Глава 1

ПЕШКА

Мне страшно

Мне страшно.

Всё произошло, как предсказала перед смертью карлица. Я закрываю глаза и вижу багровую слюну, стекающую по волосатому подбородку, цепкие иссохшие клешни, вцепившиеся в мою шею… Пор фавор, повторяла она, и кровь пузырилась в уголках черных губ. Пор фавор… Несчастное создание так же боялась смерти, как все мы, но самым невыносимым для нее оказалось потерять племянника — кормильца и единственного связного с нашим паскудным миром, миром, который ненавидел ее от рождения, миром, в котором ей никто ни разу не улыбнулся. Я закопал их в одной могиле. Даже пуля им досталась одна на двоих…

Я не встречаюсь глазами с теми, кто сидит у костра. Моя девочка по-прежнему прижимается ко мне. Обвивает меня руками и ногами, я слышу ее горячее дыхание на ключице. Она давно так лежит, возможно, несколько часов. Я говорю «моя девочка», но на самом деле она не моя.

Мужчины сидят вокруг нас, но никто из них не завидует мне. Иногда кто-нибудь встает и приносит девочке попить.

Мне не было так страшно, когда я готовился умереть. Теперь я уверен, что выживу; я почти не сомневаюсь, что поднимусь. Мне уже не так больно, как раньше, позвонки вот-вот восстановятся, рана в легком затянулась. Я стараюсь не шевелить головой и дышу осторожно, чтобы не потерять сознания.

Я не очень уверен, что хочу жить в будущем, которое ждет меня за границей круга. Карлица была права. Мы получили то, к чему стремились. Теперь мы должны научиться владеть обретенным. Это самое трудное: владеть тем, что человеку не свойственно, и при этом оставаться человеком.

Но пока живы мои ребята, я хочу верить, что мы справимся.

А если справимся мы, появится надежда для всех.

 

Глава 2

ОФИЦЕР

Как важно быть русским

После третьего гудка Ковальский осторожно вытащил руку из-под затылка спящей рядом девушки.

— Гарсия? Что там у вас?

— Ты не один? Почему шепотом? — Ковальский открыл один глаз. Девушка мурлыкнула во сне, перевернулась на живот. Свет качающегося за окном фонаря лизнул ее голую спину, окунулся ленивым, серым языком в полумрак, меж раскинутых бедер.

— Юджин, практически чистый сигнал. Синхронизация не менее восьмидесяти восьми. Плотность потока, ты не поверишь, от шестнадцати и выше…

— Погоди… — Ковальский скатился с тахты, нащупал халат, толкнул дверь на кухню. — Теперь говори! Что у Луиса?

— Босс… — Гарсия замялся. — Тебя ждут. Луис… трижды перепроверил…

— Это само собой. Иначе не следовало меня будить.

— Нет, я не о том. Мы уже имели дело с этим мозгом.

— Что? — Ковальский левой рукой отвернул кран, плеснул себе в лицо ледяной водой.

— Никаких сомнений. Контур абсолютно идентичен. Примерно пять лет назад. Я сравнил распечатку. Тогда этим занимался университет, они фиксировали затухающую амплитуду шестого типа, но след взять не удалось. В прошлый раз была Латвия, это север Центральной Европы.

— Я знаю географию.

— Пятьдесят четыре часа назад первый устойчивый всплеск. На сей раз с точностью до сорока ярдов.

Ковальский несколько раз открыл и закрыл рот, подвигал челюстью.

— Не морочь мне голову, Гарсия. У тебя было пятьдесят часов. Чего ты темнишь?

— Босс, когда ты сам это увидишь, не поверишь. Всё, как ты говорил. Но у нас проблемы со свободной группой, я сперва решил, что сам полечу…

— Бог мой… — Ковальский, прижимая к уху телефонную трубку, натягивал джинсы. — У нас кто-нибудь говорит по-немецки?

— Это необязательно, Юджин. Она русская.

