работы не слишком раздражал. Естественно, достойным сожаления был тот факт, что Кирилл Васильевич не проявлял никакого интереса к сочинениям Верникова. Но, как известно, «нет пророка в своем отечестве», и Олег, как всякий настоящий гений, понимал, что его творчество будет понято и оценено только через века, поэтому относился к своей непризнанности философски.

– Ну, хорошо, – потеряла я терпение, – вы сами говорите, что после концерта сразу закрылись в вашей комнате и работали. Сколько прошло времени, вы не помните, когда вернулись домой, не помните… Ладно, я уже и с этим согласна. Но ведь ваша каморка через стенку с дирижерским кабинетом! Как можно было совсем ничего не услышать?

– Понимаете, Таня, – Олег говорил тихо, глядя куда-то вдаль, поверх моего правого плеча. – Когда пишешь музыку, нужна полная сосредоточенность, я бы сказал, самопогруженность. А там, в соседнем кабинете, постоянно свары какие-то были, я научился не замечать. Как бы отключаться от всего земного…

Да уж, что-что, а отключаться этот уникум научился потрясающе. Другому бы для этого недельный запой понадобился, а Верников умудрялся простенько так: взял в руки карандаш, лист нотной бумаги, и все… никого нет дома.

– Послушайте, Олег, это ведь уже не просто свара была, там драка, убийство, в конце концов, произошло! Неужели вы так ничего и не слышали?

– Убийство? – казалось, удивился Верников.

Я сжала зубы и постаралась взять себя в руки. Иначе сейчас в этих же стенах произойдет второе убийство. Точно, пришибу этого идиота и пойду сдаваться Мельникову.

– А, да, – он все-таки вспомнил, что об убийстве ему кто-то говорил… – Но я ничего не слышал. Мне в этот вечер писалось как-то необычно. Знаете, как-то очень быстро. Все связывалось, просто целыми фразами писал, словно мне кто на ухо нашептывал. Это редко бывает. В тот вечер я очень много сделал.

– А вы можете показать мне то, что сочинили тогда? У вас записи сохранились? – Может быть, этот гений, окунувшись в свое творчество, хоть что-нибудь дельное вспомнит?

– Вы хотите ноты посмотреть? – Он встал.

– Нет, ноты мне показывать бессмысленно. Если нетрудно, сыграйте.

– Я сейчас, – Олег быстро вышел.

Через минуту он вернулся с тонкой пачкой нот и инструментом. Спокойно достал из кладовки складной пюпитр, несколькими экономными движениями собрал его, установил посреди кабинета. Порылся в листочках, которые принес с собой, расставил их на пюпитре по какому-то только ему ведомому порядку. Все это молча, деловито, не обращая на меня никакого внимания. Господи, и что такая девушка, как Ольга, могла найти в нем! Верников взял альт, быстро подстроил его и обернулся ко мне:

– Только здесь не все закончено. Над гармонией поработать надо, кое-где нет связок. Это, собственно, отрывки, я даже не знаю пока, во что они сложатся…

– Мое музыкальное образование ограничивается редкими уроками пения в школе. Меня даже из общего хора выгнали за минусовые способности, так что не волнуйтесь. Несвязанных знаков и неподобранных гармоний я просто не замечу, – нетерпеливо сказала я.

Он неожиданно смущенно улыбнулся и кивнул. Секунду смычок неподвижно парил над струнами, потом Олег заиграл, с извиняющейся улыбкой поднимая на меня глаза каждый раз, когда переходил от одного отрывка к другому. Я слушала завороженно, боясь пошевелиться. Да, я действительно не самый крупный специалист в области музыки. Скажем так, отличить фа-диез от соль-бемоля я бы не смогла даже ради спасения собственной жизни. И пусть то, что играл Олег, было всего лишь набросками… Но при всем при этом я сейчас слышала… У меня просто нет слов, чтобы объяснить, что же именно я слышала. Все-таки точно, есть в этих альтистах что-то дьявольское.

Верников опустил смычок, посмотрел на меня спокойно, без ожидания похвалы, вообще не интересуясь моим мнением. Попросили его сыграть, он сыграл. Еще вопросы будут?

– Олег, – голос мой зазвучал, на удивление, хрипло, пришлось откашляться, – а еще раз можно?

Он не удивился, ничего не спросил, просто снова поднял смычок и заиграл.

Я во второй раз прослушала незаконченную сюиту «Убийство в соседней комнате». Потом попросила Верникова взять ноты и сесть рядом со мной на диван.

– Извините меня, может, я ошибаюсь, – мягко начала я, – но ваша музыка вызвала у меня некие… ассоциации. Где у вас самое начало? Посмотрите это место. Правда, похоже на разговор двух людей? И разговор довольно напряженный.

Олег склонился над нотами, мурлыкая себе под нос и отбивая ритм пальцем. Поморщился, не вставая с дивана, дотянулся до стола, взял карандаш и, подумав несколько секунд, что-то поправил. Снова задумался.

– Олег, – окликнула я его. – Так что вы скажете, я права?

– Да, действительно, тут явный диалог… э-э, Таня, – он явно с трудом вспомнил мое имя, тут же снова уткнулся в ноты и забормотал: – Экспозицию надо немного расширить. Крещендо здесь, пожалуй, не пойдет, это попозже, а вот если что-то вроде эха… Или резко уйти в другую тональность…

Олег снова поднял голову и уставился сквозь меня в пространство, губы его продолжали шевелиться. Это безобразие необходимо было немедленно прекратить. Я резко положила руку ему на плечо и встряхнула.

– Отложите пока работу. Давайте посмотрим, что у вас дальше.

– А дальше как раз крещендо, – с готовностью откликнулся он. – Нарастание напряжения.

Верников снова вскочил и схватился за альт. Сыграв пару отрывков, подтвердил:

– Ссора, самый разгар! – и с неожиданной симпатией посмотрел на меня. – А вы умеете слышать. Наверняка тоже пишете.

– Только отчеты о проделанной работе для обоснования представляемых счетов, – несколько суше, чем хотела, сказала я и коротко напомнила: – Я частный детектив.

Впрочем, моя холодность ничуть не обескуражила его. Боюсь, он ее даже не заметил. Олег уже азартно схватился за следующий листок, испещренный совершенно загадочными для меня нотными знаками.

– А вот и драка, смотрите! – Звуки закружились по комнате, как двое мужчин, вцепившихся друг в друга. Напряженное пыхтение, высокие, повизгивающие ноты, потом жесткий аккорд удара, альт всхлипнул, и я отчетливо представила себе оседающее на пол тело. Смычок замер, Олег опустил инструмент, и мы молча посмотрели друг на друга.

Он с автоматической аккуратностью положил инструмент в футляр, накрыл какой-то пеленкой. Отвернувшись, прокашлялся. Кажется, до него начало доходить.

– Вы считаете, что в это время как раз убивали Князева, а я… – он судорожно вдохнул воздух, – а я все это записал?

Я молча пожала плечами. Олег сложил ноты, сел рядом, глядя на тонкие листки с суеверным ужасом.

– И что мне теперь с этим делать?

– Не знаю. Вам решать… Или вы по этим наброскам напишете замечательный реквием по Князеву, или больше никогда не возьмете их в руки.

Судя по выражению его лица, Верников склонялся ко второму варианту. У меня же возникла новая бредовая идея.

– Послушайте, Олег, если судить по вашей музыке, то в ссоре один голос был намного ниже другого?

– Это же естественно.

– У Князева какой был голос, высокий или низкий?

– Низкий, почти бас, – неохотно ответил он. – И по тембру он очень похож на то, что там… – Олег с отвращением кивнул на стопочку нотной бумаги.

– А второй голос? Его, наверное, тоже можно узнать? По крайней мере, у меня такое ощущение, что голос явно мужской.

– Пожалуй. Ближе к тенору. Только как его узнаешь? Одно дело – из двух тембров выбрать похожий на князевский, а здесь…

– А у кого из мужчин в оркестре высокие голоса? – Господи, нашла у кого спрашивать, балда! Он в лицо-то никого не знает, а я про голоса…

Естественно, Олег только развел руками. Но желание сотрудничать настолько укрепилось в нем, что по собственной инициативе он предложил:

– Надо у Элен спросить. У нее слух сверхабсолютный. И она всех прекрасно знает, – он слабо улыбнулся. – Вторая после бога в нашем оркестре.

– Вы ей покажете? Я имею в виду, сыграете? На слух это, наверное, легче будет оценить.

– Да, конечно, – он снова покосился на ноты. Отвращения в его взгляде не убавилось, но Олег явно решил быть мужественным и оказать следствию посильную помощь.

– Тогда, наверное, все, спасибо вам большое. – Я встала. – Пойду сейчас к Желткову зайду. Да, Олег, а личный вопрос не по делу можно? Просто так.

– Пожалуйста, – он явно удивился личному интересу к его персоне.

– Вы откуда приехали? Мне говорили, что вы в общежитии живете, значит, не тарасовский.

– Со Ставрополья, – его бледные щеки порозовели. Секунду он колебался, потом решился со мной поделиться: – Вчера от мамы письмо получил. Пишет, что абрикосов в этом году хороший урожай будет. Так что поеду в отпуск, наемся на весь год…

* * *

Когда я зашла в кабинет Желткова, он разговаривал по телефону. Я смирно села в кресло и прикрыла глаза. Вымотали меня, честно говоря, эти служители Евтерпы. А ведь я только с тремя пообщалась. Сегодня, пожалуй, еще к Дарьяловой схожу, и все. Интересно, что скажет Элен, когда послушает музыку Верникова? Забавный способ опознания получается, сличение голоса человека с музыкальным представлением о нем чокнутого композитора…

– Таня, ты что хотела? – Саша уже положил трубку.

– К Дарьяловой сходить. Ты говорил, она недалеко живет. Какой адрес?

– Ага, сейчас, – он быстро написал несколько строк на листе бумаги. – Я ей звонил, так что она ждет тебя.

Флейтистка действительно жила совсем рядом, не прошло и пятнадцати минут, как я была у нее.

– Проходите, проходите, Александр Викторович предупредил, что вам нужно со мной поговорить, – приветливо встретила меня миловидная женщина, моего примерно возраста, в веселеньком, в цветочках, халате. Двигалась она, несмотря на большой живот, очень плавно и изящно.

Мы прошли в комнату, и я увидела двух маленьких ребятишек, очень мирно складывающих какое-то огромное сооружение из цветных кубиков.

– Мои… – засмеялась хозяйка. – Мите пять лет, а Катюше три. Садитесь, спрашивайте, что вы хотели узнать? Дети заняты, они нам не помешают.

– Я знаю, что в милиции вас обо всем уже расспрашивали, но расскажите, пожалуйста, еще раз про тот день, когда вы в последний раз видели Князева, – я посмотрела на нее и неуверенно добавила: – Если это вам нетрудно.

– Да нет, ничего, все нормально, – она слегка нахмурилась. – Дело в том, что рассказывать-то особенно нечего. День как день, самый обычный. С утра репетиция, вечером концерт. Князев сердит был очень, но для него это состояние естественное, он вообще свои эмоции практически не контролирует. Мне надо было обсудить с ним кое-какие вопросы технического характера. По моей работе в следующем сезоне.

– Но ведь вы же… – я выразительно посмотрела на ее живот.

– Ну и что? Конечно, полноценно участвовать в работе оркестра я не смогу, но некоторые программы вполне можно спланировать так, чтобы я играла. Это и мне необходимо, чтобы форму не терять, и для оркестра удобнее. Я хотела подойти еще днем, после репетиции, но он быстро собрался и куда-то убежал. А вечером, после концерта, только заглянула к нему и сразу решила отложить разговор на завтра. Он почти невменяемым был от бешенства, какой смысл с ним в это время о планах работы говорить… Я и ушла домой.

– Сложно с ним было работать?

– Обыкновенно. Среди дирижеров вообще редко душки попадаются, – она усмехнулась. – Очень специфическая профессия, требует определенного процента сволочизма в характере, иначе ничего не добьешься.

– Необязательно, наверное. Про вас я, например, ни от кого плохого слова не услышала.

– Так я ведь не дирижер. И в области музыки ничего особенного не добилась. Мои достижения – вон, бегают.

Она кивнула в сторону детей, которые, радостно повизгивая, теперь разваливали башню. Полюбовавшись на них, я согласилась:

– Да, это достижения, ничего не скажешь. Хорошо, я бы еще хотела услышать ваше мнение о некоторых оркестрантах. Что вы можете сказать о Волковой?

– Элен? Прекрасный музыкант, очень умна, сильный характер, великолепный организатор. Она родилась для того, чтобы стать концертмейстером первых скрипок.

– В нашем тарасовском оркестре?

– Все равно. В нашем или в Филадельфийском большом симфоническом, безразлично. Она концертмейстер первых скрипок, и этим все сказано.

– А ее взаимоотношения с Князевым?

– Вы имеете в виду, не могла ли она убить его? – Марина покачала головой. – Забудьте. Не ее стиль. Она, конечно, дама ядовитая, при желании до нервного срыва любого доведет. Но убивать… это ей ни к чему. Она и так у нас в оркестре королева, она с Кириллом Васильевичем легко управлялась.

– А Корецкий? Они, насколько мне известно, с Князевым постоянно ссорились, скандалили.

– Да что вы! На самом деле Стас просто лапочка! – В голосе ее прозвучали нотки какой-то нежности. – Эти легендарные скандалы – чепуха, просто два талантливых музыканта нашли способ сбрасывать адреналин. Уверяю вас, что они оба получали от этих своих показательных выступлений огромное удовольствие. Кстати, они ведь никогда не ругались наедине! И то, что у их ссор всегда были благодарные зрители, доказывает, что это были в значительной мере театрализованные представления. – Марина посмотрела на меня и, поняв, что такая мысль для меня неожиданна, убедительно продолжила: – Вы наверняка замечали, что свидетели ссоры всегда испытывают неловкость, стараются или незаметно исчезнуть, или как-то погасить конфликт… А когда народ сбегается посмотреть, как два немолодых мужика орут друг на друга, ясно, что никто не принимает этого всерьез, так ведь?

– Возможно, вы и правы… – мне вспомнились некоторые сцены, которые мы устраивали в свое время с Мельниковым. Уже укоренившееся представление о напряженных отношениях между дирижером и ударником дало трещину.

– Конечно, права! – Эта веселая женщина снова засмеялась. – Кроме того, Стас вообще не способен…

– Мама, Катя хочет раскрашивать книжку! – Подбежавший Митя затеребил ее за руку. Катя, сосредоточенно пыхтя, карабкалась матери на колени.

– Хорошо, маленький, только сначала уберите все кубики. Катюша, пусть тебе Карлсон поможет, – она чмокнула девочку в нос и снова спустила на пол.

– А я возьму машину и все отвезу на место! – поставил нас в известность мальчуган и, схватив здоровенный деревянный грузовик, начал набивать кубиками кузов.

Катя достала из ящика с игрушками большую тряпичную куклу – Карлсона, повесила ему на шею сумку, а затем, обняв куклу и громко жужжа, «полетела» к цветным руинам. Митя возил кубики на грузовике, Катя, не переставая жужжать, складывала их в сумку. За несколько минут все было убрано.

Заметив, что меня зачаровало это фантастическое зрелище, Марина объяснила:

– В одном журнале я прочитала, что, во-первых, детям легче убирать игрушки сразу, до начала другой игры, а во-вторых, убирать надо играя.

Ребята получили карандаши и большие книжки-раскраски, улеглись на полу и принялись за дело.

– Марина, вы начали говорить, что Корецкий не способен… – напомнила я.

– А, да. Он очень порядочный человек и не способен на хладнокровное продуманное убийство.

– Но убийство не было ни хладнокровным, ни продуманным. У меня есть основания считать, что был разговор, который перешел в ссору, а потом – в драку. И вот тогда, в запале, скорее всего, случайно… Но никак не умышленно.

– Значит, даже так… – нахмурилась Марина. – Но тогда это тем более не мог быть Корецкий. Понимаете, я, в общем, неплохо разбираюсь в людях. Уверена, Стас такого сделать не мог. Конечно, от несчастного случая никто не застрахован… Но Стас артист больше, чем человек. Если бы он убил Князева, через пятнадцать секунд об этом знала бы вся филармония! И не стал бы он прятать тело в кладовку. Стас устроил бы роскошное героико-трагическое представление на тему «Вяжите меня, убивца, люди добрые!», о котором знало бы полгорода. Нет, его участие я категорически исключаю.

Что ж, ее слова звучали убедительно. Она очень логично объясняла, кто и почему не убивал Князева. Правда, меня больше интересовал ответ на другой вопрос: кто все-таки его убил? И желательно также на третий – почему убил? Но когда я прямо спросила об этом, Марина погрустнела и только пожала плечами.

– Сама об этом постоянно думаю. Перебираю всех наших и никак не могу понять, что произошло. Но если вы говорите, что это было неумышленное убийство, почти несчастный случай… Мне надо над этим подумать.

– Марина, если вы подберете подходящую кандидатуру, человека, достаточно невыдержанного, чтобы затеять драку, достаточно нервного, чтобы шарахнуть в драке пепельницей, при этом достаточно хладнокровного, чтобы скрыть все следы, и достаточно хорошего артиста, чтобы ничем не выдать себя потом, то сообщите мне. Да, желательно, чтобы у него был высокий голос.

– Высокий голос? – подняла брови Марина.

– Да, почти тенор, – подтвердила я.

– Хо-ро-шо, – сказала она как-то странно, по складам. – Я действительно над этим подумаю.

