Бельтайн

Светлый майский праздник Бельтайн начался в момент, когда взошло второе солнце, Анка приготовилась ждать, прикорнув у окошка, но так и не уловила момент, когда за краем зубчатого леса вспыхнули первые лучи оранжевого светила. Она десять раз выслушала научные диспуты дяди Сани, Бернара и ученейшего магистра, но так и не поняла, каким образом луны ходят вместе, а солнце запаздывает. Она уже примирилась с интерференцией, с теорией вселенского вогнутого зеркала, которое исповедовал фомор, она внутренне готовила себя к любым чудесам.

Они слегка задержались из-за последнего Обряда проводов, который надлежало, по традициям фэйри, провести до восхода. На скромном кладбище возле пастушеской деревеньки отрядных тетя Берта, Бернар и Саня спели несколько веселых песенок, поводили хоровод, а мужчины даже сплясали вприсядку. У Младшей вначале отвисла челюсть, настолько диким и неподобающим показалось ей поведение во время похорон, однако фоморы, отрядные и приближенные барона Ке сидели чинно, прихлопывали, а иногда кидали в могилу цветочки и вежливо смеялись. Дядюшку Эвальда обрядили в белое, обложили охапками цветов, а в руки вложили уздечку и подсумок с мелочами, необходимыми для путешествия ко Священному холму. Уздечка была, конечно, не такая, как подарок клури каун, что обвивалась вокруг пояса Младшей и периодически дергалась, а самая обыкновенная, но богато украшенная. Анка не стала спрашивать тетю Берту, где дядюшка отыщет себе коня, для чего ему столько сушеных слив и клевера. Под конец церемонии ей даже стало полегче. Ей пришло в голову, что не так уже это кощунственно — провожать родственника и друга весельем. Единственным, кто искренне грустил, был королевский поверенный, милорд Фрестакиллоуокер. После подвига с Желтой паутиной горный пикси словно надорвался. Щеки ввалились, черные волосы потеряли блеск, повисли свалявшимися космами, он сгорбился и стал еще меньше ростом. Когда он набивал трубку, рассыпал табак, так дрожали руки. Милорд честно отсидел положенный траурный обряд даже попытался сплясать вместе с фэйри, затем тепло попрощался с каждым. Подошел к Анке, взял ее ладонь, на секунду прижал к своей груди. Барон предоставил своему зеленоглазому приятелю карету до постоялого двора, где королевскому поверенному предстояло дожидаться свою маленькую свиту.

— Почему он уезжает? — спросила у Сани Анка, когда милорд хромающей походкой прогуливался вместе с могучим бароном Ке вокруг костра.

— Он устал. Он отдал кусок сердца, чтобы оживить паука. Аня, верь-не-верь, он спас всех нас, задержал эту сволочь. Если поедет дальше, то умрет. Милорд сказал, что если нам удастся получить волшебных жеребцов, то мы еще встретимся в его горной стране. Как я понял, слуги его заберут летным транспортом.

— На сове? А почему мы не можем на совах? Слишком тяжелые?

— Пикси тоже нелегкие, — засмеялся дядя Саня. — Но у них есть формула полета, а у нас нет и не будет, потому что мы здесь гости, н-да, дочка.

Желтое, вчерашнее солнце светило несколько ярче, поднималось выше, и тени от него ложились четкие, короткие, будто обведенные портновским ножом. Оранжевое лохматое светило сразу поползло вдоль леса, поднималось неохотно и почти не грело. Оно вело себя прямо как солнышко в Анкиной деревне под Новодвинском. Город вырос молниеносно, как это часто случается в Изнанке, Младшая почти освоилась с подобными фокусами. Только что тянулись ровные гряды распаханных полей, над которыми кружили птицы. По параллельным проселкам рогатые быки, вздымая облака пыли, задумчиво волокли возы с горами мешков, и вдруг, откуда ни возьмись, после очередного пригорка взметнулись городские стены. Красивые стены, из белого камня, с ровными круглыми башенками, а в каждой башенке — подсвеченный циферблат с часами и бдительный караульный. Из каждой башенки торчат длиннющие пики с подвешенными клеточками, а внизу, вместо крепостного рза — ряд загонов с овцами и козами. И уж совсем смешно для защитных сооружений смотрелись многочисленные лесенки, снаружи приставленные к стенам. По лесенкам шустро бегали крепкие мужички в беретах и полосатых камзолах, поднимали тюки с соломой и бревна, подвозимые лесорубами.

Город стучал, пилил и заколачивал. Город безостановочно расширялся и надстраивался. Как и в случае с заставой брауни, размеры королевской столицы снаружи определить было невозможно. Карета продвигалась на сотню шагов, сияющие укрепления отодвигались на пятьдесят и раздавались вширь. Еще пятьдесят шагов к червленым кованым воротам, украшенным золочеными гербами, — и купола башен подпрыгнули на недосягаемую высоту. Теперь приходилось задирать головы, чтобы рассмотреть крохотные фигурки дозорных. Солнечные блики прыгали на хитроумной оптике в окошках башен, Младшая заметила двоих шустрых мальчишек, которые быстро вращали барабан, и вместе с их барабаном, двадцатью метрами выше разворачивалась на гребне стены исполинская линза. Линза была внутри заполнена голубоватой жидкостью и заключена в бронзовые обручи с винтами. Возле нее неотлучно находились трое со знакомыми ящичками цайтмессеров и еще какими-то диковинными инструментами, но что они там делали, на верхотуре, Анка так и не поняла. Перекрывая крики погонщиков, ржание и писклявые звуки лютни, над трактом разнесся шелест многочисленных крыльев Младшая непроизвольно втянула голову в плечи, но сверху пикировали не горгульи, а эскадрилья боевых сов. Белая сова обер-егеря Брудо, накануне увезенного в госпиталь, была раз в двадцать меньше своих откормленных товарок. Впрочем, Анка не сомневалась: дело тут не только в качестве корма. Совы снижались грамотным строем, держа дистанцию, на спине каждая несла седока, коренастого человечка с замотанным, как у бедуинов, лицом. В какой-то момент стая, едва не врезавшись в возы торговцев, выровнялась параллельно земле и, поднимая ветер, устремилась к воротам. Стражники в башенках приветственно потрясли пиками, совы замедлились и поочередно пролетели под аркой. Младшая насчитала восемнадцать птиц, на некоторых сидели по два «летчика». Очевидно, существовала договоренность, что через стены залетать в город нельзя. Дожидаясь очереди, крылатая кавалерия барражировала вокруг въездных ворот.

Дорога стала еще шире, нырнула под гору, белые столбики сменились сплошной колючей изгородью. За поворотом возник шлагбаум, возле которого стражники останавливали и проверяли повозки. Бернар почтительно спросил у барона, в чем дело. Оказалось, что в город иногда проникают мелкие пакостные бесы. А поскольку стены надежно заперты колдовством Темного двора, то единственный путь для нечисти — спрятаться среди урожая кабачков или ухватиться за гриву коня. Гог нэн Аат предъявил охране секретный жетон, больше похожий по размерам на суповую тарелку, стражник сделал на жетоне засечку стилетом, затем в карету запустили трех бело-рыжих собак. Собаки покрутились, потявкали для приличия на задний багажник, набитый горгульями, и начальник стражи выдал магистру другое «блюдце», дающее право на въезд. В окошко Анка видела, как барон Ке отсыпал стражникам в железную бочку с прорезью целую пригоршню монет. Затем кучер резко взял влево, хлестнул лошадей, и, обгоняя бесконечный караван крестьянских подвод, телега покатила по «встречной полосе» навстречу белой башне и кованым воротам.

Возница свистнул, ему в ответ с крытой черепицей башенки помахал парень в зеленом колпаке, и створки ворот поползли в стороны. Бернар поманил Анку за собой, к люку, выводящему на крышу. Тетя Берта крикнула им, чтобы не высовывались. Младшая позволила себя обвязать ремнем, вылезла на свежий утренний ветер, и возглас восторга замер у нее на губах.

Карета члена Капитула островных фоморов строжайшего и ученейшего магистра Уг нэн Наата въезжала в славный город Блэкдаун. С открывшейся с шестиметровой высоты панорамы захватывало дух. Булыжную тряску сменило мягкое шуршание проспекта, выложенного мраморной крошкой. Трех, пяти и даже шестиэтажные дома выпячивали друг перед другом изысканные решетки балконов, зазывали красочные объемные вывески мастеровых, из распахнутых дверей таверен и пивнушек лились дразнящие запахи жаркого и пронзительное пиликанье струнных инструментов. В уши врывались десятки криков, мелодий, свистков, хохот и плач, мычание коров и вопли птицы. Только что пахло свежескошенной травой и навозом, и вдруг в ноздри ударили ароматы кухни, кипяченого молока, горячего хлеба и сырой кожи. Опять что-то хитрое произошло с Перспективой. Секунду назад, до того, как миновали высокую арку с подвешенным фонарем, Анка видела только замшелые городские стены, а над стенами — далекие горы, привычно накренившиеся к центру мира, и вдруг на тебе!

Мы въехали через Висельные ворота! — перевел слова барона дядя Саня. — А вон там, впереди — Госпитальные. А дальше, еще левее — ворота Герцога.

То ли для удобства передвижения в теснине, то ли чтобы быть поближе к своим «ручным» горгульям, лысый пикт отпустил свой экипаж со слугами, а сам присоединился к общей компании, Анка все равно его немножко побаивалась. После приключений в замке она окончательно привыкла к страшному внешне, но добродушному фомору, а вот круитни вызывал у нее безотчетный ужас. Младшая слышала, как он скрипел зубами, когда услышал о казни своих далеких предков. Ей показалось странным, что мужик так убивается: ведь все равно эти люди давным-давно умерли. Она сдуру поделилась своими сомнениями с Саней и в который раз выслушала упреки в адрес всех обычных, которые-де, живут Иванами, не помнящими родства.

Десятки шпилей и колоколен, квадратных и круглых, двухъярусные мосты через извилистую реку, рассекающую город пополам, храмы и капища, посвященные таинственным духам, курильни и фонтаны — все блестело, дымилось и плескало в глаза феерической мозаикой. Громадные колеса водяных мельниц, широкие улицы, увешанные вывесками ремесленников, узкие тенистые переулки, уступами спускающиеся к реке, цветастая многоязычная толпа на площадях, десятки застрявших в пробках экипажей и сотни стучащих часов. Торчащие балки на фронтонах домов, через них, по скрипящим блокам, поднимали и спускали корзины со снедью. Вереницы бочек, которые с песней катили в гору мелкие толстые дядечки, очень похожие на клури каун, но вблизи оказавшиеся совсем другими, все с рыжими блестящими глазами и рыжими бородами. Вереница сов, несущая в небо что-то вроде портшеза с кистями.

Слева, на возвышении, осталась очень странная шестиугольная часовня из тесаного крапчатого мрамора, окруженная зарослями лесного ореха. Вместо креста на маковке скалились два козлиных черепа, прибитые затылками друг к другу. Неизвестно, каким богам молились в этой часовне, но у входа, вытянув ноги, привалившись к орешинам, курили трубки несколько рослых старух самого удивительного вида. При желтовато-коричневой коже они отличались явно негроидным типом лиц, с тяжелыми, выдвинутыми челюстями, и выпуклыми надбровными дугами. В седых гривах, завязанных цветными ленточками, шныряли мыши. Старухи курили полуметровые трубки, сплевывали, лениво поглядывали на горожан и чесали о землю голые волосатые пятки. Дым от их вонючего табака почему-то не растворялся в атмосфере, а колыхался плотным облаком, скрывая на воловину и часовню, и рощицу. Орешник вокруг часовни, видимо, представлял собой какое-то святое место, потому что пешие и конные фэйри старательно обходили дымные заросли стороной.

— Знаешь, кто это? — возбужденно зашептал Анке на ухо Бернар. — Это Пэг-маслобойки, настоящие гоблины, представляешь? По преданию, их нанимают охранять орешники. Охранные гоблины, глазам своим не верю! Оказывается, они тоже посещали ярмарки представляешь?! Считалось, что они подчиняются Дикому охотнику Гвинн Ап Иидду, его еще называли Хозяином леса. А это очень опасное существо, по преданиям, это самый первый владелец Изнанки, его потом потеснили друиды, представляешь?!

— Представляю... — Младшая уже глядела в другую сторону. Там, у фонтана, на разрисованной шахматными клетками площадке шло бойкое сражение в кости. Площадь окружали опрятные трехэтажные домики, на балконах стучали деревянными каблуками болельщики, а внизу горланили дети. Фонтан, выполненный в форме вращающейся драконьей головы, поочередно извергал Разноцветные струи, то из ноздрей, то из ушей, то окатывал детишек мощным потоком из пасти. Кости игра напоминала весьма отдаленно, вместо кубиков участники швыряли в круг костяные четырехгранные палочки с выжженными на гранях рисунками. Анку мало занимала игра: пока карета ехала вдоль площади, она жадно рассматривала игроков. Блэкдаун был столицей Неблагого двора, среди жителей преобладали фэйри, мало отличающиеся от дяди Сани и Бернара. Все такие же худощавые, невысокие, с шаром вьющихся волос на голове и острыми ушками. С известной натяжкой их можно было принять за обычных людей, переодевшихся в костюмы средневековья. Преобладали полосатые и зеленые камзолы, штаны в обтяжку с гульфиками, длинноносые туфли с пряжками, дамы волокли за собой платья с оборками, сверху укрывались меховыми накидками и звенели бесчисленным количеством украшений. У некоторых руки были покрыты сплошным слоем браслетов — от кисти до самого плеча. Женский говор тетя Берта определила как смесь забытых мэнских и валлийских диалектов. Иногда доносилась латынь, видимо, занесенная в Изнанку теми, кто хлебнул горя в эпоху Римской империи, но преобладал, к радости Сани и Бернара, классический язык Долины. Тот язык, на котором пели песни их предки задолго до строительства первой избушки на месте современного Глазго.

Помимо фэйри, в игре участвовали отрядные в своих долгополых зеленых плащах, а также двое толстяков, похожих на мельников. Оба в белом, подпоясанные веревками, а рожицы и бородки словно густо посыпаны тальком, как у актеров японского театра, Младшая забыла, как он называется. Она стала трясти Бернара, указала ему на толстяка, метавшего костяные палки в круг. Бернар всплеснул руками и заорал, что это самые настоящие мельничные эльфы, и надо обязательно с ними познакомиться, потому что папа говорил...

Но что говорил папа, Младшая так и не расслышала. Карета свернула под очередную арку и загромыхала по нижнему ярусу моста. Внизу шумела река, на верхнем ярусе вдруг заиграл оркестр из волынок и неистовых ударных инструментов. Играли, сидя и лежа вповалку на телеге с горшками, маленькие брауни, но не такие, что встречали путников на заставе в Пограничье. Те были грубые и мохнатые попрошайки, эти же носили аккуратные костюмчики, красные колпачки и стригли бороды.

Мост закончился, карета выкатилась на широченную улицу, мелодию оркестра немедленно заглушил рев труб. Трубачи, их было не меньше дюжины, стояли на крыше ближайшего здания, похожего на длинный амбар, и, раздувая щеки, дули в свои инструменты. Самая короткая труба достигала метров полутора в длину. На первом этаже, за открытыми настежь окнами, шла игра в шахматы. Фигурки были совсем не такие, к каким привыкла Анка, но доска и построение ничем не отличались. Играли сразу на нескольких столах, но тоже совсем не так, как дедушки в скверике в центре Петербурга.

В Изнанке шахматы оказались командной и крайне эмоциональной игрой. Никакой гроссмейстер в одиночку не выдержал бы такого напора команд и советов. Игроков с каждой стороны было человек по шесть, видимо, считалось, что коллективный мозг мыслит точнее и острее. Болельщиков было в три раза больше, они подсказывали во весь голос и едва не дрались между собой. При этом болельщики с такой яростью обливали оскорблениями команду противника, что поножовщина казалась неминуемой. Младшая была уверена, что шахматисты вот-вот кинутся стенка на стенку, но ничего подобного не происходило. Когда она оглянулась пару минут спустя, они все так же носились вокруг досок, брызгали слюной и рвали на себе одежду.

— Впереди — ворота Виноградарей, и видна старая крепостная стена, — пояснил Бернар. — Это потому, что город расширялся, и вокруг старых укреплений возводились новые. Его ученость говорит, что Темный двор вел всего одну войну, с воинами Хозяина леса. Это было очень давно, по старым хроникам поставлены спектакли. Потом друиды прогнали Дикую охоту, и фэйри ни с кем не воевали. Видишь, там пушки с забитыми стволами? А дальше — мельница на конной тяге, которую запускают, когда пересыхает вода в реке.

Главная торговля начиналась на площади, окруженной приземистыми башнями из белого кирпича с высокими контрфорсами и разноцветными витражами в окошках. Повсюду тикали часы — огромные на фасадах домов и совсем крошечные — в окнах лавок. Часы самых разных, подчас удивительных конструкций, производством которых славился изнаночный Блэкдаун. Большая эльфийская ярмарка, приуроченная к славному празднику Бельтайн, была в самом разгаре. Еще не взошло оранжевое солнце, еще перемигивались звездочки сквозь сонные облака, а на ярмарочной площади и прилегающих улицах вовсю кипела работа. Карета магистра навсегда бы завязла среди караванов торговцев, если бы не расторопность барона Ке, у которого нашлись друзья на постоялом дворе самого герцога Фибо. Впереди восьмерки рыжих тяжеловесов, откуда ни возьмись, загарцевали двое глашатаев на тонконогих серых жеребцах, украшенных серебром и расшитыми кумачовыми попонами. Один парень дудел в начищенный медный рожок, и дудел, стоит признаться, довольно противно. Второй махал над головой железякой и покрикивал на толпу. Ему частенько отвечали с хохотом, огрызались, но дорогу уступали.

Дядя Саня смеялся над Младшей. Пугал, что не будет вправлять ей челюсть или возвращать на место шейные позвонки, если она их вывернет. Но и сам он каждые две минуты замирал в столбняке, наткнувшись на очередную диковинку. Бернар же наслаждался — он едва не плакал от умиления и радости и не мог сдержать улыбку. Глядя на него сбоку, Младшая подумала, что фэйри немножко походит на идиота, дорвавшегося до любимой игрушки. Но Бернару повезло, в Изнанке не было сумасшедшего дома, а если и был, то сегодня в него забрали бы всех.

Потому что улыбался и смеялся каждый встречный.

Слева компания корнуэльских пикси в шерстяных камзолах и кильтах выставила на продажу козий сыр дюжины сортов, молоко и шкуры. Напротив пучеглазые личности с раскрашенными, как у индейцев, физиономиями торговали сотнями травок, притираний и зубов самых разных размеров. У них имелись ожерелья из клыков крыс и редкие экземпляры бивней, весом килограммов в полтораста. Дальше озерные эльфы развесили сушеную и вяленую рыбу, в бочках у них плескались сомы и щуки, из корзин настойчиво лезли морские и речные ракообразные. Напротив просоленных озерных маленькие женщины, сплошь блондинки с длинными косами, продавали яйца горгулий. Некоторые птенчики уже вылупились и вскорости обещали стать такими же мерзкими созданиями, как и те, что вопили в багажнике кареты Его строгости. К изумлению Младшей, возле прилавка с горгульями толпились покупатели, осматривали яйца, простукивали, нарочно злили новорожденных, проверяя, достаточно ли они свирепы. За яичным рядом примостилась обувная мастерская, целиком состоящая из огромной тыквы. Внутри тыквы, на табурете, сидело нечто. Одним словом, никак не человек. Оно занимало почти все пространство выдолбленной желтой будки, а когда нагибалось, доставало крючковатым носом до собственных коленных суставов. Впрочем, коленных суставов у сапожника было, как минимум, два на каждой ноге. Обувку обитатель тыквы ремонтировал весьма своеобразно. Пожилая женщина протянула порвавшийся сапожок и пару медных монеток. Сапожник подхватил деньги одной рукой, сапог взял двумя другими, четвертой воткнул в кожу шило, пятой втянул нить. Анка подергала Бернара за плечо, когда уже было поздно спрашивать. На открытой утрамбованной площадке фэйри объезжали белых жеребцов. Толпа свистела, подбадривала, оценщики выкрикивали цены. Младшая вначале не приметила ничего любопытного, отвернулась, и тут ее как током ударило. Во лбах у молодых коньков под спутанными нависшими гривами торчало по маленькому витому рогу, а глаза у них были ярко-голубые. В следующем загоне расхваливали роскошных бычков-производителей и буренок. Анка кое-что соображала в скотинке, поэтому с восторгом рассматривала рыжих гигантов, весом тонны в полторы, с рогами, больше похожими на слоновьи бивни. Впрочем, слонов она тоже заметила.

Несмотря на уверения проводников, что Логрис закрыт для внешнего мира, на ярмарке нашлось место и для экзотики. Румяные чернокожие гномы, тряся смешными колпаками и серьгами в сплюснутых носах, продавали крокодильчиков, страусов и небольшого грустного слона. Народ приценивался, но брать не спешил. Возле клетки с пумой остановился крытый портшез, покупатель торговался с гномами, не поднимая занавеску на окне. Плечистые носильщики зевали и почесывались, глазея по сторонам. Здесь же, под вой дудок, толпе демонстрировали танцующих змей, водяных черепах и какую-то пакость в высокой мелкоячеистой клетке, нечто среднее между летучей мышью и ящерицей. Дальше Анка увидела не совсем обычную карусель. Гигантскую крестовину раскручивали четыре лошади, галопом носящиеся по кругу. На концы бревен влезали желающие испытать себя. Им приходилось в процессе вращения прыгать в горящие обручи и уворачиваться от подвешенных мешков с песком. Анка заметила, как под вой и улюлюканье толпы полетел вниз парнишка в загоревшейся куртке. Он упал на песок с большой высоты и остался лежать. Глашатай тем временем тряс открытым сундучком с монетами, приглашая желающих попытать счастья.

— Я выяснил, надо удержаться три круга, — поделился дядя Саня. — Три круга никто не может.

Справа потянулись ряды ремесленников. Плетеные кресла и резные комоды из ореха, шерстяные костюмы, изысканный лен и редкостный шелк, булатные кинжалы с заговоренными клинками и бронзовые доспехи, расписанные готическим письмом, подушки и перины, чеканка и дымчатое стекло. Свечи белые с невидимым огнем, свечи красные, гадальные, свечи черные для вызова демонов, цайтмессеры разной сложности — от простеньких, способных уловить искривление времени на дистанции не больше пяти метров, до мощных агрегатов, собранных с помощью магии, которые, по уверениям продавцов, наводили своих обладателей на клады, спрятанные тысячи лет назад.

За цеховиками в черных бархатных, расшитых звездами палатках зазывали прохожих гадалки и ведьмы всех мастей. Не иссякала очередь к шатрам иллюзионистов. Бешеный интерес у сельчан вызывали помосты «спорщиков». Бернар и дядя Саня согласились, что о таких забавах в Верхнем мире и не слыхали.

Анка видела пузатого мужика с усами до груди, который на спор выпил залпом трехлитровую кружку эля. На другом помосте ведьма спорила, что вынет руками оба глаза, и с успехом проделывала сей маневр под жалобные возгласы девиц. Бережно вытаскивала глаза, они повисали на ниточках нервов, и снова запихивала их обратно. Потом она спорила на удвоенную ставку, что укусит глаза своими же зубами, на сей раз не вытаскивая глаза из глазниц. Обалдевшие крестьяне снова не верили и снова попадались. Ведьма вынимала вставную челюсть и клацала искусственными зубами. На следующем помосте юноши стравливали между собой зубастых мордатых чудовищ, похожих одновременно на жабу, хамелеона и бобра. Дети визжали, показывали пальцами и прятались за спины матерей.

— Это мелкие кикиморы, — скучно объяснил фомор. — В диком виде в Логрисе почти не осталось, добывают у славян. Отличные драчуны и чуткие сторожа. В благородных домах считается престижным держать пару кикимор. Там, где они прикормлены, не водятся другие злые бесы...

Тут Уг нэн Наат несколько отвлекся, потому что проезжали ряд, целиком арендованный его земляками. В половине случаев, разглядывая товары Капитула, Младшая не догадывалась об их назначении. В высоких запечатанных бутылях без всякого подогрева бурлили разноцветные жидкости. Чуть дальше седая широкоплечая старуха демонстрировала покупателям широкий выбор черепов, отнюдь не человеческих, со вставленными в глазницы прозрачными камнями. Великаны продавали свою гордость — длинные узкие мечи, спрятанные в посохи. Продавали ручных сов и летучих мышей, шубы из волков и лисиц, снегоступы и валенки. Завидев карету со знакомым гербом, многие торговцы бросали дела и подходили, поздороваться. Магистр был вынужден остановиться и вежливо раскланивался с дальней родней. Анка так и не поняла, считается Уг нэн Наат главнее всех, или у фоморов почти демократия.

Дальше начались ювелирные ряды, издалека Анка плохо видела, поэтому стало неинтересно. Зато к карете подбегали мальчишки с подносами на голове, за одну серебряную монету Анка угостила всех ячменным пивом и целой жареной козлиной ногой.

— Мы находимся во владениях Неблагого двора, — перевел очередную тираду фомора дядя Саня. — Здесь не обязательно придерживаться зеленых цветов в одежде, но желательно носить что-нибудь блестящее. Например, вот такое.

Анке досталась довольно тяжелая цепочка на шею, где золотые стершиеся монетки соседствовали с сомнительными хвостиками, кисточками и красными камешками, но в целом получилось весьма ярко и празднично.

— И еще! Мы можем называть их Неблагим двором, или Темным, но сами фэйри предпочитают называться Добрыми Соседями.

— Я все равно не говорю по-вашему, — отмахнулась Анка.

— Иногда и на русском стоит промолчать, — бросила загадочную фразу Мария.

— Куда мы едем? — С крыши кареты Младшая разглядывала сотни торговых палаток. Ей до невозможности хотелось выйти и побродить здесь, тем более что Хранительница традиций уже продала очередной пучок травы Ахир-Люсс за целый мешок серебряных монет. Среди травников мгновенно разнеслась весть, что на ярмарке появилась редчайшая трава, растущая лишь в Пограничье, в суровом и опасном краю, где выходят на охоту демоны. Карете несколько раз заступали путь настойчивые личности с предложением об оптовой продаже, но тетя Берта всякий раз отказывала. Младшей тоже отсыпали местных денег, в которых она ничего не понимала, однако одну в ряды не отпустили.

— Сначала закончим дела, — строго постановила Хранительница. — Нас примет глубокочтимый Фибо, один из четверых герцогов Подвала и держатель печати. Он не слишком горел желанием нас увидеть, но без этого человека нам не... гм... не оформить документы на проезд.

— Герцогов чего? — вытаращила глаза Анка.

— Я не могу перевести иначе, — смущенно потер нос Бернар. — Четыре герцога Подвала, у них тут это величайшие сановники. Они допущены к главным цайтмессерам Логриса и поочередно контролируют время.

За рыночной площадью улицы разом опустели, и кучер погнал коней рысью. Карета прогрохотала по очередному аркадному мосту и вкатилась во двор внутренней крепости. Крепость отделяла от городских кварталов широкая полоса терновника и весело раскрашенная стена из белого кирпича. Посередине двора находилось самое высокое здание, которое Младшая встретила в Изнанке. Она снова не могла понять, как ухитрялась эта грандиозная башня в форме водокачки прятаться от глаз еще минуту назад. В четыре яруса поднимались могучие колонны, сквозь пролеты свисали тросы, раскачивались маятники и крутились ветряки. На вынесенных в стороны бревнах сверкали оперением флюгеры. На самом верху малюсенькие фигурки в зеленых балахонах вращали линзы, направляя сфокусированный солнечный свет сквозь пустое нутро в подвалы башни. По десяткам лесенок скользили бородатые личности с приборами и толстыми книгами в руках. В сердцевине башни вращался колоссальной толщины вал, вытесанный из цельного ствола дерева. Повинуясь вращению вала, наверху медленно кружила платформа с солнечными часами, линзами и подзорными трубами. Чуть пониже вращающейся платформы располагались насесты гигантских сов, очевидно, тоже подчиненных службе контроля за временем. Вал приводился в действие колесами водяной мельницы, гремевшими где-то далеко внизу. За пределами крепости реку перегораживала плотика, вода рушилась вниз десятиметровым водопадом, заставляя вращаться колеса и шестерни, а вместе с ними приводилась в движение сквозная, скрепленная обручами башня. Вся эта махина скрипела, тарахтела и звенела, не останавливаясь, видимо, никогда.

— Обалдеть, — только и произнес дядя Саня. И никто не стал ему возражать.

Стражники снова запустили в каюты собак, затем всех вежливо пригласили выйти и следовать пешком за старичком в зеленой рясе. На животе у провожатого висело на цепи невероятное сооружение, с трубочками, колбочками и блестящими кнопочками, назначение которого Младшая так и не поняла. Напомаженный вальяжный чиновник имел сложное звание, непереводимое на русский язык. Что-то вроде дневного смотрителя за соблюдением Ритуалов перевода и чистки часов, Старичок пригласил всех за собой и первый нырнул в узкую стрельчатую дверь в основании башни.

К огромному удивлению Младшей, внутри оказалось гораздо тише, чем снаружи. Стараясь не шлепнуться, она спускалась за Бернаром по узким лесенкам, вначале деревянным, а затем — сложенным из ракушечника. Шли гуськом, шествие замыкали вооруженные фэйри в кольчугах. Впервые за все утро в городе Младшей встретились столь мрачные, насупленные рожи. Становилось все прохладнее и тише, на поворотах гудело пламя в лампах, издалека долетал шум водопада. Наконец, процессия достигла сводчатого зала с очередной кованой дверью, где дорогу молча преградили совсем другие стражники. В серых бесформенных балахонах, высокие, худые, они напомнили Анке плакальщиц баньши. Их было много, тринадцать угрюмых фигур шагнули из ниш, перекрывая путь к двери. Смотритель склонился к уху первого из караульных, очевидно, произнес нужный пароль, и серые фигуры расступились, образовав живой коридор.

Мария охнула, когда без видимой причины из ее заплечной кобуры выскользнул пистолет. Второй пистолет сам выскочил из кармана дяди Сани и, тихо лязгнув, пополз по полу в угол. У Бернара на поясе ожил нож, а Его ученость расстался с посохом, кинжалами, арбалетом и неприятной штуковиной, похожей на скатанную в рулон колючую проволоку, с гирькой на конце. Только у барона Ке карманы оказались пустыми, или он нарочно выложил оружие в карете. Тетя Берта зашептала молитвы, но фомор на нее шикнул. Младшая почувствовала, что ничего не может с собой поделать, ее безудержно трясло.

— Барон этих тоже назвал охранными гоблинами. — Бернар, успокаивая, схватил ее за руку. — Никогда не слышал об этой породе, они родом с Серых пустошей и подчиняются только жрецам Змеиного храма. Они не подчиняются даже герцогам Подвала, хотя сами служат здесь охраной.

— Надежнее некуда, — проворчал дядя Саня, ощупывая свой высокий ботинок, из которого только что выпорхнула спрятанная финка и сама прыгнула в общую кучу реквизированного оружия. — Они, наверняка, выдрессированы, как псы, и понятия не имеют, что берегут. Очень удобно, и практически исключена измена.

Проходя мимо бессловесной шеренги, Младшая попыталась невзначай заглянуть караульным в лицо, но не увидела ничего. Ровным счетом ничего, как будто это были не люди, а ходячие плащи из грубой шерсти. Они не пахли и не болтали между собой, не слышалось дыхания и шарканья ног. С лязгом отворились высокие двери, изнутри пахнуло теплом и ударил поток яркого света. Сопровождающие фэйри остались ждать наружи. Серые балахоны с шелестом шагнули в свои ниши.

Делегация Верхнего мира перешагнула порог главного подвала королевства.

 

Главный подвал королевства

Полы в круглом зале устилали пушистые ковры, а мягкие портьеры укрывали стены. У задней стены располагался овальный стол, размером с большой стол для бильярда, сплошь заваленный пожелтевшими картами и книгами из грубой бумаги. Поверх бумаг стояли цэйтмессеры, лежали древние навигационные инструменты, а в подсвечниках горело две дюжины белых свечей. Пахло вкусно, ягодным чаем, вишневым табаком и немного вином. Сюда не доносились звуки снаружи, главный подвал королевства находился много ниже уровня протекающей через город реки. Навстречу делегации вышли четверо пожилых фэйри, трое мужчин и одна женщина, за ними встали еще четверо мужчин помоложе. По выражению лиц первой четверки сразу стало ясно, что это не простые горожане, а начальники, обремененные серьезной властью. Их седые гривы спускались на накрахмаленные воротники камзолов, на перевязях переливались россыпи изумрудов, на пальцах блестели роскошные перстни.

Вначале представляла своих людей Хранительница традиций, затем слово взял Его светлость глубокочтимый Фибо. По тому, как напрягся Бернар, Анка сразу поняла, что что-то пошло наперекосяк. Оказалось, что представитель короны нарочно заговорил на языке Холма, которым неплохо владела только тетя Берта.

— Сэр Бриан Йоркширский, йомен Его величества...

— Сэр Лот Гектор Морской, герцог озерного края...

— Сестра Его светлости, сэра Гектора, герцогиня Корнуэльская, Моринелла...

— Сэр Додинас Окраинный, сенешаль Его величества...

У Младшей тихо вскипали мозги от этих чванливых, высокомерных эльфов. Вначале ей казалось, что представление вот-вот закончится, все рассмеются, запросто хлопнут пивка и заговорят нормальным человеческим языком, но этого так и не произошло. Как ни старалась Младшая уловить хотя бы тень иронии на продубленных, морщинистых физиономиях, благородные лидеры Темного двора даже не моргнули.

— Печалью великой охвачены сердца наши, — расшаркался Фибо. — Несчастная смерть почтенного Эвальда, Главы вашей фины, в трепет и тягостные думы Его величество повергла. Сюзерены Его величества постановили в дни скорби приостановить посвящение новых рыцарей.

Тетушка Берта почтительно поддакивала, благодарила и после каждого шаркающего жеста герцога совершала полупоклоны.

— Немыслимо горько сознавать нам, что могли славные кровники воспринять наше скромное отсутствие на ужине в пограничной таверне как отчуждение и гордыню. Это не так, поверьте. Однако, союз сюзеренов Логриса намерен придерживаться древних и вечных договоров. Обычные могут получить в Блэкдауне кров и стол и оставаться здесь всю ярмарочную неделю. А затем... Союз сюзеренов любезно соизволил приказать ведьмам, дабы те отворили Запечатанные двери и проводили обычных.

— Нас что, выгоняют? — у Младшей опустились руки.

— Тссс, не сбивай его, — одернул дядя Саня.

— Да они совсем тут рехнулись, в рыцарей играют, — с угрозой качала Мария, но Саня ее остановил умоляющим жестом.

— Тем не менее, я счастлив сообщить, что Его величество принял делегацию от магистрата Капитула и Семи правящих домов круитни, — Фибо почтительно кивнул сановному фомору и пикту, — а также учел пожелания посланцев Абердина и Ольстера, и, соответственно, вынеся столь сложный вопрос на совет четырех герцогов Подвала.

«Кажется, нас уже не гонят» — не поспевая за отрывистым переводом Бернара, сообразила Анка.

— Гонец клури каун принес почту из Змеиного храма, где сообщалось, что жрецы согласны внести дополнение в договор, в том случае, если посланница народа Атласа предъявит полномочия.

— Не хотела бы перебивать высокую мысль Его светлости, — подала голос тетя Берта, — однако, вопрос о предоставлении выпасов и предоставлении... эээ... квоты на обладание магическими черепахами будет рассматриваться нами только в связке с покупкой коней Туата-де-Дананн. Если девочке Анне будет отказано, мы все равно поедем через Логрис, на обычных лошадях, и если понадобится, снарядим корабль через Ла-Манш. Посланница атлантов уже отметила с благосклонностью помощь Капитула и правящих домов круитни. Посланница атлантов не видит пока причин сотрудничать с Темным двором.

В следующую минуту Бернар вообще перестал переводить, так как герцоги заговорили практически одновременно и, кажется, впервые потеряли выдержку.

— Так я и знала, — прошипела Мария. — Вся склока из-за Эхусов. Такие же гнусные, жадные до жизни людишки, как и наверху!

— Можно подумать — вы не такие, — не удержалась Анка.

Мария повернулась, открыла рот, чтобы закатить очередную матерную тираду, а возможно, планировала поговорить на тему высокой исключительности своей нации, но всех перебил магистр Уг нэн Наат.

— Прошу союз сюзеренов вспомнить мудрые наставления почивших королей Логриса. Женщина обычных, советница народа Атласа сможет получить права и надел в земле Логриса в случае... — Магистр обвел присутствующих победоносным взглядом. Рыцари и фэйри замерли. — В случае ее бракосочетания с представителем одного из народов Изнанки!

— Ну... Это одно из... гм, гм... одно из смешных, почти никогда не выполнявшихся установлений, — промямлил, потирая щеки, досточтимый Фибо. Было видно, что он совершенно сбит с толку.

— И кто же возьмет в жены советницу Марию? — саркастически осведомился низкорослый сенешаль Додинас. Его лохматая макушка едва доставала до пояса великанши.

— О чем они говорят? — трясла Бернара Анка.

— У меня только одна жена, и нет обстоятельств, препятствующих к вступлению в новый брак, — скромно произнес магистр. Почти не сгибаясь, он стукнул костяшками пальцев по пол, затем ловко выхватил из-за обшлага свиток, развернул и показал благородному собранию. — На всякий случай, месяц назад, когда я отправлялся в окраинную таверну Слеах Майт встречать наших гостей, я обзавелся данной бумагой. Здесь заверенные подписи всех одиннадцати членов Капитула, суверенов Его величества, подтверждающие, что в случае противодействия моей доброй воле Капитул будет вынужден силой оспорить право суверенов на свободный брак.

— Месяц назад? — поразилась Анка.

— У Капитула свои счеты со временем, — Саня почесал в затылке. — Тем не менее, они ждали нас заранее.

— Это... это угроза? — У герцога Подвала затряслись губы. Он горделиво выставил ножку в позолоченной туфле и уставился на громадного фомора.

— Ни в коем случае, — склонился магистр. — Это восемнадцатая статья второго параграфа Хартии свобод, подписанной четыреста пятнадцать лет назад союзом королей Логриса.

— Законы нам известны, — проворчал коннетабль. Рыцари засовещались.

— Я?! Замуж?! — задохнулась наездница, когда Саня перевел ей суть проблемы.

— А что тут такого? Это будет политический и недолгий брак, — дипломатично вступил барон Ке. — Вы вправе заключить весьма выгодный брачный договор. Даже если вы не принесете Его учености наследника, вам по ленной женской доле отойдет одно из родовых поместий с озером и прекрасной рыбалкой.

— Барон шутит, шутит! Да успокойтесь же! — закончил свою скороговорку Бернар, а дядя Саня погладил посиневшую от негодования наездницу по плечу. Она стряхнула его руку, подышала с минуту как разъяренный бык, а затем тряхнула кудрями и заявила:

— Я согласна. Если продолжать движение я могу лишь в статусе жены, сочетайте нас. Маркус бы меня застрелил на месте.

— Вам не придется выполнять супружеский долг, — успокоил барон. — Вас ждет несколько приятных мелочей. Например, на церемониальной охоте вырезать печень кабану.

— Вырезать печень — это запросто, — оживилась наездница.

Младшая искоса поглядывала на зверскую татуированную рожу барона и удивлялась его салонному юмору.

— Если Ваша ученость сегодня вечером женится, то, к великой радости, мы сможем доложить Его величеству и союзным монархам о счастливом разрешении одной из проблем, — Глубокочтимый Фибо склонился, будто в пояснице у него провернулся шарнир. — Можем ли мы надеяться, что после удачного путешествия леди Марии наш город почтит вниманием делегация старших советников Атласа? Лучшей травы для выпасов, чем в королевстве Добрых Соседей, не найти во всем Логрисе.

— А какая еще осталась проблема? — остановила словесный поток тетя Берта.

— Девочка, — осклабился герцог. — Она не в том возрасте, чтобы выйти замуж. Если желаете, девочка может подождать вас здесь.

— Это невозможно, мы ее не оставим.

— Позвольте вам напомнить законы фэйри, — низким голосом заговорила леди Моринелла. — Ребенок женского пола до достижения четырнадцати лет не отвечает за свои поступки, всю ответственность, в случае серьезных преступлений, несут родители. Вплоть до изгнания на острова. Ребенок женского пола, достигший шестнадцати лет и не прошедший Ритуал Имени, считается уродом и также выселяется на дальние острова. Таковы традиции всех разумных, населяющих Логрис. Насколько нам известно, у германских кобольдов и Цвергов такие же правила воспитания. Ребенок не может нести ответственность, а взрослый не может оставаться ребенком. В противном случае, он не взрослый.

— А насколько нам известно, у славянских племен, населяющих Изнанку, законы несколько другие, — не уступила тетя Берта. — Однако Запечатанные двери действуют и там, и торговцы Логриса ведут дела с берендеями и хапунами.

— А у славян все несколько... гм, гм... иначе, — дипломатично парировал герцог. — Посему мы и защищаем Логрис от вторжения извне. Но вы должны понять. То, что с вами произошло, грозило вам смертью. Это неслыханный факт нападения, особенно возмутительный после того, как все разумные Логриса согласились вам помогать. Мы изучили тот временной омут, в который вы провалились. Жрецы Змеиного храма клянутся, что это не их вина, но случайностью тоже не назовешь. Значит...

— Значит?

— Это либо Хозяин леса со своими псами, либо какая-то внешняя сила. Хозяин леса не будет объяснять свою позицию, но что-то ему не нравится. И мы отлично знаем, что именно ему может не нравиться. Дикий Охотник не переносит духа обычных.

— Но обычные и раньше спускались в Изнанку.

— Спускались и даже заводили тут семьи, — признал Фибо. — Однако они сразу следовали Обрядам и Традициям. А нынешние обычные не желают соблюдать ничего. Дети не желают принимать имена.

— Одно из двух, — подхватил тему сенешаль. — Если взрослые перестанут нести ответственность за свои деяния, мы скатимся к хаосу, как обычные, там, наверху.

— Мы скатимся в тот кошмар, который они называют прогрессом, — добавил Фибо.

— Во времена первого союза сюзеренов наши прадеды подписали договоры с друидами, фоморами и с Хозяином леса, — продолжила леди Моринелла. — Там четко сказано: любой ребенок, и ребенок обычных, может идти по Пыльной тропе, но за его деяния ответят родители, либо старшие семьи. Кто ответит за возможные деяния девочки, которая кормит кровью демона? Это уже не ребенок. Хозяин недоволен.

Когда Бернар закончил переводить, стало слышно, как трещит пламя свечей и тикают в соседней зале десятки часов.

— Позвольте нижайше полюбопытствовать, кто же способен разрешить наш скромный вопрос? — Магистр Уг нэн Наат проявил чудеса вежливости. При желании он мог бы сломать шею герцогу Неблагого двора легким движением пальцев.

— Полагаю, что решение этого, как вы справедливо заметили скромного, но при сем крайне запутанного вопроса, лежит целиком в ведении Палаты септов. Палата септов соберется через три месяца, к осеннему празднику хороводов, и тогда...

— А как же Его королевское величество? — ввернул магистр. — Ваша светлость, вне сомнений, помнит статью четвертую параграфа второго Хартии, подписанной первыми королями. Я прошу прощения что опередил Вашу светлость и первым напоминаю нашим несведущим гостям. Четвертая статья утверждает, что в исключительных случаях, когда для сбора Палаты нет времени, король может воспользоваться своим правом и личной печатью.

— Прискорбно огорчать вас, Ваша ученость, — разлился елеем герцог, — однако, как вам, без сомнения, известно, королевский титул в нашем государстве не подразумевает полноты власти. Фэйри, в отличие от уважаемых фоморов, не тяготеют к абсолютизму.

— Верно ли мы вас поняли, Ваша светлость? — обнажил клыки магистр. — Палата не соберется, поскольку дело, по вашему мнению, недостаточно важное, а без особого дозволения Палаты девочку не выпустят из города.

— Ваша ученость, как всегда, бесподобно точно уловил суть проблемы. Но я вынужден внести поправку. Мы всего лишь пытаемся спасти девочку в стенах Блэкдауна. Обычная взрослая женщина сумеет преодолеть Хрустальный мост, а ребенку это не под силу. С вами Девочка, не прошедшая ритуал Имени.

Несколько секунд все молчали.

— А что надо для прохождения этого ритуала? — спросила Мария, когда Бернар замолчал.

— Ритуал Имени обязателен для всякого подростка, независимо от того, к какой из разумных рас он принадлежит, — вздохнула тетя Берта. — В Измененном мире только фэйри поддерживают Традиции, а здесь каждый проходит через ритуал.

— Глубокочтимая Берта совершенно права, — со слащавой улыбкой подхватил герцог Фибо. — Юноша либо девушка не вправе требовать к себе уважения, пока не подтвердит, что вошел в возраст мудрости. Ритуал Имени, к сведению ваших обычных гостей, — это одна из четырех главных Традиций Изнанки.

— Ваша светлость, — внезапно вперед выступил доселе молчавший барон Ке. Очевидно, его неповоротливым мозгам пришлось проделать немалую работу, прежде чем родилась та идея, которой он потряс всех в следующую минуту. — Мне кажется... эээ, имеется еще один выход из некоторой юридической распутицы, в которой все мы, некоторым образом... эээ... завязли, Если обычная девочка согласится, я готов удочерить ее.

— Это хорошая идея, — помедлив, сообщил герцог Подвала. — Думаю, что мы можем передать гонцу клури каун о счастливом разрешении трений. Но как нам видится, вопрос не в том, согласится ли девочка признать вас отцом. Вопрос в том, даст ли согласие почтенная баронесса Ке де Урр?

«Вот так папаша будет» — ужаснулась Младшая.

— Аня, надо согласиться. Это формальность.

— Да я ничего. Я согласна, лишь бы мама не узнала.

— У пиктов бабы правят бал, — сквозь зубы прошептал дядя Саня.

Герцог проводил гостей в самый охраняемый, самый глубокий подвал королевства, где позволил несколько минут полюбоваться главным цайтмессером Логриса. Цайтмессер Младшую поразил, да и не только ее. Саня и Бернар стояли, разинув рты. Анка полагала, что ей предъявят такой же сундук с будильниками, только покрупнее, чем у егерей и магистра, но она очень ошиблась. Цайтмессер занимал собой зал в шестьдесят квадратных метров, а также тянулся на два этажа вверх и вниз. Вокруг сотен его циферблатов, шкал и реторт с капающими жидкостями были проложены кольцевые мостки и вертикальные лестницы. Цайтмессер тикал, позванивал и булькал на все лады. По нему, как муравьи, лазили проворные старцы с подвязанными бородами и моноклями, а двое писарей немедленно заносили в толстые гроссбухи все изменения времени, зафиксированные прибором. В самое нутро цайтмессера уходил вращающийся вал, продолжение мачты, «запитанной» от городской мельницы. Как выяснилось, привод обеспечивал насосы, возвращающие назад разноцветную воду и масло в жидкостных часах, и взводил пружины механических часов. В потолке и стенах обнаружились поворачивающиеся линзы, такие же, как на верхней площадке башни, через них в глубокий подвал поступал дневной свет. Таким образом, глубоко под землей, было почти так же светло, как на поверхности. Но через линзы поступал не просто свет, а сложная система сигналов с других башен слежения, расположенных в сотнях миль от Блэкдауна. Человечек с грифельной доской быстро стучал мелком, переводя в цифровой ряд отрывистые вспышки «морзянки», а его помощник переводил одни часы вперед, другие назад, формируя полную временную картину Логриса. Чуть ниже мостков, по которым бегал помощник «радиста», имелась плоская отшлифованная плита, с приколотой сверху плотной серой бумагой. Все это функционировало, как автоматический кульман. Над растянутым листом передвигался механизм с чернильным пером на конце и на глазах создавал карту. Карту временных ускорений и Провалов, таинственных пассатов и тайфунов, которые могли нанести столько вреда жителям страны.

Мастера, обслуживавшие цайтмессер, только в первый момент показались Анке стариками. Просто они принадлежали совсем к другой расе разумных, это были вполне крепкие мужчины и женщины, маленького роста, с белой кожей альбиносов, маленькими глазками и крючковатыми носами. Когда двое из них пробежали мимо с огромной масленкой наперевес, Младшая с удивлением услышала немецкую речь.

— Это германские кобольды, — шепнул дядя Саня, — Высокооплачиваемые спецы. Выражаясь нашим языком, они тут в долговременной секретной командировке.

Кобольды носили темно-коричневые куртки, бархатные штаны с подтяжками и сумки с инструментами на боках. Двое из них неотлучно находились внизу, возле плавно качающихся маятников. Они варьировали грузы, замеряли путь, пройденный стрелами маятников по бумаге, записывали показания и передавали их по переговорной трубе наверх. Наверху же, под куполом четырехэтажного подвала, в скрещении балок сидел в будочке другой кобольд и каким-то хитрым приборчиком замерял скорость вращения вала. Ставший чересчур любезным, Фибо изо всех сил старался, чтобы Анка поняла, как действует механизм, но она все равно чувствовала, что безнадежно тупит. Она кивала, а перед глазами вставала серая морда червя, горгульи, желтый паук милорда Фрестакиллоуокера и бритый череп барона.

Когда выбрались наверх, состоялась очередная вязкая, чересчур торжественная процедура прощания.

— Я намерен сегодня же отбыть в родовой брох для выполнения формальностей, — барон почтительно прикрыл глаза, и на его сомкнувшихся веках заиграли желтые зрачки татуировки.

— Только после того, как вы почтите своим присутствием нашу свадьбу, — напомнил фомор.

— О, боже, — одновременно произнесли Анка и советница.

 

Цветочный народ

Вечер не предвещал неприятностей.

Веселились все. Младшая слегка отупела и осоловела от одного лишь запаха крепкого ячменного пива, медового эля и травяных настоек. Казалось, что одновременно плясал и пил пиво весь город. Гул тысяч голосов каждые полчаса заглушался коротким звоном часов, а раз в час производился выстрел из пушки. Сам герцог Фибо любезно вызвался быть гидом по ярмарке и окрестностям. Он же успокоил Анку, объяснив, что по окончании праздника пушку спрячут до следующих торжеств, и горожане смогут спокойно засыпать. Барон Ке ловко отговорился от участия в общей экскурсии и взвалил на себя приготовления к вечерней трапезе. В самом городе все равно было слишком шумно, а на постоялом дворе герцога гости буквально спали друг у друга на голове. Поэтому посовещались и решили выступить к родовой крепости барона Ке утром, а вечер провести за городской стеной. Досточтимый Фибо договорился с хозяином Фермы-у-Реки, что тот примет на постой всех гостей и, вдобавок, соорудит праздничный свадебный ужин за счет Палаты септов. Получив неожиданный кредит, барон развернулся на полную катушку. Выписал из городской таверны лучших поваров, заказал жареного быка, внутри которого полагался жареный баран, в нем — поросенок, утка, и все это в грибах, кореньях и так далее. Заказал фейерверк, фокусников, музыкантов и танцоров на проволоке.

Ферма-у-Реки оказалась грандиозным сооружением, одновременно водяной мельницей, постоялым двором и таверной. Было заметно, что ее надстраивали и улучшали в течение нескольких столетий. Там и сям сохранились покосившиеся деревянные амбары, зато гостиницу строили уже из белого кирпича, а здание мельницы, напротив, было сложено из неровных гранитных плит. Путь от города занял почти час, но Младшая не волновалась, потому что их теперь сопровождали два германских кобольда с приборами, дюжина закованных в доспехи рыцарей, и в два раза больше копьеносцев с факелами. Фибо дал понять, что такой компанией они и поедут утром до владений баронессы Ке де Урр. На Ферме немедленно затеялась бешеная подготовка к свадьбе, все были полны энтузиазма, от герцога до голопузых детей мельника, носившихся по двору с метлами. Смущалась только Мария, а тетя Берта, невзирая на все могильные танцы, не могла скрыть печаль от смерти брата. Видимо, в Изнанке понятия не имели, что такое траур, потому что первый же тост подняли за дядю Эвальда, но с такими радостными воплями, словно женился именно он. Потом пили за прекрасную невесту, а Мария довольно сильно накачалась и глупо хихикала. Потом в каминный зал ввалилась новая партия гостей, это были пикси во главе с милордом Фрестакиллоуокером, еще изрядно слабым, но непременно желающим поздравить молодых. Потом прибыл на четверке вороных Его милость, пэр Ваалдахте, представитель славного Абердина, быстро наклюкался и принялся нудно объяснять Марии, почему реанимации следует разместить именно у него на родине. Вслед за назойливым бородачом пришла вся семья мельника, они хором пели и танцевали и потащили всех в круг. Анку слегка мутило от запахов жира и пота, от смрадного табачного облака и крепкого эля, который ей сначала показался сладким ликерчиком. Пили за всех королей Логриса поочередно, за членов Палаты септов поочередно, за славный урожай, за Его ученость, за родителей Его учености, за первую жену Его учености.

Никто не заметил, когда из-за стола пропали Бернар и дядя Саня. Наверное, не только они отчалили во двор, где разгорался новый виток веселья. Когда фэйри поскидывали рубахи и затеяли мужские танцы вприсядку, Младшая потихоньку выскользнула на улицу. В небе взрывались голубые и оранжевые огни, охряная луна прыгала по Млечному пути, от реки доносился шум массового купания. Столы для проезжающих были накрыты под навесами, здесь тоже ревели волынки, шла игра в астрагалус, боролись рестлингисты и стравливали кикимор.

В конце концов, она успешно добралась до кареты магистра и решила, что здесь-то ее точно оставят в покое, Но случилось иначе. Анке помахал рукой из своего домика возница: он закусывал там, внутри, а миску с горячим супом ему подавала молоденькая девчушка в холщовом платье до земли и деревянных туфлях с загнутыми носками. Девушка нахмурилась, разглядев под плащом Младшей джинсы, ее глаза округлились, она зашепталась с кучером. Анке стало неловко, что она приперлась, когда у фомора намечалось любовное свидание, ей захотелось запереться в каюте и переждать там, но тут из низенькой дверцы мельницы показался раскрасневшийся Бернар со здоровенным кувшином, за ним дядя Саня под ручку с краснощекой красоткой. Дальше, схватившись за руки, вели хоровод четверо младших рыцарей с дамами сомнительной внешности, Дамы распевали песни, стучали кружками и требовали продолжения банкета. Замыкал шествие сам милорд Фрестакиллоуокер, расстегнутый, хмельной, в перекошенной зеленой шапочке. Анка инстинктивно отпрянула в темноту кареты. Совсем недавно она мечтала найти Бернара, а теперь почему-то передумала. Она вовсе не ревновала к этим тощим мелким крестьянкам в деревянных башмаках, от которых разило брагой.

Но ее заметили. Или учуяли. Впервые Анка в полном мере ощутила досаду от близкого общения с фэйри. От их сверчувствительных носов и острых глаз честному человеку никуда не спрятаться! Пока в хоровод вливались свежие силы, Бернар бросил товарищей и нетвердой походкой приблизился к карете.

— Аня? Ты чего там прячешься? Все здорово, правда? Тебе нехорошо, ты заболела? Его милость предлагает ехать кататься до Старого моста, но Его ученость магистр Уг нэн Наат настоял, чтобы мы не уезжали ночью с Фермы, — Бернар протянул руки, помогая Анке спрыгнуть, но она осталась на высокой подножке. — А ты как думаешь? Чего ты молчишь? Хочешь, поедем с нами, покатаемся?

От него несло пивом и табаком.

— С кем это «с вами»?

— Ну... со мной и с моими друзьями. — Он широко повел рукой, а другой рукой попытался взять ее за талию. Анка резко отодвинулась, и парень едва не свалился. — Аня, ты чего?

— Ничего. У тебя друзья, я очень за тебя рада.

Дядя Саня, возглавлявший хоровод, по пути, под хохот женщин, опрокинул в себя еще кружку эля и повел свой нетрезвый отряд в обход двора, в сторону мельницы. Многие хватали факелы, кто-то падал, кто-то без умолку хохотал, девушки визжали, надрывались волынки и лютни.

— Анечка. Ты почему сердишься? Ведь это мои друзья, мои кровники. Все, ты понимаешь? Не только папа и мама, а вообще все, кто здесь живет. Это так здорово, я только этим вечером понял.

— Что ты понял? Что я тебе больше не нужна?

Он несколько секнуд разглядывал ее, не соображая, затем тряхнул гривой и расхохотался.

— Эй, чего ты ржешь? — разозлилась Младшая. — Чему ты радуешься? У меня вот нет повода плясать. Пока вы пляшете, с моим братом там могут такое сделать.

— Тебе же объясняли, мы догоним время Верхнего мира, — попытался отбиться Бернар. — Его ученость считает, что, при определенных обстоятельствах, мы можем выйти через Запечатанные двери даже раньше, чем зашли.

— А почему мы не поехали сразу к барону, а придумали эту дурацкую свадьбу? Только не говори, что этого требовал ваш расфуфыренный герцог. Вам просто надоело, вам хочется повеселиться! Зачем мы торчим в этой навозной куче? Вот что я тебе скажу, Бернар, — Младшая медлила на ступеньке, словно не замечая протянутых к ней рук. — Ты собираешься теперь хлестать пиво, кривляться перед своими милордами и, как попугай, повторять их чудесные имена? Если так, то меня в свою компанию не зови! Я поеду одна.

Улыбка медленно сползла с лица парня. Бернар постоял еще несколько секунд, растопырив руки, затем покраснел, оглянулся, нет ли кого поблизости, и полез в карету.

— Аня, что случилось? Я не имею права говорить иначе, здесь принято, упоминая человека в третьем лице, даже если его нет рядом, называть его титулы и родовые имена. Мы не в России, здесь совсем другие законы.

— Ага! Про законы я помню, и помню, что говорила ведьма про самый главный закон. Кто попал в Изнанку, забывает о своих родных и о своем долге. Он хочет только одного — остаться тут навсегда. Ведь правда же, тут здорово, Бернар? Такие милые люди, и девочки на любой вкус, и нет обычных, которых надо бояться!

— Ты не права! — Он покраснел еще сильнее, и Анка поняла, что попала в точку. — Ты не права, я никого не забыл.

— Бернар, ты становишься другим. Ты никогда раньше не подсмеивался надо мной. Ты не отворачивался, когда я тебя зову.

— Ты не понимаешь! — Он схватил ее за руки. Впервые за долгое время Младшая ощутила его совсем близко, однако Бернар ее снова разочаровал. Вместо того чтобы проявить хоть какую-то ласку, он тревожно оглянулся на открытую дверь, не подслушивает ли кто, и заговорил одновременно резким и умоляющим шепотом. В нем словно боролись два человека. — Ты должна понять, что здесь все иначе. Я обещал, что мы будем вместе, обещал, что не брошу тебя, и я выполню обещание! Если даже все отвернутся, я найду твоего брата и спасу любой ценой!

— А вот этого не надо, — вставила Анка.

— А? Чего не надо? — в запале не расслышал фэйри.

— Любой ценой не надо, — Младшая высвободила руки. — Пусти, мне больно. И любой ценой мне ничего не надо. Если ты помешался на своем Священном холме, значит, будешь его искать любой ценой? Даже если все погибнут вокруг, да? Даже если придется кого-нибудь убить, ты будешь искать свой проклятый Священный холм?!

Она вырвалась и спрыгнула вниз. В глубине души Анка, конечно же, надеялась, что Бернар побежит следом, но он не побежал. Младшая побродила в потемках, чувствуя настоятельную потребность прилечь. Ее окликали, радушно приглашали к столам: весть об обычной девочке, направляющейся на страшный далекий континент, облетела уже, кажется, всю подземную Британию. Анка вежливо раскланивалась, пятилась, подставляла шею под бусы и обереги. Ока обошла все четыре стола во дворе таверны, добралась до запертых ворот со стражником на верхотуре, но ни Бернара, ни Саню больше не встретила. Несколько раз мимо нее, с гоготом, искрами и песней проносился хоровод, приходилось уступать дорогу. Собственно, Анка о Бернаре не слишком-то волновалось, много чести волноваться о всяких пьяных дурачках. Но ей становилось все хуже, давало о себе знать выпитое спиртное. На всякий случай Младшая решила сделать еще кружочек вдоль стены постоялого двора. Она помнила, что, когда подъезжали, был мост, затем низкая полуразрушенная стена кладбища, запруда с мельничным колесом, а потом — широкий выметенный двор с постройками и красивой четырехглавой башней таверны. Недалеко от стены лес был вырублен, трава скошена. Лорд Фибо показал на траву и пояснил, что где-то здесь существует «ночная граница», и стережет ее цветочный народец. После захода солнца они зажигают голубые сигнальные огни, оберегающие Ферму-у-Воды от нечисти. Якобы договор с цветочным народцем подписал еще прапрадед нынешнего хозяина, лет пятьсот назад, и с тех пор Добрые Соседи платят цветочным эльфам толику от урожая зерна и готового хлеба. Младшая тогда загорелась узнать побольше о цветочных эльфах, которые, со слов герцога, даже по сравнению с клури каун были малышками, но, как всегда, ее отвлекли на самом интересном месте. Фибо засмеялся и посоветовал ей особенно не обольщаться, мол, цветочные не совсем разумны. Иногда с ними можно общаться, но без слов, а чаще они вовсе не подпускают к себе.

Младшая решила, что лучший способ проветрить мозг от спиртного — это прогуляться вокруг мельницы, а если повезет — издалека понаблюдать за выкошенной «нейтральной полосой» вокруг стены, вдруг удастся пообщаться с крылатыми малышами? Этот маневр показался ей совсем несложным.

Она покинула освещенное пространство, слегка поплутала среди конюшен и овчарен, пока снова не выбралась к свету, со стороны зерновых складов. Там горели факелы, нефть в бочках, и, невзирая на выходной и всеобщее веселье, шла отгрузка зерна с подводы. Отгрузка велась, мягко говоря, своеобразно. Анка вначале чуть не прошла мимо, эка невидаль — телега с мешками. Потом до нее дошло, что мешки сами соскакивают с высокой подводы, сами выстраиваются в ряд и соскальзывают по желобу в нутро мельницы. Под фонарем на крепком деревянном крыльце пыхтели трубками два сына мельника и с ними белоголовый, белобородый толстяк, наверное — поставщик. Все трое чинно беседовали, отмечали на дощечке количество принятого товара и совершенно не смущались отсутствием грузчиков. Сыновей мельника Анка запомнила, когда они пели и выплясывали поздравительный танец «невесте». Толстого она раньше не встречала.

Младшую снова начало мутить, как и наверху, в свадебном зале. Она обошла сторонкой мельников, посидела немножко на распиленных пнях, вдыхая вкусный смолистый запах лесопилки. Ее, безусловно, сразу заметили, даже в полном мраке фэйри прекрасно ориентировались, но из вежливости не стали окликать. Когда прошел приступ рвоты, снова стало легко дышать, Младшая немножко успокоилась и... замерзла. Как раз охряная луна спряталась за тучу, а ее лиловая подруга подсвечивала снизу восток. Младшая встала, хотела вернуться назад, к мельникам и подводе с летающими мешками, но передумала, застеснялась вдруг, что они слышали, как ей худо. Она пошла обратно, в темноту, наугад, слушая нестройное пение, завывание волынок и стук пивных кружек. Несколько раз стукнулась коленками и чуть не разбила нос о невидимые преграды, затем поняла, что окончательно заблудилась в лабиринте хозяйственных построек, и решила идти, никуда не сворачивая, вдоль высокой стены, сложенной из грубых камней. Младшая рассудила, что, скорее всего, это та самая внешняя стена, которая идет в обход мельницы. А раз так — она неминуемо вернет ее к освещенным окнам постоялого двора и теплой постельке в карете.

Невзирая на все недавние приключения в замке, она и не подумала испугаться.

А чего, собственно, пугаться в самом центре страны, где все такие дружные, нет никаких разбойников, не водится диких зверей, а демонов давно оттеснили на окраины? Анка повторяла себе это последние десять минут, когда пение стало стихать, а освещенные окна так и не показались. Правой ладонью она непрерывно прикасалась к шершавой поверхности камня, иногда натыкалась на разные бестолковые предметы — пустой бочонок, сваленные грудой плуги, колоду для рубки мяса, но хозяйственный двор все не желал заканчиваться. В какой-то момент Анка поняла, что больше не слышит пения, а потом правая рука провалилась в пустоту. Открытая калитка... Анка проклинала себя, что не удосужилась прихватить спички. В карете у магистра сейчас так тепло и замечательно, возница раскочегарил печку, та раскалилась и уютно потрескивает, в щелях шебуршатся сверчки, вокруг бродят огромные пастушьи собаки, ни капельки не опасные для постояльцев, но враги всех злодеев.

А она, как дура, зачем-то поперлась гулять вокруг мельницы! То есть, если быть до конца честной, она отдавала себе отчет, куда и зачем поперлась. Ей совершенно необходимо было увидеть Бернара в компании разгульных сельских девчонок, тех самых Темных фэйри, породниться с которыми ему так не терпелось. Вот скоро и породнится, никто ему мешать не станет, она-то уж точно слова не скажет! Если этому обормоту не терпится по весне обзавестись любовницей или невестой, — скатертью дорожка! Только тогда незачем было болтать всякие горячие слова, обзывать при всех своей девушкой и намекать на гениальных фоморов, которые, якобы, умеют совмещать генотипы! Ей всего пятнадцать лет, и никакие генотипы с дураками она совмещать не намерена. Она очень хорошо заметила, как Бернар плясал с девчонками и обнимался с ними. А может, и не только обнимался, И дядя Саня тоже! Но Саня старый, он с женой на Алтае еще расстался, она там и живет с детьми, так что ему волочиться за юбками можно. Конечно, молодцы оба, наклюкались и побежали обжиматься. А эти-то местные и рады стараться, юбки задирать. Конечно, не каждый же день такие гости из Верхнего мира, да еще городские, типа, офигенно культурные. Ну и пусть дурной Бернар тут торчит, плевать она на него хотела!

Внезапно Младшая поняла, где находится. Обрадовалась, а потом слегка испугалась. Она стояла в проеме калитки, выходившей на речную плотину. Это была вовсе не стена, огораживающая двор постоялого двора, а совсем другая, которую они проезжали по пути сюда. Эта каменная ограда тянулась неизвестно куда, и неизвестно, как далеко Анка вдоль нее ушла. Очевидно, она все-таки опьянела, раз упустила предыдущую калитку и как-то сумела выбраться на задворки. Прямо под ногами плескалась темная вода, течение было медленное, в илистом зеркале отражались звезды. За стеной покачивали ветками кряжистые ясени и вязы. Почти касаясь лица, промчалась с писком стайка летучих мышей.

Анка вышла в калитку. Слева, в наползающем тумане, она различала силуэт мельницы и громадное восьмиугольное колесо, неторопливо черпающее и отдающее реке воду. В верхних этажах мельницы светились огоньки, там до сих пор шла работа. Постоялый двор и трактир остались еще левее.

Как же она успела так далеко умотать?

Первая иголочка страха кольнула ее в сердце. Можно попытаться вернуться назад тем же путем, держась стены теперь уже левой рукой. Но кто поручится, что она не запуталась до того? Младшая уже совсем не была уверена, что все время шла вдоль стены. Кажется, после лесопилки она пару раз свернула, обходя какие-то сарайчики.

Можно было, конечно, закричать, но тогда... Она представила себе, как будет стыдно, когда сбегутся люди, с оружием и собаками, бросят веселье, а многие вообще проснутся. Они прибегут, окружат ее с фонариками, и ей придется объяснять, что ничего не случилось, просто стало страшно и потому пришлось поднять на ноги всю округу.

Анка решительно развернулась к ограде, и тут...

Тут она заметила цепочку голубоватых огней у себя за спиной и невольно похолодела. Винные пары окончательно выветрились. Младшей моментально припомнились слова лорда Фибо насчет границы голубых огней. А потом то же самое повторил хозяин постоялого двора, высокий пузатый фэйри, красноносый и беззубый. Все шумели, орали, и Анка тоже слушала вполуха, а когда переспросила, ей сказали, что можно не беспокоиться, главное — ни в коем случае не уходить за границу голубых огней. Полуразумные цветочные эльфы, которых полно водилось по берегу реки, не гарантировали безопасности за пределами круга. Защитить от демонов цветочный народ не мог, но уже пятьсот лет исправно предупреждал о кикиморах, водяных пони, совах-оборотнях или глейстигах.

Младшая всполошилась. Ока ухитрилась перешагнуть границу холодных голубых огней, но, к счастью, не успела уйти далеко! Раз огоньки голубые и стоит тишина, только стрекочут насекомые, значит — внутри круга все спокойно. Кажется, хозяин предупреждал, что в случае опасности цветочный народ поднимает шум, а голубые огоньки сменятся красными, похожими на волчьи глаза.

Анка шагнула назад, в проем калитки, и поскорее перебралась за границу голубоватого свечения. Казалось, что искрят закрывшиеся на ночь цветы. Потом в траве обозначилось легкое шевеление, словно взлетела стрекозка. Младшая поколебалась немного, уж очень интересно было бы понаблюдать за настоящими эльфами. Не за глупыми пьяными мужиками, в одного из которых ускоренными темпами превращался Бернар, а за теми самыми, о которых сложены сказки.

Нет, ей вовсе некуда спешить. И совершенно незачем так быстро покидать столь замечательное место. От скошенной высокой травы пахло так же, как в детстве. Короткими сонными трелями перекликались ночные пичуги, их ласковое курлыканье подтверждало, что рядом нет хищников, и не ожидается непогода. Ветер блудил где-то высоко в компании желтой луны. Младшая ощущала смутное, плаксивое томление в груди, как будто вот-вот должно произойти что-то печальное и светлое одновременно.

Ей показалось, что где-то очень далеко Бернар выкрикивает ее имя. Ничего, пусть попляшет со своими кудрявыми родственницами, которые моются, небось, раз в месяц! Тихонько дышал лес, вдали ухали совы, а звезды сияли так ярко, что, кажется, можно было читать газету, Постукивало мельничное колесо, подвывала музыка, визжали девушки. Анка опустилась на колени и протянула руки к голубым искрам. От травинок, от уснувших бутонов по кончикам пальцев потек голубой прозрачный огонь. Он добрался до локтей, обвивая кисти рук, как нежный шелковый платок. Огонь пульсировал, стекая обратно, впитываясь в траву.

— Мне очень плохо, — неизвестно кому пожаловалась Младшая. — Мне плохо, потому что меня здесь никто не любит. Меня любит мама, но она очень далеко. Еще меня любит брат, но он... с ним еще труднее. А мама сейчас, я знаю, что она сейчас бы сказала. «И в кого ты у меня такая правильная дурочка?»

Анке показалось, что сбоку, на периферии зрения, среди высоких стеблей речной травы показались два крошечных человечка, оба с огромными глазами навыкате и двумя парами очень быстро трепещущих крыльев. Она повернула голову, но снова увидела только маслянистый плеск реки и колыхание водорослей. Но кто-то за ней наблюдал из травы, совершенно точно!

Вместо того чтобы замолчать, она странным образом воодушевилась и продолжала делиться своими горестями.

— Это потому, что я вечно ко всем привязываюсь, как банный лист, так маманя тоже меня называет. Вначале мы жили себе спокойненько в поселке, в школу ходили, и тут приперся Лукас со своей огромной черепахой-реанимацией. Я могла дома сидеть, а вместо этого побежала за Марией. Стала Марии помогать, и раненых бинтовала, и, когда ей плохо было, тоже с ней сидела.

И что? И ничего: как была она деревяшка, так и осталась. Только себя любит и о черепахах заботится, чтобы прожить подольше. Я ее раньше любила, Марию, мне казалось, что она всем людям на Земле помочь хочет. Атланты эти, они Валечке столько наобещали, а все обманывали. Им главное — только для себя.

Ее слушали. За ней наблюдали. У Анки появилась твердая уверенность, что это очень важно — рассказать и попросить совета. Хорошим рассказчиком она себя вовсе не считала, однако те, кто слушал сейчас ее речь, и не нуждались в приглаженных, правильных оборотах. Спроси кто, Анка не смогла бы объяснить, зачем она это делает.

— А потом я помогала доктору Шпееру. Он очень был хороший хирург, честное слово. Я даже так думаю, такого хирурга можно долго искать, и не найдешь. Потому что он несколько человек безнадежных при мне спас. Он профессора Харченко спас тоже. Я к нему так привязалась. Если совсем честно, даже полюбила немножко. Ну, не так, как парня, а, короче... короче, неважно. Он никогда мне ничего плохого не делал, разговаривал обо всем, показывал, учил. А потом его убили. Оказалось, что он предатель и обманщик. Только я так и не поняла, почему предатель. Он у атлантов хотел секреты реанимации разузнать, чтобы все люди могли пользоваться. Вот так. После Шпеера мне поговорить больше не с кем. Бернар совсем другой стал. Я раньше ревела, как дура, за него переживала. Я все для него делала, все что просит. Чуть не померла со страху, когда этой собаке кровь давала свою лакать. Думала, заору, когда зубами вцепился, мог ведь руку всю откусить. Не заорала. И потом, когда кошки напали, не орала. Это не потому, что я смелая, нет. Трясусь, как заяц. Просто я думала, что раз мы вместе, с Бернаром и остальными, то и должны все вместе до конца. А они... Никто за меня не переживает. Они каждый за себя, им наплевать. Им только покажи острова волшебные. А если бы Мария им могла сама черепах сюда спустить, все про меня забыли бы и про Вальку уж точно. Ой, да что же я все жалуюсь? Мне просто обидно, что опять я им помогать должна. Ритуал какой-то выдумали, прямо как индейцы какие-то. Вот если бы мне попались эти друиды, которые через мост пускают, я бы им все объяснила. Я бы для них уборщицей согласилась работать, что угодно. На периферии зрения кружило несколько тонких голубоватых фигурок. Они то вальсировали в дрожащем воздухе, то сливались с голубым сиянием цветов. Получался неровный шар. Когда Младшая случайно резко взмахнула рукой, шар распался.

— Не бойтесь, — улыбнулась им Младшая. — Я вас не трону. Мне просто ужас как интересно посмотреть на настоящий цветочный народ.

Однако на ответ она не слишком рассчитывала. Ведь цветочные эльфы, если они существовали, вряд ли понимали русский язык.

— Когда я была маленькая, я верила, что вы где-то есть, — поведала цветочному народу Анка. — Честное слово, не подумайте, что я вру. Я даже думаю, что раньше вы и вправду водились у нас, а потом вам разонравилось, да?

Младшая нашарила в траве корягу и уселась поудобнее. Ей очень хотелось повернуться налево и посмотреть на антрацитовую гладь реки. Там, у самого берега, в камышах, что-то происходило. Краешком глаза Младшая различала вращение, словно несколько полупрозрачных фигурок пританцовывали над водой. Постепенно они начали создавать новый шар: наверное, при такой геометрии им было легче общаться.

— А хотите, я вам расскажу мою самую любимую сказку? Я ее слушала в детстве и всегда плакала в середине, когда крот забирал Дюймовочку в свою нору. Зато потом я ждала, когда бабушка начнет читать про принца. Да, представляете себе, я ведь понимала, что все это сказка и никаких принцев нет, но... Ой, то есть, я не это хотела сказать! Совсем не это. Принц у вас наверняка есть, и наверняка он самый красивый, это у нас на севере никаких принцев. У нас и лето, знаете, какое короткое? Месяц прошел, и все, в августе уже вечером без куртки не выйдешь, какие уж тут цветочные народцы.

Крошечный человечек, в высоту не больше ее ладони, завис в полуметре от Анкикого лица. Она продолжала говорить на выдохе, боясь набрать воздуха в легкие и спугнуть самое большое чудо в своей жизни.

Потому что человечек был настоящим маленьким принцем. Почти таким, как тот, нарисованный в книжке про Дюймовочку. Правда, у того, который в книжке, насколько Анка помнила, в лице почти в точности повторялись туповатые черты игрушечного пластмассового Кека, а этот нисколько на дружка Барби не походил. Если его увеличить до размеров обычного человека, то получился бы сущий уродец, с коротенькими ножками, слишком мощным плечевым поясом и выпученными лягушачьими глазами, которые легко поворачивались во всех направлениях. Но все равно он был прекрасен. Он не умел говорить, но зато так выразительно слушал! За спиной у «принца» часто-часто, как у стрекозы, мелькали голубоватые жесткие крылья, а на зеленой грудке имелись целые две пары тоненьких рук, похожих на лапки. В верхней паре лапок крылатый эльф сжимал прозрачную палочку, размером со стержень от шариковой ручки. Внутри палочки как будто перекатывалась искорка, а с одного ее конца постоянно истекало в воздух сиреневое свечение.

— Как жаль, что вы не умеете разговаривать, — почти шепотом продолжала Младшая. — Но ничего, я вам все равно расскажу историю про Дюймовочку, вдруг кто-нибудь из вас ее тоже слышал? — И она вполголоса начала рассказ. Вначале несколько раз сбивалась, путалась, приплетая куски из других сказок, приукрашивая и прихорашивая полузабытых персонажей. В процессе ее рассказа к первому эльфу присоединились еще двое, тоже с волшебными, заряженными энергией палочками: эти, несомненно, были девочками, потому что ножки их не болтались свободно в тонких зеленых штанишках, а были укрыты длинными узкими юбочками. Анка, как и прежде, не смела взглянуть им прямо в глаза, она ощущала кожей лица удары легкого ветра от их крыльев: видимо, цветочных собиралось все больше и больше. Младшая закончила про Дюймовочку, переключилась на Золушку, потом на Белоснежку, ловко заменив гномов представителями цветочного народа.

В какой-то момент она отважилась оглянуться и едва не вскрикнула от восторга. Замшелая каменная стена, выкошенный луг, осока и камыш вдоль реки — все было покрыто сияющим переливчатым ковром. Цветочные лазурной бахромой висели на ветках ясеня, раскачивались на уснувших бутонах, несколько десятков их кружили в воздухе единым облачком, сцепившись нижней парой рук, а верхние расставив в воздухе, словно все они одновременно дирижировали оркестром. Анка догадывалась, что русский язык им недоступен, но не прекращала рассказ. Она чувствовала, что нужна им. Что-то очень важное исходило от нее, что-то очень нужное для крылатого народца, коли их собралось так много. Она смутно слышала, как ее зовут, ее уже искали по двору с факелами, несколько фэйри, смешно коверкая русскую речь, повторяли «Ания, отзжовиесь, гьэдьэ тьи?»

Фибо утверждал, что крылатые крайне редко подпускают к себе. Крайне редко, такие случаи занесены в Хроники Темного двора. Раз уж они собрались, значит, им интересно.

Анка набрала побольше воздуха и замахнулась на эпохальное произведение. С множеством собственных добавок, улучшений и исправлений она начала пересказывать «Щелкунчика». Гофман, несомненно, узнал бы много нового про своих литературных героев, особенно его поразили бы невероятные приключения цветочного принца и дюжины его родственников обоих полов, которые совершенно оттеснили прочих персонажей. В процессе Анка увлеклась, она так рычала и пищала, озвучивая мышиные роли, что передние ряды слушателей, облепивших травинки и кочки, попятились в темноту. Зато полянка, на которой в окружении цветочных сидела Анка, с каждой минутой освещалась все сильнее. Слабый голубой поток, исходивший раньше от мелких невзрачных цветочков, усилился светом, который давало облако сцепившихся в полете эльфов. У Анки пересохло в горле, но она, не останавливаясь, почти исступленно вела повествование о борьбе заколдованного принца и трехголового мышиного короля. Она молотила и молотила языком, ощущая сильную внутреннюю потребность поделиться с кем-то, кто бы ее выслушал. Вроде бы речь шла совсем о другом, но на самом деле, и Анке почему-то чудилось, что цветочные человечки тоже понимают это, — речь шла о ней. О ее несчастном братике, который вечно попадал в беду, и обо всех остальных, которые вроде бы хотели помочь. Они хотели помочь, они так много делали для нее, но не могли помочь в главном — найти этот треклятый Змеиный храм и построить мост, потому что каждый из них думал о себе, а построить мост можно только тогда, когда все вместе, и в одну сторону.

Цветочные взлетали десятками и соединялись нижними лапками в огромную объемную снежинку. Голубые искры соскальзывали с их крылышек, сворачивались в единый, медлительный вихрь. Прозрачные палочки в их лапках пульсировали сиреневым холодным огнем. Сфера раскручивалась все быстрее и быстрее, поднялась над наэлектризованной травой, над выкошенной вдоль стены «нейтральной полосой», в ней наметилась темная пустота, вроде кокона, и кокон этот располагался точно над Анкиной головой. Воздух звенел и вибрировал от мелькания сотен и сотен крыльев. У Анки начала вздрагивать и поднялась дыбом ее растрепанная прическа. Она успела подумать, что со сторокы, наверняка, выглядит ужаснее и тут сфера пошла на снижение.

Захватывая Младшую в самый центр.

Голубые молнии скакали, сталкивались и разбивались друг о друга. У Анки немедленно начали подрагивать сережки в ушах и заныла давнишняя пломба в нижнем зубе. В сантиметре от носа, слева направо и сверху вниз, проплывали тысячи глазок-бусинок, тысячи лапок сцепились между собой. Хаотичное, на первый взгляд, движение подчинялось невероятно сложному, красивому ритму. Уши заложило от стрекотания крыльев и нарастающего высокого гудения. Голубые молнии срывались с боков сферы, втыкались в траву, снизу понесло горелым.

Снизу... Анка на мгновение оторвала глаза от мельтешения «стрекозок» и с ужасом убедилась, что ноги ее давно оторвались от земли. Шар поднимался, захватив ее внутрь, поднимался стремительно, а далеко внизу к стене бежали люди с факелами, и впереди — Бернар.

Рой цветочных эльфов несся навстречу вздыбленному темному горизонту.

 

Гость Сеахл

Анка сделала шаг.

Под ногой что-то хрустнуло, как будто переломились заиндевевшие от мороза травинки. Младшая ничего не видела в метре от себя, со всех сторон окружал туман — мягкий, пушистый, как сахарная вата. Когда она выдыхала, на щеках оседали мельчайшие капли. Пахло свежим утренним лугом, почти как дома, летом, когда она выгоняла на пастьбу покойную корову Муху.

У левого колена горячим боком терся Добрый пастух. Анка его сразу узнала, но не испугалась, потому что с Ку Ши произошла невероятная метаморфоза. Отважный Ку Ши еще больше съежился, достигнув размеров терьера. Он не выступал вперед, а, напротив, плелся позади и даже порой норовил отстать. Анка каким-то образом догадалась, что размеры Ку Ши напрямую зависели от его самочувствия и его ощущения собственной значимости. В здешних промерзших кустах пес откровенно трусил.

— Откуда ты взялся? — спросила Анка. Слова отскочили от языка и растворились в сырой пелене. Пес, конечно же, не ответил.

Сейчас он превратился в скулящего щенка. То есть он, конечно же, не скулил, но всем видом давал понять, что идет за хозяйкой не по своей воле, а только в силу Договора, и если бы не Договор, скрепленный кровью, то близко бы не подошел к роще.

Младшая сделала еще шаг. Цветочные эльфы покинули ее внезапно, не оставив даже волшебной палочки на память. Высадили ее в густую мокрую траву и рассыпались звенящим покрывалом. Сколько времени ее несли внутри роя? Сколько километров чащоб, лугов с редкими блестками деревень и сонных рек одолели они? А главное — как выбраться назад? Нет ответа.

Из вяло шевелящегося тумана выплыли острые безлистные сучья, стало светлее, и прорезался первый звук. Выдал звонкую трель соловей. Ему ответил другой, третий. Спустя минуту вокруг Анки надрывался невидимый птичий хор. Или даже не хор, а оркестр с хором. Доверив соловьям сольную партию, вступили дрозды, а за ними — малиновки, славки и масса других певчих птиц. Ранний ветер зашелестел листьями, в такт птичьим трелям задорно рассмеялась вода в ручье, скрипнули коряги, плеснула рыба, и вдруг...

Вдруг покров тумана рассеялся, и на Анку опрокинулся самый роскошный, самый цветной и объемный сон, который только можно себе вообразить. Лес, очень старый, но совсем не такой, как угрюмые, торжественные леса Слеах Майт, где тысячу лет назад принцесса клури каун подарила Анке волшебную уздечку. И совсем не такой, как леса Верхнего мира. Нежная трава доставала почти до пояса, цветы раскрывали бутоны и ластились к ногам. С раскидистых, широких деревьев падали зрелые плоды. Яблони гнулись под весом сотен ярко-красных яблок, груши сочились золотым нектаром, грибы путались под ногами. Здесь никто не прятался. Птицы чистили перышки, белки собирали орехи. В прорезанной солнцем зеленой гуще срывали листья оленята, а внизу, у черного зеркала пруда, чувственно терлись шеями красавцы-лебеди. И пахло здесь так...

Младшая вспомнила где-то прочитанное выражение про воздух, который можно было «нарезать, как торт». Ей хотелось упасть в траву, закрыть глаза и дышать. Совсем рядом сладко благоухали огромные цветы, очень похожие на лилии, но удивительного фиолетового оттенка. Из переполненного дупла по коричневому стволу тонкой оранжевой струйкой стекал мед. Какие-то мелкие зверьки лакомились земляникой, случайно давили ее, и аромат давленых ягод вызывал в животе настоящие спазмы. Младшая крутила головой, не в силах двинуться дальше по усыпанной белой галькой дорожке.

Священные рощи.

В тенистой лощине росло одинокое, невероятно крупное для своего вида и, видимо, очень старое дерево. Мощная, заматеревшая рябина, сплошь покрытая россыпями алых ягод. Рябина склонялась над тихим, прозрачным ручьем. Ручей тек по дну лощины, журчал на перекатах, в его кристальной глубине двигались медлительные тени. Младшая пригляделась.

Форели. Ока узнала эту рыбу, потому что папка один раз привозил из Северодвинска и называл ее «царской». Ничего особо вкусного они со Старшим в «царской» рыбине не обнаружили, но кушали тогда с уважением. Немного понаблюдав за рыбами, Младшая заметила еще одну интересную деталь. Она даже спустилась пониже к воде, чтобы получше рассмотреть.

С рябины падали в ручей крупные ягоды. Многие не успевали опуститься на каменистое дно, их узкими ртами подхватывали и глотали рыбы. Они толпились, теснили друг друга влажными серебристыми боками, выскакивали из воды. Это походило на бесконечную, устроенную кем-то кормушку. Однако громадные форели успевали сожрать не все ягоды, многие попадали на дно. После того места, где росло удивительное дерево, вода в ручье резко меняла цвет, становясь кроваво-красной и совершенно непрозрачной. Ручей бежал дальше, до того места, где его поглощало полукруглое отверстие в скале. Но красный цвет воды так и не разбавлялся, даже взлетающие брызги казались каплями крови. Замшелая, поросшая вьюном базальтовая стена проглатывала ручей не навсегда, по ту сторону скалы Анка слышала, как вода снова вырывается веселым водопадом. Ку Ши оставался совершенно равнодушен к форелям и к возможному купанию. Он даже не полез за хозяйкой вниз, а, помахивая обрубком хвостика, дожидался ее на сухом островке. Внешне он стал копией щенка ротвейлера, неуклюжий, смешной и доверчивый. Однако Младшая узнала бы его из миллиона собак, хотя бы потому, как начали пульсировать шрамы на локте и запястье.

Что-то за всем этим стояло. Выбираясь наверх, на сухую траву, Младшая еще раз оглянулась в недоумении. В старой рябине, в рыбах и красной воде таился несомненный смысл, который она, в силу слабого своего умишка, не могла разгадать. У Младшей почему-то возникло подозрение, что алые ягоды здесь никогда не кончаются.

Пока что она не заметила ни капищ, ни мрачных алтарей с черепами. Лес был повсюду, но он не нависал, не давил сверху дряхлой сединой, не опутывал паутиной, не выворачивал ноги гнилыми корягами. Он был везде — прозрачный, с пригорками и лужками, с одинокими сказочными дубками и интимными зарослями спелого ореха.

— Подойди ближе, — повелительный, бесплотный голос раздался не снаружи, а прямо в голове.

Младшая заморгала, инстинктивно заслоняясь от золотого вкусного сияния. Он сидел над травой, не прикасаясь к верхушкам колокольчиков и ромашек. Легкие ковылинки под его свисающими белыми одеждами облизывал ветерок. Старик с глазами молодого убийцы и ватной, кудрявой бородой цвета белой ночи. Он парил в свободной позе, в треугольнике, образованном тремя молодыми дубками. Анке показалось, что друид не один, что за его спиной, в переливах солнечного света зорко наблюдают за ней несколько пар глаз, но проверить свое предположение она не сумела.

Музыка леса стихла, как будто выдернули вилку из розетки. В метре от Анки с кустика упала малиновка. Ока не умерла, маленькие крылышки подергивались, бусинки глаз жалобно отражали мир. С индигового неба тяжко рухнул только что взлетевший лебедь. Заяц выкатился безвольным плюшевым клубком на тропу. Только одно живое существо не поддалось сну. Отважный пастух Ку Ши, потеряв девяносто процентов своей массы, прижимался к щиколотке Младшей горячим колючим боком.

— Ты знаешь, где ты находишься? — спросил человек.

— Нет... то есть да.

— Там, у ручья — Рябина Знаний. Некоторые называют ее Древом Жизни, но они ошибаются, — жрец сухо рассмеялся. — Людям так свойственно находить то, что найти невозможно. Хочешь отведать форели?

— Нет, спа... Ой, то есть, зто славная, вкусная форель, но я непременно угощусь в другой раз.

— Как угодно. Здесь можно благодарить, забудь эльфийские предрассудки. Вероятно, ты права, не стоит тебе пробовать. Лишнее знание отягощает вину, ты не находишь?

Анка не нашлась, что ответить. Незнакомец молчал, ожидая продолжения. Младшая заметила, что приказной тон не покидал его речь, даже когда друид о чем-то спрашивал. Даже когда он просто молча кивал, все равно это выглядело как приказ. Невозможно, или почти невозможно было убедить его в какой-нибудь глупой истине, типа «все люди — братья». Для старца, покойно, как в кресле, висящего между трех дубов, существовали особые законы и правила, по которым он привык жить. Пока друид молчал, Анка вспоминала, что рассказывали ей тетя Берта и Бернар.

Жрецы из Священных рощ унаследовали от предков множество тайных знаний, которыми не желали делиться ни с кем. Их гордость, укрепленная тысячелетиями обособленной жизни, не знала границ. Никто из фэйри не мог толком сформулировать философские взгляды друидов, никто с ними просто не контактировал! Но Хранительница Традиций признавала, что в основе гордыни друидов лежит власть над живым. Фэйри умели многое из того, чему обычному человеку Верхнего мира еще придется долго учиться. Зато друиды, сама память о которых стерлась в хрониках, умели делать такие вещи, на которые не замахивались даже самые отъявленные ведьмы Темного двора.

Якобы любое живое создание могли в один миг сделать мертвым. По данному пункту у Младшей вопросов не имелось.

Якобы возвращали мертвых в мир живых, Тетушка Берта внятно разъяснить не сумела, но Младшая полагала, что речь идет о реанимациях, наподобие пазухи Эхуса, в которой спасали ее саму от пули. Однако тетя Берта упирала на третью ветвь тайного знания. До посещения Изнанки Младшая только рассмеялась бы и втайне покрутила пальцем у виска.

Якобы друиды могли сами спускаться в мир мертвых, а в исключительных случаях — дарили кому-то стороннему такую возможность.

Умереть сознательно и оттуда наблюдать за жизнью живых. Умереть, чтобы воскреснуть в нужный момент. Умереть, чтобы наблюдать. Чтобы доказать иллюзорность самой смерти.

Анка рассматривала белую бороду колдуна и ощущала предательскую дрожь в коленях.

— Занятная у тебя собака, — Друид протянул вперед руку, рукав из грубой льняной ткани задрался, на голом предплечье мелькнули плетеные браслеты.

— Я его сюда не звала.

— А его не надо звать. Покажи руку, задери рукав! Ага, кровит. Вот видишь, девочка, он всегда с тобой.

Черный охотник тоненько заскулил и на подгибающихся ножках пошел к человеку.

— Это пастух, — деревянным языком сказала Анка. Она немедленно представила, как друид убьет пса на ее глазах. Черный пастух не был обыкновенным псом, во многом принадлежал к миру духов, и прикончить его обычными методами было непросто. Но друид использовал как раз-таки самые непривычные методы.

— Он несколько раз спасал нас, — добавила Анка, следя за своей второй, вытянутой тенью, которая кралась вокруг ее ног вслед за первой.

Друид не убил Ку Ши, он даже не прикоснулся к нему, только подержал ладонь в нескольких сантиметрах от загривка. Черный пастух, очень похожий на маленького ротвейлера, опустил голову на лапы и всхлипнул. Анке на долю секунды показалось, что пока друид держал ладонь, в лице его что-то дернулось.

Он как будто выпил что-то неприятное.

— Занятная собачка, — повторил старец, разглядывая Анку со странным выражением. — Но ты даешь ему слишком много крови, он привыкнет и начнет зависеть от тебя. Что ты скажешь, если появится существо, которое тебе противно, но ты его будешь не в силах покинуть? Отвечай быстро!

Анка вздрогнула.

— Я... я, наверное, возненавидела бы такое... такого человека.

— Вот именно, — друид был явно доволен ее ответом. — Ненависть к руке дающего — основа. Ненависть — всегда основа, ты согласна?

Младшая задумалась. Ее первый страх перед обитателем Священной рощи притупился, на смену ему пришла боязнь ответить как-то не так. Она чувствовала себя невероятно тупой. Его ученость предупреждал, что друиды не играют в экзаменаторов, их не интересует эрудиция, поскольку гость не в состоянии сообщить мудрецам ничего нового.

Но им нужен материал для развития. Так туманно выразился магистр и член Капитула.

— Ненависть — сильнее любви, — сказала Младшая. — Но если ей поддаться, она убивает человека.

Анка попыталась заглянуть в глаза старику и убедилась, что это невозможно. Он словно смотрел одновременно в разные стороны и сквозь нее. Причем, когда друиду хотелось встретиться с ней взглядом, то у него это прекрасно получалось, а Анку словно макали при этом в ледяную прорубь. В чертах волшебника не было ничего отталкивающего или коварного. Анка вообще не могла запомнить ни одной его черты. В какой-то момент она сделала потрясающее открытие — друид разговаривал по-русски! Впопыхах она и не сообразила, как же ей удается отвечать, но позже стало ясно, что с русским языком она погорячилась.

Колдун вообще не разговаривал ртом.

— И уздечка у тебя занятная, — с тем же безразличным любопытством произнес друид.

— Мне подарили ее гномики, — Анка потрогала уздечку, закрепленную вокруг пояса. Она про нее успела забыть.

— Вот как? — Друид приподнял бровь. — Впервые слышу, что клури каун кому-то делают подарки.

— Не совсем подарок, — краснея, поправилась Младшая. — Так получилось, что я помогла им поймать водяного коня. Он был очень злой, и...

— Поразительное противоречие, — вдруг перебил ее друид, с такой интонацией, словно обращался к большой аудитории, а Младшая представляла собой не более чем любопытный экспонат для научного диспута. — Вероятно, это наследие этноса, к которому ты принадлежишь. Ты испытываешь стыд оттого, что приняла деятельное участие в убийстве врага. Разве надо стыдиться, когда убиваешь врага?

Младшая растерялась.

— Водный жеребец, м-да... — задумчиво покивал в пространство жрец. — Их много развелось в нижнем течении Клайда. Тебе известно, что он сожрал бы тебя?

— Да.

— Тебе известно, что этот хищник сожрал несколько разумных?

— Да, мне говорили, но...

— Но тебе его жаль. Ты скорбишь о нем, — закончил за нее старец. — Ты скорбишь, потому что с хищником поступили неоправданно жестоко, да? Ты скорбишь, потому что он был красив, а красивое, по определению, не может быть злым, да?

— Ну... я так раньше думала, — Анка почувствовала, что безудержно краснеет.

— Любопытная философия, — отстраненно заметил жрец. — Итак, обе колдовские ипостаси жеребца показались тебе чудесны, поскольку именно такие представления о красоте тебе внушили в детстве, да?

— Да, — автоматически согласилась Младшая и сама на себя рассердилась за эти бесконечные «да». Похоже, она способна только соглашаться!

— А что ты скажешь об этом красавце? — Друид щелкнул пальцами, вытянул руку, и...

Анка невольно отпрянула.

На предплечье у старика, обвивая его игольчатым рыжим хвостом, сидела маленькая горгулья. Впрочем, очень быстро стало ясно, что это совсем не горгулья, а какой-то другой уродец. В Изнанке Младшая насмотрелась всякого, но существо, переваривавшее пищу в наружном желудке, не сумела бы даже вообразить. Мордой оно походило на жабу, а глаза, если это вообще глаза, постоянно ворочались, как два маленьких локатора. Ниже широкого рта на колючее пузо свисал желтовато-прозрачный, влажный мешок, внутри которого переваливались темные комки. Три пары лапок с зазубренными крючками на концах, как у кузнечиков, свободно загибались за спинку, почесывали хвост или трогали пузо. Сосуды вибрировали под тонкой кожей, перегоняя кровь частыми, неровными толчками.

— Это лехээс. Он прелестен, да? Там, где он обитает, их осталось немного. Мы стараемся помочь, чтобы так называемые разумные их окончательно не истребили. Как ты догадываешься, лехээс крайне полезный и добрый зверек. Хочешь его подержать?

Анке совершенно не улыбалась перспектива обнять этот рыжий кошмар, но она сочла невежливым отказаться и, скрепя сердце, протянула руку. Лехээс, или как его там, с хлюпаньем втянул в себя то, что Анка приняла за наружный желудок, отчаянно замахал лапками и засвистел. Оказалось, что с обеих сторон морды у него щели, похожие на жабры, а на огненно-желтой спинке торчат бородавки. Младшая приготовилась к болезненным уколам, но существо ухитрилось не поранить ее ни одной из своих колючек. Оно цепко ухватилось за руку, обвило ее хвостом, а колючки втянуло внутрь. Из бородавок на спине лехээса сочилась клейкая зеленая жидкость.

«Все хорошо, это просто такой зверек, с какой-то другой планеты, — стараясь дышать ртом, уговаривала себя Анка. — Он полезный и очень добрый, и мне он очень нравится»

Лехээс освоился и понемногу выпустил на пузо свой пронизанный капиллярами пищеварительный тракт. Потом скосил на Анку оба фасеточных глаза и смачно испортил воздух. Наверное, он так поступил в знак особого расположения.

— Ты вежливая девушка, — рассмеялся жрец, забирая маленького монстра назад. — Лехээсы ценны тем, что поедают личинку гоа-гоа-чу, во время весенних кладок в саванне. Если разумные их окончательно истребят, саванны южного материка превратятся в пустыни. Человек всюду нарушает равновесие, н-да... Ты поняла, зачем мы тебе его показали?

— Да, поняла. Красота — не всегда полезна. А уродство, оно иногда лучше любой красоты.

— Нет! Не заставляй нас разочароваться в тебе, — строго оборвал жрец. — Я могу показать тебе еще десять тысяч креатур Творца, пока ты не дашь верный ответ.

— Тогда ответ такой... — Анка собралась с духом. — Красота... Красоты вообще не существует.

— Вот теперь мы довольны, — едва заметно улыбнулся друид. Младшей показалось, что он даже взлетел чуть повыше. — Ты сумеешь пройти Ритуал имени, хотя я считаю, что он тебе не нужен. Тебе ли не знать, девочка, что высшая цель — это польза?

— Польза? — как эхо, переспросила Анка.

— Как тебя зовут?

— Меня зовут Аня, — Младшая рассердилась на себя, что забыла представиться раньше. На всякий случай, она еще раз низко поклонилась.

— Можешь называть меня Гость Сеахл. Младшая не могла поручиться за точность перевода, каким-то неведомым образом происходившего у нее в голове. Зато она заметила, что перевод все-таки существует, речь друида иногда капельку замедлялась.

— Ты пройдешь Ритуал имени в брохе круитни. Обычным это удается нечасто, пикты суровы к своим и жестоки к чужим. Мы можем вспомнить несколько обычных. Трех, нет — четверых. Всего четверо сумели породниться с пиктами.

Младшая не стала спрашивать, что случилось с остальными соискателями, спустившимися когда-то в Изнанку.

— А можно спросить?

— Спроси.

— А почему я тоже «гость»?

— Покажи мне того, кто не гость, — вежливо ответил старик. Младшей фраза показалась натянутой и банальной, но Гость Сеахл дышал спокойствием и уверенностью.

Анка мысленно перекрестилась и кинулась, как в прорубь.

— А почему вы не пускаете меня на Пыльную тропу? Я ведь ничего здесь не испорчу, в Англии.

— Мне кажется, Гость Аня, ты недовольна нашими традициями?

— Нет... То есть, довольна. Но мне не понравилось, что из-за меня погиб дядя Эвальд, а еще Гвидо. Я не хочу жить за счет других, — Младшая даже не сомневалась, что жрецу известно все, что происходило с ней в Изнанке.

— А разве можно выжить иначе? — удивился друид.

— Можно, — твердо ответила Младшая. — Надо просто делать людям добро. Надо поступать с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой, — исправилась она. — И тогда не придется...

— Не придется никого кушать? — мягко завершил фразу друид. — Скажи мне, Гость Аня, тебе правится арбуз?

— Да.

— Тебе будет приятно, если я сейчас угощу тебя арбузом?

Гость Сеахл еще не закончил фразу, а прямо перед Анкой на блестящем серебряном блюде возник потрясающий, рассыпчатый арбуз. У Анки потекли слюнки.

Оказывается, она только и ждала этот момент. Она страшно соскучилась по прохладной сахарной мякоти, по хрустким долькам, обнимающим щеки, по неутолимой сладкой жажде. Руки сами потянулись к полосатым ломтям, но поднос проворно ускользнул.

— Корми своего друга, — приказал Гость Сеахл. Младшая сморгнула. Она никак не могла привыкнуть к фокусам друида. В левой руке она держала за шкирку крошечного Черного пастуха, а в правой — громадный кусок арбуза. Пес брыкался, поскуливал и воротил мордочку, не желая принимать угощение.

— Корми, корми! — стальным голосом повторил приказ друид. — Ты обожаешь арбуз, так сделай же приятное своему кровному другу. Поступи с ним так же, как я поступил с тобой. Что такое? Чем ты снова недовольна?

— Я... я... — Анка едва не плакала. Она никак не могла разжать пальцы и все продолжала тыкать истрепанным, мокрым арбузом в мордочку Ку Ши. Тот едва не захлебывался от сладкого сока, скулил и отбивался лапками. Грозный демон Изнанки размером сравнялся с той-терьером. — Не надо, перестаньте же, пожалуйста. Мне все ясно. Так нельзя.

— Что нельзя?

— Нельзя навязывать.

— Ты погибнешь во время Ритуала, раз ничего не поняла! — прогремел друид.

— Я поняла, честное слово. Не всем нужен мой арбуз. Надо делать только то, что полезно всем.

— Что значит всем?

— Всем. Не близким, а большинству.

Арбуз исчез, как и появился. Исчез даже запах. Черный пастух снова лежал у ног, вежливо внимая беседе.

— Ты многого не поняла, Гость Аня, но ты пытаешься, — смягчился друид. — Я задам тебе еще одну простую загадку. И учти, пожалуйста, что ты не обязана найти ответ. Я натолкнулся на эту забавную шараду в одной из ваших телевизионных передач.

Младшая выпучила глаза, но друид и не думал смеяться.

— В одном африканском селенье леопард повадился таскать у крестьян свиней. И делал это так ловко и усердно, что крестьяне объявили на хищника охоту. — Гость Сеахл не говорил, а почти мурлыкал, словно сам был этим леопардом. — Итак, крестьяне всюду поставили страшные капканы, но леопарду долго удавалось их обходить. Он продолжал воровать свиней. Забавно вот что. Неподалеку от этой затерянной деревни несколько очень умных людей, ученые из далекой Европы, из Логриса и Фраккии, изучали жизнь и привычки редких леопардов. Каждый леопард у них был пронумерован и назван красивым именем. Вот как у обычных людей все забавно, ты не находишь? Африканских крестьян они считают глупее себя, потому что те защищают своих свиней от леопарда. А хищнику дают имя, о котором тот даже не догадывается, м-да... Крестьяне все-таки поймали злодея. Он угодил лапой в капкан, лапу раздробило, леопард провел в капкане двое суток. Он плакал от боли, когда его нашли ученые. Ничего странного, что они его нашли первыми. У них были машины и радио. Они ведь делали важное и полезное дело. Пока чернокожие крестьяне занимались всякими глупостями, вроде сбора урожая и разведения скота, восемь ученых следили за их любимым леопардом. Они усыпили хищника, освободили его из капкана и осмотрели раку. Рана не была смертельной, но лапу пришлось ампутировать. Кость раздроблена, в жарком климате началось заражение. Ученые доложили о таком несчастье своему начальству, и очень скоро вся Европа волновалась. Миллионы разумных людей, миллионы обычных сокрушались о том, что красивого леопарда придется усыпить навсегда. Люди возмущались жестокостью и глупостью африканских крестьян, которым были дороже какие-то тощие свиньи, чем редкий хищник. Что ты думаешь об этой истории, Гость Аня? Кому нам следует сочувствовать?

Младшая серьезно задумалась. История таила подвох, и правильный ответ, несомненно, таил подвох не меньший. Казалось бы, все довольно просто, и, будучи телезрителем, она, не сомневаясь, горячо болела бы за смертельно раненного кота. Действительно, в какое сравнение с грациозной пятнистой кошкой могли идти несколько бестолковых хрюшек?

— Я думаю, что крестьяне были правы. Это ведь их леса, их поля. Они привыкли защищать своих свиней от всяких хищников.

Наверное, она что-то опять поняла неправильно. Гость Сеахл хитро улыбался, покачиваясь над травой.

— Я не буду тебя мучить, Гость Аня. Это одна из простейших задач, которые легко решают мои ученики, едва вступившие в седьмой Круг. Однако для тебя эта задача не имеет решения. Ты никогда не встроишь эту задачу в рамки права, которым вы, обычные, так гордитесь. Этим она и ценна, м-да...

— Ценна тем, что не имеет решения?

— Разумеется. — Гость Сеахл откровенно потешался.

— Но тогда... Кажется, я поняла. У каждого своя правда, так? У крестьян и у ученых. И мнения обеих сторон следует уважать.

— Обеих? — нахмурился друид. — Это было бы слишком просто. А точка зрения леопарда? Ее ты даже не берешь в расчет, хотя именно леопард составляет корень задачи. Безусловно, имеется мнение и у свиней, хотя их никто не опрашивал, м-да... Только что, Гость Аня, ты имела возможность убедиться, насколько ограничены границы твоего мышления.

Друид замолчал, а у Младшей снова возникло ощущение, что ее пристально разглядывают нескольхо пар глаз.

— Пока вы, обычные, будете закрывать свой мозг, вы не найдете то, что ищете. Что ищешь ты, Гость Аня?

— Нам нужно попасть на Хрустальный мост, — снова, как в омут, кинулась Младшая. — Потому что мы должны спасти из тюрьмы моего брата.

Вначале она говорила сбивчиво, перескакивала с одного на другое, но, убедившись, что никто не перебивает, успокоилась. Друид слушал, а может быть, и не слушал вовсе. В процессе рассказа он щелчком пальцев снова оживил насекомых, птиц и животных, но не в полную силу, а как бы в полсилы, уважая рассказчика. Из травы к Гостю Сеахлу приползла черная змея, поднялась, быстро высовывая язык, и обвилась ему вокруг лба.

Младшая ухитрилась не заорать и не сбиться.

— Нам нужно, мы должны, — иронически повторил жрец. — Назови мне действительную причину твоего похода, тогда я подумаю, показать ли тебе мост.

Младшая сглотнула. Гость Сеахл погладил змею. Не вставая, протянул руку куда-то назад, выудил из пространства кубок и выпил медленными глотками.

— Вы и так нам все время мешали, — отважилась Анка. — Если не покажете, где мост, мы все равно переплывем пролив. Построим корабль и переплывем.

— Охотно верю, что построите, — Гость Сеахл нисколько не обиделся. — Но приплывете совсем не туда, куда запланировали. По той же самой причине. Лично мне все равно, дойдете вы или погибнете по дороге. Мы и так нарушили традиции Логриса. Обычным не место на Пыльной тропе. Однако... — Друид улыбнулся и стал вдруг похож на доброго Деда Мороза. — Однако нам понравилась твоя настойчивость и твоя вера в добро, Гость Аня. В этом есть что-то новое. Знаешь, почему мы пришли к решению переселиться в Изнанку? — без перехода спросил друид. — Мы спасались от вашей цивилизации и ни разу не пожалели об уходе. Потому что все ваши религиозные доктрины лгут, все, без исключения. Вы поклоняетесь божеству, которое призывает вас к прощению и взаимопомощи, а сами убиваете и грабите друг друга. Мы не могли дальше жить в такой лжи. Наша вера честна. Мы не считаем, что разумное существо доброе, уже потому что оно разумно. Мы никому не лжем. Мы заложили традиции, заключили первые договоры с сущностями из других миров и не верим в вашу доброту. Если нарушить закон и пустить одного из вас, вы непременно обманете и уничтожите то, что мы храним. Вы иначе не можете. Ваша вера — всегда ложь.

— Тогда почему бы меня просто не прогнать?

— Цветочный народец редко к кому прислушивается, — словно невпопад, задумчиво произнес жрец. — Ты так хотела повидать меня, и они тебя услышали. Но дело не только в этом. Вы прекратили жечь своих ведьм. Чему ты удивляешься, Гость Аня? Всего два столетия, как вы, обычные, прекратили уничтожать тех, кто способен был открыть для вас Изнанку. Они способны вывернуть наизнанку вашу медицину, вашу психиатрию и многое другое. Вы убивали тех, кого другие разумные расы берегут и уважают. Вначале мы обрадовались, что обычные становятся разумны. Мы обрадовались, что ваши лживые религии отступают. А потом мы забеспокоились. Пройдет еще немного времени, и количество ваших ведьм и травников вырастет серьезно. Те, кто спаслись от костров, передают умение через несколько поколений. Это значит... Что это значит для нас, Гость Аня?

— Значит, что наши ведьмы найдут Изнанку, — ахнула Младшая.

— Рано или поздно. — Впервые в речи друида прозвучала какая-то эмоция. Он не мог скрыть своих горестных чувств. — Изнанка в сто тысяч раз больше, чем весь ваш Верхний мир, ты знала об этом?

— Не-ет...

— Изнанка огромна, она включает сотни миров. Но их так же легко искалечить, как вы калечите сейчас Измененный мир. Поэтому мы не прогнали тебя сразу, Гость Аня. Мы видим немало обычных, мы бываем там, наверху. Мы всерьез обсуждали, как навсегда разрушить Пограничье и закрыть для обычных все Запечатанные двери. Но разрушать Пограничье тоже опасно, это нарушит равновесие между мирами. Ваши травники рано или поздно найдут входы, тут ничего не поделаешь. И тут появилась ты. Ты убеждена, что вера в изначальное добро и само добро, творимое тобой, — равноценны. Если бы ты была лжива, как миллионы твоих кровников, пес Ку Ши загрыз бы тебя. Если бы ты была лжива, цветочный народ завлек бы тебя в трясину. У нас появилась надежда, что Изнанку можно спасти, если наверху еще есть такие дети. Ты уверена, что мы тебе мешали, но это не так. Напротив, мы сделали все возможное, чтобы раскрыть тебе глаза. Я много раз подталкивал тебя к истине, и Ритуал имени ты должна пережить. Не буду от тебя скрывать — среди нас есть те, кто считает, что обычный не в состоянии прозреть. Есть и такие, кто высказался за вашу быструю смерть, многие надеялись, что Ритуал имени столкнет тебя в безумие. У Младшей по спине пробежали мурашки.

— Однако мне удалось доказать братьям, что тебе следует дать шанс, — продолжал друид. — Покинув Логрис, ты можешь многому научиться, вот в чем проблема. У славянских племен ты можешь научиться отпирать Запечатанные двери. На материк наша власть не распространяется, поэтому Логрис закрыт. Так было и так будет. Если ты станешь сильной колдуньей, мои братья потребуют твоей смерти.

— Но я не собираюсь становиться колдуньей! — воскликнула Анка.

— Так назови же моим братьям истинную причину своего похода, — подался вперед жрец.

— Раньше я думала, что иду спасать брата, — Младшая крайне осторожно подбирала слова. — Но после я поняла, что надо спасать не жизнь каждого из нас, а всех нас, вместе взятых. Ну... то есть, не знаю, как правильно сказать. Раньше я разозлилась, когда узнала, что никому до Вальки нет дела. На всех разозлилась — на Марию, на Саню, на тетю Берту. А больше всего разозлилась на Бернара. После всех этих ужасов я как будто выросла. Я их всех простила, что ли. Я теперь хочу попасть на материк, чтобы помочь им всем. Пусть тетя Берта найдет свой остров, и Саня свой Буян найдет, а Мария пусть приведет черепах. Потому что... — Она заторопилась, боясь упустить главную мысль. — Потому что все это одно и то же, и дерево, которое ищут фоморы, и Священный холм, и острова. Это одно и то же, только они пока не видят.

Она еще многое собиралась сказать, потому что чувствовала, что говорит путано, теряет главную мысль, от этого злилась на себя еще больше. Смахнула со лба травинку, сморгнула и поняла, что ее больше никто не слушает. Священная роща растворилась, вместо солнечного дня над Младшей разворачивался бескрайний ковер звезд, в спину колола острая трава, и со всех сторон нависали встревоженные лица. Бернар, Мария, барон, тетушка Берта, магистр, мельники.

Скачок был столь быстрым, что ее чуть снова не вытошнило. Она снова вернулась на Ферму. Или никуда не улетала?

— Она очнулась, очнулась! — Бернар передал кому-то факел, бросился рядом на колени, жарко поцеловал.

Оххх... По-настоящему поцеловал, в губы. И Анка тут же ему простила все. Ну, как было не простить, ведь он же волновался. Он плакал, он прятал от нее глаза. Вот здорово!

— Что они с тобой делали? Что?! Почему ты молчишь?

Он тряс ее, как грушу. Анка улыбалась. Она не ошиблась — Бернар действительно плакал. И это было самой замечательной новостью за сегодняшний вечер.

 

Ограниченно годен

Старшему было не то чтобы страшно, а как будто стыдно и неловко. Неловко, точно он по недосмотру угодил в чужую квартиру. Известно, что хозяева погибли и не вернутся никогда, но вещи все равно тебя не принимают. Вещи косятся недоверчиво, острые предметы норовят упасть на ногу, а хрупкие вырываются из потных рук. Даже в рубке Валька повсюду натыкался на мелкий мусор, забытый наездниками. Упаковка носовых платков, фольга от сигаретной пачки, скатанная в шарик, конфетная обертка. Возле ножных петель наездника Старший наткнулся на электронную записную книжку и тюбик с кремом для ног.

Чужой дом, чужие вещи.

Он снял влажные еще носки и сунул щиколотки в гибкие пружинящие петли. Чтобы достать до «наручников», ему пришлось встать на цыпочки и подпрыгнуть. После того как все четыре конечности оказались в мягком, но плотном плену, Старший понял, что совершил оплошность. Из овального кокона в потолке, похожего на осиное гнездо, свисали кончики щупалец, но без офхолдера подключиться к кораблю было невозможно.

Не без труда Валька осзободил руки, затем ноги, На корабле непременно должны были храниться запасные офхолдеры, это он знал по рассказам Лукаса. Боевой Тхол регулярно выращивал новые связные приборы взамен одряхлевших старых, их срывали, как переспелый плод с ветки. Вот только как найти эту самую ветку?

Он перепробовал все разноцветные петельки над дверными нишами. Иногда в недрах корабля что-то шуршало, или менялась освещенность, дул холодный ветер, открывались и закрывались гамаки по периметру зала. Старший почти отчаялся в своих поисках и потихоньку стал приучать себя к мысли об одинокой старости на борту Тхола, когда между лежачим креслом и пористой теплой стеной поднялась из пола зеленая колонна, похожая...

Похожа она была на здоровенный пупырчатый огурец и еще на кое-что не совсем приличное, но Старший смотрел не на сморщенную верхушку колонны. Он смотрел гораздо ниже. В зеленых пупырчатых боках имелись отверстия, затянутые влажной прозрачной пленкой, а внутри... Внутри, под слоем инея, свернувшись алыми калачиками, дремали боевые офхолдеры. Они были похожи на гигантских, заполненных кровью улиток, лишенных панциря. От колонны валил пар. Старший ненароком коснулся бородавчатой поверхности «огурца» и с воем отдернул руку. Это было не просто хранилище маленьких посредников между людьми и летающей крепостью, а самый настоящий морозильник. Чтобы добраться до офхолдера, пришлось обмотать руку курткой, и все равно на запястье потом вздулись пузыри.

Старший понятия не имел, сколько времени следует размораживать связной прибор. Из-за вылезшего из пола морозильника в рубке стало почти невозможно находиться. Иней пополз по стенам, образуя на всех гладких поверхностях новогодние узоры. Даже после того, как Вальке удалось убрать «огурец» в гнездо под полом, он еще некоторое время подпрыгивал и разминался. Потом улегся на пол, больше лечь было негде. Прохладный пол постепенно нагревался и едва заметно вибрировал. Дважды Старший становился свидетелем того, как это делали профессиональные наездники. Обычно им кто-то помогал, их страховали медики.