— Она? — Ковальский почувствовал, что должен немедленно куда-нибудь присесть.

На том конце провода Гарсия издал странный звук, будто выпустил воздух сквозь сжатые губы.

— Да, босс… Луис полагал, что придется работать по остаточному шлейфу, но вчера сигнал повторился дважды. Причем колебания такой силы, что вышли из строя полевые датчики.

— Плевать на датчики.

— Я так и сказал. Он боялся, что ты его выгонишь за порчу оборудования.

— Это женщина? Идентификация полная? Контакт возможен?

— Если хочешь, включи комп. Пока за тобой едут, посмотришь, что мы по ней имеем. Молодая еще, эмигрантка из России, в Германии живет недолго.

Ковальский, уже не заботясь о тишине, вернулся в спальню, включил настольную лампу, пощелкал клавишами. Девушка на тахте потянулась, закутываясь с головой в одеяло. Снаружи остались лишь две голые пятки.

— Вижу. Немного… Это всё, что вы по ней успели отыскать?

— Это не так просто. Нет качественной базы данных по бывшему Советскому Союзу.

— Ага… Тридцать один год, безработная, на учете нигде не состоит. Психических отклонений, по крайней мере, не выявлено.

— Обрати внимание: таблицы вторая и третья, классификация Сноу, потрясающе сильный фон…

— Да, ничего удивительного, что приборы зашкалило. Я такого не припомню.

— Уникальный рецептор, босс!

— Погоди, дай мне последовательную развертку за двадцать последних часов… Бог мой! Уровень не снижается! Она что, спит всё время или под кайфом?

— Нет, в том-то и дело! Сноу прогнал результаты в четырех режимах восприимчивости. Постоянное возбуждение.

— Тем не менее… Частота выбросов на первом графике соответствует…

— И ни одной явно отслеженной корреляции, Юджин. Хотя то, что ты видишь, первые два пика, действительно, скорее всего, во сне, по крайней мере, в ночное время. Юджин, если это то, что я думаю…

— Договаривай.

— Она способна на прямой контакт?

— Амиго, то что мы с тобой называем прямым контактом, оставило бы от твоей девочки пару дымящихся кроссовок. Хотя… Судя по этим данным, расчеты и так летят к черту. Есть фото? О-ля-ля, шпионы вы мои… А, вижу…

Ковальский пошарил за спиной, нащупал кресло, подтащил к себе. Добавил яркости. Уселся поудобнее, так и не натянув, как следует, штаны. Что-то неправильное происходило, и слишком внезапно. Стоило ему взять три дня отпуска… Но дело не только в прерванном отдыхе. Ковальского настигло тревожное предчувствие, будто за плоскостью монитора таится второй пласт данных, обработать которые его мозг пока не в силах. Он потер глаза. «Я свыкся с рутиной, — подумал он, — ослабло ожидание, что рано или поздно предстоит действовать молнией».

— Юджин! — Гарсия помолчал. — Я выслал машину. Тебя ждут.

Гарсия редко говорил таким тоном. Нечто неприятное проскользнуло, осталось недоговоренным, какая-то информация не для телефона.

Ковальский застегнул рубашку, вернулся на кухню, открыл холодильник. Он делал вид, что выбирает, чего бы выпить бодрящего, спиной осязая нервные метания электронов в процессоре. Компьютер на столе словно усмехался, словно подначивал: «Эй, парень, не пора ли круто сменить твое барахтанье в вонючем пруду, которое ты стыдливо кличешь научной работой, на реальную авантюру?»

Юджин взял банку холодного кофе. Руки не дрожали. Дрожало всё внутри.

«…Целых шесть лет… А если им чудовищно повезло, то каких-то жалких шесть лет. Исчезающе малый срок».

