– …И здесь, и тут… Господи, да на тебе живого места нет, - причитала Надя, стягивая с мужа свитер.
Коваль жмурился, как довольный кот. Он особенно любил ее в такие моменты. Возможно, именно потому, что они были редки. Ни мастерство армии целителей, ни умение массажисток с Чудского озера, что умели мастерски зализывать шрамы, лучше любой собаки, ни колдовство Хранительниц - ничто не могло сравниться с заботой родной жены. Разве их усилия сравнятся с той панической дрожью в пальцах, которая выдает Надю всякий раз, когда она ощупывает следы потасовок на его теле?
– Артур, когда же это кончится? - Она сурово сдвинула брови, но не могла сдержать слез. - Ты же мне обещал, что не полезешь никуда один!
– А ты мне обещала, что останешься со мной в Питере!
– Но я же осталась… - упираясь в край ванны, Надя тянула с его ноги сапог. - Пока Белочка в школе не привыкнет, я никуда не уеду.
– Но потом ведь всё равно уедешь?
– А ты хотел меня оставить насильно? У нас там еще двое малышей, не забывай.
– Разве я тебя заставлял что-то делать силой? - вздохнул Артур. - Хотя, может быть, и следовало…
– Опять ты за старое? - Надя охнула, увидев еще один шрам, на левом боку. - Ты хочешь, чтобы я тебе здесь надоела?
– Вот, видишь, меня так и норовят поколотить, а еще ты собираешься меня бросить! - захныкал Коваль. Он и сейчас еще не мог до конца свободно шевелить плечом.
– Артур, это никуда не годится! Ты ведешь себя как дикарь. Почему, с такой охраной, надо самому лезть в драку? Ты хочешь, чтобы тебя покалечили?
– Почему, имея такого мужа, ты не хочешь жить в городе? В самом лучшем городе?
– Потому что, мой дом… наш дом - там. Там, где я рожала детей. Там, где им хорошо. Им ведь плохо здесь, и ты это знаешь.
Надя сгребла одежду мужа в ком и пихнула в бадью для стирки. Оставалось расшнуровать штаны.
Коваль уселся на край джакузи, чувствуя холод мрамора, и, одновременно, жар, идущий от воды. Комната тонула в ароматах хвои и лечебных бальзамов. От обилия солей и смягчающих травяных присыпок полная до краев ванна казалась озером расплавленной смолы.
– Обещай мне, что ты никуда больше не полезешь без войска! - Надя вернулась с двумя тяжелыми кувшинами.
– Я и так никуда не лезу…
Закрыв глаза, он опустился в пышную, маслянистую пену.
– Ты губернатор, а не солдат! Погляди, что творится, сплошной синяк!
Она уже забыла, что надлежит сердиться, и снова превратилась в заботливую мать. Артур моментально вспомнил их первые годы, в неказистой избушке, куда поселил его Исмаил. Самые трудные и, по-своему, самые счастливые годы. Пока всей деревней им не отстроили новый дом, приходилось ютиться в жуткой тесноте, ниже уровня земли. Единственное окошко выходило прямо в бурелом, изба стояла на самом отшибе. Зимой снег засыпал входную дверь, и Артур проделывал настоящие тоннели, барахтаясь в сугробах, как гусеница. Вокруг радостно прыгали собаки, трещали от мороза ели, а в натопленной комнатушке ждала его из очередного похода беременная Надя Ван Гог.
