Хочешь, у тебя будет друг, настоящий друг, который не предаст, который в огонь и в воду? Или любовница, вся твоя — целиком, угадывающая каждое желание?

А хочешь — раба? Твою двуногую собственность?

Это — Москва. Москва ближайшего будущего. Нашего ближайшего будущего. Мира, где персональные реалити-шоу для богачей — дело привычное, как и генетическая трансформация внешности.

В персональном реалити-шоу можно все. Насилие и рабство, настоящая любовь и извращенный секс. Вот только убийство заказчика — не предусмотрено.

Главный герой — следователь, которого телекомпания «Останкино» нанимает для расследования убийства.

Чем глубже главный герой погружается в расследование, тем выше уводят следы преступников. На самый верх — к хозяину Останкино, крупнейшему телемагнату России. И еще выше — к настоящему хозяину Кремля…

 

Глава 1

Человек за ширмой

— Итак, вы ударили девушку по лицу. И после этого она разделась догола?

— Вот еще, не передергивайте. В лифте она только расстегнула плащ.

— Простите, вам не показалось, что она испытывала недовольство?

Человек за ширмой раздраженно заворчал:

— Что за ерунда, Милеша вела себя абсолютно естественно. Ей нравилось подчиняться.

— Что было на ней одето, кроме плаща?

— Серые туфли с такой, знаете… змейкой вокруг лодыжки. И кружевное белье.

— Хеви-пирс, тату, скрабстил, принты?

— Я же сказал — в лифте только расстегнулась. Был виден живот, со «светлячком» в пупке, и… Знаете, капитан, мне мешает ваше сопение и эта ширма. Мы что, не могли общаться через сеть?

— Господин Костадис, мне самому неловко, но сейчас как раз случай применения особой процедуры дознания. Общение в сети исключено.

— Мне неприятно. Мы словно прячемся друг от друга. Ладно, валяйте дальше, потерплю!

— Вы настаивали, чтобы Милена разделась? Вы ее ударили?

Вместо ответа человек за ширмой громко вздохнул.

— Господин Костадис, пока я не нахожу в ваших действиях ничего предосудительного. Порог насилия не был превышен. Но без заключения о полной безопасности мы не отважимся даже на пошаговый проход. А без вашего разрешения я могу исследовать только стрим девушки. Вы предоставите свой стрим для просмотра?

— Свои мозги ковырять не дам.

— Что ж, это ваше право.

Снова хриплый смешок. Человек за ширмой отпил воды из стакана.

— Здорово их тряхануло, да?

— Господин Костадис, как официальное лицо, я не могу давать личных оценок.

— Для дознавателя экспертного совета вы очень молоды.

— До того, как получить приглашение в Останкино, я отработал шесть лет в специальном отделе.

— Да ладно, я не хотел вас обидеть! Просто впервые вижу… точнее, впервые слышу открытого перформера.

— Никакой обиды. Господин Костадис, вернемся к лифту. Вы уверены, что это был ваш дом и ваш лифт? Возможно, стены поменяли расцветку, изменилась форма светильников, высота потолков?

— Вы знаете, что я не употреблял ни алкоголь, ни драг. Я не служу в полиции, у меня на ладони нет универсального принта. Как, по-вашему, я сумел бы пройти в чужой жилой блок?

— Как я понял, машину вел автопилот. Вы пытались проявить инициативу в машине? Можете вспомнить, что Милена вам говорила?

— Она вообще редко открывала рот. Я приказал снять гирлянду. У нее в волосах была очень милая гирлянда, настоящий фейерверк, но мне хотелось потрогать живую женщину, а не елочное украшение. Она послушалась и распустила волосы. Ладно. Тогда я приказал снять нижнюю часть комбинации. И чтобы при этом смотрела мне в глаза, не отрываясь. Милеша сделала, как я хотел. Она откинулась, подняла ноги вверх…

— Господин Костадис, не было ощущения, что она смеялась?

— Нет, я бы сразу заметил. Она была очень серьезна. Она… Вот вы работаете на корпорацию, а сами не понимаете простых вещей! Неужели не ясно, что клиент как раз и платит за искренность? Да кто бы купил у вас эти хреновы сценарии, если бы в них снимались обычные актеры?! Я сам приложил руку к индустрии. Уж как-нибудь отличу правдивое чувство от фальши! Понятия не имею, кем Милеша увлекалась месяц назад, и из какой деревни вы ее вытащили, но сейчас она влюблена в меня!

— Извините, господин Костадис. Вы не допускаете, что перформер может играть внутри сценария? Обычная женская хитрость, или, если угодно, каприз, коварство. И пожалуйста, не заводите себя так, иначе врач прервет нашу беседу. Я слушаю вас.

— Ладно, ладно… Я спросил Милешу, что она желает выпить. Потом протянул руку и ждал, пока она освободится от белья. Она подала свои прозрачные кружева, я положил их в карман. Затем мы подъехали к гаражу, пилот открыл ворота и вызвал лифт… Слушайте, молодой человек, эта девочка — всего лишь сценарный перформер. В чем вы ее подозреваете?

— Я обязан рассмотреть любые версии. Пентхаусы такого уровня обычно неплохо охраняются. В отчете подчеркивается, что девушка не касалась панели замка. Но почему ее зафиксировали лишь камеры в гараже?

Человек за ширмой вздохнул:

— Я приказал «домовому» отключить слежение. Заранее, еще в машине.

— Господин Костадис, прошу прощения, у вас есть разрешение на подобные санкции? Насколько мне известно, самостоятельно отключать видео в частных жилищах имеют право лишь депутаты, сотрудники силовых министерств и офицеры спецслужб.

— Вы невнимательно проглядели мое досье. Напротив линейки статуса — желтый флажок. Я уже шесть лет состою в совете обороны.

— Тогда понятно. Вы зашли в лифт. Что было дальше?

— Мы зашли, я сказал Милеше, чтобы сняла все. Я хотел ее поцеловать. Она отстранилась, я дал пощечину. Милеша застонала… уверяю вас, от удовольствия. Закусила губу, затем расстегнула зиппер. Двери лифта открылись, я указал ей в сторону гостиной. Когда она повернулась, чтобы выйти первой, я взял ее за плечи, и плащ остался у меня в руках.

— Одну секунду! Вы впервые увидели ее обнаженной?

— Нет, первый раз она разделась, когда я покупал ей вечернее платье и белье. Во вторник, в ЦУМе.

— Вы запомнили ее фигуру?

— Ее невозможно не запомнить.

— И в тот раз у нее на бедрах не было принтов?

— Не было, как и светлячка в пупке. Не было татуажа на… на лобке и на ягодице.

— Однако вы уверены, что к себе домой привели именно эту женщину?

— Что за хренотень! Я не настолько стар, чтобы путать своих любовниц… Погодите-ка, капитан! Вы намекаете на то, что мне могли подсунуть кого-то другого вместо перформера? Близнеца?!

— Пока не знаю. С той встречи Милена сменила цвет волос и прическу?

— Да. Она была блондинкой, но я сказал, что мне не нравится. В последний раз она нарастила «голубое серебро» и убрала волосы под гирлянду.

— Итак, вы вошли в гостиную? Опишите обстановку этого месяца.

— Сейчас у меня там круглый зал, со стеклянным потолком, камином и толстым белым ковром на полу. Я скинул пиджак, подозвал бар и кресло. Сказал ей, чтобы сняла бюстгальтер. Я дал команду «домовому» подогреть пол и держать Милешу в красном конусе, а остальное освещение убрать.

— У вас тонкий вкус. В красном свете ее тело наверняка смотрелось очень соблазнительно.

— Гм… Не то слово. Она блестела, намазалась чем-то ароматическим. А вы сами видели ее раздетой?

— Разумеется, нет. Без решения Совета доступ в сценарий закрыт. Скажите, вы не почувствовали, что ситуация выходит из-под контроля?

— Сначала я увидел дорогие принты. Меня поразило, что при загрузке моего стрима разработчики проглядели такую важную деталь. Начиная от верха бедра и почти до колена обе ее ноги снаружи были покрыты художественным принтом. Что-то вроде джунглей, из которых периодически выглядывают звери, вылетают птицы и прочая ерунда. Не меньше восьми цветов. Впрочем, в остальном парни попали в точку. Вплоть до запаха. Эти сукины дети привели к тому, что уже на третий день я стал подумывать, не купить ли сценарий на всю оставшуюся жизнь, хе-хе…

— Но что-то ведь шло не так?

— Да, все эти украшения. Я приказал ей повернуться спиной, убрать волосы с затылка и положить руки на затылок. Она все делала, как я велел. Встала на коленки, затем нагнулась, опустилась щекой на ковер. Я приказал ей сцепить руки сзади, как будто на ней наручники. Нагнулся и провел пальцем ей по спине. Девчонка вся дрожала, а пахло от нее просто одуряюще. Она не притворялась, она получала кайф от своего положения. Ладно, вы меня понимаете.

— Прекрасно понимаю. Вы вызвали «домового»?

— Да, я хотел шепнуть ему, чтобы включил покадровое слежение в гостиной. В ответ «домовой» отчитался по динамическим параметрам. Ну, все как положено. Бассейн заполняется, температура воды, воздуха в парилке и спальне, влажность и прочая хрень.

— Компьютер отчитался и?..

— Я повторяю, что сам отключил систему визуального и звукового контроля. Однако в ведении «домового» остались датчики объема и передвижений. Он доложил мне, что в доме присутствуют три биологических объекта. Два в гостиной и один — наверху, в бассейне.

— Господин Костадис, я думал о вашем бассейне. Преступник, оснащенный передовой электроникой, мог засечь, что вы отключили визуальные средства. После этого он, опережая вас, поднимается в квартиру и прячется в бассейне. Под водой не действуют датчики объема. «Домовой», согласно заложенной программе, докладывает вам лишь о текущих изменениях. Передвижение незнакомого объекта, произошедшее минуту назад, его уже не волнует. А от полицейского компьютера вы отключились сами. Преступнику остается только ждать, когда вы зайдете в сауну. «Домовой» засек чужого и сообщил вам, потому что бассейн был почти пустой, и человек не смог там как следует распластаться.

— Послушайте… — Человек за ширмой впервые заговорил менее уверенно. — Если бы меня хотели убить, гораздо проще сделать это в городе.

— Я не утверждаю, что вас хотели убить. Расскажите, что было дальше.

— Ну… Я слушал «домового» вполуха. Сказал Милеше, чтобы встала и пошла в сауну впереди меня. Мы поднимались по лестнице, я смотрел на ее ягодицы и ничего больше не видел. Потом… я вдруг почувствовал себя эдаким сентиментальным старикашкой. У меня там панорамное окно, красивый вид на Кропоткинскую. Я заметил, что Милешу увлек пейзаж, дал «домовому» команду погасить лампы. Очень красиво, только иллюминация в бассейне и женская фигура на фоне городских огней… Но оказалось, что Милешу больше привлекают совсем другие картинки. Она переключала уличные театры, пока не остановилась на самом идиотском. Представьте себе Тверскую, да еще в вечернее время! Такая хрень! По всей ширине проспекта бродят толпы туристов, какие-то акробаты, канатоходцы, черт знает что! Мало того что она выбрала камеры наземного уровня, так еще и звук добавила…

— Сочувствую вам. Должно быть, неприятное ощущение — очутиться в толпе.

— Там камера наверняка встроена прямо в витрину, кажется, что все проходящие мимо пялятся прямо на тебя! Ладно, я уговорил себя, что потерплю. Возможно, Милеша фантазировала, что кто-то еще может ее увидеть… Ладно, я сел на край бассейна, скинул ботинки, рубашку. Но в воде, уверяю вас, никто не прятался!

— О чем-нибудь говорили?

— Нет. Она произнесла что-то вроде «Как здорово…», но я не уверен. Играла музыка, джаз. Если вы намекаете, что кто-то притаился в сливном отверстии, то его дыхания я мог не расслышать.

— А в сауне? В кабинете?

— Сауна и выход на террасу были закрыты снаружи, на замках горели маячки. А замки спальни, кабинета и бильярдной блокируются отдельной цепью. Даже когда в доме уборщица или гости, открыть эти двери могу только я.

— У вас на ладони дополнительный принт?

— Да, на левой.

— Что было дальше?

— До меня дошло, что она отправилась к окну без разрешения. Словно слушала меня и одновременно еще кого-то. Это длилось недолго. Вот сейчас, когда вы спросили, я отчетливо припоминаю, что был раздражен.

— Естественно, нарушался сценарий.

— Черт побери, капитан! Она же не робот, а живой человек. Все это выглядит и ощущается настолько естественно, я имею в виду сценарий, что нет времени анализировать… Впрочем, кому я рассказываю? Наверняка уж вы-то побывали в чужих стримах! Было довольно темно, я различал светлячки в ее пупке и на кончиках бровей… У бассейна высокий бортик, сантиметров шестьдесят, снизу шел свет. Я приказал ей поставить ногу на бортик и снять туфельку. Сначала одну, затем другую… Я потянулся и начал разматывать змейку с ее лодыжки.

Костадис смущенно кашлянул.

— Итак, вы снимали с ее ноги туфельку, и что случилось потом?

— Потом я очнулся на коврике в душевой. Сверху поливал кипяток. Удивительно, как я не задохнулся и не сварился заживо. «Домовой» сделал пару запросов, когда уловил сбои в работе сердца, и поднял на ноги ребят. Охрана сидит в подвале, они прибыли через сорок секунд.

— Позвольте, я обобщу. Итак, вы заказываете сценарий, знакомитесь с очаровательной девушкой, целиком в вашем вкусе. После периода ухаживания везете ее к себе домой. Я допросил охрану здания и операторов на пульте района. Выяснилось, что за три года был лишь один случай, когда вы воспользовались правом на снятие слежения. Я делаю предположение, что этот перформер, Милеша, каким-то образом внушает хозяину дома мысль о необходимости соблюдать ее инкогнито. Как она этого добилась, неизвестно…

— Да говорю же, я сам!

— Одну секунду. В квартире хозяин получает тревожный сигнал от «домового», но по непонятной причине игнорирует его. Вместо того чтобы воспользоваться одной из нижних спален, он ведет девушку наверх, в сауну. Я делаю предположение, что кто-то заинтересован, чтобы Костадис оказался по возможности ближе к двери в рабочий кабинет. Добраться до указанной двери можно либо с помощью спецсредств, либо с помощью левой ладони хозяина квартиры. Необъяснимым образом вполне здоровый человек вдруг теряет сознание. Специалисты вашей больничной кассы не предоставили данных о системных недугах. Когда Костадис приходит в себя, то оказывается в душе, полураздетый и мокрый; девушка здесь же, испугана. Дверь в спальню и кабинет закрыта, как и прежде. Через семь минут на крыше садится вертолет страховой компании, через девять минут садится вертолет телеканала, когда становится известно, что человек пострадал во время реализации сценария. В доме ничего не пропало, следов борьбы не обнаружено, следов химии в вашем организме тоже нет. Девушка утверждает, что мужчина собирался заняться с ней любовью, но внезапно упал. Больше она никого не видела. Она решила окатить вас водой, но по ошибке включила горячую. Спустя минуту вбежали парни в камуфляже, перформера обыскали, не обнаружили ничего компрометирующего. В целом врачебный отчет, предоставленный экспертному Совету, расплывчат. Скажем прямо, медики сбиты с толку. Никто не понимает, что произошло и есть ли в деле вина корпорации. Страховщики настроены агрессивно, но согласились неделю соблюдать тишину. Возможны два варианта развития событий. Разработчики сценария, чтобы не доводить дело до суда, признают вину, выплачивается возмещение; шум, скандал, огласка. Вполне вероятен временный запрет на персональные шоу. Второй вариант. Мы доказываем, что вины телекомпании нет. Данный сценарий все равно отправляется на доработку. Скорее всего, для следующих заказчиков будут введены дополнительные ограничения по здоровью и возрасту…

— Вы что-то недоговариваете?

— Вы уверены, что в вашем кабинете ничего не пропало?

— Хрень какая-то! Вы хотите сказать, что девочка могла подтащить меня к двери, затем, через коридор, к следующей двери, всюду пользуясь моей ладонью… Вот дьявол! Но даже если и так, то… что им было нужно?

— Что-то, что есть у вас дома. Господин Костадис, я знаком с предварительной версией относительно технического сбоя в программе перформера. Определитесь, чего хотите вы. Найти истину или получить страховку?

— Капитан, вам платят много денег за ваш талант.

— Вы правы. Я уже заработал достаточно, чтобы честно вести дела.

Человек за ширмой шумно вздохнул. Послышалось низкое гудение, спинка кровати пошла вверх. Затем звякнула посуда на столике.

— Разумно… — В сиплом голосе миллионера впервые прозвучала доброжелательность. — Я тут навел кое-какие справки. Мне подтвердили, что дознаватель Совета — действительно открытый перформер, уникум в своем роде. Якобы в Москве лишь трое таких, как вы. Мне подтвердили, что, находясь на службе в Управлении, вы одиннадцать раз привлекались для экспертизы персональных шоу. Мне подтвердили, что только вы безболезненно входите в стрим покойников. Правда, ходят слухи, что есть и другие умельцы… но это лишь слухи. Мне подтвердили, что ваш перевод в Останкино стал большим ударом для Управления.

— Благодарю вас.

— Но мне сообщили и другое. Дознаватель экспертного Совета мог продолжить успешную карьеру в полиции, если бы не относился столь педантично к своей работе. Например. Группа следователей занималась банкротством одного известного банка и столкнулась с большими сложностями. Там были трупы. Естественно, как серьезная финансовая структура, банк был связан договорами с Останкино. Для снятия стрима двух покойников был привлечен открытый перформер. В последний момент кто-то позвонил сверху и приказал, чтобы покойников не трогали. Якобы родственники против. Однако дознаватель превысил свои полномочия. Нарушил запрет и представил отчет сразу в четыре инстанции. После чего руководство Управления было вызвано на ковер. Там вспомнили предыдущие заслуги молодого дознавателя. От серьезных неприятностей его спасло вмешательство телевидения.

— Вы отлично осведомлены, господин Костадис.

— А теперь я вас хотел бы попросить. Прежде чем вы переправите ваш отчет в экспертный Совет, найдите меня. Мне почему-то кажется, что вы способны нарыть много больше, чем вам позволит начальство. Кстати, вам известно, чем занимается моя фирма?

— Да.

— В таком случае вам известно, как я набираю персонал.

— Вы предлагаете мне работу?

— Вот еще! Это на случай, если вам ее снова придется искать. Хотя я понимаю, что вас немедленно заберут к себе военные.

— На случай, если я что-то «нарою»?

Ширма отодвинулась. Живой Костадис выглядел гораздо старше и бледнее, чем на обложке «Делового обозрения».

— Если найдете то, что украли из моего компьютера, капитан.

— А что у вас украли?

— Пока не знаю, хрень такая! Но если я вам скажу, что могло бы пропасть, то с этой информацией вы долго не проживете. Удачи, капитан!

 

Глава 2

Дознаватель

…Женщины надоедливые.

Женщины истеричные и вечно подозрительные.

Женщины, сами не знающие, чего они хотят, и запутывающие этой проблемой окружающих мужчин…

Нет сил постоянно думать о ней.

«Опель» соскользнул с монорельса, выдвинул шоссейные колеса и запросил подтверждение маршрута. Человек высунул голову из колпака театра, рассеянно глянул в окно и снова препоручил управление пилоту. Машина перестроилась в первый ряд, спустилась в петлю развязки и замерла на нижнем ярусе паркинга. Вспыхнул индикатор зарядки, за багажником опустилось жалюзи гаражной секции, а Януш продолжал сидеть, уставившись в одну точку. О Ксане он внятно не думал. Он чувствовал, что не в состоянии рассуждать о ней отстраненно; всякая попытка анализа приводила к внутреннему тремору.

…Чего ей не хватает?

Почему она не в состоянии прожить неделю без своих вечных нападок? Почему приходится сотни раз повторять, что он ее любит, и демонстрировать это всеми доступными средствами?

Не успел Януш перешагнуть порог квартиры, как на всех скринах заблистала лоснящаяся физиономия шефа.

— Полонский, почему не отвечаешь на вызовы?

— Прошу прощения, случайно отключился. — Януш топтался в коридоре, ожидая, пока коврик закончит стерилизацию обуви; лицо Гирина таяло за спиной и появлялось то на стенке платяного шкафа, то на барной стойке в кухне, то на потолочном зеркале.

— Георгий Карлович, вы меня и в туалете будете преследовать?

— Пока не увижу отчет.

— Отчет не готов. Возникли непредвиденные обстоятельства.

…Где эта ненормальная?

Ксанка получает кайф, когда я в панике рыскаю по всем притонам. Теперь с каждой минутой я буду чувствовать себя все хуже, буду представлять, что с ней могло случиться…

Гирин почесал двойной подбородок.

— Дружочек, если тебе нужна помощь секретарши для составления отчета, я ее к тебе на дом пришлю.

Януш сосчитал до десяти, включил кофеварку, затребовал у «домового» меню и повернулся к ближайшему скрину с почти искренней улыбкой.

— Георгий Карлович, я просил у вас санкцию на допрос перформеров из сценария «Халва».

Гирин снова почесался. Януш пожал плечами, стянул свитер и отправился в душ. На полупрозрачной пленке кабины немедленно появилась знакомая жирная физиономия. Януш отвернулся и начал намыливать голову. Он попытался вспомнить хотя бы одно положительное качество своего нового шефа.

— Полонский, с равным успехом ты можешь допросить электронного кота или «домового».

— Но перформер юридически дееспособен!

— Ограниченно, дружок, ограниченно способен! Что такое «непредвиденные обстоятельства»?

…Она не возвращалась ни сюда, ни к себе, и стыдно запрашивать городской поиск, словно отлавливаешь мелкого неплательщика! От меня она свой маячок прячет! Конечно, «расческа» Управления ее определит через сорок секунд, но… опять скажет, что я достаю ее своим архаичным мужским шовинизмом…

Януш намылил спину и подставил лицо горячим струям. В режиме «торнадо» душ массировал тело сразу с восемнадцати точек.

— Костадис предложил мне работу.

— Кто тебя защитит, дружочек, кроме нас?

— Вы знали, что он состоит в Совете обороны?

— Да хоть в обществе любителей мух.

— Он разбирается в нашей кухне. Намекал, что знает, как устроено шоу.

Пауза. Гирин почесал нос.

— Ты смеешься, дружок? В программе путаются сами разработчики.

— Он подозревает, что перформер вышел за рамки сценария.

— Закончишь мыться — позвони мне по закрытой линии.

Гирин отключился. Кое-какими положительными качествами шеф обладал несомненно. В свое время, принимая Януша на работу, он поручился за отставного следователя перед руководством корпорации. Он водил дружбу со всеми, кто что-то значил в телебизнесе. А ведь всякому школьнику известно, на кого в городе равняется губернатор… А еще Карлович был гораздо умнее своих начальников-директоров.

Последнее Гирин умело скрывал.

…Когда подружка старше тебя на восемь лет и не выглядит, как топ-модель, и по субботам впадает в депрессию, и не может запомнить элементарных вещей, типа твоего любимого парфюма, и наезжает на тебя по поводу и без повода, и соглашается лишь на гостевой брак… Черт, кто за кем должен бегать, в конце концов? Ксана не просто соглашается, она ставит его перед фактом, и он не в состоянии ничего поделать…

Януш сунул голову в воронку фена. «Домовой» выплюнул на стол запечатанную тарелку с салатом и несколько ломтиков горячего хлеба. На скрине контроля безопасности Януш видел самого себя в шести ракурсах, неосвещенные комнаты квартиры и площадку перед лифтами. Там беседовали двое мужчин, возле их голов помаргивали зеленые флажки. Оба не находились в федеральном розыске и не имели судимостей.

Януш вошел в защищенный канал, нацепил массивные очки.

«Полонский, чего этот старый пердун добивается?»

«Во всяком случае, не страховой выплаты».

Януш включил культурный обозреватель второго канала. Мужчины зашли в лифт. Заправщик отрапортовал о полном заряде аккумуляторов автомобиля.

«У него чешутся руки нас закопать?»

Януш искал на клавиатуре букву «ж». Защищенный канал связи с начальством не предполагал использование голосового интерфейса. Председатель писал в два раза быстрее. Он был в два раза старше и еще помнил времена, когда все стучали по клавишам.

«Похоже, до нас ему нет дела».

«Тогда почему я не вижу отчета дознавателя?»

…И нет никаких сил от нее отделаться. И даже не потому, что найти свободную женщину становится все труднее. Сейчас и не поймешь, что такое «несвободная», за одно это слово можно схлопотать по морде… Даже не могу толком вспомнить, как это все началось. Такое ощущение, что она была всегда и всегда меня превращала в тряпку…

«Полонский, почему нет отчета?»

Януш вздохнул. Секунду назад он был редким талантом, ведущим полицейским дознавателем, спецом всемогущей телеимперии, с новеньким креслом в новеньком кабинете, с окладом в пять нулей. Секундой спустя он встанет на скользкую тропу. Слишком скользкую даже для уникального открытого перформера.

«Потому что это не был несчастный случай».

Гирин потянулся за сигаретой. Секунды две Полонский видел склонившийся затылок в мелких рыжих волосках.

«Что мне доложить директору канала, дружок? Сказать, что у дознавателя неважное настроение?»

На сей раз Януш досчитал до пятнадцати. Гирин курил свой слащавый «эрзац», с интересом разглядывая остывающий завтрак на столе подчиненного. Ведущая второго канала, ухитряясь одновременно говорить бодро, с томным придыханием, сообщила о новом наборе желающих в «Жажду».

«Георгий Карлович, я просмотрел список заказчиков на текущий месяц. Серьезные люди».

«Очень серьезные, дружок. Тебе хватит ума не называть имен?»

«Если у Костадиса не было сердечного приступа, мы рискуем подставиться. Разрешите мне войти в сценарий».

«Дружок, у заказчика еще в запасе шесть оплаченных дней. Он залечит свою шишку на затылке и получит право еще неделю играть в любовь. Кто заплатит неустойку в тридцать тысяч, если мы сейчас выдернем девушку? Тем более что придется применять насилие. Не забывай: перформер понятия не имеет о дополнительных чипах в организме, пока не отключится таймер! Как ты ее убедишь, что придется залезть в глаз?»

«Костадис дал понять, что к своим чипам коды нам не отдаст».

«А что ты хочешь там увидеть? Есть основания считать, что он тебя обманул?»

«Нет, не думаю. Скорее всего, он рассказал все, как было. Если кто-то и видел больше, то только эта артистка».

«Януш, ее уже допросили и отпустили. Никто не вправе задерживать человека более суток без предъявления обвинения… Смешно сказать, я втолковываю это специалисту Управления! Таймер сработает через шесть дней, она сама придет к нам за остатком денег, и лазер снимет весь ее стрим…»

«Она могла видеть гораздо больше, чем говорит. Георгий Карлович, у меня такое чувство, что мы делаем большую ошибку. Нельзя было ее отпускать. Помогите мне ее найти… Я попробую убедить ее… в частном порядке».

С минуту Гирин взирал на собеседника ничего не выражающим взглядом. Фен оторвался от макушки Януша и уполз в потолок. «Домовой» насыпал вуалехвостам свежую порцию корма и запустил в кухню пылесос. Дикторша заигрывала с волосатым юношей, победителем шоу «Двое в тайге». Председатель совета потушил окурок и пощелкал по клавишам.

«Это исключено по условиям соглашения. Никаких вмешательств в личную жизнь перформера… Но снаружи на «Халву» можешь взглянуть. Даю тебе сутки, дружок. Доступ с компьютера в моем кабинете. Пропуск начнет действовать через час».

Дожевывая на ходу, Януш бегом спустился на паркинг. При подъезде к Останкино трижды предъявил пропуск. Какое-то время простоял в пробке, разглядывая громаду новой телевышки. Вышка утопала в лесах, обещая вот-вот обойти в росте старшую сестру, над верхними секциями кружили вертолеты. В небе вспыхивала бегущая строка. К столетию старого Останкино гражданам обещали грандиозное празднество.

Главное здание встретило дознавателя вечерним холодом коридоров. Проскальзывая повороты, изредко кивая полузнакомым лицам, Януш привычно отмечал знакомые двери. Двери походили на зарубки памяти.

Департамент телевещания.

Дирекция Первого канала.

Аппаратная номер такой-то.

Департамент по связям с общественностью.

За сотню лет эти двери пропитались запахом власти.

Гирин, как всегда, угодил и нашим, и вашим. В распоряжение дознавателя он предоставил все базы данных и каналы связи, а вход в сеть открывался с личного рабочего места председателя экспертного Совета. Высокое доверие, ограниченное восемью часами утра понедельника. В восемь тридцать в дознании должна быть поставлена точка, а сто пятьдесят солидных заказчиков получат доступ к сценарию «Лукум». Новое слово в интерактиве, новые возможности перформанса…

Шеф оставил записку с кодами доступа и магнитным ключом от бара. Януш прошелся по кабинету размером с хорошую волейбольную площадку, потрогал фарфоровую четверку коней, несущую на бал Золушку в золоченой карете. Януш знал, что за кабинетом следили, как минимум, четыре угловые камеры. Но наверняка у Гирина имелось разрешение на отключение федеральной слежки.

…Невозможно сосредоточиться на работе, когда твоя женщина сначала доводит до изнеможения твой язык, затем, ни с того ни с сего, доводит тебя до нервного истощения своими придирками, затем снова требует любви, затем отказывается встречаться, затем заявляет, что ты ей надоел, и исчезает на сутки, демонстративно нацепив новое дорогое белье…

Только запустив обозреватель, Януш заметил на обратной стороне записки еще несколько слов, написанных от руки. Гирин оставил такие подсказки, что сразу становилось ясно: шеф мыслил с ним в одном направлении. Ничего удивительного. Человек на таком посту обязан иметь нюх, как у лисицы. На этот стол ложились аналитические отчеты по безопасности всех новых программ. Малейшая ошибка, неточность в рекламе, угроза безопасности клиентам могли стоить миллионов, судебных тяжб и потерянного реноме.

Дознаватель задумался. Тем временем театр погнал рекламу предстоящих праздников. Замелькали кадры хроники, умело переведенные из плоскости в трехмерный объем. Запуск первого комплекса, тысяча девятьсот шестьдесят седьмой год. Тогдашний коммунистический лидер Брежнев лично выбирает место для телебашни. Заливают фундамент, подвешивают на пружинах «комнаты тишины». Колосс разрастается, дает приют арендаторам, сторонним службам, от него отпочковываются программы, рождаются первые альтернативные каналы. И снова — стройки, расселение кварталов, подземные тоннели, отдельные корпуса для правительственных вещательных каналов. Первое интерактивное шоу, включение руководства Останкино в Совет обороны и Совет при президенте. Первая программа с участием перформеров, первые счастливые покупатели. Закон о телевидении две тысячи двадцать девятого года, поставивший Останкино вне контроля. Поправки к Конституции в тридцать шестом году. Запрет частных альтернативных каналов. Введение сценарных перформеров…

Непосвященным кажется, что корпорация незыблема, как ее главный офис. Наблюдатели полагают, что не из Кремля, а именно отсюда исходят команды. Отчасти это верно, но многое зависит от случайной оплошности. Недостаточно четко внесли в договор, что клиент может погибнуть не только от зубов аллигатора, но и от удара молнии. При вручении приза не учли особенностей налогообложения в чужой стране. Не забыли взять разрешение у родителей, что их ребеночек примет участие в смертельном шоу, но забыли предупредить, что покинуть сценарий до конца съемок невозможно…

Януш приложил ладонь к опознавательному сегменту, ввел многозначный код. Компьютер шефа не желал подчиняться привычным безмолвным командам. По статистике, восемьдесят семь процентов пользователей всего мира общались с электроникой посредством внедренного под кожу микрочипа. Но Гирин принадлежал к оставшимся тринадцати процентам. Он упорно мучился с устаревшим голосовым интерфейсом и совсем уж архаичными клавиатурами.

Януш поиграл кнопками на подлокотнике кресла, настраиваясь на долгую неподвижность: массивное седалище шефа требовало гораздо большего простора. Над головой с шелестом развернулся колпак кинотеатра, и вкрадчивый женский голос произнес: «Добро пожаловать, Георгий Карлович. Чем займемся сегодня вечером?..»

Полонский не мог сдержать улыбку. Интересно, что сказала бы настоящая секретарша Гирина, если бы увидела, в каком соблазнительном декольте выступает ее виртуальный двойник? Хлопая длинными ресницами, девушка вышла на подиум, точно диктор перед картой погоды, и указательным пальчиком провела по списку директорий.

— Сценарий «Халва», — сказал дознаватель.

Белокурая бестия качнула бедрами и чуть ослабила шнуровку на корсете. Погас свет, замурлыкал корпоративный гимн, и перед носом дознавателя затрепетала оранжевая надпись: «Проектная группа персонального шоу «щербет». Интеллектуальная собственность корпорации. Все права защищены. Тиражированию не подлежит. Только для руководителей категории «А». Очередной доступ к ресурсу санкционирован по запросу председателя экспертного Совета. 20 сентября 2067 года, 19.43. Время московское».

 

Глава 3

Я болен ею

…Я выхожу из душевой и вижу в зеркале ее чуть вздернутый носик и ватку, которой она стирает тушь с ресниц. Она сидит на пуфе верхом. Боковые молнии на брючках расстегнуты, и видно, что нет нижнего белья. Она дает понять, что заметила мое опоздание и что могла бы провести вечер гораздо продуктивнее. Она никогда не замечает собственных «провалов» во времени, своих внезапных смен настроения и своей хронической непунктуальности.

Ксана — это пуп земли.

Я ею болею. Как-то ночью я проснулся в ужасе. Мне приснилось, что Ксана меня будит, надавив сетчато-чулочной пяткой мне на кадык. Будит и спрашивает, какого черта я не поздравил ее с нашим юбилеем.

Кошмарное ощущение. Я постоянно забываю, какой день в календаре знаменует наше знакомство. Я не помню, когда она заявила, что согласна только на гостевой брак. Она отчеканила, что при одной мысли о постоянном сожительстве с мужчиной у нее начинаются колики. С девушкой, процедила она, еще можно просуществовать некоторое время под одной крышей. Но с парнем…

Она сказала, что только извращенки получают кайф от традишена, когда нужно ежедневно просыпаться в постели с храпящим небритым созданием, сносить его присутствие в ванной, отчитываться за каждый шаг и терпеть упреки. Так никто давно не живет, за исключением тронутых мамаш, которые вбили себе в тупые головы, что ребенку ежедневно необходим отец. Еще так живут старухи, слезоточивое поколение, выросшее на заплесневелых идеалах мужской доминанты.

Она заявила, что не видит радости в том, чтобы мелькать друг у друга перед глазами больше двух вечеров в неделю. Ну ладно, так и быть — трех… Иногда можно и по вторникам.

Когда я не нахожу ее у себя в постели по вторникам, я болею еще сильнее.

Самое интересное, что Ксана тоже по-своему привязана ко мне. Потому что после ранения она ежедневно навещала меня в больнице. А когда я прищучил тех подонков и добился от них показаний против собственного банка, она приезжала каждый день и торчала с журналистами у здания суда. Когда меня выставили из Управы, она не насмехалась и вела себя как паинька.

Я болен ею.

Сейчас она нарочито усердно ковыряет несуществующий прыщик на лбу и ждет моих извинений, чтобы затеять ссору. Ей остро необходима ссора и даже потасовка, потому что потасовка будет означать для нее хороший секс.

— Ну, и что ты на меня уставился? Никак не сочинишь, что бы такого соврать?

Впрочем, драться совсем необязательно.

Для нее главное — довести ситуацию до такого накала, после которого обоим впору пить успокоительное.

Из концертных залов и ресторанов мы всегда идем именно ко мне. Я навещал Ксану всего пару раз, и то ждал во дворе. Она не приветствует гостей, даже меня. А может, как раз именно меня не приветствует в первую очередь.

— Только не надо мне … мозги, будто на телевидении у тебя тоже сверхурочные работы! Я сижу тут, как последняя дура, уже второй час!

…Слава богу, у нее же есть принт от моей квартиры! И кроме того, Ксана прекрасно видит мои передвижения по городу, я от нее не закрываю маячок. У нее нет поводов сомневаться, что я проторчал до вечера на службе. Напротив, это я трижды пытался ее вызвонить, но эта вредина упорно не отвечала.

— Я могу уже, наконец, воспользоваться ванной? И что за манера устраивать парную в доме?! Ты назло это делаешь? Ведь знаешь, что я не переношу жара!

Она вышагивает из брюк. Ногти на пальчиках ее ног переливаются сиреневыми огоньками в тон узору на брюках.

Я болею без нее.

Я болею с ней.

Кто вообще мог бы ужиться с этой женщиной?

Возможно, что сегодня вечером мы обойдемся без драки. Она раздевается спиной ко мне, очень быстро, по-мужски, я бы даже сказал — по-мужицки, оставляя одежду горкой на ковре. Она так нарочно поступает, зная, что я не терплю хаоса. А еще она знает, что я подниму ее теплые тряпки и зароюсь на минутку в них лицом.

Я болен ею.

Когда Ксана наклоняется, я вижу, как по ее бедрам и ягодицам, в переплетениях лилий, ползают трехцветные змеи, а вдоль ложбинки позвоночника, играя язычком, вверх-вниз скользит шустрая ящерка. Ксана любит себя украшать. Три раза в неделю она ложится в массажный студень и до одури сражается с течением в акватурбине. Я не упускаю случая показать, что восхищаюсь ее телом. Ей никто не дает сорока двух, а сзади она смотрится просто одуряюще.

Рискуя заработать оплеуху, я кладу ей ладони на бедра, пока она воюет со шнуровкой корсета. Мне так нравится, что эти затейливые штучки опять вошли в моду. Пусть они и не сдавливают ребра, а только имитируют жесткость, все равно это невероятно возбуждает. Меня все в ней возбуждает, особенно то, что она любит раздеваться, снимая вначале нижнюю часть одежды. Впрочем, когда Ксана не злится, я раздеваю ее сам. Это моя прямая обязанность в периоды затишья…

Под ладонями перекатываются мышцы бывшей чемпионки по серфингу. От ее чуточку вспотевшего низа поднимается тяжелая одуряющая волна. Ее запах растворяется в моей крови, дремотной пыльцой обволакивает извилины. Мои коленки уже подгибаются помимо воли, так не терпится зарыться в нее лицом… Но недотрога отпихивает меня и скрывается в ванной.

Кто мог с ней жить раньше? И кто ее вообще, кроме меня, способен вытерпеть?

Присутствие Ксаны в доме — это всегда маленькая катастрофа. Слава богу, в моей квартире она не может отпереть сейф и оружейный шкаф, иначе и там бы началось Ватерлоо. Зато она двадцать раз сменила мебель и окончательно запутала оконные театры. Теперь в столовой транслируется пустыня с кактусами, а в спальне вид, как из иллюминатора вертолета над ночным Нью-Йорком. Он постоянно кружит, этот вертолет. Если долго смотреть в окно, начинает казаться, что и комната кружит вокруг тебя. Ксана запрещает мне выключать театр; как она выражается, от такого вида ее «прет».

В спальне обнаруживаю ее выпотрошенную сумку. По всему ковру разбросаны десятки флакончиков с женскими хитростями, тут же шокер в боевом положении, банка минералки, японский словарик, парик… На кухонном столе ее портсигар, в нем четыре набитые папиросы. Это и хорошо, и отвратительно. Отвратительно потому, что ей доставляет удовольствие меня позлить. Я сто раз ей говорил, что не возьму в рот эту дрянь, даже будь она освящена самим папой римским. И мне плевать на решения Совета Европы по легализации. Однако это хорошо, что Ксана в настроении покурить. Иногда она звонит мне из какого-нибудь бара, где разрешена легальная торговля «травой». Она звонит и до упаду хохочет, и слышно, как ржут ее подружки. Тогда я начинаю заводиться и ревновать ее. Им приносят готовые косяки на подносах, а завсегдатаям могут устроить и что-нибудь покрепче. Если это женский вечер, столик будет обслуживать полуголый красавчик, блестящий от крема, как латунный чайник. Эти парни специально наряжаются в юбки, на манер древнеегипетских воинов, чтобы окосевшие дамочки могли невзначай оценить их прелести…

Когда-нибудь я прикончу ее.

Это не любовь. Любовь — это когда люди приносят обоюдную радость.

— Ну, тебя долго ждать? — окликает она из ванной. — Я тут околею скоро…

Я иду потереть ей спину.

Сегодня мы не будем драться, нынче мы задумчивые и почти послушные. А предыдущие все вопли — не в счет. Это посторонним показалось бы, что люди дерутся, как кошка с собакой.

Я намыливаю Ксане спину. Зеркало запотело, но она проводит ладошкой, и я вижу черные влажные глаза. Когда у Ксаны делаются такие глаза, это значит, что она уже переключилась. Уже можно ее трогать.

Она поворачивается и вытягивает носочек. Я наклоняюсь и начинаю намыливать. Слежу, как рваные клочки пены стекают у нее между грудей. А Ксана следит за мной, прикрыв веки. У нее хорошая грудь, соски маленькие и смотрят почти вверх. А от пупка вниз сбегает тоненькая темная дорожка. Она отказалась сбривать…

Теперь пальчики чистые, я опускаюсь на коленки перед ванной и беру их в рот. Ноги, а особенно пальчики — это то, что заводит ее быстрее всего. Я редко купаю ее выше пояса, а она, когда ночует у меня, никогда не моется ниже пояса сама. Я втягиваю в себя сразу два, а то и три ее пальчика и проталкиваю между ними язык. Ксану швыряет влево, словно через позвоночник пропустили разряд. Скольжу ногтями по ее напрягшейся лодыжке, поднимаюсь выше по бедру. У нее каменные мускулы и потрясающе гладкая кожа. Ксана хватается за массивные кольца для полотенец и дышит открытым ртом. В такой позе она похожа на распятого Прометея. Горячая вода бьет на нее из двух горизонтальных сопел, мой халат промок насквозь.

Еще! Ну, живее, что ты делаешь, ты сумасшедший. Еще! Еще…

Я окунаю ладони в гель и массирующими движениями намазываю ее, от пояса до середины ляжек. Ксана прогибается, ее несусветные ногти скрипят и царапают по зеркалу. Змеи пробираются среди лилий, ящерка показывает мне раздвоенный язычок. Бедра чемпионки, шарики бицепсов.

Яник, мерзавец, не мучай меня, возьми…

Мне еще удается оставаться невозмутимым. Это очень важно, чтобы все не испортить в ритуале. Я намыливаю ее там, где острее всего. Ее лоснящаяся кожа скрипит под моими пальцами. Над попой две маленькие уютные ямочки. Почти такие же, как на ее щеках, когда улыбается.

О, мальчик мой. Мальчик мой. Живее. Ты не стараешься.

Ксана прогибается под углом почти в девяносто градусов. В ванной полно пара; кажется, что мы дышим водой. Ее ступни медленно расползаются в стороны. Если бы она любила меня, я стал бы самым счастливым человеком на планете.

Полюби меня. Притворись. Хоть иногда…

Пожалуйста. Пожалуйста! Трахни меня! Делай со мной, что хочешь, иначе я упаду, я закричу, я не могу больше…

Я запускаю в нее два пальца. Второй рукой, не видя, намыливаю ей живот и бедра. Ксана ищет, за что бы схватиться руками, ее лопатки норовят прорвать кожу, как зачатки крыльев. Я поймал внутри нее этот пятачок, куда сходится все. Здесь и сейчас концентрируется ее вселенная.

Да… не останавливайся! Не смей, не смей.

Я не останавливаюсь. Не останавливаюсь до тех пор, пока она не сжимает мне руку с угрозой вывернуть локоть. Она не держится на ногах, она вообще ни за что не держится, а руки ее летают так, что я отворачиваю лицо.

От ее крика я выздоравливаю. Ее крик — это моя панацея.

Боже мой, мальчик, только с тобой, только с тобой.

На полу озеро, флаконы и бутылочки плавают, как обломки кораблекрушения. Я выжимаю халат, потом кладу Ксану в пену и иду на кухню за портсигаром. По комнатам за мной деловито крадется пылесос. Наверное, его электронные мозги решают вопрос, не подать ли аварийный сигнал о затоплении квартиры.

Ксана садится на край треугольной ванны, я залезаю в воду и становлюсь на колени. Ксана успела покомандовать техникой; театр на потолке показывает жесткое порно. Звук убран, вместо суррогатных стонов бренчит испанская гитара. Я прикуриваю ей папиросу и включаю режим сауны. Аромат хвои и смолистых дров перемешивается с вонью марихуаны.

Мальчик, тебя долго ждать?

Ксана сидит, запрокинув голову. Угасшие щелки ее глаз закрыты промокшими кудрями, от горячих плеч поднимается пар. Я достаю из ящичка узкую бархатную коробочку, затем беру ее левую ногу и ставлю к себе на плечо. Она не отрываясь глядит в потолок, там черная девчонка вертится между тремя белыми жеребцами. Термометр звякает на отметке семьдесят. Теперь Ксане не страшен жар, теперь он мой союзник.

Потому что ее «пре-е-е-т…».

Я открываю футляр и достаю опасную бритву. Вскрываю зубами упаковку пенных капсул, надеваю бандану, отвожу Ксанкину правую ногу в сторону. Не могу насмотреться на этот податливый смуглый живот. Шевелятся только два тонких пальца, между которыми зажата тлеющая папироса, и подрагивает верхняя губка. Над ее верхней губой самые прелестные женские усики в мире, и сейчас они покрыты десятками микроскопических капелек.

Давай, мальчик, напугай меня.

Ксана высовывает кончик языка и облизывает рот. Сегодня стены ванной имеют цвет нежных сливок, на их фоне моя женщина похожа на африканскую богиню. Струйки пота стекают по ее горлу и ключицам. Я приподнимаюсь и облизываю поочередно ее соски. Один сосок трогаю губами, а по второму провожу тупой стороной бритвы. Ее живот и грудь покрываются мурашками.

Как хорошо… О как пре-е-е-ет, мальчик!

Лучше вкуса ее пота только тот вкус, что меня еще ждет. Я никогда не напиваюсь ею досыта. Ксане осталось на две короткие затяжки; она вся уже там, на границе яви и зеркальной страны, она стонет и рыдает вместе с черной девушкой, она гладит себя рукой, растирая липкий пот, она блестит, как намазанная салом…

Гитара рыдает, точно свора заблудившихся детей.

Я болен ею.

Я прикладываю ком нежнейшей пены к ее цветку и прижимаю его, растираю, пока он не находит пути внутрь. Затем подношу сверкающее лезвие к ее глазам.

Негодяй, если ты меня порежешь, будешь мыть меня языком.

Я чувствую, как сжимается и разжимается ее раскаленная ступня у меня на плече. Папироса падает в воду, Ксана закидывает руки себе за голову. Я открываю тремя пальцами ее цветок и провожу бритвой.

Ты сумасшедший…

Я стряхиваю пену. Я не вижу черных маслин, только белки в щелках амбразур. Ксана воет, нога на моем плече дрожит, пока дрожь не начинает походить на эпилептический припадок. Очень медленно провожу бритвой с другой стороны цветка. Я мог бы ослабить ее мучения, но это настолько редкий момент в наших отношениях. Когда эта женщина принадлежит мне безраздельно. Поэтому я не отпускаю ее второй рукой, я нащупываю внутри, в пене эту мягкую фасолинку, такую незаметную. Сейчас я ловлю ее почти сразу.

Скорее я отрежу себе палец, чем причиню Ксане вред. Оформляется узкий темный треугольничек, остальное чисто и блестит, как зеркало. Сейчас мы превратим ее в десятилетнюю девочку. Ксана перекрикивает гитару, хотя громкость на пределе. От ее жара мои пальцы плавятся, превращаясь в воск. В них уже нет суставов, это не пальцы, а бесконечно гибкие щупальца. Я давлю на ее фасолинку изнутри, в том месте, где стыкуются все миры. Бритва вибрирует, при каждом движении наталкиваясь на скользкое препятствие. Я успеваю вовремя отшвырнуть инструмент, когда Ксана падает сверху.

Она обнимает сразу руками и ногами, как паучья самка, намеревающаяся сожрать своего партнера. Мы проваливаемся в облако, белая пенная шрапнель летит в потолок и повисает на стенах. Ксана трижды успевает укусить меня за плечо, прежде чем я перехватываю ее жадный оскал. Каждый укус сопровождается апперкотами ее живота, звук и свет пропадают, мое лицо оказывается под водой…

Я отравлен ею и ничего не могу поделать.

Мы еще долго лежим так, сцепившись, пока я не замечаю, что в углу скрина, правее бесконечной экранной борьбы, моргает флажок служебного вызова. Для десяти вечера это слишком серьезно, чтобы я мог проигнорировать. С большим трудом я расцепляю ее объятия, заворачиваюсь в полотенце и задергиваю шторку над ванной.

Дежурный из департамента безопасности изумленно разглядывает следы укусов на моем плече. Затем он говорит, а я слушаю, периодически стряхивая воду с головы. Несколько раз я переспрашиваю, хотя и так все понятно. Судя по всему, он испытывает огромное облегчение от того, что в экспертном Совете появилась должность дознавателя. Иначе ему пришлось бы выдергивать из постели собственного патрона.

— Это все ужасно… — Ксана рухнула в кресло и наблюдает, как я спешно натягиваю одежду. На ней моя фланелевая рубаха и пушистые шлепанцы. — Но ты же не на службе?

К ней еще не вернулась обычная агрессивность, хочет разозлиться, но не может. Иногда я жалею, что вообще делюсь с ней рабочими проблемами.

— Ты все слышала?

— Януш, какого черта звонят тебе? Пусть этим занимаются твои бывшие коллеги.

На секунду я притормаживаю возле оружейного шкафа. На замке светится дата, четвертое июня. Я очень давно не брал в руки пистолет, но сегодня меня что-то подталкивает.

— Януш, если ты сейчас меня бросишь, я обещаю тебе гораздо больше неприятностей. Я тогда тоже уйду! Что я тут, одна буду спать?! Я боюсь, мне все это не нравится! И кем тебе приходится эта Лена?!

Я пристегиваю оружие, сажусь на корточки возле кресла, целую ее коленки.

— Мне кем-то приходишься только ты. А с ней я очень хотел познакомиться, но не успел. И это не просто покойник, а действующий сценарный перформер того самого Костадиса. Ее действительно звали Милена.

— Януш, она красивая, да? Она делала «тотал»?

— Она была красивая.

 

Глава 4

Тотал мейкап

Красива ли была Милена Харвик?

Сегодня редко можно встретить женщину некрасивую. Лет тридцать назад, до внедрения «тотал мейкапа» некрасивая женщина была самым обычным явлением, особенно у скандинавов. А потом, одна за другой, произошли две тихие революции. Все началось с американского шоу, которое так и называлось «Тотал мейкап». Древняя, полузабытая программа, прохладно встреченная в Старом Свете, внезапно обрела новое звучание и миллионы поклонников. Потому что на смену стилистам и визажистам пришла техника «тотал ньюфейс», родился настоящий «мейкап», перевернувший взгляды на красоту.

Они научились расплавлять и вновь формировать лицевые кости, не прибегая к хирургическим инструментам.

Они научились менять цвет волос и глаз по заказу, а позже — и цвет кожи. И ее фактуру.

И… отпечатки пальцев. Все это было безумно дорого, но каждый получил право стать таким, каким хотел. «Тотал мейкап» вышел на экраны Германии и Швеции, спустя месяц идею нового шоу купили еще шестнадцать стран, и грянул самый мощный скандал за всю историю телевидения.

Первый сеанс обновленного шоу! Из миллионов претенденток выбрана дюжина отчаянных незамужних женщин. Все они заявили, что желают покончить со своей бесцветной внешностью. Они заявили, что чувствуют себя отвратительно, что Бог и природа обделила их, и они готовы рискнуть ради…

«Вы читали сценарий игры? Вас не смущает, что, возможно, придется преступить некоторые нравственные границы, чтобы добиться победы?»

«Границы?! Да я глотки всем перегрызу, но возьму приз!»

«А вы что скажете по поводу ваших соперниц? Зрители считают, что на отборочных турах у вас сложилась неплохая, дружная компания…»

«Слушай, парень, кому ты… мозги? Когда я прошла первый тур кастинга, знаешь, что мне сказал режиссер? Он сказал, что жюри понравилось, как я отметелила тех двух сучек в раздевалке! Они же снимали нас круглосуточно».

«А вы ради чего здесь? Нам известно, что вы из довольно благополучной семьи и могли бы исправить внешность на собственные деньги?»

«Ух… Просто я ненавижу эту семейку, где мужики вечно требуют уважения и попрекают тебя каждым рублем… Я решила показать им всем, что плевать хотела на родственничков и добьюсь всего сама. А ради чего…»

Ради чего? Да, вот тут начиналось самое забавное. Когда шоу пришло в Россию, в Америке его уже успели запретить. А запрещенное там немедленно стало наиболее популярным здесь. Риск для здоровья был огромен. Несмотря на сотни успешных опытов, оставалась вероятность неудачи, и человек мог сойти со стола еще большим уродом. Потерять нормальную дикцию или даже ослепнуть. Врачи предвещали крайне тяжелые последствия для психики и невозможность адаптироваться к новой внешности. Травля поднялась необыкновенная, что позволило продюсерам шоу втрое взвинтить цены на рекламу. Генеральный прокурор официально заявил о кризисе уголовного права и угрозе обществу, если каждый получит возможность менять внешность. Непримиримую позицию заняла церковь, напомнив о прерогативах Бога. Медицинская академия наук предвещала катастрофы всех мастей, от новых дерматологических заболеваний до массовых психозов. Моментально возник термин «мейкапофобия». Радикалы утверждали, что, единожды изменив внешность, человек уже не сможет остановиться. А поскольку полный курс обходится в три годовых зарплаты среднего служащего, клиентка рискует попасть в бессрочную долговую зависимость от будущих «тотал-салонов». Дума не нашла способа официально запретить показ, тем более что он все равно бы состоялся через неподконтрольные спутниковые каналы.

И шоу началось.

Я вспоминаю, как проходил первый этап масштабного «мейкап-шоу». Двенадцать финалисток появляются перед почтенной публикой обновленными. Достаточно кардинально, чтобы не походить на себя прежних, но изменений явно не хватает, чтобы взять приз в конкурсе красавиц. Скорее наоборот. Имиджмейкеры сделали все, чтобы зритель отшатнулся. Женщины прелестны в своем незавершенном уродстве и беззащитно-отважны, чем еще больше раззадоривают публику. Они ковыляют, они шепелявят, они сморкаются и трясут щеками. Рейтинг шоу взлетает в заоблачную высоту.

Уродов любят все.

«Дамы и господа! Не прекращаются смехотворные попытки оскорблений… Глупцы обзывают наше шоу «рекламной акцией» концернов «мейкапа»! То, что добротно сделано и востребовано миллионами, не нуждается ни в каком представлении. Но мы действительно рекламируем, мы рекламируем новую концепцию мировоззрения. Если хотите, мы рекламируем гражданина будущей России, и нам вдвойне приятно, что будущее за такими прекрасными девушками! Они ничего и никого не стесняются, они готовы идти до конца в поисках своего «я»! Разве не такими мы втайне мечтаем видеть себя? Разве не главное чаяние человека — освободиться от предрассудков, сбросить оковы нелепых приличий и прожить жизнь ярко?! В очередной раз наша великая держава показала, откуда распространяются по планете истинная духовность и истинные гуманитарные ценности. И запрет нашего замечательного шоу в Америке лишь подтверждает косность и упадничество так называемой западной цивилизации…»

Теперь финалисткам предстоит борьба за право стать настоящей красавицей. И когда борьба началась, миллионы зрителей слегка вздрогнули. Первоначально обкатывался и вариант мужского шоу, и нашлось достаточно много претендентов, но экспертный совет идею отклонил. По-настоящему жесткую схватку могли показать только женщины, припертые к стенке своим уродством. И они показали схватку, на которую не могли рассчитывать даже режиссеры.

Двенадцать финалисток были поставлены перед непростой задачей. Только три призерши могли рассчитывать на возвращение к своей прежней, неказистой внешности. И только лучшая могла рассчитывать получить оболочку кинозвезды, полный курс омоложения, контракты с рекламистами и денежный приз с шестью нулями. Остальным светило навсегда остаться недоделанными страшилищами, поскольку завершение коррекции обошлось бы в десятки тысяч евро. У одной разъехались в стороны и страшно косили глаза, а плечи опустились вниз настолько, что кисти рук доставали до колен. У другой испортился прикус, нижние зубы почти уперлись в нос, а грудь приобрела устрашающие размеры. Третья, ранее довольно миловидная, стала все больше смахивать на мужчину, говорила басом и прятала за спину мосластые кулаки. Кто-то согнулся дугой или приобрел невообразимо кривые ноги, кто-то набрал сотню кило жира…

Тысячи феминисток и правозащитников визжали во весь голос, предрекая устроителям шоу немедленный крах. Они утверждали, что ни один человек с нормальной психикой не усядется у телевизора смаковать страдания своих несчастных сестер. В первый же вторник оказалось, что психическим отклонениям подвержены семнадцать миллионов россиян. Подал в отставку министр информации. На заседании правительства он произнес с трибуны дословно следующее: «…Создатели гнусного «Тотал мейкап» ставят под угрозу основы цивилизации. Эти женщины готовы идти по трупам, идеология шоу толкает их к страшным преступлениям. Они своим поведением расшатывают гуманистические коды, они ставят под сомнение все ценности, воспитанные демократией и христианством…»

Но враги шоу просчитались. Оказалось, что, чем больше страданий терпели конкурсантки и чем больше несчастий приносили они друг другу, тем больше зрителей неслось к телевизорам.

Вечер вторника начался под лозунгом: «Насколько я знакома с женщиной в зеркале?»

«Вы согласны с тем, что все черномазые должны вернуться в свои республики?»

«Вы бы придушили своего ребенка, если бы он родился кретином и о вашем преступлении никто бы не узнал?»

«За миллион евро вы поступили бы на год в гарем?»

«Если бы у вас была волшебная кнопка с правом на убийство одного человека, кого бы вы убили?»

«Вы согласны, что голубым надо запретить воспитывать детей?»

Девушка, которая первой засмущалась, немедленно потеряла очки и к окончанию второго часа выбыла из игры. Само собой, побеждала смелость…

Настоящие скандалы при показе «Тотал мейкапа» еще впереди. Второй день соревнований — и более увлекательные приключения.

«А на что лично вы готовы пойти, чтобы изменить жизнь к лучшему?»— риторический вопрос ведущего. «Спросим себя, — подмигивает он в камеру. — Спросим себя, дорогие дамы, что бы мы отдали за возможность стать красоткой и вдобавок — знаменитой и богатой красоткой?!»

Девиц привозят в какое-то мрачное место, похожее на пещеру, дно которой занимает пруд с маленьким островком посредине. Пылают факелы, колотят в землю копьями обмазанные жиром «дикари», зловеще скалятся настенные монстры. Одиннадцать женщин привязаны к креслам, лицом к центру островка, они пленницы загадочных мерзких шаманов. Зрители вступают в игру. Им так не терпится закопать нелюбимых кандидаток на победу, что шквал звонков даже оттесняет заготовки ведущего. Итак, все предельно просто. Участницы достаточно много времени провели в своем кругу, их готовили специальным образом. Они неделями ночевали в одной спальне и кормили друг друга историями из своего унылого прошлого. Тема сегодняшнего состязания: «Почему моя соседка недостойна стать победителем?»

Кресла дергаются и сдвигаются назад. Связанным девушкам подносят микрофоны по очереди, позволяя поливать грязью соседок не более одной минуты.

«Она говорила по телефону с братом и сказала, что это шоу — полное дерьмо и те, кто здесь заправляют, — сплошные подонки».

«А она клялась, что готова тут трахаться с каждым осветителем, лишь бы получить хоть какой-то приз…»

«А она хотела подсыпать нам порошка в йогурт, чтобы у всех начался понос!»

«А ты стучишь на всех начальнику охраны! Сама с нами курила в павильоне и нас же закладывала!»

«А ты, а ты…»

Ага, состязание приобретает остроту! Поглядим же, что там у нас на экране зрительских симпатий? Мы видим, как с каждой минутой кресло той или иной девушки, укрепленное на направляющих, сдвигается на шажок, от центра в сторону обрыва. Теперь мы догадываемся, что ждет ту, которая первой достигнет края островка. На краю приплясывают полуголые мужики в звериных масках, а дно пещеры покрывает, кажется, совсем не вода. Один из «шаманов» хватает длинную палку с наколотым на конец куском мяса, и опускает в воду. Двадцать миллионов зрителей визжат от восторга, палка едва не вырывается у мужика из рук. Мясо оторвано и съедено, в черной каше бурлит настоящая драка.

«Не верьте этой сучке, она украла у меня деньги в раздевалке!»

«А ты только притворяешься, что любишь мужиков, и в прошлый раз все наврала! Я знаю, ты приставала к Дине и Софи и предлагала им полизать!»

«А она хвасталась, что обула троих старичков, врала им, что у нее парализованная мать. Старички были инвалиды, им давно никто не давал, а эта уродина на все соглашалась ради денег!»

«А ты сто раз говорила, что ненавидишь нашу страну и если получишь бабки, сразу сбежишь! Она куда угодно готова сбежать, хоть во Вьетнам…»

Щелк, бумц!

Кресла катятся назад. Кто-то более симпатичен зрителям, а кто-то уже у самого края. До сих пор непонятно, что произойдет, когда колесики кресла достигнут края спаренных рельсов.

Щелк, бумц!

«Шаманы» хохочут, оператор выхватывает в жирной грязи чей-то морщинистый хвост. Уж не молоденькие ли аллигаторы завезены сюда на потеху публике?

Щелк, бумц!

Одна из девушек нажимает кнопку на подлокотнике. Она кричит, что больше не в состоянии выносить это… Отлично, одна сошла с дистанции!

Щелк, бумц! «Вернемся к вам после рекламы…»

— Дамы и господа! — сказочно приятным баритоном взывает ведущий. — Мы стали свидетелями захватывающей и, не побоюсь этого слова, суровой борьбы! Итак, три претендентки не выдержали нервозной обстановки и сходят с дистанции… Поприветствуем оставшихся участниц!

Если нервозной обстановкой можно назвать угрозу опрокинуться, привязанной к креслу, в болото с крокодилами, то ведущий попал в точку. Еще два кресла подкатились к самому обрыву, оставалось добавить совсем немножко язвительности, пролить еще капельку правды и… Никто не знает, что бы произошло, но девушки сами нажали спасительную кнопку. Двадцать миллионов зрителей чуточку разочарованы, но самое интересное впереди.

«Тотал мейкап» выходит на следующий круг. Восемь финалисток снова готовы ответить на вопрос: «А на что я готова ради победы?» После второго дня состязаний они совсем не так доброжелательны к соперницам, как раньше. Точнее, отмечает ведущий, они с самого начала готовы были перегрызть друг другу глотки, но почему-то стеснялись в этом признаться.

— И очень зря стеснялись, — хохочет второй ведущий. — Ведь наши парни любят горячих, беззастенчивых девчонок, и никто не любит обманщиц! Ха-ха…

Следующий конкурс можно было бы обозначить как эротический, если бы в конкурсантках осталась хоть толика эротизма. Тем не менее из публики наугад отбираются двадцать четыре молодых человека, абсолютно незнакомых друг с другом. Они тоже проходят своеобразный кастинг, на предмет своей сексуальной просвещенности, достаточной развязности и, конечно, внешних данных. Молодые мужчины не знакомы между собой, и компьютер их объединяет в случайные тройки. Теперь каждая из восьми финалисток оказывается в режиме видеоконференции с тремя парнями и, соответственно, под взглядами двадцати семи миллионов зрителей. Да, да, к нам подключилась Украина, и популярность «Тотал мейкап» стремительно растет!

— Итак, милые дамы! Королева красоты должна быть секси, она должна волновать и смущать, будоражить и даже шокировать! Мальчики, вы готовы задавать вопросы? Тогда — впере-е-ед!

«Тотал мейкап» входит в динамичную фазу. Мужская аудитория разгорячилась.

«Вы станцуете стриптиз для приятелей своего парня?»

«Вам приятно, если партнер в постели называет вас грязной потаскухой?»

«Вы согласитесь за деньги переспать с тремя черными одновременно?»

Вопрос-ответ, вопрос-ответ… Зрители едва успевают перескакивать с одной участницы на другую. Кто-то из них уже замкнулся, не умеет фантазировать, не умеет наврать про несуществующую бурную любовь и потому стремительно теряет очки. За качеством ответов также следит зрительское жюри. Все честно, без подтасовки, но как догадаться, что за ответы устроят публику?

«Как тебе идея выпороть красивую девчонку? Тебе нравится причинять боль или ты плакса?»

«Вам понравится, если при вас будут грубо насиловать подружку?»

«Как насчет секса в солдатской казарме? Как насчет обслужить ротиком десятка два горячих парней? Мечтала об этом, крошка?»

Из восьмерых конкурсанток осталось только пять. Шоу еще не закончено, но первая революция свершилась. Дума чересчур быстро принимает предложения Останкино, и публикуется список документов для получения лицензий. Еще вчера медики и косметологи молчали, а сегодня десятки клиник подают заявки. Еще не оборудованы должным образом кабинеты, еще не завезено импортное оборудование, а запись страждущих, мечтающих заменить лицо и фигуру, уже ведется на квартал вперед.

…Предпоследний этап «Тотал мейкап». Внезапно все резко меняется: неожиданная и захватывающая режиссерская находка!

— Вторник собрал тридцать два миллиона извращенцев! — захлебывается ведущий. — Что вы теперь скажете, ханжи? Поведете нас на костер?!

На арене — истинные мастера мейкапа. Не те, кто все проплатил, но те, без кого шоу бы не состоялось. Колдуны в белых масках, каста новых чародеев, убийцы целой отрасли и создатели новой. А что же наши милые пять участниц? О, им предстоит… нет, нет, не драться бамбуковыми шестами, как с вожделением предполагали горячие головы! Нет, наше шоу не для любителей крови! Девушкам предстоит при помощи компьютерной программы подобрать внешность для каждой из четырех соперниц. Всего-навсего проявить способности визажиста, и всем без борьбы обеспечена прекрасная внешность. Как тонко и как благородно, а главное — какая прелестная реклама для будущих клиник «Тотал мейкап»! Шоу еще не завершилось, а возбужденные зрительницы уже атакуют редакцию, желая изменить себя…

— Опля! Тридцать семь миллионов доверчивых извращенцев опять обмануты, и это им нравится, черт побери! — Ведущий повизгивает от восторга.

Претендентки уже набросали компьютерные версии портретов своих противниц, конечно, не без помощи спецов. Судя по всему, всем пяти предстояло вскоре стать настоящими секс-бомбами. Но теперь, после слов ведущего, участницы выглядят растерянно, они совсем не уверены, что поступили верно.

— Разве вы не стремитесь победить? — вопрошает юноша с горящим взором. — Разве вы пришли сюда, чтобы осчастливить своих соперниц? Разве все мы, — он оборачивается и говорит в камеру, фантастически чувственные губы крупным планом, — разве все мы пришли сюда, чтобы уступить этот мир более ловким и хитрым? Разве мы вручим корону неудачнице, которая сама роет для себя могилу?!

Итак, новые условия конкурса объявлены. Зрители в студии ревут от восторга, шоу набирает невиданную остроту. Надо всего-навсего довести красоту соперниц до абсурда. Надо припомнить все гадости, которые они вам делали за время состязаний и за месяц вынужденного совместного прозябания в клинике. Надо превратить слащавые зарисовки в смехотворный гротеск. Надо подарить соперницам неслыханную, разрушительную красоту детских комиксов, которая будет вызывать одновременно хохот и восхищенный свист. Надо отомстить так тонко, насколько это присуще женской природе…

Как только в изобразительном творчестве будет поставлена точка, ассистенты медиков немедленно сделают женщинам усыпляющие инъекции и наступит заключительная фаза «Тотал мейкапа». Специалисты возьмут двухнедельный тайм-аут, после чего предъявят заинтригованной аудитории свои творения. Две из пяти девушек отсеются, оставшиеся примут участие в финальной схватке. И год после передачи никаких изменений в облике производить нельзя. Категорически запрещается даже пользоваться сильнодействующей косметикой без консультации со спецами «Тотал мейкапа».

Одна из претенденток бьется в истерике, орет, что дальше этого не выдержит. Тем проще, на сцене только четыре…

И незаметно происходит вторая революция. Ее не сразу заметили, а когда заметили, злые голоса запричитали, что все было заранее подстроено определенными силами. Что кому-то было очень выгодно ввезти в страну «Тотал мейкап», чтобы под шумок укрепить свои ряды. Шеф ФСБ выступает с докладом, где сообщает о невозможности вести розыскную работу в условиях скорого краха паспортной системы. Правительство, наполовину состоящее из особистов, в течение суток принимает три мудрых решения. Удвоить финансирование спецслужб и позволить им использовать в розыске невизуальные средства контроля. Ввести обязательные электронные паспорта для всех, кому исполняется четырнадцать лет. Запретить частую смену внешности всем, кто замечен даже в мелких нарушениях порядка. Задумано крайне вовремя, общество напугано появлением многоликой преступности и готово на траты.

Не проходит и двух лет, как наличие электронного паспорта на ладони становится обязательным при приеме на работу. Революция, о которой спецслужбы всего мира мечтали сотни лет, свершилась.

 

Глава 5

Управление и федералы

Пуля вошла Милене Харвик в правую глазницу с очень близкого расстояния. Стреляли практически в упор. Судя по положению тела, убийца сначала попал в живот, после чего разворотил жертве ухо, превратив череп женщины в мешочек с раздробленными костями.

Случилось это в туалете нижнего этажа развлекательного центра «Континенталь», возле отделения сетевых игр. Видимо, девушка успела вскочить с унитаза и тут же была пулей отброшена назад. Зачем ее занесло в такой поздний час в заведение, которое посещают лишь мальчишки-подростки, оставалось загадкой. Из архивов следящих камер не выудили ни единого намека на то, что гражданка Харвик хоть раз в жизни до этого забредала в «Континенталь». Скорее всего, ей кто-то назначил встречу в темном и одновременно шумном углу. На скринах безопасности отпечатались бесконечная череда снующих взад-вперед тинейджеров и вспышки цветомузыки.

Эту скудную информацию скороговоркой передал Полонскому старый приятель из убойного отдела. Лейтенант Бекетов обеспечивал ограждение, отгонял любопытных и с тоской в глазах ожидал возвращения начальства. Зычный голосок шефини убойного отдела Януш слышал издалека. Кроме Клементины Фор на месте преступления уже толкались криминалисты и несколько бесцветных личностей в штатском.

— Даже ты, со своим суперпринтом, туда не пролезешь, — позлорадствовал Бекетов. — И вообще, лучше испарись, не то «комиссарша» тебя сожрет!

— Я не могу испариться, жертва — наш сотрудник, — дознаватель приложил ладонь к полицейскому опознавателю.

Бекетов присвистнул:

— Я и забыл… Ты же теперь вон как высоко скакнул.

— Из чего в нее стреляли?

— Земляк, ты не поверишь. Стреляли из настоящего огнестрельного. Этот подонок раздобыл где-то музейный экспонат…

— Бекетов, я пройду, потолкую с менеджерами.

— Сам знаешь, задержать тебя не могу. Только менеджеров из игрового зала уже допрашивают, ты опоздал.

Януш огляделся. За спиной, у остановленных эскалаторов, подпрыгивали любопытные посетители. «Континенталь» продолжал извергать ночное буйство, только отсюда, из игровой зоны, после тщательной проверки выгнали всех геймеров. Потолки плавно меняли цвет с глубоко-фиолетового до розового, десятки театров передавали рекламные версии новомодных боевых геймов, на табло мельтешили цифры результативности. Этаж сетевых игр был разделен на множество секций, по четыре закрытых гейм-боксов в каждой. Между секциями крутились лотерейные барабаны, сверкали барные стойки и проплывали скрины с трансляциями соревнований.

Двери гейм-боксов были распахнуты; в глубине ближайшего Полонский видел сложное металлическое сооружение, напоминавшее центрифугу для подготовки космонавтов. В одном из бархатных гротов, опоясывающих зал, Полонский разглядел трех встревоженных девиц в форменных блузках.

— Доброй ночи, я из отдела дознания, — представился Януш.

— Ничего себе, добрая ночь! — фыркнула одна из крупье.

— Мы уже все рассказали, — испуганно поделилась вторая. — Мы ничего не видели…

Януш присел рядом с ними на диванчик:

— Вы не встречали эту девушку раньше?

— Мы даже не знаем, как она выглядит!

Полонский развернул портативный скрин. Здесь было все, что удалось выудить из открытых файлов «Халвы»: двадцать снимков Милены Харвик из ее актерского портфолио, в разных париках и костюмах, в разной стадии загара, с тату, со скрабстилом и без.

— Какая красивая… — хором протянули девушки. — Нет, в казино она вроде бы не играла.

— Я тут третий год, — пробасила одна из подруг, коренастая, стриженная под боксера. — Такую лапочку я бы запомнила… Вот скоты, да? Наверняка ее бывший лизун!

— Вы ее не помните, потому что она не делала ставок. Но ведь она могла играть в кабинках?

У Януша внезапно появилось чувство, что он вот-вот что-то нащупает. Совершенно ни на чем не основанная уверенность, предвосхищение, что на пути вместо тупика окажется поворот.

— Да… но в гейм-боксах одна детвора, всякие прыщавые недоноски! — фыркнула стриженая. — Сутками просаживают мамкины денежки, за уши не оторвешь.

— Это точно! — поддакнула ее коллега, напряженно наблюдавшая из-за портьеры за суетой возле женского туалета. — Нормальные девчонки в сетевые не заходят, да и выкуплены они.

— Кто выкуплен? — быстро спросил дознаватель.

— Да места же выкуплены, вперед на несколько недель!

Обе девушки притихли, ожидая дальнейших расспросов, но их собеседник сидел, уставившись в одну точку. Он словно приклеился взглядом к четырехцветному значку на форменной блузке крупье. Самый обычный значок, принадлежность к одной из десятков игорных корпораций. Но где-то он уже встречал этот ромбик, совсем недавно.

Януш снова развернул салфетку скрина. Для верности пробежал все свои личные контакты за последнюю неделю. Когда он обнаружил искомое, почувствовал, что еще больше запутался. Слишком много загадок для часа ночи и слишком много совпадений.

— Так вы работаете не в «Континентале»? Этот значок — принадлежность к «Салоникам»?

Девушки переглянулись:

— Ну да, а что тут такого? «Салоники» арендуют в «Конте» три этажа.

— Офис тоже здесь? — допытывался Полонский, с бешеной скоростью перебирая массивы данных. — Руководство компании к вам заглядывает? Вы в курсе, кто из акционеров курирует эту площадку?

— Нет… нет… нет.

Младшие сотрудницы ничего лишнего сказать не могли. Этого следовало ожидать. Полонский вошел на официальный сайт компании «Салоники».

Так… Основана… Заявленный акционерный капитал… Список акционеров… Крайне любопытно, но за две минуты не раскопать. Шесть из девяти основных акционеров прячутся за вывесками офшорных фирм, еще трое — частные лица. Почти все виды деятельности так или иначе относятся к сетевым компьютерным играм и… Опля! Разработка и продажа реалити-форматов. Это уже совсем забавно, деятельность на стыке дисциплин. Хотя по-прежнему ничего не проясняет… Девять игровых площадок в Москве, три в Петербурге, и еще четыре разбросаны по другим крупным городам. И в ближайших планах — строительство пяти собственных развлекательных центров.

Какого черта тут понадобилось перформеру Милене?

— А зачем вообще сюда ходят мальчишки? — Дознаватель поднял глаза. — Я имею в виду — зачем платить деньги и абонировать кабинки на месяц вперед, если можно играть и дома?

— А вы сами не пробовали? — хмыкнула стриженая. — Там, при входе наша реклама.

— Я не успел прочитать.

— «Салоники» — это не просто шарашка для сетевых онанистов, — улыбнулась девушка и тут же перешла на официальный тон, будто читала по шпаргалке: — Клиентам фирмы предоставляются мощности и техническое обеспечение, недоступное с домашних скринов. Только здесь вы можете ощутить себя командором целой эскадры боевых звездолетов или пилотом шлюпа, несущегося над поверхностью Сатурна… Новые версии и уровни игр пополняются непрерывно и не подлежат тиражированию через открытые сети.

— Спасибо, вы очень помогли следствию! — сказал Полонский и вернулся к эскалатору.

Там во весь рот зевал скучающий лейтенант Бекетов. Трое молодых людей ползали с пылесосами по полу вокруг туалета. Часы показывали половину второго ночи. Гирин не отзывался ни по одному из номеров.

— Ты мне можешь сказать, кому поручено дело?

— Тут загвоздка. — Лейтенант понизил голос, стрельнул глазами в сторону коллег, отгонявших свору папарацци. — Слушай, Полонский, я не имею права с тобой болтать!

— Клянусь тебе, я никому не обязан докладывать.

— Короче, так… Местная охрана опознала тело по принтам, позвонили в районную Управу, и тут выяснилось, что у девки синий флажок.

— Что-о?! Этого быть не может, она всего лишь актриса.

— Для твоих телевизионных боссов она, может, и актриса, а синий флажок — это синий флажок.

— Но тогда… — Дознаватель потер виски. — Тогда с ней должны заниматься федералы…

— Уже, уже… Клементина примчалась, шороху навела… Ты ведь с ней работал? Чумовая баба! Мужиков и так-то не любит, а тут еще девчонку пристрелили. Так она теперь в каждом из нас маньяка видит. Не успела на всех наорать, как из Управления команда — передать дело органам безопасности. Теперь Клео злющая, как голодный лев.

С шефиней убойного отдела Януш соприкасался много раз. За подполковником Фор ходила слава даже не мужика, а скорее зверя в юбке. Кроме того, госпожа подполковник состояла в несметном количестве радикальных женских организаций. И поддерживала связи с теневиками.