Потому что боевые офхолдеры иногда вели себя как вредные кусачие зверьки. Лукас говорил, что людям Атласа за тысячу лет так и не удалось выяснить, обладают ли боевые офхолдеры собственным разумом. Тогда Валька пропустил эту смешную мысль мимо ушей. Он прекрасно помнил, как бродил по Питеру с «медузой» на ладони, как она своими ядовитыми выделениями чуть не загнала его в гроб, но не проявила при этом ни малой толики разумности.

Сегодня он остался с замороженной улиткой один на один. Он взял в ладонь ледяную упругую массу, она колыхалась, как брусничное желе.

— Если ты умеешь думать, — прошептал Старший, — пожалуйста, не делай мне больно. Честное слово, я не буду ничего портить, только позову ваших. Я знаю, что ты настроен на своего наездника, но потерпи меня, пожалуйста, хотя бы недолго, мне очень нужно.

Улитка присосалась к виску с чавкающим звуком. Кожу стянуло, как будто на голову поставили лечебную банку. В первый миг Старшему показалось, что не так уж все ужасно: он бодро встал, но ноги тут же подкосились. К счастью, рухнул на мягкий пол и ударился другой стороной головы. Валяться на полу было как-то неприятно и неловко, но вторую попытку встать Валька пока отложил. Вместо этого он нащупал в кармане нож, найденный в каюте атлантов. Про себя он решил, что если станет еще хуже, то придется резать, пока яд не убил его самого. Придется резать, вроде бы на черепе нет больших вен и артерий.

Кожу стягивало все сильнее, возникло жжение, и вдобавок, словно кто-то убавил в «луковице» рубки свет. Валька заволновался, что ослепнет, но полная темнота так и не наступила. В рубке сгустились сумерки, уши заложило, как на большой высоте в самолете, во рту появился кислый привкус. Шум в ушах нарастал, пока не превратился в равномерный низкий гул. Лежа на полу, Валентин вспомнил, как очень давно в лесу лазил с пацанами на геодезическую вышку. Оттуда, через линию поросших ельником сопок, белел краешек моря и дымки Новодвинска. Захватывало дух от высоты и скрипучих промерзших досок, сквозь которые виднелись острые, как бритва, разбитые давнишним взрывом валуны. Чтобы услышать друг друга, приходилось надрывать связки, тяжелый сиплый гул висел над сопками, и казалось, что от него начинается дребезжание в голове.

Старший сделал вторую попытку подняться. Офхолдер на виске разогрелся и набух, впитав в себя добрых триста граммов крови. На багровой коже «медузы» прорезались четыре сосочка, через которые наезднику предстояло соединиться с кораблем в одно целое. Стоило Вальке встать, как его тут же вырвало, хлынули слезы, а нос заложило, как при остром приступе насморка.

Но он не упал вторично, он устоял!

Медленно, словно старенький парализованный дедушка, он поковылял к возвышению в центре зала. Ему стоило колоссальных усилий согнуться, чтобы вставить щиколотки в петли. Из носа закапала кровь, несколько минут Старший шмыгал носом, запрокинув голову. Затем очень медленно распрямился, борясь с тошнотой и сполохами в глазах, поднял вверх руки. Синеватые жгутики петель сами поползли навстречу. «Осиный кокон» раскрылся, как цветок розы, оттуда спустились щупальца, вкрадчиво и мягко присосались к свищам на поверхности офхолдера.

Старший закрыл глаза, мысленно прощаясь с жизнью. Тхол приступил к перекачке крови. Охранные и навигационные системы живого корабля, двигатели и орудийные башни, регенерационные парники и сердечные мышцы — все они чутко прислушивались к новому наезднику, мусолили клетки его крови, передавали по цепочке друг другу сотни тысяч команд и запросов, выясняя, стоит ли доверять приказам этого слабого человечка или следует его обездвижить, скрутить и отправить на хранение в ледник.

Старший не знал, сколько прошло времени. Он провалился в забытье, а очнулся от острого чувства голода. Желудок буквально скручивало, как полотенце после стирки, вдобавок все тело колотил озноб, а язык распух и походил на крупную терку. Тхол не убил его, но высосал столько энергии, что джинсы сползли на бедра вместе с застегнутым ремнем!

В рубке кое-что изменилось.

Яркий желтый свет заливал помещение. Без приказа раздвинулись обзорные экраны, но не на всю ширину, а в виде узких окошек. Однако, как оказалось, наезднику внешние экраны были не нужны. Не меняя позы, продолжая висеть, как распятый грешник, Валька мог с закрытыми глазами видеть все, что происходит в пещере. Он немножко поэкспериментировал с внутренним зрением, пока не убедился, что, по сравнению с Эхусом, Тхол дает пилоту гораздо больше возможностей. Пришлось приноравливаться, чтобы не крутить головой слишком быстро, иначе возникала тошнота, а картинка оказывалась смазанной. Получался полный круговой, а точнее — сферический обзор. Кроме того, стоило пристально посмотреть в одну точку, например, на вытянутую исхудавшую рожу Третьего усатого, который как раз охранял вход в пещеру, как его усы и прыщики начинали приближаться скачками, пока не занимали все внутреннее пространство Валькиного зрения. Несколько секунд Старший с изумлением и веселым ужасом наблюдал, как от дыхания шевелятся волоски в ноздрях у американца. Картинка оставалась абсолютно четкой и не портилась при резких переходах. Старший научился переключать зрение в иные диапазоны, позволяющее видеть в темноте. Он нарочно выбрал для изучения неосвещенный потолок пещеры, а спустя минуту уже в совершенстве изучил каждую каменную сосульку.

Как удалось включить звук, Старший сам не понял. Вроде бы не успел даже толком подумать, а вокруг все зарокотало и загрохотало. Кто-то кричал в мегафон, а эхо многократно усиливало крики.

— Не справишься с управлением! — напрягался Второй усатый, сотрясая каменные своды. — Ты погубишь ценнейший аппарат, который ждут люди всей планеты. Неужели ты не понял, что так называемые люди Атласа тебя постоянно и нагло обманывали?! Мы спасли тебя от убийц из русской разведки, чтобы вместе спасти это чудо для науки! Неужели ты хочешь, чтобы горстка самозванцев захватила власть над планетой?!

Старшему понадобилось значительное усилие воли, чтобы отключиться от внешнего звука и обзора. Последнее, что он заметил, — прыгающих по уступам сторожей. Они торопились к спасительной трещине, из которой начинался лаз наверх. Несмотря на сосущую пустоту под ложечкой, Старший решил задержаться в петлях подольше. Он не смог бы объяснить, как это получается, но очень быстро навострился попадать во внутренние помещения корабля. Словно в каждом закутке, в каждом коридоре имелось несколько миниатюрных следящих камер. Валька увидел те закрытые отсеки, куда его раньше не пускали. Один раз он чуть не завопил от страха, погрузившись в ядовито-зеленую бурлящую жидкость. Особенно страшно оказалось очутиться внутри «сердца», когда одновременно со зрением подключился слух. Валька чуть не оглох от бешеных ударов и визга, режущего слух похлеще, чем десяток гвоздей, царапающих по стеклу. «Камеры» еще не раз выбрасывали его в агрессивные среды, то ли в пищеварительный тракт, то ли в печень летающего «бочонка». Дважды он видел самого себя, распятого, потного, с пульсирующей «медузой», явно великоватой для него, захватившей полголовы. Старший едва не заплакал от жалости к самому себе. Исхудавшие ручонки торчали из рукавов, свитер задрался, обнажив посиневшее пузо и судорожно вздымающиеся ребра. За полчаса или около того Старший похудел килограммов на шесть, не меньше.

Он мог наблюдать, но совершенно не представлял, как управлять судном. Каждый закоулок, каждая ниша Тхола была подвластна зрению и слуху, однако дальше этого дело не шло. Эхус повиновался малейшим желаниям — бежал, плыл, ложился, вставал или нырял, а боевой Тхол не собирался даже шевельнуть щетиной. У Старшего складывалось впечатление, будто настоящее управление кораблем расположено за гибкой прозрачной преградой, и чтобы ее пройти или сломать, не хватает самой малости.

Пароль. Как пить дать, у настоящего наездника имелся особый доступ! Голосом или отпечатком пальца, или еще как-нибудь. Самое плохое, если у настоящего наездника имеется что-то особое в крови, тогда не подделать.

Валька отважился освободить голову от внешних «артерий». Это оказалось не слишком сложно: почувствовав натяжение, из четырех кровеносных шлангов, прицепившихся к офхолдеру, два сами открепились и уползли в дырку на потолке «луковицы». У Вальки мигом возникло ощущение тяжелой утраты. Так происходило и во время управления Эхусом — словно насильно оторвали от теплого, надежного материнского тела, оглушили, ослепили и голого швырнули в снег.

Покачиваясь от усталости, он кое-как добрался до еды. Ломая ногти, вскрывал консервные банки, рвал зубами слоеные пирожки вместе с целлофаном, запивал бульоном из термоса, а когда бульон кончился — пивом. Потом лежал, щупая раздувшийся живот, икая и хрюкая. Кожа на голове, особенно там, где не выстриг волосы, страшно зудела и кололась, но офхолдер прилип крепко, не оторвешь.

Старший его на всякий случай погладил, мало ли что. Вдруг и на самом деле эта штуковина соображает? Не дай бог, обидится, прикончит в два счета.

Уже без усилия, не прикрепляясь щупальцами к кораблю, он подключил внешние рецепторы. Второй усатый продолжал увещевать, на всякий случай, укрывшись за грядой сталагмитов. Прочие спецназовцы попрятались. Наверняка, совещались, как же поступить.

Только вернувшись в «луковицу», он осознал, что же на самом деле произошло. В другое время Старший бы заорал от радости и несколько раз подпрыгнул, но сейчас его хватило только на то, чтобы доплестись до поста номер два, как он его окрестил. То есть до низкого кресла, больше похожего на лежанку. Вторично лезть в петли наездника сил не осталось. Тхол принял его, но не полностью. Или не так. Принял, но дал понять, что командовать собой не позволит. Старшему вспомнился давнишний разговор с реаниматором Маркусом. Тот рассказывал, почему не может поднять в воздух Тхол вместо Марии или вместо другого наездника. Наездники — профессионалы, но учат их не в армии или в спецшколах, их с раннего детства отнимают у матерей и выращивают в специальных пузырях, расположенных в самой защищенной части любого Тхола. Ребенок там спит, кушает, ползает и потихоньку учится существовать в едином ритме с боевым кораблем. С каждым годом и месяцем ребенок проводит в пузыре все меньше времени, а потом программу «физического» воспитания замещает настоящее образование. Старшие советники Коллегии натаскивают неопытного наездника до тех пор, пока Тхол не станет для него всем. Пока Тхол не станет для наездника продолжением рук и ног. Пока Тхол не станет для наездника главным членом семьи.

Маркус объяснил, что выбрить голову и прикрепить боевой офхолдер может любой член Коллегии, но функции управления при этом будут крайне ограничены. Угнать Тхол практически нереально, следует знать кодовые команды, которые внедряются руководством Коллегии в память новорожденных наездников. Можно использовать оружие, но только для обороны. Можно бесконечно долго кормиться за счет гиганта, на борту имеются особые железы, вырабатывающие питательную смесь и чистую воду, но вряд ли эта пища покажется вкусной.

— Ограниченно годен! — сказал себе Валька. — Я признан ограниченно годным, вот. Поглядим, насколько меня ограничили.

 

Брох семьи де Урр

Супруга барона Ке, Премноголюбезная баронесса Ке де Урр, издалека выглядела грозно, а вблизи — в несколько раз страшнее своего неулыбчивого муженька. Спиральные разводы трех цветов покрывали ее блестящие щеки, похожие на надраенные бока самовара. На выстриженном «под маленький горшок» черепе красовались еще более сложные узоры. Как позже растолковала Анке тетя Берта — баронесса Ке, согласно древним уложениям, несла на коже головы мудрейшие изречения предков и зашифрованную родословную ее семьи до седьмого колена.

Круитни наследовали по женской линии. Если бы Младшую не посвятили в подобные тонкости заранее, она все равно без труда догадалась бы, кто правит родовым гнездом Ке. Квадратный торс баронессы покрывала рубаха из отлично выделанной свиной кожи. На груди де Урр носила три толстенные цепи, на каждой болталась железяка размером с блюдце. Позже выяснилось, что это семейные знаки отличия, полученные в разные годы от разных монархов, вассалами которых по собственному желанию становились бароны Ке. Как поняла Анка, что-то вроде орденов, только настоящих орденов в Изнанке не изобрели. Поверх гремящих украшений на шее баронессы крепился длинный, до земли, плащ голубого сукна, с подбоем из лисьих хвостов. На коротких крепких ногах она по-мужски носила штаны и короткие ботфорты. За спиной баронессы выстроились такие же угрюмые, крепколобые женщины, одни в голубой одежде и плащах, другие — в простом деревенском платье. Мужчины держались рядом, но чуть позади, как бы охватывая женщин полукругом. Анка уже знала, что в семьях круитни девушкам не принято уходить из семейного гнезда: выходя замуж, они приводили мужей в родной брох. И хотя уже несколько тысячелетий круитни Изнанки не жили в каменных, промозглых домах-лабиринтах, семейный уклад изменился мало.

Прежде чем ступить на плиты мощеного двора, Анка в последний раз оглянулась на Пыльную тропу. Родовая крепость баронов Ке, похожая на грубо обточенный каменный паровой котел, торчала среди голых осенних холмов, как фурункул на гладкой коже. Из дюжины труб со свистом вырывался дым, но ветер тут же запутывал ровные струйки, словно пытался заплести их в косы. На продуваемых склонах холмов белыми точечками виднелись овечки, где-то лаяли собаки, хлопал кнут. Непостижимым образом в «нижней» Шотландии за какие-то сутки наступила осень. Из броха несло копченостями, стучали топоры. Шумная прозрачная речка, втекающая прямо под своды крепости, словно в пасть лежащему медведю, одним своим видом вызвала у Анки озноб. Бернар сказал, что это один из притоков Ди или Твида. По грядам плоских гор, окружающих брох Ке, также змеились дымки. Младшая пригляделась внимательнее.

По мере того, как вставало бледное, заспанное солнышко, резче очертились размытые силуэты строений на вершинах, из кареты казавшихся скоплениями кустов или обломками каменных плит. По широкой окружности, обнимая уродливую шайбу крепости, тянулась линия сплошных заградительных сооружений и постов. Конница предполагаемого противника не смогла бы преодолеть завалов и рвов. Рвы, изображавшие оросительные каналы, пересекали холмистую долину вдоль и поперек. Только стоячая, схваченная утренним ледком вода в них ничего не орошала. Кустарники вдоль каналов были высажены с внешней стороны, а чтобы в них не попадали овцы, имелись низенькие заборчики. Пастушьи хижины на плоских возвышенностях больше всего походили на огневые точки. Там и сям, приглядевшись, можно было рассмотреть вооруженные конные фигуры, закутанные в меха. Разъезды стерегли узкие тропинки, по которым пастухи перегоняли скот на дальние пастбища. То с одной, то с другой стороны долетали тревожные, обрывистые звуки рожков и лязг железа.

Зябкие, неуютные места.

— С кем они воюют? — еще в карете спросила Анка у дяди Сани. Тот провел разведку и вернулся, озабоченно потирая нос. Он всегда так тер нос, когда сталкивался с чем-то запутанным и неприятным.

— Они не воюют, они защищаются. Земли семи домов граничат с Серыми пустошами. Границы надежно укреплены, но все же...

—Что «все же»? — задергалась Анка. — Бернар говорил, что нам придется ехать через эти самые... серые. Должна же я знать, кто там живет!

— Нам придется ехать, если не добудем волшебных коней. И там как раз никто не живет, но там иногда встречают Дикую Охоту. Ты слышала о Дикой Охоте?

Это что еще за дрянь? — включилась в разговор советница. Она как раз закончила чистку легкого вооружения и проводила ревизию оставшихся патронов. — Стая обкурившихся бесов или фашиствующие любители пострелять по людям?

— Ты зря смеешься, — обиженно заявил Саня. — Наши легенды неточны и противоречивы. Явление по своей непредсказуемости сродни шаровой молнии. Когда-то Дикая Охота появлялась и в Верхнем мире, особенно во времена пограничных состояний. В предновогоднее полнолуние, майские и ноябрьские праздники, либо во время кровавых войн. Еще это называется периодами Безвременья. Хозяин леса, или Дикий Охотник появляется со своими белыми псами тогда, когда... гм, гм, как сказать... когда скапливается масса человеческой энергии. Верь-не-верь, наука Верхнего мира только начала изучать все эти тонкие материи, биополя, а Хозяин леса знал о них всегда.

— Так кто он такой? Человек?

— Да хранят нас духи Холма от встречи с ним, — Саня очень серьезно поднес ладони ко лбу. — Я же просил — не стоит все воспринимать буквально. Вот меня воспитывали с детства и внушили, как сказать... ну, что это свора белых лысых псов с красными ушами, а за ними скачет сам Хозяин, лица у него нет, и обитает он в стеклянной башне посреди Стеклянного острова. В принципе, верь-не-верь, сказки эти пошли от фоморов. Это энергетическая воронка, потребляющая наше отчаяние, нашу ярость, а иногда и нашу радость. Верь-не-верь, последнюю Дикую Охоту видели не так давно в Косово, до того — в шестидесятых годах где-то в Венгрии, а во время Второй мировой Хозяин леса проявлялся раз сорок. До того была эпидемия испанки, вот он разгулялся по всей Европе. Впрочем, восточнее Балкан редко баловался, что-то ему мешало. Н-да, что-то у него охота на русских землях не клеится.

— А у вас, в России, вечно не как у людей, — едко вставила Мария. — Даже поохотиться нормально нельзя.

— Так на кого они охотятся, собаки эти? Они людей едят?

— Видела, барон горгулий прикупил? — вопросом на вопрос ответил дядя Саня. — Потому как, верь-не-верь, здесь это самое надежное средство. Птички такие злобные, что оттягивают на себя голодную Дикую Охоту, и люди успевают спастись. Никого они не едят, но лучше бы нападали, как обычная стая, все легче отбиться. Я как-то толковал с дедом, он войну прошел, где только не воевал. Так вот, он встречал Дикую Охоту в Румынии, в сорок пятом году, как раз на ноябрьское полнолуние. Прорвались тогда демоны, погуляли на славу, дед говорил, что после боев хоронили убитых, все как всегда вроде. Ага, верь-не-верь, как всегда, да не совсем, человек сорок из его батальона с ума посходили разом. Стрелялись, вешались, записку кто-то оставил, мол, не владею собой, не могу больше на кровь смотреть. Иногда с Серых пустошей приходит Дикая Охота. Ты видела горгулий? Их специально выращивают для защиты от бесов, а барон прикупил их в Слеах Майт взамен прежних, что погибли, защищая границы.

Младшей сразу захотелось задать тысячу вопросов, но тут заревели рога, и карета въехала во двор броха.

Первой с баронессой заговорила тетя Берта. Хранительница традиций проявила фантастическую смекалку, обратившись к пиктам на их родном языке. Младшая с удовлетворением отметила, как изумленно вытянулись физиономии у принимающей стороны. Бернар и Саня тоже поразились, но не подали вида. Наверняка, тетя Берта не выучила язык мертвого народа в совершенстве, потому что минуту спустя Анка услышала знакомое пение на языке Долины. Однако баронесса Ке улыбнулась довольно снисходительно.

Вслед за хозяйкой улыбнулись ее приближенные и родственники. Несколько расслабил лицо герцог Фибо и дюжина его рыцарей. Бернар откашлялся, отступил назад и приготовился переводить.

— Премноголюбезно и справедливо было с вашей стороны решение посетить брох семьи Ке, — низким, слегка гудящим, как колокол, голосом произнесла баронесса. — Мой супруг известил меня о ваших сложностях. Я одобряю его смелое решение по удочерению обычной девочки.

Баронесса закончила свой спич и развернула плечи с таким видом, будто ожидала продолжительных аплодисментов.

— Я счастлив снова видеть любезную баронессу де Урр в добром здравии, — широко улыбнулся посланник Темного двора. — Несколько лет назад мы встречались на балу в славной столице Инвернесс, и прелестная де Урр одарила меня замечательным танцем. Помнится, мы заслужили с вами платок ее Высочества, как самая искусная пара.

Баронесса кокетливо наморщила лобик, склонила набок свою узкую, дынеобразную голову, словно бы с трудом припоминая свой давнишний танцевальный триумф. Анка так прикинула, что корректный Фибо припоминает события прошлого века. Сложно было представить, что хрупкий фэйри выиграл танцевальный приз в паре с гиппопотамом.

— Это было прелестно, — мурлыкнула де Урр.

— Это потому, что я тогда был на охоте, — добродушно проворчал барон Ке. — Иначе не видать бы вам танцеь с моей женой.

— Это потому что кое-кто не умеет танцевать, — срезала супруга баронесса. — Я также безмерно рада принимать в гостях досточтимого Фибо. От имени Семи правящих домов Инвернесса мечтаю выразить почтение лордам Темного двора и великую признательность Его величеству. Мы благодарны досточтимому Фибо, что он прервал свои неотложные дела и принял участие в нашем общем деле.

— Дело, несомненно, общее, — тонко улыбнулся Фибо. Его браслеты и серьги зазвенели, когда фэйри в очередной раз согнулся в нелепом реверансе. — Его величество, безусловно, доверяет правящему дому Ке и послал меня не следить, а всего лишь развлечь премноголюбезную де Урр светскими сплетнями Блэкдауна.

— Мы ценим доверие Темного двора, — продолжила рассыпаться баронесса. — Семья Ке будет гордиться, если ей выпадет честь примирить два кровных двора фэйри. Мы ожидаем такого же понимания от кровников Светлого двора.

— Мы глубоко восхищены вашим гостеприимством и мудростью, — склонилась тетя Берта. — Нам известно, как много сделала семья Ке для того, чтобы наше передвижение по Логрису стало безопасным. Мы ценим, что премноголюбезная баронесса убедила другие семьи, и супруга своего, отважного барона, снарядила в опасное путешествие.

— Семья Ке гордится отвагой и благородством своих сыновей, — напыщенно произнесла баронесса. — Мы ценим честность и настойчивость, проявленные вами на трудном пути, и скорбим о Главе вашего рода. Несомненно, это был достойнейший и храбрейший человек.

— Зто правда, наш кровник был достойнейший человек, — подтвердила Хранительница. — Он заботился о септе больше, чем о себе. Обо всем народе Светлого двора он заботился больше, чем о септе. Он мечтал о том дне, когда бароны славного народа круитни разделят с нами радость от обладания магическими черепахами. Он мечтал о дне, когда достойнейшие из наших родов смогут преодолеть паутину болезней и постичь истинную мудрость.

Мария тихо крякнула, когда до нее докатился перевод. Дядя Саня толкнул ее локтем и сделал страшные глаза. Анка с грустью подумала, что без лжи, похоже, не обходится ни один из миров. Честнейшая тетя Берта беззастенчиво перевирала факты и беззастенчиво льстила этим угрюмым полудикарям.

— До нас дошли неприятные известия, будто бы вам пытались помешать, — баронесса строго шевельнула бровями.

— Это невозможно доказать, — Хранительница сделала извиняющийся жест. — Однако, защищая наших детей, погиб еще один замечательный человек — младший егерь народа отрядных Гвидо де Фоэрмерто Анхалео Стойке, да хранят его духи Кобальтового холма. Он погиб, когда...

— Прошу вас, не стоит нам упоминать о смерти под открытым небом, — нетерпеливо перебила де Урр. Анке показалось, что квадратная баронесса нервно огляделась по сторонам. Но кроме группки женщин и мужчин, сомкнувших вооруженный строй, рядом никого не было. Ветер посвистывал в вереске, высоко в небе, распушив крылья, кружила большая птица, — Мой супруг уже сообщил о печальных обстоятельствах. Однако, глубокочтимая Берта, есть предметы и события, о которых нам не следует рассуждать, не имея полной картины произошедшего.

— Вы правы, почтенная де Урр. Мы осмелились потревожить ваш покой ввиду обстоятельств непреодолимых.

— Не следует называть непреодолимыми разумные пожелания Темного двора, — шевельнул огромной гривой герцог Подвала. — Мы заботимся о спокойствии всех разумных Изнанки. Обычные должны подчиняться традициям, которые выработаны не нами.

Баронесса важно кивнула, но продолжала гнуть свою линию.

— Мы сделаем все возможное, чтобы девочка прошла по Пыльной тропе до восточных границ Логриса. Наш долг — содействовать общей великой цели. С минуты на минуту мы ждем гонца клури каун.

Младшая подумала, что увешенная ржавыми медалями гора мяса не так глупа, как кажется. Почему-то баронесса разнервничалась, едва в разговоре наметился поворот к событиям в Спинделстонском замке.

— Не стоит под открытым небом упоминать злых духов. Вернемся к этому позднее.

— Мы не теряем надежды, что главы септов Неблагого двора изменят свое мнение и продадут нам коней, — повернулась к насупленному Фибо тетя Берта. — Нам очень не хотелось бы, чтобы славные бароны народа круитни вошли в ссору с Неблагим двором.

— Даже представить себе невозможно никаких трений, — Фибо сложил ручки на груди, словно святой. — Мой король и Палата септов опасаются совсем иного. Мы никоим образом не желаем потерять добрые отношения с жрецами Змеиного храма. Если они позволят удочеренной девочке пересечь Логрис на коне за три минуты, мы будем безмерно довольны. В противном случае любезной баронессе придется провожать девочку и ее спутников больше семисот миль. Жрецы пока не дали ответ.

— Я счастлива, предложить вам кров и ужин, — не меняя тона, произнесла трехцветная де Урр. — Что касается обычной девочки, мы обсудим наши планы после ужина.

— Если глубокочтимая баронесса позволит, — на полшажка выступил вперед магистр. — Мой цайтмессер показывает отклонение от Пыльной тропы на шесть часов и тринадцать минут.

— Мы сделаем все возможное, — с нажимом повторила баронесса. — Девочка Анна теперь под защитой семьи Ке. Мы собираемся по тройному звуку гонга, прошу не опаздывать к торжеству.

— К торжеству? — переспросила Анка, когда за баронессой сомкнулся строй ратников.

— Естественно, — хмыкнула Мария. — В их семье пополнение. Не забывай, тебя же удочерили.

— Сдается мне, уважаемая баронесса пригласила на ужин соседей, — заметил дядя Саня.

Брох современных круитни... Даже внутренности дома, нависшего над рекой, в чем-то походили на доисторические крепости пиктов. Трехэтажная мрачная крепость с узкими окнами, крытыми галереями и конюшнями во внутреннем дворе. Неглубокая речка, приток то ли Ди, то ли Твида, протискивалась под кольями решетки и ныряла в тоннель под фундаментом. Невзирая на отсутствие в обозримом пространстве достойного военного противника, сохранялся и поддерживался внутренний лабиринт с системой перекрестных бойниц и ловушек. Три-четыре натренированных воина могли бы задержать в «прихожей» батальон врагов. Анка сбилась со счета, сколько раз и в какую сторону пришлось свернуть в узких коридорах. Лампы в форме шаров, зажатых в когтистых лапах, светили в центре каждого коридора и каждого лестничного пролета, но повороты и площадки тонули во мраке. Иногда откуда-то сверху слышались вопли горгулий. Видимо, для них оборудовались специальные чердаки. В крепости баронов Ке все было продумано для отражения нападения.

И конечно, как и повсюду, живые кролики в клетках. По утоптанной тропинке вокруг крепости разъезжали парни в бронзе и стали, с длинными пиками и маленькими цайтмессерами, укрепленными прямо на луках седел. Периодически они перекликались, обменивались трескучими невнятными фразами или коротко свистели в свистки. Младшая, спотыкаясь о высокие ступеньки, брела за рослой служанкой и вспоминала слова покойного дяди Эвальда. Кажется, он свято верил, что в Изнанке никто ни с кем не воюет.

Когда-то все заканчивается. Закончилось и Анкино путешествие. Служанка в кожаном переднике, с красными распаренными ручищами и плечами грузчика, учтиво провела Младшую в узкую комнату на втором этаже. В соседнем покое для гостьи уже была готова ванна, что, видимо, свидетельствовало о знаке необычайного внимания и уважения. Одежду коварно забрали для стирки, предложив вместо нее шерстяной балахон салатного цвета, стянутый в поясе шнурками. Как позже выяснилось, эта колючая душная хламида являлась лишь частью праздничного наряда, нижней рубахой для девицы благородного происхождения. Центрального отопления и водоснабжения в брохе не ведали, и, скорее всего, изобретать пока не намеревались. Прямо под окном все время журчала река. Анка протиснулась в узкую бойницу, стены достигали полуметра в толщину. Внизу играла вода, падая на лопасти мельничного колеса. Поскрипывал вал, в глубине крепости стучали жернова, невесомая мучная пыль оседала на подоконниках и цветных стеклах.

Младшая надолго задержалась у оконца, выходящего во двор. Внутри двора, поперек течения реки, была натянута цепь, толще тех, что держат у причала корабли. Могучие бревна перегораживали бурный поток, и вдобавок из них торчали острые прутья. В окружении стен располагались псарня, кузница, стеклодувный и гончарный цеха. Родовой брох баронов Ке вел полностью автономное существование. К сожалению, скотину семья тоже держала прямо в крепости. Младшая не стала крутить носом, постепенно привыкла к запаху, чай, сама не сторонилась в деревне животных, но про себя решила, что у этих татуированных ребят не все дома.

Тысячные стада пасли в холмах, но на ночь отпирались ворота первого этажа, и во внутренний двор загоняли десятка два коров. Отдельно загоняли свиней и птицу. Естественно, сладости в атмосферу это не добавляло, к тому же разило из кожевенного цеха, с бойни и рыбной коптильни.

— Они всегда готовы к осаде, — объяснил Младшей перед ужином дядя Саня. — В брохе размещаются не только члены семьи, но и слуги, и наемные рабочие, и охранники. Брохи строились... то есть, как видишь, строятся почти всегда на реках, чтобы при осаде было достаточно проточной воды.

Кроме мельницы и мастерских, в крепости имелись сыроварня, коптильня для мяса, отдельно — для рыбы, конюшня, оружейная мастерская и даже свой ткацкий цех. Как удалось выяснить тете Берте, по сложной системе вассальных зачетов в брохе постоянно отрабатывали долги дюжины полторы мастеровых из соседних деревень и просто девушек в услужении, чьи родственники тоже не могли рассчитаться с баронессой. Анке не очень понравилось, что в вотчине баронов одни люди бездельничают, а другие за них вкалывают. Она попыталась поспорить с Бернаром и Саней и была крайне разочарована, что никто не разделил ее радикальных взглядов. Бернар вообще ее обидел, посоветовав почитать историю, прежде чем выдвигать спорные идеи. Бородатый Саня обозвал ее опасной маоисткой. А тетя Берта заявила, что общества справедливости не существует, и что, если у Младшей есть жгучее желание кого-то обличать и выводить на чистую воду, то лучше написать об этом очередной манифест и успокоиться.

И вообще. Хранительница намекнула, что после заката ожидается не простое чаепитие. Она настоятельно рекомендовала Младшей не упрямиться в отношении вечернего платья. Платье, доставленное двумя юными служанками, вызвало у Младшей приступ паники. Застегнуть и расстегнуть его можно было только сзади, четыре нижние юбки путались вокруг ног, а намертво затянутый корсет грозил скорым обмороком. Впрочем, помимо тесного платья, Анке досталось в придачу несколько приятных мелочей, исправивших ее впечатление от местной ткацкой промышленности.

Во-первых, ей взбили волосы и создали прическу, как выразился Саня, — «а-ля мадам Помпадур». Получилось довольно красиво, несмотря на грязные руки и обкусанные ногти парикмахерш. В прическу Анке воткнули два тоненьких стилета и пояснили, как ими можно воспользоваться быстро и с наибольшим эффектом. Младшая вынуждена была с серьезным лицом отрепетировать урок по скоростной кастрации вероятного противника, протыканию глаз и ушей, а также особым приемам вспарывания живота. Похоже, здешние женщины не отличались человеколюбием. Зато сами стилетики Анку весьма порадовали, в ручках у них сверкали восхитительные драгоценные камешки. И все это великолепие, как оказалось, — в подарок.

Поверх жесткого корсета намотали широкий, очень нежный пояс, вышитый золотыми нитями, и знаками объяснили, что это особый презент хозяйки, нечто вроде семейного талисмана. Ноги пришлось упрятать в чулки из тонкого сукна и в поразившие Анку кожаные башмачки на деревянных подошвах. Башмачки казались бы слишком простыми, если бы не серебряные гвоздики и серебряные пряжки. На шею повесили четыре пары золотых бус, больше похожих на ошейники для крупных собак. Младшая даже прикинуть боялась, сколько могут стоить такие украшения. Однако пришла тетя Берта и резво опустила ее на землю. Оказалось, что все остальное — подарок, а вот бусы придется вернуть, поскольку они часть Ритуала.

— Столько золота для Ритуала? — заволновалась Младшая, но Хранительница уже упорхнула в обнимочку с одной из дочерей баронессы. А может, вовсе не дочкой, а племянницей, их зверские дубленые рожи казались Анке слепком с одной разукрашенной маски. Анка поглядела вослед и подумала, что Бернар прав — тетушка выглядела максимум на сорок пять лет. Баба-ягодка, во как.

Дядя Саня играл на лестнице с сыновьями баронессы в какую-то идиотскую игру, похожую на кости, но бросали они не только кубики, а еще и плоские свинцовые лепешки. Саня обозвал игру латинским словом, признался, что правила изучил не до конца, но намерен выйти в чемпионы. Бернар с Брудо взобрались на стену и увлеченно болтали с одним патрульным. Все трое смеялись, жестикулировали и выглядели вполне счастливыми. Несмотря на все неприятности.

Младшая внезапно прозрела. Она увидела то, что так долго не желала видеть. Бернар с его роскошной шевелюрой совсем не походил на тощенького, жидкобородого отрядного, а местный егерь, на фоне их обоих, смотрелся настоящей гориллой. Тем не менее, и Бернар, и дядя Саня пришлись ко двору. Они словно вернулись в свой дом, покинутый много лет назад. Вроде не слишком тепло, тянет плесенью, вещи полузабытые и сложены непривычно, однако с каждой минутой становится все уютнее и теплее. Здесь была их вотчина, их потерявшаяся родина. Анка неожиданно со всей ясностью поняла, что Бернар никогда не вернется в Верхний мир. Что бы он ей ни обещал, чем бы ни клялся. Даже если ему придется ненадолго выйти через Запечатанные двери, то только для того, чтобы выполнить долг перед сородичами. И никакие удобства Верхнего мира не смогут его заманить. Автомобили, телевизоры, видеокамеры, курорты, шоу, концерты.

Он легко променяет все эти прелести на двести лет жизни в чудесном воздухе Изнанки. Среди скачущих остроухих девиц с бешеными глазами, среди обрывков древних времен, среди волшебных городков и жутких демонов. Анка с горечью вспомнила, как Бернар глазел на девушек во время эльфийской ярмарки. Он ее не бросил, наоборот — держал за руку и никуда не отходил, но с ней оставалась только часть Бернара, его внешняя оболочка, с каждой минутой, с каждым днем истончавшаяся. Существовал и другой Бернар, жесткий, сильный, смелый и даже иногда жестокий. Такому Бернару передал покойный Эвальд свое тайное имя, такой Бернар сумеет возглавить и фину, и септ.

 

Дочь барона Ке

По звуку рожка члены экспедиции собрались в большом каминном зале. Анка вполуха слушала дядю Саню и, раскрыв рот, разглядывала тяжеловесную грубую мебель. Очаг был такого размера, что на вертеле в нем свободно мог бы зажариться бык. Толстые дубовые лавки блестели, натертые седалищами сотен поколений круитни. Здесь не развешивали по стенам картин, не выставляли доспехи и греческие статуи. Зато над камином и лавками скалились головы медведей, кабанов и оленей. Все сильнее тянуло жареным мясом и чесноком, у Младшей сосало под ложечкой.

— Прошу вас, без церемоний, — шурша пышным платьем, из бокового притвора выплыла баронесса. Впереди нее протиснулись двое дюжих слуг с факелами, они обежали зал, поджигая десятки свечей. Мужчины вскочили, словно новобранцы, заметившие полковника. Младшая только улыбнулась про себя. Что ни говори, а владелица броха даже в посторонних мужиках умела вызывать трепет!

Снизу, из кухни, в два раза сильнее потянуло щекочущими запахами жаркого, лука и специй. Где-то загремела цепь, в стенке распахнулась квадратная дверца, за которой оказалась кабинка лифта, доверху набитая снедью. Овальный стол не застилали скатертью, а вместо салфеток расставили чашки с теплой водой. Не успела Анка ойкнуть, как в центре стола появилось блюдо с дымящимся поросенком. Слуги поднесли за ручки еще одно тяжелое блюдо, размерами смахивающее на щит какого-нибудь Геракла. Младшая раскрыла рот. Такого она не видела даже в индийском дворце наездницы Марии.

На блюде в три этажа были уложены дикие птицы. Даже не уложены, а рассажены в самом живописном порядке, как будто собрались на вечеринку. Здесь гнули шеи лебеди, разевали клювы фазаны, раздували грудь куропатки. Младшая никогда бы не поверила, что птиц можно кушать вместе с перьями, она даже решила, что все это чучела для украшения стола.

Распахнулись двустворчатые двери, здоровенный татуированный мужик, больше похожий на мясника, чем на глашатая, что-то проорал в потолок. Один за другим, звеня громоздкими украшениями, в залу вплывали соседи баронессы Ке.

Семь правящих домов королевства Инвернесс собрались под сводами фамильного броха Ке. Супружеские пары, величественные, разукрашенные вроде бы похоже, но каждая татуирована на свой лад. Мужчины в меховых безрукавках, с оскаленными волчьими мордами на мохнатых шапках, и дамы в зеленых закрытых платьях, в плащах, подбитых черной куницей, с посохами, увешанными амулетами. В каждой паре мужчина вел свою баронессу под руку, но не так, как это принято у обычных людей.

Анка сразу приметила разницу. Каждый из баронов носил на левой руке длинную сафьяновую перчатку и несколько браслетов поверх нее. Правая рука в толстой кожаной рукавице, обшитой бронзовыми пластинами, придерживала одновременно рукоять короткого меча и полу широкого плаща, укрывающего спины обоих супругов. Меднолицые соседи поочередно раскланивались с хозяйкой, с хозяином и с гостями. Женщины легонько соприкасались кончиками пальцев, мужчины гремели ножнами. Позади каждой пары возникал молодой, то ли слуга, то ли оруженосец, раскрашенный в цвета своего дома. Принимал перевязь с двумя мечами, плащи, волчьи шапки и удалялся в переднюю, где для прислуги был накрыт отдельный стол. Разоблаченные гости вели себя достаточно развязно, смеялись, споласкивали руки и с интересом поглядывали на обычных. Пожалуй, Мария, с ее великанским ростом, их занимала гораздо больше, чем виновница торжества. Досточтимый Фибо, тряся гривой, еле успевал кружить между вновь прибывшими, дабы никого не обделить вниманием союзного королевства.

— Садитесь, садитесь. Анка, не сюда, — в ухо ей зашептал Бернар. — Твое место не здесь, а возле баронессы!

Хранительницу традиций с почетом усадили между двумя пожилыми баронессами, закутанными в куньи стеганки. На груди у каждой висело не по три, а штук по шесть инкрустированных блюдец с руническими письменами. Знатные дамы вальяжно переговаривались, щурились на огонь в очаге, по капле цедили вино. Младшей все меньше нравилось образовавшееся столпотворение. Словно все чего-то напряженно ждали, но скрывали от нее.

— Но я не могу там сидеть! — заупрямилась она. — Кто мне переведет?

— Не беспокойся, нам разрешили переводить! Просто мы не должны сидеть вместе, это не принято. Ты должна находиться рядом со своим отцом.

— С моим отцом? — до Анки не сразу дошло. Она позволила увести себя и усадить на высокий стул, застеленный мягким мехом, по левую руку от баронессы Ке. Бернар издалека помахал ей рукой, а Мария ободряюще показала большой палец.

— Классно смотришься, только раскраски не хватает, — сострила наездница, отрывая здоровой рукой кусок куропатки.

Поднялся барон Ке. Разговоры стихли, стало слышно, как слуга ворошит поленья в разгорающемся камине, как перекликаются егеря, и мычит скотина на вечерней дойке. Первым делом барон выразил почтение своей теще, затем почившей матери, затем переключился на уважаемых соседей и долго перечислял титулы и заслуги семи правящих домов, съехавшихся сегодня вечером в брох Ке. По тому, как взгляды угрюмых дворян скрестились на ней, Младшая догадалась, что хозяин дома перешел, наконец, к предмету обсуждения. Впрочем, кушать никто не прекратил. Челюсти методично двигались, наполнялись кубки, место мясных заняли рыбные блюда.

— Мы обсудили вопрос с Его ученостью, посланцем Капитула, также с держателем верительных грамот короля отрядных и поверенным из народа пикси. К великому сожалению, среди нас в трудный момент не было послов от вольного Абердина и Ольстера, равно как и послов от народа клури каун и от охранных гоблинов Йоркшира.

— О господи, — прошептала Мария, внимательно слушавшая перевод. — А это еще кто такие?

— Тсс...

На противоположном конце стола кто-то громко рыгнул. Анка все равно не разобралась бы среди двух десятков одинаковых родственников баронессы. Проявляя изрядный аппетит, молодые люди обоих полов интенсивно поглощали жареную косулю.

— Но Темный двор не удастся убедить. Их колдуны не продадут волшебного коня девственнице, не прошедшей Ритуала имени. Герцоги Подвала слишком боятся жрецов Священных рощ, которые запрещают обычным пересекать Логрис.

По залу пронесся недовольный ропот. Лорд Фибо увлеченно обгладывал заячью ногу, словно речь шла не о нем.

— Я прошу прощения, — приподнялся один из баронов. — Они не желают продать коня девочке, потому что она обычная?

— Нет, ни в коем случае, — посланник Темного двора оставил зайца в покое. — Нашим колдунам все равно, к какой расе разумных принадлежит покупатель. Тем более что кони все равно бросят вас и вернутся в Логрис.

— Как это «кони нас бросят»? — завелась Мария. — Я не первый день живу на свете, но что-то не припомню лошадь, которая бы по своей воле меняла хозяина.

— Это не обычные лошади, — усмехнулся Фибо. — Порода Туата-де-Дананн выведена от потомков Кэлпи, озерных демонов, и лучших кобылиц Логриса. Много поколений Добрые Соседи сохраняют в тайне секреты их дрессировки и содержания. Их поят особой водой из подземных озер, их кормят только злаками, выросшими на кладбищах, им добавляют в пищу такие травы, от запаха которых обыкновенная лошадь сошла бы с ума.

— Ходят слухи, что их кормят не только злаками, но и кое-чем похуже, — вставила одна из титулованных женщин.

— Например, порчеными младенцами гоблинов, — проскрипела из угла старая баронесса, теща славного Ке.

Анку передернуло. Она представила себе лошадь с длинными желтыми зубами, рвущую на части голенького ушастого мальчика. Нет, такого не может быть, чтобы лошадки кушали людей, это обман. Но память тут же услужливо подкинула ей другую картинку. Анка невольно покраснела, вспомнив, как восхитительный незнакомец с персиковой кожей и шелковыми волнистыми волосами едва не уволок ее на дно реки.

Разные встречаются лошади, вот как!

— Кони сами вернутся в Логрис, и вы не сможете их удержать, — отчеканил темный фэйри. — Но Туата-де-Дананн не носят на себе детей. Только взрослых людей, способных отвечать за будущее и настоящее. Проблема не в девочке. Фэйри Светлого двора делают вид, что забыли об убийствах, совершенных ими на Ферме-у-Ручья! Я напомню.

В зале поднялся шум.

— О чем это он? — Анка перегнулась через тетю Берту, подергала Саню за рукав. — Переведите же мне, я ничего же не понимаю!

— Он говорит о старом договоре между нашими дворами, — неохотно откликнулся сибиряк. — Когда Неблагий двор покидал Верхний мир, наши прадеды, верь-не-верь, подписали договор, что никогда не приведут в Изнанку обычных. Так случилось, что погибли две обычные девушки. Как сказать... это запутанная история. Девушки были влюблены в парней Темного двора, а те порвали со своими финами и вернулись за невестами в Верхний мир. У самой Фермы их догнали и убили. Всех четверых убили. Сейчас, верь-не-верь, никто не может утверждать, чьих рук это убийство. Возможно, всех четверых пристрелили обычные охотники, посланные в погоню родителями девушек. Только у нас с Темным двором отношения совсем порвались.

— Ой, мамочки! — охнула Младшая.

— Поэтому друиды считают, что тебе нельзя на Пыльную тропу. К Марии это не относится, люди Атласа подписали договор с фэйри тысячи лет назад.

— Кони способны провезти вас по Хрустальному мосту, — с ухмылкой продолжал Фибо. — Если, конечно, вам удастся уговорить обитателей Священной рощи показать вам Хрустальный мост.

— А нам предстоит еще и какую-то особенную рощу искать? — скривилась наездница. — Почему нельзя за те же деньги нанять судно и преодолеть пролив вплавь? — Мария немного смутилась, натолкнувшись на общее молчание. — То есть... Я что, сказала что-то не так?

— В Изнанке пролив выглядит несколько иначе, чем в Измененном мире, — деликатно заполнил паузу фомор. — Для нас весьма познавательно и необычно, что вы собираетесь путешествовать вплавь. Ведь это означает, что любой человек может преодолеть пролив.

— Естественно, любой! — удивилась Мария, когда Саня закончил переводить.

Бароны и баронессы подпрыгнули на месте, словно их одновременно ударило током. Их посохи с дворянскими регалиями одновременно стукнули об пол. Кто-то опрокинул кубок с вином, кто-то выронил тарелку.

— Прошу вас, нигде больше не поднимайте такие темы, — быстро вклинилась тетя Берта, одновременно перешептываясь с баронессой. — Много сотен лет Логрис закрыт для материковых переселенцев, за этим следят жрецы из Священных рощ.

— Это друиды? — робко напомнила о себе Анка. Она обращалась к Сане и Бернару, но, кажется, услышали все. Услышали и уставились на нее, как на диво.

— Не пугайся, — улыбнулась Хранительница традиций. — Благородные пикты немножко побаиваются тебя. Все уже наслышаны о твоей кровной дружбе с Черным пастухом. Здесь новости разносятся быстрее ветра. Ку Ши мало кому удается увидеть и тем более — приручить.

— Перебраться через пролив вплавь еще никому не удавалось. Вы можете попробовать, но через минуту вас разобьет о скалы. Это замечательно! — подвел неожиданный итог барон. — Мы счастливы достигнутым равновесием. Логрис надежно защищен. Мы не нуждаемся в переселенцах с континента. Нам не нужны их алчные демоны, которые то и дело пытаются проникнуть сюда. Нам хватает своей нечисти. Только магические звери, вроде пастухов Ку Ши, или кони Темного двора могут провести человека на континент. Но для этого нужен Хрустальный мост, а мост в руках жрецов из Священных рощ. Я предполагаю, что вы хотите спросить. Один конь несет лишь одного седока, вы не сможете взять девочку на руки. Не потому, что она обычная. Нас не касаются междоусобицы фэйри. Она не прошла Ритуал. Очень давно народ круитни подписал договор, там были слова о защите детей. Чтобы никто силой или хитростью не смог выманить детей из Логриса. Ребенок любой разумной расы, не прошедший Ритуал имени, не сумеет оседлать коня.

— Если дотошно следовать букве договоров, заключенных в шестьдесят втором году великого исхода круитни, — зашепелявил один из старичков с позолоченным посохом, — то обычным, не прошедшим Ритуала имени и Ритуала семьи, вообще не позволено находиться в Логрисе. Получив известие о двух обычных, спустившихся в Изнанку, свободные бароны славного королевства Инвернесс сразу же взяли под покровительство советницу Коллегии Марию.

— Вот те раз, любопытные факты вскрываются, — дядя Саня подергал себя за бороду. — Такие дела, дочка, верь-не-верь.

— Обалдеть, это называется «покровительство»? — Мария продемонстрировала изуродованную кисть и прибавила несколько непечатных слов на голландском. — Я что, вроде исчезающего барса?

— Поскольку женщина Мария представляет Коллегию людей Атласа, — в гробовой тишине продолжал старичок. — Как вам известно, в Блэкдауне было достигнуто соглашение с брауни, отрядными и фоморами, что обычных не оставят без сопровождения. Вам известно также, что Орден охранных гоблинов сохраняет обычный нейтралитет, как и принцессы клури каун. Но случилось непредвиденное — обычная девочка помогла принцессам клури каун поймать водного жеребца, наводившего ужас на рощи Слеах Майт. Принцессы клури каун, прослышав о трудностях наших гостей, посовещались и отправили гонца к друидам. Жрецы Священных рощ не ответили отказом.

— Ааххх... — По залу разнесся общий вздох изумления. У барона Ке так отвисла челюсть, что на тарелку выпал кусок непрожеванного мяса. Анка с трудом сдержалась, чтобы не сбежать в уборную от своего будущего батюшки. Бернар возбужденно переводил, его глаза блестели, отражая пламя светильников.

— Вот так номер, — выдавил Саня.

— Кажется, сами пикты были не в курсе, — заметила наездница.

— У меня нет оснований не верить уважаемому Хранителю традиций, — вежливо вставил темный фэйри. — Однако всем нам известно, что жрецы Священных рощ никогда не выражают своих мыслей прямо.

— Этот дед — главный Хранитель традиций в городе Инвернесс, — шепнул Анке дядя Саня. — Он приехал специально, чтобы оформить твое удочерение.

Хранитель традиций усмехнулся и щелкнул пальцами. Два оруженосца внесли и поставили у стола сооружение, очень похожее на высокий детский стульчик. Затем туда же, кланяясь, усадили гномку клури каун. Поварята мигом сервировали для нее тарелочки, налили вина, подали особый, крошечный нож и кувшинчики со специями.

— Я принесла вопрос жреца Гостя Сеахла к обычной девочке, — пискляво и важно произнесла гномка. — Могу ли я его задать, прежде чем премноголюбезные баронессы приступят к Ритуалу? Ведь может оказаться и так, что досточтимый Фибо справедливо пытается предостеречь всех вас от печальных ошибок?

Анка едва не подавилась фасолинкой, которую катала во рту уже четверть часа. Ничего более существенного она так и не скушала.

— Конечно же, — ответила она. — Я с удовольствием отвечу на вопросы вашей... вашей светлости. Мне нечего скрывать от друидов... и вообще нечего скрывать.

Она подумала, что наверняка ошиблась, и крошечную приближенную лесной принцессы следует называть вовсе не «светлостью», но Бернар уже перевел.

— Весьма любезно с вашей стороны, — расцвела в улыбке клури каун. — Однако жрецы Змеиного храма не ждут ответ. Такие вещи им обычно известны заранее. Вопрос и ответ нужны самой обычной девочке. Гость Сеахл спросил... — Маленькая женщина развернула лист плотной бумаги, пробежала желтым ногтем по строчкам. — Гость Сеахл спросил у обычной, будет ли ее сын тушить пожары так же, как тушил пожары ее отец?

Младшей показалось, что стены броха со скрипом поползли навстречу друг другу. Воротник сдавил шею, в зале стало невозможно вдохнуть. Бароны опустили веки и пристально «смотрели» на нее желтыми «глазами» татуировок. В камине трещали поленья, позади шмыгал носом толстощекий слуга с подносом.

Откуда они узнали, что папа погиб на пожаре?

Ладно, про папку они могли как-то выведать у Бернара. Ему-то все почти известно про ее семью, разболтал тете Берте, а она — пиктам. Но о каком таком сыне идет речь?

— Ты поняла вопрос или мне повторить? — спросил Бернар.

Анка глянула на него и сразу же убедилась — он никому не рассказывал. Бернар сидел бледный, напряженный и, похоже, запутался не меньше нее.

— Я поняла.

На всякий случай, Младшая оглянулась на Саню и тетю Берту, ожидая от них помощи. Саня, хоть и путался порой в языке Долины, всегда был на ее стороне и не стал бы обманывать. Но сейчас он даже не подмигнул, как всегда, и не сказал свое любимое «верь-не-верь». Кровник размышлял, склонившись над кружкой с черным пивом.

Будет ли сын тушить пожары, как ее отец? Анка откинулась спиной на твердую резную спинку и постаралясь успокоиться. Допустим, сказала она себе, жрецы такие ловкие, что взаправду видят будущее. Предсказателей и в Верхнем мире полно — ванги там всякие, Нострадамусы. Это значит, что ее не прикончат в ближайшие дни, она вырастет, и у нее родится сын! Младшая снова почувствовала, что совершенно некстати краснеет. При чем тут пожар?! Папка погиб, но он никогда не работал в пожарной охране. Неужто коварный Сеахл намекает на то, что ее ребенка ждет такая же судьба? Или что она обязана отдать будущего сына в пожарники? Да боже сохрани от такой службы!

Залу покинули последние молекулы воздуха. Слуга за спинкой кресла перестал дышать. Баронесса де Урр постукивала пальцем по столешнице. Сухое постукивание разносилось по всей вселенной. Анка беспомощно взглянула на тетю Берту, и тут ее осенило. Тетя Берта едва уловимо сложила губы трубочкой и сделала движение, словно задувает свечку.

Вопрос и ответ, отец и сын, дед и внук, а посередине — она, женская искра! Младшая едва не подпрыгнула от восторга, сразу стало легко дышать, и сердце снова забилось как положено. Младшая вспомнила, как Хранительница рассказывала о традициях фэйри. Прадед строил фундамент цеха, сыновья его возводили стены и налаживали станки, сыновья сыновей завозили пряжу и учились прясть и ткать, а следующим — правнукам — уже не оставалось выбора. Родившийся в семье ткача мальчик почитал за счастье в тринадцать лет стать младшим подмастерьем. В пятнадцать он сдавал очередной профессиональный экзамен, а затем проходил Ритуал имени. Дети ткачей становились ткачами. Так было сотни лет. Поколения озерных работали у воды — конопатили лодки, ловили рыбу, строили плотины. Горные фэйри тянули дороги, налаживали мосты, а нынче переключились на высоковольтные линии и телефонные ретрансляторы.

У каждого было свое дело, свой маленький островок благополучия, известный заранее. Сын Филиппа Луазье должен стать лесничим или егерем. Или, в случае особой одаренности, — заняться лесной наукой. Сестры Бернара уже обе серьезно готовились пойти по той же стезе, Каролина училась в университете по специальности «лесное хозяйство». Хотя могли бы выбрать тысячи иных профессий, потому что давно канули в прошлое цеха и ремесленые гильдии. И кануло в прошлое время, когда девочкам было уготовано исключительно место у очага. Дети Филиппа Луазье с радостью ждали Ритуал. Анка вспомнила, как презрительно отзывалась старшая сестра Бернара, Каролина, о тех фэйри, которые покинули родительскую стезю.

Они все... Анка с трудом подобрала верное определение. Они все знали, чего хотят, и не чувствовали при этом себя ущемленными. Их никто не заставлял — делай то, делай это, они сами мечтали поскорее стать взрослыми, чтобы работать наравне со взрослыми. Анка вспомнила поселок, вспомнила пацанов и девчонок из их прежней школы, особенно приятелей Старшего. Никто из них не собирался застревать в деревне, кроме самых тупых, и тех, кто начал уже потихоньку спиваться. Девчонки тоже спали и видели, как бы свалить в Архангельск, а еще лучше — в Питер или Москву. Что же хотела услышать коварная гномка?

— Мой сын будет тушить пожары, — твердо заявила Младшая. — Я расскажу ему о дедушке. Я буду женской искрой между ними.

— Очень хорошо, — гномка клури каун впервые улыбнулась, затем скомкала листок с вопросом и бросила в огонь. — Жрецы знали твой ответ. Они построят Хрустальный мост при двух условиях. Первое — обычная девочка должна стать взрослой. Она должна выбрать семью и выбрать традиции. Она должна отказаться от опасных заблуждений Измененного мира. Второе условие они назовут, если обычная девочка сумеет найти Священную рощу. Старший жрец Гость Сеахл произнес дословно следующее: «В Змеином храме останется тот, кто больше всех хочет его покинуть».

— Но мы еще не были ни в каком Змеином храме, — шепотом удивилась Мария.

Посланница лесных принцесс с важностью отпила вина из крохотного бокальчика. Слуга немедленно подлил еще.

— В Изнанке ничего нельзя утверждать с полной определенностью, — задумчиво произнес дядя Саня. — Для кого-то наше пребывание в гостях у пиктов — будущее, а для кого-то — вчерашний день. Я вот думаю, как успел гонец маленьких гномок клури каун нас обогнать и пообщаться с друидами на восточном побережье?

— Кстати, да! — иронически хмыкнула Мария. — Мне изуродовали руку, потом погиб этот миленький ушастик Гвидо, а все ради чего?

— У каждого свой путь, — одернула ее Берта. Анка вздрогнула: ей показалось, что говорит не Берта, а покойный дядя Эвальд. Может, и вправду старик передал кровникам кое-что еще вместе с Тайным именем? — У каждого своя линия жизни. Неблагий двор хранит тайну коней Туата-де-Дананн, Капитул фоморов разводит псов Ку Ши, друиды сторожат границы Логриса, а маленькие клури умеют быстро бегать под землей. Зато они больше недели не могут жить вдали от рощ Слеах Майт. Они просто умирают без своих деревьев, поэтому их не осталось в Верхнем мире. У каждого свой путь, мы не должны завидовать!

— Я не завидую, — буркнула советница. — Я отсюда быстрее выбраться хочу.

Пикты шумно совещались, вращая глазами, колотя о каменный пол посохами и подкованными каблуками. Младшей показалось, что они вот-вот кинутся в драку. Но драка не состоялась. Брызгая слюной, долго и невнятно бормотала мать баронессы, затем дали слово еще двоим полуживым старикам. Молодежь не перебивала старших, но гомонили страшно, как сотня грачей. Дядя Саня вслушивался, но не успевал переводить.

— Дядя Саня, о чем они говорят? — Младшая чувствовала нарастающую тревогу.

— Его ученость указал баронессе на то, что мы и так уклонились с Пыльной тропы почти на сутки. Здесь расстояния меряют не километрами, а минутами, когда хотят поймать время. Его ученость беспокоится, что мы не успеем проскочить безлюдные районы страны до наступления полнолуния. А полнолуние, как я уразумел, длится здесь чертовски долго, и мы тогда отстанем от Пыльной тропы безнадежно.

— А разве сейчас мы не отстали?

— Нет. В Измененном мире, с момента, когда мы проскочили Запечатанные двери, прошло не больше часа. Но... как я понял, разница может нарастать скачкообразно, если долго уклоняться с Пыльной тропы. Сейчас для нас опасно не расхождение с Верхним миром, а простой ночами. Бароны контролируют земли от озера Лохтей и почти до границ Абердина, но восточнее тянутся, так называемые Серые пустоши. Там нет постоянных ориентиров и нет проводников.

— Мы же уже ехали ночами, — удивилась Анка. — Или там снова медленное время?

— Нет, нет, погоди, я сам не до конца понял. — Дядя Саня предупреждающе поднял указательный палец. — Верь-не-верь, дело тут не в воронках. Магистр клянется, что впереди воронок нет. Но если мы до полнолуния не пересечем Серые пустоши, то можем столкнуться с Дикой Охотой.

— Час от часу не легче, — скривился Бернар. — Вчера я спрашивал милорда пикси, до того, как он нас покинул. Милорд сказал, что следует заранее вызывать пастуха Ку Ши, и не одного, а нескольких псов, иначе Дикую охоту не разогнать.

Тут встал досточтимый Фибо, попросил у баронессы слова и сделал заявление. Кони Туата способны преодолеть страну так быстро, что о Серых пустошах можно не беспокоиться, сказал он.

— А как быть со мной? — робко пискнула Анка. — Зачем еще Ритуал? Меня ведь уже удочерили?!

— Тебя пока поклялись удочерить, но клятву надо выполнить, — строго сказала тетя Берта. — Ты просто не понимаешь, милая, насколько все серьезно. Если тебя удочеряют, ты получаешь права на титул, долю имущества и вассальных долгов. Но на тебя ляжет и огромная ответственность. Женщины в роду круитни ведут торговлю, финансы и долговые дела. Женщины выбирают мужей, назначают опекунов и сообща творят обряды. Колдовские обряды, к которым тебя не хотели бы подпускать. Об этом сейчас и идет спор с родственниками. Все эти соседи — ближняя родня.

— Но я не собираюсь с ними колдовать!

— В этом и пытается их убедить тетя Берта, — пояснил Бернар. — Что ты не намерена вызывать грозы, наводнения и коровье бешенство.

— Боже упаси! А что, разве можно вызвать наводнение?

— Для них — раз плюнуть. Но женщины баронских родов контролируют друг друга, всегда поддерживается равновесие. А ты уйдешь. Вот они и боятся, что кто-то передаст силу.

— Ой... Бернар, спроси, а если не удочерять?

— Тогда ты не станешь взрослой.

— Я совсем запуталась, — сквозь рокот голосов пожаловалась Анка. — Как это я не стану взрослой? Все вырастают, и я вырасту! Я далее за последний месяц вытянулась, вон — рукава короткими стали!

— Вырасти в длину — это не значит стать взрослым! — философски заметила тетя Берта. Баронесса Ке тем временем поднялась из-за стола и совещалась с другими сановными родственницами в тесном женском кругу.

Анка подумала, что еще парочка таких неопределенных угроз, и у нее точно расколется голова. Тетя Берта прихлебывала стаут, кивала и смеялась, слуги обносили гостей чистыми тарелками, барон Ке усердно подливал женщинам из пузатого кувшина. Двое его сыновей почтительно стояли за спинками кресел, готовые услужить матери и бабушке. Старая баронесса, пуская слюни, дремала у камина и, кажется, не вполне соображала, где находится. Возле нее непрерывно дежурил лакей, похожий на татуированного лысого бульдога. Мария, несколько ошалев от подобострастного мужского внимания, вгрызалась в жареную куропатку. Ей прислуживал младший сын барона, точнее — бестолково топтался за спиной и мешал спокойно жевать. Дети у барона Ке выглядели еще страшнее, чем он сам, а младший сынок свирепым выражением лица превзошел всех остальных, вместе взятых. Анка представила, каково было бы встретить размалеванное чудовище в железной рубашке где-нибудь наверху, в Измененном мире. Когда парнишка моргал или щурился на пламя свечей, на его верхних веках вспыхивали еще одни, желтые, тигриные глаза.

— Не пугайся, дочка, — подмигнул Анке сибиряк. — Так уж тут принято. В нашей фине тоже без Ритуала никак. Либо ты ребенок, и все вокруг тебя прыгают с сосками и носовыми платочками, либо ты человек. Верь-не-верь, третьего не дано.

— А в нашей семье ничего такого не было, — шмыгнула носом Анка. — И в школе тоже.

— Поэтому вы до старости совершаете детские поступки, — засмеялся дядя Саня.

Как и прежде, гвалт внезапно и резко сменился молчанием. Оказалось, что баронесса Ке тихонько стукнула посохом.

— Мы полагаемся на благородство фэйри Светлого двора, мы полагаемся на честность девочки, принявшей покровительство пастуха Капельтуайта. Семья Ке удочерит обычную. Семья Ке надеется, что ее участие в будущем великом договоре не будет забыто.

Тетя Берта что-то пошептала Марии.

— Я клянусь вам, что щедрость и благое расположение семьи Ке и всего народа круитни будет определяющим при составлении договора, — с торжественной миной провозгласила наездница. — Люди Атласа будут счастливы разместить выпас черепах в землях баронессы.

При этих словах магистр Уг нэн Наат завозился и засопел, а пикси не смог скрыть разочарования. Саня тут же кинулся их успокаивать, поясняя, что младшая советница Коллегии, несомненно, употребила неудачный оборот, и что все реанимационные Эхусы, без сомнения, будут поделены между пикси, королевством отрядных и Капитулом фоморов.

Барон Ке поднялся, снял с себя еще одну цепь и торжественно нацепил новоиспеченной дочери на шею. Анка затаила дыхание, с ужасом ожидая отцовского поцелуя, но барон до нежностей не опустился. Он поскреб рыжую щетину, потрепал Анку по щеке шершавой ладонью и как-то вдруг погрустнел. Пока свидетели гусиными перьями расписывались в мятом кожаном журнале, баронесса через Бернара и Саню втолковывала Анке, почему она не человек, а недоделанный ребенок. Анка все с большим трудом переносила запахи сгрудившихся — не слишком чистых — тел, поэтому большую часть речи пропустила мимо ушей.

— Аня, ты согласна? — спросила тетя Берта. — Если ты откажешься, никто не станет тебя принуждать.

— Тогда мы пойдем в обход Серых пустошей и попробуем попросить коней у фоморов, — добавил Саня.

— Капитул, несомненно, предоставит вам коней, — важно кивнул огромный магистр. — Но мои коллеги, несомненно, выразят удивление, что кровники Неблагого двора отказали вам в продаже.

Десятки глаз смотрели на Младшую. Замерли даже поварята, разносившие третью перемену блюд. Дрожал спертый воздух на остриях свечей, до потолочных балок взмывали искры из камина, шипел жир на сковородах. Женщины народа круитни обступили Младшую плотным кругом. Их татуированные лица в свете желтых свечей казались плотоядными африканскими масками.

— Согласна, — вздохнула Анка. — А что они будут со мной делать? — Анка уцепилась за русского фэйри.

— Они покажут тебе смерть.

— А без этого... без смерти, никак нельзя?

— Но без встречи со смертью не имеет смысла входить в жизнь, — баронесса разглядывала Анку, как уродца в кунсткамере. — Я прошу прощения, но, разве обычные, по слухам, захватившие весь Измененный мир, не готовят детей к жизни?

— Они только думают, что готовят, — печально покивала тетя Берта.

— Но... но как же? Как же они передают тайные имена?

— Они давно забыли имена, премноголюбезная баронесса.

— Невероятно... страшно... дико... — залепетали кровники семьи Ке.

— Почтенная Берта, они позволяют детям заводить семью и носить оружие, не передав им законов чести? — Глаза хозяйки броха широко раскрылись в неподдельном изумлении. — Но как могут продолжать род те, кто живет как бабочка, кто не помнит вчерашний день?

Тетя Берта только развела руками. У Анки было много что сказать этой напыщенной татуированной корове, но она догадывалась, что верно ее речь все равно не переведут.

— Я хочу стать взрослой и получить коня, — заявила она.

— Превосходно, — краем рта улыбнулась баронесса. От ее улыбки по коже Анки пробежал озноб. — В таком случае, мы приступим к ритуалу прямо сейчас.

Служанки привели Младшую в сводчатый подвал. Младшая насчитала сорок четыре ступеньки по спиральной лестнице и три промежуточные площадки. На каждой площадке приходилось преодолевать массивную железную дверь. Двери отпирали не служанки, а благородные представительницы правящих домов. Отворив дверь, они шепотом творили молитвы, вытирали с пола и со стен начертанные цветными мелками письмена, снимали с косяков гирлянды волчьих челюстей. Анке показали знаками, что ступать следует только по узкой циновке, которую впереди раскатывали на каменных ступенях. На голый камень наступать категорически запрещалось. После того, как миновали очередной рубеж, процессия останавливалась, пожилые матроны уже изнутри запирали двери, развешивали кости и рисовали магические узоры. Младшая могла только догадываться, кого держит семейство Ке в подвале родового броха.

Однако внизу оказалось лишь пустое крестообразное помещение. Подвал броха содержался в гораздо более приличном состоянии, чем Младшая могла ожидать. Центральная его часть с высоким сводчатым потолком имела четыре боковых ответвления, тонувших в полной темноте.

Там ее заставили выпить кубок с горько-сладким напитком, похожим по вкусу на черничный сок. Затем расшнуровали корсет, сняли платье, башмаки и чулки. Анка словно опьянела, хотя ей не показалось, что в напитке содержался алкоголь. Ее оставили босиком, в нижнем шерстяном платье, колючем, но теплом, на соломенной подстилке. Служанки сноровисто задули лампы, прихватили факелы и сбежали.

Младшая осталась одна в темноте.

Наверное, час или около того она честно ждала, что придет тетя Берта, или баронесса, или еще кто-нибудь. Потом она начала притоптывать от холода. Потом рискнула подать голос, но ответом было только сухое, шепчущее эхо. Младшая не смогла бы точно сказать, сколько часов провела она на соломенной подстилке без еды и питья. В какой-то момент заскрипела дверь, появились две крепкие девушки, с фонарем и очередной порцией «черничного сока». Девушки знаками показали Анке, что следует выпить до дна, затем ее взяли за руку и отвели в уборную. Оказалось, что уборная находится совсем рядом, это была просто дырка в полу, за широкой колонной. Служанка застрекотала на чудовищном языке круитни, Младшая тупо кивала, слушая нарастающий гул в ушах и раздумывая, как скоро и насколько высоко придется ампутировать отмерзшие ноги.

Однако после второй порции напитка ей стало теплее. Анке даже показалось, что сердце бьется все быстрее, толчками наполняя сосуды. Она чувствовала не только сердечную мышцу, она до последнего капилляра чувствовала всю кровеносную систему, чувствовала, как расправляются легкие и сосуды наполняются кислородом. У нее словно появилось внутреннее осязание. Она слышала, как темно-синий сироп плещется в желудке, стекает по стенкам, быстро проникает в кровь. Естественно, Младшая не понимала трескучей речи раскрашенных бритых девушек, но достаточно быстро уловила смысл их объяснений.

Подвал очень большой. Следует быть осторожной, неподалеку — незакрытые колодцы. Ей предстоит пробыть здесь одной до тех пор, пока она не отважится сама прыгнуть в колодец. Впрочем, она остается не совсем одна. Компанию ей составят крысы, здоровущие, злобные крысы, которых давно не подкармливали. Кроме крыс здесь полно мокриц, пауков и прочей пакости. А еще... еще в подвал протоптали дорожку демоны. Служанка подвела Анку к запертой дверце и показала на письмена, украшающие косяки и порог. Кроме надписей изнутри на косяках были прибиты волчьи уши и целые черепа с окрашенными в красный цвет клыками. Анка уже знала, что просто так в Изнанке косяки и подоконники не разрисовывают. И волчьи челюсти развешивают там, где нужно удержать нечистую силу.

Служанки ушли, захватив фонарь. Эхо от захлопнувшейся двери еще долго металось по аркам и переходам, Анка собрала солому в кучу, кое-как угнездилась в центре и приготовилась ждать. Крысы шуршали, перебирали лапками и попискивали в норах, но Анка их не боялась. Крыс она с детства привыкла лупить палкой и натравливать на них кошек. Маманя даже посылала Младшую к своей подруге за специально обученной кошкой. Киску пришлось зимой везти на автобусе в лукошке, завернутую в одеяло, и подкармливать колбасой, чтобы не так орала от страха. Зато потом кошка освоилась на новом месте и выбрала Анкину постель местом своих жертвоприношений. Она таскала из сарая и коровника теплые трупы задушенных крыс и гордо складывала у хозяйки в ногах. Пришлось запирать от нее двери, а потом наступила весна, и кошка куда-то потерялась.

Анка пропустила момент, когда крысы затихли.

Возможно, в ней все еще играл чудесный напиток или чувства обострились из-за темноты. Так или иначе, в подвале появился кто-то еще. Она была не одна. Младшая невольно поджала ноги к груди, закуталась в платье и съежилась. Но ей тут же пришла в голову страшная мысль, что Тот, кто материализовался среди сырых коридоров, подберется сзади и положит мерзкую трехпалую руку ей на голову.

Такого ей не пережить. Лучше самой сразу броситься в колодец, как намекала тетя Берта. Младшая сомневалась недолго. Едва ее затылка коснулось дуновение, похожее на чужое зловонное дыхание, она вскочила и ринулась в самый центр подвала, туда, где ждала ее черная, скользкая дыра.

 

Код доступа

Он учился на лету, тем более что в Эхусе спинка лежанки была устроена точно так же. Стоило покрепче приложить висок к волнистой пахнущей шерстью поверхности, как из-за спинки вытянулись щупальца и крепко присосались к офхолдеру. Второй раз Старший не нервничал, он спокойно подождал, пока корабль завершит процедуру идентификации. Второй раз все прошло быстро и безболезненно, только немножко закружилась голова. Валька порадовался, что выбрал лежанку и не полез опять в петли. С потолка спустилось нечто прозрачное, похожее на веер, и развернулось перед самым носом, превратившись в широкую панель управления. Веер слегка покачивался, создавая обманчивую иллюзию невесомой хрупкости. Ямки для пальцев, разноцветные, уже поднадоевшие, петельки и крючочки, похожие на засохшие пенисы мумий, цветные жидкости, дрожащие за окошечками кожаных, закрытых колб. Валька потрогал веер, тот был теплый, очень тонкий и невероятно крепкий. Он свисал с кривого потолка рубки на белых перевитых жгутах, и непонятно, где прятался раньше.

Старший вздохнул, сосчитал до десяти и начал самоподготовку. Первые же манипуляции с выемками для пальцев привели к ошеломляющим результатам. Либо Маркус темнил, либо Старшему повезло наткнуться на пульт ручного управления.

Тхол дернулся всем своим сорокаметровым телом. Чисто инстинктивно Старший отдернул пальцы и отдал команду на полный обзор. Однако забыл при этом смежить веки и несколько секунд боролся с тошнотой, созерцая одновременно внутренности «луковицы» и вертящиеся острые скалы. Тхол неторопливо поворачивался вокруг своей оси, а вокруг него, вытаращив глаза, прячась за утесами и «сосульками», сновали перепуганные американцы.

Лопнули кабели и канаты, рухнула штанга с приставной лестницей, разбились о дно пещеры компьютеры. Со скрежетом, высекая искры, ползла по неровному склону вторая приставная лестница, с нее сыпались мотки свернутых проводов и мелкие детали оборудования. Наконец, лестница опрокинулась, вращая вздернутыми вверх колесами, похожая на пьяного металлического жирафа.

Легким усилием воли Старший перенаправил слух на палатки. Вокруг сразу зазвенело, зашумели голоса. Силовой кабель от разбившегося прожектора волок за собой каркас большой палатки, следом за кабелем тащило генератор. Один из американцев схватился за дюралевый каркас, пытаясь удержать палатку на месте, другой спасал ящики. Второй усатый кричал своим, чтобы не высовывались, с другой стороны ему вторил Четвертый усатый.

— Кретин, прекратите немедленно! Вы погубите корабль! Прекратите, или мы вынуждены будем стрелять!

Они действительно выстрелили — выпустили несколько капсул со снотворным. Но то, что валило «с ног» реанимационную черепаху, не могло повредить броне, предназначенной для космических перелетов. Тхол продолжал вращение. Пока Старший, раскрыв рот, наблюдал за разгромом научного оборудования, могучий зверь развернулся, проскреб щетиной по неровной стене пещеры и снес крыши у обеих штабных палаток. Обнажились полки с приборами и стол, за которым Харченко угощал Старшего кофе. Сам профессор сидел, прикованный наручником к печке, и, вытаращив глаза, следил за маневрами огромной мохнатой гантели. Потом его рот расплылся в улыбке. Михаил ударил кулаком по колену и заорал что-то вроде «мать — перематъ, Валя, так их, мочи гадов!»

В соседней палатке тоже сорвало крышу. Под ней, беспомощно задрав бледные усатые рожи, сидели двое в наушниках. Они синхронно начали приподниматься, позабыв о своем сеансе связи, или чем они там еще занимались, а Старший захохотал и все никак не мог остановиться, до того потешно было наблюдать за их кроличьим испугом.

Он переставил пальцы в другие ямки на веере, и тут же чуть не вылетел с лежанки, потому что Тхол, не замедляясь и, похоже, не испытывая ни малейших трудностей, начал поворот вокруг вертикальной оси. Вальку в два счета спеленало горячими плотными ремнями, виски окутало с двух сторон подголовниками. Он растерялся, дал команду остановить поворот, но получилось, как в той пословице, — не так, как лучше, а как всегда. Потому что мысленно он приказывал кораблю одно, а пальцами, видимо, нажимал совсем другие кнопки, вдобавок, действовал вслепую.

Тхол встал на дыбы и со всего маху оторвал брезентовое маскировочное полотнище, перекрывающее выход в следующую, верхнюю пещеру. Краем глаза Валька успел заметить колоссальный зал, где пол поднимался кривыми террасами, похожими на рассыпчатые пироги. Где-то там, наверху, был выход, небо, спасение.

В следующий миг мир опять перевернулся, стало совсем темно, в глубине жилого отсека загремели незакрепленные предметы. Старший отдернул руки от пульта, проклиная себя за самонадеянность. Рубку сотряс удар. Тхол опять во что-то впилился. Еще один удар.

Старший повис на ремнях, окончательно запутавшись, где верх, а где низ. Откуда-то прилетел ботинок и приземлился Вальке подошвой на подбородок. За ботинком последовали увесистая бутылка с лимонадом, авторучка и пустая консервная банка. Только когда острый край жестяной банки вспорол ему губу, горе-наездник вспомнил, для чего надел офхолдер.

Связь. Со слов Лукаса, это получалось просто, чрезвычайно просто, поскольку имело мало общего с радиосвязью. Связные офхолдеры пастухов также усиливали волны, посылаемые мозгом, но в конце двадцатого века их постепенно вытесняли сотовые телефоны. В Коллегии считали, что древние конструкторы реанимационных черепах не ставили задачу сверхдальнего общения для пастухов. А вот в Тхолы встраивались солидные усилители. Мысль, посланная наездником с борта воздушного судна, распространялась по земному шару, как сейсмическая волна от упавшего метеорита.

Бац! Что-то больно врезало по коленке. Кажется, еще один ботинок. Тхол непринужденно застыл в позе свечки: казалось, ему вообще не требуется энергия для свободного парения. Однако перед носом Старшего осветились живые индикаторы, забулькали разноцветные жидкости, заполняя мягкие мензурки. В некоторых отсеках корабля резко поднялись температура и давление, за бортом тоже прибавилось несколько градусов, «сердечные мышцы» заработали, как паровозные поршни. Непонятно как, но Старший уловил расслоение обшивки. Словно внешняя броня разделилась на тонкие пластины, а между ними развернулись и заполнились раскаленным газом миллионы пузырьков. Газ поступал между слоев обшивки под огромным давлением, за внутренними стенками «луковицы» проявилась фиолетовая сеть сосудов, похожая на прожилки осенних листьев, пол рубки непрерывно вибрировал, наметился постоянный ровный ток воздуха, почти ураган. Над головой Старшего, в доселе сплошной стене, раскрылись отверстия, Тхол осуществлял тотальную вентиляцию внутренностей. С пола взлетели и устремились в вентиляционные шахты обертки, кусочки бумаги и даже Валькины носки.

Дьявол, как же заставить медузу созвониться с дежурным Коллегии? Лукас упоминал, что в любое время суток в разных уголках земного шара бодрствуют несколько советников, отвечающих за кризисные ситуации. Валька призывал дежурных и так и эдак, но ничего не получалось, пока он не додумался замолчать.

Надо было молчать и слушать. Не внешние шумы, а запредельно далекие и тихие звуки, похожие на мирное жужжание пчелиного улья, на стрекотание кузнечиков в пропитанных зноем травах, на плеск ручья. Офхолдер и раньше издавал звуки, но Валька к ним не прислушивался, и так хватало свербящей головной боли. Он постарался абстрагироваться от всего, что происходило на борту и за бортом, расслабил дыхание и представил себе, как щипковым движением вытягивает из общей мешанины шорохов самое сладкое — полузабытое стрекотание кузнецов на полянке. Он тянул и тянул нить на себя, и она подалась, развернулась, почти осязаемо приблизилась, пугая мозг вовсе не трением шершавых ножек, а молниями человеческих голосов, вспышками разноязычной болтовни, заполняющей тысячи километров эфира. Старший окунулся в свистящую, каркающую, лопочущую мешанину и очень скоро заметил... нет, не глазами, а каким-то иным органом чувств, он заметил свободное место, порожек, уступчик, куда можно было выплеснуть свои слова. Свободный порожек постоянно сдвигался в нереальном условном пространстве, уступая место другим фразам, словам, а иногда просто образам. Валька не орал, не надрывался, он представил свои фразы в виде пульсирующего красного фонарика, бережно опустил фонарик на порожек. Он с надеждой следил, как его послание, распространяя сигнал «sos», тонет в мерцающих недрах океана информации, окутывающего планету. Ему ответили на английском. Ответ прозвучал прямо в голове, непривычно резко и почти больно: Валька невольно дернулся. Он не сразу сообразил, что видит отвечающего как бы изнутри, точнее, видит не его самого, а то, что находится перед глазами собеседника. В лицо Вальке ударило яркое закатное солнце. Солнце светило над срезом широченного панорамного окна, за окном, облитые багровым золотом, текли слитки небоскребов, еще проскочил в углу вентилятор, край прозрачного стола и почему-то дамские перчатки.

Мужчина повторил вопрос по-английски, сначала с недоумением, затем, все сильнее волнуясь, перешел на испанский и греческий.

— Русский, — выговорил Старший. — Я русский, Валентин Лунин, я в вашем Тхоле.

Тот, кто использовал его зрение, развернулся с такой скоростью, что Вальку чуть не затошнило, хотя он продолжал неподвижно висеть в замершем теле Тхола. Позади атланта оказался зеркальный шкаф. Он отразил немолодого кудрявого мужчину с бородкой и носом, как у Лукаса. На мужчине шикарно смотрелся стальной костюм и галстук в горошек. Относительно возраста людей Атласа Валька не обманывался, хозяину офиса могло быть триста или шестьсот лет. Мужчина поднялся с кресла, набирая номер на сотовом телефоне, краем глаза Валька оценил роскошный кабинет, с фонтанчиком, барной стойкой в дальнем углу и двумя полукруглыми диванами. На одном из диванов, поджав ноги, курила женщина, но Валька ее не разглядел, потому что картинка в голове резко сменилась.

Теперь это был стапель. Вдоль корпуса корабля по лесам ползали фигурки рабочих, искрила сварка, гудели внизу электрокары, кран поднимал стальную секцию с дверью и иллюминатором. В Валькиной голове залепетала женщина, она курила, неспешно затягиваясь длинной тонкой сигаретой. Вполне естественно, что женщина тоже была начальником, она находилась в стеклянной будке, очень высоко над стройкой. Люди Атласа не могли не занимать посты начальников. Вполне вероятно, что курившая женщина не только командовала, но и владела военной верфью. Военной, потому что над недостроенным корпусом корабля с лязгом покатилась кран-балка. В цепких стальных когтях крана покачивался орудийный ствол.

Вальке припомнилась потная харя Сергея Сергеевича в питерской закрытой «больнице» и намеки на причастность Маркуса к международным оружейным картелям. Сергей Сергеевич несколько раз повторял, что всех этих «якобы атлантов» скоро выведут на чистую воду, закроют их счета, подпольные фабрики и притоны. Валька никогда всерьез не задумывался, на чем же строит свое финансовое благополучие Коллегия. Далее Лукас ловко обходил денежную тему, ссылаясь на ценные бумаги, оформленные еще при организации Ганзейского союза.

Ценные — так ценные, Старшего это не касалось, ни дворцы их, ни банки, ни наемники. Не касалось, пока Сергей Сергеевич не пообещал отправить его по этапу за участие в международных финансовых аферах. Верфь сменилась жарким тропическим лесом, утро сменилось лазурным закатом. Старший догадался, что попал к своего рода дежурным связистам Коллегии, и те перебрасывают его по цепочке, отыскивая человека, способного изъясняться по-русски. После четвертого «переброса» такой человек нашелся.

— Младший советник Коллегии Борусса, — с мягким свистящим акцентом представился очередной «старичок». — Объясните, кто вы такой? Повернитесь к зеркалу!

— Нет у меня зеркала, — проворчал Валька. — Лунин я, вам про меня Маркус не рассказывал?

— Лунин? — Борусса произнес несколько слов в телефонную трубку. — Как вы попали в Тхол? Где экипаж?

— Погибли они. Застрелили их эти... с армейского крыла. Американцы застрелили, но не нарочно. Так вышло, они убежать хотели.

— Кто хотел убежать? — звенящим голосом переспросил Борусса. Старшему показалось, что в череп завинчивают шуруп. Где-то очень далеко перекликались другие, тоненькие комариные голоса. Где-то приливными волнами шумело сердце Тхола.

— Экипаж ваш. Мы где-то в Саянах, в пещере. Вы своим передайте, они должны знать. Тут в Тхоле еще два Эхуса, оба голодные. Я спрятался, удалось на борт проскочить, а Харченко остался внизу.

— Лунин? Ваша фамилия Лунин? — сыпал вопросами Борусса. Чувствовалось, что он не верит ни единому слову. — Это вас усыновил Лукас?

— Да, только...

— Где он? Отвечайте — где Лукас?

— Нас усыпили, в самолете усыпили. Он в тюрьме у них остался, и Маркус тоже.

— У кого в тюрьме? У американцев?

— Да нет же! — Старший едва не заревел от досады. — У русских! Они в Петербурге всех держат, только я не знаю — где. А меня в Красноярск привезли, чтобы новых Эхусов вырастить.

— Так вы — кормилец?!

— Ну да, — Валька перевел дух. В течение следующих десяти минут его не перебивали, а где-то на грани слуха журчал перевод. Переводили сразу на несколько языков: вероятно, к конференции подключались все новые члены Коллегии.

— А мы третий день не можем понять, что произошло с этим Тхолом.

— Наездник передал, что все в порядке, начались штатные работы.

— Старший советник Николас уже связался с нужными чиновниками в госдепартаменте.

Несколько минут Борусса с кем-то оживленно совещался, затем вернулся и заговорил совсем другим тоном.

— Что вы намерены предпринять, Валентин?

— Я хотел забрать профессора, но они его привязали. Они говорят — если я не выйду, то взорвут пещеру.

— Подождите, не волнуйтесь, — Борусса снова взялся за телефоны. Иногда он говорил в трубку, а иногда общался без помощи техники, так же, как с Валькой. В эти моменты у Вальки в голове возникало жужжание, словно включалась электродрель. Борусса докладывал или получал указания, вел конференцию сразу с несколькими членами Коллегии.

— В Саянах у нас, как минимум, шестнадцать пещер. Ближайший боевой Тхол находится в четырех часах лета, но Коллегия пока не принимает решение рисковать. Это может оказаться спланированной ловушкой, чтобы заманить в район еще одно наше судно. Вы можете сказать — у американцев имеется ядерное или химическое оружие?

— Нет. То есть, не могу сказать, — Старшего пробрал озноб. Он представил, как взлетит в воздух кусок горы, а потом вернется обратно ливнем из обломков и похоронит его под завалом навсегда. Возможно, это будет даже пострашнее, чем мгновенная смерть. Он не умрет сразу, а будет годами бродить внутри агонизирующего корабля, высасывая остатки питательной жидкости и общаясь с дружелюбными членами Коллегии. А у Коллегии, при всех ее финансах, кишка тонка перелопатить миллионы тонн породы, да еще в тайге на территории России. Нет сомнений, что первыми на место взрыва примчатся ребята Сергея Сергеевича, обметают все вокруг флажками и близко никого не подпустят!

— У них ящики какие-то, — поделился Старший. — Обещали все взорвать, если не выйду. Но я так думаю, что они все врут. Не станут ничего взрывать, потому что ждут мою сестру. Вы можете найти мою сестру?

— Мы постараемся, — заверил Борусса. — Мы уже выяснили, что в доме Филиппа Луазье ее нет. Британские спецслужбы видели ее последний раз на пароме, во время переправы в Ирландию.

Старший испытал огромное облегчение и едва не прослезился. Стало быть, он не ошибся в Бернаре! Молодчина этот остроухий, вовремя почуял врага! Теперь Анку они хрен найдут! Вот только как быть с маманей?

— Валентин, что вы намерены предпринять? Вы сможете потянуть время?

— Я сдамся и пущу их внутрь, — отчеканил Валька, — если вы не научите меня, как обращаться с оружием. Они уже тащат ящики.

— Мы не видим, чтобы они тащили ящики, — укоризненно произнес Борусса.

Валька осознал свою оплошность. Он не учел, что атланты через офхолдер подключаются к обзорным экранам корабля.

— Я хочу получить коды доступа к оружию.

В ушах снова зажужжало. Коллегия истерически совещалась. Старший почти привык висеть вниз головой. Он с тревогой наблюдал, как американцы сворачивают технику, как передают свои приборы по цепочке в расщелину, из которой начинался путь наверх. Еще немного — и они свалят к чертовой матери, а Харченко привяжут к динамиту или утащат за собой.

Мать-перемать, что же делать-то?!

— Валентин, мы высылаем резервный Тхол. Валентин, вы слышите меня?

— Слышу, слышу, — Старший следил за подозрительными манипуляциями Третьего усатого. Тот расстегнул молнию на длинном кожаном бауле, но что там лежало внутри, Валька так и не заметил. Потому что его заслонил Четвертый усатый. Он вынырнул из-за штабной палатки, держа перед собой связанного Харченко. К виску профессора был приставлен пистолет. Четвертый усатый что-то кричал в сторону Вальки, широко раскрывал рот, надувая вены на шее.

Борусса, наверное, тоже заметил новую угрозу и без участия Старшего каким-то образом включил звук. Четвертый усатый не сказал ничего принципиально нового. Он давал Вальке последнюю возможность в течение минуты покинуть Тхол, иначе прикончит профессора, приведет в действие взрыватель и позаботится о Валькиной сестре. Четвертый усатый уверенно заявлял о том, что Анку уже поймали и везут сюда.

— Валентин, они обманывают вас! Ваша сестра скрывается вместе с младшим советником Марией ван Дьюкер. Мы только что связались с Главой озерного септа, фэйри переправили их в надежное место. Не бойтесь, они блефуют!

— Парень, знаешь, что это такое? — Третий усатый закинул ремень на плечо. Старшему показалось, что прямо в нос нацелилось широченное рифленое дуло. Под стволом торчала обтянутая резиной рукоятка, а дальше находился магазин размером с хлебницу. — Лунин, у меня в руках — супербазука, заряженная четырьмя кумулятивными и двумя фосфорными гранатами. Если я нажму на курок, гранаты попадут в цель меньше, чем за четыре секунды. От прямого попадания с такой дистанции не спасает лобовая броня новейших танков! Здесь будут гореть даже камни! Лунин, для чего тебе умирать? Подумай!!

— Может, и блефуют, — согласился Старший, настороженно созерцая, как Четвертый усатый целится в Харченко. — Короче, если вы не подскажете мне срочно, как отвадить этих уродов, я выхожу и сдаюсь!

— Лунин, даже не пытайся вырваться, — добродушно посоветовал Четвертый. — Тебе не провести Тхол наверх, там лабиринт из острых скал!

Третий усатый приготовился стрелять из гранатомета. В проломе мелькнула фигура спецназовца с винтовкой. Еще двое заняли позиции за камнями, в том месте, где обрушился брезент.

— Хорошо, хорошо! — торопливо заверещал Борусса, очевидно, получивший необходимые инструкции. — К вам уже вылетела помощь. Скажите этим наемникам, что согласны, что выходите. Перед вами слева два синих рычажка, сдвиньте вниз и говорите.

— Эй, — негромко сказал Валька. — Опустите пушки, я выхожу. Сдаюсь я. Не стреляйте.

Американцы присели, морщась и зажимая уши. Старший сам испугался собственного усиленного голоса. Получилось вполне в духе божественного рыка. Наверное, именно так усмиряли древние атланты всевозможных дремучих греков и африканцев. Подлетят сверху на Тхоле, наорут, завоют на разные голоса, те — бац на колени, и давай молиться.

Четвертый усадил Харченко на перевернутый ящик. Третий опустил свою супербазуку и кивнул кому-то позади себя. Один из безымянных офицеров запустил резервный движок. Подмаргивая, разгорелись лампы в прожекторах. Валька заметил еще одного усача с тяжелой пушкой в руках. Тот ухитрился обежать по кругу и целился прямо в брюхо Тхолу.

— Теперь слушайте внимательно и делайте в точности, как я скажу, — зашипел у Вальки в ухе вкрадчивый женский голос, явно принадлежащий не Боруссе. — Первым следует обезвредить парня с гранатометом. Вы готовы?

— Готов! — выдохнул Старший.

 

Сон про смерть

Анка падала в колодец.

Вначале падать было не страшно, потому что тело стало невесомым и опускалось вдоль неровных влажных стен, как сухой лепесток или пушинка. Но по мере того как синее пятнышко вверху превращалось в точку, Младшей становилось все тревожнее.

Вот кусочек неба стал размером с копеечную монету, вот сжался до булавочной головки, и, наконец, от света Изнанки остались одни воспоминания. Анку кружило, ударяло о шершавые стены, воздух свистел в ушах, а потом что-то произошло, что-то изменилось в свисте, он стал более ровным, устойчивым, накатило тепло. Нежный ветерок пах пластмассой и, едва уловимо, дезодорантом. Младшая обнаружила, что не летит, кувыркаясь, а сидит в удобном кресле, колени ее чем-то прижаты, а в уши льется негромкая музыка. Переход получился настолько резким, что она вздрогнула, лязгнула зубами, прищемила язык и дернулась вперед всем телом. Потом робко приоткрыла глаза, и задохнулась от удивления.

Ощущения ее не обманули. Самолет. Младшая сидела в мягком кресле возле прохода, а у иллюминатора, отвернув голову, дремал Бернар. Слева, через проход, клевала носом Мария, а дядя Саня прихлебывал вино и увлеченно разгадывал кроссворды. Рядом посапывала тетя Берта в компании Каролины, старшей сестры Бернара. Младшая приподнялась, ремень впился в живот, но она успела увидеть и едва не задохнулась.

Среди полутора десятка чернявых и кудрявых голов светлым ежиком выделялась макушка ее брата. Старший летел куда-то вместе с ней и тоже спал.

Младшей стало не по себе. Она справилась со жгучим желанием вскочить и заорать на весь самолет. Ей неистово хотелось заорать, что все это неправда, что никуда она не летала в столь чудной компании, и сейчас никуда не летит, но... Она плюхнулась обратно, так и не вспомнив, что же происходит сейчас.

Где она, и почему тут очутилась?

Бернар почмокал во сне губами и привалился ухом к стеклу иллюминатора. В сторону туалета пробежал толстый дядька, невероятно смуглый, с пышными усами и глазами навыкате, одетый в легкие штаны и яркую футболку. Навстречу толстячку проплыла стюардесса, тоже смуглая, настоящая креолка или метиска. Дядя Саня включил лампочку для чтения. В проход спланировала салфетка. Кто-то впереди чистил мандарин, в носу остро защекотало от кислого запаха.

«Это мне только чудится, это не настоящее, это сон»

Она изо всех сил напрягала память, пытаясь объяснить происходящее, но ничего не получалось. Из динамиков лилось что-то скучное, вроде джаза, а потом музыка и вовсе стихла. Вместо музыки хрипловатым голосом заговорил кто-то из летчиков, по ковровой дорожке рысью пробежала другая стюардесса. Анка попыталась угадать язык, на котором общался экипаж. То ли итальянский, то ли испанский?

Вся спина у нее промокла от пота. Вот-вот должно было произойти что-то страшное, но никто этого не замечал, а сон все никак не желал кончаться. Младшая пыталась глядеть по сторонам, но глаза непроизвольно натыкались на затылок брата. Достаточно было отстегнуть пряжку ремня, встать и пройти каких-то десять метров, чтобы разобраться, Старший там или только призрак Старшего.

Но руки предательски тряслись. Она даже не рискнула толкнуть Бернара, хотя сделать это было проще всего. Он не притворялся, а действительно дремал, такой же, как всегда, и одет был так же, как дома, в светло-голубые джинсы, свободную рубашку и большую мягкую кепку, прикрывающую шевелюру. Младшая сосредоточилась и поняла причину своего страха.

Она себя обманывала. Все это уже было. Может быть, не с ней и не сегодня, но то ужасное, что должно было вот-вот случиться, уже случилось когда-то и уже оставило в ее сознании рваную борозду.

«Я ничего не помню, мамочки, мы все погибнем».

Толстяк вернулся на место, мать выставила в проход ребенка, мальчик немедленно потерял соску и уставился на Анку ярко-черными, оливковыми глазами. Младшая собралась с силами, подняла столик, который мешал ее ногам. Осторожно пригубила оранжевый напиток из стаканчика. Самый настоящий апельсиновый сок! Она потрогала сиденье, ослабила ремень, приподнялась, отключила вентиляцию. Очередная пробегавшая стюардесса одарила ее приклеенной улыбкой.

Наверное, лайнер начал снижение, потому что в салоне потух яркий свет и моментально заложило уши. Младшая совершенно не разбиралась в авиационной технике, но успела догадаться, что летит не в российском самолете. Впереди, над занавеской, отделяющей кухню от салона, светилась надпись латинскими буквами, на английском и еще на каком-то языке. Из кармана, расположенного в спинке кресла, торчал импортный глянцевый журнал. Двое соседей впереди, женщина с мальчиком лет девяти, были похожи на мулатов — пухлые губы, бронзовая кожа, жесткие волнистые волосы. Мальчик отложил пластмассовую головоломку, потряс пальцем в ухе и принялся будить мать. На мгновение Анка встретила встревоженный взгляд его черных выпуклых глаз.

«Это все не взаправду, — попыталась успокоить себя Анка. — Это все только чудится, тетя Берта предупреждала. Так что не старайтесь, не запугаете меня! Стоп! Тетя Берта? Но она же осталась в...»

Самолет неудержимо снижался, и снижался подозрительно резко. У Анки не получалось набрать во рту достаточно слюны, чтобы сглатывать и как-то противостоять разрывающей боли в барабанных перепонках. Серая пелена за окошками сменилась рваными хлопьями, затем в салон хлынуло солнце, самое обычное солнце, яркое, нестерпимо горячее.

Младшая едва не порвала ремень безопасности. За бортом грело настоящее солнце из Верхнего мира, топорщились заснеженные вершины гор, и горизонт не стягивался в кучку, а напротив, прятался, проваливался за край облачной страны. Под блестящим, чуть трясущимся крылом проплывали нитки подъемников, домики с дымками, затем рассыпчатым языком разлегся тающий ледник.

Верхний мир, Нижний мир...

В голове как будто взорвалась шаровая молния. Она вспомнила все разом, чересчур быстро, невольно подпрыгнула и опрокинула сок. Это не может быть правдой, это Ритуал имени, это колодец, куда она сама прыгнула, это испытание, которое она сама себе выбрала, потому что выбирать необходимо, как бы нам ни мечталось отсидеться в норке.

То есть она себе ничего не выбирала. Тетя Берта через Бернара передала слова угрюмой баронессы де Урр.

— Раз обычная не понимает языка, Ритуал будет проведен при помощи верескового меда и травы Ахир-Люсс! — припечатала круитни. — Это плохо, потому что наших девушек мы ведем за руки, а обычной никто не сможет помочь. Ее поведут духи гор, которым не нужен человеческий язык.

По салону, натужно улыбаясь, промчались две стюардессы. Анка моментально отметила, что девушки между собой говорили на чужом языке, кажется, на испанском. И одеты они были совсем не так, как стюардессы, обслуживавшие ее на рейсе в Лондон.

— Аня? — рядом проснулся Бернар и таращил осоловелые глаза. — Что случилось? Почему трясет?

Младшая понятия не имела, что ему ответить. Язык словно застрял во рту. Она толком не понимала, насколько этот сказочный Бернар соответствует тому, настоящему. Тетя Берта перед тем, как идти в подвал, дважды повторила загадочную фразу, а Саня старательно перевел. Не важно, как меняется мир вокруг нас, — успокоила Хранительница, — важно, как меняемся мы.

Легко успокаивать, а что делать, когда уши лопаются?

Не успела Анка набрать достаточно слюны, чтобы непрерывным глотанием заглушить боль в барабанных перепонках, как повисла подозрительная тишина. Замер двигатель, лайнер клюнул носом, выровнялся, еще раз клюнул и помчался к земле под аккомпанемент кошмарного, пронзительного свиста. Двигатель еще несколько раз всхлипывал, кряхтел и кашлял, но так и не застучал, ровно и глухо, как раньше. В ответ на свист ветра истошно заорали женщины. Младшая молчала, сцепив зубы. Она никогда не слышала, чтобы две дюжины людей кричали одновременно на такой высокой ноте. Не только женщины, но и мужчины. Теперь она их видела, потому что пассажиры повскакали с мест. Позади, оказывается, сидели парни, молодые, в легких курточках, похожие на спортивную команду. Они начали визжать не хуже женщин. Бернар подался вперед, его грива распушилась, стала похожа на шар.

Распахнулась дверь в туалет. По ковровой дорожке запрыгал мячик, за мячиком покатился сандалик. Ребенок орал, перекрикивая толпу взрослых. Толстая тетка упала в проход, захлебываясь пеной, зажимая уши. Стюардесса, с налившимися кровью глазами, кричала в микрофон, но ее никто не слушал. Анка высматривала впереди Старшего, но его загораживали широкие спины вскочивших мужиков. Распахнулись клапаны над сиденьями, оттуда вывалились и повисли кислородные маски. Крен усилился, стюардесса схватилась за занавеску, закрывающую проход к кабине, но не удержалась и упала. Занавеска упала вместе с ней. Мальчика, сидевшего впереди Анки, вырвало. Игроки спортивной команды, смуглые парни в одинаковых куртках, прорывались вперед, расталкивая людей в проходе. Возможно, хотели помочь экипажу. Индианка в пончо, с совершенно ооезумевшими глазами, расшвыривала корчащихся на полу пассажиров, искала своего годовалого ребенка. Из туалета в хвосте салона вывалился дедушка и покатился кубарем вслед за спортсменами. Мария названивала по сотовому. Анка обратила внимание, что рука у нее снова была в порядке. Тетя Берта уткнулась в гигиенический пакет, ее плечи в зеленой кофте тряслись.

Младшая дышала ртом, чтобы не вырвало от разлившегося кислого зловония. В иллюминатор ока глянула только один раз и мгновенно отвела глаза. Горы опрокинулись и мчались навстречу, медленно разворачивались, словно ослепительные, незагорелые курортники, подставляя солнцу сметанно-белые бока. Между неровных склонов промелькнула россыпь черных прямоугольничков — крыши строений, ажурные высоковольтные опоры, и снова помчались навстречу до тошноты страшные скалы. В какую-то секунду показалось, что пилотам удастся выровнять машину, нос задрался чуть выше, но двигатель так и не заработал.

— Аня, Аня, — Бернар еще что-то говорил, повторял, теребил ее за рукав, но уши окончательно заложило, словно внутрь черепа набились жуки. Они шуршали ножками, шуршали усиками, создавая сообща невообразимый, колючий шум.

— А-гаааа-га! — Голоса пассажиров уже не разделялись, невозможно было разобрать ни слова, они точно свалялись в единый вопль отчаяния. Между сидений высунулось багровое от крика, искаженное женское лицо в потеках расплывшейся туши. Женщина ревела, зажав щеки ладонями. Ее пытался успокоить темнокожий мужчина в белом костюме. Из носа у него ручьем текла кровь, заливая рубашку и лацканы пиджака. Мужчина смахивал кровь рукавом, шмыгал носом и выкрикивал что-то своей жене прямо в ухо, но она его не слушала, раскачивалась и визжала.

«Старший! Валечка, Старший, где ты там?»

Младшую вырвало, она вовремя успела перегнуться в проход. Ей было стыдно, но почему-то совершенно перестало волновать, чем все это закончится, ее будто охватило оцепенение. Наверное, потому что подсознательно ждала плохого. Нельзя ждать плохого, так часто любит повторять маманя. Будешь ждать плохое — поневоле приманишь его.

Скалы приближались, нарастали, как будто в каждом иллюминаторе показывали кусок мультфильма. Анке удалось выбраться из кресла на ковровую дорожку. Ей внезапно показалось крайне важным успеть увидеть Вальку до того, как все кончится. В том, что это безумное падение очень скоро завершится общей гибелью, она не сомневалась. Тетя Берта предупредила, что смерть придется увидеть в лицо, ничего уж тут не поделаешь.

Едва поднявшись с кресла, Анка моментально поняла, что делать этого никак не стоило. Ей открылась совершенно дикая картина — люди валились друг на друга, образуя возле служебного отсека кучу-малу, но смешной игрой тут и не пахло. Самолет внезапно начал размахивать крыльями, Анку швырнуло в сторону, она снова не успела рассмотреть — Валька там впереди или кто-то очень на него похожий. Погас свет, из ящиков над левым рядом кресел посыпались сумки, пакеты и верхняя одежда. Прямо перед Анкой на коленях стоял молодой парень, один из спортсменов. Он истово молился, осеняя себя крестами, бился головой об пол и делал это с таким сосредоточенным видом, словно находился на службе в главном ватиканском соборе. Еще двое молились позади, скорчившись на креслах, раскачиваясь из стороны в сторону. Загорелось слабое аварийное освещение, Младшая сфотографировала взглядом несколько залитых слезами, опухших лиц.

— Миа купла, миа купла...

— Иезуз Мария, Иезуз Мария...

Тут впереди рывком распахнулась дверь в кабину пилотов или ее взломали, в салон хлынул поток сигаретного дыма, ругани и нежно-голубого света. Совсем близко, прямо по курсу, надвигалась щербатая бурая поверхность, затем самолет в последний раз накренился, и каменистое плато сменилось заснеженной поверхностью ледника. Трещины разрастались, ледник походил на пологий, торчащий из пасти пса язык, как при болезни припорошенный белесым налетом. Пилоты кричали, Младшая разглядела парня в кителе, изо всех сил тянущего на себя штурвал.

— Нет, нет, господи, мамочки! — уговаривал кто-то в темноте. Анка стучала зубами, вцепившись в подлокотник, и чувствовала, что не может сделать и шагу. Зрелище накатывающей, гигантской, жестокой земли приковало ее полностью. Кажется, кто-то повторял ее имя, но жуки в голове шебуршали все громче, и не было ни малейших сил отцепиться от подлокотника и обернуться на голос.

Видимо, летчики предприняли все возможное, чтобы перед самым падением задрать нос. Удар оказался гораздо страшнее того, на что Анка рассчитывала. Ее пальцы чуть не выдернуло из суставов, руки оторвало от спасительного кресла, а саму подкинуло в воздух и швырнуло вперед со скоростью артиллерийского снаряда. Последнее, что Младшая увидела до того, как шмякнуться головой, — была рваная дыра между кабиной и салоном. Кабину оторвало и унесло вбок, днище ударилось об лед, с треском переломилось крыло, в салон, навстречу Анке, влетел столб хрустальных брызг.

Она столкнулась с тысячей острых осколков и потеряла сознание.

 

Чили — Колумбия

Младшая открыла глаза.

Несколько секунд перед этим она старательно молилась, уговаривая боженьку, чтобы все закончилось, чтобы ее вернуло обратно в подвал к ведьмам круитни, но молитвы не помогали. Жутко болела лодыжка: кажется, она подвернула ногу. А еще не могла до конца вдохнуть, сразу начинало колоть в груди и спине. Анка пощупала языком десны и убедилась, что слева шатаются сразу два зуба и щека изнутри кровоточит. Она поранила язык об осколок третьего, развалившегося зуба. Затылком она упиралась в твердую, невероятно холодную поверхность. По сути дела, она его не чувствовала, затылок. Болел живот, но терпимо. Кажется, поперек живота лежал и ворочался кто-то живой.

Анка забыла, как батя учил ее подниматься после опасных падений. Она сразу попыталась сесть, оперлась на правую руку и взвыла от острой вспышки боли, по сравнению с которой предыдущие мучения показались щекоткой. Рука не была сломана, но представляла собой самое жалкое зрелище. Сорванная кожа с костяшек пальцев, два вырванных ногтя, сплошная кровоточащая ссадина от плеча до кисти. Разорваны блуза, свитер и куртка, все разорвано на нитки.

«Мне все это кажется, только кажется» — уже менее уверенно ободрила себя Младшая. Она лежала навзничь на корке вспаханного, иглистого льда. Ледяная крошка забилась ей под воротник, в разорванные рукава, ласкала голую пятку. Почему-то правая нога оказалась обута, а на левой потерялся и ботинок, и носок. Вдавив Анку в снежное крошево, на нее упал спортсмен, тот самый парень, что молился деве Марии, стоя на коленях в проходе. Он еще дышал, но Младшая за время своей вынужденной медицинской практики в компании Марии научилась определять тяжесть повреждений. Этому парню оставалось несколько минут. У него был перебит позвоночник и сломано основание черепа.

Наученная неудачным опытом, Младшая уже осторожнее повернула голову. Самолет нависал над ней, изорванный, смятый, словно был сделан не из металла, а из детского пластилина. Кабина исчезла вместе с пилотами. Корпус лежал немного на боку, огрызок правого крыла торчал вертикально вверх, точно изуродованный палец, указывающий в зенит. За измочаленным хвостом в гладком белом льду тянулся глубокий след. Ледник был словно вспахан огромным плугом. Слева и справа от простыни припорошенного снегом, отполированного ската вздымались хмурые пики гор. Анка обернулась в другую сторону и невольно охнула. В трех метрах от нее зияла пропасть. Самолет промчался на брюхе по наклонной поверхности и чудом не свалился вниз. Из пропасти неспешно поднималось облачко снежной пыли. А дальше, всюду, куда ни посмотришь, торчали неприветливые вершины.

Ни дорог, ни дымков, ни следа цивилизации.

На небо смотреть было невозможно, столь яркое солнце висело в лазурной пустоте. Каждый вдох давался с трудом. Анка осторожно провела пальцами по лицу и убедилась, что из носа идет кровь. Потом она все-таки села, вытряхнула лед из-под кофты и столкнула с себя теплого еще мертвеца. Пальцы саднили невероятно, приходилось непрерывно сплевывать кислую слюну, а рот держать полуоткрытым, чтобы быстрее затянулись ранки. «Так не может быть, чтобы я осталась одна. Кто-то же еще живой. Это не взаправду, и больно не взаправду, это все ведьмы...»

Она поднялась, стараясь не оглядываться в пропасть, и плюхнулась на колени. Закружилась голова, а в лодыжку словно кто-то вкрутил шуруп. Разглядывая падающие из носу капли крови, Младшая внезапно осознала, что единственным звуком для нее является стук собственного сердца.

— Я не оглохла! — произнесла она, стараясь не задевать прикушенным языком распухшую щеку.

Потом она кое-как расшнуровала ботинок и надела на голую ступню носок с другой ноги. Посиневшие пальцы почти ничего не чувствовали, в пятку можно было забивать гвозди. Солнце висело прямо над головой, но не грело совершенно. Младшая предприняла очередную попытку подняться, на этот раз вполне успешно. Кости не сломаны, это главное, ободряла она себя, ковыляя по скользкому склону к распахнутому жерлу лайнера. Из черной овальной дыры торчали обрывки кабелей, алюминиевые штанги и куски мягкой теплоизоляции, то ли шерсти, то ли ваты.

Еще не добравшись до самолета, Анка обнаружила людей. Штук шесть трупов, в самых разных позах, разметало по снежному языку, обрывающемуся вертикально вниз. Анка не стала к ним подходить — сплошь чернявые, смуглые. Вывернутые конечности, оскаленные рты. Больше всего она боялась узнать среди мертвецов Валю или Бернара, но здесь их не было. Младшая миновала сносно сохранившуюся кухню, перешагнула через ноги мертвой стюардессы и очутилась в полутемной кишке. После хрустящего морозного воздуха она словно попала в больничный барак. Откуда-то доносились прерывистое дыхание и короткие всхлипы, воняло горелой тряпкой, мочой и еще чем-то, тошнотворно-сладковатым. Из иллюминаторов падали круглые пучки света, кусками освещали распахнутые полки, сорванные с мест, кресла и куски застрявших человеческих тел. В салоне она сразу наткнулась на живых. Между вырванными с мясом, креслами стонала толстая тетка в пончо, рядом с ней шевелился мужичок в черных очках. Немного дальше, прижатый к стене, истекал кровью дядя Саня. Анка узнала его только по бороде и характерной шевелюре фэйри. С лицом его что-то случилось, точно вниз сдернули кожу вместе с глазами и переносицей. В том месте, где раньше сидел Бернар, переборка прогнулась, острый алюминиевый профиль разрезал парня пополам. Анка открыла рот, чтобы закричать, но так и застыла, словно у нее вывихнулась челюсть. Возле ног, придавленные креслами, лежали трупы двух пожилых мужчин. Только Марии нигде рядом не было. Где-то в темноте горько плакал ребенок, его утешала женщина. По скрученному проходу, волоча за собой непослушные ноги, полз молоденький смуглый парень. На нем была куртка с эмблемой футбольного клуба. Парень приподнялся на локтях и обратился к Анке на испанском, потом на английском. На его физиономии отпечатался след чьей-то подошвы.

Позади тень загородила проход. Анка резко повернулась и тут же схватилась за больной бок. Наверное, от бедра до подмышки расползался сплошной синяк, потому что не только дышать, но и опираться на левую ногу стало равносильно пытке. Младшая решала: это ей только чудится, как заостренные обломки ребер впиваются в легкие, или, на самом деле, она грезит, лежа с многочисленными переломами на дне колодца. Она точно помнила, что спрыгнула в колодец. И нет никакого самолета. Но почему же тогда так больно и так холодно?

В темный салон заглянули двое. Хрупкая девушка поддерживала пожилую женщину, скорее всего — свою мать. Обе дрожали, одежда на них висела лохмотьями, мать бережно баюкала сломанную руку, черные, атласные волосы ее дочери торчали во все стороны, точно ее ударило током. Девушка успокаивающе заговорила с матерью, затем помогла старушке сесть на край перевернутого сиденья. Анка не понимала ни слова из их речи. Из хвостовой части лайнера пробирались двое мужчин. У одного, щупленького, в белом костюме, был выбит глаз, вся левая часть головы покрылась сплошной черной коркой запекшейся крови, но мужчина смеялся и курил сигару, Анка уже встречала таких, чокнутых от пережитого шока. Второй, седой, с усами, не смеялся, он горбился и что-то быстро говорил, плюясь кровью. Младшая догадалась, что у него сломался зубной протез, а без протеза даже свои не могли разобрать, что он там говорит.

Старшего она узнала тоже не сразу, потому что его лицо густо покрылось инеем. В одном ряду с Валькой сидел высокий мужчина в вязаной кофте и круглых очках, а у самого окна...

— Валя, — позвала она. — Валечка!

Анка сползла на пол.

Маманя. Нет, так нельзя. Они не имели права с ней так поступать. С маманей все в порядке, никогда она не летала в горы, она вообще боится самолетов. И никакая это не маманя, просто похожие волосы, похожая прическа. Оба мертвые, они оба погибли. Нет, так не может быть, чтобы оба.

«Не буду их трогать, не буду — и все!»

Но потрогать очень хотелось. Просто невозможно было отвернуться и уйти. Старший раскинулся в позе отдыхающего на шезлонге. Спинка его кресла куда-то подевалась, а ремень перетянул грудь с такой силой, что вместе с одеждой на груди брата лопнула кожа. Анка была почти рада, что в полумраке не заметны детали. Светловолосая женщина у окна, напротив, сжалась в комок, клонилась лицом вниз, почти завалившись Старшему на грудь. На ней была куртка, очень похожая на мамину, но таких курток много, и причесок таких много.

Всего два шага. Младшей не хватало всего двух шагов, чтобы подойти вплотную и заглянуть женщине в лицо. Но эти два шага неожиданно стали непреодолимым препятствием. У Старшего был открыт рот, на губах оседали мелкие снежинки, закинутые в салон неторопливой вьюгой.

«Нет, это не, они. Просто похожи, так бывает.»

Младшая неожиданно ощутила, как она замерзла. В разбитом салоне стоял самый настоящий мороз. Она потрогала затылок и убедилась, что волосы слиплись и застыли. Носок, натянутый на посиневшую ногу, ничего не давал. Напротив, без носка окончательно замерзла и вторая нога.

Она глядела на иней, укрывший лицо брата, и соображала, сколько же времени прошло после падения самолета. Она стояла истуканом и смотрела, не в силах пошевелиться, пока кто-то не положил руку ей на плечо.

Мария!

— Мария? — Анке показалось, что она громко вскрикнула. На самом деле, ее онемевшее горло едва выдавило звук, похожий на сиплое карканье.

— Какое счастье, что ты жива!

— Я тоже тебе рада.

Анка осеклась. Советница приобняла ее, заглянула ей в глаза, но в этих жестах недоставало теплоты, недоставало жизни. Настоящая Мария так себя не вела. Однако она ждала, и Анка не стала прерывать игру.

— Мария, Бернар и Валя.

— Да. Я видела.

— Мария, где мы?

— В горах, недалеко от Чилийской границы, — спокойно ответила та. — Тяжело дышать, да? Почти четыре тысячи метров, мой сосед сказал.

Мария объяснялась по-русски правильнее, чем обычно, а вела себя немножко странно, даже для человека, пережившего авиационную катастрофу. Она как будто совсем не обрадовалась, застав Анку живой, смотрела куда-то поверх ее головы и практически не щурилась на диск заходящего солнца. Она где-то потеряла половину воротника и левый рукав, в жестких кудрях запутались мельчайшие кусочки льда. Анке захотелось встряхнуть наездницу, ударить, ущипнуть!

— Мария, кто эти люди? Что они говорят? Я не понимаю! — Она хотела спросить, знает ли та, что все это только сон, но не спросила. Советница уже отвернулась и сплюнула кровью.

— Они говорят на испанском и на португальском, — резко ответила Мария. — Они говорят, что вторую ночь не пережить, что все мы замерзнем. Один отморозил пальцы на ногах, а женщина — уши.

— Вторую ночь?!

Что-то неправильно, какая-то заваруха произошла со временем. Не могла же она проваляться без памяти на снегу целые сутки! Или могла? Анка снова ощупала шишку на затылке. Кажется, череп не треснул, но потребуется наложить несколько швов. Волосы примерзли к ранам.

— Ты замерзнешь, надень!

Наездница наклонилась, потянула за ногу мертвую женщину, застрявшую между сидений. Голова у женщины болталась, как у сломанной куклы, черные волосы закрывали лицо, на голых предплечьях тоже переливался иней.

— Мария, я не могу.

— Тогда замерзнешь, — спокойно ответил та, обошла ее и спрыгнула на лед.

«Тогда замерзну. Погибну, если не буду слушаться ее? Нет, дело не в ней. Я ведь не умерла вместе с другими, значит... Что же это значит, почему меня не отпускают обратно?!»

Превозмогая отвращение, Младшая потрогала ногу мертвой женщины. Крепкая нога в темном толстом чулке, короткие сапожки со шнуровкой, стоптанные каблуки. Юбка на женщине задралась. Анка подумала, что этой пассажирке повезло больше других, — она моментально сломала шею при ударе и не успела почувствовать боль. Анка вяло удивилась чудовищным мыслям, которые лезли ей в голову. Она расшнуровала сапожок, под ним оказался короткий шерстяной носок. Младшая сосчитала до пяти и потянула носок на себя. Ей показалось, кто коварный план баронессы стал чуточку понятнее.

Не самой умереть, а встретить смерть.

Не встретить и отойти, а встретить и победить.

«Если я не сделаю это, то непременно замерзну!» Она со всей отчетливостью поняла, что если снова заупрямится, то имеет все шансы погибнуть здесь, в этих горах, то ли в Изнанке, то ли в Верхнем мире, то ли где-то посредине, и никто ее никогда не найдет. А главное — что никто не вступится за нее, потому что слабакам нет места на Пыльной тропе.

Она почти натянула чужой красный носок, когда кто-то толкнул ее в бок. Это оказался тот самый парень, что ползал по проходу с перебитыми ногами. Он подобрался вплотную, на Анку пахнуло спиртным. Парень протянул ей открытую пузатую бутылку и что-то сказал, указывая на ее ноги. Она отрицательно покачала головой: от одного запаха крепкого алкоголя ее едва не стошнило. Парень снова заговорил, горячо жестикулируя, и тогда Младшая догадалась, что он советовал ей сперва растереть пятки спиртным, а уж потом натягивать носки.

Она так и сделала. Изо всех сил натерла ноги, поливая в ладошку, затем обулась. Потом сняла с трупа кофту и длинную юбку, надела поверх своей одежды. Сразу стало теплее. Парень поскреб щетину, икнул, улыбнулся ей и глотнул из горлышка. Потом снова протянул бутылку Младшей. Анка разглядела, что на нем тоже, как минимум, два свитера и две куртки. Она хотела решительно отказаться, но, неожиданно для себя, взяла бутылку и сделала три больших глотка. Она пила огонь и смотрела в заснеженное лицо брата. Футболист постучал ей по спине, когда кашель вырвался из горла, и глаза заволокло слезами.

— Спасибо, — сказала Анка. — Теперь меня не вырвет. Я выпью что угодно, лишь бы жить.

Вряд ли парень что-то понял, но покивал и показал ей кулак, как символ сопротивления. Позади, на льду, усатый крепыш, одноглазый и Мария пытались развести костер из обшивки кресел. У них ничего не получалось. Усатый щелкал зажигалкой, обшивка воняла, внутренности кресла коптили, но не горели. Женщины жались в комок и стучали зубами. Платиновый громадный диск, неистово полыхая, спускался за снежные пики. Обнаружилось еще несколько уцелевших пассажиров. Они тоже пытались помочь костровым. Спотыкаясь и скользя, поднимались в салон, собирали книжки, журналы, газеты, кидали в костер, но огонь не разгорался.

Чтобы окончательно не околеть, Младшая приняла участие в вылазке вокруг самолета. Рискованный поход возглавил толстячок в сломанных очках. Как и футболист, он почти непрерывно прикладывался к бутылке. Когда одна заканчивалась, он возвращался на кухню, брал из ящика следующую, свинчивал пробку и заправлялся. Очень скоро он допил все, но почти не опьянел. Периодически он падал на колени, возносил руки вверх и яростно молился. Его примеру следовали женщины и некоторые из мужчин. Иногда они хором начинали браниться или смеялись, или о чем-то спрашивали Анку, но в ответ только пожимала плечами.

Осмотр самолета не дал ничего нового. Корпус переломился примерно в середине, хвост раскурочило, осталось целым одно крыло. Второе крыло исчезло вместе с пилотской кабиной. Ни еды, ни топлива, ни связи. За полуоторванным хеостом вверх по склону тянулась борозда. Один из парней вызвался дойти до края ледника. Он ушел, оскальзываясь и периодически припадая на четвереньки, после вернулся и долго говорил, размахивая руками. Анка поняла лишь одно — с той стороны нет обрыва, можно спуститься, если очень аккуратно. Видимо, парень предлагал немедленно идти вниз, потому что на него закричали и замахали руками. Анка слушала их и рассматривала горы. Какой смысл обсуждать крутизну склона, когда вокруг один снег и лед? Они просто-напросто замерзнут, стоит подуть небольшому ветру! Младшая еще слегка удивилась, что ни у кого из пассажиров не нашлось сотового телефона. Хотела спросить об этом наездницу, но та была занята очень важным делом. Вместе с усатым и дедушкой в сомбреро она вытаскивала из салона трупы.

Уцелевших оказалось тринадцать. На льду, с укрытыми лицами, в ряд лежали одиннадцать тел. Анка не хотела думать, где Старший и Бернар. Она глядела в сторону, но какая-то темная сила упорно разворачивала ее к мертвецам. Чадила кучка грязи, свистел и позвякивал хвост самолета. Ветерок шевелил бахромистые концы шарфов и завязки шляп. Живые приплясывали от холода, глядя на несостоявшийся костер. Все, что могло сгореть, давно сгорело. Пожилая женщина непрерывно подвывала, как раненая собака. Девушка гладила ее по спине. Парень со сломанными ногами кутался в одеяло. Вперед вышел высокий с потухшей сигарой. Он долго отрывисто говорил, жестикулировал, пока остальные не начали перебивать и не заткнули его окончательно.

— Мария, что они говорят? — Анка не выдержала, дернула наездницу за рукав. — Мария, не молчи!

— Кажется, тот длинный предлагает сбросить трупы вниз, но не все согласны, — Мария обернула к ней белое лицо. — Я не понимаю. Кажется, некоторые считают, что надо рыть могилы.

— Как тут рыть? — изумилась Анка.

— Как рыть? Руками. Инструмента тоже нет. Но трупы нельзя просто так оставить на земле. Мы заразимся и погибнем.

Мария обратилась к высокому мужчине на английском. К счастью, тот знал язык, завязалась беседа. Вскоре к беседе подключились еще двое. У Младшей дробно стучали зубы. Она побрела вослед за женщинами в самолет, но внутри оказалось еще холоднее. Та девушка с распущенными черными волосами, что ухаживала за раненой матерью, жестами предложила сбиться в кружок и накрыться чужой одеждой.

— Никто не хочет скидывать трупы, — сообщила вернувшаяся Мария. — Одни кричат, что надо идти, спускаться по западному склону, пока есть силы. Другие предлагают ждать у самолета.

«Кошмар не кончается, — думала Анка. — Она ничего не помнит. Она верит, что мы летели над этими, как их... над Андами, что ли? Я помру, если ничего не придумаю, я помру, если не придумаю.»

И провалилась в сон.

 

Платон был прав

Все произошло гораздо быстрее и проще, чем Старший предполагал. Ему уже виделись беспощадные лазерные лучи, вырывавшиеся из бородавок на боках Тхола, и обугленные, разрезанные тела американцев. Но никого резать лазером не пришлось. Безымянная женщина из Коллегии сухо указала, что следует нажать на одном пульте, на втором, и когда Старший, спустя минуту, включил общий обзор, выяснилось, что враги обезврежены.

— Тебе следует выйти наружу и забрать на борт профессора Харченко, — отдала команду советница. — Если он оставался в радиусе ста метров, то также парализован. Забери его на борт, и я укажу, как привести его в чувство. После этого ничего не предпринимайте, ждите.

Валька сделал все, как ему велели. Спустился в шлюзовую, спрыгнул на камни и пополз к палаткам. Ему чудилось, что позади вот-вот клацнет затвор, и недолгие часы свободы закончатся. Но затвор не клацнул. Начальство и рядовые члены разведгруппы спали в тех позах, в которых застало их излучение корабля. Как-то раз Лукас при нем обмолвился, что лаборатория Коллегии уже лет двадцать бьется над тайной вооружений Тхолов. С гравитационными пушками и темпоральным коконом было все более-менее понятно. То есть современная физика могла кое-как, с натяжками, объяснить принцип действия, но повторить схему ни один научный коллектив бы не сумел.

Валька на всякий случай забрал у усатых спецназовцев оружие, потом чуть не умер, перетаскивая волоком профессора. Еще через семь минут истерично-довольный Харченко уже таскался за Валькой по всему кораблю и болтал без остановки.

Старший даже стал подумывать, не усыпить ли его снова.

— Читай внимательно, вот отсюда, — Харченко протянул Вальке истрепанную книжку.

«...Боги по жребию разделили всю землю на владения — одни побольше, другие поменьше — и учреждали для себя святилища и жертвоприношения. Так и Посейдон, получив в удел остров Атлантиду, населил ее своими детьми, примерно вот в каком месте этой земли: на равном расстоянии от берегов и в середине всего острова была равнина, красивее всех прочих равнин и весьма плодородна, а опять-таки в середине этой равнины, примерно в пятидесяти стадиях от ее краев, стояла гора, со всех сторон невысокая. На этой горе жил один из мужей, по имени Евенор, его единственная дочь звалась Клейто. Когда девушка уже достигла брачного возраста, а мать и отец ее скончались, Посейдон, воспылав вожделением, соединился с ней; тот холм, на котором она обитала, он укрепил, отделив его от острова и огородив попеременно водными и земляными кольцами, проведенными на равном расстоянии от центра острова. Это заграждение было для людей непреодолимым, ибо судов и судоходства тогда еще не существовало. А островок в середине Посейдон без труда, как то и подобает богу, привел в благоустроенный вид...»

— Обана, — протянул Старший. — Вот так номер! Два кольца земли и три кольца воды! Так значит, он и правда живет в море?

— Кто живет? — удивился Харченко.

— Ну... этот, Посейдон.

— Никакого морского бога, естественно, не существует, — рассмеялся Михаил.

— Но кольца-то, вот они! — Валька ткнул пальцем в слабо мерцающую картинку. От возбуждения у него даже запершило в горле.

Совсем недавно совместно ими найденная голографическая карта острова неторопливо поворачивалась, занимая половину рубки.

— Кольца есть. Это означает, всего-навсего, что греческий историк Платон нас не обманывает, и на острове действительно существовали титанические ирригационные сооружения. Читаем дальше! — Харченко воздрузил на нос очки.

«...над многолюдным народом и обширной страной. Имена же всем он дал вот какие: старшему и царю — то имя, по которому названы и остров, и море, что именуется Атлантическим, ибо имя того, кто первым получил тогда царство, было Атлант. Близнецу, родившемуся вслед за ним и получившему в удел окраинные земли острова со стороны Геракловых столпов вплоть до нынешней страны гадиритов, называемой по тому уделу, было дако имя, которое можно было бы передать по-эллински как Евмел, а на туземном наречии — как Гадир. Из второй четы близнецов он одного назвал Амфереем, а другого — Евзмоном, из третьей — старшего Мнесеем, а младшего — Автохтоном, из четвертой — Еласиппом старшего и Мнестором младшего и, наконец, из пятой четы старшего он нарек Азаэс, а младшего — Диапреп. Все они и их потомки жили там, властвуя над многими другими островами этого моря, власть их простиралась по эту сторону Геракловых столпов, вплоть до Египта и Тиррении...»

— Ты понял? Погляди на следующую карту! Нет, не в ту сторону мотай!

— Я уже разобрался, это как в Интернете, возврат на предыдущую страницу.

Действительно, оказалось достаточно передвинуть палец по голубой пластинке чуть влево, и подробная карта главного острова моментально сменилась картой архипелага. Еще одно движение — и справа наползли огромные синие массивы, Испания и северная оконечность Африки.

— А где эти самые столбы?

— До чего ты нетерпеливый, — вздохнул Харченко, — Вот, я же тебе показываю. Это две огромные скалы, в Гибралтаре, и вот здесь, в Африке. Видишь, судя по линейке и флажкам, вплоть до теперешнего Туниса, а на севере — до Персидского залива, — это все была территория, подведомственная, так сказать, атлантам.

— Ничего себе!

— Вот и я говорю. И это только на восток. Не крути так сильно, тогда мы остальное увидим, а то у меня уже в глазах рябит! Читаем дальше, вот отсюда.

Старший откашлялся.

— «...Лес в изобилии давал все, что нужно для работы строителям, а равно и для прокормления домашних и диких животных. Всякий пестуемый человеком плод и злак, который мы употребляем в пищу или из которого готовим хлеб, а равно и всякое дерево, приносящее яства, напитки или умащения, всякий непригодный для хранения и служащий для забавы и лакомства древесный плод, который мы предлагаем пресытившемуся обедом, — все это тогдашний священный остров под действием солнца порождал прекрасным, изумительным и изобильным. Пользуясь этими дарами земли, царя перебросили мосты через водные кольца, окружавшие древнюю метрополию, построив путь из столицы и обратно в нее. Дворец они с самого начала выстроили там, где стояло обиталище бога и их предков, и затем все более его украшали, всякий раз силясь превзойти предшественника, пока не создали поразительное по величине и красоте сооружение. От моря они провели канал в три плетра шириной в длину на пятьдесят стадиев вплоть до крайнего из водных колец, приготовив достаточный проход даже для самых больших судов. Что касается земляных колец, то они прорыли каналы, смыкавшиеся с мостами такой ширины, чтобы от одного водного кольца к другому могла пройти одна триера. Самое большое по окружности водное кольцо имело в ширину три стадия, и следовавшее за ним земляное кольцо было равно ему по ширине...»

— Ничего не замечаешь? — Харченко указал на висящий в воздухе замысловатый план гавани.

— Точно! — ахнул Старший. — Канал из моря до самого центра. Так значит, был там храм?

Харченко почти вплотную приблизил нос к голограмме, затем отошел на пару шагов, вытащил из заднего кармана брюк блокнотик и карандаш.

— Зарисую-ка я, надо поразмыслить на досуге. Эх, шпионы из нас с тобой никудышные. Даже фотокамеры завалящей не прихватили. Храм, говоришь? Почему бы и нет? Но к тому времени, когда был построен этот агрегат... — Он уважительно погладил теплую волокнистую стену рубки. — Я думаю, что такая точная схема создана явно не с религиозными целями. Здесь, в центре, находился навигационный центр, маяк, а возможно — крупный аэропорт. Но не совсем аэропорт. Нечто среднее между морским портом и воздушным. Посмотри, сколько вокруг нарыто бухт и каналов.

— Точно.

— Наверняка, ремонтные доки, грузовые терминалы и стоянки частных судов.

— А у нас ведь такого не бывает, чтобы корабли и самолеты из одного порта отправлялись?

— У нас? — засмеялся Харченко. — У нас пока нет таких самолетов, чтобы под водой плавали. Просто такой универсальный вид транспорта никому не нужен. Ну что, рискнем дальше?

Валька попробовал двигать пальцем помедленнее, и вскоре они сделали еще одно маленькое открытие. Оказалось, что если на секунду оторвать палец от теплой пластины, а потом сразу нажать сильнее, карта резко увеличивает масштаб. А если держать палец миллиметрах в трех от вибрирующей поверхности, то масштаб сохраняется прежним, зато растет сама карта. Таким макаром Валька увеличил ее невероятно, и теперь, вместо петель наездника и глубокого кресла навигатора, они с профессором лицезрели сплошную розовую поверхность, испещренную десятками крупных и мелких клякс. На многих кляксах помаргивали оранжевые и зеленые огоньки: Харченко предположил, что это обозначения древних портов для Тхолов и каких-нибудь торговых баз. Вне архипелага, на территории Европы и Африки, таких маячков было совсем немного. На севере власть Атлантиды распространялась почти до Британских островов, хотя Харченко высказал мысль, что слово «власть» тут не совсем уместно. Скорее — политическое влияние.

Не менее интересно дело обстояло на Западе. Выяснилось, что плоская проекция карты на самом деле вращается, и можно довращать до Западного полушария. Едва заметив береговую линию Американского континента, Харченко пришел в неописуемое волнение.

— Стой, стой, не шевелись! — потребовал он. — А еще крупнее можешь? Обалдеть, настоящая спутниковая разведка! Ты хоть сам понимаешь, что у нас в руках? На сегодня — ни одному частному лицу такая техника недоступна! Чтобы следить за всей территорией Земли, необходима сеть спутников.

— Ну и что? — не понял Валентин. — Так их же полно, спутников.

— Это сейчас полно, а тогда? Десять или двадцать тысяч лет назад, какие спутники? Лично я не могу себе представить, за счет чего они получали столь достоверные изображения. Фантастика! Естественно, сейчас перед нами всего лишь последняя калька, сохраненная в памяти карта. Но как они ее создали? Полная карта земного шара, с маршрутами, портами, техническими сооружениями, фронтами непогоды. Ты только погляди — вон там двигаются, видишь?

— Ага, две оранжевые большие и маленькая.

— Это значит, что на территории нынешней Мексики, задолго до пирамид ацтеков и майя, атланты строили города, или базы, как угодно. Эта карта — она живая, в реальном времени.

— Так все же просто, — сообразил вдруг Старший. — Спутников не было, но Тхолов-то полно водилось. Вот они отовсюду в центр и передавали, что видят.

Харченко несколько секунд глядел на Старшего, раскрыв рот, затем подпрыгнул, как мальчишка.

— Гениально! Просто гениально, и как я не уловил сразу! Естественно, вот эти голубые, за которыми я слежу уже семь минут, просто курсируют по одним и тем же маршрутам. Вполне вероятно, что это один из типов Тхолов, вроде нынешних погодных зондов, и заодно — радиомаяк. Они непрерывно передавали на Атлантиду сведения об обстановке, каждый контролировал. Ну, допустим, тысячу квадратных километров поверхности. Этот Тхол поднимался вверх и опускался вниз, сигнализировал о воздушных и морских течениях, об ураганах, ливнях, о температуре воздуха и заодно оказывал навигационное содействие всем судам, пролетающим или проплывающим поблизости.

Старший восхищенно вглядывался в далекое прошлое планеты. Жалел он только об одном — что такие разумные древние атланты не оставили для него хоть немного видео. Надо же — придумать Тхолы, летавшие до Луны и дальше, и не собрать простенький телевизор! Что-то здесь неправильно.

Он глядел на сотни крошечных оранжевых точек, неторопливо ползущих вдоль пунктирных линий. Точки останавливались, меняли цвет на зеленый и возвращались назад, к главному острову. Или останавливались, но цвет не меняли, а меняли направление движения. Одни уплывали в Африку, другие — в сторону Кубы и там выгружали свои неведомые товары. На Кубе, на Бермудских островах, в Мексике и вдоль побережья теперешних США моргали зеленые ромбики и треугольники, а также оранжевые квадраты. Иногда к оранжевым квадратам причаливали сразу несколько оранжевых точек, тогда квадрат становился зеленым. А по отдельным линиям, никак не взаимодействуя со стационарными портами, циркулировали те самые голубенькие метки, которые Харченко обозвал зондами.

Профессор возбужденно говорил и говорил, а Валька, слушая его, представлял колоссальное помещение диспетчерской, где десятки операторов анализировали информацию с Тхолов, передавали гражданам сводки погоды, военным — сведения о передвижениях врагов, а торговцам — данные о конъюнктуре и выгодных маршрутах. В любой момент каждый из тысяч живых кораблей мог принять по телепатической связи и показать экипажу все, что делается в каждой точке государства.

Вот только ни Харченко, ни Старший не знали, как активизировать видеоизображение. Похоже, они были обречены до бесконечности смотреть одну и ту же ленту, рядовой день воздушного диспетчера.

Или все-таки не рядовой, а самый последний день перед катастрофой?

— Откуда мне знать? — ответил на предположения Вальки Михаил. — Ясно одно: эта динамическая карта показывает фрагмент, не более того. Вероятно, покопавшись в аппаратуре, мы сумеем посмотреть сводки за предыдущий день и даже за год, но сегодня мы не увидим ничего. Сеть слежения разрушена.

— Ой! — виновато произнес Старший.

Он загляделся на карту и совершил какое-то неправильное движение рукой. Неправильное — в том смысле, что после долго не мог его повторить. Однако произошли два значительных изменения. Земной глобус, медленно вращавшийся вокруг них, резко побледнел, прежняя география сохранилась, на суше появился рельеф, и полностью сменились значки и флажки. Теперь в нескольких местах полыхали маленькие молнии, на Сицилии, в районе Сирии и вдоль течения Нила ярко-багровым горели двойные треугольнички, а на самой Атлантиде таких треугольничков появилось штук восемь. Сменились маршруты кораблей, и вместо оранжевых поплыли темно-синие, почти черные, точки.

— Постой, постой, — заволновался Харченко. — Ты чего натворил?

— Да вот, — смутился Валька. — Вроде ничего.

Он показал профессору на вторую, полупрозрачную пластину, вылезшую на консоли управления из-под первой. А под ней, в свою очередь, угадывались третья и четвертая, целая пачка гибких пленок, похожих на стопку рентгеновских снимков.

— Пожалуйста, прикасайся ко всему крайне осторожно, — взмолился профессор, присев на корточки перед пазом, из которого торчала управляющая пластина. — А лучше — вообще не прикасайся...

— Глядите, глядите! — перебил его Валька, указывая на вздрагивающую розовую сферу.

Атлантида с ее россыпью разноцветных моргающих меток смещалась вправо, уже выплыли из-за непрозрачной стенки салона Гавайские острова, и тут вдруг начало темнеть. Потемнел кусок океана, вдоль границы темноты пробежала белая линия, вдоль нее нарисовались в столбик корявые значки. После чего темная полоса поползла дальше, укрывая уже четверть земной поверхности тенью, и снова возникла белая полоса со значками.

— Я готов скушать свою шляпу, если нам только что не показали в динамике восход солнца, — Харченко завороженно качал головой. — Держу пари, вот эти пиктограммы, убийственно похожие на древнегреческие каракули, они обозначают параметры восхода в фиксированных точках. Понимаешь?

Валька отрицательно помотал головой, стесняясь собственной бестолковости.

— Тут ничего сложного, — объяснил Харченко. — Например, пятое июня такого-то года. Просто так, от балды. Карта нам показывает, что восход наступил на острове «икс в пять часов три минуты по времени метрополии.

— А что такое «метрополия»?

— Ну... это столица, главный город. Так вот, восход во столько-то, закат во столько, и другие параметры. Например, точная погода, сила ветра, высота воды.

— То есть у нас сейчас вылезла сводка погоды? А вот эти молнии везде зачем?

Харченко крякнул и почесал в затылке.

— Когда я вижу значок молнии, мне сразу хочется подумать об электростанции.

— Точно! Здорово!

— Ну, молодой человек, не уверен, что мы на сто процентов угадали, однако... У меня сразу возникает встречное предположение. Претендуя на известную научную смелость, оно, тем не менее, не лишено некоторого изящества.

Старший покрутил головой, вытряхивая из ушей непонятные речевые обороты, Харченко порой ухитрялся выражаться такими мудреными словами, вроде бы русскими, но закрученными в чудовищные узлы.

Они бы еще долго полемизировали и строили догадки, но на главном пульте напротив «крестовины» наездника начал пульсировать оранжевый овал. Старший влез в петли, со вздохом прикрепил провода. На связи был встревоженный Борусса.

— Почему мы вас не видим? Вам удалось спасти профессора Харченко? Он цел?

— Он цел, все нормально.

— Что именно «нормально»? Почему мы вас не видим в небе? Почему не взлетаете?

— Так это... не получается. Могу только по кругу, — Старший даже почувствовал облегчение, расписавшись в собственной бестолковости. Советника Боруссу он не видел, а видел его глазами какого-то другого мужика, седого, с кудрявой библейской бородой. Мужик подпрыгивал в кресле и нервно грыз толстую сигару.

— Валентин, это правда? — Из голоса Харченко исчез прежний оптимизм. — Ты не умеешь управлять? Мы не сможем вылететь отсюда?

— Правда, правда, — устало сообщил им всем Старший. — Я еще раньше пытался, вы же видели. По кругу могу, а по прямой — никак. Видать, пароль какой-то.

Борусса и седобородый чуть не подрались. Затем к их перепалке подключился кто-то еще. Старший терпеливо ждал.

— Мы не учли, что основной контур подчинен нервной системе штатного наездника, — повинился советник. — В любом случае, вам уже поздно эвакуироваться. Только что передали — район патрулируют русские вертолеты. Вы все равно не успеете разогнать Тхол.

Борусса опять коротко посовещался со своими.

— Есть только две возможности быстро вывести Тхол в безопасное место. Вы снимаете офхолдер и покидаете судно, тогда управление принимает наш диспетчер. Тхол не подчиняется командам извне, когда на борту есть люди.

— Очень мило вы придумали! А мы так и останемся тут замерзать?!

Младший советник скривился, как от зубной боли.

— Мы вышлем специалистов, как только русская авиация покинет район. Сейчас все наездники заняты, идет эвакуация выпасов.

— То есть мы в капкане?

— Дело в том, что Коллегия не заинтересована, чтобы Тхол покидал пещеру, — помолчав, ответил Борусса. — По некоторым сведениям, вас ищет ваша сестра.

— Как она может меня искать? Здесь лес и горы вокруг.

— Существует вероятность, что наши британские друзья вывезли ее через параллельное пространство. Для них не составит труда выйти на цель в заданной точке. Я понимаю, что все это вам кажется бредом, но...

— Не-а, — хихикнул Валька. — Я теперь чему угодно верю. Я так и знал, что Бернар ее вытащит!

— В критической ситуации ей можно доверить управление.

— Анке? Какое ей управление?!

— При контакте с нервной системой корабля в мозге вашей сестры активизируется программа навигатора.

— Тогда я буду ее ждать, — твердо пообещал Валька. — Жратва пока есть, вода тоже. Я ни одну сволочь сюда не подпущу, пока не дождусь сеструху!

 

Нож и солнце

Младшая очнулась от сна и сразу поняла, что ничего не изменилось к лучшему. Напротив, стало еще страшнее. Корпус самолета заметно подрагивал, снаружи разыгралась буря. Белые буруны свободно врывались в раскуроченное нутро лайнера, в проходе намело сугробы, одежда стояла колом и совершенно не грела. Кто-то снова безуспешно пытался развести в хвосте костер, тратили последние спички, но вместо огня взлетали лишь хлопья черной сажи. Люди сплелись в тесный клубок, от совместного дыхания на потолке образовались сосульки. Ребенок, доселе плакавший беспрерывно, вдруг умолк. Парень со сломанными ногами принялся читать молитвы, ему вторила индианка в пончо. У Анки возникло стойкое ощущение, что все ждут от нее каких-то действий. По всей логике, так и должно было происходить. Если это ее сон, значит, и действовать во сне должна именно она.

Люди тряслись и смотрели на нее. Две дюжины блестящих глаз, жадных, голодных, ввалившихся.

Младшая поднялась с третьего раза. Лодыжка распухла, дышалось с трудом, ранки на затылке и руке не желали заживать. Кисть правой руки раздулась, ее словно кололи иголочки, чувствительность упорно не возвращалась. Анка выглянула наружу. Метель стихала, снова сияло солнце. Вмерзшие в лед трупы превратились в темные горки. Анка насчитала три горки: остальных успели скинуть вчера. Она хорошо помнила, кто лежит с краю. С краю ничего не изменилось. Две кучки, припорошенные снегом, — это ее брат и ее парень. Почему-то скинули других, а их оставили. Младшая даже разозлилась. Она боялась себе признаться, что втайне желала увидеть ровный ледяной панцирь. Почему же их не скинули? И почему она не слышала, когда вчера их таскали?

Или позавчера?

Она присела на корточки, зачерпнула снега и положила себе под язык. Снег растворялся, превращаясь в удивительно вкусную, ломящую челюсти, воду. Вчера или позавчера? Анка уже не могла утверждать на сто процентов, что прошли только одни сутки. Ей смутно припоминалось, как мужчины сталкивали с ледника погибших. Потом, вроде бы, выбирали дежурных, которым поручалось влезть на хвост и караулить пролетающие самолеты. Потом...

Да, точно, она провела тут, как минимум, два дня. Или три. Снег растаял во рту, и сразу заныли челюсти. Там, где качались сломанные зубы, непрерывно сочилась кровь. Нижняя десна распухла, изнутри в щеке не закрывалась ранка, превращаясь постепенно в язву. Младшая ощупала себя, локти, плечи, колени. Так и есть, она стремительно худела. Еще немного, и кожа прилипнет к костям.

Очень плохо, когда теряешь чувство времени, но еще хуже, когда становится все равно. Анка проглотила снег и поморщилась от острой рези в желудке. Чудовищно хотелось есть. Если быть точной, не есть, а жрать. Безучастное солнце палило прямо в темечко, снег слепил, а от оглушительной тишины хотелось завопить. Младшая намеревалась совершить небольшой моцион, чтобы согреться, но сил хватило только вернуться в самолет. Она была вынуждена признаться себе, что очень сильно ослабла. Наверное, из-за разряженного воздуха. Люди сцепились плотной массой, накидав на себя все, что смогли найти, и глядели на нее безумными глазами.

«Надо бежать... надо костер... я умру, все мы умрем...»

Больше связных мыслей не родилось. Младшая по инерции поплелась назад, намереваясь забраться в самый центр лежбища. Однако напротив кухни ее что-то остановило. Анка отдернула шторку. За шторкой хромом и никелем блистали надраенные поверхности. Здесь почти ничего не пострадало, кроме иллюминатора. Стекло треснуло, но не выпало. Несколько мелочей слетели от удара на ворсистый пол — крышечка от бутылки, стопка салфеток, штопор. Анка несмело подергала ящики буфета, на ручках остались розовые отпечатки ее окровавленных пальцев. Потом до нее дошло, что никто не ворвется сюда с окриком. Младшая принялась дергать ручки шкафов, одну за другой. Некоторые открывались, оттуда выпадала туалетная бумага и груды гигиенических пакетов. Как назло, ни конфетки, ни единой упаковки сухого питания. Очевидно, на этом рейсе кормить не собирались.

«Я помру с голода, как другие. Тетечка Берта, за что же вы меня сюда запихали?»

Жрать. Хоть что-нибудь, тогда удастся согреться. Любое съедобное. Кажется, ей сейчас и пересохшая китайская лапша показалась бы вкуснее черной икры. Хоть что-нибудь. Но ни в шкафах, ни в тележках не завалялось даже маковой росинки. Воды снаружи было сколько угодно. Пожалуй, воды тут хватило бы, чтобы снабжать небольшой город.

Оставался последний ящик, который она не пыталась открыть. Чтобы до него дотянуться, пришлось бы влезть с ногами на буфетный столик. Наверняка, туда уже заглядывали! Не имело ни малейшего смысла шариться там, где до нее покопались десять человек. Младшая повернулась к выходу, но так и не ушла. Чему-то она все-таки научилась у фэйри. Если тебе внезапно и совершенно необъяснимо понадобилось сойти с тропинки, чтобы заглянуть в дупло, сделай это, не сомневаясь. Отдайся своему первому желанию, око самое верное.

Младшая сняла чужую юбку, оставалась в двойной паре брюк, и полезла на сервант. Поверх ее джинсов откуда-то взялись мужские просторные брюки, подвязанные вокруг пояса веревкой. Когда она успела их нацепить? Нет ответа, полный провал в памяти.

В ящике лежали два предмета. Длинный блестящий нож и пожелтевшая старая газета. Нож и газета, больше ничего, Ни кусочка хлеба, или, для разнообразия, пакетика орешков. Сон это или глюк, но жрать хотелось до рвоты. Младшая выплюнула горькую слюну прямо на ковролин. Плюнула на пол в самолете. Она никогда бы не поступила так раньше.

Нож и газета.

Анка сползла на пол, ноги уже не держали. Что-то должно за этим скрываться, — все ящики и закоулки кухни пусты, словно здесь никогда не готовили пищу. Все вылизано до стерильного блеска, и только в одном ящичке — нож и газета. Можно зарезаться — и дело с концом! Нож совсем не такой, какими следует комплектовать буфеты самолетов. Даже наоборот. Анка вспомнила, как они летели с Бернаром, и в аэропорту ее заставили выкинуть маникюрные ножнички. Очень боялись террористов на борту. По сравнению с маникюрными ножничками этот штык выглядел как орудие мясника.

«Один удачный удар в сердце — и нет проблем. Неужели это и есть Ритуал?»

Но что-то ей указывало на вероятную ошибку. Зарезаться она всегда успеет. Младшая сидела на корточках и разглядывала сморщенный, разорвавшийся пластик потолка. В глубине салона подвывала мать погибшего мальчика и бубнил молитвы старик-индеец. В треснувший иллюминатор Анке смотреть не хотелось. Там все оставалось по-прежнему. Кривой ледяной склон, занесенный рыхлым снежком, размазанные обломки кабины и режущие сетчатку ослепительные сахарные пики. Еще там коченели укрытые трупы. Те, кого не успели скинуть. Бернар, Валька и замерзший насмерть старик.

Нож, который нельзя брать на борт. Старая потрепанная газета. Газета...

У Анки остановилось сердце. Русский шрифт! Как же она сразу не заметила?! Или заметила, но не придала значения? Здесь же все не на русском, кроме газетного шрифта... Анка привстала, стараясь не дотрагиваться до сверкающего лезвия, дотянулась до пожелтевших древних листков. Она перелистнула хрустящую страницу, слушая, как колотится пульс в висках, На второй странице взгляд тоже не задержался. Мутные фотографии, вести с полей, комбайны, трубы заводов, лес единогласных рук с какого-то научного симпозиума. Непонятная тоскливая пресса советских времен. Очень старая газета, но явно оставленная специально для нее.

Она наткнулась на Это на четвертой странице. Перечитала заметку дважды, пока до отупевшего от голода мозга не дошел смысл.

«...подробности исчезновения самолета, принадлежащего частной колумбийской компании. Напомним, что самолет направлялся рейсом в Чили с тридцатью двумя пассажирами на борту. Среди пассажиров были дети и любительская футбольная команда. Как сообщалось, самолет исчез с экранов радаров в самом труднодоступном районе Анд. Диспетчеры прочесали эфир в прилегающих воздушных коридорах, надеясь, что экипаж сбился с курса или испортилась бортовая радиостанция. Немедленно был организован штаб, в район предполагаемого бедствия направились поисковые самолеты, поиск велся шесть дней, но не дал результатов. Буквально вчера стали известны новые факты. О них сейчас по всему миру кричат десятки газет. Как выяснилось, самолет с людьми не разбился, а долго планировал с отказавшим двигателем, пока пилотам не удалось высмотреть в горах наклонную ледниковую площадку, пригодную для посадки. При посадке на брюхо оторвало кабину и крыло, погибли пилоты и одиннадцать пассажиров...»

Анка сглотнула. Ей показалось, что в горле застряли куски бутылочной пробки. За занавеской, в салоне кто-то протяжно застонал, кто-то скороговоркой забормотал на испанском.

Нельзя было сидеть на ледяном полу, на сквозняке. Надо было встать и идти к своим, к уцелевшим. Но она продолжала сидеть и завороженно водила пальцем по строчкам, будто снова пошла в первый класс.

«...катастрофа произошла на высоте более четырех тысяч метров. Когда уцелевшие люди перестали предаваться эйфории, они обнаружили, что оказались в безвыходном положении. Без крошки еды, с мертвой рацией, отрезанные от мира, наедине с трупами товарищей, они были обречены на медленную гибель от голода и холода. Теперь, когда пострадавшие доставлены в больницу, над ними ведется наблюдение, а журналистам становятся известны все новые факты разыгравшейся трагедии. Уцелевшим было нечего поджечь, на леднике не нашлось ни единой травинки. Люди пытались жечь кресла и обшивку салона, но эти материалы только тлеют, выделяя удушливый дым. Из баков вытек бензин, согреться было нечем, а теплую одежду в короткий путь никто не захватил. В первую же ночь начались обморожения. Кто-то предложил спуститься по восточному склону и пешком идти через горы, кто-то настаивал, что от упавшего самолета нельзя удаляться. Кто-то утверждал, что с борта видел небольшое селение, что нельзя ждать. Однако большинство боялось отходить от самолета. Насколько хватало глаз, поднимались неприветливые, угрюмые горные кряжи. По прошествии недели стало ясно, что спасательные службы поставили крест на рейсе номер...»

Анка прервала чтение, чтобы внимательно осмотреть нож. Похоже, это был единственный режущий предмет на борту, доступный пассажирам. И нашла его именно она, хотя во все ящики уже сто раз заглядывали. Тот противный, с потухшей сигарой, он в поисках алкоголя десять раз все облазил. Это ее нож, наверное, предназначенный для защиты.

Только ведь никто не нападает. Или только пока не нападают? Почему-то ей совсем не хотелось читать дальше.

«...не имелось топлива, чтобы разжечь три костра для ориентирования пролетающих самолетов. Люди так ослабели, что никто не решался спускаться вниз. На голодный желудок это означало неминуемую гибель среди трещин и завалов. Помимо обморожений, развивалась куриная слепота, некоторые повредились рассудком. И тогда горстка уцелевших решилась на крайние меры...»

— О нет, — простонала Младшая. — Только не это!

Она еще раз перечитала последний абзац. Затем приподнялась и уставилась в щель между покосившейся стенкой и шторой. Три горки возвышались над сиянием ледника, среди вмерзших в лед обломков самолета. Старик и два молодых парня.

Ее рука невольно потянулась к ножу. Младшая вздрогнула, когда рифленая рукоятка, неожиданно теплая, сама легла в ладонь и даже потерлась слегка, как удобно устраивающийся котенок.

— Я не смогу, — сказала Младшая ножу. И нож улыбнулся ей в ответ.

«...мясо нарезали тонкими кусками и разложили на крыле самолета. За день под палящими Лучами солнца...»

Младшая вышла на ледник. Ветер кусал ее за уши, за шею, забирался за воротник. Она ничего не чувствовала, молча шептала обрывки бабушкиных молитв, но перед глазами стояла пожелтевшая газетная колонка.

«...за день под палящими лучами солнца мясо успело полностью провялиться...»

Задубевший плед удалось оторвать с третьей попытки. Они лежали рядом — Бернар и Валька. Младшая обернулась. Люди высыпали из чрева самолета и наблюдали за ней. Никто не произнес ни слова, только облака морозного дыхания взлетали над темноволосыми головами, и кашлял надрывно старик. Внезапно Младшая встретила взгляд Марии, и ей сразу стало легче. Советница выглядела ужасно — осунулась, сгорбилась, под глазами мешки. Она ничего не говорила, но глядела неожиданно мягко и понимающе. «...Двое пассажирок, дочь и мать, отказались есть мясо своих товарищей. И в результате...»

Анка воткнула нож. Ее сил не хватило даже на то, чтобы пробить Бернару брючину. Нож выпал и воткнулся в трещину на льду. Анка заплакала. Минуту назад она была уверена, что ее стошнит, стоит откинуть замерзший плед. Но ее не стошнило, пищевод словно забился песком.

«...И в результате обе умерли от голода. Перед смертью дочь просила...»

Нож воткнулся с противным сухим звуком, как будто рвался толстый картон. Анка старалась смотреть исключительно на то место, где двигалось лезвие. Очевидно, в глубине ткани еще не промерзли окончательно, на лезвии выступила кровь. Спустя сто миллионов лет Анка вырезала первый кусок и бросила его на снег. Тотчас чьи-то руки подхватили пищу и понесли к самолету.

«Если я услышу, как они чавкают, я умру.»

Но они не стали есть. Они подсаживали друг друга и раскладывали красные куски на белом металле крыла. Младшая смутно понимала, где находится, однако, догадалась каким-то образом, что игра не будет закончена, пока она не сделает с ногой Старшего то же самое. Она впала в подобие транса.

«...Перед смертью дочь просила своих товарищей, чтобы они не ели ее мать...»

Алые твердые куски на белом металле Десятки настороженных глаз. Анка не заметила, где выронила нож. Покачиваясь, не замечая пронизывающего ветра, она шла к людям. Поверхность ледника, совсем недавно почти горизонтальная, с каждым ее шагом все сильнее превращалась в отвесный склон.

«...Они снарядили в путь двоих самых крепких парней, и те за несколько дней добрались до горного селения...»

Еще один шаг навстречу глазам и алым бесформенным кляксам на белоснежном обжигающем крыле. И правый кулак никак не разжать, так свело от рукоятки ножа.

«...Те, кто сумел пересилить себя, не умерли...»

Следующий шаг Анка сделать не смогла, ледник встал под ней вертикально, она оторвалась и, хватая ртом твердый снежный вихрь, полетела в пропасть...

Она лежала на дне пропасти, на мягком, душном меху, и видела над собой отблески огня. Огонь горел в камине, тетя Берта вытирала Младшей лоб мокрым полотенцем, а в лицо ей заглядывали суровые дочери семи правящих домов.

— Очень хорошо, — сказала баронесса де Урр. — Фибо ждет вас с волшебными жеребцами.

 

Змеиный храм

Жаркое колыхание тумана. Шорох десятков ползущих, осторожно замирающих тварей. Змеи.

— Вы видели?

— Что? Что такое? Саня, ты где? Майн гот!

— Да здесь я, держи руку.

— Нет... Наверное, показалось...

— Ваша ученость? Где фомор, ребята?

— Бернар, где моя лошадь? — растерянный голос Анки. — У меня лошадь пропала.

Я втянул воздух и медленно-медленно выпустил ноздрями, закрыл глаза и раскинул в стороны руки. Одно из самых легких упражнений, с которыми справляется и семилетний ребенок фэйри. Одно из самых легких, но и самое действенное. Когда ты оказался во мраке, когда ты боишься сделать шаг, надо отказаться от всего накопленного опыта, от страхов и ожиданий. Надо просто довериться инстинктам, которые помогают выжить любому мышонку или воробью. Это только кажется, что просто. На самом же деле, отключиться от рассудка нелегко. Ты пытаешься отключиться, пытаешься впитать в себя хоть краешек окружающего безмолвия, но не тут-то было. Обычно рядом кто-то жужжит, сопит или кашляет, вот и сейчас.

— Дьявол! Куриная слепота!

— Вы могли бы немного помолчать, мадам?

— Это морок друидов, ничего опасного, — голос тети Берты — Не стоит метаться, уберите оружие.

— Бернар, ты где? — это Анка. Как всегда, запаниковала в самый неподходящий момент.

— Они вокруг, не наступите, — это тетя Берта.

— Дьявол! Кто вокруг?! — щелчок затвора. Это, конечно же, госпожа советница.

Как всегда, я опоздал, а точнее — Хранительница традиций гораздо быстрее, чем я, поймала пространство. С небом и землей все было в порядке, если считать Изнанку местом, где соблюдаются хоть какие-то законы физики. И внезапная ночь не наступила, просто нам запретили видеть и слышать. Для опытных ведьм — это раз плюнуть, но редко какая ведьма способна обмануть другие органы чувств.

Только что мы навьючили коней, потрясающих, горячих коней. У каждого во лбу горело белое пятно, каждый обладал фантастической лебединой шеей и каменными мышцами ног. Эти жеребцы ни минуты не стояли на месте, их приходилось постоянно держать, но нельзя было привязывать. Привязывать Туата-де-Дананн категорически нельзя: оторвется и сбежит обратно в конюшню Блэкдауна. А этого допустить никак было нельзя, тетушка Берта отдала за них большую часть оставшейся травы Ахир-Люсс. С помощью герцога и конюхов мы их кое-как подчинили, но я, например, падал дважды. Мы успели совсем немного. В сопровождении фомора, пикси и барона Ке мы отъехали всего милю, или даже меньше, в сторону пустошей. Серый пепел с востока уже катался под копытами коней, но родовой брох пиктов был еще виден.

И вдруг...

Мы очутились в очень жарком месте, словно на дне пологой воронки. Сюда не долетало ни единое дуновение, воздух застыл, напластовался грузными, почти непрозрачными наростами, скомкавшись над пересохшей почвой, как ватная перина. Здесь от зноя выгорели цветы и случайные насекомые, только острые колючки тянулись к солнцу и неторопливо перекатывались пыльные шары мертвых трав.

Рассекая знойное безмолвие, треугольным клинком нависал над нами Змеиный храм. Я еще не видел его глазами, глаза оставались закрыты, но всем вспотевшим телом ощущал гнетущую силу, исходящую от его просмоленных стен, сбитых из корней каменных деревьев. Я вспомнил старейшину нашей фины Хранителя преданий Питера Лотта: в необозримо далеком прошлом, в том прошлом, где мы жили счастливой семьей в большом доме моего отца, дядя Лотт рассказывал нам старинные предания. В том числе, он говорил о том, почему в Британии не осталось следов Змеиных храмов. Друиды строили их из редких пород дерева, но никогда — из камня или обожженной глины. Племя лесных жрецов вообще мало что оставило после своего ухода, даже легенды противоречили друг другу.

— Можно уже открыть глаза? — напомнила о себе Анка.

— Вот-вот, мне тоже надоело. Какая-то сволочь ползает по ноге, — сердито добавила Мария. — Если она меня укусит...

— Если вы будете дергаться, вас точно укусят, — пообещала тетушка. — Просто не делайте резких движений. Позвольте им запомнить ваш запах. Раз нас сюда пригласили, значит, все не так плохо.

— А наши кони? — заволновался дядя Саня. — А что станет с бароном и Его ученостью?

Честно говоря, мне тоже не понравилось, что наш отряд так непринужденно разделили, никого не спросив.

Мы только-только успели затормозить перед буреломом, как навалился туман, непроглядное сырое облако. Впрочем, испугаться как следует не успели, туман моментально рассеялся, забрав с собой и лес, и горы, и наших любезных проводников.

«Ничего не случится с вашими конями», — произнес насмешливый мужской тенорок прямо у меня в голове. Впрочем, услышали все и одновременно вздрогнули.

Перед входом вопросительным знаком застыла колоссальная змея, также вырезанная из темно-коричневого, чрезвычайно крепкого дерева. В ней, наверное, было не меньше восьмидесяти футов роста. Змея нависала над нами, словно готовилась к броску. В верхней трети ее туловище раздваивалось, а на концах шей сидели две овечьи головы. Из распахнутых пастей свисали длинные кинжалы языков, в глазницах блестели прозрачные камни. Древний скульптор постарался, искусно вырезав каждую чешуйку на мускулистом теле и покрыв каждую коричневой, с золотыми блестками, краской. Хвост овце-змеи обвивался вокруг колоды мертвого дерева, но оставалось совершенно непонятным, как такая махина удерживает равновесие. Две овечьи головы пристально следили за мной: одна — левым, другая — правым глазом. Мне показалось вдруг, что они приближаются, или я отрываюсь от земли и лечу навстречу ядовитым жалам. Магнетизм деревянного чудовища был столь велик, что все мы невольно отвели глаза.

— Не может быть... — прохрипел Саня и закашлялся.

— А кто мне доказывал, что это дурацкое капище придется искать за тридевять земель? — напустилась на него Мария. — Кто говорил, что Змеиный храм на южном берегу?

— Не спорьте, он везде, — оборвала их тетушка. — Девочка приказала искать храм, они нашли. Чем вы еще недовольны?

Дядя Саня откашлялся и потер нос, как он делал всегда, натолкнувшись на умную идею.

— Аня, если у тебя такие теплые отношения с этим, как его... с Гостем Сеахлом, может, попросишь его перебросить нас сразу на материк?

— Не могу на материк, — сокрушенно призналась Анка. — Я уже просила. Гость Сеахл сказал, что у всех свой путь. Нам еще ехать через пустоши.

— Кони Туата сами должны выбрать дорогу, — согласилась тетя Берта.

— Это хреново, — сплюнула наездница.

Мы обошли анаконду с овечьими головами. Змеиный храм был построен из дерева неизвестной мне породы. Возможно, такие деревья до сих пор растут в Измененном мире, где-нибудь в Африке или Латинской Америке. Очень может быть, что многочисленные живые обитатели храма были завезены жрецами вместе с привычной им древесиной откуда-нибудь с притоков Амазонки. Ведь там до сих пор не все растения занесены в каталоги, а уж о змеях рассуждать просто смешно.

Змеи шевелились у нас под ногами. Их было много, но я пока не ощущал рядом ядовитых. Ядовитые охраняли храм внутри, особенно те этажи, которые скрывались под землей. Змеи сворачивались в кольца, неторопливо ползали по своим же прошлогодним шкуркам, застывали на солнцепеке, обнявшись по трое и по четверо. Этих рептилий я нисколько не испугался: сообща с тетей Бертой и Саней мы вполне могли их усыпить или прогнать. Маленький народец, соблюдающий древние договоры.

«Пришло время выполнить второе условие».

— Ой, кто это сказал? — переспросила Анка, естественно, на русском.

Видимо, на сей раз ответили только ей, потому что моя девушка несколько раз кивнула. Мы озирались, как дети, угодившие в новую сказку. Пропали барон и Его ученость, пропали кони и вся поклажа, даже следов не осталось. Выше уровня наших голов, как и прежде, скрывая небо, медленно колыхалось знойное, переливчатое марево. Под ногами хрустели чешуйки змеиной кожи, потрескавшаяся земля обжигала через подошвы.

— Ненавижу ползучих, ничего не могу с собой поделать, — пожаловалась Мария, замерев на одной ноге. Возле ее пятки сворачивался в кольца черный аспид длиной футов в пять. — Нельзя ли как-нибудь отсюда поскорее смыться?

— Ну, Анютка, молодец! — прищелкнул языком дядя Саня. — Это ведь ты нас вывела!

— Я не выводила, — засмущалась Анка. — Я ничего особенного не делала.

— Стало быть, гора пришла к Магомету, — хмыкнула Мария. — Тебе обещали встречу с местным начальством, вот и дождалась.

Змеи нехотя убирались в щели, освобождая нам дорогу к входу в храм. Собственно, не дорогу, а узкую тропку, выложенную белым мрамором. Треугольная башня воткнулась черным острием в небо. Вход был вырезан в виде грубого подобия распахнутой змеиной пасти. По краям широкой щели свисали два раскрашенных клыка, выполняющих функции опорных колонн. На колоннах висели пятнистые удавы, тихо переползали, свивались в клубки, но нами не заинтересовались.

— Если на меня упадет одна из этих веревок, я предупреждаю, что буду орать! — Наездница вытащила пистолет, затем передумала и сменила его на нож.

— Даже не вздумайте! — остановилась тетя Берта. — Даже не вздумайте причинить здесь кому-то малейший вред.

— То есть пусть меня заживо жрут, а я должна покорно ждать?

— Если захотят, вас сожрут все равно.

Сквозь их спор мне слышался какой-то далекий неприятный, будоражащий звук, как будто детский плач.

Но это вполне могло быть игрой воображения, или шумом воды, или такие звуки могли издавать неведомые животные.

— Ты слышал? — тихонько спросил меня дядя Саня.

— Вроде, кто-то плачет?

У взрослого фэйри слух, конечно же, острее. Наш русский кровник едва заметно поворачивался на мраморной тропинке, покачивался, слегка растопырив пальцы. Ведь звуки можно ловить не только ушами.

— Плохо там кому-то... Умирает кто-то... Стоит ли идти?

— Ты прав, кто-то умирает, — кивнула тетя Берта. — Но идти придется.

— Бернар, может, там нужна наша помощь? — оживилась Анка, когда я ей перевел слова Хранительницы. Моя девушка, как всегда, не разобравшись, готова всех колоть, бинтовать и смазывать.

Внутри совсем не было темно: в Змеином храме, как чуть позже выяснилось, вообще не было внутренностей как таковых. Пройдя в «змеиную пасть», мы словно миновали воздушный тамбур, моментально захотелось раздеться и облиться водой. Никакой треугольной крыши над головой, шелестящий зеленый полог из переплетенных ветвей и листьев. Мы угодили в жаркий, несусветно жаркий, сырой лес. Лишенные коры колонны вздымались, как корабельные сосны, но соснам было далеко до местных исполинов. Поток энергии, идущий от горячих коричневых колонн, зашкаливал все разумные пределы. Для того, чтобы насытиться здесь, вернуть себе утраченные силы, мне достаточно было бы минуты, а в Верхнем мире мы с папой тратили по часу, чтобы вытянуть из дерева нужный объем. Очень скоро тетя Берта показала мне кивком головы в вышину. Там, футах в двадцати от земли, над порослью колючего кустарника, висел на дереве человек в белом. Он не висел, а, скорее, обнимал ствол голыми руками и ногами, удобно привалившись щекой. Лицо мужчины скрывали листья, но мне показалось, что он непринужденно спал. Дерево выделяло столько силы, что поддерживало его тело на высоте.

— Тетушка, как называются эти?

— Даже не спрашивай, — опытнейшая травница нашего септа пребывала в полной растерянности. — Не могу определить ни одного растения. Либо их уже нет в Верхнем мире, либо такие никогда и не росли.

Рассекая все оттенки зеленого, сквозь листву прорывались жалящие солнечные лучи. Приземистые кусты покачивали белыми кувшинками цветов, на веточках грелись гадюки. В лужицах по обе стороны от тропы предавались безделью их водяные собратья. С высокой ветки свисал сетчатый питон. Громадных размеров стрекоза приземлилась Сане на плечо и снова взлетела с жужжанием. Пауки сонно висели в своих сетях, поджидая добычу. В каждой норке, в каждом дупле этих тропических джунглей я чуял жизнь. В десятке ярдов от тропы начиналась трясина, там гнили упавшие стволы, топорщились папоротники и хвощи. На островках откладывали яйца щитомордники, охотились хамелеоны, пускали пузыри рогатые жабы. Маленькие народцы, и рептилии в том числе, меня не пугали. Потусторонних сил я тоже не слышал, в этом смысле Змеиный храм был чист, как операционная. Меня пугало совсем другое.

— Слышите? Кто-то стонет?

Мы продвигались очень медленно. Под ногами пружинил глубокий мох, вдоль мощеной дорожки цвели лужи. Мои кроссовки немедленно зачерпнули теплой воды. Температура поднялась градусов до сорока, не меньше, и навалилась стопроцентная влажность. Мы добрались до развилки, здесь из одной дорожки рождались две, и стоял очень странный памятник. Существо двухметрового роста, с человеческим лицом негроидного типа, с дополнительным глазом во лбу, сидело на корточках, обнимая себя толстыми руками. Под верхней парой рук имелась нижняя. Эти руки ладонями вверх лежали на коленях, напоминая буддийский жест. На груди каменного, слегка крошащегося гиганта виднелись полустертые письмена. Мы с дядей Саней немножко поупражнялись в бесплодных попытках их разгадать, пока женщины выливали из обуви воду и выжимали носки. Но мы так и не преуспели в лингвистике, а вот тетя Берта, оправдывая звание лучшей Хранительницы традиций, неожиданно потребовала бумагу и ручку. У меня из ручек давно вытекли чернила, зато у Марии нашелся карандаш для век или еще для чего-то, связанного с дамской красотой. Дядя Саня извлек из полиэтилена записную книжку.

— Держи зеркало! — коротко приказала тетя Берта, подавая Сане свою косметичку.

— Ах, священные духи, а мы-то, дурни, — Саня держал зеркало, а я приготовился записывать перевернутые наоборот буквы. Грудь у истукана долго подвергалась коррозии, но древний резчик поработал на славу, вгоняя зубило очень глубоко. Даже в перевернутом виде письмена мне ничего не напоминали, а вот тетушка надолго задумалась.

— Невызываемая богиня, тебе жертву возносим. Я могу ошибаться, слова исковерканы. Вероятно, не «невызываемая», а «неназываемая». Этот язык, скорее всего, предшествовал тому кельтскому, на котором говорили строители Стоунхенджа.

У меня в голове кто-то звонко расхохотался. Саня выронил зеркальце в лужу и, чертыхаясь, полез вылавливать его из грязи, а я сломал грифель о бумагу. К счастью, ни Мария, ни Анка ничего не заметили. Зато они заметили кое-что другое.

— Смотрите, там слева еще фигуры, их много.

Мы, действительно, слишком увлеклись первой сидящей «бабой», хотя ничего женского я в ней не приметил. Но у древних скульпторов могли быть свои представления о красоте. Левее начиналась целая аллея одинаковых трехглазых памятников, дорожка там расширялась, а запущенный тропический лес превращался почти в классический королевский парк.

— Налево мы не пойдем, — сказала тетушка, и я с ней сразу согласился. Не потому, что лес по правую руку выглядел привлекательнее, а просто, что же я за будущий лесничий, если не соображаю, в какую сторону идти.

И мы бодро, несмотря на брюзжание советницы, направились в болото. Потом была следующая развилка, тропа полезла в гору, стало значительно суше. Вокруг творилось что-то несусветное — буйно разрастались папоротники, с пальм падали гниющие плоды, свисали до земли лианы, на них благоухали потрясающей красоты цветы. Анка потянулась за одним, понюхать, тетя Берта втянула ее обратно на тропу в самый последний момент, когда моя непутевая девчонка уже чуть было не поставила ногу в траву. Я давно уяснил, без всяких мысленных предупреждений, что с дорожек сходить ни в коем случае нельзя. Пусть на самой дорожке разливаются лужи глубиной по колено, а в трех шагах покажется сухо — нельзя и все тут. В вышине широкими прыжками перелетали с ветки на ветку сумчатые, а может быть, совсем и не сумчатые. Пару раз мне почудилась острозубая треугольная пасть и кожистые крылья с когтями, но я никому не сказал. Я бы уже не удивился, встретив тут настоящего динозавра. Важно то, что ни одна опасная тварь не совалась к нам на маршрут. Змеи всех размеров и пород ползали вдоль дорожки, но на мрамор не влезали.

Деревья на очередной развилке расступились, образуя овальную поляну, но кроны их все равно переплелись так плотно, что не было видно, небо там наверху или все же потолок. Наверное, небо, но я потихоньку готовил себя к тому, что небо может оказаться совсем не синим. И даже не голубым. И два, таких уже привычных, солнышка может сменить совсем иное светило, судя по оттенкам цвета — зеленоватый гигант, бледный, похожий на изрытую оспой разбойничью рожу.

Почему я так подумал? Да потому что дышалось все тяжелее. В атмосфере чего-то не хватало, а чего-то было слишком много. Вероятно, друидам нравилось вдыхать воздух тех времен, когда на планете хозяйничали рептилии. Вероятно, змеям, собранным в храме, жилось вольготно и сытно, а излишек метана и недостаток кислорода их как-то не слишком занимал.

— Мне кажется, что кто-то все время смотрит в спину, — тихонько пожаловалась Анка.

— Ерунда это, никого сзади нет, — соврал я. Фэйри никогда не лгут, но могут схитрить. Позади, на дорожке, действительно было пусто. Секунду назад ярдах в десяти за нашими спинами тропу лениво пересек черный констриктор. За поимку змеи таких размеров лучшие музеи и зоопарки перегрызлись бы насмерть. Тетя Берта незаметно приложила палец к губам: она, естественно, видела, но Анку, и тем более Марию, не следовало пугать. За нами следили, напряженно и неприязненно, ощупывая, проверяя каждое наше движение.

— А тебе не кажется, что солнце какое-то зеленое? Смотри, на руку свет падает — и рука зеленеет.

— Это так преломляется свет во влажном воздухе.

— Но ведь кто-то кричит! Это ты слышишь, или оглох?

— Слышу, — вздохнул я, поскольку тут было никак не отвертеться. Мы направлялись как раз в ту сторону, где кто-то стонал жалобно и протяжно, причем не один человек, а несколько. Причитали не так, как от побоев или резкой зубной боли. Обычным это сложно понять, но фэйри легко определяет, отчего страдает человек или животное, даже на расстоянии.

Мы переглянулись с Саней.

— Хреново дело, верь-не-верь, — сказал он. — Похоже, из кого-то кровушку сосут.

Но дело оказалось еще хреновее, чем он предполагал. На прогалине, чуть в сторонке от тропы, разлохмаченной головой возвышался громадный муравейник. Разлохматился он потому, что сверху на кольях были распяты двое обнаженных людей — мужчина и женщина. Женщина уже обмякла и не сопротивлялась, муравьи облепили ее тело, пожирали заживо, на ее лице словно содрали кожу. Я не мог разобрать, молодая она или старая, и к какому народу принадлежит. Просто чуял, что женщина, и что еще жива. Она жутко страдала, муравьи добрались до ушей и до глаз, забирались в нос, но сердце еще билось, и несчастной жертве предстояло изрядно помучиться. Мужчина пока сопротивлялся. Ему удалось вырвать из волосяной петли одну ногу, он бестолково колотил ей по муравьиному дому, извивался всем телом и рычал. Своими действиями он, наверняка, еще сильнее злил рыжих зверюг. Таких огромных муравьев, длиной с половину моего мизинца, я видел только в зоологическом музее. Но такие как раз и водились в тропических лесах.

— Мамочки... — Анка схватилась за меня с такой силой, что потом три дня на локте не проходил синяк. — Бернар, сделай что-нибудь!

Тетя Берта тоже вздрогнула, обычная выдержка ей изменила. Если быть честным, меня не стошнило прямо на тропинке только потому, что рядом была Анка. Каким-то чудом я проглотил назад все то, что рвалось из желудка наружу. Мужчина бился все слабее, он закашлялся: наверное, муравьи заползли к нему в дыхательные пути и грызли изнутри. Мне показалось, что это был еще не старый человек, но точно определить возраст, когда все тело человека кровоточит и кожу срывают лоскутами, невозможно. Оба обреченных на смерть пленника не принадлежали к фэйри, как впрочем, и к пиктам, и к обычным. Я хорошо видел голую ногу мужчины, от ступни и примерно до середины бедра. Нога дрыгалась, муравьи с нее падали, и медно-красная кожа оставалась пока почти нетронутой. На то, что творилось выше, нельзя было смотреть на сытый желудок. Но дело не в цвете кожи, в конце концов, на нашей планете обитают еще индейцы. На ноге у пленника имелось шесть длинных пальцев, заканчивающихся крючковатыми когтями, причем шестой палец противостоял пяти остальным, торчал высоко, над пяткой. Сама грубая стопа была короткой, скорее похожей на копыто, а красная кожа заросла такими же медно-рыжими волосами. И все-таки, оба пленника принадлежали к разумной расе!

— Вот зараза, их надо пристрелить! — Мария сняла с предохранителя пистолет. Меня в ту секунду порадовало, что наездница не поддалась женской панике.

— Не надо ни в кого стрелять! — опомнилась тетя Берта. — Сколько раз вам повторять, что Изнанка прекрасно обходится без ваших пуль. Уберите немедленно оружие.

Советница колебалась. Ей всегда очень не нравилось, когда кто-то командовал, кроме нее.

— Убери пушку и пошли отсюда! — Дядя Саня встал между Марией и муравейником.

— То есть как? Пусть подыхают? — поразилась его неожиданной твердости советница. — И после этого вы будете обвинять атлантов в жестокости?!

— Ты ничего не поняла, — укоризненно покачал головой Саня. — Это не казнь военнопленных и не жертвоприношение маньяков. Это наказание, рядовое наказание слуг. Да, да, почему бы тебе не поверить мне хоть раз? Друиды так наказывали провинившихся слуг, или еще более жестоко. Что нам с того? Ты хочешь вмешаться в чужие дела? Представь, что к тебе в дом заявятся гости, отвяжут твою собаку, выпустят на волю твоих птиц и черепах, отдадут детям торт или вино, которое им совсем не положено?!

— Бернар, о чем они говорят? — Анка отвернулась в другую сторону. — Пожалуйста, отвяжите его, ведь вы же умеете, ну, пожалуйста!

— Мы умеем, но не будем, — поддержал я дядю Саню. — Пойдемте скорее дальше.

Мужчина, тем временем, прекратил сучить ногой. Он еще жил, и мы бы действительно могли его спасти. Отогнать насекомых, поджечь муравейник, наложить мазь. Но я точно знал, что попытка проявить милосердие приведет к катастрофе.

— Да вы оба сговорились, что ли? — обиделась Мария, однако оружие спрятала. Все-таки за время нашего путешествия она стала немного толерантнее.

— С тобой сейчас играют в игру, и с Анечкой тоже. Игра называется «Добренькая девочка помогает всем подряд по пути в сказку». С вами отрабатывают миф, который давно себя дискредитировал. — Иногда дядя Саня выражался чрезвычайно умно. — Мы здесь в гостях, а не дома.

И мы побрели дальше. По пути мы встретили еще троих жрецов, тянувших деревья на разной высоте от земли. В какой-то момент стало темно, а когда тропинка вынырнула из густой тени, тропические заросли кончились. Разом, словно кто-то провел ножом границу между буйным разноцветьем и аккуратной зеленой лужайкой.

Наверное, мы достигли того места, куда стремились. В центре лужайки, у зеркального пруда, спиной к нам сидел на корточках тощий старик в белой хламиде. Его босые пятки, наверное, лет десять не встречались с мылом и пемзой. Старик удил рыбу, а может, вовсе не рыбу. Из-под его грязно-белых косм выглядывало самое обычное ухо с длинной серьгой. В пруду плавали замечательные кувшинки. Две дюжины змей грелись под зеленым солнышком. На поляне было еще много чего интересного, но тут старик повернулся, и мы увидели, что он совсем не старик. А еще мы увидели, что седые волосы растут у него только позади, вдоль затылка. На его широком выпуклом лбу красовались три коротких рога, совсем недавно подрезанных, а на шее — толстое кольцо с цепью. Другой конец звенящей цепи уходил в зеркальную воду пруда. Рыбак встал и оказался выше нас всех, включая Марию. Затем он сделал шаг, и я впервые разочаровался в своем зрении. Его ступни только издалека казались заросшими грязью. Поскольку это были вовсе не ступни, а копыта.

Полуолень-получеловек улыбнулся и произнес несколько певучих слов.

— Я его понимаю, — шепнула тетя Берта. — Ему нужен тот, кто больше всего хочет уйти.

Приложив небольшое усилие, я тоже начал разбирать слова. Страж храма умел петь на любом языке. У него была в запасе вечность, чтобы выучить все языки на свете.

— Во имя ваше, Бриан, Юхиар и Юзабар... призываю тебя в свидетельницы, невызываемая Эпона, и супруга твоего, смерть дарящего, призываю тебя в судьи. Дагда, орошающий горячей водой наши леса...

— Кланяйтесь в пояс, это он так здоровается.

Над поляной разнесся скрипучий, нечеловеческий стон. Вокруг пруда, по окружности, в тени леса, в землю были закопаны люди. Двое обычных, и двое — явно не из нашего мира, краснолицые, с ввалившимися носами. До того они вели себя столь тихо, что я их принял за пеньки. Но дело обстояло много хуже. Мужчин и женщин закопали в землю по грудь, а теперь сквозь их тела, сквозь их кожу и нервы, прорастали свежие зеленые побеги. На наших глазах четыре человека превращались в деревья. У одного острый сучок порвал кожу между ребер, у другого вывернуло набок шею, третий рыдал беззвучно, ветка росла у него прямо изо рта.

— Так у них рождались самые сильные деревья, — прокомментировала тетушка. — Духи холма! А я не верила, что это возможно — превратить врага в дерево.

— Зачем он нас пугает? — Моя девушка храбрилась изо всех сил, но я слышал, как бьется ее сердечко.

Человек-олень запел.

— Он не пугает. Он работает. Высаживает Священную рощу. Ему нужна женщина с усыхающей веткой.

— Дьявол! — Наездница схватилась за обездвиженную руку. Мария думала, мы ничего не замечаем, но я-то видел, как она сдала за последние сутки. Во время свадьбы она уже не могла танцевать, взявшись за руки, ее конечность висела плетью. Отвары и мази не могли помочь против быстрого времени.

— Женщине с усыхающей рукой осталось жить не больше месяца, — бесстрастно сообщил рогатый жрец. — Она должна подарить храму остаток своей жизни.

Тетя Берта перевела, не глядя советнице в глаза. Добавить тут было нечего, мы молчали.

— Они превратят меня в дерево? — на удивление спокойно поинтересовалась Мария. — Спросите, меня будет корячить, как этих парней? Тогда я лучше застрелюсь. Прямо сейчас.

Я испугался, что, и вправду, застрелится.

— Гость Мария не будет страдать, — полуолень позвенел цепью. — Если Гость Мария лишит себя жизни, Змеиный храм не получит ее великую силу. Братья будут считать, что договор не выполнен.

— Так вот оно что! — скрипнул зубами дядя Саня. — Выходит, им нужен доброволец. Берта, им нужна добровольная жертва?

Хранительница перевела, хотя дядя Саня мог спросить и сам. От волнения он не заметил, что жрец перешел на язык Долины.

— Братьям нужна живая сила, чтобы построить Хрустальный мост. Братья никогда не лгут. Братья предлагают честный обмен.

— Дьявол! — Мария плюхнулась на траву. Ничего не понимающая Анка беспомощно металась взглядом между нами. — Дьявол, я стану деревом, поленом! Эй, спросите рогатого, я хоть что-то буду чувствовать?

— Гость Мария проживет больше тысячи лет.

— Видимо, иначе никак. — Наездница стянула куртку, запуталась в пропотевшей рубашке.

— Что такое? Что он хочет? — распсиховалась Анечка.

Рука наездницы представляла собой печальное зрелище. Старение добралось уже до плеча, серыми тяжами и узлами захватывая область ключицы. Рука стала тонкой и дряблой, как у девяностолетней старухи.

— Они же могут ее вылечить? — всех по кругу спрашивал Саня. — Ведь могут же, они все умеют! Маша, не соглашайся!

— Они предупреждали, — Анка шмыгнула носом. — Они предупреждали, что заберут одного из нас.

— Маша, не дури! — У нашего русского кровника начиналась истерика.

— Тихо, тихо, не кричи, — Мария провела ему ладонью по лицу, коротко поцеловала в губы. Затем подтянула Анку к себе, здоровой рукой взъерошила ей волосы. — Тысяча лет в приятной компании — тоже не так плохо. Бернар, поклянись мне, что приведешь сюда Эхусов.

— Клянусь, — сказал я. — Памятью народа Холмов, здоровьем родителей и честью септа. Я клянусь, что сделаю все для людей Атласа.

— Гостя Аню и Гостя Марию ждет Гость Сеахл, — рогатый жрец топнул копытом, и не успели мы опомниться, как все трое исчезли.

Наш русский кровник сел на землю и заплакал.

 

Хрустальный мост

— Что ты видишь? — Гость Сеахл состроил хитрое лицо и указал пальцем сквозь кусты.

— Что это? Боже ж ты мой, какая красотища! — не выдержала Анка.

Друид засмеялся, почти отечески потрепал ее по макушке.

— Это то, что вы ищете. Хрустальный мост.

У Младшей от восхищения язык прирос к гортани. Она очень хорошо помнила наставления Хранительницы традиций, помнила, что следует жарко благодарить, заодно не постесняться и попросить у жрецов какую-нибудь мелочь на память, помнила, что надлежит выказывать скромность и контролировать чувства, но ничего не могла с собой поделать.

Хрустальный мост висел над бездной залива, подобно радуге, сотканной из прозрачных паутинок. Его форма не менялась, радуга выгнулась так высоко, что пропускала под собой дождевые тучи. Выше моста журавлиным клином медленно плыли только перьевые облака. Мост обладал странной двойственностью. Одновременно он казался незыблемым, твердым, как само мироздание, и в то же время — чрезвычайно хрупким, готовым рассыпаться от малейшего ветерка. Сбоку он казался связанным из мириадов серебристых нитей, но стоило Младшей чуть подвинуться, как мост потерял ширину. То есть вообще потерял, стал двумерным. Он начинался совсем рядом, под обрывом, на котором шелестела роща. Младшая с изумлением убедилась, что по Хрустальному мосту нереально не то что проехать на лошади, там даже бочком не протиснулся бы самый тощий человечек. Колоссальная арка, расцвеченная радужными сполохами, просто исчезала, стоило взглянуть на нее прямо. Два чудесных солнца, охряное, слегка сплющенное и темно-рыжее, словно чуть загрустившее, готовились встретиться на индиговом небосклоне. Внизу, под обрывом, бушевал пенный великан. Залив то выгибался нежной пантерой, тогда Анка различала в глицериновой толще косяки рыбы, многометровые хвосты водорослей и обломки мраморных колонн. Но залив тут же вставал на дыбы, пенным боком ударял о скалы и оборачивался иной кошачьей ипостасью — дикой и неуправляемой. Сотни тонн воды взлетали навстречу тучам, порождая миниатюрные копии моста, и солеными дождями осыпались обратно.

Анка обернулась, чтобы спросить, как же они поедут по бритвенному лезвию, но спрашивать уже было не у кого. Змеиный храм как сквозь землю провалился, на его месте пышным багрянцем распускались кусты шиповника, дорожки заросли колючками, вместо сказочных лужаек торчали голые неприветливые валуны. Соленый ветер толкнул в спину, дремотная тишина рассыпалась со звуком бьющихся елочных шаров, в барабанные перепонки ударил рев прибоя.

— Анка-а! Аа-анна! Мы здесь!

Младшая сморгнула: в глаз как будто попала соринка. И сразу все пропало. Позади неровной грядой поднимались холмы со сторожками пастухов, дюжиной дымных столбов коптил небо брох баронессы Ке.

Они ждали ее на тропе. Бернар, тетя Берта и Саня. У дяди Сани было черное лицо. Чуть поодаль — Его ученость, посланец короля пикси и барон Ке. И потрясающие, ртутно-неуловимые кони. Как так получилось, Младшая понятия не имела и не собиралась на эту тему ломать голову. Жрецы Змеиного храма поступали так, как им хотелось.

Пыльная тропа здесь походила на широкий проезжий тракт. Она взбегала на ближайший холм и терялась в сером мареве. Оранжевая луна готовилась сменить солнце, вечер уже выставил своих караульных — длинные тени.

С Серых пустошей налетал теплый, сладковатый ветерок.

— Анечка! — Бернар вручил поводья Сане и почти бегом кинулся ей навстречу. — Они выпустили тебя! Как здорово! Эй, они выпустили нас!

Внутри у Младшей что-то свернулось и развернулось, словно с щелканьем распустился целый куст клейких зеленых почек.

— А меня никто и не держал, — рассмеялась она. — Мы чуть-чуть поговорили, и Гость Сеахл показал мне мост. Вот и все.

Она пыталась сдержать глупую ухмылку, но та упрямо растекалась до самых ушей. Все-таки он волновался! Он психовал из-за нее! Урр-ра!

— Ничего себе «чуть-чуть»! — Бернар подлетел, запыхавшись, схватил ее ладони в свои. — Мы тебя ждем тут целую ночь! А что... что они сделали с Марией?

— Целую ночь?!

— Но ты... ты пробыла в храме не меньше семи часов! — Он отступил на шаг, тревожно обшаривая глазами ее зеленое платье, волосы и руки. Он снял с ее спины несколько колючек репейника, помог отряхнуться, помог спуститься с кочки, на которой она застряла. Анка купалась в его заботе, в его глазах. Он снова был прежним, милый, милый Бернар!

— Ты вернула нас на Пыльную тропу!

Ласковый, веселый, предупредительный. Такой родной, такой близкий. Именно такой, каким он встретил ее, проснувшуюся после реанимации.

— Дело же не во мне, — заупрямилась Анка, — Все дело в Марии, раз она согласилась остаться. Она сказала, что останется в храме, лишь бы мы закончили дело. Ее никто не обижает, она сейчас спит. А мне всего лишь показали мост.

— Показали мост? — покачал головой Бернар. — И ты говоришь об этом «всего лишь»? Если бы ты не понравилась жрецам, мы искали бы мост всю жизнь.

— О чем он спрашивал тебя?

Анка задумалась. Ей показалось очень странным, что она никак не может вспомнить черт лица Гостя Сеахла.

— Что он спрашивал? — Они окружили ее втроем. Ее друзья. Почти семья. — О чем вы говорили?

— По меркам Изнанки, это невиданная честь.

— Вашу беседу надо непременно записать.

— Да мы почти и не говорили, — с неловкостью призналась Младшая. — Минут десять, или даже меньше. Гость Сеахл извинился...

— Извинился?! За что?

— Подумай хорошенько, — мягко сказала тетя Берта. — Друид не мог извиняться. Если ты вспомнишь, то окажешь услугу нашим друзьям, живущим здесь постоянно.

Стало очень тихо. Младшая слышала, как нервно переступают копытами волшебные кони, как с ласковым шорохом оседают на булыжнике тропы хлопья серого пепла, прилетавшие из Серых пустошей. В мешке у дяди Сани тикали цайтмессеры. Далеко-далеко, на юго-востоке, внизу, под слоем камня, пенился и вздыхал пролиз. Анка задрала голову и еще раз, прищурившись, оглядела Хрустальный мост. Горбатая переливчатая радуга никуда не делась, все так же висела над пучиной, одним концом упираясь в ближайший утес, а другим — теряясь в рыхлых облаках. Пыльная тропа заканчивалась там, где вздрагивало и слегка звенело на ветру лезвие моста, Два солнца кружили над Изнанкой, подсвечивая небо немыслимым сочетанием охряных, индиговых и багровых тонов.

Это было так здорово! Никто, кроме нее, не видел моста, а она видела, и всегда теперь будет знать, в какую сторону идти!

— Я вспомнила, — улыбнулась Анка. — Конечно же, я вспомнила, просто вначале запуталась. Гость Сеахл напомнил мне то, что я давно забыла. Из-за того, что эти кони такие быстрые, мы не заехали в гости к Его учености. И Его ученость не переделал мою эту... как ее...

— ДНК? — осипшим голосом спросил Бернар.

— Ага, только он сказал — «кислоту». Гость Сеахл сказал, что поможет мне стать полноценной фэйри в любой момент, пока я в Изнанке. Стоит только попросить.

— И что... что ты ему ответила? — Бернар смотрел на нее умоляюще.

Младшая потрепала по холке своего коня, сунула ногу в стремя, одним толчком угнездилась в высоком седле. Ветер пел в ее волосах, оба солнца смеялись, и Младшая невольно рассмеялась в ответ.

— Я ответила, что подумаю над его предложением.

Анка дала шенкеля. Раскаленный жеребец всхрапнул, взвился на дыбы и первым скакнул навстречу пеплу Серых пустошей. Младшей не было страшно. Где-то далеко, за краем вставшей на дыбы Англии, ждала ее русская Изнанка.

Конец третьей книги