Глава 1

Чебурек

Дим поспорил с Бобом, что придушит бабушку верёвкой.

Открыв дверь, он поморщился от душной, привычно-ненавистной вони нафталина, сырой обуви и ветхих деревянных комодов. Сегодня смрад показался ему особенно невыносимым. Стараясь вдыхать ртом, Дим скинул в сумрачной прихожей куртку, мягко защёлкнул замки. Хотел разуться, но вовремя спохватился. Теперь можно не разуваться. Дим удивился, как это раньше он мог дышать в отравленной атмосфере бабкиной хаты.

Ничего, настало время проветрить!

Некоторое время Дим не шевелился, прислушиваясь к бормотанию телевизора, затем толкнул дверь в кухню. На кухонной плите его ждала кастрюлька, укутанная полотенцем, на столе — тарелка с мытым виноградом и черешней.

Дим прожевал несколько ягод, улыбнулся своему отражению в зеркале Мирка права, чёлку следовало укоротить. Впрочем, можно оставить и так, девчонок слушать ни к чему. Дим порылся в карманах в поисках перочинного ножа. На пол высыпались остатки попкорна, который они грызли в кино. Жёлтые комочки запрыгали по половикам. Дим беззвучно выругался, заозирался в поисках веника, но его тут же разобрал смех. Только полный дебил мог вспоминать о венике. Несколько солёных кукурузных зёрен сохранилось, Дим подул на них и отправил в рот. Попкорн ему нравился всё больше.

Мирка и Боб поспорили, что он забздит и не уложится в полчаса. Но Дим совершенно не волновался, сердце билось ровно, ладони не потели.

Дим отодвинул краешек шторы. Мирка, Боб и Киса курили на лавочке Киса передал Бобу сигарету и, как бы невзначай, провёл Мирке ладонью по ляжке, Мирка смеялась. Боб сосал пиво. Дим подумал, что когда с предками будет покончено, следует непременно сломать гондону Кисе его вонючий нос. Дим не слышал, что там такого смешного говорил Мирке Боб, но она закатывала глаза и ржала от души. В туалете журчала вода, от работающего в комнате телевизора по потолку коридора прыгали неясные лиловые тени.

Старая жаба, равнодушно подумал Дим. Наверняка грызёт карамель, упоённо смакуя свои дерьмовые сериалы. Крошки, сыплются ей на трясущийся подбородок, на столетнюю верблюжью кофту, потому что зубы ни фига не жуют. И зачем жить человеку, которому даже нечем жевать.

Старая жаба.

Дим выдвинул левый ящик буфета и достал оттуда моток прочной бечёвки. О ней он вспомнил, ещё, когда дрочил на литературе. Он отрезал двухметровый кусок, затем разыскал в шкафчике чёрные кожаные перчатки без пальцев. Перчатки классно смотрелись на руках, как у реального байкера. Дим намотал бечёвку на ладонь, несколько раз подёргал.

Всё классно, будет красиво и быстро. Прошло всего восемь минут.

В телевизоре слезливые тётки выясняли, кто чей муж и кто кому изменил. Ходики на стене пробили три. Дим сверил часы, через полчаса мог появиться отец. Если что, Боб и Киса задержат предка во дворе, но лучше всё закончить к его приходу.

Дим размотал полотенце с горячей кастрюльки, радостно присвистнул. Бабушка сварганила его любимые чебуреки. От такого предложения отказаться было невозможно. Не снимая перчаток, обжигаясь и приплясывая, он отправил в рот, один за другим, три истекающих жиром хрустящих треугольника. Вытер руки и подбородок свежим полотенцем, запил ананасовым соком.

Вот теперь можно заняться полезным делом.

Дим покрепче намотал на ладони бечёвку и осторожно потянул створку двери, ведущей в гостиную. В телевизоре плоская рыжая дикторша рассуждала о нитратах, солях и всякой подобной фигне. А бабуля, как всегда, не видела и не слышала, когда кто-то входил, слишком громко врубала ящик. Дим в который раз спросил себя, на кой хрен коптить воздух, если вся польза от тебя сводится к кастрюле с чебуреками. Пользы — ни малейшей, зато желчи хватит на троих.

Бабушка, отчего у тебя такие большие зубы?…

Старая жаба развалилась на диване, вытянув вперёд толстые пятки в шерстяных носках. Под спину она подсунула упругую жёлтую подушку, расписанную драконами, а на коленях держала газету. Из-за верхнего края подушки торчал хвостик седых волос. Старая часто засыпала с газетой на коленях, не меняя положения, и особенно хорошо ей удавался сон при включённом телевизоре.

Ничего в доме не происходило без её назойливого вмешательства. Папачес не мог выбрать стенку, куда повесить календарь, мать колотили истерики по поводу дотошных осмотров сковородок и круп, а Дим не мог спокойно посидеть в сортире. Стоило на горшке задуматься, как тебя немедленно начинали подозревать в наркомании и рассматривании порнухи. Любимая бабушка, мечта беспризорников…

Теперь всё будет классно!

Дим не ожидал, что всё будет тянуться так долго. Он бесшумно прошёл в носках по вытертому ковру, накинул старушке бечёвку на шею, круговым движением обмотал и резко затянул. Бабушка как-то странно всхлипнула и стала заваливаться набок, наверное, она всё-таки спала. В эту секунду в телевизоре началась реклама зубной пасты, картинка сменилась, и в тёмном экране Дим увидел своё отражение. Он не очень хотел встречаться с бабушкой глазами, и вообще не хотел, чтобы она догадалась, кто её ублажает под конец жизни.

Почему-то ему становилось неуютно при мысли, что старая сволочь его узнает. Пусть лучше подохнет в уверенности, что напал грабитель. Жирные ноги в серых колготках задёргались, сползли на пол, а за ногами начало сползать всё её неопрятное трясущееся тело. Плоская дикторша в телевизоре гундела, что Европа страдает от небывалой жары, и помимо солнечных ударов вероятен всплеск психических и нервных расстройств.

Дим засмеялся.

Бабушка скатилась с дивана вместе с покрывалом, засучила ногами, но, к счастью, лицо её уткнулось в пол. На ковёр тонкой струйкой стекала слюна.

Дикторша обрадовала, что во Франции и Италии шесть человек, получивших тепловой удар, госпитализированы, и учёные связывают активность светила с неожиданным всплеском самоубийств. Дим подумал, что следует заставить Мирку надеть панаму, а то летом с её чёрными волосами можно запросто перегреться.

Руки у него затекли, устали до дрожи, и плечи дрожали, и спина, а верёвка больно врезалась в ладони. Бабка оказалась дьявольски тяжёлой, она не желала подыхать, и всей массой тянула Дима к полу. Она кашляла и извивалась; Диму пришло на ум сравнение с противными жирными гусеницами, которых он с друзьями в летнем лагере бросал в муравейник. Было забавно наблюдать, как беспомощные гусеницы барахтались среди сотен зубастых вражеских солдат. Солдаты рвали гусениц заживо.

Дим обожал следить за муравьиной трапезой до конца.

Когда старуха прекратила хрипеть, Дим для верности подождал ещё минуту. Боб предупреждал, что после верёвки человек может прийти в себя. Наконец, морщась от боли, Дим размотал бечёвку; на кистях рук остались чёрные полосы, а поясница ныла, словно он поднимал гирю. Растрёпанная седая голова гулко шмякнулась на паркет рядом с краем ковра. Измятая кофта на широкой старческой спине задралась, обнажив некрасивую розовую сорочку.

Четырнадцать минут.

В телевизоре вылезла белокурая грымза в очках и затеяла трёп про сою и прочие полевые культуры, можно их жрать или нельзя. Дим развернул диван ближе к стене, затем ухватил труп за ноги и оттащил в укрытие, между диваном и батареей отопления. Старая жаба весила килограммов сто, не меньше. Аккуратно застелил диван пледом, вернул на место подушку, рассыпавшиеся газеты и бабушкины очки. Дим заглянул в ванную, ополоснулся и с наслаждением, ни от кого не прячась, помочился в раковину. Затем он сходил на кухню за чебуреками.

После утомительной работы хрустящий, набитый мясом и лучком чебурек провалился только так.

Когда Дим закончил дела и присел перекурить, вся спина его покрылась пoтом. Дамочка в телевизоре спорила с волосатым щекастым толстяком. Она утверждала, что соя явилась причиной массовых отклонений в поведении животных, а толстяк напирал на опасность со стороны насекомых.

«Некоторые виды паразитов и клещей, — пугал толстяк, — пережили зиму и не впали в спячку. Среднегодовая температура в среднем на пять градусов выше той, что была сто тридцать лет назад. Врачи бьют тревогу, но это глас вопиющего… Пока не начнутся массовые эпидемии…»

Дама в очках кивала в ответ волосатому толстяку, но чувствовалось, что ей очень хочется побазарить о своём. Её гораздо больше занимали бешеные собаки, чем всякая мелочь вроде клещей.

Дим подумал, что очкастая блондинка — такая же дура, как училка литературы. Она точно так же ни хрена никого не слышит, кроме себя, невнятно гундит только о тех книгах, что нравятся ей самой, и немедля срывается на крик, как только пытаешься вставить слово. Сегодня на последнем уроке очкастая сука обозвала его тупым. Она так и сказала при всех, при Мирке и при Бобе. Сказала, что для тупых не намерена повторять трижды.

Очкастая дура. Ублюдочная тварь. Тебе придётся повторить столько раз, сколько я скажу.

Дим позвонил Бобу и приказал им подниматься наверх. Потом открыл замки на входной двери, вернулся в гостиную и топориком для рубки мяса вскрыл бар. На полировке остались следы жира. Он помнил, где лежала коробка сигар. Помимо сигар, двух запечатанных блоков настоящего американского «Мальборо», папаша хранил в баре прорву спиртного, но спиртное Дима пока не интересовало.

Он затянулся и закашлялся.

Потрясный кайф — стырить у «ботинка» сигару и закурить в комнате, прямо на диване. И стряхивать пепел в вазу, над которой мать так трясётся. Дим слушал, как громыхает лифт, и следил за дряблым ртом волосатого профессора в телике. Профессор настаивал, что четыре дуры, накануне прыгнувшие с моста, никак не зависели от солнца и от сои. Но тут же признал, что изменение климата может серьёзно повлиять на людей. Одно противоречило другому.

— Низачот! — Дим кинул в профессора блюдцем с бабкиным глазированным сырком. Блюдце разбилось, а сырок смешно потёк по экрану.

Тут выяснилось, что пока Дим был занят, к беседе яйцеголовых присоединилась третья участница, тощая, одетая в мужской костюм. Эта жаба здорово смахивала на училку химии, так же комично встряхивала башкой, и так же занудливо несла всякий бред.

«Возможно, мы стоим на пороге катастрофы, по сравнению с которой ядерное оружие покажется игрушкой, — вещала химическая женщина. — Известно, что в пятом поколении мышей, употреблявших геномодифицированную сою, наблюдались ужасные мутации… то есть пятое поколение родилось практически нежизнеспособным…»

«Позвольте, но мыши — это не люди!» — гордясь собственным остроумием, встряла плоская ведущая.

Дим зевнул, пристроил сигару на край обеденного стола и поднял с пола кастрюльку. Чебуреки были обалденно вкусными; следовало съесть как можно больше до прихода прожорливого Боба.

«Никто не в силах предугадать, какие злокачественные изменения в организме детей вызовут миллионы тонн кукурузы, которую они поглощают в кинозалах…»

«Взрослые тоже кушают», — ввернул толстяк.

«В том и беда. Мы не можем оградить детей от химии, навязанной алчными концернами…»

Дура, вяло констатировал Дим. При чём тут химия, при чём тут кукуруза, подумал он, когда через сто лет ничего не будет.

— Обана! — заходя в гостиную, воскликнул Боб. — Ни хрена себе, ты насмолил тут…

— Дим, я хочу пить… — протянула Мирка.

— Ну что? — спросил Киса. — Где? Чего?

Дим стряхнул пепел и небрежно махнул головой туда, где из-за дивана торчали две пятки в шерстяных носках.

— Жесть, — отвесил челюсть Киса. — Смачно. Цифровик бы.

— Зачот, — хохотнула Мирка и потянулась к сигаре. — Ой, а можно мне попробовать?

Дим несильно шлёпнул её по руке. Успеет ещё, накурится.

— Время, — сказал он. — Вали на кухню, сбацай похавать с собой, бутерброды там, ещё что.

— Ты сволочь… — протянул Боб. — Чебуреки сожрал… Слышь, дай колбасы хоть, у тебя ж до фига!

— Отсоси, — беззлобно посоветовал Дим.

— Где? — снова спросил Киса.

Дим поманил друзей за собой. Втроём они навалились на дверцу кладовки. С четвёртого удара замок сломался. Кладовка представляла собой узкое помещение без окон, заставленное ящиками и мешками. Но Дима не интересовали спиннинги, лыжи и старые босоножки. Отец запирал кладовку из иных соображений. В дальней стенке за шторкой тускло поблёскивала дверца сейфа.

— Ни хрена себе, — потирая плечо, озвучил общую идею Боб. — И как мы его откроем?

— Ниипаца, — усмехнулся Дим, отодвинул Кису и снял с гвоздика маленький незаметный ключик.

Папачес поступал на редкость глупо. Он запирал кладовую, но не догадывался, что сыну давно известно местоположение запасного ключа от сейфа.

Папачес вообще о многом не догадывался, сегодня ему предстояло узнать немало любопытного.

— Вау-у! — простонала за спиной Дима Мирка, Боб тоже присвистнул от восхищения.

Внутри железного шкафа в разобранном виде лежали два охотничьих ружья и помповик.

— Патроны в коробках, тащите всё в комнату, — скомандовал Дим.

К нему снова возвращалось то шальное, безудержное упоение свободой, впервые посетившее два дня назад, когда они с Бобом и ещё двумя пацанами взломали киоск. Тогда было круто, но пришлось себя сдерживать. Они неслись бегом по подворотням, потом ржали, а потом попёрлись на ночной сеанс в «Парадизо». Взяли два ведра попкорна, пивка и проржали ещё два часа над тупыми американскими вампирами. Кажется, кино было клёвое, но точно он не запомнил.

Он вообще стал плохо запоминать.

Сегодня ночью, а точнее — рано утром, за час до звонка будильника, его словно подкинуло. Дим ощутил, что оно возвращается, и на сей раз оно гораздо сильнее. Первым уроком была химия. Дим встретился глазами с Бобом, потом с Миркой, и вдруг отчётливо понял, что всё изменилось.

Стало на всё насрать.

Тогда он встал и, не спрашивая разрешения, вышел из класса. Химичка что-то попыталась вякнуть, но Боб расхохотался ей в лицо и тоже вышел, вслед за Димом. Они закурили прямо в коридоре и не спеша, проследовали в туалет.

На химию можно было больше не ходить. Как и на прочие мозгоклюйские предметы.

— Что теперь? — спросил Киса, когда Дим закончил сборку оружия. Все три ствола лежали в ряд на столе.

У дурака Кисы даже уши, как у пса, подрагивали, так ему не терпелось пальнуть в кого-нибудь. Боб открыл рот, чтобы ответить, но тут из прихожей донёсся звук отпираемой двери.

— Начнём с литературы, — сквозь сигарный дым улыбнулся молодой хозяин квартиры. — Есть желание взять урок на дому… Тема специально для тупых! — резко закончил он. — Кто со мной в гости к любимой учительнице?

— Замётано, — кивнул Боб.

— Хаясе, — Киса радостно рыгнул.

— Клёвая идея! — поддержала Мирка. Она валялась на диване, болтая ногами в воздухе, подбрасывала конфеты и ловила их ртом.

— Что тут происходит?! — в дверях стоял отец. Он даже не снял обувь, а в руке сжимал ручку своего обожаемого супердорогого портфеля.

— Здорово, па! — приветливо улыбнулся Дим и поднял ружьё.

 

Глава 2

Гризли

К последнему уроку ощущение близкой беды стало невыносимым.

Будто скапливалось под потолком негативное напряжение, гудело, как перегревшийся трансформатор. Будто грозовой разряд подыскивал место, куда воткнуться. Гризли несколько раз отодвигал портьеру и выглядывал во двор. Пышные штрихи истребителей сквозь влажную бирюзу, жадные ротики липовых почек на подоконнике, язык сигарного дыма вокруг ленивого камуфляжного охранника, ряд дремлющих авто, окружённых цепями.

Спокойный сытый понедельник. Лучшая частная гимназия. Незыблемые кирпичные стены.

И всё-таки что-то жужжало неотвязно, невидимым шмелиным роем, что-то было не в порядке. Даже лица детей какие-то непривычные.

К середине часа у Гризли сложилось впечатление, будто всем, кроме него, доступна мрачная, запретная тайна. Будто после окончания занятий все собираются на похороны товарища, или даже не на похороны, а на демонстрацию протеста, и с досадливым нетерпением ждут звонка.

Симона Грач на последней парте и не планировала брать в руки пишущие принадлежности. Она расставила на столе инструментарий по уходу за ногтями и размашисто орудовала пилкой. Периодически она отстраняла свою размалёванную когтистую лапку, шевелила пальчиками, высовывая язык или выдувая розовый пузырь жвачки. Учителю показалось вдруг, что глаза Симоны приобрели тусклый бутылочный оттенок.

Гризли сморгнул.

Ещё в пятницу подобное не могло прийти ему в голову. Чтобы отличница Симона Грач, единственная дочь… впрочем, чья она дочь, лучше не произносить… чтобы она валяла дурака на физике, её профильном предмете!..

Но это было ещё не самое дикое.

Ступенькой выше, в углу, откровенно обжимались Сара Гандлевская и Тофик Арков. Родителям и педагогам было прекрасно известно, что эти двое неравнодушны друг к другу уже три года, и что, скорее всего, их неравнодушие породит пару редких семейных симбиотиков, которые уже к середине жизненного пути начнут походить друг на друга интонациями, жестами, походкой и даже в чём-то внешне…

Но Тофик никогда не прикасался к своей девушке во время занятий. Он бы просто на такое не отважился — худенький, тонкошеий, с торчащими чёрными кудряшками, он вёл себя на физике предельно тихо, опрокидывая своим смиренным поведением мифы о буйном темпераменте горных народов. Сара Гандлевская, наперекор имени и фамилии, походила на зажиточную купчиху, сошедшую с полотен русских художников. Русая коса, круглые, румяные щёчки, намечающиеся рубенсовские формы, затянутые в лучшие итальянские туалеты. Гандлевские, владельцы трёх бутиков высокой моды, одевали дочерей исключительно в тряпки «с фамилиями». Впрочем, у Гризли к старшей дочери Гандлевских не было серьёзных претензий, она не валяла дурака на занятиях. Звёзд с неба не хватала, но конспекты вела настолько точно, что неоднократно выигрывала призы за аккуратность и ставилась в пример классу.

Сегодня у Гризли впервые возник повод для недовольства. Замечательный конспект, лауреат конкурсов, валялся перевёрнутый на углу стола. Девочка плавала взглядом по потолку, позволяя Тофику всё глубже залезать рукой ей под юбку, игриво покусывала его то за мочку уха, то за нижнюю губу. Казалось, они вообще забыли, что находятся на уроке.

Гризли закончил писать на доске, жирно подчеркнул название темы, положил мелок и вытер руки. В той школе, где он работал раньше, такие вещи происходили сплошь и рядом. Впрочем, там действовали иные правила. Там можно было, не скрываясь от зоркого ока педсовета, сконцентрироваться на трёх-пяти лучших учениках. А всевозможных оболтусов и малолетних влюблённых Гризли, ничтоже сумняшеся, изгонял с уроков. Так было проще для всех, и в первую очередь — для учительских нервов. На большой перемене Гризли почтительно прислушивался к мнению старших.

«За те деньги, что нам тут платят, — со смешком делилась усталая историчка, — я буду давать предмет, как хочу и кому хочу. А те, кто только портит воздух в классе, пусть жалуются на меня кому угодно».

В гимназии госпожи Вержу воспрещалось выгонять из класса учеников. Здесь категорически требовали обожать и пестовать любого дегенерата, за которого предки выкатили несколько тысяч. С другой стороны, в старших классах училось не больше, чем по двадцать человек, и охватить их симпатией было не так уж сложно.

Гризли потёр ладони за спиной, чтобы избавиться от дрожи в пальцах. Это всё из-за Рокси, убеждал он себя, нервы совсем расшатались. Это всё из-за неё.

Можно было одёрнуть распоясавшихся ребят, но он пока предпочёл не предпринимать никаких действий. До звонка оставалось не больше пяти минут, а ещё нужно записать домашнее задание и выдать тетради. Он взял с кафедры пачку контрольных работ и пошёл по рядам, незаметно вглядываясь в склонившиеся над тетрадями лица.

Смех за спиной.

Нет, показалось. Он хотел спокойно подумать о Рокси, но его сбили. Нечто похожее происходило перед каникулами, неуловимый дух близкой свободы, гогот и толкотня царили в конце мая под строгими портретами патриархов науки. Морщинистые старцы в стоячих воротничках зорко и неодобрительно приглядывались к шумным потомкам. Всякий школяр на себе десятки раз испытал это будоражащее чувство, когда тяжело высиживать часы, в венах бурлит, и, кажется, вот-вот сорвёт клапан, а клейкие пахучие листики лип и тополей стучатся в заклеенные на зиму окна классов, словно насмехаются над скучными предметами.

Так происходит перед каникулами, но до конца семестра оставалось два месяца.

— Решать любым способом, — повторил Гризли, поворачиваясь к классу.

Он не встретил тёплых любопытных глаз. Смотрели куда угодно, но только не на него и не на доску. Гризли мельком отметил, что сегодняшний свет действительно придал многим глазам тёмно-зелёный оттенок. В другой раз следовало бы изучить это забавное явление поподробнее. Лучшие ученики Стефан Кун и Фатих Хусаинов то ли увлечённо играли, то ли сообща сочиняли письмо, прикрывшись развёрнутыми учебниками! Пару раз Фатих поднимал взгляд, мелко хихикая, встречался глазами с учителем, но словно не замечал его. На раскрасневшейся мордочке подростка отпечаталось глумливое выражение, словно ему только что рассказали солёный анекдот. Гризли почти не сомневался, что парни разглядывают какую-то «клубничку». Необходимо было пресечь подобные развлечения на корню, хотя бы одёрнуть, но сегодня у Гризли не хватало сил.

Потому что ушла Рокси.

Ушла Рокси, выдернув из него ключ для завода. Какое-то время он ещё просуществует по инерции, а потом замрёт окончательно. Гризли чувствовал, как пружина внутри него делает последние усилия. Что будет дальше — неизвестно. Новая любовь? Кажется, именно так она выразилась вчера. Уходит прежнее чувство, потом неизбежно приходит новое, если человек открыт. Неизбежно, сказала она. Можно подумать, что любовь — это неотвратимое наказание. Для него неотвратимым наказанием становится её уход, непонятный, внезапный…

Она ладила с Лолой. Что он ответит дочери, когда та приедет на выходные? Хотя при чём тут выходные, они вполне могут столкнуться в коридорах гимназии. Это ведь именно Рокси настояла, чтобы он использовал своё влияние и перевёл ребёнка в восьмой класс сюда, по льготной цене и без экзаменов. Семь лет Гризли придерживался теории, что детям педагогов предпочтительнее получать образование в другой школе. У Марины, матери Лолы, мнение на этот счёт отсутствовало, а Яков, теперешний Маринкин муж, все силы бросал на осеменение супруги. Ему хотелось собственных детей. Боже упаси, Яков Лолу и пальцем не трогал, напротив — возил в Диснейленд и брал на охоту, но… Но по пятницам Лола спешила к отцу.

Его маленькая девочка, которая уже совсем не ребёнок…

Пока торопится, но всё это ненадолго, подготавливал себя Гризли, издалека наблюдая хрупкую фигурку дочери, поджидавшей его после уроков на стоянке. У неё уже появились мальчики, Гризли докладывали, что Лола крутится в компании не самых приличных ребят. Ему много чего про неё докладывали. Про пиво, про курево, про чью-то вскрытую дачу, где детки не в меру повеселились. Гризли вежливо слушал, но ребёнку ни слова не передавал. Он слишком ценил хрупкое нервозное равновесие выходных, их совместные вылазки втроём и терпение Рокси.

Рокси брала на себя чудовищные нагрузки, вела семинары, открывала новую лабораторию и вправе была претендовать на сутки субботнего сна. Хотя бы иногда. Но Гризли приводил ребёнка, и приходилось тренироваться в воспитании. Я сразу взялась за пубертатный период, смеялась Рокси, как мне теперь обращаться с младенцами? Рокси не корчила из себя мамашу, с восьмиклассницей она разговаривала на равных, как со взрослой, чётко определяя границы дозволенного. Очевидно, Лоле импонировало это суховатое, но честное, лишённое истерик и угроз общение. Гризли не спрашивал Лолу, как там дела у мамы с Яковом, его гораздо больше напрягала перспектива её взросления. Скоро, очень скоро девочка охладеет к отцу, совместные выходные станут ей смешны и скучны, потом она, вполне возможно, начнёт стыдиться его назойливого внимания…

Когда Гризли поступил в войско мадам Вержу, Рокси буквально набросилась на него. С удивившей его дальновидностью она заявила, что для папаши это единственный шанс не потерять взрослеющую дочь во всех смыслах. Пусть учёба намного дороже, пусть психологическая травма для девочки, пусть дорога до школы, зато рядом настоящий отец. И Гризли согласился. По крайней мере, три года, с пятого по восьмой класс Лолы, он ухитрялся избегать преподавания в её присутствии, и завуч шёл навстречу…

А теперь Рокси бросила его. Нет, не только его, она бросила их вместе с Лолой. Она предала их обоих, предала в угоду своей дурацкой сое, квадратной картошке, своим белым помидорам, мухам, гусеницам, мышам и прочим милейшим созданиям…

Гризли с усилием вернулся в кабинет физики.

Определённо, в четырнадцатой аудитории что-то происходило. Аудиторией называли единственный кабинет в школе, где столы поднимались от кафедры амфитеатром, напоминая традиции средневековых университетов. Такое хитрое расположение давало учителю преимущество в перехватывании шпаргалок. К минусам стоило отнести опасную концентрацию голых коленок старшеклассниц. Впрочем, за три года работы в элитной гимназии Гризли научился идеально контролировать лицо. Пожалуй, он мог дать изрядную фору лучшим драматическим актёрам. Если бы вдруг рухнул потолок, или в окно влетела бомба, или разнузданные девицы из класса «А» затеяли стриптиз прямо на кафедре, Гризли не повёл бы и бровью.

Он слишком ценил крокодилью вежливость директрисы и, соответственно, своё рабочее место. Ровным счётом наплевать, что нашепчут за спиной коллеги, зато совсем не наплевать на милейших родителей этих детишек. Мать-директриса и завуч сожрали не одну стаю собак на ниве коммерческого обучения, не зря владельцы полированных дворцов на колёсах бились кошельками, лишь бы пристроить сюда любимое чадо. Учителя в очереди не мялись, и блатная протекция роли не играла. Удачу мог принести только длинный шлейф благодарностей и поощрений, полученных в заведениях попроще. Завуч Каспер, усами и повадками напоминающий рыжего таракана, суетливо и добросовестно обшаривал закоулки города и окрестностей, иногда выезжал в дальние таинственные командировки с одной целью. Переманить лучших.

Физика он переманил легко.

С задних рядов снова раздалось хихиканье. Гризли резко повернулся. Обычно такой простой ход, напускная хмурость немедленно вызывали нужную реакцию. Смех и болтовня прекращались, дети окунались в работу. В выпускном классе «С» ученики в принципе отличались высокой дисциплиной. После специальной средней школы, где Гризли приходилось рвать глотку, умиротворяющий покой гимназии расслабил его и приучил говорить почти шёпотом. В спецшколе углублённо изучали физику, там водилось немало светлых голов, порой Гризли признавался жене, что с огромным сожалением расстался с некоторыми из них. Возможно, ему удалось бы вырастить будущего Ландау или Эдисона. Но…

Но мадам Вержу предложила зарплату вдвое больше. В гимназии госпожи Вержу дети вели себя сдержанно, даже отпрыски криминальных авторитетов чинно гуляли парами по лакированным коридорам. К госпоже Вержу заранее записывались состоятельные родители, проживающие за триста километров от столицы, и даже иностранные подданные. Вот только ярких талантов Гризли тут пока не встречал. Он убеждал себя, что это пока, что дело отнюдь не в социальном статусе. Например, Стефан Кук уверенно шёл к почётной грамоте и аттестату с отличием, любые разделы физики он перемалывал с усердием канавокопателя, но…

Но и только. Звёзд с неба тут не хватали.

Гризли припомнилось, что странности начались ещё в прошлый четверг, когда утром его удивило непривычное отсутствие суеты на школьной спортплощадке. Обычно средние классы гоняли мяч, чуть ли не с семи утра и врывались на уроки пропылённые, взмокшие, по крайней мере, мальчики. После четверга наступила пятница, ознаменовавшаяся настоящим ЧП. То есть, ЧП по меркам четвёртой гимназии.

Трое из одиннадцатого «А» прогуляли последние два урока. Нагло собрались и ушли, проигнорировав приказы учителя и охранников внизу. По уставу гимназии, охрана не имела права выпускать учеников до окончания уроков без письменного разрешения педагога. На сей раз, отставной военный был вынужден буквально отскочить в сторону, иначе получил бы по лбу нунчаками.

Как бы в шутку.

Охраннику вначале никто не поверил, включая директрису. Госпожа Вержу немедленно связалась с отцом Дима Росси, тот был крайне изумлён.

Его сын? С нунчаками?! Он никогда…

Нет, это невозможно, кто-то напутал. Покинул школу? Нет, сам родитель не может сорваться и приехать, полно работы, но непременно разберётся.

Насколько было известно Гризли, господин Росси в гимназию не перезвонил. Впрочем, перезвонила мать Боба Илинеску и уверила, что её сын дома, и в полной сохранности. Нет, где он гулял весь вечер, она не в курсе. Нет, у него не было записки от родителей, но видимо, мальчик себя неважно почувствовал, раз не смог дальше заниматься. Госпожа Илинеску вполне доверяет своему ребёнку…

Плевать на этих придурков!

Сегодня Гризли ни о чём не мог думать, кроме как о Рокси. Он ставил машину на автопилоте, автоматически потянулся за портфелем, забыл на заднем сиденье газету и бутерброд. Кажется, при входе в школу с кем-то дважды поздоровался, но точно уверен не был.

Сегодня утром она собрала вещи.

Рокси собирала вещи, а он безучастно наблюдал, заслонившись турновером, стаканом чая и газетой. А что он ещё мог предпринять? Всё, что он мог, он уже сделал. Он бросил тренинги, бросил статьи, не приносящие ничего, кроме жалкого потакания его самолюбию, он лёг костьми, он вывернулся и добился места в этой гимназии.

Места, о котором Рокси мечтала больше, чем он.

Пристойные родители, не затевающие склоку из-за лишней сотни в месяц. Личные шофёры, исправно привозящие почти половину детишек к порогу школы. И детишки, восхитительные создания, посещающие внеклассные занятия, обеспечивающие Гризли вторую и третью зарплату. Здешние детишки все до одного родились в обнимку со справочником «Сто лучших университетов», их любящие родители не мыслили иных путей.

Когда Гризли получил место, Рокси прыгала вокруг него и хлопала в ладоши. Не так уж давно, три года назад. А потом всё покатилось к чёртовой бабушке, под уклон, всё быстрее и быстрее, он даже не успевал следить…

Она перестала называть его Гризли.

Рокси не выносила слабаков, а он слабак.

Он роздал тетради и, только вернувшись к своему креслу, отметил ещё одну странность. Никто не заинтересовался оценкой за контрольную работу. Вообще никто. Равнодушно рисовали в своих блокнотах, а тетрадки так и остались лежать с краю серыми квадратиками.

Чертовщина какая-то.

Гризли поймал стеклянный взгляд Симоны Грач. Она покончила с ногтями, заложила ногу на ногу и, откинувшись назад, со скучающим видом рассматривала его галстук. Гризли почувствовал себя неуютно, как будто девочка на расстоянии пыталась залезть прохладной ладошкой ему под рубашку. Хорошо, что Симона сегодня была в джинсах.

На целующихся Тофика и Сару он старался не смотреть. Ещё двое откровенно спали на задних партах, двое играли в «морской бой», кто-то хихикал.

Звонок вспорол тишину, как солдатский штык — гусиную подушку. Гризли вздрогнул, но не от звонка. Класс неторопливо собирался на перемену, слишком неторопливо. Никто не нёсся вниз, как обычно, никто не принялся скакать с плеером в ушах, и даже девчонки, выходя, не попрощались.

Ему показалось, что вещи они собирают как-то необычно. Две отличницы в первом ряду просто-напросто сгребли в сумки бумаги и ручки, всё, что лежало на столе. У одной девицы рюкзачок не закрывался, она вдруг швырнула его под ноги и несколько раз, подпрыгнув, притопнула кроссовкой. Гризли выронил из рук карандаш. Кажется, кроме него, никто ничего не заметил. В рюкзаке у девушки что-то отчётливо хрустнуло, но она не обратила внимания. Закинула его на плечо и с печальным лицом встала в очередь к выходу. Гризли хотел им всем что-то сказать, но так и не нашёл слов. Дети как будто отправились на похороны революционера, убитого жандармами. Мрачно, чуть торжественно, серьёзно, но не все. В последний момент к нему подошли попрощаться Нина Гарчава и Валдис Шлявичус. Нина, конфузливо улыбнулась, прижимая к груди учебники, посмотрела куда-то в сторону, ему за спину, и замялась, точно хотела что-то сказать. Гризли попытался придать лицу приветливое выражение, но, кажется, у него это плохо получилось. Валдис тоже посмотрел куда-то за спину учителю, и тоже ничего не сказал. Гризли на миг почудилось, что эти двое чего-то боятся, но он тут же отмёл это нелепое предположение.

Просто у всех тяжёлый день.

Когда последний ученик покинул класс, Гризли посидел минуту, прислушиваясь к возне в коридоре. Ниже этажом царил привычный бедлам, было слышно, как преподаватели строят младшие классы по парам для похода в столовую, как перекликаются мелодиями освобождённые от вынужденного сна сотовые телефоны.

Дети, замечательные одарённые дети.

Отчего же так хреново?

Это Рокси. Рокси. Рокси.

Теперь ему будут мерещиться, какие угодно кошмары, теперь любая мелочь будет казаться предвестником несчастья, пока он не разберётся и не разложит всё по полочкам. В стотысячный раз он рассуждал и анализировал, как так могло получиться, что их монолит дал трещину. Ещё год назад всё было классно…

Или ему только казалось, что всё классно?

Гризли сложил бумаги в папку, привычно обернулся, чтобы выключить свет у доски, и… застыл. На доске, ниже формул и графиков, крупными буквами было накарябано: «Хорёк, вали в Бобруйск, сцуко!!». Ещё ниже голубым мелком кто-то изобразил стоящего на коленях человечка с фаллосом во рту, и надпись «Отсосёшь у нас, хорёк, чмо лысое!!!»

Хорёк. Хорёк. Хорёк…

Мягко ступая, Гризли подошёл к окну. Ему показалось, что в классе погас свет. Ничего страшного, рядовая подростковая шалость.

В конце концов, ему самому не так давно стукнуло тридцать пять, он ещё вполне способен вытащить из памяти свои собственные закидоны. Гризли намочил тряпку. Через минуту доска сияла, вернув себе цвет слегка оплывшего чёрного шоколада.

Приколы его детства. Да, они кидались из мужского туалета презервативами, наполненными водой. Ещё они подсовывали в портфели девчонкам дохлых мышек и живых жаб. Ещё они курили в подъезде, иногда отваживались хором зажать Светку в узком гардеробе. И кажется, Светке нравилось. Тогда это был максимум распущенности. Ещё, кажется, подвешивали зеркальце над окошком женской раздевалки в спортзале, но так в это зеркальце ничего интересного и не увидели.

Он нагнулся за упавшей тряпкой, и внезапно, резко обернулся, едва не упав. Показалось, что позади мелькнула тень. Нет, снова показалось. Только истёртые подошвами ступени, ножки столов, обрывки бумаги, куски жевательной резинки и рассыпавшиеся сухарики.

Нервы никуда не годятся.

Потому что с ним не просто пошутили. Здесь нечто другое. Это не шутка, потому что… потому что надпись видел весь класс. Они всё это видели, а намалевал кто-то в последний момент, когда уже собирались к выходу. Гризли вспомнил испуганные короткие взгляды Нины и Валдиса, брошенные ему за спину.

Они видели и хотели сказать. Они видели человека, который под шумок это написал. Но не посмели выдать.

Кого они боялись?

Гризли скользнул взглядом по чистой доске. В шоколадной глубине неясной тенью шевельнулся остролицый лысеющий мужчина в галстуке и белой рубашке. Чем-то неуловимо похожий на мелкое хищное млекопитающее.

Хорёк. Кому понравится такое сравнение? Вот Гризли — это совсем другое, пусть не всегда искренне, но не обидно.

Гризли нащупал позади себя стул. Он осторожно провёл ладонью по темечку, там, где начиналась лысина. Если быть до конца честным, то уже не начиналась, а вытеснила половину жалких кудряшек. Под каблуком что-то хрустнуло. Гризли рассеяно опустил взгляд.

Попкорн. Поганая кукуруза повсюду, целая горка этой гадости, и прямо под кафедрой. Рокси права, мир свихнулся от искусственной жратвы. Как раз на прошлой неделе она читала доклад об экструдированных продуктах в Торгово-промышленной палате. Рокси умная, она не стоит на месте, она развивается. Она всегда права в их семье. В их бывшей семье.

Попкорн под кафедрой. Внезапно до него дошёл смысл происходящего. Он слишком много думал о своей жене. Пожалуй, о своей уже бывшей жене. Если они ещё не в разводе, то это, чёрт подери, ненадолго. Необходимо привыкнуть к мысли, что она ушла навсегда. Ведь Рокси никогда не бросает слов на ветер. Некоторые грани её характера походят на необработанный гранит. Такая же исключительно твёрдая, шершавая, царапающая поверхность. А он слишком долго, слишком упорно прижимался щекой к этому ледяному граниту и закрывал глаза, пытаясь обмануться. В результате он проглядел что-то важное…

Кто из выпускного «С» мог его так ненавидеть?

Так не шутят. Они могли бы нарисовать какую-нибудь пошлость, гениталии, могли бы нарисовать карикатуру на него, но…

Откуда столько злобы?

Гризли внезапно ощутил себя пловцом, отчаянно стремящимся к свету с большой глубины. Ещё пару судорожных рывков, и пространство обретёт резкость, муть расступится, и он сможет понять… Для начала он вспомнил, что сегодня в этом классе у него был последний урок, можно идти домой.

Можно идти в пустой дом. Там полно её вещей, там ещё безумно долго будут витать запахи её парфюма, цветастые занозы её тряпочек будут втыкаться ему в роговицу… И даже потом, спустя полгода, случайно заглянув за стиральную машину, он натолкнётся на её потерявшиеся когда-то ажурные танги, он присядет тут же, на влажный кафель, борясь с желанием искупать лицо в усталых отголосках её пота…

За кафедрой, слева от доски, располагалась узкая дверца, за которой начинался проход в кладовую. Во время занятий кладовая не запиралась, потому что учителю физики могли потребоваться наглядные пособия или приборы для проведения лабораторных работ. Помимо оборудования, полок с держателями, манометрами, змеевиками, горелками в кладовке располагался столик, шкафчик и раковина умывальника. Очевидно, утверждённые кем-то правила безопасности подразумевали для преподавателей физики обязательное омовение рук.

Гризли толкнул дверцу плечом. Стараясь не перемазать выключатель испачканными мелом пальцами, ребром ладони включил свет. В первый миг ему показалось, что в помещении стоит неприятный кислый запах, но потом он принюхался и перестал обращать внимание. Узкие полки заблистали металлическими поверхностями ёмкостей, пружинок, шариков, подвешенных на нитях. С потолка на крюке свисала объёмная модель ДНК. Подмигивали тёмными глазками вольтметры. Гризли достал с полочки мыло, пустил воду и ненадолго замер, разглядывая себя в зеркале над раковиной.

Ещё даст фору многим сверстникам. И вовсе он не похож на хорька. Да, плечи могли бы развиться пошире, да, узкие скулы и редеющие пшеничные кудряшки. Но не лысый! Впрочем, женщины никогда не шарахались, кое-кто находил его даже привлекательным. Да, да, не такой уж он никчёмный человек, и вовсе не хорёк… Впрочем, Рокси тоже его так обзывала, но он не обижался. Что неприятно, так это еле заметная хромота, из-за которой в своё время в семье и зашла речь о карьере педагога.

Карьера педагога! В самом сочетании несочетаемых слов заложен величайший абсурд, нелепее не выразиться. Но ещё нелепее то, что уже на практике, во время четвёртого семестра, угодив в шестой, орущий, безумный класс, Гризли почувствовал — это его. Другие студенты тушевались, робели, едва заслышав вопли и визги малолетних дикарей, забывали план занятия, а Гризли толпа учеников возбуждала. В хорошем смысле слова. Кто-то из коллег, наблюдавших его за работой, отвесил неуклюжий комплимент, что, мол, у тебя, парень, даже ноздри раздуваются, как у хищника, почуявшего кровь! Ему говорили, что даже походка у него меняется, становится мягко-вкрадчивой…

Да, они были правы. Уже позабылись давнишние неловкие ляпсусы, но, входя в знакомую, почти родную аудиторию, Гризли, как и прежде, купался в пьянящем чувстве, схожем с религиозной одержимостью. Он словно бросался с прогретых солнцем мостков в чашу перевёрнутого неба, где каждая минута означала борьбу за внимание к себе, борьбу за их интерес…

Чем это так разит? Гризли снова принюхался, даже приподнял поочерёдно оба ботинка, рассматривая подошвы.

Сегодня они потеряли интерес? Или это случилось раньше, а он, задавленный семейными переживаниями, упустил момент, когда порвалась нить доверия? Наплевать, если они просто не поняли материал. Наплевать, если накупили билетов в кино и от предвкушения совместного дуракаваляния расслабились слегка. Гризли знал, что каждую неделю, а то и дважды в неделю, парни этого класса скидывались и покупали билеты в «Парадизо». После уроков они собирались компанией, некоторые отпускали персональных водителей, приставленных отцами, и гурьбой отправлялись к сиянию кошмаров. Большая редкость — такой дружный класс, восхищался завуч Каспар, наблюдая в окно, как мальчики галантно помогают девочкам нести сумки. Да, конечно, дружный класс…

Как-то раз Гризли их встретил после сеанса, практически в полном составе, вооружённых «колой» и громадными вёдрами со сладкой кукурузой. Они бросились здороваться, словно не сидели у него на уроке каких-то три часа назад, и, кажется, были искренне рады учителю в неформальной обстановке. Жевали свои дурацкие гренки, орешки, на перебой хохотали над очередным широкоэкранным абсурдом, и он тогда впервые подумал, что, вероятно, поступил неумно, отказавшись от классного руководства. Он ведь всё время считал, что любит предмет, любит шлифовать саму технологию преподавания, любит заваливать детей, равнодушных к физике, такими горячими, соблазнительными фактами и образами, что просыпались самые тупоголовые, но…

Но он был абсолютно убеждён, что любовь к самим ученикам — это удел пожилых бездетных матрон, которые уже наполовину растворились в школьных коридорах, которые уже не в состоянии дышать наружным воздухом. Гризли немало повидал таких тёток и вовсе не прельщался перспективой стать живым призраком гимназии, бесполой сущностью в мешковатом свитере и толстых бифокальных очках. Он не желал превращаться в ходячее дерево, прорастать в четвёртую гимназию корнями или чем угодно. Тем более что этого не хотела Рокси…

Перед ним снова и снова всплывали мерзости со школьной доски. И мрачная невозмутимость, с которой ученики покидали класс. Интересно, как бы они поступили, повернись он к доске раньше времени?

Гризли вдруг передёрнуло. Он представил, как взрослые девицы без улыбок и смешков разглядывают его, притёртого к стенке, скучного пыльного физика. Чёрт, они ведь спланировали заранее, и парни, и девушки… Гризли нахмурился, глядя в зеркало. Мыльная вода стекала с рук и закручивалась водоворотом в раковине. Наконец он стряхнул оцепенение и повернулся к шкафчику за полотенцем.

В нос ударило зловоние, точно прокисла пивная брага. В нижнем отделении узкого железного шкафчика висели рядышком два халата и комбинезон для внезапных внеурочных работ. В этой одежде Гризли участвовал в периодических «субботниках». В верхнем отделении лежала кепка, пакет со спортивной обувью и стопка чистых полотенец. То есть, это раньше они были чистыми.

Сейчас полотенца покрывала вонючая лужа непереваренной пищи. Рвотные массы текли из втиснутого в верхнее отделение перевёрнутого бумажного ведра из-под попкорна. Кроссовки, халат, комбинезон — всё было безнадёжно испорчено. Идея о стирке даже не пришла Гризли в голову. Он инстинктивно отшатнулся, стараясь дышать ртом. Губастый весёлый клоун подмигивал ему с бумажного ведра. В пухлой ручке клоун держал флажок с надписью «Парадизо». Спустя несколько секунд бестолкового ступора Гризли опустил глаза и заметил ещё одну деталь. В тот момент она не показалась ему важной. В пузырящейся буро-зелёной массе, стекавшей на пол, выделялись желтоватые комочки.

Кукуруза пополам с пивом.

 

Глава 3

Курица с черносливом

С салатом было почти покончено. Пожалуй, ещё немного базилика, но не переборщить. Ни в коем случае не переборщить, Борис не выносит, когда чересчур много зелени…

Клавдия напевала.

День должен закончиться божественно. Да, да, именно божественно. Никаких внешкольных занятий, никаких родственников, никаких потрясений. В чреве плиты томилась гордость и божество, курица с черносливом. Борис непременно сойдёт с ума.

Клавдия дотянулась до пульта. Сегодня она чувствовала себя необыкновенно доброй и великодушной. Она даже готова была простить тоненькой фасонистой журналистке её, так уж и быть, неплохие формы. И уж тем более добрая Клавдия готова была простить явные внешние недостатки гостям студии. Дряблая блондинка из органов социальной опеки покачивала головой бутылкообразной формы, а прилизанному академику явно не хватало хорошего стоматолога.

Клавдия напевала. Она любила их всех.

«Особенно велик процент самоубийств в странах Скандинавии и России, — обиженно заявил академик. Его жирные волосёнки падали на лоб, почти как у легендарного фюрера. — Количество детей, пытающихся свести счёты с жизнью, с каждым годом увеличивается примерно в полтора раза. И это именно дети, замечу я вам, дети с девяти до четырнадцати лет».

Клавдия осторожно открыла духовку, отогнула фольгу и принялась поливать подрумянившиеся бока курицы соусом собственного изготовления. Кроме сметаны и майонеза туда входило ещё несколько тайных ингредиентов, привносящих в готовое блюдо оттенок восточной пикантности. Кроме того, внутри птицы томился невероятно смелый фарш из орехов и чернослива Сегодняшняя трапеза должна была сразить Бориса наповал.

«Так ли всё плохо? — заученно блеснула тридцатью двумя зубами ведущая. — Да, не будем отрицать, мы собрались здесь по печальному поводу Нам пришлось даже изменить тему передачи после серии необъяснимых несчастий, произошедших на этой неделе. Напомню зрителям, хотя, наверное, нет таких, чьё сердце не содрогнулось. За последнюю неделю случилось сразу четыре трагедии. В четверг три девочки прыгнули с моста Независимости.

Их тела быстро нашли, спасти никого не удалось. В субботу двое школьников бросились под поезд, а утром в воскресенье ещё четверо ребят в разных районах города покончили с собой. Пока что компетентные органы воздерживаются от заявлений, все версии изучаются, но уже ясно одно. Погибшие никак не связаны между собой, и видимых причин трагедии не существует…

Итак, вопрос к нашим уважаемым гостям. Ведь самоубийцы, всякие психопаты существовали всегда. Может быть, мы идём на поводу у жёлтой прессы, раздувающей скандал из ничего?..»

Нет, подумала Клавдия, у этой тощей зазнайки слишком большой рот. Нельзя с такой призывной пастью вести серьёзные передачи. Кстати, надо непременно спросить у Бориса, как ему мой рот…

«…Суицид занимает четвёртое место среди причин детской смертности, — академик склонил головку набок и стал чем-то похож на удивлённого грача. — Исследования показывают, что вполне серьёзные мысли о том, чтобы покончить с собой, возникают у каждого пятого подростка… В школах замалчивают эту проблему, никто с подростками не обсуждает…»

— Ага, обсуди с ними! Когда ты в последний раз заглядывал в школу? — Клавдия грозно ткнула указательным пальцем в телевизионного умника. Потом заглянула в холодильник. Бутылка с белым мозельским рислингом красиво запотела, а шампанское за два дня покрылось тонким нежнейшим налётом изморози. Клавдия представила, как это будет красиво — пузырьки шампанского и венчальный танец свечей… Кстати, эту мысль насчёт венчания следует непременно подкинуть Борису, сам он не догадается!

Тем временем в телевизионную беседу вступила бутылкообразная дама из социального ведомства.

— …После последних событий в столице мы проводим исследования в трёх школах района с целью выявления признаков суицидального поведения у старшеклассников. Результаты неоднозначные, но в любом случае пугающие… Однако сначала давайте дадим точное определение явлению. Под самоубийством понимается всякий смертный случай, являющийся результатом положительного или отрицательного поступка, совершённого самим пострадавшим, если этот пострадавший знал об ожидавших его результатах. Улавливаете? Если пострадавший знал о его результатах…

— Позвольте ремарку, — встрял академик. — С точки зрения социологии, самоубийство — одна из моделей так называемого девиантного поведения, область социальной патологии — наряду с наркоманией, проституцией, преступностью и алкоголизмом. В то же время — одна из моделей протеста…

Клавдия ещё раз тщательно проверила сервировку и отсутствие компрометирующих фотографий на книжных полках. Не хватало ещё, чтобы Борис именно сегодня полез за Хаксли или Гумилёвым и наткнулся на снимки её прежних неудачных опытов. Один раз уже такое случилось, и Клавдии стоило трудов вернуть Бориса в состояние равновесия. Он ведь мужчина утончённый, изящный, в нём нет ни малейшей брутальной самцовости… За что, собственно, Клавдия к нему и прониклась. Уж всяко она не стала бы проводить редкие свободные часы с мужланом…

— То есть, следуя логике… — подняла палец большеротая ведущая. — Убивая себя, человек отказывается признавать, что он общественное животное! Значит, компания девочек, прыгнувших во вторник с моста — это наши самые передовые граждане?

— Совершенно верно, по форме, — воспряла бутылкоголовая дама. — Мы проводили анкетирование, и ответы большинства детей подтвердили вашу мысль. Самоубийца привлекает к своей персоне, пусть посмертно, пристальное внимание того самого социума, которым он столь решительно пренебрёг.

— А можно ли сформулировать черты «группы риска»? — дисциплинированно заглянула в бумажку журналистка.

— На сегодняшний день всё запуталось, — развела руками мятая блондинка. — К нам стекается информация о десятках случаев успешного суицида, которые совершенно не укладываются в прежние рамки. Касаемо же группы риска… Определить, какой тип людей «суицидоопасен», нереально. Многое упирается в специфические проблемы подростков…

В прихожей тренькнул звонок.

— Дура, лучше бы ты вязала крючком! — сурово осадила Клавдия бутылкообразную даму, бегло поправила причёску и пошла открывать. Для Бориса было рановато. Её последний текущий и самый значимый мужчина отличался пунктуальностью.

— Кто там? — чуточку хриплым голосом протянула Клавдия, заглядывая в овальное зеркало над обувными полками. Она пришла к выводу, что капельку не хватает блеска, а губы стоило бы усилить, но не слишком, иначе возникнет некоторая вульгарность, а Борису может прийтись не по вкусу…

— Кто там?

В глазке возникла вытянутая в трубочку улыбающаяся физиономия. Клавдия с большим удивлением узнала Мирку Видович из одиннадцатого «С». Более чем странно, учитывая, что Мирка не входила в число любительниц литературы, приглашаемых на чай. Если честно, то Видович последние месяцы производила на Клавдию отталкивающее впечатление. Девица откровенно скучала при обсуждениях, демонстративно закатывала глаза, когда её вызывали, и столь же демонстративно курила в женских туалетах, невзирая на строгие запреты. Кроме того, эта рыжеволосая бестия повсюду таскалась в компании самых хулиганистых ребят, и поговаривали, что их видели на площади Роз, где, всем известно, приторговывают наркотиками.

Клавдия работала в четвёртой гимназии двадцать два года, с момента открытия. Она никогда не служила в силовых структурах. Никогда не подвергалась ограблению и прочим видам насилия. То есть она, конечно, не летала в безвоздушном пространстве; иногда, крайне нечасто, как сегодня, она включала телевизор или, попутно с готовкой, слушала радио. У человека, двадцать два года преподававшего литературу, блоки новостей вызывали отвращение, а шоу по горячим проблемам современности — зубную боль.

Ей в голову не могло прийти, что ученица, хотя бы чисто теоретически, может представлять опасность.

Чего Клавдия опасалась — так это потерять зрение. Потому что единственное, что у неё не вызывало скуки, — книги. Кроме книг… А кроме книг, пожалуй, ничего. За двадцать два года преподавания Клавдия так и не привыкла к мысли, что к детям стоит относиться теплее, чем к книгам. То есть она относилась к ним мягко, порой даже слишком мягко, позволяя садиться себе на шею. Но, похоже, так считала только она. За её спиной ученики никогда бы не назвали литераторшу человеком покладистым и добрым. Из поколения в поколение в стенах гимназии бродили легенды о непримиримости «железной леди» к врагам изящной словесности.

Клавдия не выносила тупиц. Она бралась за классное руководство, однако с каждым годом всё больше удалялась от предмета приложения своих сил. Чем более настойчиво, чем более жадно она поглощала периодику, литературные обозрения и новинки книжного рынка, тем хуже становились её ученики. Каждый новый класс рос тупее предыдущего. За что их, спрашивается, любить? За что уважать? Как можно уважать людей, которым не интересно ничего, кроме кретинских фильмов, нарядов и прочей чуши?

Стадо ленивых незнаек. Неспособных связать воедино две короткие мысли! Не так давно Клавдия обнаружила, что срывается. Возможно, тому виной были длительные, болезненные и никак не желающие затухать отношения с предыдущим мужчиной. Тот её мучил основательно, то отталкивая, то рыдая на коленях, но так никуда и не позвал. Наконец предыдущего наглеца и плаксу окончательно вытеснил корректный, и что немаловажно — увлекающийся поэзией Борис. И маме Борис понравился, поцеловал руку, заявился с фиалками. Борис заменил предыдущего, Клавдия не желала даже в мыслях упоминать его имя. А мама делала Клавдии из кухни многозначительные глаза.

То есть, казалось бы, заводиться на уроках повода не было. Личная жизнь потихоньку вошла в новую, но столь же размеренную колею. Она читала книги, готовила программы для семинаров, проверяла тетради бестолковых отпрысков. Раз в неделю Борис брал билеты на поэтические или музыкальные вечера. Тем не менее, совсем недавно Клавдия опять сорвалась, и даже заведующий учебной частью, этот дотошный, распространяющий запах дурного одеколона Каспер, отважился сделать «железной леди» предупреждение. Кто-то из малолетних преступников донёс мамочке, что учительница обозвала его тем, кто он есть на самом деле.

Да, они все прелестные крошки, думала Клавдия, мрачно выслушивая завуча. Они просто прелестны, это я старею. Я теряю терпение, я выхожу из себя. Они мне мешают вести уроки, они вынуждают меня орать. Раньше в гимназии госпожи Вержу и помыслить никто не мог о том, чтобы рассмеяться на её предмете. Большинство тупиц и прежде не заслуживали её внимания, но, по крайней мере, они пересиживали свою никчёмность молча!

В этой четверти словно сорвались с цепи.

Девица на лестничной клетке выдула изо рта розовый пузырь невероятного размера. Она что-то лепетала, помахивая перед глазком, смятым бумажным листком. Клавдия потянулась к замку, забыв себя спросить, откуда негодной ученице известен домашний адрес педагога. Пока Клавдия открывала замки, девушка оживлённо лопотала за дверью, но её заглушала продолжающаяся телевизионная дискуссия.

— В зоне повышенного суицидального риска находятся, прежде всего, так называемые депрессивные подростки; далее, подверженные алкоголю и наркотикам. Кроме того, ребята, в семье которых кто-то уже совершал суицид, беременные девушки…

— А как согласуются такие противоположные взгляды? — наседала журналистка. — Одни пишут, что недавний всплеск самоубийств коснулся отстающих школьников, а другие указывают, что это были, как раз наоборот, одарённые дети…

— Что интересно, и то, и другое верно, — оживлённо подхватил мужской баритон. — Но особо хотелось бы отметить жертв насилия…

Клавдия приоткрыла дверь и сразу же поняла, что этого делать не стоило. Накрашенная девица продолжала щебетать, зажав между неровными ногтями вырванный тетрадный лист, а возле перил, за её спиной, курил круглоголовый парень в кожаной куртке с поднятым воротником. Он курил и сплёвывал вниз, в пролёт. Клавдия его не сразу узнала, это был новенький, классом младше, кажется, его имя…

Тут парень повернул к ней изъеденное прыщами пустое лицо и ухмыльнулся. Клавдия успела запомнить, что лицо его было именно пустым, как погасший монитор. То есть на нём, вне всякого сомнения, имелся нос, рот и глаза, но выглядели они точно грубая чеканка на потёртом бронзовом щите.

— Что случилось, ре… — начала она фразу, продолжая по инерции улыбаться, но тут дверь с бешеной силой вырвали у неё из рук, а в следующий миг прямо перед ней оказались ещё две такие же пустые рожи, до того прятавшиеся за дверью.

Клавдию ударили дважды — в лицо и в солнечное сплетение, но осознала она это несколько позже, когда пришла в себя на полу. Затылок разрывался, будто в одно и то же место молотили деревянной киянкой, перед глазами неторопливо рассеивалась мутная пелена. Кровь хлестала из разбитого носа, заливая блузку и ковёр, а ещё очень хотелось подтянуть колени к подбородку и откашляться. Но подвигать ногами ей не позволили. Кто-то наступил ей на колено, а второе колено она почему-то не чувствовала. Молодые люди с пустыми расцарапанными рожами стояли вокруг, кто-то деловито связывал ей руки скотчем. Как ни странно, но Клавдию больше всего поразил не сам факт нападения, а поведение девицы. Как там её… Мирка, кажется…

Девушка невозмутимо перебирала косметику своей учительницы на трюмо, перевернула туда же, в общую кучу, содержимое сумочки, крутила попой под музыку, писком доносившуюся из её наушников. Входную дверь захлопнули, в кухне всё так же бурчал телевизор и всё так же упоительно пахло запекаемой птицей.

— Ну что, манда, потрындим о литературе? — Дим Росси наклонился и неторопливо дважды ударил её в лицо. — Эй, Киса, уродец, вруби погромче!

— Нах, — беззлобно отозвался Киса. — Тебе надо, сам и врубай…

И тогда Клавдия поверила.

Это была не шутка. Они действительно ворвались дикой сворой в её дом и собираются, бог знает что учудить. Она узнала их. Дим Росси, Боб Илинеску и этот…

— Что вам надо? — собрав силы, по возможности грозно, выкрикнула она. — Сейчас придёт мой муж, немедленно убирайтесь!

Кровь из носа у неё уже не шла, но плотной коркой залепила ноздри и мешала дышать.

— Ой, боюсь, бою-юсь… — насмешливо протянул Росси. — Боб, ты видел её мужа? Он очень большой?

Клавдия отважилась приподнять голову. Кажется, ей выбили зуб, во рту было кисло, и слева распухло. Этот мерзавец, этот прыщавый школяр сидел на её стуле в уличных ботинках! И по всему ковру наоставлял следов!

— Какой там муж? — загоготал из кухни Илинеску. — Мирка видала её в театре. Ходит с каким-то старым пидаром из музыкального училища. Он ей на скрипочке играл…

— А ещё у него глаз дёргается, — добавила Мирка из прихожей. Она как раз закончила наносить себе новый лак, самый дорогой из запасов Клавдии, и любовалась проделанной работой. На шее Мирки висели сразу четыре нитки самых разных бус. Там были кораллы, янтарь, стекло от Сваровского и редкое кожаное ожерелье с монетами, ручного цыганского плетения.

Клавдия онемела от подобной воровской наглости, но когда секунду спустя до неё дошёл смысл сказанных Миркой слов, она буквально задохнулась. Кислый комок застрял поперёк горла, мешая говорить. Борис вовсе не старик, и глаз у него не дёргается! И на скрипке он ей прилюдно не играл, а только дома. Потому что Борис — человек застенчивый и тактичный, он не осмелился бы навязывать посторонним свою «дилетантскую какофонию», как он выражался…

Дим Росси тем временем закурил и выпустил ей дым в лицо. Клавдия попыталась отвернуться, но тут же получила оглушительную пощёчину, от которой перед глазами пошли круги. Тогда она открыла рот, набрала побольше воздуха и завизжала, как не визжала с детства. Но её крик оборвался через две секунды, когда острый кулак с размаху воткнулся в солнечное сплетение. После чего почти потерявшую ориентацию Клавдию уже не трогали удары ботинок по бокам…

Потом Росси дал закурить прыщавому, которого они звали Кисой. Киса и в квартире продолжал своё любимое занятие; судя по всему, это занятие являлось смыслом его существования. Он беспрестанно мелко сплёвывал на паркет, на ковры, а теперь ещё начал сбрасывать на ковёр пепел. Клавдия закрыла глаза, чтобы это не видеть. Она мысленно представила себе, как берёт круглого Кису за шкирку и лупит его чеканной бронзовой харей в кирпичную стену. А он рыдает, шепелявя разбитым ртом, и умоляет его простить…

Восхитительная мечта, только вот разбитый рот как раз у неё…

— Вы не должны… вы не должны так поступать, — еле слышно произнесла Клавдия, делая попытку сесть. Издавать громкие звуки она больше не пыталась, но её беспокоила задравшаяся юбка. Грязные маленькие подонки могли видеть её колготки и даже, не дай бог, трусы!

— Почему не должны? — вполне серьёзно, как на уроке, осведомился Дим. — Хде такой документ?

«Документ» он произнёс гнусаво, с ударением на «У». Однако Клавдии показалось, что в его пустых доселе глазах возникло сомнение.

— Не должны… — растерянно повторила она и внезапно расплакалась. Она даже не чувствовала боли, настолько силён оказался нравственный шок от происходящего.

— Дим, зацени бациллу! — из кухни, шлёпая грязными сапожищами, притопал Илинеску. На вытянутых руках он нёс противень с божественной жареной курицей, а чтобы не обжечься, замотал ладони…

О, боже, нет, только не это, взмолилась про себя Клавдия. Этот мерзкий ублюдок обмотал руки её новым платьем. Это сиреневое платье из первоклассной тафты она только что прогладила, разложила на чистой простыне, чтобы облачиться перед самым приходом Бориса. От нахлынувшего негодования она попыталась вскочить, совсем позабыв про связанные где-то над головой руки. Вскочить не удалось, не удалось даже оторваться спиной от ковра. Оказывается, подонки не только обмотали ей запястья скотчем, а ещё и прикрутили их к одной из толстых ножек старинной неподъёмной вешалки. Клавдия дёрнулась пару раз, не понимая, отчего так больно спине. В бок ей впилась длинная ложка для обуви. Прямо над собой, сквозь накатывающие волны слёз, она наблюдала торчащие поля своих шляпок на верхней полке, стальную иглу зонтика и угол зеркала. Клавдия не сразу сообразила, что же такое зелёное отражается в зеркале, а когда поняла, сердце вдруг заухало горячо и часто.

Зелёное в настенном зеркале — это её правая лодыжка, намертво примотанная клейкой лентой к ножке дивана. Кто-то из мальчиков, пока она была без сознания, притащил из комнаты диван.

Они её привязали. За руки и за ноги. Прикрутили к полу, в прихожей. Клавдии потребовалось несколько долгих минут, чтобы переварить новое кошмарное открытие. Она ещё немножко подёргалась, убеждаясь, что запястья начинают постепенно затекать. Пальцев она просто не чувствовала, а ступни и щиколотки вовсю кололи крохотные невидимые иголочки.

— А вон, ещё что! — доложил Боб, запуская ручищу в хрустальную вазу с салатом. Клавдия, точно заворожённая, следила, как он, громко чавкая, запихивает в пасть макароны, грибы, оливки и прочие составляющие, залитые майонезом. Третий их приятель, Киса, мочился в туалете, не закрыв за собой дверь, и кажется, не особенно целился в унитаз.

— Положи, потом пожрём, — скомандовал Росси. — Так я жду! — парень подвинул табурет, поставил ботинок почти вплотную к её лицу и принялся расстёгивать сумку; Клавдия остро ощутила запах отсыревшей в лужах кожи и намокших шнурков. Она подумала «Боже, какие они крепкие, они же совсем как… как взрослые мужики… Ведь если бы им пришло в голову…»

Она затаилась, как будто тупоумный переросток мог услышать её мысли.

— Как мы должны поступать?! — наседал Росси, брызгая слюной ей в лицо. — Запоминать, хрен знает, зачем, когда кто родился и помер из твоих долбаных писателей? А на хрена это надо?! Ты обозвала меня тупым, слышишь?! — он почти вплотную приблизил свои оловянные, ничего не выражающие зрачки к её — затравленным, сжавшимся в бусинки. Он дышал на неё пивом, потом и ещё чем-то невыносимо гадким. Клавдия почувствовала, как желчь начала непроизвольное восхождение по пищеводу. — Ты обозвала меня тупым за то, что я не могу ответить, кто из великих мудаков на сто сороковой странице записал какую-то долбаную фразу! Я тупой, да?! Потому что не запомнил наизусть все слова всех, блин, вонючих писак?! Что молчишь, манда? Очко играет?!

— Дим, да на хрена? — вяло спросил Боб.

— Не, я хочу знать! — упёрся Росси. — Я хочу знать, какого хера ей никогда не нравится, что отвечают другие! Даже наши сраные отличники! Стоит Фатиху залепить мыслю по теме, как выясняется, что у неё одной верный взгляд на долбаную литературу! Других мнений нету, млин…

— Отпустите меня… — прошептала Клавдия, заворожённо наблюдая, как мальчик достаёт из длинной спортивной сумки ружьё. Она совершенно не разбиралась в оружии, но сразу, ни о чем, не спрашивая, интуитивно догадалась, что это не пугач и не детская игрушка. У школьника в руках оказалось настоящее заряженное ружьё, и если он будет неосторожен, то может случайно выстрелить!..

Холодный ствол упёрся ей в щёку. Боковым зрением Клавдия видела, как Боб, этот здоровенный буйвол, распахнул дверцу холодильника, затем залез туда, чуть ли не до пояса, и выволок за собой сразу все три полки с продуктами. Холодный борщ облил парня до колен, Мирка засмеялась. Боб грязно выругался и потянул с окна тюлевую занавеску. Один за другим, со звоном, стали отрываться кольца с карниза.

— Боб, вруби музыку!

— Ага, поляну вижу, — сальными майонезными пальцами Илинеску полез к её гордости, холимому и обтираемому бархатом музыкальному центру. Как стадо взбесившихся носорогов, заревел молодёжный канал.

— Обана, что я нашла!.. — Мирка покачала в воздухе кожаным светло-коричневым портфелем Клавдии.

— Не трогайте… там же документы… — Клавдия напрягла связки, но паршивец Росси благоразумно обернул её горло тонким ремешком от её же пальто. Он теперь затягивал петлю ремня всякий раз, когда ему казалось, что учительница хочет позвать на помощь.

Замечательный итальянский портфельчик уже перекочевал к Бобу. Он расстегнул замки, одним махом вывалил на ковёр бумажное содержимое и, улыбаясь, Клавдии во весь рот, припечатал сверху содержимым другой салатницы. Креветки поползли по стопкам бумаг. Завершая начатое, Боб опрокинул в портфель кастрюлю холодного супа. С важным видом он застегнул замочки и бережно вернул портфель на столик в прихожую.

— Слив засчитан! — взвизгнул, Киса и прыгнул обеими ногами в груду салатов, кастрюлек и разбившихся банок. Затем он, невесть откуда, вытащил увесистую гладкую палку с блестящей нашлёпкой на конце, взвесил на руке, ухмыляясь чёрным плоским ртом. А дальше он сделал такое, отчего Клавдия забилась в своих клейких путах, как пойманная пауком муха.

Мальчик скинул кожаную куртку, остался в рубашечке. Перехватил дубину за тонкий конец и со всего маху врезал в самый центр серванта. Если бы за минуту перед этим Мирка не добавила громкость радиоприёмника, у Клавдии, без сомнения, заложило бы уши. Киса ударил вторично; из недр серванта потёк водопад разбитого хрусталя. Третьим ударом Киса вдребезги разбил телевизор.

— Отпустите меня! — жалобно простонала хозяйка квартиры.

— Отпустить? — удивился Росси. Клавдии внезапно показалось, что малолетний хулиган спит на ходу. Он переспрашивал и повторял слова, как будто тут же их забывал. — Ты это серьёзно? И что ты будешь делать, если я тебя отпущу?

Он даже потянулся к её гудящим запястьям, как будто собирался перерезать путы. На долю секунды у Клавдии мелькнула надежда, хотя ни малейших предпосылок к освобождению не наблюдалось.

— Я никому не скажу, если вы меня отпустите. Я же понимаю — всё это шутка, выпили, посмеялись… — она попыталась выдавить улыбку.

— Ты врёшь, — парировал Росси, — Ты нам всё время врёшь. Вы все врёте. Если я тебя отпущу, ты тут же побежишь к телефону. Ты нас всех хочешь упрятать в тюрягу…

— Нет, нет, ты ошибаешься, я вовсе…

— Ты вовсе? Что ты «во-овсе»? — издевательски проблеял он. — Вот скажи… Если я тебя отпущу, мне будет в четверти «отлично»?

— Будет… Я поставлю тебе…

— Ага! Учи албанский, гоблин! — зашёлся от хохота Боб. — «Отлично» ему! Ой, держите меня четверо!

— Я тоже почему-то тебе не верю, — Росси без улыбки выслушал смех своего подельника. — Ты снова врёшь, хотя прекрасно знаешь, что Каспер не позволит тебе поставить мне «отлично». Всем известно, что я учусь херово… Короче, ты снова соврала.

— А как бы ты поступил на моём месте? — нашлась Клавдия.

— A y меня место не лучше твоего, — отрезал Дим. — Ладно, скажи тогда другое. Это правда, что ты раньше трахалась с Каспером?

— Что? Что?… — Клавдия силилась вдохнуть, но не могла, словно он опять её ударил. Но Росси к ней не прикасался.

— Отпад! — засмеялась из комнаты Мирка.

— Ах, какие мы культурные, — укоризненно покачал головой Росси. — Я спросил — ты спала с завучем?

— Нет… Я не буду отвечать… За что вы издеваетесь надо мной?

— И в третий раз ты врёшь… Ладно, я скоро вернусь, — Росси потыкал ей кислым стволом в разбитый рот и присоединился к своим приятелям. — Услышу писк — выбью зубы!

Они хватали пищу руками со стола, всё то, что она с таким усердием готовила несколько часов, и пили вино из горлышка. Затем они вытерли руки о скатерть и с удвоенной энергией принялись крушить мебель. По радио передавали концерт по заявкам. Мирка болтала по телефону.

— Ребята, — стонала Клавдия. — Ребята, пожалуйста, мне нехорошо… У меня может быть сердечный приступ. Ребята, хватит…

— Заткнись, дура! — раздражённо прошипела Мирка, прикрывая ладонью телефонную трубку. — Тебе мало, что в школе мозги клюёшь? Хоть сейчас заткнись!

— Но… мне плохо, девочка… Ты же хорошая девочка, я тебя знаю, и родителей твоих знаю… — Клавдии показалось, что она нащупала слабое звено. Вроде бы при упоминании родителей на безмятежном лобике рыжеволосой воровки ненадолго сгустились морщинки.

Затем Мирка улыбнулась тёплой, доверчивой улыбкой, обозначив трогательные ямочки на щеках. Клавдия моментально представила старшеклассницу в детстве, тем более что они наверняка сталкивались в коридорах гимназии и раньше, до того, как Клавдии поручили вести литературу в одиннадцатом «А». Мирка захлопнула телефон и, всё так же нежно улыбаясь, присела рядом с распластанным педагогом.

«А я маленькая мерзость, а я маленькая дрянь!»

Мирка немножко попела, у неё оказался чистый, неплохо поставленный голос. Затем она плюнула Клавдии в лицо, рассмеялась и побежала к мальчикам. Она поцеловалась с Кисой, а затем с Димом.

Из комнаты, перекрывая мелодии семидесятых, доносился рык Боба. Он изображал гориллу. Подпрыгивал, повисал всей тушей на очередной книжной полке и раскачивался, поджав ноги, пока саморезы не выдёргивались из бетона. Полка с треском разламывалась пополам, треск заглушал даже рёв музыки в колонках, книги разлетались вперемешку с осколками хрустальных фигурок и рамками фотографий. Киса, как мяч, прыгал на диване, играя в батут. От его сапог плед и простыни приобрели цвет серого мрамора, а матрац превратился в комок рваных водорослей. Поупражнявшись в прыжках, Киса приволок из кухни длинный нож для разделки рыбы и принялся одну за другой вспарывать подушки. Он хватал перья горстями и подбрасывал вверх, изображая снегопад. Мирка, закутала голову в платок Клавдии и с хохотом кружилась по комнате, изображая то ли Снегурочку, то ли блаженную с паперти. Наконец, она не выдержала и повалилась на Дима Росси. Росси хохотал, схватившись за живот.

Клавдия пыталась вспомнить молитвы.

Она старательно перебирала в голове всё, что когда-либо слышала о грабителях и как с ними надлежит общаться потенциальным жертвам. Она была вынуждена признать, что с незнакомыми грабителями общаться гораздо легче. Эти грабителями не были, просто не могли быть, и всё тут. Они всего лишь распоясавшиеся и наверняка уколовшиеся наркотиком подростки из её гимназии. Точно, как же она сразу не догадалась!

Клавдия мысленно ахнула. Ну, конечно же, эти ребята не могут злодействовать умышленно, их кто-то обманул, им подсыпали наркотик, запутали и направили их гнев по ложному следу… А назавтра они очнутся, они ужаснутся тому, что вытворяли, и будут просить прощения. Сейчас главное — не злить их, пусть покуролесят, пусть даже присвоят любые её безделушки, лишь бы успокоились и убрались отсюда.

А может быть, они заснут? Клавдия принялась судорожно перелистывать страницы памяти, пытаясь выудить скудные сведения о наркотиках и последствиях их применения. Нет, судя по суете в комнате, спать они не планировали…

Разгромив комнату, дети переместились в коридор.

— Киса, жрать будешь? — загоготал Боб. — Тогда лови! — и через всю прихожую швырнул в дружка куриной распаренной тушкой. Клавдия, раскрыв рот проводила взглядом горячий болид, закутанный в серебристую фольгу. Жирные капли щедро заляпали зеркала, обои, куртки на вешалках. На живот Клавдии посыпался фарш из дымящегося чернослива и орехов. Прыщавый Киса неловко отпрыгнул в сторону, зато Мирка оказалась более сообразительной. Она опрокинула на пол содержимое соломенной корзинки, стоявшей раньше на трюмо, и поймала в неё курицу, во все стороны посыпались засушенные цветы, декоративные бантики, пуговицы, клубки с нитками…

— Ахтунг! — брызгая слюной, завопил Боб. — Слив засчитан!

Клавдия решила, что закроет глаза и будет терпеть, ни слова им больше не скажет. Пусть творят что хотят, рано или поздно опьянение пройдёт, или кто-нибудь из соседей позвонит в дверь…

Но отлежаться ей не позволили. Внезапно она вздрогнула от прикосновения к телу холодного металла. Встав над ней на четвереньки, высунув от усердия язык, самый младший из бандитов, воняющий потом Киса, ножницами резал на ней колготки.

— Нет, я вас умоляю… — прошептала она, не переставая убеждать себя, что всё это сон, что с ней такого происходить просто не может… — Нет, нет, нет!!!

— Ни фига, тема не раскрыта! — затявкал, облизываясь, Киса.

Клавдия почувствовала его шершавые мерзкие пальцы у себя между ног. Она кричала до тех пор, пока в рот ей плотно не забили тряпку, а потом она почувствовала, что ниже пояса совсем голая. Она открыла глаза, увидела близко высунутый от напряжения язык головастого Кисы, его диатезные кисти, затягивающие на её горле ремень. Она попыталась промычать, что ей не хватает воздуха, что можно так не тянуть…

За спиной Кисы на разорванном диване Клавдия увидела рыжую девочку. Та сидела на коленях у Дима Росси, одной рукой прижимала к уху телефон, а другой шуровала у парня в штанах. А потом сверху, расстёгивая ширинку, надвинулся жуткий Илинеску, и Клавдия стремительно понеслась в колодец, кишащий чёрными гладкими хлопьями.

Больно ей уже не было.

 

Глава 4

Рокси

— Но, мама, я любила его честно, целых четыре года!..

— Нельзя любить честно по календарю!

— Можно, мама. Если он ничего не делает, чтобы я любила его дальше. У него было полно времени, чтобы изменить своё отношение…

— Радость моя, вслушайся, что ты несёшь! — мама, как всегда, пребывая в волнении, начала захлёбываться. — Да что же он такое должен сотворить? Разве недостаточно, что у вас тёплые отношения, взаимное доверие…

— Мама, ты хочешь, чтобы я повесилась от скуки?

— Тоже мне, мадам Бовари — крякнула трубка — Доченька, он предан тебе, это редкость!

— С таким же успехом я могла бы завести преданную таксу.

— Рокси, это похоже на военный ультиматум! Не каждому дано сдвинуть горы в науке.

— Ничего подобного. Леонид ничуть не глупее других. У него по шкафам можно набрать материала на три диссертации. Он застрял по собственной воле. Ему нравится тащиться в хвосте. Он закуклился в своей дурацкой гимназии.

Рокси старалась общаться тихо и монотонно, чтобы не слишком увлечь своей беседой лаборантов, трудившихся за стенкой её кабинета.

— Мама, у меня иногда такое впечатление, что я живу с заводным цыплёнком. Помнишь, в детстве я играла с таким жёлтеньким пластмассовым цыплёночком? Крутишь ключик — и он носится по столу, клюёт, а потом пружина расслабляется, и птичка скачет всё медленнее. Потом он вообще замирает, словно ждёт, чтобы его кто-то подтолкнул. Я подталкиваю — цыплёнок скачет, но точно на последнем издыхании. Потому что ему надоедает. У него был хороший завод вначале, мама. А потом твой замечательный зятёк пригрелся, он привык, что до меня расстояние теперь — не дальше вытянутой руки. Он привык, что можно год за годом кататься в одном и том же автобусе, заворачивать с собой пару яблок и бутерброд, повторять ту же самую программу. Мамочка, знаешь, когда я поняла, что всё рушится? Мне стало страшно, когда у него шутки пошли по третьему кругу. Не по второму, а уже по третьему, вместе с его задачниками и контрольными.

— Рокси, но ты сама уговаривала Леонида, чтобы он не упустил шанс, чтобы хватался за это место, в гимназии…

— Мама, ты права. Вот он и схватился. Намертво, словно за воротами его гимназии пустыня Калахари. Разве ты не учила меня, что уважения достойны лишь идущие вперёд? Он зарыл себя в песок и тянет меня зарыться с ним за компанию. Мы превращаемся в двух сонных черепах. Он уже ревнует меня к поездкам, к семинарам, к будущей командировке. Он повторяет одни и те же признания, одни и те же шутки, что четыре года назад. Он застрял в этом «дне сурка» и жутко раздражается, когда что-то происходит вне сценария…

Рокси перебирала в пальцах телефонный провод, одновременно силясь разобрать, что происходит за окнами института, во дворе. С высоты шестнадцатого этажа, сквозь мутные переливы мороси она различала необычное оживление транспортных средств. Светили фары, кажется, фургон реанимации и красная пожарная машина с проблесковыми маячками. Только пожара до полного счастья не хватает, заметила про себя Рокси.

— Мама, он не желает сдвинуться с места. И знаешь, что я тебе скажу? Только не кричи, пожалуйста, ты всегда начинаешь на меня кричать… Леонид меня когда-нибудь убьёт, я это чувствую…

— Чушь, какая чушь! Откуда ты… — И тут же резко, сменив интонацию:

— Рокси, он тебе угрожал?

— Нет, ещё чего не хватало, — фыркнула дочь. — Но я в нём это чувствую, понимаешь, мама? Я слышу, как в нём накапливается злоба. Он недоволен моими поездками, моими поздними заседаниями.

Он прав, мама, и не надо меня перебивать! Леонид всегда и во всём прав, с точки зрения семейного канона. Он не получает ухода, уюта и женского обожания. В результате он копит злобу, отворачивается от меня, специально уходит, когда я говорю о своей работе. Он злится, и вечно так продолжаться не может. Он накапливает злобу, как котёл под давлением, таковы все тихони, мамочка. Он накапливает пары, а сбрасывать избыток ему некуда. Леонид слишком… слишком правилен. Он источает злобу, буквально сочится ею, если меня зовут к телефону, если мне приходится засиживаться в Интернете. Я не желаю в этой злобе дальше существовать…

Она перегнулась через стол вместе с телефоном, ещё раз пытаясь разглядеть, что же там происходит, внизу, на чахлых, залитых дождями клумбах. Были видны крошечные человеческие фигурки, мечущиеся в разных направлениях, как минимум две машины с красными крестами, но дым ниоткуда не валил, и пожарники не суетились.

— Доченька, а может, быть… может, ты не ладишь с его дочерью?

— Мама, дело не в этом. С Лолой у меня всё в порядке.

— Бог мой! Это… это ненормально, Рокси… — у мамы как всегда не находилось разумных слов. У мамы находились умные слова для кого угодно, кроме родной дочери. — Рокси, так нельзя, любить четыре года, а потом выключить свои чувства!