Тогда она носила первенца, Николашку, и постоянно выбегала во двор, мучаясь позывами рвоты. Она ни разу не пожаловалась на отсутствие удобств, холод или непривычную, грубую пищу. А ведь такие, как она, потенциальные мамочки, привыкли жить в тепле и неге… Она ни разу не упрекнула мужа за недельные и месячные отсутствия, когда Качальщики брали его с собой растворять вредные заводы и древние военные объекты. Она только охала смешно и бросалась готовить баню, и бледнела, ощупывая его ссадины и порезы, когда Артур еле доползал после боевых тренировок…
Он задержал дыхание и с головой нырнул в пахнущую хвоей воду. Мгновенно исчезли все звуки: бульканье воды в котле, шум дождя за окнами, грохот забиваемых свай на Невском…
Остался только ровный гул и ее ласковые ладони…
Вот так, запереться от всех, залечь в дождливый день в ванну, и никому не открывать…
– Да, милая, - сказал он, выныривая, - ты права. Нам нельзя быть долго вместе, я превращаюсь с тобой в жирного гуся. Недаром Озерники интересовались моей печенкой…
– Не крути головой! - Надя притворно взвизгнула, когда он вслепую ущипнул ее под коленкой. - И не мешай мне… Господи, да что же это такое? До сих пор кровь идет…
– Это уже не кровь, это ерунда.
– Артур, я боюсь…
– Ничего страшного. Подумаешь, размяться раз в десять лет.
– Это называется "размяться"? Повернись! - Она принялась намыливать ему спину. - Обещай мне, по крайней мере, что с этим будет покончено!
– С чем покончено? С Озерниками?
– У меня мороз по коже, когда я слышу это слово!
– Я обещаю тебе, что с ними будет покончено!
Он приоткрыл один глаз и попытался засунуть руку ей под фартук, но Надя ловко отстранилась. Она была слишком рассержена и никак не желала начинать игру, даже не пожелала купать его, раздетая. В принципе, Артуру так еще больше нравилось, когда жена оставалась в длинном хлопчатом халате и широком резиновом переднике. Халат всё равно очень быстро промокал насквозь, а иногда она его просто не успевала снять…
– Это же не люди! - Коваль почувствовал, как вздрогнула ее рука с мочалкой. - Мне Христя всё рассказал, и Серго тоже. Артур, это не люди, они хуже летунов…
– Теперь их будут травить повсюду, пока не вычистят заразу. Мы хотели немножко сыграть на этом деле в пользу нового Пакта, подтолкнуть удельных князьков к объединению, чтобы не звенеть оружием, а Деда допросили - и что вышло? Видишь, еще суток не прошло, а оказалось, что Прохор Второй накаркал, когда в нашей пьесе участвовал. Они действительно по всему западу готовились, должны были одновременно, по указке Карамаза, химию сбросить, и бомбы, и пожары…
– Да зачем такие страсти?
– Не зачем, а кому это выгодно? Карин сам бы до такого не додумался. Он там, на югах, можно сказать, на благодатную почву попал. Когда народ в черном теле держат, ему завсегда клапан нужен, пар выпустить… Проще всего сказать, что всё зло от обычаев чужих идет. До Италии посольство польское не допустили, греков подмяли, болгар, только это положения не спасает. Кого подмяли-то? Людей всё равно мало, не зажируешь. Им караванные тропы нужны, им север нужен…
Коваль вздохнул, и послушно повернулся, подставляясь под прохладную струю из кувшина.
– Я не могу отсиживаться, когда мои друзья лезут под пули, - сказал он.
Надя свирепо пошуровала кочергой в печи, открыла заслонку второй ванны и преувеличенно громко зазвенела тазами.
– Ты будешь теперь лично участвовать в каждой уличной драке? Нет, мне действительно лучше уехать и не видеть всего этого!
Артур зажмурился и снова нырнул, чувствуя, как кожа начинает дышать, как открываются бесчисленные поры…
"Что-то сердце сегодня стучит не по делу, или стар становлюсь? - подумал он, выпуская изо рта тонкую струйку пузырей. - Или дождик второй день, такой тоскливый?"
Внезапно он ощутил легкий укол в левой стороне груди и сразу же напрягся. Это не сердце, сердце так не болит… Они оба взвинчены, потому что должно произойти что-то плохое. Он никак не мог представить, что же плохое может произойти, когда самое ужасное закончилось и впору было взять недельку отдыха… Когда начинало вот так, слегка щемить под левым соском, это говорила всегдашняя интуиция, выработавшаяся еще в самые первые дни после Пробуждения, то самое чувство, которое компенсировало ему нехватку знаний о новом мире и спасало его в самых жутких передрягах…
Губернатор шел в атаку на Ладожские скиты, и сердце не болело. Он отправлялся в опаснейший поход через Мертвые земли и знал, что гибель уготована кому-то другому. Но сегодня оно вернулось, и вернулось к обоим…
– Надежда, - позвал он, до боли растираясь жесткой мочалкой, - Надя, ты слышишь меня?
– Слышу…
Она распустила волосы, чуть качнула бедрами, но не подошла. Так и стояла, приложив озябшие руки к печке; от ее длинного, как кавалерийская шинель, халата, валил пар. Мокрый хлопок облегал напряженные ягодицы и лодыжки, там, где передник не защищал от брызг.
– Это никогда не кончится, да, Кузнец?
– Никогда, милая, - он, не отрываясь, смотрел, как уходит в воронку грязная вода. Через несколько секунд в пустой мраморной чаше станет зябко, но тем приятнее окажется вторая, чистая ванна, насыщенная терпким брусничным отваром… Парадные окна запотели, на свежевыкрашенных стенах отслаивалась штукатурка. Артур машинально отметил, что следует вздуть Мишку Рубенса, вместе с малярами, но ругаться тут же расхотелось. Он вспомнил, что в этих залах мирно почивали когда-то обломки скифской цивилизации, еще оставались темные места от настенных экспонатов, и можно было различить вмятины в паркете, оставленные кусками каменных гробниц.
– Самое обидное, что вся эта мышиная возня идет по кругу, - стуча зубами от холода, сообщил супруге губернатор. - Я приходил сюда много лет назад, когда сияли люстры, и щелкали фотоаппараты. Я болтал о кино, о любимых мотоциклах, бродил под ручку с девчонками и представлял себе этих кочевников, как они разоряют города, закидывают горящими стрелами соломенные крыши и пьют вино из черепа врага… Ты представь, от них же ничего не осталось! Ничего, кроме пары глыб, на которых в подвале сейчас разделывают мясо…
А потом на их курганы пришли другие воины. Этим тоже казалось, что они живут в центре Вселенной, пока их кости не растворились в земле. А через тысячу поколений совсем другие люди накопили денег, чтобы нанять археологов. И приволокли всё это добро сюда! И я платил тридцать рублей, чтобы галопом пробежаться мимо. Никого эти бусинки и шарики не занимали… А потом - раз, точно сквозняком дунуло, и снова нет ничего. Нет тех, кто смеялся над теми, кто откапывал тех, кто пили вино из черепов, и так далее…Ты же умная у меня, разве ты не понимаешь?
– Ты хочешь сказать, что всё зря? Значит, я зря рожала детей, а ты зря проснулся? Может, тогда проще сразу пойти и утопиться?
– А ты не хочешь топиться?
– Не хочу! - она, казалось, разговаривает не с ним, а с гудящей печкой.
Артур дотянулся до полотенца и провел им по внушительному зеркалу, доставленному из царских прихожих. Действительно, сплошной синяк, и вдобавок следы от укусов…
Он медленно, млея от наслаждения, опустился в свежую, душистую воду.
– Вот ты не хочешь топиться, - примирительно рассуждал Коваль, - и никто не хочет. И все хотят иметь горячую ванную, а не мыться ледяной водичкой из Невы. Ты не хочешь, чтобы наша Белочка круглый год в одних опорках ходила, и никто такого своим дочерям не желает. И жить все мечтают в тепле и сытости. Зачем им это, как ты думаешь? Почему они, тысячами, тянутся в город, а не сидят в лесу?
– Ищут, где лучше…
– Правильно. Так было, и так будет, потому что всё идет по кругу. Приходит варвар, и на обломках чужой гробницы свежует говядину… И самое поганое…
– Что самое поганое?
– То, что я не знаю, как разорвать эту спираль. У Левушки Свирского была на эту тему любопытная теория. Он полагал, что после Большой смерти может восстановиться патриархальное равновесие. Люди перестанут плодиться, как кролики, уступят часть ноосферы мифическим созданиям, и воцарится мир, который существовал многие тысячи лет. Задолго до крещения, и до Египта с Месопотамией. Всем хватало еды и тепла, желающие упражнялись в изящных искусствах и всяких фундаментальных астрономиях, не посягая на чужую зону обитания…
– Я пугаюсь, когда ты говоришь так.
– Как "так"?
Коваль не видел жены. Он играл в аллигатора, залегшего в засаде. Над водой только нос и губы.
– Когда ты говоришь вот так. Ты начинаешь так говорить, когда не знаешь, что делать, или… или когда сам боишься.
Артур вздрогнул. Внезапно вода показалась ему очень холодной.
– Ты тоже заметила?
– Словно снег пойдет… - обронила она, распахивая одну из створок окна. - Или наводнение начнется…
– У меня сердце кололо, - пожаловался он и тут же пожалел.
Надина спина мгновенно окаменела.
– Так было, Кузнец… Когда були взбесились, помнишь, после засухи? И позапрошлым летом, когда… когда…
Она не договорила, но Коваль понял, о чем она думает. Три года назад их младший, Федя, едва не утонул в таежной реке.
– И при чем тут равновесие? - голос жены доносился до него глухо; она говорила, высунувшись в окно. - При чем тут Свирский и равновесие, если я всего лишь прошу тебя не затевать войны?
– Причина в том, что Свирский жестоко ошибся. Пятнадцать лет назад, когда я "проснулся", я почти поверил ему. Всё это было так убедительно - волшебные звери, бабки-ежки по лесам, ведьмы на погосте… Я почти поверил, что придется привыкать к сказочной жизни, кататься на помеле и нырять в дымоход. А оказалось, всё то же самое, только в профиль, тот же бубновый, или трефовый, интерес. И рожает теперь уже каждая третья, и пожарищ скоро не останется, и летуны мрут от бескормицы. И это значит, что кто-то должен опять поддерживать новое равновесие…
– Ты про Качальщиков? Ты говорил, что до Большой смерти их не было?
– И про Качальщиков, и про себя… Я этот феномен уже пятнадцать лет изучаю, и совсем недавно сделал простое открытие…
– Фи-но-мен?
– Неважно… - Он хотел сказать жене, что всё это ерунда, и что зря он затеял этот никчемушный диспут, и вообще, он хотел сказать, что очень ее любит, но не успел…
Опять не успел сказать ей что-то теплое и горько пожалел об этом, потому что в двери заколотили, точно Зимний охватил пожар.
Надя выронила кочергу. Артур накинул халат, взял револьвер и пошел отпирать. Никто не имел права вот так врываться, да никто, кроме самого ближнего круга охраны, и не знал, где находится спальня губернатора. Коваль шел к двери, понимая, что сердце болело не напрасно.
Вот оно, настигло его именно сейчас, когда ему было так уютно и сладко, когда впереди его ждали несколько безоблачных дней с супругой и дочерью…
– Нет, - сказала Надя, - не открывай.
На долю секунды у него промелькнула мысль так и поступить. Спрятаться, отсидеться, авось не найдут… Всё равно, кроме охраны, никто не знал, где его искать.
Он откинул засов, увидел начальника стражи, дежурного офицера с тигром, Даляра с трясущейся челюстью, Мишку Рубенса в одних подштанниках и Христофора с белым, как мел, лицом. А впереди толпы лежал ниц незнакомый человек.
Точнее, знакомый. Только Артур отказывался узнавать его, потому что принести этот человек мог только очень плохую весть.
– Что с моим сыном? - непослушными губами спросил губернатор.
– Бомба… - прошептал телохранитель Николая, еще ниже припадая к полу. - Не уберегли, двое наших погибли, и пацан…
– Кто? - удивляясь собственному спокойствию, спросил губернатор.
– Сам взорвался, бомба под одежей была. Прямо на машину прыгнул… Но по тряпкам - татарин, и рожа не обгорела…
– Поясок еще, - добавил начальник стражи, показывая обугленный огрызок, со следами арабской вязи. - Поясок от убийцы остался, вон и письмена на нем…
– Он прыгнул, когда мимо мечети проезжали, - торопясь, словно лично был виновен в нерадивости подчиненных, заговорил Даляр. - Патруль сразу свистнули, я примчался, ихнего главного за бороду вытащил, чуть не зарубил на месте, ребята оттащили. Клянется, что из мечети никто не выходил, и что не знают такого человека…
– Да врут, врут, командир, - выкрикнул начальник стражи. - Бабы видели, как из мечети выбежал, еще на бедность кому-то подал. Точно из татар. Или кавказник: рожа черная, бородатая, в зеленое замотан! Прикажи только, всю эту шушеру на дыбу поднимем, пятки будем жечь!
Коваль пропускал через себя поток слов, неожиданно потерявших всякий смысл. Слова складывались во фразы, а смысл потерялся… Он слушал, ничего не понимая, видел перед собой распахнутые рты, просящие о чем-то, глаза, багровые вены, вздувшиеся на шее лейтенанта. Он пропускал через уши этот нелепый шум, похожий на досадное жужжание, и всеми силами пытался заставить непослушное тело повернуться назад.
А когда он собрался с мужеством и обернулся, то понял, что лучше бы этого не следовало делать. По крайней мере прямо так, сию секунду. Потому что Надя Ван Гог встретила взгляд мужа.
Ее лицо вдруг перекосилось, поплыло, будто восковая маска или физиономия румяного снеговика, прислоненного к печке… Коваль чувствовал необходимость что-то сделать, что-то ей сказать или перестать смотреть тем остановившимся взглядом, который он никак не мог заставить двигаться… Будто кто-то схватил сзади, за затылок, металлической клешней и стянул кожу так, что не было сил приоткрыть рот и даже вдохнуть.
– Лекаря! - кричали позади него и толкали, и кто-то пробежал по ногам, и дергали за рукав, и знакомые лица наклонялись близко, брызгали слюной, повторяли что-то важное, а тигр лизал ладонь, а потом лизал в ухо…
– Нет! - крикнул он вдогонку военным. - Нет, я сказал!
– Надо брать их, пока не разбежались! - Теперь здесь оказался и старший Абашидзе, и Левушка, и еще куча народу, весь Малый круг, и под окнами цокали копыта конницы…
– Всю слободку кавказников я приказал окружить! - на скулах Абашидзе играли желваки.
Коваль посмотрел в угол, туда, где над бьющейся в истерике женой метались подручные мамы Роны, и внезапно представил себе, как непросто далось грузину такое решение.
– Прикажи запалить мечети, командир! - с Даляра, в буквальном смысле слова, летели клочья пены.
"Коля, Колечка… - чувствуя, как щемящей тоской сжимается сердце, подумал губернатор. - Они все для меня лично, преданы, и любят, и ценят… Но ни хрена не думают о людях…"
– Нет! Стойте! - повторил он, уже почти спокойным голосом, только внутри всё дрожало, как выкинутый из кастрюли студень. Внутри всё было изрублено в капусту… - Никого не трогать! Следствие передать Судебной палате, чтобы всё вели клерки, как обычное убийство.
– Но командир!..
– Смерть ублюдкам!
– Как ты теперь в Казань-то?..
– Никого не трогать без суда! - прошептал он, недоумевая, почему так трудно стоять. - Они только и ждут, чтобы мы начали жечь мечети, неужели непонятно? Если узнаю о самоуправстве, генералов первых повешу, слышите?!..
Теперь ждать нечего, готовьте посольство к хану!