— Слушай, кроме принта на ладони, ничего не осталось?

— Да в том-то и дело! Этот сукин сын, кем бы он ни был, прострелил девчонке глаз и ухо. Может, ее и не хотели убивать, но не нашли другого способа прожечь следящие чипы…

— Так федералы уже здесь?

Раздвигая в стороны любопытных, по лесенке спускались двое с носилками и черным пластиковым мешком. Выплыла величественная Клементина, перекатывая во рту вишневый «эрзац», удостоила Полонского вежливым кивком.

— Клео, тебя можно на секунду?

Некоторое время она крутит головой, срывая злость на подчиненных. Собирает всех в кучу, раздает указания. Тон такой, что даже овчарка чувствует себя виноватой. Вниз по лесенке спускаются еще двое безликих типов, пытаются поздороваться, но Фор их не замечает.

В подобных общественных местах убийства происходят нечасто. Осуществилась столетняя мечта сыщиков — стало возможным раскодировать то, что видела жертва в последнюю минуту. Эту информацию теперь можно прочитать. Если только жертва заблаговременно позаботилась, добровольно вживила следящие чипы. И если в короткое время после гибели найдется поблизости открытый перформер, вроде Полонского. Но слежка оскорбительна и попахивает диктатурой; во всяком случае, именно так вопят на каждом углу правозащитники. Впрочем, правозащитники вопили и тогда, когда после ядерного теракта было принято решение о тотальном слежении. Прежний президент поступил мудро, одним махом заткнул рот всей этой недовольной своре. Объявил референдум на тему безопасности, и восемьдесят семь процентов населения высказались за усиление контроля.

За передачу всех локальных следящих сетей в ведение Останкино.

За развертывание системы мобильных камер…

Это хорошо, что ядерный взрыв прогремел в США. То есть ничего хорошего в этом нет, но, если бы беда случилась в России, Америка бы не раскошелилась на всемирное расследование. А так — ЦРУ начало копать, а наша Дума предоставила все возможные материалы. И очень быстро выяснилось, что тактическую боеголовку арабы украли, а точнее, купили именно в России. И России ничего не оставалось делать, как согласиться на включение страны в глобальную поисковую систему. И принять в пользование восемь новых спутников над своей территорией. И вживлять принты всем несознательным элементам, хоть раз попавшим под следствие…

— Полонский, не спится по ночам?

Клементина покачивается на каблуках форменных ботинок и глядит в сторону, играя желваками на скулах. Ей нестерпимо хочется сочувствия, и она его получает.

— Клео, я смотрю, эти парни из Серого дома совсем оборзели? Забирают твоего покойника?

Госпожа подполковник немедленно загорается.

— Если утром я не получу письменных объяснений, — во всеуслышание громыхает она, — я кладу рапорт на стол, и пусть возятся в собственном дерьме сами! Полонский, ты можешь представить, чтобы я осталась без работы?!

Дознаватель отчаянно помотал головой.

— Клео, мы можем друг другу кое-что подсказать. Убитая работала перформером в нашем шоу…

— Что-о?!.. — Клементина разевает рот, замирает на секунду, но очень быстро берет себя в руки. В ее глазах мгновенно загорается интерес. — Так ты здесь по службе?! Ну-ка, отойдем в сторонку.

Спустя пару минут они устраиваются в баре двумя этажами выше. Полонскому приходится выложить все, что он знает об этом деле. Во-первых, с Клементиной иначе нельзя. Если она не получит правду, то не будет помогать. А помогать она будет, если почует, что кто-то затевает большую кривду. Во-вторых, Клео за полтора часа работы и с телом, и с персоналом казино выяснила такие детали, которые стоят того, чтобы приоткрыть тайны телепроекта.

— Вы там с ума посходили, — презрительно цедит «комиссарша». — Ты сам понимаешь, чем все эти персональные затеи могут кончиться? Мало вам «Жажды»?

— «Жажду» делаем не мы, а Питер.

— Да какая разница! Как запоют твои хозяева, если не удастся скрыть, что девчонка была перформером? Жуть какая…

— Синий флажок, — напоминает Януш.

— Ага, но это ерунда, — отмахивается Клео, чем повергает дознавателя в ступор.

— Разве может быть что-то важнее?

— Это ерунда! — повторяет Клео, прикуривая новый «эрзац». — Слушай, Полонский, есть кое-что поважнее всех этих шпионских штучек. Никто из персонала не следил за этой… актрисой, но мои парни успели снять показания камер. Твой перформер, перед тем как последний раз сходить на толчок, почти двадцать минут провел в одной из кабинок.

— Не понял? Она что, играла в… э-э… звездолетчика? Вы что-то там нашли?

— Да ничего особенного. Ты хотел услышать тайну, вот и получи! Девчонка действительно сидела в каком-то там космическом кресле и двадцать минут крутила штурвал.

Клементина зевает и залпом опорожняет рюмку. Януш щиплет себя за бровь. Что-то очень близко, что-то почти надвинулось и дышит в затылок. Надо только встряхнуться, не дать себя одолеть дремоте…

«Салоники», сетевые игры, мальчишки, кабинки.

— Постой-ка! — Клео спохватывается первая, лишний раз показывая себя во всем заслуженном блеске. — Ты сказал, что девчонка меньше двух недель находилась… как это назвать?

— Внутри сценария.

— Но мы проверили зал на месяц назад. Это новая игра, места в кабинках бронируют затри недели… Кстати, Полонский, ты неправ, среди девчонок тоже есть геймеры, хотя и в меньшем числе. Но мы проверили эту Харвик. Она ни разу до того не вступала в команды, не брала призы и не выигрывала чемпионаты. Но игровое время было заказано семнадцать дней назад.

— Это невозможно. — Полонский пытается сосредоточиться. — То есть я хочу сказать, что семнадцать дней назад… — Он разворачивает скрин, сверяет даты и видит, что все сходится. — Черт подери, Клео! Семнадцать дней назад Милена Харвик подписала контракт, но еще не сменила личность. Спустя сутки она стала другим человеком. Она не могла прийти сюда играть. Она даже не могла самой себе оставить записку с указанием куда-то прийти. Насколько мне известно, на время реализации ее сценария изменили все. Служебная квартира, другая машина, документы. Клео, ты можешь выяснить подробнее насчет этой фирмы, «Салоники»?

— Януш… — Госпожа подполковник накрывает его руку своей ладонью. — Януш, я бы грызла асфальт, а не пила бы тут с тобой, если бы федералы мне только что не наплевали в душу. Ладно, позвони завтра вечерком, станет яснее. Януш, у тебя «вызов» моргает уже невесть сколько…

— Да, я слушаю, — говорит Полонский, тоскливо провожая широкоплечую фигуру «комиссарши».

— Это я тебя слушаю, — бодро отвечает Гирин. — Мы только что из бани выпали, сам понимаешь… Стоило раз в жизни расслабиться, и вот те раз! Давай — лаконично, четко и по сути!

— Георгий Карлович, вы надо мной, наверное, смеетесь?

Круглое распаренное лицо Гирина едва заметно передергивается. Становится очевидным, что сам факт убийства дорогостоящего перформера шеф уже «переварил». Его толстую шкуру упреками пробить нереально. Но Гирин ждет еще какого-то подвоха, ждет вскрытия второго дна.

— Георгий Карлович, вы знали, что Харвик являлась федеральным агентом под прикрытием?

— Что-о?!

Гирин довольно быстро берет себя в руки. Он не просто растерян, он абсолютно выбит из колеи. Видимо, в голове уже прокручивает утреннее рандеву на Совете директоров. Федеральный агент, внедренный Серым домом в самую сердцевину ноу-хау. И, ко всему прочему, теперь этот агент мертв.

— Георгий Карлович, я бы тоже ничего не знал. Просто посчастливилось встретить знакомых.

— Для того, дружок, тебя и посылали. Где она прятала синий флажок?

— Ребята из Управления пользуются новым опознавательным контуром британского производства. Он имеет функции взлома внешних кодов, каких нет в нашем отделе кадров. Только поэтому удалось разглядеть метку. Теперь тут орудуют федералы. Я могу, конечно, показать свой принт…

— Не надо, не лезь. А твой осведомитель из Управы уверен, что девушка не угодила случайно в уголовную разборку?

— И случайно залезла в кабину, откуда не должно быть выхода во внешнюю сеть, — желчно заметил дознаватель. — Впрочем, сегодня ночь сплошных случайностей. Вы в курсе, что тридцать процентов фирмы «Салоники», где произошло убийство, принадлежит нашему уважаемому Костадису?

Гирин был известным лицедеем, но так искренне изобразить удивление он бы не сумел:

— Дружочек, уходи оттуда. Утром — прямиком ко мне.

— Я боюсь за него, Георгий Карлович.

— За кого «него»?!

— За Костадиса. Принты перформера мы уже потеряли. — Януш сознательно произнес «мы», а не «вы». — Если кто-то стремится уничтожить записи сценария, то будет логичным предположить, что Костадис также не доживет до рассвета…

— Погоди секунду… — Лысина Гирина загородила весь экран, затем сползла куда-то вбок. — С Костадисом все в порядке. Он удаляется от города со скоростью… Ого! Полторы тысячи километров в час.

Януш мысленно поставил галочку, отмечая, с какой непринужденностью председатель вошел в милицейскую поисковую систему.

— Иными словами, он в самолете!

— Да… Наш контуженый смылся, не закончив процедур в больнице… Судя по всему, через пару часов он выйдет где-нибудь в Иране и избавится там от маячка.

— Георгий Карлович, теперь войти в сценарий невозможно. С тем же успехом Костадис сотрет в Иране принт на сетчатке. Этот хитрец с самого начала знал, что кто-то лазил к нему в компьютер, но ни слова не сказал. Нас переиграли.

— Не все потеряно, — неожиданно широко и развязно ухмыльнулся Гирин. Но ни толики доброжелательности в его ухмылке не было. — Это они думают, что самые ловкие. У нас есть кое-что в заначке.

Дознавателю показалось, что он ослышался.

— Вы хотите сказать, что мы нарушаем условия соглашения? Мы врем заказчикам насчет конфиденциальности, а сами ведем запись?!

Гирин делано поморщился:

— Мы же не можем позволить себя переиграть, верно, дружок?

 

Глава 6

Люди и скрины

Ксана не ушла. Дождалась меня. Иногда она просто прелесть. Благодаря ее сопению в районе ключицы я встал почти готовым к борьбе. И внешне спокойно переступил порог кабинета.

— Мы отдыхали на даче у Сибиренко, ты же понимаешь… — Председатель Совета говорит со мной тоном, похожим на извинение. — Видишь ли, дружок, если что-то происходит с актером, занятым в сценариях группы «Шербет», об этом мне сразу докладывают. Мне и Сибиренко. Сценарных перформеров не так уж много.

Сибиренко — это большая величина. Президент не приглашает в баню всех подряд. Он пьет кофе с главами нефтяных холдингов, играет в поло с министрами, а ужинает в закрытых клубах, принадлежащих депутатам от радикальных фракций.

О нашем шефе говорят и пишут разное.

Шепчутся о подкупах и убийствах. Один депутат излишне рьяно нападал на корпорацию. Другой, известный журналист, выступал за ограничение экстрима на экранах. Третий возглавил комиссию по изучению психических отклонений у подростков-телеманов. В ходе следствия по этим убийствам фамилия Сибиренко всплывала несколько раз, но обвинения так и не были выдвинуты. Ходят и другие слухи. Вплоть до того, что президент сам одарен способностями целевого перформера. Что в молодости он на себе пробовал первые скрины и что едва не угодил в лапы федералам за подпольное сканирование…

Когда я долго смотрю на фотографии Сибиренко в приемной, меня охватывает нелепая дрожь. В каждой рамке запечатлены моменты братания шефа с коронованными особами, понтификами и бульдогами из президентской администрации. Они небрежно тискаются над историческими договорами, они меняются папочками с подписанными бумагами на миллиарды долларов, на их спортивных щеках светятся печати счастья. Большинство этих милых мужчин и женщин с радостью бы выпустили из президента кишки. Потому что благодаря ему Останкино всплывает слишком быстро. Всплывает, стремительно торпедируя их снизу в мягкие подбрюшья.

Сибиренко пугает многих.

Моя робость и тайная гордость проистекают от того, что Сибиренко чем-то на меня похож. Это неуловимо и не подвластно психоанализу. Он старше меня на четырнадцать лет и на десять кило тяжелее. У него шире нос и толще шея, и волосы не вьются…

Мои мысли возвращаются к главным баранам.

— Как такое может быть, чтобы принт заказчика вел трансляцию? Ведь «Шербет» — строго индивидуальный проект! Во всех описаниях этих устройств, во всех рекламных роликах указано, что они снабжены исключительно пассивным контуром. Трансляторы допустимы только в коллективных шоу…

— Ты громче не можешь крикнуть? Выйди в коридор, там еще покричи! — Пухлые пальцы Гирина елозят по столу. — Естественно, спецслужбы только и мечтают добраться до наших новых чип-трансляторов. Их делают уже двадцать лет, но, как ты знаешь, передающим камерам требуются два условия. Обязательно наружное размещение, на брови, на лбу, где угодно, это требования комиссии ООН. А это совсем не то же самое, что внутри черепа, клиентам такие бляшки на морде ни к чему…

— И обязательная регистрация всех передающих чипов.

— Верно. И только в коллективных шоу. Да, мы ведем собственные разработки, нарушаем некоторые соглашения. Ну и что с того, дружочек? Без хитрости не может быть безопасности. Начнем с того, что это никто никогда не докажет, потому что владеют информацией считаные люди…

Я молчу.

— Запомни, дружочек, — воркует Гирин, — никто и никогда не посадит ребят из Серого дома, если докажут, что они внедрили в глазное яблоко чип-транслятор. Даже наши техники не знают правды. Принты постоянно усовершенствуются. Общество привычно полагает, что при массовом производстве над техникой возможен контроль. Но наши изделия не относятся к массовым, это штучная работа и всегда такой останется.

— Так чип Костадиса передавал сигнал?

Гирин трет нос и внимательно разглядывает ногти.

— Теоретически мы могли внедрить Костадису передающий чип. Теоретически! — поднимает палец Гирин. — Принт оснащается дополнительным следящим контуром и не излучает, если в опасном радиусе находится станция-перехватчик, вроде «домового». Он будет молчать как рыба, пока носитель не окажется на открытом пространстве, вдали от подозрительных электронных схем.

— Но любая схема подозрительна…

— Януш, я же не спрашиваю, сколько стримов ты прочитал. У нас есть свои секреты. Ты просто не представляешь, каков интеллект этих малюток. Люди носом землю роют, чтобы вывернуть наизнанку чужую личную жизнь. Чип идентифицирует миллионы вариантов излучений; если не обнаруживает опасности, то посылает короткий шифрованный сигнал во время сна, а усилителем выступает антенна собственного компьютера, вшитого в карман.

— Тогда остается ждать, пока Костадис не захочет вернуться?

— Ждать особо нечего. Грек спрятался надежно, но успел прислать последнее «прости».

— Если корпорация все равно нарушает собственные правила, зачем было назначать расследование? Вы могли бы вызвать его под предлогом медицинской проверки, зайти в сценарий и раньше, не спрашивая его позволения! Возможно, и Харвик осталась бы жива.

— Не «вы», а ты, дружочек! Не забывай, зайти можешь только ты.

Гирин смотрит очень пристально.

— Есть много вещей, Януш, в которые совсем не обязательно посвящать толпу. А дело обстояло так. Собрался в свое время узкий круг специалистов, и было постановлено, что на период обкатки нового формата необходимо продублировать контроль. Только и всего, никто не собирался создавать из чужих будней порно. Кстати, насчет «Халвы» еще сомневались, все-таки простейшая схема из двух человек, а вот с «Лукумом» все гораздо сложнее. Я уже не говорю про «Нугу» и дальнейшие разработки. Вот мы и обдумывали, как можно остановить шоу без риска для здоровья всех участников, и заказчиков, и перфоменса… Но пока никто не может остановить сценарий аппаратным путем, в этом его слабость. Разве что внедряться насильственно. Ты что думаешь, дружочек, я зря жопу Сибиренко веником охаживал? Мне требовалось его согласие допустить дознавателя к секретной информации. Иначе, какой же ты, к черту, дознаватель? Я сказал ему, что ручаюсь за Полонского своим креслом. Нам нужно, чтобы ты разобрался в этом деле.

— Так Костадис прислал что-то для меня?

— Перед тем как сбежать, он абонировал на твое имя ячейку в аэропорту, — Гирин с остервенением скребет подбородок. — Шельмец сообщил об этом не тебе, а мне. Он написал, что обдумал твою просьбу и не видит причин, чтобы не предоставить запись стрима… Костадис сыграл чрезвычайно тонко, однако я пока не понимаю, для чего он так поступил. Информация сотрется, если в стрим попытается войти кто-то, кроме Полонского. Вот так-то, дружок! Съезди, забери, и мы тебя подключим.

— Когда он прислал сообщение? Прямо с борта?

— Я мылся в бане, сколько раз повторять… Часа полтора назад.

— Хорошо, я поеду, но…

Я набрал в грудь побольше воздуха. И в этот самый момент тренькнул вызов моего скрина. Я чуть было не отдал команду перейти в режим ожидания, но вовремя заметил, от кого пришло сообщение. Подполковник Фор сработала быстро.

Шеф задумчиво ждет, пока я вникну в смысл послания.

— Вы не хотите взглянуть? — Я разворачиваю мягкую «салфетку» скрина перед носом патрона.

Несколько секунд Гирин сосредоточенно вникает, затем на лбу его прорезаются морщины:

— Кто это прислал?

— Один хороший человек, — говорю я. — Предъявленным данным можно верить безусловно.

— Это очень неприятные, и я бы сказал — абсолютно не предназначенные для нас данные. Сколько ты заплатил за это? — невинно переспрашивает Гирин.

— Как приятно, Георгий Карлович, что я тоже могу иногда вас удивлять, — вполне искренне говорю я. — Оплату мы договорились обсудить позже.

Хитрые глазки Гирина быстро-быстро шевелятся. От жадности. Он свою жадность даже не пытается скрыть. Ведь госпожа полковник постаралась на славу. Здесь присутствовала развернутая директория подставных фирм, за которыми скрывались истинные владельцы игорной сети «Салоники». Кроме Костадиса, всплыло еще несколько любопытных фигур.

Я ткнул пальцем в две фамилии. В воскресенье, когда я копался в файлах сценария «Щербет», эти два человека проходили как будущие заказчики «Лукума». Об одном из них я слышал еще раньше. Рон Юханов, совладелец шестого канала, серьезная шишка на региональном кабельном. Оказалось, Юханов контролирует восемь процентов акций «Салоников».

— Георгий Карлович, вот этот и этот…

— Вижу, вижу, только молчок, — кивнул шеф экспертного Совета, буравя взглядом следующую страницу. — Считается, что заказы поступают совершенно анонимно. Наши игры слишком дороги. Хотя многие и не скрывают, что купили индивидуальные шоу, но конкурентам это как-то не к лицу, согласись?

— Но вот он, — я показал на фамилию Юханова, — он ведь нам совсем не конкурент.

— Все это ерунда, ты лучше, дружочек, вот сюда взгляни!

В очередной раз я был вынужден признать, что старый озорник опережает меня на два корпуса.

— Питерцы, владельцы «Жажды-3», — сказал Гирин и обвел скрин-маркером в кружочек три фамилии.

Только одна фамилия была мне знакома. Должно быть, очень крутой уровень, поскольку третья «Жажда», по слухам, обошлась в четыреста миллионов. Я потыкал пальцем, Гирин угрюмо осклабился.

— Угадал, дружочек. Это муж Марины Симак, он совладелец «Жажды», однако упоминать об этом не принято. Не принято, потому что муж гражданский, контракт на свободное сожительство, а для члена правительства пока еще считается нормой традишен.

— Разве Марина Симак не?..

— Она давно не на тиви, она ведет отдел пропаганды в Администрации президента.

Я присвистнул.

— Теперь чуешь, дружочек, против кого мы играем?

— Георгий Карлович, а не может быть так, что мы ошибаемся? То есть мы не ошибаемся в главном, под нас копают, но не с такой высоты.

Гирин почесал нос с таким остервенением, будто решил оторвать его навсегда.

— Это «Жажда», дружок. Твой информатор прав.

— Так вы и… Сибиренко, вы теперь согласны, что Костадису кто-то помог упасть?

Гирин смеется, но глаза его остаются неистово злыми.

— Януш, для страховщиков и журналистов это навсегда останется несчастным случаем.

— То есть я должен продолжать расследование подпольно и никому не предоставлять официальных итогов? А если что-то случится?

— Уже случилось, но не то, что ты думаешь, дружок. После нашего разговора, в два часа ночи, я разбудил Сибиренко и прямо спросил насчет федеральной агентуры в наших рядах. Януш, у меня даже тени сомнения не было, что Сибиренко очень быстро все раскопает. Но шеф впервые не сумел ничего откопать. Он задергался. Против нас ведется война. И как во всех приличных войнах, боевые действия уже начались, и без всякого предупреждения. Они поняли, что истории с Костадисом недостаточно, так легко нас не закопать. Этот хитрожопый грек… Они так, слегка проверили нас на вшивость. А потом без зазрения совести пристрелили девчонку. Теперь я не увижу ничего удивительного, если эти подонки скупят половину мест в «Лукуме» и последующих шоу. Они хором начнут изображать сердечные приступы и кражи со взломом, лишь бы угробить наш «Шербет». Ты понимаешь, что такое «Жажда»?! Это коммерческая кнопка, за которой стоит западный капитал. Они запросто пойдут на убийство, лишь бы дискредитировать корпорацию.

— Что же делать? Придется отозвать проданные пакеты?

Гирин тушит сигарету и смотрит так, что я снова чувствую себя твердолобым ментом.

— Закатать рукава и драться, дружок! Гони в аэропорт, приезжай сразу в лабораторию, я сам подключу тебя к стриму Костадиса.

 

Глава 7

Сценарий «Халва»

Я кручу в пальцах наконечник трости — голову льва с женской грудью. Это мои пальцы и мои руки — суховатые, жилистые, покрытые седым волосом, но при этом с гладко отполированными ногтями и двумя перстнями баснословной стоимости.

Я хочу получше рассмотреть перстень, но вместо этого взгляд утыкается в колонки цифр, висящих в диафрагме скрина. Легкое чувство дурноты, как от резкой смены направления на центрифуге. Полсекунды я вижу окно и вид на Тверскую под каким-то совершенно немыслимым углом, затем еще один разворот, почти на сто восемьдесят градусов, и оказывается, что я сижу за столиком ресторана на выносной террасе. Наложение звука рождает кашу в голове. Еще доносятся из операторской недовольное пыхтение Гирина и рваные ответы техников, а уже о чем-то спрашивает склонившийся гарсон, и дребезжит над головой кабина монорельса, и приближается цыган со скрипочкой…

При входе в чужой стрим всегда сначала ощущения, как у космонавта, тошнит, и ужас из-за того, что не можешь по своей воле закрыть глаза.

Гарсон у них живой, в льняной подпоясанной рубахе, с зализанными набок волосиками. В меню у них расстегаи с лесными грибами и осетром. И цыгане настоящие, с бренчащими кольцами в ушах, в жилетках и зеркально-хромовых сапогах. Я заглядывал сюда исключительно как экскурсант. Костадис же тут не только ужинает, но иногда и завтракает.

Непонятно, зачем он меня обманул при первой встрече, зная, что стрим Милены все равно подвергнут просмотру. Или он заранее знал, что ее не успеют раскодировать? Вопросы, гадкие, кошмарные вопросы.

Она поднимается по винтовой лесенке, и мое внимание приковано к этой лесенке еще до того, как на перилах показалась загорелая кисть. Милену Харвик нельзя назвать идеально красивой, но она вызывающе чувственна. Ее пылающая женственность обжигает зал. Мужчины за дальними столиками перестают бренчать вилками. Она намагничивает воздух вокруг себя. Так и хочется изо всех сил втянуть носом эти разрозненные молекулы, но обоняния я лишен. Как и осязания. Это к счастью, потому что иначе пришлось бы помимо плотских утех огрести в финале чем-то тяжелым по темечку.

Темно-каштановые волосы Милены Харвик уложены в виде сложной высокой башни и украшены двумя мерцающими гирляндами. Ее внешность полностью подогнали под скрытые желания заказчика. Чуть увеличили глаза, придали им восточный удлиненный разрез, исчез скрабстил, гораздо более худыми и смуглыми стали плечи. На левой голой руке тоже светится гирлянда в форме длинной перчатки, а правая, до плеча, целиком скрыта тонкой сеткой. Корсет зашнурован не плотно; позади, на талии — два банта в форме бабочек. Когда женщина не прижимается к чему-нибудь спиной, радужные бабочки начинают медленно махать крылышками. Ниже талии свободно спадают несколько слоев полупрозрачного шелка, платье стекает на ковер, закрывая носки туфель. При правильной подсветке снизу видны очертания ног. Костадис явно поскромничал, когда упомянул о покупке пары безделушек. За какую-то неделю он подарил своей любовнице целый гардероб.

…Милена поднимается по лесенке и, увидев Костадиса, сразу начинает улыбаться. Она не просто рада, от девушки струится поток тепла. Я поднимаюсь ей навстречу и протягиваю руки. Наверное, в элитном заведении посетителям не принято так выражать свои чувства, но Милена ничего не может с собой поделать, и мне приходится подыгрывать. Прежде чем обнять ее, краем глаза я скольжу по публике.

Я думаю — какая же трусливая сволочь этот Костадис, если стесняется такой замечательной девушки. Он хотел именно такую, он ее получил и теперь на грани паники. Он купил ее эмоции, он разбудил пламень, он осуществил для себя вечную мечту. Из феерии ожиданий родилась истинная верность, преданность и честность.

Он купил несбыточную любовь и теперь боится ее.

Я опять забылся. Ведь этот жулик купил ее, чтобы пробраться в наше шоу.

Это просто замечательно, что Костадис так внимательно огляделся. Я ставлю мысленную засечку. Весь верхний зал как на ладони. Занято пять столиков, и на курительной банкетке устроились две парочки. Я не стараюсь запомнить публику, но что-то неуловимое оседает в мозгу. Крохотная зацепка, которую только я могу дать. Я обязательно вернусь в эти мгновения, потому что в зале сидит мужчина, который мне уже встречался совсем недавно и совсем в другой обстановке. Единственное, что меня настораживает: этот мужчина никак не связан с Костадисом и убийством Харвик. А если он с ними связан, то ситуация становится почти пугающей. Потому что не далее как три дня назад я видел этого типа на собственной лестничной клетке.

Да, в пятницу! Я как раз вернулся из клиники, где навещал Костадиса, я болтал с Гириным, жевал тосты и машинально поглядывал в охранный скрин. Этот тип с квадратным затылком, который сейчас шепчет что-то на ухо блондинке, он тогда был с приятелем. Что они делали возле моей квартиры? Убедились, что я вернулся, доложили кому-то и уехали? Слишком сложный и глупый способ слежки, да и незачем за мной следить…

Милена шепчет:

— Я едва дождалась вечера, так соскучилась по тебе…

Я забираю у нее сумочку, руки официанта в белых перчатках пододвигают для моей женщины стул.

— Слушай, на меня так пялился лифтер, что перепутал этажи… — Она приглушенно смеется, обнажив под верхней губой влажный ряд перламутровых зубок. — Ты чем-то огорчен, милый? Как мне тебя развеселить?..

Тот я, который лежит в темноте бокса, в переплетении проводов, вздрагивает от острого ощущения дежавю. Так близки, так избиты и так насыщены болью эти интонации.

Как мне тебя развеселить?

Что я могу сделать для тебя?

Что мне совершить во имя твое?..

Как мне вырвать перо из рук Его, дабы вписать в страницу твою хотя бы толику любви ко мне?..

Она не красавица, но отдел перфоменса добился почти невозможного. Они придали Милене тот несравненный шик, который заставляет замирать мужские сердца и заставляет совершать их обладателей идиотские поступки.

Руки в белых перчатках ставят передо мной блюдо с запотевшей зеркальной крышкой. Официант наклонил бутылку над бокалом; темно-рубиновая струя кажется плотной, как живая змея. Когда он отступает назад, я показываю Милене на бутылку. Это чилийское коллекционное вино, у бутылки очень длинное узкое горлышко. Милена под столом проводит по моему колену ногтями.

— Что мне сделать для тебя, милый? Хочешь, прокатимся на озеро? Или поедем к тебе? Поиграем во что-нибудь, я тебе сделаю массаж…

— Наклонись, — велит Костадис.

Милена подается вперед, склоняясь над крахмальной салфеткой. Я протягиваю руку, запускаю под корсет и беру в ладонь грудь. Ее глаза моментально обволакивает туман, даже на расстоянии я чувствую, как слабеют женские мышцы, превращаясь в пластичную, подвластную мне массу. Человек в белом кителе с золотыми пуговицами стоит у нее за спиной.

— Накройте нам в кабинете! — говорю я, и белый китель сгибается, блеснув лысиной.

Метрдотель распахивает одну из дверок. Оркестр в зале начинает играть какую-то русскую тягучую мелодию, цыган со скрипкой проходит вдоль столов, собирая купюры в глубокую черную шляпу. Его поддельные золотые зубы блестят, как часть сервировки. Секунду я вижу перед собой обнаженный затылок Милены, я трогаю пальцем бугорки ее позвонков. Девушка тут же замирает на полушаге, ее голая спина под шнуровкой покрывается мурашками. Я не могу это почувствовать, но наверняка ощущения Костадиса сродни удару тока. Эмоциональный стрим заказчика выверен на девяносто два процента, и в сфере сексуальных предпочтений эта женщина представляет собой вершину того, о чем он подсознательно мечтал. Несмотря на разницу в возрасте, они созданы друг для друга. Остальные восемь процентов бессознательных порывов не под силу одолеть даже режиссерам перфоменса.

Девушка первая заходит в кабинет, и на секунду я теряю ориентацию. Мне кажется, что мы очутились на улице, настолько прозрачно внешнее стекло. Терраса устроена в самом основании дождевого перекрытия. В метре над головой разбегаются чуть подрагивающие многослойные тросы, которые удерживают купол над перекрестком, еще выше, над куполом, видны опоры легкового монорельса и массивные аркады воздушного метро. Милена подходит вплотную к окну, кладет на него руки и смеется.

— Красота… — шепчет она. — А можно как-нибудь открыть? Я хочу им что-нибудь крикнуть вниз.

Горят двенадцать свечей, метрдотель бесшумно захлопывает дверь. Два фиолетовых диванчика полукругом, низкий столик, покрытый настоящей накрахмаленной скатертью, на нем серебряные приборы и высокие бокалы с вензелями.

— Сними юбку, — говорю я, не оборачиваясь.

Еще одна возможность глазами Костадиса заглянуть в общий зал. С этой стороны стена прозрачная, и все как на ладони. Среди золотых купидонов и орехового рококо две румяные нимфы в кокошниках таскают на цепи медвежонка. Иностранцы хлопают, балалаечник и гармонист хохочут. Костадису все это неинтересно, он скидывает пиджак, расстегивает рубашку. Ему не терпится заняться девушкой, но я успеваю заметить.

Мужчина с квадратным затылком потерял к блондинке всякий интерес. То есть он делает вид, что ушко спутницы занимает его больше всего на свете, но это не так. Краем глаза он следит за дверцей нашего кабинета.

Костадис поедает глазами подругу. Я невольно сравниваю ее с той Миленой Харвик, какой она была до мейкапа.

Костадис поворачивается к Милене:

— Скажи мне…

— Я люблю тебя… — Она угадывает, что я хочу услышать.

— Еще раз скажи.

— Люблю тебя, только тебя. — В глазах ее набухают слезы.

— Почему ты улыбаешься?

— Потому что я счастлива.

Оказывается, у этого платья легко отделяется нижняя часть. Комок переливчатого шелка, лен и позолота бессильными ручьями стекают на тонкие щиколотки. Она смотрит мне в глаза чуть исподлобья, покусывая нижнюю губу. На фоне ослепительно белых кружевных трусиков ее бедра кажутся почти черными. Одной рукой она теребит на груди шнуровку, в другой держит начатый бокал с вином. Пурпурная жидкость чуть подрагивает, на краешке бокала остался след помады. Девушка стоит спиной к окну; на противоположной стороне проспекта вспыхивает реклама, и нежный пушок на ее щеках и плечах поочередно окрашивается сиреневым и розовым. Непонятно почему, но я чувствую что-то вроде ревности, я вспоминаю о Ксане. Моя жена никогда не будет такой. Даже когда она кричит, что принадлежит мне, мы остаемся двумя разными островками. Даже нет, скорее островом можно обозвать меня. А Ксана отчаливает, как юркий независимый пароходик или как загулявшая яхта, случайно бросившая якорь в одной из удобных лагун…

Костадис присаживается на диванчик и смотрит на нее снизу вверх:

— Снимай.

Милена делает это артистически. Невыразимо медленно она спускает резинку с левого бедра, затем с правого. Теперь свечи стоят иначе, и я вижу многоцветные рисунки на ее ногах. Зачем Костадис обманывал меня, что заметил их лишь в тот злополучный вечер?

— Садись. — Я указываю рукой на стол. — Садись, я сказал!

Секунду Милеша колеблется, а затем усаживается на скатерть прямо передо мной. Столик очень крепкий, стоит на четырех мощных тумбах, от ее манипуляций даже не вздрогнула посуда.

— Откинься назад.

Она вытягивается на освобожденном пространстве скатерти, локтями закрывая лицо.

— Не здесь, Тео… Увези меня отсюда.

Четыре подсвечника и двенадцать свечей вокруг живой шоколадной статуэтки. Горками салфетки в нетронутом перламутре фарфора, три вида ножей холодными рыбками плывут вдоль ее вздымающейся груди.

— Подними туфли на стол и разведи ноги.

Она слушается, но вздрагивает всем телом, когда я провожу пальцами по внутренней поверхности бедра. Мне не дано ощутить этих прикосновений, но Милену передергивает.

— Увези меня, пожалуйста… Я буду делать все, что ты захочешь, но здесь я не могу.

— Ты любишь меня? — Я поворачиваюсь и что-то достаю из кармана лежащего на диване пиджака. Маленькая синяя коробочка.

— Я люблю тебя, милый, люблю тебя, люблю…

Я обхожу стол. Голыми локтями Милеша все так же прикрывает глаза. Я слышу хриплый стон и не сразу понимаю, что этот стон издает Костадис. Потом на несколько мгновений картинка расплывается, я что-то делаю очень близко от своего лица…

Черт подери, я плачу! То есть не я, а он, этот противный гадкий миллионер. Он плачет и вытирает салфеткой глаза. Это настолько неожиданно, что я на минуту забываю о почти обнаженной женщине, лежащей между столовых приборов.

— Чего ты хочешь, Милеша? — Я вожу указательным пальцем по ее губам: ее рот тут же открывается навстречу. — А что я могу сделать для тебя? Чего бы ты хотела, не сейчас, а вообще?

— Ничего, милый… Только не оставляй меня, я всегда хочу быть с тобой…

— До самой смерти?

— Да, до самой… Увези меня к себе, я буду твоей рабыней… Я хочу любить тебя постоянно.

Я ей не верю, хотя она говорит правду. И Костадис ей не верит, хотя тоже слышит правду. Он псих, настоящий псих, несмотря на все свои регалии в бизнесе. Похоже, он намерен доказать, что истинна только ложь.

Костадис накрывает Милене горло бриллиантовой диадемой.

Я беру в руку один из подсвечников, я наклоняюсь и целую ее рот. Наверняка, она очень вкусная, и наверняка я причиняю ей какую-то боль, потому что девушка начинает извиваться, лежа на столе. Я приказываю ей не шевелиться и снова обхожу стол. Милена безумно притягательна; она лежит, опираясь на столешницу затылком, плечами и ягодицами, а под выгнутую арку спины можно легко просунуть толстую книгу. С ее губы по подбородку стекает капелька крови; очевидно, я укусил ее… Треугольные каблуки туфель рвут скатерть, коленки согнуты, на бесконечно длинных лодыжках переливаются орхидеи и звенят цепочки. Хорошо, что она такая гибкая, она раскрывается в шпагате. Я беру бутылку с длинным горлышком, вытаскиваю пробку и смотрю на свет. Там внутри еще полно первоклассного вина семилетней выдержки.

— Покажи мне, как ты меня любишь.

Я резко двигаю бутылкой. Горлышко очень длинное. Коллекционное чилийское вино тонкой струйкой сочится наружу. На шершавом льняном снегу расплывается пурпурное озеро. Я наклоняюсь очень низко, почти вплотную разглядывая ее побелевшие губы.

— Я люблю тебя, Тео, люблю, люблю… Увези меня отсюда…

— Куда тебя увезти? — Я подставляю ладонь, я растираю рубиновый алкоголь по ее распахнутой бархатной промежности.

Она не переигрывает, она совершенно искренне влюблена в седого проказника. Я вспоминаю, как Костадис подчеркнул, что тоже замешан в индустрии. В госпитале он вел себя со мной как обиженный клиент, но теперь я вижу, что он хотел сказать совсем другое.

— Ты ведь врешь мне? Ты хочешь, чтобы я оставил тебя в покое? — Я берусь за нее покрепче.

— Нет, нет, пожалуйста, не бросай меня, не отпускай меня… — Она рыдает; я вижу, как слезы текут по ее запрокинутому лицу, Милеша вытирает их локтем.

Я опять думаю, какая же Костадис сволочь, какая он высокопрофессиональная сволочь. Он испытывает на прочность не только установки ее стрима, он прогибает до предела полотно, вытканное лучшими мастерами перформанса. Он намерен заглянуть Милене Харвик туда, в оставшиеся восемь процентов, неподвластные режиссерам. Как же это, наверное, интересно — выяснить, где кончается бесконечное чувство? Ради этого можно безостановочно мучить и себя, и ее.

— Ты ведь не любишь меня, детка? Ты ведь обманываешь глупенького Тео? Если бы ты меня любила, ты бы не требовала…

Я не успеваю закончить тираду, потому что Милена перестает сопротивляться. На вспотевшем горлышке Милены сияют бриллианты. За подобную драгоценность Костадис мог бы купить на месяц целый взвод гетер.

Но купил одну лишь Милену Харвик.

Голова Милены запрокинута, свесилась с края стола. Я придерживаю ее затылок левой рукой, а правой — обе ее нежные кисти. Я смотрю на нее сверху вниз, смотрю в глаза. Когда она начинает задыхаться, я немного ослабляю напор, позволяю ей передохнуть.

Я не хочу смотреть на это, я был бы рад пропустить минут пять, но стрим невозможно перемотать, как древнее пленочное кино. Я терплю гораздо дольше пяти минут, у старого хрыча долго ничего не получается.

Милена Харвик плачет. Когда я покидаю ее рот, она остается в той же позе, среди рябчиков, гусиных паштетов, трюфелей и холодного серебра. Укрывшись локтем, с разорванными гирляндами, рассыпавшейся прической и опустевшей бутылкой.

— Скажи мне, что я подонок, скажи!

— Нет, ты самый лучший мужчина.

— Скажи, что я грязная свинья! Я не обижусь, ведь это правда! — Я кидаю в нее салфетками.

— Тео, прекрати, ты самый славный…

— Но почему?! Почему?!! — Я подскакиваю к ней и безжалостно трясу за плечи.

Тень от ее растрепанной прически мечется по стенам кабинета. Вокруг ее глаз — разводы туши.

— Потому что я страдаю без тебя.

— Ты не можешь страдать из-за меня… — Я еле сдерживаю крик, я шепчу ей прямо в ухо: — Я старый и некрасивый, посмотри на нас в зеркало, посмотри! Ты захочешь иметь детей с молодым. Ты захочешь, чтобы тебя носили на руках и купали в шампанском, ты захочешь ночей без сна и совместных вечеринок со сверстниками. Опомнись, девочка.

— Тео, увези меня к себе… — твердит она, не поднимая глаз. — Если ты меня забудешь, я умру. Хочешь, я буду твоей служанкой, вместо «домового»? Хочешь, я брошу университет?

— Ради чего? — безжалостно допрашиваю я, оставляя синяки на ее голых плечах. — Университет, надо же! А я вообще не верю, что ты там учишься. Послушай меня, Милеша, послушай очень внимательно. Ты способна сосредоточиться?

Она кивает, но чересчур торопливо. Между ее обнаженных ног морщится скатерть, пропитанная вином.

— Тебя заколдовали. Ты сама этого очень хотела, вот и заколдовали. Ты не учишься ни в каком университете, ты актриса из персонального шоу, слышишь?

Несмотря на слезы, она заливисто смеется.

— Тео, милый, я поняла. Это новая игра, да? Какой же ты у меня молодец, с тобой никогда не скучно, милый…

— Да выслушай же! Я заплатил деньги, купил сценарий. Ты — всего лишь часть сказки, красивая девочка, которой положено меня любить.

— Ты снова о деньгах, милый?

Черт подери, я почти сочувствую нашему герою. Милеша слышит лишь то, что хочет услышать. А точнее — то, что ей положено услышать.

Костадис вот-вот заплачет. И, кажется, я сейчас заплачу вместе с ним. Он купил самую дорогую мыльную оперу в мировой истории, а я только что сыграл в ней главную роль. Он купил нечто, требующее внимания, и, похоже, оно начинает обходиться гораздо дороже запланированного.

И все-таки, что ему нужно от меня, от Гирина и от Сибиренко?

Я провожаю Милешу в уборную. Очень жаль, что я слишком увлечен девушкой и не гляжу по сторонам. Не мешало бы проверить, на месте ли старый знакомый… Я отстраняю гардеробщика, помогаю Милеше надеть плащ. Милеша висит у меня на руке и без умолку щебечет: кажется, она снова вполне счастлива. Я перестаю что-либо понимать. Или перформанс случайно превратил эту женщину в законченную дуру, или… или я был о Костадисе лучшего мнения. Впечатление такое, будто за семь минут в уборной она надышалась веселящего газа. Кстати, кстати… Эх, если бы Костадис удосужился поближе изучить ее зрачки или содержимое сумочки! Но если она употребляет наркотик, это уже нечто вовсе выходящее за рамки! Харвик никогда бы не попала в актерский состав канала.

Мы спускаемся на шесть этажей, я целую ее и говорю, что заеду за ней вечером. Милеша очень долго обнимает меня за шею и трогает мои губы губами. Держится очень естественно, глаза полузакрыты, ни малейшего притворства. Рядом со мной сильно влюбленная женщина. Поворачиваюсь и направляюсь к подземной стоянке такси. Машина резво набирает ход в полутемном тоннеле, у водителя шумит радио, я называю какой-то адрес, но не слышу собственных слов. Однако шофер кивает, уходит в правый ряд, мы разворачиваемся над Охотным Рядом и становимся в очередь на монорельс.

Стоп! Я уже невольно напряг брюшной пресс, ожидая крайне неприятную процедуру выхода из стрима, но Костадис снова обманул меня. Мелодичный сигнал в левом ухе.

— Да? — тихо отзывается Костадис, не включая визуал.

— За вами чисто, — рапортует невидимый собеседник. — Ваша спутница вышла следом и пересекла проспект. Сейчас она в детском развлекательном комплексе. Сидит… хм… Она сидит в кабинке для сетевой игры. Сделала один звонок, в защищенном коде, говорила, отвернувшись к стене. Сейчас к ней подошла девушка, они разговаривают, отвернувшись.

Водитель барабанит пальцами по рулевому колесу в такт музыке. Впереди нас «ягуар» втянул под днище колеса и, плавно набирая скорость, скользит по рельсу в небо над Манежем. Шлагбаум переключился на красный свет, через две машины наша очередь. Я трогаю мальчишку за плечо, кладу ладонь на опознаватель между сиденьями, перевожу ему щедрые чаевые.

На Тверской меня засасывает поток фланирующей публики. Милену я нахожу быстро: она действительно в гейм-центре. Она скрывается в массивном сооружении с сервомоторами, с двумя анатомическими лежанками и сложными штурвалами. Широкий люк, изображающий бронированную плиту, сдвинут в сторону. Однозначно Милеша не играет в космонавта, но какого черта она тут делает, вместо того чтобы выбирать наряды?

И вдруг люк «звездолета» до конца отъезжает в сторону. Положив руки на штурвал, Милена внимает и кивает, а рядом, повернувшись боком, что-то говорит девица в белом анораке с высоким стоячим воротником.

Я стремительно разворачиваюсь, но, пока глаза привыкают к перемещениям блеска, пока нахожу верный угол, картинка меняется. Продираюсь сквозь вопли динозавров, выстрелы и хохот, пальмовые листья и напряженные улыбки продавцов.

— Где она?! — одну за другой дергаю дверцы пустых гейм-боксов.

— Кто, милый? — Милеша распахивает глаза. — Ой, как ты меня напугал! Почему ты вернулся? Что случилось? Ты решил не ехать?

Девчонка-менеджер застывает с микрофоном у рта и пачкой буклетов в руках. Из галереи вежливо выглядывает черный швейцар в ливрее.

— Она только что подходила к тебе, эта, со стоячим воротником, похожа на иностранку!

На ее лице — полная беспомощность, затем она сменяется почти детской радостью.

— Ах, милый Тео, ты так напугал меня! Как здорово, что ты ревнуешь… Как это приятно, оказывается. Но здесь никого нет.

…Толчок в спину, толчок в грудь. Темнота и яркий свет. Влажная салфетка, цепкая рука на лбу, перед носом — бумажный пакет на случай рвоты. Комариный писк в ушах и тряска во всех мышцах. Ощущения при выходе из стрима всегда довольно болезненные. Возникает какой-то там резонанс, организм перформера подстраивается под ритмику и восприятие другого человека, а выход всегда происходит резко.

Мохнатые брови сошлись у переносицы, надо мной озабоченная физиономия Гирина.

— Говорить можешь? Воды дать?.. Януш, давай сразу, первые впечатления. Дружочек, приди в себя! Ты что-то видел? Пойми же, все, что у нас есть, — это твои впечатления. Ах, черт! Техник кричит, что чип уже разрушился. Вот же гад этот Костадис!.. Что там было, дружок? Кого ты там видел, ну?!

Меня уже не тошнит. Все хорошо, все просто замечательно. Я дорого бы дал, чтобы оказаться сейчас с Костадисом в одном самолете. Потому что запись оборвалась на самом важном для меня месте. Потому что внешность женщины в белой куртке мне чертовски знакома.

Никто на моей новой работе не узнает, что благодаря бывшим коллегам из Управления я раздобыл несколько следящих приборчиков элитного класса. Одна из таких «стрекозок» периодически охотится за Ксаной. Это мерзко, это недостойно, но я ничего не могу с собой поделать.

Я никогда не ревновал Ксану к ее розовым подружкам, но память на лица сыграла шутку. Девка в белом анораке знала погибшую Милену Харвик. Эта же девка как минимум дважды целовалась с моей женой в барах. Только у нее была другая прическа, цвет волос и глаз, и на бровях светились скрабстилы.

Итак, мужик из ресторана встречался мне у собственной двери, а девушка, встретившаяся с Миленой, прежде лапала мою жену.

— Он тот еще пройдоха, наш Костадис, — выдавливаю я сквозь кашель. — Никого там нет, он над нами посмеялся. Ничего интересного я не видел.

 

Глава 8

Подполковник и коко

«Опель» вырвался из бесконечной вереницы авто, летящих по Второму транспортному, и занял очередь к терминалу. Все, кто хотел покинуть столицу, честно дожидались под светящимся табло.

«Внимание! Вы выезжаете из зоны милицейского контроля! Для лиц, не имеющих постоянной московской визы, проезд только через транзитные посты!»

Под колпаком терминала датчики токсинов замигали зеленым светом. Януш снял респиратор.

— Добрый день, господин Полонский! У вас на теле зафиксированы четыре электронных устройства, и одно находится в автономном полете.

— По роду своей деятельности я имею право…

— Нет проблем, господин Полонский. Я вижу, кем вы работаете, но обязан спросить, нет ли у вас причин опасаться насильственных действий?

— Нет, это обычные предосторожности.

— Отлично! Вы не указали в маршрутном листе вашего автомобиля цель поездки. Сожалею, но с прошлой недели введен еще один опросник.

— Я, наверное, отстал от жизни, — поставив ногу на педаль, Януш заполнил формуляр. — Я верно понял? Иногородние и дважды судимые теперь лишены свободного передвижения?

— Вы верно поняли, господин дознаватель! — Офицер на экране уже отвернулся, оформляя следующую машину. — Будьте осторожны, не покидайте зеленую зону.

«Опель» обогнул полицейский броневик и нырнул в грязный проулок. Парни в касках, дежурившие у водометов, проводили его тяжелыми взглядами. За пределами Второго транспортного кольца начиналась совсем другая Москва. Здесь тихо разрушались столетние «хрущевки», держались самые низкие ставки аренды, а про содержимое складов ходили темные слухи. Здесь громыхали автосервисы, заглатывая украденные в Европе авто и чопперы. Здесь разгружались фуры без документов и назначали разборки лидеры радикалов. В заброшенных фабриках ютились колонии нищих, напрочь лишенных опознавательных маячков. В здешних кабаках набирали актеров в экстремальные шоу, а за драг рассчитывались нелегальной наличностью.

Полонский покосился на приборную панель. Так и есть, все три датчика, отражавшие разные показатели агрессии внешней среды, наливались малиновым цветом. Метрах в двадцати от ближайшего перекрестка шестеро подростков валялись на засохшем газоне и смотрели прямо перед собой. Они походили на брошенных тряпичных кукол, с вывернутыми руками. На их лицах и на одежде лежал толстый налет пыли; такой же покрывал кривые дома и заборы. На бордюре, потягивая пиво, сидели еще десятка полтора ребят. Януш прикинул, что в это время все они должны быть в школе.

Если здесь вообще работают школы…

Адрес, указанный Клементиной Фор, Януш отыскал с трудом. Клуб располагался за кирпичной кладкой старой фабрики. Выше третьего этажа окна были выбиты, а ряд пожаров довершил картину разгрома. На сотни метров вокруг расстилались заросшие травой пустыри. Полонский с трудом отыскал место на подземной парковке. Машину обступили нагловатые парни с кавказской внешностью и кавказской овчаркой. Один, не глядя, принял плату, другой, зевая, скользнул взглядом по одежде и сумке, но дознавателя эта показная небрежность не обманула.

— Я договаривался о встрече. Передайте, что приехал Полонский.

— На нем куча электронного дерьма, и «стрекоза» летает, — произносит писклявый голос за дверью. — Проще сразу пристрелить, чем обыскивать.

— Заметано, — соглашается серый «ящер» и наводит на Януша рифленое дуло.

Полонский разбирается в оружии. В лапах у «стража ворот» контрабандный разрядник, созданный в Китае для спецподразделений и запрещенный конвенцией ООН. Бьет на двадцать метров наповал и без всяких пуль и крови. Однако годзилла не стреляет.

Клементина в штатском. Издалека показывает гостю, что он замечен, и кивает на боковую дверь. Януш перешагивает порог «фиолетовой гостиной». Здесь сумрачно, нет окон и от перестука ударных вибрирует потолок. Здесь пахнет травкой, дыней и пряным женским парфюмом. За аквариумом светятся сразу четыре скрина.

В это место приглашают немногих.

«Комиссарша» здесь не на службе, ее бульдожья хватка чуть мягче. Но в ее опухших стальных глазах такое выражение, что хочется побыстрее выйти и закрыть за собой дверь.

— Это Коко, она здесь главная, — представляет Клементина, стряхивая пепел на ковер. — Говори, я от нее не скрываю. Когда я перестану ей доверять, я ее зарежу.

Полонский и Коко несколько секунд разглядывают друг друга. Мужчина думает, что давно не встречал такой смеси целомудрия и обжигающей порочности. Тоненькая блондинка сидит на барном табурете непринужденно, одной ногой переплетясь с хромированной ножкой, другую ногу поджав и положив щеку на голое колено. На ней очень короткие кожаные шорты и роскошный свитер из ангоры с высоким воротником. Глаза прикрыты зеркальными очками с фиолетовыми стеклами, а когда она отворачивается взять со стойки сигарету, на шее становятся видны следы укусов. Ни за что не скажешь, что девочка ворочает крупными делами.

Януш достает папку.

— Это моя жена, снимки сделаны в женском пансионе «Ирис и карамель» и…

— Я вижу, где сделаны снимки, — вздыхает блондинка.

— Коко, именно поэтому я пока не хочу в этом копаться официально, — вступается Клео. — У меня частная просьба. Вероятнее всего, жена нашего приятеля просто выбирает не тех друзей.

На снимках Ксана отснята почти в полной темноте, среди лиловых сполохов на кирпичной стене. «Стрекоза» не пыталась подключить видеоадаптер, даже покадровую съемку вести было непросто.

— Я знаю, на кого ты горбатишься, блондинчик. Но частных просьб не бывает. Все завязано, не согласен? — Коко передает дознавателю граненый стакан и листочек с цифрами.

— Ровно пять тысяч. — Януш переводит деньги на счет, указанный в записке. — Я надеялся, что… что вы имеете отношение к «Ирису и карамели».

— Я ко многому имею отношение, но тебя мои отношения не коснутся, пока не раздавишь «стрекозу». Тебя предупреждали, чтобы не брал с собой подлых ментовских штуковин?!

Чертыхаясь, Полонский велит камере опуститься на ладонь. Пока он с тоской уничтожает ценнейшую следящую аппаратуру, пять тысяч евро исчезают, а Клементина разворачивает к нему один из скринов:

— И кто из них твоя жена?

— Моя жена — слева. Но нам нужна эта рыжая рядом с ней. Эта рыжая замешана в убийстве нашего перформера.

— Мне наплевать на вашу телевизионную кухню, — отмахивается Коко. — Если эта крошка не федеральный агент, за пять штук ты получишь ее живой.

Скрин поделен на шесть фрагментов, в каждом идет сверка изображения рыжей девушки, обнимающей Ксану, с возможными двойниками.

— «Ирис и карамель»… — хихикает Клео. — Такты позволяешь своей жене посещать это милое гнездышко?

— У нас контракт на гостевой брак, — вяло оправдывается Полонский.

— То есть по шестому пункту у твоей киски полная свобода?

Януш потирает лоб. Словно тысячи иголочек колют череп изнутри. Он никак не может сосредоточиться на словах собеседницы. Он слышит вопрос, но никак не может найти ответ.

— Что с тобой, Януш? Ты не помнишь, как выглядит твой собственный контракт?

Он не помнит.

Сердце бьется все скорее, дознаватель вытирает вспотевшие ладони о брюки. Он понятия не имеет, где лежит этот чертов контракт. Он должен быть, просто обязан находиться в сейфе среди важных документов. Зашитая папка, в ней пачка бумажных листов, пластина из полиэтилена и герметично упакованный чип.

— Я свяжусь с донной Рафаэлой, — подводит итог Коко. — Одного тебя не пропустят в «Ирис», поедешь со мной.

— И не дай бог, попытаешься потрогать ее задницу, — пристрелю обоих! — добавляет госпожа подполковник.

Поиск завершен. Навстречу Янушу разворачиваются сразу три трехмерных полотнища. Дознаватель чувствует себя раздавленным. Здесь не просто «Ноги Брайля» во всей красе, здесь гораздо больше информации. Совсем не то, что он ожидал.

Гораздо хуже.

— Расстроился, капитан? — участливо склоняется Клементина. — Баб любить надо, а не контракты с ними подписывать.

Ксана с рыжей девчонкой. Чокаются, пьют на брудершафт.

Ксана с двумя похожими толстыми блонди, трогает чью-то оголенную грудь.

Десятки застывших мгновений. Ксана в офисе. Непонятно где, он там никогда не был.

Ксана платит штраф за неправильную парковку.

Ксана на улице, сидит в незнакомом лимузине. Очень дорогая машина, с бензиновым движком. Она еще не вышла, только выставила одну ногу за порог. Держит в руке пачку бумаг и что-то темпераментно доказывает мужчине, сидящему в глубине салона.

— Заметил соперника, Януш? — участливо интересуется Клео.

— Нет, не соперника… Откуда у вас этот снимок? — вырывается у него. Януш тут же жалеет, что спросил, но госпожа Фор в приветливом настроении.

— Дурацкий вопрос для бывшего мента. Ты не находишь, киса? — Она трогает губу Коко. — Присмотрись, лапушка. Это выезд из подземного гаража под Лубянкой.

Точно. Теперь он узнает, просто ракурс необычный. Всегда немного странно выглядят снимки, сделанные с мобильных камер, которыми федералы окружают объекты государственной важности. Дознаватель думает, что легкости, с которой эта бандитка Коко нашла компромат на его жену, все мы обязаны ядерному взрыву у берегов Калифорнии. Если бы не купленная террористами в России бомба, до смерти напугавшая Америку, федералы бы не протолкнули в Думе свои требования по безопасности. Уже много лет вопрос не обсуждается: «стрекозы», «жуки» и «черви» повсюду. Сложно сказать, где их нет, поскольку сложно сказать, где нет угрозы государственным интересам. Первые летают, вторые бегают, третьи лезут из-под земли, подкапываются и прогрызают ходы в бетоне.

Разумеется, в интересах национальной безопасности.

— Твоя киска тебя удивляет, да, блондинчик?

Итак, лимузин остановился в неположенном месте, всего на несколько секунд. Возможно, именно Ксана была виновата в том, что машиной заинтересовалась ближайшая «стрекоза», патрулировавшая выезд из гаража. Женщина замешкалась, не вышла вовремя, что-то втолковывая своему флегматичному спутнику. Мужчина сделал все, чтобы его не смогли опознать. Когда дверь открылась, он откинулся на кресле; лицо почти целиком находится в тени, освещен наискосок лишь край подбородка и участок шеи над сиреневым воротничком. Спутник Ксаны не вел себя как преступник, ему некого бояться; судя по жесту, он привык к назойливому вниманию журналистов…

Дознаватель не может выдавить ни слова.

— Донна Рафаэла ждет. — Коко заканчивает разговор по одной из линий, поднимает на Януша черные зеркала очков. — Что надо сказать, лапушка?

Полонский помнит, сколько денег он тут оставил, но это не мир Клементины, это мир ее темных подруг.

— Я ваш должник, — признает он.

— И выключи маячок. У меня есть умненькая девочка, она сделала так, что твой маяк будет моргать вместе с маяком твоего «Опеля». За твоим авто поедет мой человечек, посмотрит, как и что. Если я верно поняла, в этом деле пахнет гнилью. Это значит — нельзя расслабляться.

Полонский пытается вспомнить, когда он в последний раз покидал опознавательную всероссийскую сеть. Возможно, лет двенадцать назад, перед поступлением в Академию.

— Я тоже отвечаю за твою безопасность, котик. Маяк не погаснет, все будут довольны. Ты ведь не слышал о директиве ФСБ за номером «а» шестнадцать дробь сто шесть от прошлого понедельника?

— От прошлого?.. — Януш кое-как фокусируется на ее словах.

Подружка Клементины не похожа на федерального агента. Но никакое постороннее лицо не может быть знакомо с директивой грифа «а», и к тому же недельной давности. И среди милиции посвящены наверняка лишь высшие чины. Вместо хозяйки клуба дальше говорит госпожа полковник:

— Они готовят запрос в Думу, и жопы, скорее всего, подпишут. Месяца через два то, чем мы сейчас невинно забавляемся, обзовут самым страшным преступлением. Опознавательный контур станет круглосуточным и обязательным для всех. Ну, обязательным для всех, кроме самих жоп, естественно.

— Это нереально, нет соответствующих мощностей…

— Мощности уже созданы. Останкино строит новый центр обработки данных. Они охватят страну в два этапа, используя китайские спутники. Они не оставят никого без присмотра. Но не это главное, капитан.

Януш на миг выныривает из водоворота, на дне которого Ксана коротко целует мужчину в лимузине. Он выныривает, но не в силах охватить новую реальность. Несомненно лишь то, что Клео не лжет.

— В Чертаново грохнули большую шишку. Он плавал в бассейне с девками и с включенным маяком. Только маячок у него был не такой, как у ментов, а на пеленге у его собственной охраны. Официальная версия такая. «Червяк» китайского производства, с микропроцессором от «Сони» и холодным буром. Он прошел по канализации, прогрыз решетку в сливном отверстии бассейна и шарахнул разрядом в пять тысяч вольт. После этого распался на куски, а любители бани всплыли, как прожаренные бифштексы. По слухам, подобная игрушка стоит порядка сорока штук, а матрица, заложенная в ней, чуть ли не мощнее, чем на центральном компьютере метро. Забавно, да? «Червячка» ведь нельзя вести ни со спутника, ни из наземного авто, его выпускают за пару кварталов в люк…

— Клео, ты хочешь сказать, что робот шел на пеленг маячка?! Это абсурд!

— У тебя неважно со слухом? Маячок убитого жирняка замыкался на пульт его собственной охраны. Это повод протащить закон, и федералы вцепились зубами. Они уже давят на президента и почти наверняка продавят Думу. Кстати, твои боссы только «за». Все локальные сети слежения будут аннулированы как не-на-деж-ные.

— Быть того не может! А «чрезвычайщики»? А налоговая? «Скорая помощь», в конце концов?!

— Внешне все останется как есть. Большинству граждан дела нет до того, через какой спутник за ним будут следить и кто именно.

— Это чертовски сложно и дорого… Такая запутанная система будет постоянно зависать.

— А кто считает деньги, котик? — ухмыляется Коко. — Максимум полгода, и мир станет другим. Никто не считает изменениями то, что происходит сегодня, на глазах и без особой помпы. А это и есть самые страшные изменения, котик, самые необратимые. Поэтому выключай маяк, пока еще можно!

— Вы думаете, что за мной следят?

Полонский изо всех сил пытается сосредоточиться. Что-то нехорошее происходит с организмом, крутит в животе, и вкус на губах, будто дыма надышался.

Он думает о своем брачном контракте, которого нет.

О внезапной головной боли.

О полном мужчине, которого Ксана целовала в машине. Он думает о мертвой Милене Харвик с синим флажком осведомителя. Что-то складывается из этих обломков, но мешают стальные зрачки госпожи Фор. Она ищет сторонников и слишком ясно дает понять, против кого намерена строить баррикаду.

— Береги себя, Януш, почаще оборачивайся. Коко тоже не понравилась та сучка, что сосалась с твоей женой. А Коко редко ошибается.

Полонский вынужден себе признать, что почти забыл о рыжей девушке в белом анораке, встречавшейся с убитой Миленой Харвик. О девушке, оказавшейся в игровом центре за минуту до убийства перформера. О девушке с рыжим чубчиком, целовавшейся с его женой. Он думает о спутнике Ксаны в белом лимузине.

Это Лев Сибиренко, владелец телеканала и отец персональных шоу.

 

Глава 9

Реаниматоры

«Салоники», «Жажда» и Костадис.

Сибиренко и моя жена.

«Жажда» и «Реаниматоры».

Хаос и полный бардак в мыслях. Я разворачиваю скрин и говорю слово «Жажда».

«Реаниматоры» вышли на экраны кабельных сетей раньше и удерживали пальму зрительского спроса почти полгода. Мне было тогда… лет шестнадцать. Я уже получил подтверждение, что прошел тест на перфоменс. Еще не было точно известно, какой статус мне присвоят — сценарный или целевой, но силовые ведомства уже прислали приглашения на учебу. О том, что в семье Полонских вырос редкий открытый перформер, никто пока не догадывался…

Шоу мы с пацанами смотрели на ворованном скрине. Это уже было после того, как федералы стали метить все лицензионные носители. По идее, скрин должен был моментально выдать тревожный сигнал на ближайший ретранслятор, а в райотделе только этого и ждали. Но у одноклассника Андрюхи был знакомый, который «варил» в системах безопасности и знал несколько способов обойти запреты. В те годы, до принятия общеевропейского уголовного кодекса, запретов было множество. Если тебе не исполнилось четырнадцать, шестнадцать или восемнадцать, ты не мог просмотреть программы с соответствующим количеством крестов. Германская техника даже не требовала паролей или прикосновений. Она чуяла твое прыщавое присутствие в комнате и перескакивала на соседнюю волну либо возвращала на предыдущую страницу в поиске.

Евросоюз принял решение вводить в схему каждого компа чип возрастного контроля. Взрослые теперь не могли посмотреть порно в присутствии несовершеннолетних детей. А наша развеселая компашка, даже раздобыв пиратский диск «Реаниматоров», не могла насладиться им ни у кого дома.

Мы скинулись вчетвером, купили «левый» скрин и поехали к Андрюхиной сестре: у нее дома было спокойнее всего. Мы охладили пиво, вскрыли мешок чипсов и с некоторой робостью воткнули диск.

Через пять минут просмотра кушать нам расхотелось…

— Добро пожаловать в команду реаниматоров! — кривя на сторону рот, гнусаво произнес парень в рваной футболке.

Он был весь какой-то кривой. На губах шелушились болячки, под глазами висели мешки, но возможно, они были нарисованы. Ведущий выглядел больным, он постоянно чесался и прикладывался к бутылке. Он трепался с операторами, матерился и по ходу дела поливал грязью всех шишек в официальном телемире. Потом рядом с этим тощим уродом возникла девчонка с закрашенными разной тушью глазами, в дырявой латексной юбке и грязном бюстгальтере. Ее золотушные плечи были покрыты тату на темы сатанизма, а на груди болтались железные амулеты. Андрюхина сестра узнала в этом стилизованном кошмаре певицу из супермодной группы «Утренний инцест».

Оба слишком профессионально косили под отребье и очень старались сделать «все наоборот». Все наоборот. Творцы «Реаниматоров» старательно переворачивали с ног на голову все представления о мирном семейном вечере у телевизора. Репортаж со свалки, груды автопокрышек, стаи чаек, нищие у костров и «штабной» вагончик, размалеванный в цвета российского флага. Сюда же подкатывают закрытые машины с будущими участниками шоу. Их выводят с завязанными глазами и строят на краю обрыва. Желтушный свет прожекторов, стелющийся черный дым, чавкает грязь под ботинками съемочной группы.

Много людей в кадре, которых быть не должно. Слева от ведущих двое осветителей уминают тушенку из банки. На заднем фоне у костра греют руки девушки-гримеры, по кругу передают пачку сигарет. Затем оператор рывком задирает камеру и общается с тем, кто сидит на платформе. Съемочной группы в кадре быть не должно, это известно каждому. Но они есть, и они ведут себя, как будто так и надо. Кажется, кто-то из мужчин даже собрался помочиться, пристроившись за перевернутым автобусом. Ведущие без стеснения говорили зрителям: «Ну, что, сопляки, захотелось чего-нибудь настоящего? Мы вам покажем настоящее, не сладенькую водичку, а такое реалити, что аппетит пропадет! Мы вам покажем, на что способны ребята с улиц, обычные парни и девчонки, а не лощеные типчики из недр телевидения! И нам ни к чему все эти трюки, которым учат в институтах, типа правильной постановки света, экспозиции и подачи материала. Мы снимаем «Реаниматоров», а кому не по вкусу — пусть смотрят вонючее старье, вроде «Башни страха»!..»

Словом, начиналось зрелище, кардинально отличавшееся от всей этой мутноватой, паточной бодяги, от которой рыдали старушки. Сестра Андрюхи заявила, что видела кусочек рекламного ролика про «Реаниматоров».

Бесспорно, это было клево. Ведущий опрокинул в рот банку пива, рыгнул и объявил условия. Четыре команды, самый разный возраст, социальный статус и навыки, но всех объединяет одно условие — в командах не должно быть профессиональных медиков и следопытов. Бросается жребий, все предупреждены о последствиях. Согласно жребию, по четыре человека в каждой команде отдаются на заклание; у остальных будет не очень много времени, чтобы спасти своих товарищей. Если их не успеют спасти, в команде произойдет естественная убыль, и следующий этап станет труднее преодолеть.

Я смотрю и убеждаю себя, что все это понарошку. Что выступать будут специально подготовленные йоги и каскадеры, что нас нарочно запугивают, чтобы потом посмеяться. Я смотрю на одноклассников, они тоже таращатся на экран. Шоу прерывается рекламой оружия, мы закуриваем, нервно хохочем. Да, это вам не «Жажда»…

Так хочется, чтобы все оказалось понарошку.

И в то же время неистово хочется, чтобы кто-то умер на экране. Мы не говорим об этом вслух, но в расширенных зрачках — одинаковое желание.

«Свобода… — солистка «Утреннего инцеста» сплевывает под ноги. — Свобода… Да какое, на фиг, право вы имеете рассуждать о свободе? Что могут знать о свободе кролики, обеспеченные кормом и автопоилкой? Вы для начала сделайте хотя бы это!.. — Девушка демонстрирует жуткие рубцы на внутренней стороне запястья. — Вы свободу видите в том, что каждую ночь получаете новое тело в свою постель, а в гараже стоит новая тачка! Мы вам покажем, что такое свобода, которую вы пытаетесь запретить! Только остановить «Реаниматоров» у вас кишка тонка!..»

Ведущая сценически грамотным движением извлекает ниоткуда длинную опасную бритву с перламутровой рукояткой. Девушка ставит ногу в рваном чулке на опрокинутую канистру и, ухмыляясь щербатым ртом, проводит себе бритвой по голому животу…

Начало «Реаниматоров» вдохновляет! Кровь брызжет прямо в камеру, по внешнему фильтру стекают розовые капли. Ведущая кончиком языка прикоснулась к лезвию бритвы; отсветы прожекторов пляшут на закаленной стали. Почти наверняка рана неопасная, но мы, все четверо, разом отпрянули от экрана.

— Вот это да!.. — потрясенно зашептала Андрюхина сестра. Остальные ребята не нашлись что ответить. Я заметил, что никто не ест и не пьет.

— Именно так, — мечтательно шепчет белокурая солистка и кладет ладонь поверх раны. — Именно так. Нас нельзя остановить, как нельзя вашими слабыми ручонками онанистов остановить кровь из артерии. Нельзя загнать обратно в вены желания народа, нельзя нас заставить жевать сладкую промокашку!

Теперь миллионы зрителей увидят, как доставленные особым транспортом спецы приведут приговоры в исполнение. Этих «исполнителей» так и тянет назвать палачами, их лица скрыты кожаными капюшонами, а фигуры прячутся под бесформенной мешковиной. Сладенькая певица-ведущая сообщает, что к маскировке пришлось прибегнуть в целях безопасности. Участников не зря привезли на первый тур связанными; кто-то из женщин, вытянувших «черную метку», сразу начинает плакать и отбиваться. Она вопит, что передумала, чтобы ее немедленно отпустили, что ее проигрыш был нарочно подстроен…

Один из мужчин в капюшоне коротко бьет ей пальцем в живот. Женщина падает в грязь и скулит, подтянув колени к животу. Камера очень близко показывает остальных членов команды. Их побледневшие лица заливает пот, хотя на свалке холодно; они озираются, силясь что-то разглядеть из-под плотных повязок. Мы переглядываемся и спрашиваем друг друга, правда это или лажа.

— В этом главная фишка, — хохочет с экрана солистка группы «Утренний инцест». — Мы предупреждали вас, что никто и никогда не сможет угадать, правда это или розыгрыш. Сказать по секрету — то, что вы увидите, будет здорово смахивать на правду, но тогда нас попросту закроют и посадят! А я не хочу за решетку, я там уже была, и там дерьмово, скажу я вам! Так что, девочки и мальчики, проще считать, что вы смотрите полную лажу, вроде рестлинга… А теперь задумайтесь, какого черта эту невинную лажу запретили к показу? Ха-ха.

Вспыхивают десятки прожекторов. Захламленный пейзаж, поваленные строительные краны, замершие заводские котельные, продавленные крыши. Можно долго спорить, в каком из городов России начались съемки. Их слишком много, городов, где жители никуда не уходили, а просто кончились.

Женщину, пожелавшую выйти из игры, два амбала волокут к машине. Восторженному зрителю обещано, что эту неуравновешенную особу первой опустят в емкость с цементом. Команде будет нелегко ее найти и спасти.

— Мы будем реанимировать своими силами, чуваки! Никаких там дефибрилляторов и искусственных почек! Кого успеем, того спасем. Если найдем, конечно!

С игроков снимают повязки. Звучит мазурка. Игра началась.

Команда «Оранжевых реаниматоров». Четверо, кому достались черные метки. Номер первый — совсем молодой парнишка, крепится изо всех сил, но, когда видит, что его ждет, начинает плакать.

Наезд «стрекозы» крупным планом. Слезки по щекам, зрачок во весь глаз, пот стекает по виску. Исполнители подвешивают парня вниз головой над газоотводным колодцем метро. Семьдесят метров глубины, совершенно неважно, что там, внизу, в давно заброшенной шахте. Мальчика упаковывают довольно жестко, но не грубо. Ему не больно, руки стянуты эластичными веревками, ноги продеты в кожаный «капкан». Любые крики заглушит шум падающей воды, где-то неподалеку насосная станция. Трос переброшен через лебедку и закреплен на хитром устройстве.

Исполнитель нажимает кнопку. Если спустя сто пятьдесят минут компаньоны из команды не найдут друга и не развернут кран-балку, то раскаленная струна перережет трос, и «оранжевые» понесут первую потерю.

— Это хреново. — Девица в красной юбке сидит на корточках у костра, греет руки и прихлебывает чай из железной кружки. — Хреново, если команда сразу же потеряет первого игрока. Первого лучше не терять, это неважная примета.

Ведущая говорит о возможной гибели человека, как о перегоревшем предохранителе. Ведущий радостно подмигивает напарнице и сообщает, что по всему «пути следования» номера первого висят «стрекозы».

— Желаете смотреть и слушать, как будет орать номер первый? — хохочет ведущий и облизывает языком крышечку от банки с йогуртом. — Черт, обожаю малиновый… Эй, дайте кто-нибудь ложечку, придурки! Само собой, что прикольнее всего будут финальные кадры, когда тело рухнет на осколки кирпича в тоннеле, вдоволь поколотившись об арматуру и обломки строительных лесов. О, да, почти наверняка он сломает хребет, не долетев и до середины! Там полно всякой фигни торчит.

— Здорово! — сказала Андрюхина сестра. — Здорово, меня аж трясет всю! Неужели он разобьется?

Одна за другой закрываются двери, исполнители закидывают проходы мусором, устраивают настоящие баррикады. Однако они честно соблюдают правило — никаких замков. Один за другим гаснут прожектора, поднимаются в воздух вертолеты. Исполнителям предстоит спрятать номера второй, третий и четвертый.

— Выпускайте сенсориков! — командует в микрофон ведущий.

Сенсориков в каждой команде двое, и оттого, насколько правильно они возьмут след, зависит жизнь номера первого. Но, что еще важнее, зависят котировки команды и размеры ставок на следующий этап.

В нижней части экрана появляются четыре окошка с цифрами. Можно кликнуть и сразу, с телевизора войти на сайты тотализаторов. На «оранжевых» сенсориков поставлено почти полтора миллиарда евро, это потому, что обе девчонки хорошо показали себя на предварительном кастинге. Обе ведьмочки обошлись команде недешево, они из «потерянных деревень», откуда-то с Урала. Возможно, это враки и подружек натаскивали психосенсы ФСБ, но ради пиара они готовы признать себя негритосками из Уганды.

Сенсорики разбегаются в стороны, садятся на землю и нюхают пространство. «Оранжевые» ждут, никто не торопит. Если понадобится, они будут ждать час. Группы тренировались в самых разных условиях, девушки привыкали к биоритмам товарищей, научились находить их за стенами тренировочных лабиринтов и под толщей воды. Сенсорики помнят «верхний» запах каждого из своих товарищей, но расклад для команды неудачный. Черные метки выпали далеко не самым ярким игрокам. Минус погодные условия, начинается гроза.

Осталось сто семнадцать минут.

…Четверо подростков сидели на продавленном диване и затаив дыхание смотрели «Реаниматоров». На экране летел над свалкой вертолет. На границе брошенного завода, в пучке света топтали грязь «оранжевые». Девушка-сенсорик остановилась, откинула капюшон, выставив бледный мокрый лоб. Камера тут же крупным планом показала ее огромные воспаленные глаза.

— Ребята, его найдут? — затеребила нас Андрюхина сестра. — Ну, ребята, не молчите! Как думаете, найдут его, номера первого?

Мы разом пожали плечами, зато возбужденно залопотал ведущий. Придурок показал нам, что сделали с номером первым в команде «коричневых». Это как раз та самая женщина, которая устроила истерику, вытянув черную метку. Исполнители высадились на крыше цементного завода, долго спускались с пленницей по лестницам. Наконец женщину опустили в прозрачный бак, ноги продели в кольца на полу и накрепко привязали спиной к перекладине. Мы сначала не поняли, что тут такого страшного, но затем один из исполнителей повернул рычаг, и в бак по желобу потек цементный раствор.

— Андрей, я боюсь! — говорит Андрюхина сестра.

— Превосходный цемент, — гудит исполнитель, телосложением и повадками похожий на боа-констриктора. Он глядит на мир сквозь щелочки в маске, и кажется, что глядит персонально на каждого.

— Сволочи, ублюдки! — визжит ненормальная в коричневом комбинезоне.

Похоже, она окончательно съехала с катушек.

— Андрей, может, правда, ну его на фиг? — несмело предлагаю я.

— Что, струсил? — тут же набрасываются на меня остальные. На самом деле никто из них так и не притронулся к еде и пиву.

— Не больше, чем вы! — огрызаюсь я.

— Да никакой это не цемент!

— Врут они, это коллаж, подстава…

Жидкий цемент начал заливать щиколотки «коричневой», она завопила на высокой ноте, словно заклинила клавиша в синтезаторе. Помню, в тот момент я гадал, нарочно ли ей забыли заклеить рот.

Вновь показали «стартовую» площадку. Сенсорики «коричневых» кружили по лужам, на электронном табло цифры включились в безжалостный обратный отсчет. «Оранжевые» уже в пути, они наводят переправу через реку, готовятся штурмовать разрушенный мост. На позициях разыгрывает черные метки команда «пурпурных».

— Самый смешной момент нас ждет, если… — пьяный ведущий жрет какую-то бурду из банки, — если команда «коричневых» найдет чужого номера первого. А у нас на старте еще «зеленые» и «пурпурные». Сенсорикам ведь могут попасться и чужие номера! Вот тогда посмеемся и потреплем нервишки, ха!..

— А что будет, если найдут чужого номера первого? — толкает меня сосед.

— Понятия не имею, — говорю я.

Почему-то мне не нравится эта идея.

Совсем не нравится.

…Все четыре команды «реаниматоров» ушли со старта. Сенсорики «оранжевых» взяли неверный след и обнаружили номера первого из команды «пурпурных». Потеряно восемнадцать минут ценнейшего времени, где-то на оконечности западной ветки метро болтается вверх ногами над шахтой их товарищ. Он еще жив, но котировки «оранжевых» стремительно катятся вниз. Однако котировки «пурпурных» тоже падают, и ведущего это почему-то здорово забавляет.

Появляется бодрая, неугомонная солистка «Инцеста». Кто-то набросил ей на плечи рваный ватник. Девушка оживленно ругается с кем-то из техников, разворачивает пакетик, высыпает себе под язык порошок и, морщась, запивает водой из бутылки. Затем стоит не шевелясь, покачиваясь с носков на пятки, пока по острому личику не расползается блаженство.

— Круто! — выдавила Андрюхина сестра. — Это что, она при всех засосала «веселого роджера»?

— Ошизеть! — согласился Андрей. — Может, мы чего не знаем, может, «роджер» это… того, разрешили? Ян, ты не слыхал?

Я отрицательно покачал головой. «Веселый роджер» бил по мозгам в три раза сильнее, чем устаревшие «колеса», и приносил совершенно необычные ощущения. Человек мог танцевать четыре часа в одной майке на морозе, и ничего ему не делалось. Мог залезть в прорубь и спокойно болтать с товарищами, сидя по уши в ледяной крошке.

— Все это фигня, — сказал я. — Она съела простой порошок от кашля, нас разыгрывают!

— Это задница, дамы и господа, — объявила с экрана повеселевшая ведущая. — Если «оранжевые» потеряют участника, то это всего лишь пятьдесят очков им в минус и некоторые потери для тех, кто поставил на них деньги. Задница состоит в том, что в ряде регионов узколобые местные начальники пытаются помешать просмотрам нашей программы и пытаются помешать сделать ставки в сетевых тотализаторах…

Номер первый «пурпурных», тощий седой мужчина, привязан к рельсам, окружающим строительный котлован. Стройка закрыта давно, но рельсы на насыпи в полном порядке, и по ним очень медленно катится строительный кран. Пока еще кран на противоположной стороне котлована, исполнители проворно спрыгивают и отрывают заранее подпиленную железную лесенку. Оператор с вертолета демонстрирует внутренности кабины: приборная панель разбита, зато светятся часы.

Осталось сто одиннадцать минут. Глаза номера первого.

Смотрится впечатляюще.

Тем временем «оранжевые» нашли номера первого из команды «пурпурных». Их ярости не было предела. На то, чтобы выбраться к стройке, у «оранжевых» ушло полчаса и масса физических усилий. В какой-то момент сенсорикам показалось, что надо свернуть к старому вокзалу, группа потеряла четверть часа на прочесывание зала ожидания, пока не выяснилось, что причиной сбоя стала компания бомжей.

Теперь мы видим — город не маленький, и в городе почти не осталось жителей. Быстрый перескок в спальный район, где вода затапливает накренившиеся пятиэтажки. Команда «зеленых» никак не может взять «верхний» след, то ли мешают молнии, то ли сенсорики не в лучшей форме.

Короткой строкой обзор тотализаторов. Акции «оранжевых» прекратили падение, все ждут, как же поступит капитан команды с чужим игроком.

— Януш, они вытащат его? Не может быть, чтобы они позволили его разрезать!

— Все может быть, дурак! Ты что, не прочел, сколько команда потеряет в таком случае?

Команда может быть дисквалифицирована. Реанимировать чужого игрока — это колоссальная ошибка, можно потерять в деньгах и очках больше, чем при гибели двух своих игроков. Очень сложно угадать, что произойдет, слишком многое зависит от зрительских симпатий.

— Вы все помните, любимые мои, — с набитым ртом вещает солистка «Утреннего инцеста», — что, распустив слюни и реанимировав чужого, можно ненароком подписать приговор своему коллеге, хэх! Я бы сперва на их месте крепко подумала, да уж! Впереди еще три тура, и каждый, кроме сенсориков, может оказаться на месте никому не нужного номера первого!

— Мурашки по коже! — бодро отзывается напарник, и по его цветущему виду ни за что не предположить, что он способен кому-то сочувствовать. — Потерять два миллиона евро за одно неверное движение! Но самое любопытное зрелище впереди, минут эдак через шесть! Сенсорики «пурпурных» и сами обнаружили своего номера первого!

«Пурпурные» бегут, они уже в пути. Верхняя камера, с вертолета, съемка в инфракрасном диапазоне, затем переключаемся на одного из трех операторов, сопровождающих группу. Капитан «пурпурных» явно не расположен шутить, на ходу он расстегивает чехол и достает винтовку с оптическим прицелом.

— Вот позабавимся! — хохочет девица.

— Януш, там же не настоящие пули? — шепчет Андрей, дергая меня за рукав.

Я сижу как привороженный, потому что камера, встроенная в лазерный прицел винтовки, показывает нам затылки «оранжевых». Они столпились над связанным «пурпурным» на краю котлована, машут руками и ругаются. Хозяин винтовки досылает патрон.

— Ку-клукс-клаа-ан!! — надрывается от смеха ведущая. — Ща кому-то будет бо-бо!

Кран со скрипом катится вокруг котлована. Испытатели восстановили моторы и проявили своеобразный юмор, украсив кран рождественскими гирляндами. Молнии вспыхивают одна за одной, небо кажется расколотым на части. Вся команда «оранжевых», побросав мешки, сгруппировалась вокруг привязанного к рельсам человека. Крупным планом промокшее лицо номера первого. Номер первый мычит, пытаясь оторвать языком клейкую ленту. Расхлябанные подшипники крана скрежещут в пятидесяти метрах.

Смена камеры. Еще один «пурпурный» навел оружие на беззащитные спины соперников. Остальные игроки рассредоточились и незаметно окружают стройплощадку.

— За команду «коричневых» дают в среднем на семнадцать пунктов меньше, чем пять минут назад, — скороговоркой сообщает телевизор.

— Они не имеют права стрелять, пока нет непосредственной угрозы их товарищу, — говорю я.

— А кран? Разве это не угроза?

— Напомню вам, любимые мои, — точно расслышав наш спор, вклинивается ведущая, — стрелять на поражение можно только в случае крайней необходимости! Напомню вам, что в девяти патронах из десяти вместо пуль — безобидный транквилизатор, рассчитанный на полчаса здорового сна, хэх!

Кран приближается, до него не больше десятка метров. В команде «оранжевых» раскол, они готовы сцепиться между собой. Вот и первая пощечина под дождем, кто-то наклоняется, чтобы перерезать веревки на лежащем человеке, но его тут же сшибают с ног.

— Не может быть, — как заведенная, повторяет Андрюхина сестра. — Не может быть, чтобы они дрались всерьез, они же вместе тренировались!

Выстрел.

«Оранжевые» прекратили драку, мигом залегли, натягивая очки ночного видения. Один из «оранжевых» упал на спину, раскинув руки. Это тот, что оттолкнул человека с ножом, пытавшегося спасти номера первого. Человек с ножом — это, оказывается девушка. Она скатилась в котлован, но осталась цела. Она карабкается по скользкой стене вверх, поливая проклятиями своих товарищей.

Кран совсем близко. «Пурпурные» бросаются в атаку, чтобы спасти своего друга. Один из парней бегом пересекает огромную лужу, оскальзывается, падает, но он почти добрался. Крупный план. «Пурпурный» с ножом в зубах ползет вдоль насыпи, еще двое пытаются остановить кран. Однако «оранжевые» спохватились и открыли ответную стрельбу. У нас вырывается хоровой вздох, когда «пурпурный» валится лицом в грязь, не достигнув связанного друга. Из груди «пурпурного» течет кровь. Ранение не сразу заметно на фоне насквозь промокшего комбинезона.

— Это монтаж… — не очень уверенно говорит Андрей.

— Его убили, да? — визжит Андрюхина сестра. — Андрей, его убили?

Рекламная заставка «Реаниматоров»:

«А вам не надоело протирать штанами диван?..

Вам хочется узнать, что такое настоящий командный дух, когда за друга нужно перегрызть горло?

Вы мечтали заработать за одну неделю столько, чтобы не думать о деньгах всю жизнь?

Тогда «Реаниматоры» ждут вашей заявки».

Мы так и не узнали, чем закончился поединок «оранжевых» и «пурпурных», потому что ведущий бегло оценивал рейтинги и делал обзор зрительских симпатий. Выше всех котировались «зеленые», они ухитрились уже спасти своего первого номера и получили законное право поохотиться за чужими первыми номерами. На счету каждого «зеленого» уже болталось около трехсот тысяч.

— «Зеленые» будут убивать чужих игроков? — выдохнул кто-то из моих друзей.

— Потому что они сэкономили время, — объяснил Андрюха. — У них есть право помешать другим командам.

— Но вначале ничего не было сказано про убийства! Было сказано про командный дух…

— Януш, что он нам голову морочит? Ты скажи, как думаешь: это все лажа?

— Розыгрыш, да, Ян?

На экране возникли внутренности цементного завода. Прозрачный бак заполнен раствором почти до середины, позабытая пленница извивается, вся ее одежда и лицо в жирных серых кляксах. Цемент схватился удивительно быстро, номеру первому не удается бедрами раскачать твердеющую жижу, лишь по краям бака серая поверхность трясется.

— Отстаньте от меня! — разозлился я. — Откуда мне знать, розыгрыш или нет?

Номеру первому от «оранжевых» остается висеть вверх ногами над шахтой метро не больше получаса.

— Ну что, любимые мои, поджилки трясутся? Дрожим за свои кровные денежки, а? — Ведущие появляются на экране в обнимку. У них такой вид, словно только что вылезли из постели. — Да, денег после первого тура перейдет из кармана в карман великое множество…

Ведущие целуются, и тут…

— Всем не шевелиться, руки положить на колени! Руки держать на виду!

Экран гаснет. Мы не сразу поняли, что случилось, откуда взялся этот крик. Кричали не с экрана, а у нас за спиной. Когда мы уразумели, в чем дело, я даже не особо испугался. Наш «пиратский» просмотр прервали бойцы подразделения по борьбе с тем самым пиратством. Их бронированный автобус, с виду совсем обычный, а внутри напичканный следящей аппаратурой, подкатил бесшумно. Затем техники вызвали подкрепление и силами двух взводов скрутили четверых перепуганных подростков.

Они надеялись, что накрыли пиратскую студию.

Майор, который меня потом допрашивал, не скрывал своего восхищения перед умельцами, способными собрать «левый» скрин и декодировать сложнейший шифр сигнала. Я спросил его, смотрел ли он «Реаниматоров» и правда ли то, что происходило на экране. Майор покосился на дверь и спросил, где, на мой взгляд, показали правду, а где притянули за уши. Я перечислил ему то, что успел заметить. Дядька в погонах выслушал меня очень внимательно. То есть сначала он перекладывал на столе бумажки и вежливо кивал, но потом его брови поползли вверх, он забросил все дела и вперился в меня так, словно встретил говорящую лошадь:

— Ты ведь перформер, сынок. Не подумывал о том, чтобы поступать в милицейскую Академию?

Мне стало смешно. Милицейское высшее образование — третье по уровню престижа в стране после Академии госуправления и Высшей школы ФСБ.

— Кто же меня возьмет? У вас проходной балл — все «пятерки» надо набрать и плюс кандидатский уровень в спорте…

— Кандидатом в мастера спорта можно стать в одном из технических видов или в стрельбе. Подготовительный курс плюс положительное представление — и дорога открыта. С таким цепким мозгом, как у тебя, сынок, ты быстро пойдешь в гору. Я дам тебе направление в стрелковый клуб.

У меня запершило в горле:

— Хорошо, я подумаю.

— Подумай, — кивнул майор. — Хорошенько подумай и позвони мне. И больше не нарушай закон. Ошибиться легко, сынок, а отмываться порой приходится целую жизнь.

Я уже стоял в дверях, но все-таки осмелился спросить:

— Так «Реаниматоры» — это все вранье? На самом деле нас обдурили?

Майор отложил ручку, устало взглянул на меня поверх очков:

— Нас всех дурят, сынок. И вранье начинается в ту секунду, когда ты включаешь телевизор в сеть. Странно, что парню с такой наблюдательностью это не приходило в голову.

— Так что же, совсем не включать телик?

— Держись от него подальше, сынок.

 

Глава 10

Женские игры

Клементина проводила нас до закрытой стоянки. Наверное, я походил на глубокого инвалида. После всех новостей мне казалось, что на затылок с разгону опустилась резиновая киянка.

Нас ждала леопардовая шкура. Пятнистым было все, включая резину колес. На капоте лимузина разевала пасть пятнистая морда: словно живые, расширялись и сужались желтые глаза. Полное ощущение шестиметровой живой кошки, разминающей мышцы. «Бентли» выбирается из лифта, Коко отпирает дверь, в салон просовывается очередной технически одаренный бандит с датчиками и опознавателями. Открываются оба багажника, кто-то ползает под днищем, постукивая металлом о металл.

Наконец нас выпускают наружу. Пока Коко раскидывает по прозрачному полу груды барахла, я листаю материалы пятнадцатилетней давности.

На съемках первой «Жажды» погибли трое. Ничтожно мало, если сравнивать с японскими экстрим-проектами и процентом несчастных случаев на съемках блокбастеров. Разница и новаторство — лишь в том, что впервые в истории телевидения смерти участников не проходили под грифом «несчастный случай». Планируемый процент потерь откровенно обсуждался экспертным Советом. Зритель хотел настоящую смерть на экране и получил ее.

Смерть — это красиво.

Я набираю десятки комбинаций, я сам не пойму, чего хочу добиться. Я борюсь с желанием позвонить Ксане. Я борюсь с желанием позвонить Гирину.

Сибиренко. «Салоники». Милена. Ксана. «Жажда».

Внешне никакой связи.

Я никогда не ездил в такой машине. Салон почти круглый, пол и потолок прозрачны изнутри, если не считать имитации леопардовой шкуры. По кругу идет бархатный диван, покрытый сверху натуральными мехами, при желании выдвигается обеденный стол и заполняется ванна. Позади, за занавеской — два спальных места, бар и кухня. Четыре скрина высочайшего качества разворачиваются на стенах; там карты города и европейской части страны, с мелькающим зеленым маячком. Маленький танк способен пересечь тысячи километров, почти не замедляясь для смены батарей. В диких краях, где не проведены монорельсовые дороги, он выдвинет резиновые колеса.

— Ты такой смешной, — произносит Коко и выдыхает мне в затылок струю вишневого дыма. — Живешь с киской в гостевом браке и падаешь в обморок от ее измен? Смешной.

— Это не измена, — не очень уверенно говорю я и встряхиваю головой. Похоже, слегка побаиваюсь, что снова станет нехорошо.

— А что же это? — Коко щелкает пальцами, возвращая в скрин знакомую парочку в белом лимузине.

Передо мной больше не статичные фото, а медленное воспроизведение эпизода. Первой нарушение режима парковки зафиксировала «стрекоза», она зависла метрах в четырех над землей. Очень типичная дрожь изображения, в унисон взмахам микроскопических крыльев. Машина останавливается, виден профиль черного шофера в очках. Он выходит, смиренно распахивает дверь. Затем — левая нога Ксаны, кружева на брюках, ворох бумаг, профиль мужчины, резко отодвигающегося в глубину.

И почти сразу, с отставанием на секунду — та же сценка, но с другой стороны улицы. Сто процентов — это не «стрекоза», а «жук» со стационарной оптикой. Первым делом он считывает инфу с бортового компьютера «ягуара». Год и месяц выпуска, место продажи, технические характеристики, условия кредита, адрес последнего техосмотра…

А вот это интересно. Включается третий ракурс. Сверху, со спутника. Ксана уже вышла, закидывает на плечо сумочку, что-то говорит в браслет. Шофер Сибиренко возвращается на свое место. Сомнений больше нет, это личный «ягуар» моего главного босса. Затем Ксану забирает «мерседес» с желтыми «шашечками».

Я думаю о дорогой спутниковой слежке. За Сибиренко следят, и задействована особая программа, мгновенно активизирующая камеры спутника, едва на земле Лев Петрович попадает в неприятное положение. Всем известно, кто контролирует спутниковые сети, родное Управление тут отдыхает.

«Бентли» обгоняет транспортный поток по выделенному для спецсредств рельсу. Соскочив в развязку под Пресней, машина обменивается паролем со шлагбаумом и занимает резервную правительственную полосу.

— В этой тачке нет лишних глаз. — Коко скидывает туфли, освобождает прическу от гирлянд. Белокурые волосы волнами покрывают грудь. — Хочешь меня, котик?

Повинуясь тому, что мы называем «профессиональным инстинктом», я задаю поиск по теме «Реаниматоры». Мне нужны фамилии всех людей, которые имели отношение к шоу, и сравнение их с теми, кто делает теперешнюю «Жажду». А заодно сравнение с теми, кто участвует в руководстве фирмы Костадиса.

Милена Харвик и переодетая рыжая. Рыжая и моя Ксана. Ксана и Сибиренко. Госпожа подполковник что-то разглядела, а я — нет…

Я гляжу на скрин, и вначале кажется, что гонял компьютер вхолостую. «Салоники» никак не пересекаются с «Жаждой». Точнее, не пересекаются служащие корпорации Костадиса и люди в Москве, которые делали «Жажду». Не найдено ни единого совпадения, только в двух-трех интервью фамилия грека звучит рядом с хозяевами питерских программ. Фирма «Салоники» не оказывала питерцам никаких услуг. Хотя это ни о чем не говорит, кто-то мог уволиться, кто-то мог продать пакет акций. Я, как и раньше, не понимаю, какого черта понесло Милену Харвик в игорный зал «Салоников». Я ничего не понимаю, я не продвинулся ни на сантиметр…

И вдруг! Коко замечает первая: наверное, мои извилины окончательно перепутались.

— Смотри-ка! А ты умненький, котик. Я и не знала, что Сибиренко приложил лапку к «Реаниматорам». Это ведь было так давно.

— Я тоже не знал…

Кусочком мозга я успеваю подумать о том, что Коко первая произнесла фамилию моего босса. Блондинка перехватывает управление скрином и задает несколько новых команд. Она почти не делает ошибок. Слой за слоем Коко снимает тончайшие пласты лишней информации и внедряется в закутки, куда никто до нее не забирался.

То, что поначалу выглядело как гипотеза, становится аксиомой. Лев Петрович Сибиренко приложил руку к созданию одного из самых скандальных шоу века. Раскопать его долю собственности невозможно и, пожалуй, ни к чему. Создатели и владельцы шоу не афишировали имен, но и прятаться, согласно законодательству, не имели права. Коко виртуозно вытащила молодого еще телемагната на свет, отряхнула от пыли и преподнесла мне.

Я по инерции переписываю десяток фамилий, скользнувших рядом с моим боссом. Кто-то из них кажется весьма знакомым, следует непременно проверить. Острым ноготком Коко проводит по темному профилю Сибиренко. Те ногти, что сейчас удлиняют ее пальцы, запрещены, как холодное оружие. В умелых, точнее — на умелых руках, — это страшное оружие. Выдвижные акриловые полосы с закаленной титановой оплеткой; легкого взмаха кисти достаточно, чтобы вскрыть человеку трахею.

— А ты-то сама знаешь, кто он такой?

— Может, и знаю. — Коко потягивается, шевелит своими страшными ногтями, как сытая пантера. — А она ничего, твоя Ксана, я бы с ней поиграла. Она работает на этого борова?

— Нет!

Эта бестия хитрит. Для нее ничего не стоит заполучить биографию любого человека, проживающего в странах Европы и не защищенного в сети синим или красным флажком.

— А где работает твоя киса?

— В одной конторе. — Собственный голос доносится издалека. — Продает недвижимость. Это маленькая фирма. «Зеленый дом» или что-то вроде…

— «Зеленый дом», торговля недвижимостью, Ксана Арсенова, — повторяет Коко в окошко свободного скрина и вновь, не отрываясь, изучает мою переносицу.

Мне показалось, что лимузин сильно накренился на повороте, но мы едем по совершенно ровному, прямому отрезку пути. Коко смотрит на меня остановившимся взглядом.

— Тебе дурно, котик? Хочешь глотнуть коньяка?

Нет, я ничего не хочу глотнуть. Я кое-как расслабляю свои пальцы, вцепившиеся в подлокотники. Со мной такое в третий раз. Вероятно, нервное. Живот не болит, ничего несвежего я не употреблял.

Компьютер выдает ноль ссылок на указанное сочетание.

— Новая фирма, — тупо повторяю я. — Они недавно организовались. Продают участки в лесу.

Почему-то я не могу смотреть в скрин. Я хочу, чтобы эти разговоры побыстрее закончились.

— В лесу, — словно эхо, отзывается блондинка. — А тот боров, в «ягуаре», он тоже из леса?

— Это мой босс, один из главных акционеров «Останкино», — делюсь я. — Но Ксана никогда не работала на телевидении. Она тут ни при чем!

Коко смотрит на меня сквозь фиолетовые очки. Снаружи по стеклам «бентли» ползают леопардовые пятна. На спидометре двести сорок, внизу проносятся сонные кварталы, затем впереди вырастает цепочка ярких огней. Это заградительная стена Второго транспортного кольца. У меня такое ощущение, словно я перед этой голозадой куклой в чем-то оправдываюсь. И еще, если я буду и дальше думать о фирме «Зеленый дом», из меня сию минуту полезет назад мой обед.

«Бентли» несется над морем хибар, далеко справа в сполохах фейерверков встает чей-то дворец, над колпаком кружит очередь туристических автобусов, ожидая права на посадку.

— Ксана ни при чем, она просто случайно лизалась с убийцей. — Коко ласково проводит мне пальцем по щеке. — Отчего же ты так волнуешься? Или тебе страшно подумать о том, где она пропадает в рабочие часы?

Я не успеваю отшатнуться, а сам чувствую, что весь покрываюсь потом. Коко произносит пароль, и лимузин начинает спешно сбрасывать скорость. Я сижу, до боли сжав кулаки. Не похожи ли эти симптомы на инсульт?

Машина останавливается, мы скатились к земле и встали на колеса в каком-то убогом тупичке. Коко с феноменальной скоростью общается сразу с двумя скринами, посылая запросы и молниеносно реагируя на ответы.

— Зачем тебе это надо? — кое-как выдавливаю я.

— Затем, что ты заплатил пять штук.

Снаружи возле «бентли» собирается небольшая толпа. Ободранные дети, посиневшие взрослые, утомленные старухи. Мою спутницу угораздило спуститься в неудачном месте, ближайший монорельс остался далеко позади. А вокруг — частный сектор, построенный из дерева. Этим домам должно быть лет по сто, если не больше, и мимо нас не проехала еще ни одна машина. Изумленные аборигены рассматривают шестиметрового леопарда. Кто-то из них пытается подойти ближе и моментально попадает в ослепительный луч света. Прожектор выдвигается где-то в области багажника, казенный бас предупреждает о последствиях. В свете прожектора я замечаю перекошенный дощатый забор и груды пластиковой тары. Толпа отбегает на безопасное расстояние.

— Я заплатил пять штук, чтобы мне доставили женщину, которую видели возле убитой Милены Харвик!

— Именно этим, блондинчик, я и занимаюсь. Эта рыжая не засветилась ни в одной базе данных. Видать, только что прошла тотальный «мейкап», и вдобавок…

— Что вдобавок? — Я силюсь разглядеть происходящее на экране.

— Эту стерву не берут «Ноги Брайля»! — Коко порхает от одного компьютера к другому.

Она поворачивает скрин, и тут до меня доходит. В руках этой крашеной стервочки совсем не та версия «Ног Брайля», которой меня снабдила госпожа подполковник. Этот компьютер свободно общается с базами милиции. Тощей девицы, болтавшей с Миленой Харвик в день убийства, в базах нет: один за другим вспыхивают отказы региональных Управлений.

— Ты вообще представляешь, котик, что означает, когда человечка нет? Вот он живой, но его нет нигде.

— Представляю. Если бы я работал на прежнем месте, я запросил бы федералов, базу дипкорпуса и МЧС.

— Отличная идея, — смеется Коко и поворачивает ко мне второй скрин.

Поиск уже произведен. Женщина, которую мы едем ловить, не зафиксирована нигде. Она призрак, фантом, привидевшийся моей «стрекозе» в полумраке клуба «Ирис и карамель». Она фантом, записанный чипом Костадиса. Ее нет нигде, кроме…

Кроме клуба «Ирис и карамель».

Любознательные деревенщины подобрались к машине слишком близко. Эти качающиеся существа не слишком похожи на людей. Я различаю кирпичи, ветки и какие-то обломки прямо на разделительной полосе. Там же, в темноте, сидит ребенок, голова его свесилась набок, он копается руками в картонной коробке. Мы с Коко словно наблюдаем океаническое дно из иллюминаторов батискафа. Здесь, в поясе брошенных кварталов, не понимают даже язык денег, только язык оружия.

Клементина как-то за рюмкой призналась мне, что именно в отчетах убойных отделов появился термин — «потерянные деревни». Термин возник, когда правительство признало, что не может поддержать законность и должный набор коммунальных услуг на территориях с «отрицательным демографическим балансом». То есть везде, кроме десятка крупных мегаполисов.

Снова включается прожектор. За мягким светом следует вспышка, такая яркая, что даже за слоем тонировки хочется протереть глаза. Представляю, каково пришлось тем любопытным пацанам на улице. Мальчишки катаются в грязи, закрыв руками лица. Все происходит бесшумно, как и положено на дне океана.

— Ты спрашивал у жены, как давно она посещает «Ирис»?

— Нет…

— Почему бы тебе самому не спросить ее об этой пташке? Если пташка замешана в убийстве, твою Ксану все равно будут искать. Или ты боишься ее?

— Я не боюсь, я люблю ее! И оставь Ксану в покое, сто раз тебя просил.

— Я не халтурю, милый. — Коко проводит языком по губе и смотрит честным, издевательским взглядом.

— И не называй меня «милым»!

— Что ты так размяукался, котик? Где твоя офицерская выдержка?

Я сам не пойму, где моя выдержка. Просто подружка Клементины понятия не имеет, каково это — метаться в два часа ночи между барами, заглядывать в лица пьяным гетерам и выть от злости на себя и на весь несправедливый мир. Я болен этой женщиной и никому не могу сказать об этом. Могу только извиниться перед Коко за то, что поставил под сомнение профессионализм «детективного бюро».

— Извини, — говорю я, — извини, пожалуйста. Просто я люблю ее и не могу об этом говорить…

— Нет проблем, — ровно сообщает Коко и смотрит на меня как-то странно. — Я лишь хотела заметить, что твою жену тоже не берут «Ноги Брайля». Ее тоже нигде нет.

Я не расслышал, я просто не желаю слушать подобные бредни. Я хочу сказать Коко, что уважаю ее старание, но тут она открывает дверь и выходит из машины. Снаружи идет дождь, Коко щелкает зажигалкой, закуривает и присаживается вплотную к границе света, падающего из салона. Она собралась пописать на улице.

Я застываю с распахнутым ртом. Дверца в «бентли» уезжает вверх, в салон врывается сложная смесь запахов; тут и вонь гниющей помойки, и аромат топящейся неподалеку бани, и скошенная сочная трава, и навоз, и горелая пластмасса…

Коко хихикает снаружи. Похоже, ее спектакль удался на славу, ничего более оскорбительного для деревенщин белокурая фурия придумать не могла. Она возвращается как ни в чем не бывало, и «бентли» резко берет с места. На том месте, где мы только что стояли, происходит вспышка, и слышен негромкий сухой хлопок. Кто-то из доброжелательных селян не поленился выстрелить по нам из гранатомета. Скорее всего, самодельное устройство.

«Бентли» шпарит с бешеной скоростью, полминуты спустя прямо по курсу возникает россыпь голубых огней — это многоуровневая развязка Третьего транспортного кольца. Мы притормаживаем у блокпоста, минуем шлагбаум и начинаем плавный подъем по рельсу.

Коко хохочет. Она валится на ковер, зажимая между ног салфетку, и хохочет.

Мне вдруг приходит в голову, что, если бы не Ксана, эта сумасшедшая девка могла бы мне понравиться. В чем-то она похожа на мою жену, такая же безумная и такая же театралка в минуты риска. Ее веселье невольно заражает и меня, не могу сдержать улыбки.

 

Глава 11

«Ирис и карамель»

— «Ирис и карамель», — ухмыляется Коко.

…Сотни розовых пиявок, сотни розовых гусениц. Подчеркнуто женские обводы, но встречаются и унисекс, вроде нашего «бентли». Никогда не встречал такого количества транспорта, окрашенного во все оттенки пинк, в одном месте. Трехэтажный прозрачный паркинг, под самым нижним уровнем вращаются прожектора.

«Ирис и карамель» — это семейная дача, частное владение, где все сделают для обеспечения вашей безопасности. Нигде не указано, но всем известно, что мужчинам безопасности здесь никто не обещает. «Ирис и карамель» открыт для каждого, если этот каждый — обеспеченная женщина, вольная делать то, что ей заблагорассудится. Я жадно разглядываю два колоссальных полушария, диаметром по сотне метров каждое. На кончиках «сосков» кружатся шары с лазерной подсветкой, в небе трепещут полотнища скринов с призывными надписями. Неуютно, чертовски неуютно.

— Ты чего дрожишь, милый? Ну, хочешь, я сбегаю одна?

— Нет, я пойду с тобой.

— Ты уверен, что не намочишь штанишки?

Наверное, я слишком громко скриплю зубами: блондинка снова язвительно хохочет. «Бентли» врывается в розовое царство, плавно скользит сквозь прозрачные уровни. Для нас уже заготовлено место у самого лифта, там ждут две статные дамочки в черных очках.

Закрытый сектор для почетных гостей.

— Что ты говорила о Ксане?

— Ты же заткнул мне рот, котик!

— Извини… — Я сжимаю кулаки за спиной. — Мне нужно услышать до того, как мы выйдем.

Я стараюсь быть спокойным, я максимально спокоен.

— Ты в курсе, как работает программа «Ноги Брайля»? — вздыхает Коко. — Ты вводишь в систему один из ключевых параметров, либо кодировку принта, либо снимок человека. И никому не приходит в голову занести данные по отдельности.

«Бентли» тормозит. Дамочки с лицами и плечами боксеров синхронно тянутся к заплечным кабурам. На обеих длинные кожаные плащи, в стеклах очков отражается наш бесконечный леопард.

Кажется, все эти якобы безвредные пушки расплодились после учреждения Лиги свободных гетер. Точно не помню, буча происходила как раз в годы, когда я учился в Академии. Как ни странно, именно бывшие проститутки протолкнули в Думе закон о праве ношения электрошокового оружия для женщин. Закон был принят и тут же дал толчок к разработкам новых типов разрядников.

Теперь эти штуки бьют пострашнее дробовиков.

— Подожди! — Я хватаю Коко за локоть. — Зачем вносить в «Брайль» данные по отдельности?

Коко глядит на мои пальцы с таким выражением, будто заметила у себя на локте противную гусеницу.

— Затем, — говорит она, — чтобы проверить соответствие данных портрету! В «Ногах Брайля» фото и паспорт выскакивают одновременно, они жестко схвачены между собой. Соображаешь, котик? Все продумано для удобства оперов. Но я попыталась начать поиск по другому снимку твоей жены, вырезала из того кадра возле «ягуара»…

— И… что?

Кажется, я уже знаю ответ.

— И ничего. Тот же эффект, что у рыжей подружки. Я прогнала через «Ноги» все ее снимки и видео. Как только жму «поиск», программа виснет или выдает ссылки на базы федералов.

— Что же делать? — Мне больше нечего сказать. Мир трещит по швам.

— Что делать? — усмехается Коко. — Слушаться меня. Есть мнение, что ты влип в редкий сорт дерьма, котик. Задумайся, милый. Твоя киса не работает ни в каком лесном кооперативе, не проходит по базе и обнимается с людьми, от которых хочется держаться подальше. Я могу прямо сейчас вернуть тебе деньги. Но я не выкину тебя, потому что минуту назад пострадал мой человек. Я посадила в твою машину мальчика, внешне похожего на тебя. На паркинге возле твоего дома на мальчика в «опеле» напали трое. Если бы его, то есть тебя, хотели убить, то убили бы. До того, как выскочила охрана, его изрядно помяли и очень настойчиво уговаривали «прекратить охоту». Можешь гордиться, у тебя есть враги. Ну что, котик, возвращаемся?

— Нет, мы пойдем дальше.

Всю ее влажную эротичность как ветром сдуло.

— А этот парень, которого избили вместо меня, он где? — домогаюсь я. — В больнице? С ним можно поговорить?

— С ним-то все в порядке. — Пока «бентли» паркуется, Коко что-то проверяет в сумке, отключает скрины, вводит новые пароли. — В нашей маленькой компании неполадки только у тебя. Скажи-ка мне, котик… — Она приподнимается, кладет ладонь на кнопку дверного замка. — Скажи-ка мне, я тебе нравлюсь? Ты хочешь меня, Януш?

От звука собственного имени внутри меня словно рвется струна. Тонкие пальцы трогают мне щеку, декоративная шнуровка корсета отстегивается, обнажая румяную пуговку соска. Мое сердце моментально ускоряет ритм, из желудка вверх по пищеводу поднимается шершавый комок. Я карабкаюсь в сторону, отползаю вдоль полукруглого дивана, стремясь избежать контакта с ее пылающими ногтями.

— Вот видишь, котик, ты боишься!

— Я не боюсь, но не надо ко мне прикасаться! Пойдем, нас ждут!

— Подождут, это их работа. Ты не хочешь трахнуться со мной, я настолько уродлива?

Мне дальше некуда отступать. Коко загнала меня в угол между баром и откидным креслом.

— Ты не урод… Ты очень красивая, но я не могу…

— Не можешь, потому что тебя запинает твоя жена? Или ты слишком честный?

Если она не оставит меня в покое сию секунду, меня стошнит. Но Коко что-то чувствует, она втягивает когти и застегивает одежду. Она снова серьезна и до предела деловита:

— Ладненько, малыш, не напрягайся. Я не буду тебя насиловать, обещаю. А вот за гостей донны Рафаэлы не могу поручиться. Давай-ка повторим наши правила. Ты стоишь за спиной и смотришь… куда?

— Я смотрю в пол.

— И не подходишь, пока что?

— Пока не позовет донна Рафаэла.

— А если рядом будут девушки?

— Я не подниму глаз.

— Ты зря смеешься, котик. «Ирис» — это частное имение. Не владение, вроде какой-нибудь подростковой забегаловки, а имение. Тут вякнешь лишнего… Не хочу тебя пугать, котик, но, если донна захочет, тебя никогда не найдут.

«Как пить дать старая жирная сука с вонючим ртом и отвисшими сиськами! — заранее представляю я. — С пеленок ненавидящая мужчин, и все ее мечты, чтобы младенцев-мальчиков сразу кастрировала акушерка!»

Старая жирная сука оказывается сорокапятилетней, высокой и поджарой дивой, словно сошедшей с рекламы скандинавских курортов. У нее лицо верноподданной Третьего рейха, но, когда донна улыбается, уютные ямочки на щеках портят всю композицию. Хозяйку имения сопровождают две восхитительные модели кибердогов, кажется, это «тэ-девяносто» от «Мацусита». Шерсть «лунный отлив», морды на уровне моей подмышки…

Еще одна потешная нестыковка. Лига свободных гетер в сорок седьмом году добилась права на уличный выгул киберсобак, а лицензионная комиссия тут же загнала их габариты в рамки природной нормы. В ответ думские лоббисты подняли вой в защиту права личности на любые электронные приборы, если они не угрожают окружающим. «Мацусита» показала всей планете видеоролик, где отважная киберболонка спасает старушку-хозяйку от восьми вооруженных грабителей. Мир смеялся, глядя на улепетывающих дяденек, которым порвали штаны.

Спустя двадцать лет мне совсем не смешно. Я гляжу в оловянные глаза собак. Настоящие органы зрения роботов разбросаны по телу. Они предоставляют электронным мозгам панорамный обзор, и плюс к тому оба пса располагаются в помещении определенным образом. Каждый контролирует тыл товарища.

— Как здоровье, Клео? — бархатным голосом спрашивает донна и пожимает руку моей провожатой. — Я слышала, вы там увлеклись водными гонками?

— Она нас всех переживет, — в тон смеется Коко.

А еще мне нравится их лифт. Капля ни к чему не привязана, она просто ползет в трубе, подталкиваемая напором жидкости вроде желатина. Наш путь пересекает такая же гибкая кишка, искривленная под немыслимым углом, и внутри нее, встречным курсом, катится еще одна капля. Мы проплываем над шезлонгами, над песочком, затем внизу танцуют, потом мне кажется, я вижу мужика, привязанного за ноги, но наша труба ныряет на следующий этаж.

Слева от тамбура прозрачная дверь, там вращаются десятка три скринов, между ними перемещаются очень серьезные девчонки в наушниках. Очевидно, слева диспетчерская всего комплекса, но нам не туда. Нам прямо, туда, где на коврике под дверью восседает еще один монументальный пес.

— Я слушаю, — продолжая улыбаться, говорит донна Рафаэла.

Я не вижу ее улыбку, скорее чувствую ее. Старательно пялюсь в дальний угол зала, соблюдая правила мужской вежливости. Доги помахивают хвостами, под полом проплывает полуметровая черепаха. А еще здесь очень много часов, напольных, каминных и настенных. Они тикают, точно армия воинственных насекомых.

— Он хороший мальчик, — отзывается Коко. — Он потерял одну девочку, Клео Фор просит ее найти.

— Потерял девочку? Ммм… — мурлычет донна Рафаэла. — До чего же я ненавижу этих поганых мозгоклювов…

Я не выдерживаю, поднимаю глаза и таращусь на нее. Донна совсем не сердится, и ямочки на щеках у нее такие милые. В стенах зала — круглые окна в виде циферблатов, наверняка непрозрачные снаружи. За левым окном далеко внизу мечутся фигуры на танцполе, за правым — пальмы и песок. Туда вылезает погреться черепаха, плававшая под ногами.

— Я заплачу вдвое больше, — говорю я. — И я не легавый, можете проверить. Я заплачу, только помогите мне ее найти.

— Ты сам врубился, что ляпнул? — Коко смотрит на меня очень пристально, даже отклеивает с переносицы очки.

Теперь я замечаю, какой любопытный «Сваровски» у нее на носу. Это черт знает что, но только не очки. Американская штучка: камера, скрин, бинокль, микроскоп, лазерный прицел и еще куча полезных функций. По краям между фиолетовым пластиком и кожей всегда остается тончайший слой пористого материала, способного раздуваться быстрее подушки безопасности. Глаза не пострадают даже от прямого попадания кулаком в переносицу. Пробить такие стекла пулей тоже невозможно.

— Разве я назвала открытого перформера легавым? Вас, кажется, Януш зовут? — Донна проявляет чудеса вежливости. — Я назвала погаными мозгоклювами тех, кто вас послал. Потому что так оно и есть, вонючее телевизионное племя вечно что-то вынюхивает. Этот ваш Сибиренко, он совсем сдурел, замахнулся на президентское кресло…

Кажется, в этом мире я хуже всех осведомлен о том, что происходит в родной фирме. Наверное, на моем лице это как-то отразилось, потому что донна оживилась:

— А вы разве не слышали? Сегодня с утра бормочут по шести каналам, как только началась выборная гонка. Ваш милый Сибиренко уделал всех! Этот жук меня покорил, разом отделался от всех уголовных проблем! Сами знаете, кандидаты автоматом обретают неприкосновенность… А еще вчера, я сама слышала, утверждал, что политика его не интересует. Да, жучок ваш Левушка!

Она продолжает упиваться собственным сарказмом, но я не дослушиваю. Что-то за всем этим скрывается, до моих ушей доносится лязг тайных шестерен, передающих усилия от одних людей к другим. Рано утром Сибиренко внес безумный залог и зарегистрировался кандидатом в президенты. Меня это никак не касалось до сегодняшнего утра. Теперь мы в невидимой связке, благодаря Ксане. Мне даже не нужны факты, я приподнимаю нос, как гончая, ведущая дичь по верхнему следу. Я вдыхаю обрывки разрозненных фактов, недомолвок и куски телекомментариев, и обрывки эти пахнут страхом.

Шеф Останкино хочет быть президентом?

Или хочет спрятаться на время?

Или кто-то двигает его, как пешку?

Одна из помощниц донны забирает у меня носитель с записями и выходит. В левом окне зала, на затемненном танцполе, происходят забавные события. Я не ошибся, там действительно крутится нечто вроде эшафота, к которому привязан голый парень. Он сложен как греческая статуя, намазан блестящим кремом и прикручен таким образом, что лоснящаяся задница оттопырилась на потеху публике. Публика гогочет, распахнуты десятки ртов. На вращающейся площадке, кроме «жертвы», помещаются две пышные девицы в традиционных садомазо-нарядах, с вживленными хвостами-плетками. В луче прожектора становится видно, что по другую сторону от разделительной стенки на эшафоте точно так же прикручена голая девушка.

— Скажите мне, дознаватель, для кого сделан «Шербет»? — очень миролюбиво спрашивает донна.

— Мое мнение таково: «Шербет» сделан для людей, которым очень одиноко и не хватает душевного тепла.

— А душевного тепла не хватает только богатым вонючим козлам?

Донна Рафаэла гладит искусственного дога. Собака урчит и трется мордой о бедро хозяйки, искательно заглядывая в глаза.

— Тепла не хватает всем, — осторожно возражаю я, косясь на бесстрастное личико Коко. — Насколько я слышал, Экспертный Совет прорабатывает варианты удешевления шоу, но пока удалось снизить цену лишь на «Халву».

— Будем надеяться, что вашим мозгоклювам не придет идея продавать сценарии в кредит. Почему вы не признаете честно, что персональные шоу созданы специально, чтобы унизить женщин?

— Унизить? — Я ищу совета у Коко, но она только хмурится. — Вас кто-то неверно информировал, донна…

— Отчего же? — По состоянию зрачков и цвету кожи я не могу определить сорт драга, которым она накачалась сегодня вечером. — Теперь каждый озабоченный член с деньгами может транслировать свои грязные фантазии машине, и — раз! Несчастные актрисы даже не узнают, какая свинья над ними издевалась.

— Но там не только девушки, там и мужчины. И потом, сценарий может заказать и женщина, никаких половых ограничений не существует. Главное, чтобы эмоциональный стрим оказался транспортабельным…

— Донна, он не понимает, что вы хотите сказать. — Коко приходит на помощь, делая мне страшные глаза. — Вы должны его простить, мужчины не замечают скрытого насилия.

— Он прекрасно все замечает! Ваши заказчики — вонючие похотливые мозго клювы, на словах радеют за равноправие, а в мечтах у них — вернуть то время, когда женщина кормила их, обстирывала и вдобавок не отрывала влюбленного взгляда от их ширинки! Что скажете, дознаватель?

Донна отталкивает дога, щелкает пальцами. В этот самый момент возвращается помощница и включает в центре зала панорамный скрин. Объемное разрешение в натуральную величину, и такого качества, что живые девушки, стоящие рядом, кажутся бледными копиями изображения. Девица в черном вполголоса руководит компьютером.

— Пока еще ваши гнусные затеи доступны горстке жирных стариков, но, если сейчас не ударить в колокола, завтра станет поздно! К счастью, вам непросто удешевить шоу, ведь перформеры — не сосиски! — Похоже, донна выпустила пар и теперь слегка работает на публику.

— Донна, мы нашли эту рыжую, — подает голос одна из помощниц. — Она не из наших, но можно откопать кого-то, кто ее знает.

Но Рафаэла точно не слышит.

— Мы столько лет боролись за то, чтобы удалить эту пакость с экранов, чтобы секс был равноправным, и что в результате, дознаватель? Вы можете сколько угодно рассуждать о душевном тепле и утерянных эмоциях, но в сухом остатке лишь похоть и садизм.

— Хорошо, донна. — У меня нет ни сил, ни желания спорить. — Хорошо, донна, мягкий садизм иногда присутствует, но не жестокость. Кстати, продано немало сценариев, где секса вообще нет. Эксперты подбирают актеров и актрис, готовых к подобной работе. Донна, они не играют, как актеры в кино, они живут в реальности, оговоренной контрактом. Каждый актер в присутствии адвоката досконально изучает контракт…

— Не лгите, их ни о чем не спрашивают!

Я кидаюсь в пучину:

— Хорошо, донна, пусть будет по-вашему. Вам будет приятно, если я признаю, что «Шербет» задуман на потребу мужчинам? Да, я это признаю, хотя раньше никогда об этом не задумывался. Если бы у меня появились деньги, скажу вам честно, я бы купил.

— Ага, ага! — Рафаэла кивает каждому моему слову, она излучает довольство.

— Я бы купил, донна, но совсем не то, что вы предполагаете. Я бы никого не бил плеткой и не насиловал в присутствии других мужчин. Я бы накопил денег и приобрел месяц спокойной семейной жизни! Я даже не нуждаюсь в раскодировке стрима, я сам способен объяснить сценаристам, что мне требуется. Рассказать вам, донна? Я хочу, чтобы театр гнал какое-нибудь тупое шоу для хозяек. Чтобы моя женщина, черт возьми, никуда не торопилась. Чтобы она ждала меня с работы, а не я ее. Чтобы в квартире висели новогодние игрушки и пахло елкой. Чтобы она радовалась, когда я приношу ей подарок, и прижималась ко мне, морозному, вся такая теплая и счастливая. Я хочу, надев передник, вместе с ней раскатывать на кухне тесто для пирожных, и чтобы она меня целовала в нос, оставляя мучные следы, и мы бы хохотали, глядя в зеркало… Вы когда-нибудь пробовали сами раскатать тесто? Я хочу, чтобы мы вдвоем забрались под плед, прихватили с собой тарелку с горячими коржами, чтобы мы по очереди командовали театру переключить каналы и…

Я затихаю. Воздух в легких закончился; мне кажется, что и наружи он стал разреженным. Они все пялятся на меня: Коко, и владелица заведения, и телохранительницы, и даже черепаха неодобрительно поглядывает сквозь окно из своего песчаного царства.

— …И никаких извращений? — тихо заканчивает за меня хозяйка «Ириса». — Никаких матов, царапин и битья посуды?

— Да.

— И никаких подозрений, измен, чужих запахов и наглого смеха в лицо?

— Да…

Эта холодная стерва ведет себя так, будто читает в моей душе. Но донна уже улыбается, правда, не так, как раньше. Теперь она задумчива и сентиментальна, ее пальцы наигрывают тонкий неслышный мотив.

— Круто, — подыгрывает Коко. — Такое шоу я бы тоже купила.

Похоже, этот раунд остался за мной. Донна бродит взад-вперед, трогает свои часы, трогает урчащих догов, ее губы кривятся: то ли улыбаются, то ли шепчут. Коко ловко пользуется моментом и увлекает донну к показаниям скрина.

Мы обнаруживаем рыжую четырежды. Один раз с Ксаной, а в остальные посещения пансионата она всякий раз была с новой девушкой, причем приезжала одна и знакомилась тут. Все четыре раза она приезжала на такси, ни разу не пользовалась кредитным автоматом, не заказывала отдельный номер, не приобретала напитки в долг — словом, она не сделала ничего, что помогло бы установить ее личность. Рассчитывалась по чужому членскому билету.

Она чертовски хитра, эта сучка.

Я прошу показать мне замедленную запись, именно ту, где рыжая идет в туалет. В тот вечер она не с Ксаной, а с другой девушкой, с пухлой блондинкой по имени Лиз, которую обещают найти сегодняшним вечером в клубе. Подручные донны мигом вычисляют, что Лиз — одна из постоянных посетительниц, за ней висит небольшой долг за драг, она подрабатывает здесь пианисткой.

— Найдите ее, — приказывает Рафаэла.

Вот рыжая гладит пухлую блондинку в одном из баров, потом они в обнимку спускаются к бассейну с горячими фонтанами, купаются… Эта стерва ни за что не берется рукой, чтобы не оставить отпечатков. По бликам в танцзале я безошибочно замечаю на ее глазах жидкие линзы. Можно даже не делать попыток ее идентифицировать по глазам, наверняка линзы многослойные. Рыжая идет в туалет и даже там ухитряется ни к чему не прикоснуться ладонью.

Она профессионально хитра.

Но самое отвратительное другое. Она не знакомилась с Ксаной в «Ирисе», они сразу встретились как давние подруги. Они встретились и поцеловались взасос…

— Можно послушать, о чем они говорят?

— Мы уже пытались расшифровать, но в залах слишком шумно, — пожимает плечами одна из девиц в кожаном плаще.

— И нигде нет материала, чтобы снять голос этой дамочки? — встревает Коко. — Неужели у вас тут нет места, где тихо?

— Таких место полно, но нужный вам человек их не посещал.

— Круто! — невесело усмехается моя провожатая. — Интересно, она и в койке не орет?

Возможно, для донны тембр голоса мало что значит, но нам с Коко хорошо известно о возможностях поисковых систем. Благодаря интерактивным шоу, в банках данных Останкино есть голоса всех россиян, которые хоть раз ответили на вопрос викторины. Федералам гораздо проще найти человека по голосу, чем вычислять новую внешность.

— Донна, мы нашли эту самую Лиз, — докладывает очередная «амазонка» из глубин скрина. — Она сейчас на «карамельной» террасе, играет для компании бабулек. Притащить ее к вам?

— Нет, не пугайте ее, здесь вам не следственный изолятор, — на ходу роняет Рафаэла. — Мы сами придем…

Мы отправляемся все вместе. Впереди — накачанные тетки в «маскировке», за ними — донна со своими неразлучными догами, дальше трусим мы с Коко. На первом же повороте донну снова вызывают.

— Что там такое, мать вашу? — выкрикивает она, и по сбивчивым ответам я успеваю понять, что на верхней стоянке сели две машины такси, и пассажирки доверия не вызывают.

— Мне некогда, — огрызается наша арийка. — Передай Бэлле, пусть с ними разберется.

Мы сворачиваем по служебным проходам, это лабиринт внутри лабиринта. Шустро семенят девушки в желтой униформе, учтиво расступаются перед начальством. Я вспоминаю, что я успел прочесть об «Ирисе». Здесь развлекаются, и еще как, но начиналось все со скромной богадельни. В начале века зародилась масса обществ по защите женщин от семейного насилия. Они росли как грибы, щедро поливаемые из лейки западных грантов. Деньги сыпались, «Ирис и карамель» стал одной из первых гостиниц, куда съезжались обиженные и угнетенные. Тут прятались от ублюдочных мужей десятки и сотни жен. Создать на подобной почве коммерчески выгодное предприятие кажется совершенно невозможным. Так оно и было почти тридцать лет, пока правительство не отважилось продавать убыточные объекты социальной сферы в частные руки.

Пока участок в курортном районе не отхватила донна Рафаэла.

Правительство и раньше старалось отстранить хосписы от бюджетных ассигнований, но ребром вопрос стал после всплеска «собачьего гриппа». Грипп свел в могилу не только четвероногих друзей, но и сделал по всей Европе инвалидами несколько миллионов человек. Поклонники Магомета ликовали недолго, пандемия очень скоро перебросилась в Азию и развернулась там во всю мощь. В России болезнь встретили во всеоружии, на каждую тысячу заболевших было развернуто дополнительно тридцать коек. В результате сложилась весьма характерная для державы картина.

Обычные государственные больницы были переполнены. Состоятельные дети не желали, чтобы их престарелые родственники теснились вместе с несчастными инвалидами. Женские «отели» категорически протестовали против «подселений», их лидеры заявляли, что заведения типа «Ириса» выполняют иные функции, а тут еще принимать гриппозных, полуслепых, трясущихся, а главное — мужчин! Только мужчин им не хватало, после долгих лет борьбы. Дело дошло до забастовок персонала, баррикад и отказов покинуть здания. За койко-место в «Ирисе» стали платить вчетверо.

На общедоступных сайтах много говорилось о двух удачных замужествах донны. И о не менее удачных разводах, о сожительстве с одной почти коронованной особой женского пола, о скандальном расставании с этой особой, в результате которого госпожа Травкина стала называться донной Рафаэлой и получила шестизначную сумму отступных…

Чертовски умная и опасная стерва.

Сейчас здесь живут обиженные дамочки, но по официальным данным их не больше трех десятков. Донна содержит их бесплатно и как редкую диковинку показывает туристам. У меня крепнет подозрение, что большинство из приживалок — подставные утки, актрисы, приглашенные для поддержания имиджа заведения.

Зато здесь постоянно живут больше сотни суперобеспеченных старух и еще пара сотен просто обеспеченных. Спровадить дряхлую родственницу к донне считается модным и престижным. Рафаэла берет немало, но предоставляет первоклассное обслуживание. Но главное для ее «гостей» — не врачи высшей категории и не японская аппаратура, главное — это достойная компания. В отеле «Ирис и карамель» женщины с солидным прошлым не окажутся за соседним столиком с прачками и свинарками. По слухам, тут можно встретить как жен бывших министров, так и отошедших от дел предводительниц преступных кланов, но больше всего профессиональных феминисток, положивших жизнь на алтарь борьбы с мужчинами.

Увеселительные заведения находятся в соседнем куполе и никак не могут помешать размеренному существованию благородных матрон. А еще тут проводятся многочисленные платные курсы, и все спонсируются международными женскими организациями. Я заглянул на сайт «Ириса», прочитал внимательно все, что предлагалось к свободному просмотру, и не поленился изучить еще с десяток сайтов аналогичных организаций. Я понял главное. Каким образом зарабатывает деньги Рафаэла.

«Ирис и карамель» готовит молодежь.

Ничего страшного, все законно и прилично. Одно из подразделений готовит девушек, здесь не только рукопашный бой и методы ментальной защиты, здесь целая философская школа, отвечающая на вопрос: «Почему без мужчин жить лучше, чем с мужчинами?»

Это не мое дело. Мое дело — найти рыжую, найти тех, кто убил Милену Харвик, кто покушался на Костадиса.

На стыке коридоров встречаются два прозрачных лифта. В одном едут вверх штабеля ящиков с шампанским и целая пирамида роскошных тортов. В той капле, что ползет вниз, эвакуируют двоих.

На одной каталке лежит женщина, на другой — мужчина. Оба очень молоды, и оба находятся в крайне тяжелом состоянии. Медсестра удерживает на лице мужчины маску со шлангом. Девицу извлекают из лифта первой. Она довольно миленькая, но вся дрожит, пытаясь собраться в комок. На ее коже штук сорок мелких порезов и ссадин, кровь сочится, бежевая каталка под ней стала розовой.

— Не бери в голову, — на ходу роняет Коко. — Я сама когда-то занималась хеви-стрипом. Не так уж и больно, зато платят дурные бабки!

Когда мы выныриваем в коридор, идущий вокруг нижней террасы, охранница донны протягивает мне розовый плащ с капюшоном, а все остальные терпеливо ждут, пока я закутаю лицо.

Дальше мужчинам проход воспрещен.

Я уверен, что тут нет других мужчин, кроме меня, разве что кто-нибудь из невидимой обслуги без права появляться в гостевых секторах. Я слишком доверяю местной системе безопасности и слишком озабочен предстоящей встречей.

Поэтому стрельба застает меня врасплох.

 

Глава 12

Дамские забавы

Глядя с нижней террасы, из-под покрова тропиков, сложно оценить игру дизайнеров и восхититься ею. Розовый купол «левой груди» вздымается на колоссальную высоту, а внутри лежат мощные платформы, задрапированные под естественные скалы. Эти искусственные террасы обустроены с изысканной прихотливостью, флора и ландшафты каждого уровня резко отличаются от предыдущих, а лифты и лесенки умело скрыты в гротах и недрах «пещер». Где-то шумит водопад и покрикивают обезьяны. Где-то играет гитара, жгут костер и жарят шашлыки.

Проход позади закрылся, теперь на его месте морщинистая поверхность камня, по разноцветным вкраплениям с журчанием сбегают потоки воды и колышется трехметровый веер банановой пальмы. В распадке я замечаю устье ручья с подсвеченным дном. С другой стороны, метрах в ста, возвышается пагода со светящимися фонариками по углам. Окна пагоды задвинуты бумажными шторами, сквозь них заметны мечущиеся тени. Внезапно птицы поднимают такой галдеж, что заглушают слова Коко.

— …Если потеряемся, — заканчивает она, указывая вверх.

Оказывается, если я каким-то чудом отобьюсь от группы, надо двигаться все время вверх по указателям, и тогда я неминуемо попаду на верхнюю террасу. Мы идем к лифту, гуськом за теткой в десантной форме, ковер перегноя пружинит под ногами. Птицы снова засыпают, в ароматной атмосфере разливается стрекотание цикад. Капля лифта взбирается по каналу в искусственном скальном масиве, через равные промежутки мы минуем очередное окно, и с каждым окном становится чуточку светлее. Там внизу тысячи сонных тропинок, подсвеченных огоньками, там кроны кокосовых пальм и россыпи лотосов над дремлющими прудами. Минуем почти незаметную сеть, знаменующую ярус. Наверное, нижним птицам не положено залетать наверх, и наоборот. Я еще не вполне пришел в себя от красоты первого этажа, как вдруг рядом возникает бамбуковый лес. Возникает лес, и возникает звук. Видимо, откуда-то сбоку специально подают воздух, имитируя ветер, и бамбук поет. Здесь я тоже далеко не сразу вижу людей, лифт проходит, не останавливаясь, зато я замечаю настоящую гигантскую панду. Сначала одну, а потом еще двух, методично отправляющих в рот свежие побеги.

Мы воспаряем еще на два уровня вверх, здесь уже почти жарко, шумно и весело, здесь беснуются оркестры и гогочут распахнутые рты. Над вертящимися танцполами кружатся бабочки, никогда не рождавшиеся на Земле, бабочки с метровым размахом крыльев. А над бабочками кружат скрины объемных театров, их удобно созерцать лежа на спине в бархатной траве. И в травах, среди пологих миниатюрных дюн, действительно лежат, и обнимаются, и, похоже, занимаются любовью. С экранов театров катится мощный поток света, катится локомотив медиативного рока; это музыка, которая не может существовать без изображения, без бешеного напора цвета и фантастических образов. После получаса медиарока продвинутым слушателям становится неважно, что происходит вне сознания, им неважно, кто они и где находятся…

А в следующую секунду и для меня все становится неважно, потому что нам навстречу, размахивая конечностями, пролетает девушка в пятнистой форме.

Донна кричит, лифт дергается и вдруг бросается вверх с удвоенной скоростью. Все разговаривают одновременно, и каждая — со своим скрином. Псы насторожили уши. Коко деловито натягивает перчатки.

Бамбуковый лес остался внизу, внизу остались деревни на сваях, мерцающее зеркало пруда и нити голубого водопада. Там десятки женщин оторвались от трапезы, от столиков с бутылками, от объятий под мурлыканье оркестра и запрокинули головы.

Навстречу нам пролетает вторая «амазонка». Эта не машет руками, она шлепается на невидимую сеть и, несколько раз подпрыгнув, замирает.

— Зашибись, у донны опять разборки! — говорит Коко и достает из-за корсета что-то металлическое.

Похожее на кастет.

Мы выходим, и доги сразу берут след. Они уносятся по тропе, «пятнистая» девушка галопом мчится вслед за ними, а «кожаная» передергивает затвор автомата.

— Оставайтесь здесь! — бросает Рафаэла, она прислушивается к докладам подчиненных и стучит каблуком о землю. — Бэлла, кто, кроме меня, наверху?!

— О, боже, там целая толпа старушек, и все бегут к эскалаторам… Донна, лучше не двигайтесь, подождите подмогу.

В отличие от всеведущей Бэллы, следящей за нами через верных «жуков» и «стрекоз», я не вижу ровным счетом ничего. Лифт «выплюнул» нашу компанию на тенистом пятачке, окруженном частоколом из кипарисов. Где-то мелькают огоньки, тянутся ароматы хвои и благовоний, слышен топот ног и короткие визги, и все на фоне размашистых струнных аккордов.

— Какого дьявола ты оставила нас без прикрытия? — рычит донна, ее охранница вскидывает газовый пулемет.

Здешние начальницы растеряны. Благодаря Коко я немножко освоился и представляю, кем были те две бедолаги, свалившиеся на сетку. Они охраняли парадный вход на террасу и, очевидно, применили запрещенное оружие. За что и поплатились.

Я смотрю в кожаную спину стриженой фурии и задумываюсь, кто мог сбросить такую же тушу вниз. В тетке не меньше центнера веса и ботинки сорок третьего размера. Кожаная беспокойно поводит стволом справа налево, в полумраке ее черные очки кажутся ямами на белой коже лица.

И в этот момент доносятся два разрыва.

Мы подпрыгиваем на месте. Потом Коко что-то кричит в спину, но я уже не прислушиваюсь, я бегу за донной на звук. Верхнего света нет, горят аварийные мигалки. Под куполом используются водородные ускорители холодного типа, такие же, как на крытых стадионах, но сейчас искусственное солнце светит в четверть накала. Подручные донны перекрыли питание, чтобы не дать сбежать преступницам, подравшимся с охраной. Мы проносимся через кусты, вылетаем на широкую дорогу, выложенную притертыми плитами, подошвы скользят по отполированному камню. Дорога, извиваясь, взбирается на холм, усаженный низкими аккуратными деревцами, смахивающими на оливы. По сторонам чадят факелы, струятся хлопья почти натурального тумана, вдали возвышается строение, напоминающее сказочный дворец, словно выточенный из сахарной головы…

Вначале я вижу только бесформенную черную кучу и не сразу понимаю, что это такое, но Коко вырывается вперед, приседает на одно колено и переворачивает.

От первого кибердога осталась передняя часть туловища, второй превратился в искореженную груду вонючего пластика. Обоих псов подстрелили в прыжке, поэтому камни мостовой даже не обуглились.

— Дьявол… — роняет донна. — Что с ними?

Я открываю рот, чтобы ответить, но Коко опережает:

— Фугасная самонаводящаяся граната, создана специально для борьбы с киберами активной обороны, против людей не применяется, по номенклатуре Евросоюза — «шутиха ноль шестнадцать». Достаточно подкинуть в воздух, сама находит цель.

— Шутиха? — тупо переспрашивает донна и втыкает в рот сигарету. Ее пальцы дрожат. — Бэлла, выясни, кто на нас наехал? Ты видишь Катю? Катя где?!

Я спрашиваю себя, сколько открытий в будущем принесет Коко. Чтобы бороться с догами, надо иметь неплохие нервы, но по инструкции нет необходимости стоять и ждать, пока кибер-пес нападет. Или какой-нибудь другой кибер. Потому что никакие серийные киберы не бросаются на человека, ограниченные защитные фунции позволено вживлять лишь военным фирмам, и приобретают такие изделия только особые госслужбы, наши и зарубежные. Таких киберов даже утилизируют под особым контролем, в специальных печах, в присутствии комиссии.

Потому что их почти невозможно остановить.

Доги донны Рафаэлы не были настолько опасны, они способны повалить нарушителя и удерживать до прихода хозяина, в худшем случае обеспечить вору или насильнику пару переломов. Тот, кто скинул вниз двух дюжих спортсменок, затем хладнокровно «убил» собак, подпустил на минимальное расстояние и просто кинул им навстречу гранаты.

— Донна, вы слышите? Мы достали одного…

— Что ты сказала? «Одного»? — шипит Рафаэла. — Я верно тебя поняла, милочка? Это мужчина, и он зашел через общий вход?

Секундное замешательство.

— Да… Это парень, мы загнали его в машинный блок под вторым корпусом. Донна, мы обзвонили всех конкурентов, все клянутся, что не затевали войну…

— Живьем, — скрежещет донна. — Не убивать, он мне нужен!

Самое смешное, если это можно назвать смешным, что поодаль, на обочине, трясутся две благообразные бабуси. Они абсолютно целы, но порядочно напуганы.

— Чтоб мне сдохнуть! — басом говорит одна из бабушек. — Ты глянь, донна мужика привела!

— Не волнуйтесь, это друг, и он скоро уйдет! — медоточивым голосом отзывается хозяйка.

— Вы, наверное, испугались? — ударяется в этикет Рафаэла. — Ах, как это все неприятно, но не беспокойтесь, все позади. Всего лишь несчастный случай, временное умопомешательство, ситуация уже под контролем.

— Донна, этого ублюдка взять не удалось, он влез на карниз в машинном зале и сорвался…

Рафаэла скрипит зубами и ломает мундштук.

— Донна, девочки уже наверху, прочесывают лужайки вокруг эстрады, — бодро сообщает другой диспетчер, но в голосе ее слышна какая-то неуверенность.

— У вас что, в этом секторе нет «стрекоз»? — резко спрашивает Коко.

Такое ощущение, что у нее глаза даже на затылке. Она вращается вокруг своей оси. Я уже начинаю привыкать, что мой нанятый детектив соображает быстрее меня.

— Донна, мы засекли движение, но слишком темно… Разрешите включить свет.

— А вы поймали остальных?

— Нет. Они где-то наверху, на пожарных лестницах, мы прочесываем…

— Никакого света, людей сюда! Скажи Бэлле — пусть всех до единой поднимет…

Я смотрю в туман. Где-то там, среди олив и мраморных беседок, прячется тот, кто прикончил собак и девушек. Я больше не верю в накурившихся девиц, которые ошиблись посадочной платформой.

Эти люди — профессионалы, и мне совсем не нравится, что мы с ними оказались в одно время в одном месте.

Это даже завтра не покажется смешным.

Не знаю, как другим, а мне и сегодня смеяться некогда, потому что Коко внезапно делает мне подсечку, и я лечу носом вперед в канаву. К счастью, в пансионе все продумано до мелочей, чтобы не поранить высокопоставленных старушек, и твердая с виду почва принимает меня, как ватный матрас.

— Донна, прячьтесь, он над вами, он на куполе! — Это голосок Бэллы, его я уже узнаю.

Первой открывает огонь «кожаная» охранница. Она палит в небо, широко расставив ноги в огромных ботинках, и оскал ее надолго впечатывается в мою сетчатку.

Рафаэла приседает, зажав уши. Старухи вопят, но их не слышно. Разряды чмокают в вышине, растекаясь по металлу и пластиковой броне купола. Я вижу только звездное небо, оно еле заметно вращается. Мой штатный «сонник» незачем было даже доставать, отсюда метров сорок…

Два сполоха разрядника, один за другим. Посреди мостовой булыжник покрывается паутиной трещин, ослепительная фиолетовая вспышка заставляет меня зажмурить глаза. «Кожаная» автоматчица не успевает убрать ногу, и секунду спустя ее трясет и выгибает, точно в припадке. Оружие вывалилось из рук, плащ искрит. Девушка останется жива, «лунный кевлар» выдержал, но двух зарядов даже для такой защиты многовато.

Итак, он нас видит сверху, он превосходно стреляет, и у него, как минимум, две пушки. Но главное другое. Похоже, что не мы, а на нас охотятся.

Коко прыгает сбоку на донну, толкает ее всем корпусом и сразу откатывается в противоположном направлении. У меня до сих пор перед глазами пылают радуги, я совсем забыл, что зрение Коко защищено особой оптикой.

Короткий сполох, треск и вспышка.

Рафаэла валится на меня. Там, где она только что стояла, пузырится и горит негорючий пластик. Подопечные донны воют и матерятся, как портовые грузчики; не ожидал такого темперамента от старушек.

— Бэлла, где все люди?! — визжит донна.

Бабуси воют, донна истерически вопит в микрофон, я пытаюсь освободить из-под ее задницы застрявшую ногу.

— Эй, вы, заткнитесь! — орет Коко, и все действительно затихают, слышны только всхлипы «кожаной».

Прямо на меня смотрят рифленые подошвы ее внушительных ботинок, от них идет дым. Коко прячется в тени, ее почти не видно. Сполох, треск, разрыв. И сразу за ним — следующий.

Однако на сей раз я успеваю сгруппироваться и отскочить, утянув за собой Рафаэлу. Десять тысяч вольт втыкаются в дно канавы. Донна, поджав ноги, шустро отползает на попе в сторону. В бабулек никто не стреляет, но они снова верещат громче всех. Я начинаю мечтать, чтобы этот парень, наверху, пристрелил их первыми. По крайней мере будет потише.

Я успел засечь, где он прячется. Этот подонок прямо над нами, во время выстрела звезды меркнут, это всего лишь объемный театр. Я вижу черную фигуру, он стоит вверх ногами, присосавшись скотч-подошвами к одной из тысяч гладких пластин купола, и целится прямо в меня.

Он никуда не торопится и не убегает, и я вдруг понимаю, что всех нас крупно надули. Его напарники нарочно разбежались и нарочно подняли шум, чтобы оттянуть на себя охрану.

А этот парень остался подождать меня.

И тут Коко стреляет. Она тоже его видит и тоже дожидалась этого момента. Она уже не прячется, а лежит на спине посреди дороги в своих черных очках, медленно и мягко нажимая на курок. Она стреляет, не наводя оружие на цель, практически вслепую, а потом ждет. Мы все ждем, пока на отполированные плиты мостовой из темноты не начинает капать кровь.

Потом мы отряхиваемся, встаем и идем к вершине холма. Мы наконец пришли туда, где нас должны ждать подручные донны и пухлая блондинка по имени Лиз.

Но нас никто не ждет. Здесь распахнул створки белый ажурный дворец, нечто вроде старинного летнего кинотеатра. Под сводами пронзительно светло, жаркий суховей разносит чайные ароматы. Здесь покинутые пюпитры и упавшие контрабасы.

— Это Лиз… — скрипит голосок из наушника донны.

Желтые лепестки устилают паркет толстым шуршащим слоем. Опрокинутые стулья вокруг подмостков, сорвавшиеся с ног туфли, потерянные сумочки, бутылки и портсигары. Хорошо, что тут нет дверей, слушатели и оркестранты разбегались свободно, не передавив друг друга.

Кто-то очень торопился прибыть сюда раньше нас.

Кто-то не стал дожидаться окончания концерта, он спокойно прошел между рядов, поднялся на сцену и выстрелил пианистке в голову.

Девушка в черном корсете и длинной белой юбке лежит щекой на клавишах, ее руки свисают до самого пола, усыпанного лепестками желтых роз. Я смотрю на тонкие пальцы Лиз. Очень тонкие, изящные руки для ее пышного, затянутого в корсет бюста и дебелых, бархатных плеч. На левом голом плече Лиз татуировка «пинк», грубое изображение крохотной розовой розочки.

— Розовая навсегда… — почему-то шепотом произносит Коко.

Рафаэла встряхивает салфетку скрина. В полупрозрачной призме мелькают озабоченные физиономии диспетчеров.

— Донна, мы их видим, пытаются сбежать через пожарные люки…

— Донна, у нас тут старушки в панике!

— На верхней террасе никого, всех эвакуировали!

— Бэлла, отключи питание на посадочной площадке, никому не разрешать взлет! — Рафаэла приходит в себя, и вместе с ее хриплым контральто ко мне возвращается ощущение времени.

Владелица «Ириса» срывается с места, она делает такие прыжки, что мы еле поспеваем следом. Мы торопимся по гравийной аллее, между двух рядов мраморных перил, между античных статуй, между плодоносящих лимонов. Откуда-то сбоку, из-за фиолетовых кустов выныривают еще две девицы в кожаных плащах, одна несет плащ и для хозяйки.

— Донна, мы посадочные погасили, но тут подняли вой шоферы такси. Над нами вертятся семь машин и теперь не могут сесть!

— И новые прибывают, что делать?

— Всех сажай на «правую грудь»! Объяви, что мы временно закрыты по случаю приема важной персоны!

Решение мудрое, хотя крайне опасное. Аэротакси могут взлететь и без помощи наземной энергетики, в полной темноте, но на практике это немедленно приведет к автоматическому вызову дивизиона нашей Управы и летной группы МЧС. Системы безопасности подчинены жесточайшим правилам, особенно когда взлетка расположена на крыше жилого здания. А здесь не просто жилое здание, здесь громадный больничный комплекс. Достаточно незначительной оплошности при маневрировании, достаточно зацепить огнем из сопла вплотную стоящие соседние машины, и можно ожидать цепную реакцию.

Взрывы пойдут один за другим…

Рафаэла дважды оглядывается, испытывая, по-видимому, острое желание меня прогнать, но прогнать не решается, так как неизвестно, где меня потом искать.

— Донна, у меня тут четверо в истерике и два легких пореза. Они все были на концерте, не могут прийти в себя.

— Вот черт! Это гости или свои?

— Своих только двое, остальные приезжие. Донна, им и так хреново, а Флавия рвется всех допросить!

Мы поднимаемся по легким ажурным ступеням вдоль наклонной крыши. Над головой переплетение балок, вентиляционные короба и мягкое гудение моторов. Под ногами — изнанка искусственного звездного неба, нависшего над террасами. Среди беседок цепью, с фонариками и собаками, шныряют «амазонки». Откуда-то приволокли лестницу, прожектор и снимают труп парня в черном трико.

— Люси, скорми всем чужим ферветонила, чтобы уснули и не просыпались до завтра. Бэлле я скажу, чтобы их не трогала, а твоя задача сделать так, чтобы не поступило ни одной жалобы.

— Донна, их было шестеро, и, как минимум, двое мужчин.

— Что-о?! — Ярость придает хозяйке новую порцию энергии, и с удвоенной прытью она бросается на штурм крыши. — Что значит «было», вы позволили им взлететь?

— Они разделились на две группы, двое наших ранены. Сейчас проверяем все машины на нижних стоянках. А те двое, что вырвались наверх, взлететь не успели. Во всяком случае, ни одна машина за это время в воздух не поднялась.

— Тогда где они, черт подери?! Мы будем на паркинге через минуту.

— Донна, я вас вижу, поднимаетесь по западной лестнице. По восточной я послала всех свободных девчонок. Мы блокируем стоянку и удержим ее, пока подвезут псов.

— Значит, эти гниды прячутся на свежем воздухе среди такси?

Стоянку аэротакси я вижу издалека. Это колоссальная таблетка, укрепленная на легких сваях у самого «соска». Впрочем, на фоне размеров «груди» паркинг кажется крошечным, он рассчитан на одновременный прием не больше двух десятков машин. Тонкость заключается в том, что без внешнего электропитания ни одно реактивное судно не может взлететь.

— Донна, у нас взрыв на гостевом паркинге, пятнистый «бентли»…

— Твою мать! — Коко бьет кулачком о стену.

— Донна, мы почти поймали этих сучек, но они…

— Меня мамочка убьет за тачку. — Коко чешет за ухом.

Я смотрю на ее по-детски надутые губы и вспоминаю, как десять минут назад она стреляла на звук.

— Донна, донна, это Люси… Они запустили мотор такси, несмотря на запрет. Они ранили контролера… Может, вызвать милицию? Все равно уже кто-то вызвал без нас.

— Что-о?! — После такого известия надменное лицо Рафаэлы разъезжается, теряет жесткость, превращается в квашню. — Она поворачивается к нам: — Вы… убирайтесь оба! Коко, милочка, выведешь его через тоннель, там возьмете мою машину. Живее, чтобы духу его тут не было!

Следующие несколько минут меня просто волокут за собой вниз, как куль, набитый отрубями, и, не спрашивая, швыряют в нутро автомобиля.

Лиз убита. Единственная цепочка оборвана. И те, кто ее убили, готовы были прикончить меня. В последнюю секунду в салон протискивается Коко и быстро клюет меня в губы.

— Не паникуй, котик, — очень серьезно говорит Коко. — Я найду тебе эту рыжую гадину. Только уговор — ты ее не будешь убивать, оставишь мне. Должна же я что-то предъявить маме Фор взамен «бентли»…

 

Глава 13

Я болен ею

— Ксана, — умоляю я, — Ксана, так нельзя…

— Если человек к тридцати годам не поумнел, то он уже безнадежен!

— Ксана, я…

— «Я, я, я, я!!!» — с чувством, на разные лады декламирует она, появляясь на пороге кухни. — Ты когда-нибудь слышал, что в русском языке есть другие местоимения?

— Я всего лишь хотел сказать…

— И снова «я»! Он, видите ли, всего лишь хотел… Он хотел, и он сделал. Ему даже не пришло в голову, что в этой вселенной есть и другие живые существа! И эти живые существа точно так же нуждаются в глотке воздуха и…

Секунду она раскачивается, уперев кулаки в бока, затем начинаются хаотические перемещения по квартире. Ксане совершенно не нужна уборка, но в состоянии саморазогрева она хватается за различные предметы и переставляет их с места на место. На самом деле мне чертовски приятно, когда она с воплями и брюзжанием принимается за настоящую уборку. У меня тогда ненадолго возникает ощущение, что это все-таки не только мой, но и наш дом.

Я болен ею.

Сегодня вечером Ксана не намерена наводить порядок, просто ей некуда девать накопившуюся энергию. В минуты ярости она действует как сомнамбула и потом ни за что не вспомнит, на кой ляд перекидала из одного шкафа в другой коллекцию статуэток. После статуэток она берется за покрывала и мелкие подушки. Я ей не мешаю, просто стараюсь убрать подальше ноги и отставляю подальше чашку с горячим кофе. Стоит ей почуять, что я перестал внимать, что мой интерес чуточку ослаб, — и можно мгновенно схлопотать босоножкой по голой пятке или журналом по затылку. И все это походя, почти машинально, как мы машинально выключаем свет или задвигаем ящик в секретере.

— Ксана, я надеялся, что тебе будет приятно отдохнуть несколько дней…

— А у меня он спросить не догадался! — Ксана разговаривает с внушительным мохнатым медведем. Впрочем, с равным успехом это может быть тюлень или мышонок, дизайнеры подушек не слишком озаботились сходством с оригиналом.