Он вернулся к экрану. На всех трех снимках она ни разу не повторяла себя. Тонкие черты, иссиня-черная стрижка, полуулыбка, готовая соскользнуть с губ. Первый кадр — девушка на балконе, белый топик, в руке бокал вина, лицо запрокинуто навстречу солнцу. Судя по углу, снимали с крыши соседнего дома. На втором кадре обстановка уличного кафе, за спиной девушки угадывается размытый силуэт мужчины в красной куртке. Девушка что-то напористо говорит, дополняя речь жестом нервной изящной кисти. Третий снимок удерживал его внимание дольше всего.

Фотограф в группе Луиса никогда не эстетствовал и сентиментальностью не страдал. Снимки являлись, по сути дела, необязательным дополнением к анкете. Мало того, девяносто семь процентов фото— и видеоматериалов почти сразу, после проверки и отбраковки основных данных, навечно ложились в архив. Оставалось признать, что в данном случае фотограф был ни при чем.

Девушка стояла на краю тротуара, собираясь переходить дорогу. Что-то привлекло ее внимание, и взгляд распахнутых глаз, обращенных прямо в камеру, заставил Ковальского откинуться в кресле. Ее лицо, казалось, застыло, словно воск, но при этом поражало выразительностью. В глазах почти ужас застыл, скулы напряжены, точно она смотрит в бездну.

Люди шагнули на проезжую часть. Впереди девочка вела за руль велосипед, позади велосипедистки, обнявшись, шли двое подростков. Ковальский уловил вдруг смутившую его деталь. Девушка задержалась под светофором, на бордюре. Поза нерешительного ожидания, даже не изящество, а скорее незащищенная нежная хрупкость. Ковальский знал, что съемка велась из машины, откуда заметить оператора просто невозможно, но не мог отделаться от абсолютно идиотского ощущения, что она каким-то образом предвосхитила слежку, почувствовала его будущий взгляд, и обращалась к нему. Пронзительно, нетерпеливо…

Он покрутил головой. Поднялся, допил кофе. На дневном полушарии трое делали свое дело, не оставляя ее ни на минуту без внимания. На памяти Ковальского Большой П. лишь четырежды за шесть лет санкционировал процедуру круглосуточного наблюдения. И всякий раз впустую. То, что принималось поначалу за успех, оказывалось позже либо последствиями галлюциногенов, либо явными психическими расстройствами.

Со дна платяного шкафа он вытащил чемодан с дорожным комплектом, сложил в сумку ноутбук, установил шифр сейфа. Вздохнув, тронул спящую девушку за плечо. К несомненным достоинствам Лайзы относилась способность быстро, ни о чем не спрашивая, уходить. Пока она плескалась в душе, Ковальский выставил вещи на порог, последний раз огляделся. Во дворе зафыркал двигатель — ровно через положенные семнадцать минут. Кто-то у них, в первом отделе, заболел, и Кристофф тянул четвертое дежурство за неделю. Он даже успел запомнить Лайзу и кивнул ей одними глазами.

У Кристоффа в «Понтиаке», как всегда, нашелся термос отчаянно крепкого кофе, и они даже успели выпить по стаканчику, прежде чем высадили Лайзу возле ее дома. «Славная девочка, покладистая», — провожая ее глазами, нежно подумал Ковальский. Предшественница Лайзы бросила Юджина как раз после парочки подобных вызовов.

Охранник отпер ворота с табличкой «Братья Донахью. Всё, что нужно для вашего сада». Слева от второго шлагбаума, из темноты, появился человек, быстро осветил фонариком багажник и документы. Затем Кристофф своим чипом открыл ворота гаража.

Обойдя несколько стоящих впритирку сельскохозяйственных машин, Ковальский шагнул в помещение душевой и, глядя в потолок, в скрытый глаз телекамеры, активизировал карту. Задняя стенка душевой кабинки отъехала в сторону, открыв вход в кабину лифта. Следующая карта, одновременно с поворотом ключа. Визуальный контроль, металлодетектор, собака. За дверью слева его ждали.

— Мистер Ковальский!

— Джентльмены, — он поклонился, оценивая обстановку.

Полный сбор. Присутствовали те, кого Ковальский никак не ожидал увидеть в такую рань. Большой П. и Большой Ю., собственной персоной. Еще и Большой Д. Почти весь «попечительский совет» в сборе. Помятые, недовольные, заспанные лица. Умберто, на правах хозяина кабинета, разливал кофе.

— Мистер Ковальский! — Большой П. покрутил в пальцах сигару. Сколько Юджин знал старика, тот никогда не расставался с сигарами, но никто не видел его курящим. — Мы здесь, потому что ситуация требует немедленного вмешательства.

— И вашего, Юджин, личного участия, — добавил Большой Ю. — В силу языковой принадлежности.

— Э-э… По инструкции начальник отдела…

— Отставить, — быстро сказал Большой Д.

Ковальский прекратил размешивать кофе и перевел взгляд на Гарсию. Тот нарочито закашлялся. «Чертов солдафон, — подумал Ковальский, — иди и командуй своей охраной».

— Я же сказал, немедленное вмешательство, — повторил Большой Д. — Мистер Умберто, доложите обстановку.

Гарсия встал:

— Два часа назад мы потеряли контакт с группой Родригеса.

— Что?! — не удержался Ковальский.

— Последнее сообщение — сводка разговоров объекта за истекшие сутки. Перевод достаточно небрежный, но в операторской вы можете прослушать оригинальную запись.

— Так… — Юджин попытался привести мысли в порядок. — Но это просто невозможно. Там трое спецов, куда могла пропасть связь?

— Мистер Ковальский, — Большой П., как всегда, произносил фразы медленно и тихо, — вы сформируете новую группу. Самолет через два часа. У вас есть время. И вот еще что. Думаю, это может иметь некоторое значение. Физики провели анализ возмущений. Естественно, по методике второго отдела. При прочих равных, следовало бы вас поздравить…

— Каков процент наложения? — Ковальский пытался говорить спокойно.

— Девяносто четыре. И география сомнений не вызывает, Это Юкатан, — Большой П. устало улыбнулся. — Можете взять всех свободных оперативников, Как хотите, но добейтесь контакта, добровольного контакта. Кроме того, если произошла какая-то непредвиденная… авария, кроме вас, никто не справится с аппаратурой. Грузите с собой любое оборудование, вес не лимитирован. Мы сами не понимаем, что там, в Берлине, происходит. Будете выходить на связь каждый час. Поддержка посольства вам обеспечена. Организуйте двойное, тройное дублирование. Не потеряйте мне эту девочку, Юджин. Ни при каких обстоятельствах.

 

Глава 3

ПЕШКА

Случайностей не бывает

Еще две недели назад я контролировал ситуацию. Наша группа достаточно успешно завершила дела во Франции. Мы отыскали тех двоих кадров, которые хотели завербоваться в Легион. Нельзя сказать, что они нам обрадовались, они вообще не стремились возвращаться в Россию. Более того, оба были крайне удивлены, что их сумели опознать, несмотря на новую внешность и новые документы. Пришлось объяснить ребятам, что родина-мать не забывает, когда кто-то из ее детишек играется с военными секретами. Застрелили бы парочку гражданских лиц — еще куда ни шло. На то и конторы, типа Легиона, чтобы отмазывать подобного рода уголовников.

Совсем другое дело, когда люди принимают присягу. Они получают хорошие деньги, живут за границей, в их обязанности входит пресекать утечку нашей военной техники через бывшие братские республики. Но внезапно ребятам приходит в голову, что можно заработать гораздо больше, как раз способствуя утечке этой самой техники. Один из наших подопечных возвращаться не хотел ни в какую. Лежит теперь где-то на дне моря. Второго мы упаковали и переправили в целости. Так что, завершив работу, я был уверен, что получу маленький отпуск. Тем более, что до Франции, мы с ребятами почти месяц проторчали в поганом болоте на пакистанской границе. Но, вместо отпуска, Пеликан выдернул меня чуть севернее, в страну пива и сосисок.

И всё оттого, что тамошние ребятишки знали друг друга, словно братья родные. Им позарез понадобился кто-то новенький, чтоб рожа не отсвечивала, вдобавок тихий и скромный. «Ладно, — сказал я, — надо, значит, надо». Я контролировал ситуацию и, пожалуй, был счастлив, поскольку прошлое знало свое место и не путалось с настоящим. Впереди меня ждала масса любопытного, главное — вжиться в очередную роль.

Впрочем, следует честно признать, что новая роль меня не слишком вдохновила. Проще сказать, я слегка растерялся. Потому что не так-то просто делать ходы, не представляя, кто против тебя, а главное — зачем ты вообще играешь.

Поезд влетел в стеклянные объятия вокзала, солнце поцеловало меня в глаза, легкие раздуло слоеным ароматом кофе, шкворчащих колбасок и сдобы, присыпанной маком… Я не был в этом городе давно; город забыл меня, а я его. Можно считать, что мы встретились с ним впервые.

Я заглянул в пачку. Две с половиной сигареты. И полная пачка в рюкзаке. Если грамотно растянуть, должно хватить дня на три. Утром пришла идея покурить «Кэптен Блек». Посетил в центре штук семь табачных лавок, так и не встретил. Местные, видать, и не подозревают о существовании такой марки. Может, это очередной российский самопальный сорт?

Заказал под зонтиком пива. Большую денежку спрятал в паспорте. С собой ни карт кредитных, ни чеков — пустые кармашки. Правда, на пиво еще мелочишки набралось. Позвонил Пеликану. Пеликан пожурил: мол, не там сидишь, напротив перебирайся, оттуда вид лучше. Я захлопнул телефон. Дальше мне предстояло двигаться одному.

Вид напротив открылся восхитительный. Групповая скульптура под каменной чашей фонтана, полыхающий закат в зеркале воды, кричащая палитра солнечных зонтов над столиками, облепленными народом. Из-под соседнего зонтика мне улыбнулись. Черт, я должен был улыбнуться первым. Впрочем, эмансипация, куда деваться! Ничего такая барышня. Черненькая. Бледная только очень.

— Хелло, — сказал я.

— Хай, — сказала она. Всё ясно, наши люди.

— У тебя не занято?

— Перебирайся.

— Я из Питера, — отчитался я. — А ты тут постоянно живешь?

Кивнула.

— Тоже неплохо.

Мы помолчали. На кирхе нарастающим перезвоном воскресли колокола. Сотни праздных туристов, сидящих на ступенях храма, задрали головы. Стайки солнечных зайчиков порхнули по стеклам их черных очков. В лодыжку ткнулся мокрым носом чей-то шпиц. Доброжелательные у буржуев собаки, все до единой. Хохочущая барменша ссыпала из мешка картошку в кипящий фритюр.

Пышные шапки пены тряслись в запотевших бокалах. Я поскреб в кармане. На пиво хватало, но девушка покачала головой и показала мне ополовиненную бутылочку газировки.

— Ты что тут делаешь? — спросил я.

— На людей смотрю.

Я одобрил. Настоящий Вавилон. Мимо беспрерывно двигались разноцветные рубахи, футболки, майки. Голов отсюда не видно, зонтик мешает. Одни туловища. Гремящий парад летней безвкусицы, центровая тусовка. Я сказал, что негров много. Во Франции — там понятно, а здесь не ожидал. Она поправила, что нельзя говорить «негры», и спросила, как мне Франция. Покивала. Я спросил в ответ, где ей больше всего нравится. Клеилась беседа двух бывалых бродяг. Она отпила из бутылочки и посмотрела мне прямо в глаза. Удивительные глаза, зовущие, и ресницы махровые. Похоже, не стоило пиво на голодное пузо брать. Что-то я не о том думаю. Она ответила, что там, где ей больше всего нравится, еще не была, но обязательно будет. Я открыл рот, но тут нас отвлекли.

Плосколицый мужик, в ярко-красном пончо, пристроил на бордюре усилитель, подключил гитару. Деловито настроил гитару. Неплохо заиграл, что-то испанское по-моему, я не особо разбираюсь. Напротив начали останавливаться, образовался круг. Ей со своего кресла было не видно, я подвинул столик вместе с зонтом, освобождая место. Теперь мы сидели почти рядом, плечом к плечу. От нее слабо пахло розой. Гитарист наяривал всё неистовее, зрители в передних рядах принялись притопывать. Девочка лет пяти кружилась в такт музыке, задрав розовое платьишко. Парочка фиолетовых панков — железо в губах и в носах — загородили обзор. Нам пришлось опять двигаться.

Я обратил внимание, как она слушает. Даже про пиво забыл. Она сидела, вся подавшись вперед, уронив узкий подбородок на сплетенные руки. Резкая граница тени от зонта проходила как раз поперек ее тонкой незагорелой шеи. Там, где солнце жадно набрасывалось на кожу, колосился, чуть заметно, нежный светлый пушок, поднимался вдоль высокой скулы, в тень, до уха, с экзотической сережкой в виде раковины. Одета моя визави была, что называется, шарман. Неброско, но грамотно. На фоне местного цветосмешения — просто молодец. Джинсы трепаные, но в цене и сидят, как надо. Тапки дорогие, с прозрачными каблуками.

И то, что внутри джинсов, замечательно выглядит. Особенно, когда вот так, вперед подавшись.

Становилось всё интереснее. В девочке не было ни капли нервозности. Такое впечатление, будто она не принимает ни малейшего участия в игре. Хотя игра уже идет, как минимум, три дня.

Я нащупал в кармане билет на самолет. Никакого смысла пока во всём этом не просматривалось. Абсолютно. Слишком мало исходных данных. Чужой город, чужая страна, чужая женщина со своими планами на жизнь. Но первый шажок был сделан.

Она заворожённо впитывала музыку, не замечая, как я на нее пялюсь. Я вряд ли создан для роли Казановы, но в данном случае вжиться не составило труда. Что-то в ней было, в этой черненькой, что-то влекущее. Руки гитариста бешено летали по струнам, левой щекой он прижимался к колкам, красное дубленое лицо покрылось капельками пота. Теперь танцевала не только девочка, трое черных, в пестрых рубахах навыпуск, приплясывали посреди тротуара, мешая проходить толпе.

Я оборачивался невзначай, раз, другой, третий, но позади ничего любопытного не заметил. Люди либо болтали между собой, либо пялились на музыканта.

Пожилая пара, за столиком слева, допила свой «берлинер киндл» и отчалила. Художник у фонтана закончил рисовать белобрысую девицу в шортах; она свернула портрет трубочкой и тоже ушла.

…Потом мы с новой моей знакомой фланировали по этой их, буржуйской, центральной улице (называется Кудамм) и заворачивали во всяческие заведения. Я выудил из-под обложки паспорта последнюю купюру, моля Бога, чтобы Пеликан не забыл прислать мне денег. Позади было спокойно, никого я пока не приметил. И наших в том числе. Прикрытия мне никто не обещал, потому что никто не ожидал опасности. Девушка объяснила, что по-немецки шататься по питейным местам называется «буммельн», и мы, наконец, познакомились.

Ее звали Инна. Как раз сейчас разводилась с мужем, но обсуждать это не хотела. Так получалось, что она, маленькая, юркая, шла всё время чуть впереди, задавая темп и направление движения, а я как будто тянулся за ней хвостиком. Инна толкала двери, заходила, куда ей нравилось, придирчиво изучала меню, не поворачиваясь проверить, здесь ли я вообще, а я покорно брел следом. Непривычно, но не обидно, а даже как-то посемейному. