Я увидел ее первым. Изящная фигурка, прилипшая в ожидании к прозрачной стене аэровокзала. Я вычислил ее моментально среди тысячных толп народа; как это могло случиться, до сих пор не пойму. Есть на небе нечто, указующий перст, который лениво вращается и вдруг замирает на единственном из тысяч близком и далеком человечке. Я наблюдал, как она поднимается на цыпочки, провожая напряженным взглядом каждый садившийся челнок. На ней было что-то легкое, пурпурное, обтягивающее все, как я просил. Она еще хмыкнула тогда, изображая недовольство, мол, забыла, когда шла у кого-то на поводу. Ну, так и быть, Змей, снизошла она, если случится такое чудо и ты вернешься, выполню парочку твоих гнусных фантазий, которые ты смаковал с этим любителем Востока, старым сатиром Брониславом…

Потом меня долго не выпускали. Как и предупреждал Валуа, сложности начались еще на орбитальном узле, где с военного крейсера нам предстояло пересесть в челнок. Пока я, разинув рот, вертел головой, пытаясь оценить размеры сооружения, Валуа до хрипоты ругался с пограничниками. Человек без нательного компа становился никем и ничем, тесты на сетчатку и отпечатки пальцев проверяющих не устраивали, оказывается, их давно научились подделывать. Нас спасло личное вмешательство Севажа, который поднял с постели кого-то из руководителей Космической погранслужбы Содружества.

Транспортный орбитальный комплекс, один из сотни постоянно круживших над планетой, совсем не походил на голливудские фантазии двадцатого века. Ниоткуда не вырывались клубы пара, не было переплетений труб, никаких дурацких окон в человеческий рост, барных стоек в стиле Дикого Запада и грудастых паспортисток в шортах с бластерами на бедрах. Корабль завис у стыковочного узла, в ряду таких же «малолитражек»; мы перешли в тамбур, а оттуда — самым обычным коридором в зал ожидания. Внешний вид станции отвечал строго функциональным целям и потому оставался вечно незавершенным.

Я даже не берусь описать, на что она походила. Она разрасталась на несколько километров в трех проекциях. Грузовые транспорты затягивали внутрь буксирами, а для тех, что не нуждались в перегрузе, оставались бесчисленные стыковочные модули. Что интересно, здесь имелся свой заводик по изготовлению одноразовых барж. Их набивали ценной рудой с наших соседок по Солнечной системе и отстреливали над нужным участком поверхности. Однако никаких монтажников в грязных спецовках, никаких портовых докеров я не приметил.

Людей было крайне мало. Обещанные фантастами туристические тропы Венеры никого не привлекали. Не произошло пока главного события, на которое подросток Молин возлагал когда-то столько надежд, валяясь ночами на крыше бабушкиного сарая, — человечество не вырвалось пока в дальний космос. Десяток экспедиций, стартовавших к ближайшей звезде, не в счет. Дорога длиной в человеческую жизнь уже полита слезами оставшихся близких, вечная песнь первопроходцев уже несется по вселенной, но о массовом движении говорить рано.

Я вспомнил про легендарный проект «Вега» и спросил себя, смог бы я на такое решиться? Год за годом дряхлеть в железной коробке, наверняка зная, что никогда не доведется услышать шелест листьев на улице своего детства, плеск рыбы в ночной реке, голоса тех, с которыми не договорил о важном… Страшно, не выйдет из меня героя.

Я спросил Валуа, какого черта мы связали себя такими формальностями. У меня достаточно денег, могли бы зафрахтовать, как и раньше, частное судно и сесть втихую. Он воззрился на меня, как солдат на вошь, и ответил, что не хочет провести неделю в карантине. Он не преступник и не намерен нарушать закон. Я заткнулся.

Наконец, после сто первого согласования мы оказались на кольцевом транспортере. Тут мой увешанный кружевами и перьями провожатый окончательно приуныл, когда увидел Жанну, бегущую нам навстречу. Он принялся повторять, что мне назначена сегодня вечером встреча в Глубине, что нельзя без харда покидать вокзал, и тому подобную чушь…

Я бесконечно долго нес ее на руках, не отпуская на землю. На нас смотрели, Валуа плелся следом и шепотом увещевал меня не затевать скандал. Ниже ярусом, у платформы пневматика, обстановка не на шутку накалилась, и, пока мы не вышли и не уселись в машину, я ощущал спиной десятки колючих взглядов. Чокнутые придурки, я готов был разорвать эту свору натуралов голыми руками. Но на нас никто не напал, и не из-за внушительной фигуры Снейка, здесь водилось много крепких ребят. Краем глаза я заметил стайку четвероруких с пульсирующими значками Партии натуралов на воротниках.

Сразу у трапа нас встретила шестерка киберов из охраны концерна, а с железяками никто бы не посмел связываться. Сопровождаемые эскортом, мы благополучно избежали драки. Вокзалы во все времена остаются вокзалами.

Валуа пытался стоять насмерть.

— Что вы сделаете, уведете меня силой?

— Вы не можете, — запричитал он, — потрачены невероятные средства для вашего освобождения, в любой момент вас обнаружат, только концерн обеспечит безопасность, соблюдайте элементарную дисциплину…

— Дружище, я слишком тщательно и слишком долго соблюдал дисциплину…

— Это самоубийство! — Он привстал и, косясь на Жанну, заверещал мне в самое ухо: — Вы должны через два часа быть в Глубине, соберется весь Город Мудрых. Если с вами что-то случится, то…

— Позаботьтесь, чтобы с моей женщиной ничего не случилось. Стасов знает, что без нее он не получит то, чего так ждет. И запомните — я ничего вам не должен, у нас разные понятия о долге, месье Валуа.

Жанна обвила мою шею руками, спрятала мокрое лицо и дрожала, как в лихорадке. «Все в порядке, девочка, — бормотал я, — все в порядке». И гладил ее чудесный вороной глянец. «Я вернулся, мы вместе, я вернулся к тебе, остальное не имеет значения, остальное — это мираж, декорация. Весь мир лишь декорация для нас с тобой. Я прошел четыре столетия, чтобы обнять тебя, так не бывает на Земле, о таком не написано ни в одной сказке, но так случилось, потому что ты ждала меня, девочка. Потому что все, что мы делаем, хотим мы этого или нет, все происходит ради таких мгновений, остальное — шелуха, звонкие обертки, ни на что не годные. Потому что, когда мы встаем на краю и заглядываем туда, откуда пришли, мы помним только это, только эту маленькую тайну, ради которой мы делаем первый вдох, и я вернулся, чтобы разделить эту тайну с тобой и только с тобой…»

И многоцветные хвостатые рыбы слышали ее стон и следили, как отражается ее нагота в зыбких стенах аквариума, и не было больше суровой хозяйки подводных гротов, не было больше холодной королевы морского царства. Груди ее играли, и бедра ее играли под шершавыми мозолями, и паутину шрамов моих она изучала влажным языком своим, не открывая глаз, а когда распахивала ресницы, вечность глядела на меня, и вечная тайна баюкала нас и несла на плечах своих, улыбаясь, и ускользая, и оставляя горький мед на губах, словно ключ ко всем прозрениям… Не было больше холодной королевы, а была девочка, расплескавшая кувшин любви своей, до краев полный, напоившая меня, омывшая великую пустыню внутри меня, хрипящую от жажды пустыню, готовую впитывать влагу чувств ее бесконечно… А вечность смеялась и ускользала, туда, за край, где нет других мостов, кроме того, что плели мы вместе, что рождали сплетенные наши пальцы, и чем дольше я прижимал к себе ее горячее, бьющееся сердце, тем легче становилось заглянуть за край… И струи фонтанов затаили дыхание, и морские ежи собирались неведомыми иероглифами вокруг хрустального куба, где два слабых человека сливались в одно могучее, всесильное существо, не подвластное уже никому, ведь нет власти у мрака, пока полон кувшин самой главной и великой тайны… А тайна лишь в том, что чем больше ты наклоняешь кувшин свой родным тебе существом, тем полнее он становится, и если бы мир поверил в это, не нужны бы стали никакие декорации, и рассыпались бы скорлупой потуги наши на счастье, и не нужны никакие…

— …Никакие положительные доминанты, — сказал я.

Она спросила: «Что ты там бурчишь?» и потянулась, устраиваясь на мне в извечной женской позе, дыша под горло, бедром поперек живота, лишь пальчики сами по себе теребили завитки звериной гривы на затылке.

— Ты моя единственная положительная доминанта, — сказал я и почувствовал ее улыбку на ключице. Я протянул руку и снял с нее хард. Прижал голову ее, упреждая недовольство.

— Зачем ты? — спросила она затихающим голосом, из последних сил. — Нельзя снимать, могут вызвать.

— Нет, девочка, я тебе утром расскажу, спи, спи, русалка моя, не надо тебе никаких вызовов.

Я уснуть не мог. Лежал, оберегая аромат ее дыхания, уставившись в подсвеченный коридор воды над головой, и думал о шестерке бессонных железяк, патрулирующих коридоры аквапарка. Не так уж далеко, столь же бессонные, плавали мозги Мудрых в плазменном сиропе, плавали, озабоченные грандиозной задачей — подарить железякам разум.

Зачем? Нет ответа вразумительного. Чтобы обременить гомо сапиенса, и так издерганного донельзя, еще одной головной болью, чтобы затем столетиями упираться лбом в неразрешимую задачу — плоть от плоти мы создали, потеснили Творца, а как быть с кровью, не подрассчитали.

Я проснулся от ее взгляда. Зверь внутри Снейка необычайно чувствительно реагировал на любые изменения обстановки. Она совсем не улыбалась и в полумраке спальни выглядела почти торжественно. Упершись подбородком мне в ребро, светящимся ногтем рисовала в воздухе человечков.

— Какой ты плотный…

— Стреляют…

Я положил ее поверх себя, наслаждаясь ее жаркой, трепещущей тяжестью.

— Что с нами будет, Змей? — Она целовала мою ладонь, прикасалась к следам былых сражений; зрачки ее росли и уменьшались, как у дикой кошки.

— Ты споешь мне песню?

— Какую песню тебе спеть, мальчик?

— Которую я забыл. Я найду тебя, когда захочу ее услышать, йэп?

Она потянулась, отодвинулась назад, взмахнув растрепанными волосами; плавающий вокруг постели шарик ночника осветил гримаску притворного недовольства, я без усилия вернул ее назад, посадил верхом на грудь.

— Ты уже забыл мои песни, Змей? Недолго же ты обо мне вспоминал, гадкий звереныш.

— Я помнил лишь о тебе, девочка. Я почти забыл остальное…

— Ты ведь не останешься со мной…

— А как же Снейк?

— Плевать я хотела на Снейка!

— Нет, нет! Не отворачивайся, прошу, выслушай меня. Я сделаю все, чтобы быть с тобой как можно дольше…

— Этот тупоголовый натурал для тебя важнее, чем я!

— Он мой потомок, Жанна… Но дело не в этом. Будь он трижды чужим, кто я такой, чтобы лишать его жизни?

— Что с тобой случилось, Змей? Ты ударился в религию? Этот пенсионер отпрыгал свое, он никому не нужен, даже своей тройке!

Она плакала, спрятав лицо в ладонях. Я обнял смуглую вздрагивающую спину. Жанна не отстранилась, но и не ответила на ласку.

— Девочка моя, я должен сказать тебе нечто важное. То есть для современности это уже потеряло всякую важность, но я хочу, чтобы ты знала… Я обманул тебя, я никогда не работал в отделе по борьбе с наркотиками.

— Какая мне разница?! — Она выпуталась из моих объятий, закуталась в одеяло, потом соскочила с постели и устроилась с ногами в кресле. — Что ты пытаешься доказать? Что ты хуже, чем есть на самом деле? Может, ты предоставишь мне самой выбирать мужчину?!

Она мучительно пыталась разбудить в себе прежнюю Скаландис, дневную снежную королеву, но это не вполне ей удавалось. Огонек ее сигареты скакал в темноте, точно взбесившийся светлячок.

— Контора, в которой я служу, номинально относится к химическим войскам, но защита населения нас волнует меньше всего. Мы разрабатываем методики воздействия на психику… Довольно непросто перевести. Существует несколько подразделений, условно, между собой, мы называем друг друга «фармацевты», «технари», «лингвисты» и «наркологи». Лично я семь последних лет состою в группе, которая изучает экстремальные модели поведения, вызванные синтетическими наркотиками. В основном нас интересуют ситуации, при которых возникают устойчивые психопатические отклонения и… и возможность управлять этими отклонениями.

— И что? Психо-пансионы заняты тем же самым, чистят мозги крейзерам, наглушившимся тяжелого пойзона…

— Мы не чистим мозги, мы решаем прямо противоположную задачу. Я расскажу тебе о последнем проекте, в котором участвовала наша группа. О других ничего сказать не могу, я занимаю слишком маленький пост. Например, «Алтай». Есть вещество с периодом полувывода почти в полгода. Само по себе оно нейтрально по отношению к человеку, но был апробирован генератор, позволяющий в течение указанного времени в небольшом радиусе стимулировать массовый суицидальный синдром. Человек, лишенный главного инстинкта — самосохранения, сам по себе является оружием…

— Ты испытывал эту гадость на себе?

— Эту — нет. Сам я тестировал препараты иного действия, и то лишь трижды. Чаще нельзя. Кроме того, мне платили за это хорошие деньги. Иногда мы используем добровольцев, из числа безнадежно больных и преступников, осужденных на большие сроки… практически пожизненно. Но не всегда это только добровольцы… Я получил орден за участие в учениях «Гунт девяносто один», это было в разгар гражданской войны в Таджикистане.

— Ты винишь себя за то, что занимался подавлением беспорядков?

— Беспорядков ? Если бы… В тех районах сложности с питьевой водой. Отряды боевиков, выступавших тогда против правительства, пользовались теми же источниками, что и мирное население. Кроме того, они почти поголовно наркоманы. Катализатор серии «Гунт», попадая в воду, в сочетании с наркотиком вызывает полное угнетение собственной воли. Нашей задачей было в нужный момент посредством определенных команд, передаваемых по радио или телевидению, жестко закрепить условный рефлекс подчинения…

— Что такое «радио» и это, второе?

— Хм… Источники массовой информации, то, что я у тебя вынул из-за уха. «Гунт» оправдал себя, но результаты были такие, что нашу группу немедленно эвакуировали. Ликвидацией последствий занималось иное подразделение, чем все закончилось, нам не докладывали. Ты можешь себе представить целые поселки, полные людей, не способных без команды сходить по нужде?

— Могу… То, о чем ты говоришь, давно запрещено и ушло в прошлое, со времен первых Восточных войн.

— Значит, мое «дело» нашло последователей…

— Нет! После подписания Декларации свобод полиция Психо защищает права личности. Воздействие на волю невозможно, Макс. Бытовое насилие, конечно, процветает, в зонах риска полно беспорядков и убийств, но это естественная агрессивность, мы же люди!

— Ты не понимаешь…

— Я слишком хорошо понимаю. Ты задумал удариться в христианство и принять на себя грехи мира. Эта секта вышла из моды, мальчик!

— Черт возьми, а какая же религия у вас в моде ?

— В Содружестве? Войди в нэт, ты обнаружишь в Риге десятки храмов любых концессий, пусть их посещают всего трое прихожан. Я читала, что в дикие века преследовали неверующих, но нынче все наоборот. За общественную религиозную пропаганду можно получить срок психотерапии. Потому что все секты в корне постулируют одно и то же, люди несут испачканную совесть в храм, там ее отмывают и со свежими силами бросаются в грязь.

— Ты хочешь сказать, что тебе все равно, чем я зарабатываю на жизнь?

Фиолетовые ночники всплывали к потолку, отталкивались и кружили по спальне. Сонные иглокожие рыбы толпились в причудливых гротах. Я не видел ее глаз.