— Я не выключала… — Рокси прикрыла глаза, мысленно представив, как восемь овечек, одна за другой, неторопливо протискиваются в узкую калитку. Обычно подобный трюк ей помогал, но не сегодня. Кажется, сегодня были взвинчены все. И мама срывалась на крик, и подчинённые в её отделе огрызались, и даже утром, в метро, Рокси стала свидетелем нескольких ссор, на грани потасовок. Если бы её мозги не занимало расставание с Гризли, Рокси заметила бы много больше…

— Это возмутительно! Тебе уже не двадцать, ты ведь не можешь так бесконечно… Так может случиться самое страшное…

Рокси поморщилась, отодвинув от уха шкворчащую телефонную трубку. С некоторых пор у мамы появилась идиотская привычка — многозначительно обрывать фразы на полуслове. Или это не привычка, а подступающий склероз?

— Что «самое страшное», мама? — передразнила Рокси. — Я останусь одна, это ты хотела сказать? Ты хотела сказать, что мне уже далеко за тридцать, что я не красавица, что я веду себя мужиковато, что моя чёртова работа важнее слюнявчиков и носочков, которые ты копишь и тайно складируешь в чемодане?! Да, мамочка, моя чёртова работа важнее. Но не потому, что я не хочу ребёнка. И мои чувства не имеют никакого отношения…

В этот момент в дверь постучали, и Рокси была вынуждена прикрыть трубку рукой.

— Доченька…

— Подожди, мама, одну секунду…

В кабинет ввалились трое в комбинезонах спасателей, следом за ними семенил сам директор института и его заместитель, непосредственный шеф отдела, величественный, пузатый Адабашьян.

Рокси замерла с открытым ртом.

— Рокси, ты не можешь… То есть, извините, вы не могли бы подвинуться вместе со столом? Молодым людям надо выйти на балкон…

— На балкон?! — она послушно вскочила, прижав к груди трубку, и, хлопая глазами, наблюдала, как громилы слаженно срывают с окна, присохшие за зиму шпингалеты. Её массивный стол легко отодвинули в сторону, провода компьютера опасно натянулись. — А что случилось? Нельзя подышать воздухом на лестнице?

И тут же пожалела о своей неуместной шутке.

— Мадам, у вас на крыше трое самоубийц, — произнёс старший из спасателей. Он говорил, как будто выдавливал слова из мясорубки, перемалывая их челюстями.

— Самоубийцы? На крыше?

Младший спасатель гепардом взлетел на подоконник. Рокси кинулась снимать кактусы и папки с документами, Адабашьян ей суетливо помогал. Из коридора заглядывали любопытные головы, слышался топот ног по лестницам. Наконец фрамуга с хрустом отворилась, и парни в комбинезонах вылезли наружу, прихватив свои тяжёлые крючья и тросы.

— Три девчонки, школьницы… — одышливо прохрипел Адабашьян. — Вылезли на крышу, и чем-то припёрли пожарный выход. Теперь их можно незаметно достать только отсюда…

— А почему на нашу крышу?

— Они из соседней школы, там всего три этажа… — шеф посмотрел на неё и покачал головой, как будто сотрудникам лаборатории непременно полагалось знать повадки самоубийц.

— То есть… Они нарочно залезли к нам на крышу, чтобы спрыгнуть… повыше?

— Именно!.. И нам ещё предстоит разобраться, как они проникли через вахту, — свирепо вставил директор. — Только бросаться вниз они собираются не во двор, а на улицу. Там телевидение, счастливые родители… Одним словом, там вся школа и окрестности.

Наконец Рокси сообразила и разозлилась на себя за тупоумие. Вдоль западной стены здания института, на уровне верхнего этажа, как раз мимо её окон, тянулся узкий декоративный балкончик с ржавыми перилами. Балкончиком никто и никогда не пользовался, кроме голубей и чаек, поскольку взрослый человек легко бы кувыркнулся вниз через перильца высотой в полметра. Где-то справа от кабинета Рокси, в районе лестничной клетки, имелась лесенка наверх, на крышу. Спасатели исчезли из поля зрения, а Рокси только сейчас заметила, что так и стоит, бестолково прижимая к груди телефон. Мокрый весенний ветер ворвался в окно, толкнул дверь, пробежал насквозь до таких же открытых окон в кабинетах напротив. Рокси затрясло от холода.

— Доченька, Рокси…

— Мама, я перезвоню позже, тут у нас… — устраивая трубку на рычаг, она не договорила слово «проблемы», потому что с восточной стороны, сквозь распахнутые насквозь двери и окна, долетел шквал голосов. Визгливый раскатистый хор ударил в перепонки и тут же оборвался, чтобы спустя миг смениться новой какафонией возгласов.

Они спрыгнули!..

— Будь оно проклято всё! — неизвестно к кому обращаясь, пробормотала Рокси, проталкиваясь сквозь белые халаты коллег к распахнутому окну. Промозглый ветер раздувал причёски женщин, капли дождя залетали в тёплое нутро здания почти горизонтально.

Рокси увидела их сверху и тут же подумала, что не имеет ни малейшего желания покидать здание через парадный вход. Она прикинула, что лучше останется на работе на трое суток, лишь бы там всё закончили и убрали. С высоты шестнадцатого этажа тела самоубийц казались крошечными цветастыми кляксами на полированном диорите крыльца. Вокруг клякс сгрудилась толпа, мигали автомобили, протискивались медики с носилками, а комковатая масса голов раскачивалась, как вспугнутый дымом осиный рой.

Много позднее Рокси будет вспоминать этот момент. Именно тогда она услышала это. Как будто уронили на лестнице рояль.

Город вздрогнул.

И почти сразу внизу, перекрывая неровный пчелиный гул, остро закричала женщина. Она билась в руках, прорывалась сквозь каменеющую неподатливую массу оцепления, и тонко вопила, не переставая, как будто ей подавали в лёгкие воздух через шланг.

— Трое, значит, всего пятнадцать, — подсчитал кто-то за спиной у Рокси.

— Нет, уже больше двадцати за три дня. И все — дети.

— Да что вы такое говорите?

Шепоты. Шепоты. Шепоты.

— А студенточка эта газ открыла. И записку, мол, никто меня не любит.

— Ага, о родителях бы лучше подумала. Мать её показывали, почернела от горя.

— Сегодня в машине слышал — несколько пацанов нажрались, какой то гадости. Нет, не здесь, в одном из южных городов. Нажрались и прямо там, на стене, написали, что ненавидят всех, и что-то такое зверское.

— Да, да, я тоже слышала, уже в новостях. Они написали, что умрут в мучениях, чтобы потом все мучились за них. Это вроде секты, да?

— В интернате вчера утром двое повесились… Из этих, из слабоумных…

— А, ну этих не жалко…

Рокси начала вырываться наружу, прочь от окна. Пятьюдесятью метрами ниже люди в форме отрывали от чёрного камня мокрые цветастые кляксы.

Никто не спешил возвращаться к работе. На этаже, на лестницах уже мелькали фуражки и погоны, толстый Адабашьян, заткнув указательным пальцем ухо, оправдывался перед кем-то по сотовому. Коллеги и подчинённые Рокси хаотично метались, сталкивались у портативного телевизора, жестикулировали, даже не сняв резиновые перчатки, как артисты пантомимы.

Рокси незаметно встряхнула головой. Тяжкий звон упавшего рояля продолжал вибрировать где-то в затылке. Три девочки спрыгнули и разбились. Но это ещё не всё. Не всё. Струны разбитого рояля продолжали убийственно печальную перекличку.

— Это вас, — ей в руку сунули трубку.

— Мама? — Рокси почему-то испугалась. — Мамочка, у нас тут…

— Рокси, извини, деточка, я понимаю, что не вовремя, но… У тебя там есть телевизор?

— Что такое? — Отвратительный сгусток, словно комок червей, оторвался где-то в районе груди и рухнул вниз.

— Слушай, там сказали… я не поверила. Убита учительница, из гимназии, где работает Леонид. Только что показали, но случилось это в пятницу… Зверски убита она и её приятель. Квартиру подожгли. следователь сказал, что пытались спрятать следы, но соседи заметили дым.

Рокси слышала мать с трудом, будто пыталась на слабом приёмнике поймать далёкую радиостанцию.

— Как её звали? Как её звали, откуда ты знаешь, что она из гимназии Леонида?

— Имя не называли, но показали эту директрису, как её? Вся такая дама, в брильянтах.

— Вержу, мама Аделаида Вержу, — машинально повторила Рокси, пытаясь ответить себе на вопрос, отчего же ей так худо.

Гризли?

Само собой, из-за него в том числе, но к расставанию с мужем Рокси готовила себя заранее и обстоятельно.

Упавший рояль. Шепоты. Три кляксы на серых плитах.

Убитая учительница, именно из его гимназии. И мама, почему-то именно мама, об этом сообщившая.

— Мама, зачем ты звонила? Я-то тут при чём?

— Не сердись на меня, милая, я испугалась. Как-то всё из рук с самого утра валится. То о вас подумаю и плачу, то новости включаю — а там такое. Я даже кофту тёплую надела, зябко стало, — мама понизила голос. — Понимаешь, милая, там следователь, или кто он у них, какой-то главный. Он сказал, что по подозрению будут задержаны несколько учащихся старших классов гимназии. А ведь Леонид ведёт у них физику. И его дочь Лола учится там.

— Мама, прекрати немедленно! Это чушь. Ты сама себя накручиваешь! Ты, наверное, не в курсе, что за детки грызут науку в гимназии Вержу? Какое убийство? Леонид натаскивает там папенькиных сынков. Спустя десять лет они будут дарить родной школе компьютеры, и трепать престарелого учителя по щёчке…

Рокси успокаивала маму, а сама не могла отделаться от мысли, что непрерывно врёт. Она не верила собственным словам, вот и всё. Что-то мешало. Вероятно, перезвон рассыпавшихся рояльных струн. Она с трудом вернулась к тексту доклада. Ближайшая конференция по картофелю была назначена на следующую среду, и за неделю Рокси, как руководителю отдела, предстояло перевернуть море литературы. Но если бы только конференция! Сегодня ей предстояли занудные теледебаты на шестом канале, и никуда от этого не денешься! Шеф предупредил её заранее, за месяц, и хитро завуалировал свой приказ поощрением.

Кому же, как не ведущему специалисту, фигурять в телевизоре!

Если намерена выдать нечто важное, в корне опровергающее воззрения именитых оппонентов, сначала следует вылить несколько вёдер околонаучной воды. Зато потом… Спустя неделю, на конференции, Рокси планировала ошеломить мир результатами трёхлетних опытов.

Нет, ошеломить — это слишком слабое выражение. Некоторые промежуточные результаты ей казались настолько пугающими, что Рокси бегала советоваться к Адабашьяну. В результате он тоже испугался, отменил половину своих поездок и симпозиумов, отпросился у шефа и влился в творческий процесс. Спустя год Адабашьян, соблюдая строжайшую секретность, переправил расчётные данные для проверки в Управление статистики.

Всё сошлось. Они подождали ещё год, точнее не ждали, а лихорадочно перепроверяли и усердно лопатили тематическую прессу. Адабашьян выделил в помощь отделу Рокси троих лаборантов, выбил у директора дополнительные секции для хранения посевного материала…

Через неделю бомба будет готова…

Впервые Рокси думала о предстоящем докладе без энтузиазма. Вероятно, виной тому несчастные девочки. Или мамины назойливые звонки. Или страдающие глаза Леонида, которые, хочешь-не хочешь, достают её, стоит отключиться от дел. Или ещё что-то, трудно поддающееся анализу, но не повышенное давление и не менструация.

Лопнувшие рояльные струны. Вибрации шепотов. Пока дожидалась лифта, ей казалось, что шепоты стали осязаемыми. Так бывает в лесу, когда внезапно лицо обволакивает невидимой паутиной. Смахиваешь её брезгливо, отряхиваешься, не вполне отдавая себе отчёт, почему же настолько отвратительны эти невинные и вполне безопасные прикосновения, а следующая паутина тут как тут, снова цепляется к волосам, залепляет рот сушёными трупиками мошек. Ещё парочка таких встреч, и начинает охватывать ярость…

Шепоты. Шепоты. Рокси видела кривящиеся рты; сотни человек, работавших в здании, только и обсуждали сегодняшнюю трагедию. Но почему-то не вслух, вслух ни слова не разобрать, а непременно шёпотом. Словно покойников отпевали в соседней комнатке. Сколько можно шептаться, сколько можно терпеть эту паутину на лице?

Да что за напасть сегодня такая?

…Из лифта Рокси выскочила, словно за ней кто-то гнался, обменялась приветствием с охранником и заспешила к стеклянным вращающимся дверям. До эфира оставалось полтора часа. В холле главного корпуса кучковались сразу несколько гудящих человеческих ульев. От ульев валил сигаретный дым, мелькали белые квадратики одноразовых кофейных стаканов. Похоже, на сегодня рабочий день завершён, с сарказмом отметила Рокси. Охранник едва кивнул ей; причёска парня выглядела так, будто об его голову тёрли воздушные шары. Уже угодив в прозрачный аквариум дверей, Рокси запоздало ему посочувствовала, ведь вахта сегодня получила нагоняй за трёх маленьких самоубийц.

Она убедилась заранее, что мёртвых девочек уже увезли. Нарочно просила досмотреть мужчин. Ребята спустились и подтвердили — девочек забрали. Рокси знала, что внизу не сможет удержаться, что её неудержимо потянет взглянуть туда, где они упали. Предстояло серьёзное испытание — выйти и сразу свернуть направо. Хватит с неё паутины шепотов, хватит. Если она не вырвется из всего этого, из скандалов, из маминых слёз, из самоубийц, из лопнувших рояльных струн, то за себя не отвечает.

Холодный ветер лизнул её влажным языком в незащищённое горло. Плотнее запахнувшись, Рокси твёрдой походкой зацокала строго направо от крыльца. Она справилась, она избежала искушения! Но коллеги не сообщили Рокси, что школьники всё ещё здесь.

Они не препятствовали проходу, но топтались, как и раньше. Стая угрюмых, насквозь промокших нахохлившихся птиц. Наверное, здесь собралась вся школа, по крайней мере, старшие классы. Рокси услышала осипшие голоса учителей, призывавшие детей вернуться на занятия. Дети не реагировали. Широким полукольцом молчаливая толпа охватывала тёмно-серое каменное крыльцо, а дождь поливал всё сильнее, опуская им волосы на глаза и на щёки, превращая лица в одинаковые посиневшие маски. Они замерзали, но не покидали свой пост.

Рокси вдруг охватила беспричинная робость. Никто не мешал ей ступить на булыжную аллейку, ведущую к воротам. Напротив, дети потеснились, давая проехать машинам реанимации. Сейчас на крыльце, внутри растянутых лент ограждения, деловито копошились трое мужчин в прозрачных плащах. Они колдовали, склонившись, что-то трогали на влажном камне. Рокси прокляла себя за то, что оглянулась. Меньше всего ей хотелось бы увидеть, что именно мужчины трогают там руками в белых резиновых перчатках. Экспертам, кстати, тоже никто не мешал. Никто в толпе не ругался, никто не кинул в Рокси обидного слова.

Они молчали как-то нехорошо. Рокси спустилась со ступеней, навстречу ей пробирались коллеги, кто-то обогнал, кто-то поздоровался. Она ступила на брусчатку, подростки мягко расступились, давая проход. Рокси вглядывалась в мокрые рожицы, пытаясь за влажными следами дождя угадать слёзы, но слёз не встретила. Ни слёз, ни ругани, ни грубых шуток, ни горестных вздохов. Теперь Рокси видела, что вокруг толпы детей собралось немало взрослых. Случайные прохожие, упорно не желавшие расходиться, будто ожидающие вторую серию драмы. Эти оживлённо болтали, укрывшись под зонтиками.

Ближе стояли учителя и родители. Периодически им сообща удавалось выдернуть из сцементированной толпы очередного ребёнка. Подростки поодиночке не сопротивлялись, позволяли себя увести, придавая толпе сходство с разрушающимся куском пемзы. Взрослые сочувственно перешептывались, женщины вытирали глаза, полицейские негромко уговаривали расходиться. Взрослые вели себя адекватно.

Рокси сделала не больше восьми шагов по живому коридору. Всё самое печальное осталось позади, школьники за её спиной вновь сомкнули ряды. Можно было спокойно ехать домой, но Рокси внезапно забыла, куда и зачем она направлялась. За эти восемь шагов она почти физически ощутила вокруг себя всплеск злобы и самого мрачного отчаяния. Рокси никогда раньше не могла похвастаться особыми параномальными способностями, хотя встречать то, что называется «неприязненный холодок», ей приходилось не раз. Правда, речь шла совсем об иных обстоятельствах. Студенческие разборки, дрязги на кафедре, примитивное подсиживание.

А эти подростки молча рыдали и молча проклинали.

Неожиданно Рокси поняла, что истерика, которой удалось так ловко избежать, отпросившись с работы, никуда не делась и готова нахлынуть со свежими силами. А ещё она поняла, что непрерывно думает о Лоле.

— Марина? — Рокси не особо любила звонить по этому номеру, но иногда приходилось, когда Гризли просил жён договориться между собой касательно ночёвок ребёнка. — Марина, это Рокси… Да, да, я… — Рокси брезгливо отодвинула от уха трубку. У бывшей жены Леонида наблюдалась ранняя глухота, она вечно орала так, словно абонент находился на другом полюсе планеты. — Марина, я хотела…

— Какое счастье! — завопила Марина. — Я никак не могу найти Леонида, а тут такое передают… Рокси, Лола у вас?!

Приехали, сказала себе Рокси. Дождевые капли стекали ей за шиворот. Прежде чем ответить, она запрокинула голову и поглядела на край крыши, откуда шагнули девочки. Даже если внизу вода или батут, даже если наверняка известно, что поймают… Я бы не смогла.

— А я как раз хотела тебе звонить… — Рокси осторожно подбирала слова. С этой неврастеничкой следовало держать ухо востро. — Дело в том, что я сейчас не с Леонидом. То есть, я хочу сказать, что сегодня не ночевала у него, и поэтому…

— Вы что, расстались? — мигом переключилась «жена номер один».

— Просто была у матери, — отрубила Рокси. — Лола, наверное, ещё в школе.

— На хрена ты мне голову морочишь? — взорвалась Марина, — Какая школа?!.. A-а, так ты не знаешь, что у них отменили занятия?

Рояль в ушах Рокси громыхал, разламываясь на бесконечное количество частей. Струны нижних октав рвались и вздрагивали, как дождевые черви.

— Мне мама сказала, что у них там учительница сгорела, что-то такое… — Рокси сдувала с губ паутинки шепотов. Они затыкали ей рот, мешая говорить.

— Кто сгорел?! Да о чём ты вообще? — взвилась Марина. — У них сегодня отменили занятия. И не только у них, ещё в пяти или шести школах. Что-то происходит, болезнь, эпидемия, но прямо не говорят… Я боюсь за Лолу, слышишь?!

— Я тоже за неё боюсь, — машинально ответила Рокси, и вдруг, неожиданно для себя поняла, что говорит чистую правду. После восьми шагов в толпе она всерьёз испугалась за девочку.

— Лолы нигде нет, я обзвонила её подруг, тех тоже нет! Сотовый Леонида не отвечает, а гимназия закрыта… — Марина плакала, уже не сдерживаясь. — Яков поехал туда, но его не пустили, там куча полиции…

— Полиция? В гимназии?

— Господи, Рокси, так ты не слышала… У них убит ещё один учитель, как это называется, где станки, свёрла всякие?…

— Производственные мастерские.

— Вот-вот, нечто вроде! Рокси, они прибили его гвоздями!

 

Глава 5

Гризли

Труп Бенни Фернандеса обнаружил сторож накануне вечером, обходя производственные мастерские, располагавшиеся в подвале гимназии Бенни преподавал мальчикам специфические предметы вроде «Основ трудовой дисциплины» и «Безопасности жизненного пространства», успешно совмещая уроки с должностью заведующего хозяйством. В гимназии все понимали, что госпожа Вержу делает реверанс в сторону Министерства образования и Комитета по надзору, иначе нелепых предметов, только отнимающих время у будущих яппи, в расписании никогда бы не появилось. Попадая в шестой класс, мальчики с изумлением заслушивались первыми и последними в их жизни лекциями об устройстве станков, о технике безопасности на производстве и столярном деле. Уже через несколько уроков школьники использовали занятия господина Фернандеса для переписывания домашних заданий к другим, более важным дисциплинам, а многие откровенно спали или играли под партами в электронные игры.

Бенни не унывал. Когда уровень шума в классе не позволял ему диктовать, Фернандес встряхивал седой гривой, близоруко щурился и звонил в колокольчик. Он принимался ходить по рядам и тряс колокольчиком прямо в уши не в меру распоясавшимся отрокам, выразительно постукивал по циферблату наручных часов и мило улыбался. И буйные головы затихали, потому что любимое наказание господина Фернандеса походило на мину замедленного действия. Он засекал минуты, отнятые у урока, и приплюсовывал их к своим же часам, но в самый неподходящий момент. Например, перед большой переменой внезапно объявлялось, что на беготню и буфет останется четыре минуты, поскольку двадцать шесть минут у него украли две недели назад. Бенни прислонялся спиной к двери, начисто отсекая возможность побега, и елейным голосом диктовал тему… Что-нибудь мало вразумительное, про допуска и присадки, или про устройство косых шестерён. Но ещё хлеще он поступал, когда задерживал класс после последнего урока, как нарочно, когда все как на иголках, потому что в «Парадизо» вот-вот начнётся сеанс. По мнению чувствительных натур, Бенни обладал сверхъестественным слухом и лисьим коварством, идеально угадывая день мести. Именно тогда, когда все жутко торопились, перед праздником, или когда намечался футбольный матч с параллельным классом, или когда ждали девчонки. Он умел наказывать, добряк Бенни.

Этим вечером наказали его самого.

Криминалисты установили, что пожилого коротышку вначале оглушили тупым предметом по затылку, затем толстой проволокой прикрутили за запястья к крючкам на фанерной стене. Стена рядом с классной доской представляла собой лист многослойной фанеры, от пола до потолка. Там, у Фернандеса висели по ранжиру лобзики, пилы, стамески и прочий инструмент. Однако шутники не рассчитали, что крючки окажутся слишком слабыми для веса человека. Кроме того, Бенни очнулся и стал вырываться. Тогда ребята вторично угостили его обмотанной тряпками кувалдой, потом в рот ему затолкали рукав рубашки. Они притащили пистолет для забивания гвоздей и принялись по очереди упражняться в меткости. Гвозди легко проходили сквозь тело и втыкались в мягкую фанеру, всё крепче пришпиливая ненавистного старикана, точно жука или паука в гербарии. По мнению врача, Бенни умер после того, как два гвоздя, пущенные нетвёрдой рукой, перешибли ему трахею и артерию. Однако даже после его смерти мальчики не успокоились. Они перезарядили пистолет и вернулись. В общей сложности в теле Фернандеса насчитали восемьдесят два гвоздя.

Сомнений в том, кто учинил расправу, у полиции не возникло. Вытащенная из дома трясущаяся госпожа Вержу могла лично изучить многочисленные следы, оставленные детьми. Они здорово перепачкали ботинки в крови, хотя потом вытирали подошвы тряпками, чтобы не наследить в коридоре. Там же, возле трупа, они побросали пивные бутылки и мятые сигареты.

Они не скрывались.

По словам очевидцев, сторожа и преподавателей продлённого дня, сбежавшихся на шум в подвал, госпожа Вержу внимательно осмотрела то, во что превратился Бенни Фернандес. Особое внимание она якобы уделила гвоздям в его глазных яблоках. Затем госпожа директор стиснула зубы, хлебнула коньяка из крошечной фляжки и взялась за телефон. Во избежание огласки классным руководителям поручила обзвонить детей, отменила занятия, а на девять утра назначила общую явку педагогов.

Выслушав всю эту историю в красках от коллеги, историка Гржимека, Гризли представил себя на месте директрисы. Он представил, как стоит в луже крови в мастерской и под вспышками полицейских фотографов разглядывает гвозди в глазах старика Бенни…

— Леонид, что у вас с лицом?

— А что с моим лицом? — Гризли уставился в зеркало.

В большой учительской сонно шептал фонтанчик, изображающий кусок мраморной скалы с пещерами и беседками. Напротив фонтанчика раскинулся мини-оазис, в котором не хватало только баобаба и алтайского кедра. Две стены из четырех госпожа Вержу для солидности уставила застеклёнными шкафами с книгами. Случайно забредших сюда родителей полагалось ошеломить культурным уровнем гимназии. Сразу возле дверей, на уровне глаз, выпячивали корешки древние греки и прочие громкие авторы, которых никто из учителей, за исключением историков, после университета не читал. Кожаные стулья с высокими спинками казались похищенными из рыцарского замка. Между фигурно зарешечёнными окнами вольготно раскинулась плазменная панель. Кофеварка вливала тонкую ноту в оркестр телевизора и фонтана. И ещё одна пикантная деталь. Здесь разрешалось курить трубки. Ни в коем случае не сигареты. Трубки или, с особого благословения, сигары.

Большая учительская комната четвёртой гимназии дышала респектабельностью и сановным шиком. Собравшиеся в ней сорок человек дышали страхом. Мужчины принесли стулья и скамейки из соседнего класса, курящие сгрудились у форточек, не отрывая взглядов от чужеродной здесь унылой фигуры в форме. Полицейский чин потребовал, чтобы присутствующие на время отключили мобильные телефоны. Он опрашивал всех отдельно, по одному вызывая в кабинет завуча, а они переминались с ноги на ногу, превратившись вдруг в провинившихся учеников. Следует отдать должное, парень делал своё дело чётко и быстро, не превращая расследование в водевиль или драму. Когда с формальностями было покончено, он попросил общего внимания и выступил с кратким спичем. Полицейский говорил нарочито тихо, заставляя всех примолкнуть и слушать только себя…

Гризли думал о жене.

…Вчера он пытался с ней обсудить ситуацию. Снова и снова. Что она ответила? Рокси не удосужилась вступить с ним в полемику, это было ниже её достоинства. Эта её мерзкая привычка слушать его оправдания с презрительной усмешечкой, а потом спрашивать — ты всё сказал, дорогуша?

Так и хочется ей врезать!..

Боже мой… Гризли схватил себя за голову. Откуда такие мысли? Откуда такие ненормальные желания? Сколько они ссорились раньше — не сосчитать. И сколько раз после ссор, в минуты голубиного воркования, он спрашивал жену, отчего ей так нравится злить его. Этими усмешечками, этой вздёрнутой губой, прищуренным глазом. Самой позой, вызывающей хамской позой! О, Рокси, как никто другой, могла довести до белого каления без слов, одними только жестами…

— Это всё либеральная политика последних десятилетий… — шептал на ухо Гризли историк. Оказывается, он уже давно что-то бормотал. — Я постоянно кричу на всех углах, но кто слушает? Ситуация, при которой родитель не имеет права дать своему зарвавшемуся чаду оплеуху, ненормальна. Раньше чаще умирали, раньше было множество других проблем, но семья оставалась твердыней…

— До чего дожили? — шёпотом подхватила сухопарая англичанка Алевтина. — Семилетние наглецы заявляют мне, что я не имею права на них орать, и тем более — прикасаться! Им виднее, где сидеть в классе, им виднее, когда пора идти домой, а чуть что — они готовы звонить в полицию…

— Потому что учитель для них — ничтожество, вроде лакея, — вполголоса произнёс кто-то позади Гризли. — Вы взгляните, что творится в Интернете. Извините, не при дамах будет сказано, но «сисястая училка» — любимый персонаж порнокомиксов…

…— Пять школ сегодня в подобной ситуации, — сухо вещал полицейский. — И неизвестно, что произойдёт завтра. Формально информация закрытая, но в вечерние газеты уже кое-что просочилось, а в Интернете вовсю идут дискуссии. В Министерствах образования и внутренних дел создана совместная комиссия…

Гризли на минуту вырвался на поверхность своего персонального омута.

— Где-то ещё убили учителя? — теребили полицейского дамы. — Почему нет в новостях?

— Потому что пока не принято решение…

— Какое ещё решение?!

— Что за ерунду он несёт?

— Это произвол!

— Одну секунду, — властно перебила общий гомон директриса. — Вы утверждаете, что маньяки, убившие нашего коллегу, орудуют и в других учебных заведениях?

— Я ничего не утверждаю, — устало отмахнулся офицер. — Я не политик, а полицейский. Я констатирую факты. Несколько преступлений в средних и высших учебных заведениях. Несколько нападений на учителей, поножовщина среди учеников старших классов…

— А подробнее?

— Подробности увидите по телевизору, всё равно выплывет… — полицейский полистал бумажки на столе. — Мне бы хотелось получить от вас характеристики на неблагополучных подростков…

Учительская взорвалась негодованием.

— Мы не закрытый интернат!

— Здесь нет неблагополучных…!

— Вы хотите, чтобы мы обвинили своих учеников в убийстве? — тщательно артикулируя, разделяя слоги, как для недоразвитого ребёнка, осведомился завуч.

Гризли вжал голову в плечи, снова погружаясь в едкую слезливую пучину.

— Сладенький, — щекоталась Рокси, — мой могучий Гризли, ты же умненький и всё понимаешь. Если девочки не будут немножечко стервочками, то от вас, балбесов, сто лет ничего не добьёшься. Ни мебели новой, ни замуж, ни ребёночка.

— Пожалуйста, — взвился он, — пожалуйста, пусть будет ребёнок, я разве против?

— Ах, мой отважный Гризли, — Рокси потрепала его за остатки шевелюры. — Ну, о каком ребёнке может идти речь, когда ты не можешь договориться с Мариной, кто, сколько платит за Лолу? Когда ты никак не можешь рассчитаться за машину? Когда тебя трясёт от одного только голоса твоей мамы в телефонной трубке? Когда ты потеешь под дверью этой вашей грандиозной госпожи Вержу и уж точно никогда не осмелишься потребовать для себя прибавки?!

— Но ведь… ведь я, то есть мы не так уж плохо сейчас получаем.

Он лепетал, и с ненавистью к себе чувствовал, что снова оправдывается. Он вечно перед ней оправдывался. Гризли видел себя боком в зеркале и ещё больше злился, потому что совсем не походил на гризли, на бешеного могучего самца, о котором мечтала Рокси. Скорее, в профиль он напоминал мелкого прилизанного хищника, вёрткого, сердитого, но не опасного. Хуже всего, что это сходство видел не только он, но в первую очередь ученики, а стало быть, Рокси тоже не могла не замечать, и оттого сравнение с медведем казалось ещё большей издёвкой.

— Нынче всякий тринадцатилетний сукин сын прекрасно осведомлён, куда ему звонить в случае чего, — едко брызгал слюной историк Гржимек. Молодые учителя, столпившиеся рядом, согласно кивали — Нынешняя демократия расплодила органы опеки, органы поддержки, антикризисные центры, чёрт знает что!

— Да что далеко ходить, у моей сестры чудо растёт, — вступила в разговор химичка Маргарита — Врёт беспощадно, вещи у матери таскает, требует, чтобы в комнату к ней без стука не входили, это в четырнадцать-то лет! И попробуй ей слово поперёк, сразу в крик, что, мол, права свои знает, напишет в органы контроля.

— А у моего племянника сынок и деньги не гнушается воровать.

— Вы что нибудь знаете про Клавдию? Боже мой, это какой-то кошмар. Сгореть заживо!

— Вержу не признаётся, но ходят слухи.

— Кто-то из наших замешан? Да вы что!

— Если уж вспоминать о мести, то Фернандесу мстить не за что! Его предметы ни на что не влияют.

— Вдумайтесь, милая, о чём вы вообще говорите? Вас послушать — так меня уже должны десять раз застрелить за плохие аттестаты. И ничего, живу пока.

— Безусловно, полнейшая ерунда! Дети на такое не способны, восьмой класс.

— Нет, я вам скажу, здесь ещё спокойные дети.

— Спокойные?! Вы слышали, что они сделали с Фернандесом? Этих сволочей вы называете спокойными?! Бедный старик…

— Не представляю, как теперь смотреть им в глаза.

— Какие глаза? Мне теперь страшно одной по лестнице ходить!

— Помяните моё слово, нынешнему поколению дали слишком много воли! Теперь, видите ли, принято считать их личностями! Хороши личности, способны только тянуть деньги и нервы.

— Это всё секс, совсем помешались.

— Да, вот мы после войны думали о другом…

— Конечно! Им лишь бы трахаться…!

…Гризли терзал себя, что дело в сексе. В каком-то смысле, частично проблема действительно упиралась в секс. По крайней мере, для него. Для Рокси, кажется, проблемы не существовало, он вообще не мог припомнить случая, чтобы жена хоть раз его домогалась. Домогался он, и то первое время, а супруга благосклонно уделяла ему крохи внимания. В какой-то момент она превратила интим в ещё одно своё оружие. В её изящных ухоженных ручках обернуться оружием могло всё.

Однажды, во время очередной ссоры, Гризли не сдержался. Он поклялся себе всеми святыми, что никогда первый не поднимет этот вопрос, чтобы не выглядеть посмешищем, но не сдержался.

— У меня слишком маленький член для тебя?

— Что-о? — она замерла, изумившись, и тут же расцвела хохотом и пригоршней колкостей.

Естественно, Рокси ловко выкрутилась, оставив его в дураках. Она в который раз продемонстрировала, что обитает неизмеримо выше его смешного мирка и не унизится до споров. Когда они ссорились, говорила одна Рокси. В оппонентах и собеседниках она не нуждалась…

Гризли тогда мигом заткнулся, проклиная себя за неудачно вырвавшееся слово. Рокси твёрдо дала понять, что никакие сексуальные темы с ним муссировать, не намерена. Достаточно с муженька и того, что с ним спят. Ему стонут на ушко, ему позволяют всякие вольности, естественно, в установленных ею пределах и в установленные ею дни. Что ему ещё не нравится? Или он мечтает о продолжении скандала?

Гризли ни в коем случае не мечтал о продолжении скандала. Однако в её речи на долю секунды произошёл сбой. Совсем чуточку дрогнули зрачки, когда он спросил насчёт члена. Как бы его жена ни старалась, даже такой великой актрисе, как она, не удалось проскочить непредвиденное препятствие без запинки.

Итак, все прежние подозрения мгновенно в нём вспыхнули и запылали негасимым пламенем, выжигая скудные островки спокойствия. Ей плохо с ним в постели, и двух мнений быть не может! И он, Гризли, знал об этом ещё до свадьбы и ничего не предпринял. Собственно, до свадьбы и первые месяцы после неё новоиспечённый муж ничего вообще не замечал…

…На сей раз его вырвал из омута не скрипучий голос полицейского, а командные обертоны директрисы. Кажется, у меня на её окрик выработался условный рефлекс, подумал Гризли. Просыпаюсь, как от тревожного горна.

— Обращаюсь к классным руководителям! В первую очередь сообщить о прогульщиках. Мне ещё предстоит разобраться, каким образом возникли эти шестнадцать прогулов, начиная с понедельника!

— Давненько я её не видел в таком состоянии, — ядовито усмехнулся Гржимек. Гризли рассеянно покивал в ответ. Непонятно, по какой причине историк избрал его сегодня своим собеседником; приятелями они никогда не были.

— В одиннадцатом «С» в пятницу отсутствовали на уроках трое, в понедельник — уже пятеро! — вторил Аделаиде завуч Каспер. — И классный руководитель не принимает никаких мер! В одиннадцатом «В» двое прогулявших, в десятом «А» — трое! Немыслимо!..

— А что прикажете делать? — раздался звонкий голосок химички Маргариты. Гризли вспомнил — она вела злополучный десятый «А», в котором имел счастье учиться ухажёр его дочери, противный Кисанов. Гризли всего передёргивало, когда Лола при нём звонила своему ненаглядному Кисе по телефону. Она ворковала с ним, как взрослая кокетка, тупо хихикала, перекатывая во рту жвачку, тупо отвечала односложными дикими выражениями… — Что прикажете делать, когда вы сами давали указание не беспокоить родителей учеников!

— Верно, правильно! — заголосили приободрившиеся «классные». — Вы сами говорили, что шум следует поднимать только на третий день, или если ребёнок не принёс справку…

— Мы никого не покрываем, в журналах всё отмечено!

— И у меня отмечено, завтра бы я доложила!

Аделаида Вержу грозно сдвинула брови, но Гризли угадывал за стальным каркасом её показного спокойствия разгоравшуюся панику. Тем временем у старшего офицера объявился помощник. Он снова вызывал преподавателей для беседы тет-а-тет, как это делал незадолго до того его начальник, но теперь акценты сместились. Их больше не интересовало алиби каждого на вчерашний вечер, теперь их интересовали дети…

— Я прошу прощения, — поднял ладонь полицейский, и шум наполовину затих. — Мы служим в убойном, с малышнёй контактировать приходится не так уж часто к счастью. То есть, приходится, но вот насчёт прогулов не понимаю. Проясните мне. Я закончил школу двадцать лет назад, и что, с тех пор прогулять урок стало преступлением?

Гризли внезапно понял про этого офицера одну важную вещь. Причём он понял её именно потому, что сам присутствовал в учительской наполовину, а другой своей половиной барахтался в омуте. Этот офицер был большой хитрец и пройдоха. Он нарочно выделил одного из своих подчинённых для индивидуальных допросов, а сам притворялся тут простофилей. Он приучал к себе толпу, как охотник приручает редкую дичь, таскаясь за ней сутками по снежной целине. Ему было остро необходимо, чтобы люди перестали его замечать, чтобы расслабились и болтали всё, что вздумается.

— В нашей гимназии прогул — это серьёзное происшествие, — Вержу сделала ударение на слове нашей. — Очень серьёзное!

— Например, за весь прошлый год мы имели всего семнадцать прогулов, — топорща усы, подхватил завуч Каспер. — Такой высокой дисциплины в других учебных заведениях нет и в помине.

Тут Каспер встретил ледяной взгляд директрисы и обмяк. Гризли это позабавило.

— О, я не сомневаюсь, что четвёртая гимназия лучше всех, — без тени иронии откликнулся полицейский. — Стало быть, за прошлый год прогулов столько же, сколько за два дня этой недели?

Гризли позволил утащить себя на дно. Он её любил, вот и всё. Никаких философских изощрений, никаких теорий о совместимости-несовместимости характеров, об общности взглядов, о постельной гармонии. Он обожал каждый ноготок на её пальчиках, каждую родинку на её животе, каждую мелкую морщинку.

Просто любить — проще всего.

Рокси так не умела и не хотела. И не потому, что родилась злобной фурией или синим чулком. Нелестные эпитеты Гризли приберегал для бывшей супруги. Он признавал, что голова Рокси гораздо лучше устроена для восприятия науки, чем его. Она не взбиралась по карьерной лестнице, она непринуждённо обгоняла коллег на скоростном лифте. В двадцать два ей предложили остаться на кафедре, в двадцать шесть состоялась её защита, затем — одна за другой две стажировки, в Канаде и Японии, и после каждой из них — предложения закрепиться и возглавить отделы при университетах, в Торонто и Киото соответственно…

Гризли познакомился с ней как раз между этими двумя командировками. Сначала предмет её научных изысканий вызвал у него скепсис и улыбку. Но не прошло и трёх месяцев, как о проблеме заговорили во весь голос, затрещали в новостях и принялись освещать в толстых журналах. Имя Рокси неоднократно проскальзывало в газетах, когда требовалось мнение специалиста или даже мнение лучшего специалиста.

Его жена на глазах становилась лучшей, а сам Гризли продолжал пыхтеть на нижней ступеньке карьерной лестницы. И вдобавок не особо умело орудовал своим маленьким членом…

…Гризли не сразу сообразил, что трижды выкрикнули его фамилию. Младший офицер ему понравился больше, чем его хитрый и немного развязанный коллега. Младший офицер имел скромные габариты и добрые собачьи глаза, влажные, коричневые, окружённые мелкими морщинками. У злых людей таких глаз не бывает, подумал Гризли, закрывая за собой дверь кабинета географии. Капитан солнечно улыбнулся вошедшему, как будто только его и ждал, как будто не трепал минуту назад нервы с десятком невротичных старых дев. У Гризли губы невольно растянулись в ответной улыбке; он отметил про себя, что представитель закона безошибочно угнездился за учительским столом, предоставляя посетителям кабинета маяться на детских партах.

Продолжая излучать счастье, низенький полицейский открыл папку и положил перед Гризли три фотоснимка. Снимали цифровой камерой, непрофессионально, явно впопыхах. На всех трёх снимках присутствовала людская масса, а на первом плане — шестеро. Седьмого Гризли заметил не сразу, зато моментально узнал место. Пешеходный переход на проспекте, возле площади Согласия. Два человеческих потока рвались навстречу друг другу, пешеходы неслись вприпрыжку, огибали медлительных, толкали неповоротливых, спешили по своим архиважным делам. Некоторые, впрочем, оглянулись, вероятно, заметив вспышку.

— Кого-нибудь узнаём? — офицер откинулся на спинку учительского стула и закурил.

У Гризли за одну секунду взмокла спина. Конечно же, он узнавал, ещё как узнавал.

— Эти снимки мы показали вам первому, — сказал полицейский.

— Когда?… — Гризли подавился. — Кто их снимал?

— В субботу, — приветливо кивнул капитан, — да какая вам разница, кто снимал? Случайный очевидец, женщина. Она пыталась их остановить, но сама еле спаслась. Тогда она спряталась… Там разгружался грузовик, видите — оконная рама на переднем плане, размыто… Она спряталась, сделала три кадра и обратилась в полицию.

— Вы их нашли?

— Теперь — да, — как ласковый кот, мурлыкнул полицейский. — После того, как сравнили снимки из личных дел ваших учеников. Признаться, непростая была задачка, угу. За два дня мои парни побывали в девяти школах, лицеях и колледжах, ближайших к площади. Я уже не говорю о картотеке Отдела по делам несовершеннолетних, о базе данных наркоманов, об интернатах и прочем… Соображаем, куда я клоню?

— Вы хотите сказать, что искали сначала среди… гм… неблагополучных?

— Угу, разумеется.

— Я уверен, что моя дочь с ними случайно… — Добрые влажные глаза полицейского смотрели на физика, не моргая. Гризли понял, что произнёс водевильную чушь и покраснел.

— Там четверо парней и две девушки, — полицейский стряхнул пепел. — Парни постарше. По крайней мере, двое из них учатся у вас в десятом классе. Кисанов и Брыль…

— Я знаю их.

— Угу. Девочки совсем ещё сопливые и, как видите, участия не принимают. Курят в сторонке, смеются.

— Вы считаете… — Гризли проглотил воздух. — Вы считаете, что эти пацаны могут иметь отношение к… ну, к тому, что…

— К убийству Бенни Фернандеса? Не знаю, — капитан предъявил обворожительную улыбку. — Мне известно одно. Тот торговец фруктами, которого Кисанов и компания лупят ногами на глазах у вашей смеющейся дочери, умер по пути в больницу.

— Кошмар…

— Согласен, всё это крайне неприятно. А теперь думаем — что нам кажется странным в этих фотографиях?

— Как будто монтаж, — мгновенно откликнулся Гризли. — Эти люди на переходе… Они не реагируют, словно приклеены сюда.

— Угу, угу! — просиял полицейский. — Только они не приклеены. Свидетельница сделала три кадра и убежала, а многие другие взрослые присоединились к веселью.

— Простите? — Гризли подумал, что ослышался.

— Со слухом у нас порядок, — хихикнул офицер. — Когда подъехала дежурная машина, торговца топтали всемером, а ещё человек двадцать взрослых смотрели. Когда появилась полиция, они даже расходились нехотя. Людям теперь нравится убивать.

 

Глава 6

Пятнадцать с четвертью

Пятнадцать с четвертью на сияющем циферблате.

Сразу в шести уютных залах киноцентра «Империя» завершились сеансы. Распахнулись двери, потекли каучуковые ступени эскалаторов, вынося возбуждённых зрителей наружу, под сырую апрельскую морось.

Тамара Галицкая, не глядя, швырнула в сторону урны ведёрко из-под попкорна, завернула на шее шарф и поплотнее запахнула полы плаща. При спуске с эскалатора развлекательного центра она замешкалась, и живой вал тут же с ругательствами толкнул её в спину. Тамара удержалась на ногах только потому, что подле выхода с ленты был расстелен ворсистый коврик с эмблемой «Империи».

— Сам ты мудак! — вернула она кому-то вечернее приветствие, загораясь в предвкушении перепалки.

Но поругаться не получилось, обидчик уже сгинул в сумерках. Они все исчезали в сумерках, словно проваливались в бездну за край неоновых сполохов. Тамара отошла в сторонку, за круглую стальную опору, и стояла, нахохлившись, провожая глазами разудалую толпу. Шарф на горле свернулся неправильно, кололся и пропускал холодный воздух. Она в ярости размотала шарф и кинула на асфальт. Потом передумала, подняла и отряхнула. Плащ тоже сидел как-то неудобно, и джинсы затянула слишком туго.

Всё плохо, а ещё эти вонючки лыбятся!

Она себя сегодня неважно чувствовала. Если честно, то она себя неважно чувствовала всю последнюю неделю, а может, и целый месяц. Но сегодня утром стало окончательно херово, иначе не скажешь. Утром она не нашла за тряпками в шкафу заначку. Руди уже ушёл в школу, ушёл обиженный, потому что не получил завтрак. А какой завтрак она ему могла дать, когда у самой второй день не было ни крошки во рту? Накануне припёрся папаша Руди, исполнять высокую миссию, наложенную судом. Припёрся общаться с сыном, мать его! Дэн Галицкий, чтоб он сдох, так же нуждался в общении с Руди, как она в новых лыжах! А чем всё закончилось, блин? Да как всегда. Этот урод раскрутил её на выпивку, давил, на жалость, рыдал, что та сучка его не понимает, и на службе его вышвырнули, как паршивого пса, хотя он тянул всю работу, и сын растёт волчонком, огрызается на него, а всё почему? Потому что, видите ли, она, Тамара, не воспитывает в сыне надлежащего уважения к отцу. Тамара чуть было не запустила в придурка Галицкого когти, но припёрся из школы Руди, и ссора затихла. Руди пришёл, увидел их вдвоём за столом и, вместо того чтобы подойти к родителям и выразить почтение, удрал к себе в комнату.

— Вот видишь, — зло засмеялся Дэн, — видишь? Он нас обоих в грош не ставит, совсем обнаглел! Я сейчас пойду и приведу его сюда…

Он поднялся, но далеко не ушёл. Порядочно набрался к тому времени. Тогда Тамара приказала ему, чтобы сидел и не возбухал и к её ребенку чтоб не приближался, коли сам толком воспитывать не умеет. Галицкий полез в бутылку, мол, ребёнок общий, но Тамара его так пихнула, что он грохнулся под стол и больше не выступал. Она знала за собой, что когда выпьет, становится сильной и смелой, и никакие придурки не могут ей тогда перечить, а уж тем более — учить, как ей жить! Она сама пошла к Руди, чтобы проверить его уроки, но щенок вёл себя нагло, а потом вообще сбежал на улицу, без шапки. Пока она занималась ребёнком, подлец Галицкий высосал остатки из бутылки и тихой сапой свалил.

Наконец, когда Тамару вконец достали оба ублюдка, молодой и старый, раздался спасительный звонок от Феоны. Феона — молодец, она совсем не такая, она не связывается со всяким дерьмом, не рожает этому пьяному дерьму недоделанных ублюдков, которые потом хамят матери, рвут учебники и крадут её деньги. Порой Тамаре казалось, что Феона — это маленький серый ангел, спустившийся к ней от подножия небесного престола. Такой невзрачный ангелок шестого или там седьмого разряда, нечто вроде небесного водопроводчика, призванного затыкать слезливые дыры в дочерях проклятого рода человеческого.

Феона позвала куда-нибудь посидеть, у неё водились деньжата. Феона удачно вышла замуж, ей достался порядочный человек, не какой-нибудь там урод Галицкий.

Тамаре пришлось выслушать лекцию о вреде алкоголя, о неверных подходах к ребёнку, который совсем выбился из колеи и стал похож на злобного зверька, о том, как неприлично молодой женщине так себя запускать, целыми днями торчать у телевизора в обнимку с чипсами, сухариками и пивом.

Тамара любила Феону, потому что…

А просто любила, без всяких «потому что».

Слишком многое их связывало в юности, до того, как одну посетил успех, а другую силой непреодолимых, несчастливых обстоятельств повлекло на дно. Но сегодня, слушая подругу и как всегда кивая, Тамара вдруг поймала себя на желании схватить со столика кафе прямоугольную массивную пепельницу с эмблемой «Честерфильд» и как следует садануть этой занудной сучке по башке, прямо в её ровненький проборчик! Врезать раз, другой и третий, пока эта говорливая дура не заткнётся и не свалится очочками и занудливым носом прямо в розетку с мороженым! Потому что дурочка Феона вовсе не желала признавать, что одним выпадает счастливая карта, а другим — просто не везёт.

Желание подраться было таким сильным, что Тамара застонала и впилась ногтями в сиденье стула. Феона, как раз развернувшая длинный монолог о вреде потребления американского кино, американских прохладительных налитков и американской культуры в целом, поперхнулась и застыла, моргая из-за выпуклых стёкол близорукими серыми глазками. Всё в ней было сереньким и приглаженным, в точности мокрая серая мышь! Что-то она почувствовала, мудрая старшая подружка. Поёрзала для виду ещё минутку, потыкала ложечкой в пломбир и свалила. Правда, надо отдать должное, оставила Тамаре «конфетку». «Конфетка» — так стыдливая, мать её, зализанная Феона называла аккуратно сложенную, скрученную купюру. «Конфетки» она регулярно подкидывала подруге, за что Тамара её обожала и ненавидела одновременно.

Утром, когда выяснилось, что кто-то из мужиков стащил заначку, Тамара заметалась тигрицей. Выпить не осталось ни капли, она яростно бегала по квартире, пинала ногами попадавшиеся на пути предметы и представляла, как вышибет дурь из этого куска дерьма, Галицкого. Потом её мысли перекинулись на сына, и Тамара ахнула. Ну конечно, это не Дэн, тот тупой, как валенок, тот бы не допёр полазать по шкафам, да и пьяный сидел. Точно, это подлый ребёнок, неблагодарная скотина!

Хорошо, что Феона вовремя испарилась. Не то непременно получила бы углом пепельницы по темечку, праведница херова! И вдвойне прекрасно, что оставила немножко денег, не так больно переживать подлость собственного ребёнка. Тамара подумала и прямо из кафе направилась в кино. Показывали клёвую комедию, а может, вовсе и не комедию, с этим самым в главной роли… Ну, этот, она ведь его так любит, он такой лапочка… То ли Джек Николсон, то ли Энтони Хопкинс…

Она наморщила лоб, выбила из пачки сигарету. Табачный дым не приносил облегчения. Она старалась затягиваться как можно глубже, следуя устоявшемуся мнению, что перекур непременно успокоит нервы. Нервы не успокаивались, с нервами творилось что-то неладное. Тамара злилась на весь мир. И к тому же её не покидало крайне неприятное ощущение провала в памяти. Она в деталях помнила, как болтала с Феоной, как эта напыщенная дура убралась восвояси, как потом она переминалась с ноги на ногу в кассе кинотеатра, чувствуя себя инопланетянкой в море весёлых неоновых огней, хохота и будоражащего запаха картофеля фри. Она взяла себе большой пакет картошечки, восхитительной, хрустящей, солёненькой картошечки, ещё сухариков и…

Она никак не могла вспомнить, что случилось позже. Вне всякого сомнения, она отсидела сеанс в кино, иначе не вышла бы вместе со всеми. Но вот что там показывали и как звали того героического американского парня? Хоть тресни, события на экране и даже убранство кинозала словно отрезало от неё плотным непрозрачным занавесом.

«Неужели я заснула? Неужели проспала весь фильм?… Но тогда… — она поднесла к глазам лоснящиеся от жира пальцы, на всякий случай понюхала их. Всё верно, пахло картошкой фри, пахло сухариками… — Тогда когда же я успела всё съесть?!»

Она выбрала крайне неудачное место для раздумий; к ней в закуток уже дважды заворачивали мужчины, расстёгивая ширинки, и, матерясь, уходили. В её сторону летели бутылки, пустые банки от «коки» и «пепси» и сплющенные вёдра от попкорна.

«Вонючие суки, — окрестила их Тамара. — Вонючие грязные малолетки. Там наверху достаточно урн и сортиров. Почему этим вонючкам надо непременно засрать всю площадь?..»

На неё внезапно накатило, как давеча в кафе, даже ещё сильнее. Тамара выплюнула окурок, сунула руки в карманы и побрела в ненавистную квартиру. Кино не принесло облегчения. Напротив, фильм стёрся из её памяти. Начиная со вчерашнего вечера — сплошные неприятности. Весь мир ополчился, словно издеваясь над её плохим самочувствием.

Тамара очнулась возле подъезда. Ладонь лежала на кнопках кодового замка, с бетонного козырька ручьём лила вода, рядом помахивала хвостиком соседская болонка. Тамара подёргала ручку, потом до неё дошло, что надо набрать три цифры. Три простые цифры и кнопку ввода, тогда замок пискнет и впустит её в родной подъезд. Она проторчала у металлической двери минут двадцать, подпрыгивая от холода, пока сверху не спустились соседи. Кажется, Тамаре кивнули, но ей тут же показалось, что старикашки насмехаются. Старикашки и вправду улыбались, но их улыбки моментально погасли, когда Тамара изо всей силы носком сапога ударила противно тявкающую болонку в нос. Грязно-белый клубочек отлетел в кусты, отчаянно визжа, а седая калоша в очках разинула дряблую пасть и начала что-то нудно бормотать…

Тамара оттолкнула её и захлопнула за собой дверь парадной. Болонка снаружи заливалась, дед скрипучим голосом бубнил насчёт проклятых пьяниц и милиции. Тамара припёрла дверь ногой и внимательно проследила в окошко за пожилыми супругами. Если эти гниды хоть раз ещё ухмыльнутся в её адрес, им обоим крупно не поздоровится. Она вынет им без помощи дантиста их вонючие вставные челюсти и раздавит каблуком! Чтобы не шамкали за спиной, они ведь постоянно шамкают и насмехаются над ней, постоянно подслушивают, вонючие ублюдки! Тамара шагнула в лифт и только там внезапно догадалась. Ну, конечно же, эти сволочи потому и смеялись над ней, что она не могла попасть в парадную! Пока она спала в кино, они поменяли код на входной двери. Сволочи, сволочи, но…

Двери лифта открылись, а Тамара так и осталась стоять, прислонившись лбом к исчирканной ножами и фломастерами пластмассовой стенке. Из памяти исчезли имена сволочей, двадцать лет живущих напротив. Она забыла номер собственной квартиры и какой ключ к какому замку подходит. Зато внезапно вспомнила, как вонючие старикашки пытались её отравить. Однажды Тамара обнаружила на коврике возле своей двери белый порошок, а в другой раз на балкон к ней упала мёртвая синичка. Сволочи раскидали яд по балкону, но сдохла невинная пичуга. Были и другие сигналы, но тогда Тамара не придала этому внимания, зато сегодня всё встало на свои места. Какая же она была дура! Собачку они пожалели, гниды! Она позволила вонючим гнидам над собой издеваться, и, кроме того…

Кроме того, они втянули в свои грязные делишки дурака Галицкого. Дэн же полный кретин, даже трезвый, а трезвым он бывает очень редко, только в тот промежуток времени, пока он идёт от дома до неё или до любого из дружков, который ему нальёт. Сволочи, они же нарочно подкарауливали Дэна внизу и внушали ему всякие гадости. И не только внушали, но наверняка угощали его пивом, а в пиво подмешивали яд. Оттого он закладывать стал всё чаще, и подлюгой стал, как они! Дьявол, как же открыть эту сволочную дверь?!

Тамара взмокла, вращая ключом в обе стороны, но тут дверь сама распахнулась, на секунду мелькнул взъерошенный затылок сына. Он привычно отпер матери дверь и сразу ретировался в свой угол. Тамара испытала огромное облегчение, поскольку не вполне верила, что пришла к себе домой. Она намеревалась задержать Руди окриком, но помешал телевизор. Телевизор он вечно ставил на максимум громкости.

«…Возможно, необъяснимая вспышка суицида, отмеченная на этой неделе в столице, прямо или косвенно связана с мощнейшим взрывом на Солнце. Как сообщают астрономы, уровень солнечной активности остаётся очень высоким. По мнению учёных, вероятность повторения сверхмощных вспышек так называемого класса X в течение ближайших 24 часов составляет 50 %…»

— Руди, принеси мне пиво!

— Где я деньги возьму?

«Деньги, — злорадно подумала она. — Стащил, паршивец, ещё и насмехается!» Она отсчитала сыну точно на две бутылки и замерла, соображая, в какую же из двух дверей следует свернуть.

Двери показались ей слишком большими и слишком одинаковыми. Тамара не узнавала собственную квартиру. Она смутно помнила, как добралась до дивана, помнила, как скинула на стул плащ. Дальше — провал в пустоту. Из пустоты возник двенадцатилетний сын, он глядел на родную мать хмуро и нагло. Затем повернулся и, бормоча ругательства, отправился к себе.

— Руди, ты не слышал, что мать сказала? Немедленно сходи за пивом.

— Ты и так пьяная, — не оборачиваясь, буркнул он.

— Ты мне дерзить будешь? — Тамаре почудилось, что она движется очень медленно, что вокруг образовалась сумеречное резиновое пространство, сквозь которое ей нагло ухмылялись трёх- и четырёхглазые рожи.

Она упала на колени, успела ухватить его за куртку, но подлец рванулся, причинив ей новую боль. Тамара взвизгнула, два ногтя сломались, один почти вырвало с мясом. Она с трудом различала предметы… Кто-то дрался с ней, отрывал от себя её руку, пыхтел, но лицо его скрывалось за синей пеленой. Маленький, юркий и злобный, похожий на её сыночка, но не сыночек… Тамара понимала, что это один из них, один из вонючих сволочей, подосланных Галицким, она крепко держалась за его джинсовую спину, а он волок её за собой, отбиваясь ногами. Свободной рукой Тамара шарила по грязному линолеуму, и первое, что она нашла, обрадовало её и придало бодрости. Она снова была сильная и смелая, она не даст себя загубить!

— Галицинское отродье! — сдавленно выкрикнула она, обрушивая на сумеречного беса гантель, обнаруженную под диваном. Гантель предназначалась для засолки капусты.

От удара что-то мягко хрустнуло, и сволочной ребёнок моментально прекратил отбиваться. Волоча Тамару за собой, он до чёрных синяков излупцевал ей ноги своими твёрдыми бутсами, расцарапал ей до крови руку и несколько раз укусил.

Тамара ударила ещё раз, потом ей показалось, что подлец хихикает, она подхватила откатившуюся гантель и набросилась на «галицинское отродье» со свежими силами. На какое-то время она выпала из реальности, уплыла куда-то очень далеко, в плавную голубую страну, похожую на мелкий, тёплый, ласковый лиман, куда её мама возила в детстве…

Когда к Тамаре вернулось зрение, она не могла точно сказать, сколько на часах. Во всяком случае, за окнами совсем стемнело. Оказывается, она перевернула свой разлезшийся двуспальный диван, под матрацем с торчащими пружинами обнаружился белый фанерный ящик для белья. Тамара тщательно выбрала из трёх простыней самую чистую, беленькую, застелила ящик, чтобы он стал совсем как гробик. Затем она перенесла туда младшего Галицкого, расправила ему складки на брюках и курточке и прикрыла сверху другой простынёй. Получилось очень красиво, настоящий покойничек.

Тамара задумалась. Она не помнила точно, что же следует делать дальше. Кажется, нужны были свечи и… Свечки она нашла, целых два огарка. Тамара их старательно подожгла и установила прямо в самодельный гроб, по обе стороны от худеньких плеч покойного. Так, что же ещё?… Ну, конечно же, водка. Ведь если её сын умер, то он же не виноват, что умер таким маленьким, он заслуживает настоящих поминок с настоящей выпивкой и холодцом. Почему-то именно холодец запал ей в душу…

Следующее и последнее мгновение, когда она вынырнула из сумерек, настигло её на кухне. Тамара раздумывала о холодце и перебирала в ящике стола ножи. Найдя, наконец, то, что искала, — длинный зазубренный нож для рыбы, она спрятала его в рукав плаща и, напевая, вышла на лестничную клетку. К ней никак не хотел возвращаться ласковый азовский лиман, чайки и мамина улыбка. Тамара знала, почему так получается. Эти вонючие сволочи, они всегда мешали ей, а сегодня они уморили её сыночка.

Лифт открылся, снизу поднимался очкастый дяденька в курточке пузырём, в галстуке и с деловой сумкой через плечо. Дяденька улыбнулся Тамаре, она тоже широко улыбнулась в ответ, посторонилась, пропуская его. Когда он уже сворачивал, чтобы позвонить в квартиру соседей справа, Тамара очень быстро и точно проткнула ему горло ножом. Она была сильная и смелая. Ей понравилось, когда его вонючее тело упало на остриё и нож погнулся.

Она вынула нож, обтёрла о его галстук и позвонила в дверь к любимым старым сволочам. Тамара смутно помнила, что они в чём-то перед ней провинились, но это было уже неважно.

Сумерки ждали её. Тёплые ласковые сумерки, уютные, как азовский лиман.

 

Глава 7

Гризли

Гризли ошибся. Оказывается, низенький капитан со скорбными собачьими глазами и был самым главным в бригаде, нагрянувшей в гимназию. Гризли запомнил его смешную фамилию — Бузина.

— Ладненько, не стоит так сильно переживать. Скорее всего, вашей дочери не будут предъявлены обвинения, — вздохнул капитан. — И уж тем более не надо на неё орать. Угу, только всё усугубим…

Капитан Бузина почти непрерывно что-то жевал. Он доставал из кармана маленькие кусочки чего-то сухого, кидал их рот и быстро проглатывал. То ли чипсы, то ли сухарики.

— Что усугублю? Что тут можно ещё усугубить? — встрепенулся Гризли.

Бузина сделал упреждающий знак пальцем, с кем-то коротко поговорил по телефону.

— Усугубить?.. — повторил он, разглядывая Гризли, словно видел его впервые. — Ладненько, я попытаюсь ввести в курс дела, тем более что нам ещё понадобится ваша помощь. Скажите, ваша дочь вам часто звонит на сотовый?

— Ах, чёрт, телефон! — Гризли хлопнул себя по лбу. — Ведь вы заставили всех нас отключить телефоны! Марина наверняка сто раз звонила, и Лола могла звонить. Сейчас-то можно подключиться?

— Один момент, — осадил Бузина. — Мы попросили отключить телефоны в целях общей безопасности. Я прошу вас, подпишите.

— Что это?

— Расписка о неразглашении. Подписав её, вы сможете получить телефон и покинуть здание школы.

— Что?! — До Гризли начало доходить. — Вы что, арестовали нас тут? По какому праву?!

— У меня есть письменное распоряжение начальника полиции. Вам должно быть известно, что в особых случаях нам разрешено задерживать подозреваемых на срок до трёх суток.

— Так мы подозреваемые?

Капитан поморгал добрыми глазами, почесал снизу подбородок и стал ещё больше похож на спаниеля. В его усиках застряли крошки чипсов.

— Вчера вечером в этом здании было совершено жестокое, не побоюсь этого слова, зверское убийство. Пока оно не раскрыто, подозреваемыми являются все, контактировавшие накануне с убитым. Я прошу вас подписать заявление, в котором вы обязуетесь хранить в тайне всё увиденное и услышанное сегодня, особенно нашу беседу.

— И тогда я покину список подозреваемых?

— Тогда, если информация о нашей беседе станет, известна, и на вас укажут как на возможный источник утечки, я вас арестую и предъявлю обвинения по трём статьям. Сознательное противодействие следствию, введение в заблуждение…

— Достаточно, я подпишу, — Гризли размашисто расписался и сразу же спрятал руки, чтобы капитан не заметил его нервозности.

Полицейский вздохнул.

— Есть вероятность, что в очень скором времени нам понадобится помощь всех здоровых мужчин…

— Что вы имеете в виду?

— То самое, — капитан поманил Гризли пальцем и сам нагнулся навстречу, как будто собирался доверить страшную детскую тайну. Мужчины наклонились вместе со стульями, и почти соприкоснулись лбами. — Всё, что пишут и говорят, — не-пра-вда! — одними губами, почти бесшумно выговорил капитан.

«Он сумасшедший… — у Гризли под столом непроизвольно сжались колени. — И все мы сумасшедшие здесь. Мой ребёнок смеётся, когда рядом убивают человека. Выпускной класс портит мне рабочую форму непереваренным маисом. Фернандеса кто-то прибил к стене гвоздями. Муж Марины разводит дома огромных улиток. Рокси собирает чемоданы. В школу приходит полицейский, арестовывает нас всех, угрожает и играет в политический сыск… Все обезумели, и я вместе с ними…»

— А что, правда? — осторожно поинтересовался Гризли.

— А, правда — это то, что вы от меня скрываете. Из скрытых маленьких правд вырастает что? — хихикнул капитан. — Вы думали, вырастает большая скрытая правда? А вот и нет! Вырастает колоссальная кривда и заполняет собой всё. Она заполняет собой все щели и паузы, как хорошее машинное масло…

Гризли признал, что перед ним не просто сумасшедший, а чрезвычайно умный сумасшедший.

— Расскажите мне честно, что происходило с вами в последние дни. Что-то ведь показалось вам странным, диким, несуразным? — Бузина смотрел, не моргая, в зрачки.

Гризли вздохнул и рассказал о рвоте в шкафу. О гнусных надписях на классной доске. О поцелуях и объятиях на уроках. Капитан иногда переспрашивал, выуживая мелочи удивительно ловко для человека постороннего и далёкого от образовательного процесса. Гризли начал подозревать, что коротышка с преданным взглядом служит совсем не в том подразделении, которое выезжает на убийства.

— Что ещё? — спросил капитан. — Насколько я успел ознакомиться с вашей иерархией, все учителя боятся завуча больше, чем директора. Не беспокойтесь, я ни в коем случае не озвучу ваши показания.

Гризли подумал и, тщательно подбирая слова, рассказал о том, чего Касперу и уж тем более Аделаиде Вержу слышать никак не следовало. Ещё в прошлую среду две девочки довольно безапелляционно сообщили ему, что их планы пребывания в гимназии не распространяются на его последний урок. Формально они как бы отпрашивались, но, по сути, хамили ему в лицо. Девятый класс в четверг писал контрольную, результаты её повергли физика в глубокую задумчивость. Гризли был вынужден отложить стопку контрольных тетрадей до понедельника. Из двадцати человек «неуд» следовало поставить семнадцати.

— А обычно они учились хорошо? — капитан сделал в блокнотике очередную пометку.

— Здесь почти все учатся хорошо и отлично. Понимаете, дело не в привилегиях… Просто родители каждого ребёнка, обучающегося здесь, имеют возможность нанять частных репетиторов. У меня до сих пор такое впечатление… вот как вы сказали — дикое. Да, дикое. Точно они разом поглупели.

— А вы разве не подрабатываете с ними? — капитан, казалось бы, удивился. — Во всяком случае, мне это кажется естественным…

— Нам категорически запрещено «подтягивать» своих учеников… — Гризли подумал, что пора и самому перейти в атаку. — Я вам честно всё рассказал. Вы обещали объяснить, почему в газетах неправда.

— Ладненько, тут и объяснять нечего, — неожиданно легко согласился Бузина. — В криминальные сводки попадает то, что согласовал наш пресс-центр. Начиная с прошлой пятницы пресс-атташе получил указание урезать информацию до минимума. Вчера за разглашение с меня могли снять погоны, а сегодня это секрет Полишинеля. Однако приказ выполняется. В морги везут трупы, а по ящику показывают голые задницы певичек.

— В морги? Трупы? — Гризли передёрнуло. — Ваш коллега упомянул, что в пяти школах отменены занятия…

— Угу, это только в нашем городе, — поделился капитан. — Информацией о том, что происходит в провинциях, я не располагаю. Введён дополнительный уровень секретности.

— Чёрт знает что… Насколько я слышал, наш завуч пытался дозвониться до коллег из второй гимназии, но там…

— Там тоже полиция, всё верно. Необходимо пресечь панические настроения. Если сейчас все начнут звонить друг другу и сообщать о своих несчастьях, мы никогда не разберёмся в причинах.

— А во второй гимназии тоже… убийство?

— Сплюньте. Пока там все целы.

— Так что же происходит? Национальные беспорядки? Индейцы бунтуют? Или террористы?

— Террористы плохо укладываются в схему суицида. Вот, например, мне только что звонили, эта информация тоже не пойдёт в вечерние новости. Стажёр до смерти забил ученика. Потом ученики собрались и убили стажёра. Но день на этом не закончился. Завуч запер двери и начал собственное расследование. В ходе расследования нескольких учеников постигла та же участь, что и вашего коллегу… Угу, прибили гвоздями… При чём тут террористы? Никакие бомбометатели пока не научились гипнотизировать детей.

— А если научились? — возразил Гризли. Несколько секунд Бузина строго сопел. Затем высыпал в рот горстку солёных сухариков, смял упаковку и задушевно поглядел физику в глаза:

— Поэтому нам нужны такие, как вы. За эту неделю погибло много подростков, некоторые совсем дети. До того как разгорится скандал, моё руководство мечтает нащупать хотя бы приблизительные пути решения. Чтобы было чем отбиваться от журналистов и родителей. Очень скоро всё выплывет, а у психологов нулевой результат. Эффективность профилактической работы никакая. С самоубийцами не поговоришь, это понятно. Хоть бы один убился не насмерть! — в сердцах пробормотал капитан. Гризли от такого откровения покоробило.

— Они убиваются наверняка, улавливаем? — капитан свирепо раскачивался на учительском стуле. — И не оставляют записок, как это принято… Таким образом, у нас две ветви преступлений. Самоубийцы и те, кто проявляет беспричинную жестокость, угу. Те, кто замешан, или как-то близок к преступлениям, вот как ваша дочь, они прячутся. С пятницы больше ста человек пропало, сегодня родители подают в розыск. Такие вещи не спрячешь, обязаны вывесить фотографии… Да вы уже наверняка по телевизору видели…

— Я не смотрю телевизор, — Гризли подумал, что благодаря Рокси он несколько дней совершенно выбит из колеи. Могла начаться война, могли восстать команчи, могли спуститься марсиане, а он бы даже не заметил. Благодаря выходке Рокси он с трудом находил в себе силы отбарабанивать положенные часы, а после уроков метался по дому, как пойманный голодный волк. — Как можно скрыть сотню пропаж? Разве можно скрыть от десятков независимых каналов и радиостанций столько преступлений?

— Скрыть можно многое, — кисло подтвердил капитан. — Пресс-центр предоставляет информацию в обычном режиме. Однако аналитическая группа Управления, к которой я принадлежу, отбирает для особой проверки некоторые факты.

— А вы всегда их отбирали? — спросил Леонид. — Или начали неделю назад?

— А вы как думаете? — рассмеялся капитан и снова подмигнул. Что-то вертлявое проскользнуло в его крепенькой фигуре, словно вдруг разболтались внутренние шарниры.

— Но бесконечно скрывать всё равно не получится!

— Угу, логично, — хмыкнул капитан. — Хотя моё начальство считает, что ситуацию ещё можно взять под контроль… Кстати, чипсов хотим? — он бросил на стол два блестящих пакетика.

— Нет, благодарю… — с нарастающей тревогой Гризли думал о выключенном телефоне и о Лоле.

Капитану кто-то позвонил.

— Только что мне сообщили, что Кисанова дома не обнаружили, он не ночевал. Кстати, его родителей тоже не найти. Впрочем… как я подозреваю, у них в семье гулянки сына переполоха не вызывают. Скажите, ваша дочь тоже?..

— Исключено, — возразил физик. — Лола живёт со своей матерью и с её новым мужем, но это абсолютно исключено. Она всегда ночует дома.

— Угу, ладненько. Мы уже связались с вашей бывшей супругой. Девочка действительно сегодня ночевала дома. О том, что отменены занятия, уже вчера знала вся семья. Сегодня утром взрослые уехали на службу, а ребёнок оказался предоставлен самому себе. Имеются мысли, где может находиться девочка?

— Шатается в компании с подружками, — предположил Гризли. — Денег у них обычно нет, погода плохая. Вероятнее всего, слушают музыку у кого-нибудь дома.

— Музыку дома, музыку дома… — пропел капитан. Леонид вздрогнул, поднял взгляд, но Бузина снова был серьёзен.

— Угу, милости прошу, — Бузина подвинул учителю открытый классный журнал восьмого «А» с фамилиями и адресами учеников. — Можем указать, с кем дружит ребёнок?

Гризли стала раздражать идиотская манера Бузины задавать вопросы в первом лице множественного числа.

— Вы намерены её… арестовать?

— Не имею права. Могу только задержать и допросить.

— Хорошо… — Леонид склонился над журналом. — Я точно не уверен… Кажется, вот эта, Натали и эта… У Лолы не так много подруг. Но… я не совсем понимаю другое. Зачем вам я? Отправьте человека к моей бывшей жене. Лола неминуемо вернётся домой, пусть он её ждёт там…

— Угу, ждёт там, — передразнил Бузина. — Нет у меня столько людей, засады устраивать. Людей хронически не хватает, не успеваем регистрировать заявления! Только на родителей и надежда. Если бы мне дали сегодня выступить в эфире, я ко всем обратился бы с просьбой — запереть школьников дома и не выпускать! Не выпускать даже в соседний подъезд, а то вдруг это заразно.

Капитан произнёс два слова в телефон. Вошёл жующий поджарый парень в штатском, переписал подчёркнутые фамилии и бесшумно исчез.

— А мальчики? — улыбнулся вдруг Бузина. — Как насчёт мальчиков из старших классов?

У Гризли возникло чувство, будто добрейший капитан подталкивает его к замаскированному капкану.

— Но про мальчиков вы… и так знаете. Про Кисанова…

— А как насчёт Росси и Илинеску из одиннадцатого класса?

— Росси? — Леонид был ошарашен. — Первый раз слышу… То есть, я у них преподаю, но с этими ребятами Лола не общается…

Капитан вытащил из пачки очередную сигарету, понюхал её и заложил за ухо. Гризли нестерпимо захотелось в уборную, но он опасался получить отказ. Если капитан вдруг прикажет сидеть и никуда не рыпаться, он не посмеет спорить с представителем власти, да ещё и вооружённым. Но это будет означать, что он, Гризли, всё же арестован и не смеет теперь без разрешения помочиться. Будь он неладен, этот Фернандес, хотя о мёртвых так нельзя…

Бузине кто-то позвонил. На сей раз капитан долго отмалчивался, несколько раз издавал неопределённые возгласы, односложно переспрашивал, а, выключив телефон, ещё минуту смотрел в пол. Он механически отправлял в рот одну за другой золотистые картофельные корочки из пакета, а потом, всё так же, не поднимая глаз, начал ковырять пальцем в носу. Леонида передёрнуло, когда капитан извлёк палец и принялся его задумчиво разглядывать. Бузина морщил лоб, на его лице отражались мучительные мыслительные процессы, как будто ему предстояло раскрыть преступление века.

Гризли слушал, как в коридоре и учительской визгливыми голосами переругивались его коллеги, как бубнил в ответ кто-то из полиции, как обидчиво вскрикивала директриса. Несколько раз в учительской звонил телефон, тогда все смолкали, а спустя несколько секунд тишина прерывалась ещё более громким коллективным воплем. Сотовые телефоны тоже звонили, не переставая. Кто-то из женщин заплакал, кому-то вызывали врача.

«Что у них там творится? — физик сидел как на иголках. — Никогда не слышал, чтобы наши дамы так голосили.»

Наконец полицейский очнулся от спячки. К нему вернулось прежнее задорное и даже слегка озорное выражение.

— Вы в курсе, что произошло в семье Росси? — спросил Бузина.

— Нет…

Гризли вдруг подумал, что совершенно не хочет знать о событиях в семье Росси.

— Отец Дима Росси убит, и бабушка его убита. Сам школьник исчез. Утверждают, что дважды его видели в компании друзей, но ничего определённого. Домой не возвращается, вот так вот.

— Плохо… — выдавил физик.

— Меткое замечание, — похвалил капитан. — Но это ещё не самое плохое. Они все убивают родителей.

— Что? — Гризли сморгнул. Он никак не мог сфокусировать внимание, потому что по соседству, в учительской, у кого-то началась самая настоящая истерика.

— То, что вы слышали, — хихикнул капитан. — Мне только что сообщили. Ваши одарённые ученики соревнуются, кто лучше прикончит родителей.

 

Глава 8

Авангард безумия

«…Наконец-то я сделаю это. Наконец-то я сделаю то, что так давно хотелось!»

От радостного возбуждения на лице Стефана Куна проступили алые пятна. Он заглянул в зеркало над умывальником, показал язык своему отражению, затем расстегнул ворот. Что-то кололо шею, точно шерстяной шарф, но никакой шарф дома он не носил.

Однако шерсть кололась с другой стороны. Кун потрогал грубые короткие волосы, беспорядочно прораставшие сквозь кожу. Кожа тоже грубела. Ему это понравилось. Ему нравилось становиться взрослым. Он скинул рубашку, майку, ощупал грудь. Волосы росли везде, и это было здорово. Девкам нравится, когда волосатая грудь.

— Стефан, сколько можно там торчать? — Гнусавый голос матери вернул его к действиям.

Зануда, чёртова зануда! Можно подумать, что ей надо мыться! Но ей ничего тут не надо, ей надо совсем другое — постоянно его контролировать. Стефан расстегнул брюки, потом снял их совсем, вместе с трусами. Внимательно посмотрелся в боковое зеркало, прибитое к стене за ванной, повернулся попеременно правым и левым боком.

— Bay! — только и сумел выдохнуть Стефан. Итак, вчера он не ошибся, Его член вырос, ещё как вырос! Выросло всё, недаром ему тесно в плавках.

— Чем ты там занят, Стефан?

— Моюсь, — улыбаясь своему отражению в зеркале, он с наслаждением помочился в раковину. Акт номер один. Раньше он об этом и подумать, не смел…

— Тогда почему у тебя не льётся вода? — мама перекрикивала телевизор.

— Я намыливаюсь.

Стефан нагнулся, достал из заднего кармана джинсов фото голой мулатки и занялся делом. Сегодня он будет поступать так, как хочет. Оказалось, что трахать задравшую зад мулатку вдвойне приятнее стоя, чем, скорчившись на унитазе или под одеялом, зажав в руке салфетку. Потом приходилось салфетку выбрасывать в форточку, а самому — бежать мыться, стараясь не запачкать трусы и простыни. Потому что, не дай бог, она заметит…

Его мамочка.

Его мамочка контролирует всё. Наверняка это началось ещё задолго до его рождения. Как пить дать, она указывала врачам, как делать ей УЗИ, отцу она писала списки, что купить для малыша, и боже упаси её ослушаться. Женскому психологу она читала гневные лекции по педагогике, а медсестёр доводила до истерик, требуя чистоты и тишины. Она указывала своей младшей сестре, любимой тётке Стефана, с кем той встречаться, а кого избегать. Тётка несколько лет жила в доме старшей сестры, затем окончила университет и сбежала со скандалом. Вениамин Кун продержался четыре года, вырвал через суд право встречаться с сыном по выходным и ещё год лечился у невролога. Всё это Стефан узнал года три назад, как ни странно — от папиной мамы, которая не показывалась на горизонте много лет и вдруг объявилась. Мамочка привыкла контролировать всё, она выпытала у сына, кто звонил, и спокойно приказала, чтобы он не вздумал встречаться с «этой старой алкоголичкой, которая не удосужилась понянчить внука даже неделю». Мама даже не сомневалась, что её любимый отличник, её надежда и будущий защитник её послушается.

Стефан очень любил маму, а мама обожала своего единственного сынишку. Но с бабушкой он всё-таки встретился, и после этой недолгой встречи началась медленная, но крайне опасная химическая реакция. Словно где-то внутри отлаженного механизма пролили едкую кислоту, которая принялась неспешно проедать перегородки, механизмы и провода. В двенадцать лет он внезапно ощутил нехватку воздуха.

Мама решала, с кем из гимназических товарищей следует дружить. Мама решала, с кем сыну общаться во дворе. У мамы благодаря половине действующего завода Куна-старшего имелось достаточно денег, чтобы выбрать для ребёнка правильную спортивную секцию, правильный летний отдых и правильных товарищей. Она не поленилась переехать в Заречье, в престижный комплекс, где соседи не могли вызвать ни малейшего подозрения и где ребёнок навсегда потерял контакты с «детьми воров». Вне праздников приводить в дом мальчиков возбранялось, о девочках не могло быть и речи. Когда Стефану звонили, мама брала параллельную трубку. Когда он укладывался спать, мама приходила к нему в комнату, проверяла, не читает ли он под одеялом. А заодно проверяла, что он там ещё делает, под одеялом. В туалете надолго застревать не следовало. В ванной нельзя было запираться на задвижку; у мамы запросто находились причины заглянуть. До последнего времени Стефану не приходило в голову возмущаться тем, что его записную книжку и все бумажки в столе регулярно прочитывают, что ему надлежит звонить сразу после уроков и сообщать, во сколько он вернётся, и что каждая его «хорошая» оценка становится предметом серьёзного разбирательства. Он очень любил маму и не хотел её огорчать. Мама вполне справедливо требовала от сына только отличной учёбы, а отличная учёба в гимназии госпожи Вержу просто так не даётся!

Если ты не слишком умный, приходится напрягаться втрое, чтобы никто об этом не узнал. Ты обязан быть отличником с самого первого класса, а мама проконтролирует и проследит, чтобы для тебя были созданы самые лучшие условия.

— Стефан, ты нарочно надо мной издеваешься?

Мулатка выполнила свою задачу. Стефан откинулся, сел на край джакузи, пережидая, пока сердце перестанет колотиться. Затем включил воду, но сперму смывать не стал. Так было интереснее. Что она скажет, если заметит? Он подмигнул своему двойнику и натянул джинсы. Его немного беспокоили красные пятна на щеках и неожиданно густая щетина. Впрочем, так красивее, девушкам нравится, когда парень небритый! Стефан вспомнил, как они пили вермут с Маришкой из десятого «А». Вермут заедали конфетами и жвачкой. А потом пришлось бежать домой сломя голову, чтобы успеть прийти раньше мамочки и изобразить старательную работу над домашним заданием.

