Я лежал в той же Ракушке. В отличие от прошлого раза, в коридоре с пушками наготове дежурили четверо из отряда «Мангуста». Такие же амбалы, поднаторевшие в тренингах высокого тяготения, никакой кибернетики, и моложе меня почти вдвое. Еще четверо блокировали лифты. Севаж сделал, что было в его силах. Если бы не заступничество концерна, бедный Снейк сидел бы уже за решеткой. Перед тем как сдаться, я накрепко связал Бронислава. Мы оба понимали, что эта детская увертка вряд ли поможет. На прощание Воробей сказал только одно:

— Обидно, Макс, чертовски обидно! У меня в руках была такая машина… Елена восемь лет занималась демпфером магнитной напряженности, а тут готовое решение…

— Я завидую тебе, Броня.

— Мне?! Ты точно крейзи, звереныш. Но с тобой пиково было спикать…

— У тебя есть эта… положительная доминанта, — выговорил я. — И не спрашивай, что это такое!

Комиссар полиции получил указание с самого верха. Двадцать минут, и ни мгновением больше. Двадцать минут на погружение, и меня выдернут, утрамбуют в кокон и отправят куда следует.

Пока мы спускались, я видел опустевшие рабочие ячейки криэйторов. Функционировали посты жизнеобеспечения и пост дежурного Смотрителя. На подземных этажах толпились лишь киберы вспомогательных служб. Впервые с момента постройки, за двести с лишним лет, Город был отрезан от Глубины. Я не знал, что происходит в других Городах, я не знал, успели ли заговорщики прикончить еще кого-нибудь, кроме несчастных программистов в Пекине, я не знал, удастся ли найти противоядие от заразы. Скорее всего, нет. Джинн вырвался, сегодня я его перехватил на полпути к свободе, завтра он найдет другую лазейку. Прогресс, мать его… Но сейчас меня увлекал совсем иной вопрос.

Смотритель ввел команды погружения вручную. Тоже, очевидно, впервые за два с лишним столетия. Севаж сделал робкую попытку меня отговорить:

— Вы понимаете, что рискуете не подняться? Я говорил с человеком из разведки. В Пекине и Токио в командах криэйторов объявлен карантин. Проверка служебных хардов погибших выявила скрытые подпрограммы неясного назначения. Неизвестно, сколько народу они успели заразить по цепочке и в чем это проявится.

— Хотите еще один коммерческий совет? — не очень вежливо перебил я и пошевелил конечностями, устраиваясь поудобнее. — Подойдите поближе, шепну вам на ушко, а то эти добры молодцы из «Мангусты» побросают службу и уйдут в брокеры!

Севаж приблизился. Не смог удержаться, чтобы не стрельнуть глазами под сдвинутую крышку Ракушки. Я сказал чуть слышно, но ему этого оказалось более чем достаточно. Глава «Националя» отшатнулся.

— Не тревожьтесь, месье! — Я подал знак ожидавшему Смотрителю. Поползла крышка, на лицо опускался колпак с загубником. — Вы же бизнесмен, неужели не придумаете, как и на этом сделать деньги?

Никаких следов деревенского дома, полянки с клевером и знакомого чадолюбивого аиста. Как и предупреждал Смотритель, я «высадился» вне персональных зон влияния, на нейтральной территории Города. Фантазия дизайнера, скорее всего, отразила его эклектическое представление о древнеримских термах. Я лежал на теплой мраморной скамье в клубах ароматного пара, слева и справа, отделенные легкими колышущимися занавесами, полукругом стояли подобные лежанки.

Я подсчитал. Единовременно спуститься в Город смогли бы двадцать человек. Скамьи покоились на львиных лапах на самом верхнем ярусе глубокого амфитеатра, атласные покрывала, вышитые золотом, небрежно устилали пологие ступени. За спинками каменных лож, огибая чашу, поднималась стена из шлифованного розового мрамора. Мрамор чудесным образом изгибался, из него выдавались вперед стилизованные лики древних богов, еще выше вздымалась балюстрада коринфских колонн, сквозь которые просовывали ветки сочно-зеленые кипарисы. Из приоткрытой пасти вооруженного молотком монстра, возможно Гефеста, нависающего над моим ложем, не к месту струилась вода, сбегала игристыми водопадами в желоба мраморных перил, змеящихся вниз, вдоль ступеней, к далекой сцене. Преувеличенно ярко мерцал Млечный Путь, небрежным багровым мазком догорал навеки замерший закат, но, несмотря на якобы поздний вечер, тени отсутствовали, свет поступал снизу, будто под полом горело небольшое подземное солнце.

Я спустился, перепрыгивая через две ступеньки. Стоило одолеть первые метры, заиграла музыка; и чем ниже я продвигался, тем громче и отчетливей были звуки. Точно не описать, но мне казалось, будто я слышу электронную версию мазурки: то протяжно всхлипывали нижние регистры органа, то яростно вступали вибрирующие металлом флейты.

Достигнув черного мрамора арены, я остановился, пытаясь понять, куда же идти дальше. Глухие стенки сходились к подобию форума, увитого неправдоподобно спелым виноградом, и нигде ни единого выхода. Я оглянулся и вздрогнул. Перспектива позади изменилась в лучших традициях Эшера, амфитеатр исчез.

Вместо мягкой позолоты шелка, вместо вяжущего дымка курилен в лицо смотрела бездна. Край арены обрывался, словно срезанный гигантской бритвой, в точности там, где стояла моя левая пятка. Вместо застывшего пурпурного заката — стремительно надвигающийся влажный морской рассвет. Звезды таяли одна за другой, эбеновый блеск сменился аквамарином, тут же уступившим место трепещущей нежнейшей бирюзе. С такой скоростью на планете Земля никогда не светало; казалось, кто-то прокручивает пленку с записью восхода в три раза быстрее, к тому же усилив, доведя глубину цвета до крайности.

Самым забавным было то, что небо разворачивалось надо мной на двести семьдесят градусов, и следующий шаг предстояло сделать в пропасть. Я встал на четвереньки и заглянул вниз, за грань мраморной плиты. Под прямым углом невозмутимо расстилался идеально подстриженный английский парк. В каком-то полуметре, если лечь на живот, подползти к краю и вытянуть вниз руку, распускал утренние сонные цветы фантастически роскошный розовый куст. Со своего места я видел мельчайшие капельки росы на желтых бутонах.

Оставалось плюнуть на старину Евклида и сделать шаг за борт. Они молодцы, создатели Глубины. Теперь я хорошо представлял себе, что увижу вскоре. Дизайнерам ни к чему было повторять реальные законы перспективы: спустя сотню метров посетителя, скорее всего, поджидает следующая грань кубика, и так до бесконечности. Я попытался на секунду представить сотни игровых миров, куда так неистово стремились миллионы сограждан Снейка. Какие еще бредовые фантазии могли там воплотиться? Если даже тут, в официальной приемной ведущих умов планеты, обкуренный разум не смог удержаться от демонстрации компьютерных чудес, не удивительно, что младший Изи не вылезает из Глубины месяцами.

Насвистывали флейты, стонал орган, шуршали марокасы. Я шагнул в пропасть, сжав зубы, подсознательно ожидая падения…

И встал на гравийную змейку… взбегающую по ковру карликовых сосен, по фигурным террасам стелющегося можжевельника. Вершину холма венчало подобие четырехгранной часовни. Нет, это больше походило на высокий храмовый портик, над куполом которого вместо креста или знака иной религии стремительно вращалась модель атома. С каждой из четырех сторон — стрельчатые двери, во всю высоту стен. И с каждой стороны обложенные цветным камнем пышные газоны.

Если четыре двери распахнуть одновременно, подумал я, стен как таковых не останется, лишь узкие колонны и купол; правда, здесь ни в чем нельзя быть уверенным.

Музыка сменилась. От раскрывавшихся вдоль тропинки роз доносилось нечто, напоминавшее Седьмую симфонию Шостаковича. У самого подножия портика я не удержался и посмотрел туда, откуда пришел. Святые яйца, опять не угадал! Вместо покинутого обрыва в полусотне метров прямо из буйства шиповника поднималась в небо отвесная стена. Она уходила влево и вправо, насколько мог проследить взгляд. С внешней поверхности кубика я угодил на его внутреннюю грань.

Присмотревшись, я убедился: стена была не чем иным, как брусчатой мостовой, колоссальным плацем, из которого тут и там торчали палочки газовых фонарей и тумбы чугунных скамеек. Если задрать голову к сузившемуся сегменту небосвода, то вдали, с края плаца, надвигались очертания средневековых строений, в стрельчатых оконных витражах играли солнечные блики и блестели тяжелые медные ручки многочисленных деревянных ворот.

Куда идти? Я не сомневался, что жители Диипа осведомлены о появлении гостя, но только теперь до меня дошло, что со Снейком попросту могут не пожелать вести переговоры. Не было разницы, в какую сторону свернуть, какую из преломляющихся реальностей выбрать. Если обиженные внезапным пленом Мудрые захотят, я так и прошляюсь тут, среди виртуальных кварталов, не встретив ни единой души…

— Стасов! — позвал я. — Стасов! Изабель, у нас мало времени!

Молчание. Звук заглох, будто я выкрикнул в подушку.

— Изабель, я знаю, что вы меня слышите. Если я вернусь наверх ни с чем, это конец. Конец для всего Города. Возможно, вам всем сохранят жизнь, но до смерти оставят в ящике этих долбаных иллюзий!

Я подобрался вплотную к двустворчатой двери часовни. Высоко, на уровне плеч, находилась массивная бронзовая задвижка, размером с кусок рельса, с дырой, и в эту дыру было продето истертое кольцо. Еще один необычный эффект: за пять шагов я оценивал высоту здания метров в шесть, теперь же глазомер подсказывал, что портик вытянулся вверх как минимум вдвое.

— Послушайте! Вас же тут много, и вы меня слышите, я уверен! Стасов, ты можешь думать обо мне все, что хочешь, обзывать идиотом или изменником, но я вернулся! Это ты помнишь? Я вернулся, черт подери, и я не жалуюсь, чего мне это стоило. Я принес то, что обещал. Ради формулы ты угробил полтысячи арестантов! Если бы я знал, что за гадость мне зашили в грудь, хрен бы я вернулся! Ты слышишь, умник? Я добыл «барабан», но в Ваннах очистки нет и следов состава…

— Конечно, нет. Ты же слышишь только себя, мальчишка.

Я крутанулся на пятке, инстинктивно принимая боевую стойку. В Глубине это выглядело более чем комично, и если бы мой виртуальный двойник умел краснеть, то стал бы сейчас цвета моркови, но рефлексы Снейка удержать под контролем непросто. Стасов невозмутимо стоял на брусчатой вертикали под кругом желтого света от фонаря в двадцати метрах надо мной. Мне на щеки падали косые лучи солнца, а в его мирке каким-то образом скоропостижно надвигалась ночь. Он выглядел гораздо моложе, чем в прошлый раз, выше, шире в плечах и не настолько седой. Сельское рубище в духе Льва Толстого он сменил на цветастую гавайку и рэперские желтые штаны и увенчал это модное великолепие фиолетовой тюбетейкой.

— Заходи! — кивнул он и исчез.

Я дернул кольцо. Створки неторопливо распахнулись.

Они все были здесь. Может быть, сорок, может быть, пятьдесят человек, изображений людей, отголосков людей, таких, какими они себя помнили. Узкая часовня, как я и ожидал, развернулась изнутри ступенчатой университетской аудиторией. Здесь было почти по-домашнему уютно, на столах через равные промежутки светили библиотечные лампы под абажурами со свисающей бахромой. Библиотека, ну конечно, библиотека, ряды книг до самого потолка. Нет, не до потолка, черт возьми! И в помине нет потолка, только книги; возможно, это единственное место на планете, где помнили, что такое книга.

Стасов примостился сбоку, в четвертом ряду, между знойным черноволосым красавцем и плотным усатым чернокожим, замотанным в клетчатый шарф, и всем своим видом давал понять, что он тут вовсе не главный. Здесь вообще не было главных, не может быть главных в компании, где диалог происходит мгновенно и не требует участия языка, где неоткуда взяться алчности и стремлению к власти, где нет желаний, провоцирующих неравенство.

И я прозрел. Мне казалось, они смотрели на меня и видели насквозь, хотя не было на самом деле ни глаз, ни лиц, ни библиотеки. Пусть видели насквозь, но взаимопонимания это не добавляло. Общаясь, они не открывали ртов; я вращал головой, но не мог сообразить, кто именно говорит. Они не потрудились даже сформировать свои нижние половинки тел. Спасибо, что вообще дали возможность послушать.

— Вонг, довериться пробитому…

— Нестабильная психопатия дикаря…

— Он абсолютно далек от реалий…

— Малыш, ты всерьез считаешь нас врагами человечества?

— Парень, в твое время так же поступали с государственными секретами?

— Стасов, почему ты сразу не сдал его в Психо? У меня от разноголосого гама в голове начал пульсировать затылок.

— Дайте сказать, дайте же мне сказать…

— Ты не идиот, Молин… — Стасов вдруг переместился на два ряда ближе и оказался напротив меня. — Я тебя несколько недооценил. Ты опасный фанатик, только я не пойму, чему посвящена твоя вера. На чей алтарь ты собираешься лить кровь?

— Месяц назад ты доказывал мне, что необходимо предотвратить войну! — Я изо всех сил сохранял спокойствие. — А теперь ты сам ее начинаешь!

Ответил мне не Стасов.

— Малыш, какого черта? Ты абсолютный профан в инженерной биотике, а встреваешь в военный эксперимент! И встреваешь на стороне китайцев! Нет войны и нет мира, малыш, есть лишь успешная или неуспешная дипломатия. Не проще ли сразу отдать им Сибирь? А заодно Урал и Поволжье, а? Они будут совсем не против, и япошки с ними заодно, не откажутся.

Еще один голос:

— Вонг, это и есть твой протеже, что собирался ликвидировать пробои? Я бы ему не доверил выгребать дерьмо!

— Ты не слышишь, что тебе говорят! — Опять Стасов. — Тебе же намекнули, что без аппаратных средств вирус не оживет! Он навсегда остался бы фольклором, как и искусственный мозг! Я вынужден выносить на общую дискуссию сверхсекретные сведения, надеюсь, коллеги, посвященные в проект, меня извинят. Кто тебе внушил идею, что инфекция передается через харды? Мы апробировали лишь первичный шлейф, с достижением мозгового нэта вступает фаза самоликвидации, чтобы пресечь возможность расшифровки. Любое оружие на сегодня является фактором сдерживания, и даже среди нас, — он сделал жест в сторону зала, — нет полного единства в отношении спорных российских территорий.

— Спорных?! — Мне показалось, я ослышался.

— Управленцы, Максим, генерируют общую идею и воплощают ее технически, но даже самые сильные криэйторы не способны написать программы такого уровня сложности, для этого необходимо многомесячное состояние сенсорного голода, достижимое только здесь. Нет никакого мозга, Молин, а вирус есть! А знаешь, почему нет мозга? Потому что если его создам я, то он невольно отразит прототип, с его видением причинно-следственных механизмов. А если его породишь ты, он станет тобой, вот так, он вберет в себя твой бестолковый детский нонконформизм, и никак иначе… Ему нужна готовая модель! Как тебе мир, управляемый сплошными Молиными, а? И подобный социум не может показаться привлекательным, пока демократия держится на полифонии суждений, в том числе относительно равных прав людей на землю. Но ты не сумеешь создать кибер-двойника с набором этических аксиом, ты зверь, а не ученый, а я могу, не один, конечно, и не сегодня. Ты запаниковал, ты наплел репортерам такой чепухи, они теперь раздуют истерику, будто все Мудрые планеты подчиняются группе монстров под Брюсселем!

— Стой, стой! — Я просительно поднял ладони. — Конечно, я виноват. Техническая поддержка! Я не учел, что есть кто-то наверху, кто собрал маяк с вирусом…

— «Кто-то»?! Это не кто-то, дружочек, а ведущий институт микроорганики российского Министерства обороны…

Я испытал ощущение, словно меня отхлестали по щекам.

Мудрые молчали. То есть они не молчали, а общались между собой, но на запредельной для меня скорости. Я воспринимал их спор как ровный свист в ушах.

— Институт Мудрых создан как команда исполнителей, Макс, а ты сделал из нас хищников. Ты лишь облегчил задачу разработчикам боевой органики. Военные ломали бы голову, как скрыть секреты, но ты помог. Во всем обвинят тех из нас, кто участвовал в проекте.

— Да, малыш! Шестеро работали, а отключен весь брюссельский Город…

— И, возможно, навсегда…

— Они убьют и тебя, а свалят на нас…

— Чего ради тебе позволили спуститься? Ты отбегал, зверек!..

Возле Стасова появилось интеллигентное лицо пожилой женщины в высоком завитом парике.

Я давно не встречал столь пронзительного, проницательного взгляда; за высоким лбом, когда она имела лоб, несомненно, таился острейший аналитический ум.

— Почетный академик, почетный председатель Всемирного общества физиологов Марта Деннис Грей, седьмой дан в области общей физиологии, восьмой дан в области физиологии воспроизводства…

— Изабель, достаточно меня расхваливать. — Марта выбрала для общения глубокое контральто. Мне показалось, что за короткую паузу соседи перекинулись огромным объемом данных.

Поднял руку толстяк в клетчатом шарфе:

— Мы посовещались и решили, что хуже не будет, если поставить вас в известность. Госпожа Грей последние полгода работала по поручению Демо-департамента…

— Не я одна, Хаскин, — уточнила Марта.

— Не одна, — согласился толстяк. — Правительство поручило команде госпожи Грей заниматься исключительно нарушениями генома дальней памяти.

— Пробои…

— Да, пробои. И минуту назад Марта закончила работу.

— Минуту назад?..— До меня начало доходить. — Вы… вы нашли?

Марта изобразила улыбку:

— Мы отрезаны от общей сети, но не от собственных баз данных. Речь идет о веществе, которое вы называете «барабан». В том виде, в котором вы ее разместили в нэте, химическая формула нигде не встречается, но ее производная, в гораздо более сложном виде, лежит в основе плазмы псевдоматок.

Думаю, задолго до того, как она мне это донесла медленным человеческим языком, высокое собрание уже прожевало информацию и сделало свои выводы. Тем не менее Мудрые пересвистывались, скидываядруг другу мегабайты соображений. Я прикинул, сколько осталось времени. Бог мой, мы шли неверным путем…

— Мы провели весьма грубую экстраполяцию, — угрюмо продолжала Грей. — Нет точных данных. До сих пор считалось, что первая псевдоматка начала функционировать серийно в две тысячи сто тридцать втором, в Токио. Параметры плазмы совершенствовались и улучшались многократно, ничто не говорило о вероятности отклонений, даже в десятом поколении…

— Там, наверху… — я обвел глазами аудиторию, — они способны догадаться без вас?

Свист в затылке. Остекленевшие глаза. Они совещались чудовищно долго, почти семь секунд, и, когда закончили, мне показалось, что-то сдвинулось. Что-то между ними произошло — нестыковка, раскол.

— Звучит парадоксально, — сказал Стасов. — Но единственное доказательство — это ты сам. За последний час, болтаясь в небе, ты сделал все возможное, чтобы это доказательство разрушить, ты убедил всех, что получил формулу из банковской ячейки, что нет и не было никакого Молина. Кто поверит опухшему от допинга монаху из твоей тройки?

— Естественно, догадаются, — хмыкнул толстый Хаскин. — В мире не одна Марта занималась пробоями. Но Изи прав, ты теперь ничего не докажешь, а нас никто не станет слушать. Город в карантине, правнуки нынешних Смотрителей снимут карантин, когда умрут последние, самые молодые из нас, а вояки ни за что не подтвердят, каким образом спасали тебя на Марсе.

Стасов посмотрел на меня почти с сочувствием:

— Ты наделал множество ошибок, Макс. Если бы ты не помчался к своей чернявой красотке, а приехал с Валуа сразу ко мне, у Марты бы остался день, чтобы продумать стратегию.

— Он еще и порченый? — фыркнул Хаскин.

По залу прокатилась волна неприязни. Каждый считал своим долгом замедлить мысли и выразить мне чувство легкой гадливости. Наконец слово взяла физиолог.

— Коллеги, нет смысла в оскорблениях. Если период вызова мутации приближен к четыремстам годам и употребление препарата не прерывалось с две тысячи третьего года, мы находимся в самом начале волны замещений. Очевидно, до планового воспроизводства наши предки использовали данный ингредиент в других целях.

Заговорил тот, что слева от Стасова, в белой водолазке, похожий на грузинского князя:

— Уважаемая коллега умалчивает о немаловажной детали…

— Да, я хотела… — замялась Марта.

— Все уже поняли и приняли к сведению, коллега.

Похоже, не понимал один я. На выручку пришел Стасов; несмотря ни на что, в нем еще осталось немного доброжелательности.

— В несколько измененном виде «барабан» содержится и в плазме Сохранения. Присутствующие здесь в двойной степени подвержены опасности.

— Я полагаю, этот вопрос вторичен, — донеслось с верхних рядов. — Процент Мудрых слишком мал относительно населения планеты, любого пробитого мы изолируем сами. Но остановить воспроизводство невозможно, демографическая ситуация и без того критическая!

Они опять «задумались», но на сей раз я опередил всех:

— Знаете, когда я… попал сюда в первый раз, я взахлеб смотрел новости, рылся в истории и никак не мог понять, что же мне так не нравится. А теперь понял. Мир застыл, остановился в развитии. Изабель, вы мне сами говорили, сейчас людей на Земле должно быть на десять миллиардов больше, но прироста нет! Ваши инкубаторы способны штамповать миллионы копий в сутки, но почти не остается людей с генотипом, который вы называете чистым. А те, кто остались, сами не желают иметь детей. Вы хоть понимаете, зачем люди раньше заводили ребенка и какой смысл заложен в семейном воспитании? Это надежды, это гордость, в конце концов… Пусть мой сын, когда родится, не станет красавцем, возможно, по вашим понятиям, он станет мутиком, будет страдать кариесом или язвой желудка, но он вырастет мужиком, он не будет рефлексировать, зачем вообще нужна жизнь. Ему просто будет интересно что-то сделать самому, что-то совершить… Черт подери, в вашем мире столько удобств, что забота о собственном продолжении окончательно атрофировалась, вы… вы катитесь по инерции.

Как же так? Вам не приходило в голову, что сама природа против планирования человека? Это как цунами, знаете? Сначала тишина, вода отступает, туземцы рады, на песке остается куча рыбы и прочей морской жратвы, зато потом всем капец! Оглянитесь вокруг: черт возьми, вам же доступны любые ресурсы! Люди сыты и одеты, это правда, не просто сыты, а зажрались, половина поет, половина рисует, а в промежутках лепят — и не знают, куда это все девать. Наверное, это правильно и хорошо, наверное, так и должно быть, мы и мечтать не могли о том времени, когда каждый второй начнет слагать стихи, медитировать, торчать годами в играх и все такое… Вместе с мужской агрессивностью вы выхолостили… как бы сказать… не стало движения вперед. Экономика работает за счет достижений прошлых лет, не начинается ни одной крупной стройки, заброшены проекты дальнего космоса, я ни разу не встретил сообщения, которое бы начиналось словами «произведено нечто новое» или «открытие в такой-то области воплотилось в таких-то технических решениях»…

Я сперва не понимал… Чего греха таить, вы правы, я чувствовал себя дикарем. Я и есть дикарь, если считать дикостью нормальные мужские устремления моего времени…

— Стасов, он проповедует тендерный шовинизм!..

— Апологетика тестостерона…

— …Приправленный детской схоластикой!..

— Подобный радикализм проходит в Психо на левеле «А»…

— Перед нами живой продукт фазы регресса…

Нарастающий свист в ушах, Мудрые почти позабыли про меня и ругались между собой. Откуда-то издалека донесся слабый мелодичный сигнал, Ракушка информировала, что осталось пять минут погружения. Пять минут бессмысленного спора, и Снейка отбуксируют туда, где новыми оппонентами станут исключительно психиатры. Ракушка! Единственный функционирующий канал связи…

Не я один услышал сигнал. Мы переглянулись со Стасовым и, ручаюсь, подумали об одном. Аудитория затихла. Слово взял «грузинский князь»:

— Следует взглянуть на ситуацию трезво. Разработка и тестирование нового состава плазмы, в масштабах планеты, займет несколько лет, даже если начинать прямо сейчас.

— Если ООН примет резолюцию…

— …И сегодняшние эмбрионы войдут в пробой через четыре столетия, — добавила Марта. — Если до того хаос не поглотит общество.

— Но это уже не так страшно, коллега, — возразили сверху. — В дальнейшем замещенными окажутся лояльные граждане периода развитой демократии, а не порченые варвары…

— Неубедительно, — отрезал Изабель. — Пока Психо внедрит полноценные модели адаптации, надвинется волна периода Корейского конфликта, а затем Первой Восточной войны. Вы отдаете себе отчет, коллеги? Личности оттуда немногим адекватнее слабоумных наркоманов двадцатого столетия…

— Раз уж невозможно ничего изменить сегодня, — сказал я, — дайте мне шанс поправить будущее.

— О чем он говорит?

— Ты уже «поправил», малыш!

— Я догадываюсь, коллеги, о чем он говорит! — Голос Марты Грей. — Он призывает вернуть естественное деторождение.

— Не вернуть насильно, а разрешить! — уточнил я. — Дать оставшимся порченым альтернативу и снять с женщин-натуралок блокировку инстинкта материнства.

Мудрые спорили на пределе вежливости. Казалось, еще чуть-чуть, и кинутся в драку. Ракушка пискнула вторично.

Две минуты.

— Вонг, ты сам грешил гетеро, потому и способствуешь ему!..

— Это катастрофа, шквал мутаций…

— На самом деле вы опасаетесь совсем не этого, — сказал я. — Вы боитесь, что порченые быстро расплодятся. Так и будет, ничего не поделаешь. Но не обманывайте себя в другом: порченых детей начнут рожать и натуралки. Вы же намного умнее меня и уже поняли, что «барабан» вызвал не только пробой… Ваши прабабушки веками бились за равноправие и победили. Поздравляю! У вас меньше минуты, чтобы меня заразить и использовать последний канал связи с нэтом…

Им хватило четырех секунд.

— Совет проголосовал, — сказал Стасов. — Но на сей раз ты засунешь свою самостоятельность очень глубоко… Сколько человек тебя охраняют?