— Мальчик… когда любишь мужчину, понять и принять можно практически все, любую правду. Разве не ты назвал мир вокруг нас декорацией?

Она начала одеваться, но я ей не разрешил. Она была в ту ночь удивительно покорной. Она сочетала нежнейшую стыдливость с самой самозабвенной дикостью, я не встречал раньше ничего подобного. Она отворачивала лицо и прикрывалась локтем, когда я кидал ее навзничь, а мгновение спустя, оставаясь на спине, уже растягивалась шпагатом, искусав мне губы. Иногда я забывался, не учитывая вес Снейка; она не кричала, не вырывалась, она еле заметно качала головой, чтобы тут же, не слушая извинений, предложить свое тело иначе, укачивая меня подле самого пика безумия… Потом она уснула, раскинувшись ничком на пушистом покрывале, прижав к груди мою ладонь. Я поцеловал ее десять раз, от затылка до розовой пяточки, и, окуная щиколотки в теплый ковер, вышел в гостиную.

Три секунды — и передо мной закрутился логотип любимой корпорации. Лицо секретаря имело такой вид, будто он с пеленок ждал моего появления.

— Я прошу немедленной встречи с госпожой Ли.

— Госпожа отдыхает. Завтра вы можете записаться на прием…

— Передайте ей, что на связи Снейк Антонио. Я не буду отключаться.

— Личный доступ заблокирован. Сожалею, но завтра…

— Найдите способ нас соединить, черт возьми! Завтра может стать поздно! Слушайте, вы железяка или человек?!

Розовощекая личинка самую малость потеряла контроль, но лишь самую малость. Этот парень зарабатывал своей улыбкой. Я сорвал колпачок с кофейного пакета, и не успел напиток согреться, как хард высветил угол комнаты, обставленной в традиционном восточном стиле. В широком распахнутом окне на заднем плане искрился просыпающийся океан. Багровая тарелка солнца наполовину утонула в низких перинах облаков.

— Красиво, не так ли? — сказал голос из темноты.

— Очень… Всегда мечтал жить в доме с видом на море. И мне кажется, это зрелище… Это как часть души вашего народа.

— Благодарю, господин Молин. Пауза.

— Госпожа советник, в том, что произошло, нет моей вины.

Она молчала, я различал лишь темный силуэт на фоне стремительно розовеющего неба.

— Госпожа советник, меня никто не предупредил, что погибнет столько людей.

— У вас имелись основания подозревать меня в нечестности? Вы были уверены, что останетесь навсегда в тюрьме? И это после того, как правительство республики объявило демобилизацию и страна вышла из Пакта?

— Госпожа Ли… — Я представил себе, каково ей после такой оплеухи. После того, как ей доложили, что персонал колонии уничтожен, а единственный гарант сбежал из-под носа целого флота. — Госпожа Ли, я намерен завершить нашу сделку.

— Простите?!

— Я готов передать вам формулу.

— Вы смеетесь? Через неделю с ней сможет в общем доступе ознакомиться любой ребенок. Вы пьяны, господин Молин, или боитесь, что корпорация вам лично будет мстить?

— Во мне ни грамма алкоголя. Я боюсь другого, госпожа советник. Через два часа у нас наступит утро, и меня насильно отведут в Глубину. Вот тогда наш контракт полностью потеряет смысл.

Она раздумывала.

— Какие у меня гарантии, что вы не поделились уже информацией со Стасовым?

— Я знаю, как избавить вашу семью от… проблем с желудком. И готов это сделать, как только вы выполните свою часть договора. Но мы должны лично встретиться. Это может служить гарантией? Вы ничего не теряете.

Силуэт в углу проекции качнулся. Мне показалось, Пай издала какой-то звук, вроде икоты.

— Я достаточно потеряла, господин Молин. Допустим, мы встретимся, что вы хотите взамен?

Я позволил себе расслабиться и допил наконец остывший кофе.

— Пульсатор, госпожа. Как мы и договаривались, пульсатор.