Он успел и изобразил, но беда подкралась с другой стороны. Мама подошла его поцеловать и учуяла запах дыма от волос. Напрасно он убеждал её, что сам не курил, что просто сидел с ребятами, которые курили… Оказалось, что это ещё преступнее, нежели курить самому. Мама пообещала, что обзвонит всех его одноклассников, придёт завтра в гимназию и выяснит, с кем её сын курит. Слово за слово, мама вырвала у него признание, и плачущий Стефан стал свидетелем её телефонного разговора с матерью Маришки. Очевидно, мама Маришки исповедовала несколько иные принципы, поэтому и сама девушка, и вся её семья были занесены в «чёрный список»…

Стефан поклялся, что больше никогда не обманет мамочку. Что не будет больше встречаться с «неизвестными» людьми. Со слезами на глазах мама обняла сына. Что тебе не хватает? За что ты так обижаешь маму? За то, что мама посвятила тебе всю свою жизнь, отказалась от личного счастья и второго ребёнка? Я определила тебя в лучшую гимназию, ты будешь учиться в престижном университете, а когда придёт время, мы найдём девочку из хорошей семьи…

— Стефан!!!

— Мама, я иду к тебе…

Я больше не допущу. Я сделаю это. Я теперь буду делать всё, что захочу.

Стефан не обманул маму. Он вышел из ванной босиком, хотя пол был холодный, следовало ходить только в тапках. Он не высушил голову феном, он не вымыл за собой ванну, не сложил грязные вещи в стиральную машину. Стефан пересёк холл, в кухне быстро нашёл нужную вещь…

— Сынок, ты хочешь кушать? — мама контролировала обстановку, не отрываясь от сериала. — Не хватай ничего из кастрюли! Я тебе разогрею, всего понемножку, супчика и купатов…

Нет. Я не хочу супчика. Я хочу, чтоб ты, наконец, сдохла. Стефан направился в мамину спальню. Пространство между китайской вазой и индийским метровым слоном занимала плазменная панель. Мама куталась в розовый атлас на розовом диване. Стефан подошёл к ней сзади, нагнулся и поцеловал. Волосы мамы сегодня очень вкусно пахли ванильным муссом. Он крепко взял её за волосы, испытывая ощущение удивительной лёгкости, и трижды сильно ударил ножом. Он держал маму и сквозь слёзы смотрел на экран. Он был счастлив.

— Я не хочу супчика и купатов, — сказал он. — Я буду есть мясо из кастрюли…

…Сара Гандлевская в третий раз протягивала руку с ключом к магнитному замку, и в третий раз не находила в себе сил отпереть подъезд. Она не представляла, как смотреть в глаза отцу и что ему говорить.

Конечно, его можно обмануть. В очередной раз можно соврать, что результатов контрольной не объявляли, что дневник остался на проверке, что химичка до сих пор больна…

— Сара, ты хочешь опозорить всех нас?

— Доченька, Академия управления — это не трамвайный парк! Твой отец оплатит поступление, но халтурщики вылетают оттуда в первую же, зимнюю сессию!

— Сарочка, в нашей семье не рождались дурачки. Если ты не подтянешь физику…

— Моя дочь не пойдёт учиться в какой-нибудь педа-го-ги-ческий, моя дочь будет человеком!

Боже. Боже. Боже.

Позади кашлянули. Сара автоматически вошла в подъезд и шагнула в лифт. Она привалилась лбом к холодной стене, так голова болела чуть меньше. Потом она достала зеркальце, но не увидела собственного лица. Саре показалось, что глаза за линзами приобрели нелепый зеленоватый цвет, а зрачки стали слишком широкими. После того, что стряслось за последнюю неделю, ещё и не такое почудится!

С химией ситуация катастрофическая давно, но до поры от отца удавалось это скрывать. В конце концов, один провальный предмет он бы ещё пережил. Но позавчера ей влепили по «жбану» Хорёк и историчка, страшильная Колбаса. В глубине души Сара признавала, что физик прав. Он заранее предупредил, кого будет спрашивать на следующем уроке. Он почти всегда так поступал, давая возможность подготовиться, и слыл человеком справедливым, несмотря на бредовую кличку. Впрочем, Хорька многие недолюбливали, и Сара в том числе.

Своей дотошностью физик слишком походил на папу.

— Сара, мы с мамой освободили тебя от всех обязанностей, только учись!

— Если я услышу на родительском собрании, что ты не стараешься, берегись!

— Ты вынуждаешь папу встретиться с учителем истории…

— Гандлевские не выдержат позора, если их ребёнок…

Боже. Боже. Боже.

…Сара вышла из лифта и надолго замерла перед цветной витражной дверью. За витражом — всего две квартиры; семье Гандлевских не хватило совсем немного, чтобы выкупить пентхаус. Справа от лифта находилась ещё одна полупрозрачная дверь. Там имелся ничейный балкончик, с которого начинала свой восемнадцатиэтажный бег вниз пожарная лестница. Сара невидящим взором следила за играми голубей на перилах. Голуби порхали свободно, их не ждали жернова Академии управления, их не прочили в аппарат губернатора, их не заставляли зазубривать даты сражений.

Историю заваливать недопустимо.

— Дочка, я создаю тебе тепличные условия…

— Сара, репетитор считает, что двух раз в неделю тебе недостаточно. В чём дело, Сара?

— Сара, все развлечения — потом. Мы не можем сорваться, идёт самый ответственный этап!

Боже. Боже. Боже.

Она сорвалась. Она прогуляла репетитора. Она получила «неуд» по физике. Она надерзила историчке. Она не успеет переписать контрольную по химии.

Сара нагнулась над перилами. Голуби вспорхнули, ворковали где-то выше, под козырьком крыши. Внизу на разные лады гудели провода. Ещё ниже смеялись, варили что-то вкусное, кажется — грибной суп. Божественный запах грибного супа… Сара вдруг вспомнила, как они ездили в лес, собирали грибы, договаривались, что засушат их на зиму, чтобы потом приглашать гостей на самый вкусный домашний суп, но не выдерживали, варили и жарили, и съедали всё сразу.

Когда это было? Очень давно, лет восемь или девять назад. Машину вела мама, в машине чудесно пахло свежими грибами, хвоей, солнечным лесом, тёплый ветер кидался в окна паутинками, а папа сидел рядом, крепко держал её за плечо и спрашивал таблицу умножения. После таблицы умножения он спрашивал её наизусть стихи, затем снова переключился на математику. Сара старательно отвечала, ощущая на плече тяжёлую горячую ладонь. С каждым новым примером ладонь становилась всё тяжелее, а солнечный свет разменивал золото на серебро, серебро сменялось тусклой медью. Мама поворачивалась назад, улыбалась чуть неестественно, чуть слышно просила мужа прекратить, неловко пыталась перевести разговор на стороннее, весёлое…

А Саре уже не хотелось грибов, не хотелось никуда ездить вместе, а хотелось вырваться, на полном ходу вылететь из открытого окна и смешаться со свободной лесной жизнью…

Сара ещё ниже перегнулась через перила. Нет, войти в дом и признаться отцу в поражении она не в силах. Каждая её плохая оценка — это его поражение, его личная катастрофа и позор. В семье Гандлевских не выносят позора.

Шестьюдесятью метрами ниже ребёнок выпустил в небо два шарика — голубой и зелёный. Сара засмеялась. Она загадала, что если шарики полетят вместе, то всё сложится хорошо. Шарики полетели вместе.

Сара засмеялась ещё громче и полетела им навстречу…

…Симона Грач обожала старшую сестру. Старшую сестру нельзя не обожать, ведь она так много делает. Анжела всегда на гребне волны, Анжела — самая лучшая, она надежда и опора, она светоч и маяк для младшей, непутёвой и бездарной.

Симона извлекла из серванта три тонкостенных стакана, очень дорогих, расписанных золотыми цветами. Эти стаканы доставали в исключительных случаях. Например, когда папу выпустили из тюрьмы, потом — когда Анжела поступила на свой японский факультет, или когда умерла бабушка.

Сегодня намечался как раз такой случай. Кое-кому предстояло умереть.

Симона сложила стаканы в плотный пакет, завязала его и несколько раз ударила молотком. Потрогала, удовлетворённо кивнула и снова принялась колотить. Времени у неё оставалось не так много, очень скоро они все появятся. Придёт ли папа — это большой вопрос, поскольку папа — существо непредсказуемое. Но папа заботил Симону в меньшей степени. Папу, скорее всего, убьют и без неё. Иногда она, лёжа в постели перед сном, закрывала глаза и не могла вспомнить его лицо. Маму помнила, Анжелу, обеих покойных бабушек, дядю Феликса, и прочих родственников с фамилией Грач. Она отчётливо помнила даже тех, кто уже несколько лет сидел в тюрьме, и тех, кого видела совсем ребёнком. Только лицо отца расплывалось, дрожало, как расплывается и дрожит солнечный закатный диск, вызывая слёзы и желание отвернуться.

Симона закончила. В пакете шуршал мельчайший стеклянный порошок. Старшая сестра, несомненно, будет удивлена, но не покажет ни удивления, ни радости. Мама, пожалуй, изобразит брезгливое недоумение, её любимое выражение, когда дело касается младшей дочери…

Опара поднялась великолепно. Симона осторожно открыла пакет, ещё раз проверила его содержимое, чтобы не осталось крупных кусочков, и всыпала стеклянный песок в тесто. Она надела фартук, включила погромче любимый «Депеш Мод» и погрузилась в приятнейшее из занятий. Что может быть лучше, что может быть слаще и благодарнее, чем труд кондитера?

— Посмотри на Анжелу! Уж она-то выбрала крепкую, надёжную профессию!

— Какому мужу в наше время нужна жена-кашевар?

— У нас в доме, как в сказке, старшая сестрица — умница да умелица, а младшая… непонятно что.

— Это стыдно рассказать! Отучилась за такие деньги десять лет в гимназии и заявляет, что пойдёт в кондитеры!..

— Вот отец приедет, дурь выбьет!

Симона разогрела духовку, смазала маслом противни, разложила бумагу. Как положено, разделила сдобу на три куска, выставила тарелочки с начинками. У неё всё ладилось, всё получалось как нельзя лучше. Единственным местом, где она не волновалась, где её мятущаяся натура успокаивалась и приходила в блаженное состояние, была кухня — где она оставалась наедине с любимыми послушными сковородами, кастрюльками, скалками и ножами.

Она ловко раскатала первый пирожок, положила в центр ложку марципановой пасты, изготовленной по собственному рецепту. Туда была добавлена варёная сгущёнка, коньяк и несколько мелких ингредиентов, составлявших военную тайну. Пышное тесто не липло к рукам, вскоре от плиты поплыл несравненный, вызывающий желудочные спазмы аромат. Второй пирожок Симона начинила жареными куриными потрошками вперемешку с лучком, третий получился с сыром и жареными опятами…

Старшая сестра приедет из своего японского заведения поздно, но мама без Анжелы ужинать не сядет. Мама, как всегда, недовольно и наигранно вздохнёт, обозначая своё страдальческое существование, но пирожки своей дочери она любит не меньше Анжелы…

Симона улыбалась и напевала.

Жалко, что за столом не будет папы. Папа вечно морщится, стоит маме завести свою любимую песню о бездарной младшей дочери. Папа жуёт, слушает о том, какая восхитительная у них старшая, и как подкачала младшая со своими кулинарными и кондитерскими замашками, и смотрит сквозь Симону. Папин взгляд похож на дуло ружья, папины мысли похожи на затихший океан перед бурей. Буря происходит за пределами, там, где Александр Грач перестаёт быть семьянином, а становится главой совсем другой семьи. Но Симоне всякий раз зябко, когда два холодных ствола его глаз останавливаются на её лице.

Папа любит их обеих, но папа презирает неудачников. Папа слушает маму, слушает об успехах дочерей, улыбается старшей. Старшей он подарил кабриолет, как и обещал. К свадьбе он обещает подарить ей дом. Естественно, в семью Грач не войдёт абы кто; жениха Анжеле тоже подарит папа. У Анжелы всегда было и будет всё, её все обожают. Потому что она оправдывает надежды. Старшая сестра скорее отравилась бы, чем променяла японоведение на пирожки с земляникой…

Симона представляла, как это произойдёт, потому что накануне не поленилась, добралась в библиотеке до очерков судебной экспертизы и всё хорошенько изучила. Она хорошо представляла, как они будут корчиться. Не сразу, постепенно…

Симона пела.

 

Глава 9

Лола

— Господи… — прошептал Гризли. — А мы здесь ничего не знаем…

— Теперь знаете, — хмыкнул капитан Бузина. — Подозреваю, что сегодня вечером повторят в новостях. Ладненько, я ещё раз попытаюсь открыть вам глаза. Народными, так сказать, средствами. Наш человек общался с матерью Боба Илинеску; парень у вас в школе законно освобождён по болезни, но тоже третью ночь отсутствует дома. Мать Илинеску утверждает, что её сын водит тесную дружбу с Владом Кисановым из десятого класса. Их семьи раньше рядом жили в Заречье.

— Даже если и так, моя дочь с ними не дружит и никого не била!

— Но вы мне солгали. Зачем?

— Я не хочу её впутывать.

— Угу. Она уже впуталась, по самое не могу. — Гризли мучительно соображал.

— А родители Кисанова вам не дали его сотовый номер?

— Дали. Не отвечает.

— У него есть ещё один номер, я его разведал чисто случайно, — Гризли смотрел в сторону. — Однажды Лола ночевала у меня и куда-то с ним отпросилась. Она сказала, что этот номер на самый крайний случай. Что если я по нему позвоню просто так, она мне больше не будет доверять. А Кисе придётся выкинуть сим-карту.

— Подождите, — капитан отдал пару распоряжений. В кабинете тут же материализовался сержант с чемоданчиком. Чемоданчик был поставлен на учительский стол так, что его содержимое оказалось от Гризли скрыто. Бузина протянул ему широкую эбонитовую трубку с витым шнуром, а сам нацепил наушник. Сержант при этом, не переставая, кидал в рот чипсы. — Ладненько, говорим сначала ваш сотовый номер. Угу, теперь его номер. Говорим…

Гризли слушал гудки. Капитан и сержант синхронно молотили челюстями.

— Влад? — Дыхание в трубке.

— Влад, это папа Лолы. Пожалуйста, позови её. Я знаю, что она с тобой. Честное слово, я не собираюсь звать её домой, гуляйте, сколько хотите… — Полицейский вращал рукой, поощряя Гризли развивать монолог как можно дольше. Другой рукой он прижимал к уху наушник. — Мне просто надо сказать ей несколько слов… Может быть, ей нужны деньги?

Трубка молчала Гризли так, и подмывало крикнуть в сетчатую мембрану: «Живо позови мою дочь, засранец, дерьма кусок! Не то я тебя упеку в колонию, я тебе ноги выдерну, сучонок!»

Господи, да что со мной?

Гризли ослабил галстук, затем плюнул на возможные последствия, снял его и засунул в карман. Если Вержу начнёт возмущаться, что одет не по форме, пошлю её к чертям собачьим! Он в очередной раз удивился собственной нетерпимости. Неужели всё из-за Лолы, из-за её невольного соучастия в избиении? Гризли категорически не желал произносить слово «убийство» рядом с именем дочери, даже про себя он избегал подобных приближений. Лола здесь ни при чём, это нелепая случайность.

Как только он её найдёт, заберёт немедля! Если понадобится — посадит под домашний арест или увезёт в другой город, но Маринке с её Яковом точно не доверит! А этого угреватого мерзавца Кису он сотрёт в порошок.

— Папа? Что тебе надо?

— Лола, дочура… — Гризли поперхнулся. — Лола, где ты?

— Ты разве не знаешь, куда звонишь? — голос дочери звучал сухо и отстраненно. — Я ведь просила тебя не разыскивать меня, я не ясельный ребёнок.

— Ты совсем не ребёнок, — Гризли попытался взять себя в руки. — Но я беспокоюсь за тебя. И мама тебя искала.

— Вот как? Но ты ведь обещал мне, что прекратишь преследовать меня у моих друзей. Разве ты не обещал?

— Лола, я обещал, но…

— Ты обманул меня. Повтори мне вслух, ты обещал, что не будешь выставлять меня на посмешище перед мальчиками!

— Обещал… Лола, но тут другое дело…

— Другое дело? То есть, иногда можно и приврать, да, папуля? Вы постоянно врёте. Только Рокси мне не врёт.

Гризли вытер вспотевший лоб. Он не мог себе объяснить, почему так волнуется. Даже если её гнусный дружок принимал участие в драке, это ещё не повод психовать. В конце концов, пацаны нередко выясняют отношения в присутствии своих пассий, хотят покрасоваться…

— Лола, я не обманул. Просто не всегда всё можно учесть…

— Не всегда учесть? — она засмеялась так, что Гризли вздрогнул. Коротышка полицейский, прикрыв рукой мембрану, отдавал бесшумные приказания сержанту. — Ты не учёл, что я запомню твоё обещание, да, папочка? Ты посчитал, что мне можно так же врать, как и маме?

— Лола, о чём ты?

— Да всё о том же. В позапрошлом году ты залепил мамочке уши, что едешь в лес, на лодке, в палатках. А сам уехал с Рокси во Флоренцию. Ты наврал маме, чтобы она не тянула с тебя денег. Очень умно, папочка. Ты испугался, что она станет требовать новые шмотки для меня…

Гризли хотел спросить, откуда она знает, но вовремя прикусил язык. Конечно же, Рокси разбрасывает фотографии, где ни попадя! Ему стало худо при мысли, что Марина тоже в курсе. Впрочем, стесняться тут нечего, он имеет право ездить куда хочет и с кем хочет. Просто неприятно и совсем капельку стыдно.

Совсем капельку.

— Ты обещал мне, что если хорошо закончу седьмой класс, ты возьмёшь меня с собой на карнавал.

— Но, дочура, мы же с Рокси тоже не поехали, мы не скопили достаточно…

— А кто тянул тебя за язык? Я закончила с одними хорошими и отличными оценками, я похвасталась всем подругам, что мы с папочкой летим в Рио, а в сентябре я выглядела круглой дурой!

— Лола, но ведь я уже извинялся за это…

— Ты обещал маме прислать к нам домой программиста, чтобы он настроил мне принтер и последние игры, которые не включались. Где этот программист?

Какой же я идиот, подумал Гризли, закрывая глаза. О Господи, ну почему я такой идиот?

— Дочура, позвони маме, она волнуется…

— Она украла мой дневник.

— Что? Украла?… — Гризли бессмысленно уставился на капитана, тот понимающе выпятил губу. — Лолочка, нельзя говорить про мать такие вещи. Если она у тебя взяла что-то посмотреть, то только потому…

— Потому, что она считает меня дурой. Наверное, так и есть. Она уговаривала меня рассказывать ей всё, а сама нашла дневник и закатила скандал. Она дважды ударила меня…!

— Я этого не знал.

— А если бы узнал, то добавил бы. Выбил бы мне зуб или глаз. Я там писала, что обнималась и целовалась с Моникой и что мы спорили, у кого вырастет красивее грудь, а потом Моника стала целовать меня в грудь, и мне понравилось. Ты слышишь, папуля? Киса, отстань…

Смех и возня в трубке.

— Слышу, — сказал Гризли.

«Чем они там занимаются? О, чёрт, я убью его…» Воображение мигом нарисовало ему сцену разнузданной оргии, скомканную грязную постель в чужом доме и его Лолу на простынях вместе с этим малолетним ублюдком…

— Мамочка обещала мне, что ничего не сделает, а сама позвонила матери Моники и устроила вопли на весь дом. А меня обозвала грязной лесбиянкой. Моника после этого сказала, чтобы я к ней больше не подходила, потому что у меня язык как помело. А потом мама прочитала, что я курю. Что молчишь, папуля? Я помню, как ты обещал меня выдрать, если только заметишь с сигаретой!

— Тебя уже поздно драть… Лола, зачем ты… зачем ты вела этот дневник? — он спросил, и сам удивился вырвавшемуся вопросу. Ещё он про себя решил, что в свете всего сказанного не будет сгоряча звонить Марине, потому что неминуемо с ней сцепится. Гризли вспомнились слова капитана о девочках, прыгнувших с крыши. Следовало поступать крайне осторожно.

— Вот интересно, а с кем мне ещё говорить? — после долгой паузы произнесла дочь. Она, на другом конце города, видимо, тоже обдумывала его вопрос. — С кем я могу говорить, кроме дневника?

— С нами… Если не со мной, так с Рокси, — поправился он.

— Чтобы она тебе рассказывала, какая я маленькая дрянь? А ты знаешь, папуля, что она говорит про тебя?

Гризли вздрогнул. Ему уже не хотелось дальше выяснять отношения. В трубке послышался наигранный томный стон и свистящий шёпот Лолы: «Пусти, придурок, ну, пусти…»

— Папуля, твоя Рокси тоже врёт. Она пожаловалась мне, что ты не можешь рассчитаться по кредиту за машину. Я спросила её, почему она не заставит тебя отказаться от кредита. Она ответила так — «пусть малыш поиграется с игрушкой». Я тогда спросила — зачем она мне говорит одно, а тебе — другое? Почему не признаться честно, что её достали твои выплаты и твои подсчёты на калькуляторе?! А однажды я её прямо спросила, почему вы не заведёте ребёнка, если счастливы вместе…

— Лола, не надо…

— Рокси знает, что ты встречался со студенткой. С той блондинкой, с которой ты изменял ещё, когда жили с мамой! Она знает и злится. Между прочим, папуля, я ей сказала, чтобы она не заводилась и что студентка та давно не студентка, а растолстевшая мамаша с дитём и что тебе она давно не нужна.

— Лола, но откуда ты?..

— Я несколько раз брала у Рокси мелочь из карманов. Я стащила у неё лак и телефонную карточку. Мне это ей тоже рассказать, и мы вместе поплачем?

— Лола, прошу тебя, давай встретимся…

— Нет, раз уж ты меня достаёшь, это я тебя прошу помолчать, — она изъяснялась настолько ровным тоном, что Гризли начало казаться, будто он говорит не с живым человеком, а с автоматом. — Ты обещал, что не будешь вмешиваться в мои оценки. Маргарита снова не выставила мне «двойку», хотя я запорола две самостоятельные. Я её прямо спросила, почему она меня жалеет? Она улыбнулась и сказала… Знаешь, что она сказала? Она сказала: «Разве Бог нам не завещал помогать друг другу?» Вот так, папуля. У Маргариты тоже дочка, в шестом, кажется. Тебе придётся ставить ей хорошие оценки по физике…

— Лола, доченька, послушай… Это обычная практика. Люди действительно должны помогать друг другу, учительница химии права. Представь себе, что станет с нами, если каждый будет действовать строго по закону? Мы превратимся в автоматы, если в нас не останется человеческих слабостей…

— А когда ты осенью соврал мне, что болен, а ребята видели тебя в кафе с блондинкой? Ты не смог поехать со мной на сборы, просто посмотреть, как выступала наша команда! Конечно, тебе же интереснее было проводить время со студентками!..

Гризли не знал, куда глаза девать, но капитан Бузина деликатно отвернулся.

— Они в Посёлке, частный сектор, — негромко отрапортовал сержант. Капитан кивнул ему, сержант бесшумно выскользнул за дверь.

— Лола, пожалуйста…

— Всё, отвали от меня!

— Лола!

Но вместо звенящего сопрано дочери Гризли услышал сиплый кашель, смех и совсем другой голос. Прокуренный ломкий голос мальчишки, пытающегося казаться взрослым.

— Слышь, Хорёк, тебе сказано — отвали от неё! Будешь ещё докапываться — инвалидом сделаем!

— Дай мне Лолу, — Гризли еле сдержался, чтобы не перейти на крик. — Пожалуйста, дай мне с ней поговорить…

— Хорёк, сворачивай баян!

Лола хохотала где-то совсем рядом с трубкой. Бузина поощрительно вращал кистью. Гризли предпринял ещё несколько попыток вернуть внимание Кисы, пока до него не дошло, что тот просто забыл сразу выключить телефон.

— Вы её найдёте? — потеряно спросил Гризли.

— Уже ищем, — сердечно поморгал капитан. — Вы можете забрать свой телефон, и непременно оставайтесь на связи. Мы немедленно вас известим. Не хотите чипсов?

Леонид взялся за дверную ручку.

— Одну секундочку, — полицейский быстро жевал, крошки чипсов вылетали у него изо рта и сыпались на мундир — Пожалуйста, на улицах и в подъезде будем предельно осторожны. Прежде чем заходим в тёмное помещение или нагибаемся к замочной скважине, трижды оглянемся.

— Хорошо, так и поступлю, — Гризли сомневался, сообщить ли капитану о куске сушёного картофеля, повисшего у того на усах.

Трижды оглянуться.

Он спускался по лестнице и терзался мыслью, почему дружелюбное предостережение капитана его так взволновало. Каждый день в криминальных новостях призывают к осторожности. И только спустившись вниз, Гризли понял, что его напугало.

Чипсы.

 

Глава 10

Пятнадцать тридцать

Пятнадцать тридцать на старом потёртом будильнике в кабинете сестры-хозяйки. Кабинет сестры располагается на первом этаже солидного кирпичного здания с колоннами, бывшего графского особняка. Особняк прячется в парке Победы, и уже полстолетия в нём размещается женская школа-интернат. Вместе с будильником сестры затарахтел общий звонок, означающий конец тихого часа. Как всегда, в старших классах никто не спал. Дежурные воспитатели и старшая сестра всё внимание уделяли младшим, где многие воспитанницы не умели себя сами обслужить. Во втором специализированном интернате не держали детей с тяжёлыми умственными патологиями, однако проблем хватало и с физическими инвалидами.

— Девчонки, а денег мало! — Галя Косая потрясла сигаретной коробкой. На пододеяльник посыпались мятые купюры.

— Сколько там? — Роза Кристоферсен оторвалась от раскрашивания комикса. Она была самая рослая и сильная, потому что сидела в восьмом классе третий год. Подружки заискивали с ней, зная крутой нрав Кристы, а за спиной обзывали «коровой» и «заячьей губой». Заячью губу Розе прооперировали в трёхлетнем возрасте, но остался кривой шрам.

Услышав о пропаже денег, Роза почти обрадовалась. Уже недели две она пребывала в смутном томлении, как лошадь, уставшая ждать скачки. За эти две недели Роза успела раздать больше тумаков и подзатыльников мелюзге, чем за весь предыдущий квартал. Она трижды серьёзно сцепилась с учителем, с врачом и даже побывала на ковре у «гадюки», зама главного по воспитанию, что считалось верхом отваги. Всем известно, что «гадюка» может запросто состряпать дело и упечь в заведение с куда более строгими порядками.

— Шестьсот сорок, а должно быть семьсот сорок! — Галя Косая тревожно оглядела спальню, затем не удержалась и отправила в рот полную ладошку кукурузных шариков.

— Это как? Ой, Галюха, дай погрызть… — разнося табачную вонь, в спальню вернулась из туалета Ольга Бабичева, неопрятная толстуха по кличке Гусыня. Бабичеву тоже многие недолюбливали, но не за драчливость. Она вечно искала, что бы пожрать, не гнушалась отнимать еду у младших. При этом в своём классе никаких подлостей не позволяла, а напротив, за подруг была готова лечь под поезд. Если бы коллектив отправился топиться, «Гусыня» непременно потопала бы следом и бездумно шагнула в прорубь. За восемь лет интенсивного обучения она с трудом освоила программу пятого класса, где и засела надолго.

— «Это как?» — передразнила Косая, протягивая ненасытной Гусыне мешок с золотистыми сладкими шариками. — Это так, что мы вчера с Солей и Гунечкой вместе считали и положили сюда сороковник, который на бутылках насобирали. Стало семьсот сорок. Вот мы расписались, что семьсот сорок, втроём расписались и запечатали казну печатью…

— А положили куда? — зашевелились лохматые картёжницы, сёстры Даупникайте.

— Куда всегда. Тайник же общий…

Где находится казна, действительно знали все десять обитательниц спальни восьмого класса. Десять человек знали, что в нише, за радиатором отопления, за придвинутым вплотную комодом, спрятан пустой блок «Бонда». Галя Косая считалась казначеем и гордо несла высокое звание уже третий год. Она неплохо училась и не перечила взрослым. Если бы не участившиеся приступы эпилепсии, Галю можно было бы считать самой толковой девочкой в восьмом классе. Беда в том, что после каждого приступа Галя Косая надолго глупела и тяжело возвращалась к обыденному течению жизни, словно заново склеивая расползающиеся обломки памяти. Никто, кроме двух ближайших подруг, не подозревал, что в этом месяце Галя падала дважды. После последних приступов в голове Косой что-то повернулось, точно начала распрямляться очень тугая пружина невидимого будильника. Пружина распрямлялась, будильник стучал всё резвее, Косая просыпалась ночами в поту и долго не могла успокоиться, слушая его учащающееся тиканье. Гале начало казаться, что когда пружина завершит свой ход, её череп даст трещину и наружу вырвется нечто зелёное, расправит мокрые крылья, защёлкает зубами…

Галя теперь долго не могла заснуть, лежала, глядя в потолок, и слушала, как оно шевелится в голове. Признаться старшим — означало обречь себя на муки ещё большие. Не дай бог, заберут от родных девчонок и отправят в изолятор. Вот там точно ей никто не поможет, когда крылатое чудовище начнёт изнутри вскрывать голову…

— Поищи ещё… посчитай… как же… — загомонили все разом.

— У нас воры, — негромко произнесла с угловой кровати Соля, и все находящиеся в спальне девочки вздрогнули.

На самом деле Солю, звали красиво — Сольвейг, но сложное имя не приживалось. Соля совсем не походила на героинь скандинавских саг, отличалась худобой, смуглой кожей и жёстким чёрным волосом. На первый взгляд, она излучала благополучие. Солю частенько навещали бабушка и тётка, родственники ей приносили деньги и подарки, а на праздники забирали к себе. Солина болезнь не мешала ей расти и расцветать хлёсткой восточной красотой, от которой уже балдели встречные мальчишки. В её оливковых раскосых глазах плавали золотые мушки, губы наливались вишнёвым соком, а голос за последний год сгустился, как засахарившийся мёд, и приобрёл хриплые волнующие интонации.

Солю все побаивались. Пожалуй, даже больше чем громадную белобрысую Кристоферсен. Роза запросто пускала в ход кулаки, но у Соли в руках видели бритву.

«…Ситуация осложняется тем, что никто не может с уверенностью указать период действия модифицированного мяса, та часть добровольцев, что участвовала в эксперименте с самого начала, как ни странно, почти не…»

— Эй, переключите эту фигню! — лениво окликнула одноклассниц Роза.

Бабичева послушно бросилась к телевизору.

— Кто это мог сделать? — Роза соображала туго, ход её мыслей чем-то напоминал поступь тяжеловесной лошади.

— Кто-то из наших, — пискнула Гуня, крошечная, юркая, с подвязанной парализованной рукой и вечной россыпью простуды на губах.

— Да так и говори — кто-то из нас!

— Эй, жопы, проснитесь! — Бабичева потрясла кровати Мухи и Гидай. Надя Гидай неохотно спустила на пол тощие ноги в шерстяных носках, а Муха пробормотала ругательство и поглубже зарылась под подушку.

— Не трожь этих дебилок, без них тошно, — фыркнула Роза. — Кто ж это сделал, а?

— Кто это сделал, мы разберёмся, — Соля соскочила с кровати, быстро добежала до двери и поманила двоих маленьких девчонок, качавших кукол на топчане в коридоре. — Эй, вы, сбегайте, найдите мне Жабиху! Знаете, кто такая Жабиха?

Малышки закивали.

— Вот так. Позовите её сюда, скажите, посылку ей принесли, ясно?

Девочки убежали, старшую не смели ослушаться.

— Вот так, — повторила, Соля, облизнув нежные пухлые губы. — Теперь отсюда никто не выйдет, пока мы не разберёмся. Розка, задвинешь ту дверь?

— Ага!

Получив ясное приказание, громадная Кристоферсен проявила недюжинную ловкость. Скатившись с кровати, отпихнула локтем одну из сестричек Даупникайте, попытавшуюся ускользнуть через запасный выход, захлопнула дверь, придвинула кровать и уселась сверху. Теперь, чтобы выбраться из спальни, пришлось бы разбить окно и прыгать со второго этажа.

— Ты что толкаешься, дура, что ли? — плаксиво затянули белоголовые сёстры. Они вечно всё делали синхронно. Вместе плакали, вместе смеялись, вместе садились обедать. В интернате ходили слухи, что сестёр, когда они раньше посещали обычную школу, изнасиловал их дядя. Якобы после этого обе слегка подвинулись, перестали понимать язык и молчали несколько месяцев. Их страшного дядю посадили в тюрьму, а отец их сидел там уже давно, и бабушка сдала сестричек в интернат. Только у них на родине не нашлось такого умного врача, который смог бы их опять разговорить. Такой врач нашёлся здесь, но после курса лечения сестёр решили не возвращать назад в деревню.

— Соля, они не брали, ты же знаешь, — примирительно начала Галя Косая.

— Я сказала — никто не выйдет, пока не проверим, — твёрдо обрубила Сольвейг. Конечно же, она прекрасно сознавала, что плаксивые сестрички Даупникайте денег не трогали. Во-первых, по меркам класса, они были богачками, регулярно получали переводы от отца и обеих бабок. Во-вторых, опять же ввиду королевского богатства, охотно ссужали общий кошель деньгами, не скупились на сладости и праздничные подарки младшим воспитанницам.

Но, Соля не могла поступиться правилами. Правила устанавливала она, и ещё иногда Криста, другим не полагалось тут распоряжаться. Соле всегда нравилось командовать, но сегодня её просто-таки распирало. Её даже пугала немножко собственная бесшабашность, которую девчонки с восхищением называли «безбашенностью». то, что её грозило разорвать сегодня, впервые вырвалось наружу три дня назад.

Три дня назад они с Кристой и Мухой сбежали утром в кино, денег не хватило, пришлось посшибать у входа. Обычно удавалось спрятаться в туалете и посмотреть целых три фильма. Этот трюк придумала Муха; главное — не дожидаться финала, когда на выходах из зала покажутся билетёрши, а смыться минут на семь раньше и пересидеть новый поток зрителей в уборной. Так можно посмотреть несколько фильмов подряд, если, конечно, в зале есть свободные места. В «Парадизо» такая фишка не канает, там билеты проверяют у входа в зал. Зато в «Империи» или в «Аркаде» — запросто.

Но в этот раз случился неприятный сбой. Девчонки ловко проскользнули в туалет, и только распечатали, свежую пачку пижонистого «Данхилла», как в дверь сунула крысиный нос одна из служительниц кинотеатра — склочная ведьма доисторического возраста, лет под пятьдесят.

— Ах, девушки, не желаете смотреть картину — пожалуйте курить на улицу, — заблеяла она. — Я за вами давно наблюдаю. Вы что, нарочно в туалете отсиживаетесь? Ах, вы с грязными ногами на окне?

У Мухи физиономия тут же вытянулась, коленки затряслись, она уже готовилась дать дёру. Но Соля придержала её за рукав. Соля и Криста переглянулись и молча поняли друг друга. Может, они и уйдут, но прежде научат эту старую выдру вежливо разговаривать. Бестолковая Муха дрожала от страха, как будто её с её болячками могли послать дальше интерната! На самом деле Муха получала высокие оценки практически по всем предметам, но при этом оставалась невероятно наивной. Её запросто могли убедить даже девчонки двумя годами младше, что в тёмной комнате за кухней живёт домовой и что, если его подкармливать конфетами, возможно, он не придёт ночью пить кровь. И Муха какое-то время умывалась холодным потом и носила в тёмную комнату конфеты, пропихивая их под дверь, на потеху шестиклассницам. Точно так же Муха запросто могла поверить, что пока она спала, приезжал целый автобус сказочно богатых американских родителей, и всех бодрствующих девочек разобрали. Муха металась по зданию, заламывая руки, а соседки делали вид, что пакуют чемоданы. Доверчивая отличница лила слёзы, пока не натыкалась на кого-нибудь из персонала и обман не вскрывался. Взрослые укоряли насмешливых подружек, но как тут было не смеяться, когда неделю спустя несчастная жертва насмешек забывала прошлые обиды и сама подталкивала подруг к новым проказам? Её болезнь как-то умно называлась на медицинском языке, а добрая нянечка произносила колючее слово «деградация»…

— Вы прячетесь, чтобы без денег прошмыгнуть на следующий сеанс? — наседала билетёрша, закипая и распаляясь от собственной мелкой значимости. — Так я и знала! Вот сейчас позвоню, и заберут всех трёх в участок! И с родителей спросят, почему вы не в школе!

— У нас нет родителей, — обиделась Роза. Она всегда обижалась при упоминании о родителях, как будто встречные люди вне стен интерната должны были по её физиономии догадаться, что перед ними сирота. Как назло, сановную грудастую Кристу никто сиротой не считал.

— И не стыдно вам врать!

— Заткнись, дура, — просто сказала Соля и закурила новую сигарету. У Мухи внутри всё сжалось и одновременно понеслось ввысь от жуткого восторга свободы. Криста засмеялась басом и засучила рукава.

Билетёрша побледнела, затем позеленела. Соля соскочила с подоконника и прицельно в лицо противной старухе выпустила дым. Самое мудрое, что та могла бы сделать — это немедленно ретироваться и позвать на помощь. Вполне вероятно, что девчонки не стали бы дожидаться, пока очкастая грымза в кружевной рубашке и мужском галстуке с заколкой приведёт подмогу. Но старуха поступила отвратительно и глупо. Она попыталась дать Соле пощёчину или попыталась схватить её за шиворот, теперь уже неважно.

Фурия в галстуке промахнулась, а секундой спустя тренированный кулак Кристы разбил ей нос и очки. Тётка отшатнулась. Соля издала победный клич и вцепилась обидчице в волосы. Старуха была ниже, но гораздо массивнее. Она дёрнулась назад, хлюпая разбитым носом, и ощутимо залепила Соле по щиколотке острым носком туфли. Соля непременно свалилась бы на грязный пол, если бы не Муха.

Та, зажмурившись, кинулась на врага сбоку, обеими ручонками толкнув тётку в сторону. Криста добавила слева. Добавила неплохо, так, что галстучную тётку протащило мордой по двери кабинки. Криста только начала входить в раж, но билетёрша вырвалась и, оглашая коридоры ослиным рёвом, умчалась в темноту. Почти сразу же за стеной, в кинозале, загорелся свет и послышался грохот надвигающейся толпы.

— Здорово мы её? — потрясла кулачками Муха, принявшая участие в первой за всю свою жизнь драке. Соля и Роза поглядели друг на друга и захохотали.

Так они и ехали до интерната, периодически покатываясь со смеху, снова и снова представляя всю сцену в лицах. Они тряханули по пути двух малолеток, на мороженое не хватило, зато хватило на прозрачного целлофанового человека, доверху набитого сладкими кукурузными шариками. Хватило и ещё осталось угостить девчонок, так что даже о пропущенном кино почти не жалели.

Правда, когда Гуня и Косая спросили, что за фильм успели посмотреть, никто из троицы не вспомнил. Муха забеспокоилась, ей же вечно мерещится, что она глупеет, а Роза и Соля помучились и плюнули. Зато обеим понравилось разбираться со взрослыми задаваками. Даже трусоватой Мухе понравилось.

Соля ни секунды не сомневалась, что Муха невиновна в краже денег. Такого же мнения она держалась относительно Розы и Гуни, остальные вызывали подозрения. Но подозрительнее всех вела себя Жабиха.

Мерзкая противная Жабиха, так и хотелось ей расцарапать рожу!

— Жабиха? Думаешь, это она? — спросила Ольга, плотоядно причмокнув, как будто её ждало лакомство.

— А кто же ещё! — обрадовано подскочила Галя Косая. — Кто же ещё, мы-то давно, правда, девочки?

— Правда… верно…

— Новенькая, а вечно нос задирает!

— И списывать не даёт! И в тумбочке прячет…

— Она жадина! Это точно она…

— Ага! Она тут одна оставалась, когда все внизу на собрание ходили!

Соля улыбалась. Вот теперь она чувствовала себя в своей тарелке. Естественно, на Жабиху им было наплевать, просто трусихи подыгрывали лидеру, сами, опасаясь расправы. У Жабихи имелись имя и фамилия, а также толстая история болезни, перекочевавшая вместе с незадачливой пациенткой уже в четвёртый интернат. Её звали нелепым профессорским именем — Аркадия Шульц, но каждый, кто видел эту девочку хоть раз, сразу соглашался — Жабиха.

Во-первых, она могла только дрожать и подчиняться. Во-вторых, от неё плохо пахло, и от кожи, и совсем тошнотворно — изо рта. И, наконец, она просто походила на жабу. Своим вечно мокрым ртом, украшенным стоматологическими скрепками, своими глазками навыкате, своей манерой говорить, подкашливая, словно квакая. Она так часто подкашливала, что даже тихоня Муха призналась, что ей иногда не терпится дать Жабихе по роже.

Такая уж она, Жабиха, новенькая. Вечно уйдёт с книжкой вниз, в вестибюль, вечно задаётся, будто самая умная. А подкрадёшься сзади, гавкнешь в шутку — так потешно сжимается и отпрыгивает, ну прямо как настоящая жаба. Само собой, сотню из тайника стащила именно она. Ведь это её перевели в парковый интернат посреди учебного года, хотя обычно так не делают. Пронырливая Гуня, вечно отиравшаяся у сестринского поста, принесла как-то скандальную новость. Оказывается, Жабиху гнобили в предыдущей школе за то, что она несколько раз описалась. Совсем недавно, в седьмом классе.

— Всё должно быть честно, — заявила Галя Косая. Она хоть побаивалась Солю, но за себя постоять умела. Кроме того, одна из врачих приходилась Гале дальней родственницей.

— Всё и будет честно, — пообещала Роза. — Эй, Гусыня, сколько можно хавать в одну харю? Оставь шариков, лопнешь!

Аркадия Шульц примчалась снизу галопом, вбежала в спальню, всё ещё тяжело дыша, и заметалась в поисках посылки. Сольвейг и Бабичева позади неё захлопнули дверь и встали рядом, скрестив руки на груди. До Жабихи начало доходить, что никакой посылки нет. Потом до неё дошло, что все от неё чего-то ждут.

— Где деньги, Жаба? — с места в карьер взяла Роза.

— Ка… кха-кха…

— Лучше сама отдай, — грозно посоветовала Ольга. — У нас все купюры меченые, не отвертишься!

— Я не… кха-кха… я не брала, — Жабиха словно стала меньше ростом. А ещё она никак не могла прекратить кашлять, словно подавилась косточкой. Она крутилась в кольце насторожённых взглядов, не находя себе места.

— Это… давайте все встанем тут и по очереди покажем свои вещи, — предложила Надя Гидай.

— Да хватит уже перхать тут! — не выдержала Соля. — Всё будет честно. Муха, ты первая!

Мухина кровать стояла с краю. Муха послушно сняла одеяло, простыни, старательно потрясла перед всеми, затем перевернула матрас.

— Теперь тумбочку и шкафчик, — пискнула Гуня.

— Выкладывай сюда! — Галя Косая расстелила на полу летнее одеяльце для пляжа.

В тумбочке, среди книжек, тряпок и косметики, нашлось несколько монеток.

— Ваша очередь, близняхи! — подтолкнула Роза белобрысых сестричек. У Розы вспотели ладони. Так всегда случалось в предвкушении серьёзных разборок.

Жабиху сознательно обошли.

— Карманы в шмотках тоже выворачиваем, — предложила Галя.

На одеяле выросла куча верхней одежды с вывернутыми карманами. Пока нашли одну сотенную купюру, но с другой серией. Нетронутыми оставались лишь вещи Аркадии Шульц.

— Я не брала, ну что же вы, кхе… я честно, я кхе… не брала… — как заведённая, повторяла она, нелепо заламывая руки.

В дверь спальни постучали, затем попытались надавить со стороны коридора. Вздрогнули все, а истеричная Гунька даже лязгнула зубами и прикусила язык.

— Гусыня, погляди! — шёпотом приказала Соля. — Если что, скажи — уборку делаем.

— Ну что вы, что вы… — скрипела Жабиха. Бабичева высунула наружу голову, а затем протиснулась в щель целиком.

— Меня ваши дамские тайны не волнуют, — послышался из коридора раздражённый голос дежурной сестры. — Гунеевой передайте — врач вызывает.

— Эй, Гунька, тебя на процедурку, — повернулась Бабичева.

Несколько мгновений дверь оставалась открытой, снаружи равнодушно постукивала карандашом медсестра.

Жабихе представилась последняя возможность сбежать, но она ею не воспользовалось. Аркадию Шульц точно парализовало. Именно так её всегда обездвиживала неприязнь окружающих, но неприязнь — ещё не самое страшное. Когда её переводили в школу, известную как «парковый интернат», Аркадия заранее готовилась к новым лишениям. Она ожидала встретить привычное презрение, щипки и обидные прозвища, хотя втайне надеялась, что в старшем классе станет полегче. Зачем задевать ту, которая не конкурент во всех смыслах? Уродина, двоечница, да ещё болячки всякие.

Однако в парке Победы с ней с первых же дней стали происходить уж совсем несусветные вещи. В январе, после праздников, когда многих забирали домой, было ещё ничего, но уже в феврале все словно сорвались с цепи. Аркадию дважды поколотили, правда, несильно, обычные разборки в столовой. Затем на неё подняла руку воспитательница одного из младших классов. Аркадии пришлось улепётывать от летящих предметов по коридору, но в чём была её вина, она так и не поняла. Она всего лишь ненадолго зашла в игровую комнату и ничего там не трогала.

Чтобы меньше торчать на виду, Шульц облюбовывала себе уголки в укромных местах — в нижнем круглом вестибюле, за высокой мраморной вазой, за портьерой, у окна второго этажа, за старыми стеллажами в библиотеке. Там она читала или писала дневник. Дневник могли отобрать соседки по спальне, его следовало прятать. В результате Аркадия невольно стала свидетельницей десятка жестоких стычек с применением острых шариковых ручек, скакалок, шпилек и каблуков.

В марте стало ещё хуже. Аркадия даже хотела пожаловаться директору, но резонно опасалась накликать на себя беду. Воспитательницы и учителя пили в своём туалете вино, закусывали чипсами, попкорном и ругались матом. Потом они курили и расходились по классам. Сестра-хозяйка недели три назад пришла пьяная и уснула прямо в спальне третьего класса, и никто не посмел её разбудить. Четыре девочки из пятого сбежали, их вернули, но они сбежали снова. Одна девочка из седьмого порезала себе вены, её увезли в больницу. В самом начале апреля исчезли ещё три девочки из разных классов, но никто не забил тревогу. Взрослым как будто стало всё равно. За прошлую неделю в классе трижды отменяли уроки, не приходили учительницы. Девчонки шептались, что Инесса, добрая и любимая воспитательница из младших классов, повесилась в субботу, поэтому две младшие группы вообще остались без присмотра. После того как Аркадия, пробираясь ночью к туалету, засекла директора, снимающего колготки с ночной дежурной сестры, она окончательно уверилась, что в интернате все посходили с ума. Отсюда следовало бежать, но бежать ей было некуда.

И сейчас ей некуда было бежать…

— Ну, давай, Жабиха, твоя очередь!

— Давайте сами посмотрим?

— Не трогайте её барахло.

— Ага, заразиться хочешь, и вонять, как она?

В простынях, в тумбочке, в шкафу, обнаружились три сложенные десятки и горстка мелочи. Косая и Муха не поленились и проверили лично. Спальня теперь выглядела как подпольная квартира после жандармского обыска. Восьмиклассницы озадаченно поглядывали на свою предводительницу.

— Она снаружи где-то спрятала.

— Верняк, снаружи! В библиотеке, в дымоход могла сунуть…

— Она вечно в игровой у мелких крутится…

— Я ничего не брала, — Аркадия изо всех сил старалась не кашлять, но почему-то, когда она психовала, то кашляла ещё сильнее.

— Раздевайся, — приказала Сольвейг. Одиннадцать человек затихли.

— Обана! — криво усмехнулась Надя Гидай.

Роза в десятый раз обтёрла потные ладони. Толстая Бабичева облизнулась. У неё внутри вдруг что-то ёкнуло и сладко заструилось вниз. Так случалось с ней уже несколько раз, когда в бане девчонки начинали брызгаться, в шутку драться и проверять, у кого больше выросла грудь.

— Ты… ты что? — Аркадия прикладывала бешеные усилия, чтобы не заплакать. — Ты… кхе… ты дура, что ли?

— За «дуру» ответишь, — пухлые губы Соли скривились. — Эй, народ как скажете, надо проверить до конца?

— Надо! Верняк! Точно, в трусы засунула! — Вокруг Жабихи сжималось кольцо. Она озиралась, как загнанный зверёк, мёртвой хваткой вцепившись в брючный ремень.

— А ну снимай сама, иначе поможем!

— Не буду, отстаньте! — вдруг взвизгнула она и даже не закашлялась.

Девчонки засмеялись.

— Что, бабоньки, поможем ей раздеться? — потянулась на постели Роза.

— Отстаньте от меня, вы — садистки!

Они бросились разом, без команды. Соля даже удивилась, как это так. Гидай и Муха обычно тормознутые, а сейчас их не пришлось подгонять. Впрочем, секунду спустя она уже забыла о своём неформальном лидерстве, в животе скрутило, стало весело и легко. Соля ринулась в схватку.

Жабиха сопротивлялась отчаянно, но не кричала. Наверное, она стеснялась кричать, как стеснялась всего, что делала. С неё содрали джинсы вместе с трусами, и только потом верхнюю часть одежды. На пляжном одеяле образовалась куча мала, Жабиху придавили, она поймала ртом чью-то руку и укусила. Укусила не как обычно, а вцепилась бульдожьей хваткой. Уже во рту у неё сделалось кисло, уже благим матом орала толстая Бабичева, сунувшаяся полапать воровке грудь, а Аркадия всё не разжимала зубов.

— Да заткните же ей пасть! — зарычала Роза, распихивая подруг, прижимавших Жабиху к полу. Непонятно было, кому именно предполагалось заткнуть пасть, но Галя Косая поняла по-своему и, распрямившись, ударила Жабиху ногой в бок.

Та, задыхаясь, выпустила прокушенное плечо Ольги.

— Гусыня, врежь ей! — подпрыгивала Муха. Бабичева врезала, потом ещё раз. У Жабихи из носа хлынула кровь. Она застонала, ухитрилась вырвать левую ногу и угодила громадине Кристоферсон в глаз.

— Ты чего не держишь?

— Так скользкая она!

— Ну, тварь, конец тебе! — посулила Роза и со своей стороны принялась дубасить гнусной воровке по голым рёбрам.

— Тут денег нет, — доложили белобрысые близняшки, проверившие одежду подозреваемой.

— В дырке у неё поглядите, — посоветовала Соля. Она наклонилась к Аркадии, намотала на руку её волосы, прислонилась лбом вплотную. В золотых зрачках Аркадия увидела бездну и ужаснулась. — Я сказала — ноги ей держите!

— Вот сволочь!

Солю уже не слышали. Они слышали что-то своё, поднявшееся вдруг из прорвавшейся тёплой шипучей бездны. Муха колотила ногами и руками, не разбирая, не замечая, что вывихнула палец. Тощая Надя Гидай кусалась и визжала, с её губ летели кровавые капли, Гусыня обрушилась сверху, подпрыгивала на сплющённой спине Жабихи. Та хрипела и выла. Галя Косая, навалясь всем телом на голую ногу Аркадии, не переставая, лупила ей в бок, стараясь попасть в живот.

Жабиха собрала силы, сумела встать на четвереньки. Это была ошибка, её тут же перевернули на спину.

— Ага. Держи её, сбежать хочет!

— Ааа-аа.

Тишина наступила внезапно. Встрёпанные, задыхающиеся, в сбитой одежде, они отхлынули от бело-синего, распростёртого, перекошенного, мало похожего на человека.

— Я тебе покажу, сучка бешеная, как у своих крысить! — Роза вытерла ладони о платье Жабихи, а Соля снова приподняла голову воровки за волосы, чтобы добавить пару слов от себя, но добавка уже не требовалась Жабиха не дышала.

— Сдохла, сучка, — Соля обернулась и озорно подмигнула девочкам. Те тяжело напряжённо выдыхали, но, встретив весёлый взгляд подруги, дружно рассмеялись.

— Муха, вали за Гуней, тащите тот большой серый палас из коридора, надо её отсюда унести на фиг. Гусыня, Галка, валяйте на кухню, принесите ножи. Знаете, как дверь туда открыть? Возьмите все большие ножи, нам нужно защищаться… — Соля задумалась. Она никак не могла вспомнить, что хотела сказать дальше.

— Мы теперь просто так никому не дадимся, верняк?

— Верняк… верняк…

— Точно, мы лучше сдохнем!

— Не дадим себя разлучить, девчонки!

— Мы им покажем! А пошли, изобьём сестру! Она такая сволочь!

— Точно, пошли! Вот обосрётся-то! Только, чур, все вместе!

— Вместе… — В оливковых глазах Соли начали вращение хороводы безумных звёзд. — Мы пойдём вниз и будем утром ждать их всех с ножами, все вместе. Директора и всех остальных, верняк?

— Верняк, — засмеялись Галка и Роза. Восьмой класс славился своей дружбой.

 

Глава 11

Хорёк

Увесистый булыжник разбил лобовое стекло. Триплекс выдержал, превратив мир в паутину переливчатых осколков. Пару мгновений Гризли сидел, зажмурившись, слушая неровное трепыхание сердца. Мотор позвякивал, остывая.

Он ездил без очков. Слегка иная траектория полёта — и глаза нашпиговало бы стеклом.

Гризли вытащил ключ зажигания и пошарил под сиденьем, нащупывая сапёрную лопатку. Нелепые поползновения — лопатка и топорик ничем ему не могли помочь. Кидались наверняка мальчишки, и наверняка давно убежали…

Тем не менее, он крайне осторожно выставил наружу ногу, сжимая своё оружие под полой куртки. «Фиат» замер на асфальтированном пятачке во дворе Маринкиного дома, между зарослями жасмина и детской игровой площадкой. Слева отдыхала белая «ауди», места справа пустовали. прямо перед капотом поблёскивал свежей побелкой кирпичный забор, отделявший загончик для мусорного бака. Из голых кустов на искалеченный автомобиль настороженно пялились носатая старуха и чем-то похожая на неё такса.

— Приехали, — сказал им Гризли.

Так и не дозвонившись бывшей жене, он решил, что лучше приехать и объединить умы.

Её Яков, скорее всего, до вечера на службе, но это ему только на руку. Если Марина не начнёт психовать, вместе они придумают, как вытащить Лолу.

Правда, со связью происходили неприятные чудеса. Гризли четырежды набирал номер полицейского капитана, и четырежды слушал гудки. Бузина не отвечал ни утром, ни вечером. На пятой попытке трубка разразилась визгливой бранью. Гризли не мог вклинить слово посреди словесного поноса, минуты две отупело слушал матерщину и обрывки песен в исполнении сиплого баритона. Голос певца подозрительно напоминал воркование капитана Бузины, но Гризли подобное толкование разом отмёл. Объяснение напрашивалось одно — доблестный следователь потерял мобильный телефон.

Слишком много странностей одновременно.

Дочери он звонить пока не отваживался. Теперь следовало набраться храбрости перед разговором с бывшей женой. По сути, Марине не в чем было его обвинять, учитывая, что она сама выпустила утром дочь из дому. Однако на дисплее телефона светилось восемь вызовов от неё и два текстовых сообщения, не предвещавших ничего хорошего.

Гризли вздохнул и в который раз набрал повтор. Как ни странно, Марина трубку тоже не брала.

Юный метатель камней не показывался, но где-то наверху хлопнула рама. Гризли задрал голову. На площадке шестого, последнего этажа возле открытого окна стоял мальчик или мужчина, силуэт явно мужской. Стекло отбрасывало блики, подробнее Гризли не мог рассмотреть.

— Эй, ты! — Гризли шагнул к подъезду. — А ну стой! Это ты кинул?

Человек наверху рассмеялся и исчез, отпрянув назад. Он мог скрыться в одной из квартир, мог спуститься и выйти с другой стороны, мог уйти через чердак. Гризли подёргал ручку на железной двери подъезда и отступил. Как назло, никого навстречу.

До него только теперь начало доходить, что произошло. На капоте, изрядно оцарапав краску, покоился здоровенный кусок бетона с торчащей из него арматурой. Совершенно очевидно, что подобную тяжесть не могли запросто метнуть из ближайшей подворотни, а только сверху. В стекло не целили, просто швырнули из окна или с крыши. Гризли вспомнились передачи про прошлогодние парижские беспорядки. Но во Франции поджигатели орудовали ночами и не бросались в случайных людей. Кроме того, Марина жила в старом аристократическом районе, где отродясь не водились эмигранты и краснокожие. Здесь на лавочках и в беседках в тёплое время года могли вальяжно заседать местные пропойцы, вот, пожалуй, и весь асоциальный элемент. Под столетними липами даже пьяницы отличались вежливостью. Встречая знакомых и незнакомых, они по-гусарски прикасались кончиками пальцев к пыльным широкополым шляпам, а, покупая дешёвое пойло, деликатно уступали очередь своим потрёпанным дамам.

Но сегодня во дворе не бродили даже кошки. Возле детской горки валялась колёсами вверх роскошная детская коляска, вокруг рассыпались соски, бутылочки и цветастые одеяльца. На скамейке кто-то забыл газету и очки. Сразу в нескольких квартирах истошно орала музыка; подобной какофонии в этом уютном дворике Гризли ещё не слышал. Он задрал голову, спрашивая себя, почему до сих пор никто не выкрикивает ругательства и не зовёт полицию. Затем его взгляд снова упал на обломок бетонной лестницы, продавившей капот. Гризли попытался поднять его одной рукой. Обломок тянул килограммов на восемь.

Итак, ему чудовищно повезло не только сохранить зрение, но и вообще остаться в живых. Продолжая наблюдать за обоими подъездами и подворотней, ведущей во второй двор, Гризли дотянулся до телефона.

Страховой агент не отвечал.

Гризли перевернул корешок полиса и набрал состоящий из многих нулей многоканальный номер страховой компании. Их молчание выходило за рамки приличия, не говоря уж о профессиональной этике. Наконец в трубке пискнуло, отозвался рокочущий от недавнего смеха тенорок. Даже здороваясь с клиентом, менеджер периодически похохатывал и извинялся. Пока веселящийся клерк записывал адрес происшествия и номер полиса, Гризли успел подумать, что за последние сутки ему встречается удивительно много счастливых людей.

Скалился рабочий на автозаправке. Продавщица телефонных карт прямо-таки угорала со смеху; до того развеселилась, что забыла взять с него деньги. Сунула карточку и ушла смеяться в подсобку, оттуда Гризли её так и не дождался. Ржали дети с рюкзачками, затеявшие футбольный матч посреди дороги. Когда Гризли надоело ждать и сигналить, он попытался их объехать, и получил несколько пинков по багажнику и колёсам…

— Вы сразу увидите машину, — начал втолковывать Гризли. — Если меня не будет, я поблизости. Перезвоните мне по…

Но тут случились одновременно два невозможных по отдельности события, однако вместе они почему-то показались учителю физики частью единого целого. Менеджер страховой фирмы, не дослушав, дико заржал, затем, давясь от смеха, послал Гризли «с его долбаной тачкой» и отключился. На Маринкином парадном пискнул кодовый замок, оттуда величественно выплыл высокий сухопарый мужчина с французским бульдогом на поводке. Из одежды на владельце бульдога присутствовали ошейник с шипами, резиновые наколенники и огромные подводные очки. В другой раз, где-нибудь в сауне, Гризли с интересом поразглядывал бы затейливые татуировки, но сейчас он только разинул рот. Насвистывая, глядя в облака, собачник скрылся в кустиках, а Гризли бочком рванул к подъезду, пока дверь не успела захлопнуться.

Он уже не жалел, что взял с собой лопатку и топорик.

В подъезде ничего необычного не произошло, пока Гризли не вызвал лифт. В лифте он обнаружил первый труп. Маленькая женщина в шубке скорчилась на полу. Складывалось впечатление, что её долго били чем-то увесистым по голове. Гризли даже не понял вначале, что он видит, и где кончается мех воротника, и начинаются волосы, так всё было заляпано и раскурочено. Россыпь алых брызг покрывала заднюю стенку кабины и даже квадратный плафон на потолке.

Вдыхая ртом, обалдевший физик отступил в глубину парадной, в закуток к почтовым ящикам, и снова вызвал полицию. Он уже не искал капитана Бузину, а набирал дежурную часть. Пока устанавливалась связь, Гризли прижимал трубку ухом, а сам прикручивал к стальной рукоятке лопаты тяжёлое лезвие топорика. Лопату он сунул в чехол и запихал кое-как в карман куртки.

С топором ему стало чуточку спокойнее.

Полицейский оператор отозвалась быстро; её металлические, лишённые всякого намёка на юмор интонации показались Гризли ангельским пением. Она посоветовала очевидцу никуда не уходить, никого не подпускать к трупу и держать поблизости телефон.

— Убийца, скорее всего голый! — затараторил Гризли в трубку, опасаясь, что его прервут, как в прошлый раз. — Совсем голый человек, гуляет с собакой…

Дежурная выразилась в том духе, что на сегодня это сущая ерунда, и выключилась. Гризли вспомнил, зачем сюда пришёл, тем более что торчать в холодном сумраке векового дома, ожидая голого маньяка, ему совсем не улыбалось. Поскольку лифт заняли на неопределённое время, он побрёл пешком. На площадке второго этажа две из трёх дверей были приоткрыты. Посередине лестничной клетки валялась латка с готовой жареной уткой. Возле утки кругами ходили три озабоченные кошки. На площадке третьего этажа Гризли услышал, как внизу хлопнула дверь. Донеслись голоса, а затем сдавленный женский вопль.

— Ваша очередь, — устало произнёс Гризли.

Дверь в квартиру экс-супруги покачивалась от сквозняка. У Гризли тут же мелькнула мысль, что обнажённый маньяк в ошейнике успел побывать внутри с ножом или чем-то похуже. Например, с бензопилой. Некоторое время он колебался, прислушиваясь к сполохам голубоватого сумрака. Где-то там, в глубине спальни, работал телевизор. Отбросив неловкость, Гризли нажал на кнопки звонков двух соседних квартир. Пусть думают, что хотят, наплевать, но ему не хотелось входить к Марине одному.

В левой пустой квартире звонок отбивал яростную мелодию, в соседней явно кто-то топтался за дверью.

— Я в сорок пятую, — Гризли спрятал за спину топорик, вытянулся перед «глазком». — У Марины дверь почему-то открыта… Вы не выйдете на минутку, вместе зайдём, посмотрим?

Тишина. Если не считать отчаянных переборов гитары в доме напротив. Внизу в парадной снова хлопнула дверь, где-то в запертом помещении тоскливо завыла собака, где-то мужской сиплый баритон затянул песню.

Гризли перешагнул порог.

Вначале он намеревался запереть за собой, но в последний момент отдёрнул руку. Если с Маринкой что-то случилось, нельзя оставлять отпечатки! Он прошёл четыре шага по знакомому коридору, угадывая, куда поставить ногу, чтобы не скрипнул роскошный дубовый паркет, уложенный здесь, по слухам, ещё до Первой мировой. Озираясь, как вор, Гризли толкнул дверь в комнату дочери.

Никого. Вырезки с панк-группами, разобранная постель, вся в чипсах и кукурузе, на полу журналы, клетчатая юбка, постеры с Бредом Питом.

Гризли потянулся к двери, ведущей в спальню взрослых, но тут в невидимом телевизоре защебетала ведущая вечерних новостей. Звук усилился многократно, будто кто-то случайно нажал на кнопку громкости и не отпускал.

«…в дискуссии принимает участие профессор… директор фабрики, производящей соевые продукты известной марки «Солнышко»… и специальный приглашённый гость, видный учёный из института… доктор Малкович…»

Леонид не мог оторвать взгляда от пола. Паркет в коридоре промок насквозь и был усыпан осколками толстого голубоватого стекла. Среди осколков вяло подрагивали скользкие блестящие создания, каждое размером с кулачок ребёнка.

Улитки Якова. Он уже был готов отпрыгнуть назад, к входной двери, но вовремя сообразил. Обожаемые, несравненные гигантские улитки, которыми так самозабвенно увлекается новый муж Марины. Кто-то разбил аквариум, выплеснув на пол почти сто литров воды вместе с тиной, песочком, водорослями и молчаливыми противными обитателями. Улитки таскали свои домики среди осколков, удивлённо шевелили рожками, наверное, звали хозяина.

Рокси. Чёрт побери, снова назвали фамилию Рокси.

Гризли вторично посетило неуловимо горькое, тревожное ощущение единства всех происходящих вокруг него событий. Он только что чуть не погиб, добираясь к матери своего загулявшего ребёнка, а в телевизоре вот-вот встретит свою сбежавшую нынешнюю жену.

Но ему так и не удалось понаблюдать за передачей с участием Рокси, потому что телевизор переключился на другой канал. А мгновением позже перед Гризли открылся такой пейзаж, что он забыл про Рокси, про камень на капоте и даже про обнаглевшую Лолу. За распахнутой дверью в ванную комнату он увидел Марину. Ванные в этом горделивом графском особняке размерами превосходили столовую в скромном обиталище Гризли. В купальнях имелись даже узкие стрельчатые окна, чугунные ванны на гнутых ножках и пузатые недействующие печки, украшенные изразцами.

Марина сидела на стиральной машине напротив зеркала и тщательно намыливала подбородок. В левой руке бывшая супруга держала покрытый пеной помазок, в правой — мужской бритвенный станок. К приходу Гризли Марина уже успела побрить левую половину лица, дважды порезалась, а теперь примеривалась бритвой к ложбинке между грудей. Она скинула с плеч бретельки ночной сорочки, а босой пяткой наступала на валявшийся тут же телевизионный пульт. Потеки пены зигзагами покрывали зеркало, раковину и груду упавших с вешалки халатов. В ванной как будто потоптался носорог. Полки с рядами косметических средств повисли на одном гвозде, разбитые пузырьки образовали на полу сложный разноцветный бульон из лаков, духов и кремов.

— А-аа, вот ты где? — вяло расхохоталась экс-супруга, пуская мыльные пузыри. Она кинула на Гризли мутный взгляд и тут же потеряла к нему интерес — Что ж они, сволочи, всё растут.

— Марина… — Гризли сделал шаг вперёд и окончательно забыл, зачем пришел. В замечательной фигурной ванне, стилизованной под старину, в которой они когда-то неплохо помещались с Маринкой вдвоём, сейчас плавал мёртвый Яков.

Карниз со шторой обвалился. Видимо, Яков пытался выбраться из своей горячей могилы, и схватился за клеёнку рукой. Вода продолжала поступать, окрашивалась розовым, перехлёстывала через край и сворачивалась суетливым водоворотом над сливом в полу. На поверхности, среди хлопьев пара, торчало только белое колено и запрокинутое перекошенное лицо. На макушке Якова кожа была содрана ударом до кости, розовая вода неторопливо капала с мокрых волос. А в запрокинутом горле как будто ухмылялся второй рот. Здесь же, на краю ванны, подле набора губок, лежал кухонный электронож, которым Марининому мужу распилили горло.

— Я прибила его шлюшку, — Марина подмигнула, качнув головой в сторону зарезанного супруга, и заговорщицки понизила голос, словно он мог услышать. Затем она в очередной раз наступила ногой на пульт, и портативный «Сони», укреплённый над ванной, разразился оперным пением — Я их выследила. Я давно за ней следила. Эта шлюшка, которая живёт этажом выше. Она таскалась за ним.

Гризли неожиданно увидел всё, что здесь произошло, как будто перед ним промотали чёрно-белую потрескавшуюся киноплёнку с древним мещанским водевилем. Марина поцеловала супруга и якобы упорхнула на работу, а сама затаилась, то ли этажом ниже, то ли наоборот. Яков немедленно прекратил сборы и позвонил своей пассии с верхнего этажа, сообщить, что путь свободен. Очевидно, подобный манёвр производился влюблённой парочкой уже не впервые. Дамочка спустилась, откатала программу, затем вышла и вызвала лифт. Но в лифте её уже встретила Марина.

Разбив о соперницу утюг или сковороду, экс-супруга тихонько вернулась домой. Яков блаженствовал в ванне, поэтому пропустил первый удар в темечко. Дальше Марина орудовала электрическим ножом.

— Никак не сбриваются, — она плаксиво поджала губы. Гризли узнал то самое несчастное выражение, которое так трогало его пятнадцать лет назад, заставляло чаще биться сердце и подвигало на мелкие подвиги, а теперь перешло к дочери. Лола так же, как мать, кривила губы и брови, притворяясь обиженным гномиком. — Целый час мучаюсь, и ни как!

Сфокусировав взгляд, ошарашенный физик заметил, что плечи и грудь жены покрыты грубым бурым волосом. Оволосение пока не перекинулось на предплечья, но на располневшей спине и животе уверенно пробивались жёсткие кучеряшки.

«Как он с ней спал?» — подумал Гризли, и он сам удивился, какие бредовые мысли рождает помертвевший от страха мозг.

Он мечтал теперь только об одном — унести ноги.

Уйти отсюда живым.

Гризли начал медленно отодвигаться назад, держа руку с топориком за спиной. Очевидно, её психика не выдержала столько неприятностей одномоментно, и бедняга свихнулась. Нынче это уже не бедняга, а опасная убийца…

— Он… он устал! — Марина засмеялась резко и неестественно. Гризли неплохо ориентировался в оттенках её смеха. Этот смешок, половинчатый, вычурно-гладкий предназначался обычно для гостей, для случайных встреч на вечеринках, но никак не для своих. Он пока ещё считал себя своим.

— Устал? — Гризли пристально рассматривал тёмные разводы на кафеле. Одна из улиток почти добралась до воды.

— Устал и уснул, ха-ха-ха! Куда ты бежишь? Ты трус! — Она вдруг резво соскочила с «Индезита», наполовину залепленная пеной. Гризли даже забыл на секунду об обороне, столь разительные перемены произошли с его женой. Она не превращалась в волка или пантеру, скорее, в её чертах проглядывало доисторическое обезьянье прошлое. Вместе с ростом волос как-то неестественно преломился весь облик. Марина стремительно худела, словно из неё выкачивали жир. Щёки запали, в глазах распустились кораллы сосудов, зрачки плавали, ни секунды не оставаясь на месте, грудь обвисла, кисти непрерывно сжимались и разжимались, словно в поисках опоры. Она наступала на него, необычно косолапя, ссутулившись, по-мужски жёстко ставя ступни.

— А ты… ты не Гризли! Ты вообще!.. — она расхохоталась вдруг искусственным каким-то смехом, утробно выталкивая из лёгких воздух. Этот мелкий наигранный хохот был ему прекрасно знаком. Марина пользовалась им всякий раз, когда аргументов для перебранки у неё не оставалось, а сил ещё было невпроворот. — Ты… ты ничего не можешь, xa-xa-xa! И морлоки твои правы — ты не Гризли, ты — Хорёк…

Он отступал назад, а потом побежал, не разбирая дороги. Двумя пролётами ниже Гризли встретился голый мужик с бульдогом. Завидев несущегося на него ненормального с выпученными глазами и тесаком наперевес отважный нудист подхватил собаку на руки и вжался в стену.

Гризли выпал из подъезда, хватая ртом пропитанный дымом воздух. Вдобавок к прочим радостям кто-то поджёг огромный мусорный бак. Жёлтый бак с крупным четырёхзначным номером высился за низкой кирпичной оградкой, как выброшенный на берег линкор. В его иллюминаторах веселилось гулкое пламя. Самые шустрые языки пламени уже облизывали нижние ветви лип и крайний куст жасмина. Гризли моментально понял, что если огонь перекинется на стволы деревьев, заполыхает весь двор. Ему давно стало наплевать на этот двор, волновало только, куда теперь вернётся дочка. Но действительно неприятное открытие поджидало его за поворотом к стоянке.

Вместе с баком вовсю горели его машина и ещё две, припаркованные рядом. За пожаром наблюдали несколько старух с собачками и группа подростков. Пацаны курили и смеялись, показывая пальцами на своего приятеля с канистрой. До Гризли не сразу дошло, что перед ним находятся поджигатели и что они никуда не спешат. Полный мужчина в красном спортивном костюме метался между детскими качелями и вопил в телефон. На пальце у него болтались ключи и брелок сигнализации. Гризли так определил, что толстяку принадлежала белая «ауди», стоявшая тут раньше.

Леонид механически потянулся к телефону; потеря машины окончательно выбила его из колеи. Трубку сняли сразу, правда, пронзительный женский голос продолжал разговаривать на два фронта.

— Тут пожар, — начал Гризли, — запишите адрес…

— У нас все экипажи на выезде! — рявкнула дежурная. — Вы что там, с ума все посходили?!

— Это точно, — ответил Гризли. — Моя бывшая жена зарезала мужа, а дочь спит с убийцей. Моего коллегу прибили гвоздями к стене. Мне только что скинули на голову кусок бетонной лестницы, а дети поливают мой горящий автомобиль бензином. Моя любимая женщина ушла…

— Вот с этого бы и начинал! — расхохоталась дежурная. — Разберись сперва со своей бабой, а потом спасай мир!

— Вы мне очень помогли! — задумчиво сказал Гризли в пиликающую мембрану. — Я действительно совсем забыл, кого надо спасать в первую очередь…

 

Глава 12

Ночь веселья

Бессонная ночь родила рыхлое зябкое утро. Гризли натёр мозоль о кнопки телефона, в сотый раз пытаясь дозвониться Лоле. Маринин номер он набирал трижды, и трижды сквозь гудки слушал грохот собственного сердца. Он сам не знал, кого хотел услышать. То ли полицию, то ли супругу, раскаивающуюся в убийстве. Около часа ночи по национальному каналу передали репортажи с пожаров. Дикторша оживлённо перечисляла адреса, где трудятся усиленные расчёты, затем с большим смаком принялась муссировать новости с мест возгораний, куда расчёты не успевали. Гризли не мог отделаться от ощущения, что ведущая новостей и оба корреспондента, передававшие с улиц, еле сдерживают смех.

Им было чертовски весело.

Затем показали старуху, выкинувшую из окна пятимесячного внука. Пьяную растрёпанную бабушку волокли двое полицейских, она отбивалась, сучила ногами в синих чулках, а молодые родители, вернувшиеся из кино, тупо жевали в сторонке чипсы. Казалось, они так и не поняли, что произошло.

— Зачем вы это сделали? — оператор через головы криминалистов смаковал кровь на ночном асфальте и в разных ракурсах показывал прикрытое тряпочкой тело. Юный журналист, не переставая жевать, брал у старухи интервью.

— Он задолбал меня своим воем… — камера приблизилась слишком быстро, и Гризли невольно отшатнулся, выругав себя за трусость. Ему показалось, что у сморщенной старой алкоголички ярко-зелёные глаза и как-то неправильно расположены зрачки.

Но бабушку уже уводили. Корреспондент, захлёбываясь, перечислял повреждения, причинённые пятимесячному ребёнку, пока его трёп не пресекли со студии.

Гризли снова потянулся к телефону.

Он ждал и боялся, что Марина снимет трубку, и в барабанные перепонки ударит её маслянистый рассыпчатый смех. Это будет означать, что полиция так и не приехала, что ничего не подозревающая Лола могла вернуться в квартиру к обезумевшей мамаше…

Но Марина игнорировала телефон.

По второму каналу выступал врач из Института скорой помощи. К ним за вечер доставили шестьдесят малолетних самоубийц, больше половины спасти не удалось. Доктор всё время поправлял очки, и каждое предложение предварял растянутым «тазна-ачить…». За его спиной суматошно носились люди с носилками и капельницами, трое санитаров удерживали на каталке что-то чёрное, бьющееся, не похожее на человека.

— Да прекрати ты свои «значить»! — не выдержал Гризли, плюхаясь на диван. Но больницу уже сменили сводки с железнодорожного переезда.

Шестьдесят человек. Шестьдесят! Они в своём уме? Да что же творится, куда мы катимся, господи?!

…Какой-то озорник перевёл стрелку на товарной станции, столкнулись два товарных состава, взорвался газ в цистернах, обрушилась кровля на складах, повреждена подстанция… В результате без света остались два торговых центра и товарные склады, которые были немедленно атакованы группами бесчинствующих хулиганов. В настоящее время силы полиции оцепили район, ведутся аресты…

— Откуда у вас бесчинствующие группы в три часа ночи? — едко осведомился Гризли. — Можно подумать, что отключения ждали заранее…

Он переключил канал, и почти сразу же встретил совершенно иную трактовку событий. Зарубежное агентство сообщало, что разграблением складов занимались не «группы хулиганов», а мирные жители окружающих кварталов. Вначале они выбежали поглазеть на пожар, а спустя полчаса началась вакханалия. Оператор снимал с вертолёта, как граждане воодушевлённо растаскивают мебель, коробки с бытовой техникой и рулоны тканей. Полицейские машины перемигивались в отдалении, строились шеренги со щитами, но активных действий никто не предпринимал.

Враньё. Он не мог пока точно определить, в чём заключается ложь, но репортёры врали, вне всякого сомнения. Им кто-то приказал перевернуть, исказить новости в нужном ключе, представить дело так, будто три пьяных хулигана громят ларёк. Несмотря на отвратительное качество съёмки и постоянные сумерки, Гризли готов был поклясться, что мародёры не были пьяны. Толпа просто сошла с ума. Хотя, с другой стороны, толпа не сходит с ума. Толпа — это уже безумие.

Он заметил некоторые детали, на которые не обратил внимания репортёр. Хулиганы не грабили склады. Камера металась, размазывая по сетчатке огни фонарей, вспышки фар, мечущиеся фигуры с палками и факелами. Вагоны и цистерны горели, выплёвывая в небо жаркие протуберанцы, на секунду освещая тысячи бледных восторженных лиц. За поваленными заборами в беспорядке валялись ящики и тюки, но Гризли так и не заметил воровства. Честные граждане крушили витрины, на виду полиции подожгли несколько автомобилей, сломали ворота складов, но ничего не брали. Они словно… словно ждали развития катастрофы, оживляясь, всякий раз, когда за полицейским кордоном взрывалась на путях очередная цистерна. Вертолёт кружил, высвечивая взлохмаченные головы, пижамы, ночные рубашки, оскалы нелепых улыбок…

Физик отсчитывал шаги по квартире. От кухни до спальни, разворот, и назад. Его не покидало ощущение, что за стенами дома поднимается неслышный, невидимый ветер. Он отодвинул занавеску на кухонном окне, рванул ручку стеклопакета. В лицо дохнуло сыростью, в квартиру ворвалась перекличка автомобильных сирен, хлопки, подозрительно напоминавшие выстрелы, и разрозненные крики. В соседних домах светилась почти половина окон, на балконе седьмого этажа ожесточённо занимались сексом, над крышами взлетали петарды. На мостовой, в кармане, застыли два столкнувшихся автомобиля, их владельцы упоённо катались по газону, награждая друг друга тумаками. Над холодильником в кухне уютно тикали ходики, им размеренно вторил будильник в спальне, но Гризли показалось, что снаружи время ежесекундно ускоряется.

Город словно второй раз справлял Новый год.

По четвёртому каналу погнали репортаж про очередного самоубийцу в метро, затем представитель дорожной полиции с выпученными глазами рассказал о небывалом уровне дорожных происшествий. В час ночи, на пустой кольцевой трассе, столкнулись два трейлера и автобус. Подростки на мотоциклах ворвались в выставочный комплекс, побили витрины и скрылись. Обстрелян наряд полиции, двое раненых. Новые жертвы пожара, студенты прыгают из окон горящего общежития и разбиваются насмерть. Крупным планом наезд на лица горожан.

Вертикальные зрачки.

Гризли вскочил с кресла, едва не опрокинув торшер. Точно такие же зеленоватые глаза со странно вытянутым вертикальным зрачком. Глаза, больше подходящие кошке, а не человеку. Камера уехала вбок, переключилась на парня, застрявшего на лоджии в окружении огня. Надрываясь, голос за кадром перечислял экстренные меры, принятые правительством в связи с беспорядками в аэропорту. После молодцеватого журналиста с блокнотиком на экран буквально вытолкнули обрюзгшего человечка в пёстрой шёлковой жилетке. Министр транспорта негодовал, что его вытащили из постели среди ночи. К злорадной радости Гризли, министр прекратил гундосить, как только ему показали видеоролик с налезающими друг на друга вагонами международного экспресса. Кто-то неверно перевёл стрелку, точнее — неверно ввёл команды в компьютер. Поезда остановились на неопределённое время, на Южном вокзале скопились тысячи пассажиров, у касс возникли драки…

В пять утра номер дочери отозвался хриплым дыханием.

— Лола? Лола, скажи хоть что-нибудь!

Гризли не выдержал. Ему совершенно не хотелось возвращаться в квартиру, где в кипятке варился Маринкин муж, но другого выхода он не видел. Ни пожарники, ни полиция ему так и не перезвонили, зато четырежды ошибались номером. Пьяные голоса матерились или хохотали в трубку. У соседей снизу бренчало пианино, наверху гремел тяжёлый рок. Мимо окна пролетели брошенные с крыши бутылки.

Город праздновал.

Гризли наспех оделся, сунул ноги в ботинки, но в последний момент вернулся. Его остановило смутное неприятное предчувствие: показалось, что он сюда больше никогда не вернётся; квартира словно бы прощалась с хозяином. Он выдвинул нижний ящик письменного стола, забрал во внутренний карман оба паспорта, кредитки и остаток денег. Бегло проверил сумку, сунул в неё две пачки проверенных тетрадей, но так и не смог вспомнить, что ещё потребуется в школе…

Спокойно, главное — не суетиться!

Поверх тетрадей Гризли запихал в сумку смену белья, литровую бутылку воды и пару пачек печенья. Больше в доме не нашлось ничего пригодного для длительной вылазки. Он должен быть готов к тому, что после Марины домой не вернётся, а поедет прямо в гимназию! Он должен быть уверен, он спокоен, он абсолютно спокоен и расслаблен…

Так и не вспомнив, что же ещё потребуется, он отправился на кухню и сунул в карман охотничий нож, которым никогда не пользовался. Гризли вообще не мог вспомнить случая, чтобы ему понадобилось выйти на улицу с оружием в руках.

Он захлопнул дверь, и ускорившееся время ударило по барабанным перепонкам.