Я вручила ей свою визитку и встала. Уже прозвучала обязательная программа вежливых формулировок «спасибо-за-помощь-рада-была-познакомиться», и мы продвигались в сторону выхода, когда в замке повернулся ключ и дверь открылась.

Дети с радостным визгом «Папа!» пронеслись в коридор, едва не сбив меня с ног. Марина расцвела улыбкой. То есть улыбалась-то она почти постоянно во время нашего разговора, но что такое настоящая ее улыбка, я увидела только сейчас.

В комнату вошел облепленный детьми невысокий мужчина. Ничего особенного, на мой вкус. Но Марина смотрела на него так, будто он был Ален Делон и Жан-Поль Бельмондо одновременно. Мужчина с доброжелательным любопытством взглянул на меня.

– Знакомьтесь, – сказала Марина с заметной гордостью. – Это мой муж, Алексей. Леша, это Таня, частный детектив. Она зашла поговорить по поводу Князева…

Честное слово, я всего несколько раз в жизни видела, чтобы лицо человека так быстро менялось. Доброжелательность сменилась хмурой напряженностью. Он крепче прижал к себе детей и быстро шагнул в мою сторону так, что почти загородил от меня жену. Можно подумать, я собиралась палить в нее из пистолета!

– Извините, – жестко сказал Алексей, – я бы не хотел, чтобы Марину тревожили разговорами на эту тему. Она тяжело перенесла всю эту историю, потом ее допрашивали в милиции, а теперь еще вы…

– Леша, – она нежно потянула его сзади за рукав, – не волнуйся, со мной все в порядке, мы уже поговорили.

Муж устремил на нее очень серьезный, испытующий взгляд.

– Честное слово, я чувствую себя прекрасно! – торопливо заверила его она и снова улыбнулась. Он ответил ей кивком, потом с сомнением снова посмотрел на меня.

– А я уже ухожу! – быстро заявила я и тоже заслужила одобрительную улыбку.

– Извините, но Марина сейчас в таком состоянии, я беспокоюсь за нее… – сказал он, открывая мне дверь.

– О чем речь, конечно, я все понимаю. Надеюсь, я не слишком утомила ее.

Мы обменялись прощальными улыбками, и милейший Леша с облегчением захлопнул за мной дверь. По лестнице я спускалась, сгорая от зависти. Я тоже так хочу! Хочу, чтобы рядом находился мужчина, который будет вот так же неосознанно бросаться на мою защиту при первом признаке даже не опасности, а малейшей тревоги. Мужчина, который будет заботиться обо мне и которому я буду улыбаться такой же особенной улыбкой, как Марина своему Леше… Ради этого я даже согласна родить ему троих детей и сидеть дома в веселеньком ситцевом халатике… Или это уже для меня перебор?

Ах нет! Пока я не буду готова к такой незатейливой жизни, около меня и не появится подобный мужчина. Наверное, это как-то связано. А сейчас в радиусе прямой видимости имеется только мой наниматель, Роман Анатольевич. Тоже мне, сокровище, не догадался даже девушку поужинать пригласить. Я бы, естественно, отказалась. Но пригласить ему ничего не стоило, а мне было бы приятно. Или он побоялся, что соглашусь? Нет, будущее, похоже, не сулит мне ничего радостного.

От всех этих мыслей стало грустно и одиноко. Захотелось домой, захотелось пошептаться с моими верными помощниками – магическими костями. Что они подскажут симпатичной девушке – характер славный, сердце доброе, запросы… Да, запросы-то, пожалуй, кое-какие имеются, причем высокие. И отмахнуться от этого просто невозможно.

* * *

Я всегда считала, что если сердце чего-то просит, то его надо слушаться. А уж когда к сердцу присоединяется желудок и оба в один голос зовут домой, было бы совсем глупо их игнорировать.

Сначала я себя, лапочку, покормила. Потом уложила на диван и позволила немного погрустить, задумчиво поигрывая кисетом, в котором хранятся мои гадальные кости.

Некоторые в такой способ гадания не верят. Ради бога, их личное дело. А я точно знаю – в этом что-то есть. И никогда не забуду выражение лица Мельникова, когда он долго издевался надо мной, рассуждая о темных суеверных бабах, а потом, поддавшись на мое провокационное предложение проверить свои рассуждения, задал вопрос: «Прав ли я?» – и кинул кости. Тогда выпало 10+36+17.

Я молча протянула Андрею книгу, чтобы он сам нашел расшифровку. Хотите верьте, хотите нет, но там действительно было написано: «С женщинами шутить глупо и неприлично». Больше Мельников эту тему никогда не затрагивал.

Основное неудобство общения с костями в том, что с ними нельзя вести светскую беседу, задавая интересующие тебя вопросы, уточняя и переспрашивая. Необходимо сконцентрироваться только на одной проблеме и задать один-единственный вопрос. А что прикажете делать, если у меня их в данный момент два? Первый, естественно, – кто убил дирижера? А второй – что мне делать с Романом, про которого я вообще думать не собиралась?

Попытка объединить их привела к тому, что формулировка вопроса получилась довольно туманной: «Достигну ли я успеха в своих делах?» Кости легли на стол в сочетании 4+20+25 – «В принципе нет ничего невозможного для человека с интеллектом». М-да, каков вопрос, таков и ответ, ничего не скажешь. Спасибо, что хоть в интеллекте мне не отказали. Повздыхав, я убрала кости обратно в кисет и потянулась к телефонной трубке. Отдохнула немного, и хватит. Еще не поздно, может, Сашка выяснил, где именно подхалтуривает Корецкий, сегодня бы и съездила, поговорила.

Телефон опередил меня на какое-то мгновение, зазвонил прямо под рукой.

– Я слушаю.

Секундная заминка – очевидно, на другом конце провода не ожидали, что я так сразу сниму трубку. Потом незнакомый хриплый голос произнес:

– Вот и хорошо, что слушаешь. Добрые советы всегда надо слушать…

– А что, имеется добрый совет? – перебила я.

– Очень добрый. Обходи-ка ты, милочка, филармонию сторонкой. Не надо тебе там ничего искать.

– Почему это вдруг?

– Вредно для здоровья. Ты девушка молодая, симпатичная, мало ли что может случиться… Ручки-ножки случайно поломать могут, а то и по личику кто ножичком чиркнет. Зачем тебе эти неприятности? Ты уж поостерегись, и сама целее будешь, и хорошим людям хлопот меньше.

– Хорошим людям хлопот меньше будет, если тот, кто Князева убил, с повинной явится. На суде, говорят, учитывается…

Я хотела еще и адресок продиктовать, где его встретят с нежностью и любовью, но мой хриплый собеседник не был склонен продолжать разговор и бросил трубку. Очевидно, посчитал, что дело свое сделал.

Ну-ну, значит, даже так… Давненько мне никто не звонил с подобными угрозами. А еще говорят – репутация! И что с того, что репутация, что все серьезные люди в Тарасове знают: угрожать мне таким образом – все равно, что от осы отмахиваться, только злее становлюсь. Нашелся же придурок, которому сие неизвестно… Ага, испугалась я его, в погреб со страху залезла и в бочке с квашеной капустой спряталась. Размечтался! А может, это Сашка шустрит, хочет меня зацепить покрепче? Хотя вряд ли, скорее мой «клиент» резвится. Прослышал, значит, что гроза криминала Татьяна Иванова начала на него охоту, и забеспокоился. Откуда узнал, интересно? Собственно, филармонические все в курсе, у них ведь, как я поняла, что-то вроде непрерывного собрания по данному поводу… Опять приходим к мысли, что убийца свой, из оркестра.

Значит, надо продолжать знакомиться с остальными обитателями этого богоугодного заведения. Кто у меня остался из первоочередных, один Корецкий? Польский шляхтич, пан Станислав, гениальный ударник, подхалтуривающий где-то в отдалении от родной филармонии. Как там Верников говорил – джазовые импровизации на тему арии Жермона… Надо же! Даже интересно послушать. Что ж, пора звонить Желткову, наверняка он уже узнал, где мне искать этого виртуоза.

Сашка, как обычно, не подкачал: не только нашел ударника, но и договорился с ним. Корецкий сегодня с какой-то джаз-бандой играл в ночном клубе на вечеринке, устраиваемой одной бульварной газеткой по поводу своего трехлетнего юбилея. Там он и будет меня ждать, надо только сказать, что я пришла к ударнику Корецкому, и меня немедленно пропустят. Я поинтересовалась, не слишком ли рано в шесть вечера являться в ночное заведение, но Сашка успокоил: «Они там с обеда празднуют».

Ну что ж, ночной клуб – значит, ночной клуб. Я задумалась, не приодеться ли мне поприличнее, потом решила, что в вечернем платье буду чувствовать себя неуютно, в конце концов, меня на эту вечеринку никто не приглашал. Так что джинсы я оставила, сменила только блузочку да цепочку блестящую на шею повесила. И подкрасилась, естественно, потщательнее, соответственно случаю. Все-таки ночной клуб…

От моего дома до него было сравнительно недалеко – минут двадцать прогулочным шагом, и я решила пройтись пешком. По дороге прокручивала в голове собранные сведения. Да, по результатам своей работы я недалеко ушла от Мельникова. Пока установлено только, что Князев был человеком неприятным. Последнее время был раздражен и агрессивен. Хорошевская слышала ссору, которая показалась ей «неправильной». Если верить таланту Верникова, то была и драка. Может, осмотреть всех оркестрантов, и пусть объяснят происхождение каждой царапины? Гениальная мысль… И еще тенор… Вполне возможно, что Князева убил тенор. Что же теперь делать? Как его найти? А очень просто: выстроить всех мужчин и заставить их петь. Потом вывести из строя теноров и допросить их с пристрастием.

Я представилась на входе «подружкой ударника Корецкого», и меня не просто немедленно пропустили, но со всем уважением выделили в провожатые паренька, который и отвел «подружку» к выделенной для музыкантов комнатушке. Корецкого среди ребят, сидевших вокруг пива, я угадала сразу. Крепкий мужик, выше среднего роста, намного старше остальных, седые волосы коротко подстрижены. «Под бобрик» – почему-то всплыло в памяти. Румяные щеки, веселые голубые глаза. Я представилась, и он обрадовался так, словно я действительно была его старинной подругой. Быстренько турнул ребят, очень вежливо, впрочем, дескать, не видите, ко мне девушка пришла, поговорить надо. Ребята, посмеиваясь, прихватили по банке пива и тактично удалились.

– Хлебнете? – Корецкий протянул банку и мне.

– С удовольствием, – я открыла банку и глотнула в меру холодного «Хольстена». – Самое то.

Он отсалютовал мне своей банкой:

– Рад знакомству. Никогда в жизни не видел частного детектива. А тут еще такая милая девушка!

– Взаимно, – он был настолько обаятелен, что я не могла не улыбнуться. – Я тоже впервые пью пиво со знаменитым ударником. Извините, Станислав, а как ваше отчество, а то мне неловко…

– Что вы, Таня, у артистов отчества не бывает, вы разве не знаете? Так что просто Стас, хорошо? У нас до следующего выхода минут сорок, успеем поговорить. – Он по-мальчишески наклонил голову набок и неожиданно выпалил: – А можно, я вас первый спрошу, как вы дошли до жизни такой? Я имею в виду, стали частным детективом?

Меня не первый раз спрашивали об этом, но никогда еще с таким милым детским любопытством. Так что я ответила очень любезно, почти с удовольствием:

– Ничего особенного. Училась, окончила юридический, проработала несколько лет в прокуратуре. Потом надоело цапаться с начальством, а тут новые времена, вот и рискнула. Сначала было сложно, потом несколько удачных дел, появилась репутация, пошли клиенты… Вот, собственно, и все.

– Ваше здоровье, – он сделал большой глоток. – А как вы в этом деле оказались?

– Желтков попросил, мы с ним старые знакомые. А оплачивает работу Роман… Анатольевич.

– Хороший мужик, – кивнул Стас. – Вы знаете, это он меня в оркестр позвал. Я тогда на улице работал. Хорошее было время! У меня тоже с начальством всегда сложности были, а на улице я сам себе хозяин. И заработки, скажу вам, дай боже…

– А почему же тогда сменили амплуа?

– Возраст, Танечка, возраст, – засмеялся он. – Улица хороша для молодых, а мне ведь шестой десяток.

– Вот уж не сказала бы, – совершенно искренне заявила я.

Мое явное удивление, кажется, польстило Корецкому.

– Да-да, шестой десяток, я всего-то на пять лет моложе покойного Князева, – вспомнив о дирижере, он сразу помрачнел. – Да, Князев… Что-нибудь выяснили или пока пусто?

– Как вам сказать, – дипломатично ответила я. – Рано говорить о результатах. Хожу, разговариваю с людьми. Думаю. Вот ваши отношения с Князевым ведь нельзя было назвать безоблачными, правда?

– Не знаю, – он пожал плечами. – Нормальные были отношения. Ну, скандалили, не без этого… Знаете, как в семье, без ссор никто не живет. Дирижер он, конечно, был средний, областного масштаба, а считал себя по меньшей мере Гербертом Караяном. Ну и эти его заскоки насчет благородного происхождения… Он со всеми своими выпендрежами сам постоянно на скандал нарывался.

– А что, он в самом деле из дворян?

– Да что вы, из каких дворян? Из дворовых он, а не из дворян!

– Но ведь фамилия у него благородная – Князев, из князей, значит…

– Танюша, вы, простите, ерунду говорите. Князев и есть самая холопская фамилия – князев человек, слуга княжеский. Учтите, у настоящих, природных дворян фамилии не от титулов образованы.

– А Корецкий? Мне сказали, что вы из старой польской шляхты?

– Правильно, – спокойно ответил Стас и высыпал на тарелку пакетик чипсов. – Не из самых родовитых, конечно, но мы к Вишневецким да Чарторыйским никогда в родню и не набивались. Своей славы хватает. Предки мои еще во время восстания девяносто четвертого года себя показали, – глянув на меня, он, очевидно, усомнился в моих глубоких знаниях истории Польши и решил пояснить, – в польском восстании тысяча семьсот девяносто четвертого года. Ян Корецкий рядом с Костюшко сражался, плечом к плечу. И позже прапрапрадед мой, Казимир Корецкий, с Домбровским Гданьск брал… Бумаг, конечно, не сохранилось никаких, только семейные предания…

Я решила, что самое время щегольнуть эрудицией, и с выражением продекламировала:

– Что такое? – Брови Корецкого изумленно поползли вверх. – Вы знаете Мицкевича?

– Не слишком хорошо, – честно призналась я. – Прочитала только «Пан Тадеуш».

– Но почему? То есть я хочу сказать, что Адам Мицкевич не входит на данный момент в число самых популярных в России поэтов.

– В общем-то, случайно. Прочитала в «Известиях» интервью с Анджеем Вайдой, где он рассказывает о съемках «Пана Тадеуша» и говорит, что эта поэма для поляков сравнима по культурному значению с «Евгением Онегиным» для русских. Мне стало интересно… Вот и прочитала.

– Понравилось? – Его голубые глаза блестели.

– Очень! – Я не кривила душой. Хотя обычно через стихотворную форму я продираюсь с некоторым трудом, эта поэма действительно привела меня в восторг. – И написано дивно, и чувство юмора потрясающее. А уж как вылеплены сами поляки! И на охоте, и в драке, и сборища эти… Как там сказано, «сеймиковать собрались»! Я, в общем-то, по разным историческим романам события представляла, но у Мицкевича все настолько живо…

– Шановна паненка, я весь ваш! – Стас встал и прижал правую руку к сердцу. – Девушка, которая читает великого Адама Мицкевича, может требовать от меня всего, чего угодно! Хотите, я вам «Лунную сонату» на ударных сыграю?

– А что, это возможно, «Лунную» на ударных?..

– Для меня все возможно, – тряхнул он головой.

– Тогда обязательно.

– Все, договорились. После перерыва с этого и начнем, – Корецкий взглянул на часы. – А пока что вам рассказать? Про мои взаимоотношения с Князевым вы спрашивали… Коротко говоря, не настолько я его уважал, чтобы убивать. Просто тот вечер как-то по-дурацки сложился. Устал я очень, голова болела. Обычно вокруг меня народу много, а тут никого видеть не хотелось. Так что я тихо смылся пораньше, поехал домой и лег спать, а потом выяснилось, что у меня алиби нет.

Дверь приоткрылась, и в щели показалась взлохмаченная голова.

– Стас, готовность десять минут!

Корецкий коротко кивнул, и обладатель буйных кудрей испарился.

– Это Леша Медведев, тоже из оркестра, виолончелист. Вот, таскаю его с собой.

– А-а, тот самый оболтус, которого Корецкий учит жить, но бесполезно?

– Элен! – расцвел Стас. – Узнаю милую по походке. Ну и змеюка! Вот у кого талант прямо пропорционален стервозности!

Мы еще немного поговорили, потом его позвали играть. Меня усадили за столик в уголочке. Пошептавшись с ребятами, Корецкий один прошел к своей установке, картинно поклонился в мою сторону и, ничего не объявляя, заиграл…

Теперь мне будет что рассказать внукам. Это действительно был Людвиг ван Бетховен, исполняемый на ударной установке. Судя по физиономиям остальных музыкантов, сбившихся тесной кучкой, они были потрясены не меньше меня. Только Леша Медведев гордым молодым петушком поглядывал вокруг, дескать: «А вы что, сомневались?» Гораздо более слабое впечатление игра Стаса произвела на гуляющих журналистов, но они ведь и притомились уже. Да и вообще не для них он играл, а для меня. А уж я-то оценила. Элен была права, Стас вполне мог давать сольные концерты. Стадионы бы собирал, а Киркоров повесился бы от зависти.

Потом ребята играли вместе, тоже, должна признать, очень неплохо, потом мы со Стасом снова пили пиво и разговаривали. Потом к нам присоединился расхрабрившийся Леша, и снова я слушала музыку… Было уже довольно поздно, и мы все перешли на «ты», когда я наконец решила, что пора домой, и стала прощаться.

– Леша, собираемся, – объявил Стас.

– Куда? – изумился Леша. – Нам же до утра работать!

– Леша, панна Татьяна собирается домой. Не может же она в такое позднее время идти одна. Мы проводим паненку и сдадим ее домашним в полной сохранности. Рыцарь ты, Леша, или не рыцарь?!

– Рыцарь, а как же! – заявил Леша. – Все правильно, идем провожать паненку…

Они проводили меня до самого дома, и всю дорогу Стас рассказывал интереснейшие истории из своей жизни. А пожил он богато.

В общем, когда я наконец вошла к себе в квартиру, сбросила туфли и плюхнулась на диван, то честно могла сказать, что это был один из самых приятных вечеров в моей жизни. И абсолютно бесполезный в смысле продвижения расследования. Вся информация, полученная мной от Корецкого и Медведева, опять свелась к перечислению причин, почему ни Элен, ни Ольга, ни гениальный Олег, ни Марина, ни сам Стас не стали бы убивать дирижера. Правда, в дальнейшем мнения немного разошлись. Алексей с молодой здоровой верой утверждал, что ручается за каждого оркестранта и что, скорее всего, у Князева были какие-то темные дела на стороне. Но на мой провокационный вопрос: «А если бы тебе сказали, что Князев замешан в грязной афере, ты бы поверил?», он не менее горячо воскликнул: «Да никогда в жизни!» За что тут же был уличен в полной нелогичности своих взглядов.

Более умудренный жизнью Стас в результате наших разговоров совсем погрустнел и бурчал только, что человек – это такое паскудное насекомое, что никогда не знаешь, где нагадит.

Одним словом, после первого дня работы по делу об убийстве дирижера Князева пустышка у меня была не менее впечатляющая, чем у Мельникова. Хотя нет, у меня еще было сообщение об особенно нервозном в последние дни состоянии дирижера и убийца-тенор из музыки Верникова. Позвонить, что ли, Андрею, порадовать? Я взглянула на часы – почти двенадцать. Ладно, пусть живет. Да и неохота мне сейчас с ним разговаривать, диван зовет со страшной силой.

* * *

Я уже засыпала. Обрывки мыслей, воспоминаний, разговоров прошедшего дня медленно кружились в голове. Стас как бы парит над своей ударной установкой, Олег бережно пристраивает альт к плечу, начинает играть, но вместо музыки слышится жужжание, и появляется маленькая Катюша в обнимку с Карлсоном. Ольга Хорошевская и Элен, обнявшись, убеждают меня, что оранжевый бархат нехорош, Роман Анатольевич им это объяснил, и они с ним совершенно согласны. Саша Желтков, друг детства по прозвищу Цыпленок, с недоумением смотрит на меня: «Что это? Осколок какой-то?»

Мне так и осталось неясным, что произошло сначала: я вспомнила, испугалась и проснулась или, наоборот, проснулась и уже тогда вспомнила и испугалась. Точно знаю одно: когда я резко вскочила и кинулась к брошенным на стул джинсам, в голове у меня внутренний голос истерически вопил: «Камень!»

Чего вдруг я всполошилась из-за какого-то осколка, я и сама понять не могла, но почему-то чувствовала, что он мне очень нужен, и если я его потеряла – это катастрофа.

Слава богу, камень, завернутый в листочек из моего блокнота, был на месте. Зажав его в кулаке, я включила люстру, положила на стол лист чистой белой бумаги и уже на нее осторожно выложила свою находку. Постепенно успокаиваясь, внимательно стала ее разглядывать.

Небольшой, миллиметров пять-семь. По форме больше всего похож на грубый обломок тонкого граненого карандаша. Темная зелень граней покрыта какими-то бурыми пятнышками. Может быть, малахит? На сколе явно зернистая структура. Что у нас еще бывает зеленым? Не изумруд же, в конце концов, слишком уж цвет тусклый.

Что делает человек, если срочно хочет что-то узнать, а спросить не у кого? Правильно, смотрит в справочнике. Единственная сложность, которая может возникнуть, – отсутствие необходимого издания. Но это, к счастью, не про меня. С детства обожаю разные справочники, словари и другую научно-популярную литературу.

В американских комедиях частенько появляется полудебильный персонаж, обычно мафиози, который читает энциклопедию подряд, по алфавиту, и приходит в восторг от той массы нового и интересного, что он там нашел. Правда, как правило, его пристреливают раньше, чем он добирается до буквы «н». Но зрители успевают к тому времени вволю повеселиться над придурком.

Авторитетно заявляю: шутки эти глупы и несмешны. Энциклопедии – увлекательнейшее чтение! Конечно, я не призываю всех поголовно в качестве легкого развлечения читать словарь ударений, да и меня саму нечасто застанешь за упоенным изучением русско-английского разговорника. Но в грустную минуту, когда за окном дождь, а вам холодно и одиноко, снимите с полки томик толкового словаря Владимира Ивановича Даля. Думаете, что и так знаете русский язык? А вы попробуйте проверить себя! Гарантирую, через двадцать минут всю меланхолию как рукой снимет. И вы, дрожа от возбуждения, будете названивать подруге с одной целью – поделиться новыми знаниями: «Знаешь, что означает «напитериться»? Побывать в Питере и стать продувным плутом, вот как!»

А уж при моей работе иметь под рукой справочную литературу просто необходимо. Не знаю, может, чего-то у меня и нет, но пока каждый раз, когда возникала необходимость, моя библиотека меня не подводила. Вот они, выстроились рядами на полках – словари, энциклопедии, книжки серии «Эврика», всякие справочники.

Естественно, и сейчас я обратилась к старым друзьям. Провела пальцем по корешкам книг. Ага, вот она. Старенькая, пятьдесят девятого года издания, «Занимательная минералогия» академика А. Е. Ферсмана. Цветных иллюстраций не так много… Вот хризопраз зелененький. Но на картинке это обработанный, отполированный овал, трудно сравнивать с тем обломком, что лежит у меня на столе. Дальше… нефрит, малахит и изумруд. Малахит тоже сфотографирован обработанным, а нефрит – скол круглого окатыша. А вот изумруд… Я перевела взгляд с фотографии, на которой, судя по подписи, были изображены изумруды в слюдяном сланце, на невзрачный камешек. Не сказать, что очень похоже, но достаточно для того, чтобы задуматься. Все-таки изумруд? Странно.

Я нашла еще одну иллюстрацию. Там красовался изумруд весом 2226 г со Среднего Урала. Вот когда я ахнула! На картинке был брат-близнец моего камешка. За исключением того, что мой примерно на два килограмма двести двадцать граммов легче.

* * *

Естественно, с утра я первым делом рванула на геологический факультет университета. Решила, что там-то наверняка специалисты с первого взгляда определят, что, собственно, я нашла. В общем, ожидания мои оправдались. Совсем недолго поплутав по коридорам и кабинетам, я добралась до комнаты со скромной табличкой «Музей минералогии». Пожилая, очень благородного вида женщина, склонившаяся над какими-то разложенными на столе таблицами, обернулась и не слишком дружелюбно оглядела меня.

– Вы кого-то ищете?

– Добрый день! Это вы заведующая музеем? – жизнерадостно начала я. – Извините, пожалуйста, что отрываю вас от дела, но мне необходима консультация по поводу одного камня, и мне сказали, что именно вы можете помочь.

Вежливость творит чудеса, я это всегда знала. Женщина улыбнулась мне, отставив свои таблицы, предложила мне сесть и спросила:

– Так что у вас за камень?

– Вот, посмотрите, пожалуйста.

Теперь камешек лежал в спичечном коробке, завернутый в бумажную салфетку. Я аккуратно развернула его и положила на стол между нами.

– Ого! – Заведующая довольно неаристократично присвистнула и осторожно взяла камешек в руки. – И где вы нашли это сокровище?

– Именно что нашла. Случайно, среди мусора.

– Да? Скажите адресок, я бы в таком мусоре с удовольствием покопалась. Вы хотите сказать, что не знаете, что это такое?

– Вообще-то я подозреваю, что это изумруд. В книжках картинки посмотрела, там очень похожие. Но, понимаете, я не уверена, я ведь не специалист, точнее говоря, совсем в камнях не разбираюсь…

– Угу, – она вертела камень своими тонкими пальцами, подносила к глазам, терла бурые пятна, даже, кажется, понюхала. – И вы принесли его к специалисту, чтобы он подтвердил ваши подозрения. Ну что ж, поздравляю вас, это изумруд.

– Вы уверены? – Во рту у меня неожиданно пересохло.

– Милая моя, – снисходительно улыбнулась мне женщина, – вы все перепутали. Это вы не разбираетесь в камнях, а я в этом котле уже сорок лет варюсь. И если я говорю, что это изумруд, то можете не сомневаться и нести его ювелиру, делать колечко или брошку.

– Откуда? – довольно тупо спросила я. Ну откуда в мусоре мог взяться изумруд? Но заведующая решила, что я спрашиваю у нее.

– Точность, конечно, не стопроцентная, но очень похоже на Малышевское месторождение. Это под Екатеринбургом.

– А можно определить точно?

– Сейчас, – она легко встала, отошла с моим камешком к столу возле окна, где стояли микроскоп, какие-то колбочки, пробирки. Некоторое время она возилась там, потом открыла одну из витрин, достала что-то, очевидно, для сравнения. Еще через несколько минут вернула мне мой изумруд.

– Малышевское, точно. Так что прибыл ваш камешек с прииска из окрестностей славного Ельцинграда.

– А… этот прииск, там и сейчас работают? Я имею в виду, добывают изумруды?

– Наверное. По крайней мере, я не слышала, чтобы его закрывали.

– Понятно. И последний вопрос… Как вы думаете, – я замялась, заведующая музеем спокойно смотрела на меня и ждала продолжения. Я решилась: – Скажите, там воруют?

– А где сейчас не воруют? – ответила она просто, ничуть не шокированная моим вопросом. – С приисков сейчас до пятой части добычи разворовывается.

– И вы думаете, что этот камень тоже ворованный? – осторожно спросила я.

– Обычно необработанные изумруды в продажу не поступают. Так что… – женщина развела руками.

– Ясно. Вы мне очень помогли, спасибо большое. – Я встала и направилась к дверям.

– Пожалуйста. Появятся еще… вопросы, заходите, – ответила она.

В ее голосе прозвучала заметная нотка любопытства, так что я, продолжая рассыпаться в благодарностях, побыстрее улизнула и сразу же отправилась домой. Лучше всего мне думается именно дома. Поэтому, когда появляется сложный вопрос, я почти подсознательно стремлюсь в родные стены. А сейчас передо мной во весь рост встал не просто вопрос, а вопросище: как, черт побери, изумруд, уворованный с уральского прииска, мог оказаться в филармонии – под шкафом в кабинете дирижера камерного оркестра?!

* * *

Домой я добралась без приключений, но сосредоточиться и спокойно подумать мне не удалось. Мигание огонька автоответчика меня всегда раздражает, поэтому, войдя в квартиру, я немедленно прослушиваю записанные на нем сообщения. И сейчас сразу же его включила, вдруг что-то важное… Как же, размечталась! Сообщение было только одно – Мельников требовал отчета. Какой тут отчет, если я ни в чем не разобралась и ничего не могу понять. Если все в оркестре – почти ангелы и убить Князева никто не мог… Я еще продолжала в раздумье качать головой, когда раздался телефонный звонок. От неожиданности машинально схватила трубку и тут же обругала себя. Конечно, это опять был Мельников.

– Танька, где тебя носит? Все утро названиваю. Ну рассказывай, чего нарыла?

– Пока ничего интересного, – я старалась говорить голосом скучным и утомленным. – Беседую пока с оркестрантами, очень милые люди…

– Кто? Эти скорпионы? – Андрей хохотнул. – Тань, мы про одних и тех же людей говорим?

– Да ладно тебе, нормальные ребята. Особенно Корецкий.

– А, этот барабанщик. Конечно, по сравнению с остальными вполне ничего мужик.

– Я вчера слушала, как он играет. Это что-то потрясающее! Ты его не слышал?

– Мне сейчас только барабаны слушать… Эй, никого близко к вещдокам не подпускай, а то ходят тут всякие, потом самовары пропадают… – Я не успела удивиться последней фразе, как Андрей пояснил: – Это я не тебе, это я Сидорову. У меня тут свои тамтамы день и ночь тарабанят. Я здесь, как в Африке, – негром работаю. А ты, Татьяна, явно темнишь… Что-то накопала, нюхом чую. Давай выкладывай! – приказал он. – А то больше близко к протоколам не подпущу.

Ну и волчара, этот Мельников, за версту чует жареное. Придется кое-что ему выдать…

– Тут такое дело выяснилось, товарищ начальник: минут за пятнадцать-двадцать до убийства Князев у себя в кабинете ругался с неким тенором. Ор стоял невозможный.

– С кем он ругался? – переспросил Мельников. – С каким тенором? Кто такой?

– А вот это как раз и неизвестно. Известно только, что тенор.

– Вот это хорошо, – произнес он ехидно. – Значит, среди басов, баритонов и альтов убийцу искать нет смысла. Только среди теноров. Ты себе не представляешь, Татьяна, насколько ты облегчила нам работу. Талант, он завсегда себя проявляет. Действуй в том же духе и, как только найдешь своего тенора, немедленно звони – приеду с наручниками. Будь здорова, не кашляй. – И он положил трубку.

Похоже, Андрей опять забыл, что я не вхожу в его группу. Что ж, пусть ехидничает, тут уж его не исправишь. А про изумруд я ему ничего не сказала. Обойдется. Я и сама толком не знаю, что с этим изумрудом делать…

Я положила трубку. Телефон тут же снова зазвонил.

– Да, Андрей, что забыл?

Небольшое замешательство, потом голос в трубке медленно произнес:

– Это не Андрей, извините… Это Роман.

– Ох, господи, надо же, как глупо получилось… Роман, здравствуйте, я очень рада!

Снова ошибка, слишком много энтузиазма, я начала сердиться на себя: «Школьница ты, Татьяна, что ли? Никогда с мужиками дела не имела?» Взяв себя в руки, заговорила нормальным ровным голосом:

– Я как раз хотела с вами поговорить…

– Да? – В голосе легкое сомнение.

– Тут кое-что любопытное появилось.

Это называется «взяла себя в руки»? Что я несу? Я ведь даже еще не решила, говорить кому-нибудь про изумруд или нет.

– Тогда я могу подъехать…

– Э-э, мне нужно сначала еще кое-что сделать, – с грацией дрессированного бегемота вывернулась я. – Давайте встретимся часа через два в филармонии.

– Хорошо, договорились, – особого энтузиазма в голосе нет. Ну и черт с ним! Буду я себе голову забивать. Мне сейчас с изумрудом разбираться надо. Я снова достала камешек, положила на ладонь.

Итак, что дальше? Прежде всего надо решить главный вопрос: имеет он отношение к убийству Князева или нет? Если не имеет, то и заниматься им нечего. Нашла и нашла, хозяев нет. Вставлю изумруд в колечко, как геологиня советовала, и буду носить на пальце. Тоже неплохо.

А если имеет? Тогда это вещдок. И вполне может быть, что из-за него человека убили… Не посоветоваться ли мне с потусторонними силами? Я вынула из мешочка кости, сосредоточилась и бросила их на стол.

21+33+11 – «Вы настроены на «хорошую волну». Близится несколько неожиданных и очень выгодных для вас событий, почти каждый ваш шаг принесет удачу».

Ладно, будем трактовать. Посчитаем, что изумруд имеет отношение к убийству и является вещдоком. И я через него размотаю всю эту историю…

Значит, геологиня утверждает, что изумруд уральский. Как же он к нам-то попал? Исходя из самой примитивной логики, кто-то привез. Очень все просто: кто-то был на Урале, нашел там изумруд, привез в Тарасов и бросил под шкаф в конуре дирижера… Да нет, изумруды под шкаф не бросают. Значит, потерял. Упал камень на пол, и хозяин найти его не смог. По личному опыту знаю – такое возможно. Когда у меня что-нибудь мелкое падает на пол, сразу найти почти никогда не удается. Оно в конечном итоге оказывается совсем в другом месте, не там, где искала… А если камешек убийца уронил, у него и времени искать не было.

Узнать бы для начала, не гастролировал ли недавно оркестр в уральских краях. Или кто-нибудь из оркестрантов. Пожалуй, с перепугу я правду сказала – надо мне сейчас ехать в филармонию, есть у меня там пара дел. Вот так-то. Но об изумруде пока никому ни слова…

* * *

Первым делом я получила от Сашки планы гастрольных поездок за последние три года. Изучив этот увлекательный документ, я только головой покачала. Совсем неплохо живут ребята. За границу мотаются не реже, чем раз в квартал. В основном, правда, заграница не слишком жирная – Польша да Словакия. Однако и в Германию заезжали, в прошлом году в Австрию на какой-то фестиваль смотались, в позапрошлом – в Японию. Нет, я бы сказала, грех жаловаться.

Но Уральские горы в маршрут коллектива никак не вписывались. Куда бы ни ехал славный камерный оркестр, ни разу его путь не пролегал достаточно близко от Екатеринбурга и изумрудного прииска. Ну что ж, значит, это чьи-то личные дела. Пожалуй, имеет смысл выяснить, нет ли в оркестре уральских аборигенов.

При хорошо поставленной работе отдела кадров нет ничего проще, чем получить интересующие сведения. Девица, сидевшая при бумагах, получив от Желткова указание «во всем содействовать Татьяне Александровне и ответить на все ее вопросы», весело принялась за дело, и вскоре передо мной лежали личные дела оркестрантов: тоненькие коричневые папочки, и в каждой – листок по учету кадров, небольшая фотография и собственной рукой написанная автобиография. А мне больше ничего и не нужно было.

Я устроилась в отделе кадров за пустующим столом и стала просматривать папочки. Тарасов, Тарасов, Тарасов… Большинство родилось и выросло здесь, в Тарасове. Ничего странного: музыкальное училище, консерватория, музыкальный город со славными историческими традициями. У нас даже какие-то идиоты от меломании возвели возле консерватории музыкальный фонтан – на зависть всем другим городам и весям. Но встречались и Рязань, и Казань, и другие крупные и мелкие населенные пункты. Стоп – Свердловская область… Ну почему в нашем деле всегда ожидает какая-нибудь подлянка?! С фотографии на меня таращился парень, с которым мы вчера вечером так хорошо пили пиво и обсуждали убийство Князева, – кудрявый Лешка Медведев. Тогда что же, он и есть связующее звено между изумрудами и оркестром? Он замешан в убийстве дирижера?

Я быстро пересмотрела остальные папки, которых передо мной лежало еще десятка полтора, надеясь, что найду другого кандидата в убийцы. Опять Тарасов, Тарасов, Тамбов, неожиданно Южно-Сахалинск, Ставропольский край – это Олег Верников, снова Тарасов… И пусто – ни одного человека из Екатеринбуржья. Так что пришлось вернуться к Леше Медведеву.

Я вчера с ним столько пива выпила и столько чипсов съела, что вполне зачтется не за один, а за два пуда соли. И поскольку за мной полного идиотизма раньше не замечалось, значит, он или не имеет отношения к этой истории, или он самый потрясающий актер, которого я видела в своей жизни. И если он в состоянии так сыграть, ему следовало бы не в тарасовской филармонии сидеть, а в Голливуде «Оскары» собирать. Ой, как не хочется, чтобы симпатичный Леша оказался убийцей…

А может быть, изумруд и ни при чем вовсе? Убийство – само собой, а камень – сам собой. Просто Медведев привез из родного дома сувенир на память, изумрудик, и положил его в дирижерском кабинете под шкаф, для сохранности. Бред какой-то.

Зайдем с другой стороны. Была драка, убийца схватил пепельницу, размахнулся ею, на пол посыпались окурки, изумруды… Почему множественное число? Ведь камень был только один. Мельников никаких изумрудов не нашел, в протоколах о них ни слова нет. А если изумрудов все-таки было несколько? Остальные убийца подобрал и унес с собой, а этот не нашел, он под шкаф улетел вместе с окурками… Ребята Мельникова под шкаф не лазили, факт. Грязь там была старая, никак не трехдневная, скорее трехнедельная, а то и трехмесячная. Но откуда изумруды в пепельнице? Какой идиот станет держать в пепельнице изумруды?!

Нет, как хотите, а изумруд этот связан с убийством. В конце концов, классический закон единства времени, места и действия, как закон тяготения, отменить невозможно. И если в одно время в одном месте появились изумруд и убийца, то несомненно, что они связаны между собой, участвовали в одном действии! Вот только что делать с кудрявым уральцем Лешей?

Я медленно брела по коридору, прикидывая различные версии, и не слишком внимательно глядела по сторонам. Точнее говоря, вообще не глядела. И не только по сторонам, но и вперед. Так что, когда я плавно уткнулась в чью-то широкую грудь, это было вполне закономерно. Подняв глаза, я мысленно застонала. Ну на кого еще я могла налететь, словно неуправляемая баржа в густом тумане, посреди широченного филармонического коридора? Роман осторожно взял меня за плечи и слегка отодвинулся.

– Все в порядке? – спросил он скорее с любопытством, чем с беспокойством.

– Конечно, – я вывернулась из его рук и отступила назад. – Извините, задумалась…

– Я заметил, – легкая улыбка. – Вы не спешите, надеюсь? Хотелось бы с вами поговорить.

– Да, понимаю. Вы желаете узнать, насколько продвинулось расследование?

– И это тоже, – кивнул он. – Я знаю, что подробные доклады не в ваших правилах, но хотя бы в общих чертах…

– Хвастаться, честно говоря, пока нечем. Хожу, знакомлюсь с людьми, разговариваю. – Я медленно двинулась дальше по коридору, он рядом. – Кое-что начинает проясняться, но о существенном прорыве говорить пока рано.

– Разумеется, глупо было бы рассчитывать, что вы за один день все раскрутите, – Роман вздохнул. Похоже, он все-таки на это рассчитывал. – Ладно, не буду задавать дурацких вопросов. Может, хотите что-то спросить?

– Да как вам сказать… – Я на несколько секунд задумалась, потом решилась: – Скажите, Роман, в сферу ваших интересов входят драгоценные камни?

– Как это?

– Ну мало ли… Продаете там, покупаете, меняете на что-нибудь.

– Не-ет. У меня же супермаркеты, а не ювелирные магазины.

Сзади послышался звук шагов. Кто-то догнал нас и шел почти вплотную. Я быстро обернулась, не люблю, когда мне на пятки наступают. Это был мужчина лет тридцати. Он выглядел именно так, как должен выглядеть музыкант в обывательском представлении. Высокий, худой, движения резкие. Бледное выразительное лицо, тонкие губы, светлые волосы зачесаны назад, открывая высокий красивый лоб. Он поравнялся с нами.

Роман тоже остановился.

– Добрый день, Роман Анатольевич, – мужчины пожали друг другу руки, и Роман представил нас друг другу.

– Рекомендую – Николай Маркин, виолончелист. Таня – расследует дело об убийстве Князева.

Маркин немного неуверенно взял мою руку, подержал секунду на весу, словно раздумывая, пожать или поцеловать. Потом принял решение, энергично сжал и сразу отпустил, почти бросил.

– Роман Анатольевич, вы долго здесь будете? А то Элен вас искала, у нее предложения есть по концертам. Но там какие-то вопросы. Вы же знаете, – Маркин улыбнулся, – она не терпит, когда ее скрипачи простаивают.

– Ни дня без сцены! – кивнул Роман. – Спасибо, я к ней подойду.

Маркин торопливо двинулся дальше, а Роман повернулся ко мне:

– Таня, а при чем здесь драгоценные камни?

– Если бы я знала! Да нет, я не шучу, не смотрите на меня так. Просто если вдруг услышите что-то об изумрудах, сразу сообщите мне, ладно? – Он неуверенно кивнул, явно подозревая, что я его разыгрываю. – А теперь пошли к Элен, мне тоже надо с ней поговорить.

– Пошли, – Роман не двинулся с места. – А можно мне задать вопрос не по делу?

– Спросить можно, ответить не обещаю, – усмехнулась я.

– Я понимаю, что это глупо, но… – Он сунул руки в карманы и явно неохотно спросил: – Кто такой Андрей?

– Андрей? – В первую секунду я не сообразила, о ком это он спрашивает. Потом вспомнила свои вчерашние телефонные разговоры. – Это Мельников, начальник группы, которая ведет дело об убийстве Князева. Он вчера перед вами звонил, тоже спрашивал, что у меня нового. Хороший мужик, мы с ним много вместе работали. Я ответила?

– Да. Спасибо, – он снова смотрел на меня дружелюбно и улыбался. – Пошли к Элен?

Волкова работала на сцене со скрипачами. Увидев нас, остановилась, отложила скрипку, быстро подошла. Сегодня на ней был салатного цвета костюм, длинная шифоновая юбка красиво развевалась при ходьбе.

– Извините, Роман Анатольевич, мне только пару слов Татьяне сказать.

Меценат наклонил голову и послушно сделал шаг в сторону. Элен протянула мне лист бумаги.

– Олег сыграл мне свою… в общем, музыку, которую он написал в тот вечер. Голос Князева выделяется очень четко, я согласна, а насчет второго я не уверена. Ближе всего по тембру четыре человека, здесь их фамилии. Но сами понимаете, это больше всего напоминает гадание на ромашке.

– Большое спасибо, – я развернула листок.

– Чем могу… – холодно ответила Элен. – А теперь извините, у меня важный разговор.

Она развернулась к Роману, который с недоумением смотрел на меня и даже попытался что-то спросить. Но Элен беседу со мной уже закончила и взялась за мецената.

– Роман Анатольевич, совершенно шикарное предложение, вся скрипичная группа в восторге! Но с финансовой точки зрения…

Я воспользовалась возможностью с достоинством удалиться.

На листе плотной белой бумаги крупным четким почерком Элен написала четыре фамилии. Первым, наверняка с чувством глубокого удовлетворения, она записала самого Верникова. «Змеюка», вспомнила я определение Стаса. Дальше шли Ионов (скрипка), Маркин (виолончель) и Савченко (гобой). Фамилии Леши, слава богу, здесь не было. На душе стало чуть-чуть легче. Я продолжала разглядывать бумагу. Забавно, что она к фамилиям добавила не имя-отчество, а инструмент, на котором человек играет. Все-таки музыканты – люди со своим взглядом на мир.

Ну что ж, Лешу Медведева все равно надо поспрашивать, не верю я в совпадения. Вот только где его сейчас искать? Я немного покрутилась по филармонии, но ни его, ни Стаса нигде не было.

Я снова пошла на поклон к Сашке. Он поразил меня измученным, совершенно замордованным видом.

– Найти Медведева? Танька, все бы вопросы так просто решались! – Он взял телефонную трубку, набрал номер. Долго, не меньше десяти гудков, ждал. Наконец трубку сняли.

– Алло, Леша? Давай быстренько просыпайся, приводи себя в порядок, к тебе через двадцать минут Иванова подойдет, ей надо поговорить с тобой, – из трубки донеслось невнятное протестующее лопотание. – Ладно, через полчаса, – нетерпеливо согласился Сашка, – но чтобы был как огурчик.

Полчаса Медведеву явно не хватило. Он успел встать, надеть майку и шорты и, возможно, умыться. Проснуться он не успел.

Собственно, я же знала, что они со Стасом, проводив меня, вернутся в клуб и будут работать до утра. Так что мое появление у него в полдень вполне можно было бы квалифицировать как жестокое обращение. А ведь обещала Роману не давать воли своим садистским наклонностям…

– Пойдем на кухню, я кофе сделаю, – Леша моргал глазами и отчаянно зевал.

Естественно, я согласилась, все равно разговаривать с ним сейчас было бесполезно. Кофе он не варил, а именно делал: насыпал в чашку две ложки порошка, вскипятил воду, залил, чудом не ошпарившись. Я с интересом осмотрела банку – эквадорский, никогда такого не видела. Это был картонный цилиндр с жестяными донышками. А содержимое банки больше всего напоминало темно-коричневую муку. Естественно, предложено было и мне, но мое любопытство не простиралось столь далеко, и я отказалась.

Леша в три глотка выпил свою чашку, тут же сделал вторую и посмотрел на меня уже более осмысленно.

– А хорошо вчера поиграли, – улыбнулся он. – Только ушла ты очень рано. Мы там до шести утра были.

– Самой жалко, – совершенно сознательно соврала я, – но у меня же работа. Подумай сам, какая я сегодня была бы, если бы до утра с вами сидела? Леша, ты как, уже в состоянии разговаривать?

– В состоянии. Только не очень быстро.

– Хорошо, давай медленно, – я задумалась.

Не могу же я вот так просто спросить у парня: «Не ты ли это, друг мой, возишь в Тарасов ворованные с прииска изумруды?» Это было бы, по-моему, немного бестактно. Я молчала, Леша с любопытством смотрел на меня.

– Давай так, – наконец решилась я, – расскажи мне сначала о себе.

– Что рассказать? – Парень растерялся, этого он не ожидал.

– Откуда ты, про семью расскажи, где жил, где учился…

– А зачем тебе?.. Хотя какая разница, мне не жалко, слушай. – И начал в лучших традициях канцелярского стиля: – Я, Медведев Алексей Николаевич, родился в одна тысяча девятьсот семьдесят четвертом году в Свердловской области…

– Подожди, – засмеялась я, – говори нормально, здесь же не аттестационная комиссия.

– Да что говорить-то? Родился я в поселке Крылово, наша семья там еще до войны обосновалась. Первым прадедов брат приехал с женой, в двадцать девятом году. Устроились, потом и остальные подтянулись. Отец мой там родился. Семья большая, за пятьдесят-то лет полпоселка родственников получилось. Там у меня, кроме всяких двоюродных, родители, брат с сестрой да дед с бабкой. Все как полагается. Ну мы, Медведевы, всегда при музыке были, хор там народный, батя на баяне играет. Школа у нас в поселке есть музыкальная, так батя нас всех троих туда записал. Толя, старший брат, на баяне, а нас с Нинкой на фортепиано. А потом, я уже в третьем классе был, учительница приехала новая, виолончелистка. И так мне понравилось, как она играет, что решил я тоже виолончелистом стать. Три дня ревел без остановки! Мать первая не выдержала, сказала бате: «Хватит над дитем издеваться! Хочет с этой бандурой таскаться, шут с ним». Привезли мне из города виолончель, и перешел я заниматься к Елене Николаевне. Очень хорошая учительница, хотя и молодая была. Руки мне так поставила, потом в училище педагоги удивлялись. Она родителей и уговорила, что мне дальше учиться надо. Правда, они и сами видели, что у меня получается. Эх, а какие мы концерты втроем устраивали! На всех школьных вечерах гвоздь программы – трио Медведевых. Понимающие люди в обморок падали: как это, виолончель с баяном! Но мы на областном конкурсе три года подряд первое место занимали. А потом, когда школу окончили, что ж… Толя к бате на прииск подался, Нина продавщицей работает, замуж вышла. А я училище окончил, потом в Тарасов, в консерваторию. Еще на четвертом курсе здесь в оркестре стал играть, так что, когда окончил, естественно, меня в филармонию взяли. В общем, все нормально…

– Леша, а что за прииск, ты говоришь, там у вас?

– Изумрудный. У нас почти все поселковые на этом прииске работают. Может, слыхала когда про Малышевское месторождение? Наши изумруды одни из лучших в мире, по двести долларов за карат идут, – с наивной гордостью, как будто это его личные изумруды, похвастался он.

Карат, мера веса драгоценных камней, это ноль целых две десятых грамма, так было написано в моей любимой энциклопедии. Что ж получается, если в моем камешке, допустим, граммов шесть, то в каратах это будет… это будет тридцать карат. Шесть тысяч долларов? Даже если при обработке изумруд потеряет в весе, все равно он стоит сумасшедшие деньги!

Обалдевшее выражение моего лица Леша принял за восхищение его замечательным поселком и принялся рекламировать его с удвоенной силой:

– А места у нас там какие! Природа богатейшая! Это же Урал. Сказы Бажова читала, наверное. Красота! Горы невысокие, но такие красивые, что смотришь, смотришь и насмотреться не можешь. А леса, а поля… А в лугах такие травы – идешь, и они тебе по пояс. И речка совсем рядом. Здесь, конечно, Волга, ничего не скажешь, но зато наша речушка чистоты необыкновенной, и рыба в ней – что-то неописуемое. Знаешь, я каждый год летом в отпуск приезжаю домой и словно в другой мир попадаю. Какая красота, какое спокойствие… Ладно, ты думаешь, я так говорю потому, что там мой дом. Но я и ребят туда возил, они то же самое говорят!

– И кого ты возил?

– В прошлом году мы со Стасом ездили. Ну, это было что-то! Они с батей подружились, водой не разольешь. Спелись, концерты устраивали на всю деревню. Установку свою Стас, ясное дело, туда не повез, прямо на месте всякие инструменты навыдумывал. В бутылки воду налил, стиральную доску у матери выпросил, в мыльницу свою гвоздей насыпал, пилу двуручную взял. И вот батя на баяне наяривает, Стас то по бутылкам лупит, то молоточком по пиле, а весь поселок пляшет. Мне мыльницу доверили.

Вот-вот, только Стаса мне и не хватало на этом изумрудном прииске. Ну что за сволочная работа!

– Только Стас к тебе ездил?

– Почему только Стас? В позапрошлом году Колю Маркина брал. Ему там так понравилось, что он остаться хотел. Была бы у нас в поселке для виолончелиста работа, я бы сам остался!

– А Маркин, значит, концертов не устраивал?

– Нет, они больше с Толей. Или в горы уйдут – Толя ему интересные места показывал, или отправятся в гости к кому-нибудь из приисковых, или просто сядут в углу, за бутылочкой, и толкуют… – Леша подумал немного и неохотно добавил: – Матери это не больно нравилось. Толя у нас не очень пьющий, но когда в компании, да еще угощают… Вот мама и не велела мне его на следующий год привозить.

– Вы с ним дружили тогда, что ли? Как получилось, что ты его пригласил?

– Да не то чтобы очень дружили. Ну сидим рядом в оркестре. Случайно разговор зашел, я про Урал начал рассказывать, ему интересно стало, вот бы, говорит, посмотреть! А мне что, жалко, что ли? У нас со всеми поселковыми перезнакомился, целыми днями по гостям… Даже на прииск хотел пройти, честно! – Леша засмеялся. – Туда же просто так не пускают – закрытая зона. Ясное дело, его оттуда охрана погнала, но он и с ними подружился, сидел потом с мужиками, я видел.

– А Стас получил от матери разрешение на второй заход?

– А как же! Стас что, он, конечно, не дурак выпить, но дом и хозяйку всегда уважает. И потом – не для пьянки пьет, а для куражу. Самогону, может, две рюмки проглотит, а концерт потом на два часа закатит. Батя с ним помолодел просто. Так что если Стас в этом году захочет, то обязательно возьму. Я ему уже сказал, что родители звали. Батя в каждом письме привет передает.

– Ясно. А еще кого возил?

– Из нашего оркестра больше никого. В консерватории с одним парнем вместе учились, так он два раза на каникулы приезжал. Но сейчас он в Перми работает. А хочешь, поехали летом с нами? Хата большая, всем места хватит. Родители любят, когда в доме много народу.

– Почти уговорил, – согласилась я. – Ладно, теперь плавненько переходим к текущим событиям. Ты одиннадцатого, после концерта, к Князеву не заглядывал?

– Нет, зачем мне? Я от него подальше старался держаться. Не люблю, когда по пустякам цепляются. А ему, чтобы наорать на человека, и повода никакого не надо. Он как в том армейском анекдоте: «Почему в шапке? Почему без шапки?»

– А кого-нибудь видел, кто в кабинет заходил?

– Да я вообще в той стороне, где его кабинет, не был. Кончили играть, я виолончель в чехол и домой. В моем же доме еще две наши девчонки квартиру снимают, мы вместе и пошли. Знаю только, что Коля Маркин должен был к Князеву зайти.

– Откуда знаешь? Маркин сказал?

Что-то этот Маркин стал мне сегодня часто встречаться. Маркин ездил на Урал. Маркин хотел попасть на прииск. Маркин подружился с охранниками. И у него тенор – фамилия Маркина стоит третьей в списке, который дала мне Элен. Вот ведь как иногда все сходится. Помню, один профессор в институте нас, студентов, постоянно предупреждал: «Бойтесь, молодые люди, косвенных улик, они могут довести до тюрьмы совершенно невинного человека». Но я-то знала, что Маркин заходил к Князеву в пятнадцать минут десятого, после этого дирижера видели еще несколько человек…

– Он когда мимо нас проходил, буркнул Коле, злобно так, зайдешь, дескать, ко мне, разговор есть. Я сам слышал…

– Кто буркнул? – не поняла я. – Извини, я задумалась и что-то пропустила.

– Князев, он Маркину велел зайти, – терпеливо объяснил Леша. – Коля сразу к нему и пошел. Только Савченко его обогнал, на автобус спешил.

– Угу. Значит, Князев вызвал Маркина к себе. Зачем, интересно? – произнесла я вслух, а про себя ехидно добавила: «Неужели затем, чтобы Маркин отпросился у него с завтрашней репетиции?»

– Мало ли… – Леша смотрел на жизнь философски. – Он на Колю последнее время зуб точил. Что-то у них произошло на последних гастролях. Не знаю, что уж там Коля натворил, но взъелся на него Князев по-черному.

– На гастролях. Где?

– В Братиславе мы тогда были, на фестивале. А что? Это имеет значение?

– Не знаю. Леша, а где я могу сейчас Маркина найти?

– Представления не имею… – Леша пожал плечами. – В филармонии надо спросить, обычно они нас как-то находят.

– Значит, вернусь туда. А то я почти со всеми поговорила, а его как-то пропустила, – я решила не афишировать свой интерес к Маркину.

– О чем с ним разговаривать? – изумился Леша. – Он в оркестре бывает только от сих и до сих. Постоянно какие-то дела проворачивает, вечно у него деловые встречи, то он покупает, то продает что-то. Знаешь, даже на гастролях, куда бы мы ни приехали, хоть у нас, хоть за границей, обязательно у него деловые знакомые найдутся. А нашими оркестровыми проблемами он себе голову не забивает.

– Но ты же сам говоришь, что Князев его вызывал. Вдруг Маркин про их встречу что-нибудь интересное расскажет.

Честно говоря, я очень на это рассчитывала.

* * *

Выйдя от Леши, я продолжала думать об этом Маркине. Выходит, он соврал Мельникову. Зачем? Не хотел, чтобы узнали, о чем был у него с Князевым разговор… С другой стороны, он ведь ушел домой задолго до десяти. Это подтверждено свидетельскими показаниями! Я остановилась и прямо на улице стала листать блокнот. Так и есть, Николай Маркин ушел домой вместе с Орловым А. Г., вторая скрипка. Они вместе дошли до троллейбусной остановки. Орлов остался ждать троллейбуса, а Маркин направился домой. Соседка подтверждает, что он пришел в половине десятого – она выносила мусор и встретилась с ним в подъезде. Господи, какой бред все эти выписки из протоколов! Ну пришел он домой, поздоровался с соседкой, громко хлопнул дверью и тут же быстренько рванул обратно. Если бегом бежал, то вполне мог успеть вернуться и в девять пятьдесят вовсю ругаться с Князевым. Такие вот дела…

Но из-за чего им ругаться? Ольга слышала что-то, но вспомнить не может. Спорили, по ее мнению, о чем-то непривычном. То есть не относящемся к обычным темам оркестровых скандалов. А изумруд оказался под шкафом. Упал и закатился? Если Маркин и Князев ссорились из-за драгоценных камней, то это действительно к музыкальным проблемам отношения не имело и могло показаться Хорошевской странным.

А почему ссорились? Допустим, Маркин наладил контакты с теми, кто ворует изумруды с прииска. Привезти в Тарасов камни из Екатеринбурга – нет проблем. Но в России настоящую цену за камни не получишь, их надо переправлять за границу. Так… А у Маркина везде есть деловые знакомства, даже за границей. Если он сумел провезти некоторое количество изумрудов и передать надежному человеку…

Какова тогда роль Князева? Подельник? И ссора их была вульгарной дележкой добычи? Что-то произошло в Братиславе, ведь Леша говорит, что отношения между Князевым и Маркиным обострились именно после этих гастролей. А в будущем месяце оркестр собирается в Польшу. Это как-то повлияло на события?

Я споткнулась о выступающий край люка канализационного колодца и огляделась по сторонам. М-да, занятая своими мыслями, я забрела довольно далеко от места, куда направлялась. А куда, собственно, я направлялась? В свете последних данных мне нужно встретиться с Маркиным. А где его найти, знают в филармонии. Кто знает? Да какая разница! Там есть Сашка Желтков, который наверняка знает того, кто знает, где Маркин. Значит, надо выруливать в сторону филармонии.

Но в этот раз добраться до филармонии без приключений мне было не суждено. Оставалось пройти каких-то два-три квартала, когда дорогу загородили два здоровенных парня. Думая о своем, я машинально попыталась обойти их, но они двинулись в ту же сторону, не пропуская меня. Ну что скажешь, слишком тесно оказалось нам троим на этом широком тротуаре. Я остановилась и посмотрела на них – ничего особенного, обыкновенные уличные амбалы. Не профессионалы. Да, Танечка, совсем не уважает тебя этот малахольный убийца дирижеров, какую шушеру посылает… Быстро оглядевшись по сторонам, я убедилась, что в пределах видимости никого больше нет, значит, никто не помешает нашей душевной беседе.

– Что, девочка, испугалась? – довольно ржанул один из амбалов, по-своему истолковав мое движение. – Раньше надо было пугаться, а теперь поздно, теперь мы тебе бо-бо будем делать…

– И кто же вас таких послал, мальчики? – с холодным любопытством спросила я.

Очевидно, он обиделся, потому что ответ его, хотя и был очень пространным, полезной информации не содержал вовсе. Второй не был склонен к длительным дискуссиям, просто шагнул ко мне и замахнулся. Конечно, я могла бы подождать и посмотреть, куда, собственно, он собирался бить, но я была уже немного раздражена, а парень был так медлителен… Не дождавшись удара, я коротко ткнула его кулаком в солнечное сплетение. Он тут же сложился пополам, подставляя шею. Не отказываться же. Так что врезала и по шее. Щедро, от души. Амбал хрюкнул и прилег на теплый асфальт. Я подняла глаза на первого.

– Так кто же вас послал? – Несмотря на мой ласковый тон, первый попятился от меня и что-то невнятно забормотал. – Не слышу!

Я попробовала подойти к нему ближе, но он отскочил назад. Услышав за спиной какое-то кряхтение, я резко обернулась. Молчаливый амбал, немного отдохнувший на асфальте, со скрипом поднимался. Я заняла более удобную позицию, чтобы видеть обоих – и того, который поднимался, и того, который продолжал пятиться.

Парни переглянулись, молчаливый смачно сплюнул, говорун остановился. Снова передо мной стояли два амбала, еще менее склонные к переговорам, чем полторы минуты назад.

Они ринулись на меня одновременно. Зря они это сделали. Такие вещи отрабатываются долгими часами на тренировках с партнерами, пока не появляется полное взаимодействие, а иначе… Ясно, что мои противники прежде всего помешали друг другу. Мне только и оставалось, что коротким нырком уйти из-под удара говоруна, по дороге врезав ему в челюсть так, что сама услышала лязганье зубов. Почти одновременно я ударила носком туфли по голени правой ноги второму. Теперь дорогу к филармонии мне никто не загораживал, но не убегать же от этих болванов.

– Может, все-таки скажете, какой придурок вас послал, а, мальчики?

Увы, мальчики не хотели разговаривать, теперь они оба пятились от меня. А когда я резко шагнула к ним, дрогнули и рванули за угол. Бежали они, впрочем, тоже плохо, я бы обогнала их, даже не запыхавшись. Ну и черт с ними, все равно такие шестерки ничего не знают. Нанимают их через третьи руки и, ничего не объясняя, велят отметелить конкретную личность.

Убежали, и ладно, у меня своих дел полно. Мне в филармонию надо, убийцу дирижера Князева искать, некогда мне всяких хулиганов по улицам ловить.

Сашка был на месте, еще более измученный и задерганный. Просто удивительно, меня и не было-то часа два.

– А, Таня, – поднял он на меня воспаленные глаза. – Тебя тут Коля Маркин искал, не знаю, что ему нужно…

Очевидно, я сейчас не очень хорошо владела своим лицом, потому что он запнулся и спросил неуверенно:

– Что-то не так? Я так и думал, что ты сюда вернешься, сказал, что ты скоро будешь. Он еще раз зайдет, – Саша посмотрел на часы, – через полчаса. Если не хочешь с ним встречаться, то я от него отделаюсь, никаких проблем.

– Да нет, сама идея, пожалуй, неплоха, просто его инициатива оказалась для меня несколько неожиданной. А что он вообще за человек, этот Маркин?

– Человек… Откуда я знаю? Нормальный человек, ничего особенного. Виолончелист хороший, в консерватории на конкурсах играл, дипломы есть. Тесть у него – золото! Начальник цеха на одном заводике, мелочевку всякую делают, скобяной товар. У нас все петли дверные, щеколды, шпингалеты… Все оттуда. Он их как бракованные списывает.

– Саша, я про Маркина спрашивала, а не про его тестя, – напомнила я. – В оркестре у него с народом какие отношения?

– Близких друзей нет. Какой-то он, можно сказать, суетливый, все время куда-то по делам торопится. С репетиций часто отпрашивается, и всегда у него уважительные причины. Но на концертах ни разу не подводил, ни одной фальшивой ноты. – Он устало потер лоб и встал из-за стола. – Понимаешь, Танька, – продолжал он, расхаживая по кабинету, – я сейчас не знаю, что сказать про любого из наших. Я на каждого из них смотрю и думаю: а вдруг это он Князева долбанул пепельницей? Потом начинаю соображать, нет, этот не мог. И другой не мог. И третий… Но кто-то же его убил! Может, все-таки этот, что сейчас передо мной? И опять по кругу. Танька, я скоро с ума сойду! Слушай, у нас же еще несколько таких здоровенных пепельниц есть. Сегодня же велю, чтобы их выбросили. Пусть купят легкие, знаешь, маленькие такие, пластмассовые.

Я присела на край стола, сказала с сочувствием:

– Понимаю. Саш, ты не переживай так. В любом случае это только один человек, а не весь оркестр.

– Ты когда этого одного найдешь?

– Давай не будем загадывать. Чтобы тебе было легче, скажу, что кое-какие идеи у меня появились.

– Напала на след преступника? – с надеждой посмотрел на меня Саша.

– Скорее на след от его следа… Слушай, пока Маркин не пришел, как бы мне князевские бумаги посмотреть?

– Какие именно?

– А я знаю? Дарьялова говорила, что, когда она к Князеву заглядывала, он листал какие-то бумаги. Вот эти и хочу полистать. Надеюсь, милиция их с собой не забрала?

– Да нет. Они у Князева на столе лежали. Этот твой знакомый милиционер просмотрел их, и все. Я потом убрал в сейф. Так, на всякий случай.

Сашка достал ключ из ящика стола, открыл сейф и вручил мне большую картонную коробку с бумагами.

– До чего цивилизация дошла! – восхитилась я. – Я только в американских фильмах видела, как герои, когда их увольняли, все свое имущество на работе в такие коробки складывали.

– А где, ты думаешь, я эту идею подцепил? Мы люди культурные, тоже телевизор смотрим. Так что бери, ройся, что найдешь – твое. Если очень захочешь, могу и коробку подарить.

– Саша, я пойду к Князеву в кабинет, там устроюсь, ладно?

– Как тебе удобнее, Танюша. Сейчас все для тебя.

– До чего мне приятно, Саша, с тобой общаться, – призналась я. – Так бы и стояла и разговаривала…

– Нет уж, ты лучше иди делом занимайся. А Маркин придет, мне как с ним быть? К тебе отправить или прогнать?

– Пожалуй, ко мне. Надо же выяснить, почему ему так захотелось со мной увидется, что он хочет мне рассказать?

Решив вопрос с Маркиным, я поволокла коробку в кабинет дирижера. Там вывалила ее содержимое на письменный стол и стала просматривать бумаги. Их, кстати, оказалось не так уж и много. Сначала я выловила разрозненные листы нотной бумаги, на которых, кроме нот, ничего не было, и отложила их в сторону, чтобы не мешались. Потом разделила оставшееся на две неровные стопки. В той, что побольше, были машинописные списки. Стопка поменьше состояла из листков, исписанных от руки. В основном это были варианты программ различных концертов и планы работы. Было несколько набросков дирижерских планов разных произведений. Ничего личного, все бумаги исключительно деловые. Машинописные документы тем более носили чисто профессиональный характер. Среди них попадались программы концертов, приказы по оркестру, гастрольные планы, списки оркестрантов, участвующих в выездных концертах или гастролях.

Я не представляла себе, что я ищу и что надо искать, но тщательно изучала каждый листок, сортируя документы по датам. Даты стояли на всех машинописных листах. За одиннадцатое число была только одна бумага – отпечатанный на машинке список оркестрантов для выезда на двухнедельные гастроли в Польшу. Как я поняла, машинистка просто напечатала весь списочный состав оркестра, а Князев внес в него от руки свои пометки.

Из сорока фамилий пять были вычеркнуты. Около одного отвергнутого Князев приписал мелкими буквами «паспорт». Дарьялова была густо заштрихована и рядом стояло: «декрет». Фамилия Савченко была зачеркнута слабой пунктирной линией, которая кончалась большим вопросительным знаком. Еще около одного была приписка «обойдется». Фамилия Маркина была перечеркнута двумя жирными диагональными линиями, и никаких пояснений. Я откинулась на спинку стула, разглядывая список. Интересно, чего же это он так на Маркина взъелся? Не хотел, оказывается, Кирилл Васильевич, чтобы Маркин ехал в Польшу с оркестром.

Довольно любопытная новость… Не зря, значит, я эти бумаги просматривать стала… А теперь этот самый Коля Маркин рвется поговорить со мной. Вот и хорошо. Мне тоже интересно будет с ним пообщаться. Хочет что-то рассказать? Или выведать, что я накопала? Ладно, прикинусь шлангом, откуда ему знать, что на самом деле я змея, да еще какая. А пока Маркина не было, стала читать остальные бумаги, рукописные. Почерк у Князева был тот еще, но хорошо хоть, что их было немного. Ничего для себя интересного я в них не нашла…

– Добрый день! Александр Викторович сказал, что я могу к вам зайти, – человек остановился в дверях.

– Да-да, конечно, прошу. Входите, пожалуйста, садитесь, Николай.

Маркин вошел. Теперь я его вспомнила. Тот самый, с которым меня познакомил в коридоре филармонии Роман. О чем мы тогда с ним разговаривали? Кажется, я спрашивала Романа, не имеет ли он дела с изумрудами. А Маркин шел за нами. Интересно, что из нашего разговора он мог слышать?

Я присмотрелась к нему повнимательнее. Действительно, довольно хорош собой. Прическа немного жидковата, но, говорят, если мужик лысеет со лба, то это от ума. Примем пока на веру, что Коля Маркин не дурак.

Он кашлянул, поморщился под моим изучающим взглядом. Как-то очень осторожно сел на стул. Явно сильно нервничает. Впрочем, основания для этого могут быть самые разные. В любом случае пугать Маркина в мои планы пока не входило. Я улыбнулась ему широкой, дружеской улыбкой:

– Вы хотели мне что-то рассказать?

– Д-да. Дело в том… Когда меня допрашивали в милиции, я не все им рассказал. – Он вытащил из внутреннего кармана пиджака авторучку и начал крутить ее в руках. – Я не был уверен, что имею право… С другой стороны, Князев все-таки убит, это преступление, и оно не может оставаться безнаказанным…

Он замолчал, сосредоточившись на своей авторучке.

– Я вас внимательно слушаю. – Черт, неужели решил признаться? Надо с ним подобрее, чтобы не передумал, не дай бог. Я старательно приняла самый ласковый вид, как умный психоаналитик в американской мелодраме. – Не волнуйтесь так, Николай, рассказывайте. Какая бы ни была проблема, будьте уверены, мы найдем оптимальное решение.

– Да, конечно, – он зябко повел плечами. – Я так и подумал, вы все-таки частный сыщик. И сможете учесть интересы оркестра. Тем более что Роман Анатольевич…

– Николай, что вы не рассказали в милиции? – мягко поторопила я его. Вот еще, будет он мне объяснять, как я должна соблюдать интересы нанимателя. Решил сознаться в убийстве, давай! Четко, ясно, с подробностями. А уж смягчающие обстоятельства, разговор о непредумышленности содеянного, хорошая характеристика от коллектива и просьба взять на поруки – это все потом.

– Дело в том, что когда я в тот вечер заглянул к Князеву, – заторопился Маркин, – а я именно заглянул, долго ли отпроситься…

– Э-э, минуточку! – снова остановила его я. – Ну-ка сначала. Зачем вы пошли к Князеву?

– Так я же и говорю! Я и в милиции так сказал – мне надо было отпроситься со следующей репетиции, к зубному, – послушно начал сначала Маркин.

Я смотрела на него во все глаза. Вот тебе, Танечка, и признание, размечталась! А Маркин продолжал рассказывать, сжимая авторучку дрожащими пальцами.

– И только я стал ему это объяснять, как зазвонил телефон. Князев мне махнул рукой, подожди, дескать, и снял трубку. Поговорил, потом я ему объяснил про талон к врачу. Он обругал меня за то, что беру талоны на рабочее время, но отпустил. А когда его нашли, я, конечно, об этом телефонном разговоре вспомнил. Князев тогда договорился о встрече и того, с кем разговаривал, по фамилии назвал. Так и сказал: «Жду тебя, Медведев, до десяти, не задерживайся!» Вот.

Ай да Коля! Ай да сукин сын! Сознается он в убийстве, щасс! Он же слышал, что я с Романом о драгоценных камнях говорила. И почувствовал, что пахнет жареным. Как он ловко все стрелки на Лешу перевел. Я быстро прокрутила в голове все, что могло быть против Леши. Он родом с прииска – это раз, в камнях разбирается – это два, репутация оболтуса – три. Неплохой букет. И хотя алиби на время убийства и, пожалуй, на время телефонного звонка, имевшего место, по словам Маркина, минут в пятнадцать десятого, у него есть, оно не менее жидкое, чем у самого Маркина… Что у нас еще остается? Голос! Лешу Элен не занесла в свой список, а вот Маркина занесла. И вообще какого черта? Леше я верю на миллион долларов, а Николаю Маркину – ни на грош. И если я ошибаюсь, то чего стоит моя хваленая интуиция?

– Только я вас попрошу, вы об этом никому не рассказывайте, – продолжил он. – Коллектив, понимаете, могут не так понять…

– А вот этого, Николай, я вам обещать не могу… Значит, в милиции вы об этом звонке говорить не стали, – отметила я. Не спрашивала, просто констатировала факт.

– Видите ли, тогда я был несколько оглушен случившимся и растерялся.

Вот в это я верю. Но в то время и не было необходимости сваливать убийство на Лешу. Интересно, он сразу продумал эту идею в качестве запасного варианта или это экспромт, рожденный под моим влиянием?

– А почему решили рассказать мне?

– Ну, во-первых, вы все-таки не милиция. А потом, ситуация в оркестре… Все как-то подвисло, а ведь у нас на будущий месяц намечены заграничные гастроли. Конечно, нет никакой уверенности, что они состоятся – найти нового дирижера, наиграть с ним программу, это все требует времени. Но то, что происходит сейчас… И пока дело не будет закрыто, все проблемы оркестра так и останутся нерешенными. А вы наверняка имеете опыт и сумеете сделать все так, что никто не пострадает.

– То есть вы считаете, что Князева убил Медведев? – спросила я спокойно.

– Нет-нет, ни в коем случае! Как я могу такое утверждать! Но, с другой стороны, нельзя отрицать, что Князев обладал незаурядным талантом доводить человека до бешенства, прямо-таки до состояния аффекта!

Ясно, милейший Коля Маркин не хочет обвинять Лешу в убийстве дирижера. Он хочет, чтобы я самостоятельно пришла к этому выводу. Ну-ну, пусть пока будет так, пусть потешит себя надеждой.

– Понятно, понятно, – чтобы добавить ему уверенности, я еще и головой покивала. – Николай, а вы сможете еще некоторое время оставаться здесь, в филармонии, в пределах досягаемости? У меня могут появиться кое-какие вопросы.

– Разумеется!

– Хорошо. А теперь извините, мне надо хорошо все обдумать.

– Да, конечно. Я буду в филармонии.

* * *

Когда он наконец ушел, я встала из-за стола и прошлась по кабинету. Подошла к окну, немного полюбовалась пейзажем. Уверенность, что Князева убил Маркин, была абсолютной. Но одной моей уверенности, к сожалению, недостаточно.

Улики все косвенные. Мало ли кто еще мог получать ворованные с прииска изумруды, мало ли кто имеет деловые связи за границей. Князев вычеркнул его из списка выезжающих на очередные гастроли в Польшу? Маркин может сказать, что не знал об этом. Хотя я не сомневалась, что Князев вызвал его после концерта именно для того, чтобы сообщить это пренеприятнейшее известие. Что касается тембра голоса… В любом суде только посмеются над такой уликой. А Мельников, тот и смеяться не станет. В лучшем случае молча покрутит пальцем у виска, а в худшем… Те издевательские слова, которые я услышу от Андрея в худшем случае, мне даже представлять не хотелось. Я снова закружила по кабинету.

Можно просто выложить все, что я знаю, и все, что думаю, моим дорогим нанимателям, Сашке с Романом. И пусть они сами решают, как выпутываться. Но это будет вопреки всем моим правилам. Не привыкла Татьяна Иванова закрывать свои дела подобным образом.

Мне стало тесно в кабинете, и я вышла в коридор. Пошла прогулочным шагом, рассеянно разглядывая выкрашенные в спокойный бежевый цвет филармонические стены. Дверь впереди открылась, и в коридор аккуратно выплыла Марина Дарьялова. Мы поздоровались и пошли дальше вместе. Исключительно в целях поддержания беседы я сказала:

– Не ожидала здесь встретиться. Желтков ведь отпустил вас?

– Справки собираю, таскаю с места на место, – засмеялась Марина. – Из консультации нужна справка на работу, с работы – справка в консультацию. Скучать не дают.

Она внимательно на меня посмотрела, явно хотела о чем-то спросить, но не спросила. А я, наоборот, решила воспользоваться случаем.

– Марина, расскажите мне, пожалуйста, про Маркина. Что вы о нем думаете?

Кажется, вопрос мой прозвучал для нее очень неожиданно. Она даже остановилась:

– Вы… вы тоже? Вы думаете, это он?

– А что, вы пришли к такому же выводу? – удивилась я.

– Понимаете, – Дарьялова тревожно смотрела на меня, – это ведь только мои ощущения.

– Вы говорили, что неплохо разбираетесь в людях, – напомнила я.

– Да. И я перебрала всех наших, очень тщательно все обдумала. И у меня получилось, что больше всего подходит Коля Маркин.

– Но вы не поделились со мной этим открытием. Не позвонили.

– Нет, конечно. Мало ли, что мне примерещится. Если вы тоже имеете основания… – Она опустила голову и замолчала.

– Так, – решительно сказала я. – У вас есть сейчас хоть полчаса свободных? Марина, вы должны помочь мне разобраться. В конце концов, это ваш гражданский долг!

Мы вернулись в кабинет Князева, и я подробно изложила ей собранные сведения и свои сомнения. Марина слушала очень внимательно.

– А теперь говорите вы, – потребовала я, закончив рассказ. – Почему вы решили, что это Маркин?

– Дело в том, что нам и в училище, и в консерватории немного читали психологию, – она словно извинялась за это. – Не скажу, что это был мой самый любимый предмет, но в целом было довольно интересно. Особенно если отбросить всю научную заумь и сосредоточиться на, так сказать, прикладной части.

– Что-то вроде того, что пишет Карнеги?

– В общем, да, хотя это немного узко. Есть очень много разного рода литературы с описанием приемов, как приспособиться к окружающим и приспособить их к себе, как научиться блокировать отрицательные эмоции, настроиться на добро и все такое.

– «Цель вижу, в себя верю, препятствий не замечаю!» – вспомнила я урок, который давал Виторган Абдулову во всенародно любимом новогоднем фильме «Чародеи».

– Примерно так, – улыбнулась Марина. – Очень помогает в создании вокруг себя комфортной атмосферы. И в воспитании детей тоже.

Я вспомнила, как весело ребята убирали игрушки, и согласилась с тем, что знание некоторых приемов прикладной психологии в обыденной жизни может оказаться весьма полезным.

– Один раз поняв это, – продолжала Марина, – начинаешь смотреть на мир с определенной точки зрения. Стараешься понять причины поступков людей, пытаешься составить что-то вроде психологического портрета каждого, с кем имеешь дело. Сначала делаешь это осознанно, потом машинально. А в какой-то момент замечаешь: ты настолько хорошо понимаешь какого-либо человека, что угадываешь его реакции. Это довольно увлекательное занятие. Наш оркестр, сами понимаете, дает почти неограниченный простор для такого рода развлечений. Народ творческий, у каждого свои фанаберии. Не все, конечно, столь колоритные фигуры, как Стас или Олег, но уверяю вас, каждый член нашего оркестра по-своему уникален.

– Теперь мы подошли к самому неприятному, – мягко продолжила за нее я, – к психологическому портрету Коли Маркина.

– Да, Коля, – Марина вздохнула. – Мы познакомились довольно давно, до совместной работы. Он еще в консерватории производил впечатление человека очень работоспособного, целеустремленного и честолюбивого.

– По-моему, нормальное явление в вашей среде? – предположила я.

– Нормальное, – согласилась она. – Собственно, то, что он не слишком обременял себя переживаниями об этичности своего поведения, тоже нормально. На вершине не так много места, и, если человек хочет туда пробиться, у него должны быть достаточно крепкие локти и достаточно гибкая система нравственных ценностей.

– Марина, а риторику вы не изучали? – поинтересовалась я.

– Обязательно. С первого курса училища. Очень помогает донести свои мысли до собеседника.

– Это точно! Извините, я вас перебила. Вернемся к Маркину.

– Коля ставил перед собой цель и добивался ее любыми средствами. Была неприятная история с одним международным конкурсом. Он, конечно, работал как проклятый и в результате поехал на этот конкурс. Но, с другой стороны, на поездку претендовали не менее талантливые и не менее работоспособные ребята. И они тоже готовились, каждый рассчитывал, что сумеет пройти отбор. А Коля сумел провернуть дело так, что никакого отбора не было. Просто на конкурс послали его, а остальным желающим было предложено ехать за свой счет. Потом ходили слухи, что все решила некоторая сумма денег, но точно я ничего не знаю.

– И что, Маркин выиграл на этом конкурсе?

– И на этом, и на нескольких других разного значения. Но лауреатство впрок ему как-то не пошло. Престижных или просто выгодных предложений он так и не дождался, поболтался некоторое время по разным экспериментальным да молодежным оркестрам, потом пришел сюда. В филармонию его, конечно, взяли с радостью: виолончелист он прекрасный. Сгоряча даже предложили должность концертмейстера виолончелей, но он отказался.

– Почему?

– Работы много, а славы и денег мало. И отвечаешь не только за себя, а за целый коллектив, хоть и небольшой. Нет, это ему было не нужно. Вообще в какой-то момент работа в оркестре у него отошла на второй план. Собственно, я даже знаю когда. Дело в том, что Коля по натуре очень азартен. Он игрок, причем игрок серьезный. Не то что наши ребята, которые собираются на ночь пульку расписать. Так что, когда в городе стали появляться казино, Коля завяз моментально. И ему стали нужны деньги. Не в обычном смысле – перехватить полсотни до зарплаты, а настоящие, крупные деньги. Мужик он оборотистый, нюх на выгоду у него хороший. Он и раньше всегда из поездок с мешком товара возвращался, а в последнее время это приняло просто промышленные масштабы. Князев кривился, но делал вид, что не замечает. В конце концов, в той или иной форме все наши тем же самым занимаются. Но если Коля взялся за контрабанду изумрудов, а Князев об этом узнал… Нет, этого он не позволил бы. Кирилл Васильевич очень высоко себя ценил, а оркестр воспринимал как неотделимую свою часть. И он никогда не допустил бы никакого скандала вокруг оркестра.

– Леша сказал, что черная кошка пробежала между Маркиным и Князевым еще в Братиславе. Возможно, Князев тогда и узнал об изумрудах?

– Возможно. Была у Князева мерзкая привычка – вваливался в номер без стука, даже к женщинам. Так что вполне мог застать Колю врасплох.

– И Князев не стал поднимать скандал, не стал выгонять Маркина, но решил отстранить его от гастролей. Он, очевидно, вызвал Маркина и сказал, что больше тот вообще никуда с оркестром не поедет. Маркин пришел после этого разговора домой, – продолжала рассуждать я, – обеспечил себе алиби и вернулся, чтобы убить Князева.

– Нет, только не для этого. Возможно, Коля и убил Князева, в это я могу поверить, но только не умышленно. Он вернулся не убивать. Может быть, хотел уговорить его или попытался подкупить. Да, скорее всего, подкупить. Коля привык все проблемы решать при помощи денег. А Князев – романтик в своем роде, для него попытка подкупа была оскорбительной. Мог и в драку полезть. Нет, убийство – это только несчастный случай, никак иначе.

– Подкупить… Конечно, поделиться изумрудами. Не таскал же Маркин их с собой все время! Значит, поговорив с Князевым, быстренько рванул домой, взял изумруды, вернулся и предложил тому сделку. Все довольно логично.

– Логично. И вполне в Колиной манере.

– Остается один маленький вопрос. Понимаете, Марина, чтобы обвинить Маркина в этом преступлении, нужны факты, доказательства. У нас же пока только плоды размышлений…

– Нужно, чтобы Коля признался? – поняла меня Дарьялова.

– Совершенно верно, если он признается, тогда все встает на свои места. Кстати, в случае добровольного признания и суд может отнестись к нему более снисходительно. Можно его уговорить?

– Уговорить? Вряд ли. Наверное, можно заставить. Если неожиданно навалиться… Коля – человек, в общем-то, довольно нервный и удар держит плохо. Думаете, почему он к вам прибежал на Лешу ябедничать? Просто напряжения не выдержал. Сейчас, когда ему кажется, что выкрутился…

– Надо застать его врасплох, надавить, и он признается, – продолжила я мысль Марины.

– Думаю, это реально.

– Что ж, попробовать в любом случае стоит. Марина, вы еще можете задержаться? Мне бы хотелось, чтобы вы присутствовали. Или вы… – я снова вспомнила про ее беременность.

– Не думаю, что мне это помешает, – спокойно ответила она. – Конечно, я останусь.

– Хорошо. Я думаю, за час мы всех соберем, – и я отправилась к Саше.

Я не стала интересоваться ни его общим самочувствием, ни чем он занят, просто с порога проинформировала:

– Не знаю, как ты этого добьешься, но не позже чем через час в кабинете дирижера должны быть, – и я перечислила, загибая пальцы, – Верников, Корецкий, Медведев, Маркин, Хорошевская, Волкова. И ты, разумеется.

– Семь человек, – машинально сосчитал Сашка. – Ты восьмая. Зачем в дирижерском? У меня кабинет больше, давай в нем.

– Ты не понимаешь, здесь психологический фактор. Мне необходимо провести разговор на месте преступления.

– Значит… Все понял. – Сашка вскочил, уставился на меня. – Танюша, не сомневайся, и часа не пройдет, все будут на месте!

– Да, ты говорил, у тебя тоже такая пепельница есть, ты ее не выбросил еще?

– Нет, вон она на окне, я ее за занавеску спрятал.

– Хорошо! – Я схватила пепельницу. – Действительно тяжелая. Ладно, собирай народ.

* * *

Вернувшись в дирижерский кабинет, я поставила пепельницу в центре стола. Для большего психологического эффекта. Марина куда-то ушла, и я решила сбегать пока в буфет, подкрепиться перед предстоящей сценой.

Самыми съедобными, по крайней мере на вид, в филармоническом буфете оказались бутерброды. Господи, опять бутерброды! Как только закончу это дело, напеку пирожков с капустой, много! Интересно, Роман любит пирожки с капустой? Тьфу ты, и лезет же в голову всякая ерунда, когда нужно думать о том, как лучше провести разговор с Маркиным.

Я взяла пару бутербродов с копченой колбасой, бутылочку минералки и устроилась за столиком. А что, если мне немного подыграть ему? Навалиться сначала на Лешу, показать изумруд, рассказать про прииск. Потом про телефонный звонок спросить, зачем Леша звонил Князеву. Обвинить его в том, что это он вернулся и подрался с дирижером. И сразу, резко разворот на Маркина. Он к этому времени расслабится, потеряет бдительность… Может, конечно, и сработать. А что делать, если он не сломается? Будет себе твердить с ясными глазами, что ничего не знает, ни о чем понятия не имеет… Тогда мне его не достать. Может, пригрозить обыском в квартире?

Я жевала безвкусный бутерброд, а на сердце становилось все неспокойнее. Что это было – интуиция, предчувствие, нервы? – не знаю, но аппетит у меня пропал начисто. Еще пару минут я боролась с собой, потом не выдержала. Встала из-за стола и пошла туда, куда настойчиво звал внутренний голос – в кабинет дирижера. Шла все быстрее, а метров за двадцать до него уже бежала. С разбега, не останавливаясь, распахнула дверь и вломилась в кабинет. Описание того, что я увидела и сделала, займет времени раз примерно в десять больше, чем ушло на все события в реальности.

В общем, так. Влетаю я в кабинет и вижу, что посреди комнаты Коля Маркин левой рукой прихватил Марину за горло, чтобы не орала, а в правой держит пепельницу, которую я своими руками полчаса назад поставила на стол. И не просто держит, а уже замахнулся и сейчас опустит ее Марине на голову. А она барахтается, неумело пытаясь вырваться или хотя бы уклониться от удара.

Кажется, я заорала, точно не помню. Не останавливаясь, я врезалась в Маркина и отшвырнула его от Марины. Потом прыгнула к нему и добавила несколько ударов, рассчитанных на то, чтобы вывести человека из строя на возможно более долгий срок. Обернулась к Марине, задыхаясь от ужаса. Если сейчас я увижу, что она лежит с разбитой головой… Слава богу, она сидела на полу, потирая шею. Под пальцами у нее быстро вспухала широкая багровая полоса.

Я плюхнулась рядом с ней на пол, схватила за плечи. Она сморщилась, но, взглянув мне в лицо, торопливо заговорила:

– Танечка, все в порядке, он меня и не задел почти, ты очень вовремя прибежала…

– Что случилось? Почему это он на тебя набросился?

– Понимаешь, я решила с ним поговорить, а он подумал, будто я что-то знаю. И схватил меня за горло. Стало очень больно. Хорошо, что ты вовремя пришла.

– Вовремя! – Голос мой сорвался на какой-то неприличный визг. – Вовремя! Ты что здесь устроила, дура! Ты зачем с ним говорить стала, идиотка! У тебя двое детей, ты о них подумала? Ты же знала, что он убийца!

– Танечка, но пойми, я же с ним сто лет знакома, я никак не могла поверить, вот и решила…

– Что ты решила? А если бы я не успела? Да твой Леша меня на атомы бы распылил!

– Но ведь успела же, все хорошо кончилось…

Марина гладила меня, как маленькую, по голове, негромко говорила что-то ласковое, успокаивая. Помогало слабо, я чувствовала, как меня сотрясает крупная дрожь. Нервная реакция, ничего не поделаешь…

Неожиданно в кабинете стало очень тесно, ввалилась целая толпа народа. Чьи-то руки поднимали меня с пола, голос Романа спрашивал:

– Таня, что случилось?

Я подняла голову – серые глаза с тревогой смотрели на меня.

– А ты как здесь оказался? – довольно невежливо поинтересовалась я.

– Желтков позвонил, попросил срочно приехать. Что случилось? Ты в порядке?

– Абсолютно, – я обернулась к Марине и увидела, что Корецкий уже усаживает ее на диван. – Марине врача вызвать, немедленно!

За спиной Романа я увидела Элен, которая кивнула мне и тут же исчезла из комнаты.

Леша возился около Маркина, пытался взгромоздить его на стул. Рядом с ним появился Стас, достал из какого-то кармана плоскую фляжку, отвинтил пробку. Заставил Маркина хлебнуть прямо из горлышка, тот закашлялся.

От окна за всей этой суматохой с отрешенным видом наблюдал Верников, неведомыми путями просочившийся в глубь кабинета. Мимо меня он не проходил, это точно.

– Танька! – побледневший Сашка уставился на валяющуюся на полу пепельницу. Губы его дрожали, голос, впрочем, тоже. – Что это… опять…

– Спокойно, Викторыч, – подоспевший Стас обнял его за плечи. – В этот раз все живы, все хорошо, пойдем, сядешь, успокоишься… Ты, главное, дышать не забывай.

Он помог Сашке устроиться за столом, дал глотнуть из той же фляжки, и директор филармонии сразу почувствовал себя намного увереннее.

– Повыкидываю! Лично, сегодня же… – пригрозил он.

Из коридора послышался цокот каблучков, и вбежала женщина в белом халате, очевидно, врач из филармонического медпункта. Она сразу бросилась к Марине, та схватила ее за руку, потянула на диван и стала быстро что-то объяснять. Врачиха показала на ее живот, а Марина отрицательно покачала головой и улыбнулась.

В дверях появилась Элен, к ней боязливо жалась Ольга. Концертмейстер первых скрипок невозмутимо оглядела комнату и спросила деловито:

– Так что, собственно, здесь произошло?

Роман наконец отпустил меня, отошел к окну и присел на подоконник, не сводя с меня вопросительного взгляда.

Я, в свою очередь, осмотрела собравшихся в кабинете. Никто из них ничего не понимал. Только мне, Марине да Маркину все было ясно. Последний сидел на стуле, наклонив голову, и смотрел в пол.

– Стас, – попросила я Корецкого, – присмотри, пожалуйста, за Маркиным.

– Ничего с ним не будет, – не понял меня ударник. – Коньяк – самое хорошее лекарство. Еще минут десять, и он будет как огурчик.

– Вот поэтому и присмотри. У него, понимаешь, может появиться нездоровое желание покинуть наш дружный коллектив. А мне бы этого очень не хотелось. Так что поглядывай, пожалуйста.

– Никаких проблем, – согласился Стас. – Могу даже рядом встать. А в чем дело-то?

– Танечка, ты им расскажи, они ведь ничего не знают, – подала с дивана голос Марина.

– Да, конечно, – мой глубокий вздох притянул ко мне внимательные взгляды всех собравшихся. Пора было разъяснить ситуацию. Не то чтобы я совсем успокоилась, но говорить уже была в состоянии. – Если с самого начала, то прежде всего я должна показать камень, который нашла вчера в кабинете Князева.

Я порылась в кармане, достала спичечный коробок и совсем неэффектно выложила на центр стола изумруд. Сашка посмотрел на него, пожал плечами и с недоумением поднял на меня глаза. Ну да, ему я камешек уже показывала. Роман перегнулся из-за его спины, взглянул на изумруд и тоже перевел взгляд на меня. Меня он разглядывал гораздо дольше. Потом посмотрел в сторону Маркина, выпрямился и снова сел на подоконник. Стас, не отходя от Маркина, как-то очень ловко потянулся в сторону стола и, разглядывая камень, морщился, пытаясь что-то вспомнить. Олег тоже рассеянно взглянул на предмет общего интереса. Пальцы его барабанили по стене, отбивая какой-то ритм, ведомый только ему. Марина, хорошо разглядевшая изумруд раньше, осталась на диване, а Элен с Ольгой не поленились подойти. Без особого интереса посмотрели, потом Элен спросила:

– А что это?

– Так это же изумруд! – Леша тоже подошел к столу. – На наш похож… Помнишь, Таня, я рассказывал? – Он взял камень в руки поднес к глазам, посмотрел на свет. Не знаю, что там можно было разглядеть, но заключил Медведев очень убежденно: – Точно наш. Земляк.

– Изумруд! – удивилась Ольга.

Все с гораздо большим интересом стали разглядывать камень. Элен посмотрела на кольцо с крохотным изумрудиком на своем пальце, и глаза ее расширились. Очевидно, вспомнила, сколько отдала за кольцо, и прикинула стоимость изумруда, лежащего на столе. Даже Олег, хотя и не отошел от стены, вытянул шею, чтобы тоже увидеть его.

– Это действительно изумруд, у меня есть подтверждение специалистов. Кроме того, у меня есть все основания предполагать, что он имеет отношение к той трагедии, что разыгралась здесь, – я невольно взглянула на плотно закрытые двери кладовки. – Действительно, он с Малышевского месторождения, Леша правильно сказал. Думаю, что, когда Маркин гостил на Урале, он нашел на прииске людей, которые воровали изумруды. Договорился с ними и взялся камни сбывать.

Теперь все смотрели на Маркина, который по-прежнему сидел, опустив голову.

– Может такое быть, Леша? – продолжила я. – Ты ведь из приискового поселка, для нас ты сейчас вроде эксперта.

– Ну, как сказать… вообще-то там охрана… Хотя воруют, конечно… Так что, наверное, возможно. Только зачем они ему здесь? У нас дорого даже хороший камень не продашь. Они же необработанные…

– А если вывезти за границу?

– Там можно хорошую цену получить, – согласился Леша. – Но только это же контрабанда…

– Контрабанда, – подтвердила я и обратилась к Маркину: – Хотя игра стоила свеч, не так ли, Николай?

Он не ответил. Сидел, тяжело дыша, на бледном лице выступили бисеринки пота.

– Вспомнила! – ахнула Хорошевская. – «Ты не повезешь свои булыжники в Краков!» Так?! Вот что я тогда слышала! Вот что тогда кричал Князев. Это ты убил его ради паршивых изумрудов, – она подошла к Маркину, взяла его за лацканы пиджака и как следует встряхнула.

Он побледнел еще сильнее и громко, со всхлипом, втянул в себя воздух.

А мы все, как зачарованные, наблюдали за этой сценой. Самое удивительное, что первым очнулся Олег. Он подошел к Ольге и положил руки ей на плечи.

– Не надо, Оля, – мягко сказал он. – Отпусти его. Пойдем.

– Как ты не понимаешь, – она повернулась к нему, в глазах стояли слезы. – Ты не понимаешь, он же был здесь, в кабинете, когда я подходила. Господи, если бы я тогда зашла, Князев остался бы жив.

Верников мягко потянул Ольгу за руку, увел от Маркина и передал под крылышко Элен.

– Масса мелких улик, – медленно заговорила я. – Маркин вполне мог организовать контрабанду изумрудов. Маркин скрыл, что Князев вызывал его к себе: соврал, что ходил отпрашиваться к зубному. Маркин слышал, как я говорила об изумрудах, и почти сразу на меня было организовано нападение…

Он наконец открыл рот и высказался. Ничего особенного не сказал, мог бы и промолчать, все-таки творческий человек. Интеллигент, можно сказать. Зато Элен и Олег, при звуках его голоса, встрепенулись и переглянулись.

– Он? – спросила Элен.

– Без сомнения, – подтвердил Олег. – Голос, тембр, абсолютно точно, это он.

– Вот и еще одна улика, – вымученно улыбнулась я. – Кроме того, Маркин пришел ко мне и прямо обвинил Медведева в убийстве дирижера.

– Чего? – растерялся Леша. – Как это, зачем?

– Зачем – понятно. Отвести подозрения от себя. Он сказал, что слышал разговор Князева с тобой по телефону и вы договорились о встрече около десяти часов…

– Вот гад! Не звонил я Князеву никогда, врет он!

– Спокойно, Леша, никто и не сомневается, что врет… Но все эти улики косвенные. Я надеялась, что сумею дожать его на признание, но полной уверенности не было. И тут занялась самодеятельностью наша мать-героиня, мадам Дарьялова. Рассказывай, Марина.

Теперь все смотрели на Марину. Она немного смутилась, откашлялась.

– Конечно, очень глупо все получилось… Татьяна рассказала мне про все, что против Коли, очень убедительно. А потом, когда она вышла, я подумала – не может быть. Коля не подарок, я не спорю, но ведь и не убийца же! Я просто должна была с ним поговорить, мы же учились вместе. Вот я и нашла его и привела сюда. Стала спрашивать… Он отвечал спокойно, но чем больше говорил, тем меньше я ему верила. А потом он обернулся, увидел на столе пепельницу, и у него стало такое лицо… Тогда я соврала ему. Сказала, что не сообщила милиции правду. Что задержалась в тот день и видела, как он вернулся. И как он пошел в кабинет Князева. И что слышала потом крики.

– Соврала?! – крикнул Маркин. Он медленно поднимался со стула. – Ты соврала!

– Да, – кивнула Марина. – И ты купился.

– Сидеть! – резко прикрикнул на Маркина Стас, когда тот попытался шагнуть в сторону Дарьяловой.

– Он спросил, говорила ли я кому-нибудь об этом, – продолжила рассказ Марина. – И я сказала, что еще никому, но как только вернется Иванова, немедленно ей расскажу. Я думала, что он сразу убежит и это будет как бы признанием вины… – Она снова неуверенно улыбнулась.

– Думала! – фыркнула я. – А он думал по-другому. И решил перед побегом убрать нежелательного свидетеля.

– Да уж, Мариночка, от тебя я такой глупости не ожидала, – осудила Дарьялову Элен.

– Но ведь кончилось все хорошо, – безмятежно улыбнулась Марина.

Я только махнула рукой. Действительно, нам повезло, и все кончилось хорошо. Мало того, Маркин своим нападением изобличил себя полностью.

– Осталось несколько темных моментов. Николай, когда Князев узнал о том, что вы занимаетесь контрабандой камней? В Братиславе? – деловито спросила я.

– Там, – он не хуже меня понимал, что все кончено, выкрутиться он не сможет. – Я возил их внутри виолончели. Маленький пакетик сквозь эфы просовывал и скотчем к верхней деке приклеивал. А в Братиславе я как раз пакетик вынимал, когда Князев ко мне в номер влетел. Я от неожиданности и рассыпал все. А он, оказывается, после войны мальчишкой с геологами ходил, так что сразу изумруды узнал, научили они его, на мою голову. Ну, ясное дело, позеленел весь, орать начал… Хотел отобрать у меня камни и выкинуть, но я его упросил. Это же такие деньги, меня просто убили бы…

– Конечно, убить Князева – гораздо более удачное решение вопроса, – рассудительно сказала я.

– Да не хотел я его убивать, – сердито сказал Маркин. – Я вообще не думал, что какое-то продолжение у этой истории будет. Какая, в конце концов, ему разница, как я себе на масло зарабатываю? Ну пообещал я Князеву, что больше никогда изумруды не повезу. Но это же такие деньги! А он мне, выходит, не поверил. Вообще после Братиславы волком на меня смотрел. Мне уже новую партию камней прислали, гастроли в Польше намечаются, а тут он вызывает меня и говорит, что больше я никуда за пределы Тарасовской области с оркестром не поеду. Он, видите ли, не позволит марать честь Тарасовского камерного! Я попробовал его уговорить, он только визжать громче начал. Тогда я решил, что надо его в долю взять. Поехал домой за изумрудами, – Маркин поднял голову, обвел затаивших дыхание слушателей и сказал убежденно: – Я этому старому идиоту по-честному предложил, четыре камня вот таких, – он мотнул головой в сторону изумруда, лежащего на столе, и замолчал.

– Дальше, – приказала я.

– А что дальше… Когда я вернулся, Князев один был, – неохотно продолжил Маркин. – Я к нему: так, мол, и так, давайте работать вместе. Еще и камешки на ладони протягиваю. А он затрясся весь. «Меня! Потомственного дворянина! Купить хочешь!» Да как хряснет по руке. Изумруды, ясное дело, веером по всей комнате, а этот потомственный ненормальный хватает меня за грудки и начинает мутузить. Прижал меня к столу и, главное, все по морде норовит заехать. Тут мне пепельница под руку и подвернулась. Я его не собирался убивать… Зачем?.. Ударил просто, чтобы он меня выпустил. Он же вцепился, словно клещ какой! И не сильно ведь стукнул. А Князев только захрипел так, руки сразу разжались, и сползать начал. Я испугался. Хотел «Скорую» вызвать, даже «ноль три» набрал, только там занято было. А потом он умер, как-то сразу. Они бы все равно не успели! – Он снова обвел всех нас злобным взглядом. Действительно, по заключению эксперта, смерть наступила почти мгновенно. – И я ничего уже не мог сделать. Затолкал его в кладовку и ушел. Камни только собрал. И то только три нашел, четвертый улетел куда-то.

– Под шкаф закатился, – любезно пояснила я.

– Я же не знал… Подобрал три камня, пепельницу вытер, чтобы отпечатков пальцев не было, и все.

Маркин замолчал. Я обвела взглядом собравшихся.

– И эту мразь я своим коньяком отпаивал, – сплюнул Стас. – Холера!

– Ну что ж. Если бы я продолжала работать в прокуратуре, то просто арестовала бы сейчас Маркина, и тема была бы закрыта. Но в данном случае мои наниматели – Александр Викторович и Роман Анатольевич. Мне было поручено отыскать убийцу Князева, он перед вами. Теперь прибавилось еще одно преступление – нападение на Дарьялову. Я обязана немедленно сообщить обо всем в милицию. И дело здесь даже не в том, что, если я этого не сделаю, у меня немедленно отберут лицензию. Я не прошу на это разрешения и не советуюсь, я… ставлю вас в известность о своих действиях. Надеюсь, никто не собирается со мной спорить?

Спорить никто не собирался.

– Хорошо. Имейте в виду, все мы слышали признание Маркина и, вполне возможно, понадобимся для составления протокола как свидетели. Так что лучше никому не уходить, – сказала я и взяла телефонную трубку. Несколько длинных гудков, и наконец знакомый голос:

– Мельников слушает.

– Андрей, это я.

– Танька? Если ты опять труп нашла…

– Никак нет! – отрапортовала я. – Все живы и здоровы, даже убийца.

– Что?! Ты что несешь?

– Ничего я не несу, а совершенно ответственно заявляю, что нашла тебе, Мельников, убийцу дирижера Князева. И он только что в присутствии девяти свидетелей признался в содеянном.

Потрясенная происходящим, врачиха неподвижно сидела, забившись в уголок дивана. Я про нее просто забыла и только сейчас, пересчитывая взглядом свидетелей, заметила.

– Танька, ты прелесть, я тебя люблю! – заорал Андрей. И тут же забеспокоился: – У тебя там все в порядке, ты в безопасности?

– Конечно, я же тебе говорю, здесь, кроме меня и убийцы, еще полно народу. Только нам его компания не очень нравится. Помнишь, ты обещал приехать с наручниками и забрать его? Так что не тяни, приезжай.

– Считай, что уже едем. Вы где?

– В филармонии, в кабинете покойного дирижера. На месте преступления.

– Все-таки любишь ты, Иванова, дешевые эффекты, – хмыкнул Андрей. – Через десять минут будем. Смотри, чтобы свидетели не разбежались.

Эти десять минут вполне могли бы стать самыми длинными в моей жизни, но судьба решила побаловать меня новым развлечением. На лестнице раздался громкий топот, и в кабинет ворвался Алексей Дарьялов. Не иначе Элен удружила, позвонила ему, когда за врачом бегала. Я тихо порадовалась, что дверь была распахнута. Если бы мы ее заперли, то в том состоянии, в каком он был, Алексей неминуемо вышиб бы весь косяк. Окинув нас диким взглядом, он бросился к Марине, упал возле нее на колени и стал быстро ощупывать дрожащими руками. Теперь Марина гладила по голове и успокаивала его, ссылаясь на забившуюся в уголок дивана врачиху, мол, вот, и доктор говорит, что все в порядке. Женщина в белом халате энергично, но немного нервно кивала. Впрочем, то, что ей пришлось наблюдать последние полчаса, любого выбило бы из колеи.

Наконец Алексей убедился, что с женой ничего страшного не случилось, и мысли его приняли новое направление. Он поднялся и вопросительно взглянул на Элен. Вроде она и не подала ему никакого знака, но Дарьялов, развернувшись, молча пошел на Маркина. При всей неказистости и невысоком росте он больше всего напоминал сейчас разъяренного медведя. Маркин снова вскочил со стула и попытался, прижавшись к стене, ускользнуть от рук Алексея. Не получилось. Да, не зря я боялась гнева грозного супруга Марины.

Стас отодвинулся в сторону и с большим интересом стал разглядывать пятна на потолке. Сашка очень хорошим директорским тоном потребовал «немедленно прекратить», но основные действующие лица не обратили на него никакого внимания. Роман с Лешей неуверенно двинулись к ним. Стас бросил разглядывать потолок и стал помогать Роману оттаскивать Дарьялова в сторону, но делали они это так аккуратно, что почти не мешали ему молотить Маркина. Леша же вообще, по-моему, присоединился к ним только для того, чтобы тоже успеть пару раз садануть коллегу.

Олег, естественно, наблюдал от стены со слабым любопытством. Дамы тоже, хотя и с несколько большим интересом.

Я бросилась к Марине:

– Ты что смотришь, останови его! Он же сейчас убьет Маркина!

Элен царственным жестом остановила меня и отодвинула в сторону.

– Спокойнее, Татьяна, ничего не случится, Стас присмотрит.

Тут мне пришла в голову новая мысль, и я развернулась к мужчинам.

– Роман, Стас, оттаскивайте его быстрее, сейчас ведь Мельников с группой приедет, они его укатают за хулиганство! Лешка, пшел вон, а то и тебе достанется! Роман, кому говорю, оттаскивай!

Забеспокоившаяся Марина тоже стала нежным голоском звать своего благоверного, разумно не вставая с дивана. Соединенными усилиями благородного рыцаря Дарьялова удалось отодрать от обидчика, так что, когда в комнату влетел запыхавшийся Мельников, все выглядело вполне пристойно. Ну, может быть, некоторые из присутствующих мужчин выглядели несколько встрепанными, и преступник немного потерял товарный вид, но Андрей мудро предпочел это не заметить.

Он поздоровался вежливо, внимательно оглядел всех присутствующих, дольше всего задержал взгляд на Романе, после чего обернулся ко мне и подмигнул. Нахал.

– Роман, вы ведь незнакомы. Это Андрей Мельников, мой старый товарищ, – с нажимом сказала я.

– Очень приятно, – бархатным голосом сказал Роман. Андрею я успела показать кулак, поэтому он пожал протянутую руку молча, только довольная улыбка осветила его лицо. Наверняка уже предвкушал, как будет меня доставать своими шуточками.

– Я правильно понимаю, это и есть наш клиент? – спросил у меня Мельников, кивнув в сторону Маркина.

– Правильно, – пробурчала я. – Упакован и ленточкой перевязан.

В кабинет зашли еще двое ребят, и стало совсем тесно.

– Танька, ты посиди пока где-нибудь, я здесь быстренько закончу, потом спокойно с тобой поговорю, – попросил Мельников. И тут же церемонно обратился к Роману: – Вы, я надеюсь, тоже сможете подождать?

– Разумеется, – Роман был, как обычно, спокоен, только брови чуть поднялись.

Работа закипела. Андрей увел Маркина на допрос в кабинет Желткова, остальные ребята сели записывать свидетельские показания. Мы с Романом ушли в фойе, устроились на мягкой плюшевой банкеточке.

– Ну вот и все, – вздохнула я. – Вы довольны?

– А мне показалось, что мы перешли на «ты», – он смотрел на меня без улыбки.

– Да, действительно, – немного удивилась я. – Хорошо, ты доволен?

– Ты действительно работаешь очень эффективно, – серые глаза смотрели на меня серьезно, немного печально. – Нашла убийцу всего за два дня.

– Все это, думаю, было для… тебя очень неприятно? – с сочувствием спросила я.

– Да уж, удовольствие несколько ниже среднего, – уголки его губ дернулись. При некоторой доле фантазии это могло сойти за усмешку. – Таня, – Роман тряхнул головой, отгоняя неприятные мысли. Теперь он снова смотрел на меня, улыбаясь. – Давай лучше о другом. Теперь, когда работу можно считать законченной, я могу пригласить тебя поужинать?

– Ну-у, – мне захотелось немного пококетничать, – если подходить с формальной точки зрения, то я еще не написала отчет и не получила свой гонорар…

– Это все решаемые вопросы. Формальности мы можем обсудить в рабочем порядке.

– Тогда… не вижу, собственно, причин, почему я должна отказываться от дармового ужина.

Он пару секунд пристально смотрел на меня, потом коротко кивнул:

– Я заеду за тобой в семь.

Подошел очень довольный Мельников. Он быстро записал показания Романа, потом я очень подробно рассказала ему о своих подвигах и о подвигах Марины. Романа он прогонять не стал, так что тот тоже слушал, проявляя большой интерес. Когда я описывала, как стала выгребать мусор из-под шкафа и нашла изумруд, губы Андрея беззвучно зашевелились. А вот так тебе и надо, а то все удача, удача! Место преступления осматривать тщательнее положено. Хотя, если бы на мне висело семнадцать дел, я бы тоже, может, под шкаф не полезла. Так что язвить и издеваться над ним я не стала.

Второй раз Андрей беззвучно ругнулся, когда я рассказала, что Князев сам вызвал Маркина после концерта.

– Все ясно, – сказал он, поставив в протоколе последнюю жирную точку, и подвинул его мне за росписью. – Маркин уже написал полное признание, просто конфетка, а не документ. Так что от всей тарасовской милиции выношу тебе, Иванова, искреннюю благодарность!

– А пиво? – гнусным голосом напомнила я.

– В любой выходной! – с энтузиазмом отозвался Андрей. – С меня ящик, как договаривались. Едем на природу, ребята всяких огурчиков-помидорчиков наберут, а мясо для шашлыка ты все равно лучше всех маринуешь.

– Ну что, соглашаемся на такой вариант? – спросила я у Романа. – А то ведь знаю я этого типа, другим способом я от него свой честно заработанный ящик пива никогда не получу.

Роман не слишком уверенно кивнул. Ин-те-рес-но… Он что, собирается ограничиться одним благодарственным ужином в ресторане? Я, честно говоря, рассчитывала на некоторое развитие сюжета. А в ресторан я могу и сама сходить, если мне вдруг захочется. Я удивилась, насколько неприятной оказалась для меня мысль, что этот сероглазый айсберг исчезнет навсегда за горизонтом. Неужели за эти два дня он успел занять какое-то место в моей жизни? Надо попробовать погадать на него по моим костям.

* * *

Никуда, конечно, Роман не делся и одним ужином не ограничился. Прошло уже три месяца, и все было как положено. И романтические свидания, и прогулки под луной… Несколько раз мы ходили в оперный театр, консерваторию, филармонию. Он действительно любил музыку и начал меня потихоньку приобщать, так что жизнь я вела довольно насыщенную. И, разумеется, была поездка на шашлыки со всей милицейской братией. Ничего, Роман вполне вписался в нашу компанию. За это время мне пришлось поработать по нескольким делам, но они оказались довольно несложными и ничем не нарушили эту идиллию.

А сегодня утром он позвонил мне и спросил:

– У тебя вечер свободен?

– Если ничего не случится… – что делать, жизнь приучила меня быть осторожной в своих прогнозах.

– Тогда имей в виду, сегодня я веду тебя в филармонию. Играет наш оркестр. – Он замялся, но все-таки добавил: – Ты оденься… чтобы все упали. Концерт в шесть, так что в пять я буду у тебя.

Я онемела от такой наглости. Можно подумать, до этого я выходила с ним в свет исключительно в обносках, подобранных на помойке. Ну ладно, милый, ты сам этого хотел! И если все должны упасть, то первым будешь ты.

Полдня я занималась собой. Ванна, массаж, маски, прическа, макияж и маникюр – уверяю, что результат был достаточно впечатляющий. Примерила вечернее платье, Роман его еще не видел. Открытое, серо-жемчужного шелка, оно струилось по фигуре, эффектно подчеркивая все мои достоинства, а длинные разрезы давали возможность продемонстрировать ножки, обутые в туфельки-шпильки в тон платью. Подобрала украшения – серебряную цепочку из тонких, изящно переплетенных колечек и серьги такой же работы с маленькими жемчужинами. Потом немного подумала, выбирая между элегантными часиками с ажурным, украшенным камнями браслетом и просто браслетом. Победил браслет – витая серебряная змейка, произведение ювелирного искусства. Подготовив все, стала ждать пяти часов.

Роман приехал без десяти пять. Я открыла ему дверь в халате, и, конечно, этот зануда немедленно посмотрел на часы.

– Ты сказал, что я должна быть готова в пять, и ровно в пять я буду готова, – сварливо сказала я. Можно подумать, мы хоть раз куда-нибудь из-за меня опоздали! Привычка к дисциплине у меня в крови, я всегда и везде прихожу вовремя. Так что я сунула ему журнал «Автопанорама» и удалилась в спальню одеваться.

Честно говоря, без трех минут пять я, уже полностью одетая и подкрашенная, вертелась перед зеркалом. Но из принципа решила, что выйду только с последним ударом часов.

И вот этот торжественный миг настал. Ровно в пять я распахнула дверь спальни и явилась перед восхищенной аудиторией. Аудитория подняла на меня глаза и ахнула, журнал с шелестом выскользнул из рук на пол. Сколько живу, приятнее комплимента не слышала. Все эти «вы сегодня очаровательны», «вы восхитительны» и тому подобное, конечно, очень милы, но ничто не сравнится с непроизвольным «Ах!», вырвавшимся у мужчины при взгляде на вас.

– Одобряешь? – Я крутнулась на каблучках. – Можно со мной на людях показаться в таком виде?

– Танюшка, я потрясен! – Он поднялся и подошел ко мне. Хотел было поцеловать в губы, но в последний момент передумал и осторожно коснулся щеки. – Ты как произведение искусства, до тебя дотрагиваться боязно, вдруг испорчу.

– Не до такой же степени я хрупкая, – засмеялась я.

– А кто тебя знает. Ты, видишь ли, полна сюрпризов. Я, разумеется, знал, что ты красавица, но не до такой же степени. – Он снова осмотрел меня с восхищением и неожиданно ухмыльнулся, чем-то очень довольный. – Да, точно. Ты настоящее произведение искусства.

– Разумеется, – скорчила я рожицу. – Шестой час, мы едем или твои планы изменились?

– Вообще-то… – По лицу его расплылась широкая улыбка, но он тут же согнал ее. – Нет, все-таки едем.

Перед концертом мы заглянули за кулисы. Все были очень рады меня видеть, особенно Стас, а Элен внимательно осмотрела меня со всех сторон, потратив на это минуты три, не меньше, внушительно покачала головой и протянула: «О-о!» И это «О-о!» согрело меня не меньше, чем «Ах!» Романа. Да, все они были рады меня видеть, но у всех были свои дела, они готовились к концерту, поэтому, перекинувшись со мной парой слов, убегали. Марины не было, – кстати, месяц назад она родила девочку, – а то бы она объяснила, что, с точки зрения прикладной психологии, все естественно. События прошлого, даже самые волнующие и трагические, постепенно отходят на второй план. Люди, с которыми не встречаешься постоянно и с которыми тебя в обыденной жизни ничто не связывает, кроме каких-то общих воспоминаний, тоже забываются. Нет, их приятно встретить, с ними приятно пообщаться минут пять, но дольше с ними говорить уже не о чем. Все естественно, хотя и несколько печально.

Поболтавшись за сценой, мы спустились в зал и заняли свои места. Начался концерт. В тот вечер играли небольшие популярные пьесы, играли, на мой взгляд, очень хорошо. Новый дирижер, молодой и энергичный, сумел восстановить то, что я бы назвала «боевым духом» оркестра. Все играли азартно, с удовольствием. Одним словом, мне понравилось. Прочая публика разделяла мое мнение, награждая музыкантов бурными аплодисментами после каждого номера.

В конце первого отделения дама, которая вела концерт, – не знаю, как называется в филармонии эта должность, кажется, не конферансье, а как-то по-другому, – сладко улыбнувшись, объявила:

– А сейчас коллектив оркестра с особенным удовольствием представляет вашему вниманию произведение нашего молодого тарасовского композитора, – Роман чуть наклонился в мою сторону, его теплая ладонь легла на мои пальцы, – Олега Верникова!

Олег поднялся со своего места, вышел вперед и остановился на авансцене, левее дирижерского пульта. Я смотрела на него не слишком внимательно, очень уж забавным было это ощущение – мы с Романом сидим, держась за руки, словно школьники на последнем ряду в кинотеатре.

– Концертная пьеса для альта с оркестром «Татьяна». Исполняет камерный оркестр Тарасовской филармонии. Партию альта исполняет автор, – громко, хорошо поставленным голосом объявила эта филармоническая дама и удалилась. Я вздрогнула и крепче ухватилась за руку Романа.

Олег медленно, словно в глубокой задумчивости, поднял свой альт, плавно взмыл вверх смычок… «И стала музыка…» Кто-то из великих это сказал, или я сама придумала? Не помню. Но это выражение очень точно определяет то, что произошло, когда Олег заиграл. Наверное, он все-таки гений. Или все дело было в том, что пьеса называлась «Татьяна»? Я завороженно слушала альт и узнавала себя, свои интонации, и мне, честно говоря, это нравилось. Знаете, как портрет, который немного льстит оригиналу, портрет, где художник делает ваши волосы более густыми, а глаза – более блестящими. Веснушки незаметно исчезают, ресницы становятся длиннее, и в результате при полном сохранении портретного сходства понимаешь, что ты сам до этого уровня немного недотягиваешь. Такое же ощущение было у меня. Музыка была немного сумбурной, веселой, но при этом довольно изящной, я бы даже сказала, утонченной. Оркестр вступил незаметно для меня, создавая фон для мелодии, которую самозабвенно расплескивал альт. А в глубине сцены Стас хулиганил на своей ударной установке, очевидно, символизируя криминальный мир. Честно говоря, я была очарована и тронута.

Когда Олег закончил играть, под гром аплодисментов налетела целая толпа девочек с букетиками. С ума сойти, сколько, оказывается, у Верникова поклонниц развелось!

Я повернулась к Роману. Он, довольно щурясь, смотрел, как девочки карабкаются на сцену, а Олег с отрешенной улыбкой принимает цветы и складывает их у ног дирижера.

– Ты все знал, – я ткнула ему в грудь пальцем свободной руки.

– Разумеется, – он и не думал отрицать. – Олег советовался со мной. Он боялся, что тебе не понравится, и сыграл сначала мне. Я сказал, что ты будешь восхищена, и пообещал привести тебя на премьеру. Он поверил мне, но все равно очень волновался. В антракте подойдем к нему?

– Конечно. Дивная музыка, мне действительно очень понравилось. Слушай, а я что, правда такая милая?

– Ты в тысячу раз лучше. – Роман нежно улыбнулся мне, и мое глупое сердце счастливо затрепыхалось. Нет, с этим надо что-то делать. Замуж за него выйти, что ли? Правда, он меня не звал пока, но это вопрос решаемый. Надо посоветоваться с моими верными друзьями, магическими костями. Уж они точно знают все правильные ответы. Надо только сосредоточиться и задать правильный вопрос.