— Я — пустое место, я — рюкзак! — докладывает она квадратному тюленю. — Со мной незачем советоваться, закинуть в багажник — и привет!

Я купил ей тур на Алтай. Она мечтала туда попасть, я слышал, как она говорила с кем-то из подруг о возможности такой поездки. Там выстроили что-то крутое, что-то невероятно оздоравливающее, с применением местных снадобий. А я хотел сделать ей приятное и как всегда не угодил.

Когда-нибудь я ее придушу.

— Признайся честно, будь мужиком, ты просто хотел от меня избавиться?

Вот, кстати, любопытное наблюдение. Я лишен возможности понаблюдать за тысячами других женщин, но подозреваю, что они похожи на мою жену. Она просто сатанеет, стоит намекнуть на наши половые различия, в любом контексте, кроме любовной игры. Но едва речь заходит о самых невинных моих проколах, мне немедленно предлагают вспомнить, кто из нас мужик. Ксана не состоит официально в этих безумных союзах, типа «Женщины против всего, за что мужчины», иначе бы я давно выбросился в окно. Но периодически я подозреваю ее в тайных симпатиях к радикальному крылу современных суфражисток.

Я болен ее закидонами.

Я ни за что не признаюсь, зачем купил ей тур. Истинная причина, по которой мне надо, чтобы она уехала, звучит как пьяный бред.

Я боюсь за нее.

После того что произошло в «Ирисе», я не смогу спать спокойно. До вчерашнего дня я не допускал даже мысли, что работа может каким-то образом угрожать жизни моих близких. А близких, кроме Ксаны, у меня практически нет. Если с ней что-то случится…

Я не смогу жить без нее.

— Ну, что заткнулся? Не успел ничего сочинить? — Она покончила с мягкими игрушками и принялась за перестановки в баре.

Внезапно я произношу странные слова:

— Ксана, а что тебе нужно от меня?

Я сказал это только потому, что мыслями был очень и очень далеко. Я думал о том, что сегодня утром поисковая программа «Ноги Брайля», закрытая разработка Управы, выдала кое-какие результаты. В течение трех последних дней «Ноги Брайля» сличали физиономии всех людей, бросавших взгляд в мою сторону или просто проходивших вблизи от моей машины. В обработку попали и данные со всех камер подъезда, для чего пришлось подмаслить участкового.

Я нашел девушку в белой куртке, разговаривавшую в «Пассаже» с Миленой Харвик за сутки до ее убийства. Я нашел девушку в сером плаще, которая пару недель назад общалась в «Ирисе» с моей женой. В первом случае это была смуглая длинноволосая шатенка, во втором — очень бледная субтильная девица с рыжей стрижечкой. Это один и тот же человек, поисковая система «Ноги Брайля» никогда не ошибается, даже при самом качественном «Тотал мейкапе». Но программа обнаружила еще одну девушку, на сей раз более плотного телосложения, блондинку в вечернем строгом туалете. Вчера она приехала с седым господином в черных очках и клетчатой безрукавке. Они вышли из машины на гостевом пандусе и, взявшись за руки, поднялись в соседний подъезд. У обоих над головами блеснули зеленые маркеры — добропорядочные граждане без психических нарушений и криминального прошлого.

Эта блондинка была третьей ипостасью. Она не могла пройти «Тотал» с такой скоростью, но над ее внешностью поработали настоящие профи. С мужчиной оказалось сложнее, пришлось напрячь массу усилий, чтобы вытащить из архива райотдела записи с камер моего этажа.

Программа «Ноги Брайля» не ошибается. Машина указала, что этот тип уже побывал на моей лестничной клетке. А я видел этого кадра в стриме Костадиса, он следил за Тео в ресторане. Без техники я бы в жизни не опознал в седом очкарике подтянутого спортивного брюнета.

Затратив некоторое количество денежных знаков, я выяснил, что милая парочка арендует квартиру как раз у меня за стенкой. Подсознательно я этого ожидал, но был потрясен, когда узнал, что они въехали почти месяц назад. То есть задолго до истории с Костадисом и «Халвой». Однако даже связи Клементины не помогли мне установить личности соседей. По документам, квартира принадлежала риелторскому агентству, а они, в свою очередь, сдавали ее корпоративным клиентам.

Подозрений накопилось столько, что я решил отправить Ксану на пару недель в отпуск. Я распечатал и увеличил снимок, на котором Ксана размахивает стаканом, раскачиваясь в обнимку с рыжей бестией. Я тупо глядел в скрин и придумывал, как же я ей объясню, откуда у меня снимки из закрытого женского заведения. Придется сознаться, что я установил за ней слежку, придется сознаться, что я владею засекреченной аппаратурой.

Ксана просто уйдет от меня навсегда.

Потому что не она болеет мной.

— Ксана, что тебе нужно от меня? — спрашиваю я и внезапно прихожу в себя. Потому что вижу, что творится с ее лицом. Я ожидаю скандала, воплей, угроз, но она сбита с толку.

— Как понять? — шелестит она. — Что значит — «что мне нужно»? К чему этот треп, Януш?

Я изучаю стену в гостиной. Меня так и тянет раздобыть «червя» и запустить через водопровод. Судя по схеме помещений, наши квартиры соприкасаются именно гостиными и коротким коридором. Я теперь не смогу спокойно спать, пока не разберусь с жильцами из пятой парадной. Совсем недавно за стенкой селились совсем другие люди, я смутно припоминаю семью азиатского типа с двумя детьми. Несколько раз мы кивали друг другу на паркинге. А потом они неожиданно покидают дом, а вместо них появляется кто-то другой. Может быть, улыбчивым азиатам «помогли» уехать? Вопросы, вопросы…

Ксана не участвует ни в чем предосудительном. Так мне хочется думать. Она не работает в органах, она никаким боком не связана с моей нынешней службой. При всех ее мерзких закидонах, едва ли моя жена способна меня предать.

— Я пытаюсь понять, зачем тебе муж, с которым ты не хочешь вместе жить.

— Опять старая песня! Я живу с тобой.

— Ты не живешь, ты заходишь дважды в неделю.

— Трижды!

— Пусть трижды, но это не семья. Ты все время кричишь, что устала от моих притязаний, а когда я предлагаю от меня отдохнуть, злишься еще больше. Ксана, последнее время у меня такое впечатление, что за тебя говорит кто-то другой.

Я буду спокойным и конструктивным. Хотя бы раз я постараюсь решить дело миром. Я не позволю ей сорваться на крик.

— Ты выпил, Полонский?!

— Ты прекрасно знаешь, что я не пил.

— Тогда какого черта?! — Она бросает подушку мимо меня.

Квадратный набивной медведь врезается в подставку для цветов, хрупкое сооружение заваливается набок, из двух горшков сыплются на палас комья земли. Неплохой удар, думаю я, раньше ей не удавалось попадать с такой меткостью. Одна из голенастых ипостасей «домового» выскакивает из своей норы и торопится начать уборку.

— Ксана… — Я хочу спросить о Сибиренко. Весь вчерашний вечер я тренировался, как задам этот вопрос. С легкой иронией, словно вскользь. — Ксана, я хочу видеть тебя каждый вечер.

— Чтобы через месяц нас тошнило друг от друга?

— Почему нас должно тошнить? Миллионы людей практикуют традишен…

— Вот именно, Янек, миллионы. Пара миллионов замшелых пней или те придурки, которым вера не позволяет вынуть голову из-под юбки жены. А миллиарды живут в гостевых, триадах или соло. Как угодно, лишь бы перед носом не мелькали надоевшие рожи.

— Я надоел тебе?

— Отстань.

— Но мы могли хотя бы попробовать.

— Хватит с меня этих проб!

— Но со мной ты даже…

Я безумно, до хруста в костях, ревную ее. Я хочу схватить ее, когда она пробегает мимо, сжать и как следует приложить спиной о стену. Я хочу спросить, кого она имела в виду и кто у нее был до меня, но не могу. Разеваю рот и снова захлопываю его. Точно кто-то стоит за спиной и глядит суровыми слезящимися глазами и не позволяет мне спросить Ксанку о ее прошлом. Все, что я могу выдавить, это:

— Но со мной-то не пробовала?

Она фыркает, выпячивает нижнюю губу и проносится мимо.

— Мы могли бы подумать о ребенке…

— Не смеши меня, мужчина не может хотеть детей.

— Я ни с кем и не хотел бы, кроме тебя.

— Если тебе невмоготу… — она дергает плечом, еще один кошмарный жест, — так и быть, мы съездим в Центр репродукции, выясним, что и как.

— Но это не совсем то, что я…

— Ах, это «не совсем то»?! Тебе надо, чтобы я ходила, переваливаясь, как утка, чтобы потеряла фигуру, потеряла год жизни, упустила работу! А потом ты захочешь, чтобы я вскакивала ночью, пела колыбельные и вытирала сопли, а сам будешь нехотя соглашаться на получасовую прогулку! Нет уж, дорогой, даже не заговаривай!

— Ксана…

— Нет! — Она вырывает локоть.

— Ксана, однажды я видел тебя в городе, совсем случайно. Ты сидела на скамейке с какой-то подругой, вы ели мороженое, а ее ребенок возился рядом. Я видел, как ты ласкала эту девочку, ты брала ее на руки, обнимала и тормошила. А потом вы вместе лизали мороженое. Я не мог к тебе подойти, даже не мог тебя окликнуть, потому что стоял в пробке, и было очень шумно… Ты ведь хочешь ребенка, Ксана, скажи мне правду!

Она застывает, словно услышала трубный зов.

Я болен ею, но моя хворь не мешает изучать ее. Я достаточно изучил эту женщину, чтобы легко определить, когда она сбита с толку. Сию секунду Ксана сбита с толку, но гордыня не позволяет ей признать собственный промах. Иногда мне кажется, что ее промахи я переживаю даже острее. Наверное, так происходит со всеми, кто искренне влюблен.

— Ксана, скажи, ты… ты любишь меня?

Я задаю вопрос и окутываюсь холодным потом. Кажется, еще немного — и я научусь управлять этим тремором, состоянием страха, который накатывает всякий раз, стоит приступить к семейным разборкам. Я слежу за тем, как семейные люди ругаются в театрах, в шоу, или очень редко наблюдаю за перебранками соседей. В реальной жизни это происходит все реже. Служа в Управе, я насмотрелся на людей, которые каждое утро глотали транки, чтобы с лица весь день не сходила довольная улыбка.

Ты привыкаешь к этому, потому что иначе сложно выжить в сообществе. Ты привыкаешь быть веселым и успешным, иначе тебя начнут сторониться сослуживцы и косо посмотрит начальство. Мой шеф Гирин считает, что мы утратили значительную часть эмоций. Мы делегировали эмоциональную сферу телевидению, мы поручили актерам страдать и переживать несчастья вместо нас. Вначале это казалось забавным, потом превратилось в удобство, а нынче почти все мы разучились психовать.

Ксана не разучилась, но последнее время мне кажется, что ее взрывы не имеют прямого отношения ко мне. Как будто у нее имеется график, она ругается со мной, а после ставит галочки, отмечая наиболее удачные размолвки. Она не психует, она играет в психоз.

— Ксана, я никогда тебя не спрашивал…

Она молчит и все быстрее переставляет стаканы в буфете. Она нагло мучает мои глаза своими полуголыми ногами. Сегодня ее брюки словно исполосованы ножом безумного портного. Когда моя жена нагибается вперед, разрезы расходятся, и налитые мышцы ее бедер просятся наружу.

Они просятся мне в ладони, но пока еще я могу сопротивляться.

— Ксана, зачем ты ходишь ко мне, если не любишь?..

Она поворачивается очень быстро, я успеваю поймать ее ногти почти у самого лица. Надо отдать должное, Ксана никогда не использует запрещенных приемов, она не бьет меня в пах. Со стороны это должно казаться довольно смешным — двое взрослых людей кружат по комнате, держа друг друга за предплечья, не давая развернуться для удара.

Мы опрокидываем кресла, топчем упавшую скатерть, увлекая за собой небьющуюся посуду и содержимое Ксанкиной сумки. У меня в доме давно вся посуда небьющаяся, иначе пришлось бы кушать на салфетках.

— Сукин сын, довести меня хочешь?!

Мы с размаху врезаемся в косяк, со стены гостиной падают офорты, рушится угловая полка с книгами. Веером разлетаются нескрепленные страницы, — это моя незаконченная диссертация…

— Ксана, я хочу спокойно поговорить. Ты понимаешь слово «спокойно»?!

«Домовой» визжит в панике, не в состоянии определить, какую из аварий устранять в первую очередь. Я стараюсь уберечь глаза и губы от взмахов огненных ногтей и пропускаю хук слева. Оглушительно звенит в ухе, синяк мне обеспечен.

Я не могу ее ударить, я даже не могу крепко ее встряхнуть. Все, что я могу, — это удерживать ее на максимальном расстоянии от себя или притиснуть животом к спинке дивана. Что я сейчас и делаю.

Я болен ею.

— Отпусти меня, гаденыш! Что ты знаешь о моей любви к детям? Что ты вообще знаешь обо мне?!

Она тяжело дышит и норовит лягнуть меня каблуком по щиколотке. Пару раз ей это удается, и я едва не подпрыгиваю от боли.

Ничего я о тебе не знаю… Так я хочу сказать, но не произношу ни слова. Потому что сама мысль о ее, возможно, существующем ребенке ужасает; меня перетряхивает, как жестяную коробку с монпансье. Не потому, что меня раздражал бы ее ребенок, просто возникло чувство, что я стою перед черным занавесом. За черным занавесом — ее прошлое, о котором спрашивать нельзя.

Спрашивать о прошлом недопустимо, это как произнести заклятие, выпускающее на волю демонов.

У меня колотится сердце, но в следующую секунду Ксана расстегивает мою рубаху и кладет ладонь на грудь. Затем я вижу ее взъерошенную макушку, она поочередно целует мои соски и запускает ногти мне в затылок. А затем она шмыгает носом и вздрагивает, и на груди у меня становится мокро.

— Прости… — выдыхаю я. — Я не хотел тебя обидеть.

И это все, что я способен сказать вместо заготовленных обличительных речей. Зато я способен выпрыгнуть ради нее в окно или отрубить себе секатором пальцы.

Я болен ею.

Ксана еще плачет, но ее шустрые пальцы уже расстегнули молнию на моих брюках. Я чувствую, как саднит за ухом, и наверняка останутся следы ногтей на плече. А еще очень болит левая щиколотка.

Моя любимая получила порцию драки, теперь наступает вторая фаза, и теперь-то я точно не осмелюсь спросить ее насчет Сибиренко. Пусть творит все, что ей заблагорассудится, лишь бы оставалась со мной.

Лишь бы оставалась моей.

Потому что она уже топчет ногами свои дырявые супермодные штаны, она уже трется о меня оттопыренной попой, отвернувшись, так и не показав заплаканное лицо. И лишь на мгновение в зеркале мелькает закатившийся глаз, припухший, покрасневший, и раскрытые губки, словно клювик у голодного утенка… Мои руки сами тащат кружева с ее бедер, но Ксана их перехватывает. Теперь ее губы растягиваются в похотливой улыбке, я вижу ее профиль сквозь зеркало, и секретер, и стеклянный шкаф, сквозь весь сложный ряд преломлений. Губы улыбаются и дрожат, а глаза все еще на мокром месте, и по щекам догоняют друг друга слезинки. Она дышит коротко, со всхлипами; она протяжными движениями ввинчивается мне в пах, но руки не подпускает.

Потому что это моя работа, которую предстоит выполнить совсем иначе. Я падаю на колени и тащу вниз ее трусики зубами. Еще не добравшись до коленок, не выдерживаю, приникаю к ее пылающему, распаленному, душному… Она лупит меня по лицу открытой ладонью; она хватает меня за рот, отталкивая мою голову; она хрипит и валится вперед.

Потому что Ксану пре-е-е-е-ет…

А я слизываю соленое. Похоже, она рассекла мне губу, и теперь придется наводить ретушь перед выходом на службу, и целоваться будет больно… Я тыкаюсь губами, оставляя кровавые отпечатки на золотом пушке, и судорожно сдергиваю рубаху. Ее кожа намного смуглее моей, так ей больше нравится, — когда мои белые руки, и белые плечи, и бедра ее, почти черные, пляшут вокруг, и она вращает, не переставая, задницей, как африканка на празднике урожая…

— Я тебе не надоела?

Она смотрит сверху вниз, прихватив рукой за волосы, слегка отстранившись. Она никогда так не спрашивала, в ее глазах странное выражение — смесь мольбы и насмешки.

— Только ты, цветочек мой, только ты…

— А как же другие бабы?

— Их нет, цветочек, их просто нет.

Она снова подпускает меня, снова притягивает, но не удовольствуется французской любовью; ей надо большего, моя девочка сегодня подралась. Пока я разгибаюсь и освобождаюсь от штанов, она уже готова, она уже сложилась в поясе, она задирает повыше блузку, гибкая ящерка бегает по спине. Я так люблю, когда на ней что-то остается из одежды…

— Ну, давай живей, я вся…

До постели мы не доберемся, это очевидно. Она опрокидывается спиной мне на грудь, она трогает себя и облизывает пальцы. Снова трогает и снова облизывает. Ксана становится кончиками пальцев на подлокотник кресла, она слегка покачивается, такое ощущение, что ее жадный цветок сам находит меня…

— Давай же, давай, Янек, сильнее!

Если бы слова могли спасти, если бы слова могли сложиться в магические фразы и растопить ее сердце…

Ксана сползает щекой по стене, ее растопыренные пальцы скребут чудовищный узор обоев.

— За бедра, Янек, держи меня, раскрой меня… Ах!

Непонятно, почему мы до сих пор не упали. Я ищу спиной, ногами, во что бы упереться; я ловлю ее за бока, ладони соскальзывают с мокрого живота… Ксана сложилась почти пополам, пот стекает по спине. Я наклоняюсь и слизываю ее соль, она дергает задом, она не может стоять спокойно.

— Нет, сделай мне больнее, мальчик…

Я глубоко, я так глубоко, что упираюсь внутри в упругий мягкий валик; я так хотел бы оказаться на ее месте в эту минуту, когда ее пре-е-е-е-ет…

Что она чувствует в эти секунды? Может быть, хотя бы в эти секунды она чувствует что-то ко мне?

Мне следует прокричать совсем другое, мне следует отстраниться и поймать правду за хвост, если у правды есть хвост, но вместо этого я продолжаю дурацкую игру:

— Скажи мне, что с тобой сделать?

Она говорит, сначала чуть слышно, а потом я дергаю ее голову назад, отрываю ее от стены… Там остается влажное пятно, из ее распахнутого рта тянется струйка слюны… Больно я бы не смог ее ударить, от ее боли у меня мгновенно стихают все желания. Ксана заходится в беззвучном крике, а потом говорит, выкрикивает эти слова, надрываясь. Чем больше грязи она выплескивает из себя, тем отчаяннее заводится, тем скорее приближается к финалу…

Я обожаю ее.

Ксана сползает все ниже по стене, приходится развернуться, я бросаю ее животом на толстый мохнатый подголовник кресла. Я отпускаю ее затылок и одним движением отрываю льняной рукав, из ее горла вырывается хриплый клекот:

— Да, все разорви, все тряпки, мой мальчик…

Я дергаю за ворот, с треском расползается ткань, и тут же мы вместе рвем оковы тяготения. Мы отрываемся от пола, от завтрашних будней, от сегодняшней потасовки, от вчерашних убийств; мы парим, как два крошечных ангела…

Потом я вглядываюсь в потолок, а Ксана зализывает царапины у меня за ухом и на плече. Я поворачиваюсь к зеркалу; так нелепо смотреть на себя, лежащего горизонтально.

Служебный вызов. Несколько секунд мы не двигаемся. Тяжело дыша, глядя через мое плечо, Ксана облизывается и тяжело дышит.

— Не отвечай, у меня плохое предчувствие.

— Тем более… — говорю я. — Если еще и у тебя плохое предчувствие.

Накидываю халат и приказываю «домовому» выдать общую трансляцию. И тут же понимаю, что предчувствия нас не обманули.

В скрине голый мужчина со связанными руками и неестественно повернутой головой. Он лежит, скорчившись, на голубом ковре, и ковер промок от крови.

 

Глава 14

Чужая память

— Четвертый канал! — бурчит со всех экранов Гирин. — Но лучше тридцать второй, шевелись!

«Тридцать второй» — это круглосуточная криминальная хроника. Канал для извращенцев, для тех, кто давно хотел покончить счеты с жизнью, но сомневался. Для тех, кто хотел бы окончательно убедиться в приближении апокалипсиса. С тех пор как тиви срослось с Инетом, перепуталось и превратилось во что-то новое, цензуре федералов все труднее отслеживать такие вот протуберанцы бреда, как тридцать второй канал. Все, на что стал способен цензурный комитет, — это отслеживать, кто и что смотрел и слушал. Этим они и занялись, а я тогда, помнится, наконец-то досмотрел «Реаниматоров»…

Я помню, как совсем маленьким ребенком отец брал меня с собой в странное место, где посреди площади собирали огромную кучу из чего-то мелкого и блестящего. Позже я узнал, что это были так называемые мобильные телефоны. Для них тоже не нашлось места в новых системах связи. Как раз в то время появились первые «салфетки», мягкие экраны со встроенным процессором; позже к ним прилепилось английское обозначение «скрин». И тогда же произошел прорыв в производстве объемных театров, теперь скрином могла становиться любая поверхность. Квартира без театра на потолке перестала котироваться, а мягкие компьютеры в обязательном порядке начали вшивать в одежду. Какой подросток выйдет в куртке без мощного скрина на внутреннем кармане? Правда, теперь в ходу голографические трансляторы, но для детишек это пока дороговато.

«Тридцать второй поможет вам отбросить сомнения!»

Это уж точно. Но Ксана опережает меня и включает «четвертый». Четвертая кнопка под личным патронатом губернатора, она славится тем, что журналисты буквально ночуют в багажниках милицейских машин.

Гладенький диктор разевает рот, смешно округляя губы. Некоторое время до меня не доходит, о чем это он и почему мелькают огоньки «скорой помощи».

«…Пытались взять интервью у начальника отдела убийств подполковника Фор, но она сообщила только, что убийца нанес несколько ударов тяжелым предметом жертве по голове… Также не исключаются версии промышленного шпионажа, поскольку найдено портативное электронное устройство, предположительно японского производства, само существование которого еще недавно дружно отрицали наши технари от криминалистики. Это скраббер, который позволяет за короткое время в полевых условиях удалить чип, находящийся в радужной оболочке глаза либо в ушной раковине… Как известно, вживленные под кожу инфочипы разрушаются спустя несколько часов после остановки сердца, как только начинается трупное окоченение… Госпожа подполковник сообщила, что с подобной техникой сталкивается впервые. Клементина Фор заявила, что, как это ни печально, коллеги из ФСБ не только не стремятся обнародовать факт нахождения подобной техники в руках преступных синдикатов, но уже долгое время они опровергают слухи о самом существовании скрабберов… Если станет известно, что принтами покойников все-таки можно воспользоваться для вскрытия замков или считывания информации, это будет означать, что силовые ведомства заведомо лгали о полной защищенности…»

Гирин чешет нос, искоса оглядывая свежие повреждения на моем лице. Однако, едва я разеваю рот, чтобы выдать свою версию событий, шеф прижимает палец к губам. Я послушно замираю и кручу в голове, как бы половчее доложить о вчерашнем.

— Ты не находишь, что это становится доброй традицией? — из ванной спрашивает Ксана. — Стоит нам заняться сексом, как в городе кого-то убивают…

Официально я не обязан отчитываться Гирину о ходе расследования ежедневно, тем более что, с точки зрения бизнеса, ничего ужасного не происходит. Со страховщиками Костадиса нашли общий язык, проблемой Милены Харвик занимаются федералы, они чересчур поспешно заявили, что убийство актрисы никак не связано с телевидением. Сценарии расходятся, несмотря на бешеную цену. Уже пошла в продажу «Нуга», где задействована целая команда перформеров, и аналитики рынка заговорили о тенденциях спроса на будущий год. Никто почти не вспоминает о несчастном случае с Тео Костадисом, слишком много свежих новостей, слишком много насилия. Вот, к примеру, сегодняшнее миленькое убийство, не далее как полчаса назад. Диктор лучится счастьем, точно рассказывает о праздничных гуляниях:

«…Мне принесли свежую информацию. Средства слежения зафиксировали, как две женщины, обе в черных очках и темных париках, бегут из офиса к лифту. Возможно, что вторая, та, что полнее и ниже ростом, ранена или пьяна. Возможно также, они хотели добраться до сейфа, но их спугнул охранник, открывший огонь на поражение. Однако обеим предположительным преступницам удалось скрыться…

Охранник признался, что нарушил инструкцию, — перед окончанием ночной смены отправился мыться в душ, находящийся по соседству с комнатой отдыха главы корпорации. Он услышал странные звуки, крики и постучал в дверь, а когда ему не открыли, воспользовался аварийным противопожарным выключателем замков. Войдя внутрь, он обнаружил тело, а затем погас свет, и его заперли снаружи. Как ни странно, именно халатность ночного сторожа спасла содержимое сейфа… но, к сожалению, не спасла жизнь патрона… Он заявил в интервью нашему агентству, что понятия не имел о присутствии шефа на рабочем месте. Как считалось ранее, продюсер приехал после десяти вечера и поднялся на служебном лифте прямо из паркинга. Но в таком случае он бы никак не прошел незамеченным. Один из подчиненных подполковника Фор сообщил нам, разумеется, неофициально, что прорабатывается новая версия. Поскольку непонятно, как женщины-убийцы проникли в здание, следует предположить, что жертва сама их провела…

Воздействие психотропных препаратов исключается, поскольку на всех входах в здание расположены датчики дыхания и анализаторы крови. Однако, войдя внутрь, продюсер своими руками отключил сигнализацию и систему слежения, что делать категорически запрещено. Очевидно, что убийцы планировали воспользоваться личным принтом, тем не менее удивляет жестокость… Продюсер умер сразу…»

— Кто это? — Я разглядываю запрокинутый кадык и залитую кровью скулу. — Что случилось? Я не знаю этого парня?

— Знаешь, знаешь, — с неожиданной хищной радостью сообщает шеф. — Это Рон Юханов, совладелец кабельной сети и некоторых других… активов. Полчаса назад он убит в своем офисе. Со всех сторон передают, что убийцы пытались проникнуть в сейф, но не успели. Нам плевать на сейф и на его принты: важно, что Юханову не успели прострелить глаз!

— Так он же… Елки-палки! — Я начинаю, не глядя, застегивать на себе одежду.

— Верно, он купил у нас «Лукум». Полонский, позвони этому носорогу в юбке. — Гирин указывает на застывший в его скрине профиль Клементины. — Ты же с ней в теплых отношениях, если не ошибаюсь? Меня она не послушает, я для нее никто, но наши техники уже там.

— О чем ее просить?

— Чтобы их пустили через оцепление. Федералы еще не прибыли, у нас есть несколько минут.

— Вы хотите, чтобы Клео допустила нас к трупу?

— Слушай внимательно! У Рона Юханова в черепе стоит чип. Не перебивай меня! Приходится говорить это по открытому каналу… Я хочу, чтобы парни сняли его стрим, и чтобы ты перехватил его. Там уже шестеро наших из отдела безопасности, но не могут пройти. Уговори носорога, Януш…

— Шестеро?! Шесть человек? — Я говорю с ним, уже усаживаясь в автомобиль, и набираю адрес Клементины. — Кого мы боимся, Георгий Карлович?

— Шевелись, дружочек! Федералы как пить дать приедут со своим скраббером, и снимать уже будет нечего! Я хочу, чтобы чип со стримом забрал ты, а техники под охраной пусть едут назад своим путем. Чтобы ни у кого не возникло сомнений…

— Я буду подставной уткой?

— Ты будешь молодцом и получишь сладкую конфету. Шевелись!

Я набираю Клео. Она меня видит, но не хочет говорить, это отвратительно. Посылаю ей голосовое сообщение, плевать на секретность, хотя теперь я почти наверняка уверен, что всю мою почту перехватывают. Я жму на педаль, рулю сквозь проливной дождь и думаю о Ксане и о новых соседях за стенкой.

— Полонский, ты идиот!

Это Клементина, кто еще может быть.

— Полонский, мне позвонил человек, сам знаешь, о ком я…

Да, я знаю. Я киваю пустому экрану. Клео нарочно остается в сторонке, позволяя мне разглядывать темноту.

— Мне позвонили и сказали, что благодаря тебе угроблена машина стоимостью в двести тысяч! Какого черта, Януш?

— Я полагал, что машина застрахована…

— Естественно, иначе бы я уже читала некролог на твоей могилке. Но когда ты меня просил о содействии, кажется, речь не шла о колумбийском трафике? Ты не предупреждал, что схватился один на один с картелем!

— Клео, у меня неплохая идея! Я сейчас подскочу и все-все расскажу как на духу, а ты за это…

— И тебе хватает наглости? Я за твои бредни еще что-то обязана?! А кстати, откуда ты знаешь, где я нахожусь?

— Новости смотрю.

— Вот сукины дети!

— Клео, хочу облегчить суровую долю твоих ребят. Этот парень с пробитой головой — еще один наш клиент. Эта штучка, которую вы нашли, скраббер, она нужна для того, чтобы расплавить чип прямо на радужке…

Госпожа подполковник молчит секунд десять, невероятно долго для нее. Я успеваю завести машину на рельс и взлетаю над озябшим городом.

— Черт подери, Януш… Так это правда, что под вас копают? До меня дошли слухи…

— Например?

— Например, что Сибиренко и компания очень хотели бы представить гибель Милены Харвик как обычную бытовуху, а на самом деле это следствие безумия, в которое впал один из клиентов.

— Но это бред. Ее заказчика и рядом не было.

— Тем не менее он сбежал.

— Черт… Об этом тоже шепчутся?

— Мало того, Януш. Шепчутся и о том, что сбежавший заказчик нашел подпольную студию, снял там запись собственного стрима и передал ее кому-то из открытых перформеров. А их в городе не так много… — Клементина глядит не моргая.

— Интересная версия… — Я кидаю козырь: — Ну, я тоже что-то слышал. Говорят, на той матрице не было ничего интересного. Любовные переживания.

— Как я могу судить, если не видела?

— Зато ты получишь снимки сегодняшних убийц, если мы поспешим… — Кажется, я беру на себя слишком много, но выхода нет. — Клео, федералы уже едут. Они очень спешат, наверняка хотят сделать как лучше и поскорее раскрыть преступление, но в запарке можно ведь и напутать. Они заберут труп для детального освидетельствования, потом, возможно, вернут… Но одно неверное движение, и вместо аккуратной матрицы с записью образуется оплавленный комок.

Госпожа подполковник шевелит квадратной челюстью:

— Ты уверен, что… напутать так легко?

— Это не мое мнение. Пропусти наших ребят к трупу, они ничего не тронут, запустят ему лазер в глаз, это на полминуты…

— А если не пропущу? — Хмурая физиономия Багровой вплывает в скрин. — Януш, под меня тоже копают…

Внезапно мне становится наплевать на этикет:

— Ты сама знаешь, чем все закончится. Они приедут и заберут все, а вас отстранят. Они выжгут ему глазной принт и вернут никому не нужное туловище. Клео, если они захотят, то вернут вам покойника в стерильном виде, обработав его за пять минут. Потому что у них есть техника, которая вам не положена.

— А вам положена?

— Клео, не будь формалисткой…

— Полонский, ваше Останкино, согласно лицензии, получило права на эксплуатацию стационарного комплекта декодировки, или как он там правильно называется. Стационарного! Полевое оборудование — это жесткая прерогатива Серого дома, никто не имеет права вынуть из человека информацию «на ходу», и неважно, зачем человеку встроена камера. А ты мне на что намекаешь? Что якобы у ваших техников в руках аппаратура, за которую могут упечь лет на десять?

— Клео, они даже не будут искать убийц, потому что им нужно совсем другое. Я пока не знаю, что им нужно, Клео. А потом они дадут очередную пресс-конференцию, на которой о скраббере ни слова не скажут. Я это на себе ощутил, они подмяли все. Вода камень точит, Клео! Если ты сейчас пропустишь ребят с аппаратурой, то федералы не тронут труп, вот увидишь…

— Ты хуже банного листа, — ворчит Клементина. — Тут вокруг топчется масса всяких придурков, где мне искать ваших садистов?

Через три минуты я на месте, а еще спустя минуту получаю запаянную капсулу с чужой памятью. Дождь льет как из ведра, потом купол закрывают и становится потише. Офис Юханова находился на двенадцатом этаже, там горят все окна, и все четыре лифта беспрерывно носятся вверх и вниз. На проезжей части собралась толпа зевак, движение перекрыто, потому что за линией флажков, одно за другим, садятся аэротакси. Я старательно запоминаю номера, но потом вижу лица пилотов и понимаю, что занимаюсь мартышкиным трудом. У этих владельцев достаточный выбор номеров.

Потом я созваниваюсь с Гириным. Карлович говорит, что я соня и с таким соней, как я, работать невозможно. На самом деле это означает, что ребята выполнили свою задачу — очистили принт — и без помпы отбыли восвояси. За ними уже установлена слежка, и Гирину это совсем не нравится. Минуту назад Гирину позвонил сам Сибиренко и спросил, какого черта мы занимаемся самодеятельностью. Он не сказал ничего конкретного, но, по отзыву Георгия Карловича, кипел невероятно.

— Будь осторожен, дружочек, — сказал мне Карлович.

Мне совсем не понравилось такое напутствие — впервые Гирин побеспокоился о моем здоровье. С Клео я договорился заранее, как мне войти в здание незаметно, у одного из черных входов меня ждет старый знакомый Бекетов. Мы пожимаем руки, лейтенант сегодня в кепке и просторном плаще. Я пытаюсь проскользнуть внутрь, но подручный Клементины перегораживает проход.

— Такой порядок ввели, — цедит Бекетов, не выпуская мою правую руку. — Я-то тебя, может, и узнал, но никому нельзя верить…

Он так и не отпускает меня, прислушивается, пока его скрин считывает данные с моей ладони; только затем лейтенант кивает и пропускает внутрь.

— Что случилось? Да бог с ней, с проверкой, я имею в виду, что у тебя случилось?

Бекетов отводит взгляд, затем шумно всхлипывает. Маячки санитарной машины перелистывают краски на его мокром лице. Мы никогда не были с Бекетовым особенно близки, но мне почему-то кажется важным задержаться еще на минутку возле него.

— Брата посадят…

— Как — брата? Твоего брата?

Бекетов кивает и лезет в карман за платком.

— Подожди-ка. — Я лихорадочно вспоминаю, кто есть кто. — Так он же у тебя журналист, вроде честный парень.

— Честнее некуда… Этот идиот выступил в каком-то ток-шоу, где возразил против «Акта от девятого января». Он ничего не делал, Януш, ни к чему не призывал, понятно? Он всего лишь выразил мнение… — Бекетов шумно сморкается.

Мне все понятно, и мне искренне жаль его брата, но ничего нельзя поделать. «Акт от девятого января» подразумевает непременную презумпцию вины гетеро в случае даже недоказанного оскорбления в адрес гомо. Или что-то в этом роде, но суть дела не меняется. У документа есть более громоздкое юридически верное название, и принят он бог знает когда, однако упорно не растворяется в кислоте времен.

— Он никого не оскорблял, понятно? — Бекетов скребет мне по груди влажными ладонями. Он, видимо, давно стоял тут, в темноте, и успел окончательно раскиснуть. — Мой брат никого не оскорблял, он всего лишь сказал, что сочувствует некоторым гетеросексуальным парам, проживающим в определенных районах, вот и все…

Сто раз следует подумать, прежде чем публично выражать симпатии гетеросексуалам. Публично никому выражать симпатии нельзя, это старая очевидная истина. Мне нечего посоветовать лейтенанту.

Наверху суматоха, заплаканные лица секретарш, непонятно, кто их сюда вытащил. Нелепые ограждения, через которые все бродят взад-вперед, ползающие по ковру киберы-криминалисты, жужжание скринов, десятки голосов одновременно.

Я не иду к убитому, не хочу я на него смотреть. Я стою в глубине коридора, за оцеплением, и смотрю, как госпожа Фор отбивается от пауков. Пауки притворились корректными, ухоженными мужчинами в добротных костюмах. Они уже сделали все, на что способны, — отняли скраббер, наследили и испортили настроение моему шефу. Как я и предсказывал, без принта Юханова труп им неинтересен. Сомнения пропали, они толпой грузятся в лифт, и это почему-то пугает меня больше, чем предстоящая обратная дорога на студию, наедине с принтом мертвеца.

Серому дому плевать на убийство, им нужно что-то другое.

— Я слушаю. — Клементина запирается со мной в гардеробной.

Я вдыхаю побольше воздуха и исповедуюсь. Это довольно непросто, утаить служебные тайны и в то же время исполнить обещанное. Когда я рассказываю о событиях в «Ирисе», Клео качает головой и хмурится. Затем мне приходится упомянуть о Ксане. О ней говорить тяжелее всего, рот словно заполняется вязкой кашей. Клементина следит за мной искоса, затем отлипает от стенки и начинает ходить взад-вперед.

— Я бы уволилась. — Она протягивает мне капсулу со свеженьким чипом.

— Что? — До меня не сразу доходит смысл ее слов.

Я ожидал, что Клео попросит больше информации, потребует от меня свидетельских показаний, но она повторяет эти три холодных слова:

— Я бы уволилась, Полонский.

Я снова набираю в грудь воздуха, но постыдно молчу. Мне хочется сказать ей, что подвести Гирина я всегда успею. Также я не скажу Клементине, где и за сколько я раздобыл «стрекоз» и «жуков», Гирин оплатил все из особого нецелевого фонда. Чудеса техники следовало вернуть, их обязательно надлежало вернуть, поскольку даже пассивное владение аппаратурой дальнего слежения означает тюремный срок, но я их не вернул.

Я прячу капсулу и тем же путем выхожу в сырую темноту. Назад я возвращаюсь под проливным дождем. Два часа ночи, почти все купола над центром города распахнуты, и потоки воды врываются в пересохшие улицы. Я прокручиваю в голове сегодняшний вечер и не могу себе простить, что так и не переговорил с Гириным начистоту. Чем дольше я умалчиваю о результатах «собственного» дознания, тем сложнее будет потом выкрутиться. Я твержу себе, что не имел права умолчать о Ксане и событиях в «Ирисе», тем более скрывать от человека, который платит мне деньги. Я казню себя и уже почти готов набрать номер Карловича, как вдруг пиликает частный вызов.

Когда я вижу, кто это звонит, мне почему-то начинает казаться, что домой я сегодня не попаду.

Это Коко.

— Сверни на Обводный, — вместо приветствия выпаливает она, — спустись на платную магистраль, поезжай до вокзала. Там брось машину и поднимайся к выезду со стоянки. Просто стой в тамбуре, я тебя заберу!

— Откуда ты… — Я хочу ей сказать, что не могу постоянно плясать под чужую дудку, и что как раз сегодня по горло сыт гонками и конспирацией, но чертовка уже отключилась.

Ксана меня убьет.

 

Глава 15

Коко

Коко шуршит одеждой, отжимает мокрые волосы. Она совсем не похожа на безумцев, которые носятся по ночным проспектам в поиске дождя, но вымокла насквозь. Единственное вразумительное объяснение этому — Коко совсем недавно была за пределами города и довольно долго пробыла вне машины и вне купола.

То есть она ночью в одиночестве посещала зону риска, куда без чрезвычайной надобности не отправится и вооруженный мужчина. Полонский думает, что у хозяйки «ситроена», в котором он сейчас находится, больше секретов, чем у дюжины профессиональных детективов. Полонский смотрит вниз, его ноги по щиколотку засыпаны розовыми, сиреневыми и пятнисто-леопардовыми тряпками.

— Что уставился?

Для ее хрупкого сложения голос удивительно низкий и хриплый. У Полонского проскальзывает мысль, что Коко недавно прошла «мейкап», в угоду пристрастиям Клео. Она стаскивает через голову свитер, на секунду отворачивается. На спине лиловые следы от плетки.

— Ты же не пинк? — внезапно озаряет его. — Ты же притворяешься?

Коко хохочет, красиво запрокидывая подбородок. Хохочет и расстегивает боковую молнию на шортах. Издалека кажется, что на пальцах самые обычные ногти. Теперь Полонский убежден, что женщина прошла «мейкап», он вспоминает, как об этом вскользь упоминала госпожа подполковник. Клео уважает исключительно тоненьких, изящных блондинок, очень гибких и очень… как бы это помягче сформулировать… очень растянутых и с высоким порогом боли. У Коко излишне тяжелая грудь для миниатюрной талии и слишком торчат соски. В сосках и пупке дырочки от хеви-принта, и на фоне загара заметен светлый треугольник. Она таскала цепь между грудями и промежностью, нарочно загорала с этой цепью…

— Так ты на контракте? — До Януша внезапно доходит смысл ее превращений.

— А как ты думал? — Девушка моется, склонившись над раковиной, раскачивает задом. — Ты думал, я позволю мамочке лупить меня бесплатно?

— Я не думал, что бесплатно, но…

— Ты думал, что белобрысая дурочка позволяет лупить себя по заднице за пару конфетных оберток? Если бы Клео была такой тупой, она просто купила бы ваше персональное шоу. Она получила бы ангелочка гораздо смазливее меня, и ангелочек смотрел бы ей в рот день и ночь. Ведь именно так обещают ваши сраные рекламки, а, котик?

Девушка затягивает себя в «питонью кожу», с удовлетворением проводит помадой по губам и приступает к выбору вечернего скрабстила. Она останавливает выбор на китайских «Огнях дракона», закатывает в капсулы на висках новую обойму и делает пробный пуск.

Полонский зажмуривается: такое ощущение, что в салоне взорвался ящик с петардами. Коко хлопает в ладоши, хохочет и сучит ногами. Похоже, девушку не особо заботит отсутствие нижнего белья. Сетчатая кожа начинается у нее на затылке и спускается до бедер, едва прикрывая пупок, а зубчатые голенища сапог почти упираются в пах.

Полонский давно не сомневается, что малышка Коко совсем не так проста, как показалась на первый взгляд. Дознавателя уже не заботит ее нагота: он впервые встретил человека, заключившего контракт на свободное сожительство. Он слышал о подобных договорных отношениях, но ни разу не читал текст. Вероятно, в тексте договора должно быть указано, сколько раз и с какой интенсивностью можно избивать свою младшую подругу…

Коко в третий раз меняет одежду и обувь, наносит макияж, но в зеркало следит за его лицом.

— Так Клементина подумывала купить перформера? — небрежно спрашивает Януш. — А мне показалось, что «наши сраные рекламки» ее совсем не привлекают…

— Мамочка не любит тех, кто не умеет думать.

— Ах, вот как?

— Ваши рекламки твердят, что вы продаете любовь! — Коко подкрашивает ресницы, сидя по-турецки на ковре. — Мамочке не нужна любовь, ей нужны специалисты.

— И по каким вопросам ты специализируешься?

— Ты зря точишь зуб, котик! Например, я умею разговаривать с грубыми девочками и мальчиками.

— Тебе так не терпится меня поддеть? Тогда не называй нашу продукцию «сраной»! Сколько раз повторять, что я не сценарист, и даже не техник!

— Выпей! — Коко протягивает полную рюмку.

— Я не хочу.

— Выпей, иначе не буду говорить. Ты напряжен, как пружина.

Стоит дознавателю выпить коньяк, девушка немедленно наливает ему вторую порцию.

— Ты не боишься ментов?

— Это моя работа — бояться мамочку, — ухмыляется она. — Ты косишь под дурня или приехал из тайги? Я получаю бабки за то, что правильно боюсь…

— Что случилось в «Ирисе»? Я тревожился за тебя…

— Не смеши меня, котик. Тревожился он… Донна просила передать, что оторвет тебе все, что болтается, если еще раз встретит. Кроме той девчонки Лиз погибла сотрудница из внешней охраны.

— Кто это был? Кто на нас напал?

— Ты не поверишь, котик. Но об этом потом.

— Кажется, ты кого-то ранила?..

— Одного ранила, одного убила. Про убитого можешь не спрашивать, это полный ноль. Уверена, что за парнем не придут родственники, но, если отправить тело в морг, он исчезнет на второй день.

Коко отправляет в рот конфету. Полонский тщетно ищет на ее лице следы раскаяния, но девушка ведет себя как профессиональный наемник.

— Кто ты такая, Коко?

— Я? Маленькая шлюшка, а что? — Она показывает растекшуюся конфету на кончике языка.

— Я перевел еще пять тысяч, как ты просила.

— Да, в финансовом отношении к тебе нет претензий.

Звучит двусмысленно, но Полонский дает себе слово не заводиться. «Ситроен» выныривает на поверхность где-то во Внуково. Януш плохо знает этот район, но Коко ведет машину уверенно. Раза четыре сворачивает в темные, внешне не отличимые друг от друга переулки, останавливается перед невзрачными серыми воротами. Впрочем, посреди ночи все кажется серым.

Коко выходит из машины и стучит в ворота. Полонский не может поверить своим глазам, но все происходит не во сне. Девушка действительно не пользуется принтами, а стучит кулаком, и внутри отзываются на ее стук. Затем машина заезжает во мрак.

— Еще выпей!

Возле губ оказывается рюмка. Кажется, это уже третья за вечер.

— Что за дурь ты подмешала в спиртное?

— Тебе надо расслабиться. Скинь куртку и всю начинку, — говорит Коко. — Мы пройдем через магнитный тамбур, только там сможем спокойно поговорить.

Янушу приходится оставить в каком-то шкафчике оружие и всю электронику. В последний раз обернувшись в сторону гаража, он видит двоих мужчин, методично обшаривающих днище «ситроена». Перед дверью в коридор дознаватель долго прицеливается, чтобы перебросить ногу через порог. Порог внезапно вырастает до размеров серьезного препятствия, узкий коридор освещен далекой лампочкой и раскачивается из стороны в сторону, как подвесной мост.

— Теперь можно говорить? — Полонский оглядывает узкую комнату без окон, он старается тщательно выговаривать слова. — Я не спросил тебя, погиб ли кто-то из посетительниц.

— Хрен их знает… — Коко наливает себе еще коньяка — Нашел о чем переживать, котик… Есть вещи поважнее. Сядь, откинься.

Она мягко толкает его на софу, после чего задумчиво бродит по комнате, зажигает свечи. Полонский не делает попыток подняться, он чувствует, что даже глазами шевелить непросто.

— Слушай, я отыскала еще двоих, кто общался с нашей неуловимой рыжей подружкой. По отзывам, эта телка наверняка «би», обе девушки с ней переспали, но обе не смогли сказать ничего определенного. Неизвестно, где она живет и чем занимается, даже назвалась разными именами. Только Лиз была с ней долго. Короче, дело гнилое, мы потеряли человечка, который мог нам помочь… — Коко смотрит на собеседника очень пристально, но фразу так и не заканчивает.

— Что ты хочешь сказать?

— Хочу сказать, что найти рыжую нам может только твоя жена.

— Не трогай Ксану, она тут ни при чем…

— Послушай, котик, а почему бы тебе самому не спросить свою Ксану? Почему ты не хочешь ее спросить? Отвечай мне! — Коко вдруг оказывается прямо перед ним. Она садится на корточки, берет дознавателя обеими руками за затылок, прохладными пальцами массирует ему виски. Она похожа на биолога, собравшегося препарировать необычную лягушку. Остатки ускользающего сознания подсказывают Полонскому, что убивать его не собираются.

Коко что-то нужно, и это «что-то» не слишком связано с порученной ей работой.

— Что ты мне подсыпала?

Последняя фраза дается ему с нечеловеческим усилием. Януш уверен, что Коко начнет спорить, но девушка только качает головой. Такое ощущение, что она что-то или кого-то ждет.

— От-ве-чай, — по слогам негромко скандирует блондинка. — Почему ты не спросишь свою жену, с кем она общается?

— Я… я не знаю… — давит из себя Януш. — Не трогай меня, отстань…

— Почему ты не заставишь ее включать маяк? Ты отпускаешь свою женщину одну в кабаки?

— Я… Она не спрашивает…

— Где твой брачный контракт?

— Не… не знаю.

— Где живет Ксана? Назови ее адрес!

Дознаватель чувствует, что еще парочка вопросов, и с ним случится нечто непоправимое. Его начнет тошнить, выворачивать наизнанку, и остановить этот процесс будет невозможно, пока в организме не закончится жидкость. Он видит себя, каким он станет, как бы со стороны. Плоская, иссохшая мумия, вросшая в диван, забытая в недрах неизвестно кому принадлежащего гаража.

Как ни странно, Коко больше не настаивает. Она поднимается, допивает алкоголь и начинает медленно раздеваться.

Внезапно Януш всхлипывает. Жар приливает к вискам, сердце колотится так, будто совсем недавно пробежал стометровку. Полонский поднимает руку, сгибает в локте и бесконечно долго рассматривает ладонь. Ощущение такое, что собственные пальцы находятся за сто километров, а ног он вообще не чувствует. Ноги где-то отдельно, голова тоже отдельно от тела, он даже не понимает, мягко ли ему лежать на софе. Теперь стены комнаты — это волнующиеся морские глубины, а по углам в напольных подсвечниках горят толстые свечи, на четыре фитиля каждая.

У Коко в руке крохотная капсула-шприц. Укол не причиняет боли, а спустя несколько секунд Полонский чувствует себя гораздо лучше. Он по-прежнему лежит, развалясь, и тело категорически отказывается повиноваться, но голова стала ясной, как никогда. Все печали и недомогания остались позади, впереди только работа и красивая женщина.

Очень красивая женщина.

Коко производит легкое движение бедрами, шорты падают к ее ногам. Теперь из одежды на ней только полупрозрачные туфли и мини-корсет с ложной шнуровкой. Корсет на глазах меняется, приобретая леопардовую окраску. Бушующее по стенам комнаты море приобретает глубокие ультрамариновые тона. Свечи трепещут по углам, облизывая бронзовую кожу Коко жаркими лиловыми язычками.

— Не волнуйся, милый. Больше не стану тебя обижать.

Полонский отводит глаза, насколько это возможно. Он старается не скрипеть зубами от ярости, понимая, что просить о пощаде бессмысленно. Он клянется себе, что достанет проклятую нимфоманку и сделает из нее рагу.

Коко переворачивает мягкую сумку, та тоже выглядит как кусок леопардовой шкуры. На пол высыпается груда предметов женского гардероба.

Она передразнивает Ксану. До Полонского только сейчас доходит. Эта дрянь и раньше неоднократно передразнивала его жену, но он старался не обращать внимания. Откуда-то она все знает, копирует жесты и мимику. Коко вставляет в рот сигарету и начинает медленно натягивать сапоги. Отброшенные туфли мерцают, как осколки горного хрусталя.

Полонский клянется себе, что никогда в жизни не возьмет в рот спиртного. Он старается не смотреть, но зрачки сами фокусируются на оголившейся женской фигуре.

Коко беззвучно смеется. Она приподнимается на секунду и шершавым языком проводит дознавателю от подбородка до лба. Мужчина чувствует широкую влажную дорожку на своем лице, слюна Коко отдает коньяком, ванильной конфетой и таким же ванильным табаком. Девушка не торопясь отползает назад, на ковер, и Полонский замечает блеск металла в ее промежности. Перед тем как сердце снова сбивается с ритма, перед тем как липкая испарина ужаса покрывает его лоб, Полонский успевает обозвать себя дураком. Потому что он с самого начала не заметил то, чего, как профи, не должен был пропустить. Коко носила цепи, но на рабыню походила примерно так же, как на шахтера.

По стенам и потолку снуют стайки серебристых рыб, раскачиваются водоросли. Потолка не видно, вместо него, в бесконечной дали, сквозь сотни оттенков зелени порхает размытый солнечный диск. Нет ни окон, ни дверей, тянет океаном и горячим воском. Пахнет большой водой, это запах безумной девицы с кожей цвета питона. Надев сапоги, Коко откидывается на ковре, любуется на себя, затем плавным движением встает в мостик. Выше сапог на ней ничего нет. Немного покачавшись, словно раздумывая, что же делать дальше, блондинка прогибается еще сильнее, и, мелко перебирая ногами, разворачивается лицом к мужчине. Мужчина полулежит, его руки безвольно раскинуты, из краешка рта тянется струйка слюны, с висков стекает пот.

Он хочет закрыть глаза, но не может.

Единственное, что осталось послушным его мозгу, — это глазные яблоки. Лицо женщины перевернуто, но она встречается с мужчиной глазами, она застывает, упираясь макушкой в мохнатый ковер. Полонский видит ее напрягшийся живот, выбритый бугорок с продетыми металлическими колечками, видит трехцветного дракончика, извивающегося в атласе ее кожи.

Блондинка сползает на пол, становится на четвереньки спиной к Полонскому и начинает разыскивать в горе на полу нужную вещь. Януш пытается отвлечься, но не может контролировать свое тело. Ниже пояса все горит и болит. Надо попросить ее о пощаде, надо это сделать немедленно, но из горла вырывается только хриплый стон.

— Что с тобой, котик? — Она движется виртуозно.

Приподнявшись на одном колене, внедряет пальцы Янушу в прическу, кружит надувшимся соском вокруг его губ, царапаясь о щетину. Он приоткрывает рот, невольно тянется вперед, но девушка его не пускает. Похоже, Коко игра нравится больше, чем мужчине, грудь набухает, ее ногти все яростнее разрушают порядок на макушке дознавателя. Вдруг она откидывается назад, как брошенная марионетка. Мужчина выгибается, точно охваченный внезапной эпилепсией. Он сползает с дивана и замирает на ковре, дергаясь, словно ему попал кусок в дыхательное горло. Коко смотрит на свои ладони и неровно дышит.

— Ты весь потный… Чем ты колешься, котик?

— До тебя ничем не кололся…

— Ни хрена себе «ерунда»! Да ты же… Ты что творишь, весь пол заблевал!

Полонский пытается встать на четвереньки, но локти подгибаются, и он снова утыкается лицом в пушистое покрытие. К счастью, в этой загадочной квартирке на задворках гаража имеется «домовой». Пронырливый паук уже шелестит рядом, разбрызгивая моющую пену. Коко становится рядом на колени, ее движения точны и экономичны, как у профессиональной медсестры. Она раздвигает мужчине челюсти, поворачивает его голову и просовывает скомканный платок в рот. После этого рвет на горле воротник и рывком переворачивает дознавателя на бок.

Ее руки испачканы в остатках пищи, но девушка не обращает внимания. Откуда-то достает наркотический детектор и шприц с противошоковым средством.

— Черт, извини… — Несмотря на дикость своего положения, Янушу становится стыдно.

— Фигня, все фигня! — Девушка натягивает шорты и распахивает дверь.

Входят трое.

 

Глава 16

Ночные гости

— Как он? — спрашивает приглушенный мужской голос.

— Хуже, чем мы думали, — отвечает женский голос.

— Зато все подтвердилось, — возражает Коко.

— Что подтвердилось?! Что вам от меня надо?

Януш силится приподнять голову, с третьей попытки это ему удается. Вокруг столпились четыре пары ног, одна пара в сетчатых сапогах, остальные — в черных безликих штиблетах.

— Вы уверены? — переспрашивает невидимая женщина и ставит на ковер металлический баул. — Реакции соответствуют?

В глаз Полонскому ударяет лучик света; женщина оттягивает ему веко, затем прикладывает к принту на ладони валик медицинского датчика.

— Кто вы такие?! — Полонский пытается придать голосу строгость. Это все, на что он способен, — валяться на полу в чужом гараже, запачкать чужой ковер и пугать с пола обидчиков. — У меня документы во внутреннем кармане, проверьте — там зеленый флажок!

— Вот видите, какой бодренький, а вы опасались комы, — чуть ли не с восторгом отзывается мужчина.

Он опускается на колени и затягивает поперек лба Януша ремень. Дознаватель чувствует прохладу электродов на висках, легкое покалывание вокруг темечка, затем раздается гул и по комнате растекается голубоватое свечение. Януш имел дело с таким оборудованием — это передвижная реанимация.

Чьи-то руки в перчатках засучивают на нем штанины, расстегивают оставшиеся пуговицы на рубахе. Снова укол, на сей раз в предплечье, из профессионального инъектора, которым пользуются врачи «скорой помощи». Подвижности ни одной части туловища укол не добавляет, разве что становится легче дышать. Перед носом дознавателя колышутся ворсинки ковра и свисает пучок проводов.

— Почему такой уровень шума, коллега?

— Потому что Коко затравила его стимулятором!

Возмущенное шипение Коко:

— Вы сами разрешили малую дозу… Ой, что это?

— След от первичной рефлексии, дорогуша.

— Ему будет больно?

— Не думаю. Мы снимем эпюры потенциалов, но для этого надо разогнать нейроны в определенный цикл… Не больнее, чем у дантиста…

Амнезия, думает он. Если это наемники из Института мозга, жди самого худшего. После такого сканирования они обязаны усыпить меня навсегда или добиться амнезии. Чтобы никому не рассказал. Точно по времени они прицелиться не сумеют, стало быть, захватят кусок нужной мне памяти. Точно по времени еще никто не научился, даже американцы…

Женщина развернула скрин, но с пола дознаватель не может разглядеть, что происходит на экране. От мертвенно-голубого света лица всех троих, склонившихся над скрином, кажутся посмертными масками. Четвертый посетитель, обладатель очень больших ног, так и не отошел от двери. Он стоит внутри комнаты, спрятавшись за косяком, чуточку напрягая колени.

— Кто вы такие? — в бессильной ярости повторяет распростертый на полу дознаватель.

Если эти мерзавцы его отпустят, то увольнение обеспечено. Гирин не станет держать на работе дознавателя, превратившегося в кисель. Это даже не смешно.

— Он возбудился, эрекция была? Ага, вижу, вижу…

— Да выключите вы это море, раздражает, словно в батискафе!

— Несомненно, возбудился, но блок очень серьезный.

— Я испугалась, что остановится сердце, и прекратила, — это Коко. Она меняет обои, возвращается унылый серый цвет.

— Правильно сделали. Даже для локального зомбирования всплеск слишком сильный. Пародокс в том, что парень лет двадцати мог бы погибнуть.

Полонский только сейчас вспоминает про чип с памятью убитого Юханова. Если чип пропадет, ему придется искать работу за рубежом. Но его карманами никто пока не интересуется.

— Давайте быстрее! — раздается неожиданно визгливый голос мужчины, стоящего у двери. — У него маяк включен, а вы копаетесь!

— Никто его не ищет! — это Коко.

— Коллега, а вы не допускаете точечной подкорковой изоляции?

— Ни в коем случае. Взгляните сюда, четвертая дорожка, абсолютно чисто.

— Скорее! — Это мужчина у двери. — Сюда кого-то несет.

Он что-то делает, шевелит руками на уровне груди. Потом в поле зрения Полонского оказывается разложенный приклад, это полицейский «сонник» британского производства.

— Но Миша должен был перекрыть дорогу!

— Эй, потише, наш пациент не спит.

— Удивительная картина, они добились невозможного! — Женщина щелкает тумблерами прибора, спрятанного в недрах саквояжа. — Я бы осмелилась заявить о двухуровневой программе…

— Если не трехуровневой, коллега. Обратите внимание на частоту в дельта-ритме!

— По всем каналам приходится держать шестнадцать микроампер.

— Сколько может уйти времени на раскодировку? — Деловитый равнодушный тон Коко вгоняет Полонского в дрожь.

— Постараемся за пару суток, загрузим все свободные кластеры.

— И что потом?

— Если все подтвердится, то выход только один.

— Но доказательной базы все равно нет!

— Весь вопрос в том, сколько человек в Останкино успели так загру…

— Тихо, тихо! Вы закончили, коллега?

— Одну секунду… Готово.

Жужжание, щелчок, голову освобождают от ремней, скрин компьютера гаснет. Полонского поднимают с ковра и бережно возвращают на софу. Затем вспыхивает свет, и, когда глаза привыкают, он видит в комнате лишь свою белокурую спутницу. Дверь распахнута настежь, в полумраке гаража отсвечивает багажник «ситроена». Ни малейших следов от троих посетителей.

Коко ужасно серьезна. Убедившись, что мужчина способен ее воспринимать, девушка садится рядом и берет его широкую ладонь.

— Слушай меня очень внимательно, котик. Рада бы с тобой поболтать, но ждут дела. Надо отрабатывать твои десять штук. Поэтому я поеду, а Миша подождет, пока ты придешь в норму, и подбросит тебя до твоей тачки. Будь паинькой, возвращайся домой и честно ходи на службу. За меня, котик, можешь не волноваться, я знаю, что делать. Мы найдем эту рыжую красавицу, если только она еще жива, и сразу тебе сообщим. Мама Фор никогда никого не обманывает. Ты, главное, верь нам и не лезь к мамочке с глупыми вопросами, вроде того, где меня найти. Идет? Мамочка не любит подлых штучек, ты же знаешь. Посиди, остынь, сходи в бассейн… Я сама тебя найду. Да, ведь тебе, наверное, обидно, что мои друзья без спросу поковырялись в твоем мозгу. Ты, наверное, хочешь знать, кто они такие и что они там нашли. Извини, Януш, но я тебе лучше отвечу на другой вопрос. Тебя вроде бы занимало, с кем мы схлестнулись в «Ирисе»? Так вот, это ребята из кремлевской охраны. Я тебе на скрин сбросила ссылку, сам посмотришь. Личность убитого, того, что чуть не прикончил тебя, я сверяла с базой «Ног Брайля». Как минимум шесть раз его рожа мелькает среди телохранителей. Доказать ничего нельзя, и донна Рафаэла никогда в жизни не признается милиции, что в ее «Ирисе» замочили трех человек. Ты все уловил, котик? Я жду ответа…

Полонский медленно опускает веки. Да, он уловил. Еще не переварил, еще не до конца поверил, но уловил.

— Отлично, милый… — Коко нежно целует дознавателя во вспотевший лоб. — Ты, кстати, в курсе, что отчудил ваш генеральный? Час назад он открыл учредительный съезд новой партии, а секретарем избрали зама министра внутренних дел. Конкретно показал господин Сибиренко, с кем в одной упряжке. Но партию каждый дурак создать может, ты бы слышал, что Лева в программной речи заявил.

Поскольку Полонский ничего не может ответить, Коко тянет выразительную паузу до последнего.

— Они будут бороться за открытие доходов и полную индексацию имущества всех депутатов и госчиновников. Ты можешь себе такое представить? Это даже не смелый шаг, это все равно что бросить хабарик на бензоколонке! Если до выборов не ошибутся, чем черт не шутит, котик…

Но я к тому, что господин Сибиренко очень занят, ему не до нас. И если тебе вдруг придет глупая идея обсудить нашу сегодняшнюю встречу со своим начальством, помни о пианистке Лиз, что хотела с нами встретиться в «Ирисе». Ей тоже было что рассказать. Помни о дырке в ее голове, а я буду помнить о тебе.

 

Глава 17

Мисс Лилиан

Это не жена Юханова.

Но она похожа на настоящую Линду, как две капли. Эта женщина прошла «Тотал мейкап» такого уровня, что придраться невозможно. Вероятно, если измерить ее рост, вес и объемы, обнаружатся мелкие неувязки. Вероятно, у нее другая группа крови и еще парочка параметров, которые даже отдел перфоменса изменить не в состоянии. Она обладает памятью его жены ровно в той мере, которая оговорена в контракте. Она привязана к своему мужу гораздо в большей степени, чем настоящая жена, которая находится сейчас в другом городе и никак не сможет помешать работе. Эта женщина сексуально ориентирована на запах только одного мужчины, чтобы исключить возможные накладки. Ее пристрастия в интимной сфере устраивают команду режиссеров и соответствуют запросам клиента. Они лишь немного отредактированы, в рамках медицинского страхования…

До того как поставить свою подпись, актриса, на пару с собственным адвокатом и представителями обеих страхующих сторон, месяц изучала пакет соглашений. Теперь она вспомнит, кто она такая на самом деле, только после окончания срока действия сценария. Она вспомнит, получит кучу денег; ей в обязательном порядке будет возвращена прежняя внешность. Вернется прежняя дикция и тембр голоса. Медики из страховой фирмы скрупулезно проанализируют ее организм на предмет любых повреждений и заболеваний. После чего под документами появится новый ряд подписей, и актриса навсегда забудет о своем участии в проекте.

Так все выглядит в идеале. Но не в этот раз.

Сценарий прерван, потому что заказчик погиб.

…Линда Юханова стоит на противоположной стороне проспекта. Виниловая куртка отражает блеск витрин. Высокие скулы, раскосые фиолетовые очки, надменный чувственный рот. Над верхней губой едва заметные усики; она нарочно их не удаляет, в этом сезоне модно.

…«Лукум» гораздо дороже и на порядок сложнее «Халвы». Это настоящее чудо. Здесь сладость не на двоих. В проекте могут участвовать двое и даже трое перформеров обоих полов. В проект можно добавлять новые лица и даже заранее вводить уровень приязни между ними. Крайне непросто подобрать и увязать эмоциональные стримы в соответствии с пожеланиями заказчика, процент согласования падает до семидесяти пяти, но это еще никого не остановило. Напротив, заказчики утверждают, что непредсказуемость поведения актеров их только заводит.

У технического отдела и отдела режиссуры совсем иное мнение, они спорили до драки, отстаивая перед Советом свою позицию, которая сводилась к простейшему — «не пущать!». Они кричали о пороге опасности, о невозможности дистанционного контроля сразу за тремя перформерами; они требовали даже психиатрического освидетельствования для клиентов…

Как ни странно, никаких печальных последствий пока не наступило. Более того, четверть заказчиков вообще не включили секс в обязательную программу. А около трети, насколько я успел изучить сценарные ходы, потребовали две недели охоты или рыбалки в уединенном месте с друзьями. Им ничего не стоило урвать две недели, заказать живого кабана или рыбу на крючок, но проблема упиралась в друзей.

В настоящих друзей, а не тех, кто улыбается только в лицо.

Таким другом может стать только перформер. Это не мои слова, это реклама «Лукума».

«Лукум» связывает с обычными телевизионными проектами только общая техническая база и терминология. Это самое передовое и захватывающее персональное шоу, которое… никогда не увидит мир. Его увидят лишь несколько человек, а точнее — трое из команды разработчиков, представители Экспертного Совета и… И впервые к материалам допущен дознаватель.

Логичнее всего войти, используя записи стрима самих перформеров, тем более что по условиям соглашения чип со стримом клиента по окончании работы остается у него. Клиент не может сам его активировать, но уверен, что никто не продаст и не переживет на себе его ощущения. Все это слишком лично и тонко. И дело совсем не в сексе. И не в разнузданных оргиях, и уж тем более не в оплаченных дорогостоящих путанах из Лиги свободных гетер.

Бордели, помнится, легализовали, еще когда я был ребенком, и интерес к ним почти сразу угас. Особенно после введения обязательных контрактов при заключении гостевых браков. Никому, кроме дряхлых инвалидов, не нужны платные гетеры, поскольку свобода отношений и так плещет через край. Вся грандиозность нашего ноу-хау и залог победы лежат совсем в иной плоскости. Отдел перфоменса продает эмоции.

…Линда Юханова поворачивается и заходит в распахнутые двери «Амазонии». Сквозь стеклянную стену я вижу, как спиральный эскалатор поднимает ее на четвертый этаж. В этом сезоне носят полосатые клеши и обтягивают задницы. По Линде можно ориентироваться во всех последних веяниях моды.

А еще жена Юханова структурный дизайнер. Сложно дать однозначное определение, что это такое. Их лавка занята тем, чтобы примирить жесткий виртуальный мир с реалом. Плавный переход, сглаживание углов, смещение акцентов на прекрасные стороны. Например, настоящая Линда сейчас обкатывает модель яслей, где на восемь групп детей будет всего один воспитатель. Полный бред, но ей нравится. Той «хромированной» брюнетке, что поднимается сейчас на верхний этаж развлекательного центра, нравится та же самая работа. Она ничем не отличается от прототипа и вполне искренне считает, что находится в отпуске.

…А еще жене убитого Рона Юханова нравятся живые собаки, паэлья, кальвадос, даосизм, хайку, Патагония и мисс Лилиан. Для меня все эти понятия — лишь отголоски чужого космоса. Кроме последнего. Мисс Лилиан представляет крайне серьезный интерес. Если бы заказчик сразу сообщил о появлении этого персонажа, возможно, его незавидная судьба выглядела бы иначе. Но Рону Юханову не пришло в голову оспаривать режиссерские ходы. На его месте я бы тоже ничего не заметил. Для этого надо быть хитрой лисой, вроде Костадиса, надо быть придирчивым и желчным.

Режиссеры не исключают, что перформер мог просто-напросто познакомиться с этой мисс Лилиан в одном из «розовых» баров. Вполне естественное обоюдное притяжение, особенно если учитывать природный темперамент актрисы и режиссерские «добавки». Так я раньше полагал, насчет естественности…

Но «новая» Линда не должна была ни с кем знакомиться. Сценарий «Лукум» подразумевает одновременную работу с заказчиком нескольких актеров. Но в случае Юханова речь шла только об одном любящем партнере. Остальные интересовали Рона как приставки для супружеского секса. Ему хотелось, чтобы супруга при нем занималась любовью с кем-то еще. Невинная забава, но настоящей жене она пришлась не по вкусу. Рон встречался с подружками «новой» Линды несколько раз; по условию сценария, она его и знакомила. Но Рон не удосужился проверить, откуда взялся новый персонаж.

Он слишком любил свою жену.

Журналисты высмеяли бы наречие «слишком», но я его хорошо понимаю. Я прекрасно осведомлен, что означает «болеть кем-то».

Линда часто проводит время в этой башне. «Амазония» выстроена на развязке Садового кольца. Купол над проспектом только что захлопнулся, последние капли дождя дрожат на деревьях, над стоками утробно урчат водовороты. Желающие ощутить прелесть осени нарочно прогуливаются с непокрытыми головами. Здесь полно таких чудаков: бродят по центру с расписанием помывок и соревнуются, кто сколько раз за день успел промокнуть.

Они играют в дождь.

Я перехожу проспект и оказываюсь между двумя десятиметровыми пальмами. «Амазония» обволакивает странной смесью запахов: жареного кофе, мартышек, носящихся внутри огромной сетки, горячих ванильных вафель и рекламного парфюма, который навязчиво предлагают размалеванные девахи у самого входа. Точнее сказать, я помню запахи, которые здесь присутствуют, потому что и сам люблю сюда забегать. Обоняния у меня нет, как и осязания, эти фокусы оставим для фантастических романов. Я просто лежу на мягкой кушетке в полной изоляции, голову и грудь полотно фиксируют захваты, несколько игл микронной толщины введены в нужные участки мозга, и специальный наркотический раствор поступает в вену на левой руке. Вот и все. Никаких там эластичных костюмов со встроенными электродами. Осязательный контур записывать пока не научились. И никаких экранов для всеобщего обзора. Стрим может воспринять только человеческий мозг, мозг открытого перформера. Поэтому в качестве доказательства для суда он вряд ли сгодится.

Стрим Рона Юханова можно поделить на три составляющие: зрение, слух и собственно стрим, тот самый эмоциональный код, доступный лишь тонкой аппаратуре. Техника для расшифровки стрима существует в единичном исполнении. По крайней мере так до последнего времени полагали шишки из Экспертного Совета.

Теперь уже никто ни в чем не уверен.

Зато я, по крайней мере, могу не бояться упустить Линду из виду. Юханов шагает и глядит совсем не так, как Костадис. Он был ниже Костадиса ростом и слегка переваливался при ходьбе. Он следил за женой, а меня интересуют окружающие. Все, кроме Линды. Я не могу их сфотографировать и не могу прокрутить запись в обратную сторону. Я даже не могу скосить глаза на зеркальную стенку, чтобы проследить, кто вошел в здание следом.

…Линда вышла на четвертом этаже и рулит прямиком в бар. Баров тут штук пятнадцать, на самые разные вкусы. Эскалаторы разбегаются во всех направлениях, лифты ездят прямо внутри аквариумов, три десятка круглосуточных театров зазывают на розыгрыши призов. Недавно социологи обнаружили, что в развлекательных центрах вроде «Амазонии» появились постоянные жители. Преимущественно это профессиональные геймеры, кочующие по этажам между тотализаторами и игровыми автоматами. Они даже спать ухитряются в кинотеатрах. А всего через «Амазонию» на Садовом в день проходит не менее сорока тысяч человек.

Я сворачиваю за Линдой в дымный сумрак. Хорошо, что мой нос не чувствует этой вони. Человек двадцать сосут кальяны, еще столько же раскачиваются в групповом танце над аквариумом. Барная стойка висит в воздухе, черный парень с серебряными волосами наливает Линде кальвадос. На самом деле он перекрашенный белый, но этой весной в среде яппи модно играть ферментами. На подиуме делает «мостик» обнаженная девица, на ее теле нет ни единого волоска. Ее голый череп украшен иероглифами. Вторая танцовщица в красном латексе капает на гениталии подружки воском с двух зажженных черных свечей. Вместо задней стены — водопад; весь покрытый каплями от воды и пота рослый мулат дергает за веревки колокольчиков и лупит колотушками в музыкальные бочки. Ему кажется, что так он помогает оркестру.

Я не пробираюсь между танцующими, я их просто тараню. Рон Юханов не учился в школе высоких манер, он занятой человек и презирает гуляк. Все, о чем он втайне мечтал, — это чтобы его супруга была с ним понежнее. Линда моложе мужа на семнадцать лет. Вместе со своим структурным дизайном она колесит по свету, одновременно учится и продает разработки. Она не желает в ближайшую пятилетку заводить детей, не интересуется купленным для нее домом, не спит с Роном больше раза в неделю. А когда чудо физического слияния происходит, Линда ведет себя так, словно отрабатывает скучную обязанность. Она подписала гостевой контракт, но, как деловая женщина, ревностно оберегает свою независимость.

Это та скупая информация, которую я выудил из нашего психотерапевта. Перед тем как скачивать стрим, заказчик в обязательном порядке посещает медиков. Его святое право — промолчать и ничем не делиться, но в таком случае отдел перфоменса не отвечает за качество работы. Мне немножко жаль Юханова, хотя, судя по его досье, покойный был порядочным мерзавцем. Купил бы лучше себе «Халву», получил бы влюбленную студентку!

Линда Юханова улеглась на пушистой кушетке, закинув ногу на ногу, в одной руке — тяжелый бокал, другой гладит по коленке рыжеволосую девочку в корсете. Та сидит на кушетке по-турецки, ко мне спиной. На ее ножках очень яркие брючки, на затылке переливается гирлянда, голые плечики покрыты татуажем. От перезвона бочек и колокольчиков у меня во рту начинают вибрировать зубы. Ослепительно-черный гарсон меняет кальяны. Его улыбка плывет в облаках дыма, как реклама зубной пасты. Голая девушка на эстраде теперь сидит на шпагате, задрав вверх лицо. Мускулистый парень в кожаных шортах затягивается «травкой» и выпускает дым ей прямо в рот. На дальних кушетках целуются взасос. Я на секунду бросаю взгляд наверх и только тут понимаю, почему в баре все лежат. Под звездным куполом беззвучно идет боевик.

Жена Юханова чертовски красива. Конечно, не так, как Ксана, но с Ксаной я никого не могу сравнивать. Я стараюсь о ней не думать, и оказывается, это не так уж сложно. Я нашел крайне простой рецепт — главное, не пытаться не вспоминать о ней. Напротив, пусть ее образ все время будет перед глазами, раз уж ему так неймется. В таком случае образ постепенно начинает просвечивать, истончаться, пропуская сквозь себя печальную действительность.

Линда очень красива, хотя ее лицо, пожалуй, можно назвать тяжеловатым, глаза посажены далеко от переносицы, а в бедрах она могла быть заметно уже. Если бы захотела, но этого не хочет ни настоящая Линда, ни заказчик.

Я кожей чувствую, как Рон к ней привязан…

…Я встречаюсь с Линдой глазами и вижу, как она расцветает и всем телом подается навстречу. Она немного удивлена, но безумно счастлива меня видеть. Свои синие очки она уже сняла, на ее бровях перекатываются голубые светлячки.

— Привет, — говорю я, но из-за грохота музыки с трудом различаю собственный голос.

Рыжеволосая девчонка оборачивается, и я успеваю заметить то, чего никогда бы не заметил Юханов. Потому что это моя работа — замечать такие вещи.

Она неестественна, эта мисс Лилиан. В процессе поворота головы ее лицо трижды поменяло выражение. Сначала она ласково и преданно, как ручная собачонка, смотрела на Линду, затем ее буквально перекосило от злости, что кто-то еще осмеливается нарушить их междусобойчик, но в фас она — сама кротость и восторг.

— Ронни, как чудесно, что ты меня нашел! — щебечет Линда. — Лили, это Рон, мой муж, правда, он симпатяга? Поверь, хани, он самый лучший мужик в обозримой части Вселенной, я просто без ума от него… Милый, это мисс Лилиан, но, если ты будешь хорошо себя вести, она позволит называть себя просто Лили, верно, хани? Ты не закажешь нам еще по стаканчику? Лили совершенно уже не англичанка, держу пари, ты таких еще не встречал, она сама признается, что почти обрусела в нашем бардаке, верно, хани?

Все это единым залпом.

Я целую запястье мисс Лилиан.

Мне немножко жутко, а если честно, то мне жутко как никогда. Я разглядываю ее с очень близкого расстояния, и разглядываю глазами убитого вчера человека. Это она убила его, рыжая тварь. Наверняка она убила Милену Харвик.

Это она целовала Ксану.

Что ей нужно от всех нас, кто она такая, если ее не может найти ни Клео, ни Коко, ни девочки из «Ириса»?

Сию секунду я чертовски хочу, чтобы эта ледяная кукла открыла рот. Мне нужен ее голос.

— Привет, — говорю я и протягиваю руку.

Мисс Лилиан делает губы трубочкой, что, очевидно, должно означать воздушный поцелуй. Рону Юханову, скорее всего, глубоко наплевать, заговорит мисс Ли или навеки останется немой. Он слишком увлечен своей обновленной супругой, он сходит с ума все эти дни от чудовищной реальности происходящего, от женщины, которая его понимает и любит непонятно за что…

Мисс Лилиан проводит ногтем указательного пальца мне по щеке. Ее губы что-то произносят. Очень похоже на «тебе конец».

— Простите? — наклоняюсь я.

— Ронни, ну закажи нам еще по стаканчику… — капризно тянет Линда.

Я сжимаю мягкую ладошку супруги, но смотрю на ее спутницу. Неужели Рон ничего не заметил, неужели этот волк большого бизнеса, акула с пятью рядами зубов, упустил такую важную деталь?

— Айн момент, — шутливо козыряю я и поворачиваюсь к бармену.

Взгляд мисс Лилиан втыкается в спину, как раскаленный прут.

Линда капризничает, кривит лицо, почти плачет, но при этом не забывает следить за тем, как она выглядит со стороны.

— Ну, Ронни, ты же обещал, что мы пойдем к тебе…

— Я сказал, что подумаю.

— Ну, Ронни… — Она скидывает обувь и трогает меня теплой пяточкой, одетой в смешной детский носочек. Потом носочек скользит по моей ноге, пока не упирается в пах и не начинает там уютно вращаться. Линда беспечно поворачивается к Лилиан: — Ты не представляешь, где мы только не трахались за последнюю неделю. Были на аттракционах, и на катере, и даже ездили на стадион, Ронни нарочно купил билеты на футбол…

Я глажу ногу жены. Мисс Лилиан улыбается. Она так и не сказала ни слова.

— Ронни, ты обещал, что мы пойдем к тебе в контору… Ну, пожалуйста, это так возбуждает… — И обращаясь к Лилиан: — Там так круто, ты не представляешь, там виден центр, и морской вокзал, и по-тря-саю-щая джакузи.

Внезапно в баре меняется освещение, теперь каждый клок дыма похож на нежно-сиреневую паутину. В водопаде мокрый мулат колотит по бутылкам. Из сиреневого тумана хищно поблескивают клыки мисс Лилиан. Это она так поддерживает беседу, она опрокидывает в себя горящую «самбуку», а потом я обнаруживаю ее руку у себя в ширинке. Мы сгрудились возле маленького столика, Линда развалилась на кушетке, в ногах кто-то распластался с сигарой в зубах. Официант ставит на подсвеченное снизу стекло овальную чашу с дымящимися благовониями.

— Рон, ты меня не любишь…

— Там камеры, могут заметить.

Мисс Лилиан отбрасывает челку и еще глубже погружает руку в мои брюки.

— Ну проведи нас сзади. Ты же главный, ты все можешь.

— Линда, а что я скажу охране?

Мисс Лилиан скидывает туфли, сворачивается клубком на кушетке и опускает лицо мне на колени. Наверное, Рону очень хорошо, потому что он долго не отвечает и блуждает взглядом по потолку. Линда беззвучно смеется, ее смех заглушает трансляция рок-концерта. С потолка сыплется золотой дождь, на столике дымятся неведомые плоды, паренек с сигарой так и заснул на полу, раскинувшись морской звездой. Бармен целует девушку, перегнувшись через стойку.

— Ладно. — Я забираю в ладонь рыжую прическу мисс Лилиан, она поднимает туманные глаза, ее губы блестят. — Ладно, поехали в офис.

Только что я подписал себе смертный приговор.

 

Глава 18

Этой ночью

Этой ночью я вернулся домой разбитый как никогда. Мужчина, которому Коко поручила присматривать за мной, исполнительно сопроводил до машины, сделал ручкой и исчез. При всем желании я никогда не найду гараж, где банда «медиков» просвечивала мне мозги. Я сидел в «опеле» и кипел от негодования; потом я малость остыл и проверил карманы. Страшные подозрения не подтвердились. Все было на месте, включая запаянный чип с памятью Юханова. Я позвонил Гирину и попросил отсрочку до утра. Чип я завезу и оставлю в сейфе, но заниматься раскодировкой сейчас не в состоянии. Дико болит голова.

Пока автопилот рулил домой, я почти передумал выдирать у Коко ее длинные ноги. А сварив себе кофе, я пришел к выводу, что таким образом Клементина Фор проверяет меня на вшивость. Возможно, проверяет, не воспользуюсь ли я при удобном случае ее пассией в сугубо личных целях. Вероятно, также я поступлю крайне неумно, если начну всем подряд жаловаться, что неизвестные люди заперли меня в гараже и пытали голой женщиной, а потом прослушали извилины и отпустили…

Я запустил последнюю оставшуюся у меня «стрекозу». Специального «червяка» для проходки бетона взять было неоткуда, иначе бы я непременно заслал его к соседям. На самом деле я себя обманываю, Клео наверняка бы достала любую технику, но со «стрекозкой» мне спокойнее. Невозможно определить, кто ее послал. Я запустил «стрекозу», управляя ею не со своего скрина. Пришлось купить абсолютно «левый» компьютер, собранный неизвестно где, который я сегодня утром сбросил с моста в Москву-реку. Переплатил, но иного выхода не было.

После того как ввели обязательную личную регистрацию всей передающей аппаратуры, управлять со своего скрина «подлыми штучками», как их называет Клео, стало небезопасно. Со своего компьютера вообще многое делать небезопасно, несмотря на кажущуюся автономность и неуловимость.

«Стрекоза» проникла к моим новым соседям через вентиляцию. На скрине отразилось то, что я втайне ожидал увидеть. Ни малейших следов пожилого седого господина и его белокурой спутницы, ни малейшего намека, что за соседней стеной обитает семья. Стандартная мебель убрана в стены, «домовой» отключен, на окнах жалюзи. У той стены, что контачит с моей спальней, стоит пустой столик.

Это все.

Нет, не все. Дверь в кладовку заперта, но внизу, у самого пола, имеется узкая решетка, видимо, для лучшей вентиляции. В такие узкие щели «стрекоза» проникает лишь по особой команде. Если не приказать, она так и будет медленно перемещаться по всем свободным помещениям, периодически расправляя крылья для подзарядки батарей, пока не встретит объект, в котором опознает человека. Мы проникаем в кладовку, переключаемся в инфракрасный диапазон и сразу обнаруживаем женщину, ничком лежащую на полу в спальном мешке. «Стрекозка» приближается, выдает параметры, и я тут же с облегчением понимаю, что женщина спит. Она лежит ничком, длинные черные волосы закрывают лицо, руки не связаны. Позже выясняется, что и дверь в кладовую не заперта. Женщина глубоко и ровно дышит, и, судя по всему, нет поводов вызывать милицию.

Я уже вплотную подошел к решению поведать обо всем шефу, я был почти уверен, что опередил «соседей» по крайней мере на шаг, и тут… меня снова провели. Соседи сделали мне ручкой, подсунув вместо себя новую жиличку, скорее всего наркоманку, которой нравится спать в кладовке. Либо у меня прогрессирует паралич мозга, либо рыжую стерву что-то спугнуло. Ни свет ни заря я поднял на ноги приятеля из Управы. В эпоху, когда квартиры сдают и снимают электронные риелторы, что-то трудно утаить, но точно так же трудно что-то выяснить.

По всем признакам, с момента выселения многодетного восточного друга квартира стояла пустая. А вчера вечером ее опять сняли, но данные пока находятся у маклера и не поступили в компьютер. Об этом же уверенно заявлял индикатор на двери. Мне снова не о чем докладывать…

Я выпрыгиваю из вчерашнего дня и окунаюсь в стрим покойного Юханова. Я щурюсь сквозь дым глазами Рона Юханова и думаю о том, что сказал Гирин. Пока что у меня есть время подумать. Мисс Лилиан и Линда шепчутся, обнявшись, я прихлебываю из стакана. Публика развлекается кто как может, но в целом тут спокойно. Не совсем то, к чему привык совладелец кабельных сетей, но не так ужасно, как он рассчитывал. Вероятно, он тоже о чем-то думает, разглядывая танцоров на подиуме. «Колдунью» облили, привязали и подожгли, вокруг нее скачут трое в сутанах с обнаженными членами, женщина извивается и кричит. Горит она очень натурально, хотя каждый ребенок может купить «холодный огонь» в ближайшей сувенирной лавке.

О чем может думать Рон? Может быть, он обдумывает письмо в адрес нашего Экспортного Совета, которое отослал еще позавчера, но Гирин о нем бы и не вспомнил, если бы не убийство. Или вспомнил, но к дознавателю Полонскому это письмо никакого отношения бы не имело.

…Мы просто подобрали то, что лежало на поверхности, сказал Гирин. Мы подобрали словосочетание «искренняя привязанность» и хотим отмыть его от налета цинизма. Мы выудили из лужи слово «любовь» и хотим, чтобы его произносили без иронической ухмылки. Это то, что всем так необходимо.

— И потому оно стоит так дорого, что по всей Москве набралось не больше ста сорока клиентов? — спросил я. — Все эти фишки расписаны в рекламе. Но конкуренты кричат, что вы всего лишь продаете качественный секс. Извращения на любой вкус, не так ли?

Гирин взглянул на меня с таким выражением, словно пытался объяснить теорему Пуанкаре перед аудиторией, набитой олигофренами.

— Ты можешь дать определение слову «эмоция»?

Так спросил меня Гирин, когда Экспертный Совет проголосовал за привлечение открытого перформера в качестве дознавателя. Они решили, что служба безопасности не должна совать нос в их информационное поле. Но будущий дознаватель обязан понимать, что именно он охраняет.

Эмоции.

Современные школьники всерьез считают эмоцией лишь стремление к успешной карьере, сказал Георгий Карлович. Грусть, радость, депрессия, ярость, обида — почти все лечится медикаментозно или посредством психоанализа. Добровольно или насильственно. Средние потребности среднего гражданина просчитаны и поддаются контролю. За бортом медицинских возможностей остается лишь сфера любовных привязанностей и прочие эмоциональные раздражители. Чтобы направлять их в верное русло, существуем мы. Ежегодно Останкино выбрасывает на рынок почти сотню реалити-шоу, из них половина — интерактивные, треть — так или иначе связаны с экстримом, а шестая часть проектов допускает увечья и гибель участников.

Конкуренция дошла до предела, сказал Гирин. Мы просчитываем вперед, в чем будет нуждаться обыватель в следующих сезонах. Карлович припомнил, как в детские годы смотрел по старому, плоскому еще телевизору смешную программу «Голод».

— Ты можешь себе представить, — спросил он, — что миллионы зрителей болели за людей, которым в большом городе было нечего кушать?

Я не мог себе это представить.

Эмоции уходят в прошлое, как и причины, их порождавшие, сказал Гирин. Например, тот же самый голод, холод, проблема жилья или детская смертность. Ведущие ток-шоу роют землю в поисках тем. Никого ничто не интересует, у всех все есть. Никто больше не ругает сексуальные меньшинства, потому что никто уже не знает, кого на самом деле меньше. После изменения гражданского законодательства пропал накал страстей вокруг однополых союзов. После того как двадцать лет назад был изобретен индивидуальный биочип, в простонародье именуемый принтом, резко пошла на убыль организованная преступность. А когда ООН приняло решение стрелять лазером в ладошку всем новорожденным младенцам на планете, стало ясно, что очень скоро человеку будет не скрыться от правосудия даже на дне океанской впадины.

Снимать темы про уголовщину уже моветон, сказал Гирин. И никого не интересуют шоу на тему «Кто самый умный?». В эпоху профильных знаний чужая широкая эрудиция даже не раздражает, а вызывает сочувствие. И зверей спасать уже неактуально, когда в домах пищат механические кошки! А над каждым диким тигром висит персональный спутник и помогает ему отлавливать антилоп!

И борьба феминисток ушла в прошлое. Они отвоевали так много, что добрались до самого предела и, не встречая сопротивления, впустую машут кулаками. От политики у публики начинаются рвотные позывы, а шоу, основанные на силовых противоборствах, исчерпали лимит фантазии.

Но людям необходимы сильные встряски, сказал шеф.

Сценарий «Халва» сразу купили восемьдесят человек в Москве, и пришли заказы от тридцати петербуржцев. Что любопытно, почти четверть от потенциальных заказчиков составили женщины. Насколько мне известно, фигурировали несколько десятков заявок из-за рубежа. Но некоторым видным людям «Халву» предоставили бесплатно. Ничего не скажешь, хитрый трюк. После их шумных восхищенных излияний на всю страну заявки на наш продукт посыпались градом. Если можно так выразиться о продукте, цена которого явно дороже участия в обычном реалити-шоу. Сразу стало не хватать перформеров.

Мы утерли нос конкурентам, мы показали этим задавакам из Голливуда, мы первыми заключили контракт с голландскими промоутерами на продажу сценариев за океаном. Мы продаем искренний секс. Мы продаем нежную привязанность. Мы продаем любовь…

Юханов спрашивал, нельзя ли пойти навстречу и предоставить ему постоянно действующий сценарий. Он даже готов на «Халву», пусть пересчитают. Он понимает, что у перформеров есть своя жизнь, но он готов лично обсудить этот вопрос с руководством. Он согласен отказаться от секса. Он категорически не согласен говорить с девушкой, играющей его супругу. Он планирует заплатить ей лично, помимо контракта, но через посредника, чтобы не разрушать образ, и так далее…

Он деловой человек и предлагает самые гибкие варианты. Например, одна неделя в месяц, но лучше две.

— Сумасшедший, хоть и не принято плохо говорить о покойниках, — подвел итог Гирин.

Я слушал шефа, откинувшись на лежанке, а техники уже фиксировали мою голову в захватах и готовились забросить меня туда, где я сейчас нахожусь. Я лежал и слушал шефа вполуха, поскольку знал, что вторично мой трюк не пройдет. После гибели Милены Харвик Костадис посылал отрывок своего сценария специально для меня и защитил его от других. А Рон Юхнович ничего не стирал; его стрим разделят на атомы, просеют через самое мелкое сито и передадут в Управление. Там есть еще два открытых перформера. Если выплывет хоть что-то…

А что может выплыть?

Я послушно протягивал руки для игл и электродов, шевелил губами и чувствовал себя преступником.

— Это абсолютно исключено, — напирал Гирин, как будто это я просил его предоставить в пользование эрзац Линды Юхнович. — Немыслимо… Рон готов был купить четвертую часть жизни этой девушки. Мы к такому оказались не готовы. Тем не менее мы соберемся и потребуем внеочередного Совета директоров. Проблему следует обсудить и облечь в юридические рамки…

Мне вдруг стало интересно.

— Юханов же не мальчишка, а серьезный бизнесмен. Я изучал его досье. Не может быть, чтобы какая-то актриса сбила его с толку.

Шеф пожал плечами.

— Кроме того, — продолжал я, — не мое, конечно, дело, но, если вы согласитесь, возникнет прецедент. Вдруг кому-то еще захочется иметь в постоянном пользовании преданного человека? Преданного, как собака… И не оплаченную куртизанку, а перформера с выверенным стримом. Что тогда будет?

— Сегодня в десять вечера я собираю Экспертный Совет, — мрачно кивнул Гирин. — Об этом мы как раз и будем говорить.

— А Юханов не боялся проблем с настоящей женой?

Шеф вторично пожал плечами.

— Видать, жена здорово допекла, — без улыбки заметил один из инженеров.

— Зато теперь она допечет нас, не сомневайтесь, — вздохнул шеф. — Страховщики уже рыщут, на сей раз пожар своими силами не потушить.

— А что говорит начальство? Я имею в видутого человека, с которым вы в баню ходите.

— Кха-кха! — Гирин закашлял, завращал глазами и покосился на техников. — Он недоступен, но передал через… неважно через кого, но передал, чтобы не суетились. Чтобы все делали в рамках закона.

— Кажется, вы тоже не очень расстроены, — сказал я.

— Ты угадал, дружище, а теперь угадай, почему… — Гирин отдал команду настольному скрину.

Я скосил глаза.

Там был список, какие-то фамилии, кодовые имена и закорючки Гирина. Список из его рабочего альбома, с пометками. Ни черта не понять, но я как-то сразу догадался.

— Ты верно ухватил, дружок, это уже тенденция, — пропыхтел шеф. — В общей сложности тридцать шесть человек подали заявки на повторный тур. Каждый третий из тех, кто купил «Халву». Потому мы на коне и патрон счастлив… Лавина тронулась, заказы уже не остановить.

— И смерть Юханова его не страшит?

Кажется, Гирину почудился сарказм в моем голосе.

— Страшно другое, дружочек. Повторить сценарий можно, если согласятся актеры. По условиям контракта они обязательно отсматривают материал, снятый с внешних камер. Согласятся — повторим. Но таких, как Юханов, уже больше десятка. Тех, кто требует сценарий навсегда.

— Вы полагаете, в законодательстве найдутся лазейки, чтобы нас привлечь? Скажем, за принуждение… гм… к добровольному рабству?

— Такой статьи нет… — не очень уверенно отозвался шеф.

— Ведь это полное рабство, Георгий Карлович. Я как-то раньше об этом не думал, а теперь представил. Можно под действием драга посулить актрисе большие деньги, принудить ее, чтобы подписала контракт, а потом она очнется старухой. Лет через тридцать рабства, о котором даже не сможет вспомнить. Вместо нее проживет жизнь другой человек.

— Ты заговариваешься, дружок… Постоянный сценарий никто не продаст, это просто нереально по медицинским показаниям… — Гирин потер пухлые щеки и присел с краешку на мой топчан. — Но в целом мыслишь верно, только беда не в девушке, что очнется старухой. Беда, Януш, совсем в другом. Знаешь, чего хотят те десять человек, что закинули нам такие заявки?!

Я промолчал. Техник закончил мучить мои виски, высосал всю нужную кровь и подключил питание.

— Они имели преданных девочек и мальчиков, а теперь хотят преданную охрану. Им нужны солдаты, Януш, и они знают теперь, что мы можем их сделать.

 

Глава 19

Двое в тайге

Идея «Двоих в тайге» стара как мир. Казалось бы, чего проще — забросить в труднодоступный район пару десятков конкурсатов обоих полов, и путь ищут клад или спасательный шлюп, а зрители будут сжиматься от страха, следя за их бедами. Ведь давно не требуется армия операторов с громоздким оборудованием: микрокамеры крепятся на теле каждого участника. Но никто не додумался построить финал шоу на чистом половом инстинкте.

«Двое в тайге». Тот еще кошмарик, почесал нос Гирин. Но этот кошмарик собирает каждый вечер сорок миллионов зрителей, и на сто минут вещания вклинивается двадцать семь минут рекламы. Разработчики сделали акцент на первобытные эмоции и выиграли очко. Они всего лишь заняли нишу, пустовавшую несколько лет. Ниша пустовала, потому что режиссеры боялись начать новую сексуальную революцию, мужчины боялись феминисток, натуралки боялись пинков, и все вместе боялись потерять состояние на судебных издержках.

Восемь парней выброшены с минимумом подсобных средств, им предстоит найти свою единственную. Они прошли бешеный отбор, на одно место претендовали в среднем четыреста сорок человек. Кстати говоря, первоначальный английский вариант названия для шоу звучал иначе: «В погоне за дикой киской» или что-то в этом роде. Отборочный комитет буквально завалили корреспонденцией со снимками гениталий и восхвалениями собственной потенции. Комитет был несколько ошарашен подобной сверхактивностью, к работе привлекли ведущих сексологов, психиатров и телевизионных спецов, съевших собаку в реалити. В результате обдумывания концепция шоу изменилась. Первоначально планировался высокий процент интеллектуальных конкурсов, дабы захватить все ветви аудитории. Но опрос показал, что зритель готов смотреть животный гон в чистом виде. Можно было не изощряться в водных и огненных препятствиях, достаточно набрать симпатичных самцов и время от времени показывать их моющимися в бане. А еще лучше, если по ходу действия мальчикам будут встречаться какие-нибудь сирены или амазонки, которых необходимо будет соблазнить. Главное, чтобы борьба за женщину не просто выглядела настоящей, а таковой и была. Только тогда женская часть аудитории соглашалась интерактивно помогать своим любимчикам.

Как обычно запричитали ревнители нравственности, но тут в «круглом столе» выступила несколько маститых деятелей культуры и в один голос спросили: а что, собственно, такого? А чего мы все так испугались, спросили маститые. После века сексуальных революций, после легализации однополых браков и триад, после формирования парламентской квоты от меньшинств мы боимся показать людям естественную природную страсть? Может быть, те ретрограды в Думе, кто склонен запрещать все передовое, прямо сознаются, что не переносят натуралов? Может быть, они честно заявят, что им противно смотреть, как красивый молодой мужчина хочет овладеть красивой молодой женщиной? Может быть, противникам шоу вообще неприятно, что человечество до сих пор размножается и что люди находят удовольствие в двуполых союзах?!

Ни один из цензурных органов не выступил против шоу.

Но без женщин «Двое в тайге» потеряло бы всякий эротический накал. И вот одномоментно с мужчинами за ближайшим хребтом высаживают женскую команду. Устроителям пришлось пойти на серьезные компромиссы. Девушки должны были быть сексуальными и при этом обладать элементарными навыками выживания. Отыскать золотую середину оказалось крайне непросто, но в конечном счете отборочный комитет сбил такую компанию амазонок, что у мужской части телезрителей непрерывно текли слюни. Препятствий естественных и искусственных — хоть отбавляй, причем парни не просто тупо валят лес и отстреливаются снотворным от волков, которых, похоже, также сбросили в тайгу. Они мучаются, пытаясь сориентироваться по звездам, переправляются ночами через бешеные речки, отыскивают в дуплах запасные батарейки, решают «шарады», и все в таком духе.

Возле стойбищ чалдонов стоит ждать нападения разъяренных дикарок. Затем — обломки монгольских империй и совсем уж фантазийные конструкции, типа затерянной инопланетной базы. Проплатив пару сотен по карте, любой зритель может заказать следующим ходом стаю волков или группу людоедов против какого-то конкретного участника, а за пару тысяч — настоящую грозу или шторм.

Зрители голосуют, зрители до хрипоты ругаются на форумах. Маясь от безделья, зловредные бабы посылают на верную гибель антипатичных им героев. Например, исследовать подземный ход сквозь гору, где полно скрытых ловушек. А те, кому жаль именно этого парня, сливают на счета шоу в три раза больше денег, чтобы бедолага получил подсказку. Но не всегда подсказка приходит вовремя…

Дамы и господа, «Двое в тайге» — это вам не какая-нибудь слащавая конфетка с налетом интима! Мы, как всегда, впереди планеты, двадцать первый век — это век России. Мы заплатили за право продолжить и расширить шоу, ведь наше правило — давать зрителю не то, что хотим мы, а то, чего хочет он. А чего хотят сорок миллионов наших болельщиков в пятнадцати странах?

— О, да… Они хотят честного, горячего секса, они жаждут честной конкурентной борьбы, они жаждут увидеть любовь такой, какой она и должна быть, — разнузданной, сметающей все заслоны! Мы покажем человека таким, каким он был на заре цивилизации, до того, как на него надели смирительную рубашку пуританской культуры. И вместе мы заглянем себе в душу, мы спросим себя, что нам мешает быть свободными для любви, что нам мешает преодолеть преграды…

Один из участников гибнет на переправе, другого оставляют в пещере со сломанной ногой. Затем парни попадают в плен к форменным людоедкам. Жительницы затерянной деревни голодны, но несколько в переносном смысле. Затравленным пленникам связывают руки и глаза и под неумолчный грохот растаскивают по хижинам.

— Незаметно, чтобы они сопротивлялись! — Ведущая в бикини чуть не валится от хохота, оставшись посреди ритуального круга на пару с увешанным цацками шаманом. — Теперь каждый из вас сможет отдать свой голос достойному. Всего пять евриков, дамы и господа, номер счета указан в бегущей строке, и каждый из нас сделает правильный выбор! Скажу по секрету, лично мне по нраву номер… Ах, нет, нет, как жаль, но я не имею права никому подыгрывать. Впрочем, милые дамы и так наверняка догадались, о ком я говорю. У него такая попка… ммм, это что-то!

Колдунья с подвываниями сообщает, что никого из «вкусненьких бледнолицых» они из джунглей не выпустят, пока каждый участник не «сделает динь-динь» с каждой из воинов великого женского племени. Немножко притянуто за уши, не вполне ясно, откуда в алтайской тайге взялись речевые обороты краснокожих, но кого это волнует, когда началось самое главное. Конечный приз получит только один, вместе с победителем имеют шанс выиграть и несколько сотен сделавших на него ставки. Трансляция первой ночи в хижинах приносит создателям шоу двенадцать миллионов, и это только цветочки.

— Ну что, казановы, вот и пришел ваш звездный час, — острит ведущий. — Не так-то просто будет добиться руки нашей будущей королевы, если опростоволоситесь этой ночью.

Зрители платят и не отрываются от экранов.

Вторая ночь в хижинах приносит семнадцать миллионов, зато репортаж из деревни мужчин — «каннибалов» — втрое больше.

— Утром наших очаровательных пленниц уже не охраняли столь тщательно, но сбежать от ненасытных дикарей, как вы понимаете, все равно невозможно. Мы сейчас перенесемся в студию, где заседает наше беспристрастное жюри, и подслушаем…

Жюри смотрится крайне представительно. Тут и военные консультанты, и отставные порнозвезды, и психологи, чьи книги на устах у всех. Жюри обязано удалить из команд по одному человеку. В первую очередь заслушивают «постоянных обитателей деревень».

— Номер седьмой классно давал, его непременно оставьте…

Дружный хохот раскрашенных «дикарок» у костра. Девушки в обрывках шерсти и масках передают по кругу шашлыки и кожаный бурдюк с вином.

— Номера третьего ко мне больше не пускать! Кто следующая? Не завидую тебе, Белая Львица.

— Как, опять мне слабачок достанется? Этот черненький вырываться пробовал, чуть не убежал, вон — весь вигвам набок осыпался!

Снова взрыв дикого хохота. Жюри ставит галочки, жюри с озабоченными лицами обсуждает шансы кандидатов, отсматриваются материалы по каждому участнику.

— Парень вроде неплохой, вежливый, к женщинам подход знает.

— А тот — грубоват, но в том и шарм! Зато какая выносливость, он занимался этим почти четыре часа…

Номер второй выбывает, не заработав ни копейки. Впрочем, он еще может отыграться, если даст согласие на продажу диска с записью своих ночей. Если один доберется сквозь тайгу до ближайшего поселка. Кое-кто из зрителей считает, что парень был не так уж плох.

В женской команде тоже убыль.

Ведущий ласково беседует с участницами, усевшись с ними в кружок. Лиц не видно, над кронами сосен расцвел алый таежный закат, вьются тучи комаров, слышен гитарный перебор, полыхают огоньки сигарет.

— Как ты считаешь, Света, ты полностью выложилась?

— Да фигли, я сама вижу, что в третью ночь сплоховала.

— А что так? Усталость накопилась или мужчины не те?

Хохот, шушуканье. Кто-то подсказывает:

— Мужик у нее был клевый, я от него всю прошлую ночь орала.

— Не, мальчишки классные, что вы! — оправдывается из темноты Света.

— Так, может быть, — смеется ведущий, — ты себе присмотрела кого среди «дикарей» и решила не бороться за победу? А ты, Наташа, что скажешь? У тебя сегодня самый высокий рейтинг, знаешь об этом?

— Да, спасибо. Просто все так классно, такой драйв, и девчонки такие — отпад.

— Да, кстати, я заметил, что вы сегодня с утра втроем собрались в хижине Бешеного Кабана. Ты, Ольга и Катюша. Да, да, девочки, вы уж нас извините, но мы с телезрителями капельку подсмотрели, чем вы там занимались. Неужели, Наташа, вам не хватило мужчин?

— Мужчины — это одно, а женское тело… — жеманно тянет Наташа и обнимает девушек за талии.

— Скажу вам по секрету, — красавец-ведущий поднимает глаза к телезрителям, — мне только что позвонили из нашего счетного бюро. Та запись, что мы сделали сегодня утром в хижине Бешеного Кабана, пользуется гораздо большим спросом, чем ночные игры с мальчиками… Нам пишут и звонят со всех концов родины.

Всем хотелось бы купить полную версию, где три наши сексапильные конкурсантки демонстрируют самую нежную дружбу, и без всяких парней. Как вы считаете, девушки, уступим пожеланиям, поставим на продажу ваши утренние шалости?

— А почему бы и нет? — отвечают хором.

— Катюша, к тебе вопрос. Я знаю, что у тебя есть на родине парень. Как он, не ревнует?

— У нас свободные отношения, каждый делает, что хочет, а как иначе? Он мной гордится.

— Чем займешься после шоу, если вдруг не выиграешь?

— Да предложений уже много, домой не вернусь — это точно!

— Я знаю, что после «розовой» сцены тебя завалили посланиями девушки. Не планируешь окончательно сменить ориентацию?

— А что такое «ориентация»? Я вообще таких слов не понимаю. Какая разница, если нравится человек…

«Двое в тайге» выходит на последний круг. Тяжело ранен еще один соискатель. Напряжение достигает высшей точки, зритель разделил голоса между участниками почти поровну, десятки и сотни раз все желающие сравнили сексуальную мощь соперников и соперниц. Девушки, которым предстоит выбирать парня для пары, тоже голосуют, и больше всего очков набирают второй, третий и четвертый. В тихой беседке ведущая проникновенно беседует с игроками мужской команды:

— Андрей, если ты победишь, что ты сделаешь со своими миллионами?

— Да че… Замучу че-нибудь. Тачку куплю.

— У тебя есть возможность что-нибудь передать в эфире своим родственникам и друзьям.

— А? Ну, это… Всем хай, и Рыжему, и Ларику. Дема, не пей много, и всей сто шестой группе привет.

— Хорошо, теперь у меня вопрос к Славе. Скажи, пожалуйста, тебя не смущает, что можешь добраться до финиша, а девушка тебе не понравится?

— Почему это?

— Ну… хотя бы потому, что ты видел участниц только в скрине, и мы ведь не знаем, кто из них победит.

— Ну и что?

— Э-э-э… Слава, но ты ведь изучал условия игры. Если детекторы лжи засекают, что вы не сходитесь характерами или не нравитесь друг другу в постели, то пара победителей не образуется.

— Так а почему не понравимся? Посидим, побазарим, погуляем, все нормально будет.

— Мм-да… И вопрос к Сергею, номеру третьему. Не смущало, что твою интимную жизнь могло наблюдать столько людей?

— А мне жалко разве?

— Как думаешь, можешь всерьез влюбиться в победительницу?

— Да мне, вообще, ты нравишься. А что, нельзя так — лавэ срубить, и с тобой, вместо той чувихи?

На лице ведущей появляется азарт.

Большие деньги на кону, большие до того, что в каждой шутке начинает сквозить правда…

Парни ломятся сквозь тайгу, а зрители посылают отзывы на тему, кто из участников хуже всех показал себя в команде, а кому, напротив, стоит подкинуть шоколада. Однако самый подлый момент впереди. Не факт, что из гонки вылетят двое из трех ребят. Кто-то заболевает, кто-то почти наверняка погибнет на скалах. Но ведь могут выстоять двое или даже трое. На финальном участке, на ровном плато, где оранжевые куртки девушек уже можно видеть невооруженным глазом, мужчинам предстоит в поединке решить, кому достанется добыча. Каждому из них намекнули, как избавиться от соперника. Достаточно перерезать трос, когда товарищ перебирается через бурную речку. Или подкинуть в чай нужную ягодку, обеспечив приступ «медвежьей болезни». Или ночью отрезать подошвы от ботинок — босиком далеко не уйдешь.

Улетит с девушкой и миллионами только один.

Армейские подразделения пишут нашим девушкам коллективные письма, Оля невзначай выпадает ночью из спального мешка и голышом катается по шкурам в палатке. Сто двадцать очков за удачный ход!

Катюша не остается в долгу. Сегодня ее дежурство по кухне, она в задумчивости гуляет по бережку таежного озерца. Потом присаживается на разогретый валун, разводит ножки и… Сто шестьдесят очков.

Удивительно, но «вылетает» бывшая фаворитка, Наташа. Во время ужина она затеяла никому не нужную демагогию о совести и спортивной чести.

— Хер с ней, с победой и с бабками, — заявила она подругам в запале. — И кобеля найти себе можно не хуже, главное нам не обсирать друг друга, чтобы люди за спиной не называли сволочью!

Так она говорит, теряет триста очков симпатий и выбывает.

Полуфинал. Катя и Оля тихонько курят на замшелом бревне и воркуют почти неслышно. Страна с волнением прислушивается к их важному разговору:

— А если Серега победит, он тебе как?

— Да, по-моему — ниче. А тебе?

— Да, по мне, тоже вроде не фигово, но Слава вроде круче.

— Не, Слава — он зашибись, посерьезнее малость, читает вон…

— Да, читает… этикетки на бутылках. Зато Серега это… сексуальнее.

— Ну, не знаю. У Славки зато плечи какие, загорелый…

Страна слушает и голосует. Пока «ведет» Катя, по мнению мужчин, она способна лучше удовлетворить будущего героя. Оля еще не проиграла, впереди самое захватывающее. Впереди полянка и две хижины за частоколом. Там, на искусственных медвежьих шкурах, в подогретых ваннах с хвойной пеной, Катя и Оля будут ждать Сережу и Славу.

Чтобы выяснить, кто из них лучшая подруга героя.

Чтобы выяснить, за кого из них будут драться в финале.

Ведущий вскользь сообщает, что чипы с записями прежних «горячих ночей» уже поступили в продажу. Их можно заказать на сайте. Торопитесь, тираж ограничен!

Зритель торопится, но самые жадные трясутся от предвкушения. Они ждут записи финальных ночей. Это должно быть очень круто и очень дорого.

— Круто, еще как круто! — волнуется прошлогодняя «мисс Сибирь», ей доверено комментировать последний отрезок забега. — Потому что на сей раз в хижинах будут ждать не наемные гетеры, а члены нашего… хи-хи, «полевого жюри». Парням предстоит на сей раз доказывать свою состоятельность в объятиях претенденток…

Сережа спит с Катей, Славик уединяется в хижине с Олей. Миллионы зрителей вскакивают ни свет ни заря, чтобы первыми увидеть репортаж из душевых кабинок. Актеры обучены, как правильно мыться, чтобы произвести впечатление. После баньки они вчетвером пьют в беседке душистый чай, у парней полотенца лишь на бедрах, девушки одеты чуть более пуритански. Разговор начинает Сергей:

— Ну че, Олюшка, мне с тобой так клево было…

— Да и я век бы не расставался, — подхватывает Славик. Правой рукой он держит на вилке блин, а левой незаметно поглаживает Катерине спинку.

— Я поняла, — встряхивает непросохшими волосами Ольга, губы ее начинают дрожать.

— Она вот такая… как сказать… теплая. Ты усек? — спрашивает соперника Серега.

Катя резко вскакивает, пересаживается к Оле.

— Ну еще бы, и гибкая очень.

— Да, гибкая — не то слово, не женщина, а змея.

— Она для тебя «мостик» делала?

Парни переговариваются интимно, Сережа дает Славику прикурить, Слава подвигает товарищу миску с топленым маслом. Они совсем не стремятся, чтобы их мужской разговор был услышан публикой, поэтому пятидесяти двум миллионам зрителей приходится изо всех сил напрягать слух. Секретарши опаздывают на работу, студенты застревают в коридорах перед лекционными аудиториями, старшеклассники срывают первый урок.

— А заводит она здорово, да? С тобой она материлась?

— Ну, еще бы! Особенно когда…

— Да, попка у нее класс, еще как прогнется. Завидую ее парню.

— Да, и орет, вот только кусается.

Пятьдесят пять миллионов зрителей, затаив дыхание, ждут результатов голосования. И вдруг, как гром с ясного неба — побеждает Ольга.

Катя никак не ожидала такого поворота, она ошеломлена. Оператор дает крупным планом побледневшее лицо, вздымающуюся под полотенцем грудь и руки, не находящие себе места. Ольга хохочет сквозь слезы, обнимает обоих парней.

— Итак, любезные мои! — из-за хижины выглядывает улыбающееся «лицо Дома Армани». — Через час девушку отправят в тайгу, а мальчишек придержат до утра и запустят в погоню с вершин разных сопок… Девушку найдет самый настойчивый, самый хитрый и выносливый. Хотим ли мы, чтобы гон закончился без крови, или мы соскучились по настоящим пещерным отношениям? Жаждем ли мы лицезреть подлинную борьбу за женщину? Ведь победителем может стать только один, а в шлюпе места только на двоих…

— Она будет моей, я хотел ее с самого начала! — Это Сергей.

— Глотку ему буду грызть, но Ольгу он не получит! — Славик сплевывает и показывает кулак.

Ведущая заразительно смеется, демонстрируя всему миру бриллиантовые стразы и бриллианты в зубах.

— Встреча ознаменуется страстным поцелуем, а может статься, на солнечной полянке нас ждет нечто большее. Может быть, наша красавица захочет отблагодарить своего принца несколько иначе, ведь он столько пережил, чтобы с ней соединиться… Затем девушка нажмет кнопочку, и к ним спустится двухместный шлюп. В шлюпе будет надувное бунгало, бумаги на право владения чудесным островком и семь миллионов баксов.

Победитель получает все.

 

Глава 20

Сценарий «Лукум»

…Идут последние часы моего пребывания в сценарии Юханова. Чтобы просмотреть все, записанное на чипе, мне понадобилось бы больше недели, столько же времени, сколько Рону. К счастью, меня сразу погружают в последний день.

Следует предположить, что Клео возьмется за всех, кого обнаружит рядом с Юхановым. В том числе за двух девушек, которых он заказал помимо своей жены. Но обеих ни в чем не повинных актрис мы успели перехватить. Их допросили под гипнозом и раньше времени вывели из сценария. Теперь обе лежат в клинике «мейкапа» и понятия не имеют, что произошло вчера.

Зато мы не можем найти актрису, игравшую Линду Юханову. И, похоже, ее не только мы не можем найти. Госпожа подполковник дважды мне перезванивала и дважды уточняла служебные адреса, где может жить перформер.

Линды нигде нет.

Эта рыжая стерва Лилиан, что сидит подле меня в баре и прижимается бедром, она что-то сделала с нашим перформером. Точнее, сделает в ближайшее время. Мисс Лилиан оставляет в покое мою ширинку и облизывает мелкий рот. В полумраке бара она похожа на хищное тропическое насекомое, притворившееся женщиной. Линда смеется и не может остановиться. Ее глаза блестят, а грудь вздрагивает от хохота. Заметив мой взгляд, она расстегивает блузку, макает палец в коктейль и круговыми движениями наносит тягучий напиток на левую грудь.

Мисс Лилиан перегибается через столик. Я слежу не отрываясь, как она дотрагивается кончиком языка до соска моей жены. На сцене появляется новая партия стриптизеров, они разыгрывают спектакль «сожжение ведьмы». Извивающуюся девицу подтаскивают к столбу, аршинными ножницами режут на ней одежду и зачем-то распинают нагишом. После чего обмазывают чем-то из ведерка. Дымные протуберанцы уползают в потолок, снежная улыбка бармена порхает между бутылок.

Я целую запястье мисс Лили.

Эта сука гораздо старше, чем притворяется.

Немного позже. Линда расстегивает крючки на платье мисс Лилиан. Та пошевеливает плечами и смотрит в зеркало, завесив челкой левый глаз. В зеркале за ее нежным плечиком я вижу пунцовое лицо Рона и гибкую руку Линды, снимающую с него галстук.

— Живее, сладкая, пошевеливайся!

Хлесткий подзатыльник. Это Линда, у нее тяжелая рука. Я слышу, как звонко клацают челюсти мисс Лили. Не так просто расстегивать крючки зубами. Я начинаю потеть от страха. Не тот «я», который сейчас займется сексом с двумя женщинами, а тот, голова которого намертво пристегнута к штативу с иглами. Возможно, мне не стоило соглашаться.

Я помню, как чуть не умер рядом с Коко.

Линда прихватывает зубами мое ухо. В зеркале это смотрится довольно сексуально. Мы вдвоем почти освободили мисс Лилиан от платья. Я рассматриваю ее во все глаза, во всяком случае, в той мере, в которой она занимает Юханова. Лилиан отсоединяет гирлянду, огненные косички рассыпаются по плечам. У нее замечательные, чуть худые плечи в мелких веснушках и яркие принты на лопатках.

— Живее, девочка!

Кто-то стонет, затем почти кричит. Я смеюсь, неожиданно визгливым голосом. Нормальный Рон Юханов, глава корпорации, говорит увесистым баритоном. Лилиан зубами расстегивает подружке замок на туфлях. Чертовски неудобно тянуть зубами ускользающий кусочек твердой кожи. Но Рону так нравится наблюдать за играми женщин, он смеется…

— Давай, сладкая, не ленись…

Какое-то мгновение я вижу всех нас троих в боковом зеркале. Линда расстегнула на мне пиджак и рубаху и задрала их вверх, чтобы мисс Лилиан могла лизать мне соски. Та стоит на коленях, упираясь лбом мне в живот, а моя жена гладит ее сзади. Я успеваю еще раз разглядеть ее затуманенным зрением Рона.

Возможно, этой женщине не хватает восьми процентов, чтобы стать идеальной супругой. С тем же успехом ей может не хватать и двадцати восьми процентов. Абсолютно неважно, когда люди влюблены.

Спина мисс Лилиан. Вырастающие крылья. Исполнено изумительно, цикл, укладывается примерно в минуту. Сначала вздуваются желваки, затем появляются тонкие белые полоски, превращаются в нежные маховые перья, слегка колышутся, распрямляются, занимают всю спину, спускаются до ягодиц. Их цвет такой чистый, что страшно прикасаться рукой, поневоле забываешь, что все это иллюзия…

Пожалуй, кроме принтов, в Лили нет ни грана от ангела.

Удивительно, что в ней находит Линда, но что-то, несомненно, находит, раз привела ее сюда. По правилам перформер не должен интересоваться другими людьми, кроме того круга, который обозначен в сценарии. Интересно знать, кто сумел заставить Линду нарушить правила?

Мы не просто не разговариваем, мы молчим, все трое. Невозможно выудить хоть клочок информации из молчания. Невозможно понять, как давно Линда знакома с этой рыжей сукой.

Невозможно понять, кто сумел внушить Линде влечение к этой женщине, кто сменил базовую программу перформера.

— Оближи мне пальцы! Целуй, я сказала!

Похоже, Рону это нравится. Лили забирает по очереди пальцы Линды глубоко в рот, она норовит засунуть сразу два и даже три. У Линды длиннющие, острые ногти; наверное, она шевелит пальцами у рыжей во рту: та задыхается, дергаясь назад…

Линда намного красивее. Еще годик сидячей работы с усиленным питанием, и мою супругу можно будет назвать пышечкой. Пока что она в идеальной форме, и рыжая девчонка на фоне лоснящегося тела зрелой женщины выглядит как заморыш. Линда не украшает себя металлом, но ей нравятся миниатюрные тату. Десятки малюсеньких скорпионов, задрав жала, ползут по ее ноге, от щиколотки и вверх. Они шагают, как рыцари в доспехах, степенно и механически, и исчезают у Линды под мышкой. Я пока не могу сообразить, красиво это или нет. После разговора с Коко, после того странного случая, я не решаюсь оценивать женскую красоту.

— Рон, ты не проверишь воду? Надо помыть эту грязнулю…

Лилиан улыбается, склонив голову набок, как хитрая лисичка; она закусывает косу и следит за нами сквозь зеркало. Под платьем на ней сеть, густая, черная, похожая на чешую или кольчугу, она плотно облегает спину и ягодицы, и кажется, что крылья не могут развернуться только из-за этой сети. Рыжая тварь смеется.

Она берет с трюмо бутылку с кофейным ликером, отхлебывает из горлышка и облизывает губы. Линда нежно снимает с меня рубашку. Немножко нелепо видеть столь крепкие плечи, покрытые тату и черными волосами. Лилиан поворачивается ко мне и целует в губы. Я пью у нее изо рта ликер; когда ее хищная мордочка отрывается, с подбородка стекают светло-коричневые капли. Она снова облизывает рот, а потом облизывает языком мне лицо. Потом снова лезет целоваться, я доверчиво тянусь навстречу, но Линда берет ее за волосы и треплет из стороны в сторону.

Как собаку.

Здесь зеркало сверху, и зеркала на стенах, смыкающихся тупым углом над кроватью, похожей на морскую раковину. Я никогда не был в подобном помещении, но Рону Юханову по карману содержать апартаменты в доме с парадоксальной архитектурой. Я уже догадываюсь, что на стенах не настоящие зеркала, а бешено дорогие обои; кровать, которая минуту назад была не больше детской люльки, разрастается, занимая полкомнаты.

Это комната отдыха в его офисе.

Это Линда уговорила Рона подняться сюда. Дорого бы я дал, чтобы узнать, кто же уговорил Линду.

Лилиан берет Линду за руки и тянет на себя, отступая на коленях по кровати. Ослепительно белая раковина покрыта голубым пушистым одеялом, обтянутые сеткой колени Лилиан проваливаются в перину. Линда ползет за ней, она остается нагишом, теперь только англичанка прячется в сети. Я не вижу, как расстегиваются эти доспехи, но сеть наверняка чрезвычайно крепкая.

Овальная черная джакузи, полная ярко-оранжевой пены. Подсветка снизу, свечи по бокам, в театре на стене — хаос теней, из колонок накатывает новый техно-джаз. Умывальня габаритами сравнима с квартирой дознавателя Полонского, стены и пол из черного мрамора. В мраморе перемещаются змейки светильников, окно распахнуто в лазурь белой питерской ночи.

Оказывается, на шее у мисс Лили ошейник с коротким поводком, за который тянет моя жена. Я погружаюсь рядом в воду, Лили ныряет лицом вниз, в пену. Какое-то время женщины целуются, сплетаются ногами и руками, оставляют меня в покое. Здесь чертовски глубоко, никогда еще не сидел в ванне такой глубины. Сидеть, собственно, невозможно, погружаешься с головой. Со стен бьют потоки такой силы, что меня швыряет из стороны в сторону. Потолок меняет цвет, становясь оранжевым зеркалом. И в этом зеркале, в клубах пены, я вижу мокрые вихры, великолепную, чуть колышущуюся грудь Линды и руку мисс Лилиан.

Линда сидит на краю ванны, она дергает за поводок ошейника, мисс Лили падает вниз.

— Теперь мой Ронни, как следует, намыливай…

Наверное, Лили старается, но Линде этого недостаточно. Она руководит спектаклем, она с удовольствием гладит себя. Я невольно застываю, так прекрасна эта женщина. Надо будет сказать Гирину, что визажисты слегка перестарались. Даже в парной новая Линда похожа на богиню: настоящая жена Юханова удавилась бы от зависти. Мисс Лилиан тоже смотрит на мою жену, приподнимается и целует ее в губы. Я сижу по шею в воде.

— Вымой мне ножку. — Линда протягивает подружке свой педикюр. — Девочка моя, ты не научена, как мыть дамам ножки? Язычком, кошечка, язычком…

Губы и язык Лилиан движутся чрезвычайно усердно, я засматриваюсь на их ласки и пропускаю важный момент.

Рон его тоже пропустил.

Госпожа из Англии внезапно оказывается надо мной, очень близко, я падаю навзничь в оранжевый пенный вихрь, потом хрипящего Рона выволакивают наружу. Лилиан ухмыляется, широко раздвигает бедра и трется щекой о бархатный живот Линды. Несмотря на кашель и потоки воды с головы, я не могу удержаться и гляжу туда. Потом поднимаю глаза: губы рыжей англичанки что-то беззвучно произносят.

«Тебе конец».

— Тебе нехорошо, милый? — Линда смотрит на меня с любовью.

Я тоже смотрю на нее, и я тоже люблю ее. Я безумно люблю эту женщину и практически забываю, что она не настоящая. Настоящая Линда Юханова находится в другом городе, и той, настоящей, наплевать на меня.

Рон Юханов купил у нас то, что не могут предложить другие, и теперь в ужасе, потому что часы тикают. Очень скоро все закончится, и все вернется на свои места, а так не хочется расставаться с покупкой. У Рона есть все, что он мог пожелать в этом мире. Он дрался за каждый сантиметр этого пути, дрался с тех пор, как сделал первый вдох.

И оказался один.

Ничего удивительного, когда отрываешься от погони.

Мы бесконечно долго смотрим в глаза друг другу, потом Линда смаргивает, и игры продолжаются. По всему заметно, что ее чертовски возбуждает мое присутствие. Она приподнимается, смуглые плотные ноги расставлены, моя жена трогает себя за соски, она любуется своим отражением в зеркале. Ее грудь покрыта капельками пота: наверное, в ванной стоит порядочная жара. Лилиан ползет за ней на четвереньках, приподняв голову с трепещущим язычком. С нее течет потоками, тысячи огней убегают в бесконечные тоннели в толще мрамора. Стоны Линды. В отражении я вижу, как руки Лилиан ласкают Линде низ живота.

Дальнейшее происходит очень быстро.

Линда выключает воду и придвигается еще ближе, превращаясь в темноту, в темную влажную гору, в дрожащее марево. Она нежно притягивает меня к себе, но я внезапно вырываюсь. Что-то не так, что-то меня напугало, словно ужалила оса.

Лилиан запускает пальцы мне в волосы. Кажется, у нее слабые тонкие руки, но это ложное ощущение. Мою голову дергает в сторону, возникает ощущение дурноты, а потом я вижу отражение их борьбы в мокром кафеле.

«Тебе конец».

Некоторое время я не понимаю, почему не могу поднять лицо. Это не мое лицо, но инстинкт самосохранения так и кричит, чтобы я проверил сохранность глаз.

Линда ласково наблюдает за мной, ее ресницы подрагивают, а такой взгляд бывает только у бесконечно влюбленной женщины. Где-то сбоку рыжая тварь прижимает свое лицо к промежности Линды. Тот я, который лежит на кушетке в темноте лаборатории, мысленно считает до двадцати, чтобы не сойти с ума, чтобы не нажать кнопку прерывания.

Прерываться мне нельзя. Можно упустить нечто, не имеющее отношения к сексуальным пристрастиям покойного магната.

— Ну, что, маленькая киса? Покажи нам, как ты любишь девочек…

Я кашляю, я вижу ванну сбоку, под нелепым углом. Это настораживает, но почти сразу появляются полные, покрытые золотистыми волосками икры Линды. Линда присаживается сбоку, в поле зрения появляется ее внушительное колено, она теребит мне волосы, наклоняется и целует в губы.

— Моему малышу понравилась девочка? Она плохо себя вела? Придется ее наказать, да, хани?

Позади что-то происходит. Сначала из поля зрения исчезает одна моя рука, затем другая. Мисс Лилиан жалобно стонет. Пару секунд вижу всю сцену в зеркале. То, что я вижу, совсем не шокирует Юханова. Линда вовсю мучает рот подружки, усевшись на нее сверху. Сначала я ее не узнаю, Линда нацепила черный парик, длинные прямые волосы блестят, словно намазаны жиром, челка падает на лоб. Я думаю о блестящем черном парике. Где-то совсем недавно я видел точно такой же.

Все должно закончиться через несколько минут.

Я упускаю момент, когда мисс Лилиан выворачивается. Такое ощущение, словно она что-то выронила и пытается нашарить за спиной, в ворсе диванных покрывал; а уже в следующую секунду Линда валится на пол. Итак, это не пуля и не шокер. Мисс Лилиан использовала мощный препарат, полностью обезволив и подчинив перформера себе. Почти наверняка Линда находилась в подчиненном положении и раньше, но доза тогда была слабее.

Я жду удара по голове.

Я жду удара, от которого умер Рон Юханов. Боли я не почувствую, но кнопку нажать тянет просто невыносимо. Можно нажать эту чертову кнопку и в очередной раз наврать Гирину. Наврать ему, что отрывок закончен, заказчик мертв, и ловить тут больше нечего. Потому что, если сказать правду, то Георгий Карлович отдаст меня под суд за умалчивание правды о Костадисе, а стрим передадут другому дознавателю, вызовут самолетом из Киева или Петербурга. Потом кроты из отдела безопасности по своим каналам раздобудут «Ноги Брайля», запросят все открытые сети и очень быстро обнаружат мою жену, как она в клубе обнимается с серийной убийцей…

Нет, нет, бездоказательно я не имею права приклеивать к мисс Лилиан подобный ярлык.

Поэтому я жду удара по голове. Именно так убили Юханова. Потом она схватила его за руку и поволокла к сейфу. А перформер Линда валялась в беспамятстве…

Длинные черные волосы, прямые и блестящие.

Я прокручиваю сцену, я уже вижу, как все произошло. Итак, Юханову что-то заранее подсыпали в стакан, перформера тоже обработали… Только зачем?

Кто-то хотел Рону извращенно отомстить? Или несчастный телемагнат был всего лишь средством, а острие удара нацелено на наш «Щербет»?

В самом углу поля зрения моргают крохотные цифры. Стиснув зубы, я жду удара по голове и нуля, но тут происходит нечто невообразимое.

В поле зрения на секунду появляется чей-то голый локоть. Это несомненно Лилиан, но проверить невозможно. Стены уже не зеркальные, мою голову больше не сжимают. Я приподнимаюсь, кое-как распрямляю спину. Впереди — открытая дверь в умывальню, черный мокрый кафель и ни малейших следов моей мучительницы. Затем прямо под нос мне суют планшетку жесткого скрина…

Я не успеваю с такой скоростью следить за действиями Рона. Монотонным голосом, очень тихо и очень быстро он произносит ряд команд, почти целиком состоящих из кодовых обозначений. В скрине мечутся столбцы цифр. Рон говорит снова и снова, и тот я, который лежит на топчане, покрывается холодной испариной.

Потом планшетка ударяет мне в лицо, а когда темнота сменяется светом, вся поверхность скрина оказывается в мелких алых каплях. Меня бьют по голове, еще раз и еще. Последний звук, который я слышу, прежде чем звучит сигнал отбоя, — это хруст в затылке…

Гирин первым врывается в кабинку, видит мое лицо и щелкает пальцами. Кто-то из ребят тут же сует под нос пузырек, в губы пытаются пропихнуть дольку лимона.

— Да ладно вам, — отбиваюсь я, — что я, купчиха нервная, что ли? Все в порядке, отстегивайте…

— И как, снова ничего стоящего? — нависает надо мной толстяк.

— Он перевел все свои деньги, — говорю я. — Все, что было на личных счетах, около восьмидесяти миллионов. И никто его к этому не принуждал. И еще, Георгий Карлович, мне срочно надо домой. Мне кажется, я знаю, где искать перформера.

— Куда? Куда перевел деньги?

— На счета восьми разных фирм, думаю, что все они принадлежат «Салоникам». Так и передайте наверх — надо ловить Тео Костадиса!

В тот момент я понятия не имел, какую ошибку совершаю. И как близок тот, кого мы планировали ловить в Иране.

 

Глава 21

Линда

Покинув телестудию, он прыгнул в машину и помчался в район скупок. Здесь снова пришлось воспользоваться старыми связями, потом долго ждать под пристальным взглядом двух буйволов, и наконец планшет с нелецензированным скрином перекочевал к нему в портфель. Полонский загнал машину на редкую бесплатную стоянку; здесь, по крайней мере, не было следящих камер.

Здесь не было видимых следящих камер.

Януш чувствовал себя букашкой, беспомощно ковыляющей по лабораторному стеклу под окулярами микроскопа. Куда бы он ни повернул, пучок слепящего света неумолимо движется за ним, а если устремиться к границе спасительной тени, то сверху спустятся две железных спицы пинцета и, калеча ноги, закинут его обратно, под пристальное око, занявшее половину неба. Полонский включил внешнюю защиту кузова, отгородившись от мира двухметровым сонар-барьером. Теперь скрин сигнализировал о каждой случайно залетевшей мухе, но чувство защищенности не приходило. Вместо этого было чувство, что за ним по следу летят, ползут и бегут десятки микрофонов, опознавателей «мейкапа», анализаторов допинга и прочих следящих приспособлений.

Он до предела затонировал стекла машины и вызвал спящую «стрекозу». Позывной Януш засекретил вчера кодом из двадцати четырех букв и цифр, на распознавание даже у профи ушла бы масса времени, но он заранее готовил себя к тому, что «стрекоза» мертва. Однако самодельный скрин отработал на удивление четко, и камера почти сразу отозвалась.

Он не ошибся.

В соседней квартире в кладовой спала сценическая Линда Юханова. Только теперь она не спала, а сидела на полу, прислонившись виском к стене, и с ее подбородка капала слюна. Черный парик съехал набок, обнажив «родную» прическу. «Стрекоза» сигнализировала о том, что за день в квартиру никто не заходил. Пустая квартира со стандартной мебелью, и в ней на полу пускает слюни женщина, которую ищет вся милиция города.

Януш уже выдал компьютеру первые три цифры вызова, как вдруг звякнул датчик объема. В полумраке качество съемки «стрекозы» оставляло желать лучшего, но вывод напрашивался сам собой — кто-то вошел в квартиру.

Януш остановил набор и скомандовал камере вернуться в прихожую. Датчик объема продолжал издавать мелодичные трели, но ни один объект крупнее мыши в квартиру не проник. «Стрекоза» неторопливо перемещалась по стенке, а затем по потолку коридора, преодолевая полосы света и теней от окна. Из соседской квартиры никто не выходил и никто не входил, по крайней мере, в ближайшие минуты, но дверь была приоткрыта. Входные двери никто не бросает открытыми настежь. Это закон городской жизни, даже несмотря на то, что внизу еще пара стальных дверей, отпирающихся только личными принтами жильцов, и кабину лифта не вызвать без внутреннего пароля.

Однако зеркальная панель чуть сдвинута в сторону, сантиметров на пять, и косяк совершенно цел. В доме Януша применены «купейные» панели со швейцарским «супертрезором». Такую дверь проще вынуть вместе с куском окружающего ее бетона, чем открыть. Замок составляет с дверью одно целое, это дополнительная внутренняя плита из сверхпрочного пластика. Дознаватель опустил «стрекозу» на пол. Здесь на коврике стояла плоская коробка, размером с обувную, а сверху покоился квадратный листочек бумаги, крупные черные буквы прыгали в глаза. Раньше этой коробки не было.

«Яник, твоей Ксане очень нужна помощь!»

Ксана.

Он повторил имя вслух, чувствуя, как нарастает в груди тупое биение. По спине прошелся шершавый язык озноба.

«Твоей Ксане!» Она никогда так не говорила, она считала подобные телячьи нежности ниже своего достоинства. С ней что-то случилось, бедная девочка влипла в историю. Это они виноваты, Коко и ее шайка, они знают в городе всех и вся; это они втянули Ксану в какую-то гадость, а теперь собираются его шантажировать собственной женой. Они соблазнили Ксанку, какая-нибудь из этих сволочных «розовых баб» в «Ирисе», а Ксана такая впечатлительная, такая эмоциональная! Наверняка они придумали для нее нечто вроде шутки, прикол для недалекого, ревнивого муженька, и она поддалась. Ведь она же любит всяческие приколы, любит над ним подшучивать…

Только на сей раз шутка получилась не очень, погиб человек, и необходимо вытащить Ксану из этого дерьма, пока не пронюхали менты. Вполне вероятно, что ублюдки начнут у него требовать деньги, ну и пусть! Полонский рванул с места и через минуту уже парковался в нижнем гараже собственного дома. Он твердил себе, что одному туда идти нельзя. Что необходимо вызвать шефа, а еще лучше — набрать номер Клементины, и пусть пришлет парочку своих парней. Но единственный разумный позыв тут же захлестывала волна эмоций. Это было подобно шторму, что бился и бился о сваи причала, раскачивая металл, кроша камень и грозя затопить растерявшийся разум.

Он сам не заметил, как вошел в чужой подъезд, и двери пропустили его принт. Лифт, как ни странно, отреагировал на тот же пароль, что был установлен в собственном подъезде Полонского. Януш, прислонившись лбом к прохладному зеркалу, следил, как за спиной ползет вниз улица и постепенно разворачивается панорама города. На двадцать седьмом лифт затормозил. Кто-то вел с ним абсурдную игру, и остановить ее следовало прямо сейчас…

«Твоей Ксане». Твоей. ТВОЯ.

Лифт уехал, в круглом уютном холле его никто не поджидал. Януш достал носовой платок и толкнул дверь, стараясь не задеть ничего пальцами. Внутри он снова включил скрин и послал «стрекозу» патрулировать лестничную площадку. Секунду он видел на экране собственный взмокший лоб и осунувшиеся бледные щеки. Коробка стояла на прежнем месте, у самого входа, и почерк на листке несомненно принадлежал Ксане. Полонский изо всех сил боролся с желанием снять крышку или просто сунуть посылку за пазуху и уйти. Сбежать, не заходя в кладовку.

Ни в коем случае туда не заходить…

Он плотно затворил входную дверь, снял обувь и заставил себя обследовать квартиру. Вылизанная кухня, замершие в нишах пылесосы и уборщики, ни единой пылинки в спальне. Новых сведений этот осмотр не добавил, но Полонского не покидало навязчивое дежавю. Архитекторы постарались на славу, во всех подъездах едва ли можно было найти две квартиры одинаковой планировки, и, тем не менее, у Януша крепла уверенность, что именно здесь он уже был.

Итак, загадочная блондинка и ее седой спутник исчезли, не оставив даже конфетного фантика или запаха дыма. Искать больше некого, теперь ему предстоит самая важная и неприятная часть работы — разобраться со спящей Линдой. Полонский снова обернул ладонь платком и решительно толкнул дверь кладовки. В нос ему ударила духота вспотевшего тела и еще какой-то неприятный, но узнаваемый кислый запах.

Линда Юханова вскрыла себе вены, но это ей показалось недостаточным. Она несколько раз полоснула скальпелем по горлу. Девушка покончила с собой буквально минуту назад, возможно как раз тогда, когда он разгуливал по кухне.

Большая часть тела Линды продолжала находиться в спальном мешке, снаружи были плечи, обтянутые темной тканью, и чуть светлел вырез на груди. Раньше обе руки она прижимала к себе, словно придерживала живот. Теперь голова поехала назад, все быстрее и быстрее, оставляя на стене жирную багровую полосу, пока тело окончательно не завалилось на спину. Левая рука откинулась в сторону; в черных от крови пальцах сияло голубое лезвие.

Януш стоял на пороге и с натугой глотал ставший вдруг твердым воздух.

Его поймали. Нет сомнения, что через минуту сюда ворвется наряд с собаками. Попался на дешевый трюк и теперь никогда не отделается от трупа. Причем это не просто труп, а еще одна перерезанная нитка, которая могла привести его к настоящим убийцам Рона Юханова. Каким-то образом бандиты сумели протащить сюда перформера в спальном мешке или укололи психотропным препаратом и просто вели под руки. Все подстроили нарочно, как будто знали, что Януш здесь появится. Вначале возникли загадочные соседи, вынуждая его раздобыть «стрекозу», потом они исчезают и продбрасывают спящую актрису, которую сейчас ищет весь город. Бывший дознаватель, уволенный за незаконные действия в отношении свидетелей и подозреваемых, обнаружен в чужой квартире с трупом…

В чужой квартире! Черт, как он мог позволить себя так провести! Януш шагнул назад, аккуратно притворил дверь кладовой и вторично запросил данные по этому адресу. Ну конечно! Квартиpa была зарегестрирована на него, и, согласно отчету центрального «домового», никаких изменений не было с прошлого года. За информацией годичной давности «домовой» рекомендовал обратиться к владельцу жилья.

Владелец жилья…

Сейчас было важно одно — не совершать резких движений, убегать все равно нет смысла. Напротив, следует сесть и хорошенько продумать, как выпутаться. Первым делом — сообщить в милицию, покидать место преступления все равно нельзя.

Согласно зловещей логике, девушка нарочно поджидала дознавателя, чтобы в его присутствии вскрыть себе вены. При этом она не вскрикнула и вообще не произнесла ни слова. Линда сделала все, чтобы посадить его в тюрьму. Если обнаружат «стрекозу» или самодельный скрин, с которого велось управление, обеспечена еще одна уголовная статья.

Пиликнул скрин, отвечая на вопрос по поводу собственника. Не так давно Януш уже задавал компьютеру этот вопрос, выплывало одно малоизвестное риелторское бюро, и потому он остолбенел, встретив знакомый логотип. Итак, владельцем квартиры было Останкино, а Полонский арендовал служебную площадь по льготной цене, как привилегированный сотрудник.

Он вошел в собственную квартиру, этим объясняется поведение охраны и послушность замков. Черт подери, тогда кто же живет за стенкой?

Он откашлялся и повторил запрос, указав адрес в соседнем подъезде. Квартира в соседнем подъезде тоже значилась за ним, но владельцем жилья выступал аноним. Час от часу не легче! Если так пойдет дальше, окажется, что весь дом принадлежит Полонскому.

Януш вернулся в прихожую. Здесь его тоже ждал очередной сюрприз. Коробка оставалась на месте, но надпись с листа бумаги испарилась. Последняя версия детских шпионских чернил не оставляла ни малейшего следа. Черт, они даже по времени рассчитали, когда краска начнет исчезать, взаимодействуя с кислородом. В том, что на бумаге и коробке не найдется отпечатков пальцев, Януш не сомневался.

Меньше всего он верил, что в посылке окажется нечто, способное пролить тайну на смерть Милены Харвик. Он потянул крышку, но влажные пальцы соскочили. Больше всего на свете он боялся открыть коробку и найти на дне ее… палец или ухо жены. В этом мире все нереальное вчера оказалось реальным; скрипели и непоправимо рушились стены, которые он считал непоколебимыми.

Если там действительно письмо с важной информацией, то он должен прочесть его первый. Если там бомба, то лучше он откроет коробку сам.

Януш открыл коробку.

Большая цветная фотография, и больше ничего.

Со снимка ему показывала голую задницу наглая рыжая сука, в корсете и расклешенных брюках. Ее лица не было видно, лишь кончик сигареты дымился, и краешек скулы выступал из-за спутанной огненной прически. Однако он узнавал теперь мисс Лилиан, и не видя лица. Она стояла в вызывающей позе, расстегнув обе молнии на брюках, выпятив гладенький зад.

Та самая, что не так давно вылизывала ноги покойной Линде. Та самая, из-за которой бедной пианистке Лиз проделали дыру в затылке.

Поперек гуттаперчевой белой задницы шла размашистая надпись:

«Держись, хани, осталась пара шагов! Целую во все места!»

 

Глава 22

На бегу

Хорошо, что я не заметался, как заяц, ошалевший от света фар. Я подождал еще минут пять, сделал несколько дыхательных упражнений, успокоил пульс и набрал Ксану.

Она назло не отвечала. И отключила маяк.

Моя жена никогда не отвечает мне в рабочие часы, считая такие звонки прямым посягательством на ее свободу. В результате я нашептал ей несколько теплых фраз и решил не тревожить раньше времени. Раз я еще не в наручниках, стало быть, ход за мной, и фигура еще цела.

Покидать помещение нельзя.

И я позвонил Клементине Фор:

— Как тебе идея произвести обмен пленными? Я нашел одну из девиц, которая была с Юхановым в момент его гибели.

— Договаривай, Полонский.

— Лучше я тебе покажу…

Я показываю ей труп.

— Трам-тарарам! — растерянно произносит Клео. — Полонский, это становится традицией. Там, где ты, — непременно появляется свежий покойник…

— Очень смешно.

— С чего ты взял, что она из тех, кто был с Юхановым?

Я вздохнул и терпеливо рассказал ей про Линду и про сценарий. Про настоящую Линду и про рыжую девку в черном парике. Про пропавших многодетных соседей и странную пару, вселившуюся без регистрации и без детей.

— Хорошо, Полонский, у меня уже каша в голове от твоих похождений. Как ты туда попал?! Куда ехать?

— Никуда, пока не поклянешься мне в честном обмене. Вы меня допрашиваете на месте. Я говорю, что получил странное сообщение, будто кто-то хочет передать нечто важное. Сама знаешь, это нормальная практика в работе с агентурой. Я пришел, увидел труп и позвонил тебе.

— И после этого я тебя должна буду отпустить?

— Ты пришлешь мне повестку… через неделю. Соглашайся, иначе я звоню в район. Возможно, меня арестуют, но я им не скажу, кто была эта девица. А еще я звоню в службу безопасности моей лавки, потому что боюсь милиции и хочу, чтобы меня прикрыли. Ты знаешь, что собой представляют наши особисты.

Клео подвигала челюстью, но ожидаемая гроза так и не разразилась. Я старательно изображал спокойствие.

— Почему ты не хочешь прикинуться анонимом?

— Потому что здесь мой запах, в умывальнике ты найдешь частицы моего эпидермиса, и квартира оформлена на мое имя.

— Фьють!.. — У Клео расширились зрачки. — Во что ты еще влип?

— Что тебе ответить? Работа такая…

— Януш, у нее тоже была в глазу… эта штука? Она сохранилась?

— И глаза, и уши у нее в порядке, насколько я смог разглядеть, но я уверен, что оба принта выжжены. Девушка слишком долго была у них в руках… Клео, если вы едете, прихватите опознаватель. В этой квартире под обоями могут быть «черви».

— Кого ты учишь, мальчишка?

Они заявились через десять минут; даже сквозь звуконепроницаемые стены я почувствовал вибрацию, когда тяжелая реактивная машина села на крышу. Клео, Бекетов и еще двое незнакомых парней. Они приволокли опознаватель и очень скоро отыскали двух давно мертвых «жуков» и «стрекозку» старого образца. Эти еще не умели сами рассыпаться на части и были очень похожи на настоящих насекомых. Впрочем, ресурс свой они выработали несколько лет назад.

Итак, все то время, что я провел с трупом, за мной никто не следил. Я позвонил Ксане. Ее маяк моргал где-то за городом, номер был занят.

— Ты был прав, — сказала Клео. — Доктор просветил ее глазки «на скорую руку», там на сетчатке пятно сгоревшей ткани. Как они это делают, Януш?

Я пожал плечами. Мы стояли на кухне у открытого окна и любовались на закат. По стенкам, попискивая, ползали два электронных «криминалиста».

— Придумали что-то новенькое, дистанционно бьют лазером. Я читал, что у американцев есть пушка, способная выжечь кусок мозга с расстояния в километр, а глаз останется целым.

— Зачем же было ее убивать? — Клео нервно затянулась. — Я могу понять, что кто-то охотится за деньгами всяких там богатых извращенцев… Или они нарочно убивают ваших красивых актрис? Тогда кто будет следующей?

Внутри меня что-то дернулось, словно встала на место малюсенькая шестеренка.

— Ты выяснила, как ее звали на самом деле?

— Да, сравнили сетчатку по «Ногам Брайля». Марина Корниленко, тридцать один год, профессиональная актриса-перформер, четыре года работает на Останкино, и контракты с ней охотно возобновляются. В прошлом — гетера, разведена. У нее есть мать и двое младших братьев в «потерянной деревне». Мы проверили банковские счета: ей оставалось накопить десять тысяч для первого взноса на квартиру…

— Сволочи! — сказал я. — Вот же сволочи.

— Есть еще одна пикантная деталь.

— Кажется, я догадался… Она беременна?

Клементина фыркает, как рассерженный тюлень.

— Януш, меня не интересует, кто у вас начальник по кадрам, но как так получается, что вторая убитая за неделю актриса носит «синий флажок»?

Я разинул рот и на некоторое время остался в таком положении. Количество плохих новостей на сегодня явно превысило норму. Потом во мне что-то шевельнулось, словно встала на место еще одна заплутавшая шестеренка.

— Клео, если я тебе достану списки актеров, ты сможешь всех проверить?

— Два человека — это еще не серия, — отпарировала госпожа подполковник, но глазки у нее загорелись. — Ты думаешь, убийца расправляется с сексотами в ваших рядах? Но тогда он должен занимать очень высокое положение. Мне даже одну эту подругу проверить непросто, приходится запрашивать санкцию у генерала, а ты говоришь — проверить весь список! Сколько этих актеров, занятых у вас на полставки? Сотня? На это уйдет несколько часов, да еще и неизвестно, захотят ли федералы пойти навстречу даже генералу. Они совсем не горят желанием засвечивать своих людей.

— Клео, я переброшу тебе фамилии тех, кто мне покажется особенно важен. Я надеюсь, в списке будет человек двадцать, не больше.

— Что ты задумал? Тебе сейчас надо сидеть тихо, забившись под половицу, и не вылезать! Кстати, ты мне скажешь, как оказалось, что это твоя квартира?

— Клео, вызови меня повесткой, и мы поговорим.

В квартиру впустили дежурных охранников; оба тряслись, понимая, что могут лишиться рабочего места. Почти одновременно приехала «труповозка» и медики. Сразу стало тесно и шумно.

— Неделя, Полонский, — напутствовала Клементина, пропуская меня за ограждение. — И не забудь взять справку, что ты болен. Через неделю я из тебя душу вытрясу. Но слишком не обольщайся, покоя тебе не видать. Сегодня вечером мы все равно будем допрашивать твое начальство.

— Вздуй их хорошенько, — посоветовал я и пошел домой.

Внизу в холле собралась приличная толпа соседей; менты допрашивали всех подряд и никого не пропускали к лифтам. У дежурного техника и представителя домовладельца лица были цвета пыльного асфальта. Я не стал садиться в машину, пешком прошел в соседний двор, до ближайшей помойки. Незаметно огляделся, вытащил «левый» скрин и хорошенько на нем попрыгал. Затем уперся носком ботинка, разорвал «салфетку» на несколько частей и отправил их в разные баки. Я почти не сомневался, что ребята Клео найдут мою «стрекозу», но выйти на след уже не смогут.

Вернувшись домой, я чуть не кинулся целовать родной ковер и безделушки на полках. Набрал Ксану, она ответила, что находится на важном совещании, и отключилась. Добрался до серванта и налил полтинничек коньяку. Потом подумал и разрешил себе добавку. После сегодняшних забав не помешал бы и стакан водки. Я подождал, пока коньяк доберется до желудка, а потом ринется вверх, на разогрев макушки, но ожидаемый эффект так и не пришел. Я мог бы выпить втрое больше, но все равно бы не опьянел.

В голове сухо ворочались мысли, похожие на микроскопические детали механизма, и не хватало только одной или двух деталек, чтобы механизм перестал вздрагивать на месте, а покатил бы легко и уверенно…

Я выдвинул из стенного шкафа кресло, устроился поудобнее и включил штатный скрин. Взгляд мой снова и снова возвращался к помятой фотографии. Что рыжая Лилиан имела в виду, когда писала про пару шагов? Просто так, метафора, или серьезный намек?

Я сходил в ванную и облился ледяной водой. Как ни странно, несмотря на дикость ситуации, голова соображала четко и ясно. А может быть, напротив, благодаря ситуации.

Осталась пара шагов. Вот только куда?

Я извлек на свет свои конспекты по теме «Щербет». Само собой, Гирин не позволил бы мне скачивать секретные файлы, но, к счастью, память позволяет мне гораздо больше, чем среднему клерку. В тот субботний вечер, когда шеф пустил меня за свой стол, я вернулся в машину и минут двадцать записывал в скрин все то, что сумел запомнить.

На чистом листе я нарисовал вертикальную черту и написал:

«Костадис-Салоники-тиви-шоу-Милена-рыжая…»

«Юханов-кабельное тиви-Линда-рыжая-Лилиан-Салоники…»

Потом подумал и, скрепя сердце, добавил:

«Ксана-Сибиренко-тиви-квартира…»

«Ксана-рыжая-Лилиан-Линда-тиви…»

Кстати, насчет Сибиренко. Местонахождение заоблачного босса стало меня не на шутку тревожить. Он как будто превращался в члена моей семьи; еще немного, и я начну чувствовать его на расстоянии, как брата-близнеца!

Я запустил портал новостей. Партийное строительство, в котором Лев принимал самое активное участие, продвигалось полным ходом. Его сомнительный сынок прервал вдруг всяческие глупые контакты с питерской властью, точнее, не прервал, а перевел на качественно новый уровень. Дмитрий Львович больше не клевал крошки в коридорах Смольного, он в одночасье стал региональным питерским представителем новой политической партии.

И вел себя соответствующе. Скорбно признавался в ошибках юности, рассуждал исключительно о крахе существующей системы, сурово клеймил зажравшихся депутатов, чуть ли не с рук кормил нищих старушек.

Он давал интервью в пустом скромном кабинете, под огромным портретом отца. На портрете Лева Сибиренко пожимал руки сразу троим заключенным на фоне тюремного барака.

Меня охватило неуютное чувство, которое бывает в детстве, когда сверстники сговорятся и не посвящают тебя в свои тайны; при этом ты вынужден участвовать в общей игре, делая вид, что не замечаешь их закулисных интрижек.

У большого босса дымились подошвы, а он словно не замечал.

Я заставил себя вернуться к смысловым цепочкам.

Нарисовал еще несколько строчек из знаковых слов. Так я распределил свои проблемы, не особо заботясь о логике. Когда хочешь найти решение задачи со многими «иксами», логика далеко не всегда оказывается к месту. Иногда от нее только вред. Я вертел словами так и сяк, выстраивая цепочки наобум, по горизонтали и вертикали, обводил маркером часто повторяющиеся слова и опять все зачеркивал.

Чаще всего на пересечениях цепочек моих проблем выплывало словечко «тиви». Таким образом я зашифровал все, что относилось к нашим шоу, пусть даже косвенно. Потом одного слова «тиви» мне показалось недостаточно, я начал вводить в цепочку все ассоциации, которые приходили в голову.

«Салоники». «Жажда». «Реаниматоры».

Возникло еще несколько «узлов», сначала они меня озадачили, но потом я вспомнил про синие флажки и обратился к спискам заказчиков.

Я выписал отдельно тех, кто уже купил сценарий, кто заказал и сделал предоплату, и тех, кто только запросил подробные рекламные описания. Невозможно запомнить всех, но мне помогало то обстоятельство, что большинство заказчиков были людьми известными. Иностранцы в счет не шли, провинциалов я решил тоже пока не впутывать. Остались москвичи и несколько питерцев, общий список почти на двести фамилий. На самом деле их наверняка больше, поскольку «сарафанное радио» разносит новости гораздо быстрее официальной рекламы на сайтах. Гирин, пожалуй, прав: еще немного, и в среде нуворишей станет модным периодически погружаться в наши «Лукумы»…

Из двухсот фамилий я выбрал те, чьи обладатели связаны с телевизионным бизнесом. Раз двадцать мне пришлось обращаться за ссылками в сеть, но наконец сложился более-менее внятный список. Мне он показался все равно достаточно длинным, и я снова обратился к своим логическим цепочкам. Я прогнал список на причастность к самым известным реалити-шоу и получил удручающий результат.

«Вылезло» семь человек, и почти все — москвичи. Теперь пришла пора вспомнить о «синих флажках».

Тени от штор сползли с потолка и начали подбираться к моим ногам. Краем уха я невольно прислушивался к ворчанию новостей на большом потолочном театре.

Где-то далеко, на краю Вселенной, капала вода. Еще дальше, за пределами мироздания, просвистел по монорельсу поезд метро. В нашем доме такая надежная звукоизоляция, что… что если бы Линда кричала во всю глотку, никто бы ее не услышал. Если ее зарезал тот, кто оставил в прихожей коробку.

Списки перформеров не засекречены, но требуется служебный допуск. Какое-то время у меня ушло на сопоставление и на обкатку новой идеи. К сожалению, компьютеру невозможно объяснить простым языком, какую статистику ты хочешь увидеть в скрине.

— Георгий Карлович, срочно необходима ваша помощь! — Про себя я молил Бога, чтобы шефу еще не стало известно о том, что происходит за стенкой.

Гирин куда-то ехал в машине, что-то листал на заднем сиденье; выслушал и посмотрел кисло.

— Дружочек, если бы я даже знал, кто из наших подхалтуривает на Серый дом, все равно тебе бы не сказал. Такие вещи выясняются в индивидуальном порядке, а не списком…

— В моем списке всего семь человек. Это заказчики, уже оплатившие шоу и прошедшие кодировку стрима. У троих из них сценарии в самом разгаре. От всех остальных они отличаются тем, что работают либо работали когда-то на телевидении. Имеются в виду серьезные посты.

— Ну и что с того? По большей части это коллеги, получившие льготный пакет. Чем они хуже энергетиков или биржевиков?

Я подумал, что Гирину еще не доложили о трупе Линды, иначе бы он разговаривал по-другому.

— Они отличаются еще и тем, что получили льготный пакет, такой же, как был у Костадиса. Я не сразу обратил внимание, но, похоже, тут дело не только в профессиональном любопытстве. Кто-то из наших рекламистов провел заказную кампанию.

— Покажи мне список! — Гирин помрачнел еще больше, отшвырнул журнал и принялся яростно растирать висящие щеки. — Что я должен сделать?

— Выяснить, кто из перформеров отобран для работы с этими заказчиками, и обратиться к вашему источнику в Сером доме, чтобы подтвердили или опровергли их статус.

— Ты меня без ножа режешь, дружочек! Мне же век не расплатиться. Да и потом — что я скажу? Ну, предложи внятное объяснение! Мне следует им сообщить: «Простите, но господин Полонский считает, что ваши платные агенты связаны со смертью заказчика…»

Гирин замолчал и впился в меня водянистыми, обманчиво тупыми глазками.

— Желательно сочинить другую версию, — кротко посоветовал я. — Но на самом деле все может оказаться еще грустнее.

Ждать пришлось довольно долго. Я уже был уверен, что Карлович про меня забыл, когда пиликнул вызов и измененный список оказался у меня в руках. Гирин даже не стал разговаривать.

Подтвердились мои худшие ожидания. И вместе с тем, я будто услышал, как в голове становится на место еще одна крохотная зубчатая деталь.

Напротив фамилий трех из семи перформеров покачивался треугольный синий маркер. Немыслимо высокая плотность агентов для отдельно взятой, пусть даже известной, корпорации. Учитывая, что мы заняты шоу-бизнесом, а никак не военными разработками. Особенно странно, учитывая вес нашего главного босса, Льва Сибиренко в московских кругах. Значит, старый озорник Гирин был прав, и под нас копают сверху.

Я пошел в ванную и облился водой.

— Капитан Полонский против федералов! — сказал я своему мокрому отражению. — Надежный и быстрый способ выпасть из окна.

 

Глава 23

За грань закона

На столике у зеркала валялись в беспорядке Ксанкины мелочи. Я поднял ее косметичку и прижался носом. Ксаны нигде не было, маячок не мигал, но я теперь чувствовал, что с ней все в порядке. Просто она надулась и теперь будет меня какое-то время игнорировать. Это плохо, мне совершенно необходимо ее увидеть и предупредить об опасности. Возможно, если она не послушалась и не улетела на Алтай, мне даже удалось бы ее напугать так, что на недельку она бы укрылась безвылазно в моей квартире. А работа подождет…

Ее работа.

Как только я вспомнил допрос, устроенный мне милашкой Коко, разом заболела голова и кольнуло в сердце. Мне было прямо противопоказано мучить Ксану подозрениями. Пусть работает, где хочет, хоть крыс ловит, лишь бы оставалась со мной…

Я перелистнул страничку и создал новый список. Слева — фамилии клиентов, справа — их перформеры основного эшелона. Два человека внушали наибольшие опасения. В том смысле, что обоих могли прикончить в ближайшие сутки, а я не мог разорваться надвое.

Взрыва не избежать…

— Георгий Карлович, снова необходима ваша помощь.

— Половина второго, дружочек. Осмелюсь заметить, ночи.

— Прошу прощения, но сейчас самое время. Тот, кто нам нужен, не спит, он находится в другом часовом поясе. Если я вылечу ближайшим рейсом, то успеваю сделать пересадку и через три часа уже буду на Мальдивах.

— Полонский, тебе виза нужна или мое напутствие?

— Виза есть, мне надо, чтобы вы с ним созвонились. Чтобы он меня принял.

— О ком речь?

Кажется, толстяк проснулся. Он кряхтит, сопит и чешется, оставаясь за размытой границей скрина. Услышав фамилию, Гирин перестает сопеть и чесаться, он выглядывает из недр своей квартиры, как потревоженный бобер из подводного укрытия.

— Ты рехнулся, дружочек. Или забыл, что клиенты «Нуги» подписывают документы персонально только со мной. Они верят в полную конфиденциальность. Представляю, что начнется… Ласкавый решит, что ты пришел его шантажировать.

— Георгий Карлович, я просмотрел материалы по всем, купившим или заказавшим у нас «Нугу». Из шестнадцати человек сценарий пока активировали пятеро. Из этих пятерых только Ласкавый имеет отношение к телевидению, а девушка, актриса, которая с ним, она одна из этих, с флажком… Ну, вы меня поняли.

— Дружок, меня до одиннадцати вечера допрашивал твой знакомый носорог в юбке. Ну… ты меня понял, — передразнивает он. — Так вот тебе свежие новости с полей сражений. Установлено, что Рона Юханова убил один из тех, кто охранял здание. Он уже дает показания.

Гирин разглядывает мою изумленную рожу.

— Да, во всем признался, и уже выдвинуто обвинение.

— Черт, да когда же они успели? Обычно прокурора днем с огнем не найдешь.

— Потому что у охранника обнаружили наличные деньги, что само по себе серьезное преступление. А также дорогие часы и два яйца Дома Фаберже, несомненно принадлежавших магнату. Горничная опознала драгоценности, их рыночная стоимость около миллиона.

— Этого не может быть! В подобные бизнес-центры охранников поставляют только крупные агентства; там люди проходят специальный тренинг и проверены десять раз. Вы сами разве верите в подобную чушь? А как же женщины, с которыми Рон забавлялся?

— Со слов обвиняемого, дело обстояло так… Он давно присматривался именно к этому офису, поскольку заметил небрежность Юханова с деньгами и большое количество ценных предметов, не зашитых в сонарную решетку. Раза три, во время своих дневных смен, он поднимался из вестибюля наверх, находя поводы заглянуть в этот сектор и разнюхать, где что лежит. Вечером перед убийством он и его напарник поочередно воспользовались душевой, хотя это запрещено. А потом приехал Юханов с двумя дамами, одна была похожа на его супругу. И вот. Этот мерзавец, которому была доверена охрана, он выплывает из большого бассейна, видит пьяного Юханова, распахнутые двери, ключи на столе… И он понимает, что сегодня ночью можно срубить джекпот. Он спровадил товарища вниз, сам спрятался в сауне и подглядывал. А когда дамочки вышли освежиться, он решил, что Юханов уснул, и выбрался из укрытия. Только тот не уснул, точнее — не вовремя проснулся и получил рукояткой пистолета по голове.

Когда его взяли, убийца клялся, что не хотел никого убивать. Он распихал в карманы деньги, которые нашел в ящиках стола, снял с мертвеца часы, затем открыл комнату отдыха и снял с полки два золотых яйца. Больше не успел, так как, по его словам, в этот момент вернулись из бассейна женщины. Они увидели человека с пистолетом и бросились бежать. Тогда он выстрелил вслед, изображая погоню…

— Георгий Карлович, и вы верите этому бреду? Вышли из бассейна, оделись, нацепили парики, а затем не торопясь побежали?

Гирин смотрит пристально и недоброжелательно. Впрочем, непросто вспомнить, когда он смотрел доброжелательно.

— Какая разница, во что верю я, дружище? Если тебя это сильно занимает, так знай, что мне приятнее верить в безумца с пистолетом, чем в сбой программы перформера! Ты уловил?

Я пожимаю плечами. Совершен настолько чудовищный подлог, что у меня пока не находится слов.

— Что ты застыл, Януш?

— Не понимаю, как мне работать дальше.

— А как ты хотел? Думал, что мы одни на поле? Разве я тебе сказал, что мы прекращаем борьбу? Борьба никогда не кончается, дружок, зато сегодня мы видели когти противника.

— Они заставили охранника или закодировали, Георгий Карлович!

— Даже если так, экспертизу проведут без нашего участия. Кстати, как я понял, дело об этом убийстве уже завтра переходит в ведение федералов. Полагаю, у них самая лучшая аппаратура, и не составит труда проверить, зомбирован был охранник или нет.

— Да, у них, несомненно, лучшая аппаратура.

— Януш, тебя никто не увольнял. — Гирин вздохнул и нарочито усердно занялся поисками сигареты. — Занимайся своим делом и держи меня в курсе. Ласкавому на Мальдивы я сейчас позвоню.

— Будет здорово, если вы его уговорите прервать сценарий.

— Исключено. Этот тип даже не станет меня слушать. А если его запугивать, мы получим не только иск на десяток миллионов, но и колоссальный звон.

— Георгий Карлович, в таком случае мне нужен портативный скраббер.

Пришел черед Гирину выпучить глаза.

— Ласкавый в сценарии уже четвертые сутки, — быстро заговорил я. — Постараюсь его убедить. Я теперь почти уверен, что надо внимательно просматривать самое начало. Там — отгадка всего, что происходит.

— Домыслы, дружок, не более того! Ты нарочно не спал до двух, чтобы сообщить мне свою потрясающую идею? Полстраны знает, что такое Петр Ласкавый для шоу-бизнеса. Что тебе надо от него? Эти музыканты, композиторы — жутко капризный народ. Он меня задушит потом…

— Вы достанете мне скраббер?

— Их не существует.

— Причем мне нужна модификация, с которой справится дилетант. Я даже уточню. Лучше всего «эм-шесть-шесть» из проектного бюро имени Капицы, но сойдет и «японка»…

— Придержи язык, дружочек! Если ты теперь такой подкованный, может быть, знаешь, где можно взять скраббер в аренду?

— Я знаю. И если вы мне откажете, там и возьму. Но тогда я не уверен, что отчитываться о проделанной работе буду перед вами.

Гирин раздавил окурок и отвернулся. За его квадратной спиной, обтянутой клетчатой пижамой, разгорелся столб служебного скрина. Мне был виден кусочек розовой стены, увешанной коллективными фото, а еще край прикроватного столика, заставленный медикаментами. На минуту мне стало стыдно, словно ощутил себя у чужой замочной скважины.

— Тебя встретят в аэропорту, — не оборачиваясь, глухо произнес шеф. — Точнее, проводят. Сдашь в багаж, но обратно с острова не вези, опасно. Абонируй ячейку в тамошнем банке и сдай на хранение. Потом скажешь мне код, заберем без тебя. И это… Януш, сообщи мне сразу, если… если что.

Спустя семь минут объявилась Ксана и стала единственным светлым пятном за сегодняшний день. Скороговоркой сообщила, что у нее полный о'кей, и что непременно будет хорошей девочкой, и непременно посетит Алтай, но не сегодня. А сегодня у нее ужас какие важные дела, но если захочет, то может приехать и в два часа ночи… Ага, раз я куда-то улетаю, не предупредив… А кстати, куда это мальчик собрался? На Мальдивы?! Обалдеть! То есть старую рухлядь сплавить с глаз долой подальше, отдать в Сибирь, комарам на растерзание, а сам — на юг, к африканкам? А когда ты летишь, каким рейсом? А из какого аэропорта? А во сколько будешь там? А ты захватил с собой шлепанцы и панамку? Господи, какой идиот, он же зажарится, там сорок градусов в тени. А когда обратный рейс? Еще не знаешь?.. Не дай бог, приедешь загорелый ниже воротника, я тебя прибью!

Я был счастлив ее слышать.

Спустя еще пять минут оказалось, что я Ксану немножко обманул, но, поскольку провожать меня она не собиралась, это роли не сыграло. Просто мне позвонил очень приятный мужской голос, я бы сказал — бархатный. Незнакомец не пожелал показаться в скрине, не пожелал назваться. Он подтвердил, что передаст мне посылку в аэропорту и сам меня найдет. Затем поинтересовался относительно билетов и спросил, кому из знакомых известно, какими рейсами я лечу. В результате выяснилось, что незнакомец уже забронировал билеты на мое имя у «Люфтганзы», и не через Франкфурт, а через Вену, и вылетать мне, в результате, на час раньше.

Я открыл рот для возражений, но бархатный голос пояснил, что все расходы уже оплачены и мои прежние билеты сдавать обратно ни в коем случае не следует.

Уже на борту лайнера догнал сигнал личного вызова.

— Полонский, куда это тебя несет? — Клементина катает сигарку из одного угла рта в другой. — Только не объясняй мне, что внезапно решил взять отпуск.

— Я вернусь к твоей повестке, Клео. Лечу навестить одного приятеля.

Несколько секунд она разглядывает меня, как разглядывала бы таракана, выбравшегося из ее тарелки с супом.

— Полонский, зачем ее убили? Эту Марину, которая Линда, или как там правильно? Если ты что-то знаешь, скажи мне сейчас. Неужели только для того, чтобы насолить тебе?

— А разве версия с убийством подтверждается? — Я затаил дыхание.

— В том-то и дело, что нет. Девушка заявилась в квартиру одна. Сама пришла в чужой дом, закрылась в кладовке, выспалась, затем спокойно зарезалась. У нее универсальные принты, Януш.

— Что-о?!

— То, что слышишь. Синий флажок и универсальные принты категории «Д». Все жилые объекты частной и муниципальной собственности. Все общественные заведения и транспорт.

— Обалдеть, — сказать мне больше нечего, я даже забыл про сок, который держу в руке. — Но эту категорию, насколько мне известно…

— Все верно, — угрюмо кивает госпожа подполковник. — Федералы присваивают «Д» на непродолжительное время своим оперативным агентам, и только тем, кто занят в наружке. Девица открыла все двери своим принтом, и никто из этих толстозадых придурков не пошевелился; так и продолжали дрочить перед своими пультами. Но я хочу сказать другое — мы прочитали записи всех камер и нашли момент, когда девушка вошла в подъезд. Она действовала как настоящий профессионал, Януш. Уж поверь мне, парни смотрели, а они свое дело знают. Никакая актрисочка или гетера не смогла бы так просчитать момент. Мы смотрели запись вместе с вашими подвальными крысами и только с третьего раза засекли ее передвижения. Можешь себе представить? Потом захочешь — я тебе покажу.

— Не стоит, верю… — Я следил, как уплывают вниз огоньки посадочной полосы.

— Веришь? А я вот не верю, что профессионал наружки, синий флажок и обладатель универсального принта вдруг исполосовал себя бритвой.

— Она перформер. То есть внутри сценария она — совсем другой человек. Личность полностью задавлена.

— Кто ее мог заставить, Полонский? Это возможно, я имею в виду — в рамках вашего гнусного перфоменса — так искалечить человека? Пока я спрашиваю тебя, но могу ведь направить запрос прокурору.

— Я надеюсь, что привезу ответ, Клео. Я очень надеюсь. Пожелай мне, чтобы было не поздно.

 

Глава 24

Счастливый человек

— Не беспокойтесь, наша беседа не записывается.

— Да мне наплевать… Чем вы можете повредить моей репутации?

— Пожалуй, ничем, о вас наслышана вся страна.

— Вот видите. — Мужчина в шезлонге с хрустом потянулся. — Я — счастливый человек.

Его лицо закрывает сомбреро, по загорелой волосатой груди порхают клыкастые махаоны. Верхняя часть его туловища раскрашена, как шахматное поле, а ноги, напротив, загорели в полоску. Хотя, скорее всего, хозяин бунгало не загорает вовсе, а пользуется кремами и «мейкапом». Его лицо действительно известно половине молодежи страны, той половине, что сходит с ума от медиативного рока.

— Мне наплевать на репутацию, но кое-что следовало бы уладить. Оба мои адвоката погреются тут с нами, вы не против?

Легкий кивок в сторону колышущихся простыней скринов. Оттуда казенно улыбаются двое в черном, застегнутые на все пуговицы. Последний писк моды для публичных людей, называется «мой адвокат всегда со мной». Не слишком дорого и очень эффективно, особенно во время публичных выступлений, когда одно слово может стоить скандала.

— Я не против адвокатов, но характер беседы настолько конфиденциальный …

— Зато я раздену вас до нитки, если хоть одно мое слово подвергнется цитированию без письменного разрешения.

Янушу так и не удается определить, прослушивает ли кто-нибудь беседу. Скорее всего, его визави блефует. Гирин клятвенно обещал, что убедит рок-кумира не записывать встречу.

— Договорились. Петр… Я могу называть вас так?

Примирительный жест двумя пальцами в ответ. Ни «да», ни «нет». Тропическое солнце прижигает дознавателю спину. Он примчался сюда прямо с рейса и теперь с тревогой ощущал, как даже в толстых ботинках начинают плавиться ступни.

— Почему вы купили у нас «Нугу»? Это первое ваше приобретение в области персональных шоу?

— Первое, но мне в кайф.

— Могу я спросить, почему вы не приобрели «Лукум» или другую вариацию «Щербета»?

— Потому что мне в кайф.

— Ясно.

Дознаватель отирает пот со лба. Чемоданчик с собранным и готовым к использованию скраббером ждет возле ног. Половину дороги Януш штудировал инструкцию, которую как будто нарочно написали с издевкой. Добрая половина терминов предназначалась только для спецов разведки, а обещанных практических рекомендаций не было вовсе. Человек «со стороны» вообще не понял бы, с чем столкнулся.

Потому что скрабберов не существует.

Януш помнит коротенькое слово, которое в аэропорту прошептал ему на ухо незнакомый мужчина со свертком. Януш произнесет это слово в микрофон своего скрина, в случае если скрабберу будет угрожать похищение. И через несколько секунд, даже если воры будут увозить прибор на скоростном планере или катере, вся его электронная начинка превратится в запеканку.

Если дознаватель не успеет сказать слово, он наберет несколько цифр. Их тоже бархатным голосом подсказал мужчина, подсевший за столик в зале ожидания. Мужчина тонкой губой прикасался к поверхности кофе, листал журнал и показывал Полонскому в журнале расписание полетов. Он деловито что-то подчеркивал, но говорил при этом совсем не о самолетах. Он говорил о том, что скраббер ни при каких обстоятельствах не должен попасть в чужие руки. Что если не удастся сказать заветное слово или набрать комбинацию цифр, даже это не беда. Главное — после прилета и получения багажа немедленно уединиться, собрать прибор из одиннадцати частей, разложенных по разным углам чемодана, и приложить ладонь к опознавателю на рукоятке.

После этого чемодан становится братом и другом, нельзя отходить от него больше чем на пять метров. То есть отойти можно, но скрин немедленно подаст сигнал, свистнет в ухо. Спустя десять секунд свистнет вторично, и скраббер расплавится.

Если случится так, что чемодан не дадут унести дальше пяти метров, а также зажмут рот и свяжут руки, следует быстро и спокойно выбрать способ самоубийства. Возвращаться в Россию и планировать дальнейшую деятельность не рекомендуется.

Мужчина с тонкими губами произнес это все своим бархатным голосом, не отрывая глаз от журнала. У собеседника была очень ровная гладкая кожа, несомненное следствие качественного «мейкапа», а на ладонях чуть отсвечивала прозрачная пленка. Когда кофе закончился, Януш переложил сверток в чемодан.

— Вопросы? — Мужчина скатал журнал и спрятал его за пазуху.

Туда же, за пазуху, в пакетик, перекочевал одноразовый стаканчик и скомканная салфетка. Бархатный сказочник не оставлял после себя ни малейших следов и производил все манипуляции столь же непринужденно, как обычный человек размешивает в кофе сахар.

Это был единственный момент, когда Полонский испугался.

— Один вопрос, — сказал он. — Такие меры безопасности разработаны специально для той вещи, что я получил? Мне это интересно чисто в профессиональном плане, — быстро добавил он, не видя никакой реакции на свои слова. — Признаюсь, я никогда не сталкивался…

— Такие меры осуществляются с любым нашим оборудованием, — вежливо ответил незнакомец. — Приятного вам отдыха, большой привет другу.

И растворился в толпе.

Теперь Полонский чувствует, что скатывается к легкому безумию. Ему все время кажется, что до чемодана больше пяти метров. Невозможно постоянно держать в руке, а если поставишь, кто-то непременно норовит схватить и передвинуть. Таксист в аэропорту, служащий в бюро информации, официант в кафетерии.

— Кстати, — говорит Ласкавый, — что вы носитесь со своим чемоданом? Бросьте его там, в домике, никто не возьмет.

Бунгало стоит посреди островка восхитительно правдоподобных джунглей, вся идиллия прикрыта сверху огромным колпаком. Огороженные сеткой, бормочут какаду и фазаны, с пятиметровой высоты лениво осыпается водопад, в знойном воздухе колышется миниатюрная радуга.

Аккумулятор в стенах купола вырабатывает достаточно энергии для автономного существования этого маленького закрытого царства. На краю песчаной косы, вдоль узкой полоски джунглей разбросано несколько десятков таких же защищенных оазисов. Внутри них можно менять микроклимат по своему усмотрению. В куполах функционируют все системы жизнеобеспечения, привычные в мегаполисах, туда протянуты трубопроводы, поддерживается достаточный запас пищи, спиртного и всего необходимого. Круглосуточно вентилируется воздух и очищается вода в бассейнах и саунах. Невидимые и бесшумные туземцы подметают отгороженные пляжи, проверяют заряд батарей в батискафах и скутерах, гоняются за каждым брошенным окурком. Там, снаружи, за полупрозрачными стенами, загорают и купаются тысячи туристов попроще, и Полонский, пока летел на такси вдоль берега, не заметил особой разницы в качестве воздуха.

Разница в другом.

Обитатели куполов не могут без словосочетания «олл инклюзив». Полонский где-то читал, что полвека назад это сочетание обозначало совсем иное. Тогда смысл чаще соответствовал содержанию, и люди проще общались между собой. Теперь «олл инклюзив» стал стилем жизни, он подразумевает особую культуру поведения. Совсем необязательно каждому богачу соответствовать этому сибаритскому стилю, но, войдя в круг, не следует его покидать. Единожды выпав из «инклюзива», единожды допустив братание с толпой, ты оказываешься вычеркнут.

Ласкавый берет со столика фужер с коктейлем. Кусочки льда сталкиваются в молочной пене. Столик сделан из кедра и ореха как минимум полтора века назад. Фужер из первоклассного германского хрусталя. Янушу приходит в голову, что молоко в коктейле получено от коровы-медалистки.

— Я заранее прошу прощения за такой вопрос. Услышав о нашем шоу, вы обрадовались возможности воплотить свои фантазии?

— Не за что просить прощения. Сами знаете, нынче подружку с огоньком днем с огнем не сыскать.

Где же она, думает Януш, неужели девушка не с ним…

— Откуда вы узнали о нашем предложении? Вспомните, пожалуйста, не было ли такого, что вас кто-то уговаривал?

— Уговаривал?! Меня? Разве я упустил бы возможность прихватить от жизни еще кусочек, а? Да еще со скидкой!

Со скидкой, повторяет про себя Полонский. Ну, конечно, со скидкой, как старым боевым друзьям.

— Про вас писали, что вы когда-то специально ездили в Тай?

— Было дело… — Шляпа опускается еще ниже на лицо, но Ласкавый не проявляет нетерпения, разговоры о женщинах ему нравятся. — Если уж вы так дотошно копались в моем прошлом, могли бы заметить и героические страницы. На меня ополчились фурии из Лиги этих самых, свободных прошмандовок, как я их называю. Они просто исходили злобой, когда я ляпнул на концерте в Ростове, что люблю и уважаю свою бабушку.

— Я что-то припоминаю, это было лет пятнадцать назад. Вы, кажется, сочинили гимн в честь бабушек, которые знали свое место в доме, или что-то в этом роде?

— Не так упрощенно. В честь бабушек, которые умели сделать так, чтобы мужик чувствовал себя мужиком. В честь женщин, которые когда-то умели накормить мужика до отвала, затрахать его до упаду и сделать так, чтобы он готов был на любые подвиги. На самом деле я похвалил женщин, я сочинил гимн в честь бабушек и в честь всех самых замечательных женщин прошлого, но прошмандовки все перевернули. Они меня доставали на каждом шагу, потому что ощутили свою силу. Они добились того, что наши концерты запретили в шести городах, в нас чуть ли не кидались помидорами. В том году… Вы не помните, но в том году они протолкнули в Думе штук шесть самых идиотских законов, какие только могут сочинить бывшие шлюхи, на которых больше никто не прыгает. Это вначале всем казалось, что законы вроде как безобидные, потому и проголосовали легко.

В одно лето я стал героем, потому что осмелился противостоять сразу по шести позициям. Они протолкнули закон о судебном преследовании тех, кто принуждает женщин оголяться перед мужчинами, а в моем шоу девки раздевались догола! Затем меня заставляли убирать слова из песен, например, им не нравилось «ты пойдешь со мною всюду, малютка…». Это казалось смешным, но только поначалу. Припомните-ка, кто нынче осмеливается вставить в песню фразочку типа «Кричи не кричи, я тебя не пожалею…». Что вы улыбаетесь? Человек, хороший поэт, который писал эти стихи, отсидел полгода, между прочим, за оскорбление достоинства и так далее. Потом выяснилось, что нельзя использовать при оформлении сайтов даже графических изображений женщин в «оскорбляющих достоинство» позах. Мне снова попало, штрафы наложили безумные. Пару лет спустя, когда мы только-только отбились от нападок, я придумал новое шоу, и тут какая-то щелка подает на меня в суд за попытку «развратных действий». Я даже не понял сначала, кто она такая. Можете себе представить, эта гадина сама меня ловила, дело происходило на фестивале в Питере, во время белых ночей. Она добивалась встречи со мной, кидалась цветами, писала дурацкие послания и ловила меня в барах. Я тогда жутко пил и бабами не интересовался. А когда протрезвел настолько, что обратил на нее внимание, то не нашел ничего лучшего, как потащить ее в гостиничный номер. Это сейчас я купил право на личную жизнь, а тогда моя голая задница моментом стала достоянием прессы. Тогда еще выходили бумажные газеты…

Эту гадину наверняка как следует обработали, потому что на следующий день она уже пела по-другому. Я ухлопал почти миллион, чтобы от нее откупиться и доказать, что никого не насиловал. Но дело было не только в насилии. Оказалось, что если есть свидетели, готовые подтвердить, что мужчина вел в гостиничный номер нетрезвую девушку, то его вина усугубляется втрое. Ты можешь никого пальцем не трогать, но сам факт, что вел в номер беззащитную и пьяную, — это статья. Кто же знал, что эти кони в юбках обретут в Думе и правительстве такой вес? Но я вам еще не до конца рассказал, самое смешное впереди. Это сегодня смешно, а тогда мне хотелось повеситься.

Вы помните год, когда легализовали бордели? Это вы должны помнить. Ну вот, и почти сразу вслед за легализацией издали целый пакет законов, которые такие олухи, как я, не удосужились прочитать. Но мне некогда было читать всякую фигню, мы записывали новый альбом, и вообще… Еще не хватало листать кодексы, перед тем как вызвать гетеру! Тут выяснилось, что гетеру нельзя вызвать, если у тебя нет принта на ладони, а принт вроде как дело добровольное. Однако ничего не попишешь! Нет твоей рожи в федеральном банке данных — не имеешь права трахаться на дому. Ладно, это ерунда, принт я себе еще раньше поставил. Дальше — хуже, из арсенала путан пропали все игрушки. Это, видите ли, запрещено, а кому невмоготу — нехай устраивают оргии дома, с женами, или катят в Тай. Я не могу понять, кто может мне запретить за собственные деньги поиграть с девчонкой?

Я предлагаю кучу бабок, я заваливаю этот бордель баксами… тогда доллар еще что-то стоил, но, вместо девочки с большими сиськами, получаю двух сержантов с большими дубинками. Не буду вас утомлять скучной повестью о борьбе с Фемидой, к счастью, у меня достаточно друзей и не все еще погибли под юбками. Но даже все вместе мы оказались в меньшинстве. Мы не смогли отстоять мужскую честь, мы сдавали позицию за позицией. Зато теперь меня не проведешь, теперь я могу читать лекции о том, как выжить в агрессивной среде. Я принял вас, потому что ценю Гирина. Я под страхом смерти не подойду ни к одной туземке и уж тем более ни к одной белой туристке! Никто не заставит меня выйти на общий пляж. Когда мне надоест здесь валяться, вертолет заберет меня прямо из купола. Да, деньги дают некоторые преимущества, но эти же деньги приносят беспокойство. Вот вы, при определенном везении, вполне можете познакомиться с девчонкой, которая не подаст на вас в суд за попытку поиграть втроем. Может быть, вам даже повезет: ей это понравится, и вы начнете встречаться… Слушайте, как вас там, Полевой? Вы не сдурели еще в рубахе? Ну так снимите ее, или стесняетесь меня? Честное слово, я на мужиков не бросаюсь. Можете искупаться, вода чистая.

Чертыхаясь, дознаватель освободился от одежды. Несколько секунд он с жадностью глядел в голубой омут бассейна, но нырнуть так и не отваживался.

— Господин Ласкавый, я бы с радостью избавил вас от моего присутствия…

— А вы мне не мешаете. Хотите пива?

— Нет, благодарю. Я просто хотел сказать, что, если вы позволите снять запись вашего стрима, мы избегнем…

— Обойдетесь.

— Вы можете мне рассказать, не происходило ли с вами чего-то необычного во время исполнения сценария? Нечто, выходящее за рамки ваших ожиданий.

— Полонский, что вы бродите вокруг да около? Спросите прямо, что вам надо, и я прямо отвечу.

— Я спрошу прямо. Господин Ласкавый, вы в курсе, что во время демонстрации шоу у нас произошло несколько несчастных случаев?

— А, какой-то старый импотент увидел голую бабу и грохнулся в обморок в собственном душе?

— Не только. Еще один человек погиб в собственном офисе.

Ласкавый указательным пальцем приподнимает сомбреро:

— Вы меня пугать пришли?

— Вы были знакомы с Роном Юхановым?

— Кто это такой?

— Ас Тео Костадисом?

— Что-то такое… А, так это он собирался с вами судиться? Ну, не паникуйте, мне в суд подавать незачем. Я вас успокоил?

— Вы знаете Марину Симак?

— Первый раз слышу.

— Вы не могли о ней не слышать, эта дама работает в Администрации президента.

— Мне как-то глубоко плевать на любые администрации. А что, она тоже заказывала у вас любовные шашни?

— Ни в коем случае. Я полагаю, вы не можете ее не знать. Госпожа Симак одно время работала выпускающим редактором на третьей московской кнопке, а вы в то время вели там «рок-энциклопедию».

— Не припоминаю.

— Муж Марины Симак — видный бизнесмен, он один из владельцев шоу «Двое в тайге». Несколько дней назад он, как и вы, приобрел у нас «Нугу».

— Флаг ему в руки, пусть повеселится. А жена-то его при чем? Мечтает позабавиться на халяву, но трусит потерять кресло?

— У меня был выбор, с кем из вас встретиться в первую очередь. Я рассудил, что до правительственного чиновника не достучаться, что скорее я найду понимание у вас. Час назад выяснилось, что к Симак я опоздал. Пока я летел к вам, передали, что Марина Симак попала в больницу. Ее жестоко избил собственный муж. Передали, что супругов видели вместе на концерте, они шли под руку и даже целовались. Я нарочно заглянул в справку. Все подтверждают, что муж был с Мариной всегда мягок и нежен, буквально носил на руках. Они прожили в традишене одиннадцать лет, для обоих это второй брак. Теперь Марина Симак в реанимации. Перелом носа и ребер, внутренние кровотечения. Возможно также, что она потеряет слух…

Ласкавый легко отрывается от шезлонга, поигрывая мускулами, спускается к голубой поверхности воды. Для пятидесяти семи лет он сложен великолепно, портят только седые волосы на спине. Ласкавый плавает, не снимая сомбреро, фыркает и колотит ногами.

— Петр, отчего вы не хотите мне помочь? Я поспрашивал людей, я нашел вчера тех, кто вас отлично помнит по работе на радио, вас и Марину…

Пловец внезапно замедляется и, не поворачивая головы, предупреждающе поднимает вверх указательный палец. Януш отважно набирает в грудь воздуха для победного рывка. Он пытается обойти бассейн и заглянуть под сомбреро, но мужчина в воде всякий раз оказывается спиной к нему.

— Он ее изуродовал, слышите? А еще вчера носил на руках. Вы ведь были знакомы и с Дмитрием, ее мужем, вы прекрасно знаете, что он тряпка, слабак, мухи не обидит. Только поэтому Марина подписала с ним контракт на традишен. Я потратил на вас вчера целый вечер и нашел людей, которые помнят, как вы дружили с Мариной Симак. Как вы дружили и были близки…

— Заткнитесь, вас это не касается, — роняет музыкант. Что-то в его голосе изменилось, словно порвалась натянутая струна. Где же девушка, где все остальные перформеры, гадает дознаватель. Чемоданчик из светлой кожи трется о его ноги.

— Вам знакома фирма «Салоники»?

— Ммм… первый раз слышу. Это что-то греческое?

Полонский обходит бассейн, стараясь не вязнуть в раскаленном песке. Цветастое сомбреро уплывает от него в противоположный угол, под своды миниатюрного каменного грота.

— Вы не могли не знать Юханова. Вы писали музыкальные треки для «Жажды-2», когда Рон покупал шоу для своего канала.

— Это было давно. Для кого я только не делал музыку! Вы хотите, чтобы я помнил каждый мелкий контракт?

— Контракт с Юхановым не назовешь мелким.

— Эх, приятель… Поляков, или как вас там? Я давно уяснил, мне два раза повторять не надо. У вас на съемках кого-то грохнули, паршивое дело, согласен. Но это не значит, что с моей помощью можно собрать алиби.

Ласкавый выбирается из воды, на три секунды, задрав руки, застывает в сушильной кабине и направляется к выходу из купола. Януш, сколько ни старается, не может взглянуть рок-звезде в лицо. В какой-то момент его даже охватывает сомнение, тот ли человек перед ним.

— Господин Ласкавый, я надеялся на вашу помощь.

— Сожалею… — сухой смешок. — Но на меня никто не покушался, никто не бил по голове и не топил в душе. Я просто получаю кайф, чего и вам желаю.

— Председатель совета послал меня, чтобы…

Хозяин бунгало, не оборачиваясь, исчезает за плетеной дверью. Полонский, чертыхаясь, загребая штиблетами раскаленный песок, бредет за ним. Дознавателя предупреждали об эксцентричности музыканта, но в данном случае дело не в характере.

Здесь что-то иное, гораздо хуже.

Полонский не думает о том, как он будет отчитываться перед Гириным. Толкая дверь бунгало, он словно впитывает ноздрями запах страха. Этот загорелый сильный мужик, миллионер и кумир подростков, ведет себя как заплутавший в лесу ребенок.

— Господин Ласкавый, я пролетел несколько тысяч километров. Мы опасаемся, что могут погибнуть и другие люди.

Это недозволенный прием, произносить такие слова никто не уполномочивал.

— Я ценю вашего Гирина, — доносится баритон откуда-то из глубины, из скопищ африканских масок и статуй черного дерева. — Он классный мужик, мы когда-то вместе делали один фестиваль…

Полонский пробирается мимо стеллажей с ракушками и чучелами птиц, между подсвеченных аквариумов с акулами.

— Он мне позвонил среди ночи, ваш Гирин, и сто раз извинился, что нарушает контракт. Честно сказать, досконально я не читал, так что выгнать вас могу исключительно благодаря Гирину. Теперь я знаю, что ничего вам не должен. Хотите пива?

Ласкавый стоит спиной в белых шортах и сомбреро, надвинутом на нос. Перед ним широкая зеркальная поверхность кухонного стола, гора фруктов, кофеварка. Януш смотрит на пальцы музыканта. Длинные, аккуратные пальцы, два изысканных перстня. Ласкавому кажется, что он делает своими красивыми пальцами что-то важное, на самом же деле его руки бесцельно шарят по столу.

— Нет, благодарю, пива не хочу. А вот от сока не откажусь. Зачем вы меня обманываете насчет Гирина? Он, кстати, тоже не признался, что вы работали бок о бок почти пять лет. Это был далеко не один фестиваль.

Сомбреро слегка покачивается, словно музыкант отбивает ногой новый мотив или вторит переливам афроджаза в динамиках. Полонский трогает щербатые горлышки амфор, вдыхает цитрусовую мякоть.

— Почему вы обманули меня, сказав, что не слышали о корпорации «Салоники»? За последние два дня вы перевели на счета ее дочерних компаний около четырнадцати миллионов евро.

Сомбреро перестает покачиваться, по пальцам хозяина бунгало течет свежий сок помело.

— Убирайтесь, поганый вы шпик!

Он разворачивается и стремится принять грозную позу, но неожиданно срывается на фальцет.

— И не подумаю убираться, пока вы не ответите.

— Я вызову охрану, и вас вышвырнут из страны без права возобновления визы! Или кинут в местную тюрягу, месяца на три!

— Если вы будете расставаться с деньгами такими темпами, то через неделю окажетесь нищим. Мои друзья из милиции проверили ваши проводки. Вы перебрасываете деньги уже третий день и пользуетесь очень сложными бухгалтерскими схемами.

— Я нарушаю закон? — Ласкавый замер, склонившись над столом в нелепой позе. — Нет?! Тогда это не ваше дело.

— Допустим. Но вы сказали, что не знаете Юханова. Я могу продемонстрировать вам ряд снимков с камер слежения в ресторанах и в зале аэропорта, где вы с ним встречаетесь, выпиваете и даже обнимаетесь на прощание. Показать?

Януш не видит лица собеседника, это ему нравится все меньше.

— Кто вы такой, чтобы выслеживать меня? Я вас посажу. — Ласкавый тянет за шнурок. С потолка, шурша, разворачивается полотнище скрина.

— Ладно, не стоит так волноваться, я ухожу, — примирительно говорит Полонский и поднимает с пола чемодан.

Он протягивает хозяину руку, тот автоматически тянет свою, в последний момент отдергивает, но уже поздно.

Игла вонзается в запястье.

 

Глава 25

Несчастный случай

Получив инъекцию сонника, Ласкавый несколько секунд покачивается, точно спиленный кедр, выбирающий место, куда бы упасть. Януш роняет чемодан, подхватывает обмякшее тело и бережно укладывает на пол. Здесь прогретые чистые доски, на них работать будет даже удобнее. Вместо нормального дивана все равно раскачивается дурацкий гамак, наполненный мелкими подушечками.

Дознаватель быстро обходит помещение, заглядывает в подвал и поднимается по лесенке на второй этаж. Отсюда, со сторожевой башенки прекрасно видны внутренности огромного «пузыря», рощицы, водопад, три бассейна и гостевой домик. А специальная оптика позволяет наблюдать за всем, что происходит наружи. Полонский прикладывается к окулярам, бинокль тут же диагностирует зрение и выдает картинку умопомрачительной красоты.

За полосой отутюженного машиной песка, на голубой морской глади, играя солнечными зайчиками на белоснежных бортах, покачивается яхта-катамаран. Януш прикидывает его длину — не меньше тридцати метров.

— А вот и Изабель, — удовлетворенно шепчет он, смещая ручку настройки. — Все вы здесь, голубчики…

На верхней палубе яхты в шезлонгах загорают люди. Отсюда их лица и фигуры не видны, но Янушу уже известно, что там шестеро мужчин. Единственная женщина стоит, раскинув руки, ее загорелый силуэт кажется почти черным на фоне снежных бортов яхты. Женщина изящно прогибается и вдруг исчезает. Видимо, на верхней палубе имеется бассейн. Кто-то из мужчин поднимается из шезлонга и ныряет вслед за ней. Поднимается фонтанчик брызг.

— Жива, жива, жива, — как заклинание, повторяет дознаватель, спускаясь вниз.

Он расчищает место на стойке, открывает чемодан и достает несколько металлических предметов. Затем становится на колени возле головы спящего рокера и быстрыми движениями собирает из деталей что-то вроде клетки. Он снимает со спящего сомбреро и наконец-то видит его высокий лоб, в проплешинах и пигментных пятнах. У Ласкавого чуть подрагивают губы, а вблизи кожа его лица похожа на протертый вельвет.

Полонский затягивает болты, фиксирует череп в шести точках, затем осторожно извлекает скраббер. Больше всего в собранном виде прибор похож на допотопную мясорубку. Януш вставляет «мясорубку» в пазы решетки и смотрит в глазок. Голова лежащего мужчины превратилась во что-то бесформенное, почти вплотную к его левому глазу приблизился широкий серый раструб.

— Бог ты мой, про глаза-то и забыл! — укоряет себя дознаватель.

Действительно, глаза у спящего прикрыты. Непорядок. Янушу приходится отстегивать с таким трудом закрепленный скраббер, а время идет. Где-то играет джаз, шуршат на ветру пальмы, журчит водопад, покрикивают экзотические птицы…

Наконец он находит в дебрях чемодана крохотные распорки для век. Он устанавливает их, мысленно ужасаясь предусмотрительности людей с тонкими губами и гладкой кожей. Теперь зрачок Ласкавого расположен строго напротив «прицела», и можно начинать. При условии правильной подготовки процесс занимает всего несколько минут, но о правильной подготовке не может идти и речи.

Несколько раз Януш вскакивает и вытирает влажные непослушные пальцы о полотенце. В память скраббера предстоит ввести ряд подготовительных команд, затем происходит диагностика систем; все в точности как на стационарном комплексе. Наконец загораются восемь крохотных зеленых маячков, и луч лазера начинает сканировать сетчатку.

Пронзительно звенит вызов одного из скринов хозяина. Звенит долго, не переставая. Полонский мысленно считает до двадцати, потом до сорока, но скрин, замолчав, словно передает эстафету другому. Полонский вытирает пот со лба и складывает промокшие салфетки в пакет.

После него не должно остаться следов.

Прибор сигнализирует, что процесс скачивания информации успешно завершен. Легким нажатием пальца Януш освобождает пластину на «тыльной» стороне скраббера, с тихим щелчком ему в ладонь выпадает продолговатая теплая капсула. Теперь осталось спрятать чип в надежное место и принять самое важное решение.

Снова тренькает вызов и трещит не смолкая, так долго и настойчиво, что у Януша начинает звенеть в ушах. Он убеждает себя, что нет ничего удивительного. Петру Ласкавому могут звонить сотни людей, он востребован на обоих полушариях Земли, он ведет массу музыкальных проектов.

Странно, что никто не звонил раньше.

Януш сверяет часы и поднимается на башенку. Купол распахнут над головой, словно раскрыты лепестки грандиозного цветка, но от внешнего мира оазис отделяет почти невидимая сверхпрочная сеть. Солнце с неистовой яростью буравит макушку. Полонский еще раз осматривает местность в бинокль. На самом деле никакого бинокля нет, но где-то высоко, в зените, парит камера кругового обзора, с ее помощью можно видеть все, что происходит на пляже.

Полонскому не нравится, что вокруг так тихо.

Наверное, здесь всегда так тихо, убеждает он себя. Между пальм в знойном мареве колышутся такие же закрытые колпаки «олл-инклюзив», по идеально ровной дорожке катится поливальная машина, дремлет яхта на волнах. Еще дальше, за полосой зарослей, видна ограда и край «дикого» пляжа. Там в волнах прибоя качаются сотни разноцветных голов, прыгают мячи и режут гладь мотоциклы. Яхта Ласкавого белой стрелкой висит в голубом мареве.

— Это рай, — говорит сам себе дознаватель.

Он наводит окуляры на ленту шоссе. Со стороны города быстро приближаются две машины. Пока что они очень далеко. Януш увеличивает изображение, потом еще раз. Два мощных джипа, способные шустро кататься по песку. У местных жителей такие машины не в почете, слишком дорого содержать. Наверняка едет кто-то из обитателей поселка, кто-то из отдыхающих нуворишей.

Януш считает минуты. Звонки в бунгало начались после того, как в аэропорту сел борт, на котором он должен был прилететь. О том, что дознаватель сменил рейс, не знал никто, кроме посланника Гирина. О том, что он вообще летит, знала одна лишь Ксана.

Ксана…

Полонский сердито трясет головой, отгоняя нелепые мысли.

Ласкавому остается спать еще полтора часа.

Дознаватель спускается вниз и прожигает ему глазной принт. Глаз не пострадал, прибор действует аккуратно. Остается еще ухо, но визуальный ряд важнее всего. Чемоданчик снова собран, вытерта пыль на всех поверхностях, где могли остаться отпечатки. Януш выходит через заднюю дверь бунгало и спускается к причалу. Под солнечным козырьком греются два легких катера, а к морю убегает широкая овальная труба, снабженная двумя шлюзами. Пара минут у Януша уходит на то, чтобы разобраться с датчиком уровня воды и ручным управлением. Сейчас прилив только начинается, и шлюзы можно не закрывать. Это хорошо, потому что надо суметь вернуться и дождаться пробуждения хозяина. Ласкавого необходимо убедить в том, что с ним случился небольшой тепловой удар.

Януш заводит мотор, вручную отпирает шлюз и ведет катер по полутемному тоннелю. Когда он проплывает под границей купола, звучит предупредительный пеленг.

«Дорогой гость, — обращается слащавый женский голос, — не забудь, что ты покинул пределы частной собственности на моторном средстве повышенной опасности. Проверь, не забыты ли документы на право вождения, карты и проверь состояние батарей. Подчиняйся требованиям береговой охраны, не приближайся к городским пляжам и к зоне навигации…»

— Мы недалеко, — шепчет Полонский, осваиваясь с управлением. — Мы туда и обратно и ничего нарушить не успеем.

Ползет вверх последняя решетка, и беспощадное солнце тут же бьет в глаза. От легкого нажатия педали катер встает на попа и с рычанием мчится на встречу со старшим братом. Отполированный борт катамарана все ближе, уже различимы буквы латинского названия. Януш сбрасывает газ и оглядывается назад. Берег выглядит как иллюстрация к волшебной детской сказке, чуть портит картину распахнутое жерло тоннеля; с такого расстояния оно видится как жирная черная точка на песке. По дрожащей полоске шоссе к куполу Ласкавого приближаются два солнечных зайчика.

И нет ни единого человека в пальмовых рощах.

Януш огибает первый нависающий нос яхты. Снизу судно кажется громадным, как трехэтажный дом. С палубы доносится музыка, плеск воды в бассейне, нижние иллюминаторы задраены, от яхты пахнет краской и разогретым металлом. Со стороны моря спущен трап; Януш кое-как швартуется, затем закидывает на спину лямки рюкзачка.

На нижней палубе его встречает сумрак кают-компании, немыслимой роскоши буфетная, груды подушек и невыветрившийся с вечера аромат яблочного кальяна. Здесь никого нет. Осмелев, дознаватель заглядывает в машинное отделение и, на всякий случай, опускает тяжелую крышку. В жилых каютах ему делать нечего. Изабель купается наверху. Весь вопрос в том, как поведут себя остальные перформеры-мужчины.

Настоящие жеребцы. Тупые и блудливые.

Януш рассматривает сборище сквозь двойное стекло палубной надстройки. Как ни странно, рубка заперта, на обеих дверцах горят красные маячки. Внутри, на спинке кожаного сиденья напротив штурвала, висит белый китель. Если что-то случится, никто из присутствующих даже не сможет запустить мотор судна. Им придется грести к берегу на шлюпках.

Кстати, о береге. Полонский достает из кармана портативный бинокль и отыскивает купол Ласкавого. Там по-прежнему все тихо, а оба джипа куда-то исчезли. Скорее всего, свернули к кому-то из соседей; впрочем, часть обзора закрывает группа пальм.

Слишком тихо. Наверное, в раю всегда тихо, но от текущего по спине пота, от бесконечного усыпляющего плеска воды под днищем у Полонского возникают самые неприятные ассоциации. Януш снова переводит взгляд на компанию в шезлонгах. Он вдруг понимает, что является первым человеком, естественно, после разработчиков и испытателей, кто видит сценарий «Нуга» изнутри.

Это впечатляет.

В шезлонгах и просто на палубе нежатся четверо парней, и двое кидаются мячом в бассейне. Всем можно дать лет по двадцать, они прекрасно сложены и одеты лишь в микроскопические плавки. Этим парням есть что показать. Плавки не скрывают, а скорее подчеркивают их мужские прелести, тела натерты маслом для загара, но никто не является образцом мускулатуры. Ласкавому не хочется видеть возле себя рельефных мужчин. Парни неспешно потягивают коктейли, передают друг другу крем от загара и пожирают глазами единственную девушку. Они почти не разговаривают, им не о чем разговаривать: перформеры второго эшелона не созданы для глубокой философии.

Изабель Гнедич протягивает из бассейна две загорелые руки и капризно трясет ими в воздухе. Тотчас же вскакивают двое и рывком вытягивают ее на полотенце. С тела девушки на палубу хлещут потоки воды. Она смеется, и тут же начинают смеяться окружившиє ее спасатели. Впрочем, никто не проявляет излишней назойливости, никто не пытается склонить Изабель к сексу, загорелые мальчики воспитаны как настоящие лорды.

На Изабель Гнедич нет ничего, кроме бус на щиколотках и маленьких нашлепок на сосках в форме сердечек: это от солнца. Она по-своему красива, но слишком миниатюрная, не во вкусе дознавателя. Рядом с парнями девушка кажется совсем крошечной, едва достает макушкой им до середины плеча. И при таком скромном росте у нее внушительных размеров бюст и широкая нижняя часть туловища. Изабель напоминает Янушу африканскую статуэтку из черного дерева, средоточие насыщенной, вычурной женственности.

Она смеется и поочередно поднимает крепкие ножки, позволяя мальчикам себя вытирать.

Полонскому страшно.

Он думает, что лучше бы увидел разнузданную оргию, лучше бы увидел кровь и наслушался бы криков несчастной жертвы. Тогда, по крайней мере, возник бы повод прийти на помощь. С помощью сонника он уложил бы всех агрессоров на пару часов, схватил бы девушку в охапку и рванул к берегу. А там, в крепости Ласкавого, можно было бы спокойно подумать, что делать дальше. Звонить в российское посольство или выставить ультиматум и держать оборону до прилета Гирина с оборудованием.

Со стороны моря доносится звук. Януш отступает за рубку, снова глядит в бинокль. На большой скорости приближается катер на подводных крыльях. Сюда никто не может заплывать, пляж и кусок акватории отгорожены и охраняются вооруженными пограничниками.

«Это кто-то из соседей», — успокаивает себя Полонский, но в эту секунду видит на палубе катера мужчину с боевым шокером на локте. Тот наполовину высунулся из люка и изучает яхту в бинокль. Хорошо, что Януш вовремя отошел за рубку.

Молодых людей в шезлонгах появление катера, кажется, вовсе не интересует. Они похожи на заведенные, хорошо смазанные механизмы. Трое сгрудились вокруг лежащей девушки и натирают ее маслом, остальные потягивают коктейли. Эмоциональная линия второго плана недостаточно проработана. Но не за горами тот день, когда миру будет предложена сверхсложная, ошеломительная, блистательная заготовка — индивидуальный сценарий «Косхалва».

«…Для особо изощренных клиентов. Вводится несколько десятков перформеров, каждый из них искреннее самого великого актера, потому что они не играют. Они будут вашими соседями по коттеджному поселку или по многоэтажному дому, вашими преданными сотрудниками, кому как угодно. Все перипетии отношений будут разворачиваться у вас на глазах; вот он, истинный интерактив! Вы можете непосредственно влиять на ход событий, помирить возлюбленных или устроить развод, напакостить мелким врагам или приласкать обиженных. Мы вводим новую услугу, мы позволяем вам менять будущее. Если вам покажется неудачным очередной сценарный ход, вы связываетесь с нами, и компьютер немедленно выбирает другой вариант завтрашнего дня.

У вас будет любовник или любовница, или их будет несколько. С вами будут изменять чужие жены, но вы сможете соблазнять и мужчин. Вы приобретаете неслыханное обаяние, к вам каждый вечер готовы тянуться друзья, с вами хотят заводить отношения, у вас спрашивают совета. Но это не мешает тайным врагам плести интриги и затевать мелкие заговоры. Соседи сбиваются в партии, соседи подглядывают друг за другом и выясняют отношения, ссорятся и мирятся, устраивают оргии и попойки. Ко второй неделе шоу сложно сказать, кто из актеров играет эпизодическую роль, а кто постепенно выдвигается на первый план.

Наше шоу — лишь пробный шар, перед тем как удовлетворить спрос самых широких слоев публики. В наших планах уже к концу года выпустить отдельные модификации «Косхалвы» для настоящих мужчин, для девочек-подростков и для бизнес-леди… Это будет первое персональное шоу, которое перестанет быть индивидуальным! Да, теперь вы можете взять в сценарий несколько своих друзей или даже членов семьи! Конечно, если им позволят их взгляды. Мы напоминаем, что никогда не предоставим наши возможности подросткам до восемнадцати лет. Наш путь — подарить заказчикам свободные, гармоничные отношения, основанные на дружбе, преданности и искренних теплых чувствах. В «Косхалве» каждому гостю не придется проводить сутки в лаборатории для записи верного стрима и согласования с каждым из перформеров. Новая формула загрузки позволяет адаптировать актеров к двоим, а то и троим активным игрокам. Еще много нерешенных задач, но уже в следующем году персональные шоу станут доступными в кредит для среднего класса!..»

Януш огибает рубку, выходит на палубу и наводит сонник на парней, окруживших Изабель. Трое поднимают головы и смотрят на него затуманенными глазами; те, что развалились в шезлонгах, даже не пытаются встать. Януш хватает девушку за руку и буквально волочет за собой, поводя пистолетом справа налево.

— Изабель, не бойтесь, — торопливо увещевает он, — меня послал Петя, сейчас мы идем к нему.

— Кто вы такой? — Она безропотно позволяет мужчине положить себя на плечо.

Парни на палубе сгрудились, но никто не отважился рвануть следом. А двое, что играли в мяч в бассейне, похоже, так ничего и не заметили.

— Вы в большой опасности, Петр ждет нас на берегу.

Он спиной спускается по трапу, думая об одном — только бы не получить заряд из шокера в спину. Девушка весит совсем немного, но она страшно горячая и скользкая, прямо-таки выскакивает из рук.

И одуряюще вкусно пахнет.

Внезапно он прекращает волноваться, что девушка вырвется. Изабель Гнедич так «воспитана», что не будет вырываться, ей доставляет удовольствие мужская сила. Другое дело, что она напряжена, и, если в ближайшее время не увидит Хозяина, с ней может случиться истерика. Или что-нибудь похуже, типа ступора. Она не станет драться и орать, но вполне может прийти в такое состояние, вывести из которого сумеют только врачи.

Им удается достичь катера под прикрытием второго корпуса катамарана; отчаливая, Полонский слышит за спиной затухающий клекот чужого мотора. У преследователей слишком тяжелое плавсредство, по инерции их проносит мимо, за корпус яхты, прежде чем мужчина с шокером успевает нажать на спусковой крючок. Он все же стреляет, но заряд уходит в белый свет, а Януш уже наступает на педаль, и берег бросается навстречу.

В следующую секунду происходят две неприятные вещи. Изабель пытается выпрыгнуть из лодки, и это ей почти удается. Полонский бросает штурвал, успевает схватить девушку за ногу и тянет назад. Лишенный управления катер резко сбрасывает скорость. Изабель дважды кусает Полонского в предплечье, руками старается выцарапать ему глаза, а коленкой норовит угодить в пах.

Одновременно катер на подводных крыльях вновь запускает водометы, и оттуда стреляют уже прицельно. Первый заряд с громким хлопком растекается по обшивке, моментально начинает вонять паленым, гаснут приборы, а вместо них загорается красная тревожная подсветка.

«Внимание, на борту аварийная ситуация, плавучести не угрожает, — ласковым голосом вещает компьютер. — Диагноз: множественные короткие замыкания в цепях первого двигателя… Рекомендую отключить питание второго двигателя…»

Девица сражается отчаянно; она заползает под банку и сучит ногами, не позволяя к себе притронуться. Януш делает вид, что сдался, затем перепрыгивает сиденье, прижимает ей коленом руку к пробковому полу и хватает за волосы. Пока она свободным кулачком молотит ему по лицу, дознаватель ухитряется выудить из нагрудного кармашка второй микрошприц с транквилизатором.

Но сделать укол он не успевает, поскольку с военного катера стреляют, и на сей раз не из шокера. Снайпер пробивает в бортике дыру размером с циферблат крупных наручных часов, пуля проходит в каюту.

«Отпусти девчонку, иначе тебе крышка!»

Они кричат в усилитель по-русски. Полонский выпускает волосы Изабель, лежа подбирается к бортику и осторожно выглядывает в дыру, проделанную пулей. Положение отчаянное: до берега не меньше полутора сотен метров, а до вражеского судна — от силы пятьдесят. И у них на борту крупнокалиберная винтовка.

Он не успел. Черт подери, он все сделал правильно, но имел глупость сообщить о своем маршруте… Гирину и Ксане. Если бы не мужик, передавший скраббер, эти подонки сцапали бы его прямо в аэропорту. Только благодаря хитрости с билетами его ждали на полтора часа позже…

«Оружие — за борт, встань и подними руки!»

Янушу немножко смешно слушать такие приказы в тысячах километров от России; с другой стороны, эти люди его боятся, боятся подойти ближе.

На катере ревет двигатель. Полонский перебирается к противоположному бортику и наводит бинокль на берег. Изабель лежит неподвижно под скамейкой, ее ребра вздымаются под загорелой кожей; девушка следит за мужчиной, как затравленный волчонок. На берегу, у самого входа в купол Ласкавого, стоит черный джип. Дверцы распахнуты, на подножке курят двое мужчин в белых панамках. Вторая машина, очевидно, заехала внутрь: жалюзи ворот подняты вверх.

Больше к берегу стремиться незачем.

Там почти наверняка произошел несчастный случай. Известный половине России композитор и музыкант Петр Ласкавый оступился и ударился головой об угол бассейна. Или не выдержало сердце после тренажеров, прыгнул в воду и не вынырнул. Или музыканта застрелил неизвестный, который затем направился на яхту с целью убить всех гостей Ласкавого. Истекающий кровью Петр сумел добраться до скрина и позвонил друзьям. Друзья тотчас приехали и кинулись в погоню за убийцей. Все они его прекрасно видели в лицо и готовы свидетельствовать.

Несчастный случай.

Изабель распрямляется как пружинка и прыгает за борт.

— Дура! — кричит Полонский. — Дура, что ты делаешь?!

Но в следующую секунду ему становится не до девушки. Она удаляется от него кролем, плывет замечательно, на третий замах быстро выворачивая голову из-под воды. Она плывет назад, к катамарану; мужчины в военном катере тут же теряют к Полонскому всякий интерес. Один из них высунулся из люка и что-то кричит напарникам, показывая на беглянку пальцем.

Водометы ревут, набирая обороты; хищный нос катера приподнимается над водой. Полонский, стараясь не высовываться, наступает на педаль и вращает штурвалом. По крайней мере один из двигателей в порядке, но приборная доска умерла. Януш почти лежит на днище и правит параллельно берегу, в сторону общих пляжей. Там его не посмеют преследовать. Там он бросит катер и смешается с отдыхающими. Почти наверняка его будут ждать в аэропорту, но он поступит иначе. Он тут же, на берегу, арендует водный мотоцикл и поплывет в обход острова, в порт, где он видел стоянку частных самолетов. Летчик доставит его в Мумбаи или в Дубай, а там Януш отсидится и возьмет билет до Москвы в последний момент. У этих ребят со снайперскими винтовками широкие возможности, и сегодня они это продемонстрировали, но им ни за что не догадаться, каким аэропортом он воспользуется. У них, вне сомнения, есть способ вычислить его фамилию после регистрации, но не станут же они сбивать самолет ракетой. А с борта Полонский позвонит Гирину и потребует охрану. Неважно, сколько это будет стоить. На счету достаточно денег, а капсула, которую он везет в медальоне на шее, стоит гораздо больше.

Память Ласкавого окупит все.

Военный катер развернулся, он догонит девушку через несколько секунд. Януш быстро водит биноклем. Те двое в белых панамках, что сидели в джипе, теперь тоже стоят и смотрят в его сторону, один машет рукой. Потом они срываются с места и бегут к машине. Дверцы захлопываются, из-под задних колес джипа взлетают тучи песка. Яснее ясного, они намерены преследовать его по берегу, но на пути у них искусственная каменная гряда, отгораживающая элитный поселок от обиталища простых смертных. Друзьям на джипе придется развернуться и сделать солидный крюк по шоссе.

Впереди линия буйков, пологий мол из каменных обломков и десятки парящих змеев. Впереди толпы детей, сигающих в воду с затейливых вышек, визг сотен глоток и рев моторов парапланов, уносящих в море лыжников.

Военный катер дал широкий разворот и снова пускается в погоню. Они разгадали маневр дознавателя и стремятся сразу обойти мол, чтобы перехватить его с той стороны. Изабель Гнедич на воде нет; Януш водит биноклем из стороны в сторону, но встречает только переливы изумрудного цвета. На палубе катамарана валяются пустые шезлонги.

Янушу становится зябко.

Он активирует скрин и произносит заветное слово. Секунды две ничего не происходит, затем из чемодана показывается тонкая струйка дыма. Скраббера больше нет. Чемодан придется бросить, как и все остальное.

Януш остается в шортах и рубашке с непромокаемыми карманами. Теперь он действует очень быстро. В нагрудный карман кладет заготовленный пакет с самым необходимым. Затем не без труда срезает с каната якорь, запихивает его в чемодан и тихонько выпускает потяжелевший груз за борт.

Купола, пальмовые рощи и шоссе остались позади. Катер скребет носом о камни мола. Януш выскакивает наружу, преодолевает вал и немедленно скатывается в воду. Вокруг сотни взрослых и детей, надувные матрасы и «дикие русские горки»; вокруг жизнь и курортное веселье.

Вокруг такая кутерьма, что ничего не стоит организовать еще один несчастный случай. Януш проверяет на груди медальон с капсулой, набирает побольше воздуха и ныряет в соленую воду. Он решил, что будет плыть под водой. Пока не наткнется лбом на опоры ближайшей «горки». Там, в тени, он передохнет и продолжит путь к стоянке водных мотоциклов.

Он доберется во что бы то ни стало.

Он довезет чужую память до России.

 

Глава 26

Сценарий «Нуга»

Я подсаживаю ее на верхнюю ступеньку.

Зрелище, достойное лучшего фотомастера. Изабель носит платья. Не страшные балахоны, которые только называются платьями, а полузабытые приталенные одеяния ярких расцветок, что были в ходу у прабабок. Сегодня много пишут о том, что мода всегда циклична, что принципиально нового в одежде уже не изобретут…

Мне плевать на моду. Я хочу, чтобы Изабель одевалась так, как нравится мне. Я хочу, чтобы она всегда была со мной.

Я хочу, чтобы она грела меня.

…Наверное, Ласкавый мог думать именно так или очень похоже. Во всяком случае, затри последних дня он натворил огромное количество глупостей. Он не только перевел все свободные деньги на счета неизвестных фирм и выставил на продажу свою студию, он еще отдал команду о продаже домов в Ницце и Калифорнии. Как и следовало ожидать, он сбросил сразу две заявки в адрес нашего Экспертного Совета. В первой он в настоятельной форме просил пересмотреть его контракт с Изабель Гнедич в сторону удлинения срока хотя бы на две недели. Второе письмо пришло вдогонку за первым и почти в точности повторяло слог Юханова. Господин Ласкавый просил предоставить ему бессрочный контракт в рамках «Нуги», с гибким графиком, скидками и возможностью смены мужских перформеров. Мужчины его не интересовали как личности.

Ему нужна была Изабель Гнедич.

Изабель идет впереди и первой начинает спускаться по узкой лесенке в сауну. За тонкой стенкой слышны удары мяча и крики спортсменов, а здесь настойчиво пахнет разогретой хвоей, сухим деревом и пивом. Но я не чувствую запахов, я лежу в темном боксе, под неотлучным контролем аппаратуры. Изабель освобождается от одежды, на ней прелестное черно-оранжевое платье и больше ничего. Я провожу рукой по ее голому животу, затем по талии и вниз, по бедрам. У нее слишком широкие бедра для такого маленького роста, но я схожу с ума от ее фигурки.

Изабель толкает дверь предбанника, и навстречу сразу несутся восторженные голоса. Они все здесь, наши аполлоны, наши обнаженные красавцы. Они уже наигрались в мяч и сейчас стаскивают с себя пропотевшие майки; они готовятся пойти в душ. Я отпускаю девушку в самую гущу; ее все любят, но никто не тронет, если я не прикажу. Загорелая женственная фигурка скользит среди спортивных, уставших мужчин. Мы будем мыться, а потом мы будем играть с ней, и нам будет хорошо…

Когда я вывалился с борта самолета в Питере, меня встречал сам Гирин, прямо у трапа, в сопровождении четверых подручных Клементины, одетых в штатское. Мне показалось, что шеф за последние сутки спал с лица. Мы не сказали друг другу ни слова, пока сидели в машине, но я чувствовал, насколько Георгий Карлович напряжен. Только перешагнув порог отдела перфоменса, он позволил себе слегка расслабиться.

— Я виноват, нельзя было отпускать тебя одного.

— Вы не могли предвидеть. Спасибо, что встретили.

— Очень неприятно, дружок, — заговорил он, — очень неприятно получилось.

— Вы из-за прибора?

Гирин свирепо отмахнулся.

— Не бери в голову, ты все сделал верно. И больше ни слова на эту тему. Ты слышал, что арестован Забелин?

— Дмитрий Забелин? Муж Марины Симак?

— Да, он арестован, и ни в одном блоке новостей нет даже намека на «Нугу». Все его перформеры живы-здоровы и в целости вернулись в Питер. В сеть не просочилось ни единого бита информации.

— Вас это настораживает?

— Видишь ли, дружище… Я когда-то неплохо знал Забелина. И его, и Марину.

— И Ласкавого, — подсказал я.

Гирин резко повернулся, открыл рот, но ничего не ответил. В кабинет заглянул инженер и доложил, что аппаратура готова. Можно меня укладывать и снимать стрим.

Ласкавый показал себя шустрым пареньком, несмотря на зрелые годы. Он оперативно выяснил, что девушка не проходила «мейкап», что выступает под собственным именем и скорее всего постоянно живет в Петербурге. Он выяснил, что она не работала гетерой, что она не внесла почти никаких корректировок в будущий сценарий. А стало быть, ее почти все устраивало… Он открыл на ее имя счет и бросил туда двадцать тысяч, затем абонировал банковскую ячейку, положил туда еще десять тысяч, документы на пользование счетом, а магнитную карту и ключ от ячейки отдал при свидетелях юристу нашего канала, с тем чтобы госпожа Гнедич вступила во владение по окончании работы. Во время исполнения сценария Ласкавый мог дарить перформеру лишь подарки, поскольку при любом обращении девушки к средствам электронных платежей заморгал бы оранжевый флажок «ограниченной дееспособности».

Неизвестно, что сказал бы нонконформист Ласкавый, узнай он о ее синем флажке…

Я подсаживаю Изабель на верхнюю ступеньку и забираюсь сам. Мы оба хохочем, буквально давимся смехом. Наверное, это уже не искоренить; с детских лет Петя Ласкавый так и не оставил привычку забираться всюду с черного хода. Даже не для того, чтобы не платить за входной билет, просто так интереснее. К сожалению, последние годы Петю Ласкавого обнаруживают на черных лестницах и штрафуют все чаще; об этом можно прочитать в любой группе культурных новостей. Существуют даже коллекционеры, собирающие видео с его участием.

«Ласкавый лезет через вентиляцию в филармонию…»

«Звезда нашей эстрады Петр Ласкавый снова пойман при попытке бесплатно посетить туалет в Охотном Ряду…»

На сей раз мы вместе с Изабель лезем по пожарной лестнице на балкон спорткомплекса. Мы уже почти забрались, осталось приподнять тяжелое окно, и окажемся на балконе, огибающем главный тренажерный зал.

Внизу ревет музыка, кружатся центрифуги, гогочут баскетболисты. Человек двадцать гнутся на столах, еще столько же отдали себя на растерзание «студню»; мужики, как и встарь, звенят железом.

— Супер! — восхищенно говорит моя женщина.

Мы перевалили через раму и, никем не замеченные, устроились на тюках со скатанными матами. Я протягиваю Изабель яблоко и смотрю на нее в профиль. Она все делает самозабвенно и искренне; даже огромное красное яблоко она грызет с детской непосредственностью, обхватив его двумя ладошками. На Изабель приличный костюмчик и полосатый платок, завязанный в виде галстука; она невероятно похожа на выпускницу, сбежавшую со школьного бала.

На противоположной стене спортзала тянется зеркало, в котором я вижу нас обоих. Мы выглядим как отец и дочь, сколько бы я ни молодился. С моего помятого лица все утро не сходит смесь восхищения и похоти. На мне шляпа с широкими полями, но наконец-то ее можно снять. Петю Ласкавого узнали даже в Дубайском аэропорту, и Изабель скромно поджидала в сторонке, но здесь, в глубинке, вероятность встретить соотечественников мала. Тем более в спортивном комплексе такого низкого качества.

Поэтому я снимаю шляпу, обливаю голову из бутылки и приглаживаю остатки волос. Изабель сосредоточенно ест яблоко, потом отрывается и говорит:

— Не соглашайся.

— С чем не соглашаться?

— Не соглашайся на предложение Сибиренко. Утром ты мне сказал, что тебе приятно услышать мои советы. Ты разговаривал по скрину с Гириным, он сказал, что Сибиренко предлагает тебе порвать с «Жаждой» прямо сейчас, невзирая на издержки. Я так поняла, что в Петербурге тебе предлагают место саундпродюсера в новом шоу и готовы подписать контракт на озвучивание всех последующих серий «Последнего изгоя». Лев Сибиренко готов разорвать отношения с другими музыкантами, ухватившись за невыполнение ими крохотного пункта в спецификациях. Как я поняла, эти питерские музыканты использовали один из ремейков фольклорной группы «Баранки с кайфом»…

— Блин, крошка, откуда ты знаешь?

— Ты же остановил меня, когда я хотела выйти. Ты сказал, что хочешь, чтобы я слышала твои разговоры и что Пете Ласкавому стыдиться нечего, потому как он в криминале не замешан. В разговоре ты произнес слово «баранки», затем сказал, что пацаны присвоили максимум четыре такта, и то оригинал узнать почти невозможно. Ты назвал собеседника Георгием Карловичем. После того как вы закончили и ты ушел поплавать, я включила скрин, запросила данные и получила следующую картину.

Георгий Карлович — это Гирин, большая шишка на телеканале, где я подрабатываю. Когда ты создавал само направление медиативного рока, ты обращался к фольклору, но никогда не перерабатывал народной музыки. Ты всегда создавал свое; я даже нашла в каком-то интервью, что тебя вдохновляет Бизе, который писал «Кармен», почти не заимствуя народных мотивов.

— Это когда ж я такое выдал?..

— Четырнадцать лет назад, при вручении тебе «Овации года».

— Неужели ты так глубоко копалась в моем прошлом?

Я ошеломлен не меньше Ласкавого. Мы в четыре глаза следим, с каким смаком Изабель вгрызается в яблоко. Впечатление такое, будто кушают яблоко и ведут беседу два разных человека.

— Я копалась в прошлом человека, который мне дорог.

— Крошка, но мы только вчера познакомились.

— Я же не прошу тебя влюбляться в меня. Достаточно того, что я сама чувствую. Значит, я буду чувствовать за двоих. И когда я люблю, меня интересует в моем любимом мужчине все, а не только туалетная вода.

Она пожимает плечами и откусывает яблоко. Я гляжу на нее как на мадонну, сошедшую с картины. Кажется, сейчас над мальчишеской стрижкой Изабель появится свечение.

— Так мне рассказывать дальше?

Мне хватает сил кивнуть. Все-таки, несмотря на свои миллионы и амбиции, Ласкавый гораздо более сентиментален и восприимчив, чем его озабоченные бизнесом предшественники. Внутри он остался лохматым рокером, поджарым мальчишкой в лихой матерчатой куртке на манер двадцатых годов, с гитарой наперевес и «косяком» за пазухой.

— Когда-то ты написал музыку к фильму. Я раскопала этот фильм и эту музыку. Но вначале я раскопала, кто такие «Баранки с кайфом». Они пишут «народные» темы и действительно стащили у тебя кусок мелодии. Хотя вопрос спорный, но существует целая галерея ссылок на плагиат, и этот момент неоднократно отмечен. А для «Последнего изгоя» музыкальный ряд составляют другие люди, они не композиторы, а команда диджеев. Они вполне честно выкупили у «Баранок» права на переплавку их соловьиных свистов. Сибиренко предлагает тебе подписаться под заявлением в суд, и больше ничего делать не надо. Все сделают без тебя. Этих диджеев, несмотря на несколько лет успешной работы, размажут по стенке, и место для тебя освободится автоматически. Не делай этого.

Ласкавый слушает как привороженный. Я, который лежу в темной кабинке, опутанный проводами, тоже задыхаюсь от изумления. Эта девица, кто бы она ни была, пусть даже трижды внештатник Серого дома, она не может так выражать мысли. Будучи перформером, она, конечно, не теряет базового интеллекта, но, насколько я помню, Изабель Гнедич не заканчивала курсы менеджеров. И уж тем более она никак не может быть в курсе отношений заказчика с хозяином. Но дело даже не в этом; в конце концов, Ласкавый потерял голову и утром, в постели, мог наболтать бог знает что. В конце концов, я не читал его стрим, я не читал его требований и самого контракта; возможно, там оговаривались недюжинные интеллектуальные способности перформера. Заказчик заплатил за «Нугу» столько, что мог на эти деньги нанять троих экспертов…

— …Я запросила несколько независимых юридических экспертов плюс отправила на экспертизу твой возможный контракт с Сибиренко и Гириным. Кроме того, я нашла специалистов рынка, которые согласились просветить меня насчет «Изгоя», насчет остальных шоу и даже насчет «Щербета»… Ты слышал, что такое «Щербет»? Это их новейшая разработка.

…Это потрясающе. Я представляю, каково было Ласкавому выслушивать подобную лекцию от актрисы, которая сама не подозревала, что играла в каждую секунду своего существования. Воистину, такого мастерства от создателей «Нуги» я не ожидал…

— Петечка, ты где витаешь? Ты меня слушаешь? В общей сложности я опросила одиннадцать человек, прочитала десятка три статей и пришла к трем следующим выводам. Первое: у «Жажды» гораздо больше перспектив, чем у «Изгоя», поэтому лучше оставайся в Москве. «Изгой» теряет рейтинг, но об этом никто не знает. Потому что Сибиренко тратит деньги на подтасовку результатов опросов. Москва и Питер давно это старье не смотрят, сколько серий ни накрути; остается Урал и южные губернии, где еще кто-то живет.

Второй вывод. Когда-то ты с этими людьми был хорошо знаком, вы очень ладили, но не так давно поругались… Что ты вздрогнул, я права?

— Ерунда, ни с кем я не ругался…

Однако я отворачиваюсь и озабоченно разглядываю барахтающихся в «студне» гимнасток.

— Из тебя неважный врунишка, Петечка. Если вы не ссорились, отчего же у тебя глазки дергаются? Расскажи мне, отчего вы поссорились! Ну же!

Внезапно она поднимается и оказывается у меня на коленях. Я сцепляю руки у нее за спиной; у Изабель очень хрупкая талия по сравнению с крепкими ножками и увесистой попой.

И тут начинается то, ради чего Полонский лез под пули на коралловом острове. Все происходит настолько быстро, что я не сразу понимаю, что к чему. Эх, если бы под рукой была обычная запись, на любом носителе!.. Но эту запись остановить или перемотать назад невозможно. Только по второму разу.

— Тридцать часов, — с потусторонней улыбкой, точно прислушиваясь к далекому колокольному звону внутри себя, сообщает Изабель. На ее щеках появляются милые детские ямочки. — Мы вместе с тобой уже тридцать часов. Тебе конец, милый. Этого вполне достаточно, ты не находишь?

— Достаточно для чего, крошка? — Я целую ее четырежды.

В оба глаза и в обе ямочки на щеках. Вблизи, лицом к лицу, она еще больше похожа на уютного домашнего ленивца, прижавшегося к ветке. Изабель трется о меня грудью и произносит кошачье «мрррр…».

— Тридцать часов мы так близки, милый… Тебе конец. Я спрашиваю, а ты отвечаешь, хорошо? Мрррр… Где чип с докладом Симак?

Я снова целую ее в глаза и в носик. У нее такой восхитительный миниатюрный носик, хочется его бесконечно целовать.

— Ты такой теплый, такой славный, такой сильный, мррр… Тебе конец, милый. Я спрашиваю, где чип с докладом Симак?

— У меня его нет…

— Где чип, милый? Тебе конец. Где ты его спрятал?

— Он у Тео…

— А ты не врешь мне, сладенький? — Она сидит у меня на коленях, упираясь мне в грудь своей пышной грудью и откинув назад прелестную головку. — Сиди смирно, даже не вздумай шевельнуться, не то я тебе глаза выдавлю. Тебе конец.

Она проводит язычком по влажным губам и вдруг вырывает у меня из макушки клок волос. Тот я, который лежит в темноте на кушетке, вздрагивает всем телом. Но не от боли, а от улыбки Изабель.

Я не знаю, что это такое, но это не человек.

— Разве Тео не поделился с тобой? Врать нехорошо, милый… Тебе конец. Если будешь врать, я превращу твои мозги в жидкое дерьмо, и они потекут из ушей. Хочешь, я так и сделаю? — Она приближает пылающие глаза вплотную.

— Нет… пожалуйста, не надо. — Я отодвигаюсь от нее назад, насколько могу. Честно говоря, мне хватило бы легкого движения руки, чтобы оторвать от себя ее и скинуть с балкона, прямо на штанги и тренажеры. А еще я с щекочущим вожделением представляю, как можно было бы об колено сломать ей позвоночник.

Я почти сочувствую Ласкавому, но его муки еще не закончились.

— Отдай чип, и мы снова пойдем играть. Твоя крошка будет любить тебя и всех твоих мальчиков… Тебе конец. У тебя должна быть копия записи, ведь вы же друзья.

— Чип только у Тео… Он не хотел меня подставлять.

— Где он? Где прячется Костадис?

— Он… он не сказал… — Я каркаю в ответ, как полузадушенная ворона.

— Как его найти? Ну?! Тебе конец, милый. Сейчас ты дашь мне номер, по которому его можно найти. Я слушаю, сладенький.

— Ноль сто семнадцать…

— Только не диктуй мне номера, которые всем и так известны. Дай номер нелицензионного скрина или зарубежного оператора. Ведь он же оставил такой номерок, специально для друга. Тебе конец, милый. Поторопись, не то я выколю тебе глаз. Я буду делать это медленно и очень больно. Я буду наматывать твой глазик на этот ржавый гвоздь.

Ума не приложу, откуда он взялся. Может быть, Изабель успела его подобрать за то время, пока мы взбирались по пожарной лестнице. В трех сантиметрах от глаза я вижу кривой четырехгранный гвоздь, по размерам вполне годящийся для распятия.

— Два-ноль-четыре…

Наконец-то Ласкавый по капле выцеживает из себя верный номер. Скорее всего, позывные скрина действительно знакомы лишь самым близким друзьям. Формально Костадиса никто не может обвинить в сопричастности к убийству Милены Харвик, его фирма не нуждается в ежедневном присутствии шефа, у грека нет в Москве близких родственников. Он исчез, переслав лично мне кусок записи. Его взрослый сын живет с семьей в Париже и на запросы об отце ответил встречными вопросами.

Может статься, что и у сына нет этого номера. Пока Изабель записывает, я двадцать раз повторяю последовательность цифр про себя. Теперь остается гадать, успела ли она передать координаты тем, кто ее послал. Я вспоминаю мужчин на военном катере. Эти люди спокойно возили с собой крупнокалиберное огнестрельное оружие. Эти люди намеревались нас прикончить среди бела дня, и не в глухой тайге, а на виду у сотен отдыхающих. Я думаю о том, что Костадису даже не надо отвечать на сигнал вызова; после того как федералы обязали население ежегодно перерегистрировать все скрины, в схему приборов добавилась пассивная дополнительная антенна, с соответствующим набором электронных прибамбасов. Как только прибор включается в электросеть для подзарядки, антенна автоматически выдает сигнал о своем местоположении.

Помнится, в Думе шли острые дебаты, и находились умники, возражавшие против тотального контроля за компьютерами. Но весьма «удачно» подоспела серия вокзальных терактов, именно с участием скринов. Тогда террористы ничего не взрывали, а запустили в сети сразу десяток опаснейших червей.

Еще хуже, если Тео оставил Ласкавому позывной от «левого» скрина. При первой же попытки выйти на связь ближайший ретранслятор выдаст сигнал федералам, и к месту сигнала вылетит вооруженная группа. Правда, только на территории страны, и на Урале они будут добираться довольно долго. Но Костадис вроде бы улетел на юг…

— Эй, почему ты такой грустный? Светлый праздник, малыш. Ну-ка, немедленно прекрати дуться. Ой, ты за что-то на меня сердишься?

В лице и даже позе Изабель происходит разительная перемена. Она снова котенок, мягкий послушный зверек, готовый шалить и обниматься.

— Я совсем не сержусь…

— А когда мы снова будем играть с твоими друзьями? Светлый праздник, малыш. Ой, они все такие славные и замечательные. — Она изгибается у меня на коленях и, цепляясь одной рукой за мою шею, машет кому-то внизу. — Только, кажется, ты меня при-рев-но-вал? Светлый праздник, малыш. Меня нельзя ревновать, ведь мне нужен только Петечка.

С первого этажа спортзала ей отвечают. Я вижу мельком белозубые улыбки, потные плечи, зажатую в тиски тренажеров мускулатуру. Там разминаются наши мальчики, наши сочные помощники второго эшелона.

— И вовсе я тебя не ревновал! — хохоча, я задираю на ней платье.

Гвоздь выпадает из ее кулачка и катится на пол.

— Что это за железяка? — изумленно спрашиваю я; мои руки замирают на ее оголившихся бедрах.

— Вот так штука-а… Понятия не имею, — с неподдельным удивлением отвечает Изабель и приподнимается, чтобы облегчить мне работу.

Она стоит, широко расставив загорелые ножки, на брезентовом мате. Она тянет вверх руки. Я стягиваю с нее платье через голову, под ним ничего нет, кроме двойной цепочки на талии. По узенькой лесенке на балкон уже поднимаются мальчики.

Тот я, который лежит на кушетке, запутавшись в проводах, нажимает на кнопку сброса. Ему предостаточно на сегодня чужого секса. Тем более что стоит пожелать другую женщину, как возвращаются болезненные мысли о Ксане.

Мне слишком больно хотеть других, пока есть она.

Я освобождаю голову от захватов и некоторое время привыкаю к свету. Рядом шумно пыхтит Гирин и дышат еще человек шесть, не меньше. Все они проявляют вежливость, не торопят. Так у нас принято — никогда не торопить открытого перформера после выхода из чужого сценария. Мы создаем впечатление, что после выхода требуется отдых. Мы изображаем усталость и намекаем на срыв нервной системы.

Мы творим легенду о первопроходцах.

Вероятно, скоро все изменится, наши головастые инженеры найдут способ безболезненно «перекачивать» стрим из одного мозга в другой, и тогда, чтобы выслушать чужую драму или снять показания, будет достаточно прилечь на соседской кушетке. Мы сможем залезть друг к другу в самые постыдные закоулки сознания.

Я боюсь себе даже представить.

…Они все ждут, что я скажу. А я лежу на кушетке и думаю о двух важных вещах. Первая мысль становится навязчивой. Кто меня продал на Мальдивах?

За тележками с аппаратурой, помимо инженеров и сценаристов, сидят парни Клементины. Это Гирин на свой страх и риск выписал им пропуска в лабораторию. А еще там сидят другие парни, из нашего отдела безопасности. Их никто не звал, они ни черта не понимают в технике отдела, но нюх у ребят не хуже, чем у сторожевых псов. Они пришли без спроса, потому что почуяли скандал. А я думаю, как и что сказать, мне ведь надо выйти отсюда живым. После того, что я увидел, вдвойне хочется остаться в живых, просто мания какая-то…

Вторая мысль — о том, что каждого актера-перформера лично утверждает Гирин. То есть не он один, там целая комиссия из психологов, врачей и режиссеров, но утверждает своей подписью Карлович. Члены комиссии имеют дело с теми данными, которые им предоставляет секретариат, но подноготная каждого человека известна только председателю.

Я ловлю его взгляд. Гирин пыхтит и чешется, словно знает, что я сейчас скажу.

— У нее синий флажок, — говорю я, внимательно наблюдая за его пухлой самодовольной харей. — Кстати, вы нашли ее тело?

— Что? У кого флажок? — Гирин быстро переглядывается с кем-то за моей спиной. — Дружочек, не сейчас. Давай-ка отдохнем, а потом займемся отчетом, все подробненько, обстоятельно… Ты неважно выглядишь, дружок. Я думаю, тебе не стоит сегодня одному возвращаться домой. — Он делает ударение на слове «одному». — Я уже распорядился, выспишься в медпункте, там тебя уже ждет доктор.

Меня предали, это очевидно. Взывать бесполезно, отсюда меня не выпустят. Я потратил уйму нервов и почти все сбережения, сменил два частных самолета, пока добрался до международного аэропорта, и… сам попросил их о встрече на земле. Инженеры, техники, сценаристы. Парни Клементины, наши охранники, Гирин… Я смотрю в их пустые свинцовые глаза и везде читаю лишь два слова.

«Тебе конец».

Похоже, нам всем скоро конец, но где-то жив Тео Костадис, он нашел выход.

— Худо мне… — Я встаю и хватаюсь за живот. — Перележал все-таки. Не стоило полсуток на жидком корме…

Чувствуя, как их недовольные взгляды буравят спину, я ковыляю в сторону уборной. Однако в коридоре сворачиваю и, минуя лифты, по лестнице взбегаю на третий этаж. Я уже предполагаю, как отсюда выберусь: на третьем этаже возле окон туалета по наружной стене проходит пожарная лесенка. Я сам о ней упоминал в докладной, когда составлял отчет об угрозе шпионажа. Как будет славно, если лестницу не спилили…

Как ни странно, в туалете меня никто не преследует. Я разминаю затекшие мышцы, делаю десяток наклонов и приседаний, брызгаю водой в лицо и выглядываю в коридор.

Никого.

Ночью в здании полно народа, но, если никто пока не выкручивает руки, это не значит, что меня выпустят через вахту. В медпункте ждет доктор. Или несколько «докторов». Еще немного, и они сообщат Гирину, что пациент потерялся.

Я выглядываю в форточку. Пожарная лестница проходит рядом с окном женского туалета. Спустя минуту я уже протискиваюсь сквозь узкую фрамугу и выбираюсь на карниз. До газона каких-то двадцать метров.

Эти шесть шагов по карнизу показались мне самыми длинными в жизни. Внизу все равно пришлось прыгать с трехметровой высоты. Вне сомнения, камеры зафиксировали мое падение, минимум в трех ракурсах, но просмотрят записи только утром.

Я ловлю такси без водителя и разворачиваю скрин. Руки трясутся, и оказывается, в двух местах я поранил ладонь.

— Два-ноль-четыре…

Если он в стране, то не ответит. Не такой он идиот. Если он слышал о том, что произошло с Юхановым и Петей Ласкавым, то не ответит ни в коем случае. Лишь бы его не прибили.

Скрин сигнализирует об успешном подключении. Ого! У оператора сети код ЮАР или Мозамбика, но принимающий компьютер «левый» на все сто.

На экране сплошные помехи и серая мгла.

— Тео, это Полонский, вы должны меня помнить…

Я оборачиваюсь. Из-за угла выныривают фары, наше такси нагоняет большая машина, автопилот перестраивается в правый ряд.

— Тео, это Януш Полонский, дознаватель Экспертного Совета. Слушайте, Ласкавый убит, я не смог ничего предпринять. Я смотрел сценарий… «Милый, тебе конец!»

И вдруг — шорох и треск сменяются первой симфонией Бетховена.

— Не орите, я не глухой. Вы можете приехать прямо сейчас? Боже, до чего тупой! Ну конечно, я в Москве. Нет, хрень такая, не ко мне, это слишком… Смените машину и рулите по Второй кольцевой, дальше я подскажу. Торопитесь, капитан.

Хотя мы давно уже опоздали.

 

Глава 27

Тео и культура

— Капитан, вы, помнится, горели желанием меня выслушать? Ну так слушайте.

И он заговорил.

Первые пять минут Костадис сообщал общеизвестные сведения, но, чем дольше он говорил, тем меньше Янушу хотелось спать…

…Я был подростком, когда игровые форматы игрались еще на старом, так называемом плоском телевидении. Вдумайтесь, полвека назад по всему миру снимали не больше сотни шоу в год! Затем они исподволь начали выдавливать из эфира другие жанры.

Итак, ретроспективно развитие болезни. Вначале зародились примитивные сценарии, они были основаны на чистом визуале. Продюсеры первых шоу сами не ожидали, какой фантастический интерес вызовет подсматривание за туповатыми подростками, вынужденными коротать дни в аквариуме. На смену визуалам пришли темы, где от участников требовали элементарных знаний либо логики. И одновременно зародились первые жесткие игрушки. Наглядный пример — «Двое в тайге», сейчас идет один из ремейков. Таким образом, параллельно начали развиваться две линии. Интеллектуальная, где создатели рисковали потерять зрительский интерес. Это когда участники подбираются слишком умные и уровень вопросов выходит за рамки обывательского восприятия. Да вот, взять хотя бы «Кубики» с четвертого… Да, да, там, где несколько семей таскают тяжеленные кубы, составляя из них верные слова. Удачный сплав физической и умственной нагрузки. И вторая линия, соответственно — это экстремалы всех мастей.

— То, чем заняты ваши «Салоники»?

— Вот еще! Фирма «Салоники» была нацелена на сегмент сетевых игр. У нас с Левой Сибиренко много лет была договоренность, что все свои успешные проекты, из которых можно сделать игру, он отдает мне. А вы пытаетесь блеснуть осведомленностью? Зря, я в курсе всех ваших шпионских потуг. Очень скоро вам предстоит убедиться, что все это время вы копали в ложном направлении. Ладно, не сбивайте с мысли, у нас нет времени на болтовню. Так вот, вторая линия реалити-шоу взяла курс на ужесточение форматов. И те, кто за этим направлением стоял, преуспели гораздо больше «интеллектуалов». Вот такая хрень! Почему так вышло, капитан? Упрощенно говоря, экстремальные сценарии выигрывали у интеллектуальных из-за большего спектра возможностей. Я еще помню веселые такие задумки, типа «Крымских катакомб». В «Катакомбах» сам принимал участие, кстати, вместе с Жорой Гириным, а позже продюсировал пару серий…

— Гирин участвовал в «Катакомбах»?!

— А что тут такого? Да вы еще многого о нем не знаете, и ни к чему. Там было страшно, но достаточно прямолинейно. Специально вырытые подземелья, псевдоценности, которые надо собирать, уйма ловушек и командный дух. Да, несколько команд с разных сторон входят в катакомбы и под присмотром телекамер недели две спускаются к подземному озеру, где на дне скрыты артефакты. В «Катакомбах» мы впервые пошли на прорыв. До нас зрителям предлагались короткие выжимки, обрезки со стола монтажера. Но мы предложили зрителям чипы с полной версией шоу. «Катакомбы» были скоро забыты, на смену пришли изыски вроде «Башни страха». Вы видели «Башню»?

— Я что-то слышал…

— Нуда, хрень такая, вы ее тоже не застали. «Башня» была первоклассным шоу, но ее запретили эти ослиные хвосты из Страсбурга. Тогда президентом был Лаврушин, такая тряпка, он трясся, что Россию выпрут из Совета Европы, и заставлял всю страну плясать под дудку этой шушеры. Россия стояла на цырлах перед Кипром, хрень такая… Хаос продолжался, пока к власти не вернулось ФСБ, но «Башню» успели закрыть.

— Ну… так сейчас японцы вроде делают.

— Делают, но сильно урезаны в правах. Русская «Башня» была намного круче! Япошки и близко не стояли! Запомните раз и навсегда: в России любая безумная идея раскрывается всегда круче, но не сразу! Да, хрень такая! Оказалось, что слежка за мучениями одного соискателя не меньше захватывает, чем слежка за беготней целой команды. Башня заполнялась водой, в башню пускали хищников, включали прессы, травили человека звуками или не давали спать. В башне пытали в одиночных камерах.

— Вы там тоже участвовали?

— Исключительно деньгами, вместе с Петькой Ласкавым. А Рон Юханов тогда покупал трансляцию. У Рона был потрясающий нюх на удачу. Потом другие спохватывались, но было поздно, шоу шло только по его кабельной сети. Находились козлы, которые от зависти подавали на него в суд, мол, «Башня» несет слишком много насилия, но Рон отбился! Эй, не смотрите на меня как на палача! Вы вообразить себе не можете, сколько отчаянных личностей осаждали пороги студии, чтобы их принудили с одним ножом драться против стаи волков или заставили идти по веревке над кипящей лавой! Они подписывали контракты, и многие гибли, но меньше желающих от этого не становилось. «Башня» стояла незыблемо. В те годы прокатилось несколько шумных процессов. Сначала какие-то мамаши заявили, что их детки свихнулись от жестокости на экране, и больше сотни малышей покалечились, пытаясь повторить трюки. Этот полоумный союз матерей почти выиграл суд, когда от руководства канала поступил встречный иск. Юристы канала требовали полной реабилитации, а вдобавок публичных извинений на основании пунктов о свободах граждан. У адвокатов мозги варили классно, они отрыли миллион статей из Конституции и международных конвенций, они доказали, что свободная совершеннолетняя личность в нашей стране имеет право получать после одиннадцати вечера любую информацию. Они выиграли не просто одно конкретное дело, а навсегда отбили желание всякой шушеры посягать на информационную свободу.

А потом на основе «Башни» мы сделали неплохую игрушку и продали семь миллионов экземпляров. Кстати, музыку почти для всех серий писал Петя Ласкавый, а рекламную раскрутку нам делала Мариночка Симак. Тогда у них был небольшой романчик, но это к делу не относится. Вы поняли, что я пытался вам вдолбить? Такие проекты, как «Башня», ознаменовали время новых форматов и новых идей. Опросы показывали, что людям требуются шоу, вытягивающие из них жилы. Вот такая хрень… Людям нравится смотреть, на что способен человек, доведенный до крайности. Им совсем неинтересны высокие мотивы. Их так захватывает наблюдение за другими… Крайности, капитан, это то, что вскрывает ложную мимику цивилизации. И первым серьезным опытом стала «Жажда».

— Вы говорите о первой «Жажде»?

— «Жажда» собрала под свои знамена самые светлые головы. Нам тогда удалось вывернуть души участников так, чтобы у дамочек началась истерика, заскрежетали все их цивилизованные коды. В первой «Жажде» люди искали воду, они хотели пить, но о командном духе и речи не заходило. В какой-то газете «Жажду» назвали так: «Движение-жестокость-психоз-одиночество!» Хотели оскорбить, но не поняли главного.

Теперь слушайте меня внимательно, Полонский! От того, поймете вы или нет, зависит очень многое. Мне будет горько сознавать, что я отдал вам чип, но прикончат вас не за дело, а впустую… Ладно, ладно, надеюсь, что шучу! Итак, сначала был голод, холод и прочая ерунда. Затем ребятишек начали засыпать сколопендрами и заставляли доносить на друзей. Затем скидывали с самолета над вулканами и заставляли выбирать того, кому умереть первому. Зачем, капитан?

— Чтобы развлечь публику.

— Хорошо, я спрошу иначе. Тяжелые физические упражнения, конфликты внутри команды, страх, отвращение, неуверенность, стыд, зависть, драки, ненависть, голод, кровь… Все это невероятно развлекает. А теперь представьте себя не в кресле зрителя, с пакетом орешков и банкой пива, а в кресле ученого перед компьютером. Зачем все это, капитан?

— Кажется, я понимаю, к чему вы клоните. Чтобы расшатать те самые цивилизованные коды?

— Вот хрень такая! — Костадис захлопал в ладоши. — Поздравляю, капитан, вас убьют не зря, хе-хе… А я не зря передал вам чип. Ладно, значит, вы способны слушать меня дальше. Так вот, десятки программ эксплуатировали различные фобии и слабости, но только «Жажда» всерьез начала раскачивать пресловутые моральные принципы, лежащие в основе так называемого общества. Только «Жажда» поставила вопрос об уместности норм, улавливаете?! Кому-то все это было крайне любопытно, капитан, но я так и не нашел, кому. Вы помните первую «Жажду»?

— Мне было лет пятнадцать.

— И хрен с ним, что не помните. Во второй «Жажде» искали деньги, много денег, а в последней, как вы понимаете, жаждут крови. Хотя название годится и там и там, но первое шоу было самым честным, если уместно так выразиться. Наши участники действительно пропадали в засушливых районах без воды. И им действительно никто не мог помочь — все дали подписку, что осведомлены об отсутствии помощи до конца состязаний. Это сейчас подобная практика стала нормой, а тогда!.. У, как подскочили наши акции! Еще бы, впервые за историю реалити-шоу игроки теряли право сойти с дистанции. Даже в «Башне страха» всегда была возможность нажать спасительную кнопку, а здесь ее отняли. Нет воды, спасение только на развалинах крепости одиннадцатого века постройки. Четыре команды выброшены на равном удалении от оазиса. В каждой команде есть предатель и есть шпион от команды соперников… Вот такая хренотень.

— Я вроде бы слышал, что в первой «Жажде» участвовали три команды?

— Сначала так и хотели, но нашлось слишком много желающих умереть. Вы продолжаете следить, Полонский? Я помню, как подыхала одна девчонка. Выдержала жесточайший скримминг, прилетела на последние гроши откуда-то с Дальнего Востока, в послужном списке имела десяток экспедиций высшей группы сложности. И — на тебе, хрень такая, умирала от укуса паучка или скорпиона. Долго умирала, лежала на боку, в основании бархана, и заносило ее потихоньку песочком. А команда ее дружков проходила стороной, потому что у них уже не было сил помочь. «Панасоник» тогда впервые предложил пульт-чейнджер, и у зрителя появилась возможность самостоятельно переключать камеры. Так вот, спутниковый микшер показал, что восемьдесят процентов зрителей переключились на эту подыхающую от яда девицу! Даже те, кто болел за другие команды. После такой статистики все хреновы гуманисты засунули языки известно куда. А теперь скажите мне, Полонский, кто главный соперник и главный претендент на внимание народа после этого шоу?

— Наш «Последний изгой», естественно.

— В точку. Кстати, одним из редакторов на площадке был молоденький парнишка по фамилии Сибиренко.

— Не может быть… Сибиренко? Но в его биографии это не упоминается.

— А зачем вашему боссу такие пятнышки в биографии? Ведь он у вас народный избранник, создатель персональных шоу, добрых и нежных… Кто теперь посмеет вспомнить, что идея «Последнего изгоя» зародилась именно в его светлой головушке? Для окружающих — он только хозяин, а жестокости придумывают и воплощают совсем другие люди, кровожадные и тупые, вроде Костадиса.

— Почему вроде Костадиса?

— А вы почитайте внимательно, что обо мне пишут аналитики игрового рынка. «Тео Костадис — это патологически злобное существо, вроде гоблина, которому отдавили ногу. Его «Салоники» постепенно оплетают сетями ненависти молодые умы, заставляя подростков мыслить тупыми шаблонами героев космических одиссей…» Это я вам кусочек по памяти привожу…

— С ума сойти! И как вы это терпите? Почему не подали в суд?

Костадис несколько мгновений молчит, вглядываясь в бесконечную реку огней. Десятки тысяч автомобилей замирают перед кольцом развязки, но Тео их не видит. Когда с эстакады к воде спускается мотоциклист и по лицу грека пробегает свет фар, Полонский замечает, насколько Тео опустился. Он небрит, из подбородка клочьями торчит седая щетина, в глазах полопались сосуды.

— Ваш босс — гений, я это не отрицаю, я всегда честно признаю чужие успехи. Он увидел, что миллионы болванов пускают слюни, муссируя моменты чужой смерти, и шагнул туда, куда нам всем шагнуть хотелось, но было страшновато. Нас всех, видите ли, сдерживали этические нормы! Сибиренко быстро понял, что так и проведет свой век мальчиком на побегушках, и запатентовал право на показ чужой смерти.

— Но первый раз «Изгоя» очень быстро запретили…

— Потому что не все верно поняли идею. Что происходило в первом варианте, вспоминайте! Выкидывали по одному участнику вблизи деревни аборигенов, и давалось задание завладеть местной святыней. Подбирали каких-то полудиких туземцев, то из Папуа, то из Австралии. И наши люди очень быстро гибли, что поделаешь. Однако пару сезонов программа продержалась, а за это время Сибиренко и еще три человека успели сколотить состояния. Вторым был Тео Костадис, потому что получил все права на создание и тираж одноименной компьютерной игры. Угадайте фамилию следующего.

— Юханов?

— В яблочко, капитан. Рон получил пожизненные права на трансляцию по своему кабелю в Питере и отхватил еще тысяч сорок зрителей… И третью фамилию?

— Ласкавый?

— А вот тут не угадали. Петеньку Лева разлюбил из-за Марины. Это пролегло между ними навсегда; господин Сибиренко не тот человек, чтобы пропустить личную обиду. Лева сделал потрясающе тонкий ход. Он затратил миллионы на продвижение Марины Симак в Москве и добился своего. Теперь от нее зависело формирование вкусов администрации в области культуры нации. Нет, шучу, она и сама потрясающе умная баба.

Как только Марина просекла правила игры, она стала поступать очень честно. Она прямо говорила: «Лева, хочешь, чтобы твоя такая-то программа получила столько-то минут рекламы? Надо триста тысяч! Хочешь, чтобы Генпрокуратура замяла дело о гибели тех идиотов в вашем шоу? Гони миллион». Или так: «Лева, хочешь личный положительный отклик самого такого-то относительно кошмара, что вы сняли? Давай столько-то!» Она никогда не подводила и никогда не давала ему расплывчатых заданий. Всегда четко называлась сумма, и все вопросы, что зависели от Москвы, снимались. Пока Сибиренко не решил, что обойдется без нас.

— Вот черт… Я же читал об этом, но забыл. «Салоники» тогда пытались привлечь к суду за изображенные в игре садистские сцены?..

— Никакого садизма там не было и в помине. Все строго по сценарию настоящего шоу, это мы с Сибиренко еще раньше обговаривали. Он жесткий человек и никогда не терпел отсебятины. Вот такая хрень! Весело, да, капитан? Вы мне все еще не верите?

— Самое печальное, что я вам верю.

— Правильно, вы же можете попросить своих бывших коллег в Управлении, пусть они выйдут на федералов и доставят вам данные по «Изгою». Вполне вероятно, что фамилию Сибиренко там тщательно стерли, но кое-какие выводы вы сможете сделать.

— Пусть даже Сибиренко занимался в молодости некрофилией, но какая связь с нашим «Щербетом»? Там нет ничего, кроме любви и секса!

— Вот еще, связь самая прямая, — улыбнулся Костадис. — Это для зрителя с банкой пива нет связи, а аналитику спецслужб без разницы. Любовь, смерть, драма, чем сильнее — тем лучше, но разницы никакой. Левушка всегда мечтал пройтись по самому краю, найти истоки пограничных состояний. Ему бы зверушек препарировать!

— Вы позволите мне снять копию с чипа?

— Сначала я полагал, что чип с докладом Марины послужит гарантией безопасности, но вышло наоборот. Н-да, хренотень такая… Но я не могу просто так взять его и отдать вам. Я должен убедиться, что вы все правильно поняли. А понять правильно совсем не просто, я и сам не до конца разобрался.

— А что там, на этом чипе? Почему вы называете это докладом?

— Потому что там действительно доклад. Она вела семинары для высшего звена спецслужб по вопросам информационной безопасности и взаимодействию с культурными проектами. После того как Сибиренко ее… ну, скажем так, вывел из дела, Маринка взвилась и затронула в докладе наработки вашей конторы. Она мечтала Леву слегка припугнуть, а вышло наоборот.

— И какая связь?

— Как это «какая»? Через пять месяцев президентские выборы… — Костадис глухо закашлялся, в его груди словно свистел проколотый мяч. — Вы вдолбили себе в голову, что весь мир вращается вокруг дешевой конкуренции с «Жаждой»! Просто Маринка поторопилась… Мы предупреждали ее, что без поддержки Управления или на худой конец армии не следует лезть к президенту с подобными бомбами в кармане. Все равно ведь никто не поверит! Разве вы поверили бы, что актриса с куриным интеллектом, находясь в состоянии перфоменса, способна за пару суток полностью подчинить себе волю заказчика?! Причем изменения практически необратимые! Но Маринка полезла сообщать правду, хе! Тем более глупо, что в Совете безопасности далеко не всем по нраву наш сегодняшний «папа». Если вы не в курсе, основная драка идет между командой «энергетиков» и «дорожниками». «Дорожников» поддерживает думское партийное большинство, там каждому второму обещан куш после ввода в строй радиуса Москва — Пекин…

Грек промокнул лоб салфеткой, скомкал ее и выбросил за окно машины. Он ухитрился загнать автомобиль на второй ярус недостроенной развязки и втиснулся в щель между опорами; здесь было очень темно, но сверху и снизу бесконечной вереницей проплывал поток фар.

Полонский подумал, что если речь и дальше покатится в сторону политики, то ему лучше вернуться с повинной к Гирину.

— Господин Костадис, вы уверены, что я вам нужен?

— Вы правильно боитесь, капитан. Решайтесь. Если вы намерены меня выслушать, то ваше дальнейшее расследование может круто… свернуть. И вам придется, образно говоря, сменить ношу.

— Господин Костадис, это моя работа. Нелепо полагать, что я испугаюсь подробностей. Но возможно, если вы хотите обнародовать какие-то сведения, лучше собрать журналистов? Почему вы не сбросите информацию в свободный доступ?

— Что за хрень! Нет ничего проще и ничего глупее, чем доверить свои мысли сети. Начнем с того, что я даже не могу просмотреть доклад на чужом лицензированном скрине, я немедленно поставлю под удар того человека, кто мне его предоставит… Что вы смотрите, как будто вчера родились? Поисковые программы федералов настроены на определенные слова, в том числе — фамилии. А в докладе называются такие фамилии… Одним словом, меня вычислят за пять минут! Если повесить доклад на сайте, он провисит там максимум десять минут, все российские владельцы сайтов подписывают соглашение о делегировании прав стороннему модератору. Если начать рассылать копии, самые верные сведения немедленно будут выданы за очередную утку. Вы мне не верите?

— Кажется, начинаю верить.

— Даже если удалось бы разместить доклад, их модераторы контролируют все… Нет уж, для того чтобы привлечь внимание, нужен принципиально иной подход. Нужно взрывать лавочку изнутри. Слушайте, Полонский, будем говорить прямо. Я жив только потому, что меня вовремя спрятали. Юханов убит, Ласкавый подавился косточкой.

— Косточкой подавился…

— Хе, это только начало! Маринка Симак при смерти и наверняка будет убита, едва ее переведут из реанимации в обычную палату.

— Симак? Она курирует… то есть курировала телевещание?

— И заодно заведовала отделом информационных технологий в Администрации президента. Можете представить, что от нее зависело и в чем заключалась работа. Кроме нее, погибло еще несколько человек, но вам о них знать необязательно. Они думали, что надежно спрятались за рубежом, но все эти укрытия крайне смехотворны.

— Я читал, что Симак надежно охраняют… И кроме того, ее никто не собирался убивать. Во всех новостях передали, что она не поладила с пьяным мужем.

— Я прекрасно его знаю, Дмитрий капли в рот не берет. И в ближайший вторник его отпустят на поруки.

— И… что?

— И ничего. Он придет в палату навестить свою любимую жену и закончит начатое. Только теперь он успокоился и полностью готов; я представляю, что бедняге пришлось пережить.

— К чему готов?

— Ко всему, что вложили в него ваши куклы.

— Так вы знали об этом и раньше?!

— Мы вместе разрабатывали этот проект, я имею в виду идею искренней любви, а не вторичный эффект, который открылся уже в процессе. Мы наивно полагали, что, как в детстве, пирог поделят честно. Потом Лева оборзел, но стало поздно. Его никто не смог вразумить, ни Рон, ни я, и уж тем более Петька. Петька вызывал у Левы наибольшую ярость, из-за соперничества за Маринку…

— О чем вы, Костадис? Марина Симак давно замужем.

— Она что, по-вашему, родилась замужней? Мы все учились вместе, только Юханов и Гирин были на параллельном потоке.

— Черт, вот черт… Так глубоко я не догадался копануть. Значит, Гирин был с вами заодно?

— Вот еще! Кто он такой, этот жирный дурень, чтобы брать его в долю?

Януш задумался. Он ощутил, как перестало напряженно биться сердце, и взглянул на происходящее другими глазами. Если для Костадиса Гирин — ничтожество, то за шкуру дознавателя никто не даст и копейки. А Гирин — ничтожество, потому что живет на зарплату. Он не раскрутил собственную фирму, не стал депутатом, не выпустил золотой диск и не работает в Администрации президента. Да кто он такой, чтобы с ним серьезно разговаривать?

Кто мы все такие, чтобы с нами разговаривать?

Ему внезапно остро захотелось схватить грека за тощую шею и трахнуть лбом о стекло. Чтобы этот самонадеянный червяк заскулил и заплакал.

— …Первый успешный опыт по перенесению чужого стрима был осуществлен лет двадцать назад. Тогда одна обезьяна передавала другой мечты о вкусных бананах. Сибиренко всегда мыслил быстрее нас, он предложил скинуться, нанять ученых и запустить собственный проект. Но ему была нужна Марина Симак, потому что Марина — это Кремль. Она должна была прикрыть его от федералов. Сибиренко нужны были деньги Рона, да и моя помощь не помешала. Вы же работали в отделе экономической преступности, должны знать, что любая проводка крупнее двадцати тысяч автоматом запихивает вас на полгода «под колпак». Сибиренко просто не мог незаметно от государства тратить собственные деньги… Мы скинулись и подписали у нотариуса соглашение о будущем распределении прибыли. А Петьку Ласкавого предложил позвать Юханов. Он убедил Сибиренко, что только Ласкавый может нам дать рекламу по всему миру.

— Когда же вы успели поссориться?

— Именно тогда, когда все пошло слишком хорошо. Вдруг стали больше не нужны наши деньги, а в какой-то момент охрана Сибиренко не пропустила Рона в лабораторный комплекс. Юханов все-таки вошел и устроил Левушке скандал. Тот расплакался, потом собрал нас и признался, что на все работы наложен гриф секретности. Дальше Сибиренко выкинул удивительный фортель. Он открыл сейф и вернул нам деньги наличными. Мы обалдели! Я никогда не видел столько наличности. Мы с Роном переглянулись и подумали об одном: кто же помог Левушке с евриками? Даже просто выйти из его кабинета с чемоданом денег — означало подставиться! Тут же, за стеночкой оказался нотариус, и Лева предложил расторгнуть договор. Вот такая хренотень. До выхода этой дурацкой «Халвы» оставалось меньше квартала.

— И вы согласились?

— Юханов разорался. Он сказал, что Леве жопу прикрывала Марина, и без нее он говорить отказывается. Потом приехала Симак, и Сибиренко нажрался у нее на даче. Он же всегда к ней был неравнодушен… Он нажрался и выболтал то, что не имел права говорить. Он сознался, что федералы давно создали параллельный центр и очень рады, что появилась возможность обмена опытом… На самом деле, им нужен был практический полигон для обкатки своих разработок.

Я упирал на то, что мы собирались продавать людям душевное тепло, а не насаждать контроль. Марина сказала, что постарается повлиять на президента, чтобы он как-то вмешался. Рон сказал, что лучше потерять деньги, но все свернуть, пока не поздно. Лева плакал и божился, что на первом этапе никаких «посторонних примесей» в сценарии не будет. Симак все равно вынудила его подкинуть конкретной информации; на этом позже и строился ее доклад. Она первая заявила о возможной цепной реакции, о «заражении» подчинением масс людей, как только шоу станет дешевле…

Мы поверили Леве и разошлись, но денег так и не взяли.

Когда Лева Сибиренко понял, что остался один, он поджал хвост и пополз к своим хозяевам в Серый дом. Марине надо было молчать в тряпочку, но… мы не могли предположить, что Левушка начнет с нас.

— Что происходит, вы можете толком объяснить?

— Происходит то, что один любознательный, а теперь мертвый человек назвал финальной дракой за умы. Время штурма уже известно, патроны вложены в ракетницы, и капеллан обошел окопы. Однако ржание одной испуганной лошади или огонек сигареты может все испортить.

— Симак выступила с докладом, способным повлиять на ход будущих думских выборов? Или здесь опасность для президента?

— Выборов, скорее всего, не будет. Ни думских, ни президентских.

— Но ведь Сибиренко выдвинул свою кандидатуру?!

— Ему понадобятся симпатии плебса, когда придется занять пустующее кресло. Он же не идиот, наш народ не проголосует за успешного бизнесмена. Чтобы прийти в Кремль и принять от бояр скипетр, надо загодя раскрутить имидж народного заступника. Полонский, вы в курсе, что Сибиренко передал активы сыну, а сам собирается поститься в одном из монастырей? Вы в курсе, что его представители собираются пустить семьдесят миллионов на закупки подарков для одиноких пенсионеров? В нужный момент эти пенсионеры выйдут на улицы и грудью встретят штыки…

Полонский придвинулся, внимательно изучая собеседника. Он даже невольно принюхался, ожидая уловить запах алкоголя. Но владелец «Салоник» был совершенно трезв.

— Вы хотите сказать, что обладаете данными о намечающемся государственном перевороте? И вы намерены переложить это бремя на меня?

— Да ладно, к чему этот пафос? Те, кто прикончил Рона, должны знать, что информация была именно у меня и ушла, и куда именно она ушла. Тогда есть шанс, что от меня отстанут. В наше время избавляются только от тех, кому есть что сказать…

— Кто «они», господин Костадис?

— Хрень такая, глупее вопроса вы не могли задать!

— Прекрасно! Теперь «они» захотят избавиться от меня?

— Несомненно. Вам придется действовать очень быстро.

— Зажечь случайную сигарету? Испугать лошадь?

— Вот-вот.

— Я не отказываюсь действовать и не боюсь угроз. — Януш повертел в ладони медальон, внутри которого позвякивала капсула с чипом. — Но ведь у вас гораздо больше возможностей.

— В том-то и фокус! — взвился миллионер. — У меня нет больше возможностей. Мне ничего не принадлежит, я своей рукой подписал документы о продаже фирмы, я скупил акции у мелких держателей и передал весь пакет людям Сибиренко… Если я выступлю против Останкино, все это воспримут как бессильные потуги кокера тягаться с догом, как жалкие плевки конкурента. А если это сделаете вы…

— Вы им добровольно отдали фирму? Погодите, так вас никто не бил по голове и никто не воровал документы?

— Никто не бил и не воровал. Я сделал все сам, после того как провел с Милешей около тридцати часов. Я сам снял пароли и открыл доступ к личным счетам. А потом, по их замыслу, я должен был сам разбить башку о край бассейна. Но у них вышла неувязка, меня спасла Милеша.

— Но она утверждала, что нашла вас в душевой?

— Что за хрень! — Костадис вздохнул, возведя глаза к небу. — Оналюбила меня… Капитан, вам знакомо это чувство? Ее несчастному мозгу пришлось решать две взаимоисключающие задачи — любить меня и вдруг пожелать мне смерти. Девушка просто свихнулась. Позже я разыскал человека, который работал в лаборатории у Сибиренко. Не в той лаборатории, что у всех на виду, а в закрытом «ящике» на другом конце города. Он мне рассказал, что первых перформеров в обязательном порядке курировали обученные агенты. Милеша наверняка сама рассказала куратору о том, как не смогла выполнить приказ. Эти сволочи подшутили надо мной вторично, когда застрелили Милешу в моем же игровом салоне. Но страшнее другое. Я все понимал, но не мог предупредить других. Это что-то вроде замка с секретом. Стоит серьезно задуматься, как начинает болеть сердце и раскалывается голова.

Полонский вздрогнул.

— Куратором была та рыжая девушка в белой куртке?

— Я так думаю…

Костадис зашмыгал носом.

— Вы можете найти мне этого ученого?

— Я дорого бы дал, чтобы с ним еще раз встретиться, но человека уже нет. Я же говорил вам, что не все погибшие вам будут знакомы. Официально он умер от сердечной недостаточности.

Костадис промокнул глаза.

— Вы мне дурите голову, — медленно произнес Януш. — Если вас подвергли гипнозу или что-то вроде этого… Как же вы переслали мне чип с записью? И как же вы обо всем так спокойно рассуждаете?

— Частичное обратное замещение.

— Что-о?

— Я нашел людей, которые произвели частичное обратное замещение. Точнее, друзья госпожи Фор меня вытащили из самолета. Я хотел бежать куда глаза глядят… А потом мне хватило разума понять, что единственным противовесом Сибиренко может выступить Управление. Я никуда не улетал, меня спрятали на одной из квартир, и за это время сделали штук десять попыток обратного замещения. Полного добиться очень непросто, но лучше они вам расскажут сами. Тем более что вы знакомы.

— С кем я знаком?!

— Со мной, котик.

Темное стекло, отделявшее заднюю часть салона, отъехало вниз. Коко помахала Полонскому ладошкой.

— Только не напоминайте госпоже Фор лишний раз, что Коко за разработку моей темы дали старшего лейтенанта, — гулко засмеялся Тео.

— Вот это да! — только и выдохнул дознаватель.

— Поехали, милый. — Коко показала Янушу ствол пистолета. — Донна не любит, когда опаздывают.

 

Глава 28

Подвал

— Нет! — говорю я. — Нет и нет, вы меня обманули.

— Это единственный способ, — вздыхает Коко. — Котик, я тебя умоляю, не упрямься.

Они выстроились полукругом, перекрывая пути к отступлению. Коко, Костадис, Денис и Соня с чемоданчиками, двое охранниц донны Рафаэлы, Миша из гаража и… Клементина. С ней еще один насупившийся тип, я его встречал пару раз в Управе. Дениса и Соню я узнал по голосам, это была та самая парочка, что ковырялись в моих дельта-ритмах неделю назад, но Клео под шляпой узнаю далеко не сразу.

— Черт подери, — говорю я. — Ты-то что тут делаешь?

— Заехала в гости, — чеканит госпожа подполковник. — Вопрос в том, что ты тут делаешь, Полонский? И почему игнорируешь вторую повестку?

В бесформенных брюках, такой же куртке и шляпе, надвинутой на глаза, она похожа на древнего шкипера, сошедшего на берег пропустить стаканчик рому.

— Вторую повестку?.. — Тут до меня доходит. — Мне пока нельзя появляться дома. Понимаешь, поругался с женой.

— Ну, еще бы не понять, — благодушно отмахивается она. — Ты только не забудь, что третья проигнорированная тобой повестка — это уголовное преступление. Зачитать статью?

— Не надо, я помню.

— А нельзя ли как-нибудь его пока не вызывать? — ловко встревает Коко.

Госпожа подполковник поворачивает голову на голос и смотрит на мою заступницу, как тяжелая гаубица на недобитую танкетку.

— А скрин ты тоже отключил из-за жены? А маяк почему молчит? Полонский, твое счастье, что не я тобой занимаюсь и что в «Ирисе» я как частное лицо…

— Если ты здесь как частное лицо — проваливай, — предлагаю я.

Клементина стремительно багровеет и делает шаг вперед, почти толкая меня грудью. Слышно, как захрустели ее кулаки. Госпожа подполковник сегодня еще ни в одном глазу, а потому злобная и может врезать по шее.

Как частное лицо.

— Девочки, мальчики, не ссорьтесь, — напевно произносит женщина в черном, и обе ее телохранительницы ловко ввинчиваются между нами. Женщину я узнаю — это Белла, помощница донны Рафаэлы, но мы явно не в «Ирисе». Мы в каком-то подвале.

— Тут и так голова кругом идет от ваших затей, еще драки не хватало, — смеется Белла. — Денис, у вас все готово?

Денис молча распахивает дверь. На нем белый костюм и бородка клинышком, прямо-таки старосветский помещик. Только гитары с бантом не хватает и пенсне. Соня скорее похожа на ученого аиста из сказки, она вся какая-то острая и ходит как птица.

Мне хочется завыть. За дверью устроено жалкое подобие нашей лаборатории перфоменса. Похоже, в подвале размещалась когда-то прачечная, а теперь гудят приборы, покачиваются салфетки сразу четырех скринов, на них высветились пустые пока поля диаграмм. Вместо анатомической лежанки и удобной чаши для головы, изготовленных по спецзаказу в Германии, мне предстоит освоить жесткий топчан и струбцину, больше похожую на орудие для колки кокосов. Мне не нравится, как разложен инструментарий, потому что я привык к порядку, царящему в наших мастерских. Мне не нравится, что в потолке подвала протечки и грязная лужа прямо под энцелографом. Мне не нравится, что даже нет одеяла.

Я попросту боюсь.

Не потому, что будет больно. Я боюсь, что Коко окажется права и я вспомню что-то, чего совсем не хочу вспоминать. Если она окажется права, и меня… со мной… короче, если мною воспользовались, то возвращаться станет действительно некуда.

Ни домой, ни на работу.

Я боюсь проснуться кем-то другим. Если додумать до конца, то вопрос упирается в глубину замещения. Кажется, этот термин называется именно так, я не технарь и не планировал осваивать процессы перформанса в деталях. Бородатый Денис объяснил мне, что существует полное замещение, именно тот вариант, к которому прибегает наш телеканал. Иного и быть не может, в сценариях типа «Шербет» нельзя допустить малейшего сбоя. Нельзя допустить, чтобы истинная личность актера проглянула сквозь образ, на создание которого уходят сотни тысяч евро и сотни часов машинного времени.

Частичное замещение практиковалось еще сотни лет назад и называлось гипнотическим воздействием, а позже — зомбированием. Гипноз тяготел к целям медицинским, прочие психотропные изыски достигали целей совсем в других областях. Позже древние термины отмерли, поскольку в тридцатых годах появились методики аппаратной декодировки. Требовалось всего лишь поставить на службу машину, прогоняющую десять миллиардов операций в секунду, и сделать такую машину достаточно дешевой для районных Управлений. Компьютер, «настроенный» на волну человеческого мозга, функционировал, как своего рода камертон. Он «прослушивал» звучание миллиардов нейронов, находил «фальшивые ноты» и выдавал формулу к исправлению. И случилось так, что любой грамотный участковый мог расшифровать данные мозга и обезвредить скрытого зомби, каких немало развелось в годы «тотального сжатия». Сейчас так мудрено не говорят, но в тридцатые термин часто мелькал в новостях, это были годы, когда безлюдели целые области, становились ненужными школы и дороги. Тогда развелась куча сект, практиковавших частичное замещение, поскольку истинно верующих находить становилось все труднее.

Мне не нравятся Денис и Соня, но, скорее всего, это из-за того, что они бесцеремонно вели себя в прошлый раз.

Впрочем, вместе они — истинные специалисты. Не представляю, где Коко их откопала; еще пару дней назад я был уверен, что такое оборудование, как у нас на студии, существует в единичном экземпляре. Соответственно, инженеры перфоменса тоже не растут на ветках.

— Ваше оборудование действительно уникально, — соглашается Денис. — Мы только теоретически можем просчитать схему полного замещения, и все равно вопросов остается множество. Но вывести человека обратно — это задача на порядок проще! Нам не нужно задавать параметры эмоционального плана, нам всего лишь требуется вас грамотно разбудить… чтобы не было стресса.

— Стресса? Договаривайте сразу, чего вы боитесь? Моя жизнь в последнее время — и так сплошной стресс.

— Мы боимся наслоения. Мы боимся неустойчивой психики. Я хотел бы вам напомнить, господин Полонский, что это именно вы обратились к услугам госпожи Фор…

Клео делает изящный реверанс.

Соня ловко укрепляет на моей голове сетчатый каркас, Денис говорит, не прерывая манипуляций с приборами:

— Так вот, именно госпожа Фор, просматривая материалы по данному делу… хм… высказала мнение, что пресловутую мисс Лилиан следует искать у себя под носом, а не на секретных базах федералов. Этого мы и побаиваемся, что вы проснетесь и… вспомните. Шок может оказаться слишком сильным.

— Все это чушь, — заявляю я в последний раз и под рыбьими взглядами секьюрити укладываюсь на низкую продавленную тахту. — Если вы что-нибудь напутаете, я превращусь в кочан капусты.

— Я с тобой, котик. — Коко садится рядом и берет меня за руку.

— О боже! Только любовей-морковей мне тут не хватало! — закатывает глаза Клементина.

Я обращаю внимание, как она переменилась к своей бывшей любовнице. Трудно представить, что Коко здесь кто-то посмеет ударить. Я все еще гадаю, насколько близки эти женщины были раньше, а Соня уже вводит мне снотворное.

И приборы их мне не нравятся, все какое-то неправильное, не настоящее, чересчур хрупкое. И саквояж у Дениса снизу грязный, как же он собирается с такой грязью приближаться к моей чистой голове? Мужчина в белом распахивает саквояж и достает оттуда моток проводов с электродами… Мою голову приподнимают, виски что-то приятно холодит, потом я вижу голубое свечение скринов…

— Он никак не может расслабиться.

— Коллега, добавьте еще дозу.

— Котик, держись, я с тобой.

Лица, лица, далекие и близкие, они кружатся под потолком. Некоторые знакомы, вот — Клео, она все еще сердится. Я хочу протянуть к ней руку, погладить по плечу, но рука совсем не слушается…

— Я начинаю вводить, следите за давлением. А вы, девушка, лучше отойдите.

— Не отойду! — Это Коко, как странно, почему она злится.

— Ну, тогда хотя бы сядьте с другой стороны.

— Не мешайте врачам! — Это снова Белла, но не слишком строго.

Как странно, всех слышу, всех помню, голова совершенно ясная, даже яснее, чем обычно. Но никак не сфокусировать зрение, и подвал этот проклятый все быстрее кружит… Кто этот парень, тоже рожица знакомая, почему не могу вспомнить… Нет, голова ясная, вот только ноги куда-то задрались…

— Коллега, подключаемся. Начнем с альфы.

— Есть, я внутри!

— Пульс восемьдесят два, давление сто сорок семь на сто.

— Эй, вы, если с парнем что-то случится… — Это Клементина.

— Черт подери, вы обещали, что ничего не случится, — с угрозой произносит Коко.

— Я вам обещал, что смертельной опасности нет в любом случае, а за психику отвечать сложно! И вообще, вы можете нам не мешать?

— Коллега, я на месте, фиксирую поле приложения.

— Есть что-нибудь?

— Да, взгляните сами, четкие границы. Ну что, будем спать?

Я чувствую прохладную руку на лбу. Очень приятно, мне хочется сказать этому человеку, чтобы он так и держал руку, с рукой потолок кружится не столь быстро…

— Вы слышите только меня… Вам спокойно и тепло, вы слышите только мой голос…

Это замечательный, ласковый и заботливый голос, и я соглашаюсь, что имеет смысл слушать только его, но в самый последний момент, перед тем как провалиться в сияющую воронку, мне кажется, я чувствую чьи-то губы на губах, и в этот же самый момент мокрая капля падает мне на щеку.

Свет.

— Пожалуйста, не двигайтесь и не пытайтесь освободить голову. Отвечайте на вопросы. Ваше имя и фамилия?

— Януш Полонский.

Рассеяный свет, словно я попал внутрь облака. Поначалу я пугаюсь, но потом понимаю, что это просто лицо закрыто простыней.

— Как вы считаете, где вы находитесь?

За простыней напряженное дыхание нескольких человек.

— Я… в подвале.

— Зачем вы здесь?

— Чтобы… чтобы проверить… чтобы найти мисс Лилиан.

— Вы знаете, где ее искать?

— Нет, понятия не имею.

Я не обижаюсь, они ведь предупреждали, что будут задавать эти вопросы.

И сразу же рой разочарованных голосов, простыню сдергивают, мне приходится щуриться.

— Не было больно, котик?

— Полонский, завтра же жду тебя в Управлении, иначе приведем силой!

— Не может быть, чтобы ничего! — Тоненький голосок Сони. — Для сравнения можно попробовать обычную раскодировку, как для глубокого гипноза…

Клементина загадочно выпускает клубы дыма, постукивает по зубам костяным мундштуком. Кажется, Костадис тоже о чем-то догадался.

— Господин Полонский, вы уверены, что ничего в вашей памяти не изменилось? — склоняется Денис. — Может быть, вдруг вспомнилось событие, имевшее место много лет назад? Или, напротив, что-то, произошедшее совсем недавно? Играет роль все, любая мелочь. Я вас попрошу, свяжитесь со мной сразу, вот номер моего личного скрина. В любое время, если что-то почувствуете. Это может проявиться не сразу.

— Не сразу? — хором пугаются Клементина и Коко.

Денис кажется смущенным:

— Ну… видите ли, оборудование не самого лучшего качества… Донна и так любезно согласилась на непредвиденные затраты.

— Предпочитаю доводить дела до конца, — обрывает его Белла.

И пока иду к двери, я чувствую спиной ее чугунный взгляд. Кажется, и она догадалась.

 

Глава 29

Частичное замещение

Частичное замещение.

Кажется, бородатый Денис назвал это состояние именно так. А еще он сказал, что позже могут вскрыться следующие пласты. Это оттого, что некачественное оборудование, и коды к стриму компьютер подбирал вслепую.

Я — кусок чужого сценария.

Я это понял, едва проснулся, еще до того, как открыл глаза. И сразу решил, что обману их всех, потому что иначе они не позволят мне разобраться с проблемой самому. Денис предупреждал, что меня ждет шок, так и случилось. Шок навалился по дороге домой, у меня едва хватило сил переключиться на автопилот и скатиться с моста. Потом я вышел из машины, уселся на гранитный парапет и час просидел под дождем. Я замерз и промок насквозь, но так и не сошел с ума.

Лучше бы я сошел с ума.

После этого я еще час отогревался в машине и пил из горлышка вино. Я решил, что не буду звонить Денису, пока не почувствую, что теряю остатки прежней памяти. Включил скрин, набрал его номер и стал ждать распада личности. По идее, моя ныне существующая реальность должна была начать рассыпаться, заменяясь реальностью истинной. Той реальностью, где я подписал контракт и согласился сыграть в шоу. То есть дознаватель Полонский приготовился к смерти.

Насколько к ней вообще можно приготовиться за пару часов.

Но смерть не приходила, и Дениса я так и не стал тревожить. Я остался тем же, кем и был раньше, с ворохом лишних сомнений. Купил себе в ближайшем магазине свитер и поехал домой.

Когда заехал в гараж и положил ладонь на опознаватель заправщика, что-то сдвинулось. Вроде бы все оставалось на своих местах: ряды ламп в подземном гараже, ласковый шепот вентиляторов, перепалка механиков на нижнем ярусе…

Изменилось все, даже запах.

Действуя как автомат, я зашел в лифт, улыбнулся кому-то из соседей, назвал этаж. Полная женщина в беретике спросила, где я так промок. Молоденькие ребята, он и она, вышли со мной на одном этаже и, здороваясь, назвали меня по имени.

Всех этих людей я видел впервые в жизни.

Моя память превращалась в гигантский пазл. Он треснул и начал терять свои составляющие. Пока еще процесс не набрал разрушительной мощи, но звонить Денису я не стал. Потому что главное я помнил очень отчетливо, и чужая забота мне бы только повредила. Я улыбнулся, быстро пробурчал приветствие и, отвернувшись, сделал вид, что обнаружил в кармане крайне увлекательную бумажку. Это был чек на свитер.

Просто я хотел, чтобы они поскорее ушли и позволили мне разобраться с дверью в квартиру.

Дело в том, что на площадке было еще четыре двери, и я понятия не имел, какая из них моя. Четыре одинаковые «купейные» пластины с номерами и веселенькими ковриками.

Неблагодарная затея — совать свою руку во все опознаватели подряд. Даже ребенку известно, чем чреваты три отказа, один за другим. Автоматическая проверка главным скрином Управы, занесение в реестр неблагонадежности, проверка на психическую устойчивость. Я вернулся к лифту, встал к нему спиной и зажмурился. Помимо памяти мозга, существует ведь и память ног, сказал я себе. Ведь я достаточно долго прожил здесь…

К счастью, ноги вспомнили, и я благополучно миновал порог. Когда дверь задвинулась, несколько минут я стоял, привалившись к ней спиной изнутри, и слышал свое колотящееся сердце. Потом раздались звуки — со мной поздоровался «домовой», наполнился и включился чайник на кухне, забубнила дикторша… Разум настойчиво предлагал срочно позвонить Денису. Позвонить, пока не стало поздно и пока я не превратился в беспомощного больного амнезией, забывшего собственное имя.

Имя оставалось прежним. Это меня спасло от паники.

Дома было тихо, тепло и уютно, но это больше не был мой дом. Я стал думать, не мой ли дом за стенкой, где выпустили кровь из подруги Юханова, и пришел к отрицательному выводу. Несколько минут я ходил по квартире и трогал предметы. По стеклам барабанил дождь, на кухне весело посвистывал чайник, театр с моим появлением автоматически настроился на новости одиннадцатого канала. Здесь все было удобно и привычно, и в то же время здесь все стало чужим. Костюмы и сорочки в шкафу, все моего размера, но в половине случаев такую расцветку я не пожелал бы и врагу. Идиотская планировка, слишком много стульев, какие-то оранжевые салфетки, и пол слишком разогрет! Я отпирал ящики, перелистывал бумаги и, наконец, добрался до сейфа. Почему-то именно сейф мне особенно не хотелось открывать. В несгораемом ящике всякий нормальный человек хранит самые ценные документы, редкую разрешенную наличность и драгоценности. В моем сейфе было пусто, лишь на дне лежал магнитный ключ от какого-то автомобиля. Я сунул его в карман. Никаких документов на квартиру, «опель»; нет рабочих контрактов; даже ни одной завалящей акции.

Я был никто. Я жил здесь и не замечал, что ничем не владею. Скрин «домового» отвечал, что квартира принадлежала телеканалу, пустившему меня на постой. Я с замирающим сердцем продиктовал системе номера моего «опеля». Как выяснилось, машина стояла на балансе гаража Останкино.

Мне хотелось заорать в голос, запустить в стену вазой или опрокинуть полки с ксанкиными безделушками.

Ксана…

— Я болен ею, — сказал я и удивился слабости своего голоса.

— Ксана, — обратился я ко всем ее виртуальным адресам, — Ксана, приезжай скорее, пожалуйста, мне очень плохо.

И это было правдой. Только Ксана могла бы сейчас удержать меня на краю безличия. Потому что старая личность разрушалась, как древние фрески в курганах, попавшие на воздух, а новой памяти не возникло. Моя жена оставалась хрупким мостиком, соединяющим Януша Полонского с миром.

Как всегда, Ксана ответила не сразу. За это время четырежды звенели служебные вызовы, но я их игнорировал. Я заказал себе тосты, нашел в незнакомом баре еще одну бутылку вина и улегся в обуви на кровать.

— Что с тобой, мальчик? — спросила дражайшая супруга.

Увидев мою небритую персону в обнимку с бутылкой, да к тому же в ботинках на ее любимых простынях, моя нежная половина пошла пятнами и сказала, что с алкоголиком жить не будет. И отключилась. Это означало, что вскоре примчится с матами и воплями и устроит образцово-показательную драку.

Ксану я не забыл. Это замечательно. Я еще отхлебнул вина, сменил цвет на обоях и занялся делом. Отыскал в кладовке старую аптечку, отрезал кусок жгута, располосовал на части банное полотенце. Затем я вспомнил про оружейный сейф. Там меня тоже поджидал конфуз. Оба шокера, большой и малый, лежали в гнездах с отключенной зарядкой и без аккумуляторов. По сути дела, это было не оружие, а муляжи. Все, что у меня осталось, — это стандартный сонник и восемь патронов к нему. На верхней полочке сейфа лежали еще три обоймы, но при ближайшем рассмотрении оказались пустыми. Я нашел пассатижи и напильник, закрепил в тисочках патрон, осторожно извлек ампулу сонника и переправил ее в многоразовый инъектор. Точно такая же ампула досталась в свое время Ласкавому. Слава богу, руки и глаза мне еще не изменили.

Я проверил пистолет через компьютер. Оружие было зарегистрировано на меня, но в качестве домашнего значился совсем другой адрес. Чем-то мне этот адрес был знаком, я силился вспомнить, но так и не сумел. Самым большим казусом оказалось почти полное отсутствие ценных бумаг. У независимого и делового мужчины, проживающего в фешенебельном квартале и получающего оклад гораздо выше среднего, не имелось в сейфе ни банковских депозитов, ни акций энергетиков, ни даже дешевых бумаг хай-тека, которые валяются в карманах у каждого подростка.

Я обыскал в скрине записную книжку и нигде не встретил номера своего брокера. Как ни странно, это меня даже несколько успокоило. Такого просто не могло быть, потому что нет взрослого человека, не пользующегося услугами брокеров. Без личного финансового консультанта невозможно жить и принимать элементарные решения. Почему-то меня прежнего эти проблемы вовсе не волновали.

Это означало только одно. Номер брокера я помнил наизусть, а бумаги держал в другом месте. Возможно, что в банковской ячейке, но скорее всего — там же, где нормальное оружие и остальные личные документы.

У меня имелась другая, настоящая квартира.

Просто она имелась в ином измерении.

Я приготовил все, что нужно, собрал кое-что в сумку и уселся ждать Ксану.

Был момент, когда мне жутко не терпелось позвонить хоть кому-то, необязательно «доктору» Денису. Я заглянул в «почту», там значились два сообщения от шефа. Я чуть было не набрал Гирина, но вдруг спросил себя, а к какой из моих памятей и личностей он относится. А что, если шеф существует только в моем воображении и задуман нарочно для сценария? То есть Гирин существует в природе, но он такой же артист, как и я…

— Домовой, включи театр!

Луна не упала на землю, логотип корпорации вращался в уголке скрина, шла невесть которая по счету серия «Последнего изгоя». Моя фирма никуда не делась. Но для верности я включил скрин и запросил данные по сотрудникам. Выскочили миллионы ссылок, в том числе списки акционеров во главе с Сибиренко. Фотографии Гирина во время заседания Экспертного Совета. Праздник по случаю выпуска «Последнего изгоя». Отчет собрания акционеров за прошлый год…

Фирма существовала. Я обрадовался и сумел запихнуть в себя горячий бутерброд. Впрочем, уже минуту спустя я стал размышлять на тему: а может быть, вся контора, в которой я работаю, и прежняя служба в милиции, и даже собственное имя — тоже продукты воображения? Какая разница в таком случае, что показывает театр?

Я вышел на кухню, распахнул окно и высунул голову под моросящий дождь.

Сценарный перформер просыпается и ничего не помнит. Так оговорено в контракте, чтобы не вызывать нежелательную нагрузку на психику. Перформеру меняют внешность, квартиру и даже документы. С милицией проблем возникнуть не должно. Во-первых, сценарий длится недолго, максимум — две недели. Во-вторых, перформер по определению не может совершить ничего противоправного, на время реализации сценария актерам даже не разрешено управлять транспортными средствами и выезжать из городов в «зоны риска». Собственно, им не нужны разрешения, поверх эмоционального стрима режиссерами пишется нечто вроде операционной оболочки с набором «табу».

И, наконец, перформеру даже не приходит в голову заглянуть в собственные документы. Все его мысли и желания сосредоточены на заказчике.

…Я стоял у распахнутого окна и ловил губами последние капли. Спустя минуту купол сдвинется, и дождевая туча повиснет над соседним микрорайоном. Я специально подставил лицо дождю, чтобы Ксана ничего не заметила. Взрослые мужчины не должны плакать, особенно те, кто носит погоны.

Я плакал, потому что не мог забыть того, что было. Я не остался полностью во вчера и с ужасом думал о завтра. Благодаря околонаучным экспериментам в подвале я повис между.

Чтобы как-то отвлечься, я открыл планшетку и стал рисовать схемку, по принципу «помню — не помню». Потом я нашел на полке запечатанную пачку «эрзацев» и закурил. Мне вдруг стало интересно, а сможет ли некурящий Полонский втянуть в себя дым. Дым втянулся с успехом и доставил большое удовольствие.

Оказывается, я понятия не имел, кто такой Януш Полонский. Пазл продолжал трещать, словно прогибаясь от огромной нагрузки. От него ощутимо разлетались мелкие детальки. И спасти меня могла только Ксана.

И вот она пришла и закричала с порога:

— Придурок, ты что творишь?! Идиот, ты пепел стряхиваешь в мою косметичку!

И тогда я затушил сигарету об ее косметичку. Потом пошел к ней, и по пути я улыбался, наблюдая, как стремительно бледнеет ее лицо.

— Что ты, что ты? — успела проговорить она, пятясь к входной двери.

— Ничего, — сказал я, — просто я выздоравливаю.

И воткнул ей шприц в горло.

 

Глава 30

Я болен ею

— Отпусти меня, придурок!

— Заткнись!

Ксана висит вверх ногами над ванной, заполненной водой. Ее лодыжки продеты в ножные кандалы и держатся на крюке; обычно на этом крюке держится мой турник. К счастью, в этом доме габаритные умывальни и прекрасная звукоизоляция. Снаружи в комнатах ревет последний концерт моего приятеля Пети Ласкавого, но для верности я оставил включенными и театры, сразу на шести разных каналах.

Незачем кому-то подслушивать наши семейные разногласия.

Ради такого прекрасного вечера я специально заскочил в секс-шоп. Продавец, вручивший мне кожаные кандалы, спросил, не желаю ли я купить плеточку с гирьками, очень вразумляет. Он так и сказал — «очень вразумляет», а потом пожелал провести ночь с удовольствием.

— Можете не сомневаться, — заверил я. — Ночь мы проведем с огромным удовольствием.

…Не так-то легко было решиться причинить ей страдание. Поджилки у меня тряслись, как у старого паралитика, а раза три я был вынужден кидаться к унитазу, потому что начиналась рвота. Видимо, срабатывали прежние установки, не позволявшие причинять Ксане вред.

Разве кому-то позволено причинить вред любовнице хозяина?

Мне наплевать, кто сюда придет.

Сегодня я страшнее всех.

Я как следует связал ей ноги и руки полотенцем, а поверх наложил плотные жгуты, чтобы не пережать сосуды. Хотя, в принципе, мне наплевать на ее сосуды, но совсем не хочется оставлять следов.

С каждой минутой, занимаясь столь важными приготовлениями, я выздоравливал. В самом начале, когда она упала, я испытал такую острую боль, что чуть не повалился рядом. На четвереньках дополз до ванной и проглотил пару таблеток скоростного антидепрессанта. Кстати, таблетки вывалились из Ксанкиного ридикюля, когда я в запале ярости вытаскивал из ванной трюмо. Было и такое…

Так что кое в чем супруга мне даже помогла. Вскоре таблетки подействовали, и дело пошло гораздо веселее, я даже напевал, а потом вставил в плеер чип с концертом медиативного рока.

Мне стало все равно.

Потом у нее в кармане запиликало, и я чуть не заорал от ужаса, но оказалось, это вызов заправщика. «Домовой» гаража интересовался, как поступить с ее машиной. Я ни черта не понял и решил сам спуститься вниз. Немножко передохнул в гараже, а потом пережил пару опасных минут, пока искал по ярусам ее автомобиль.

Ксана оставила «ягуар» в проходе, в надежде, что объедут. Видимо, она так поступала всякий раз, когда приезжала ко мне, чтобы не платить за место. Делала вид, что скоро уедет, что заскочила на минутку. Именно сегодня ей, а точнее — мне не повезло или не хватило трех сантиметров. В проходе прохаживался разъяренный водитель широченного джипа, и с ним на пару уже топтался охранник. Водитель джипа был в чем-то похож на свой автомобиль, не хотелось бы с ним столкнуться на узкой тропе. Очевидно, встретив розовый «ягуар», он попытался сдать задом, чтобы проскочить в параллельный проход, но зацепил бампером за ограждение и застрял.

Кстати, я сегодня впервые увидел Ксанкину машину. Я бы ее и не нашел, если бы на карточке ключа не стояла гравировка номера. Просто меня раньше не интересовало, на чем моя жена ездит. Меня вообще ни хрена, кроме ее самой, не интересовало.

— Это ваше авто? — недовольно протянул охранник, наблюдая, как я втискиваюсь между рулем и задранным вверх сиденьем.

Этого парня я раньше не встречал. Видимо, сторожей действительно заменили после убийства Линды, а новеньких настропалили бросаться на всех подряд.

— Это машина моей жены. — Я лучезарно улыбнулся владельцу застрявшего джипа и кое-как вывел «ягуар» из гаража. Каждую секунду я ожидал окрика или погони, но никто из охраны так и не появился. После моих ладоней рулевое колесо стало мокрым.

— Отпусти меня, подонок! — Ксана плюет и довольно удачно попадает мне в руку.

Я легонько бью ее по лицу, из носа тут же идет кровь. Вверх ногами очень непросто плеваться, женщина начинает хрипеть и кашлять. Я поворачиваю кран для холодной воды и укладываю ее горизонтально, потом сажусь на табурет и закуриваю очередную сигарету. Уже третью за сегодняшний вечер. Так приятно покурить, особенно после того, как тебе несколько недель внушали, что ты некурящий.

А может быть, несколько месяцев?

Понятия не имею, как долго мы пробыли мужем и женой. Контракта, скорее всего, просто не существует. Теперь смешно и стыдно вспоминать, как Коко раскачивала во мне ментальные блоки.

— Ты ублюдок… — Ксана отплевывается, лежа на боку. Я направляю на нее свет фонаря. Левая половина ее туловища, лицо и костюм становятся мокрыми. Ледяная вода продолжает прибывать в ванну. Кровь из носа размазалась по щекам, а на лбу застыла черным узором. — Выпусти меня немедленно, если не хочешь остаток жизни гнить в тюряге!

Я с наслаждением затягиваюсь. «Эрзац», конечно, не заменит настоящий запрещенный табак, и отвыкаешь от него легко, но как приятно…

— Зачем вы убили Милену Харвик?

От моего вопроса она перестает дышать, и я с подлой яростью чувствую, что попал в точку.

— Ты сумасшедший…

— Зачем вы убили Милену Харвик? — Я ослабляю веревку и несильно наклоняю ее лицо к поверхности воды. — Женщина, ты меня вынуждаешь.

Ксана подгибает, насколько это возможно, ноги и скулит, пуская пузыри. Из глаз ее катятся слезы, косметика расплылась по щекам, но очень скоро она приходит в обычное злобное состояние. Надо отдать должное, она не пытается играть и изворачиваться.

— Януш, ты… ты меня не узнаешь? Если проснулся, ты должен знать, кто я такая на самом деле.

Даже связанная, даже под угрозой затопления, эта женщина очень опасна. С ней нужно говорить крайне осторожно, чтобы она не догадалась, насколько мало мне известно.

Мне известно чудовищно мало.

— Януш, кто тебя разбудил? А-а, я поняла. Это твои ублюдочные криминальные дружки! Я говорила Леве, что их поганое гнездо давно надо было выжечь дотла!

— Сибиренко на тебя наплевать! — говорю я первое, что приходит в голову. — Я видел запись, где он после тебя трахает другую.

Ксана извивается, как личинка, насаженная на иглу. Еще немного — и она выдернет крюк из стены! А я-то полагал, что мне хорошо известны пределы ее ярости.

— Сукин сын, что ты можешь знать о Леве и обо мне! Кто ты вообще такой, чтобы обсуждать его действия, ты не стоишь ногтя с его мизинца! Это великий человек, и скоро все вы будете лизать ему пятки!

— Тогда зачем ты жила со мной, а не с ним? Зачем тебе мужчина, который не стоит и ногтя?

Видимо, на сей раз я сболтнул лишнее. Ксана затихает, даже перестает вырываться, а потом ее начинают сотрясать рыдания.

— Ты дурак, ты же ничего не помнишь… О боже, как я влипла! Ты же сам хотел, сам согласился попробовать.

— Я?! Сам, добровольно согласился жить с такой змеей?

— Я не могу так говорить, у меня шея затекла…

— Потерпишь. Я дольше тебя терпел.

Мне дико хочется ее ударить, это какое-то наваждение. И в то же время я понимаю, что необходимо себя сдерживать, иначе я сорвусь с катушек и забью ее до смерти.

— Ты сам согласился участвовать, ты подписал контракт и все страховки. Если выпустишь, я тебе покажу все документы.

— Ив чем же я, по-твоему, участвую? — Я раскуриваю сигарету и пускаю ей дым в лицо.

Я не понимаю, как я могу себя так вести с женщиной. Если в таких повадках и заключено мое истинное «я», то оно меня пугает. Ксана кашляет. Она мокрая, синяя и очень некрасивая.

Я доволен.

— Ты — перформер третьего поколения. Вначале была «Халва», и парни штамповали дурочек вроде Милены Харвик. Потом придумали «Лукум» и «Нугу». Второе поколение ненамного умнее, но способно на несколько месяцев автономной работы. Ты сам согласился стать первым в новой программе, попробовать полное наложение.

— И как же называется мой сценарий?

— О боже, мальчик… Твой сценарий не имеет никакого отношения к телевидению, неужели непонятно? Им нужен был лучший дознаватель, чтобы выяснить, насколько Останкино уязвимо изнутри. Тебе нужен был куратор — подключили меня…

— Подключили?! Но зачем?

— Януш, я мало что знаю. Сибиренко интересовали частичные замещения личности.

— Что еще, кроме тебя?

— Жилье. Квартира, машина, интересы, друзья, родственники. Ты сам отказался от всего, что мешало работе.

Мне хочется завопить во всю глотку.

— Расскажи о Милене Харвик.

— Она провела рядом с Костадисом положенные часы и передала ему ментальную установку. Но старый лис оказался хитрее всех нас: он что-то заподозрил. Остальные враги Левы клевали на бесплатные пакеты, один лишь Тео отнесся с недоверием. Он так до конца и не поверил, что Лева ему простил измену. Костадис окружил себя детективами и вычислил Лилиан. Она крутилась рядом, корректируя перформера. Ко всем «куклам» первого поколения мы приставляли кураторов. Они должны были дважды в день заговаривать с перформерами и специальными кодовыми вопросами их тестировать. Милеша приперлась на встречу вся в соплях и начала орать на весь этот развлекательный бордель, что никого не убивала… Пришлось ее устранить.

— Значит, возле каждого из сорока первых актеров крутился ваш шпик? И Гирин знал об этом?!

— Безусловно, знал. Он не знал о том, что федералы дали согласие на пробные силовые акции. Они позволили Сибиренко выбрать несколько целей и просто следили со стороны. Кстати, к Тео было очень непросто попасть домой. А ты видел, как он живет — настоящая крепость. Перформеры доказали свою незаменимость, Тео впустил женщину добровольно…

— Вам нужен был чип с докладом Симак?

— Это меня не касается, это дела Левы. Он не любит, когда лезут с вопросами.

Я продолжаю лезть с вопросами.

Я говорю негромко и очень спокойно, музыка Ласкавого не даст просочиться моим словам наружу. В двух шагах от нас сгущается мрак, только перепачканное лицо Ксаны освещено фонариком. В окно вливаются ночная прохлада и свет тысяч звезд. Сегодня выдался потрясающий вечер, уютный, тихий, как раз такой, чтобы провести его вдвоем.

— Ты же ни черта не понимаешь… — Она еле сдерживается, чтобы не выругаться. — Это был экспериментальный вариант, самый первый… Кто бы мог подумать, что эмоции этой соплячки возьмут верх? Она слишком втюрилась в старого козла.

— А чем не угодила другая федералка, Марина?

— Кто-о?!

— Не прикидывайся! Та, которую вы подсунули Юханову вместо его жены Линды!

— Но при чем тут федералы?

— Как при чем? У них у всех синие флажки. Я имею в виду — у всех, с кем ваша банда решила расправиться.

Ксана смотрит на меня круглыми глазами и впервые ничего не отвечает.

— Януш, ты бредишь… Какие еще флажки?

— Тогда кто убил самого Юханова? Если ты повторишь, что его убил охранник, с целью завладеть золотыми часами, я тебя утоплю сию секунду.

Ее скрин наигрывает одну за другой две мелодии.

— Выпусти меня, ну, пожалуйста, дай мне поговорить, ты слышишь? — Она уже не пытается командовать. — Януш, меня будут искать! Клянусь тебе, я не сбегу…

Мне не жалко ее, мне хочется сказать ей что-нибудь действительно неприятное.

— Сибиренко на тебе никогда не женится, — бросаю я от двери. — У него жена и дети, а ты для него — игрушка. Глупая и уже довольно потертая игрушка. Он сам об этом говорил в бане своим друзьям.

— Ты… ты врешь, подонок! — шипит она, стараясь удержаться на краю гордости.

Но подбородок ее уже дрожит, и в глазах набухают слезы. Я радуюсь, я хохочу, потому что снова попал в точку.

— Я любила тебя! — хрипит она вслед. — Ты ничего не понял, дурак! Я была счастлива с тобой, а ты даже не заметил! Все правильно, Лева на мне никогда не женится, у него своя семья, но ты мне… Ты давал мне тепло, ты заботился обо мне, ты был искренним…

— Это неправда, заткнись! — Я возвращаюсь и заношу руку, но вовремя отдергиваю. — Это внушение, игра с подкоркой. Я не был искренним!

— Какая разница, Януш? Подкорка или что другое… Я много лет одна… — Ксана сворачивается в комок и шепчет так, что я едва слышу: — Ты же был счастлив, разве не так? Мы оба были счастливы… Я нашла мужчину, который принимал меня такую, как есть. Который был счастлив просто потому, что я рядом, что я сплю у него на плече. Ведь всем что-то надо, Януш, я никому не могла доверять. Знаешь, как это жутко, одной встречать праздники и гадать: позвонит Лева или забудет?

Я не могу уйти просто так.

Я не могу ее ударить.

Я плюхаюсь рядом на пол, прислоняюсь к стене и смотрю в окно. Хорошо, что так темно и Ксана не видит моего лица. С моим лицом что-то происходит.

Я все еще болен ею.

Это частичное замещение, никак не выздороветь до конца. Она не любит меня, она любит то, как я любил ее. Если бы можно было что-то изменить, я бы не колеблясь отпустил ее. Я бы ползал по полу и просил прощения, но это бесполезно. Между нами стена из ее эгоизма и политических интриг.

— Я хочу знать, где моя настоящая жена.

Ксана всхлипывает все чаще, а потом, не скрываясь, начинает рыдать:

— Ты ее даже не узнаешь, зачем она тебе? Януш, мы могли бы попробовать еще раз, хотя бы неделю, а? Может быть, ты передумаешь? Обещаю, я стану совсем другой, я клянусь тебе…

— Ксана, где моя жена? Адрес? Тебе придется сказать.

— Ты идиот, Полонский. Она не любит тебя и никогда не любила. Ты сам был рад сменить сегмент памяти.

И вдруг приходит озарение, словно во лбу разрывается молния. Я уже знаю, где искать настоящую жену. И я ее действительно не люблю.

Я ненавижу их всех.

 

Глава 31

Мисс Лилиан

Я не был возле Ксанкиной парадной очень давно. Я ждал внизу и даже не был приглашен на порог. Ксана говорила, что не потерпит вторжения мужчины в ее последнее прибежище.

А я терпел и всегда ждал ее внизу.

И хотя я дважды в неделю проезжал мимо ее дома, мне даже не приходило в голову заявиться без приглашения.

Нельзя сказать, что я равнодушно проезжал мимо. Всякий раз вблизи от ее дома меня охватывала теплая влекущая волна, как бывает, когда оказываешься поблизости от конфетной фабрики или хлебозавода.

Точно весь воздух вокруг напоен твоей женщиной…

Сегодня мы непременно навестим ее уютное гнездышко. Если там еще живут. Возможно, она давно переехала и ездит ночевать ко мне совсем из другого района. А может статься, она вообще живет не в Москве.

Сегодня вечером я сделал немало странных покупок. Хорошо, что в ночном супермаркете открыт детский отдел; я купил там большой набор для юных шпионов, распотрошил коробку в машине и подобрал себе неплохой нос. Нос сел как влитой; я даже удивился, на кой черт нужен «мейкап», если за десятку можно приобрести новую внешность? Настроив в скрине зеркальце, я подобрал из десятка вариантов брови, затем воспользовался темной пудрой и подретушировал глаза. Получилось впечатляюще.

Мертвец на прогулке. Как раз подходит для времени суток, и макияж не будет заметен через окошко парадной.

Я дважды провожал к этому дому Ксану и дважды ждал на улице. Это было давно, миллионы лет назад, а может быть, на прошлой неделе. Теперь никто не подскажет точно, потому что память изогнута и вывернута. Моя память, как кусок воска, разогрета и уложена в нужную формочку их чуткими руками. Из меня сделали ходячий автомат с ограниченным набором функций.

Сибиренко и его тайная команда — настоящие разработчики, а не те, что вкалывают в отделе перфоменса. Одного они не учли, что профессиональный следак не сможет избавиться от своих привычек. Я следил за Ксаной через «не хочу». Я не смел ее упрекнуть, но отважился нанять Коко. Ксана оставалась на пьедестале, на который никто не имел права косо посмотреть, но я позволил подкапываться снизу.

…Это старое здание, построенное еще в середине прошлого века. Мне оно очень нравится, несмотря на плохую покраску и неудобные балкончики, несмотря на удаленную парковку и разбитое крыльцо.

— Кто там? — спросил хриплый женский голос, и я его сразу узнал.

Засияло окошко «домового», но та, к кому я пришел, не торопилась отпирать. Она возилась в дебрях квартиры, чем-то гремела и, кажется, разговаривала еще одновременно с кем-то по скрину. Наконец на фоне стены в мелкую клетку появилась тень. Скрин «домового» зарябил: так бывает, когда подходишь вплотную к переговорному устройству со своим включенным скрином. Женщина приближалась, не прекращая вполголоса болтать.

Я ждал, хотя очень тянуло спрятаться за угол. Я не мог позволить себе ошибиться, кроме того, на все сто был уверен, что за мной наблюдает живой охранник. Как раз в такой дремучей развалине, где двери вышибаются кулаком, а подростки норовят облить скрин краской, может сидеть настоящий буйвол-консьерж с лицензированным шокером. Посему я сотворил самую сладкую улыбку, и припудренная личина Дракулы стала еще страшнее.

Во всяком случае, женщина меня не узнала.

— Ох, простите, — прошамкал я, горбясь и потирая ладонью щеку. — Ошибся, ошибся, красавица…

Она даже не удосужила меня ответом, дернула бровью и отключилась. Я не стал торопиться, не спеша извлек скрин, изобразил на лице недоумение. Я был жутко удивлен собственной ошибке. Я решил, что если за мной наблюдают, то не стоит резко убегать с крыльца, это покажется вдвойне подозрительным. На камеры райотдела и федералов мне наплевать — до завтрашнего дня никто не станет заниматься расшифровкой. Если же выскочит живой охранник, с пылким желанием размять руки, я найду чем его удивить.

Мне не терпелось подняться наверх одному, но сдерживали кое-какие обязательства. Если не выполнить эти обязательства, могут сделать очень больно. Потому что некоторые люди терпеть не могут проигрывать.

Я переключился в личный доступ и нашептал в микрофон пароль. Коко возникла на экране мгновенно — наверное, работала в сети, плела очередную интригу.

— Я слушаю, котик…

Она с неподдельным интересом осмотрела мой приклеенный нос и прочую бутафорию. Очевидно, все-таки артист из меня никудышный, если меня разгадывают с первого взгляда.

— Передай поклон донне. Я нашел англичанку. Ту. Что убила пианистку Лизу.

— Вот как? — У Коко раздулись ноздри. — И где эта сучка?

— Я возле ее порога, и у меня есть ключ. Возможно, она не одна.

— Донна Рафаэла будет счастлива принять участие в нашем разговоре, — мурлыкнула блондинка. — Она до сих пор вздыхает о бедной пианистке.

— Поторопитесь, я не могу тут торчать вечно!

Я свернул салфетку и в ту же секунду услышал приближающиеся шаги внутри парадного. К счастью, это был не охранник, а всего лишь старушка с живым котенком в клетке. Хотя вполне возможно, что котенок был самым обычным кибером.

В наше время ничему нельзя верить: за последние сутки я в этом неоднократно убедился.

Я улыбнулся старухе коронной улыбкой вампира, и она в испуге потянулась к кармашку на боку.

В наше время никому нельзя верить, а особенно улыбчивым незнакомым мужчинам, если они появляются у вас во дворе среди ночи.

Теперь я почти не сомневался, что охранник держит палец на кнопке вызова наряда. Я не стал ждать, пока бабуля поднимет тревогу, и не спеша ретировался через двор, чувствуя затылком ее подозрительный взгляд. Я немного раскачивался при ходьбе и подволакивал левую ногу. Завтра она будет взахлеб описывать соседкам и милиции мою внешность, но утром история перелистает страницу.

Утром мне будет на все наплевать.

Я даже не успел купить в автомате жвачку, как подлетели два «князя Святослава», каждый о шести колесах и с кевларовой оплеткой на окнах. Боковая дверца поднялась, и меня обдало холодом от ослепительной улыбки донны Рафаэлы.

— Извращенец, — коротко прокомментировала она, разглядывая мои накладные брови и поигрывая кожаным стеком. — Коко, я тебя умоляла не подсовывать мне больше этого извращенца.

— Прошу вас, донна, — из темноты салона защебетала Коко, — парень вычислил ту рыжую гниду, из-за которой погибли Катя и Лиз.

— Катя и Лиз… — задумчиво повторила Рафаэла. — Они не были моей собственностью, а вот собачек я оплакиваю до сих пор… — белокурая «эсэсовка» пожевала губами. — Кто мне возместит стоимость собачек, уж не этот ли ряженый с приклеенным хоботом? Хочешь отработать хоботом свои грешки, а, красавчик?

Непохоже, чтобы она оплакивала кибердогов, однако сама постановка вопроса привела меня в ярость. Но я прекрасно сознавал, что оба джипа набиты вооруженными «амазонками», поэтому удержался от ответа.

— Она живет в этом дворе? — спросила Коко, с брезгливостью рассматривая кроны столетних тополей и мрачные сталинские постройки.

— Коко, ты объяснила ему, что подставу я не прощу?

Я повернулся и зашагал во двор.

Консьерж вихрем выскочил наружу, едва я начал копаться в ширинке перед крыльцом. Я изображал острое нетерпение, подпрыгивал в круге света и никак не отреагировал на его окрик. Пока он резко не схватил меня за плечо.

Мальчишка, лет двадцать, не больше, наверняка студент. Я убрал в карман шокер и оттащил его на газон, под дерево. Коко, донна и четыре ее девушки уже были на крыльце.

— У нас максимум пять минут.

— Который этаж? В лифт не заходите!

— Белла, встань за дверью! Нора, что на опознавателе?

— Чисто, хозяйка. В этой дыре нет даже стационарного слежения.

— Я и так вижу, что здесь живут одни вонючки. Вонь, как в заднице у хорька!

— Ну, красавчик, это ее дверь?

— Да, — сказал я.

Это была моя дверь. Я ее узнал, это была моя дверь и моя квартира. Я в ней жил последние восемь лет и никогда в жизни не переезжал ни в какие фешенебельные высотки. И никогда не получал служебную площадь от корпорации.

Вот только я никак не мог вспомнить, с кем я тут жил.

— Что с тобой, котик? — заглянула в глаза Коко. — Тебе снова нехорошо?

— Щас я ему сделаю хорошо! — шепотом пообещала донна. — Устрою клизму из огнетушителя, мигом поправится!

— Котик, ты все правильно вспомнил? — почему-то забеспокоилась Коко и попыталась взять меня за подбородок.

— Все в порядке.

— Тогда звони, стучи, делай что-то. Если эта сука не откроет, вышибайте дверь! — Донна кивнула подчиненным.

— Не надо ничего вышибать. — Я оглядел распластавшихся по стенам «амазонок» и решительно приложил ладонь к опознавателю.

— Охренеть! — вырвалось у Коко.

Белла мигом нацелилась в открывшийся дверной проем. Я не видел, что у нее в руках, потому что целилась она очень интересно, держа оружие целиком в плотном пакете.

— Ты кто такой, красавчик? — спросила донна. — Ты из ментовки? Коко, шкурой мне ответишь.

— Он не мент. — Коко не отводила от меня глаз. — Может, мы все-таки зайдем?

Я вошел первым.

Наверное, подобные ощущения испытывает человек, отсидевший лет двадцать в тюрьме. В том месте, где я оставил Ксану, все предметы были узнаваемо чужими, а здесь все было неузнаваемо родным. Из широкой прихожей я безошибочно свернул налево, безошибочно нащупал в темноте дверную ручку, выполненную в форме львиной головы. Здесь до слез знакомо пахло сушеными травками и вишневым табаком. Здесь когда-то курили не «эрзац», а баловались настоящим запрещенным дурманом.

Только я не мог припомнить, кто курил.

Вдали на стене коридора мерцали отблески театра. Шла «Жажда», ее невозможно не узнать по вкрадчивой, истомно-жуткой музыке Ласкавого. Мне треки к «Жажде» почему-то всегда напоминают стаю крадущихся по джунглям… гигантских пауков. Бред вдвойне, потому что как раз сейчас я и был таким крадущимся насекомым.

Слева и справа двери, но я знаю, что туда можно не заходить. На стене висит картина, в полумраке можно видеть лишь тусклую позолоченную рамку, но я прекрасно знаю, что изображено на полотне. Сделав еще шаг, я уже твердо могу сказать, что там такое белое загораживает открытое окно. Это край холодильника, потому что в старом фонде не предусмотрена встроенная кухня. Пришлось отдельно покупать холодильник. Я даже помню, как мы с ним мучились в коридоре, потому что невозможно разобрать кладку метровой толщины. Только я не помню, с кем я тащил этот белый ящик.

За мной крадутся плечистые девочки из «Ириса». Они могут не стараться, потому что музыка и крики заглушают звук шагов. Та, кто нам нужна, сейчас валяется на диване в большом зале и наблюдает, как на потолке разыгрываются сражения за воду. Я очень четко представляю себе и угловую комнату с четырьмя большими окнами, и укрытый полосатым пледом низкий диван без спинки, и ворох бумаг на столе, и даже… кота.

Там должен быть черный пушистый кот, его имя вертится на языке…

Плечистая Белла по команде хозяйки отталкивает меня в сторону и первой врывается в комнату.

На диване, закутавшись в плед, отдыхает стройная рыжеволосая женщина. У нее острые скулы, блестящие задорные глаза и тонкие губы. Ее алый улыбающийся рот ярко выделяется на бледной, незагорелой коже. И у нее что-то с лицом, какой-то посторонний блеск.

— Ни с места, тварь! — сиплым шепотом командует Белла.

Черный кот бросается в сторону и с шипением запрыгивает на шкаф. Донна Рафаэла заходит в комнату и показывает зубы.

С потолка льется поток брани, отблески сражения проносятся по безмятежному лицу мисс Лилиан. И тут я понимаю, что у нее с лицом — на нем сверху прозрачный пуленепробиваемый щиток.

— Взять ее, быстро! — отрывисто командует донна. — Но не калечить!

Я делаю шаг к дивану. Мисс Лилиан смотрит только на меня, ее руки спрятаны под пледом. Кот неловко замирает на шкафу, все-таки он ненастоящий. Девушки донны с двух сторон, обтекая меня, бегут к постели. Они сшибают столик с глиняной вазой. Ваза падает на паркетный пол и подпрыгивает, как резиновая.

Она тоже ненастоящая.

— Нет! — кричит Коко. — Януш, не подходи!

— Яник, отойди в сторону, — очень серьезно просит мисс Лилиан.

Цветы высыпаются из вазы на ковер; кто-то наступил на розу каблуком, но она даже не мнется. На потолке ревет «Жажда»; окна вдруг распахиваются, сразу три. В ближайшем окне — силуэт мужчины в шляпе. Это мой знакомый из аэропорта, передавший мне скраббер.

Сполох шокера. Одна из девушек отлетает к стенке и бьется в судорогах. Коко выхватывает револьвер.

— Ты… ты… — Я только хриплю, я ничего не могу сказать.

Потому что над столиком, над скрином и ворохом бумаг наш большой фотопортрет. Мы в обнимку, моя Лили и я. Настоящая жена; мы на Валдае, возле лодки и костра. И я сразу вспоминаю то лето, четыре года назад, потому что правду вспомнить легче. Только я не знаю, от какого момента отсчитывать четыре года, потому что непонятно, сколько времени я провел с той, другой.

Лили даже не приподнимается, она стреляет сквозь плед, с обеих рук. Из одеяла вылетают обгоревшие куски. Белла складывается пополам, царапает ногтями паркет. Коко с места прыгает назад, в дверной проем. Загорается свет, настолько яркий, что приходится жмуриться.

— Вторжение в частную собственность, попытка убийства, совершенная по сговору группой лиц, нападение на федерального агента, — монотонно бархатным голосом перечисляет мужчина в шляпе.

У него очень гладкая кожа и незапоминающееся лицо. Если бы он не заговорил, я бы его не узнал. Второй такой же, бархатный мужчина стреляет из «сонника» в спину Коко.

— Нет! — кричу я, но слишком поздно.

Донна опирается спиной о шкаф и жмет сразу на два курка. В ее руках двуствольный обрез, я такие видел только в музее. Второй мужчина в шляпе как раз наклонился, чтобы забрать пакет с оружием у Беллы, он ничего не успевает сделать, так как распрямляется слишком медленно. На лице его тоже прозрачный щиток.

Нора стоит на коленях возле дивана, держась за живот. Из оконного проема вышагивает третий мужчина и прикладывает шокер к ее затылку. Мисс Лилиан улыбается, в одеяле дымятся дырки. В комнате воняет паленой тканью и экскрементами: у кого-то не выдержал кишечник.

От выстрелов Рафаэлы у меня закладывает уши. Это первый громкий звук, но теперь проснется весь квартал. Мужчина, в которого она попала, одет в длинный серый плащ. Плащ принимает такой вид, словно по нему лапой ударил тигр. Шляпа улетает, лицевой щиток треснул пополам, мужчину отрывает от пола и швыряет в стену. Назад он валится как тряпичная кукла. От дыма нечем дышать.

Я вижу сквозь распахнутое окно, как в доме напротив лавинообразно зажигаются огни.

— Сукин сын! — говорит Коко.

Она сидит в коридоре на полу и потирает копчик. Потом делает попытку встать и валится навзничь. Она спит.

Главный мужчина в шляпе улыбается одним ртом. Он смотрит на своего распластавшегося товарища; тот наверняка не проснется. Из коридора приходят еще два гражданина в плащах, один принимается деловито менять оружие в руках поверженных «амазонок». Их шокеры и «сонники» он бросает в большую мягкую сумку, а вместо них вкладывает в руки девушкам огнестрельное. Второй запирает окна, берет в руки пистолет с глушителем и трижды стреляет в диван и в кресло. Клочьями вылетает обшивка.

— Это тебе не мальчишек кнутом охаживать, — ласково говорит «бархатный» мужчина Рафаэле.

Они стоят вплотную, лицом к лицу, и между ними пробегает такой разряд ярости, что не нужны никакие шокеры: можно испепелить даже камень.

— Ненавижу… — одними губами произносит донна, затем начинает дрожать и валиться на бок.

— Как я ждал этого момента! — Бархатный подхватывает полы плаща, садится на корточки и нежно гладит донну по щеке. — Как я ждал, когда эта сука сделает ошибку. Теперь мы это «розовое» гнездо выжжем дотла. Давайте сюда труп!

Застывшие глаза донны смотрят в никуда. Двое в плащах заносят в комнату мешок, расстегивают и вываливают на ковер тело того самого охранника, которого я усыпил возле порога. Только теперь это действительно труп, у парня вся грудь черная от крови. Мужчина в шляпе принимает из рук помощника окровавленный нож и тщательно загибает вокруг рукоятки вялые пальцы донны. После этого снимает перчатки, складывает в пакет и отправляет за пазуху.

Они не оставляют после себя личных мелочей.

Меня никто не замечает, меня обходят, словно предмет интерьера.

— Яник, — зовет мисс Лилиан, — Яник, иди ко мне…

— Нет.

— Янечка, не валяй дурака, я соскучилась… Ты был такой потешный внизу, с резиновым носом!

Она откидывает одеяло и оказывается по горло затянута в такой же пуленепробиваемый плащ. Она сдает боевые шокеры деловитому дяденьке в шляпе, скидывает кевлар и тянется ко мне.

— Нет, — говорю я и отодвигаюсь в угол.

Это моя жена.

Это она отбирала среди осведомительниц девушек, которых потом не жалко пустить в расход.

— Он не помнит, частичное замещение, — говорит кто-то сзади.

Я чувствую холодок на шее и не успеваю отстраниться. Ноги становятся ватными; в четыре руки меня шустро укладывают на носилки и укрывают с головой. Мне жутко не хочется изображать мертвеца, но не могу даже пошевелить бровью. Сонник начинает действовать, надо мной склоняется заботливое вытянутое лицо мисс Лилиан. Последнее, что я чувствую, — как с шеи снимают медальон.

— Этого — сразу на раскодировку. — Мужчина в серой шляпе смеется. — Не то натворит нам делов, шустрик…

 

Глава 32

Мейкап

Он осторожно приоткрыл глаза. Рассеяный свет, белый потолок. Рядом никого не было. Наверное, техники не ожидали, что он проснется так рано. После дозы снотворного в горле стоял противный жесткий ком, как будто наглотался наждака, и не сразу сфокусировалось зрение. Голова лежала на подушке, ноги кто-то заботливо укутал одеяльцем, станину с оборудованием откатили в сторону.

Приборная доска за пультом не светилась, оба кресла операторов покачивались пустые, откуда-то издалека доносился смех. Януш скосил глаза на большой настенный циферблат и потрогал за шиворотом. Медальон с чипом пропал, зато на стуле, среди мелочей из его карманов, лежала проглаженная больничная пижама. Януш прочел надпись на кармашке. «Частная клиника «Новая жизнь»».

Что за бред?! Разве он не в Останкино?

Часы показывали десять утра.

После укола он проспал всю ночь.

Полонский откинул одеяло, сел, прислушиваясь к своим ощущениям. Вчерашний вечер он помнил смутно. Кажется, с кем-то подрался. Кажется, его оглушили сонником.

Стоило подняться на ноги, как началось головокружение. Он схватился за спинку кровати и внимательно осмотрел комнату. Ничего общего со знакомыми помещениями в хозяйстве Гирина. И ничего общего с грязным подвалом, куда привозила его Коко. Тот вечер с Костадисом он помнил отчетливо, что не могло не радовать. По крайней мере наркотик не отшиб память.

Чтобы не торчать голым, он с неохотой влез в пижаму. Судя по всему, частная клиника «Новая жизнь» снабжалась не хуже, чем правительственные лаборатории, но при этом активно нарушала закон. Потому что здесь имелся полный комплект оборудования, ничем не хуже, чем в отделе перфоменса.

Итак, это либо подпольная лаборатория под крылом федералов, либо… частная вотчина Сибиренко. Единственное окно закрывал плотный частокол жалюзи. Но даже в щелочки виднелась густая стена деревьев. Тишину нарушало тиканье часов и неясное бормотание скринов.

Чувствуя себя невидимкой, он выбрался из бокса, прошел вдоль стеклянной перегородки, миновал ряд пустых кресел перед скринами. Он так задумался, что не сразу обратил внимание на экраны — везде показывали одно и то же. Толпу празднично одетых людей, сидящих в амфитеатре, взрывы смеха и бурных аплодисментов. Януш обнаружил окно без жалюзи, но с прозрачной решеткой из кевлара и полным отсутствием форточек. Как он и подозревал, за окном шелестели кронами клены. Разевая клюв, пролетела ворона. Впрочем, толстые звуконепроницаемые стекла заглушали карканье.

В коридоре тоже никого не было. Даже в курилке не витал запах табака. Недоумевая, Полонский остановился на перекрестке двух коротких коридоров. Дальше идти было некуда. Двери стояли запертые, из динамиков доносился один и тот же звук — неясное басовитое бормотание, затем короткое туше на саксафонах, овации и снова бормотание.

Януш взглянул на очередной циферблат. Десять ноль семь. Он ничего не понимал; прошелся вдоль ряда дверей, бесцельно дергая ручки.

Наконец он забрел на кухню, где ждало смешное открытие. Посуда была перемыта, столики и барная стойка светились чистотой, зато огромный мусорный мешок был под завязку забит бутылками и пустыми контейнерами от готовых завтраков. Складывалось впечатление, что еще накануне здесь питалось не меньше дюжины людей.

Тут он впервые взглянул на себя в зеркало и обомлел. На щеках колосилась щетина, зато волосы с головы сбрили «под ноль». Вместо волос на глянцевой коже красовались зеленые следы от присосок.

Судя по щетине, он проспал в боксе двое суток.

Все объяснялось проще простого: Полонскому хотелось захохотать и ударить себя по голове. Было не десять утра, а десять вечера, и десять вечера субботы. В Центральном зале Останкино шел концерт, большое квартальное сборище. С участием всех, кто что-то значит, с пригласительными, фуршетом, банкетом и танцами для тех, кто высидит основную часть программы.

«…B номинации «Лучшая роль второго плана» награждается…»

Океан огней, парящие под открытым небом люстры, распахнутый в звездное небо купол.

«…От лица губернатора поздравить с успехом создателей персонального шоу «Шербет» и пожелать им…»

Блеск роскошных дамских платьев, блеск бриллиантовых запонок и диадем на лебединых шеях, растопыренные для оваций руки в белых перчатках. На возвышении Лев Сибиренко принимает из рук чиновников золоченую вазочку.

Нет, сказал он себе, нет. Не может быть! Это не программа новостей, это вообще не сегодняшний информационный блок. Это награждение и слова Полонский уже слышал в прошлом году! На экранах крутилась запись, причем запись с разных камер. С разных ракурсов крупным планом демонстрировалось улыбающееся лицо Сибиренко.

В коридоре щелкнул замок, послышались шаги. Полонский метнулся в сторону кухни, инстинктивно хватая в руки все, чем можно обороняться. Сомнения отпали — Сибиренко заключил дознавателя в личную тюрьму за издевательства над Ксаной! Теперь с ним сделают что захотят, и никто не найдет капитана Полонского!

Но в дверях показался совсем не тот, кого Януш успел возненавидеть. Эту женщину дознаватель знал заочно, знал слишком хорошо, но никак не ожидал встретить воочию.

— Не бойтесь меня, — сказала Марина Симак. — Это здание состоит на балансе Министерства внутренних дел. Здесь вы в безопасности. До тех пор, пока о вашем существовании никому не известно.

Следом за госпожой Симак вошли еще двое. Высокий мужчина в дымчатых очках сразу отвернулся, не дав себя рассмотреть. И пожилая дама с гривой седых волос, типичный медик.

— Профессор такая-то, — быстро и невнятно представилась она.

Как чиновник из команды президента, Марина Симак не должна была передвигаться без охраны, но в клинику она явилась одна. Януш разглядывал ее во все глаза. Та самая легендарная Симак, из-за которой поссорились Ласкавый и Сибиренко! Та самая, кого, по слухам, чуть не убил родной муж, попавший под власть перформера! Та самая акула, столько лет лоббировавшая интересы Останкино в Кремле!

— Я вам очень благодарна, — произнесла Симак резким, твердо поставленным голосом. — Мне стало известно, что вы беспокоились обо мне. Как видите, нос мне все-таки сломали, но госпожа профессор сотворила чудо…

Женщина в белом сухо улыбнулась.

— С носом порядок, почти незаметно, — выдавил первые слова дознаватель. — Но я не успел спасти Ласкавого…

— С ним тоже порядок, он жив и здоров. — Марина подвигала длинной челюстью. — Благодаря вашему вмешательству его стрим удалось вовремя раскодировать. Как дознаватель, вы действовали безукоризненно. До сих пор не понимаю, как вы сумели догадаться, что Петра надо спасать в первую очередь…

— В первую очередь я намеревался спасать вас, — скромно напомнил Полонский.

— Да, конечно. Но теперь все позади.

— Позади? А как же остальные?

— Не беспокойтесь. Мы не можем пока остановить сценарии, но все подозрительные перформеры взяты под наблюдение. — Марина растянула губы в казенной улыбке. — Есть основания считать, что вы спасли от разорения и гибели не меньше десяти человек. Все они очень серьезные люди в бизнесе. Но сегодня в самой большой опасности находитесь именно вы…

— Когда я смогу отсюда выйти?

Симак переглянулась с высоким мужчиной в очках.

— Пройдемте в соседний блок, госпожа профессор вам должна кое-что показать.

Профессор приложила ладонь к одной из запертых дверей. За дверью дежурили двое в зеленой санитарной форме. Следом за профессором Януш прошел мимо четырех пустых палат. Он убедился в правильности своей догадки — клиника «Новая жизнь» совсем недавно избавилась от других пациентов. Шкафчики стояли нараспашку, на постелях не успели сменить белье.

За очередной дверью Полонский застыл с открытым ртом. Плакаты на стенах вызывали отвращение. Но еще большее отвращение вызывали блестящие металлические инструменты, густо разложенные под стерильными колпаками.

— Мейкап?

— Совершенно верно. — Симак доверительно понизила тон. — Это одна из лучших клиник Европы. Здесь меняют не только лицо. Здесь меняют скелет и вживляют язву желудка.

— Я бы хотел переговорить с подполковником Фор из Управления…

— Пока что это невозможно. Для госпожи Фор и для всех прочих ее коллег вы похищены неизвестными.

— Зачем такая секретность? — Януш оглядел станки для вытягивания ног. — Ведь вы сказали, что это заведение тоже принадлежит Управлению?

— Верно. Но пока враг еще слишком силен, мы не можем рисковать. Господин Полонский, я сейчас обращаюсь к вам не как частное лицо, пострадавшее от сценарного перформера…

В этой комнате не было окон, только лампы. Профессорша коснулась рукой пульта, засветились сразу два объемных скрина. И на обоих — Лев Петрович Сибиренко. На лыжах в Швейцарии. На детском празднике в потерянной деревне. На заседании благотворительного общества.

— Я слушаю вас.

— Господин Полонский, вы очень похожи на него.

— Это я уже слышал.

— Если с Сибиренко что-то случится, программа перформеров все равно не будет остановлена. Пойдет новое шоу, новый уровень. Сибиренко не один, с ним целая команда — Лещенко, Хасанов, Гирин… Вместе с федералами они будут добиваться полного контроля.

— Я все равно не смогу заменить его.

— Сможете. Сибиренко создал вас, чтобы проверить свое детище на живучесть. Он практически разрушил вашу жизнь. Самое время нанести ответный удар.

— Даже если я вытерплю все эти… — Януш сглотнул, отвернулся от железных крючков и банок с образцами кожи. — Я все равно не бизнесмен. Мне не поверят.

— Поверят. Вас никто не заставляет управлять корпорацией. Надо всего лишь открыть правду. После этого можете купить замок в Альпах и уйти на покой. Хотите конфетку?

Марина подошла почти вплотную, распахнула украшенный драгоценными камнями редикюль. На внутренней стенке редикюля была прикреплена оранжевая бумажка с яркой размашистой надписью: «Не верьте мне! Не верьте никому! Я вас вытащу!»

Полонский выудил конфету, развернул фантик. Не чувствуя вкуса, засунул в рот. Редикюль уже захлопнулся, стальные глаза госпожи Симак ничего не выражали.

— Хорошо, — выдавил он. — Как долго это все?..

— Полный мейкап — два месяца. Я вас как-нибудь навещу, — пропела она. — Понравилась конфетка? Принести вам еще?

— Да, да, очень понравилась, — кивнул он. — Принесите, пожалуйста, побольше.

 

Глава 33

Шоу продолжается

Высокий мужчина в темном непримечательном костюме выскользнул из ворот клиники, кивнул швейцару и затемнил стекла очков. За его спиной переливалась объемная вывеска «Мейкап. Частная клиника «Новая жизнь»».

Мужчина надел шляпу, пересек дорогу и нырнул на переднее сиденье черного лимузина. Лимузин с красными номерами стоял на тротуаре, под знаком, запрещающим остановку, и сверкал серебристой тонировкой. На водительском месте высокого мужчину поджидал похожий на него человек в плаще с подкладкой из «лунного кевлара», над головой его вращался колпак театра. Заднюю часть салона отделяло непроницаемое черное стекло.

— Как у него дела? — бархатным голосом осведомился «водитель».

Он неторопливо развернул салфетку скрина и взял из рук пришедшего капсулу.

— Осталось слегка поработать с дикцией, — ответил обладатель темного костюма, снял шляпу и глянул в зеркальце — проверил прическу. Волосы лежали идеально ровно.

— Неплохо, — вставляя чип, заметил тот, что сидел на водительском сиденье. — Мои поздравления. Что говорит профессор насчет проблемы веса?

— Она считает, что удастся удержать месяца два, а потом необходимо худеть.

— Через два месяца мы изобразим активное посещение бассейна, — уголком тонкого рта рассмеялся мужчина в сером плаще. У него был приятный бархатный голос. — А спустя год его вес потеряет всякое значение. Меня больше интересует костяк. Нам нужно, чтобы на людях он держался уверенно.

— Он плачется, что болят колени, — небрежно поделился пассажир и покосился на черное стекло внутри салона. — Профессор гарантирует полную идентичность скелета, но разница в четырнадцать лет дает себя знать. Невозможно отрезать мышцы, а вместо них залить жир…

— Так он сейчас смотрит новости? — «Водитель» снял очки, аккуратно протер тряпочкой, а затем развернул свой скрин. — Вы отправили к нему психолога?

— Постоянно дежурят двое.

— Запомните, если возникнет малейшая вероятность психических отклонений…

— Люди предупреждены. Процесс будет немедленно прерван.

— Вернемся к лицу, — перебил коллегу бархатный. Он тоже пригладил волосы на затылке и, изогнувшись, похожим движением заглянул в зеркальце. — На мой взгляд, идентичность полная.

В воздухе, разделенные невидимой чертой, повисли два мужских фотопортрета. Один принадлежал мужчине «творческого» возраста, лет сорока семи. Волевой подбородок, вертикальные морщины на лбу, холодные серые глаза. Строгий деловой костюм, бриллиантовая заколка на узле галстука. На втором снимке был вроде бы тот же человек, но гораздо моложе, лишенный растительности на голове, небритый, в больничной куртке.

— «Ноги Брайля» выдали девяносто три процента идентичности, — подтвердил высокий, закидывая в рот жевательную пластинку. — Выше можно и не мечтать.

— Выше не надо, — кивнул бархатный. — Проследите, чтобы никто из персонала клиники не пронюхал!

— Не беспокойтесь. Мы держим весь этаж в полной изоляции, остальных пациентов переселили на третий. Если бы не упрямство профессора, не пришлось бы привлекать столько сил.

— Ладненько. — Бархатный бросил взгляд на часы. — Продолжайте работать. Завтра прибудем в это же время, привезем одежду и команду спецов. Логопеда, стилистов и пиарщиков. Он должен быть на приеме в Кремле.

Он извлек чип со снимками и раздавил его в пепельнице.

— Да, вот еще… — вспомнил высокий, нахлобучивая шляпу. — Он спрашивал насчет женщины…

Человек за рулем пожал плечами и завел мотор.

— Продержитесь хотя бы недельку, пока мы готовим стрим, — сказал бархатный. — Твердите ему каждые пять минут, что Полонский — это лучший в мире перформер. Что на него вся надежда, что избежать нестабильности перед выборами можно только одним путем.

— Мы так и делаем, но…

— Не перебивайте. Обещайте ему, что замещать Сибиренко придется от силы два месяца, пока не будут обнародованы результаты его страшных экспериментов, и все в таком духе…

— Он на все согласен, дело не в этом. Он жутко горд, что выполняет столь важную работу, и уверен, что мы представляем Управление. Его не интересуют деньги, он едва заглянул в договор, который мы с таким трудом сочиняли.

— Так в чем же проблема?!

— Полонский психует из-за этой бабы, любовницы Льва. Он спрашивает, нельзя ли как-нибудь на время реализации сценария избавить его от семьи Сибиренко, но оставить ему…

— Любовницу?! Это невозможно, — быстро нашелся напарник. — Лев Сибиренко всегда на виду, он нам нужен на саммите в Думе, на двух балах и, наконец, в предвыборной команде. Но вы Полонскому обещайте все что угодно, хоть гарем… Скажите, что после выполнения задания, спустя два месяца, он сможет купить себе остров и забрать эту куклу с собой.

Высокий козырнул двумя пальцами и захлопнул за собой дверцу. Тонированное стекло салона поползло вниз.

— Когда вы планируете замену? Послезавтра? — отрывисто спросила у «шофера» Марина Симак.

— После Дня Останкино Сибиренко ложится на обследование. Мы организовали ему небольшую мигрень и подозрение на онкологию. Суток нам хватит, чтобы снять стрим и перенести его Полонскому.

— Вы уверены в том, что этот Полонский — действительно лучший?

— Так точно, Сибиренко сам отобрал его, когда запускал «Щербет». Его психика выдержала двойное вложение и даже подпольную раскодировку. Он потрясающий сенсорик и при этом адаптивен к мейкапу. Я хотел вам предложить…

— Я слушаю.

— Не «выключать» Полонского по окончании двух месяцев. Для вашего плана это оптимальнее. Никакого шума и лишней драки за кресло хозяина Останкино.

— Смелый шаг. Но ведь речь идет только о частичном замещении. А вы не боитесь, что он очнется или ему кто-то поможет?

— Согласен, опасность всегда существует. Однако при полном замещении сложится абсурдная ситуация: мы не сможем им манипулировать. Есть мнение, что лучше иметь периодические трения с живым Сибиренко, чем выпустить корпорацию из рук.

— Корпорацию? Вы меня смешите. А в случае удачи на выборах?

— Тем лучше. Бывшего дознавателя мы всегда прижмем к ногтю. Тем более возвращаться ему будет некуда.

— А что произойдет с капитаном Полонским?

— Несчастный случай.

— Эта женщина? Как ее?.. Арсенова Ксана?

— Так точно. — Мужчина разлепил тонкие губы и вежливо хихикнул. — Смешно сказать, но даже после снятия предыдущего стрима он влюблен в нее.

— Но последний уровень вы же не сняли?

— Естественно, нет. Он может опять вспомнить свою настоящую жену.

— Не вижу ничего смешного, это опаснее всего. — Госпожа Симак выдохнула дым. — Они ведь могут сговориться, вы не рассматривали такой вариант?

— Тогда придется устранить обоих. К тому моменту вырастим нового Сибиренко. Или найдем другого открытого перформера.

— Другого кандидата в президенты? Я слышала, что таких людей, способных впитать чужую личность, крайне мало.

— Достаточно для ключевых постов, госпожа Симак.

— Я передам ваше мнение. Но никто еще, насколько я помню, не оставлял человека в чужом стриме дольше трех месяцев. Насколько это опасно?

— Вот заодно и оценим, насколько опасно. А руководить каналом Полонский сможет не хуже настоящего Сибиренко.

— Интересно… — Женщина щелкнула зажигалкой. — В целом я удовлетворена. Я передам, что работа над проектом идет успешно. Главное, чтобы не прервалась работа над новым шоу!

Мужчина тонко оскалился.

— Шоу продолжается, госпожа. Шоу всегда продолжается.

 

Глава 34

Восемь процентов

Вторые сутки ничего не болело.

Костадиса волновало, что наш способ связи через конфеты окажется неудобным, но все получилось как нельзя лучше. В три часа ночи я поднялся с кровати, подошел к окну и отдернул шторы. Этого достаточно. Спустя пару секунд вбежали двое, запихали меня в постель; я спрятал от встревоженных сидельцев свой смех в подушку.

В четырех километрах от окна клиники человек оторвался от сверхмощной оптики и доложил, что операция началась.

В восемь утра у нянек состоялась пересменка. Я видел их стертые физиономии и чувствовал себя ангелом смерти. Я теперь знаю, каково это, когда держишь чужие жизни в руках. Я мог бы их спасти одним словом и подсознательно ждал какого-то малейшего сигнала, Божьего знака. Возможно, подошла бы даже теплая улыбка, дружеский хлопок по плечу, пошлый анекдот, в конце концов…

Но никто мне не улыбнулся.

В восемь пятнадцать пришла на обход дама-профессор с двумя ассистентами, которые помогали на всех этапах. Их мне было жаль, но я повторял себе, что нас не пожалеют. Все трое ночевали в здании клиники, на моем этаже. Я уже понял, что федералы никого отсюда не выпускают.

Профессор отметила стопроцентный успех. Тотальный мейкап завершился. Сама она с трудом запудрила круги под глазами.

В восемь двадцать две мне принесли легкий завтрак. Предстояли занятия на тренажерах, затем общение с логопедом и постановка мимики. Рабочий день специалистов начинался в девять, я слышал, как они здоровались с дневной сменой агентов на кухне.

В соседней комнате, где круглосуточно бодрствовали два «психолога», прозвенел сигнал внешнего вызова. Салат, который я поглощал с напускным оптимизмом, застрял в глотке. Симак предупреждала, что охране дана команда меня застрелить при малейшем подозрении на вторжение.

Невозможно было услышать, о чем говорил охранник, но минуту спустя звякнул лифт. Я продолжал с улыбкой идиота запихивать в себя зелень. Наверное, в тот момент я бы мог прожевать пластмассовую тарелку и ничего бы не заметил.

В приемной раздались громкие голоса. Стараясь передвигаться как можно беззаботнее, я отхлебнул сока и вяло прошествовал к двери в туалет. В ту секунду, когда за мной затянулись тонкие жалюзи, в палату отворилась дверь из коридора.

В сопровождении моего «бархатного» друга на пороге стояла Марина Симак.

Операция вступила во вторую фазу.

Вторая фаза предписывала мне запрыгнуть в пустую ванну и не высовываться, пока не позовут. Но я не смог себя заставить скорчиться на дне корыта. Неприятно лежать и ждать, когда тебе выстрелят в затылок. Поэтому я просто упал плашмя на пол и продолжал наблюдать в щелочку. Мужчина с бархатным голосом сегодня не сказал ни слова, он вежливо застыл на пороге, зашел сам, а следом просочились еще двое. Этих двоих я сразу узнал, несмотря на умелый грим. Парни из команды Клементины Фор.

Дежурный, на ходу поправляя рубашку, бросился докладывать. Естественно, он не ожидал, что начальник приедет не один, а с дамой. Правда, Марина Симак в помещение так и не вошла. Дежурный успел произнести казенное приветствие, когда до него что-то начало доходить. В эту секунду подопечный госпожи Фор дважды выстрелил в него сквозь карман плаща. Одновременно второй детина отступил назад и дважды выстрелил из сонника в кого-то на кухне. «Бархатный» в шляпе, возглавлявший делегацию, так и продолжал спать стоя, под действием наркотика. Товарищ с дымящейся дыркой в плаще заглянул в соседнюю комнату, оттуда донеслись еще два хлопка.

Вошел Костадис и поправил сползавшую на нос шоферскую фуражку. Рукава чужого плаща он трижды подвернул, полы волочились по земле, с плеча свисал милицейский разрядник. В казенном наряде Тео был похож на хитрого гнома, укравшего костюм великана.

Позже грек рассказал мне, как прошла самая сложная часть операции по проникновению внутрь. Мужчина с бархатным голосом не зря занимал пост в иерархии своей конторы, он был уверен, что охраняет меня идеально. Вдобавок ко всему он был уверен, что выручать меня некому. Ошибка заключалась в том, что, убирая Льва, они расчищали себе путь к выборам с помощью Марины Симак. Они сделали ставку не на ту лошадку, но в этой жизни все ошибаются. Они сделали ставку на Марину, думая, что «купили» личного врага Сибиренко.

Поэтому мужчина с бархатным голосом не насторожился, когда она позвонила утром и попросила о встрече. Он заехал на стоянку ее гостиницы, а там парни Клео оказались чуточку быстрее. Они хлопнули троих, а главного накачали наркотиком. Оставалось только подталкивать его вперед.

Собственно, у Клео и Марины не было выбора. Сегодня вечером Сибиренко должен был выступать на празднике в Останкино, а назавтра в Кремле заявить о слиянии его новоиспеченной партии с партией парламентского большинства. Я не мог не восхититься его дальновидностью. Этот человек не планировал драться за президентское кресло, он плавно готовил миллионы любителей шоу к смене власти.

Он учел все, кроме одной мелочи.

После кремлевского бала его все равно ждали медицинское обследование и неминуемая смерть. Клементине в случае успеха были обещаны орден за раскрытие заговора против действующего президента и генеральская должность. На какую ступеньку метила Марина Симак, я так и не узнал. Когда я позже спросил об этом Ласкавого, он театрально закатил глаза. Его бывшая любовь вращалась в таких горних сферах, что обычным смертным ее ходы были недоступны.

Двое мордоворотов внесли что-то длинное, завернутое в пленку. Уложили тело на мою кровать, обернулись в поисках пижамы. Я скинул больничные тряпки, надел привезенный Костадисом костюм. Мертвый мужчина на моей кровати был моей точной копией. Точнее — за два месяца я стал его точной копией.

Я почувствовал себя убийцей.

— Не надо истерик. Льву оставалось жить около двух недель, — угадал мои мысли Костадис. — Теперь они будут думать, что в перестрелке случайно хлопнули перформера Полонского. Поехали, здесь закончат без нас.

В коридоре у лифта лежали еще два спящих оперативника.

— Где врачи? — спросила Симак.

Я открыл рот, чтобы попросить не убивать сотрудников клиники, но под взглядом Марины снова его захлопнул. С площадки черной лестницы вышли еще два молодых человека с пистолетами на изготовку; одного я узнал, он работал в казино у Коко. Итак, операция проводилась совместными силами.

Я подумал, что, если выживу, когда-нибудь напишу об этом книгу.

— Скорее! — подтолкнул меня Костадис. — Сибиренко уже должен быть на полпути к месту работы! Его будут встречать в аэропорту.

Внизу, у черного выхода, скорчился еще один охранник. Лимузин с распахнутой дверцей стоял вплотную к порогу. За рулем в черных очках и кошмарном желтом парике сидел Петя Ласкавый. Он изо всех сил притворялся рядовым шофером, но кольца на пальцах и разноцветные ногти слегка портили картину.

За первым же поворотом к нам спереди и сзади пристроились два джипа. Благодаря Марине Симак мы пронеслись над городом по выделенной правительственной полосе.

В восемь тридцать три операция вступила в третью фазу. Мы вырулили на служебный аэродром МВД, здесь ждали три воздушных такси дальнего радиуса. Только теперь я понял, как далека была моя клиника от столицы. Нас тут же окружила маленькая армия, состоящая из офицеров Управления. Дверца ближайшей машины откинулась; внутри, с папиросой наперевес, сидела Ксана Арсенова. Этого я никак не мог предугадать.

Мы взлетели.

Костадис тут же распечатал сигару, со вкусом раскурил и выпустил дым в потолок.

— Как себя чувствуете? — проявила вдруг участие Симак. — Колени больше не болят?

— Пока нет.

— Ходите свободно?

Я поднялся и продемонстрировал самую изящную походку, на какую был способен. Колени болели, болел затылок, кололо в груди, хотелось сморгнуть. Зеркало отразило четыре пары глаз, напряженно наблюдавших за моими передвижениями.

Костадис окружил себя дымовой завесой и стал похож на хитрого шпиона.

— Чему смеетесь? — сверкнул ослепительными резцами Ласкавый. — И не виляйте задницей, Сибиренко никогда так не ходит.

Никто, кроме Тео, не засмеялся, нервы были натянуты до предела. Пилот сообщил, что через пятнадцать минут посадка. Лимузин будет подан в аэропорт.

— Я не смеюсь, я улыбаюсь!

— А мне его задница больше нравится, — подала голос Ксана.

— А тебя никто не просил сравнивать! — обиделся я.

— У нас не больше получаса. — Марина Симак щелкнула застежкой ридикюля. — Лев Петрович, еще раз пройдемся по списку приглашенных.

Я дисциплинированно плюхнулся в кресло, а Ласкавый воткнул чип. Салон погрузился в сумрак, затем вокруг засверкали парадные огни Кремлевского дворца, зал наполнился народом. Шорох платьев, приглушенные разговоры, строго отмеренные улыбки.

— Поехали, — махнул из своего угла Костадис. — Высокий слева?

— Министр связи Кочергин Сергей Олегович, — отозвался я. — Недоброжелатель.

— Рядом с ним?

— Хасанов, мой заместитель.

— Женщина в желтом, с бокалом?

— Замглавы администрации, Яценко Лидия… Состоит в комитете вместе с моей женой.

— Прямо, за столиком, бородатый?

— Директор по связям «Газпрома», — отрапортовал я. — Охотились с ним прошлым летом на Байкале.

— На сцене, третий слева, с бумагами?

— Посол Венгрии, не знакомы.

— Девушка с открытым скрином?

— Супруга губернатора Ярославской области. Виделись один раз на приеме в прошлом году.

Зажегся свет. Тео не скрывал восхищения.

— С ума сойти! Я бы в жизни такую толпу не упомнил! Ну и память у тебя, парень!

— На «вы»! — коротко поправила Симак.

— Чего?

— Я напоминаю всем, что обращаться — только на «вы»!

— Да, да, конечно, — закивал грек. — Это я так, по старой памяти!

— По старой памяти, Тео, ты всех нас угробишь! — Марина здорово психовала.

— Ну что, с Богом? — Ласкавый поднял рюмку. — А я в вас верю, что бы мне ни говорили! — Он привстал и первым со мной чокнулся. — Марина, он мне сразу понравился, еще когда приперся в бунгало! Я себе сразу сказал, что такого честного парня днем с огнем не найти!

— Петя, а кто тебе вообще не нравится? Ты у нас вечно самый восхищенный. — Симак подошла вплотную, поправила мне заколку в галстуке. — Ладно, оставляю его вам. Будем надеяться, что мы все предусмотрели.

Такси мягко опустилось на бетонку. Мы выпили. Водка стоимостью сотню евриков за бутылку пилась удивительно легко. На запястье Симак заморгал вызов, к остывающим дюзам такси первой подкатила ее служебная «Волга». Лимузин для господина Сибиренко тянулся в бесконечность, как белая гусеница. Шофер в кремовой ливрее вышел со щеткой и принялся надраивать фары.

— Успели вовремя, — пробормотал Ласкавый. — Теперь они точно будут думать, что кто-то специально грохнул Полонского. Если не догадаются проверить ДНК.

— Все никогда не предусмотреть, — не очень к месту заметил я.

Трое моих создателей застыли вокруг бутылки.

— Что вы хотите этим сказать? — ледяным тоном осведомилась Мария.

— Лев Петрович, вы нас не пугайте, — показал зубы Костадис.

Ксана до боли вцепилась мне в ладонь, я вырвал руку.

— Вы сами знаете. — Я выдержал их свинцовые взгляды. — Вы только что убили настоящего Сибиренко. Вы убили несколько агентов, чтобы замести следы.

— Сибиренко убрали не мы, — напомнила Симак. — Он был обречен с того момента, когда показал им зубы.

— Януш, вы дали согласие два месяца назад! — запыхтел Костадис. — Что случилось? Не пугайте меня…

— Совесть проснулась? — сделал испуганные глаза Ласкавый. — Вы не забыли, что нам готовил ваш прототип? Если вы сойдете с дистанции, нам конец.

Симак замолчала. Она, как всегда, была самым опасным соратником.

— Вы прекрасно знаете, что я не отступлюсь, и совесть тут ни при чем, — отчеканил я. — Завтра я официально заявлю на всю страну, что выхожу из партии и отказываюсь от борьбы за власть. Я честно расскажу, что такое «Щербет» и что такое будет «Косхалва». Если они не пристрелят меня в Кремле, возможно, есть шанс прожить еще пару дней. Лишь бы вы не отступились и поддержали меня, когда миллионы граждан потребуют «Косхалву».

— Уже сегодня все члены Кабинета получат мою докладную, — подтвердила Марина. — Но как они поступят, я не могу прогнозировать.

— Послезавтра у меня большой концерт в Лужниках. — Ласкавый мечтательно возвел глаза. — Я не возьму ни одной ноты, пока не расскажу все, что знаю. Возможно, это будет мой последний концерт…

— Только в том случае, если мы проиграем, но так думать нельзя! — фыркнул Костадис. — Лев Петрович, сразу же после вашего выступления я запущу его по всем своим сетям и выступлю сам. Кроме того, мне дадут эфир третий и одиннадцатый каналы.

— Вы не вывели Полонского из чужого стрима, я практически ворую время его жизни, — напомнил я. — Он все еще капитан милиции, бывший следователь и… — Я сглотнул: — И муж этой женщины.

Я показал на Ксану пальцем, стараясь не встречаться с ней взглядом.

— Господин Сибиренко, мы сто раз с вами об этом говорили. — Марина Симак старалась держать себя в руках. — Мне даже неловко вас хвалить за мужество и патриотизм, поскольку эти качества…

— Искусственные, — подсказал Костадис.

— Плохи наши дела, если эти качества остались только в искусственном виде, — усмехнулся я.

— Я понял, — встал на мою защиту Ласкавый. — Он боится, что стрим отпадет сам собой и он превратится в малодушного, совсем не героического человека.

— И вдобавок влюбленного в эту сучку Лилиан, — ввернула из своего угла Ксана.

Наверное, мое лицо как-то меня выдало. Музыкант был из них самым наблюдательным.

— Черт, так тебя вот что тревожит?

— Лев Петрович, это ошибка. — Симак помахала в открытый люк своему шоферу. — Боже мой, Тео, как мы не учли?!

— Но он со мной ни слова… — замахал руками грек.

Я не понимал, о чем они говорят.

— Лев Петрович, та женщина, которую вы считаете своей настоящей женой, Лилиан, или как ее там, на самом деле всего лишь дополнительный перформер, навязанный федералами.

— Перформер? — Внутри меня что-то лопнуло.

— О господи, Марина, как же его теперь убедить?! — всплеснул руками Костадис. — Януш, то есть Лев Петрович, тьфу ты, слушай внимательно! Мы и не подозревали, что тебя это так занимает!

— Представьте себе, — сухо заметил я.

— А уж меня-то как занимает! — ахнула Ксана.

Я все еще боялся на нее посмотреть. Отчего-то мне казалось, что неуклюжее тело Сибиренко непременно пустит слезу.

Бортпроводник приставил к люку трап и вытянулся по струнке внизу. Подъехала машина с логотипом «Салоник» — к Костадису, благодаря моей подписи, возвращалась его империя.

— Лев Петрович, настоящий Сибиренко со мной немножко делился, на начальном, так сказать, этапе… — Госпожа Симак покусала нижнюю губу. — Капитан Полонский был человек холостой и свободный от глубоких привязанностей. Открытые перформеры — это весьма специфические люди… Но инженеры настояли на парной, семейной версии. Сибиренко создавал идеального, честного дознавателя, преданного не ему лично, а фирме. Лев задался целью выяснить, можно ли взорвать его империю изнутри. Парадокс заключается в том, что Полонский влюбился в другую женщину… А разве госпожа Арсенова вам не рассказывала, как все произошло?

— Я так и не успела, он меня в ванне топил, — пожаловалась Ксана.

— Так Лили — не моя жена?!

— Не ваша. Должна была стать вашей женой, индекс воспоминаний наложился четко, но, как вы помните, эмоциональный стрим невозможно угадать точно.

— Примерно восемь процентов… — прошептал я.

— Где-то так, вам виднее, — почти ласково улыбнулась Марина. — В вашем случае отдел перфоменса так и не смог навязать любимую женщину, хотя подбирала ее новейшая компьютерная программа. Они не смогли управлять вашими… гм… сердечными привязанностями.

— И тогда Лева пошел на дикий шаг, — тихонько произнесла Ксана. — Он познакомил нас с тобой. Он видел, что я тебе нравлюсь…

— Он тебя мне подложил!

— Вот что, ребята! — ловко вклинился между нами Ласкавый. — Нам всем пора, а вы по пути договорите, ладушки? — И подтолкнул меня к выходу.

— Постарайся пережить этот вечер. — Костадис мягко приобнял меня за плечи. — Завтра федералы начнут копать в клинике. Пусть думают, что сам Лева прикончил двойника. Стрелять в вас уже не будет никакого смысла. Они не сумеют доказать, что ты — не Сибиренко! Продержись хотя бы неделю, поживите в Москве пока у Пети. Мы соберем парламентские слушания…

— Я с ней рядом жить не буду!

— Лев Петрович, это ненадолго! Ведь госпожа Арсенова — ваша официальная любовница…

— Лева, только не при слугах. — Ксана подхватила меня под руку и ослепительно улыбнулась парню в кремовой ливрее.

От прикосновения ее бедра меня бросило в жар.

— Марина, вам отдельное спасибо! — Я помахал из окна, пока космический корабль, по ошибке поставленный на колеса, маневрировал между летных такси.

— За что?! — крикнула Симак.

— За восемь процентов… — Это я произнес очень тихо.

На разные голоса зарычали моторы.

Ласкавый, запахнувшись в шелковый шарф, на взлетной полосе раздавал автографы пилотам, к нему сбегались со всех сторон.

В лимузине играла музыка. Ксана смотрела на меня, не моргая, со странным выражением. Возле шофера уселись двое охранников, возле шлагбаума, за летным полем, поджидал бронированный джип.

— В Останкино, — приказал я.

— На праздник, Лев Петрович? — оформил счастливую улыбку шофер.

— Дай мне выпить! — Я входил в роль.

Ксана послушно открыла бар, наполнила на четверть стакан бурбоном. Мне предстояло полюбить напитки Сибиренко.

Снаружи проносилась Москва.

— Лева… — тихо начала Ксана.

— Отстань! — Я скинул ее руку со своего колена. — Еще налей!

— Януш, я прошу тебя, поговори со мной! — Она беспрекословно подлила янтарного алкоголя.

— Отстань, ты всего лишь мои восемь процентов! Когда все закончится, я опять тебя забуду…

— Но я не хочу!

— Чушь! — Я залпом опрокинул виски, кубики льда ударили по зубам. — Ты скучаешь по Льву, но его больше нет.

— Дурак, я по тебе скучаю! — Она придвинулась вплотную.

— Еще налей! — Я старался не вдыхать ее запах.

Под нами промелькнула развязка Садового кольца.

— Нельзя тебе больше, ты должен быть трезвый! Иначе они состряпают байку, что Сибиренко был пьян! — Ее пальцы трогали мой затылок.

— Обойдусь без твоих указаний! — Я откинулся на кожаную спинку. — Так это правда, что Лев нас сам познакомил?

— Да… И ты сразу предложил мне замуж.

— Врешь!

— Не вру! Ты мне очень понравился.

— Но ты же замуж не согласилась?!

— А как я поверю мужчине, который меня любит всего лишь на восемь процентов?

— Но теперь-то не на восемь… — Я внимательно разглядывал башни за окном.

— И я не на восемь, я на все сто.

— Ага, как же! И согласна только на гостевой брак!

— А ты еще раз предложи!

— И предложу, вот только для начала уволюсь и распродам все акции! Я буду нищим, и тогда посмотрим, что ты скажешь!

— Но ты обещал, что будешь баллотироваться?

Мы кричали шепотом, от нее пахло коньяком и «травкой».

— Тебе я ничего не обещал!

— Думаешь, напугал?! А вот возьму и соглашусь!

Машину качнуло. Лифт опускал нас в парковочную ячейку. В темноте я потрогал ее лицо, оно было мокрым от слез.

— Яник, я боюсь…

— Скажи мне еще раз! — Я поцеловал ее в соленые губы. — И тогда все пройдет удачно!

— Я… я люблю тебя и хочу за тебя в традишен. Продавай все, только сам…

Телохранитель распахнул дверцу. На красной ковровой дорожке улыбались мужчины с гладкими стертыми лицами. Их было очень много, но я уже не боялся. Я был уверен, что увижу завтрашний рассвет.

На все сто процентов.

 

Глава 35

Забавный случай

Он швырнул плащ на руки швейцару, уверенно оправил волосы перед зеркалом и направился к служебной ложе. Внизу разливалось море сервировки, публика попроще толпилась наверху. Стоило Сибиренко появиться в ложе, как в руках замелькали бинокли. Двое в униформе оттесняли журналистов.

«…Я горд и счастлив вам сообщить, что на сегодняшний день число заявок на персональные шоу перевалило двадцать тысяч…»

Это Лещенко, второй заместитель, ослепительно улыбается собранию новым зубастым ртом. Белые перчатки встречаются друг с другом. От всеобщего восторга дрожат стены и сами выскакивают пробки из шампанского. Саксофоны отражают блеск сотен люстр, дамы выкрикивают и визжат.

Сибиренко лениво делает кому-то ручкой и вдруг рывком перемахивает перила ложи. Теперь ему предстоит спуск по проходу, украшенному ковровой дорожкой. Один из охранников бежит наперерез, второй ждет двадцатью ступеньками ниже. Лучи прожекторов мечутся по сцене, зрители напряженно глядят вниз.

«…Мы изыскали ресурсы и снижаем цены на участие в персональном шоу «Косхалва»… Здесь присутствует президент банковской ассоциации… Они готовы открыть кредитную линию для всех желающих купить сценарий…»

Подбежавшему слева охраннику Лев Петрович выстрелил в руку, когда тот попытался схватить за локоть. В общем гвалте звука выстрела никто не расслышал. Тот парень, что стоял ниже, тоже ничего не заметил, так как на сцене появились победители «Последнего изгоя» и зал вскочил в едином порыве. Одновременно вспыхнули фонтаны фейерверка и закружились огненные шутихи. За два шага до столкновения Януш спустил курок. Он метил в шею, но попал парню в щеку. Позади вскрикнула женщина. Микрофон достается Хасанову — техническому директору проекта.

«…Друзья, неделю назад поступило предложение — выпустить новую версию «Изгоя» в персональном формате. Вчера мы поставили этот вопрос на форум для голосования… Только по Северо-Западу миллион сто тысяч заявок, господа. Вдумайтесь, миллион сто тысяч готовы погрузиться в мир изгоев… Друзья, мы обеспечены работой на годы вперед…»

Полонский достиг первого яруса столиков. Теперь к нему бегут с двух сторон по параллельным проходам, но перехватить уже не успевают. Потому что как раз в этот момент подогретый народ снова взрывается и принимается скакать под звуки корпоративного гимна. Здесь собрались почти все, потому что ежегодные балы не принято прогуливать. Вместе с актерами больше четырех тысяч человек. Официантки в золотых юбочках мельтешат с подносами.

Сибиренко движется неожиданно проворно. Те, кто знал генерального раньше, ни за что не поверили бы, что хозяин способен развивать такой темп. Он движется проворно, но по несколько странной траектории, старательно огибая освещенные участки.

Сегодня — его игра. Невзирая на все обещания, данные Симак и компании. Невзирая на угрозу быть застреленным прямо в зале. Но он давно решил, что ждать до завтра не будет. Тем временем со сцены рокочет знакомый баритон Гирина:

«…Я уже дал указание бухгалтерии рассмотреть вопрос о повышении зарплаты; вы все ударно потрудились, особое спасибо отделу перфоменса… Теперь слово за Экспертным Советом. Сможем ли мы в короткий срок удовлетворить пожелания публики? Сможет ли наша компания создать истинно всенародное зрелище?»

Георгий Карлович в белоснежной манишке, кис-кис с бриллиантом, через плечо — почетная лента ветерана сцены. Он говорит, но слова тонут в шквале всеобщих эмоций. Оркестранты наготове, застыли с начищенной медью; люстры опять гаснут, прожектор выхватывает из темноты дирижера с палочкой…

Последние три ряда столиков спускаются террасами к сцене. За неимением прохода Януш пробежался прямо по скатертям, роняя бутылки, наступая ботинками в менажницы с салатами и мороженое.

— Стойте! — кричит он. — Георгий Карлович, дайте мне сказать!

У Гирина меняется лицо, другие члены Совета обмениваются репликами, позади кричит женщина. Это очумевшие охранники пытаются повторить путь Януша среди столиков. В Полонского тычут пальцами, на нем скрестились лучи трех прожекторов.

— Не трогайте его! — кричит Гирин.

— Пропустите, пропустите… — Януш преодолевает последний барьер из букетов с цветами и оказывается на сцене.

Зал стихает.

Тысячи глаз наблюдают из темноты, как председатель Экспертного Совета услужливо протягивает свой микрофон боссу. Всем известно, что Сибиренко нездоров, что он из машины предупредил, что не сможет приехать, и вот… нарушил сразу все правила. Десятки аккредитованных журналистов приготовились слушать, предвкушая скандал. За центральным полукруглым столом собрались вместе люди, без которых общественное мнение не рождается. Хасанов разглядывает шефа, склонив голову набок. Он слегка кивает, отвечая супруге губернатора. Лещенко преданно уставился хозяину в рот, Гирин непроницаем.

— Это все неправда… вда… да-а!..

Полонский выкрикивает слова излишне громко и сам замирает в испуге. На галерке многие хватаются за уши, слышен нервный смех. Януш начинает говорить, сначала сбивчиво и слишком эмоционально, но затем успокаивается. Он вспомнил, как учили докладывать в Академии, он мысленно представил перед собой конспект и идет по пунктам. Его немного отвлекают официантки, они непрерывно курсируют между столиками и кулисами, разнося блюда и напитки.

Януш рассказывает об убийстве Рона Юханова, о мертвой актрисе в соседней квартире. Четверо официантов в блестящих фраках наводят порядок на столах, которые он разворошил. Уже заменены скатерти, принесены новые напитки за счет телеканала, всем «пострадавшим» посетителям вручены именные приглашения на следующий бал.

— …Человек, находившийся больше суток в непосредственном контакте с перформером, попадает в тяжелейшую гипнотическую зависимость… За спиной ни о чем не подозревающих актеров стоит спецслужба…

Полонского крайне раздражает, что он не видит зала. Здесь, на освещенной арене, создается впечатление, что он остался в одиночестве. Янушу вдруг приходит в голову, что все четыре тысячи человек доели, допили и давно разошлись, а он продолжает рвать глотку перед пустыми креслами, жмурясь под нестерпимыми лучами софитов.

— …Им не жалко посылать своих агентов… Федералы внедрили в актерский состав несколько десятков своих людей и заранее обрекли их на смерть, потому что не уверены в конечном итоге эксперимента…

Януш оглянулся на людей в президиуме и на несколько секунд сбился с мысли. Министр связи Кочергин как раз подливал соседке пепси, они посмеивались, о чем-то перешептывались, прикрыв рты ладошками. Губернатор задушевно беседовал с обоими финалистами «Последнего изгоя». Гирин поднял глаза и украдкой показал Янушу большой палец.

— …Они принудили нескольких богатых людей перелить свои капиталы на офшорные счета, а потом расправились с ними… Владелец фирмы «Салоники», куда также поступали деньги, вынужен был отказаться от своей доли и теперь скрывается…

Януша перебивает смех. Несколько секунд он хватает ртом воздух, пока не понимает, что смеются не над ним. За кулисами готовится к выступлению детский ансамбль. Они там запутались во флагах и шариках, воспитательницы бегают кругами, стараясь распутать, дети начинают нервно хохотать. Осветитель выхватывает из полумрака эту сценку, и сперва потихоньку, а затем все громче, вместе с детьми, начинают хохотать зрители в первых рядах.

А потом раздаются первые хлопки. Януш крутит головой, он еще пытается что-то сказать, но микрофон уже отключен. А вокруг хлопают все громче и чаще, вспыхивают люстры, рукоплещет весь зал. Полонский дико оборачивается, как загнанный в угол зверь, но никто его не преследует. Вокруг улыбки, жужжание стационарных камер, добродушный смех.

— Нет, вы видели такое?

— Это потрясающе! Лев Петрович, завтра все заголовки будут ваши…

Сбоку, уставившись в зрачок камеры, скороговоркой трещит парнишка с эмблемой первого канала на лацкане.

«…Забавный случай произошел только что на праздничном вечере в Останкино. Какой-то мужчина ворвался сюда, расстрелял охранников из сонника и стал кричать, что немедленно требует предоставления национального эфира. Вскоре оказалось, что это сам генеральный директор Останкино Лев Сибиренко. Таким оригинальным образом господин Сибиренко отметил очередной день рождения корпорации…»

Хасанов встает, с ним еще трое акционеров; Януш узнает их довольные лица по частым публикациям. Ему жмут руки, хлопают по плечу, возле него фотографируются…

«…Он заявил, что помимо штатного пистолета имеет мощную бомбу и приведет ее в действие, если его требования не будут удовлетворены… Ага! Мы только что получили запись инцидента, сделанную со стационарных камер, прямо в зале. Нам ее любезно предоставила служба безопасности телестудии…»

— Георгий Карлович? Это правда, что дознаватель погиб при невыясненных обстоятельствах?

— Нет, что вы. Он уволился и, кажется, уехал за рубеж… Честно говоря, мне очень жаль, что такой деятельный молодой человек не работает у меня.

Выкрики журналистов второго канала:

«…Сумасбродная акция генерального директора оживила скучное течение собрания. Как всегда, господин Сибиренко вовремя напомнил нам, что нельзя быть все время серьезными. Есть время работать, и есть время отдыхать!..»

— Друзья мои, я бы не назвал эту акцию сумасбродной! — под хохот зала Сибиренко обнимает звезда медиативного рока, известный всей стране композитор Петр Ласкавый. — Я стоял за кулисами, ожидая своего выступления, чтобы поздравить Льва Петровича и всех вас с замечательным успехом «Щербета», но не выдержал и выскочил раньше времени…

Петр Ласкавый так заразительно смеется; зал встает и устраивает ему овацию. Полонский смотрит на соседа с ужасом, но тут подскакивают дети и надевают им обоим на шеи венки.

— Пользуясь случаем, — рокочет Ласкавый, — я хочу внести лепту, предложить название для нового шоу, которое несомненно состоится… «Вечер истины», как вам?

— Отличная идея, поддерживаю! — Тряся животом, приближается Гирин, хватает Януша за другое плечо. — И не проводить такую программу слишком часто, чтобы не снижать остроты момента!

— Точно! — крики из зала. — Раз в месяц будет самое то!

— Молодец, Лева! Здорово их пропесочил!

Януша раскачивают из стороны в сторону, оркестранты раздувают щеки, шампанское льется рекой. Господин губернатор пригласил уже к танцу супругу господина Сибиренко…

— Мы быстренько накидали контракт. — От стола президиума с важным видом отделяется начальник юридического отдела. — Мы предлагаем господину Сибиренко место постоянного ведущего программы «Вечер истины»! Если он найдет время в своем напряженном графике, программа несомненно получит высший рейтинг!

Новый взрыв хохота, одобрительные аплодисменты.

— Как считаете, друзья? Потянет наш герой? — спрашивает у зала Гирин.

— Отлично! Потянет! Эй, Лев Петрович, пригласи меня, я все расскажу про то, как воруют туалетную бумагу!

Новый взрыв смеха. На сцене появляется детский ансамбль, но никак не может начать выступление.

— Нет, пригласите меня! Я знаю, где дрыхнут девчонки нашего отдела во время работы!

— Эй, господа, я на очереди! Я раскрою жуткую тайну пищеблока…

От хохота взлетают облака конфетти.

Януш закрывает глаза и летит в пропасть.

 

Глава 36

Шоу должно продолжаться

…Как они мне надоели! И Хасанов, и Лещенко, и Гирин, и остальные…

Я прикладываю ладонь ко лбу, я отгораживаюсь от них, чтобы хоть на секунду дать отдых глазам. Я ставлю локоть на стол и что-то небрежно строчу фломастером, стараясь периодически кивать в такт их вопросительным интонациям. После каждого моего кивка речь докладчика становится энергичнее, он швыряет фразы с горделивой уверенностью, он нанизывает одну запутанную формулу на другую.

Я слушаю главного инженера и думаю, что лет десять назад давно бы заткнул этот фонтан лизоблюдского красноречия.

«Лев Петрович, как вы советовали…»

«Как верно указал Лев Петрович…»

«Лев Петрович вовремя заметил…»

Хасанов — краснобай, но мы его никому не отдадим. Потому что за время Хасанова не было ни одной серьезной аварии. Он зверь, он грызет всех, кто под ним. Мы его не отдадим, даже если придется часами слушать этот угодливый бред. А если его перебить, он обидится. Лет десять назад я бы его перебил, а в ответ на обиду выкинул вон.

Лещенко я бы не выкинул тогда, не выгоню и сейчас, но с ним надо держать ухо востро. Не человек, а ходячий калькулятор. Слава богу, мне удалось на последнем собрании акционеров вдвое увеличить объем нецелевых фондов, и теперь этот въедливый червяк не сможет сунуть нос в наши личные дела. Пусть сводит дебет с кредитом, но не пытается контролировать собственное начальство…

Ничего, очень скоро мне не придется тратить на них нервы.

Очень скоро, надо только довести дело до конца, и я получу идеальное правление. Ни одна собака не будет голосовать против меня, и ни одна сволочь не предложит другую кандидатуру.

Сначала закончу с правлением, затем переключусь на акционеров. Это будет посложнее, но тоже реально, лишь бы наши серые друзья не потеряли интерес…

Дух захватывает от перспектив.

Здесь важно правильно себя поставить. Не позволять никому сесть на шею и не дай бог — сунуть руку в карман… Через пару лет, если все пойдет по плану, в стране уже некому будет со мной тягаться. Эти чванливые москвичи будут приползать с подарками на именины моей кошки…

И Гирина, жирного махинатора, я давно бы выкинул вон. К сожалению, нет под рукой другого такого профи, иначе уже отделался бы. Но без Гирина Экспертный Совет превратится в стаю шакалов, каждый будет протежировать своих друзей и теток…

Теперь я всех их люблю. Я научился их любить, иначе непозволительно. Какое-то время, пока они не полюбят меня взаимно, придется потерпеть. Гирина я люблю особенно. Он уверен, что я не отслеживаю его болтовню и что его кабинет закрыт от наблюдения. Он уверен, что мне доставляет удовольствие слушать его брехню и выносить его присутствие в собственной сауне. Пусть думает, что хочет. Есть такая старая присказка: «Шоу должно продолжаться!»

Наконец-то они все уходят, я звоню Ксанке, чтобы приехала и сделала мне массаж. Никто, кроме нее, не слушает меня искренне. Никто не понимает, насколько мне тяжело и как с каждым днем становится все тяжелее. Самый страшный день я пережил, когда пришлось согласиться со смертью собственного тела. Все было перепроверено сотню раз, но все равно оставалась опасность — сохранен ли мой полный стрим под наложениями Полонского? Если бы стрим «потек»…

Толстый дурак Гирин удивляется, зачем мне Ксана, когда есть жена, которая младше и красивее. Ему не понять.

Я болен ею.

Мне ведь нужно так немного.

Просто, чтобы меня любили. Не за деньги и не за удачу, а просто любили бы Левушку Сибиренко. Я прощаю Ксане все ее выходки, я жду ее возвращений, как мальчишка. Один Бог знает, чего мне стоило отпустить ее в сценарий, в постель к вонючему перформеру… Но мне требовался для сценария абсолютно надежный человек.

Абсолютно надежна только Ксана.

Еще год назад невозможно было представить, чтобы Лев Сибиренко поделился любимой женщиной с каким-то гопником! А сейчас все иначе. Оказывается, иногда надо приносить в жертву и чувства, ради встречных, еще более сильных чувств. Этим дуракам из Экспертного Совета меня никогда не понять! Среди нас так много зависти и злобы и так мало любви…

Она сделала мне восхитительный массаж; запели все мышцы, заскрипели все застоявшиеся косточки тела. Ксана спросила, почему на столе до сих пор лежит коробка с чипом. Там стрим этого, как его… Полонского. Ксана спросила, почему я с ним до сих пор вожусь, неужели нельзя избавиться раз и навсегда?

Нет, сказал я, мне интересно. Я хочу сам лечь и еще раз войти в его стрим. Гирин утверждает, что у меня неплохие способности сенсорика. Он понятия не имеет, насколько мы похожи с Полонским. Настоящих открытых перформеров так мало…

«Вечер истины» — затея неплохая, может быть продержится пару месяцев, я даже не буду возражать, чтобы этим занялся старый дурак Ласкавый. Но настоящие деньги не там.

Настоящие деньги в этом маленьком чипе.

Они уверены, что я гоняюсь за деньгами.

Деньги… Деньги важны тогда, когда их у тебя нет. На прошлом собрании акционеров я показал им древний документальный фильм, состряпанный еще в эпоху плоского кино. Там репортеры прилетают в горячую точку, очень вовремя прилетают. Террористы как раз стреляют по мирным жителям. Отличные кадры, гарантированный успех! Бородатый мерзавец наводит пушку на ребенка. Репортерша в ответ наводит камеру на перекошенное от ужаса личико девочки. Бац — готово! Террорист скрывается в развалинах, ребенок убит, в руках у съемочной группы потрясающие кадры. Благодаря этим кадрам ребята срывают все призы.

Они сами не понимают, что принимали участие в убийстве.

Гирин — самый толковый среди моих замов, он догадался сразу, к чему я клоню. Отлично сработано, сказал Гирин. Эмоции против цинизма. Чем сильнее накал эмоциональной борьбы против равнодушия, тем больше денег мы из них выжмем!

Им хочется чувствовать.

Нет, не так. Им, по ту сторону экрана, хочется чувствовать, что они еще не одеревенели. Им хочется заплакать и кого-то пожалеть, перед тем как утром снова выйти с ружьем на большак. Им хочется ощутить остатки совести.

Но совести давно нет, засмеялся Гирин.

Верно, сказал я. В чем наша главная задача, спросил я у них у всех. Хасанов сделал умный вид. Лещенко даже не пытался. Прочие уставились в экран, где все еще висело искореженное лицо убитой девчонки.

Дурни. Чтобы их околпачить, не нужны даже перформеры.

Наша задача — сделать так, чтобы совесть вернулась к зрителю. Но не мучила его. Чтобы вернулось нечто, весьма похожее на совесть, но не колючее, а пушистое и теплое. Чтобы это пушистое и теплое открывало их кошельки. Чтобы они жертвовали в те фонды, которые мы укажем. Чтобы они голосовали за тех, кто верит в добро. Чтобы голосовали за тех, кто носит в себе справедливость.

Тогда нам не придется больше думать о деньгах.

— Ты возьмешь к себе на работу Марину Симак? — ревниво спросила Ксана.

— У нее нет интеллектуальной хватки. Я учил ее, как владеть голосом и к месту острить. Кроме того, она путает всех политиков.

— Ты действительно передумал баллотироваться?

— А зачем? Этой страной уже сто лет правят серые кардиналы. Ты хочешь, чтобы я стал паяцем?

Ксана задает смешные вопросы. Если инженеры не врут, то уже этой осенью мы получим универсальный адаптер, и чванливых открытых перформеров можно будет вышвырнуть коленом под зад.

— Тогда и перформеры не понадобятся? Мы сможем напрямую транслировать чужую жизнь?

— Вот именно, — смеюсь я. — С полным эффектом замещения, достаточно пролежать в чужом стриме сутки.

А мы выкинем на рынок первое сенсорное шоу, и сценарий писать не надо. Сценарий у меня на столе. Мы назовем его… ну, скажем, так: «Капитан Полонский против телеубийц…» По оценке наших эскспертов, сенсорное шоу купят сразу не меньше двадцати семи миллионов человек. Пусть знают, какие мы плохие, пусть сочувствуют герою.

— Не слишком ли смело? А вдруг журналисты начнут копать?

— Никогда. Чем смелее мы вскроем собственные язвы, тем сказочнее будет казаться этот сюжет!

— Лева… А он, ну… Полонский действительно был хорошим дознавателем?

— Еще бы. Он вывел наших друзей на гнездо заговорщиков и действовал вполне профессионально.

— Ты очень умный, — похвалила Ксана.

— Нет, — сказал я, — дело не в уме. Просто я знаю, что шоу должно продолжаться.