В лифте Гризли едва не наступил в жидкую вонючую лужу. Совсем недавно здесь кого-то вырвало, и этот «кто-то» явно переел сладкой кукурузы. Задержав дыхание, учитель дотерпел до первого этажа. Во дворе несколько тёмных личностей доламывали детскую горку. Гризли вырвался на проспект и принялся ловить такси. К его изумлению, пять или шесть машин, совершенно пустых, прибавили ходу, вместо того чтобы остановиться. Две столкнувшиеся машины под его окнами так и стояли — двери нараспашку, зажжённые фары, а вокруг крутилась стайка подозрительных подростков. На другой стороне проспекта за двойным рядом тополей горел табачный киоск. В пять утра на плоской крыше супермаркета несколько парней и девчонок в мешковатых джинсах отплясывали под ревущий магнитофон. Мимо Гризли проехала патрульная машина, но полицейские даже не задержались, чтобы поближе рассмотреть ночных танцоров. В последующие десять минут учителя физики чуть не сбил экскурсионный автобус. Он нёсся вдоль ряда припаркованных авто, практически вплотную к ним, царапая борта и сшибая боковые зеркала. Автобус оставлял за собой искры, отлетающие пластмассовые молдинги и шлейф вопящих сигнализаций.

Гризли в последний момент отпрыгнул на газон, провалившись при этом в лужу. Мимо него, коротко рыкнув, пробежала овчарка, волоча за собой телескопический поводок. Овчарка добежала до конца газона, нерешительно ступила на проезжую часть и припустила обратно. Наперерез ей кинулся бульдог в наморднике, также без малейших признаков хозяина, но с мокрым поводком. Обе потерявшиеся собаки растерянно тявкали, озирались на замершего Гризли.

Такси затормозило со страшным визгом. За рулём ухмылялся усатый человечек в тёмных очках. Стуча зубами от холода, Леонид запрыгнул на заднее сиденье. Его обдало вонью разлагающейся пищи и прокисшего пива. Первой мыслью было захлопнуть дверцу и послать шофёра с его мусорным баком на колёсах куда подальше, но овчарка выбежала уже на мостовую и приближалась прыжками.

Гризли задышал ртом. Под ногами катались бутылки, и чавкало что-то мягкое. Овчарка трусила следом. Миг спустя к ней присоединилась лайка в блестящем ошейнике, с медалью на белой груди. Гризли ошарашенно глядел на потерявшихся собак в заднее стекло, и только после нескольких крутых виражей до него дошло, что водитель так и не спросил адрес. Водитель даже не обернулся, зато врубил музыку.

— Мне надо на правый берег! — прижимая к животу сумку, прокричал физик.

— Берег левый, берег пра-авый! — раскатисто пропел шофёр.

И наступил на акселератор. Ближайший перекрёсток проскочили на красный, там моргали огнями две машины неотложной помощи и дымил перевёрнутый маршрутный автобус. По тротуару бежали две девушки, одна была без юбки. Шофёр, не снижая скорости, бросил руль, всем корпусом повернулся назад и подмигнул пассажиру. Для этого ему пришлось снять солнцезащитные очки.

— Зацепим красоток?

— Не надо, я очень опаздываю!

— Доставим в лучшем виде! — гаркнул шофёр и молодцевато подкрутил ус.

Гризли намеревался спросить, не сложновато ли водить машину по ночам в тёмных очках, но вопрос застрял у него в глотке. Потому что у шофёра были зелёные глаза и вертикальные зрачки. Ещё до того, как Гризли успел это осознать, весельчак за рулём снова нацепил очки и очень вовремя вернулся к управлению. Задержись он на секунду — и «мерседес» с шашечками на борту протаранил бы припаркованный грузовик.

Водитель чудом выровнял машину, Гризли швыряло на заднем сиденье, как мячик. Единственное, чего он хотел, — выйти из «мерседеса» живым. Он упирался руками и ногами, стараясь не удариться головой. Взывать к состраданию не имело смысла, усатый безумец за рулём выкрутил звук магнитолы до предела. Гризли казалось, что каждый зуб в его челюсти и каждый нерв вибрирует в такт песням Эминема.

На мосту машина попала в затор. Краном вытаскивали из реки опрокинувшийся автобус. В мелькающем свете маячков белая туша экскурсионного «хюндая» повисла на стальных канатах, как пойманный кит, из щелей под напором хлестала вода. На брезенте, прямо на тротуаре, в ряд выкладывали утопленников.

— Опа, опа, Америка-Европа! — весьма к месту забормотал таксист, объезжая заграждение и регулировщика с жезлом. — Эй, камрад! Водила бухой, что ли, был?!

— Двадцать семь китаёз утопил, придурок! — замахал жезлом мокрый полицейский. На миг из мрака выплыло молодое смеющееся лицо. Гризли при виде зубастой улыбки передёрнуло. — Надоело, видать, экскурсии возить, умора…

Водитель такси явно намеревался вылезти и поболтать с крановщиком, но сзади отчаянно засигналили, и он нехотя взялся за баранку. Гризли слегка перевёл дух. С каждой минутой на улицах становилось всё больше транспорта, разогнаться до сотни вряд ли бы получилось, но теперь учитель заметил кое-что, напугавшее его больше, чем смертельные автогонки.

У шофёра были слишком волосатые руки и слишком волосатый затылок. Счётчик он не включал вовсе. А переднее пассажирское сиденье и пол под ним превратились в свалку пищевых отходов. Там дребезжали и катались упаковки из заведений фаст-фуда, пустые пластиковые бутылки, тубы от чипсов и недоеденные куски хот-догов…

Однако машина шла ровно. Гризли решил, что дотерпит.

Утренний город походил на плоскую декорацию, в которой кто-то пробил чёрные жерла переулков. После моста усатый шофёр еле спас машину от ярко-красного грузовика «кока-колы». Непрерывно сигналя, занося зад на поворотах, грузовик пронёсся по тротуару, с диким скрежетом толкая впереди себя будку автобусной остановки.

Таксист выругался и захохотал. Из переулка наперерез бросилась щуплая человеческая фигура.

Завизжали тормоза микроавтобуса, едущего впереди в левом ряду. Такси дважды подпрыгнуло на чём-то мягком. Гризли ударился головой о потолок, вцепился в сиденье. Больше всего в эту минуту ему хотелось скрестить пальцы, ущипнуть себя и проснуться. Очкарик со смехом выровнял машину, затем полез рукой под сиденье, опустил спинку и до предела отодвинулся назад. Гризли с замершим сердцем следил, как шофёр играет в гонщика. Каким-то образом, почти лёжа, коротышка ухитрялся, чуть ли ни обнимать руль. Его волосатые руки почти по локоть торчали из укоротившихся рукавов курточки. Стальной браслет на запястье лопнул, циферблат часов отлетел Гризли на колени.

«Ни слова, не скажу ему ни слова! — повторял себе Гризли — Только бы доехать, только бы».

Минуту спустя таксист снова заложил вираж под красный сигнал светофора, затем повторил манёвр, при этом срезав через газон и бордюр высотой в двадцать сантиметров.

Крепления глушителя оторвались, колпак отскочил в сторону, будто камень из пращи, защита картера заскребла об асфальт. Позади развевался шлейф искр. Шофёр захохотал и показал пассажиру оттопыренный большой палец.

«Мы только что задавили человека, — сказал себе учитель физики — Мы только что запросто переехали человека».

— Ещё чуток, и ушла бы бабка! — весело произнёс шофёр.

 

Глава 13

Команчи

— Это всё команчи, — сказал Белый Джо и плюнул на стенку салуна. Плевок вышел удачным, попал в левый глаз намалёванной там грудастой красотке. Билли-Большой Шмель прицелился и плюнул в свою очередь, но опять не точно.

— Почему команчи? — удивился Гарри-Огурец. — Все команчи давно свалили отсюда…

Гарри уже битый час швырялся ножом в барную стойку. Нож втыкаться не желал, упорно разворачивался в полёте рукояткой вперёд.

— Ну и что? — Белый Джо хлебнул из горлышка, звякнул бутылкой о стол. — Кто-то свалил, а много осталось. Мой старик говорит — этих змей ещё полно. А он-то соображает получше тебя…

— Твой старик вечно пьяный! — засмеялась крошка Лу. — Что он может соображать?

— Подумаешь, пьяный. Зато он всегда при заказах, не то, что другие.

— Что толку с его заказов? — Билли-Шмель переставил табурет поближе к окну, чтоб держать под контролем водокачку. — У вас дома жрать всё равно нечего. Поехал бы лучше на фабрику…

— Заткнись! На фабрике пускай гробятся всякие придурки вроде тебя. Там, один чёрт, ни гроша не заработаешь. Мой знаешь что говорит? «Пусть дураки пашут на эту говённую власть, а я им копейки не дам!».

— А твой, зато, в тюряге сидит. Ты вообще своего старика хоть помнишь?

— А вот и помню, — обиделся Билл. — А, между прочим, твой новый дружок, сосед Рыжий, тоже команчи!

— Это какой Рыжий? — поинтересовался Огурец.

— А тот, что за дорогой раньше жил, братана его ещё зарезали, помнишь?

— Он сопля ещё, мне дружком быть. Но брат его вроде был нормальный парень, как я, — Джо помотал головой. — Дай-ка мне ещё виски!

— Может, для тебя он и нормальный, — скривила губы Лу, — а мне сеструха рассказала, отец у него — точно команчи!

— Ну и что с того? — Гарри тоже потянулся сделать пару глотков.

— Что, что… Жадюга он и гад. Корчит из себя шибко умного, занят он вечно, видите ли…

— Это точно, они все такие… Но Рыжий вряд ли, — Белый Джо откинул голову и плюнул изо всех сил. — Хотя… не знаю. Мой старик говорит, от них вся беда. Пока белые работают, они только воруют, и золотишко своим бабам покупают.

— А как это — отец команчи, а мать, выходит, — белая? — Гарри почесал револьвером под шляпой. — Что ж она с команчи связалась, если они такие гады? Она что, не знала, что ли?

— Знала… не знала… Они хитрые все, вот он её и обманул.

— Это верно… — кивнул Большой Шмель. — У них хитрожопость эта в крови. Папаша Рыжего, знаете, как бабки делает? Одну лавку он держал у рыбаков, потом специально напоил начальство на фабрике, и они, по пьяному делу, ему там тоже лавку разрешили открыть.

— Вот гнида, люди вкалывают, а он только успевает деньги в банк отвозить!

— А Сержант? Сержант тоже, видать, команчи. Всю ночь торгует спиртным и в два раза дороже, чем днём, хотя запрещено.

— Да говорю я, много их ещё, — Белый Джо отошёл ещё на шаг и плевал теперь, наклоняясь вперёд всем корпусом. Ему хотелось поразмяться, боль в груди не проявлялась с такой силой, как раньше, но он никак не мог отделаться от противного комка, возникавшего про каждом глотке. — Сержанта уже и били два раза, и предупреждали, чтоб убирался отсюда, а он — ни в какую… Ещё я слышал, землю купил, будет там свиней разводить! Представляете? Мало от них самих воняет, ещё свиней здесь не хватало!

— Если бы всем договориться и ничего у них не покупать! — азартно предложила Крошка Лу. — А ещё лучше — отравить ему всех свиней!

— Нет, лучше поджечь! — оживился Шмель. — А правда, пошли ночью, подожжём?

— А мамаша его, Рыжего, — не унимался Огурец, — потом же она догадалась?

— А дом у них какой, видел? — Лу брезгливо прищурилась на кучу мусора за окном. — Ты ещё молодой, не понять тебе. Какой дурак откажется жить в таком доме? Вот он её заманил, а потом Рыжий с братом родились, куда ей деваться-то? Жить-то ей, небось, хорошо, вон сеструха говорит — вся в брильянтах ходит, в Рио-Жанейру ездили.

— В Рио-Жанейру? — Гарри запустил палец в ноздрю. — Как это? Это ж где, в Мексике, что ли?

— Ну, вроде того, — неуверенно протянула Лу.

— Рио… — повторил Огурец. Он постоянно повторял слова за другими, нашёптывал, будто для того, чтобы уяснить их смысл, следовало самому попробовать слова на языке. — А мы только в посёлке были. Как это, в Рио? Сколько ж денег надо? И по-французски-то как говорить?

— Тебе, дураку, объясняют, — Белый Джо яростно запустил пустой бутылкой в окно. Комок в груди не проходил, точно щепка поперёк дыхалки застряла. — Они, команчи, специально учатся всяким языкам, чтобы потом свалить. И девчонок наших приманивают деньгами своими. Те и идут, кто дурные.

— Э-э… А деньги-то откуда? — не унимался Огурец.

— У них полно денег, — заявила Лу. — Сеструха говорит — им другие команчи посылают, те, что уже свалили. Вот они и жируют. Братан-то Рыжего, перед тем как его зарезали, собирался это… в нивирситет ехать, учиться.

— Во даёт! — помрачнел Джо. — Мне старик за такие дела башку бы…

— А давай Рыжего сюда вызовем и излупим! — ухмыльнулся Билли. — Вон он там, со своим дружком вонючим, у водокачки, по бутылкам стреляет.

— Он не придёт, побоится, — сказала Крошка Лу, — вот если бы Кукуруза здесь была.

— Конечно, не придёт, команчи все трусы, — Белый Джо, прищурившись, смотрел сквозь щель в двери. — Нас увидит, сразу в штаны наложит!

Гарри захохотал. От смеха у него из ноздри вылезла сопля и раздулась пузырём.

— А он что, бегает за Кукурузой? — изумился Билли. — Она же девчонка Длинного. Длинный, если узнает, яйца ему оторвёт.

— А ты не знал? — фыркнула Лу. — Он её два раза до дома провожал и сумку нёс! И конфеты ей покупал в лавке Сержанта.

— Конфеты… Врёшь! Вообще-то они обычно жадные… — задумался Джо. — Иди, позови его. Придумай что-нибудь?

Лу хихикнула, поправила платье и выскользнула наружу. Гарри приник к окну.

— Поверил, поверил! Идёт!

— Ясное дело, поверил! — Билл проверил оружие. — Он же идиот! Нормальный человек будет на рояле учиться?

— Шмель, встань у двери, — скомандовал Джо. Последний плевок имел подозрительно розовый оттенок, он быстро растёр его сапогом, чтобы другие не заметили. — Чтоб не дать ему выскочить! Огурец, как войдёт, навалимся вместе, понял?

Гарри присел за стойкой и оттуда показал Биллу нож. Оба начали беззвучно хохотать. Билл зажал себе рот и от смеха испортил воздух, за что и получил пинок от Джо. Наконец за стенкой послышался разговор. Рыжий что-то рассказывал взахлёб своим тоненьким противным голоском, Крошка Лу визгливо смеялась.

— А что будет, если поменять? — переспросила Лу, заходя внутрь.

— Поедет в два раза быстрее! Мы уже достали все детали… — Улыбка сползла с нахального лица Рыжего, свернулась, как прошлогодний лист.

— Привет, краснорожий! — растянул губы Шмель, захлопывая спиной дверь. — Что не здороваешься со старшими? Тебя научить?

Рыжий молчал. Крошка Лу, вихляя бёдрами, отправилась на своё место.

— Пушку гони! — Белый Джо действовал молниеносно. — У нас не ходят в гости с оружием.

Рыжий попятился в угол, глаза его заметались. Гарри-Огурец с истошным криком выпрыгнул из-за стойки, сжимая в руке нож. Рыжий вскинул руки к лицу, защищая глаза.

— Изобьём этого урода! — Билли наступил Рыжему на ногу и резко толкнул. Тот, в попытке удержать равновесие, ухватил Гарри за рукав, ткань треснула по шву. Рыжий споткнулся и упал на одно колено.

— Вот сука… Он мне куртку порвал! — заголосил Огурец и ударил упавшего ногой в живот. Рыжий взмахнул руками, спиной и затылком гулко врезался в стену. Билли и Джо напали сзади, заламывая противнику руки, Рыжий отбивался ногами, опрокинул стол и табурет. Все трое, пачкая одежду, покатились по полу.

— Он кусается! Ах ты… — Билли вырвал изо рта Рыжего свою кисть, вскочил и принялся лупить его, лежащего, ногами. Джо удалось вывернуть одну руку, и тут Шмель попал сапогом краснокожему в пах. Тот сложился на боку, заскулил по собачьи.

— Дай ему, дай ему! — кричала Крошка Лу.

— Моя куртка… — вторил Огурец.

— Ты, дура, кинь верёвку! — Белый Джо уселся на скорчившегося индейца сверху и ломал тому пальцы. Крошка Лу бросила моток белой бечёвки.

— Нож давай, Огурец! Не стой! — Билли бросился помогать, вдвоём они перевернули Рыжего на живот, по лицу его текла кровь, в торчащие волосы набился песок и окурки. Однако он продолжал лягаться, пока Гарри не набросил ему на шею шарф и не намотал концы на кулак. Щёки команчи стали багрового цвета, теперь он не скулил, а хрипел. Билли для верности несколько раз ударил в его противную рожу кулаком и продолжал бы бить и дальше, если бы не Джо.

— Привязывай за руки к решётке!

— И за шею тоже, к решётке!

— Он ногами дерётся!

— Врежьте ему, мальчики! Шмель, под дых ему!

— Ногу держи, сюда, к трубе!

Поняв, что ему не вырваться, Рыжий начал звать на помощь.

— Что, кусок дерьма, к мамочке захотел? — Джо ударил команчи в разинутый рот. Тот на мгновенье захлебнулся, верхняя губа треснула, кровь двумя струйками потекла по подбородку.

— Дайте тряпку, кляп сделаем!

Но Рыжий, несмотря на врезающийся в горло шарф, отчаянно мотал головой, сжимал зубы, не давая просунуть кляп. Его голубая рубашка пропиталась кровью, левая половина лица, которой он проехался по полу, покрылась продольными царапинами, волосы извалялись в извёстке. Левая штанина порвалась на колене, по лодыжке тоже лилась кровь. Удалось привязать за щиколотку только одну ногу, на вторую верёвки не хватило. Гарри и Билл испачкали руки, Билли держался за разбитую бровь, у Джо была рассечена губа, жутко болел затылок и колено.

— Лу, стань у двери, смотри, чтоб никто не вошёл! — Белый Джо выпустил изо рта сгусток розовой слюны и взял Рыжего за горло.

— Ты, вонючка, мне за это ответишь! Жить надоело, а? Я с тобой говорю?

Билл обеими руками повис на петле шарфа, затягивая удавку. Носком свободной ноги Рыжий царапал по земле, глаза его выпучились, щёки начали синеть.

— Тебе кто позволил, вонючка, трогать наших девчонок?

— Может, Длинного позовём, пусть он тебя здесь зароет?

— Я не… Я не трогал, — прохрипел команчи. По щекам его катились слёзы.

— Ой, он не трогал! — заржал Огурец. — Ещё бы ты тронул, сука! — примерился и сбоку врезал врагу по привязанной щиколотке. От боли тот дёрнулся всем телом.

— Что ревёшь, как баба? Как пятёрку друзьям занять, так у него нет, а в Рио Жанейре торты жрал, а? Шмель, хочешь ему вмазать?

Рыжий извивался, раскачивая решётку окна, пытался защититься от ударов. Шмель стал боком, сделал пару ловких обманных движений, потом развернулся и впечатал противнику пятку в грудь.

— Здорово, Шмель! Теперь я!

На рубахе Рыжего отлетели сразу три пуговицы, поперёк узкой груди отпечатался грязный след каблука. Он больше не кричал, а только плакал.

— А ну стой! — Джо промокнул раздувшуюся губу. — Он такой смелый, что хотел отбить Кукурузку у Длинного! Посмотрим, что у него там, в штанах!

— Точно! Здорово! Шарф держи!

Рыжий принялся лягаться свободной ногой с удвоенной силой.

— Отпустите меня! Не надо, парни! Что я вам сделал?! — из-за удавки на горле слова из него выходили со свистом, что-то в груди булькало, словно в пробитом паровозном котле. Помогая друзьям, Билли схватил краснокожего за патлы, начал лупить затылком об оконную раму. Гарри и Джо стянули с него до колен джинсы, оторвали от рубашки последние пуговицы.

— Лу, хочешь посмотреть, что у него в штанах?

— Да, Крошка, иди погляди!

Все по-джентльменски расступились, пропуская даму в первый ряд. Рыжий закрыл глаза. Его тощие рёбра ходили ходуном, по голому телу начали уже наливаться синяки.

— Может, кастрируем его?

— Отличная идея, Огурец! Нож далеко?

— Не надо, прошу вас, не надо! — Глаза у Рыжего стали в пол-лица. — Я что хотите сделаю, не надо!

— А, обосрался, ублюдок? — все хором рассмеялись.

— Ладно, Крошка, плюнь ему в рожу! А ты не вздумай отвернуться! Отвернёшься — все зубы выбью!

Лу склонила голову набок, примериваясь. Плюнула. Она приблизилась почти вплотную к распятому нагому потному телу, на её розовом милом личике повисло холодное жадное выражение. Ноздри раздувались, впитывая кислый запах чужого близкого ужаса.

— Вот так! Теперь все по очереди! Шмель, там, на дороге насрал кто-то, давай его обмажем!

Давясь от хохота, Билли кинулся искать совок или палку.

Белый Джо приоткрыл дверь.

— Чёрт, кто-то идёт! Придётся отпустить этого ублюдка! Огурец, развяжи его!

— А хорошо мы его уделали, да, Белый?

— Смотри, смотри, упал! — Гарри засвистел вслед ковыляющему команчи. Тот споткнулся, убегая по скользкой тропинке, придерживая падающие джинсы, и смешно растянулся в грязи. У Билла от смеха началась икота, Лу свистела.

— Слышь, Белый, у тебя есть покурить?

— Какого чёрта я тебя буду опять угощать?

— Ну, Белый, я завтра отдам!

— …ника! Вероника, зараза такая, где ты шляешься?

Все четверо съёжились. Крупная тень заслонила окошко, секунду спустя полусгнившая дверь киоска распахнулась.

— Опять с пацанами на свалке? Сколько раз тебе, дрянь, говорить? Курили тут?

— Мама, нет, мы просто сидели, играли…

— Нашли где играть! Вероника, быстро обедать! В гроб меня вгонишь, честное слово, ремня на тебя нет… Игорь, а тебе что, уроки не надо делать?

— Не-а, нам не задано… — попятился Огурец.

— Вам никогда не задано!.. Пошли к нам, покормлю. Пойдём, я сказала! Женя, ты же старше, верховодишь тут. Вы что, не можете во дворе поиграть?

— Что нам, в песочнице, среди говна собачьего сидеть? — Белый Джо откинул на затылок рваное пляжное сомбреро, прихватил недопитый «Спрайт» и пакет кукурузных хлопьев. — Слышь, Огурец, выйдешь попозже?

— Не знаю, — пожал плечами Игорь, взбираясь по груде покрышек. — Если мать в ночную…

Они пролезли под прогнувшимся трубопроводом, обошли полузатопленную стрелу крана, похожую на сбитого в полёте ящера, и застряли на границе полужидкого цементного месива. Чихая жирным дымом, по центру дороги прополз нагруженый «Ман (з)», грязь лениво расползлась под колёсами, плеснула под ноги.

Рыхлая женщина в мужском растянутом свитере и жёлтой безрукавке уверенно наклонила голову, прицелилась и запрыгала на ту сторону по обломкам кирпичей. За ней пробиралась девчонка, последним скакал самый маленький, лет десяти. Сжимая пластмассовый «Кольт» без барабана, с трудом балансировал левой рукой, иногда промахивался и тогда почти на всю высоту рваной кроссовки уходил в цементную жижу.

Белый Джо постоял, раскачиваясь, на лохматом, распотрошённом тюке стекловаты, наблюдая, как загораются окна в бурых пятиэтажках, как кошка с лысым боком крадётся по газовой магистрали, как под надписью «Кафе-бар Колорадо» в который раз вставляют в выбитое окно фанеру. Сосновая шишка, давившая в груди который день, не исчезала. Он спрыгнул, нащупал в кармане сигарету. Липкая чумазая чайка высунула голову из мусорного бака, одним глазом следила за ковбоем. В клюве её раскачивалось что-то длинное, отваливалось кусками.

— Вот же Рыжий пидор, — объяснил ей Женька. — Рио у него, блин, во как…

Он зажёг окурок, проверил в кармане нож, затянулся и полез под трубу. Он чувствовал, что сегодня вечером нож ему пригодится.

 

Глава 14

Любимый дворик

Возле знакомого сквера Гризли как можно строже велел остановиться. Он почти не ожидал, что таксист послушается. Горстью сунул в руку купюры, даже не пересчитав, и вывалился из нагретого нутра автомобиля. Таксист пропел ему вдогонку.

— Все ушли, и даже мама, ла-ла-ла…

На ватных ногах Леонид преодолел узкую подворотню и очутился в знакомом дворе. Гризли сразу понял, что пожарные так и не приезжали. Помойка всё ещё искрила углями, начисто выгорели кусты и деревянные качели, а одно дерево упало на чёрный остов его «фиата». Рядом скалились почерневшими радиаторами «ауди» и джип. Гризли резко затормозил, не сразу разобрав, что происходит. Он чуть не наступил на лежащую женщину. К счастью, не Марина, эта была гораздо толще. Гризли не стал разбираться, спит женщина или умерла, он ошалело разглядывал окна.

Двор бушевал. С верхних балконов свешивались хохочущие головы, ревела музыка, на манер ёлочной гирлянды беспорядочно моргал свет. В половине квартир мерцали слепые экраны телевизоров. Оба Маринкиных окна тоже светились, в кухне на потолке плясали отблески живого огня. Пожар захватил квартиры шестого и седьмого этажей, с крыши планировали раскалённые листы кровельного железа. Внезапно на пятом распахнулась балконная дверь, на балкон с грохотом вывалилась целая ватага.

— Эй, чувак! — заорали сверху. У ног учителя разбилась пивная бутылка. Один осколок чиркнул его по руке, другой застрял в волосах. — Эй ты, мудило! Чего уставился, конь драный?!

Прилетела и разбилась ещё одна бутылка. Гризли неловко отпрыгнул назад, угодив ногой в разлившуюся белую краску. Он уже понял, что совершил огромную ошибку, что сюда ни в коем случае не следовало приезжать. Маринина кухня уже горела заодно с квартирой соседей. Если Лола и возвращалась, то наверняка снова убежала.

С лавочки в глубине двора поднялись и наступали на него три щуплые фигуры. Они шли, как то необычно переставляя ноги, словно загребая песок.

— Ребята, у меня тут жена живёт, — зачем-то поделился Гризли, презирая себя за неспособность срезать их отважным взглядом и крепким словцом. Он уже понял, что до подъезда Марины добежать не успеет, и назад, в подворотню, ему вернуться не позволят.

Трое вышли на светлое место под уцелевшим фонарем. Учителю показалось, что у него на ногах повисли пудовые гири. В другое время и в другом месте он восхищённо похлопал бы замечательному театральному гриму. Но эти трое гримом не пользовались. Крайний слева выглядел обыкновенно, ничем не примечательная личность, если не считать двух пуговиц, пришитых чёрными нитками прямо к распухшей щеке. Двое его приятелей брились, как минимум, месяц назад, причём обросли почти до самых глаз. Товарищ с пуговицами на физиономии по сторонам не глядел, его внимание всецело привлекала детская игровая приставка, которую он нёс в руках. Он давил на кнопочки, пускал носом пузыри и хихикал. Второй «местный житель» прижимал к груди истерзанный свиной окорок. Парень на ходу вгрызался в сырое мясо, рычал, дёргал головой и казался очень занятым. Для поедания мяса у него был удивительно удобный, вытянутый вперёд рот. Зато его приятель, заросший, в расстёгнутых штанах, не был занят. Он запустил Гризли в голову осколком кирпича. Запустил довольно удачно, физик еле увернулся, но тут же получил оглушительный удар по затылку.

Гризли упал на колени. Он не заметил, как к нему сзади с железной трубой подкралась совсем юная барышня. Впрочем, точно определить её возраст Леонид бы не решился. Её ноги и грудь густо поросли волосами, на девушке было только рваное короткое пальто нараспашку, поперёк живота и на голых предплечьях тянулись глубокие царапины, а лицо она разрисовала красной помадой. На Гризли пахнуло мочой и пивом. Второй удар трубой приняла на себя набитая тетрадями сумка, но тут слева подкрался вонючий тип с окороком и, не размахиваясь, сунул кулак Гризли в рот. При этом он уронил свиную ногу в грязь и невнятно матерясь, кинулся подбирать. Учитель выплюнул кровь, отпрыгнул ещё на пару шагов, прижался спиной к стене. Один зуб шатался, губа была рассечена, и горячие струйки текли по щеке и шее. Третьего удара камнем он избежал чудом, откатился в сторону, вскочил и побежал, наугад кидаясь из стороны в сторону.

Они с гоготом рванули следом.

Леонид миновал несколько подворотен, увернулся от полуголого типа с бутылкой, перепрыгнул через две ограды и оказался, наконец, на Парковой улице. Гризли не сразу узнал место, где он находится. Две старушки, выведшие на раннюю прогулку собачек, вскрикнули и бросились от него наутёк. Учитель опёрся на ледяные чугунные прутья ограды; сердце не выдерживало гонки, в бок словно колотили гвоздём. Позади он слышал приближающийся дробный топот. Похоже, что преследователей стало больше.

«Собаки… — вяло подумал он. — Бросаются за бегущим, как псы…»

Он мчался по центру улицы, прижимая к боку сумку, в любую секунду ожидая удара камнем в затылок. Навстречу проехали четыре машины. У первой, белой «тойоты», совсем недавно выбили лобовое стекло. Сквозь россыпь осколков промелькнуло напряжённое лицо водителя, в нескольких местах заклеенное пластырем.

Гризли махал, призывая остановиться, показывал деньги, но всё безрезультатно. Осветив его, водители, наоборот, поддавали газу, объезжали его по широкой дуге. На перекрёстке Гризли остановился, хватаясь за сердце. Перед глазами плясали огненные круги. Светофор висел на проводах вверх ногами, с вывернутыми лампами. Рядом искрил разбитый рекламный щит. Метрах в пятидесяти от перекрёстка двое граждан вскрывали цветочный киоск. Холодный рассвет протягивал тонкие щупальца над зубцами крыш. Редкие прохожие куда-то подевались. Морось собиралась на щеках и стекала за воротник. В темечке пульсировала боль. Гризли не хотел притрагиваться к ране, опасаясь нащупать там осколок трубы или торчащую кость.

Он упёр ладони в колени, дышал, как загнанная лошадь, воздух со свистом превращался в пар. В тонком льду луж отражались огни фонарей. Ветер гнал по асфальту вчерашний мусор. Где-то томно и вязко часы пробили шесть.

— Эй! — заорали позади. — Эй, братишка, отвали, задавлю!

Гризли отскочил, уступая дорогу уборочной машине. Под рычащим капотом вертелись круглые щётки, капала вода, жёлтые фары вспарывали туман, как глаза лохнесского чудовища. Однако Гризли показалось, что за ним спустился ангел. За рулём сидел самый обычный мужик, лет пятидесяти, крепкий, жилистый, обветренный. Голубые ясные глаза, выбритые щёки, безволосые кисти рук, обручальное кольцо.

— Стойте, а я ведь вас знаю! — водитель надавил на тормоз. Мокрые чёрные колёса скрипнули и замерли. Щётки вращались над асфальтом, позади кабины гудел насос. — Вы с моим сыном на подготовительном возились! Это ведь вы детишек в парке выгуливали? Боже, кто вас так разукрасил?!

Несмотря на дикость ситуации, Гризли сразу сообразил, о чём речь. Он никогда бы не вспомнил этого человека, водителя уборочной машины, но четыре года назад, во время работы в предыдущей школе, ему действительно неоднократно приходилось выгуливать в парке подготовительные группы. Учитель физики отказывался от классного руководства, но не брезговал подработками с малышнёй. Вероятно, мужчина забирал после прогулок своего ребёнка, может быть, они когда-то с Гризли перебросились парой фраз, но не более того.

— Да, я учитель, учитель. Вы не могли бы меня подвезти? — Гризли обернулся.

Позади, из подворотни горящего дома, вышли трое. Те самые, или другие, уже неважно… косолапя, свесив неестественно длинные руки, они выбрались на проезжую часть и немедленно попытались остановить мотоциклиста. Мотоцикл вильнул, едва не сбросив седока, парни заржали. На противоположной стороне улицы из подъезда выглянула женщина, оценила обстановку и снова шмыгнула в подъезд.

— Что с вами? Вы видели себя в зеркале? У вас голова разбита. Садитесь, вам нельзя ходить в таком виде. Меня-то зовут Никос. А вы не помните моего сына? Он такой тихий, плохо говорит. Он и тогда плохо говорил, Кит его зовут, тихий такой. Он-то вас хвалил, вы его в обиду не давали. Старшие вечно моего тихоню обижали.

— Это чудо, что я вас встретил, — только и смог проговорить Гризли, плюхнувшись на жёсткое сиденье. Затылок разрывался от боли, щека распухала с каждой минутой всё сильнее, мешая говорить.

— Куда вас везти-то? Я не могу надолго сорваться с маршрута, надо сдать машину в парк, — виновато поделился водитель. — Вы выпили, что ли? Ведь по радио передавали, чтобы никто не выходил из дома. Зачем искушать судьбу, раз такие события?

— Я не пьяный! Я потерял дочь. Прошу вас, поехали скорее, знаете, где четвёртая гимназия? — Гризли сорвался на крик. — Скорее, прошу вас, я заплачу!

Три длиннорукие тени приближались. До них оставалось не больше семидесяти метров, когда впереди уборочной машины из другого двора высыпала целая ватага подростков. Невзирая на нулевую температуру, человек пять были почти раздеты, кто-то из девчонок — в одной комбинации. Один швырнул камень в окно дома напротив, зазвенело стекло. Двое мальчишек подобрали камни крупнее и повернулись к грузовику.

— Н-да, хрен знает что происходит… — отец Кита наконец-то нажал на газ. — Но работать-то надо, верно? О-о, чёрт! Держитесь! — водитель побледнел, выплюнул окурок и переключил передачу.

Гризли едва успел ухватиться за поручень. Первый камень ударил в крыло, второй отскочил от обрешечённой фары.

— Ах ты, гад! — воскликнул Никос. Неповоротливая машина скребла щётками по разделительной полосе, ей не хватало пространства для манёвра.

Из мрака, полыхая фарами, показался низкий спортивный автомобиль. Мальчишки заулюлюкали, временно переключились на новую мишень. Родстер получил несколько попаданий в лобовое, вильнул на тротуар, снёс тумбу. Его занесло на замёрзшей луже. Под скрип тормозов автомобиль боком летел по тротуару, оставляя чёрные полосы от дымящейся резины. Гризли смотрел, не отрываясь, у него было чувство, словно он попал на съёмки «Смертельного оружия».

Никос ударил по газам, пока раздетые хулиганы швырялись камнями в спорткар, но проскочить за их спинами не удалось. Кто то запрыгнул на подножку, к окну прилипла сплющенная ухмыляющаяся рожа, а в следующий миг в салон полетели осколки разбитого стекла.

Гризли инстинктивно прикрылся. В водительское окно просунулась длинная рука и мёртвой схваткой вцепилась водителю в воротник. Наверняка урод целился в горло, но промахнулся. Никос, продолжая давить на газ, левой рукой полез под сиденье. Леонид что-то выкрикивал, не вполне понимая, что именно кричит.

Крючковатые пальцы подбирались к горлу шофера. Грузовик нёсся всё быстрее, щётки скребли по асфальту. Впереди, на перекрёстке с Кленовым проспектом, светофоры переключились на красный свет. Зеленоглазый паренёк сунул голову в салон, порезав при этом шею о разбитое стекло. Он попытался схватить водителя зубами за ухо, но промахнулся и ощутимо получил локтём в нос.

— Не останавливайтесь! Только не останавливайтесь, они нас убьют!

Краем глаза Гризли успел заметить, как родстер на противоположной стороне тротуара левым крылом сбил сразу двоих — парня в джинсах, голого сверху, и девчонку в комбинации. Оба, как безумные, пёрли напролом, норовя палками разбить фары. Их подмяло под колесо, сразу превратив людей в грязные дрожащие тряпочки.

— Убирайся! — Никос рулил правой, в левой руке он уже держал короткую монтировку, не решаясь бить мальчишке в лицо.

Тот визжал, как резаный, но не от боли, а скорее от возбуждения. Гризли подумал, что в таком состоянии парень вряд ли вообще способен испытывать боль. Он торчал в окне, пропихнув в салон голову и одно плечо, лязгал зубами, ревел, визжал, плевался, не замечая, что оконное стекло всё глубже впивается в шею.

Внезапно с лязгом отворилась дверь со стороны пассажира. Чёрт! Как же он забыл запереться?! В лицо Гризли дохнуло перегаром и ещё какой-то дрянью, неуловимо напомнившей ему атмосферу зоопарка.

Пахло зверем.

На подножке лыбился ещё один подросток. Он висел поперёк, запрыгнув на полном ходу. Как заправский акробат, он цеплялся одной ногой за кронштейн зеркала заднего вида, а вторую ухитрился засунуть в салон. В правом кулаке мальчишка сжимал отколотое горлышко бутылки. Стеклянная розочка просвистела в сантиметре от лица Гризли, учитель отклонился скорее по наитию, видно было очень плохо.

— Проваливай! Убирайся, сволочь! — Гризли ударил ногой наугад, но промазал. Парень захохотал.

Грузовик миновал следующий перекрёсток, справа понеслись молоденькие платаны и витрины универмага. Никос решился и врезал противнику монтировкой по локтю. Удар получился несильным, но послышался отчётливый хруст кости. Тот оскалился, рука повисла; потеряв опору, парень вывалился наружу, с воплем покатился по асфальту.

— Берегись! — завопил Никос, резко нажав на тормоз.

Торможение спасло Леониду зрение. Второй удар «розочкой» пришёлся бы по глазам. По инерции парня на подножке швырнуло вперёд, он шмякнулся спиной о капот, но не отцепился. Никос перегнулся через пассажира, дёрнул ручку дверцы. Гризли уловил идею, развернулся, поджал ноги, и когда обезумевший юнец полез в кабину, обеими ногами ударил ему в лицо.

В свете промелькнувшего фонаря физик успел заметить неестественно вытянутое вперёд острое личико, совсем ещё мальчика. Мальчишке наверняка не исполнилось и четырнадцати, но убивать он собирался всерьёз, как настоящий волк. Ещё некоторое время с нечеловеческой силой волчонок держался за подножку, обдирая спину об асфальт, затем с воплем оторвался, закрутился и угодил под колёса старенькому «ситроену», ползущему вдоль тротуара.

— Господи, что это? Что же это? — как заведённый, повторял Никос — Он разбился, надо остановиться.

— Быстрее! Не останавливайтесь! — Гризли покрепче перехватил поручень над торпедо, с риском вывалиться захлопнул дверцу.

Грузовик летел, громыхая, разогнавшись почти до восьмидесяти. Раза два сбоку стукнули камни, но не принесли вреда. Впереди проспект Доблести заканчивался Т-образным перекрёстком. Там, на половине разворота, мешая проезду, застрял длинный автобус с резиновой гармошкой посередине. Сквозь полосы утреннего тумана Гризли различал возле автобуса небольшую толпу, похоже, что кто-то лежал под колесом, а несколько человек дрались.

Никос скрипнул зубами, свернул под «кирпич».

— Высадите меня у площади Цветов, — попросил Гризли. — Там полно транспорта, я доберусь до больницы.

— Никуда я вас не выпущу! Я только что мимо госпиталя ехал, там ко входу не пробиться! Едем ко мне, жена вам перевязку сделает!

— Я не могу к вам, — упёрся Гризли. — Мне в восемь тридцать надо быть в гимназии, у меня уроки.

— Какие уроки? — водитель нажал на тормоз, пропуская вереницу сигналивших полицейских машин. Гризли от резкого торможения чуть не разбил нос о стекло. — Какие уроки? У моих детей, а школе отменены все занятия, застрелили трёх учителей!

— Как это «отменены»? — не поверил Гризли. — У нас в гимназии очень строго, мне не сообщали.

Шофёр снова тормознул. Благополучно миновав зону встречного движения, они снова вырвались на Парковую. Посреди мостовой, раскинув руки, лежала раздетая женщина. Автомобилей на дороге становилось всё больше, но никто не останавливался возле тела. Судя по позе, женщина выпала с одного из верхних этажей.

— Не сообщали? — хрипло переспросил шофёр. — А может… — Он обтёр тряпкой кровь с монтировки. — Может, уже некому сообщить-то?

 

Глава 15

Эфир

На сегодняшнем эфире Рокси достались сразу два оппонента, однако, к счастью, воевать собирался лишь один из них. Политик, но с научной степенью. Как всегда, политики готовы воевать с профессионалами в своих областях знаний. Второй дядечка командовал заводом «Солнышко». Они забрасывали рынок соевой говядиной, соевым творогом и прочими атрибутами счастливого продовольственного будущего.

Ведущий мелькал лакированными штиблетами, улыбался как тираннозавр-Рекс и, кажется, знал все ответы заранее.

— Генетически модифицированные продукты — эта тема последние месяцы не сходит со страниц и экранов! — с энтузиазмом сообщил ведущий. — Так давайте вместе разберёмся, несут ли модифицированные продукты питания опасность?!.

Рокси ждала, когда к ней обратятся, а сама не могла выкинуть из головы последний звонок мамы и прыжок трёх несчастных самоубийц. Она пыталась для себя самой сформулировать название для тягостного ощущения, владевшего ею со вчерашнего дня, и не могла. Пожалуй, это можно было назвать вакханалией неприятностей.

И вдобавок эти шепоты. Нет, она ни в коем случае не сходила с ума, просто люди слишком громко выдавали свои тайны.

Шепоты в транспорте. Шепоты в магазинах. Шепоты в очередях.

— …Учёные прогнозируют, что к началу двадцать второго века население Земли увеличится до десяти миллиардов. Как прокормить такое количество людей, если уже сегодня у нас каждый пятый голодает? — патетически восклицал политический профессор.

Рокси стало интересно, изучал ли когда-нибудь этот сноб в дымчатых очках реальную ситуацию. Посещал ли он хоть раз научный центр, такой же, как у них, где ни один специалист не подпишется под вердиктом «безопасно»?..

Ведущий обернул к ней энергичный оскал:

— Подойдём к проблеме со стороны, если так можно выразиться, истоков. Доктор Малкович, вы нам не поясните вкратце, в чём суть генной инженерии?

Рокси откашлялась.

— Любое растение или животное имеет десятки тысяч разных признаков, отличающих их от собратьев.

Это размер семян, толщина и цвет листьев, присутствие в плодах ферментов и витаминов… За наличие каждого конкретного признака отвечает определённый ген. Ген переводится с греческого языка как «происхождение». Ген — это крошечный отрезок молекулы ДНК, он порождает определённый признак растения или животного. Если мы добавим южной пшенице ген морозоустойчивости, обнаруженный у северных сортов, то признак передастся этому нежному штамму. Изменившееся таким образом растение мы называем мутантом…

Ведущий незаметно дал отмашку, что пришло время его реплики. Рокси вдруг вспомнила, как она волновалась на телепередаче самый первый раз. Две недели переписывала речь, перемерила трижды весь гардероб. То ей казалось, что голос звучит слишком пискляво, то, напротив, излишне хрипит. На деле ей не пришлось произнести и половину своей пламенной речи, а особенно её потрясла дюжина проплаченных зрителей, взрывавшихся аплодисментами или смехом по сигналу с монитора.

— Теперь мы от теории обратимся, так сказать, к практике!.. — жизнерадостно перевёл стрелки ведущий.

«Это я у него сухарь-теоретик, а сомнительный профессор — практик! — ахнула Рокси. — Он держит себя так, будто для зрителя нет ничего важнее, чем рисунок его галстука. Раза четыре манжеты поправил, и улыбку по-разному корчит. Держу пари, этот надутый хлыщ в дымчатых очках кропает свои труды на шеях аспирантов, а на мои слова ему вообще наплевать…»

— При помощи генной инженерии можно добиться таких результатов, что перед ними отступают любые выпады скептиков, — вальяжно вещал то ли политик, то ли профессор. — Как известно, первыми модифицированными продуктами стали томаты. Они «научились» сохраняться в недоспелом виде месяцами при соблюдении определённого температурного режима…

Шепоты. Мама. Лола. Самоубийцы. Что происходит?..

«Чего я к нему прицепилась?» — устало осадила себя Рокси. Она вспомнила, как за минуту до эфира наблюдала за сценками в соседних студиях. Слева сын известного артиста рассаживал причёсанных, завитых собачек и их хозяев, ассистентки деловито раздавали последние инструкции, возбуждённые дамы поправляли банты своим лохматым детишкам. В студии справа другой известный актёр открывал шоу полукриминального направления. Из болтовни наёмных зрителей Рокси уловила, что жена уже выследила мужа при помощи скрытых камер, а теперь им предстояло выяснять отношения перед миллионной аудиторией.

— …Лидером в генной инженерии, конечно, является Америка. Американцы внедрили новые свойства сотням продуктов и цветов. Вот, скажем, из прикладных моментов… — политик в пятый раз поправил манжеты. — Например, создан сорт картофеля, который при жарке впитывает меньше жира. Завершены опыты с кукурузой, способной выделять яд против вредителей…

«Они попросту не заметят бомбы, которую мы взорвём на следующей неделе, — размышляла Рокси. — Даже если их запереть в отдельной студии и заплатить втрое больше обычного, они ничего не поймут. А если набрать людей с улицы, эти не поймут тем более. Они будут радоваться бесплатному кофе, прожекторам, и всё их внимание займёт табло с надписью «аплодисменты». Я могу вывернуться наизнанку, но для толпы все шоу одинаковы, что собаки, что жёны со скрытыми камерами…» С усилием она вернула улыбку ведущему.

— Я вам больше скажу, — махал руками директор соевого гиганта. — Совсем недавно вывели картофель с человеческим интерфероном крови. Что такое интерферон? Это повышение иммунитета! Идём дальше. Уже существует овца, у которой в молоке присутствует сычужный фермент, необходимый для производства сыра. Подсчитано, что при новой технологии производства достаточно будет одной отары, чтобы обеспечить сыром всю страну! Я могу такие примеры приводить сутками. Мы стоим на пороге революции, значение которой сложно переоценить. Грядёт революция в растениеводстве и животноводстве… В XXI веке у человечества появится большое количество качественных, экологически чистых, полезных для здоровья и недорогих продуктов. Дети перестанут голодать по всей планете…

— Но не вредно ли для здоровья употребление таких продуктов?

Директор соевого завода надул щёки и стал похож на шарообразную колючую рыбу.

— Что такое «вредно»? Например, наше «Солнышко» выполняет массу гигиенических требований, сдаёт десятки тестов и анализов, не считая отчётов собственной лаборатории. Так что о вреде для людей не может идти и речи. Это даже смешно! Мы работаем, словно стерильный фармацевтический завод, в то время как на тех же бойнях процветают вопиющие нарушения…

«Он искренне верит в то, что говорит, — отметила для себя Рокси. — Неплохой человек, возможно, даже честный предприниматель, насколько среди них вообще можно оставаться честным… Он искренне верит, что если в пробе нет грибков и плесени, то можно сливать «Солнышко» в детские сады…»

— Давайте прекратим «охоту на ведьм», — добродушно бубнил шарообразный директор. — Неужели не ясно, что идёт борьба экономических интересов, а в ней все средства хороши? Не постесняюсь здесь привести аналогию с бунтами ткачей. Работники крушили машины, потому что машины лишали их работы и средств на пропитание. Но машинная цивилизация победила, этот процесс детерминирован ходом развития. То же самое и с прорывом в области биотехнологий… Если генетические манипуляции ведутся под контролем официальных органов и разрешение получено от государства, то такие продукты безопасны! Иначе, какой смысл ссылаться постоянно на власть и органы контроля? Ещё раз повторяю: мы честно и открыто работаем на рынке уже девять лет, и ни одного нарекания…

«Честный и открытый идиот, — подвела итог Рокси. — Как же поступить? Так ведь можно довести себя до смирительной рубашки… Может быть, мама права? Надо взять отпуск и улететь на пару недель, и гори оно всё…»

— Итак, мнения обозначились чётко, — затараторил ведущий, торопясь вклиниться, пока дискуссия не слишком отклонилась от обозначенных у него в шпаргалке тезисов. — Наш уважаемый оппонент уверен, что эксперименты с генами несут процветание. Давайте подумаем. Ведь, внося изменения в генный код растения или животного, учёные просто повторяют работу природы. Абсолютно все живые организмы от бактерии до человека — это результат мутаций и естественного отбора. Например, среди десятков детёнышей крысы, или среди сотен одинаковых семян непременно появятся такие, которые будут отличаться от предыдущего поколения. Что же это, как не генетическая модификация? Эти скромные изменения создают более приспособленное потомство, и так вплоть до нового вида.

«Мы тут рассуждаем, а половина моих соседей сбежали. Простые люди проще чувствуют беду, как лемминги!» — Рокси попыталась придать лицу заинтересованное выражение.

— Совершенно верно, — величественно помахал холёной рукой профессор. — Но разница в том, что природе для образования новых видов нужны тысячи и миллионы лет, а мы воспроизводим нужные сдвиги за пятилетку!

— Как насчёт случайных ошибок? — стараясь сдержать ехидство, осведомилась Рокси. — У природы уходят те же тысячи лет на отторжение тупиковых ветвей эволюции. Вы полагаете, что разглядите ошибки за пятилетку?

Ведущий едва уловимо скривился, но политически грамотный профессор умел изгибать хребет и в несравненно более сложных ситуациях.

— Давайте посмотрим с точки зрения человечества в целом, — задушевно начал он. — Бог или природа, кому как удобнее, сформулировали нам задачу, и мы ей невольно следуем. На протяжении своей жизни человек непрерывно изменяет ткани своего организма. Это незаметно, но это так! Мы изменяемся, подыскивая чуть более совершенное строение организма, чуть более приспособленное к окружающей среде, чем это имело место у наших предшественников…

— Этот процесс называется — естественный отбор! — как первоклассник за учителем, закончил ведущий.

Профессор выпрямился с генеральским жестом как будто только что было озвучено главное доказательство и дальнейшие переговоры теряли смысл.

И вдруг в паузе поднял руку человек из зала. Ведущий рванул к нему по рядам, как медсестра на поле боя к раненому командиру.

— В таком случае, как насчёт старения? — лихо свернул с торной тропы мужчина из зала. — Если мы миллионы лет изменяемся, чего ж до сих пор не победили старость? Ходили бы все молодые да пригожие.

Но у очкастого профессора на любой выпад имелся арсенал средств. Рокси не без зависти подумала, что столь красиво говорить не умеет и вряд ли в ближайшее время научится. Она заставляла себя сосредоточиться на происходящем в студии, но в голову упрямо врывались воспоминания об утренних событиях. И даже не сами бедняжки, размазанные по крыльцу, а шепоты коллег.

Шепоты. Шепоты. Пока она ехала на телестудию, люди вокруг тоже шептались. Как будто нельзя говорить громко, как будто в городе ввели цензуру на приватные разговоры в транспорте. Вокруг что-то происходило, а у неё, занятой проблемами с Гризли и надвигающейся конференцией, не оставалось времени остановиться, присесть в кафе и послушать город. Город шептал, город бурлил, город затаился.

— Старение? — потёр руки профессор, не забыв оправить галстук и манжеты. — О, это тема для серьёзного отдельного разговора, но вплотную касается и нашей сегодняшней беседы. Что происходит, когда растёт отдельный организм? Как ученик в школе, он только повторяет путь, пройденный предыдущими поколениями. Организм использует чужие накопленные знания, затем участвует в совершенствовании собственной структуры, затем приходит старость…

— Вот именно! — подхватила Рокси, разглядев внезапно путь активного противодействия рассевшейся рядом косности. — Изменяется организм, ищет новое, изменяется структура молекул и не подчиняется прежней генетической программе. В период старения организм бросается в поиск неизвестного. Как следствие, неизбежны ошибки, которые игнорируют генетическую программу, заложенную родителями, в результате — болезни и смерть.

— Вы сказали «бросается в неизвестное в период старения»? — оживился оппонент. — Но детей-то рожают молодые! Как же ошибки передаются детям, если у молодых ещё крепкая… эээ… база?

Рокси набрала побольше воздуху, уже зная, что вступает на зыбкую почву гипотез и предположений и что критика не замедлит посыпаться на неё с обеих сторон. Но недоказанное и сомнительное, как Рокси чувствовала с первого года учёбы в университете, это и есть самая крепкая основа для настоящего учёного, а для дрейфующих пузырей вроде её сегодняшних оппонентов — это, безусловно, лишний повод позубоскалить и привлечь к себе внимание. Легче всего критиковать и подзуживать со стороны. Интересно, как вытянутся их лощёные физиономии спустя неделю, когда на конференции она покажет всему миру и бабочек, и мышей, и растительные формы…

— Мы кушаем органику, то есть молекулы, созданные предшествующими организмами, — Рокси старалась максимально упростить речь, чтобы её хотя бы частично поняли жующие граждане на трибунах студии. Зелёные огоньки на камерах и софиты мешали ей разглядеть глаза людей. Где-то там, среди «группы поддержки», прятался тот, который задал вопрос, которому действительно стало интересно. — Мы развиваемся, меняемся с каждым последующим поколением, потому что впитываем опыт череды предшественников, давно покинувших этот мир. Не опыт бытовой или культурный, хотя учёным соответствующих направлений наверняка есть о чём подумать. Мы говорим сейчас об опыте биологического выживания. Мы отличаемся от предыдущих поколений не только благодаря родителям. Многие недоступные приборам изменения в тканях передались через пищу. В дальнейшем, прекратив существование на планете, мы оставим потомкам в почве уже наши молекулы, получившие новое развитие. Таким образом, будет вполне справедливо воспринимать жизнь как замкнутый пищевой цикл. Соответственно, если на каком-то этапе в пищевую цепочку человека начинают попадать модифицированные продукты, то что-то передастся, через плоды, через злаки, нашим внукам…

— Это значит, что если мы с женой, к примеру, покушаем какую-то соевую гадость, от неё поглупеем, но не заметим своей глупости, то через сто лет родится наш потомок, заведомо тупой? — спросил всё тот же любознательный зритель.

В зале захихикали, профессор отпустил покровительственный смешок, соевый директор заёрзал на жёстком стуле.

— Разложившиеся ткани сохраняют изменения на молекулярном уровне, — кивнула Рокси. — Молекулы поглупевшего мозга пройдут по пищевой цепочке через растения и животные организмы и непременно вернутся в человека будущего, в том числе в ткани его мозга. Поглупеет же он или нет, вопрос неоднозначный…

Ведущий, тонко почувствовав интерес аудитории, переключил своё внимание на Рокси. Теперь на неё смотрели все три камеры.

— Сегодня генетически модифицированные продукты питания употребляют миллионы людей. Есть основания полагать, что подобными продуктами пользуются сети «МакДоналдс», сети кинотеатров во всём мире и другие монстры быстрого питания. Концерны «Данон», «Нестле» и другие экспортируют свои готовые товары с включением модифицированных продуктов в десятки стран. Они обязаны ставить на этикетке маркировку, но всегда ли они это делают? Можем ли мы быть уверены, что наши дети в школах и детских садах едят безопасную пищу? — она отдышалась, ощущая на себе пристальное внимание толпы. — Экспертизы необходимо проводить по каждому новому продукту, а не по заявленной группе. Например, любимая кукуруза! Как нам подсказал уважаемый профессор, кукуруза способна сопротивляться насекомым и даже полевой химии. Сегодня мы не можем заявить, что такой продукт опасен для человека. Но нет и обратных доказательств… — Рокси помедлила, сдерживая себя. Ей невероятно хотелось бросить в напыщенные, чванливые рожи соседей по студии, что доказательства имеются, и доказательства самые веские, от которых не отмахнёшься… — Как справедливо заметил тут уважаемый директор завода «Солнышко», с конца прошлого века начато массированное коммерческое освоение модифицированных растений. С тех пор площади, отданные под «изменённую» кукурузу, выросли в двадцать пять раз! Да уж, успех действительно грандиозный, нам есть чем гордиться. Невзирая на борьбу медиков, на консервах с соевым мясом почти никогда не указывается на принадлежность продукта к генетическим опытам…

— Однако! — упёрся профессор. — А почему вы не говорите о несомненной выгоде от сокращения «химии» на полях? Вы уже забыли о биче сельхозугодий — жуке, о плесенях, саранче и гнили?! Фермеры, культивирующие «новые растения», молятся на них богу!..

— Мы помним о выгоде, в том-то и дело. В выгоде! — едва не вспылила Рокси. — Вот оно, главное слово, корень всех зол. Выгода! В чьих интересах сворачивались программы испытаний? Вам прекрасно известно, что испытания в Америке были краткосрочными, а влияние модифицированных продуктов может проявляться через длительное время или отражаться на потомстве. Кроме того, никому не известно, как «новые растения» повлияют на экологический баланс в мире: нельзя, к примеру, исключить, что насекомые, поедающие такого рода растения, подвергнутся мутации и сами погибнут…

Ведущий лязгал зубастой челюстью, пытаясь как-то регулировать прения оппонентов. Из-за пульта ему выразительно показывали на часы.

— Не нами доказано, что при современном использовании площадей генная инженерия — это практически единственный борец с голодом на планете! — твёрдо выпятил губу директор «Солнышка». — Урожаи генетически изменённых растений примерно на четверть выше, чем у традиционных культур.

— Ой, не смешите! Вам ли не знать, какое баснословное количество продуктов просто выбрасывается, чтобы поддержать цены на биржах на нужном уровне! — отмахнулась Рокси. — Суть проблемы голода — не в недостатке продовольствия, а в денежной подложке…

Ведущий изящным жестом выхватил у Рокси микрофон, изогнулся всем телом, став ещё больше похож на раптора, и, победно отдуваясь, объявил рекламную паузу. К своему величайшему облегчению, Рокси услышала, что следующие гости программы после короткого перерыва будут спорить о детской преступности.

Её отпускали домой!

Её отпускали домой, к маминым истерикам, вороху неоконченных, неоформленных бумаг, которые ещё предстояло свести воедино, и к тяжёлым мыслям о Гризли. О Хорьке, которому очень хотелось походить на грозного медведя, но у которого так ничего и не получилось. Она внезапно поймала себя на полузабытом чувстве нежности к нему. Всё-таки, когда он пыхтел где-то рядом, тёрся в квартире, разогревал ей суп, ей становилось чуточку спокойнее…

Ну, уж нет, на жалость она не поддастся!

Рокси в задумчивости добрела до машины и, только пристегнув ремень, заметила, что в сумочке заливается скрипичными трелями телефон.

— Рокси, вы не могли бы вернуться в институт? — она узнала надтреснутый взволнованный голос Адабашьяна.

Рокси не сразу ответила, она случайно обернулась налево и замерла. В углу стоянки, между отцепленным многоосным прицепом и фургоном для перевозки мебели трое парней лет пятнадцати избивали старика. Тот защищал лицо, пригибался, наконец, упал.

— Подождите, я… я перезвоню, — Рокси отключила трубку и толкнула дверцу, на ходу нащупывая в сумочке газовый пистолет.

— Эй, вы! — окликнула она. — А ну прекратите, я звоню в полицию!

Она поднесла к уху телефон и продолжала идти к ним твёрдым шагом, в глубине души надеясь, что мальчишки разбегутся. Но они не разбегались. Рокси вдруг кольнуло нехорошее предчувствие. Не потому, что парней было трое, и они могли ей как-то навредить. Такой идиотской мысли у Рокси даже не возникло. Давным-давно она уяснила одно важное правило — при вынужденном общении с потенциальными преступниками следует вести себя так, словно ты, по меньшей мере, сестра их главаря. Все бандиты — трусы и не выносят прямого взгляда, как дикие псы.

Но эти малолетние бандиты не убежали. Один продолжал топтать очки и портфель упавшего старика, другой с размаху ударил его ботинком в лицо. Пенсионер всхлипнул, заливая костюм кровью, перевернулся на другой бок и громко заплакал. Не закричал, а именно заплакал. Третий хулиган смотрел на Рокси исподлобья, сунув руки в карманы чёрных джинсов. Они ждали продолжения.

И тут доктор Малкович поняла, что именно не так. Слева отъезжал огромный «блейзер», на переднем сиденье беззвучно ругались две полные тетки. Они равнодушно окинули взглядом дерущихся и продолжили перебранку. Справа у пикапа супруги средних лет пытались запихать в багажник длинные рейки. Они смотрели сквозь Рокси, словно она была облачком дыма. Сразу за фургоном, за низенькими подстриженными кустами, пролегала пешеходная дорожка, по ней непрерывно двигался поток людей. Молоденькая жующая девчонка с коляской, двое чернокожих с плеерами в ушах, толстяк с мотоциклом, смеющаяся парочка с пивными бутылками.

Они словно не замечали.

Бритый парень в чёрных джинсах сплюнул и показал Рокси нож. Она затормозила в пяти шагах от него, не представляя, что же предпринять дальше. Напарник бритого в очередной раз ткнул свою жертву под ребра. Старик качался на коленях, пытался встать, и снова падал.

Рокси попятилась. За кустиками, облизывая мороженое, стояли две девушки, показывали на неё пальцами и смеялись. Чернокожие с плеерами прибавили шагу. Муж и жена возле пикапа прекратили запихивать в машину рейки. Мужчина искоса глянул на подростков, на Рокси и отвернулся. Он вытащил рейки из багажника, сломал об колено и швырнул на асфальт. Его жена, запрокинув голову, пила вино из бутылки. Алая жидкость лилась мимо рта, пузырилась на шёлковом розовом шарфе. Допив, женщина подобрала юбку и тут же, не скрываясь, присела справить малую нужду. Ее муж ещё раз переломил непослушные рейки, в сердцах заехал кулаком по боковому стеклу. Стекло треснуло, с волосатого кулака закапала кровь, но мужчина, словно не замечал боли. Он избивал собственный пикап, снова и снова нанося удары по стеклу.

Рокси зажмурилась. Когда она вновь открыла глаза, ничего не изменилось. Она медленно, спиной, начала отступать к своей машине, а трое ублюдков следили за ней. Благодарение Богу, ей удалось вставить ключ с первого раза, «тигра» рванула с места.

Снова скрипичный концерт.

— Доктор, не вешайте трубку! — Адабашьян почти кричал. — Вы мне немедленно нужны!

— Но я, я уже…

— Рокси, это важно. Вас тут ждут люди. Это по поводу упавших девушек! Они уже сделали вскрытие и считают, что вы можете помочь.

— Я? Помочь? — у Рокси пересохло во рту. — Но я всего лишь работала у себя в кабинете! Я никого не видела и даже не знаю, где ключи от крыши! Я сейчас в телестудии.

— Дело не в этом, Рокси! — В неровном голосе Адабашьяна звучала паника. — Это пятнадцатый случай за сегодня, и у всех в желудках кукуруза. Они все вышли из кино.

— Отравление?

— Нет, продукт вполне качественный.

— Вы позволите? — Рокси услышала в трубке незнакомый напористый голос. Такой голос мог принадлежать человеку, не привыкшему к отказам. До неё дошло, что говоривший просто-напросто отобрал у зама директора сотовый телефон. — Мы все тут за вас болели, вы прекрасно выступили!

— Спасибо, — пролепетала Рокси, невольно поддаваясь энергии собеседника.

— Мы создаём межведомственную комиссию, положение крайне серьёзное. Доктор Адабашьян рекомендовал вас как лучшего практического специалиста по генной инженерии. Мы ознакомились с планом предстоящей конференции, это действительно впечатляет! Грандиозно! Пожалуйста, приезжайте немедленно, ваша кандидатура уже утверждена.

Кто это «мы»? — хотела спросить доктор Малкович, но рокочущий собеседник уже отключился. Похоже, он и не собирался ждать её согласия.

— Чёрт с вами, уже еду… — пробурчала Рокси. — По крайней мере, там мне, кажется, не будут затыкать рот!

 

Глава 16

Гризли

Жену водителя уборочной машины звали Виола. Она и виду не подала, что удивлена появлением исцарапанного мужа в компании с избитым Гризли в семь утра. Пока Виола выстригала учителю волосы на макушке, двое её детей молча стояли за дверью ванной комнаты, ожидая указаний. Кит был старшим, ему стукнуло одиннадцать, и Гризли, конечно же, не узнал в нём застенчивого «подготовишку». Впрочем, стриженый худенький мальчик действительно выглядел психически не вполне здоровым. Он всё время молчал и дышал открытым ртом. Из-за его плеча выглядывала младшая сестра, розовенькая девочка лет семи.

— Это врождённое расстройство, — виноватым полушёпотом произнёс хозяин, через головы детей подавая жене полотенце. — Мы лечились у десятка докторов, но пока, как видите…

— Ники, всё в руках божьих, — коротко перебила Виола, перекусывая нить.

— Ой, я забыл… Для своих я — Ник, — водитель протянул Гризли грубую ладонь. Физик неловко пожал руку, сидя на маленькой скамеечке.

— Леонид…

«Для своих, — отметил Гризли. — Для него учитель, пусть даже бывший учитель его ребёнка — всё равно, что свой. Это не фамильярность, это уважение к профессии. Держу пари, что в этой семье не услышишь выражения «тупая училка»…

— Кит, ещё чайник горячей воды. Римма, забери тряпки. Ники, поставь мясо в микроволновку, — Виола отдавала приказания спокойным, ясным голосом, как будто её каждый день в семь утра поднимали с постели зашивать головы незнакомым мужчинам. — Леонид, сейчас постарайтесь не дёргаться. Будет немного больно.

— После всего, что было, мне уже всё равно… — он попробовал рассмеяться.

Гризли вцепился в бортик ванной. По правде сказать, больно получилось не «немного», а так, что глаза полезли на лоб. Он не стонал только потому, что рядом находились дети. Девочка глядела, не отрываясь, но моментально включилась в работу, когда мать поручила ей принести чистую рубашку и свитер отца. Молчащий Кит по просьбе Виолы отправился чистить ботинки гостя.

— Вот так, — удовлетворённо заметила женщина, заматывая вокруг макушки физика бинт. — Теперь снимайте сорочку, посмотрим, что с вашей спиной.

— Мне крайне неловко… — залепетал Гризли. — Нет, спину я как-нибудь дотащу до врача…

— Прекратите, — строго осадила Виола. — Леонид, не ведите себя как маленький.

И Гризли моментально почувствовал себя маленьким. Он послушно поднял руки, позволяя себя раздеть, послушно подставил спину и плечо. Потом ему обработали разбитую губу, помогли облачиться в свежую рубашку и свитер Ника, и деликатно оставили одного в ванной комнате. Леонид прислонился к стиральной машине, всё ещё не веря в счастливое спасение. Он разглядывал свою круглую забинтованную голову, вдыхал аппетитные запахи кухни, слушал ласковые голоса взрослых… Ему хотелось заплакать.

Всё произошедшее с ним за последние дни и часы отодвинулось на тысячи лет. Бессонная ночь, бег по тёмным улицам, пожары и зеленоглазые дети, мало похожие на детей. Всё это было правдой, но в правду никак не хотелось поверить.

— Зачем вы это делаете? — Гризли вышел к столу, неловко присел на табурет в уголке и только теперь обнаружил, что без него не начинали есть. Дети чинно ждали у своих приборов. Стол был накрыт скромный, но по правилам этикета. С двойными тарелками, с мельхиоровыми ножами и салфетками домиком.

— Что мы делаем? — поднял брови Никос. На его расцарапанном горле расплывалось коричневое йодное пятно.

— Зачем так заботиться обо мне? — встретив их взгляды, Гризли почувствовал себя идиотом.

— Это наш долг, — просто ответила Виола.

— Я непременно верну вам одежду.

— Это необязательно, — отмахнулся Ник. — Садитесь скорее, кушайте. Вы извините, но мне надо поставить машину, иначе в парке будут неприятности. Поэтому я на скорую руку — и побегу.

Гризли растеряно оглядывался, не понимая, когда же Виола успела всё это сотворить. Супруги вместе рассмеялись.

— Это Римма у нас помогает мамочке.

— Да, они у нас оба молодцы. И Кит, и Римма. — Девочка покраснела, Кит уткнулся носом в тарелку, но Гризли заметил, как мальчику приятна похвала.

— Хотелось бы узнать новости.

— У нас нет телевизора.

Гризли уставился на хозяев в недоумении.

— Телевизора нет, — терпеливо пояснила Виола. — Но я могу вам включить компьютер, посмотрите в Интернете.

— О нет, не стоит беспокоиться, это не срочно. Так вы все новости узнаёте из сети? Это принципиально?

— Мы стараемся уберечь ребят, — пожала плечами Виола. — Совершенно ни к чему смотреть на взрывы и убийства, когда есть так много книг. Разве вы не согласны, господин учитель?

— Согласен, вполне согласен. Наверное, я вас всех задерживаю? — опомнился Гризли. — Детям пора в школу.

— Сегодня ребята останутся дома, — супруги быстро переглянулись.

— Я вам так благодарен.

— Благодарите Господа.

У Гризли возникло ощущение, точно он попал в кинофильм о каких-то баптистах или мормонах. Он вгляделся в лица, но никто и не думал над ним шутить. На несколько секунд, перед тем как начать трапезу, все примолкли, словно беззвучно творили молитву. Чувство тепла и доброты, нахлынувшее на Гризли в ванной, только усилилось. Он осмотрелся внимательнее.

Самая обычная, рядовая квартира, без излишеств. Завтрак накрыт в кухне, всё надраено до блеска. Горшочки и сковородки развешены по ранжиру, ни капли грязи или масла на плите, окна задёрнуты плотными занавесками, в углу — несколько икон и церковный календарь. Запахи сдобного теста, старых книг, квашеной капусты, цветочного чая, засушенных цветов и ещё чего-то, неуловимо детского, домашнего.

Тихое щёлканье ходиков, еле слышная мелодия из магнитофона, воркование чайника, вздохи стиральной машины. Книги, много книг и журналов, даже на кухне. Гризли моментально отметил, что вся литература много раз читанная, обложки потёртые, с исправленными ценниками — скорее всего, небогатые хозяева закупались в лавках «Старой книги». Так вот чем пахло.

Ощущение родного дома, точнее не скажешь. Гризли внезапно стало зябко при одной мысли, что придётся покидать эту маленькую крепость.

Виола шустро распределила куски омлета и паровые котлетки. Учителю налили потрясающего пахучего чая с плавающими на поверхности кусочками лесных ягод. Дети сдержанно кушали, никто не гремел вилками, не кашлял, не болтал. Иногда Римма шёпотом просила что-то у отца или у брата, а Кит изъяснялся жестами.

— Вы верующие? — спросил Гризли.

— Да, — светло улыбнулась Виола.

Ник быстро жевал, запивал, поглядывая на часы. Дома из грубоватого шофёра он превратился совсем в другого человека — тёплого, округлого, улыбчивого. Закинув в рот последний кусок, он встал, поцеловал детей, жену и побежал одеваться.

Гризли хотел выйти вместе с ним, но Виола его удержала.

— Сидите, сидите. Он сейчас отгонит машину и вернётся. До его парка отсюда пять минут.

— Одному там небезопасно.

— С Ники всё будет в порядке.

— Он вам говорил, что случилось по дороге?

— Да. Это… это неприятно. Не будем сейчас об этом, — Виола даже не сморгнула.

— Вы не боитесь, что Никоса могут задержать? В машине наверняка могли остаться следы.

— Не будем сейчас, — она показала глазами на детей. — Я верю, что всё обойдётся.

Гризли посмотрел на неё внимательно и внезапно увидел то, что видела она. Действительно, всё обойдется. По крайней мере, сегодня и сейчас. Обойдётся, потому что Виола помолилась за мужа.

— У вас дома так… — Леонид не мог подобрать слов. — Так уютно, так почти сказочно.

— Ну что вы, — Виола довольно рассмеялась, прикрывая рот ладошкой. На её розовых щеках появились смешные ямочки, от глаз побежали добрые морщинки. Гризли никак не мог определить возраст хозяйки. Ей в равной степени можно было дать тридцать пять и пятьдесят лет, и он легко представлял, как Виола будет выглядеть, и вести себя в семьдесят пять. Точно так же приветливо, доброжелательно и ровно.

Как будто внутри неё скрыт стальной каркас, позволяющий не гнуться ни при каких ветрах.

У физика случился очередной приступ изумления, когда дети доели и попросили разрешения выйти из-за стола. Виола заставила Кита допить чай, а Римме позволила взять с собой только одну конфету. Но на этом ритуал принятия пищи не завершился. Кит повязал себе и сестре фартучки и принялся носить грязную посуду в раковину, а маленькая Римма подтащила табурет и пустила горячую воду. Виола поставила перед учителем вазочку с печеньем, варенье, мёд и подлила ещё чаю. Гризли видел, что хозяйке необходимо отлучиться, помочь детям, кроме того, в ванной закончила стирать машина, но Виола так его и не покинула, чтобы он не смущался, в одиночестве поглощая пищу. Леониду внезапно стало стыдно того, как много он съел, как сильно проголодался и какой бардак царит у него дома по сравнению с прибранной квартирой его спасителей. Виола затеяла с ним разговор об образовании, о его прежней школе, ни словом не упомянув о ночном происшествии. Гризли невпопад отвечал, раздумывая, как он появится в гимназии с разбитым ртом и забинтованной головой. Только когда речь зашла о Ките, он из вежливости спросил, учится ли Римма в той же школе.

— Нет, мы забрали ребят оттуда, — покачала головой Виола. — Ребята посещают школу при храме. Там лучше.

— Однако Никос сказал, что там… — закончить фразу про убийство учителей Гризли не дали. Хозяйка на короткое мгновение нахмурилась и незаметно провела рукой поперёк рта, давая понять, что при детях тему лучше не поднимать.

В прихожей послышался скрип двери, бренчание ключей, дети побежали встречать отца. Физик в третий раз удивился, когда хозяйка извинилась и вышла поцеловать мужа. Казалось бы, он только что приезжал и совсем недавно все перецеловались в прихожей! Гризли спросил себя, стала бы Рокси целовать его всякий раз, когда он возвращается или уходит?

— Ребята, идите к себе, — негромко приказал отец, возвращаясь к столу.

Дети послушались. Гризли уже настолько привык к их молчаливому послушанию, что удивился бы скорее взрыву смеха или шумному недовольству. Ведь ребят прогнали в комнату как раз тогда, когда между взрослыми затевалась беседа!

— Вы не слишком строго с ними? — спросил Гризли, когда Никос плотно прикрыл за детьми дверь.

— Строго? — удивился отец. — Нет, что вы. Они очень избалованы, особенно бабушкой. Мы позволяем им практически всё, они присутствуют на семейных… — он засмеялся, погладил руку жены. — Да, на семейных советах. Но у нас каждый знает своё место.

У Гризли снова возникло ощущение назидательного религиозного кинофильма.

— Вы зря считаете, что мы принуждаем детей к служению или держим их в углу на коленях, — словно поймала его мысли Виола. — Такие мысли приходят в голову не только вам. Уверяю вас, принуждения в нашей семье нет и в помине. Всё очень просто. У взрослых есть право на свою жизнь, у ребят — на свою. И никто не вправе нарушать границы Мы вместе с ними установили правила и стараемся их соблюдать.

Гризли невольно заёрзал.

— Правила по Библии? — Супруги с улыбкой переглянулись.

— Дорогой Леонид, не надо воспринимать всё столь прямолинейно. Если мы верующие, это ещё не значит, что наши ребята не получат светского образования. Ребята раньше сверстников узнали о том, откуда берутся дети, что означают похабные слова и почему не стоит пробовать марихуану.

— И вы… — Гризли поёрзал на табуретке. — Вы уверены, что удастся их спасти от улицы?

— Не уверены. Поэтому уезжаем.

— Уезжаете? — до физика не сразу дошло. — В смысле? Переезжаете в другой район? А мне всегда казалось, что здесь наиболее тихие кварталы.

— Нет, нет, вы не поняли. Мы вообще уезжаем из города, — Никос приоткрыл дверь в прихожую, отодвинул занавеску. За занавеской в нише громоздились чемоданы. — Один наш хороший друг недавно получил приход в пригороде, в Новой Реке. Там очень красивая церковь, вы должны знать, потому что…

— Я знаю, — кивнул Гризли. — Потому что я возил туда первый класс на экскурсию. Там, кажется, собирались строить монастырь?

— Раньше собирались, до войны, — Виола поставила кофейные чашечки. — Ещё в шестидесятые годы планировали открытие новой мужской обители, но не нашли достаточно средств. Наши друзья…

— Извините, если мой вопрос покажется вам хамством. Кажется, я теперь припоминаю насчёт этого монастыря. Ведь это не официальная церковь? Вы принадлежите к секте?

— Позвольте вас спросить, а кто уполномочил смертного человека определять, что есть вера истинная, а что есть ересь? — спокойно перебила Виола. — Наши друзья верят в Иисуса и любят Иисуса. Разве этого недостаточно, чтобы разделить с нами кров?

— Мне вполне достаточно… — Гризли почувствовал, что краснеет. — Я надеюсь, что дело не дойдёт… но не потому, что вы…

— Вы — атеист? — спросил Никос.

— Знаете… Пожалуй, я гностик. Я верю, что мы потеряли нечто важное.

— Ваша точка зрения заслуживает уважения.

— Сегодня ночью мне подумалось, что лучше бы я был верующим. Я понимаю, это неправильно…

— Что неправильно?

— Неправильно, что человек идёт к Богу тогда, когда ему худо. Я потерял ребёнка…

— Не смейте так говорить! — одёрнула Виола. — Вы ещё её не потеряли.

— Потерял… Как выяснилось, потерял гораздо раньше, — понурился Гризли.

— Не печальтесь. Раз вы осознали свои ошибки, значит, их ещё можно исправить.

— Буду надеяться, — Гризли снова представил Лолу в обнимку с прыщавым уродцем Кисановым и непроизвольно скривился. Наверняка у её любимчика Кисы воняет изо рта. Сомнительно вообще, чтобы он когда-нибудь чистил зубы. Некоторые из этих богатеньких сынков приходят в гимназию в таком виде, словно нарочно окунулись в канализационный люк!

— Буду надеяться, — повторил он.

— Господь поможет.

— Стойте, стойте, — опешил физик. — Как вы думаете, неужели всё так серьёзно? То есть, я хотел сказать, что, конечно, в городе творится вакханалия, вероятно, это какой-то вирус, эпидемия агрессии, но не повод для побега…

— Это не вирус, — кротко улыбнулся голубоглазый Ник. — Виола, я не смог вернуть машину. Там никого нет.

— Как это «никого»? — замерла супруга. — А диспетчер, сменщики?

— Виола, мы уезжаем немедленно, сегодня, — Никос накрыл руку жены, ласково погладил. — Нет, я не забыл про уроки. Сразу после уроков будет время собраться… — Он обернулся к гостю. — Диспетчер убита. Половина машин не вернулись. В полицию звонить бесполезно, я пытался трижды. Кстати, попробуйте с вашего телефона набрать номер службы спасения. Любой из служб…

Гризли потянулся к кармашку на поясе и чуть не взвыл, позабыв о содранных в кровь пальцах. Виола и Никос вежливо молчали, пока он перебирал простые двузначные номера, известные каждому с детства. Ответом были короткие гудки.

— Вы нам не расскажете, что случилось с вашей дочерью?

Леонид рассказал. Его слушали, не перебивая. Неожиданно для себя, чувствуя жгучую потребность во внутреннем самобичевании, он не утаил ничего, включая последний телефонный разговор с Лолой. Когда он закончил, никто не стал сочувственно вздыхать, охать и жалостливо поддакивать.

— И вы до сих пор убеждены, что это вирус? — спросила Виола. — Мы будем молиться, чтобы ваша дочь благополучно вернулась домой.

— А если не вирус, то что?.. — Гризли замялся. — Уже неделю творятся какие-то странности. Честное слово, я уважаю ваши религиозные чувства, но, пожалуйста, не говорите мне, что нынешний всплеск злобы — это воздаяние, или наказание свыше, или что-нибудь в этом роде.

— Больше недели. Месяцы. Годы. Творятся дикие вещи, — поправил водитель. Он бесшумно встал, проверил, не подслушивают ли дети. — Мы непременно уедем, и вам советуем покинуть город как можно скорее. Виола вам говорила, что произошло в нашей школе? Я сказал, что погибли педагоги, но это не всё. Пять дней назад кто-то застрелил учителей, прямо на школьном дворе. Приехала полиция, они-то всё записали, но больше не появились. На следующий день отменили занятия, чтобы уберечь детей от такого. К счастью, убийство-то произошло вечером.

— Вряд ли тут уместно выражение «к счастью», — заметила Виола.

— Да, это уж точно. Так-то, хотели уберечь детей. Никто же не мог подумать, что… — Никос потрогал горло.

— Никто не мог подумать, что учителей расстрелял кто-то из учеников? — предположил Гризли.

— Да. Как вы догадались?

— Ммм… У нас в гимназии похожая история.

— Никто не верил, — Никос вертел в пальцах солонку. Виола встала, отняла у мужа матрёшку с дырочками, вместо неё сунула зажигалку. — Никто не верил, так-то… Никто из полиции не верил, и родительский комитет, но пошли слухи. А потом, в понедельник… — Никос запнулся. — В понедельник наш Кит, он молчун, он-то вечно играет отдельно, не особо сходится с ребятами.

— Оказывается, он играл на чердаке, — перехватила инициативу Виола — Наш сын играл один, на чердаке школы. Наверное, ему там нравилось, одному. Он играл, а потом услышал, как кто-то идёт. Он спрятался, там темно, есть, где спрятаться. На чердак зашли двое взрослых, они тащили на себе третьего. Потом пришли другие взрослые. Это были учителя, они тащили связанного мальчика восьмиклассника. Они привязали его к стене, заткнули ему рот, а потом…

— Продолжайте, — кивнул Гризли. Ему вдруг по казалось крайне важным выслушать всё до конца.

— Они взяли его руку и пробили насквозь такой штукой строительной, таким прутом. Они прибили его руки к деревянным стропилам, а Кит всё это видел. Там были не только мужчины, но и женщины. Они сказали мальчику, что отомстят ему и его дружку за смерть тех других учителей. Они сказали, что его дружок не уйдёт. Чтобы мальчик не мог кричать, в рот ему пихали колючую проволоку, гвозди, всякое такое.

— Они нашли убийцу, так-то, — продолжал Никос. — Нашли и сами покарали. Потому что полиция не верила. Полиция даже не собиралась искать, так-то. А этот негодяй, прости Господи, он хвалился перед друзьями, что подобрал пистолет и застрелил учителей. Да, так-то Кит спрятался на чердаке и отвернулся. Не мог на это смотреть. Если бы он вышел, эти нелюди убили бы его за компанию. Но ему пришлось слушать, как они убивали мальчика. Он там натерпелся, наш Кит, раньше он почти начал говорить, иногда произносил слова, а теперь снова… — Никос скрипнул зубами. На минуту самообладание оставило его, но под взглядом супруги он взял себя в руки. — Да, так-то… Потом они ушли, и наш Кит спустился вниз. Как раз начиналась вторая смена занятий. Кит вернулся в свой класс и увидел… Он хотел сразу бежать домой, но не решился. Кит — дисциплинированный парень, так-то. Он опоздал, учительница ботаники уже начала урок. Совсем недавно она была наверху, на чердаке, она запихивала колючую проволоку в рот тому восьмикласснику. У этой… язык не поворачивается назвать её учительницей… у неё спина была в белилах. Морлоки. Это не вирус, Леонид.

— Что? Как вы сказали? — подался вперёд Гризли.

— Нет, ничего, к слову. Люди будущего.

— Второй раз слышу это слово.

Никос посмотрел на Гризли очень внимательно.

— Вас удивляет, что шофёр мусоровоза читал Уэллса? Леонид, у этой женщины на плечах было накинуто шерстяное пончо, в краске, а под ним — белая блузка, вся в капельках крови. Кит видел, как она поправляла волосы, и пончо на секунду приподнялось. А ребята в классе ничего не видели, они писали, Кит побежал домой. Больше мы их в школу не пускали.

— Что вы ему сказали? — подался вперёд Гризли. — Как вы ему объяснили?

Родители переглянулись.

— Мне хотелось бы услышать ваше мнение, то есть, как вы всё это растолковали сыну. Ну, чтобы он не сошёл с ума, — Гризли замялся. — Понимаете, если бы нечто подобное случилось с моей дочерью, я не уверен…

— Не волнуйтесь так, — ободрила Виола. — Вы хотите сказать, что не уверены, что учителя поступили несправедливо? Потому что вы тоже учитель и видели свою убитую коллегу?

— Да. Скажу честно. Я не уверен в себе.

— Это страшно, но с этим надо жить, — сказал Никос. — Мы объяснили сыну, что нам уготовано немало испытаний. Главное для всех нас — не уподобиться им.

— В тот же день повесился наш сосед напротив, — Виола подлила учителю кипятка. — Мы пытались вызвать врача. Кого мы только не пытались вызвать, нашли телефоны его родственников. В конце концов, мой муж похоронил соседа ночью прямо тут, во дворе.

— С ума сойти! — Гризли потёр ладонями виски. — Я смотрел телевизор, но про этот случай ничего не передавали.

— Некому передавать, — грустно произнёс Никос. — Некому лечить, некому спасать, так-то. Я думаю, что правительство молчит, потому что… потому что уже ничего не может сделать. Они заменяют нас очень быстро, вы же видели сегодня.

— Они?

— Они. Назовите как угодно, но это не люди. Что-то другое… Некоторые из них по инерции занимаются привычными делами, но только по инерции. Я видел, как они выкидывают из карманов деньги. Это не вирус, это скачок.

— Как вы сказали?

— Вчера звонил отец Глеб, тот самый священник из Новой Реки. Он просил нас поторопиться, потому что в посёлке подростки громят кладбища, и никто их не может остановить. Он сравнил наше общество с ванной, у которой засорились сливы. В нас, извините, скопилось столько дерьма, что сливать уже некуда. Полная ванна, так-то. Где-то тихонько журчало, но никто не обращал внимания, потому что тепло и сыро, и привычно. А нынче переполнилось и хлынуло через борта со всех сторон. А в первую очередь поверх воды лезет — что?

— Пена? — шёпотом выдохнул Гризли.

— Конечно. Наши дети, они же легче нас. Их выплеснуло первыми.

— Кукуруза, — вспомнил Гризли. — Мои ученики испортили мне кабинет и одежду рвотными массами. Как будто кто-то из них нарочно переел кукурузы.

— Не только кукуруза, — грустно вставила Виола. — Всё вместе. Чипсы, «пепси», кино, музыка, жаргон…

— Вы думаете… дети сходят с ума? Все эти самоубийства, ведь дети в первую очередь? А потом — заражают взрослых?

— Откуда нам знать? — развела руками хозяйка. — Вот вы, учитель, образованнее нас, и не знаете.

— Никос, но не всё же рухнуло? Вы же работаете? — вспомнил физик. — Вы же убирали улицы?!

— Многие работают. Вам ведь тоже не терпится на службу?

— Да, верно… — смутился Гризли. Зазвонил телефон. Виола взяла трубку.

— Мы заказали для вас такси, машина уже внизу. Не беспокойтесь, нормальное такси.

В коридоре Никос поманил гостя в сторону детской.

— К нам скоро должен прийти учитель, поэтому ребята не выйдут вас провожать. У них сейчас учебное время.

Гризли заглянул в щёлочку. Маленькая Римма, одетая в клетчатую пижаму, что-то рисовала кисточкой в альбоме, от напряжения высунув язык. Кит сосредоточенно перелистывал страницы учебника.

Оба занимались делом. Не дрались, не играли в компьютерные игры, не кидались подушками.

— И всё-таки мне не верится.

— Во что вам не верится? — глаза Виолы окутывали его искрящимся тёплом. Никос подошёл к супруге сзади, обнял её за талию.

— Не верится, что вот так можно. Что дети не запуганы, не учатся из-под палки. Мой ребёнок в одиннадцать лет минуты бы не высидел с книгой. То есть… Я не хочу сказать, что Лола какая-то хулиганка, просто… — Гризли совсем запутался.

— Мы понимаем, — улыбнулась Виола. — Нормальный, весёлый, живой ребёнок. Для этого возраста абсолютно естественно шалить и скакать. Просто в нашей семье немного иные традиции, вот и всё.

— Я бы очень хотел к вам вернуться, — признался Гризли. — Вернуться и поговорить обо всём, о детях и о стариках. Долго и обстоятельно. Не потому, что я ищу Бога, а просто.

— Возможно, он ищет вас, — Виола погладила его по руке. — Вы должны верить, что как только вы делаете шаг навстречу ему, он также спускается на встречу вам. Я уверена, что мы обязательно увидимся и всё обсудим. Я вам не туго намотала бинты? У вас есть деньги на такси?

— Такси уже приехало. — Ник вернулся из кухни с листком бумаги. — Леонид, извините, что не смогу вас подвезти.

— Ерунда, я доберусь, — Гризли пожал протянутые руки.

— Здесь адрес и телефон отца Глеба в Новой Реке, не потеряйте, хорошо? Если вдруг Оно уже докатилось до посёлков, оно везде Леонид, мой друг таксист только что услышал о массовой резне в Мексике. Вдобавок, оказывается, прекращены полёты всех рейсов.

— Тогда где гарантия, что нас не перебьют в Новой Реке?

— Гарантия есть, неужели вы не поняли? — широко улыбнулся Никос. — Гарантия — это мы. Мы же существуем. Если станет совсем плохо, вы всегда можете приехать, и вам там будут рады, — Ник стал очень серьёзным. — Ваш адрес и телефон мы записали и повесили в прихожей на зеркале. На всякий случай. Всё в руках Господа, но нам бы хотелось, чтобы ребята могли на кого-то положиться, если со мной что-то произойдёт. — Ник перекрестился. — Там ещё шесть телефонных номеров. Надеюсь, до вас очередь не дойдёт. Вы не возражаете?

— Нисколько, — улыбнулся Гризли.

— Эй, Леонид, кстати, — Виола перегнулась через перила. — Я хотела сказать. Не подумайте, что мы вас агитируем. Но к Богу можно приходить когда угодно.

— Я запомню, — серьёзно сказал Гризли. — Кстати, можете повесить мой номер на зеркале первым!

 

Глава 17

Рокси

Доктор Малкович ворвалась в вестибюль института в воинственном настроении, но её пыл мигом погасили. Двое в штатском перехватили её у проходной, не дали добраться до туалета, а сразу проводили в лабораторный блок. До нужной двери они шли рядом, страхуя с двух сторон. У Рокси возникло незнакомое доселе стыдное ощущение беспомощности. Точно она превратилась в букашку, а сверху, растирая в порошок всё, что казалось твёрдым и незыблемым, катился грозный каток государственной машины.

Бледное солнце насквозь протыкало пыльными вечерними спицами пустые коридоры. Рокси немного занервничала, представив, что на крыльце и внутри всё ещё бродят криминалисты в резиновых перчатках и собирают что-то, но от полицейских и службы спасения не осталось и следа. Похоже, все штатные сотрудники тоже пораньше разбежались домой. Во всём шестнадцатиэтажном здании неярко светились пять или шесть окон. Рокси внезапно охватил озноб; она представила, что провожатые её сейчас посадят одну в лифт, она доедет до самого верха, и створки лифта откроются в темноту. Она будет бесконечно щёлкать зажигалкой, дёргать запертые двери, убеждаясь, что в здании, кроме неё, людей больше нет…

В пустом учебном классе на месте преподавателя сидел тусклый, очень обыкновенный мужчина в стандартном костюме. Лампа, повёрнутая обычно к лежащим на столе документам, светила в сторону, бросая пучок света на издёрганного Адабашьяна. Кроме шефа в кабинете находились ещё двое мужчин и женщина в брючной паре, с короткой стрижкой, оттого почти неотличимая от своих спутников. Все пришлые вели себя столь незаметно, что Рокси не сразу заметила у окна, возле щели в портьерах, четвёртого гостя. Она даже вздрогнула, настолько неподвижно и в то же время расслабленно сидел мужчина.

— Полковник Малой, устраивайтесь, — искусственно улыбнулся мужчина, занявший место за лекторским столом. Рокси показалось, она услышала щелчок выключаемой улыбки. — Не будем слишком официозны, не та обстановка. Можете называть меня Дженгиз.

— Меня тоже можете называть по имени… — рассеянно ответила Рокси.

«Директора не взяли в комиссию и попросили удалиться, — ахнула она. — Выгнали из собственной вотчины»

— Анна, — темноволосая женщина с короткой стрижкой изобразила кивок. Лица её доктор Малкович так и не запомнила.

— Госпожа Сачек работает в Министерстве социальной защиты.

— Роберт, — один из мужчин протянул через стол сухую жёсткую руку. На Рокси пахнуло одеколоном.

— Мистер Клеменс работает в представительстве Всемирной торговой организации. По результатам наших будущих проверок нам предстоит принять очень важные решения. Возможно, они будут связаны с ограничением импорта.

«Как бы не стало поздно, — подумала Рокси. — Интересно, что же они вытрясли из Адабашьяна относительно нашего будущего доклада».

— Августин, — четвёртый собеседник ухитрился поздороваться, также, не выходя из тени. — Я служу в пресс службе губернатора.

«Это не полиция, — усаживаясь напротив скрытых в тени мужчин, соображала Рокси. — Это гораздо хуже. Они действительно будут меня внимательно слушать. Вот только полемики не получится. И выводами со мной никто не поделится. Хорошо, если скажут спасибо».

В следующую минуту полковник Малой её крайне удивил. Он повернул свет настольной лампы в сторону школьной доски и взял в руки мелок.

— …Обозначим повседневное состояние преступности как некий фон, неприятный атональный шум… м-да… наложенный на гармонию города, — полковник ловко начертил оси координат, затем вдоль линии абсцисс провёл жирную черту и надписал — «средний фон криминогенной обстановки». — И вот на этом неприятном для уха фоне возникают два всплеска, — продолжал полковник. — Один всплеск условно назовём кривой немотивированной агрессии м-да, …а другой — кривой суицида.

— Вот так геометрия, — невесело усмехнулась Рокси.

— Теперь следите внимательно, — полковник отыскал жёстким взглядом Адабашьяна. — Вы учёные и должны понять. По оси «У» я располагаю просто численность преступлений, совершённых подростками в городе за последнюю декаду. По оси «Х» идут даты. М-да… — он сверился с бумажкой. — Девять дней назад — три случая необъяснимой жестокости, в прошлый вторник — уже восемь, но можно считать в пределах нормы. В среду — от четырнадцати до восемнадцати, смотря как вести учёт. Например… драки… Ну, казалось бы — подумаешь, кулаками помашут! Молодые самцы всегда выясняли отношения, а после изобретения огненной воды — тем более, хе-хе!

Шутке полковника никто не рассмеялся. Он кашлянул и продолжал.

— Мы обычные драки не рассматриваем, хотя, если их учесть, статистика получится более удручающая. Подросток пришёл из школы и зверски убил свою собаку. Привязал её к батарее и стегал проволокой, пока животное не истекло кровью. Две сестры, десяти и двенадцати лет, подожгли в деревне дом, где оставалась их глухая и полуслепая прабабушка. Студенты пытали первокурсника, зажимали ему пальцы дверью, выбили глаз. И так далее. Полнейшее отсутствие корыстных мотивов, личной неприязни, скорее похоже на помешательство.

«Мы исследовали, — отметила Рокси. — Кто такие «мы»? Этот умник явно не из убойного отдела…»

— В прошлый четверг — около тридцати, — продолжал Малой, нанося на доску метки и соединяя, их плавной кривой. — А в пятницу — резкий скачок свыше шестидесяти случаев по городу, м-да… Здесь избиения одноклассников, беспомощных родственников, поджоги машин и магазинов, нападения на прохожих без цели наживы, изнасилования. Субботние данные обрабатываются, но уже ясно, что перевалили за две сотни. — Мелок скакал по доске, выстраивая последовательность жирных голубых точек. — Не считая тех преступлений, что произошли в воинских частях, дислоцированных в городе. Ими занимаются сами военные.

— Парабола! — выдохнул Адабашьян. — Простите, господин полковник, вы ведь не оперативник? Вы — аналитик? Впервые встречаю полицейского, оперирующего понятием прогрессии и математических функций.

Малой щёлкнул выключателем улыбок.

— Любое явление, поддающееся математической статистике, можно выразить геометрически.

— Погодите, — опомнилась Рокси. — Но если возник такой рост хулиганства, почему об этом не кричат по телевизору?

— До прошлой пятницы наша пресс-служба регулярно передавала данные всем заинтересованным телеканалам, на радио и в печать. В ночь на субботу, по результатам оперативных сводок, принято решение дозировать информацию.

— Кем принято?

— На самом верху, — полковник потыкал мелком в потолок и вдруг прикрывшись ладонью, хитро подмигнул собеседникам: — Мы с вами ещё не рисовали зелёненьким цветом, м-да… — лучезарно заулыбался он, демонстрируя на ладони огрызок мелка. — Вот здесь мы будем отмечать количество подростковых самоубийств за ту же последнюю декаду.

— Снова отрицательная кривая, ещё более острый пик, — воскликнула Рокси не дожидаясь, пока встанут на место последние метки.

— А почему вы решили, что это параболы? — неожиданно остро из-под локтя глянул полковник. — Ага, ясно. Вы хотите сказать — должно же это когда-нибудь кончиться?

— Ну, примерно так… — Адабашьян достал платок и вытер лоб. Там же в кармане он обнаружил пакетик «Орбита», сунул в рот пластинку, но понял, что жевать не сможет, и выплюнул.

— Руководство ВТО связывает рост самоубийств с солнечной активностью, — заметил Роберт.

«Экие мудрецы там собрались!» — хмыкнула про себя Рокси.

— Очень может быть, — не стал возражать полковник. — Однако к нам стекается несколько иная информация. Завтра мы ждём медиков высшего эшелона, согласившихся принять участие в работе нашей группы. Тогда всем вам будут розданы результаты анализов. Заранее скажу одно: результаты более чем странные. У всех в той или иной степени — резкие изменения в крови, атрофия многих отделов головного мозга, и в то же время некоторые показатели парадоксально завышены для их возраста. Например, уровень тестостерона, м-да… Такое впечатление… — полковник на секунду замялся. Очевидно, ему не хотелось высказывать личные соображения. — Такое впечатление, что все они, и девочки и мальчики, разом начали превращаться во взрослых мужчин…

— Вы хотите сказать, что самоубийцы мутировали? — подался вперёд Адабашьян.

— Теперь — главное, — снова уклонился от ответа полковник и провёл ещё одну горизонтальную черту поверх незаконченных парабол. — Ранее мы разбирали ситуацию с детьми и подростками до восемнадцати лет. Теперь я чёрчу кривые для взрослого населения, м-да… Смотрите, что получается. Во-первых, у нас не рост, а резкое снижение числа преступлений в имущественной сфере. Вдвое упало число квартирных краж, вчетверо снизилось число угонов и краж из автомобилей. Чуть менее выраженные показатели по мошенничеству, по коррупции и наркотикам. Но здесь сложно утверждать однозначно, слишком маленький отрезок времени. Зато!..

— С ума сойти… — ахнула Анна из социального министерства.

Поверх первой параболы, уверенно обгоняя её в скорости прироста, нависала вторая. Причём её нижние значения по координатам времени отставали на три дня.

— Вы можете хотя бы примерно перечислить, о чём идёт речь? — подняла руку Рокси. — Про забитую до смерти собачку мы поняли, и про сгоревшую бабушку…

— Вы ещё ничего не поняли, — недобро улыбнулся полковник. — Следите за цифрами. С субботы и до следующей пятницы мы фиксируем только детский суицид и детское хулиганство, которое иногда заканчивается увечьями и убийствами, м-да… Сто человек взяты под стражу, многих мы отправили для освидетельствования в центр судебной психиатрии. Врачи до сих пор не могут сказать ничего вразумительного. Симптоматика не укладывается ни в одну из традиционных схем. Частичная либо полная потеря памяти, перевозбуждение, тремор конечностей, суженные зрачки…

— Кажется, я начинаю понимать… — у Рокси спёрло дыхание. — Но это… гм… Я проверила на калькуляторе. Получается, что кривая взрослых преступлений нарастает в прогрессии? Отстаёт по времени, но обгоняет по силе, так?

— Что касается самоубийств, то почти не отстаёт, — поправил полковник. — Смотрите, я помечу последние данные за вчерашний день, м-да… Сегодняшние сводки настолько разрозненные, что верить им просто нельзя. Кроме того, в провинциях картина повторяется с опозданием в пять дней.

Малой взобрался на стул и нарисовал мелом ряд точек выше доски, прямо на стене. Никто не улыбнулся, не двинулся с места.

— Но это уже не парабола… — прошептала доктор Малкович.

— Приятно иметь дело с интеллигентными людьми, — сказал полковник. — То же самое я рисовал вчера трижды, на ночном заседании Кабинета, в приёмной губернатора, и ещё… ещё в одном месте, м-да… Но это неважно. Все спрашивают меня, отчего силовые ведомства не наведут порядок… — он спрыгнул со стула, щёлкнул зажигалкой, непринуждённо закурил. Рокси подумала, что за курение в лаборатории шеф увольнял мгновенно, не обсуждая и не вдаваясь в личности. Почти сразу к ней вернулось то же самое стыдное чувство бессилия, посетившее её в холле института.

«Кожаные сапоги. Я наедине с властью кожаных сапог, — подумала Рокси. — Вот как это происходит, оказывается. Они будут курить, где им вздумается, будут плевать и мочиться на любом углу. Ещё они будут тупо шутить и ржать над собственными остротами. Им задали перцу наверху, потому что они не могут справиться с хулиганами. Естественно, ведь за хулиганами надо охотиться, куда проще ввалиться к нам, положить ноги на стол и стряхнуть пепел на ковёр. Мы же промолчим, мы — интеллигентные люди».

Рокси словно подавилась собственными мыслями. Она недоуменно оглянулась, испуганная тем количеством желчи, которое, оказывается, в себе накопила. Полковник Малой вовсе не укладывал ноги на стол. Он не носил сапог, а пепел аккуратно стряхивал в подставленную Адабашьяном пепельницу.

«Это всё из-за Хорька. Он оставил уже восемь сообщений, а я не реагирую. Это всё из-за недоумка Гризли. Бедненький убедил себя, что коварная Рокси сломала ему жизнь, и теперь не успокоится, пока мне не станет так же хреново, как и ему. Только он отряхнётся и пойдёт дальше, как и все мужики, а я остаюсь дура дурой и уже начинаю кидаться на людей».

— Полковник, вас не захотел выслушать губернатор? — спросила она.

— Не меня, а первичный доклад нашей комиссии, — покачал пальцем Малой. — Выслушали, но не захотели понять. Они видят это, — он широким жестом указал на разноцветные меловые дорожки, — но не умеют сделать верный вывод. Вывод у наших политиков в таких ситуациях всегда один…

— Лечь на дно, — подсказала Анна.

— Вы не совсем правы… — попытался вклиниться Августин из пресс-службы.

— М-да, лучше бы госпожа Сачек ошиблась, — вздохнул Малой. — Таковы издержки великого демократического пути. Как только происходит нечто, не поддающееся прогнозам, Кабинет кивает на президента и зарывается в песок. Авось буря пройдёт верхами. Президент тоже, не менее ловко, принимает придонное положение. Очень легко обозвать меня коршуном, м-да…

— И вы не боитесь нам это говорить? — с деланным восхищением прогудел Адабашьян.

— Неделю назад я бы этого не рассказывал, — согласился полковник. — Сегодня я боюсь совсем другого. При таких темпах развала ещё три дня — и некому станет рапортовать об успехах расследования.

— Если речь идёт об эпидемии, то вы обратились не по адресу…

— Эпидемиологи уже давно в курсе, — отмахнулся полковник. — По крайней мере, те из них, кто способен соображать, м-да… Они утверждают, что ни один известный вирус не способен передаваться с такой скоростью. В настоящее время… — полковник кинул взгляд на часы, — получены отчёты из трёх лабораторий Министерства обороны. Это закрытые центры, находящиеся… гм… на удалении от столицы. Туда помещены некоторые из особо буйных… гм… пациентов. У меня нет возможности продемонстрировать вам видеозапись, это строго секретно…

«Представляю себе, что там творят с людьми в ваших закрытых центрах», — подумала Рокси. А вслух спросила:

— Эти люди как-то изменились внешне?!

— Незначительно, — полковник задержал на ней взгляд — Я не имею права вам говорить, но м-да. … Уже не до секретности. Внешние изменения присутствуют, но не они являются предметом исследований. Быстрый рост волос и мышечной массы, позеленение роговицы, форма зрачков. Удлинились верхние конечности, но далеко не у всех арестованных. У самоубийц ничего не поменялось. Тем не менее, это люди. Внешне все заразившиеся остаются людьми, м-да. … Более или менее.

— Зелёные глаза? — оживился Адабашьян. — Удлинились руки? Вы нас разыгрываете, или это…

— Это то, что вы думаете, профессор. Изменения в конкретных генах. Именно поэтому мы вас известили. Сейчас сгодятся любые гипотезы.

— Предметом исследований были способы передачи? — подняла руку доктор Малкович.

— М-да, — полковник отодвинул стул и посмотрел на Рокси с нескрываемым интересом. — Только не надейтесь, что я знаю ответы на все вопросы. Я не знаю практически ничего.

— Но вы же представляете комиссию?

В лаборатории становилось всё темнее. Лица людей казались Рокси светлыми овалами, свободно парящими в сумраке.

— Комиссия? М-да, — Малой расстегнул две верхние пуговицы рубашки. — Комиссия — это где-то там, наверху. Я всего лишь крошечный винтик, гаечка, кнопочка, хе-хе…

Рокси до одурения захотелось встать и включить верхний свет. Ей почему-то стало холодно, точно включили кондиционер. Она не встала только потому, что позади сопел грузный Адабашьян, и пришлось бы перелезать через его ноги. С другой стороны, шеф внушал ей некоторую долю уверенности. С ним было не так страшно.

Человек у портьеры с хрустом разворачивал что-то. По звуку что-то чертовски похожее на пакетик с солёными сухариками.

— Если только вы приводите верные цифры, — спросил Адабашьян.

— Никакие цифры теперь не верны, — сухо ответил полковник. — Всё приблизительно. Отныне точных расчётов не ждите. Статуправление распущено по домам. Наш расчётный центр работает с перебоями. Половина офицеров не выходит на службу. Многие покинули город вместе с семьями.

— Тем не менее, — кашлянул Роберт, — не стоит недооценивать солнечную активность.

— Они выяснили, ваши люди в лабораториях? Выяснили, как происходит заражение? — спросила Анна Сачек. Она не спросила, а почти выкрикнула. Рокси подумала, что женщина из социального министерства тоже что-то чувствует.

Что-то надвигалось. Не с верхних этажей, и не по пустым коридорам. Что-то росло прямо тут, в затенённом холодном классе. Шепоты обрастали костями и мясом.

— Они ничего не нашли, — раздельно произнёс полковник и закурил вторую сигарету. — Никаких следов инфекции. Простейший математический расчёт показывает, что на каждую тысячу самоубийств подростков, совершённых сегодня, завтра придётся восемь тысяч случаев суицида взрослых. А послезавтра…

— Двадцать четыре тысячи, — не удержалась Рокси. — И семьдесят две тысячи на следующий день.

— А вы — молодчина, хи-хи! — каркнули из темноты. Рокси дёрнулась, словно её укололи. Она так и не поняла, кто засмеялся. Человек у окна шуршал обёртками и громко чавкал.

— Отлично считаете. — Огонёк сигареты описал круг. — Только одна ремарка. Сегодня уже не третий, а пятый день или шестой, м-да…

— Г-ох… — Адабашьян издал клокочущий звук, как будто ему в горло попала кость.

— Но… Не существует болезни, которая распространялась бы такими темпами, — пискнула Анна.

— Вы хотите сказать, что сегодня могли покончить с жизнью шестьсот тысяч человек? — спросила Рокси.

— М-да… Предположительно, по стране на порядок больше. И примерно столько же совершено убийств. Либо покушений на убийство.

— Полковник, одну минуту, — ужом зашипел чиновник из команды губернатора. — У нас в пресс-службе совсем иные данные. В городе сохраняется спокойствие…

Рокси захотелось сильно зажмуриться и сосчитать до десяти.

— А теперь спросите меня, что объединяет эти случаи? — полковник снял очки, прошёлся мимо лампы, и Рокси заметила набухшую сетку сосудов в белках его глаз. — Как и все остальные смертельные исходы, пришедшиеся на преступления прошедшей недели?

— Боже мой, неужели кукуруза… — ахнула Рокси.

— Почему кукуруза? — дёрнулся Малой.

— Да как-то… Вы же сами сказали профессору, что у девочек в желудках кукуруза. Ну, у тех, кто прыгнул с крыши…

— Ах да, извините, ну, конечно же! — Малой неожиданно расхохотался. Рокси вздрогнула и почувствовала, как позади вздрогнул Адабашьян.

— Прошу вас, не обращайте внимания, это пройдёт! — полковник корчился, словно не мог сдержать приступ смеха.

— Ничего страшного… — торопливо заговорила Рокси. — Просто я сейчас как раз занимаюсь этой культурой, и вдобавок сегодня позвонил мой… мой бывший муж и сказал, что его изваляли в кукурузе.

— Изваляли? — Малой кое-как пришёл в себя.

— Как я поняла, там кого-то вырвало. У него в школе. Он учителем работает. Кого-то вырвало, и он вляпался… — Рокси почувствовала, что несёт полную чушь. Однако на сей раз полковник не улыбнулся. Его странный приступ прошёл так же быстро, как начался.

— Поэтому мы вас и пригласили. Ведь именно вы выдвигаете тезис о перерождении мозговой ткани у теплокровных, питавшихся модифицированными продуктами?

— Но… я ещё не выдвинула… — доктор Малкович растерянно обернулась к шефу. Адабашьян прижал к груди пухлые ладони, всем своим видом показывая полную непричастность к утечке информации.

— Мы следим за вашей работой и, не буду скрывать, восхищены, — молитвенно сложил руки полковник. — Доктор, я бы очень хотел, чтобы у вас с самого начала нашей совместной деятельности сложилось верное представление. Хотим мы этого или нет, но мы находимся в состоянии войны. Причины и моральные принципы, которые якобы заставляют кого-то отсидеться под кустом, для меня не существуют. Это война для каждого.

— Никому не удастся лечь на дно, — бесцветным голосом добавил мужчина, сидевший у окна, и громко икнул.

— Что вы конкретно хотите знать? — хрипло спросила Рокси.

— Всё. В первую очередь — возможно ли такое, чтобы генетические изменения произошли одновременно с сотнями тысяч человек и на огромной территории?!

Рокси беспомощно повернулась к шефу. Адабашьян толкнулся ногами, подъехал к столу, под свет. Его обычно свежее лоснящееся лицо как-то разом постарело.

— Да, — выдавил он. — Конкретно мы именно так и считаем. Но это не официальная точка зрения Учёного совета и руководства института.

— Но сертифицированные продукты не могут вызывать мутаций! — опомнился мистер из Торговой организации. — Полковник, мы топчемся по кругу. Все группы продуктов, проверенные экспертами ВОЗ, не подпадают…

Полковник резво обогнул стол и ткнул Роберта пальцем в грудь.

— Мистер Клеменс, я пригласил вас с одним условием — слушать. Молча слушать! Пожалуйста, у меня был не самый приятный день.

Клеменс плюхнулся на стул. К своему немалому изумлению, Рокси заметила, что Августин, весь такой лощёный и прилизанный, под столом тянется ногой к ноге госпожи Сачек. Анна что-то чертила жирным маркёром прямо на полировке стола.

Рокси захотелось заорать во весь голос, но тут ей в голову пришла идея.

— А среди самоубийц есть старики?

— Нет. Кажется, нет. … А почему вы спросили?

— Потому что модифицированные продукты повседневно употребляют люди последних поколений. Лет сорок назад никто о них не слышал. Попкорн и прочие чудеса активно поглощают дети, и в меньшей степени — родители детей. Те, кому не больше сорока.

— Какая чушь! — скрипнул зубами Клеменс. — Если вы приводите цифры, позвольте и мне. У меня есть друзья в США, они тоже снабжают меня информацией. Нет никаких возрастных критериев. Это массовое безумие, вот и всё. Да, в начале прошлой недели казалось, что возвращаются подростковые бунты! Но уже через день ветераны флота громили и поджигали собственный госпиталь! Что вы на это скажете? Полковник, я вовсе не пытаюсь опровергнуть ваши выводы, но не валите всё на невинный попкорн. Если кому-то в вашем правительстве нужно под шумок пролоббировать национальное производство, это их право.

— Возраст тут ни при чём! — прервала эксперта Рокси. — Мы выяснили, что последние двадцать лет все возрастные категории потребляют изменённые продукты. Просто дети более восприимчивы, тут играет роль множество факторов. В первую очередь — городская среда. На следующей неделе мы собирались сообщить о результатах наших опытов.

— Так вы прогнозировали этот кошмар? — ахнула госпожа Сачек.

— Можно сказать и так. В условиях «чистого» эксперимента изменения в наших мышах, кроликах свинках наступали в пятом шестом поколениях. Но мы создали полную действующую модель городской среды. Результаты совсем иные, — Рокси облизала пересохшие губы. — Это невозможно рассказать без демонстрации, но у нас ещё не всё подготовлено.

— То есть — мистер Клеменс перегнулся через стол. — Вы утверждаете, что миллионы людей вполне могли одновременно сойти с ума оттого, что десять или двадцать лет кушают чипсы и попкорн?

— Да.

— Извините, но это бред, — вступила в беседу госпожа Сачек. — Сегодня утром я слышала, что тринадцатилетние мальчики выжгли свастику на теле девочки! Они-то когда успели мутировать?

— Выражаясь языком ядерщиков, — загудел Адабашьян, — детям досталась ещё и доза родителей.

— Вы все чокнутые! — Анна покачала головой и швырнула об пол маркёр. — Вы чокнулись со своими свинками! Люди — это не свинки!

— Совершенно верно — вздохнула Рокси — Люди в данном случае вообще не изучены.

— Сегодня нам не успеть собрать всех заинтересованных людей. Господин профессор, утром вы будете готовы? — полковник потянулся к телефону. — Я вызову сюда к десяти всех наших экспертов. Больше ждать нельзя. Если у нас есть хоть малейший шанс.

— Утром мы будем готовы доложить. — Адабашьян поднялся, кивнул Рокси. — Но вы не совсем верно понимаете. Мы не занимались разработкой лекарств или вакцин.

— Вот вместе и займёмся, — хохотнул человек у окна.

Доктор Малкович поёжилась.

— Сейчас я могу ехать? Вы нас отпускаете?

— Одну секунду… — Малой слушал верещание из другой трубки. — Профессор, вы приехали на своей машине?

— Нет… то есть да. А какое это имеет значение?

— Я вынужден вас просить оставить автомобиль здесь. И вас — тоже, — повернулся полковник к Рокси. — Мой водитель развезёт вас по домам на служебной машине.

— Но… Что за ерунда? — взвилась Рокси. — С чего бы это мне бросать здесь машину?

— Для частного транспорта проезд ограничен. Только что мне передали — введён комендантский час, движение в центре только по спецпропускам. Или вы предпочитаете идти пешком? Слышите?! — Малой отошёл к окну, резким движением отдёрнул штору, распахнул раму.

На волнах сырого сумрака в лабораторию вплыли хлопки одиночных выстрелов, трескотня автоматов, а затем стёкла сотряслись от далёких взрывов.

— Боже мой… — прошептала Анна Сачек.

— Вас заберут в восемь утра, — буднично сообщил полковник, подсаживая женщин в бронированный джип. — Ни в коем случае не выходите из квартиры, и не открывайте двери, даже если звонящий представится полицейским…

Шофёр в форме химических войск почесал стриженый затылок и завёл мотор «геленвагена». Малой захлопнул дверцу, кивнул своим солдатам.

— Не беспокойтесь. На ночь институт будет взят под охрану. Лишь бы нам успеть выработать план. Я доложу наверх…

— Что вы с нами, как с детьми? — обиделась Анна Сачек, которую поместили на заднее сиденье. — Двери не открывать. Может, ещё спички не трогать, и в розетки пальцы не совать?

— Полчаса назад власть в столице перешла к военному коменданту, — нехорошо улыбнулся Малой. — Жаловаться некому.

Не прошло и пяти минут, как Рокси убедилась — жаловаться действительно некому. На первой же развязке «мерседес» уткнулся в колоссальную километровую пробку. Полицейские, дежурившие с автоматами, пропустили джип полковника на реверсивную полосу.

— Боже, куда они все в это время? — ахнула Анна. Джип в гордом одиночестве нёсся навстречу потоку огней.

— Сваливают из города, крысы — водитель опустил стекло, смачно сплюнул в темноту.

— Сваливают? — Рокси не могла поверить собственным глазам. За окнами проплывала панорама горящего супермаркета. Купол крыши наполовину обвалился, пожарные машины заливали пылающие витрины пеной, десятки человеческих фигурок прыгали вокруг, создавая впечатление коллективного шаманского танца. На проспекте Доблести машину снова остановили, но уже не полиция, а военные. Высокий капитан в мокром прорезиненном плаще посветил в салон фонариком, внимательно глядя каждому в глаза. Пока что пропуск действовал безотказно.

Навстречу, в сторону Южного шоссе, плотным потоком катили машины с беженцами. В свете фар Рокси успевала заметить детские рожицы, прилипшие изнутри к стёклам, прикрученные к багажникам баулы и чемоданы, собачьи морды с высунутыми языками. Горожане покидали город.

Первой высадили госпожу Сачек, затем Адабашьяна. При въезде во двор профессора «геленваген» застрял. Видимо, не так давно в узкой подворотне не смогли мирно разъехаться два автомобиля представительского класса. За моросью дождя моргали габариты лежащего на боку «лексуса», резко пахло бензином. Из распахнутого кожаного чрева машины свисала мужская рука в белой рубашке, на запястье сверкал золотой браслет. Офицер, приставленный полковником, велел всем оставаться в салоне, вышел под дождь. Рокси заметила в его руке короткоствольный автомат.

— Чёрт знает что, — прохрипел Адабашьян. — Я дойду пешком, не стоит.

— Извините, у меня приказ.

— Чёрт знает что! — повторил профессор. — Рокси, до завтра. Я словно под конвоем!

— До завтра, — в последнюю секунду, когда любимый шеф уже вставил ключ в дверь парадной, Рокси мучительно захотелось его окликнуть, выскочить из машины и забрать профессора с собой. Но она ничего такого не сделала. Она позволила профессору уйти. У Рокси было ощущение, будто она бросила его посреди страшного ночного леса.

Пока джип взбирался на мост через Новую, доктор Малкович трижды пыталась дозвониться до матери. Водитель качал головой, объезжая восьмую по счёту аварию, а Рокси мысленно умоляла маму взять трубку. Она проклинала себя за то, что так и не удосужилась толком научить мать пользоваться сотовой связью. Наконец она догадалась набрать городской номер.

— Со мной всё в порядке, доченька… — издалека удивилась мама. — Но у соседей творится что-то…

— Мама, никуда не уходи и не открывай двери! Никому, слышишь! Никому! Завтра я тебя заберу…

…Джип мягко ткнулся колёсами в бордюр.

— Спасибо, вот мои окна, я дойду сама, — Рокси выпрыгнула прямо в лужу. Офицер взял под козырёк. Шофёр засмеялся неизвестно чему. От его смеха Рокси передёрнуло.

— Завтра в восемь, — напомнил офицер.

Рокси уже набрала код на двери, оглянулась, чтобы ему ответить и застыла с открытым ртом. «Мерседес» сдавал задом, в салоне горел свет, потому что офицер так и не захлопнул заднюю дверцу.

Молоденький шофёр оторвал ладони от рулевого колеса, ухмыльнулся и показал Рокси неприличный жест. Его глаза светились, как два изумруда.

 

Глава 18

Бог мёртв

В эту пятницу умер Бог, но утром Нина Гарчава об этом ничего не знала. Ей предстояло днём пережить его смерть несколько раз.

Нина прекрасно сознавала, что в гимназию идти ни в коем случае нельзя. По радио объявили об отмене занятий, затем звонила классная руководительница, приказала оставаться дома. Она подтвердила, что надо ждать особого указания. После классной позвонили Тома Лыска и Валдис Шлявичус, её самые близкие друзья. Не просто самые близкие, а те немногие, с кем она могла поделиться сокровенным.

Тома изъяснялась таким мёртвым голосом, что у Нины всё внутри опустилось. Тому, в отличие от Нины, всегда окружала масса приятелей, но последние два дня она никому не могла дозвониться. Молчали не только городские, но и сотовые номера. Наконец Томе удалось поймать знакомую девочку из девятого класса, та сообщила уж вовсе несусветную новость — что лежит в постели в деревенском доме своей бабушки, куда её привезла мама. Но новость не в этом. Отец пропал, не вернулся после работы, мама поехала его искать, бабушку насмерть задавили ненормальные байкеры… А вообще, как минимум семеро её одноклассников убили своих родителей и родственников. Ещё четверо заперлись и наглотались снотворного.

— Как это? — не поняла Тома. — А ты откуда знаешь, что убили?

— Они сами сказали, — ответила подруга. — Пришли в школу и рассказали…

К счастью, в Томиной семье никто не умер, но Томин дедушка, до того лежавший в больнице, оказался выброшенным на улицу, и нашли его только спустя сутки, замёрзшего, едва живого. Томин папа побежал ругаться, но не нашёл в больнице никого, кроме двух запуганных медсестёр и десятка лежачих больных. Зато он нашёл две дюжины трупов. На месте выброшенного дедушки в палате очутился какой-то блатной чиновник, но чиновника, похоже, тоже забыли его родственники. Увидев Томиного папу, бедняга стал умолять найти врача или заказать ему такси. Телефоны в палате не работали, сотовый отняли ещё раньше… Короче, Томин папа еле вырвался, а у дедушки после суток на холодной улице началось воспаление лёгких.

Валдис посоветовал Нине немедленно включить телевизор.

— Нинуля, это крутят уже четвёртый раз…

«…Наши граждане не желают больше есть всякую заокеанскую пакость! Только что мы получили шокирующую информацию. В Институте генетики уже давно проводятся секретные эксперименты. В ходе их неопровержимо доказано, что беспорядки последних дней напрямую связаны с потреблением ряда опасных продуктов, прежде всего модифицированного растительного сырья американского происхождения. Доктор Рокси Малкович уверена, что модифицированный попкорн возбуждает центры агрессии, повышает уровень тестостерона и приводит к другим опасным изменениям психики… После того как в прессу просочились результаты опытов, отмечен небывалый рост покупок на деревенских рынках и падение спроса в сетевых супермаркетах… — журналист буквально захлёбывался. — По данным опроса, две трети наших соотечественников не готовы употреблять в пищу продукты, произведённые с использованием генетически модифицированных ингредиентов… Доктор Малкович готовилась выступить в Академии наук с сенсационным заявлением, но теперь ей придётся выступать в Кабинете министров…»

На экране крупным планом показали сосредоточенную шатенку с короткой стрижкой. Нина набрала номер Шлявичуса.

— Валдис, кто такая эта Рокси Малкович?

— Понятия не имею…

— Странно, мне показалось… Удивительно знакомое лицо. Она не могла приходить к нам в школу?

— Я вообще не понимаю, о ком ты говоришь.

— Ты не смотришь?

— Я сейчас отвернулся…

— Вот она, вот снова показывают. Она какой-то секретный химик или что-то в этом роде?

— Опс… Нина, она… Не уверен насчёт химии, но, кажется, она жена нашего Хорька.

— Нашего физика?!

— Ну да, он приводил её в прошлом году, когда проводили Праздник науки. Она ещё рассказывала про генетику, помнишь? Она тогда всех напугала на счёт опасности каскадных мутаций. Кажется так, или я ошибся. Что-то вроде переполненного ведра.

— Переполненной ванны! Точно, я вспомнила. Эта Малевич, или как её, утверждала, что мутации могут произойти одновременно, и уже во втором поколении.

В телевизоре сменилась картинка.

«Социологи попытались выяснить, как наши соотечественники относятся к использованию ингредиентов модифицированных культур в детском питании. Выяснилось, что каждый пятый респондент понятия не имеет, что это такое — продукты, произведённые с использованием генной инженерии.

Каждый пятый респондент уверен, что знает о предмете опроса достаточно много. Но вместе с тем каждый третий — вдумайтесь! — впервые услышал о такого рода продукции от интервьюера в ходе опроса. Хорошо информированные люди не хотели бы кормить детей искусственно изменёнными продуктами, но что они могут поделать?

Полностью за запрет на выращивание таких организмов высказывается более половины экспертов. Особенно много сторонников запрета среди врачей — почти девяносто процентов. Мы обратились за комментарием к директору психиатрического института академику Талю. Как вы считаете, это похоже на правду? Может ли причиной массового помешательства стать отравление или генетические нарушения?

Ведь нам со школьной скамьи известно, что мутации в организме накапливаются медленно, могут служить причиной опухолей, но никак не отклонений в психике… Стало известно, что ваша клиника переполнена, что больных последние дни запирают в приёмном покое и летних корпусах. Что же это за болезнь? Откуда столько буйнопомешанных?..»

Камера лихорадочно заметалась, демонстрируя то книжные полки, то чьи-то лакированные туфли, то кусок стены с календарём. Затем за кадром отчётливо выругались матом. Нина от изумления выронила пульт — от телевизионщиков она подобного не ожидала. Однако оператор исправился, картинка вернулась на место, а журналистка с кривой улыбкой продолжила перечислять медицинские регалии именитого психиатра. Он походил на скалу, величественно восседал в кожаном кресле, сцепив пальцы в замок, и, что особенно не понравилось Нине, отвечая, глядел в сторону.

Она плохо выносила людей, не глядящих в глаза собеседнику. Самый замечательный папа на свете часто повторял, что честный человек не стесняется прямого взгляда. Дяденька психиатр покрутил пальцами и разразился длинной непонятной речью, сводящейся к тому, что ничего не доказано, ничего не понятно, но налицо серьёзнейшие органические поражения…

В какой-то момент доктор Таль поднял глаза, и Нина ужаснулась, такой безысходностью на неё дохнуло. Скорее всего, директор не спал несколько суток. Воротник его сорочки был разорван, галстук съехал набок, белый когда-то халат смотрелся так, словно им вымыли автомобиль. Видимо, журналистка тоже что-то поняла, она скороговоркой попрощалась и перебросила пас своему коллеге, атакующему Институт генетики.

Тут Нина снова прилипла к экрану, потому что показывали эту самую Рокси Малкович, якобы жену Хорька. Та тоже выглядела не лучшим образом, помятая, под глазами — тени, а вокруг суетились какие-то серые личности с физиономиями бульдогов. Доктора Малкович журналисты изловили на крыльце, дальше прессу не пускали. Нине показалось, что крепкие мужчины в штатском совсем не рады неожиданной пресс-конференции. Мало того, если им дать волю, они с удовольствием разогнали бы прессу пинками…

Госпожа Малкович здорово говорила без бумажки.

«…Напомню вам, что американцы провели массу исследований в области генной инженерии… Ещё в 2004 году они опубликовали доклад о том, что через пятьдесят лет на Американском континенте не останется ни одного «естественного» живого организма — всё живое будет генетически модифицированным. Да, не удивляйтесь, именно так. Естественные организмы слишком долго растут, подвержены болезням и не отвечают рыночным потребностям! Мой научный руководитель профессор Адабашьян примерно тогда же написал статью, где призывал правительства всех европейских стран запретить разработки… Мы неоднократно заявляли, что под угрозой не мифические будущие поколения, а сегодняшняя популяция… Извините, я немного не в себе, мы третий день работаем в чрезвычайном режиме… Дело в том, что…

Я хочу обратиться ко всем. Кто видел или слышал что-либо о профессоре Адабашьяне, вот его карточка! Вчера за ним утром, как всегда, приехала служебная машина, но профессор исчез. Его квартира открыта, вещи не тронуты. Он живёт на Лесном проспекте, дом шесть. Пожалуйста, откликнитесь, кто встречал этого человека?»

В голосе жены Хорька прозвучали неподдельные рыдания. Она еле сдержалась, отвернулась, комкая платок, но почти сразу взяла себя в руки и продолжила интервью.

«В нашей стране производители обязаны помещать на этикетках особые значки, если количество трансгенных компонентов превышает один процент. Однако что мы имеем на практике? Никакого действенного контроля. А раз нет контроля, то нет и должной статистики по заболеваемости, по наследственным изменениям. Нет анализа целевых групп, не финансируются центры медицинского наблюдения. Скажем, попкорн, продающийся в кинотеатрах, или тысячи тонн фруктов из Америки, которые почему то не портятся месяцами».

Нина подумала, что у Хорька потрясающе умная половина, если её показывают по телевизору. В принципе, Нина не одобряла это обидное прозвище — Хорёк, но так принято во всех школах, и ничего не поделаешь. Учителей награждали кличками и в её предыдущей школе, а в гимназии порядки не слишком отличались.

Пока журналисты лезли к Малкович с тупыми вопросами, Нина вспомнила, как папа один раз отругал маму. То есть руганью это не назовёшь, он сделал это очень тихо и почти незаметно, однако Нину это событие потрясло. Мама намеревалась наведаться в школу, навестить учительницу алгебры, от которой Нина буквально рыдала. Впрочем, от суровых методов математички рыдали полкласса. Но отец перехватил маму на пороге, вернул под ручку домой и твёрдо заявил, что «разбираться» с учителями она пойдёт только после развода с ним. Учитель, сказал папа, — это учитель, а не пьяная соседка, с которой можно идти выяснять отношения. Либо ребёнок привыкает уважать труд педагога, либо становится сутягой, и тогда это не его дочь и не его семья. Мама тогда покорилась, а у Нины, подслушивавшей за дверью, ещё долго горели щёки. Ей было стыдно, ведь именно благодаря её жалобам мама поддалась на провокацию.

На экране телевизора Рокси умело делала вид, будто не замечает нервозности мужчин в штатском.

— Госпожа Малкович, вы можете подтвердить или опровергнуть тезис, что вами найдено противоядие?

— Простите, но вопрос некорректен. Мы не занимаемся ядами, и, насколько мне известно, версия отравления не выдержала критики.

— Однако военный комендант заявил дословно — «как минимум триста тысяч заражённых детей и подростков»!

— Они ничем не заражены. Экспертами проверены тысячи продуктов питания, взяты пробы воды. Не обнаружено токсичных веществ, а также веществ, вызывающих галлюцинации. Строго говоря, заболевшие потребляют абсолютно доброкачественную пищу.

— А что показал анализ содержимого желудков? Нам сказали, что большинство жертв ели попкорн на киносеансах, а после кино лишали себя жизни?

— Это вопрос не ко мне, но ещё раз повторю — попкорн вполне качественный.

— Тогда объясните нам.

— Я сказала — качественный, но я не употребляла слова «безопасный».

— Доктор, это правда, что солдаты подобрали трупы волосатых девушек?

— Спросите об этом полковника Малого, вот он рядом.

— Полковник, это правда, что женщины начинают превращаться в мужчин?

— Это провокация. Лица, распускающие подобные слухи, будут арестованы и преданы суду.

— Нам сообщили, что группа байкеров до смерти забила двух школьников, но военный патруль даже не вмешался. Они просто проехали мимо! Нам в редакцию прислали фотографии…

— Передайте ваши фото моему помощнику, мы разберёмся.

— Господин Малой, прямо сейчас мародёры громят торговый центр на аллее Памяти. Мой коллега передаёт, что военные не вмешиваются. Работники торгового центра окружили два бронетранспортёра, но офицер делает вид, что не знает родного языка…

— Если это подтвердится, начальник патруля будет предан трибуналу.

— Полковник, отчего бы вам не признать, что в нашей армии служат трусы?!

— Я не командую армией, я руковожу специальным научным подразделением. Полагаю, что у офицеров нет разрешения открывать огонь на поражение.

— Господин полковник, вы говорите так, будто гражданские суды уже не функционируют?

Но полковник Малой уже показал публике спину. Репортёры снова переключились на Рокси.

— Доктор, нам хотелось бы пообщаться с директором вашего института. Почему молчат все телефоны?

— Сожалею, но этот вопрос тоже не ко мне.

Люди с микрофонами подпрыгивали, наползали на чёрный мрамор крыльца, точно свора коварных ползучих хищников. Нине показалось, что доктор Малкович сдерживается из последних сил и вот-вот залепит кому-нибудь в объектив каблуком или зонтиком.

— Это правда, что ваши коллеги удрали за границу?

— Доктор, ваши мышки и кролики действительно бегают по потолку?

— Госпожа Малкович, в печати опубликовано интервью с Ингой Тянь. Она работала у вас лаборантом год назад, её покусали взбесившиеся морские свинки и крысята. Значит, уже год назад вы знали, что мутации приводят к агрессии?

— Чем вы кормили ваших кроликов, госпожа доктор?

— Это правда, что Академия наук официально открестилась от ваших опытов?

— Есть ли шанс найти контркультуру для промывки испорченных генов?

— Госпожа Малкович, а вдруг это новый наркотик?

На взгляд Нины, доктор стоически перенесла атаку.

— Признаюсь, я была бы рада такому повороту, — доктор Малкович выдавила улыбку. — Мы бы увидели реального врага и смогли бы придумать, как с ним бороться. Простите меня, больше нет времени.

Нина переключила канал.

На экране возник нервный стриженый дядька, у него дёргались попеременно оба глаза и щека. Дядька тёр ёжик на голове и выплёвывал фразы так быстро, что Нина не успевала воспринимать.

— Не следует делать из мухи слона. Кто такая эта Малкович? Это безответственная болтовня — в разрозненных вылазках хулиганов видеть генетическое заболевание… Мы немедленно примем меры к пресечению…

— Валдис, кто этот псих? — вернулась к разговору Нина.

— Это не псих, а министр внутренних дел. Впрочем, одно другому не мешает.

Камера переехала с министра на кругленькую журналистку.

— Однако… что вы скажете о возможности эпидемии?

— Эпидемии чего? — Веки министра задёргались ещё быстрее.

— Эпидемии агрессии. Эпидемии убийств.

— Я прошу вас не преувеличивать. Никаких эпидемий, просто вылазки пьяных молодчиков… Вы тут, на телевидении, шустрые ребятки, ха-ха… Я всегда жалел, что мы не можем платить столько же, иначе давно бы переманил всех очаровательных ведущих к себе в пресс-службу, ха-ха…

— Выходки пьяных молодчиков? Тогда почему на въездах в город поставили военные патрули? Почему отменены поезда, и гражданские службы ссылаются на ваш приказ?

— Это не мой приказ, я не вправе распоряжаться… Насколько мне известно, решение принималось Советом обороны…

Нина со стоном выключила телевизор. Именно сейчас она остро чувствовала, как ей не хватает отца. Папа был где-то далеко, в тысячах миль к югу, среди айсбергов и чаек. Он не работал на политиков и военных, но всегда всё замечательно и понятно про них объяснял. Если папа чего-нибудь не знал, он записывал вопрос, отправлялся в царство книг и возвращался к дочери вооружённым до зубов. Когда Нина была маленькая, папа сажал её на колени и невероятно увлекательно рассказывал о Южном полюсе, о чудном крае под названием Патагония, о подводных течениях и затерянных сокровищах. Когда Нина подросла, папа продолжал отвечать на её вопросы, хотя порой она вопросами вгоняла в краску и бабушку, и маму. Папочка был самый умный, он приносил самые интересные книги, он брал её с собой на самые толковые фильмы и никогда не повышал голос. И вот сейчас, когда творится такое… такое… как назло, он в экспедиции и ничем не может им помочь. Мамочка у них тоже молодец, она заявила, что будет ходить на работу, даже если в их хосписе никого, кроме неё, не останется. Пока кроме мамочки на работу выходили ещё трое, но неделю назад их штат насчитывал двенадцать человек. Папа, папа, как же его нам не хватает.

— Нина, ты не поедешь.

— Валдис, там остался мой реферат. Может случиться всё что угодно.

— Ты слышала — солдаты перекрыли улицы! Метро не работает, половина городского транспорта стоит.

— Валдис, если ты со мной не пойдёшь, пойдёт Тома. Мы не поедем на автобусе. Тут всего четыре остановки, прекрасно прогуляемся.

— Нинуль, я не за себя боюсь.

— Жду тебя через семь минут.

Она положила трубку с твёрдым намерением не подходить к телефону. Телефон звонил ещё трижды, но Нина крепилась, чтобы Валдис не сумел её разжалобить. Позже она проклинала себя за тупость и упрямство.

Если бы она согласилась переждать, Валдис и Тома были бы живы.

 

Глава 19

Мыши и бабочки

Рокси очнулась в момент, когда первая крысиная морда появилась в просвете окна. Крыса поводила носом и, шустро перебрасывая лапки с присосками, ступила на потолок спальни. Вторая крыса помедлила, тяжело переваливая порожек и струну, на которой висели занавески. Вторая была крупнее и старше, наполовину седая, с мордой, располосованной когтями, и куцым хвостом.

Крысы беззвучно посовещались и двинулись в глубину комнаты, неумолимо приближаясь к торчащей люстре. Их хвосты забавно свисали вниз? — так обычно задираются весёлые хвостики эрдельтерьеров. Только крысы вовсе не излучали веселья.

Они просто искали место, откуда удобнее падать. Рокси покрылась испариной. Надо было вскочить и немедленно бежать, но конечности словно онемели.

Откуда-то доносились неясные шепоты. Всюду шепоты.

Она забыла на ночь закрыть окно.

Видимо, в последние дни наступило относительное затишье, или зверюг отпугнула новая модификация котов-убийц, выведенных с усиленными присосками и широким парусным хвостом. Прежнюю модификацию крысы истребили за неделю и снова начали проникать в верхние этажи жилищ, продвигаясь по отвесным наружным стенам…

Тем не менее, по потолку, они раньше бегать не умели. Зверюги изменялись быстрее, чем люди вырабатывали контрмеры. Рокси с трудом отвечала себе на вопрос, кто и как борется с крысами. Кажется, она многое стала упускать в последние недели. Внимание рассеялось, устойчивые правила поведения оборачивались кашей, из которой иногда выплывало верное слово или действие. Она дрожала под одеялом, обливалась холодным, потом и не могла припомнить, с какой стороны от постели находится дверь.

Шепоты. Шепоты.

Она не могла оглянуться и поискать дверь глазами, потому что следовало непрерывно следить за крысами. Крыс не стоило выпускать из поля зрения ни на секунду! Возле самой люстры они замешкались, бранясь между собой. Их огромные неровные тени раскачивались на белом потолке. Крысы разевали пасти, шипели друг на друга и быстро-быстро высовывали языки. Языки у них стали быстрые, как у хамелеонов, а зубы выдвинулись вместе с удлинившимися челюстями и загнулись внутрь, как у хищных рыб…

Если на секунду прекратить за ними следить, зверюги набросятся сзади. Они только и ждут момента!

Рокси лежала, вцепившись в одеяло, и никак не могла вспомнить ничего о мире за окном. Город словно превратился в плоскую мёртвую декорацию. Двери возле постели больше не было, одна сплошная стена. За стеной блуждали тёмные шепоты.

Шепоты. Шепоты. Шепоты.

Крысам, очевидно, не нравилось спускаться головой вниз, зато они каким-то образом понимали, что на кровать падать будет мягко. Они стали чертовски умными и изворотливыми, раз уловили тёплый запах из-за её приоткрытой двери. У той зверюги, что была крупнее, с облезлой шкуры сыпались на кровать насекомые. Крыса уставилась на Рокси злобными глазками и зашипела, распахивая пасть всё шире и шире…

Звонок будильника вырвал Рокси из сна.

Спина насквозь промокла от пота. Её словно подкинуло над постелью катапультой. По чистому потолку никто не ползал, окно было плотно закрыто, тикали ходики, им вторил будильник в коридоре. Со вчерашнего дня отключили свет, поэтому не урчал больше холодильник. Доктор Малкович вспомнила, что отнесла уцелевшие продукты на балкон. Она вскочила, наматывая на себя одеяло, отдёрнула занавески. На балконе всё оставалось как прежде — целые, нетронутые пакеты. Ближайшие крысы наверняка возились где-нибудь в подвале, но карабкаться по стенам пока не научились.

Всего лишь сон, ерундовый глупый сон.

Но даже во сне её не оставляет работа. Рокси завернулась в халат, стуча зубами, засеменила на кухню, поставила на огонь турку. К счастью, газ пока не отключили. Потом она не выдержала, на всякий случаи проверила запоры, попыталась послушать радио, но смогла настроить только короткие волны.

Радио невнятно шептало.

Паранойя надвигается, сказала она себе. Нельзя столько работать. На кафедре конь не валялся, а теперь ещё эта незваная комиссия, в которой предстоит пахать бесплатно, да ещё Хорёк оборвал телефон. Вчера ему приспичило снова выяснять отношения, как раз когда она слушала военных. Рокси не сразу впитала теории полковника, а тут ещё бывший муженёк.

Лучше времени не нашёл! Он всегда отличался навязчивостью, а сейчас прямо голову потерял! Жаловался, что ему разбили лоб, что-то бормотал про свихнувшуюся Марину, про пожары. Будто и без того неизвестно, что его бывшая — чокнутая! Видите ли, ему велели прийти на собрание в гимназию, он попёрся больной и раненый, а кроме него собрались всего три человека. Теперь он ходит туда каждый день, как идиот, встречает там школьников, но Лолы нигде нет.

Лола. Вот что вернуло Рокси в прежний ритм. Она кое-как притормозила себя, вырвала из бесконечного рабочего вихря. Накануне, после пропажи Адабашьяна, произошло немало гадких событии, но все они виделись абстрактно, как телевизионная лента новостей, которую можно в любой момент заменить концертом. Лола относилась к миру по эту сторону экрана, и, кажется, Хорёк был встревожен не на шутку. Но сильнее всего Рокси изумило собственное отношение к непрекращающимся бедам бывшего мужа.

Оказывается, Лола для неё значила несколько больше, чем просто незнакомый подросток. Внезапно выяснилось, что несгибаемый учёный оказался внутри сродни трухлявому пню. Она сделала всё, что могла и успела для мамы — уговорила двоюродного брата взять маму с собой. К счастью, брат согласился, он владел на паях маленьким отелем в ropax и рассчитывал пересидеть беспорядки на высоте трёх тысяч метров. За маму Рокси могла не волноваться хотя бы какое-то время, но Хорёк подкинул ей порцию новых тревог.

Весь вечер она мерила шагами квартиру, пытаясь дозвониться хоть куда-нибудь. В конце концов, она позволила себе то, чего не следовало позволять. Она позвонила полковнику Малому по номеру, который он надиктовал для самых крайних, угрожающих жизни случаев. По другим номерам руководитель комиссии просто не отзывался.

Малой не стал на неё орать. Как ни странно, он пообещал подключить к поиску своих людей. Доктор Малкович никогда в жизни не давала взяток, поэтому чувствовала себя крайне глупо, предложив полковнику «финансовое содействие».

— Вы поймите, эта девочка мне очень дорога, — запинаясь, она заполняла паузу в тяжёлом молчании полковника. — Я понимаю, что у ваших подчинённых полно своих дел, возможно, у них возникнут проблемы.

— У нас только одна проблема, — перебил её Малой. — Ещё пара дней, и подчинённых у меня не останется. А вам я ещё раз советую ночевать в институте. Только здесь я могу гарантировать безопасность…

Но Рокси в десятый раз отказалась, хотя на кафедре и в лабораториях уже ночевали человек пятнадцать, медики, химики, военные из закрытых институтов — все, кого могли собрать по стране коллеги Малого. Сам он каждый час докладывал правительству о ходе работ и сносился с аналогичными группами, работавшими в других центрах. Вчера вечером Малой признался, что в первый раз отправил донесение с порученцем. Появились серьёзные проблемы с Интернетом, а городская связь «глючила» с самого утра…

Рокси налила себе кофе, высыпала в вазочку остатки конфет. Где-то стукнуло железо, где-то закричали. Она вздрогнула, мигом погружаясь в ночной кошмар.

Никаких крыс, никаких котов, это всё нервы…

Она не верила, что Малой найдёт Лолу. Хорёк, то есть — Леонид, утверждал, что дважды обежал всех её подруг. По пути ему чуть не свернули челюсть, потом он подобрал где-то старую машину, на ней добрался сам до загородного дома Кисановых. Рокси спросила — кто такие Кисановы? Оказалось, это родители парня, с которым дружила Лола. Дверь никто не открыл, Хорёк побоялся лезть в окно…

Рокси спросила себя, не вернуться ли в постель, подарить себе хотя бы ещё полчаса, но неосторожно выглянула в окно, и сон мигом пропал. В окнах дома напротив отражались огни пожаров. Это горела старая часть, деревянное Заречье. В скверике у подъезда дежурили двое с ружьями. Рокси открыла раму и перекинулась с мужчинами парой слов, спросила, не вынести ли им горячего. Те не сопротивлялись. Рокси разогрела три замороженных пирога с капустой, накинула куртку, отнесла дежурным. Оказывается мужчины дома договорились караулить круглосуточно, чтобы чужие не могли подойти к дверям. Этой ночью обошлось без применения оружия.

Рокси вернулась наверх продрогшая и грустная.

Три года назад все значимые события в её сумбурной жизни спутались в один клубок. Поспешное замужество, Леонид, вместо ожидаемого мужского напора надавивший на жалость. Если бы она тогда его покинула, сегодня не было бы так больно. Но он так смотрел…

Он смотрел на неё глазами затравленного зверька, и Рокси осталась. В принципе, ей некогда было мусолить свои чувства к нему, в институте разворачивалась настоящая наука. Несколько позже Леонид приоткрылся ей совсем с другой стороны. Во первых, его дважды встречали с одной из бывших пассий, но на мелкие интрижки Рокси охотно бы закрыла глаза. Однако Хорёк требовал к своей персоне всё больше внимания. Фактически он попытался узурпировать её свободное время, точнее — то время между авралами, которое он считал свободным. Он тихой сапой попытался установить в семье патриархат, не имея при этом на главенство никаких прав. То есть — ни малейших прав!

Рокси терпела. О, да, она терпела его нападки, как святая великомученица, но приходит конец терпению даже у ангелов. Хорёк требовал от неё всё больше и больше, при этом сам избегал любого напряжения сил. Он делал то, что ему удобно и приятно. Приятно учить детей, приятно ковыряться в журналах по профессии, приятно застрять на балконе с книгой. А думать о будущем? Думать о карьере, о большом доме, о ребёнке, о кредитах. Нет, увольте, это не для его слабонервной натуры!

Рокси проклинала себя за то, что не может думать о нём плохо. Этот проныра ухитрялся подольститься к ней даже во сне. Даже во сне он приходил, бормотал всякие глупости, и от этих глупостей она просыпалась с улыбкой. Почему бы ему не присниться ей сегодня, вместо вонючих крыс?

Чёрт подери, сказала себе Рокси, ещё немного, и я попрошусь к нему обратно. Какого беса этот душный зануда не позвонит именно теперь, когда ей так тяжело и страшно?! То теребит её восемь раз за день, упрашивая дать ему ещё один шанс, то проваливается сквозь землю. Мог бы почувствовать её состояние.

Ведь она практически завершила монтаж бомбы. Разве что лёгкая покраска, зубастая акулья пасть на острие взрывателя. Спустя неделю она собиралась взорвать сонное болото, но события повернулись совсем иначе. Сонное болото взорвалось без неё.

Всё сходилось как нельзя лучше. Или — как нельзя хуже. Модели, рассчитанные ею, показали наихудшие результаты из всех возможных. Урожаи снимали шесть, и даже восемь раз, нарочно помещая семена и саженцы в весьма специфические условия, специально разработанные доктором Малкович. Исследуемые насекомые и теплокровные были разбиты на группы вполне классическим образом, получая исключительно растительное питание из теплиц лаборатории. Ничего кардинально нового в науке, стандартные подходы, стандартные выводы, годящиеся для студенческого реферата, но никак для учёного, серьёзно метившего в Академию.

Ничего нового, если бы не условия среды, куда помещали модифицированные семена. Три года назад Рокси резко изменила эти самые условия. Почвы брали не из теплиц, а с городских улиц, прямо из-под асфальта. Самые худшие почвы для выращивания чего бы то ни было. Куски резины и гвоздей, превышение норм по окислам, хлору и тяжёлым металлам в десятки раз. Вода из-под крана, никакой артезианской подпитки.

После первого урожая Рокси ещё больше усугубила собственные будущие проблемы. В воду из-под крана, используемую для поливки, стали добавлять всевозможные продукты урбанизации — лимонады, моющие средства и прочую пакость, включая биологически активные добавки.

Всё, что могло так или иначе воздействовать на генотип.

С точки зрения урожайности эксперимент был заранее обречён. Но отдел разрабатывал совершенно иную тему, известную лишь двоим непосредственным руководителям. Вначале Адабашьян обалдел, когда Рокси принесла свои предложения. Но подпись поставил.

— Я вас не спрашиваю, кому это надо? — осторожно зашёл он со стороны. — Но меня об этом могут спросить на учёном совете.

— Это надо всем, — она решительно кинулась в бой, абсолютно не представляя, чем закончатся их мирные турниры.

Да и тема Рокси казалась вполне мирной. Вначале она всего лишь намеревалась выяснить степень опасности для любителей животных и садовых участков в черте города. Она намеревалась найти некую внятную зависимость болезней фауны от болезней флоры. Ничего особенного, ничего нового.

С одной малюсенькой оговоркой. Горожане последние годы стали не глупее фермеров. Им тоже хотелось получать томаты и перцы весом по четыреста граммов каждый, им тоже хотелось рвать в садиках и на задних дворах клубнику размером с грушу. Горожане шумно выступали против химии и облучения культур на полях, но никак не желали отказываться от собственных крошечных, но пышных плантаций. Что интересно, цветы человек не употреблял в пищу. И масса других невероятных плодов шла на корм незаметным жителям мегаполиса, которые также потихоньку изменялись. Пчёлы, осы, мухи, мыши, вороны…

Первое же поколение живых существ, родившихся у тех, кто питался её «новыми» соей, картошкой и томатами, показало такие результаты, что лаборанты буквально остолбенели. Рокси вытащили из постели в ту ночь, когда из гусениц полезли бескрылые бабочки с двумя челюстями. Среди узкого круга посвящённых вспыхнула паника. Впрочем, паника с такой же скоростью и улеглась. Бабочки отползали свой срок и закончили свой земной путь, не оставив потомства. У мышиных самок Маты Хари и Консуэлы появились милые мышата с перепончатыми клейкими лапками, благодаря которым они бодро взбирались по отвесным стенам вивария. В остальном мышата ничем не отличались от сверстников в контрольной группе.

Отличия проявились на двенадцатый день. Мышата, питавшиеся облучённым зерном, показали резкий скачок в росте. За неделю вдвое обогнали контрольную группу, затем внезапно начали линьку и перестали реагировать на свет. Жрали они практически безостановочно, уминая в день пищи вдвое больше собственной массы. Температура тела у них поднялась до сорока шести градусов.

Это казалось невероятным, но мышата не умирали. Напротив, передвигались по клеткам всё интенсивнее. Первое же вскрытие показало наличие двух сердец и кардинальные изменения желудочно-кишечного тракта. Мышь потихоньку превращалась в корову. Именно потихоньку, констатировала Рокси, оторвавшись от микроскопа, поскольку на двенадцатый день организмы этих новых существ ещё не сформировались окончательно.

Доктор Малкович пригласила в лабораторию шефа.

— Это не, … не… — Округлившиеся глаза профессора оторвались от своей пары окуляров.

— Это не мышь, — кивнула Рокси.

— А кто это?

— Пока не знаю. Если даст потомство, будет новый вид.

— Очень смешно, доктор Малкович.

— Мне не до смеха.

— Что вы намерены делать?

— Ждать.

Адабашьян запыхтел. Очень похоже на недружелюбного носорога, заметившего подозрительный объект.

— Вы намерены дать им возможность спариться?

— Безусловно. Иначе, зачем мы всё это начали?

— Рокси, ты сама понимаешь, что будет означать, если у этих… у этих…

— Вы хотите сказать, если у них будет потомство?

Адабашьян оглянулся, быстро пересёк лабораторию, проверил, не подслушивают ли за дверью. Энергичные мышата ползали по потолку аквариума, не испытывая при этом ни малейших неудобств. Точно гигантские мухи. В соседнем помещении бескрылые бабочки злобно дрались из-за куска соевого мяса. Половина новой генерации уже погибла в бою. Рокси подумала, как бы помягче преподнести шефу то, что ждёт его у аквариума с насекомыми. Например, она гадала, потянет на отдельную Нобелевскую премию доказательство того, что бабочки охотно питаются кровью, или лучше уничтожить всю популяцию прямо сейчас?…

Рокси представила себе, как просыпается утром в собственной постели и видит над собой на потолке двух жирных зубастых крыс. Крыс, которые, как и её подведомственные мышата, переймут перепонки, присоски и способность видеть без глаз.

— Поглядите, они дерутся… — Адабашьян указал на сцепившихся в углу мышат.

— Да, они необычайно агрессивны, — согласилась Рокси. — Из первого штамма шестерых уже нет. Их загрызли братья и сёстры. Но вначале они загрызли родителей.

— Нет, это невозможно, ерунда какая-то! Откуда в мышах столько злобы?…

— Вы ещё не видели самое интересное, — Рокси отодвинула шторку в задней стенке одного из домиков. — Две самочки из нового штамма беременны.

— В таком возрасте?! И вы это спокойно мне сообщаете? — профессор крутил в пальцах очки и от волнения выдавил одно из стёкол. — Доктор, вы понимаете, что происходит?

— Профессор, мы получили несколько неожиданный результат. Я намерена собрать воедино все данные, животных уничтожить и провести второй цикл опытов, с другими видами. Естественно, мы воссоздадим в точности те же условия среды.

— Рокси, мутанты собираются дать потомство. Невероятно… — Адабашьян присел на корточки, в упор, разглядывая копошащихся в опилках мышиных самочек. — Вы перекрыли им выходы в общий вольер?

— Да. Поверьте, они такие же злобные, как мужские особи. Покусали лаборантку.

— Доктор, вы можете продолжать с каким угодно материалом, но обещайте мне, что никто не будет посвящён в промежуточные результаты. Это ради вашей же безопасности. Я хотел бы, чтобы вы, и только вы, собрали лавры от этой работы.

— Только вместе с вами, профессор.

— Не говорите ерунды, это исключительно ваш успех, — Адабашьян озабоченно шагал из угла в угол. — Вы по-прежнему считаете, что основная причина мутаций — биодобавки?

— Боюсь, что мы этого никогда не поймём, — вздохнула Рокси. — Во втором цикле мы заложим не восемь, а четырнадцать опытных делянок. Возьмём землю под кормовые культуры возле металлургического комбината и возле атомной электростанции. Попробуем поливать разной водой. На правом берегу выше уровень свинца.

— Рокси, не торопитесь, — Адабашьяну удалось, наконец, вставить назад в окуляр стекло. — Не торопитесь, я добьюсь вам финансирования на год, и на два. Работайте не торопясь. У меня нехорошее предчувствие. Ведь это мутация в первом поколении. Не в шестом, и даже не в пятом, как мы полагали прежде. Вы перевернёте все представления в генной инженерии, но…

— Мне тоже немного не по себе, — призналась Рокси, разглядывая висящих вниз головой мышей. — Ведь если мы сумеем вывести формулу среды для направленной мутации мышей и бабочек, то кто-то сумеет вывести формулу и для людей. Например, специально для китайцев. Или специально для славян.

 

Глава 20

Замачи себя веслом!

Нина Гарчава никому, даже самому замечательному папе на свете, не смогла бы объяснить, что она нашла в Валдисе. Если быть до конца честной, то она самой себе не смогла бы этого объяснить. Потому что это чувство не поддавалось никаким логическим обоснованиям. Вероятнее всего, папа бы смешно надул губы и попытался устроить Валдису хитрый экзамен по части этикета.

Нина переключила телевизор на первый канал. Там симфонический оркестр играл Бетховена. На четвёртом канале пианист играл пьесу Шуберта. Нина успела отметить неплохое исполнение. На шестом канале камерный квартет играл что-то усыпляющее. Нину это начало пугать. Дома нечасто включали телевизор; папа с раннего детства умело доказывал дочери, что и помимо ящика имеется куча интересных занятий. Но сегодня не мешало бы посмотреть…

Она призналась себе, что боится.

Нельзя было туда идти, но совершенно необходимо было закончить кое-какие дела. В кабинете литературы среди прочих непроверенных тетрадей остался её реферат и тетрадь с сочинениями. Нина с лёгкостью бросила бы кошелёк, сотовый телефон или даже новые сапожки, но бросить реферат, на который ушло полгода работы, она не могла.

Это был её ребёнок. А ребёнка в беде не бросают. Учительница литературы обещала просмотреть реферат до субботы и выдвинуть встречные предложения. Пока что никто, кроме госпожи Ольховец, учительницы литературы, а также Томы и Валдиса, не знал о том, что Нина задумала. Это предприятие превосходило смелостью все замышлявшиеся ранее проекты. Отец Нины третий месяц находился в экспедиции, а маму она решила пока не посвящать, чтобы не поднимать дома лишний ажиотаж. Мамочка — она такая импульсивная и романтичная, — услышав подобную новость, сразу же разволнуется и не сможет больше ни о чём думать. Не даст житья ни себе, ни дочери…

Госпожа Ольховец подала Нинин реферат на городской конкурс. По результатам заочного конкурса Нина заняла второе место и готовилась к поездке на слёт любителей литературы. Само по себе неплохо, и даже замечательно, но второе место — далеко не всё. Главную новость Нина смаковала и сама не могла в неё поверить.

Её реферат, посвящённый поэзии символистов, предложили напечатать в серьёзном журнале в виде критической статьи. При успешном повороте дела статья сулила маленький гонорар и большое литературное будущее. А тот дядечка, что председательствовал в комиссии, он так прямо и заявил: мол, дорогая госпожа Гарчава, вам теперь ни в коем случае нельзя бросать литературу, вы должны непременно печататься, и я вам помогу. У вас, сказал он, несомненное дарование…

Так и сказал — дарование.

Два дня после конкурса Нина плавала в облаках, а затем пришлось спуститься на острые камни. Выяснилось, что она понятия не имеет, как превратить громоздкий реферат в изящную полемическую статью. Госпожа Ольховец взялась за дело с удвоенной энергией, втайне мечтая вытесать из прилежной ученицы вторую Франсуазу Саган. Нина принесла реферат и массу дополнительных записей в школу, и в течение недели они оставались с учительницей после уроков, подготавливая платформу для будущей всенародной славы.

А ещё спустя неделю всё пошло наперекосяк. Начиная с того момента, как на уроке физики парни намалевали на доске гадости. Нет, пожалуй, ещё раньше, когда полиция пришла за соседом сверху. Мама пыталась скрыть от Нины, что случилось наверху, но соседи молниеносно разнесли новость по двору. Оказалось, что пьяница дядя Жора забил насмерть своего сына Алика проводом. Тихий Алик воровал из дома вещи и тратил все деньги на наркотики. Дядя Жора терпел сына тринадцать лет, но в прошлый понедельник его терпению внезапно пришёл конец. Он привязал Алика проволокой к батарее и бил шваброй. Когда швабра сломалась, он стал бить его проводом и кричал, что выколотит дурь навсегда. Потом дядя Жора устал, его схватили, но Алика уже не спасли.

В тот же вечер дети расстреляли из воздушных ружей голубей на голубятне. Нинина бабушка тогда сказала, что наступает конец света, однако ей никто не поверил. А потом в школе зарезали учителя, а дома сожгли другую учительницу, вместе с семьёй. А потом пропал двоюродный брат Валдиса, а в магазине насмерть затоптали соседку снизу.

Стали исчезать люди. Раз — и нету…

В субботу утром собрали вещи и уехали соседи напротив. Мама и бабушка шептались, вместе ходили в церковь, молились и опять шептались. Вечером уехали соседи справа. Сказали, что пока едут на дачу, и советовали маме Нины поторопиться. Якобы солдаты стреляют в людей и оцепили студенческий городок. Якобы на Старом вокзале врезался в перрон поезд с пассажирами, потом началась давка и многих затоптали. Якобы по четвёртому шоссе машины идут из города днём и ночью, слышны перестрелки, и много машин горит вдоль обочин…

А ещё из тюрьмы вырвались уголовники.

А из полка десантников, присланных для защиты мэрии, аэропорта и почты, разбежалась половина солдат. Их стали ловить, кого-то застрелили, и тогда убежали с оружием остальные.

Затем передали, что на площади Цветов и на Фонтанной площади автобусы и грузовики будут забирать всех детей с родителями и повезут в санатории…

Но Нина знала, что мама никуда не двинется, пока папа в экспедиции. Ведь он мог позвонить в любой момент и очень испугаться, что дома никого нет. В воскресенье по радио болтали, что не надо слушать паникёров. Сказали — ситуация под контролем и все хулиганы арестованы. Через час после этого сообщения во дворе Нининого дома застрелили двоих ребят, а потом из окна выпал старик.

А потом радио перестало работать.

Утром в понедельник Валдис зашёл за Ниной, чтобы вместе ехать в гимназию, но занятия отменили. И что самое печальное, куда-то пропала госпожа Ольховец. Вечером Нина набралась смелости и позвонила учительнице домой. Никто не взял трубку. Никто не взял трубку и на следующий день, а в среду стало окончательно ясно, что надо бежать.

Бежать из города, пока не поздно.

Оставалось одно малюсенькое дельце — проникнуть в гимназию и забрать из шкафа в кабинете литературы папку. Белую папку, перевязанную верёвочкой. Мама лучшей подруги, Томы, входила в родительский комитет, она заезжала вчера в гимназию и убедилась, что несколько окон разбито и на первом этаже ночью уже побывали воришки. Сторожа куда-то подевались, сигнализация не функционировала.

Нина поняла, что за рефератом надо бежать срочно, пока… пока школу не подожгли.

— Ты су-су-масшедшая, — заикаясь, выговорил Валдис. — Т-ты что, н-не слыш-шала, что они сделали с Бенни?

Нина слышала, что сделали с Бенни. Она даже видела эту стену в подвале, с которой сняли несчастного учителя, всю утыканную гвоздями. Это было страшно. Однако потерять реферат казалось Нине ещё страшнее. После Валдиса, жуя на ходу, прибежала озабоченная Тома. Она сразу заявила, что никуда не отпустит Нину одну.

Томочка была её самой замечательной подругой. Впоследствии Нина казнила себя за эгоизм. Она вполне могла бы промолчать и не втягивать двоих близких людей в авантюру. Если бы она хоть на секунду могла предположить, каким кошмаром за кончится этот день, она бы станцевала мысленную джигу на обрывках злосчастного реферата. Но, как назло, в эту пятницу интуиция покинула Нину.

Валдис на всякий случай взял с собой кастет, доставшийся ему от пропавшего брата. А Тома принесла газовый баллончик. Нина наскоро оделась, написала матери записку, и все трое вышли в апрельскую морось.

Вышли и сразу попятились назад.

— Ой, мамочки, — прошептала Тома. — Я через двор к тебе бежала, этого не видела.

— К-кто же та-такое мог сделать? — опешил Валдис. — Такое… та-такое не мог с-сделать нормальный человек.

По улице в обоих направлениях двигались десятки пешеходов. Кто медленнее, кто быстрее, может быть, чуть более нервно, чем в прежние, спокойные дни. Но в целом улица Победы выглядела вполне обыденно. Если не считать обилия военных машин и полиции. Проехал пятнистый грузовик, за высокими бортами раскачивались угрюмые солдаты. Навстречу грузовику, мелькая мигалками, пронеслись три чёрные машины кортежа, затем военный бронированный джип.

Но не это привело в шок учеников выпускного класса четвёртой гимназии. Прямо напротив подъезда к толстому стволу тополя садовыми ножницами был прибит роскошный рыжий кот. Нина сразу узнала кота, это был любимец всего подъезда, личный бессменный друг старичков из седьмой квартиры.

— За что? За что же его?.. — Тома не могла говорить.

— Давайте позвоним в седьмую, — Нина вернулась в подъезд. — Мне это не нравится.

— М-мне это тоже не н-нравится, — без выражения произнёс Валдис. Чтобы не стучали зубы, он запихал в рот две пластинки жевательной резинки. — В-вы з-заметили, что никто д-даже н-не остановится?

— Им наплевать, — кивнула Нина. — Бедненький Улисс наверняка орал, но никто даже не подошёл.

Нина нажала звонок в седьмую квартиру. Никто не отозвался.

— Глядите — д-дверь вз-зломана, — пробормотал Шлявичус.

— Нельзя трогать, раз взломана, — рассудила Тома. — Надо вызвать полицию, и не прикасаться пальцами. Теперь надо вытереть звонок, чтобы там не нашли твои… ой!

Нина намотала на пальцы шарф и потянула дверь. Внутри, перегораживая прихожую, лежал старинный платяной шкаф. Из-под него во все стороны торчали осколки зеркала, а задняя стенка выглядела так, словно кто-то долго по ней прыгал. За шкафом ворохом валялись пальто, шубы вперемешку с обувью. На полу плескалась вода.

И очень плохо пахло.

— М-меня сейчас с-стошнит, — признался Валдис.

— Нина, я тебя умоляю, не надо туда ходить, — Тома вцепилась подруге в плечо с такой силой, что Нина невольно охнула.

Она вглядывалась в сырую мглу. Там, в глубине коридора, раскачивались неясные пятна, там блестели заклёпки на распахнутом чемодане, а за приоткрытой дверью в комнате лежало что-то большое, серое, похожее на надутый матрац. Нина с трудом перевела взгляд на чемодан. Он был полон одежды, супруги из седьмой квартиры тоже собирались покинуть город. Но не успели.

— Пошли, — сказала Нина. — Пошли, пока светло, у нас мало времени.

— Это потому что Бог умер, — тихо сказала Тамара. — Он бы такого не позволил, если бы жил.

Они вышли на тротуар, и пошли очень быстро, невольно прижимаясь друг к другу, встречая такие же насторожённые взгляды и пугливые движения. Однако через квартал они свернули на проспект Цветов, и напряжение понемногу схлынуло. Рестораны не работали, магазины с опущенными жалюзи походили на рыцарей, следящих за противником сквозь забрала, но шахматисты сражались на своих излюбленных скамейках, а в уличных кафе под тепловыми зонтиками хохотали подвыпившие завсегдатаи. Вдоль тротуара медленно двигался военный джип, солдаты перекидывались шутками с девушками. Три молоденькие мамаши толкали коляски, рабочие в касках копались в канаве, на площади натужно ревел кран, поднимая съехавший с рельсов трамвай. Подле крана собралась толпа зевак, одни подсказывали, что делать, другие посмеивались, но никто не дрался и не стрелял. Правда, под ногами хрустело стекло, многие окна первых и вторых этажей были забиты фанерой, а в стенах зияли дыры, напоминавшие о ночных перестрелках. Но на каждом углу дежурили строгие полицейские в касках, останавливали подозрительных, проверяли документы.

— Вот видите! — победоносно воскликнула Нина. — Жизнь продолжается, и нечего поддаваться панике!

— Это то-только в це-центре, — уныло сопротивлялся Валдис. — На ле-левом берегу лежат мёртвые, п-прямо на тротуаре, мо-мой папа видел. Там и днём сы-стреляют…

— Пойдёмте скорее, пока светло, — заныла трусишка Тома.

С парадного входа в гимназию они попасть не сумели. Весь переулок на ширину проезжей части превратился в озеро. Озеро парило, по нему бродила мелкая рябь, и невозмутимо плавали две утки.

— Прорвало где-то, — сказала Нина. — Пошли в обход.

Они обогнули многоэтажный паркинг и запертый магазин велосипедов. Балансируя на узком бордюре, возвышающемся над горячей водой, перебрались на боковое крыльцо. Высокие двери были заперты изнутри, и тогда Тома предложила обойти со двора, там, где котлован. Нина сама даже не вспомнила бы, что для рабочих, рывших фундамент под бассейн, специально открыли ещё один вход. Раньше эта дверца, ведущая на заднюю лестницу, стояла заколоченной, пока госпожа Вержу не распорядилась пускать через неё строителей в туалет и в буфет.

Во дворе вдруг погасли все звуки с улицы. И без того угрюмо молчаливый город совсем затих. У Нины по коже внезапно пробежала волна озноба. Вроде бы ничего страшного не случилось, но она впервые пожалела, что отважилась сюда прийти. Может, стоило послушать Валдиса и повернуть назад?..

Где-то на крыше каркнула ворона, и снова всё стихло, только ветер слегка подвывал среди штабелей кирпича. Гимназия насуплено взирала на них десятками тёмных запылённых окон. Стены здания и оба кирпичных флигеля покрывали густые меловые отложения. Нина покраснела — раньше здесь не писали такой похабщины. Вся эта гадость появилась совсем недавно.

— Смотрите, что пишут, — прыснула Тома. — «Дети, не ежте бульенныи кубеги, их делают из радиактивных атходафф»

— Мо-может, всё-таки ее-вернёмся? — предложил Валдис. — А вдруг вну-нутри кто-то есть?

Они обошли котлован по кромке. На дне, точно рёбра засыпанного динозавра, торчали первые забитые сваи, валялись доски и мешки с цементом. Две бетономешалки задрали в зенит жерла, как голодные птенцы. Инженеры так спроектировали бассейн, что котлован получился очень глубокий.

— Обана, поляну вижу! — раздалось позади Нина не успела испугаться, а их уже окружили.

Она их сразу узнала и потому потеряла последнюю возможность бежать. Собственно, ей не пришло бы в голову убегать от ребят из параллельного класса.

— Какие люди? — заржал Дим Росси и потянулся ущипнуть Тому за мягкое место.

— Оставьте нас в покое! — взвизгнула Тома.

— Э, Боб, нам не рады? — изумился Дим.

— Тема щастья не раскрыта, — отозвался Боб Илинеску и плюнул под ноги Валдису.

Нине стало нехорошо внизу живота. Что-то с парнями было не так. Она хорошо умела различать, когда человек пьяный, но эти не пили. Вероятно, они накурились дури? Раньше в стенах четвёртой гимназии это казалось немыслимым, запредельным преступлением. За одно подозрение выгоняли сразу, невзирая на фамилию ученика.

— Ребята, вы чего заводитесь? — миролюбиво спросила Нина.

У неё ёкнуло сердце. Кроме Дима и Боба, Гарчава приметила ещё двоих парней помладше, а затем из-за штабеля кирпича с кривыми ухмылками вышли Фатих Хусаинов и Тофик Арков. Нина ухватилась за них, как за спасительную соломинку. Ей подумалось, что парни их просто разыгрывают, нарочно спрятались, чтобы попугать, разболтались за дни вынужденных каникул, вот и всё. Фатих и Тофик были свои, свои в доску, они учились вместе с Ниной с первого класса, правда, никогда с ней не дружили.

— Что, кукла, не надоело целкой ходить? — спросил Фатих.

Нина ещё не до конца переварила его вопрос, когда этот молокосос Киса подобрался вплотную к Валдису и со всей силы влепил ему ботинком по заднице. Парни загоготали, Валдис побледнел.

— Упс, прости! — Киса изобразил реверанс.

— Слив засчитан! — закричал низкий веснушчатый крепыш. Нина никак не могла вспомнить его имени. Кажется, он учился с Владом Кисановым в одном классе.

— Вали отсюда, обсос! — велел Валдису Киса.

— Или не терпится стать девочкой? — загоготал Боб.

Валдис бочком стал отступать, пока не упёрся спиной в стену. Так же бочком, не отрываясь от стены, он протиснулся мимо Дима Росси, тот резко повернулся и зарычал, изображая обезьяну, Валдис поскользнулся, чуть не сорвался в котлован, и под улюлюканье парней кинулся со всех ног бежать.

У Нины отвалилась челюсть. Она глядела вслед своему защитнику и самому надёжному другу, её губы что-то шептали, а ноги превратились в две колонны из песка. Кажется — толкни кто-нибудь одним пальцем, и — завалится набок, как пляжная скульптура.

— Йопт, ты чо рылом крутишь? — Фатих дыхнул на неё пивом и мокрым табаком. Нину замутило, когда он приблизился вплотную. — Чо, с нормальными пацанами в падлу трахаться? Вон твой обсос поскакал!

— В Бобруйск, животное! — радостно закричал Киса и запустил в Валдиса обломком кирпича. Шлявичус пригнулся и побежал дальше на полусогнутых, точно нёс мешок с грузом. Он уже миновал котлован, до калитки в заборе оставалось совсем немного.

— Пусти её! — твёрдо сказала Фатиху Тома. Она ввинтилась между Ниной и парнем, решительно отпихнув его двумя руками.

— Ну, ты жжошь, коза! — хохотнул Боб. — Она что у вас, самая центровая секс-бомба?

— Ты что? Где она, и где секс? — откликнулся Тофик. — Эту корову разве что слепой инвалид трахнет!

— Э, коза, замачи сибя веслом в сартире!

— Погоди! — Дим Росси в один прыжок преодолел мостки. Нина успела заметить, что он передвигался как-то не по-человечески, плавающими невесомыми прыжками, помогая себе, где только возможно, руками. — Погоди, почему пустить?

— Как почему? — растерялась Тома. — Потому что она не хочет с ним разговаривать. Пусть сначала зубы почистит и помоется!

Тут Дим Росси произвёл крайне странный манёвр. Левой, удивительно длинной, рукой он схватил Нину за волосы и запрокинул ей голову назад, причём сделал это так молниеносно, что она даже не пискнула. Затем, так же быстро, приблизил свой нос вплотную к её шее, быстро провёл им до виска и… отпустил.

Нина замерла, приходя в себя. На горле и щеке остался горящий след от его колючей щетины, а на сетчатке — мгновенный снимок его раздувающихся ноздрей. Сказать по правде, от Дима воняло ещё сильнее, чем от Фатиха, но Нину его резкий, необъяснимо-знакомый запах почему-то не оттолкнул. Хусаинов действительно не мылся несколько дней или недель, а Дим Росси… он пахнет так, как пахнет человек.

— Низачот, — засмеялся Росси. Нине показалось, что в нижней челюсти у него слишком много зубов. — Не гони баян, я спросил конкретно. И не дёргайся, мне вы обе не нужны. Только ты гонишь. Тебе дай чистого, ты и чистого обломаешь, мой зубы или не мой.

— Йопт! — утвердительно покивал Киса.

— Потому что девушка должна выбирать, с кем ей идти, — Тома покраснела.

— Дим, эта кукла ни с кем не ходит, — подсказал Тофик Арков. — Она вошкается с этим обсосом, которого мы прогнали, но — гадом буду, ему тоже не даёт.

— А может, даёт, да не туда? — пакостно захихикал приятель Кисы. — Давай проверим, а?

Нине от его смеха сделалось дурно. Они всё так же стояли плотной группой — она сама, Тома, Фатих с его жутким гниющим ртом и сбоку — расслабленный, весь какой-то чужой, Дим Росси.

— А почему я тебе не нравлюсь? — обратилась она к Диму, надеясь выиграть время. Женским чутьём она уловила, что именно он в этой шайке заводила и может как-то повлиять на остальных. Но Дим, к её великому разочарованию, уже потерял к ней интерес.

— Ты не моя баба, — просто и грубо отрубил он. Нина покраснела. По идее, ей следовало обрадоваться такому повороту дел, но вместо радости она почувствовала себя оскорблённой.

— А кто тогда твоя? — крикнула она ему в спину.

— Да хрен её знает, — отозвался Росси, и в голосе его прозвучала почти детская обида.

Нина сразу поверила, что ему нелегко, раз он вынужден был её понюхать, как нюхает самку волк или конь. Понюхал и отошёл, разочарованный.

— Так что я, по-твоему, должна быть девушкой Хусаинова?

— А он больной, ему по барабану — отмахнулся Росси.

— Ахтунг. Тема любви не раскрыта, — сплюнул Тофик. Он закурил, откровенно разглядывая Нину зеленоватыми глазами. — Эй, Саид, задроту сам дери, мы лучше отличницу воспитывать пойдём.

— Это кто задрота? — прошипела Тома. Дальнейшее произошло слишком быстро. И хотя Нина едва не довела себя потом до петли, остановить или что-то изменить не сумел бы и спортсмен с самой лучшей реакцией на свете.

Тома забыла про Фатиха и, выставив ногти, ринулась к Тофику Аркову. Он был выше её на голову и тяжелее раза в два. Тофик слегка оттолкнул Тому, она отлетела назад, задыхаясь, обеими руками держась за грудь. Отлетела, чтобы упасть в объятия Кисанова. Киса схватил Тому поперёк живота, полез ей под свитер, но получил коленкой в пах. Он согнулся, страшно ругаясь, и со всей силы отпихнул Тому локтем.

Нине нужно было сделать всего три шага, чтобы схватить подругу за руку, но она успела сделать только один. Томины сапожки поехали по льду, спиной она сбила хлипкий деревянный заборчик и исчезла.

Тома даже не успела закричать.

— Скорее! — Нине не хватало в лёгких воздуха. — Скорее же, бегите за врачом! Её ещё можно спасти!

— Йопт, намано, — заглядывая в котлован, деловито подвёл итог Тофик.

— Зачот, — согласился Киса.

Больше всего на свете Нина боялась сейчас не обкурившихся парней. Она боялась подойти и заглянуть за край десятиметрового обрыва, откуда не доносилось ни звука. Но к яме ей подойти не позволили. Обиженный Хусаинов снова дыхнул на неё табаком, а затем хлёстко ударил по щеке.

И тогда Нина поняла.

Они не собирались бежать за врачом. Они тут нарочно торчали, искали, на кого бы напасть. Или шлялись случайно, уже неважно… Нина мигом простила Валдиса, потому что ему повезло. Если бы он остался препираться, эти подонки столкнули бы и его.

— Ахтунг! Велкам всех в бэдрум, — перекошённое лицо Хусаинова сменила улыбающаяся рожа Боба Илинеску, и Нину грубо поволокли через чёрный выход в чрево гимназии.

— Послушайте, не надо… — Нина обращалась исключительно к Диму Росси; он неторопливо вразвалку шёл в конце процессии и запер изнутри дверь. — Отпустите меня, ради бога, Христом вас заклинаю.

— Это как? — Росси подвигал в воздухе пальцами, сложенными щепоткой, будто пытался что-то нащупать в пустоте. — Как это — «Христом»?

Фатих и Боб на секунду остановились. Похоже, их забавляла беседа.

— Верите же вы хоть в кого-нибудь? — Нина отчаянно хваталась за последнюю соломинку. — Ведь не может быть, чтобы тебя родители учили убивать и мучить тех, кто слабее?

— Верить? — Дим наморщил лоб. Боб и Киса глупо ухмылялись. — А зачем мне верить? Если я не сдохну сегодня, то сдохну завтра, вот и всё.

Она отчаянно сопротивлялась, дважды укусила кого-то за руку, но в ответ получила несколько таких затрещин, что мир задвоился в глазах. Её волоком втащили в приёмную директора, кинули на диван и прижали коленями к холодной коже. Потом они пыхтели, рвали на ней одежду, мешая друг другу. Нина хотела попросить, чтобы снимали аккуратно, иначе как же она пойдёт в разорванном домой? Но потом всё заслонили ярко-зелёные, с прожилками, бешеные глаза Фатиха, и она впервые заорала по настоящему, поскольку поняла, что никто её домой не отпустит.

 

Глава 21

Рокси и Гризли. Конец совещаний.

… — Дело в том, что систему ДНК не так-то просто вывести из равновесия. Мы считали, что разрушение кода ДНК приведёт к мгновенной гибели организма, но, как выяснилось, мы ошибались. Система чрезвычайно устойчива, и отнюдь не в хорошем смысле слова… — Рокси перевела дух. Мысли скакали в голове, как рассыпавшиеся горошины. Давно она не чувствовала себя так паршиво, так разбросанно и скованно в одно и то же время.

Возможно, виной появление Хорька? Когда он позвонил ни свет, ни заря и осчастливил своими новыми проблемами, первой мыслью Рокси было послать его к чёрту. Потом она слегка успокоилась, но до конца выслушать его сбивчивый рассказ так и не смогла. Она спросила, может ли он приехать к институту. Сегодня наступал великий день, день международной конференции, хотя прогнозируемой всемирной славы ей уже не дождаться. Доктор Малкович не успела осчастливить мир открытиями. Возможно, ей достался скромный удел — спасти от смерти пару соседских детей. Следует примириться, что не всем уготованы лавровые венки.

Хорёк говорил о какой-то девушке, найденной им в гимназии, он пытался перекричать хрипы и параллельные разговоры в телефонной трубке. Рокси сказала, чтобы назвал охране своё имя и ждал внизу, под охраной солдат. Но она ни слова не сказала Хорьку о своём встречном сюрпризе…

Пока полковник Малой вёз её на работу, Рокси неожиданно для себя пришла к выводу, что появление Хорька её не разозлило, а напротив — успокоило. Он умел успокаивать, этого не отнимешь. Даже когда приносил очередные проблемы. Полковник её о чём-то спрашивал, жаловался, что пришлось отправить в госпиталь последнего водителя, ругался, что она отказывается ночевать в институте. Рокси кивала, соглашалась со всеми обвинениями, обсуждала с ним какие-то мелочи предстоящей конференции, а в голове крутилось одно.

Они не способны затормозить распад.

Они сделали всё, что было возможно. Без Адабашьяна Рокси чувствовала себя однорукой. Вдобавок из четырех сотрудников её отдела изловить в городе удалось только одного, да и тот на следующий день сбежал. Привозимые полковником биологи, химики, психотерапевты, спецы всех направлений разводили руками. Отчаянные гипотезы строились и рушились, как пляжные замки под напором прибоя. Постоянно вспыхивали ссоры, то и дело появлялись известия, то из Вены, то из Анкары, что найден «метод», «способ», или даже «вакцина», но Рокси давно перестала обращать на них внимание.

Обратную мутацию никто провести не мог.

Сегодня в институт прибыла целая свора, иначе не скажешь. Армейские чины, трое иностранных академиков с переводчиками, ведущие генетики из Берлина, Женевы и Варшавы. Полковник извинился, что многие приехать не смогли по причинам вполне приземлённым. Не набрать достаточно надёжных экипажей даже для военных самолётов, а дороги забиты брошенным транспортом. По сути дела, признался Малой, власти в провинциях нет. Никто не знает, что там происходит, телефонная связь оборвана.

— Тогда для кого же… зачем же мы совещаемся? — не удержалась Рокси.

Вместо ответа полковник Малой рассказал ей о том, чего никто, кроме него, в их группе знать не мог. О вынужденной остановке атомных электростанций. О том, что группа высших офицеров безопасности вместе с уцелевшими спецами летает на вертолёте по секретным объектам и выключает, обесточивает там всё, что возможно.

— До ядерного оружия не доберутся, — уверенно говорил полковник. — Склады химической защиты спрятаны ниже уровня метро, там тоже в порядке…

Рокси кивала, рассматривая сквозь тонированное стекло безлюдные улицы и горящие магазины. Они торопились на якобы крайне важное, расширенное совещание, и оба сознавали полную бесперспективность этой затеи.

Панацеи не существовало.

…— Простите, доктор Малкович! — поднял руку незнакомый генерал в защитном плаще. — Я послушал про разрушение кода, и что с того? С чего бы у наших миленьких деток рухнула ДНК?

— Ладно… Зайдём с другой стороны, — Рокси плотнее запахнула кофту. — Почему вообще происходит эволюция? Почему раз и навсегда на Земле не воцарились жабы и троглодиты?

— Ну-у, это очевидно… — замялся генерал. — Естественный отбор, вот он, двигатель прогресса!

— А ещё?

Академики пожали плечами. Полковник Малой грыз в углу морковку. Представитель социального министерства, Анна Сачек, через занавеску разглядывала пустынную площадь. Госпожу Сачек словно подменили. Она честно присутствовала на всех оперативных летучках, честно готовила доклады своему министерству и даже ночевала в институте, но действовала как заведённая кукла.

За полуоткрытой дверью Рокси различила чью-то небритую физиономию, заплывший глаз и очень знакомую куртку…

Хорёк. То есть Гризли. Как он сюда проник? Она ведь приказала ему, если приедет, — сидеть внизу и не мешать. А куда охрана смотрит? Рокси вдруг вспомнила, что, когда они с полковником припарковались, вместо сплошного оцепления их встретили трое или четверо офицеров. Один внизу, в холле, настраивал рацию, другой ломал мебель, оборудуя возле лифта огневую точку.

Итак, их больше не охраняют, раз даже такой недотёпа, как её бывший муженёк, сумел пролезть на секретное совещание.

Гризли знаками показал ей, что подождёт, что всё в порядке и можно на него не отвлекаться. Рокси вдруг стало намного легче, словно от присутствия Хорька за дверью у неё увеличился объём лёгких. Доктор Малкович набрала в грудь побольше воздуха. Ей показалось вдруг очень важным растолковать самой себе, разложить по полочкам накопившиеся сомнения и догадки, вышвырнуть лишнее.

Вполне вероятно, что очень скоро у неё не останется слушателей.

— На протяжении миллионов лет происходит непрерывный мутационный процесс, — начала она. — Но кроме мутаций спонтанных наблюдается горизонтальный перенос генов между различными видами. Основными переносчиками выступают вирусы и бактерии. Что делают вирусы? Встраивают свой геном в геном хозяина. При последующем делении клетки хозяина начинают воспроизводить не только свой геном, но и вирусный. Что происходит дальше?

— Повышается температура тела? — зевнула женщина в кепке, судя по бирке на груди — госпожа Целле. Полковник Малой шепнул Рокси перед совещанием, что госпожа Целле возглавляет отдел противодействия психотропным методам или что-то в этом роде.

— Верно, организм борется, — Рокси предпочла не заметить издёвки. — Борется с помощью таблеточек, либо ныряет в прорубь, либо колется иголками. У каждого свои методы. Так или иначе, от внешних симптомов болезни можно избавиться. Организм побеждает инфекцию, но это не всё…

— Геном-то встроен, — лениво подсказал мистер Клеменс.

Рокси ему почти обрадовалась. За четыре безумных дня исчезли почти все, кого Малой приводил знакомиться и вести совместную борьбу. Представитель Всемирной торговой организации не сбежал, не погиб, разве что изрядно похудел.

— Но каким боком тут кукуруза? — вспыхнула госпожа Целле.

— Оценка «отлично», — Рокси кивнула ленивому Клеменсу. — Заражённые бактериями или вирусами клетки больше не гибнут, но геном вируса окончательно встраивается в геном хозяина. Теперь хозяин сам размножает вирусы. Имунная система не может сопротивляться бесконечно. Рано или поздно вирус начинает принимать участие в клеточном метаболизме. Поскольку хозяин воспроизводит геном вируса заодно со своим, синтезированные вирусные частицы уносят с собой фрагмент его ДНК. Затем клетки находят себе нового хозяина, он сам становится донором, размножает вирусные частицы и снабжает ими следующего реципиента.

— Всё это разумно, но вы говорите о смене десятков поколений! — возразил берлинский академик. — Или подводите нас к мысли, что накопившийся мутагенез взорвался именно сегодня?! Правда, мы в молодости ходили в кино с мороженым.

Рокси нервно выбила из пачки сигарету.

— Если бы я знала ответ, я заранее составила бы доклад правительству. Очевидно, следует серьёзно рассматривать любую версию, даже самую нелепую. Переносимые гены могут вызвать взрывной мутагенез. При этом скорость распространения мутации будет невероятно высокой. Почти все особи популяции могут стать мутантами в считанные годы или даже месяцы. А почему, собственно, нет? — Едва не поперхнувшись, Рокси шумно выдохнула дым. — Уже несколько десятилетий идёт массированное вмешательство в геном человека. По крайней мере, в той части света, где потребляют соответствующие продукты питания. С чего вы взяли, что дело именно в попкорне? Кто сегодня знает наверняка, чем обрабатывали поля сорок лет назад? Тогда боролись за урожайность любыми методами, это гораздо позже фермерам стали доплачивать, чтобы они не пользовались нитратами. Однако попкорн мог стать последней каплей, катализатором, столкнувшим лавину…

— И что впереди? Катастрофа? — тихо спросил академик.

— Катастрофа, голубчик, уже произошла, — хмыкнул полковник Малой.

«Да помолчите же, дайте ей договорить!» — неожиданно для себя вспылил Гризли. Вслух он, конечно, ничего не сказал, но не на шутку разволновался.

— Смотря, что называть катастрофой, — загадочно прищурилась Рокси. — Популяция может погибнуть, но не исключён и иной исход. Мутагенез может подтолкнуть к зарождению новой субпопуляции, способной вытеснить существующий вид.

— Вытеснить?

— Вытеснить людей?..

— Это новый исход?!

Несколько минут все молчали. Рокси сбрасывала пепел в стакан, закутанный в плащ генерал рвал на клочки календарь. Гризли вдруг показалось, что здание погрузилось в стеклянную, легко бьющуюся тишину, и вместе с тишиной само обрело свойства некачественного стекла. Стало слышно, как на чердаке воркуют голуби, как переступает лапками ворона на балконе, как позвякивает форточка где-то вдалеке. Одно неосторожное движение — и стеклянный мир взорвётся. Взорвётся с такой оглушительной силой, что люди не успеют спрятать глаза. И все моментально ослепнут.

Гризли встряхнулся. За сегодня уже третий раз кошмар начинал приобретать пугающую настойчивость. И что самое неприятное — не во сне. Всё труднее отделить явь от бреда. Вероятно, Рокси права — это последствия недосыпа.

— Доктор Малкович, вы старательно убеждаете нас, что сопротивление бесполезно? — Гризли не видел задавшего вопрос.

— Вы именно так восприняли мои соображения? — без обиды, задумчиво спросила Рокси. — В таком случае — да, сопротивление бесполезно. Вам ведь известно, что восемьдесят процентов убийств совершено подростками? Таким образом, мы должны оказать вооружённое сопротивление собственным детям…

В кабинете разом загомонили, задвигали стульями. Теперь там курили почти все. Сквозь дверную щель ползло вонючее табачное облако.

— Это правда, генерал?

— Откуда такие данные?

— Моя сестра звонила из Эмиратов — там совершенно спокойно. Они теперь не могут вернуться, аэропорты не принимают.

— Теоретически человек не способен ужиться с геномом кукурузы, — Рокси всё сильнее напрягала голос, чтобы перекрыть шум. — Мы слишком медленно размножаемся и растём по сравнению со скоростью эволюции вирусов и бактерий. Однако детально процессы при массовых горизонтальных переносах никто не изучал. Возможно, что как раз современная молодёжь не выдержала атаки. Изменение пищевой базы затеяли ещё их деды, запустив в производство сою, концентраты и торты с месячным сроком годности.

— Вы ещё «колу» не забудьте…

— Я об этом и говорю. А что такое попкорн? Его буквально насильно запихивают детям в рот. Как будто кино без него смотреть запрещено…

— В некотором роде так и есть, — угрюмо кивнул германский академик. — У них выдержан чёткий ассоциативный ряд, я сужу по своим… — он замялся. Слово «ученики» не давалось, как будто злой чародей наложил на бедного академика заклятие. — Я сужу…

— Вы судите по вонючим уродским гоблинам, которых вы считали своими любимыми учениками, — раздельно произнёс полковник Малой.

Академика слегка перекосило.

Стеклянный мир, подумал Гризли. Нельзя нам интриговать, нельзя раскачивать. Мы должны ползать, распределяя массу тела по возможно большей площади, как по льдине.

— Я хотел сказать, что значительное количество простых действий ритуализировано… — академик в десятый раз протёр очки. — Поход в современный кинотеатр — это ритуал. Он включает кукурузу, какой-нибудь перенасыщенный сахаром напиток, он включает обязательный трёп по телефону, заглушающий просмотр. Довольно часто подразумевается секс, или, по крайней мере, петтинг на спаренных сиденьях… Кроме того, они носятся в туалет, они хохочут над рекламой. По сути дела, содержание картины отступает на второй план…

— О каком содержании идёт речь? — фыркнула госпожа Целле. — Вы видели афиши этих жутких киноцентров, где по десять залов?

— Да нет там ничего жуткого, бросьте, — отмахнулся генерал.

— Ничего жуткого? — окрысилась госпожа Целле. — Я посмотрела афишу. Два фильма про вампиров, ещё один — про японского убийцу, затем про человека-личинку… Меня даже сейчас тошнит!

— Пожуйте лимончик! — хихикнул полковник. — Но в принципе наш уважаемый коллега прав. Им кина не надо, было бы темно…

— Эмираты, Кувейт, Иордания… — тихо напевал кому-то женский голос за дверью, мешая Гризли слушать главного докладчика. — Там гораздо лучше, хотя тоже… Мы теперь по ночам слушаем коротковолновое радио…

— Иран? Да, там наверняка не продают «пепси» и прочие американские «радости»…

— Не смешите меня! Вы собираетесь бежать в Иран?

— А куда прикажете? Во Вьетнам?..

Рокси затихла, не в силах перекричать научных работников.

— Коллеги, кажется, мы отвлеклись, — откашлялся другой академик, судя по значку с флагом — поляк. — Доктор, вы говорили о горизонтальных…

— Переносах, — благодарно кивнула Рокси. — Вполне вероятно, что накопившийся дисбаланс генома вызвал резкий скачок мутаций. И наблюдаемая агрессивность — тоже следствие гм… скажем так, регрессивной мутации, атавистической.

— Допустим, вы правы касательно причин, — подняла руку Анна Сачек. — Однако мы тут развесили уши и забыли главное: Рокси, вы толкуете о прямом внедрении вируса носителя трансгена в геном человека. Это нонсенс. Если агрессивность — качество, приобретённое в результате многолетней бомбардировки, это полбеды. Но они тупые…

В тишине Гризли явственно услышал, как тонко хрустит стекло. Стеклянный мир удерживался последние мгновения, хрупкие небесные башни всё сильнее раскачивались.

— Я ничего не понял… — генерал потёр воспаленные глаза. — Вирус, хозяин, геном! Вы хотите сказать, что возник симбиоз? Страшно выговорить… Симбиоз человека и кукурузы!

— Но это бред! — взорвался германский академик. — Я извиняюсь, вьетнамцы веками кушают рис, но в растения не превращаются.

— А это не бред? — свирепо осадил его Малой указывая на столбы дыма. — А сгоревшая школа — не бред? А дыба в женском туалете — не бред?

— Потише, уважаемый полковник, — госпожа Целле непрерывно поправляла очки, они всё время упорно съезжали ей на кончик носа. Очевидно, была сломана дужка.

Гризли вдруг почувствовал к старухе неистовое отвращение. Он даже сам испугался, настолько сильным было чувство гадливости. Будто с трудом удерживал зажатую между колен бутылку шампанского со сдёрнутой наполовину пробкой. Он отчётливо увидел, что может произойти в следующую секунду.

Пробка вырывается из бутылки, он вскакивает, забегает в кабинет и хлёстко, наотмашь, бьёт глупую курицу по жёлтой сморщенной рожице. Её кепка падает на грязный пол, долбаные очки разлётаются по комнате, круглые линзы катятся, подпрыгивая, из носа лезут кровавые пузыри. А сама госпожа Целле из тайного ведомства завалится назад, со звоном приложится затылком о паркет, её мохнатая юбка задерётся, обнажая две пары колготок, одетых одни на другие.

Чтобы не заорать, Гризли схватился за спинку стула. Господи, только не это, лучше сразу убей меня, Господи! Вот так и становишься верующим. Лучше сразу шагнуть с крыши, как девчонки.

— При симбиозе, — увлечённо продолжала Рокси, — сосуществуют организмы со связанными физиологическими процессами. По крайней мере, я так это понимаю. Примеры приводить излишне, поскольку совершенно очевидно, что человек и дрянь в бумажных вёдрах, которую дети едят в кино, никак друг друга не дополняют.

— То есть дрянь заместила у них кусочек гена, мы верно поняли? — подал голос тонкий академик.

— Это всего лишь гипотеза, — быстро отозвалась Рокси. — Я не претендую на научное открытие.

— Мы все ни на что, кроме надёжного подвала, не претендуем, — ловко пошутил мистер Клеменс.

Гризли смотрел на жену сбоку и внезапно заметил седой волосок, выбившийся поверх рыжих прядей.

Седой волос. У Рокси седой волос… Новое потрясение заставило его забыть о вспышке ненависти к противным оппонентам.

— Хорошо, не симбиоз, — развивал мысль академик. Похоже, он с большим удовольствием пребывал в атмосфере учёного совета, совершенно не замечая, что за стенами института происходит резня. — А почему вы так легко отметаете вероятность отравлений, коллективного гипноза, чёрт подери?..

— Я не отметаю… — Рокси выдавила слабую улыбку. — Ничего я не отметаю… Результаты тестов распечатаны, вы можете ознакомиться…

— Но не все химики, и не все биологи! — огрызнулся доселе молчавший генерал с медицинскими значками в петлицах. — Так называемые результаты на шести листах звучат тарабарским языком для обывателя!..

— Хорошо, для обывателя я выражусь проще, — Рокси побарабанила пальцами по столу, сунула в рот очередную сигарету. — Вчера полковник Малой, который, как вы знаете, координирует работу экстренной комиссии, ознакомил нас с результатами вскрытий. Это не отравление и не психотропное оружие, поскольку у двадцати убитых подростков замечены явные признаки внешних изменений. Оволосение верхних конечностей и торса, сдвиги челюстных костей, ускоренное половое развитие… Вам этого мало?

— То есть это не оружие и вообще не война? — спросил кто-то. — Вы нас убеждаете, что нам посчастливилось жить в интереснейший момент истории, когда один сапиенс заменится на другого…

— Где вы видели там сапиенсов, коллега?

— Непонятно, к каким практическим выводам придут военные, — из своего угла заметил Клеменс. — Не станут же они стрелять по детям…

Гризли услышал далёкий нарастающий стон. Стеклянный мир начал сжиматься, превращаясь в сияющую труху. Очень скоро их всех погребёт под осколками.

— Вы что, не поняли? Они уже стреляют! — У Рокси запрыгали губы. — Но стрельба ничего не даст. Уличные банды сами уничтожат друг друга. А те, кто выживет, станут принципиально новым видом.

— Морлоки, — ухмыльнулся половиной рта академик.

У Гризли сердце провалилось в желудок. Опять это гладкое, скользкое слово.

— Но два разумных вида… — госпожа Целле поперхнулась.

— Вместе не уживутся, — кивнула Рокси.

— Значит — война? — приосанился генерал.

В кабинете снова поднялся гвалт. Гризли подумал, что взрослые, лишённые руководства, отличаются от детей только в худшую сторону. Они готовы бежать с корабля при первых признаках течи.

— Как ты сюда добрался? — перед ним стояла Рокси. — Кто тебя впустил? Почему у тебя голова в бинтах?

Гризли только глупо улыбался, вдыхая её запах. Потом он взял её за руку, и Рокси замолчала. Как будто её выдернули из розетки.

— Я боялся за тебя, — сказал Гризли. — Тебя показывали по телевизору, а потом перестали. Ты не берёшь трубку, и мама твоя тоже.

— Мама уехала. Кто-то обрезал провода, — неожиданно она потянулась погладить его по щеке. — Хорёк, что ты там натворил? С сотовой связью тоже беда, кажется, сломали часть ретрансляторов Тебя было почти не слышно.

— Тебя ждут на совещании, — он кивнул на дверь. — Я потом расскажу…

— Я туда не вернусь, — Рокси сотворила подобие улыбки. — Вот и прошла великая конференция, где доктор Малкович собиралась удивить мир… — Она грустно рассмеялась. — Так что там у тебя? Кого ты хотел мне показать?

— Почему не вернёшься? Но тебя не могли уволить!

— Я сама себя увольняю. У меня появились новые заботы. Так что с тобой? Боже, у тебя ногти содраны…

— Тут такое дело… — Гризли высморкался, вытащил из пачки сигарету, но до рта не донёс. Скомкал и выбросил. — Рокси… я убил мальчика… моего ученика. Иначе они убили бы меня. Не смотри на меня так. Или ты считаешь?..

Рокси потянулась и поцеловала его в щёку.

— Я считаю, что сегодня ты похож на Гризли.

 

 

Глава 22

Гризли

— Вот… — Гризли подвинулся, и Рокси невольно охнула.

В кресле, в полутёмной нише, свернувшись калачиком, лежала девушка, почти девочка. Вместо одежды она куталась в полосатый шерстяной плед. Из-под пледа торчали посиневшие грязные пятки.

— Кто это? Боже мой, Хорёк, у неё кровь идёт…

— Ничего страшного. Она уже очнулась. Мне некуда её деть. Я повёз её домой, но моей квартиры больше нет. Всё сгорело.

— Где ты её подобрал?

— Не подобрал. Длинная история. Мы можем отвезти её к тебе, хотя бы временно?

Рокси колебалась не больше секунды.

— Поехали, только мою машину угнали.

— Ничего, я на колёсах. Раздобыл тачку, почти как прежняя. Если у тебя тоже стреляют, то лучше ехать сразу за город. У меня есть адрес одного священника.

— В нашем доме пока безопасно Мы избрали комитет, и мужчины охраняют входы. Кроме того, я не одна.

— Не одна?

— А что ты так побелел? — с видимым удовольствием рассмеялась Рокси. — Не то, что ты думаешь. Но я тебя сильно удивлю. Пошли!

Гризли наклонился над девушкой.

— Нина, не бойся, это я.

Рокси ахнула, когда Леонид вынес Нину на свет Он незаметно прикоснулся к губам, давая понять, что все вопросы лучше отложить на потом. В машине закутал её во второе одеяло, уложил на заднее сиденье. Девушка немедленно отвернулась, скорчилась и закрылась с головой.

— Зачем ты её притащил наверх?

— Она отказалась оставаться одна в машине.

— Ну, теперь ты мне расскажешь?

— Особо нечего рассказывать. Давай выйдем, — Гризли запустил мотор, включил в салоне обогрев. Они выбрались под противную апрельскую морось. — Дело обстояло очень просто. Я попёрся утром в гимназию. Я каждый день туда езжу.

— Ты сумасшедший!

— Меня никто пока не увольнял.

— Ищешь Лолу?

— А где её искать?

— Не кричи, тише, — Рокси внезапно почувствовала себя крайне незащищённой в институтском дворике. Солдаты исчезли все до единого. Молоденький офицер, утром настраивавший в холле рацию, тоже куда-то подевался. Застыли легковые машины, беспорядочно припаркованные во дворе, и автобус со значком дипкорпуса, на котором привезли зарубежных гостей. За оградой института с рёвом пронеслись несколько мотоциклов, затем послышался надрывный плач ребёнка, сменившийся воем, неторопливо прогрохотал трактор. Из повреждённого водопровода по тротуару хлестала горячая вода. По городу плыл воздух, пропитанный гарью, на капоте оседал слой копоти, даже вода в весенних лужах стала жирной и пятнистой. Двери Института генетики уныло постукивали на ветру, как дёсны беззубого старикашки.

Когда им наверху надоест болтать, подумала Рокси, полковник Малой спустится и обнаружит полную пропажу подчинённых.

— Я поехал в гимназию. Аделаида придумала охранять гимназию по очереди, мало ли что… В принципе, она права, но никто, кроме меня, не дежурит. Я приехал, встретил нашего ученика, напуганного до полусмерти. Он сказал, что ребята из одиннадцатого класса убили одну девочку и собираются насиловать эту… Кстати, её зовут Нина… Я прибежал слишком поздно. Рокси, их невозможно было оторвать, ты не представляешь… — Гризли покачал головой, затем отвернулся, вытирая глаза.

— Ты молодец, — Рокси заглянула в салон. Нина спала; её тушь размазалась по щекам, порезы на шее уже не кровоточили, но от левого глаза осталась одна щёлочка. — Ты молодец, Хорёк, ты её вытащил.

— Мне пришлось оттаскивать их… — он говорил прерывисто, не оборачиваясь. — Ты… ты хорошую идею подала насчёт борьбы видов. Это верно. Или мы, или они. Или я что-то неверно понял?

— Ты верно понял, — подтвердила Рокси. — Но бороться суждено не нам. Бороться будут те, кого не затронуло. Мы можем только попытаться спасти себя. Если успеем.

— Я их оттаскивал, а потом они бросились на меня. Я кричал Нине, чтоб она бежала, но она съёжилась и только стонала. У одного был нож, мне пришлось как-то защищаться. Я ударил его… там, у Аделаиды в кабинете, стояла мраморная статуэтка. Я ударил его по голове. Потом ещё один. Ты не представляешь…

— Представляю, — сказала Рокси. — Поехали отсюда. У меня тоже найдётся для тебя сюрприз.

— Нет, послушай… — Гризли вывел машину из двора. — Среди них был её парень.

— Чей парень? Парень Лолы?

— Да, Влад. Я его не сразу узнал, с ними со всеми что-то происходит.

— Зелёные глаза и длинные руки?

— Угу. Ты тоже видела таких?

— Оказывается, это моя работа.

— Они убежали… — Гризли пропустил отчаянно сигналившую «скорую помощь», но тут же снова пришлось тормозить. Из ближайшей арки на скорости вывалился тяжёлый «шевроле» с выбитым лобовым стеклом. На переднем сиденье хохотала компания молодёжи. Парень, сидевший за рулём, даже не обернулся посмотреть, есть ли кто-нибудь слева на дороге.

Гризли сосчитал до десяти, прежде чем вернуться к управлению.

— Рокси, они разбежались от меня. Вероятно, в них ещё что-то сохранилось… А этот, Кисанов, он смеялся. Он выскочил в окно, повернулся и показал мне средний палец. Я не удержался, я снова начал его умолять рассказать мне, где Лола…

— И… что? Он послал тебя подальше?

— Нет, то есть да, — Гризли истерически хохотнул. — Он послал меня, но сказал и про Лолу…

Гризли резко дёрнул руль вправо. Навстречу, по разделительной полосе, размахивая пожарными баграми и топорами, трусили восемь или девять молодых людей студенческого возраста. На каждом развевалась простыня с прорезанной дыркой для головы, расчерченная красной и чёрной краской. Гризли не разобрал, что за иероглифы намалевали студенты. Первая же девица чрезвычайно резво кинулась наперерез машине, крюк зацепился за багажник, багор вырвало у неё из рук. Гризли утопил педаль газа, невольно вжимаясь в спинку, ожидая следующего нападения. Но компания застряла на месте; они ещё долго выкрикивали ругательства, потрясая своим оружием.

— Что ты тянешь? — невозмутимо спросила Рокси. — Начал, так договаривай.

— Я не могу передать тебе всё, что сказал этот ублюдок… — Гризли скрипнул зубами. — Но теперь я понял, где может быть Лола. У него есть старший брат, у Кисанова, живёт отдельно от родителей. Про брата я забыл, он не учился в нашей гимназии. Собственно, я о брате ничего не знал…

— Этот Кисанов… Он назвал тебе адрес?

— Нет, но адрес я уже нашёл, через базу данных.

— Хорёк, тебе нельзя туда идти одному. Если их там целая банда, то статуэтка не выручит.

— А с кем же мне идти?! — Гризли вильнул, задние колёса «фиата» занесло. На проезжей части лицом вниз лежал мужчина в форме торгового флота.

— Со мной, а с кем же ещё? — удивилась Рокси. — Тем более, у меня есть на примете солидное ружьё…

Гризли замычал, словно от зубной боли.

— Не будем сейчас об этом… Я понимаю, что не имел права тебя впутывать, но мне просто некуда отвезти Нину. Она же девочка, а я понятия не имею, как поступать с девочками в таких случаях. Они её… ты понимаешь? — Он опасливо оглянулся назад. Нина спала или дремала. От резкой остановки она едва не скатилась на пол, но глаз так и не открыла. — Рокси, я заехал в больницу, но это бесполезно. В госпитале святого Петра меня едва не застрелили. Там солдаты, принимают только тяжелораненых…

— Здесь налево, — перебила Рокси. — На Доблести перекрыто, давай проедем двором.

Во дворе машину окутало такое плотное облако дыма, что Гризли был вынужден выйти и проверить, не завален ли проезд. Горели сотни автомобильных колёс, выставленных на продажу в автосалоне. Между костров он заметил как минимум два тела, но не стал подходить. В окнах первых этажей не осталось ни одного целого стекла. Внутри, в квартирах, царил полный разгром. Попетляв среди разбросанных по газонам запчастей, Гризли кое-как снова вывел автомобиль на проезжую часть. Баррикады остались позади. В багажник ударился камень, но вдогонку не бросились. На проспекте тоже воняло горелым, однако, совсем не так, как раньше.

Горел мебельный супермаркет, сразу за ним пылал рыбный магазин и крытая стоянка. На стоянке находилось не менее трёх десятков машин. Взрывались они поочерёдно, по мере наступления огня. Никто не тушил. Навстречу, не обращая внимания на жалобное моргание уцелевшего светофора, пронеслась колонна грузовиков, за ними — мотоциклисты с флагами футбольного клуба. Двое развернулись, размахивая цепями, подкатили к «фиату» Гризли, но он им показал нож, и парни ретировались.

Мощный пожар бушевал в шестнадцатиэтажной высотке, огонь захватил средние этажи, отсекая путь к спасению жителям верхних. Сквозь вой и треск пробивался нестройный хор голосов, взывающих о помощи. Внизу люди выбегали из подъездов полуодетые, тащили на себе скарб, стулья, охапки одежды. Над крышами в дымном небе с рокотом кружил вертолёт, словно стервятник, высматривающий падаль.

На перекрёстке Леонид едва не столкнулся с автобусом. Они с Рокси одновременно закашлялись, выплёвывая чёрную мокроту, когда сбоку вылетел экскурсионный «мерседес». Гризли ударил по тормозам, дёрнул руль вправо. Автобус проскочил в нескольких сантиметрах и помчался дальше, прямо по широкому тротуару, сшибая вывески магазинов. Гризли не увидел спятившего водителя, зато в проёме открытой задней двери различил голую старушку в шляпке. Старушка держалась за поручни, пыталась на скорости танцевать канкан прямо на мокрых ступеньках и, по всей видимости, находилась в ладу с жизнью.

Экс-супруги несколько секунд очумело глядели друг на друга, затем, не выдержав, расхохотались. Они смеялись и через пять минут, нервным клокочущим смехом, больше напоминающим истерику. Только в скверике, у самой парадной, Гризли немного успокоился. К ним подошли двое, напряжённые, небритые, сунули в лицо двустволку. Затем узнали Рокси и подобрели. Пока жена общалась с соседями, Гризли включил радио и сразу понял, что этого делать не стоило.

Выступал министр внутренних дел; чувствовалось, что парень не успел выучить шпаргалку, которую наспех состряпали референты. После министра выступила госпожа губернатор, её речь выглядела немногим лучше. Госпожа губернатор мямлила, бесконечно повторяла, что с поджигателями будут расправляться по законам военного времени, потом долго извинялась за закрытое метро и окончательно запуталась…

— Послушай… — Гризли открыл окно. В сквере у парадной, где жила доктор Малкович, звенела непривычная тишина. Дежурные запирали на засов створки ворот. — Ты всерьёз считаешь, что это могла быть направленная генетическая диверсия?

— Помнишь лихорадку Эбола? А болезнь легионеров, когда почему-то погибли самые крепкие? А птичий грипп, поразивший преимущественно азиатов? А СПИД, если на то пошло?

— А что СПИД? Им ведь может заразиться каждый?

— Тогда почему им болеет треть населения Ботсваны и Замбии? Почему среди белого населения эпидемия почти остановлена, а африканцы продолжают умирать? Ты зря считаешь, что проблема упирается в деньги. Речь идёт об атаке на определённый генотип. Но проверить невозможно. Этим должна заниматься разведка, верно? Кто поручится, что ребята не создавали генетическую пушку с узким спектром действия? Задумали превосходно, а вышло — как всегда.

— Ты находишь это превосходной задумкой? — Гризли даже отодвинулся.

— Я учёный, а не сестра милосердия, — парировала Рокси. — Признаюсь тебе. Если бы такая лаборатория создавалась, я бы отдала почти всё, чтобы там работать. Представь — посыпать планету порошком, от которого избирательно вымрут только серые крысы.

— Похоже, порошок не удался?.. — Рокси вздохнула.

— Хорёк, ты, как всегда, жутко занудлив. Мы так и будем сидеть в машине?

— Хорошо, что ты живёшь невысоко, — пошутил Гризли, помогая выбраться Нине. Девушка очнулась, но лицо её сохраняло отрешённое выражение. Она куталась в плед и дрожала.

— Рокси, это Нина. Нина, это доктор Рокси Малкович.

— Добрый день, — Нина улыбнулась разбитым ртом и тут же ойкнула, схватившись за щеку. — Простите, мне не очень хорошо… Вы мне так нравитесь, честно. Мы с ребятами смотрели ваше выступление…

— Ничего не говори, — приказала Рокси. — Сама идти сможешь? Отлично. А теперь, посиди ещё минутку внутри, нам с Леонидом надо кое-что обсудить.

Она захлопнула дверцу и поманила бывшего мужа пальцем, как подманивает родитель проштрафившегося ребёнка.

— Давай начистоту, — Рокси прислонилась спиной к двери, вращая на пальце связку с ключами. — Она не настолько больна и разбита. Ты ведь мог оставить девочку где-нибудь? Почему ты её не отвёз домой, в конце концов?

— Она сказала, что вскроет себе вены, если я от везу её к матери.

За оградой сквера хлопнула дверь, раздались вопли, покатилось что-то тяжёлое. Затем послышались удары и стоны.

— Но ты ведь врёшь насчёт больницы? — Рокси сухо рассмеялась. — Хорёк, ты хитрить не умеешь совершенно. Тебя обдурит любой мальчишка!

— Ну, это… — Гризли покраснел. — Да, я очень хотел увидеть тебя. Что мне теперь делать, уйти?

— А как ты намерен поступить? — Рокси скрестила руки на груди. Кажется, её совсем не заботило, что в соседнем дворе затевалась драка.

— Я думал… уф-ф-ф, — он решительно выдохнул. — Я думал, что мы какое-то время могли бы побыть вместе. Я, ты и она. Сама видишь, какое время. Я бы заботился о вас.

— Заботился о нас? — переспросила Рокси. — Но ты три года требовал, чтобы заботились о тебе!

— Я был неправ, — сквозь чахлые кусты и чугунную оградку Гризли следил за соседним двориком. Там трое или четверо парней избивали кого-то ногами. Потом лежащий вскочил и побежал, хулиганы кинулись за ним. Оба караульных из подъезда Рокси не сделали ни шагу, чтобы помочь жертве. Они так и простояли, спрятавшись за деревьями.

— Я был неправ, — упрямо повторил Гризли. — Дай мне хотя бы временный шанс. Я боюсь за тебя.

— Чёрт, — Рокси закусила губу. — Сказать по правде, я за тебя тоже слегка переживала. Как только ты перестал звонить, места себе не находила.

— Ответь мне честно, — он взял её за подбородок, повернул к себе. — Ты жалеешь, что ушла?

Несколько секунд она глядела на него затуманенным взором, затем мягко высвободилась и поманила из машины Нину.

— Ты так уверен, что готов потянуть эту ответственность?.. Ладно, пойдём, бери её на руки.

На площадке второго этажа Рокси остановилась.

— Откровенность за откровенность, — Рокси со странным выражением лица повернула ключ в скважине. — Знакомьтесь — это Эмма и Жорж.

По ту сторону порога, держась за руки, замерли двое детей. Леонид сразу определил, что это родные брат и сестра. Эмма выглядела намного старше, лет двенадцати, кудрявая, темноволосая, с обожжённой шеей и левой щекой. В руках, стволом вниз, она держала дробовик. Рокси первым делом отняла у девочки оружие. Мальчику было не больше семи, тощий, стриженный почти наголо, с забинтованными руками. Гризли узнал на Эмме безрукавку Рокси. Жорж щеголял в её шерстяных гольфах.

— Вчера за парком подожгли церковь, прямо во время службы. Там погибли все… и их родители. Теперь мы одна семья. Ты же сам этого хотел, милый?

 

Глава 23

Нон-стоп

Минутная стрелка на круглых часах, недавно установленных на перекрёстке, качнулась и замерла у цифры десять.

Алик Богач был трезв, как ласточка. Он мог посоревноваться в трезвости с фонарным столбом, охранявшим вход в общежитие. На столбе лохматились десятки объявлений, кричащих о куплях, продажах и обменах самых невероятных предметов коммунального быта. Среди этих ободранных разноцветных листочков тоскливым белым флагом болтался квадратик, повешенный самим Аликом ещё три дня назад. Никто не заинтересовался, никто не оторвал корешок с его телефонным номером.

Алик засыпал в рот пригоршню солёного попкорна. Жутко хотелось пива, аж пятки чесались, но он себе дал слово — ни капли. Сегодня ещё предстояло садиться за руль. Правда, он никак не мог вспомнить, зачем и куда он собирался ехать…

Алик задумчиво потёр лоб и опустил ногу, занесённую для следующего шага. Объявления! Он вспомнил. Нет, он и не забывал, просто немножко запутался. Как он ненавидел эти объявления, как ему хотелось раскидать все эти проклятые листочки по ветру, бросить всё и уехать, куда глаза глядят! В объявлениях толку было не больше, чем если бы он вышел на площадь у памятника Освободителям и начал бы предлагать прохожим свою превосходную комнату в рабочем общежитии.

Им никогда отсюда не выехать, никогда. И пора уже примириться со своей дерьмовой судьбой. Два года назад стало окончательно ясно, что их провели, как детей, на жилищных сертификатах. Компания, обещавшая четырехкомнатную на первом этаже, со специальным инвалидным пандусом и отдельным входом, испарилась, оставив после себя в офисе две табуретки и горшочек с засохшей геранью. Позже поймали двух длинноногих секретарш, но те так и не сумели помочь в поиске коммерческого директора. Несколько недель Алик ходил на работу, как сомнамбула, не веря ещё, что его кровные сбережения за десять лет в этот самый момент превращаются в особняк где-нибудь на Балеарских островах…

Их кинули. Эти подонки их подло кинули.

Алик крепко задумался и очнулся, уже стоя на собственном этаже с наполовину выпитой бутылкой пива. Последние дни он почему-то стал быстро и нехорошо пьянеть. Вначале он не придавал этому значения, поскольку пиво пьют и дети, и никто ещё от пива не спился, а ему просто необходимо расслабляться. Если он не будет расслабляться, то очень скоро сойдёт в могилу, потому что сил уже нет кормить их обеих, сил нету никаких, просто никаких сил не осталось…

Их кинули с сертификатами, затем их кинули вторично, когда он решил подписаться на пай в строительстве, но эта дура, эта «толстая жопа» заявила, что у Герды есть шанс, и что все деньги надо потратить на этот самый шанс, иначе они себе не простят до старости. «Толстой жопой» он давно за глаза называл супругу, а потом заметил, что стал называть так и в глаза. Жена не смела, возмущаться, поскольку Алик говорил правду, она только вздыхала и просила не выражаться при дочери, а сама становилась всё толще. Ни на одной работе она удержаться не могла и месяца, потому что их славненькая Герда лет с семи проявила засранский характер, не отпуская мать от себя больше чем на пару часов.

Она росла в инвалидном кресле. Алик изо всех сил старался её любить, он торопился домой с игрушками, с новыми фильмами и кассетами, но положение только ухудшалось.

Нет, это только ему казалось, что положение ухудшается. «Толстая жопа» имела на этот счёт своё мнение. Ничего, что девочка капризничает, она ведь слабенькая, она нервная, она боится темноты, боится оставаться долго одна, боится чужих людей. Ничего, что муж с женой не трахаются уже год, ведь Гердочка так чутко спит, не дай бог, она может услышать, и тогда…

— Тогда что? — закипал Алик. — Что тогда?

— Ты напился, ты хочешь довести нас до смерти, — поджимала губы супруга и уходила в комнату к драгоценной Гердочке, которая, конечно, уже не спала, а требовала нервных капель, и просилась на горшок, и смотрела на отца суровыми, непрощающими глазами.

Алик не нашёл в себе энергии для споров, ему же стало всё равно. Махнул рукой, сосал вино из горлышка и равнодушно смотрел в окно, как специальная медицинская машина увозит его парализованную дочь в аэропорт. Вместе с надеждами на выздоровление растаяли повторно собранные деньги. Два месяца Алик Богач почти не пил. Он наслаждался одиночеством в опустевшей квартире. Затем Герду вернули, и всё не просто возвратилось на свои круги, но стало ещё хуже.

Слабенькая трусливая девочка вдруг раздалась, потолстела, превращаясь к тринадцати годам в уменьшенную копию своей мамаши. Несколько раз Алик робко заговаривал с женой о втором ребёнке, но та в ответ цеплялась за крест на груди и верещала, что бог им не простит, если они не посвятят себя Гердочке.

…Алик Богач смотрел на кровь, густо текущую из пальца. Следующим местом его озарения стала кухня, общая с соседской четой. Кажется, он порезался, когда открывал стеклянную дверь, но не мог вспомнить, как попал в квартиру. Оказалось, что на нём уличные ботинки, грязные следы ведут к холодильнику и в ванну, а штаны почему-то расстёгнуты. Он не мог вспомнить, куда сунул ключи, сколько времени просидел на лестнице и сколько ещё пива выпил. Его терзали сомнения относительно количества выпитого. Кажется, он ещё раз или два спускался в магазин, но события, происходившие между этими походами, таяли в мутном тумане.

Кажется, он зажигал и снова гасил свет в комнате. Кажется, Герда что-то хотела от него, угрожала, что позвонит маме. Эта грудастая инвалидка совсем обнаглела…

Со второй попытки Алик разогнул колени, поднялся, но его повлекло в сторону, будто сильным порывом ветра. Он свалился, потянув за собой клеёнку и полку с сыпучими продуктами. Сверху посыпались вилки, тарелки, сахарница, графинчик с цветами. На Алика выплеснулась бутылка растительного масла, масло смешалось с сахаром, но он этого не замечал. Алик Богач морщился, отплёвывался, вглядываясь в сумрак спальни.

Что-то там кружилось, а ещё что-то белое вздрагивало.

Там кружилось блестящее колесо поваленной на бок инвалидной коляски. А рядом вздрагивали белые ноги в прыщах и прожилках вен, в толстых вязаных носках. Ноги кто-то раздвинул очень широко, но до конца Алик не видел, никак не мог разглядеть, там прилип край намокшей кофты, там натекла целая лужа.

Алик смотрел и смотрел, сплёвывая сухой рис и сахар, пока не начал смеяться. Он смеялся до колик, он хохотал так, что обмочился, представляя себе, как вернётся «толстая жопа» и увидит, что он сделал с её засранкой Гердочкой…

А он ничего плохого не сделал! Раз его тупая жёнушка разучилась выполнять супружеский долг, он научил её жирную дочку этой радости, вот и пусть радуется, сучка…

— Богачи, вы там сдурели? Чего орёте?!

Алик перевёл мутный взор на входную дверь, исцарапанную, с забитым пробкой глазком. Кажется, и вправду в спальне кто-то орал, но Алик этого не слышал. Он уже не помнил, что там осталось лежать на полу, и что он с ним сделал, и почему его рубашка и брюки донизу в крови. Зато он вдруг отчётливо вспомнил, где лежит смазанный и готовый к бою револьвер, который он купил два года назад на блошином рынке. Алик перевернул старый чайник, размотал тряпку и на четвереньках пополз к входной двери. Позади кто-то повизгивал, но всё тише и тише, будто захлёбываясь. В дверь колотили ногами.

— Сей момент! — засмеялся Алик, поднимая револьвер, — я уже иду, родные…

…Карине надоел вечный вой. Линда ещё вела себя более-менее прилично, а пятилетний Рауль выл, не переставая, уже второй час. Карина проклинала свою тётку, мать этих двоих исчадий, и проклинала момент, когда согласилась остаться с ними наедине. Неделю назад ей стукнуло пятнадцать, она взрослый независимый человек и не обязана валандаться с чужими вонючими детёнышами.

Карина вышла в ванную, чтобы хоть немного побыть одна, и засмотрелась на себя в зеркало. Вроде бы всё очень даже недурственно. Тени лежат как надо, и помада, и ногти в тон, и главное — отлично смотрится это золотистое облачко вокруг глаз. Да, вот так вот, ещё чуть-чуть, к вискам, и придать себе томный вид…

Нет, определённо, сегодня вечером она ему понравится, она заставит всех этих деревенских шлюх выть от зависти и рвать на себе волосы. А Герман, что ж… Пусть он тоже воет и кусает локти, оттого что оттолкнул её. Теперь у неё есть настоящий парень, мужчина. Он выглядит на все двадцать, гоняет на новом «сузуки» и умеет ценить женскую красоту. Уж он-то точно умеет. Как он вчера отпихнул этих ряженых провинциальных дурёх, когда увидел её! Он подошёл и сразу сказал, что лучше её не встречал и приглашает её на вечеринку. И предложил довезти до дома на мотоцикле. Все видели, и дядя и соседи, а тётка чуть не подавилась пирогом. Она только сказала: «Карина, феноменально. Первый день у нас в гостях, и уже отхватила кавалера… Не слишком ли он брутален?..»

И теперь… О, нет! Именно теперь, когда Сим позвонил и обещал за ней заехать, на неё бросили этих малолетних исчадий! Линда ещё вела себя более-менее прилично. Получив пару подзатыльников, сразу поняла, что к чему. Поняла, что двоюродная сестрица с ней не будет нянчиться, пока нету мамочки, а за непослушание можно и схлопотать…

А вот Рауль… Рауль её окончательно достал!

Мелкий выпердыш всё время ныл, и ныл, и ныл. Ему исполнилось пять лет, а в пять лет Карина уже умела оставаться одна, умела сама себе сделать бутерброд, включить телевизор, посетить туалет и не погибнуть от жажды до прихода родителей. Рауль ничего этого не умел, со старшей сестрой играть не хотел из упрямства, стенал, как раненый марал, и требовал мамочку. До пяти Карина его ещё как-то терпела. Но в половине шестого позвонил Сим, её Сим, обожаемый и великий Сим, а тётки на горизонте не наблюдалось.

Скрипя зубами, Карина разогрела Линде и Раулю рагу, но младший даже не соизволил сесть за стол. Тогда она попыталась взять его за руку и усадить силой, потому что его маменька настоятельно рекомендовала худенького Рауля кормить. Змеёныш укусил её и забился под кровать. Там он улёгся на пол и принялся лупить ногами в стенку. Линда просила Карину не обращать внимания, и Карина сказала — ради бога, мне наплевать. Не хочет — пусть не жрёт, его проблемы. Она ему почти простила укус, но выпердыш сломал ей ноготь. Вот сволочь! С таким трудом приклеенный ноготок с серебряной лилией!

В шесть от тёти Ирмы не было ни слуху ни духу, и Карина отважилась на крайнюю меру, набрала тёткин сотовый номер. О, она старалась быть паинькой, она хотела только напомнить, что Ирма с муженьком обещали вернуться к пяти, а у неё никакой возможности весь вечер торчать в обществе сопливых детишек, у неё свои, взрослые, вечерние планы, и поэтому…

Но выговорить свою речь она не успела, потому то Ирма на неё зашипела. Видите ли, они сидят в кино, и если ничего страшного не случилось, то незачем её беспокоить по пустякам. Видите ли, они договорились насчёт сегодняшнего вечера, и договорённость пересмотру не подлежит… Адью!

— Ничего страшного не случилось? — спросила Карина в молчащую трубку, размахнулась и швырнула телефон в зеркало. Зеркало разбилось, а телефон снова зазвонил.

Конечно же, это звонил её Сим, её единственная радость в этой вонючей дыре, куда мамаша запихала её на праздники. Её замечательный, славный Сим, с которым Карина была знакома целых два часа и даже не успела поцеловаться, и он спрашивал, когда же за ней заехать. Очень мило — когда же за ней заехать? Карина мысленно воззвала ко всем богам, призывая их обесточить кинотеатр, где торчит мать этих оболтусов.

В половине седьмого Линда обнаружила, что Рауль залез на чердак, там порвал штанишки, застрял, напоровшись на гвоздь, и от страха описался. Карина высыпала в рот остаток чипсов, хлебнула колы и отправилась снимать поганца с гвоздя. Вниз она неслась, сломя голову, потому что зазвонил городской телефон.

Тётя Ирма сообщала, что они с мужем заедут к друзьям и прибудут поздно, а Карине советовала не скучать. Рауля следовало уложить не позже девяти, Линду — в десять, почитать младшему на ночь, покормить йогуртом, и желательно его помыть…

— Я его помою, — засмеялась Карина. — Я его так помою…

Мир рушился. Карина не сомневалась, что тётка подло спланировала всё заранее и теперь хохочет над ней вместе со своим остолопом-муженьком. Вот только…

Карина замерла на полдороге между кухней и детской. Она никак не могла вспомнить, куда сама сегодня собиралась. Судя по макияжу и раскиданным шмоткам, она явно собиралась сегодня шикануть, но почему-то самое интересное вылетело из головы…

Куда-то ведь ей надо? Она явно упускала что-то весёлое и замечательное, и упускала из-за этого мелкого придурка, который, оказывается, едва заметно порезался гвоздём, а орал так, словно ему отрезали ногу…

— Заткнись! — сказала Карина.

Она никак не могла сосредоточиться. Хуже того — она никак не могла вспомнить, за каким чёртом её принесло к тётке в деревню. Что-то случилось дома? Или поругалась с матерью? И вообще, какого чёрта она торчит возле кастрюль и надувных мишек?..

Рауль продолжал хныкать. Его старшая сестра спряталась с книгой в гостиной.

Как её зовут? О, нет…

Карина схватилась за голову. Тупая гиря раскачивалась внутри черепа, с размаху ударяя в затылок. Казалось, что с каждым ударом гиря лупила всё сильнее. Как же зовут девчонку? Как зовут двоюродную сестру, будь она неладна?

Карина оттолкнула Рауля, который завыл ещё громче. Она прошла в столовую, схватила тарелку с окаменевшим холодным рагу, сунула мальчику под нос.

— Заткнись, я тебе сказала! Заткнись и ешь! Больше греть не буду, ты меня заколебал!

Но мелкий выпердыш, вместо того чтобы послушаться, ударил кулаком по тарелке. Куски картофеля, соус и баранина полетели Карине на чистую кофточку. Гиря в её голове ударила с небывалой силой.

Следующие минут сорок начисто выпали из её памяти. Карина очнулась в узкой лощине, вдали от тёткиного дома, вдали от дороги. Сверху нависали ивы, а внизу, под ногами, протекал холодный весенний ручей, почти чёрного цвета. В левой руке Карина держала моток бельевой верёвки, а правой за шкирку тащила упирающегося Рауля. Он уже не кричал, только хрипел, потому что она догадалась накинуть верёвочную петлю ему на шею. Кричать мелкий выпердыш не мог, зато лягался и царапался всю дорогу.

Карина никак не могла сообразить, который сейчас час и с какой стороны она вошла в этот дурацкий мокрый лес. Темнело на глазах, ивы трепало ветром. Она остановилась оглядеться, домашние тапочки провалились под лёд. Рауль воспользовался моментом и попытался сбежать. Тогда Карина вспомнила, кто причина её сегодняшних несчастий. Она настигла беглеца в три прыжка, повалила, и, удерживая коленом, закрепила на его шее настоящую петлю.

Она отлично умела делать петли. Это очень легко освоить в секции альпинизма.

Затем она подтащила мерзавца к подходящему дереву, зачитала ему, как полагается, приговор и сделала всё остальное. Сначала она показала ему укушенную руку, прямо как в кино. В кино герои всегда, перед тем как замочить какого-нибудь негодяя, честно ему всё рассказывали и показывали. Негодяй умывался крокодильими слезами, убеждал, что непременно исправится и уйдёт в монастырь, но в последний момент доставал из-за сапога нож или пистолет и ранил доверчивого главного героя. Само собой, после подобной подлости герою не оставалось ничего иного, как пристрелить мерзавца. Занавес, хи-хи…

Карина не стала проигрывать сценарий до конца. Когда она вылезла из ямы, оказалось, что уже почти ночь, но зато она сразу увидела огни и пошла в ту сторону. А возле знакомого крыльца светил фарой и рычал «сузуки», а на нём сидел самый крутой парень на свете… Правда, она забыла, как его зовут, но это неважно. Он сунул ей открытую бутылку с пивом, а потом притянул к себе и поцеловал прямо в губы. Позади кто-то выскочил на крыльцо, женщина с размазанной по лицу тушью погналась за ними, но Карине уже было всё равно. Она близко-близко заглянула в ослепительно-зелёные глаза своего спасителя, он снова поцеловал её в губы, Карина засмеялась.

С крыльца скатился толстый мужчина, клетчатая рубаха вылезала у него из штанов, а подтяжки повисли на бёдрах.

— Где мой сын?! — закричал он тонким голосом и смешно затряс щеками.

Самый лучший парень оторвался от Каринкиных губ, пошарил в седельной сумке, затем обернулся и выстрелил в живот толстяку.

И мотоцикл унёс Карину в апрельскую ночь…

— Э, Рахман, что там передают?..

Лейтенант Рахманов в сотый раз пощёлкал кнопками на пульте телевизора. По всем каналам показывали какую-то муть; он даже не мог сосредоточиться и внятно пересказать смысл сюжетов. Кажется, говорили о том, что военные развернули дополнительные госпитали для раненых, но не хватает сестёр и врачей, не хватает крови… Полно машин, но некому привезти раненых из университета, где произошла массовая резня между цыганами и китайцами. Ещё одна драка, но уже с огнестрельным оружием, вспыхнула в порту. Уже четвёртый час никто не знает, что там происходит, горят склады и, кажется, горит танкер у причала…

Лейтенант забывал слова.

То есть, не совсем забывал, но значительная часть лексикона за последние две ночи куда-то испарилась.

Позавчера это его не сильно беспокоило, даже слегка насмешило, вчера он переложил ответственность на бессонную ночь, а сегодня впервые не на шутку испугался. Сменять его никто не спешил, трое сказались заболевшими, у капитана не отвечали телефоны, а самое неприятное — патрули везли и везли задержанных, которых надо было где-то размещать. На правах старшего Рахманов приказал освободить две кладовки, затем задействовал комнаты второго этажа, предусмотренные совсем для иных целей. Там находилась канцелярия паспортной службы, кабинеты следователей, столовая и конференц-зал…

— Салават, куда этих девать?

— Да откуда я знаю?! — взорвался лейтенант. — Что за ними, что натворили, а?

— С почты… — Потную физиономию патрульного пересекали свежие багровые шрамы. — Чего уставился? Баба дурная, чуть глаза не выцарапала, мать её! Совсем оборзели! Ты нам что передал? Что на почте человек угрожает пугачом, так?

— Ну, так… — Рахманов мучительно напряг память, пытаясь выловить в ней хотя бы слабые отголоски событий сегодняшнего утра. Как ни странно, в голову лезли воспоминания из глубин сладкого, жаркого детства, а текущий день провалился в сумрачную бездну. Как впрочем, и вчерашний, и позавчерашний. Лейтенант проводил глазами своих подчинённых, которые меланхолично волокли по полу скованного наручниками небритого мужчину. Голова задержанного билась о ступеньки со смешным сухим звуком, дон-дон-дон…

— Ни хрена себе пугач, Рахман! Там два козла и две бабы, сами с почты, работники, блин. Пушки где-то раздобыли, и давай клиентуру строить…

Рахманов улыбнулся. Ему подумалось, что лучше всё-таки улыбаться, но ничего не отвечать. Потому что он напрочь забыл, как зовут этого патрульного, и как зовут его напарника, а также — имена парней из второго патрульного экипажа. Кивал он тихонько, чтобы не полопались сосуды в глазах. С глазами происходило что-то нехорошее. Сильно открыть их лейтенант не мог, казалось, что глазные яблоки немедленно выпрыгнут на щёки и растекутся, вытолкнутые немыслимым давлением изнутри. А закрыть и смотреть сквозь щёлочки он тоже не мог, сразу становилось темно и страшно.

— Пусти, пусти, гад! — орали внизу.

— Сволочи, по почкам не бейте, сволочи…

— Держите её, бабу держите, у неё нож!

— Восемь человек на почте — насмерть, — словно из тумана, докладывал патрульный. — Раненых человек десять тоже, куда везти?

— Эй, парни, ни одного следака на службе, куда все свалили?

— Рахманов, куда ехать? Шесть вызовов одновременно!

— Лейтенант, у меня рожок пустой, выдай ещё!

— Господин лейтенант, с прокуратурой связи нет! Тюрьма и следственное управление тоже не отвечают!

— Салават, это Врубель, как слышите? Докладываю — нас обстреляли на углу Высокой и Гранитной. Павленко убит, Сайлис ранен. Двигатель накрылся, патронов мало… Салават, ты меня слышишь, чурбан? Нам вдвоём не продержаться, их слишком много. Скорее пришлите помощь!

Рахманов нажал на кнопку отключения вызова. Всхлипывающий голос замолк. Стало потише, можно было кое-как собрать мысли воедино. Патрульный в дверях улыбался и смотрел на старшего ярко-зелёными глазами. Ясно, что он всецело одобрил действия начальства. Тут и так делов невпроворот, ещё не хватает нестись куда-то на Гранитную, под пули…

— Тебя как зовут? — Рахманов поднялся, запнулся, ударился о металлический шкаф.

— Салават, ты чего? Это ж я, Тигрёнок… — Патрульный бросил на пол автомат и выглянул в коридор. Там происходило что-то интересное, слышалось пыхтение, возня и женские крики. Патрульные и парни из свободной смены утрамбовывали в камеру взбесившихся работниц почты.

— Вот он, сволочь, который Павла застрелил! Салават, это он застрелил Павла!

Рахманову понадобилось секунд десять, чтобы вспомнить своё имя, а затем — ещё столько же, чтобы сообразить, о каком Павле идёт речь. Его лучший друг, с которым они вместе заканчивали академию, лежал сейчас с простреленной головой на кожаном топчане в приёмной.

— Почему он здесь?.. — сержанту стало не хватать воздуха. — Почему не в больнице?!

— Нет никого там, — виновато понурился коротышка в бронежилете, тот самый, что удерживал на полу убийцу полицейского.

— Давай этого гада ко мне! — прохрипел Рахманов. Давление в глазах слегка ослабло, или он привык. Зато противно заныли суставы, локтевые и плечевые, как будто кто-то выкручивал ему руки.

Пленного почтальона втащили в кабинет и, не сговариваясь, начали избивать дубинками. Он ужом катался по полу и вопил, что ни в кого не стрелял, что всего лишь взвешивал посылки, когда ворвались полицейские и положили его на пол. Рахманову быстро надоело; он ткнул лежащего пару раз в бок и присоединился к Тигрёнку. Надо было досмотреть «Вампирские игры-3», а то треть фильма уже пропустили. Тигрёнок сидел на столе капитана, пепельницей давил орехи и хохотал, указывая на экран. Потом Салават и Тигрёнок хохотали вместе, потому что фильм был жутко забавный, а потом по очереди стреляли в противный, непрерывно звонивший телефон. Потом стреляли во внутренний интерком, потом повели во двор расстреливать того козла, который убил… Кого убил тот козёл, лейтенант так и не вспомнил, но совершенно точно, что кого-то из своих.

Они стреляли гаду сначала в коленки, потом в локти, чтобы дольше посмеяться, а потом пришли ребята, и кто-то предложил расстрелять на фиг всех сволочей, запертых в камерах. Салават помнил, как выдавал патроны, как вместе затянули песню, а потом палили очередями, прямо сквозь решётки, и спорили на пиво, кто прикончит больше сволочей.

Потом наступил провал, а очнулся лейтенант Рахманов уже на Гранитной улице, возле перевёрнутого горящего джипа. Тут час назад убили патрульных. Вначале их, раненых, выволокли из машины, выкололи им глаза и ножами вырезали на животах картинки, а потом выпустили кишки.

Салават не стал спрашивать у пустой улицы, кто это сделал. Тигрёнок и другие парни подъехали следом, они и без опросов населения знали, кому надо отомстить. Стеклянная громада Политехнического университета нависала над парком, как океанский лайнер над мелкой рябью прибоя. Сотни иллюминаторов лайнера ехидно подмигивали, а за иллюминаторами глумились враги.

Парни сняли автоматы с предохранителей, вошли туда и показали всем, кто в городе хозяин…

Кира, тяжело передвигая ноги, прижимая к себе запотевшую бутылку, добралась до лифта. Ещё не успев покинуть кабину, она отчётливо различила тонкий пронзительный визг. Значит, эти подонки где-то шляются и как всегда забыли покормить своего ублюдка. Или он обосрался и лежит мокрый. Час от часу не легче! Да будет у неё, наконец, спокойная старость или нет? Когда она рожала эту мерзавку, свою дочь, ей никто не помогал, никто не вызывался посидеть с орущей пигалицей, никто не приносил детские смеси?

Подонки. Иначе не скажешь. Нарожают, а потом скидывают старикам.

Когда лифт открылся, Кира надолго замерла. Она, внезапно забыла номер собственной квартиры и вообще — забыла, в какую сторону идти. Спас её отчаянный детский крик. Попав в квартиру, Кира первым делом добралась до штопора. Выпив первый стакан вина, она успокоила сердце. Второй стакан пошёл уже медленнее, он действовал на её израненные, несчастные нервы. Пригубив третий стакан, Кира закусила чипсами и в недоумении оглянулась. Она не узнавала радостных лиц на фотоснимках, никак не могла вспомнить, чей это поганый ребёнок надрывается за стеной и почему её оставили с ним наедине. И чьё это жёлтое, такое противное, пальто?

Молодые. Молодые дураки, которым лишь бы плясать по клубам.

Чтобы разобраться с нахлынувшими вопросами, требовалась полная тишина. Кира толкнула дверь в спальню. Ребёнок на секунду затих, затем разразился визгливыми трелями пуще прежнего. Кира подобрала с мягкого уголка засаленную, в разводах, подушку, положила ему на лицо и держала, пока ублюдок не прекратил орать. Она тщательно прикрыла за собой дверь, на кухне нашла острый нож и спрятала в рукаве.

В тишине и покое она допила вино и приготовилась встретить злых незнакомых людей, заперших её в этом жутком месте…

 

Глава 24

Ржу-не-могу!

— Хорошо, — приняла решение Рокси. — Заводи машину, а если хочешь — выбирай любую во дворе. Мы будем искать нашу Лолу вместе.

— А дети?

— Пока останутся здесь. Я сварила им картошки и куриных крылышек. Успела, пока не отключили газ… Ты пей кофе, остынет.

— Отключили газ? Вот это номер…

— А я считаю, что правильно сделали. Ты разве не слышал взрывов? У нескольких домов сегодня слетели крыши. Это газ взорвался. Кстати, там вода в кастрюлях — ты не трогай. Это про запас.

— Ладно, не трогаю. Что ты думаешь о Нине? — Гризли пригубил кофе Что ни говори, а кофе доктор Малкович заваривала мастерски, с кориандром или корицей, и всегда какие-то редкие сорта.

— Она оправится. Не скоро, но оправится, — Рокси покосилась на дверь ванной. — Сидит там уже час, я ей трижды приносила горячую воду. Вначале я боялась, как бы она вены себе не порезала, но она сама меня предупредила, чтобы я не паниковала. Убивать себя не буду, говорит. Один раз даже засмеялась.

— Это хорошо, — задумчиво прошептал Гризли. — Это замечательно, что рассмеялась.

— Хорошего мало, — скривилась Рокси. — Нина согласилась позвонить матери, но там никто не берёт трубку. Дозвонились соседке снизу, она узнала Нину, но заявила, что из дому не сделает ни шагу. У них сосед, парень двадцати лет, зарубил родителей и носится по лестнице.

— Кошмар. Что теперь делать с Ниной?

— А ты, когда её ко мне вёз, не подумал?

— Ну… Я растерялся. Как теперь с ней быть?

— Пока никак, Хорёк, на ней живого места нет. Она крепится, но идти пока не сможет. И в таком виде ей действительно лучше на глаза маме не показываться. Она говорит, что могла бы рассказать отцу, но не маме. Ничего, она отойдёт, я ей поручила играть с детьми. Ответственность мобилизует, знаешь ли.

— Слушай, смешно получается, — Гризли сквозь стекло смотрел, как по замусоренному тротуару, за деревьями, катят шестеро или семеро юнцов на мопедах. Несмотря на заморозки и пронизывающий ветер они сидели за рулём в одних футболках и джинсах, а некоторые — даже в майках. С гиканьем орава пронеслась по тротуару, швыряя камнями в окна, и исчезла за углом.

— Что тут смешного?

— Рокси, смешно получается, ты всё время откладывала ребёнка из-за диссертации, а потом из-за командировки, а теперь у тебя сразу трое детей. Вот так ирония судьбы, да?

— Я откладывала? Кто угодно, только не я. Просто ты меня ставил в такие условия, что я не могла быть уверена в завтрашнем дне. Что ты на меня смотришь, как сама невинность? Кто тебя толкал в спину, чтобы ты соизволил заработать денег? Сколько сил мне стоило, чтобы ты перевёлся в гимназию, к этой демонице Вержу?

— Так я же перевёлся, и у нас стало лучше с деньгами.

— Фи-и… Это ты называешь «лучше»? — надула губы Рокси. Она выглянула в комнату, убедилась, что Жорж спит, а Эмма разглядывает фотографии, и на цыпочках вернулась за стол. — То есть это я такая ненавистница детей, а ты устроился на ставку в гимназию и захрапел, да?

— Я вовсе не захрапел…

— Ещё как, с присвистом! Мне предлагалось, по умолчанию, забросить карьеру, родить тебе одного, второго, а потом бегать сдавать пустые бутылки и перешивать брючки, чтобы свести концы с концами, — Рокси невесело рассмеялась. — У тебя всё слишком легко. Ты просто не готов пройти со мной трудный путь. Лёгкий путь ты прошёл, со своей бывшей. Сделал ребёнка — и удалился. Что в результате? Родная дочь поливает папочку грязью…

Её пламенную речь перебило тарахтение бронетранспортёра. Вверх по улице, выпуская клубы дыма, медленно ползли две зелёные машины, увешанные маскировочными сетями. Дула пушек были затянуты брезентом, но башни со спаренными пулемётными стволами угрожающе вращались, словно носы хищных зверей, вынюхивающих добычу.

— Ладно, ладно, не надо ниже пояса, — Гризли примирительно поднял руки вверх. — Я виноват, не стоило говорить о детях…

— Ты не виноват… — Рокси подлила кофе. — Ты такой, как большинство. А я четыре года назад поверила, что встретила не лентяя, а… как ты это назвал?

— Настоящий герой, — понурился Гризли.

— Вот-вот. Я поверила, что наконец-то встретила Настоящего героя, который способен избавить женщину от глупых мыслей о равенстве полов… Но ты прав. Не время ссориться. Хорёк, Нина останется с детьми, а я поеду с тобой. Им оставим это короткое ружьё, надёжная штука.

— Откуда оно у тебя?

— Сосед принёс кучу из оружейного магазина. Роздал всем на нашей лестнице. Ты же знаком с нашим домом, одни пенсионеры. Мне в этом смысле повезло, некому сходить с ума, хо-хо… Я даже намеревалась пригласить в дом всю нашу доблестную комиссию, проверить, так сказать, теоретические выкладки. Вероятно, есть и старики, потихоньку мутирующие в злобных гоблинов, но их меньшинство. Мне их жаль, двоих с соседней лестницы вчера забили насмерть в парке, они выгуливали собаку… Поэтому, милый, я не стала спрашивать, купил ли сосед ружья, и за сколько! Мне достался дробовик и вот эта… дубина.

— Ого! — только и сумел сказать Гризли, разглядывая внушительную двустволку. — С таким калибром на слона ходить…

— Не уверена насчёт слона, но пару обезьян я сегодня точно видела. Ты потренируйся пока её заряжать, а я навещу Нину…

…Они вышли на лестницу, и Гризли сразу почувствовал, как обладание оружием накладывает отпечаток на поведение. Он отнюдь не стал увереннее, скорее наоборот. Внизу, за каждым деревом, мог поджидать безумец с таким же ружьём.

— Дикий Запад, — сказал Гризли, усаживаясь в машину.

— Почему Запад? — не поняла Рокси.

— Я теперь представляю, каково это — жить в стране, где каждый придурок может в тебя пальнуть из револьвера.

— Так тебе это нравится или нет?

— Я пока не определился. Двоякая ситуация.

— Да, Хорёк, с тобой явно что-то происходит, — она посмотрела на него искоса, словно примериваясь к его новому состоянию.

— А может быть, я становлюсь таким, каким и должен быть? — предположил он, выруливая на аллею.

— Тебе нравится, что можно безнаказанно стрелять?

— Как раз напротив. Мне симпатично, что на каждого стрелка теперь найдётся другой стрелок. Плохо только, что они не соображают…

— Сотовая связь почти не действует, — пожаловалась Рокси, высунув руку с телефоном за окно. — Они угробили половину ретрансляторов. Кажется, сначала чинили, а теперь некому.

— Кому ты хотела позвонить?

— Хоть кому-нибудь. Должны же мы пристроить детей… Никто не отзывается. Я звонила в Дом ребёнка, в органы опеки, в полицию, в Красный крест. Или не снимают, или короткие гудки.

Гризли искоса взглянул на бывшую жену.

— А ты не допускаешь, что мы их никуда не пристроим?

— То есть как? Ты хочешь их усыновить? Всех троих? У Нины, во всяком случае, есть живой отец.

— Рокси, извини, но ты заросла мхом в своём институте. Ты видела, что творится в центре? Ты вообще представляешь, есть ли в городе хоть какая-нибудь власть? Мы никому не сумеем их пристроить, никому! Единственный способ их спасти — это вывезти, забрать с собой туда, где нормальные люди собираются жить коммуной!..

— Но армия уже в городе…

— Смотри, вот твоя армия!

Он свернул на автомобильный мост, и мгновение спустя им открылась впечатляющая панорама площади Победы. Рокси присвистнула, опустила стекло и высунулась, чуть ли не до пояса, чтобы лучше видеть. Гризли показалось, что жена непотребно выругалась, но свистящий ветер уносил слова в сторону.

На площади полукругом полыхали костры. Самый большой, сложенный из скамеек и целых деревьев, вырывался языками в небо выше монумента Освободителям. Ветром метало тучи искр, ароматы жареного мяса перемешивались с бензиновыми выхлопами и вонью разлитого спиртного. Уже невозможно было определить, воняет пивом, водкой или коньяком; сотни пустых бутылок катались по брусчатке, а со стороны разграбленного универмага подносили всё новые ящики. Между фрагментами монумента и гранитной чашей фонтана были хаотично расставлены железные бочки в них тоже что-то горело люди грели руки над огнём кое-где крутили на импровизированных вертелах свиные и бараньи туши. хохот визг и ругань сливались в сплошной неумолчный рёв. Вокруг фонтана, словно крупицы громадного часового механизма кружили мотоциклисты.

— Их тут тысячи!

Гризли попытался их посчитать, но очень скоро сбился. Всё новые прибывали из переулков на самых разных машинах. Встречались и те, кто приехал на автомобиле, но такие основательно подправили своих «железных коней». Спилили крыши и стойки, превратив седаны и хэтчбеки в кабриолеты. Мокрый дождь пополам со снегом заливал внутренности дорогих авто, внутри них на расстелённой одёжде и без одежды, пили прямо из горлышек целовались и совокуплялись, невзирая на нулевую температуру. По соседству в другом круге танцевали нелепый танец некое подобие греческого «сиртаки», подскакивали, взявшись за плечи друг друга. В центре круга танцующих возле стереосистемы, извивалась полуголая толстушка со змеёй на руках. Какой-то человек в костюме, но без рубашки выкатывал из универмага вешалки набитые новой одеждой. Шубы и пальто срывали вместе с целлофаном, но не использовали по назначению, а кидали под ноги, чтобы тут же развалиться на манер римских патрициев с бутылкой и куском мяса.

На нескольких ящиках велась азартная карточная игра. Гризли рассмотрел пачки денег, перевязанные банковскими лентами, которые игроки швыряли на кон. Играли на сотни тысяч и тут же этими деньгами растапливали очередной костёр. По углам площади ещё дымили остовы трёх сожжённых бронетранспортёров, кроме того, провалившись передними колёсами под лёд реки, заканчивали службу несколько армейских грузовиков. Среди танцующих Гризли заметил тех самых солдат, которым надлежало успокаивать и разгонять толпу. Многие разделись до пояса, раскачивались, обнявшись, стреляли в воздух. Многие спали прямо на асфальте, перебрав спиртного. Спящих никто не трогал. Однако не со всеми тут обошлись с состраданием.

На бронзовых штыках Воинов-Освободителей, словно в насмешку, были повешены полдюжины офицеров. Немало трупов валялось на набережной, а когда стал виден спуск к воде, Рокси не смогла сдержать крика. Вокруг площади не строили жилые кварталы, поэтому сотнями жертв избиения стали банковские клерки, продавщицы и офисные сотрудники десятков компаний, опрометчиво выходивших на работу, когда этого делать уже явно не стоило. Зрелище побоища завораживало и отталкивало одновременно. Среди трупов оживлённо перемещались группки озабоченных парней, переворачивали женщин помоложе, стаскивали с них одежду…

— Ты погляди, что они творят!

— Мне кажется, я в страшном сне, — призналась Рокси. — Останови, меня сейчас вырвет.

Гризли тормознул, едва не воткнувшись в зад тяжёлому грузовику. Пока Рокси приводила себя в порядок, он ещё раз проверил ружьё и перевёл взгляд на правый берег, в Заречье. Там тоже веселились. По соседству с супермаркетом толпа выламывала огромные стеклянные окна в здании банка. Окна, способные выдержать выстрел из гранатомёта, пока не поддавались под напором десятков топоров, только покрылись сетью трещин. Мотоциклисты ездили внутри банка по ковровым дорожкам, стреляли в люстры и перегородки. Средний возраст мародёров едва превышал пятнадцать лет, а многие казались гораздо моложе.

Однако, словно опровергая расчёты Гризли, из-за здания Старого вокзала показалась толпа взрослых, плотная и горячая, как незастывший холодец. Двумя широкими колоннами, издавая вопли и поднимая над головами включённые на всю мощь магнитофоны, морлоки вливались на вокзальную площадь. По пути они переворачивали машины, сшибали вывески, оставляли пустые проёмы на месте витрин. Кажется, у них намечалось что-то вроде сходки; на ступеньках вокзала появились фигурки ораторов с мегафонами, но холодец продолжал вариться, задние ряды не желали никого слушать, орали и пели песни. Эти были гораздо старше, скорее студенческого возраста, и среди гражданских тут и там мелькали военные рубашки. Гризли прикинул, что если они не поедут немедленно, то толпа успеет добраться от вокзала до моста, и ему тогда не суждено навестить в Заречье старшего брата Кисанова.

Ему хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать этот бесконечный шабаш. Сцепив зубы, он вёл машину; ежеминутно приходилось объезжать брошенные или столкнувшиеся автомобили. Несколько раз попадались фрагменты тел и целые трупы. На середине моста возникло серьёзное препятствие.

Поперёк проезжей части на боку лежал длинный фургон, под ним стонал молодой мужчина. Всё равно пришлось бы притормозить, чтобы прижаться к тротуару. Гризли почти инстинктивно остановил машину и вышел, но одного взгляда хватило, чтобы понять — случай безнадёжный. У мужчины наверняка раздавило грудную клетку, а ноги под бортом фургона должны были превратиться в кашу.

— Что с ним делать? — Гризли подставил плечо, попытался приподнять фургон. Махина не сдвинулась ни на миллиметр.

— У… ма… гу… — прохрипел раненый.

— Дьявол, не могу это слышать! — Рокси тоже вышла, сжимая ружьё. Её зубы стучали, как кастаньеты.

— Вернись в машину, замёрзнешь! — разозлился Гризли.

— Он будет долго умирать, — сказала Рокси.

— Так что, мне его пристрелить? Ты это имела в виду?!

— Посмотри на него! Ты что, ничего не замечаешь?! — она надрывала голосовые связки, перекрикивая рокот сотни мотоциклов. — Он сам таранил столб!

Гризли поглядел внимательнее. Его бывшая жена, как всегда, оказалась права. Обычный человек давно бы скончался от таких ран; этот жил, и мог ещё выздороветь, если какой-нибудь сердобольный дурак подставит плечо.

— Ржунемогу! — внятно произнёс раздавленный человек, и вдруг, заведя ладони под обшивку фургона, начал медленно приподнимать его над собой.

— Скорее! — не своим голосом завопила Рокси. — Хорёк, это ловушка, они сзади!

Гризли обернулся, чувствуя, как ноги превращаются в два рулона ваты. К ним неловкими, дёргаными скачками, периодически помогая себе руками, неслись несколько существ, словно сошедших со страницы учебника, где демонстрировались предполагаемые предки человека. Им почти не приходилось сгибаться, чтобы достать когтистыми ладонями до асфальта. Секунду спустя Гризли понял, отчего они бегут так неловко, — им мешала одежда. Не всем — некоторые ещё не достигли окончательной фазы превращения; да и кто знал, как выглядит окончательная фаза? Во всяком случае, они ушли намного дальше в своём «развитии» по сравнению с толпой на площади. Те ещё бесцельно развлекались, а эти — охотились…

— Скорее! Бежим!

— Они хотят нас запереть!

Гризли прыгнул за руль. Раздавленный зеленоглазый парень приподнял грузовичок на вытянутых руках и готовился сдвинуть его в сторону, окончательно перегородив этим проезд по мосту. Слева от его машины лежал колёсами вверх длинный полицейский «форд-таурус», дальше путь заслонял упавший фонарь.

Гризли направил «фиат» не вправо, на спасительную полоску асфальта, а прямо на поклонника здорового смеха.

— Рокси, держись!

Она упёрлась ногами и руками. Ударом крыла парню переломало то ли руки, то ли уже лапы, грузовик снова упал на него, на сей раз — прямо на оскаленный рот. У «фиата» задрались задние колёса.

Гризли почудилось, что машина застряла, но секунду спустя она освободилась, оторвав половину бампера. Левая фара рассыпалась осколками.

— Гризли, сзади!

— Стреляй! Стреляй прямо сквозь стекло!

— Чёрт! Заклинило!

Он наступил на педаль, со скрежетом перевёл рычаг скоростей в заднее положение, и почти сразу ощутил жесточайший удар о багажник.

Очень похожее на человека существо в рыжей лыжной куртке скорчилось на дороге, потирая разбитое колено. Левой стороной выпуклой морды урод проехался по асфальту, кровь заливала ему глаза.

Гризли рванул вперёд.

— Стреляй же! Ты зарядила?!

— Есть один! — победно крикнула Рокси и спустила курок.

От близкого выстрела в голове загудел колокол. Позади на мосту стонали уже двое. Гризли не смотрел назад. Он всё внимание сосредоточил на узком пространстве между фургоном и высоким бордюром, окаймляющим пешеходную часть моста. Он замедлился совсем ненадолго, но это замедление, как выяснилось очень скоро, спасло им жизнь.

— Берегись, он сверху!

Крыша над головой прогнулась. Кто-то огромный и тяжёлый приземлился на багажник «фиата»; в паре сантиметров от своей щеки, за стеклом, Гризли увидел мохнатую мускулистую лодыжку, непонятным образом впихнувшуюся в зимний ботинок. Ботинок буквально разлезался по швам, спереди шов порвался, выпустив наружу коричневые пальцы с загнутыми вниз ногтями. Носивший такую обувь наверняка испытывал страшную боль и не мог нормально передвигаться. Сейчас спрыгнувший на крышу незнакомец пытался удержаться на влажном металле, но левая нога съезжала в сторону.

— Жунигугу! — зарычал прыгучий гость. Рокси завопила и выстрелила второй раз. Сбоку кто-то утробно зарычал. Гризли успел заметить, как волосатая горилла в пиджаке сорвалась с перил и полетела в реку. Рокси навострилась перезаряжать, опустив стволы в проём между передними сиденьями. Два патрона она держала в зубах, как заправский пират, ещё два — в пальцах, при этом успевала ругаться, тоже не хуже пирата.

Гризли швырнул машину в узкий проём; правый борт высекал искры из гранита. Пассажирская дверь покорёжилась, стекло превратилось в непрозрачную белую сеть. В следующий миг нога урода, влезшего на крышу, попала между корпусом «фиата» и задней стенкой лежащего фургона.

— Дави его, дави!

Такого животного вопля Гризли никогда ещё не слышал. Кровь размазалась по стёклам, мелькнула голая кость, торчащая из ботинка, «фиат» совершил последнее дикое усилие, на пределе возможностей мотора, и… прорвался. Гризли задыхался от пороховых газов и вони горящих покрышек. Он позволил себе обернуться назад, когда Рокси выстрелила в третий раз.

Обезьяноподобный человек катался на асфальте, прижимая к себе истрёпанную нижнюю конечность. На него накинулся его же сородич, впился зубами в ногу. В двух метрах от продавленного багажника покачивалась на коленях женщина. Цепочка на её шее, когда-то наверняка свободно свисавшая, впилась в мышцы. Женщина почти догнала машину, а теперь с недоумением на вытянутом вперёд лице рассматривала рваную рану у себя на груди. Рокси ухитрилась попасть в неё в самый последний момент, практически в полёте.

— Хорёк, жми, жми! — выкрикивала Рокси. Гризли не заставил себя упрашивать. Оглянулся он только один раз, когда Рокси снова спустила курок. Их преследовали двое уродов, но после выстрела отстали. Одному в районе локтя почти оторвало руку. Ещё один копошился возле раненой женщины. Он стоял на коротких коленях, низко наклонившись над лежащей, а она вяло отбивалась…

— Боже, они жрут своих… — прохрипела Рокси и зашлась в кашле.

— Как волчья стая! — покивал Гризли. — От голода бросаются на раненых… Что это такое, ты мне можешь объяснить?! Ты же учёный, говори! Что это за напасть? Мы все такими станем?

— Все не станем, — без доли юмора ответила Рокси. — Очевидно, разная интенсивность бомбардировки генома приводит к разной степени мутаций. Рано или поздно они все погибнут, мои лабораторные животные скушали друг дружку и умерли…

— Ты меня здорово утешила! — прокричал Гризли и перенёс всё внимание вперёд.

От Старого вокзала выступило факельное шествие; пять минут — и они перегородят мост; а кто поручится, что полуголые молодые люди с автоматами окажутся дружелюбнее уродов? Бывший учитель рванул вниз, выжимая из двигателя последние силы. Колёса подскакивали на камнях, разбросанных портфелях и тюках. Несколько раз они переехали мёртвых людей. А может быть, только раненых. У Гризли не оставалось сил рассуждать о второстепенных вещах.

Они успели. Заречье распахнуло перед ними полусгоревшие загаженные кварталы. Ещё вчера здесь вовсю бесились, но сейчас, к великому счастью Гризли, веселье сместилось к центру. Совсем недавно по проспекту прошлась танковая колонна, беспощадно сдвигая брошенные машины к обочинам. Леониду оставалось только ехать между следов гусениц. Рокси толкнула его в бок, когда справа открылась площадь Согласия с видом на киноцентр «Аркада».

— Смотри, что творится!

Он быстро обежал взглядом улицу — ни единого человека, и только тогда позволил себе остановиться. От напряжения сводило мышцы шеи. Несколько минут Гризли массировал непослушные онемевшие пальцы, прилипшие к рулю.

— Как будто концерт…

Киноцентр полыхал иллюминацией, как праздничная ёлка. Пожалуй, это было единственное строение в округе, даже частично не захваченное пожарами. У пандусов и на этажах суетились десятки и сотни людей. Они сидели, свесив ноги, на балконах и на крыше, курили и пели под караоке. Иногда ветер доносил со стороны бетонного монстра взрывы хохота и коллективные вопли. Порой сотни рук вздымались вверх, в анархистском приветствии. Внизу, под дождём, блестели мотоциклы и несколько джипов.

— Они любят кино… — сказал Гризли.

Экс-супруги взглянули друг на друга и рассмеялись. Чёрные от пороховой копоти лица, вытаращенные, налитые кровью глаза, у обоих трясутся руки.

— Мы не в лучшей форме, да, Леонид?

— И когда ты выучилась стрелять?

— Захочешь жить — научишься и подводной лодкой управлять…

— А ты молодец. Ты нас спасла.

— Ты тоже ничего. У меня не плечо, а сплошной синяк.

— Н-да… — Гризли замолчал. Говорить было не о чем. Он думал, как отреагирует Рокси, если они найдут Лолу, а потом вернутся и обнаружат растерзанных Нину, Жоржа и Эмму. А что он сам думает по этому поводу? Он постарался напрячь уставшие извилины, но ничего толкового родить не сумел.

— Чем мы лучше их, Рокси? Чем мы лучше их? Вчера я убил человека и думал, что не переживу этого.

— А сегодня уже входит в привычку? — хмыкнула она. — Не бери в голову. Мы лучше их, потому что мы хотим работать, это же очевидно. Ты хочешь вернуться в школу, я — к своим микроскопам.

— Но те парни, что насиловали Нину… Это всё мои ученики, обычные ребята. Стало быть, мы лучше детей?

— Стало быть — лучше… — Рокси поплевала на платок и вытерла ему сажу с подбородка. — А почему это тебя не устраивает?

— Потому что… принято считать, что каждое следующее поколение превосходит… ну и так далее.

— Кем принято, милый? — саркастически скривилась она и полезла в бардачок за патронами. — Вероятно, мы улучшались до некоторого предела, не замечая, как они опускаются. Ведь они же ничего не хотят, ты сам мне сколько раз жаловался. Помнишь, что кричал этот урод на крыше?

— Что-то вроде… Ржу-не-могу?

— Вот именно, милый. Это и есть порог начала мутаций.

— Послушай… А если мы найдём… — Гризли вспомнил о Нине Гарчава. — Я хочу сказать, если нам встретится ещё один чужой ребёнок, но нормальный?

— Какая теперь разница? — резонно возразила Рокси. — Теперь все дети общие. Они и раньше были общие, придётся об этом вспомнить…

 

Глава 25

Конец правды

— На счёт «три»! — прокричал Хорёк, упирая лезвие топора в щель на уровне замка. — Я отжимаю, ты бьёшь прикладом, вот сюда!

Изнутри ревела музыка. Нет, «ревела» — это чрезвычайно мягко сказано. При таком уровне шума казалось странным, что внутри вообще могут добровольно находиться люди. Скорее, поток «металла» сгодился бы для утончённых пыток в политической тюрьме.

— А может, позвоним, а потом нападём? — знаками показала Рокси.

— Будем ломать, всё равно не услышат! — прямо в ухо ей ответил Леонид.

От первого же толчка дверь распахнулась. Не ожидавшая такой лёгкой победы, Рокси буквально провалилась внутрь. Как выяснилось, изнутри замок вообще не закрывали, дверь держалась потому, что её припёрла упавшая полка с обувью.

В нос Рокси ударила невыносимая вонь. Здесь несколько дней непрерывно курили, не проветривая. Кроме того, совершенно очевидно, что засорилась канализация и протухли какие-то продукты. Дверь в ванную комнату висела на одной петле, а в самой ванне, укрывшись газетой и вытянув вверх ноги в перемазанных дерьмом ботинках, храпел волосатый субъект неопределённого возраста. В раковине гнездились пустые бутылки. Из туалета на палас прихожей сочилась вонючая жижа. Вешалки обрушились, одежда свалялась в ком. На стене выгорело пятно обоев, потолок прихожей тоже почернел. В ноги к Рокси бросился обезумевший от голода тощий кот. Он тёрся о её сапоги и беззвучно, жалобно разевал пасть.

Мяуканья Рокси не услышала. По закону подлости, в её тихом, вполне благополучном доме отключили подачу тока, а в этом гнусном притоне с электричеством был полный порядок. Два огромных двухсотваттных динамика располагались прямо в коридоре, их просто не дотащили до комнаты. Скорее всего, аппаратуру любители музыки спёрли в ближайшем магазине, с колонок даже не потрудились снять защитную плёнку и рекламные стикеры. Ещё один динамик Рокси обнаружила в кухне, но из него уже успели сделать мишень для ножей. Собственно в кухню войти не представлялось возможным. Полки с продуктами кто-то сорвал и безжалостно растоптал, мягкий уголок изрубили в щепки, из холодильника вывернули внутренности. По сырому мясу и рыбе ползали черви. Вода из сломанного крана тугой струёй била в потолок и возвращалась тёплым ливнем.

— Если что, ты сможешь выстрелить? — спросил её Леонид.

Рокси уверенно кивнула. Она готовила себя к этому всю дорогу. А если быть более точной — все две недели нарастающей вакханалии. Она слышала по ночам эти шепоты, и теперь твёрдо знала, что они означают. Безумие охватило и её, и всех прочих, включая Хорька. Но им повезло, или везение тут ни при чём; по крайней мере, её родители прожили большую часть жизни в деревне, без всякой химии, на своей зелени, сметане и мёде. Это обнадёживало, хоть как-то. Но волна, накрывшая миллионы доверчивых граждан, самым краешком зацепила и её. Поэтому она и задавала себе этот вопрос ежедневно, задолго до того, как в её руках появилось ружьё.

Выстрелить в человека. Убить подростка, ребёнка или старика. Убить того, кто посягнёт на твою жизнь, и при этом — не промедлить, не дать себя запутать вживлённым под кожу идеям добра и милосердия.

Либо они, либо мы.

Больше всего она боялась, что, спустив курок, почувствует страсть к убийству и перестанет себя контролировать. Некоторые предпосылки к этому имелись; Рокси под пыткой не призналась бы об этом маме, или, боже упаси, Хорьку. Уж он-то, мягкотелый и нерешительный, боялся бы даже находиться с ней рядом.

Она убеждала себя, что хочет помочь всем этим детям, но ни один из сложных экспериментов, проведённых лихорадочными темпами, не дал результата. Медики опустили руки, микробиологи и химики опустили руки ещё раньше. Тогда доктор Малкович переломила себя и пришла к новому, поворотному выводу. Спасать следовало только тех детей, кто не превращался.

Остальных следовало убивать.

Рокси неоднократно ловила себя на том, что зрелище драки, насилия привлекает её всё сильнее. Полковник Малой доставлял её до квартиры, настрого запретив выходить вечером. Она обнимала миску с салатом, усаживалась перед телевизором, пока он ещё работал, и впитывала кровавые репортажи журналистов. Последние дни их никто не сдерживал, испарилась даже видимость цензуры. Рокси подозревала, что хозяева телеканала так же покинули страну, как и руководство её института, поэтому парни с камерами творят, что им вздумается. Вместе с тем она всё чаще ловила на их взмокших лицах радостный азарт, когда они демонстрировали последствия очередного побоища или успевали отснять коллективную драку.

Рокси им сочувствовала, и от этого ей делалось ещё страшнее. Ей начинало нравиться. Нет, не сам хаос, похожий на безразмерную чёрную воронку, засасывающую мир. Оказывается, ей всегда подспудно нравилось, что за свою правоту и честь можно постоять с оружием в руках, только в «мирное» время её влечение не находило выхода. Пока телестанции ещё вещали, Рокси упоённо пережёвывала те новости, где беззащитные обыватели оказывали вооружённый отпор грабителям…

Её саму спасла горящая церковь. Рокси дисциплинированно сидела взаперти, когда по батарее забарабанила соседка. Они встретились на балконе, и Рокси узнала, что во время вечерней службы какие-то мерзавцы заперли выходы в стареньком парковом храме, облили его бензином и подожгли. Пожилые соседи, обычно такие тихие, ринулись на помощь солдатам, тушившим пламя. Штатных пожарников уже в городе было не сыскать, но остатки армии ещё держались. А может быть, погибавшим в церкви людям просто повезло, что мимо проезжал грузовик с военными.

Неожиданно для себя Рокси ринулась в самое пекло и выволокла оттуда двух задыхавшихся детей. Вероятно, нашлись другие спасатели и спасённые, но ей хватило возни с Жоржем и Эммой. Младший находился в глубоком ступоре, а его старшая сестра получила серьёзные ожоги, и сложно было сказать, отчего она сильнее плачет — от боли или от потери родителей, которые остались под рухнувшими балками.

Только к четырём утра Рокси закончила хлопоты с детьми, перевязала их, почти насильно накормила, напичкала таблетками. Затем дотащилась до дивана и позволила себе заплакать. Это были восхитительные слёзы, чистые и прозрачные. Впервые за несколько месяцев, а может и лет, она поймала, почувствовала рядом тот стержень, который постоянно ускользал от неё.

Всего лишь чужие дети. А с другой стороны — почему чужие? Для кого чужие?

И кто мог с уверенностью сказать, что насилие не породит жажду ещё большего насилия? По всей видимости, так и происходило с теми, кто соскочил с катушек. Ещё немного, и ей осталось бы самой застрелиться. Поэтому, когда сосед приволок охапку ружей, она, не колеблясь, вооружилась, но совсем не с тем настроением, которое у неё было вчера. Накануне она мечтала о том, как было бы славненько загнать пулю в живот всем этим подонкам у власти, продажным толстопузым пустобрёхам, закормившим страну отравой, и как было бы здорово войти в банк в чёрной маске Зорро и раздать деньги тем, кто действительно недоедает. А потом дождаться слезливого выступления жирного председателя правления этого самого несчастненького ограбленного банка, послушать, как он будет умолять своих зажиточных клиентов потерпеть, и прийти к нему ночью, разбудив ударом ствола в зубы. Чтобы он трясся на коленях, голый, привязанный к забору, на главной улице города, и всенародно признался бы, сколько вилл построил на Лазурном берегу и сколько тонн квадратных помидоров скормил миллионам своих нищих сограждан…

Теперь, когда в соседней комнате всхлипывал во сне Жорж, ружья ей понадобились совсем для других дел. Дети стали общими, вот в чём отгадка, дети снова стали общими, как миллионы лет назад, когда о каждом малыше заботилась стая. Поэтому Рокси ответила Хорьку, что спустит курки без малейшего сомнения. Если в гостиной, куда, змеясь, уползали провода динамиков, найдётся Лола или любой другой нормальный человек, она без колебания перестреляет всех ублюдков.

Жаль, что ружьё так долго перезаряжается и его так тяжело держать на весу!

В комнате слева никого не было, если не считать трупа голой девушки на ковре. Девушка выглядела намного старше Лолы, шатенка с длинными космами, но Леонид дрожащими руками всё же перевернул тело и тут же отшатнулся. Рокси зажала рот и отвернулась. Сволочи разрисовали девицу бритвами. Она дала себе слово, даже если Лолы тут нет, что перебьёт всех этих сволочей.

Всех до единого.

Леонид проверил спальню. Там, среди пустых бутылок из-под абсента, дрыхли в обнимку двое, мужчина и женщина. Хорёк подёргал бывшую жену за рукав, приподнял прожжённый, изгаженный плед, которым накрылись пьяные любовники. Обнажённые плечи и спину женщины покрывал густой коричневый ворс, под кожей вздрагивали и сокращались мышцы. Трицепсам мог бы позавидовать любой атлет. Лиц Рокси не увидела; они спали, уткнувшись друг в друга, плотно сцепив объятия. Вокруг них на широкой кровати валялись пустые консервные банки, разорванные молочные «тетрапаки» и куски недожаренной курицы. Шесть или семь одноразовых шприцов торчали из горшка с кактусом. Рокси приложила ружьё к затылку женщины и взглядом спросила у мужа разрешения.

Хорёк сглотнул.

— Жалеешь?! — крикнула ему в ухо Рокси. — Тогда разбуди их, посмотрим, как они пожалеют нас!

— Сначала — туда! — он показал на стену гостиной.

— Нет! — Рокси притянула его за воротник. На его белой физиономии прыгали бескровные губы. — Они проснутся и нападут сзади!

— Так что мне их, бить топором?

— Там твоя дочь! — напомнила Рокси. Ей начинало надоедать его дурацкое поведение. — Какого чёрта ты ко мне припёрся?! За сочувствием? Я ушла от тебя, потому что ты тряпка, а ты явился, чтобы лишний раз мне это напомнить?! На, держи и докажи, что ты мужик!

Она вытащила из ножен на его поясе охотничий нож и сунула рукоять ему в ладонь.

— Считаю до трёх, — предупредила Рокси. — Или ты действуешь, или я ухожу! Раз…

Музыка на секунду стихла, за стеной стал слышен хохот и визг, но громыхание тут же возобновилось. Звук басовых струн рвал на части барабанные перепонки. Краем глаза Рокси засекла движение позади, в коридоре. Это пытался выбраться из ванны уснувший там волосатый тип. Он почти вылез, но в последний момент соскользнул назад. Грохнула раковина, зазвенели бутылки.

Хорёк держал нож так, будто собирался совершить харакири. В левой руке он сжимал маленький топорик из автомобильного набора.

— Два! — показала ему на пальцах Рокси. Она прижалась к стене, держа под наблюдением ванную, готовясь в любой момент стрелять. Проклятое ружьё оттягивало руки. Застрявший в ванне пьяный придурок нечленораздельно ругался. Из кухни прибывала горячая вода и хлестала по ногам.

— Ладно, дай! — Гризли вырвал у неё ружьё, приставил к затылку мужчины и нажал на курок.

Женщина тотчас заворочалась, вскинулась, словно и не спала, и секунду спустя оказалась на ногах. Она почти не отличалась от обычной голой девушки, но вряд ли какой-нибудь мужчина в здравом уме соблазнился бы её грязными прелестями. В ней всё было слегка перекошено, лоб сдвинут назад, нижняя челюсть, напротив — вперёд, плечи сутулились, на руках змеились жилы. Секунду спустя «красотка» попыталась прорваться к двери, но натолкнулась на нож Рокси. Зашипев, она необычайно проворно отскочила в угол спальни и спряталась за шкафом. В соседней комнате продолжала орать музыка. Под подошвами хлюпала вода.

— Стреляй же! — Рокси дала Гризли пинка.

Он выдохнул, упёр приклад в плечо и двинулся в обход дивана, стараясь не смотреть на убитого. Голая женщина выставила вперёд когти, открыла рот и, судя по напрягшимся на горле венам, заревела, как загнанное в угол животное. Гризли не услышал её крика.

На сей раз, стреляя, он не отвёл глаз.

Потом они вместе с Рокси прикончили того, кто парился в пустой ванне, и Гризли потерял всякую чувствительность. Во всяком случае, ему так тогда показалось. Рокси доложила, что осталось всего двенадцать патронов. Гризли забрал у неё свой длинный охотничий нож и сделал с волосатым уродом всё что нужно.

Даже больше, чем нужно. На всякий случай.

А потом они толкнули двустворчатую дверь гостиной. Гризли сразу же увидел, что Лолы там нет; он испытал одновременно облегчение и острое разочарование. Друг напротив друга в разных углах комнаты надрывались динамики. Пахло марихуаной. На полу, на ворохе одежды, методично занимались сексом двое взрослых парней и девушка. Впрочем, они вряд ли сознавали, что делают. Судя по выражениям лиц, их мозги находились очень далеко от тел. Рядом, откинувшись, спал с открытым ртом третий голый участник действа, по виду — совсем ещё школьник. Гризли узнал в нём Боба Илинеску. Старшего брата Кисанова он никогда не видел, но тоже сразу узнал — братья были очень похожи.

Старший сейчас находился в абсолютно отключённом состоянии, он сидел спиной у стенки, вытянув ноги, зажав между пальцев почти догоревший «бычок». Из его распахнутого рта текла слюна, зрачки закатились. Рядом с ним, в такой же нирване, расположилась девушка совершенно неопределённого возраста. Её белые патлы свисали на лицо, зубы торчали вперёд, кожа на скулах натянулась и блестела, точно натёртая маслом. Между ног девушки на полу катались шприцы. Младший Кисанов покачивался под музыку, обнявшись ещё с двумя взрослыми парнями в кожаных рокерских куртках. Танцем их телодвижения Гризли назвать бы затруднился.

Рокси подняла ружьё. Гризли потянул Кисанова за шиворот; лишившись поддержки, оба его товарища по танцам повалились на заплёванный паркет. Один так и остался лежать, второму удалось встать с третьей попытки. Он бессмысленно посмотрел на Рокси, затем разулыбался, схватил с пола бутылку и ударил горлышком об угол колонки. Рокси не стала ждать, пока он подойдёт вплотную. От выстрела парень задом плюхнулся на микшер, музыка оборвалась. Второй рокер тупо поглядел на своего товарища, истекающего кровью, и… уснул.

Рокси потрясла головой. От внезапно нахлынувшей тишины воздух звенел и дробился.

— Где она? — тряс Гризли в коридоре полуживого Влада. Тот постепенно приходил в себя, икал, трясся, пока не сложился пополам в рвотном припадке.

— Где Лола, я тебя спрашиваю? — Гризли снова поднял десятиклассника. От запаха его самого едва не вывернуло.

Киса ухмылялся зелёными губами. Весь его подбородок был тоже в чём-то зелёном и липком. Гораздо позже Рокси наткнулась в углу на пятикилограммовый пакет с надписью «Марципановая паста для кондитерских изделий».

Рокси оценила обстановку. Воевать тут было не с кем. Совокуплявшаяся троица продолжала своё скучное занятие, похоже, они не заметили исчезновения музыкального фона. Кисанов старший явно умирал от передозировки на пару со своей подружкой. Рокси прикрыла дверь, прислонила ружьё к гардеробу и потянулась в карман за сигаретами. Как и Гризли, она не жаловала табак, могла изредка выпендриться в компании, но в здешней атмосфере без курева становилось ещё хуже.

Она проглядела момент, когда голая девица из спальни набросилась на Гризли сзади. Тот стоял, прижимая Кису к стенке, что-то терпеливо ему втолковывал, и вдруг юный рокер захохотал. Рокси выронила сигарету изо рта. Она своими глазами видела, как эту звероподобную фурию застрелили десять минут назад, а теперь та, с ужасной дырой в спине, прыгнула через весь коридор и схватила Гризли за горло. Он потерял равновесие и упал с нею вместе.

Кисанов захохотал, пуская носом пузыри, ловко извлёк из-под куртки нож, и нацелился им учителю в живот. Гризли упёрся ногами в стену, кое-как сумел перевернуться, встал на четвереньки, но девица его не отпускала. В дыру на её спине Рокси могла бы засунуть кулак.

Киса потерял линию прицела, его кидало из стороны в сторону, а потом вырвало ещё раз. Рокси, чертыхаясь, тянулась к ружью. Ружьё запуталось ремнём в мешанине упавших предметов. Гризли хрипел, девица сзади сжимала ему шею, точно капканом. Рокси уже бежала к ним через всю длинную прихожую. Киса снова заносил нож. Гризли удалось толкнуть безумную женщину спиной на дверь ванной. Она заорала от боли, наткнувшись открытой раной на торчащую ручку, выпустила его горло и сползла на пол. Кисанов замахнулся вторично, снизу, целясь Леониду в пах.

— Получай, мразь — Рокси спустила курки. Кису отшвырнуло назад, спиной в стену. Несколько секунд он продержался на ногах, будто приклеенный, затем плюнул кровью и повалился набок. До сего момента Гризли полагал, что подобные эффекты нарочно изображают в кино. Он удивился, как это голова парня не раскололась надвое при ударе. На цветной штукатурке осталось лоснящееся кровавое пятно.

— Вот и всё, — выдохнула Рокси.

В следующий миг она выронила двустволку и согнулась пополам в рвотном спазме

— Эй, Хорёк, я видал твою Лолу.

— Что?! — Гризли перескочил трясущуюся голую девицу, схватил парня за грудки. Ладони тут же стали скользкими.

Киса взвыл, прокусывая губы. Его круглая, слишком большая для худощавого тельца голова мотнулась в сторону, изо рта толчками повалила розовая пена, глаза закатились.

— Не трогай его! Не трогай, он притворяется! — простонала Рокси. — Этих сволочей невозможно убить. Я видела, слышишь? Я вскрывала мышей, у них два сердца.

— Ты не понимаешь, он узнал меня, узнал? — Гризли тряс обмякшую груду костей. На секунду ему показалось, что парень испустил дух; в груди у Кисы зияли две дыры. — Ну же, говори, сволочь, говори! Где моя дочь, говори?!

— Гыыы… — Кисины зрачки вернулись на свои места. Он смеялся, умирал и смеялся, руки скребли воздух, ноги расползались.

Гризли инстинктивно потянул парня на себя и едва снова не получил ножом в пах. Рокси завизжала. Как и следовало ожидать, как всегда в их браке, она оказалась права! Влад промахнулся, тяжело плюхнулся лицом вниз, нож, вращаясь, полетел в сторону кухни. Кожаная мотоциклетная куртка на тощей спине десятиклассника выглядела так, словно её трепал в зубах тигр или медведь, Гризли спросил себя, как может биться сердце после таких повреждений, но Киса жил…

— Кисанов?.. Влад?.. Пожалуйста, я прошу тебя… — Гризли плюхнулся рядом на колени. Киса смотрел в стену, не моргая. — Пожалуйста, скажи нам, где Лола? Ведь мы же знаем, что вы дружили, ходили вместе, слышишь? Я был не прав, я не отпускал её к тебе… Я был не прав, когда наказал её за сигареты. Ты слышишь меня, Влад? Мы ведь знали с мамой, что Лола с вами покуривает, и про вино знали, и про то, что вы ездили вовсе не в ночной клуб, а на дачу… к этому, как его…

Кисин зрачок расширился до предела, затем снова сузился, став чёрной вертикальной палочкой в мутном зелёном озере. Он попытался повернуть голову, всосал губами воздух, словно желая плюнуть учителю в лицо.

— Хорёк, ты рехнулся? — голос Рокси сбивался на фальцет. — Что ты несёшь? С кем ты говоришь, это же звери!

— Тихо, тихо, — предостерёг её от дальнейшего Гризли. — Я говорю с человеком. Я говорю с человеком.

Только не умирай сию секунду, гадёныш, подумал Гризли. Только не сию секунду. Он бережно приподнял круглую голову мальчика и подложил ему под щёку сплющенный рулон обоев. Ничего более подходящего под рукой не нашлось.

В комнате кто-то заворочался, послышался булькающий кашель. Гризли представил себе, как они начнут оживать, и выйдут, протягивая к нему тощие узловатые руки. С пробоинами в животах, со сломанными позвоночниками, они пойдут за ним через весь город, не отстанут больше никогда, потому что это он взял их жизни, и только он обязан вернуть им последний должок…

Он помотал головой, отгоняя бредовое видение.

— Слышишь, Кисанов? Пожалуйста, скажи нам, где она. Ты пойми, она ведь дочка, девочка, только поэтому мы себя с ней так вели. Вот будет у тебя дочка… — Гризли осёкся.

Киса медленно, будто преодолевая мучительное сопротивление среды, сфокусировал на нём мутный взгляд. В чёрной луже, натёкшей из-под его живота, подрагивали отражения лампочки.

— Умоляю тебя, Влад! — едва не рыдал Гризли. — Ведь ты же любил её, да? Ты любил её, и она тебя, наверняка…

— Паа… пр-рра… — напрягся умирающий рокер.

— Правда, ну, конечно же! Она сама об этом говорила… ну, не нам конечно, но я знаю наверняка, она говорила девочкам из класса… — повинуясь нелепому порыву, Гризли схватил ладонь парня вполне театральным жестом. Он принялся ласкать и обнимать ту самую руку, которая минуту назад собиралась его зарезать.

— Хорёк, что ты несёшь? — пискнула Рокси.

— «Па… Пар-радизо» — едва слышно прохрипел Кисанов. — Ей… ей там клево.

Спустя несколько секунд, сжимая скользкую ледяную ладошку подростка, Гризли ощутил момент остановки сердца.

— Кино? Он сказал — в кино? А вдруг это западня? — забросала вопросами Рокси. — Ты слышал, что там творится, в этом «Парадизо»?! Там людей скидывали с крыши!.. Леон, что ты замолк?! Леон, мы пойдём туда вместе? Хорёк, ты вообще слышишь, когда я к тебе обращаюсь?!

— Слышу, — Гризли перевернул Кису на спину, и помедлил, не зная, как половчее это сделать. Глаза Кисы упорно не желали закрываться. Гризли подумал и прикрыл лицо мертвеца куском обоев.

— Я слышу, — ровно повторил он. — Даже если это западня, то никак не для нас. В «Парадизо» я пойду один, без тебя. Если Лола там, я её не брошу. — Он вторично попытался опустить мертвецу веки, на сей раз удалось. Он никак не ожидал, что у двоечника и хулигана Кисы окажутся такие красивые глаза. Странно, но в классе он никогда к Кисанову не приглядывался. Невзирая на то, что шельмец таскался за его дочерью. А может быть, как раз потому я и воротил морду, уточнил Гризли. Глаза у Кисы нежно-салатные, в обрамлении пушистых, как молодая еловая лапка, ресниц.

— Что ты с ним копаешься?

— Я обманул его, — Гризли отряхнул колени, подобрал оружие. — Я тут вспомнил… Он как-то на перемене стал со мной спорить. Он кричал, что мы его достали враньём. Он кривлялся, как обезьяна, и нарочно, чтобы собрать побольше слушателей, громко спросил меня, зачем мы их постоянно дурим. Школа, родители, друзья родителей, дедушка, все взрослые… Зачем мы дурим несчастненьких запутавшихся деток… — Гризли словно проснулся. — Да, он спросил меня, глядя в глаза, зачем его родители подписывали контракт на его учёбу, если с них всё равно берут дополнительные деньги?

— И что ты ответил?

— Он тогда нарочно меня спросил с подковыркой, заранее ожидая в ответ неправду. И он эту неправду получил, как и планировал.

— Ну и что, что с того? — не поняла жена. — Какое отношение это имеет?..

— Ничего, — сказал Гризли. — Ты права. Раньше утописты считали, что дети непременно будут лучше нас. Мы все верили в гадких утят, как верили наши родители… Якобы, став прекрасными лебедями, они расправят большие чистые крылья над нашим убожеством…

Рокси взглянула на него с опаской.

— Но ведь виной всему генетическая отрава, — робко вставила она, — Леонид, я же не одна это сочинила. Тебе стоило послушать Адабашьяна, он же спец в этом деле…

— Безусловно, вы оба правы, — перебил Гризли. — Виной всему только попкорн. Только попкорн во всём и виноват.

 

Глава 26

Голый город

Прежде всего, следовало разыскать Железного друга. Стоило закрыть глаза, как он достаточно точно, почти в деталях, представлял своего будущего Железного друга.

Его Железный друг будет большой и тяжёлый, иначе нельзя. Иначе их не пропустят на королевский бал. Если предположить, что прекрасная принцесса уже там и надёжно заколдована придворными чародеями, то Железный друг должен многое уметь. Он должен владеть мастерством убеждения не меньше, чем гнусные вражеские колдуны. Он должен быть солиден, он должен говорить громко и убеждать одновременно большое число оппонентов. Он должен убедить их раз и навсегда в своей правоте, чтобы у тех, кто останется лежать позади, не возникло глупого желания продолжить спор. Значит, слова Железного друга должны падать веско, чтобы придворные негодяи заранее слышали его суровую и честную речь.

Железный друг — это последний довод.

Когда Гризли подобрал «фиат», у того имелись все стекла, дополнительные фары, молдинги, вдобавок по бортам — картины страшного суда. Скорее всего, у гонщиков кончился бензин, и они отправились искать другую машину. Теперь на место заднего и боковых стёкол Гризли запихал куски жести с крыши гаража. Может быть, повезёт, и мародёры примут владельца раскрашенной машины за своего. Впрочем, он подозревал, что «своих» ни для кого не осталось. Бензин Гризли перелил из канистры, оставшейся в отцовском гараже, ещё одну канистру сунул в багажник. Ему удалось без приключений доехать до универмага, только один раз по крыше попали камнем. Ружьё Рокси категорически отказалась отдать, и Гризли чувствовал себя крайне неуютно с одним только ножом. Она предложила — едем вдвоём, но он упёрся. В принципе, Рокси была права — за рулём он всё равно бы не смог воспользоваться неудобной двустволкой.

Эту работу он сделает один. Если он не справится, значит, ему не стоит заводить семью и детей.

Это его личное дело.

Возле универмага Леонид долго сидел в машине, не глуша мотор. Ближайший охотничий отдел находился недалеко, на первом этаже, но до него требовалось пройти по центральной галерее. Ничего особенного, каких-то сто шагов между двух рядов сияющих витрин. Гризли там неоднократно прогуливался, точнее, Рокси властно таскала его от одного ювелирного отдела к другому. Такое привычное раньше и скучное для мужчины занятие теперь превратилось в смертельный аттракцион. Там мог прятаться кто угодно. Бронированные внешние окна магазина выдержали все налёты и надёжно скрывали внутренности торгового гиганта.

«Если подкараулят внутри, могу не успеть добежать до машины… Но если у меня сейчас трясутся поджилки, как же я пойду в кинотеатр?» — спросил себя Гризли и вылез наружу. Он припарковал «фиат» у бокового крыльца, между сгоревшим микроавтобусом и перевёрнутым набок полицейским седаном. Полицейский автомобиль, к удивлению Гризли, был почти цел, но на переднем сиденье, удерживаемые ремнями, повисли два трупа в форме. У обоих крысы обгрызли лица. С проспекта удушливо воняло разложением и канализацией. С крыльца универмага Гризли видел отлетевшую чугунную крышку люка, из-под которой по асфальту растекалась мутная река нечистот. Первые несколько секунд Гризли казалось, что в городе царит тишина. Затем сквозь тишину прорезались далёкие удары, свист, крики. Где-то лилась вода, булькало, шипело, заливались собаки. Без шороха тысяч шин и шума тысяч моторов город казался голым.

«Я не боюсь. Я зайду внутрь…»

Где-то за стенками соседних дворов прошелестели быстрые шаги. Город казался голым, но не умер. На противоположной стороне улицы, за широкой аркой двора, пробежали несколько человек и скрылись в подворотне. Гризли даже не успел заметить, как они были одеты.

Призраки с повадками диких зверей.

Гризли вспомнил, как не так давно, буквально в прошлую пятницу, все уцелевшие напряжённо вслушивались, ожидая услышать рокот танковых колонн. Одни подогревали слухи о скором вводе в столицу десантных частей, призванных обеспечить порядок, другие уверяли, что слышали по радио переговоры танкистов, и уж завтра-то точно…

Но армия не пришла. Гризли не хотелось думать о том, как далеко распространилось безумие. Он нарочно не включал в машине магнитолу, чтобы не слушать шорохи на всех диапазонах. Он вытер вспотевшие ладони о брюки, покрепче перехватил нож и толкнул высокую дверь универмага. Мотор «фиата» негромко бурчал, ключи подрагивали в замке.

«Если они захватят машину, пешком мне не удрать…»

Центральная галерея первого этажа встретила его хрустящей темнотой. Только пройдя несколько шагов и привыкнув к косым лучам света, проникающим из закрашенных окон, Гризли понял, что так похрустывает и позвякивает под ногами. Кольца и серьги, колье и диадемы вперемешку с юбилейными монетами и миниатюрными статуэтками. Пыльные лучи солнца играли на кристаллах раздроблённых творений Сваровского, валялись отрубленные фарфоровые головы пастушек из роскошных мейссенских сервизов. В задрапированном красным бархатом отделе Картье роилась туча блестящих мух. Гризли не стал заглядывать за прилавок. Скорее всего, ещё одна продавщица, убитая прямо на рабочем месте.

Поминутно оглядываясь, он добрался до охотничьего магазина. Иногда ему казалось, что выше этажом кто-то бродит, пару раз доносилась глухая перебранка, больше похожая на возню грызунов, но нижний этаж оставался пуст.

В разворованном охотничьем отделе Гризли подобрал себе значительную часть экипировки. Витрины там давно разбили, огнестрельное оружие и ножи растаскали в первые дни волнений, но Железного друга Гризли там и не собирался искать Он выудил из-под перевёрнутого прилавка два отличных шокера, но с разряженными батареями, затем отыскал бинокль и дамский газовый пистолет. Всё лучше, чем ничего. Затем он обнаружил маленькую дверцу за стеллажами, которую не заметили мародёры. Ему пришлось повозиться, почти в полной темноте вскрывая ящики, но настойчивость была вознаграждена. Гризли обзавёлся прочной брезентовой ветровкой, ремнём с подсумком, работающим фонарём с запасными батареями и флягой. Завершая поиски, он наткнулся на инкрустированный горский кинжал в кожаных ножнах. Обычно такие поделки вывешивают в прихожих подле оленьих рогов.

Роясь среди опрокинутых витрин, Гризли поминутно выглядывал наружу, чтобы успеть скрыться, но всё равно не заметил, как они подкрались. Они не напали — покачивались и ухмылялись, вращая во все стороны оловянными глазами, точно сломанные куклы. Двое подростков, парень и девушка, и с ними взрослый мужик, лет под сорок, весь перемазанный белым порошком. Точно его возраст определить было сложно — небритому, заросшему созданию могло быть и пятьдесят, и тридцать пять. Из-за высокого прилавка Гризли их видел только выше пояса. В руках они могли держать что угодно. Гризли вообще видел в сумерках всё хуже.

«Постоянные сумерки, даже на улице, словно Бог приглушил свет… — некстати пронеслось у него в голове. — А ведь орлы могут выстрелить сквозь прилавок…»

Гризли замер, выставив перед собой кинжал. В переливах лезвия каталась тонкая вязь гравировки. Вряд ли этим театральным клинком можно было вести длительный бой, но на длительный бой Гризли и не рассчитывал. Либо он отпугнёт их сразу, либо… Правую руку Гризли медленно завёл за спину, где в кобуре покоился новенький газовый пистолет.

Они не стреляли. Наверное, разучились стрелять. Втроём нападать им было неудобно, пришлось бы перелезать через сломанную витрину. Гризли уже прикинул, что не станет дожидаться, пока они перелезут, а полоснёт кинжалом старшего, желательно попасть по лицу…

— Назад, — негромко приказал он.

— Грр-ра! — воскликнул мальчишка и сплюнул. С его подбородка свисала слюна с приклеившимися серыми комками. Затем парень поднял руку, в кулаке он держал что-то серое, и впился в это серое зубами. Он жрал сырого голубя с оторванной головой. Когда пацан оторвал ото рта птицу и принялся неторопливо жевать, весь его подбородок и щёки оказались в перьях. Гризли ощутил, как дыбом встал желудок. К счастью, с утра пустой.

Троица внезапно потеряла к нему интерес. Они заржали и неловко потопали в следующий отдел, а Гризли смог перевести дух. Теперь он их видел целиком. На девушке и пареньке ниже пояса ничего не было; очевидно, они совсем недавно прервали любовную возню, заметив Гризли. Мальчишка отшвырнул свой недоеденный обед и попытался овладеть подружкой на ходу. Та захихикала, виляя задом, затем они упали на груду оборванных портьер. Лохматый мужчина, вприпрыжку бежавший следом за парочкой, замер, не зная, что предпринять, — то ли помочь юному любовнику, то ли предпочесть голубя. Наконец голод победил, он отшвырнул жестяную банку и кинулся к сырому мясу. Банка прикатилась физику под ноги. Теперь Гризли понял, что за белая дрянь покрывала физиономию мужчины. Он жрал зубной порошок.

Стараясь не шуметь, под аккомпанемент вздохов, визгов и смачного жевания, Гризли спиной вперёд отступал к дверям. Внезапно бородатый мужчина бросил голубя и пошёл за ним. Гризли выбрался на крыльцо. Когда дверь открылась, он не стал дожидаться, пока у преследователя освободятся руки, а коротко ткнул кинжалом ему в живот. Мужчина выпал на крыльцо лицом вниз и скорчился. На нём было только короткое шерстяное пальто с биркой лондонской фирмы «Страус». Голые ступни кровоточили от десятков порезов. Гризли поступил так же, как герои на экранах «Парадизо», — вытер лезвие об одежду врага.

Жалеть было некого.

Фантастические идейки вроде спуска на планёре или марш-броска по канализации Гризли отмёл сразу. В киноцентр следовало идти, либо, замаскировавшись под своего, на ходу пожирая голубя, либо заехать прямо в нижний вестибюль на Верном коне. Где взять Верного коня, он примерно представлял. Если Рокси не ошиблась, если всех коней не расхватали до него. Разукрашенный «фиат» для столь ответственной роли не подходил.

К удивлению Гризли, далеко не все жители покинули город. Просто люди изменили стиль поведения на улицах. При звуке мотора они шустро скрывались в подворотни, запрыгивали в разбитые окна первых этажей или прятались в люки. Дважды его «фиат» обстреляли, но не прицельно. Одна из пуль застряла в дверце. Несколько раз Гризли прикладывал к глазам бинокль, успевал засечь лицо со вполне осмысленным выражением, без зелёных глаз и лишней растительности. Однако уцелевшие «нормальные» граждане явно не жаждали идти на контакт.

Каждый был сам за себя.

…Физик еле успел надавить на тормоз. За поворотом улицу перегораживали три сгоревшие машины, за ними несколько парней громили винный бутик, самому старшему едва ли исполнилось восемнадцать. На тротуаре выстроились в ряд новенькие дорогие мотоциклы. Сиял хром, лоснилась кожа, с шестерён сочилось масло. Сразу за сгоревшими машинами поперёк улицы, оборвав провода, лежала спиленная липа. Двое парней стучали топорами, заготавливая ветки для костра, ещё один резал мясо на старинном полированном столе. Стол они, скорее всего, выволокли из ближайшего дома.

Промежуточное племя. Эти ещё соображают.

Леонид смотрел на них сквозь баррикаду, а новоиспечённые «сектанты» — на него. Учитель не сразу понял, почему мысленно обозвал молодых людей сектантами, но потом заметил над костром перевёрнутый обгоревший крест. К крестовине была привязана мёртвая распятая кошка. Гризли показалось, что за клубами дыма он видит ещё один перевёрнутый крест, к тому кресту тоже что-то привязано, и это «что-то» гораздо крупнее кошки.

Кажется, ребёнок.

Он слишком поздно сообразил, что останавливаться ни в коем случае не следовало. Следовало объехать по тротуару или повернуть назад, но не застывать на виду. Парни уже заводили мотоциклы, а двое с топорами прекратили кромсать дерево и энергично ковыляли в его сторону. Их внешность не вызывала сомнений. Вроде бы всё как у рядового гомо сапиенса, но капельку иначе. Слишком длинные руки, слишком резко очерченные скулы, слишком запавшие глаза.

«Назад, к питекантропам…» — прошептал учитель, переводя рычаг скоростей на задний ход. Ближайший из парней, рыжий волосатый громила, легко взобрался на крышу сгоревшей машины и метнул топор. Гризли рывком вывернул руль. Топор, вращаясь, пролетел в трёх сантиметрах от лобового стекла, зацепил резиновый молдинг окна и упал на капот.

Леонид сдавал задним ходом, но, завидев прямо перед собой мотоциклистов, остановился. У него не было никаких шансов удрать на этой развалине, тем более задом наперёд. Второй парень, ещё совсем мальчишка, рыча, нёсся на него с топором. Двое мотоциклистов задрали машины на дыбы, моторы оглушительно взревели. Гризли замешкался, пристально разглядывая щуплого парнишку с топором. У того были самые обычные серые глаза, и короткие безволосые руки. Паренёк чем-то напомнил Гризли Кисанова, такая же круглая крупная голова и подвижный дерзкий рот, созданный для плевков и оскорблений.

У физика не было времени обдумывать, почему одни морлоки не меняются внешне, а другие плавно превращаются в человекообразных обезьян. Он крутанул руль вправо, перевёл рычаг и до отказа выжал педаль. Старенький «фиат» ринулся в бой, набирая скорость. До того как мотоциклисты опомнились и прекратили свою глупую гарцовку, Гризли сбил обоих «лесорубов».

Тот, что походил на Кисанова, успел замахнуться топором, а в следующую секунду исчез под колёсами. Рыжий, вместо того чтобы бежать и запрыгнуть назад, на баррикаду, закричал, скорчил рожу и сам кинулся навстречу машине. Он вопил и улюлюкал и, кажется, играл в детскую игру.

Гризли сдал назад, волоча за собой раненого. Мотоциклисты ринулись в атаку, но что-то у них не сложилось. Один не удержал тяжёлую машину, свалился на бок и принялся истошно визжать, придавленный раскалённым глушителем. Второй дал слишком много газу, его «сузуки» снова поднялся на дыбы. В тот момент Леонид посчитал их пьяными. Много позже, вспоминая события дня, когда ему пришлось своими руками убивать школьников, практически детей, он нашёл иное объяснение.

Юные мутанты теряли координацию. Они становились сильными и злыми, но забывали, как управлять техникой, электроприборами. Забывали, как правильно застёгивать одежду и держать ложку, как переключать скорость и выжимать сцепление.

Парень, похожий на Кисанова, был ещё жив. Он отцепился от «фиата» метров через сорок, Гризли на пределе скорости мчался задним ходом, виляя из стороны в сторону, а подросток вопил и цеплялся за бампер. На его лице от ударов по асфальту содрало почти всю кожу; из раздроблённого колена торчала кость. Однако стоило Гризли остановиться, чтобы набрать мощь для второго разгона, как парень приподнялся на здоровом колене и взмахнул топором. Он смеялся. Да, чёрт раздери, этот непотопляемый зверёныш выплёвывал зубы и смеялся! От его смеха по спине учителя поползли мурашки.

По тротуару, не попадая ногой на педаль, катили мотоциклы ещё два малолетних погромщика. Рыжий придурок подобрал свой топор и, прихрамывая, ковылял навстречу «фиату». Упавшему мотоциклисту никто не собирался помогать. Один из его товарищей остановился совсем рядом и пил из горлышка вино, не обращая никакого внимания на жалобные крики пострадавшего. Тот ворочался под двухсоткилограммовым байком, хрипя от натуги, и никак не мог вылезти.

Гризли закричал, потом зарычал.

Он швырнул помятую машину прямо на ухмыляющуюся рожу. Правые колёса подскочили, проехались по мягкому. Рыжий парень подобрал топор и прыгнул вперёд, целя Гризли сквозь стекло прямо в лицо. Воняло горелой резиной и слегка «подпалённым» сцеплением.

От удара о капот нападавший отлетел метров на пять, а Леонид прокусил губу и разбил лоб о стекло. Он уже увидел путь к спасению — на противоположном тротуаре оставалось достаточно места, чтобы пропихнуть маленький «фиат».

Гризли кричал.

Следующим ударом он лоб в лоб встретил мотоциклиста. Капот «фиата» вздыбился, отлетели боковые кронштейны, сразу стало плохо видно. Однако своей цели физик достиг, даже перевыполнил план. Завалились набок сразу два юных мотогонщика, а третий застрял между ними и начал сдавать назад, поливая воздух отборной матерщиной. Он ругался таким тонким, ломким голоском, что Гризли на секунду стало смешно.

В следующую секунду ему смеяться расхотелось, потому что в салоне разбилось заднее стекло, и, распространяя тошнотворную вонь, в дыру просунулась бритая голова с чёрными полосами на щеках. Вслед за головой влезли руки, как две гибкие длинные змеи, с раскровавленными головами. Гризли уже догадался, что к нему пожаловал тот обормот, что колдовал у костра. Вероятно, именно он распял и поджарил на кресте животных…

Леонид врубил задний ход, попутно сбив встающего рыжеволосого. Ноги бритого безумца затащило под заднее колесо, он вопил, но продолжал держаться. Гризли снова крутанул руль, прижимаясь правым бортом к боку, перевёрнутого автобуса.

Бритый заорал, попав задницей между двух стальных жерновов, его вырвало из салона, крутануло в воздухе. Гризли не смотрел, он сосредоточил внимание на мотоциклистах. Двое уже встали, кое-как справились со своими машинами, когда он произвёл повторный таран.

Отскочил назад и врезал третий раз, по лежачим, моля небеса, чтобы не прокололись колёса. Затем с визгом вывернул машину и направил на тротуар. Шершавой стеной дома снесло зеркальце и ручку, потом в дверцу ударил кирпич. «Фиат» соскочил с тротуара, Гризли зажмурился, внутренне ликуя. Он прорвался, прорвался!

Но сразу же вслед за ним в щель проехал мотоцикл. Физик наступил на педаль. Он никак не мог вспомнить название улицы, по которой теперь приходилось описывать «восьмёрки». В хаотичном беспорядке на проезжей части валялись чемоданы, тюки, велосипеды, телевизоры, дальше обнаружился грузовик, из кузова которого всё это добро выбросили. Из кабины грузовика свесился труп старушки в очках. Учитель крутил руль до боли в локтях, чуть ли не до пояса высунувшись в боковое окно, поскольку помятый капот окончательно встал дыбом.

— Сволочь, ах ты гад!

Мотоциклист не отставал, рычал всё ближе, но так же, как и «фиат», путался в раскиданных вещах. На относительно ровном участке, оставив позади сразу два жирно горящих автобуса, Леонид осмелился оглянуться. Его преследовали двое, но второй сильно отстал. А первый был уже совсем рядом — разинутая пасть, вздувшиеся жилы на шее, торчащие худые локти под рваным свитером. Впереди маячил перекрёсток с брошенным бронетранспортёром, а за ним — мост.

«На мосту не уйду, слишком чисто,» — подумал Гризли, собрался в комок и нажал на педаль тормоза.

Толчка сзади он не почувствовал, зато как следует, ощутил серию ударов сверху, по кузову. Вначале со всего маху туда грохнулся мотоциклист, затем его догнал мотоцикл, потом оба пролетели вперёд и приземлились на асфальт Мотоциклист уже не поднялся. Учитель обернулся. Второй преследователь исчез.

Леонид с трудом выбрался из машины, опёрся о дверь. Вокруг, перед въездом на мост, простиралась пустая площадь. Противный сырой ветер гонял бумагу. Где-то непрерывно стучало и скреблось железо. В осколках разбитых окон отражались угли догорающего газетного киоска. Два брошенных бронетранспортёра уныло охраняли памятник императору. У постамента вороны бродили возле трупов солдат. Накрапывал мерзкий дождь.

«Не надо никуда проваливаться — преисподняя уже здесь…»

До цели оставалось совсем немного — пересечь мост и метров шестьсот направо, по набережной. Ноги дрожали, перед глазами всё расплывалось. «Фиат» представлял собой жалкое зрелище, точно его провернули в мясорубке. Гризли вспомнил, что в бардачке видел пачку сигарет. Он не смог правильно её открыть, разорвал пополам, первой же затяжкой высосал треть сигареты. Физик не курил со школьных лет, но его даже не «повело».

Стараясь не испачкаться в крови, он достал из покорёженного багажника пилу, плоскогубцы и ликвидировал остатки капота. Машина стала окончательно спортивной.

— Я убил несколько детей, — признался Гризли бронзовому императору. Тот выслушал, слегка наклонив голову, положив руку в тяжёлой перчатке на эфес сабли.

— Вначале я думал, что мне просто повезло остаться в живых, — сказал Гризли. — Но тут всё несколько усложнилось. Я теперь верю, что выживу, иначе просто нельзя… Мне нужен Железный друг и Верный конь. Я не умею молиться. Может, ты мне поможешь?.. Проблема в ином. Я убил детей, чтобы спасти собственного ребёнка. Вот в чём проблема… Я что-то делаю неверно.

 

Глава 27

Мальчик

Он отшвырнул окурок и в последний раз оглянулся на своего недавнего преследователя, придавленного мотоциклом. У мальчишки, скорее всего, был сломан позвоночник, но он не умер. Он полз, подтягиваясь на локтях, и ухмылялся странно широким ртом. Если его не добить, ублюдок может выздороветь…

Гризли покачал головой и вернулся в машину.

Он остановился под серенькой вывеской «Главное управление внутренних дел». То, что надо. Леонид не хотел думать, что он будет делать, если Железного друга здесь не окажется. Он подъехал вплотную к одному из боковых подъездов. Стальная, забранная вагонкой дверь, никакого барства и лишних побрякушек. Рядом — бронетранспортёр с выгоревшим нутром, из заднего люка торчали ноги в сапогах. На дуле водяной пушки переступали лапами три жирных ворона. Стекло на дверном окошечке было разбито в двух местах, но сама дверь сидела крепко.

Надо выдохнуть и зайти внутрь…

Гризли посмотрел направо и налево. Справа двое мальчишек перебежали улицу и скрылись в подворотне. Далеко слева показался военный грузовик с затемнёнными стёклами, упёрся в баррикаду из двух поваленных набок трамваев и начал сдавать назад. Стая бродячих собак под предводительством стаффордширского терьера обнюхивала перевёрнутые помойные баки. Где-то зазвенело стекло, раздались беспорядочные выстрелы, и снова всё стихло. Учителю показалось, что кто-то пробирается внизу, под асфальтом. Из ближайшего люка раздавалось негромкое звяканье, приглушённый кашель. Впрочем, звук мог далеко распространяться по металлу. Похоже, жители осваивали водопроводные трубы…

Город жил. Насторожённой, искажённой, неуютной жизнью.

Гризли заглушил двигатель, проверил газовый пистолет и нож. Он вынужден был с горечью признать, что совершенно не ощущает себя Настоящим героем. Скорее, он ощущал, как в дряблом животе кишки сжались в трусливый комок. Он намеревался совершить вооружённый налёт на собственность государства. Что несколько отличалось от разграбления охотничьего магазина.

— Мне надо внутрь, — сказал Леонид в разбитое окошечко. Оттуда несло тошнотворной трупной вонью. Он уже почти научился не замечать этот запах.

Как и следовало ожидать, изнутри никто не ответил. Гризли надавил на кнопку, раздалось низкое гуденье. Он встал чуть в сторонке, как можно непринуждённее, гадая, функционирует ли камера над дверью. Налетевший порыв ветра едва заметно качнул дверь. Учитель потянул на себя ручку. Изнутри электрический привод замка висел на обрывке гофрированного шланга, засов был вывернут с корнем, а массивную стальную «собачку», видимо, долго и упорно колотили топором.

В полумраке изогнутого тамбура, за блестящими поручнями проходной, Гризли нашёл и топор, судя по всему, сорванный с пожарного щита. Лезвие торчало из затылка лежащего ничком лейтенанта. Наверное, лейтенант дежурил в проходной, на его рукаве болталась красная повязка. Задержав дыхание, стараясь не заглядывать в лицо убитому, физик присел на корточки, потянулся к кобуре на его поясе и замер.

Лейтенанту кто-то отрубил ноги. Причём сделали это ещё до того, как раздробили ему затылок. Несчастному стражу государственной собственности связали руки проволокой, прижали его к полу и отрубили ступни. Затем убийцы отрубили жертве ноги в районе колен. Палач держал топор нетвёрдой рукой, и ноги лейтенанта походили теперь на нарезанные свиные котлеты. Гризли представил себе картинку в движении, но ожидаемая дурнота не наступала.

Он закалился.

Он больше не прятал глаза от смерти.

Весь вопрос в том, где сейчас эти подонки. В кобуре он нашёл настоящий боевой пистолет. Бывший учитель физики сразу же почувствовал себя увереннее — в магазине оставалось четыре патрона, и в кармашке — дополнительный полный магазин Он снял оружие с предохранителя, но затвором пользоваться научился не сразу. Патрон выскочил и по катился по заляпанному кровью полу.

Позади скрипнула дверь тамбура Гризли подскочил. В щель с улицы просунулся любопытный собачий нос.

— Пошла вон! — Леонид переступил через мертвеца, вернулся к выходу и кое-как задвинул повисший на одном шурупе запор. Не слишком надёжно, но даст кое-какую гарантию, что никто не прокрадётся за ним следом. Хотя желающие могли войти через другие входы.

Мониторы следящих камер на посту превратились в стеклянное крошево. Та же участь постигла телефоны, внутренний интерком и электронику металлодетектора. Гризли прошёл сквозь раму с пистолетами в обеих руках. В обе стороны простирались широкие коридоры. Как ни странно, с потолка кое-где свисали люстры со светящимися лампочками. Ряд открытых дверей справа. Леонид попытался дышать носом и убедился, что запах тления, стал ещё сильнее. Он вытащил из кармана заготовленный платок, облил его уксусом и обмотал вокруг лица. Немного полегчало, но он вовсе не был уверен, что не заразится какой-нибудь трупной гадость.

Откуда-то слева донёсся сдавленный крик. Хлопнула дверь, затем послышалось завывающее мяуканье. Оно оборвалось так же резко, как и началось, и снова как будто запищал ребёнок.

— Это просто кошка, — сказал себе учитель.

Ни одна встреченная в предыдущей жизни кошка не издавала таких кошмарных звуков. И ребёнку, по мнению Гризли, взяться тут было неоткуда.

— Я не поддамся. Я не сойду с ума.

В простенке он нашёл план эвакуации здания. Естественно, на нём изображались номера комнат, стрелки с указателями лестниц, и ни единого пояснения. Но Гризли не сомневался, что нужное ему помещение находится где-то внизу. Он сунул газовый пистолет в кобуру, поправил портупею, а в левую руку взял нож. В последний раз оглянулся на растерзанное тело лейтенанта и отправился вдоль открытых кабинетов к лестнице.

В первом же кабинете он с изумлением обнаружил живое дитя. Грудной ребёнок, примерно годовалого возраста, лежал на коленях у матери и хныкал. Периодически он захватывал в рот замусоленный конец материнского шарфа, усердно сосал его, затем выплёвывал и снова принимался плакать. Его мать сидела ровно, на приставных креслах для посетителей с двумя пулевыми отверстиями в голове. Рядом, вытянув вперёд ноги, откинулся на спинку стула старик в кожаной куртке. Поперёк его живота тянулась цепочка пулевых отверстий. Из штанины старика на пол выпала крыса, зашипела на Гризли и заковыляла прочь. По причине лишнего веса бегать она не могла.

Гризли вылил на платок ещё немного уксуса и вошёл в кабинет. Очевидно, здесь располагалась одна из приёмных Управления. Зарешеченное окно закрывали плотные шторы, свет лился из настольной лампы за барьером. Кроме старика и женщины с ребёнком в креслах напротив красивого деревянного барьера ожидали вызова ещё четыре трупа. Скорее всего, посетителей расстрелял очередями кто-то из обезумевших офицеров по ту сторону загородки.

За барьером слышалась крысиная возня; Гризли решил туда не заглядывать. Повинуясь внезапному порыву, он подошёл к женщине и поднял с её окаменевших колен свёрток с ребёнком. Мальчик попискивал, он чрезвычайно ослаб, но крысы его не тронули. Возле ног женщины Гризли подобрал пустую бутылочку с соской. Наверняка ребёнок её сосал уже после смерти матери, молочная смесь спасла ему жизнь.

Леонид не знал, как поступить, малыш совершенно не входил в его планы. Однако он прижал горячий влажный свёрток к груди и принялся укачивать, непроизвольно совершая полузабытые ласкающие движения. Мальчик перестал плакать, притих, сунул в рот палец и уставился на своего спасителя тревожными голубыми глазами. Его щёчки покрылись следами от слёз, в ноздрях собралась короста, мешавшая дышать.

Гризли на несколько секунд совершенно забыл, с какой целью сюда явился. Мощнейшая тёплая аура крошечного существа окутала его, словно нагретое одеяло из гагачьего пуха. Он зажмурился, не замечая уксусной рези в ноздрях, не слыша крысиных визгов и других далёких неприятных звуков. Мальчик не умел произносить слова, но разговаривал с ним! Он просил, жаловался, уговаривал, приглашал общаться, спрашивал совета…

С глаз бывшего учителя точно свалились тёмные очки. Внезапно он представил свои мечты, свои ближайшие планы совершенно с иной точки зрения.

Настоящий герой отнёсся бы к физику с презрением. Он ведь эгоистично думал только о собственной шкуре, о своём ребёнке, и о Рокси. Всё замечательно, достойно рядового обывателя, но совершенно недостойно Настоящего героя. Только что Настоящий герой нашёл доказательство того, что жизнь не окончена. Если он бросит это доказательство на съедение крысам, его собственное существование станет абсурдом. Зачем искать спасительного Железного друга, если нельзя подобрать слабого человечка?

Мальчик спасал надежду.

 

Глава 28

Железный друг

— Потерпи немножко, — сказал Гризли, переложил ребёнка на соседнее кресло и вывернул содержимое женской сумочки, висевшей на спинке кресла. Почти сразу он отыскал свидетельство о рождении. Мальчика звали Стас.

— Тебе придётся ещё немножко потерпеть, — Гризли налил в бутылочку чая из своей фляжки. — Послушай-ка, тут шкаф, я положу тебя сверху. На шкафу они до тебя не доберутся. Только без меня никуда не уходи!

Ребёнок накинулся на воду с такой жадностью, что чуть не подавился соской. Леонид понимал, что оставлять его без присмотра — не самая лучшая затея, к тому же в сумочке убитой матери обнаружились памперсы и герметично закрытый пакет с молоком. Однако на какое-то время ему придётся оставить маленького друга на шкафу. Учитель немножко подумал, затем, превозмогая отвращение, сдёрнул с окостеневшего трупа женщины кожаную куртку и завернул в неё младенца поверх одеяла. Если чужому мужчине вдруг стало так сладко от близости ребёнка, то тому, по идее, нужен запах матери…

Гризли снова зашагал по коридору. За частой решёткой, перекрывающей путь в недра Управления, лежал перевёрнутый столик дежурного. Дверь на решётке сорвали с петель. Гризли осмотрел петли, и то, что он увидел, ему совсем не понравилось. Массивные стальные кольца не спилили и не срубили, их, словно выкручивали, пока металл не порвался. Сам дежурный лежал метрах в десяти, исколотый ножами или штыками, как решето. Парень, как видно, оборонялся до последнего патрона. Трупов его врагов Леонид так и не встретил, хотя на стенах коридора остались выбоины от пуль и веером застыли брызги крови…

Гризли резко обернулся.

Где-то позади, в глубине полутёмного коридора скрипнула дверь, и почти сразу погасла ближайшая лампа, освещавшая поворот к лестничной клетке. Со звоном разбился один из рожков люстры. Физик поднял руку с пистолетом, отступил к стене и несколько мгновений напряжённо прислушивался. Он явно был здесь не один. Выше этажом словно двигали мебель, что-то тяжелое со скрипом перемещалось по полу. Впереди на лестнице прозвучали быстрые шаги, раздалось ворчание, словно грызлись крупные собаки, и снова всё стихло. В тишине коротко запищал маленький Стас.

«О боже, я не закрыл дверь, — скрипнул зубами учитель. — Надо было привалить дверь шкафом…»

Однако назад возвращаться не было времени. Он двигался зигзагами, от одной двери к другой, заглядывая внутрь, светил фонарём. В очередном кабинете Гризли нашёл троих полицейских. Один, раздувшийся, объеденный крысами, сидел, привалившись к косяку. Из-за перевёрнутого стола в глубине помещения виднелись ещё два тела.

Гризли бегло осмотрелся, зажимая нос, подошёл к окну, сорвал шторы. Намного светлее не стало; вместо прозрачных стёкол в окнах первого этажа красовались цветные витражи. Гризли подобрал ещё один пистолет с полной обоймой и уже собирался двигаться дальше, но в последний момент ему послышался вздох. Луч фонарика пробежал по разбросанным бумагам, опрокинутым лампам и упёрся в затылок другого мертвеца. Учителя словно облили из шланга ледяной водой.

Слишком волосатые руки и сутулые плечи. Лиц не видно, упали ничком. Эти двое никак не могли умереть. Почти наверняка все трое погибли одновременно. Но труп у двери уже начал разлагаться, а эти двое… Один совершенно точно дышал, несмотря на то, что в его теле застряло несколько пуль. Хрипло, очень редко, но дышал. Гризли сунул пистолет в карман, поставил фонарь на подоконник и обеими руками потянул полицейского за китель.

Не стоило его трогать.

Гораздо умнее было бы пустить ему дополнительную пулю в затылок, а затем поджечь здесь всё и уходить, не оглядываясь.

Туловище в форме перевернулось на удивление легко, на Леонида уставился мутный заплывший глаз. Так и есть, и даже хуже, чем он ожидал! Заросшие рыжим волосом скулы. Слишком выдающаяся вперёд челюсть, слишком крепкие плечи, разорвавшие ворот рубашки и кителя, и руки, скорее похожие на лапы орангутанга, торчащие из коротких узких рукавов. Мутация не успела дойти до конечной фазы, когда три пули воткнулись бедняге в живот и грудь. Не считая трёх дырок в левой руке. Тем не менее, морлок дышал, и узкий вертикальный зрачок реагировал на свет.

— Как же тебя прикончить? — спросил Гризли.

Он сам удивился, насколько хладнокровно действует. Перевернул второго полицейского и сразу уловил разницу. Этот умер окончательно, окостенел, но ещё не начал разлагаться. Две пули в голове, от вытянутой вперёд морды мало что осталось.

— Тебя спасёт контрольный выстрел, — сказал Леонид первому. — Слава богу… Я уже испугался, что вы начнёте оживать…

Волосатая тварь с клёкотом втянула в себя воздух. На задубевшей форменной рубахе в месте попадания пули вздулся и лопнул кровавый пузырь. Гризли спросил себя: с какой же скоростью шло превращение, если они не успели вылезти из неудобной формы?

Пришлось потревожить тишину выстрелом. Иначе эта пакость могла встать и пойти по следу. Затем Гризли забрал фонарь и попятился к двери. Он заглядывал в комнаты, иногда встречалась разруха, вывернутые ящики, обгоревшие розетки, но чаще — обстановка сохранялась в идеальном порядке. Встретились даже работающие компьютеры. Скорее всего, здание запитывалось электричеством по особому, защищённому кабелю. При виде мерцающих экранов физика посетила оригинальная идея — выйти в Интернет.

Для начала он загородил дверь стульями. В сеть выскочил достаточно легко и тут же обнаружил колоссальные, малоприятные изменения, произошедшие за последнюю неделю. Основные серверы бездействовали, поступление новостей прекратилось, сайты не загружались. Заокеанские новостные ленты передавали хаотические сообщения, не подкреплённые фото — и видеоматериалами. Одни сообщали о карантине, наложенном американской полицией в портах, о приказе патрулирующим катерам и самолётам атаковать каждого, кто приближается к границам США. При этом было совершенно непонятно, какова обстановка внутри самой Америки.

Постоянно маячило сообщение о скандальном выступлении премьера Госсовета Китая, но Гризли так и не сумел вызвать ссылку. Компьютер постоянно зависал. Другой источник на трёх языках извещал о крупных беспорядках в китайской столице, о резне на севере Индии, и применении тамошним правительством орудий и танков. Однако, вне сомнения, оба азиатских гиганта выжили и не собирались сдаваться.

Сдались те, кто пищевыми суррогатами подготовил себя к поражению. Почти все информационные агентства Европы молчали, поисковые системы буксовали или выдавали сообщение об ошибке. В лучшем случае Гризли попадались пропагандистские призывы недельной давности. В новых условиях неделя стала почти вечностью. Он покинул компьютерный зал с ощущением пустоты.

Прежние технологии потеряли значение.

За поворотом коридора, в курительной комнате, он нашёл сразу четыре трупа. Все мужчины, нормальные, без признаков мутаций, все в штатском, но, судя по коротким стрижкам, несомненно, сотрудники силового ведомства. Их также расстреляли в упор из автоматов.

Возле лестницы учителя снова настигло мяуканье. Животное, издававшее эти звуки, несомненно, жестоко страдало. Гризли уже не пытался убедить себя, что кричит голодная кошка. Полные тоски и боли вопли доносились снизу, как раз оттуда, куда ему предстояло спуститься. И что самое неприятное, на лестнице не горел свет.

Леонид пощёлкал выключателями. Существовали, разумеется, и иные возможности найти Железного друга. Например, отправиться за город в надежде отыскать воинскую часть. Воинскую часть найти не проблема, проблема добраться до неё живым… Или ещё вариант — поискать здесь же, в Управлении, но на верхних светлых этажах.

Такое поведение очень напоминает человека, который потерял бумажник в кустах, но ползает на коленях совсем в другом месте, под фонарём. Гризли включил фонарик и начал спускаться. На него напали, когда он находился в самой невыгодной позиции, у поворота на промежуточную площадку. Из темноты вывернула босая, очень полная, голая по пояс женщина. Кроме форменной серой юбки, из одежды на ней была только фуражка. В правой руке толстуха сжимала длинный мясницкий тесак, в левой — что-то тёмное, волнистое…

У Леонида не было времени разглядывать, но показалось, что это был человеческий скальп.

— Иди к мамочке, сынок, — толстуха растянула губы в ухмылке. — Ну-ка, живее иди к своей мамочке, непослушный мальчик!

«Она играет в кино, даже теперь она снимается в фильме», — мельком подумал Гризли, не сводя взгляда с тесака. Он направил женщине в лицо фонарь, увидел повисший на щеке глаз, замешкался и едва не угодил под удар. Тётка вдруг зарычала на кого-то, находящегося за спиной учителя.

Гризли моментально припомнилось выражение «кровь застыла в жилах». Он явственно ощутил, как в сосудах замирает кровоток. Ему показалось, что мгновение, в течение которого он разворачивался к лестнице, выставив пистолет, растянулось на несколько часов.

Позади него по лестнице крадучись спускались двое. В лохмотьях, заросшие, при каждом шаге они касались кулаками пола. Первый был вооружён штык-ножом от автомата, но держал его неловко, за лезвие. Второй нёс автомат без рожка. Видимо, частью сознания он ещё помнил, что это оружие, но забыл, как им пользоваться. Огрубевшие пальцы способны были нажимать на спусковой крючок, но мозг уже не координировал столь точные манипуляции.

Однако подобрались они почти бесшумно. Учитель вжался в стену.

— Грр-ра! — произнёс кадр с ножом и прыгнул через семь ступенек вниз.

Гризли выстрелил дважды, сначала в лицо толстой «мамочке», затем в волосатого урода с ножом. Тётку слегка передёрнуло, однако она осталась стоять на ногах. Первый морлок заверещал и сложился пополам. Второй прыгнул вниз вслед за первым, но метил он совсем не в Леонида.

Он кинулся на тётку в юбке и вцепился зубами ей в грудь. Толстуха с радостным смехом махнула тесаком и рассекла своему, «более продвинутому» по лестнице эволюции, родичу правое плечо. У женщины пулей разворотило челюсть, рука волосатого урода повисла на сухожилиях. После таких ран оба должны были если не погибнуть немедленно, то хотя бы ослабнуть. Однако оба завопили и с удвоенной силой принялись калечить друг друга. Их третий товарищ, поскуливая, ползал вокруг и норовил укусить кого-нибудь за ногу. Очевидно, пуля Леонида перебила ему позвоночник.

Гризли выстрелил ещё трижды, почти в упор, целясь в головы. Уроды затихли. Потом он добил раненого. Затем физик несколько минут приходил в себя, слушал тишину, прислонившись к ледяной стене. Рубашку и свитер можно было выжимать. Его снова вырвало, но пустой желудок выплёскивал из себя только сгустки желчи. Бетонные стены высасывали из тела остатки тепла.

Из прострации его вывел слабый, еле слышный отсюда, плач Стаса. Как ни странно, услышав мальчика, Гризли почти сразу пришёл в себя. Фонарь упал, но светил исправно. Физик добавил патронов в обойму и зашагал по ступенькам. Патронов оставалось мало. Он вынужден был признать, что не ожидал нападения в цитадели правопорядка. Двумя пролётами выше кто-то коротко заворчал.

— Сразу в голову, только в голову, — твердил он, как заклинание, гадая, сколько же ещё живых кошмаров бродит по зданию.

Если в ближайшее время он не найдёт Железного друга, возвращение на свежий воздух станет серьёзной проблемой.

На следующем этаже выяснилось, что это ещё не самый низ. Лестницу перегораживала очередная решётка, дальше царил непроницаемый мрак. Гризли осветил фонариком пылевые отложения на ступеньках и решил оставить решётку на потом. Он свернул в подвальный коридор и тут же уткнулся в следы очередного побоища. На следующем зарешеченном посту ему повезло — ключ торчал в замке. Видимо, дежурный офицер покинул место службы в бешеном темпе. За решёткой, через каждые десять метров, багровыми зрачками полыхали дежурные лампы, гораздо меньше воняло, а воздух едва достигал нулевой отметки. Здесь так же, как наверху, имелось два ряда дверей, но не деревянных, а исключительно стальных. Гризли на цыпочках подошёл к ближайшей двери и обнаружил в ней маленькое окошко, отпирающееся снаружи.

Камеры! Тюремные камеры…

— Эй, там! Ты кто такой?

Леонид едва не нажал курок. Кричавший находился за одной из стальных дверей.

— А ты кто? — вопросом на вопрос ответил физик.

— Эй, мужик, так ты не из этих? — прокричали из другой камеры. — Начальник, что там творится, наверху? Когда меня переведут? Уже неделю дожидаюсь…

— Эй, жрать хочется! — заголосили из третьей камеры. — Пожрать дайте! Совсем сдурели, голодом морить?!

— Брат, я ветеринар! Отвори, там мой котёнок болеет, слышишь?

Учитель растерялся. Выпустить из камер заключённых? А где гарантия, что они не отнимут у него Железного друга? Где гарантия, что они вообще оставят его в живых? Он уже понял, что здесь не тюрьма, а несколько камер для тех, кого привозили из настоящей тюрьмы для допросов и следственных экспериментов. И, по крайней мере, в двух камерах содержались уже не люди. Там подвывали и царапали когтями металл. Гризли вернулся назад, к развилке возле лестницы.

— Эй, стой, брат, стой…

— Землячок, не бросай нас тут…

У Гризли опустились руки. Он не мог просто так уйти и оставить их тут умирать. Наконец он принял компромиссное решение. Он вернётся к ним, когда будет не один.

Сделав такое удивительное открытие, учитель физики призадумался. В его понимании, тюрьму не следовало размещать прямо под кабинетами клерков. Пока он размышлял, слева, из-за ближайшей железной двери, его снова настигло мяуканье. Гризли потянул в сторону заслонку форточки, и почти сразу увидел того, кто издавал тоскливые звуки.

Это была не кошка. Точнее, не совсем кошка.

Стоило Леониду приоткрыть окошко, как обитатель камеры зарычал и бросился на него. В камере бесился средних размеров зверь из породы кошачьих, пятнистый, с торчащими кисточками на ушах и острой мордой. Гризли в первую секунду отшатнулся, но зверь не сумел допрыгнуть. Он не ходил, а тяжело ковылял, передняя лапа была раздроблена и волочилась бесполезным придатком. Зверь скоро потерял интерес к человеку; он безостановочно метался из угла в угол, периодически издавая те самые воющие, безнадёжные вопли. В углу, на полу, учитель заметил обглоданные говяжьи кости и ошейник с цепью.

— Нет, приятель, извини, но тебя я взять не могу, — Гризли захлопнул окошко.

Эхо от его слов проскакало по закоулкам и вернулось трубным, многократно наложенным басом. Гризли поймал себя на том, что испытывает желание разговаривать вслух, даже сам с собой. Мрачная тишина, верхние безлюдные этажи почти ощутимо пригибали его к земле.

Он обнаружил то, что искал, за следующим поворотом коридора. За толстыми железными прутьями дремали оружейные пирамиды. В первой секции ворота были вскрыты, автоматы и патронные коробки разворованы. Там на полу, среди промасленной бумаги, ничком лежали два раздувшихся трупа в форме. Но Леонида интересовала не вторая, и даже не третья секция. За последними воротами, укреплёнными навесным замком с сургучной печатью, на высоких стеллажах в ряд стояли длинные узкие ящики. Гризли сунул лом под дужку замка. Когда решётчатая дверь распахнулась, на притолоке замигал красный фонарик, а за стеной, на пульте сиротливо и жалобно запищала сирена.

Гризли сорвал пломбы с ближайшего ящика.

Это был он, Железный друг.

 

Глава 29

Верный конь

Это был он, тяжёлый турельный пулемёт с подпругой, приспособленной для индивидуального ношения. Одна из игрушек, которые власти так и не решились задействовать при восстановлении порядка. А может быть, решились, когда стало уже поздно. Когда стало уже некого вооружать.

Гризли ещё не успел покинуть здание, а Железный Друг уже изрядно его утомил. Пришлось дважды возвращаться в подвал за патронами, затем он потратил время на изучение техники в действии. Снарядить Железного друга оказалось не так сложно, как он предполагал, но открывать проверочную стрельбу физик не решился. В конце нижнего коридора стальной плитой серебрилась дверь с надписью «тир», но ни замочной скважины, ни ручки Гризли так и не заметил. Оставалось надеяться, что Железный друг не подведёт. Помимо пулемёта он прихватил два автомата для Рокси и пять ящиков патронов. Автомат пригодился почти сразу, у самого выхода на улицу. На Леонида набросились двое в форме, но форма им обоим давно только мешала. Они передвигались бочком, цепляясь длинными руками за выступающие части мебели.

Гризли не стал ждать, пока волосатые личности приблизятся. Его больше не тревожили кровь и крики смертельно раненных. Его только раздражало, что надо подходить вплотную и тратить время на контрольный выстрел в голову. Потом он обнаружил ещё штук пять живых в пищеблоке. Он так и оценивал их — поштучно, сказать «пять человек» язык не поворачивался. Леонид приоткрыл дверь в холодную кладовку, и некоторое время следил, как они с чавканьем поглощают подтаявшую свиную тушу и запивают рассолом, окуная морды в бочку с маринованными томатами.

Он не стал их убивать, только припёр дверь снаружи.

Маленького Стаса он напоил молоком, найденным в сумке матери, затем раздел его, прямо на роскошном столе, в одном из кабинетов второго этажа. Выкинул старые одежонки, из штор нарвал пелёнок, сменил подгузники. Некоторое время Гризли сомневался, стоит ли затевать водные процедуры, не лучше ли закутать Стаса в первые попавшиеся тряпки и рвануть отсюда, пока не стемнело. В конце концов, он нашёл компромисс — обтёр ребёнка влажным горячим полотенцем и закутал в занавеску. Из кранов, как ни странно, лилась горячая вода.

На улицу Леонид вышел совсем в другом настроении. Его даже не напугал грузовик с хохочущими людьми в кузове. Красный грузовик проехал через ближайший перекрёсток, виляя спущенным колесом. Они заметили одинокую фигуру мужчины со свёртком, водитель притормозил, и тогда Гризли дал очередь поверх голов. С ближайшего дома полетели куски штукатурки, осколки кирпича и стекла. Водитель прокричал ругательство и резво тронул машину с места. Из кузова махали и выкрикивали угрозы. Гризли показал им средний палец. У него даже мелькнула мысль догнать их и отобрать машину, но маленький Стас снова заплакал, вовремя заявляя о себе, как будто услышав шальные мысли своего спасителя.

Бывший физик завёл мотор и потихоньку поехал к Рокси. На полдороге его разобрал смех. Он представил, что скажет боевая подруга, увидев очередное пополнение. Такого она точно не ожидает!.. Хотя чего ещё можно ожидать? Что может быть важнее детей?

…Он остановил машину возле сетевого гипермаркета перед громадной лужей растительного масла. Нижний этаж давно разворовали, по ступеням почему-то катались сотни шариков от пинг-понга и порхали кружева детских платьев. Кто-то не поленился выволочь наружу клеть с растительным маслом и проткнуть сотни бутылок. Дождинки падали в масляную лужу и скатывались круглыми блестящими каплями. В луже тонули раскрашенные оловянные солдатики и петарды.

Гризли задрал голову. Над городом кружили мерзкие тучи, похожие на матрацы с распоротыми внутренностями. В лужах на проезжей части плавали сотни тропических фруктов, раздавленных колёсами и гусеницами. Вперемешку с манго, авокадо и киви догнивали варёные колбасы, и солёная рыба. Вонь стояла такая, что учитель снова полез за платком с уксусом.

Вначале Леонид намеревался оставить Стаса в машине, но накатило неожиданно сильное ощущение чужого пристального взгляда. За ним наблюдали из полусгоревшего жилого дома напротив. Налево убегал узкий переулок, в конце его виднелся завал из машин и киосков, там тоже копошились люди, сверкнул огонь зажигалки.

«Похоже, интуиция скоро заменит мне зрение, — невесело подумал физик. — Как любопытно наблюдать за собственными маленькими изменениями. Кажется, я не особо отличаюсь от зверят на мотоциклах. Кстати, о мотоциклах».

Они где-то ревели неподалёку, разъезжали целой группой. Но он их больше не боялся.

«Не так, я их боюсь ещё больше, — поправился Леонид. — Но я больше не боюсь их убивать. Я не боюсь, что ко мне придут их родители. Надо будет непременно спросить у Рокси, не мутирую ли и я? Мне становится всё равно».

Гризли вернулся в машину, заглушил двигатель и забрал Стаса. Как ни удивительно, обняв ребёнка, он снова почувствовал себя увереннее. Крохотное горячее тельце продолжало непрерывно излучать доброту. Гризли вошёл в разбитую дверь гипермаркета с ребёнком на сгибе левого локтя и автоматом на правом плече. Пистолет сунул позади за пояс.

Внутри его обдало смесью трупной вони и гниения, но Гризли даже не поморщился. Он почти равнодушно оценил троих мертвецов, повешенных на балке перекрытия в рыбном отделе, миновал ресторан, где не так давно велась ожесточённая перестрелка. От него врассыпную бросились крысы. Гризли не стал светить фонариком туда, где серое войско ужинало, он искал молочный отдел. Попутно подобрал тележку, бросил в неё упаковку минеральной воды. Ближайшие полки продовольственных отделов были разграблены практически подчистую, граждане уволокли даже соусы и пряности, но в глубине четырехэтажных стеллажей уцелела масса съедобного. Бывший физик набил тележку с верхом, упирая на отечественные мясные консервы и напитки без добавок. Он уже и сам не знал, что можно теперь есть, а что нельзя. Пока не вырастет новый урожай, лучше ничего не есть, а пить — из родников.

— Стоять! А ну, не двигайся!!

— Обыскать его! Уносит нашу жратву…

Леонид присел, укрывшись за коробками с растворимым кофе. Кофе здесь был повсюду, покрывал пол слоем в несколько сантиметров. В полумраке он не сразу разобрал, откуда кричали. Однако обнадёживало уже то, что кричали внятно, а не рычали и не выли. Гризли обругал себя за то, что увлёкся и зашёл слишком глубоко. В щель он разглядел в глубине зала что-то вроде баррикады, составленной из ящиков, стеллажей и мешков. Баррикада тянулась под широкой лестницей, ведущей на второй этаж. Судя по всему, защитники магазина отразили уже немало атак.

— Положи пушку, фонарь поставь на землю! Только медленно, иначе пристрелю! — уже другой голос, прокуренный сиплый тенор.

— Я нормальный! — Леонид медленно поставил фонарь, освободился от оружия. — Не стреляйте, у меня на руках ребёнок….

Приседая, он незаметно вытащил из-за пояса пистолет, положил рядом. Он гадал, видят ли его до сих пор, или блефуют.

— Я же вам говорила, что у него ребёнок! Слышали, пищит? — выкрикнула женщина. — Ослепли на фиг, чуть дитя не пристрелили!

— Что за ребёнок? Откуда? Твой, что ли? — чуть менее воинственно спросил первый.

Где-то поверху ударил луч света.

— Мужик, кончай прятаться! Это наш магазин! Оставь оружие и вали, а не то…

— А не то что? — озлобился Гризли. Он разобрался, где кто. Пока он приседал, они его не видели и не могли достать. Внезапно в нём проснулась здоровая злость. Да кто они такие, чёрт подери, чтобы указывать ему, где и как ходить?!

Он уложил Стаса, подвинулся в сторону, и когда в щели между ящиками показалась их баррикада, дал длинную очередь. Посыпалось стекло, зашипели проткнутые пивные банки, взметнулось облако муки, потом резко запахло моющим средством.

— У него автомат! — плаксиво заорал кто-то.

— Эй, мужик, ты чего? Продукты не переводи!

— Я вам тут сейчас всё разнесу! — пообещал учитель. — Выходите без оружия, не то кину гранату!

Они посовещались. Видимо, спорили, проверять ли гостя на наличие гранаты.

— Ладно, шабаш, мир! — предложили из-за баррикады. — Никто ни в кого не стреляет! Только опусти ствол, когда мы выйдем…

Они выбрались из укрытия, осторожно подошли вплотную. Четверо мужчин разных возрастов и две женщины. Тепло закутаны, вооружены длинными ножами, ракетницами, воздушными «мелкашками». У маленькой брюнетки в руках был шокер, пожилой мужчина в ушанке сжимал двустволку. Гризли слышал, как наверху, на верхнем ярусе стеллажей, шёпотом переговариваются ещё двое. Где-то далеко, за стенами магазина, загремели выстрелы.

— Это наш магазин, — веско заявил высокий парень лет тридцати. Он был не просто высокого роста, а настоящий баскетболист, и сильно горбился, как делают многие высокие люди. — Наш магазин и наша жратва, усёк?

— Глянь, у него и, правда, ребёночек!

— Лиза, не подходи к нему?

Лизой оказалась худая девица в лисьем полушубке, в очках и с раздутой щекой. Она спрыгнула с замершего эскалатора, ведущего на второй этаж. Там, наверху, смутно угадывались стеклянные витрины с кастрюлями, утюгами и кофеварками.

— Заткнись, я сама знаю, куда мне идти?

— Гиббон, не ори на неё! — осадила брюнетка. Тот, кого звали Гиббоном, сгорбленный гигант, недовольно заворчал, но отступил назад. Глаза Гризли постепенно привыкли к темноте. Казалось логичным, что главным в шайке должен быть человек солидный.

— Назад, все назад! — приказал учитель, отступая за угол стеллажа. Под ногами хрустело битое стекло, нестерпимо воняло специями. — Вы меня видели, теперь осветите лица, иначе я стреляю!

— Дьявол, у него ещё и пистолет!

Они послушались, осветили себя. Гризли не покидало ощущение, будто он после месяцев блужданий в тайге встретил людей. Он перехватил тёплый свёрток поближе к груди, перевесил автомат за спину. Стас заворочался, запищал.

— Эй, полегче! Ты откуда такой взялся? — вперёд выступил крепкий, почти квадратный мужчина лет пятидесяти. Его голову украшал тюрбан из грязного бинта и десяток мелких шрамов на щеках. В руке мужчина небрежно держал штурмовую винтовку. — Вот что, любезный, спрячь железку. Если бы я захотел, мальчики пристрелили бы тебя ещё в машине.

— Тогда почему не пристрелили? — осведомился Гризли.

— Потому что мы пока ещё люди. Кстати, меня зовут Авар. Я здесь был директором. А ты, почему шляешься один?

Гризли представился и коротко рассказал о себе.

— Ты не врёшь? Один спускался за автоматами? — недоверчиво переспросили из темноты. — На той стороне, за мостом — повсюду уроды. Мы не сумели добраться даже до телецентра.

— Он не врёт, — подтвердили сверху, из темноты. — У него в машине ещё стволы и шмотки. Пойти, забрать?

— Получишь дырку во лбу, — пригрозил Гризли.

— Не трогайте! — Авар не отводил взгляда от лица учителя. — Вот что, приятель. Ты пришёл сюда без спросу, один, ты смелый парень. Но новое время диктует новые законы. Если хочешь — оставайся с нами, младенец — не помеха. Можешь съездить и забрать свою жену, я дам тебе троих ребят в помощь. Здесь полно жратвы, хватит на год. Но у тебя не получится просто так прийти, забрать продукты и уйти. Смекаешь?

— Что вы от меня хотите? — краем глаза Гризли ловил их бесшумные перемещения. Его зажали в узком проходе, между стеной из ящиков со специями и прозрачными тюками с вермишелью.

— Автомат и патроны.

— Это моё!

За стенами гипермаркета послышался звук мотоциклетных моторов. Сверху кто-то свистнул.

— Эй, Авар, на проспект свернули четверо. Болтаются на углу. Крюгер спрашивает, что делать?

— Не трогайте, пока не лезут… Ладно, ладно, а вы прекратите! — Авар отодвинул напрягшегося Гиббона. — Нас и так мало, ещё не хватало стрелять друг в друга! Слушай, приятель. Предлагаю тебе честную сделку. А ты подумай — ровно две секунды. Мы дарим тебе жратву, которую ты набрал. Тут действительно много, хватит на всех. А ты оставляешь автомат и патроны. Четыре рожка. У тебя намного больше, мы видели. Ну, что скажешь? И никакой стрельбы.

После некоторого колебания Гризли пожал протянутую ладонь. У него забрали автомат, зато девушки накидали поверх тушёнки несколько коробок с детским питанием. У Леонида внутри груди словно расслабилась туго натянутая пружина. Эти люди ещё держали слово, ещё не стали животными! Хозяин гипермаркета вполголоса отдавал приказания своим парням, те передавали по цепочке. По второму этажу тащили что-то тяжёлое на колёсах, внизу, за кассами, быстро перебегали фигуры с ружьями.

— Классная игрушка, — Авар задумчиво разглядывал автомат. — Свеженький, в масле… Говоришь, их там много?

— Штук сорок ещё найдётся.

— А наши слабаки не отваживаются носа высунуть! — Лиза зло сплюнула. — Смотри, Гиббон! Ты армию собираешь, чтобы штурмовать ближайший пикет, а этот парень один штурмовал подвал Управления!

— Это не от смелости, — улыбнулся физик. — Не было выхода.

— А что у тебя в машине? — спросил Гиббон. — У тебя там кое-что серьёзнее автомата, да?

— А ты действительно смельчак! — замирая от собственной наглости, произнёс учитель. — Если не боишься, ступай и забери. Но учти, твой первый шаг, и…

— Да ладно, очень мне надо! — великан сплюнул и удалился.

— Ты собираешься один в «Парадизо»? — спросила Лиза. По сигналу главаря она зажгла три свечи. В колеблющемся свете физик разглядел нечто вроде баррикады в глубине зала. Из ящиков, холодильных прилавков и упаковки была построена стена в три метра высотой. На гребне стены, обнимая ружья, покуривали в сумраке ещё несколько мужчин и женщин. — Милый, а ты видел, что там творится, в «Парадизо»? Там собираются чернокнижники, они сдирают с людей кожу…

— Там моя дочь.

— Прости, но если она там, то ты ей уже ничем не поможешь. Лучше оставайся с нами!

— Не могу, — сказал Леонид.

— Так ты задушишь мальчика… Это ведь мальчик? Ты его кормил? Давай поможем…

Гризли покорно вздохнул. Он всё ещё опасался, что Гиббон с дружками совершат налёт на машину, но Лиза успокоила, что приказа Авара ослушаться не посмеют. Те, кто ослушались, — висят в соседнем зале на люстре.

— Пошли, мы тебя проводим, — улыбнулась Лиза, когда Стас счастливо засопел, сытый и согретый в чистых пелёнках. Вместе с ней учителя к выходу провожала маленькая брюнетка в десантном обмундировании.

— Откуда ты взял малыша? Ведь это не твой сын?

— Не мой. Но он мне дорог.

— Почему ты такой упрямый? Ты видел, что творится в центре? Они жарят собак над кострами. Одному тебе не продержаться, надо быть вместе.

— Мне нужен джип, тогда мы уедем из города. Это вы не понимаете, что нельзя оставаться. В каждом доме полно трупов, вас захватит эпидемия. Через крыс, через воду, неужели не ясно? — Гризли вглядывался в перепачканные, тоскливые лица. — Скоро станет тепло, проснутся насекомые, что тогда?! Вы так и будете прятаться в этих оптовых складах?

— А с чего ты взял, что за городом лучше? — ощерилась брюнетка. — Панч и Гера вчера были на трубе. За городом всё горит.

— Где были?!

— На трубе. Это самая высокая точка, доступная нам — труба теплоцентрали. Ты хотел ехать в Новую реку? С юга сплошной дым, всё горит — целлюлозный комбинат, ипподром, автомобильный завод. Горят коттеджи вдоль озера, и дома на дамбе. Там не осталось людей, просто нечем дышать.

— Здесь нельзя оставаться, — упёрся Гризли. — Дело не только во вредных продуктах. Моя жена… она генетик, её приглашали в комиссию… гм… пока ещё существовала власть. Они выяснили, что дело не только в продуктах. У комиссии были другие задачи, они не успели обнародовать…

— А я и не сомневался, что кукуруза — дело вторичное! — из тёмного прохода под защитой Гиббона и одноглазого парня в тельняшке появился Авар. — Держи, пригодится! — он сунул учителю в руку упаковку батареек. — Скоро они все подсядут, а у тебя фонарь много жрёт. Так мы договорились — четыре рожка?

Гризли кивнул.

— Гиббон, забери! — сутулый гигант поплёлся к «фиату». Гризли сквозь выбитое окно ревниво следил за тем, как подручные Авара роются на заднем сиденье. Вроде бы ничего лишнего не прихватили…

— Откуда вы знаете, что происходит в «Парадизо»?

— Панч и Сандро туда ходили. Но не проси тебя проводить. Они сказали, что больше туда не вернутся, ни за что.

— Ни за что! — подтвердил густой баритон. Из-за залежей телевизионных коробок вынырнул чернобородый очкарик в спортивном костюме и дублёнке. — Эти уроды ещё хлеще тех волосатиков, что шныряют на мотоциклах.

— Так вы считаете, что… что они… что они разные?

— Эти, которые убивают и жгут дома, они постепенно превращаются в обезьян. В очень злобных, но не слишком умных обезьян. Однако им хватает ума нападать на нас каждую ночь…

— В «Парадизо» другие придурки, — подхватил бородатый Панч. — И не только в «Парадизо». Пока не сожгли наш автобус, мы ездили по городу с громкоговорителем, подбирали здоровых. Мы собрали здесь многих, но люди дурные, вроде тебя. Разбегаются и гибнут по одному… Ещё у них большое сборище в храме Спасителя, на малой олимпийской арене, и в киноцентре «Империя». Это то, что мы видели. Ребята, кого мы подобрали, утверждают, что чернокнижники жгут кресты и в других кинозалах. Они любят кино…

— Мне говорили, что там жгут кресты и иконы из ближайших храмов, но я не верил… — Гризли задумался. — Выходит, что они не превращаются?

— Кто может точно утверждать? — пожал плечами Авар. — Мне кажется, что чернокнижники тоже деградируют. Слушай, приятель… В последний день, перед тем как замолчало радио, была передача с Тайваня. Ага, прямо оттуда, шла с переводом, конференция какая-то. Я вначале не слушал, не до того было. Якобы они во всём обвиняют спецслужбы. Да, доказать ничего нельзя, но якобы эпидемия подозрительно быстро распространяется в одних районах и совсем не катит в других. Например, рыбацкие деревни у них вообще не затронуло, а в городах творится чёрт знает что…

— Прощайте, — сказал Леонид. — Может, я вас ещё навещу. Если найду людей за городом.

— Убеди нас, что там безопаснее, и мы уйдём.

— Сначала проверю сам.

— Пошли, мы тебя проводим.

Теперь, когда у Гризли появился Железный друг, не мешало подумать и о Верном коне.

— Нет проблем, — Авар передал Гризли бинокль. — Смотри, павильон с лимузинами сгорел подчистую, «доджи» успели угнать, а «шевроле» стоят, и парочка «хаммеров». Мои парни забрали оттуда две штуки, ещё два должно остаться. Дерзай!

Леонид настроил бинокль. Раньше от гипермаркета к автоцентру вела крытая галерея, по обе стороны от которой располагались мелкие бутики и сувенирные лавки. Очевидно, некоторое время назад с улицы, перескочив поребрик, ворвался на тротуар рейсовый автобус. Он снёс несколько столбов, опрокинулся и сгорел. Прозрачная крыша галереи рухнула, завалив центральный вход в автосалон. Один из боковых выходов распахнул двери на Липовую аллею, но там Гризли ждало слишком открытое, простреливаемое место. Прямо перед крыльцом автоцентра он разглядел в бинокль дюжину трупов и несколько мотоциклов.

— Зайдёшь справа, со стороны сквера. Там не простреливается с улицы, — посоветовал Авар. — Стреляют из коричневого дома напротив. Они пытались у нас воровать жратву. Мы предложили сотрудничество, предложили им еду в обмен на внешнее патрулирование и сбор дров на зиму. Но там какие-то придурки… Внизу, под ними — магазин французских вин, вот и пьют без остановки…

Гризли заехал в автомагазин прямо сквозь разбитую витрину. Авар не обманул — машины, стоявшие возле окон, угнали, а элитные авто, застывшие на вращающихся платформах в глубине зала, почти не пострадали. Угнать их было сложнее; эта часть помещения находилась выше почти на полметра, а выкатывать «хаммеры», «геленвагены» и «рейндж-роверы» потенциальным клиентам предлагалось через запертый двор. Кроме того, ключи от машин наверняка прятал дежурный менеджер. Снаружи магазин выглядел чистеньким, ухоженным, если не считать выбитых окон, и физик уже обрадовался, что хотя бы здесь он будет лишён сцен насилия. Однако стоило выйти из машины, как в нос ударил запах горелого мяса и врассыпную кинулись крысы. Гризли насчитал три трупа, сгоревших вместе с машинами, и ещё два, обглоданных грызунами, в соседнем зале под логотипом «Тойоты».

Он выбрал чёрный бронированный «хаммер». Собственно, выбор пал на него именно по причине наличия брони. У других роскошных красавцев столь важной опции не оказалось. Двумя ударами приклада Гризли взломал столик менеджера, подобрал ключи. Когда он закончил перетаскивать из «фиата» свои пожитки, в зале начало темнеть. Очень близко пророкотал военный вертолёт; Гризли спросил себя, кто там за штурвалом, уж не зеленоглазые ли парни с волосатыми конечностями? Наконец он закончил и, только утонув в мягком анатомическом кресле, ощутил, насколько устал. Хотелось свернуться калачиком в глубине бронированной кабины и уснуть…

Горючего хватало только-только, но физик совершил вылазку в «японский» сектор, и там его ожидало приятное открытие. За победу в какой-то радиоигре лучшему говоруну присуждались две двадцатилитровые канистры топлива и банка масла. Об этом кричали вывески и стикеры, повсюду валяющиеся на паласах. Зажимая нос платком, Гризли разыскал эти две запечатанные канистры на втором этаже, в стеклянной будочке директора магазина. Он заправился и уселся за руль с новым настроением.

— Я еду в «хаммере», и как назло — никого с фотокамерой! — сказал Гризли своему отражению в зеркальце. Потом дал газу, легко преодолел три ступеньки, вышиб бампером раму с остатками стекла и выехал во двор. Во дворе он на всякий случай остановился, дабы получше разобраться с кнопками и рычагами.

Повинуясь прикосновению пальца, на панели загорался экран с картами крупных городов Европы, а мелодичный женский голос на четырех языках предлагал оптимизировать маршрут. Другая кнопка за минуту подняла температуру в салоне до тридцати градусов; Гризли пришлось спешно проветривать. Задние сиденья легко снимались и складывались, так что он мог, смело усадить и пять, и семь человек. Он разобрался с подкачкой колёс, десятком никому не нужных электроприводов и трансмиссией. Управление мостами и подвеской он до конца не освоил, надеясь, что разберётся по ходу дела. Всё равно на панели светилась масса приборов, никак не влияющих на скорость.

Железный друг и Верный конь ждали героя. «Неплохо бы ещё Преданную подругу, — иронизировал над собой физик, в последний раз проверяя амуницию. — Тогда у меня будет полный комплект Настоящего героя…»

Герой захлопнул дверцу, завёл мотор и закурил длинную, когда-то невероятно дорогую, сигару. От сигары попёр удушливый дым, но Настоящему герою полагалось вдоволь посмолить перед смертью. Затем Настоящий герой воткнул в магнитолу диск «Дип пёпл» и поехал в кино.

 

Глава 30

«Парадизо»

Спустя четверть часа Гризли смотрел на окна центра развлечений «Парадизо» в полевой цейсовский бинокль. В «Парадизо» шум королевского бала не стихал уже вторую неделю. Вокруг, на парковках, в пустом бассейне и на крыше, жгли костры, взрывы хохота перемежались стрельбой, иногда ветер доносил обрывки очень странного пения, по музыкальному строю похожего на шаманское камлание. И что самое обидное — у этих стервецов оставалось электричество.

Круглые сутки, счетверённые прожектора на штангах поливали светом сотни метров прилегающей площади и задворки. Нечего было и думать о том, чтобы подобраться незаметно. Уроды прибывали и убывали почти беспрерывно, большими группами, но чаще по двое, по трое, и практически никогда — поодиночке. Что они там делали, оставалось неясным. Судя по маячившим у главного входа фигурам с автоматами наперевес, у посетителей киноцентра ещё оставалась некая организация, не позволявшая окончательно озвереть.

— Стаи… Они уже не могут без стаи, — сказал себе Гризли. — Личностей не осталось…

«…Вступающий в Долину радости наг и бос…

Вступающий в Долину вкушал лучшее, дабы, верно, оценить предстоящее.

Вступающий в Долину вкушал худшее, дабы предвидеть предстоящее.

Вступающий в Долину радостен и подобен свежему соку плодов её…»

В помещение киноцентра он проник сравнительно легко, едва стемнело. Пришлось несколько раз притормаживать или заезжать в подворотни, когда ошалевшие уроды проносились с воплями на мотоциклах. Затем он газовал что было мочи через площадь Согласия, лавируя между застывшими фонтанами, грудами мусора и сгоревшими полицейскими автомобилями. Он ехал и молил бога, чтобы никто не приметил его чёрный броневик. Позади хохотал и дрался цепями любимый город, а навстречу скалилась выбитыми окнами раскрашенная туша «Парадизо».

Гризли ворвался по ступенькам прямо в холл нижнего этажа. Здесь, у костра, спали вповалку человек восемь. Бывший учитель загнал машину поглубже в угол, заглушил мотор и занялся экипировкой Железного друга. Потом Настоящий герой сунул в рот незажжённую сигару и вышел наружу. Спящих у костра он расстрелял без сожаления. Когда стихло эхо выстрелов, он различил пение.

«…Нет числа им, прошедшим путь пустоты, как нет следов идущих впереди…

Нет света идущим, кроме того света, что принёс в пустых руках каждый…»

— Народная самодеятельность — это хорошо, — одобрил Гризли. — Хорошо, когда все при деле. Продолжайте, не обращайте внимания на проверяющего.

Его могли десять раз прикончить, пока он взбирался по остановившимся эскалаторам нижнего этажа, пока он брёл по продуваемой площадке танцпола. Но никто не выстрелил, никто не набросился с ножом. Возле двери третьего этажа он остановился, проморгался, кое-как вытер вспотевший лоб рукавом. Колени дрожали, хотелось откашляться, а кишечник вёл себя, как последний предатель. Только Железный друг оставался холоден. Гризли стиснул зубы.

«…и докуда хватает глаз, встречает Вступивший серые, скребущие всходы, имя им одиночество. Рождают они гниющие цветы отчаяния, и бесконечным праздником цветут они…»

— Цветут они! — подхватил женский хор.

Лола. Боже мой. Только не это!

«Приступим прямо отсюда?!» — предложил Железный друг.

Леонид стоял на пороге внутреннего холла третьего этажа. Оказалось, что в городе он только что совершил небольшой приятный моцион, растряс накопившийся жирок. Настоящие страхи ждали впереди. Холл подковой охватывал громаду главного зала, стеклянно поблёскивали осколки витрин, со стен скалились киношные монстры и монстрики. Остальные восемь карликовых залов находились на первом этаже, в боковых коридорах комплекса. Гризли их бегло осмотрел, там воняло горелым и противно скрипело под ногами растёкшееся покрытие сидений. Там было пусто и холодно, а из-за запертых дверей большого зала долетал нестройный хор. Оттуда, из-под дверей, тянуло дымом и сложной смесью запахов, ни один из которых Гризли не понравился.

Они все веселились в большом зале, адепты, или как их ещё назвать.

Лола. Только не здесь. Лучше пусть она уже умерла, мысленно пожелал он, разглядывая барную стойку. Восхитительная барная стойка сложной конфигурации из цветного стекла, со всеми возможными прибамбасами. В лучшие времена подсветка шла снизу, в водяных колоннах кувыркались рыбки, прозрачный пол отражал сполохи цветомузыки. Тут имелись аппараты для попкорна, стройные ряды пивных клювов, симпатичные вешала с бокалами всех форм, пепельницы в духе «Парадизо», надувные попугаи и дракончики под потолком. Здесь было много чего интересного.

Над стойкой головами вниз, прикрученные за ноги проводами к потолочным каркасам, покачивалось около дюжины трупов. Гризли мог полагаться только на зарево пожаров, другое освещение отсутствовало. Далёкие алые языки протискивались из внешнего, прозрачного насквозь вестибюля, перебирали длинные волосы девушек. У некоторых волосы были грубо выбриты, большинство мертвецов висели без одежды.

Гризли обошёл всех, стволом пулемёта поворачивай мертвецов к себе лицом. Лолы среди них не было.

«…Ибо нет смертного, способного долго вдыхать аромат их. Опадают они под ноги Вступивших жирным ковром бессилия, и трещат, как панцири мёртвых надежд… Тусклые семена безумия шуршат в их набухших бутонах, липкие колючие побеги их вгрызаются под кожу Вступившим в долину Радости, но бесконечным праздником…»

— Цветут они…! Цветут они… — запричитали десятки голосов.

Гризли проник в главный зрительный зал через балкончик осветителей. Он до боли таращил глаза в дымной темноте. Приходилось сдерживать кашель, в горле нещадно першило. Из ложи трудно было сосчитать людей внизу. Там полыхали несколько маленьких и один большой костёр, дымные озёра неторопливо всплывали над балконом, как тучи над горным кряжем. Внизу с хрустом выворачивали из пола остатки роскошных сидений и швыряли в жадную пасть огня. Восхитительные сиденья, последнее слово кинотехники, с анатомической подстройкой, обогревом, обдувом и дополнительными сабвуферами. Их рвали из пола, паркет разлетался в щепки, а провода и шланги тянулись, как корни за вырванной травой.

— Цветут они… цветут они… ааа…

Внизу детишки, очевидно, плеснули бензина в костёр. Пламя с воем взметнулось вверх, осветив разодранный опалённый занавес, разбитые линзы прожекторов и закопчённые штандарты спонсоров под потолком. Тени молящихся дёрнулись вслед за тенью огня, распластались на стенах когтистыми крысиными силуэтами. Хор жалобно подхватил мантру, голоса нестройно заскользили по нисходящей, обрамляя срывающийся дискант запевалы. Воспользовавшись шумом, Гризли ужом пролез под самую балюстраду, затем упёрся спиной и крайне медленно начал разгибать колени. Оставалось совсем чуть-чуть, сантиметров пять, после чего он сможет выглянуть и увидит, что же там творится.

Только бы не Лола!

«Вгрызаются они под кожу, принося зуд вечный, лаская слащавой апатией места укусов. Взрываются коробочки плодов их, точно подводные шипастые мины, и не избегнуть Вступившим в Долину их жадных касаний»

Что-то изменилось Гризли не сразу понял, что именно. Подонки не потеряли энергетику, не записались на курсы макраме и не кинулись сажать загубленные деревья. Позади, в офисах и магазинах, в метро и на площадях, продолжалась вакханалия. Изменилось что-то в их организации. То есть у них и раньше не было толковых вожаков, поправил он себя, вглядываясь в полумрак зала. Но здесь, в «Парадизо», где они горланили неделю, здесь их Мекка, их кукурузный рай. Здесь их обожаемые картонные вампиры, места для поцелуев и покрытые ворсом, такие удобные полы для коллективных камланий. А уж об идеальных сортирных кабинках и толковать нечего, туда так удобно затаскивать девчонок во время сеансов.

«Запах спелости их — это запах сырой полной пепельницы под холодной постелью.

Вкус спелости их — это вкус засохших чернил на папирусе столетних писем.

Когда раскрываются плоды, покрывается льдом даже тёплое слово».

Инстинкт не нашёптывал, а кричал во всё горло, что надо срочно бежать. Покинуть «Парадизо» и бежать, не останавливаясь, плыть по канализации, шагать в нечистотах, отсиживаться в подвалах, лишь бы выбраться из города. Основной инстинкт не давал Гризли сделать вдох полной грудью, повесил невидимые грузила на коленные суставы, не позволяя им разогнуться.

Нет, он не позволит страху одолеть себя.

Леонид разогнул ватные колени. Ситуация в партере оказалась гораздо хуже, чем он предполагал. На некоторое время он застыл в крайне неудобной позе, растопырив руки, вжимаясь спиной в бархатный бордюр, боясь сделать лишнее движение. Их слишком много внизу, заметят — и он труп.

«Вознесём чистую хвалебную жертву долине Радости!

Гризли искал кантора этого кошмарного хора, но глаза слезились от дыма.

Дети не молились, как он надеялся. Слушая сатанинскую писклявую ораторию, физик почти убедил себя, что они валяют дурака, как и тысячи идиотов делали до них. Может быть, они даже кого-то зарезали, вполне возможно, и теперь возносят славу перевёрнутому распятию. Поливаются свиной кровью, делают друг другу татуировки и лакают спиртное. Что-то подобное он ожидал увидеть внизу и старательно готовил себя к этому. Всё, что угодно, даже пусть совокупляются, сволочи. Всё, что угодно, лишь бы найти живую Лолу.

Но внизу прыгали и пели не только дети. Насчёт крови он угадал верно, оставалось убедить себя, что на мордах сгрудившихся в партере лохматых существ была не кровь его ребёнка. Пускай они убивают друг друга, беззвучно взмолился Гризли. Господи, если ты есть, чёрт тебя подери, если ты существуешь, почему ты не позволишь им истребить друг друга?!

Внизу толкалось полно взрослых. Пожалуй, даже больше, чем тинейджеров. Главный зал киноцентра «Парадизо» представлял собой печальное зрелище. У самой сцены, множество раз пробитые дротиками, пулями и ножами, стояли в ряд картонные Фреди Крюгер, Спайдермен и Терминатор. Сбоку, готовая на порубку в костёр, жалобно присела двухметровая Женщина-кошка, а Робокоп и Блейд уже обгорели наполовину. От тысячи сидений остались торчащие провода. Портьеры висели клочьями, все до единой двери были выбиты. Под занавесом и в углах зала валялись изуродованные игральные автоматы. Несмотря на солидный вес, погромщики не поленились их притащить из фойе и не успокоились, пока не вывернули наизнанку. Пол устилал толстый слой программок и афиш. Если очень постараться, то огромный костёр в центре зала можно было принять за новогоднюю ёлку, а рассыпанные рекламки — за красочное конфетти.

Вечный праздник. Долина радости…

Неожиданно Гризли увидел Лолу. Он просто не догадался раньше заглянуть вниз, под балкон. Дочь его спала, положив голову на колени другой девушке примерно такого же возраста. А может быть, не спала, а пребывала в наркотическом опьянении… Кроме Лолы и её подруги вокруг дремали или лениво пили пиво ещё десятка полтора девчонок и парней, некоторые совсем дети. Леониду показалось, что на их ногах верёвки, но сквозь дым он точно рассмотреть не мог.

Железный друг дёрнулся в руках, приглашая повеселиться.

Дальше Гризли действовал автоматически, ощущая себя придатком железного монстра, оплётшего его грудь и плечи. Он спустился в зал, но Железный друг вплыл туда первым. Несколько мгновений железный монстр принюхивался, нервно вздрагивая воронёным курносым хоботком, натягивая скрипучие кожаные жилы, обхватившие жидкое человеческое тело. Но воздух вокруг сжимался до состояния прелого сыра. Пихая друг друга плечами, толкаясь, лезли в визор такие же жидкие тела, с ухмылками, покорёженными отсутствием всякой мысли, многие с кровоточащей фигурной ссадиной во лбу, многие, роняя изо рта куски пищи, мокрый мучной порошок…

И Железный друг запрыгал, бешено, сотрясая хрупкое, до полусмерти испуганное существо, которое совсем недавно, по странному недоразумению, считало себя хозяином природы. «Посмотри, смешное ты недоразумение, — стрекотал своему придатку пулемёт, рывками поворачиваясь в сторону наиболее плотной толпы, туда, где пространство сворачивалось наиболее туго, — посмотри, как бесполезны и жалки потуги ваших умников поставить металл себе на службу…»

Он срезал первый ряд, они полегли расширяющимся кругом, как семечки в лоне подсолнуха, но, вопреки закономерному и ожидаемому инстинкту самосохранения, дальние продолжали шествие, топча лица и животы тех, кто корчился от пуль. Гризли почти ослеп от крестообразного сполоха на конце ствола, там творился танец освобождённого огня, который особенно хорош именно в толпе…

Но учитель этого не знал, он кричал, напрягая до предела связки и не слыша своего голоса за громогласной музыкой Железного друга. А если бы он прислушался, если бы выключил на пару минут все свои знания, привитые школой и институтом, то непременно услышал бы то, что слышат полудикие охотники Южного полушария, прыгающие у костров. Он непременно разобрал бы то, что легко с детства разбирают в пляске огня таёжные шаманы…

«Во мне стомиллионная часть от металла того копья, которым до крови укололи Гаутаму, изгоняя его из деревни… — смеялся Железный друг. — Во мне десятимиллионная часть от металла того копья, которым добили Иисуса. Если я не сделаю свою работу, вам некого будет оплакивать…»

Когда вокруг него стало пусто, Гризли пошёл прямо по тёплому, мягкому, туда, за ряды, где в беспамятстве лежала его дочь. Он пробирался сквозь вой и стон. Прежде чем разрезать верёвку на её ноге, он приподнял ей веко и посветил фонарём в глаз. Крохотную точку зрачка окаймляла привычная каряя радужка.

«Прикончи её! — посоветовал Железный друг. — Она такая же, она перешла предел. Слушай меня, и мы выкосим заразу…»

— Нет, я попытаюсь её спасти, — упёрся физик. Когда он отстёгивал Лолу от общей связки детей, она изогнулась и больно укусила его за лодыжку.

«Зачем её спасать, если все вы — одна сплошная ошибка?»

Настоящий герой спускался по лестнице, неся связанного ребёнка на плече, Железный друг вынюхивал врагов, но в закоулках кинотеатра царила тишина. С шорохом разбегались по норам уцелевшие уроды. Верный конь подмигнул друзьям из сумрака нижнего холла. Настоящий герой уложил ребёнка, напился воды и выехал под дождь.

— Ничего, мы тебя вылечим, ничего, мы сумеем — увещевал Гризли, не отрывая взгляда от вечернего шоссе. Лолу он упаковал и накрепко пристегнул к заднему сиденью.

Дочь разразилась серией грязных ругательств. Отец от изумления чуть не протаранил брошенный микроавтобус.

— Если ты не поправишься, я тебя сам застрелю, — пообещал Гризли в ответ на её тихое рычанье.

 

Глава 31

Ребёнок бога

Новая Река.

Он нашёл это место, он сумел добраться, несмотря на все препятствия. Гризли, проверил автомат, осторожно приоткрыл дверцу и выбрался из «хаммера».

Фары освещали подъездную асфальтированную дорожку, она кольцом обегала ровные клумбы и упиралась в высокие, запертые на цепь ворота. Такие ворота можно было высадить только танком, джип бы не справился. За воротами угадывалось продолжение дорожки, но уже мощённой булыжником, обилие хозяйственных построек, и в центре — громада храма. Света фар не хватало, чтобы пробить темноту, Гризли видел только стрельчатые витражные окна второго этажа, укрытые коваными ставнями в металлических заклёпках. Монастырь оказался настоящей крепостью. Не хватало только рва с водой и частокола.

Бывший физик поискал у ворот кнопку звонка. Бесполезно. Кнопки он не нашёл, но обнаружил свидетельства того, что монастырь уже пытались штурмовать. Возле ворот находилась узкая калитка, прутья решётки на ней были погнуты, замок выбит из гнезда. Зато по всей высоте решётки блестели капли свежей сварки. Гризли посветил фонариком. На льду и на промёрзшем асфальте засохли пятна крови. Стало быть, защитники храма отбили атаку, затем предприняли вылазку и заварили сломанную калитку. Но враг мог попросту перебраться через стену.

Леонид задрал голову, посветил. Поверх двухметровой кирпичной стены змеилась наспех натянутая колючая проволока. В нескольких местах поверх проволоки болтались то ли пальто, то ли одеяла. Значит, оборонять калитку никакого смысла, кому надо — проникнет через верх.

Мотор джипа мерно урчал, потоки света от фар разрезали клочья ночного тумана. Гризли неистово хотелось забраться в тёплое нутро машины и хотя бы пару часиков поспать. Он наклонился, соскрёб с дороги кусок льда и безжалостно растёр лицо. Стало немного полегче.

Спать ему некогда, в машине — связанная Лола.

— Эгей-гей! — завопил он, ударяя прикладом в цепь на воротах. — Пожалуйста, не стреляйте! Я — нормальный, слышите?! Мне нужен отец Глеб!

Тишина, только слабым эхом отдавался звон цепи. Гризли беспомощно оглянулся. С поля налетел порыв ветра, завыл, заскрежетал где-то ржавым металлом. Сквозь бегущие тучи изредка проглядывали звёздочки, чтобы тут же снова спрятаться. Там, где обычно светились огни городка, любимого всеми курорта Новая Река, разливалось багровое зарево, сухо постукивали выстрелы, иногда сквозь туман долетали отдельные выкрики и визги.

Но храм стоял на отшибе, со всех сторон его окружал серый клубящийся мрак. В какой-то миг учителю даже показалось, что растаяло всё — и земля, и небо, и мифический монастырь, остались лишь четыре точки мироздания, на которые опирались колёса броневика, и короткие лучи света, пожираемые темнотой…

Леонид отошёл проверить, как там дочка. Ему показалось, что Лола спит. Можно было, конечно, пригласить в помощь Железного друга, он разбудит всех в округе, но как бы не пришлось держать круговую оборону… Нет, он решил, что не имеет права стрелять.

— Эй, пожалуйста, со мной больной ребёнок! Откройте, я ищу отца Глеба! Мне дали ваш адрес друзья! Если вы не откроете, моя дочь погибнет. На вашей совести будут две смерти, слышите?! Я повешусь прямо у вас на воротах или утоплюсь в вашем пруду! Возьму здоровый камень и утоплюсь, слышите? Вы там звери или люди?!

Сырой морозный ветер кляпом воткнулся ему в рот, Гризли закашлялся, и тут сквозь вой и шорохи замёрзших полей долетел самый сладкий, самый чарующий звук на свете.

Кто-то громыхал запорами.

— Пожалуйста, там мой ребёнок, — учитель упал на колени. Это произошло само собой, без всякого сознательного движения с его стороны. Как будто, так и следовало поступить. Как будто этого от него ждали мрачные шпили, проткнувшие рваное одеяло туч.

Седой мужчина в чёрном отпер ворота. Прихрамывая, обошёл «хаммер», взялся за ручку. Гризли услышал сдавленное рычание Лолы. Ощутив на себе взгляд, она немедленно забилась в путах.

«Сейчас он мне скажет, что её надо убить. Сейчас он скажет, что прикончить надо нас обоих. Он будет прав. Он поступит так, как поступил бы всякий разумный человек.»

— Загоните машину во двор, под навес. Пусть она пока побудет здесь, — резюмировал священник. — В твоей машине теплее, чем в церкви. Позже мы заберём её вниз.

Гризли не стал уточнять, что означало «вниз».

— Так вы… вы нас не прогоните? — ошеломлённо запричитал он, так и не поднявшись с колен. — Нас везде прогоняли, все боятся. Вы видели у неё на лбу знак?

— Видел.

— Люди считают, что это знак…

Священник повелительным жестом остановил его речь.

— Людям комфортно и легко дремать во тьме невежества, сын мой. Поэтому им удобно отождествлять невежество с учением церкви.

Гризли постеснялся направить фонарик священнику в лицо. Ему почудилось, что отец Глеб, если это, конечно он, очень молод, вряд ли старше самого физика. И слова он произносил высоким чистым голосом, совсем не так, как нараспев говорят служители. Однако священник сам встал в луч света, чтобы чужак смог разглядеть его глаза и улыбку.

Он совсем не походил на монаха или святого.

— Послушайте, это не просто секта, — не мог успокоиться физик. — Их никто не принуждает. Я хочу, чтобы вы представляли… Они называют себя «долиной Радости», а всех угодивших к ним детей — «детьми Бога». Они каждый день жгут крест…

— Ты мне расскажешь после, — священник мягко потянул физика за рукав, помогая подняться.

— Чему вы улыбаетесь?

— Я рад, что ты пришёл. Мы рады всякому, кто приходит в обитель.

— Так это вы — отец Глеб? — Священник кивнул.

— Мне дал адрес Никос, я не помню его фамилию. Он водитель, работает… то есть работал на уборочной машине.

— Я знаю Никоса, это замечательный человек. Он и его семья давно с нами.

— Ох, как я рад! Я боялся, что они не успели вырваться. У него такая замечательная жена и дети!

— К несчастью, Никос потерял дочь. Римму случайно застрелили. Впрочем, случайно ничего не происходит…

Священник понурился. Гризли ожидал, что он перекрестится, но отец Глеб только прошептал что-то еле слышно.

— Почему же вы не приехали вместе с супругой?

— Я не мог рисковать. С нами ещё несколько детей и грудной младенец. Что будет, если я привезу их сюда? Вы можете гарантировать безопасность?

Отец Глеб открыл рот, но ответить не успел. Со стороны города долетел раскатистый низкий гул, словно открыла огонь батарея тяжёлых орудий. Одновременно с гулом засверкали вспышки, похожие на огни далёких зарниц. Некоторые были такие яркие, что освещали тёмную громаду храма, прилегающие постройки и кусок шоссе со светоотражателями.

— Кажется, взорвались боеприпасы, — деловито заметил отец Глеб. — Когда-то я служил на флоте и видел, как это происходит. Мы ночью взрывали склад немецких снарядов.

— Вы служили?

— Да, я был офицером. Ты можешь не утруждаться, говоря мне «вы». Я едва ли старше тебя, сын мой.

— Но… но так положено… — Гризли сел за руль, медленно завёл машину под навес. Отец Глеб запер ворота.

— Кем положено, сын мой?

— Так всегда положено… называть священников на «вы».

— Я не думаю, что он… — отец Глеб указал вверх, — требовал этого от своих прихожан.

— Так вы… вы не принадлежите к официальной церкви? — учитель спросил и тут же устыдился своих слов.

— Вот видишь, сын мой, ты сам всё понял, — отец Глеб произвёл какую-то манипуляцию на крыше навеса, и вдоль столбов обрушилось брезентовое полотно. Машина теперь очутилась в подобии гаража. Чуть дальше Гризли различил ещё один внедорожник, засаленный «опель», наискосок прошитый пулями.

— Вчера мы ездили в Холмы, там не успели разграбить магазин, — перехватив взгляд физика, кивнул священник. — Нас обстреляли на обратном пути, но, к счастью, обошлось лёгким ранением. Пойдём со мной, поговорим в доме. Твою дочь посторожит Гринго.

— Гринго?

Отец Глеб указал в глубь навеса. Оттуда из высокой собачьей будки за мужчинами следили насторожённые собачьи глаза. На подстилке Гризли разглядел здоровенную чёрную лапу.

— Не беспокойся, он будет охранять, — священник откинул брезентовый полог и первый направился в церковь.

— Как вы… как ты считаешь, отец, удастся ли её спасти? Вроде бы глаза не зелёные, и руки не растут…

— У нас трое таких, и пока не выздоровели, — просто признался отец Глеб. — Возможно, они навсегда останутся такими, ты должен быть к этому готов.

— Но почему? Почему? — Гризли схватился за голову. — Честное слово, мне было бы проще, если бы она превратилась в одну из… обезьян, в одного из этих питекантропов.

Священник затворил за собой окованную железом дверь, задвинул стальные засовы. Леонид вдохнул застоявшийся запах старого дерева и ладана. Где-то далеко слышались голоса. Не крики, не шум драки, а спокойный разговор.

— Не беспокойся о ребёнке, — повторил священник. — Я подготовлю ей помещение.

— Она будет жить взаперти? — учитель брёл за отцом Глебом почти в полной темноте, касаясь ладонью влажной стены.

— Да, взаперти. Если бы она изменилась, тебе было бы проще возненавидеть её и вырвать из своего сердца, так? — отец Глеб пошуршал спичками, зажёг в подсвечнике три свечи.

— Наверное, ты прав, отец… — Гризли осмотрелся. Сводчатый коридор, каменные скамьи, винтовая лестница вниз. Дверь справа вела к возвышению, скрытому во мраке. Неровный свет свечей не доставал до потолка. Гризли сделал шаг направо, потом ещё один, пока не упёрся в рельефное изображение мужской ступни. Отец Глеб ему не мешал, терпеливо держал подсвечник.

Леонид не сразу понял, что это за громадная лежащая фигура перед ним, пока не включил фонарь.

— Вот дела. Это ты его снял?

— Мы сообща решили, что так будет лучше.

— Значит, вы больше не верите в него?

— Я верю в то, что происходящее с нами — это ещё один его знак. Возможно — последний.

— Ты считаешь, что все ужасы, которые с нами происходят, — это всего лишь знаки?

— Он не посылал нам ужасы. Когда-то он показал нам, как следует поступать. Он оставил нам точнейшее руководство. Дальше мы всё сделали сами.

— И потому ты снял его вместе с крестом? Ты считаешь, это ему не по нраву — по всему миру висеть на крестах?

— А разве всё, что происходило после его смерти, не свидетельствует о его скорби и его недовольстве нами?

— И что ты предложишь взамен? Извини за допрос, отец, но мне не безразлично, куда я собираюсь привезти жену и детей. Я видел церкви, где людей сжигали заживо.

— Взамен? — искренне удивился священник. — Взамен я предлагаю диалог. Чтобы тебе было понятнее… Я познакомлю тебя с двумя приверженцами ислама и одной женщиной, почитающей Будду. Среди нас есть адвентисты, паписты и ортодоксы…

— А моя жена — по матери еврейка.

— Вот видишь, — добродушно рассмеялся в бороду отец Глеб. — У нас появляются все шансы найти нового бога. Для всех.

 

Глава 32

Бог жив

— Эй, — окликнул Гризли, пробираясь за священником по узким ступеням. — У вас ничего не получится. Хотя бы потому, что вы призываете подставлять щёку, а у мусульман совсем иные взгляды. Я уж не говорю про этих, «харе-рама»

— Да, ты снова прав, — поддакнул священник. — Меня радует, что ты не веришь на слово. Бездумная вера порождает страшных чудовищ.

Отец Глеб остановился, чтобы отомкнуть длинным ключом очередную дверь. Он не обманул насчёт холода, у физика в этом каменном мешке зуб на зуб не попадал. Гризли подозрительно поглядел на священника. Он потихоньку начал догадываться, что не всё сказанное следует воспринимать дословно.

— Как вы живёте тут? У вас даже нет оружия… Впрочем, я догадываюсь. Наверняка у вас наготове фраза, что, мол, святому человеку оружие ни к чему.

— Я не святой, — отец Глеб отвернул полу своей чёрной одежды — там, в поясной кобуре поблёскивал длинноствольный пистолет.

Гризли был вынужден прикусить язык.

— И я не один, — отец Глеб поманил гостя за собой.

Они прошли мимо тусклого золота икон, мимо оплывшего воска мёртвых свечей, мимо мутных зарешеченных окошек, в которых бились, дробясь и засыпая, огоньки свечей. Они несколько раз свернули, сухо цокая по изразцовой плитке, слушая, как всхлипывают и колотятся зимующие голуби на стропилах, и пришли, наконец, к неприметной запертой двери. Подле неё на болтах крепилась табличка с рекомендациями для туристов на четырех языках. За дверцей гудел сквозняк, и гуляли косые тени. В узком пространстве винтовой лестницы священник зажёг керосиновую лампу и, неожиданно для Гризли, сделал поворот против течения ступеней. Шагнул не вверх, на смотровую площадку колокольни, о которой возвещала табличка с указанием количества ступеней и метров, а, напротив, в узкую щель под основанием лестницы. В грубо тёсанном круглом столбе, служившем основанием ступеням, неожиданно отодвинулась панель, и осветился коридор.

— Хотя первоначально эта часть здания закладывалась как монастырский погреб и склад вина, здесь во времена трёх войн регулярно прятались партизаны, — отец Глеб шёл, мягко ступая по замшелым булыжникам. Леонид не видел лица священника, но ему показалось, что тот слегка посмеивается — то ли над собственным рассказом, то ли над гостем… — А во время революции повстанцы буквально не вылезали отсюда… Ты не находишь забавным, что ниспровергатели устоев во времена гонений охотно прячутся в храме?

— Я приезжал сюда дважды, — сказал учитель. — Когда-то давно, ещё ребёнком, меня привозил на экскурсию отец. А два года назад я приезжал сюда с женой и ребёнком, мы с дочкой залезали наверх… Мне бы в голову не пришло, что значительная часть комплекса укрыта от туристов. К чему такая секретность? Ведь церковь могла бы неплохо зарабо… — Гризли поперхнулся. — Я хотел сказать, что церковь могла бы собрать гораздо больше денег и направить их на что-нибудь полезное, если бы открыла для осмотра подвалы…

— Когда сто четырнадцать лет назад приняли решение, что монастыря здесь не будет, отпала надобность во многих постройках. Однако тогдашний настоятель был мудрый человек. Он сам пережил гонения, пострадал от смены властей и посчитал нужным закрыть доступ в подвалы…

— А как же вы… ты нашёл?

— А я не искал. Я четыре года прослужил в этом храме, и лишь после того как снискал доброе расположение прихожан, меня вызвали и посвятили…

— Посвятили в тайну? Ваши кардиналы?

— Неважно, кто, сын мой. Безусловно, есть люди, которым небезразлично, в чьих руках окажется история. Хотя тайны никакой нет. Есть желание сохранить нетронутыми наши скромные святыни.

Отец Глеб отворил последнюю дверь. Леониду открылся широкий зал с фресками на стенах, со сводчатым потолком и дымоходами. В глубине, на возвышении, потрескивала печь, вокруг спали дети. Много детей. Пожилая женщина ворочала в огне поленья.

— А где… где взрослые?

— Работают. Роют колодец. У нас мало времени на сон.

— Всё равно они доберутся сюда. Сколько лет ты планируешь отсиживаться?

— Мы не будем отсиживаться. Весной мы посеем кормовую свёклу и картофель, а скотина есть уже сейчас. Нам хватит прокормить человек триста, а к осени соберём турнепс и удвоим стадо…

— А, так вы, как и моя жена, верите в домашнюю кукурузу?

— При чём тут кукуруза? — искренне изумился священник.

— Как это «при чём»? — поразился Гризли.

— Соя не виновата, и кукуруза не виновата, — отмахнулся святой отец. — Это всего лишь растения. Неужели не понятно, что поток отравы пополз сюда гораздо раньше?

— Ты говоришь сейчас как телевизионный проповедник. Всё зло от золотого тельца, так? Идолопоклонники выкинули из храмов нашего бога и опрокинули наши светильники…

— Можешь смеяться сколько угодно, это твоё право. У тебя здесь нет только одного права — поносить других, ты понял? — В голосе отца Глеба неожиданно лязгнул металл. — А кукуруза… Всё началось гораздо раньше, чем в кино стали продавать попкорн. Попкорн стал дополнительной отравой, вот и всё. Знаешь, иногда мне кажется… — он примолк, щурясь на огонь. В его тёмных глазах плясали вечерние искры. — Иногда мне кажется, что мы опять неверно всё поняли.

— Кто мы? Всё человечество или попы?

— Все мы. Мы снова неверно поняли послание.

— А это было послание?

— Я слышу в твоих словах недоверие и насмешку. Недоверие — это твоё право, но мне сложно полемизировать с человеком, заранее считающим слова собеседника глупостью.

— Прости меня. Я не назло, это нервы. Просто церковь обожает окружать любые катаклизмы признаком божественной воли. Падает здание, где строители неверно рассчитали несущие конструкции, — знамение. Заболело стадо коров — знамение. Погибли от гриппа дикие утки — тем более знамение.

— Во многом ты прав. Но упомянутые примеры — это плоды деятельности слишком ретивых и не всегда умных людей. Ведь священники — это всего лишь люди, не стоит забывать об этом. Очень редко кого-то из тех, кто искренне верит, может коснуться благословение Его, тончайший луч света от ослепительного сияния престола. Но равным образом луч света небесного может коснуться и любого из мирян. Моя сутана никоим образом не пропуск в нелепый облачный рай, нарисованный кинематографистами. Моя сутана — лишь форма служителя, она не отгораживает тебя от меня. Напротив, она позволяет тебе быстрее найти в толпе людской человека, сознательно служащего свету.

— Прости меня, — Гризли потёр лоб. — Я напрасно грубил. Слишком много слишком много неприятностей произошло за последние дни.

— Конечно же, я прощаю тебя, — улыбнулся отец Глеб. — Тем более что за последние две тысячи лет произошла действительно уйма неприятностей.

— Ты смеёшься?

— Увы. Сын мой, тебе станет намного легче дышать, как только ты прекратишь жить в последней неделе.

— Гм… Я понимаю, что ты хочешь сказать, но иначе я не могу. При всём желании наши современники не могут страдать от проблем четырнадцатого или шестнадцатого века.

— В этом состоит серьёзная проблема, сын мой. Ты вполне искренне считаешь события последних двух недель важнейшими в истории мира. Именно поэтому ты не различаешь послания.

— Я постараюсь.

— Я не призываю тебя молиться. Время молитв прошло.

Гризли глянул на священника с новым интересом.

— Так я вернусь не один. Можно?

— Ты снова спрашиваешь, можно ли тебе войти в храм? Ты снова считаешь меня охранником, неким цербером в дверях спасения?

— Я спрашиваю, хватит ли на всех еды? Там, в городе, нам удалось спрятать несколько детей.

— Еды хватит, если вы готовы работать. Если вы полагаете, что вас будут кормить…

— Нас не придётся кормить.

Гризли запустил двигатель. «Хаммер» слушался, как дрессированный носорог; несмотря на спорное качество топлива, стальное сердце стучало без перебоев. С учётом запасных канистр горючего должно было хватить в обе стороны.

Священник улыбался, кутаясь в женский мохнатый платок.

— Чему ты смеёшься, отец?

— Ты так искренне и старательно защищаешь свой атеизм! Береги себя и возвращайся, нам нужны учителя.

 

Глава 33

Я не уйду без тебя

— Слышишь, Хорёк? — левой ладонью Рокси всё ещё придерживала соску во рту маленького Стаса, чтобы он не разревелся. — Я тебе сказать хотела.

— Ну! Что ещё? — он на цыпочках перебежал к окну, которое выходило в переулок, и выглянул сквозь щёлочку в шторах.

Переулок был пуст. Труп мужчины в плаще валялся там же, где его бросили вчера. На кисти убитого блестели наручные часы.

«Возможно, это хороший признак, — вяло подумалось ему. — А возможно, наоборот, самый дерьмовый признак. Их перестали занимать ценности, золото и вся остальная мишура. Они даже не гоняют на мотоциклах…»

Он подумал, что с радостью сейчас удавил бы парочку психологов. Или психотерапевтов, тех, что написали уйму замечательных диссертаций по девиациям в пубертатном периоде. Нет, он их даже убивать бы не стал, просто выпустил бы на площадь, туда, где над бочками жарят собачатину. Пусть умники с дипломами показали бы, как надо работать с молодёжью…

Гризли повернулся и сразу заметил, как напряглись дети. Он опять забыл, что следует контролировать своё лицо! Дети не должны видеть его испуга и его злобы, иначе может произойти массовая истерика. Истерика для них сейчас — это самое страшное… Нина что-то нашёптывала Эмме, Жорж раскладывал карты. Это хорошо, это просто отлично, что девочки смогли разговорить Жоржа!.. Гризли изо всех сил расслабил челюсти, выдавил улыбку и даже засвистел какой-то фальшивый мотивчик.

— Прекрасный вечерок, — бодро сообщил он. — Как только опустятся сумерки, мы отправляемся!

— Хорёк, я хотела сказать… — Рокси перехватила его у следующего окна. — Ну, в общем, я была не права. Я больше не буду так тебя называть.

— А?.. — он затормозил, приплясывая на кончиках пальцев. Похоже, это становилось второй натурой — всюду озираться, всюду бегать на цыпочках. — Не будешь? Это как? Почему? — грязной рукой он потёр воспалённые глаза.

— Потому что… потому что ты — самый настоящий и самый лучший мужчина, которого я встречала, и я люблю тебя…

— Любишь? — До него не сразу дошёл смысл сказанного. А когда дошёл, Гризли ощутил, как беззащитно расслабилась спина. — Но это не ты, это я предал тебя. Я думал только о себе, а ты тянула науку.

— Это неважно, — она нервно рассмеялась. — Ты не предал, просто я… я выпендривалась. Молчи, молчи, дай мне сказать, потом будет некогда, — она ухватила его за рукав.

Гризли смотрел на перепачканное личико младенца в её руках и думал, что потом может просто не наступить. Женщина была права — говорить нужно было здесь и сейчас, потому что каждый день мог стать последним. И отныне так будет всегда, даже если им удастся выбраться из города. Отныне время течёт с другой скоростью, оно спрессовано жёстко, как прессуют старый картон на целлюлозной фабрике. Так жёстко, что для пустой болтовни не выдернуть даже минутку.

Отныне каждая минутка будет посвящена борьбе.

— Я была полной дурой, это даже не смешно. Теперь я вижу, что квартира и зарплата — это полная ерунда.

— Вовсе не ерунда, — отмахнулся он. — Ты строила семью, а я отлынивал от ответственности, я вёл себя как последний кретин!

Рокси передала уснувшего Стаса на руки девочкам. Двое старших бережно опустили ребёнка на стол и беззвучно заспорили, чья очередь греть ему молочную смесь.

— Рокси, я тоже хотел сказать, что люблю тебя.

— Потому что ты не Хорёк, а Гризли. Потому что я была дура, я всё испортила, — она быстро отвернулась, чтобы дети не увидели слёз.

— Ты не испортила, вовсе нет, ведь мы же вместе? — Рокси показалось, что у него в глазах, впервые за день, возникло осмысленное выражение. До этого он совершал миллион движений «на автомате» — строил баррикады, выносил детей, взламывал магазины… — Это не ты дура, это мир… Он вернулся, понимаешь?

— Кто вернулся? — она вздрогнула, привычно хватаясь за бедро, где в ножнах висел кинжал.

Гризли через её плечо посмотрел в окно. Там что-то равномерно постукивало. Сквозь застывшие потёки дождя на фасаде недостроенного здания виднелся покосившийся плакат. «Компания Строй… Всего четыре пентхауза с панорамным обзором…» Плакат наполовину обгорел и хлопал на ветру по пустым бетонным глазницам элитного небоскрёба.

— Мир вернулся назад… — На его потрескавшихся солёных губах плясала странная усмешка. — Мир вернулся туда, где забудут слово «равноправие». И слово «эмансипация» вам придётся забыть… Женщина возвращается к очагу, милая…

— Ты смешной, Гризли… — не находя сил стоять, она бесшумно опустилась на скатанный ковёр. — Мужчинам ведь придётся ещё хуже. Опять придётся драться за женщин…

Она снова невольно вздрогнула и оглянулась в темноту коридоров. В ворохе пустых коробок копошились грызуны. Их время ещё не наступило, ещё было слишком светло.

— И не просто драться, а зубами грызть чужие глотки… — Гризли задумчиво рассматривал нож… — Нам пора, темнеет! — он сунул оружие в чехол, подхватил оба рюкзака и чемодан. — Ребята-девчата, не отставайте…

Все трое больших детей уже построились у порога, прижав к себе пожитки. Они стояли молча и серьезно, как маленькие старички, пожирали его глазами. Нина баюкала Стаса, Жорж поправлял сестрёнке завязки рюкзака. Они не смеялись, не толкались и не шутили. Теперь они всегда будут такими.

Маленькие старички.

У Гризли вдруг пересохло во рту. Всё происходило всерьёз. Джип во дворе, автомат, канистры с водой, Рокси и эти малыши. Гризли взял оружие наизготовку и кивнул. Рокси с девчонками отодвинули кровать, сервант и распахнули входную дверь.

На площадке никого. В пыльные окна лестничного пролёта билось вечернее солнце. Сверху капала жидкая штукатурка, мяукал котёнок, пахло разложением.

— Мы поедем в деревню? — тоненьким голоском спросила сестра Жоржа.

Гризли заставил себя ей улыбнуться.

Ещё всё можно было отменить. Вернуть малышей в подвал, где они отсыпались, оставить им еды и пару канистр с водой. Нина вполне взрослая, она вправе поступать, как хочет, а вот Стас…

Он встретился глазами с Рокси и понял, что назад дороги отрезаны.

— Мы поедем к одному доброму человеку, — сказал Леонид. — Нам там будет хорошо…

— Там нас убьют…

— Что? Кто это придумал? — обернулся Гризли.

— Рокси говорит, что он не христианин, — неожиданно упёрся Жорж.

— Что ты им сказала? — Гризли замер на пороге с чемоданами в руках.

— Я сказала правду… — она вызывающе тряхнула чёлкой. — Я полагала, что мы должны быть честны друг перед другом…

— Жорж и Эмма росли в набожной семье, вот в чём дело, — вставила Нина.

Гризли уже успел спуститься на пролёт. Он остановился и опустил поклажу на пол. Среди толстого слоя грязи и белёсых луж здесь обнаружился относительно чистый участок. Ниже этажом учитель видел распахнутые, вырванные из петель двери и загаженные внутренности когда-то роскошной прихожей. Там на залитом водой полу валялась раздавленная люстра, и плавали куски поролона от диванных подушек. Дети нерешительно спускались за ним, Эмма дрожала, Нина гладила её по плечу.

— Они нас захотят поджарить, как поросят… — пробормотал Жорж.

— Я клянусь тебе, это хорошие люди! — Леонид сел перед мальчиком на корточки. — Они никого не жарят, они — как ты и я, слышишь?

— Рокси сказала, что они не верят в Иисуса… — малыш захлюпал носом.

— Ведь это правда, Гризли? — с мягким вызовом спросила его бывшая жена. — Или ты хотел бы, чтобы мы их обманывали?

Потом они вышли из подъезда, и двор-колодец гулко повторял их шаги, а Гризли крутился с автоматом во вспотевших руках, пока Рокси упаковывала детский сад в чрево броневика. Он старался одновременно держать под наблюдением обе сумрачные подворотни, и вонючие дыры подъездов, и распахнутый люк гастронома, и выбитые окна первых этажей. Когда дети, наконец, устроились и задвинулась тяжёлая дверь, Леонид уже и думать забыл о маленьком теологе, но Жорж подобрался сзади и подёргал его за воротник.

— Те добрые люди, к которым мы едем, тоже жгут кресты?

— Думаю, никогда они так не поступят! — не очень уверенно ответил физик.

Как раз в эту секунду они проезжали мимо распахнутого люка гастронома. Из люка торчал залитый кровью транспортёр, там головой вниз лежал труп женщины в белом халате, и вокруг копошились крысы. Рокси охнула, пытаясь загородить от Жоржа вид из окна. Остальные пассажиры сгрудились в глубине салона и, к счастью, заметить ничего не могли.

Ещё одну страшную минуту учитель пережил, когда «хаммер» выезжал из двора. Ему показалось, что шум двигателя раздаётся на всю вселенную, что сию минуту сбегутся эти ублюдки и начнут стрелять по шинам. Что-то серое шарахнулось от машины в глубину подворотни, на миг сверкнул жёлтый оскал…

Истощавший, покрытый лишаями дог с обрывком поводка. Какое-то время несчастный пёс пытался ковылять вслед за автомобилем, но потом отстал. Рокси следила за ним в зеркальце заднего вида.

— Он мог бы стать защитником…

— Уже нет, он не проживёт и месяца. Кроме того, мы не прокормим такую большую собаку…

Гризли понимал, что здоровая собака им бы очень пригодилась. Здоровую собаку можно использовать на охоте, и, кроме того, она чутко спит. Это главное. Никогда нельзя расслабляться, даже если покажется, что вокруг спокойно. Теперь каждому нормальному человеку понадобится собака.

Скорее всего, собак окажется гораздо больше, чем людей.

— Вы все, ложитесь на пол! Нина, запихни Стаса между рюкзаками… Да, вот так! Жорж, не трогай эту штуку, я тебе сказала! — командовала за его спиной Рокси. — И не высовывайтесь, что бы ни случилось, ясно?

Затем она подобрала второй автомат и перелезла к нему, на пассажирское сиденье.

— А ты вела себя молодцом… я имею в виду, с этими подонками, кха… — какая-то дрянь внезапно попала ему в горло, мешая говорить.

— Ни к чему, Гризли, — она взъерошила ему волосы.

Броневик набрал скорость. Леонид миновал Садовую, едва взглянув по сторонам, и утопил педаль в пол. Ему показалось, что на площади ещё горели костры. Этой весной уличное освещение зажигать стало некому, и едва солнце угнездилось за крышами, как старинные мостовые спрятались в глубокую тень. На проспекте попадалось немало брошенных машин, некоторые до сих пор догорали, но никто не ехал навстречу. Несколько раз «хаммер» подпрыгнул на чём-то мягком, но Гризли предпочёл не думать о том, что там такое могло лежать посреди дороги.

Скорее всего, тряпки. Просто тряпки.

Он подумал, что с пассажирами в полной темноте не рискнёт ехать больше сотни в час. Сотня — это максимум, который можно выжать из этой крепости на колёсах. Отвратительно мало, почти ничего, и горючего сожрёт немеряно, но бронированные стенки того стоят! Дважды он видел мотоциклистов, но они пронеслись вдали, не удостоив его вниманием. Потом над городом, очень низко, пролетели военные вертолёты.

— Как считаешь, нам удастся вырваться? — Рокси положила ему ладонь на бедро, и этот интимный жест, такой семейный и так давно позабытый, почему-то невероятно его растрогал.

— Я же проехал туда и обратно.

— А военные, они следят за всеми, кто пытается сбежать? Ты думал, что мы будем делать, если дорога снова перекрыта?

Он пока не знал, что ей ответить. Рокси озвучила самые мрачные его предположения, но верить в них не хотелось.

— Лапа, ты не права, они не способны следить, — он назвал её так, как называл последний раз месяца три назад. — Они вообще не способны организоваться. Организации больше нет, это хаос…

— Если нас поймают, я убью детей, а потом убью себя, — из темноты наждачным голосом прошептала Нина.

— Слава богу, что хаос… — поёжилась Рокси.

— Ты не понимаешь… — Леонид замолчал. Она действительно не понимала, и не стоило её запугивать ещё больше. Лучше бы психопаты объединились, лучше бы они построили хоть что-то, напоминающее банды или средневековые шайки. Что угодно, способное обеспечить порядок, тогда из этого разбойничьего порядка рано или поздно возродилось бы государство.

Бесполезно. Всё вышло совсем не так, как показывали в тупых американских фильмах о гибели цивилизации. В тех фильмах разбойники непременно вступали в переговоры с положительным героем, они требовали бензин, патроны и женщин, они строили свой «порядок»…

Рокси достала сигарету и закурила, слегка приоткрыв форточку. Внезапно до Гризли дошло, что она таким незамысловатым образом, изображая расслабленность, пыталась его успокоить. Гризли до одури захотелось опуститься лицом ей на колени, чтобы его девочка бесконечно теребила ему волосы и жаловалась о каких-то своих нелепых глупостях…

Джип миновал кольцевую развязку и вылетел на шоссе. Город остался позади, любимый город, город юности и кошмаров. Бледный шар солнца улёгся в грязные поля, косые чёрные тени от покинутых фургонов рассекали трассу.

— Кажись, вырвались… — небрежно произнёс он и впервые отважился расслабить окаменевшую спину. А потом он отъехал к обочине, зажёг в салоне свет и оглядел своих запуганных постаревших пассажиров.

Своих детей. Свою женщину.

Он прекрасно понимал, что никуда они не вырвались, что даже если удастся достичь монастыря, впереди их ждут месяцы и годы кошмара, пока эпидемия не сойдёт на нет или пока все не передохнут.

— Сейчас можете выйти и быстро сходить в туалет, — предложил Леонид. — А потом нас ждёт дальняя дорога. Только далеко не убегайте…

Он вышел наружу, держа оружие наизготовку. Над городом плясало неровное зарево, горели центральные кварталы. С другой стороны, куда им предстоял путь, наползала сырая темнота.

— Рокси говорила, что те люди, к которым мы едем, они тоже сожгли крест, — забубнил своё Жорж.

— Они сожгут и нас… — пискляво подхватила Эмма.

Жорж подобрался сбоку и засопел Гризли в самое ухо: «И они говорят… они говорят…»

— Бог умер! — озвучила общие сомнения Нина.

— Что? — Гризли беспомощно переглянулся с женой.

— Они говорят, что бог умер, да? — хрипло спросила Нина. — Эти люди, к которым вы нас везёте, они тоже говорят, что Армагеддона не будет, потому что бог умер окончательно и некому выступить в битву против сил тьмы.

— Он умер, и теперь нам не нужны кресты, — поддакнула Эмма. — Нас сожгут на крестах.

— Это ты им внушила? — Гризли свирепо уставился на Рокси.

— Их родителей заживо сожгли в церкви, — одними губами произнесла она.

— Вот чёрт, я забыл… — он растерялся, и тут в глубине салона, зажатый сумками, запищал маленький Стас.

И физик тут же понял, что ему следует сказать своим детям.

— Вы правы, — вымученно улыбнулся он. — Те люди, в монастыре, куда мы едем, они тоже выкинули кресты. Они теперь не христиане, но это неважно. Когда всё это началось, они тоже растерялись и решили, что бог нас покинул. Но бог не может умереть, Жорж. Потому что, потому что бог внутри каждого из нас.

— Внутри нас?

— Бог внутри каждого, кто желает другим людям добра, понимаешь? Мы все желаем друг другу добра, и поэтому бог никогда от нас не уйдёт. Но хорошие люди немножко потерялись, слишком далеко разошлись. Иногда добрые люди позволяют себя обмануть. Они поверили, что важнее всего машины, красивые дома и частные пляжи. Они позволили себя обмануть, а бог молчал. Наверное, он устал тысячи лет повторять людям одно и то же, он просто охрип, и тогда решил спрятаться в каждом из нас. Только так он мог отдохнуть от непрерывного крика. Он устал слушать, как кричат на биржах, как кричат на войне, отнимая чужие поля и чужое золото. Он устал слушать, как родители кричат на детей, и как рыдают старые родители, на которых кричат дети. Теперь нам надо собраться вместе, и тогда бог тоже соберётся воедино, понимаешь? Тогда он снова станет сильным, сильнее зла…

Жорж задумался, закусив губу.

— А если их там уже нет? — тревожно произнесла Нина. — Если мы приедем, а всех в этом монастыре убили?

— Их никак не могли убить! — покачал головой Гризли. — Их никак не могли убить, потому что они ждут нас! Да, да, всех нас, и маленького Стаса. Они ждут нас, потому что бог внутри каждого из нас, и он будет собирать свои кусочки, пока не соберётся окончательно!

— И поэтому нам никак нельзя разлучаться! — подхватила конец проповеди Рокси. — Представляете, что произойдёт, если мы растеряемся по пути?

— Тогда бог не соберётся из кусочков! — ахнул Жорж и тут же спохватился: — Но если они там не верят в нашего Иисуса, кто же тогда у нас соберётся?

— А может быть, ему пока обойтись без имени? — Гризли подсадил Эмму на подножку и захлопнул дверь. — Мне почему-то кажется, что у нас будет время придумать ему имя.

— Ага, это чтобы демоны не смогли его убить? Это вроде как в сказке, да? Пока не знают твоё имя, не могут тебя поджарить?

— Зачем вы обманываете? — нахмурилась Нина. — Если каждый будет скрывать имя… и если каждый будет скрывать, что носит в себе кусочек бога, то, как же мы узнаем друг друга? Так мы никогда его не соберём?..

Гризли переглянулся с женой.

— Ты умница, малышка, — Рокси взъерошила Нине кудри. — Но мы не будем скрывать своей любви, вот в чём дело. Мы больше не будем стесняться выражать любовь, как стеснялись этого раньше. Мы будем любить не только друг друга, но и всех, кто придёт к нам. Мы будем слушать сердечки чужих детей, потому что чужих детей не бывает. Бог не умирал, он просто дал нам понять, как ему тяжела наша ненависть. Мы же вместе, так?

Это значит, что он уже возвращается, малышка.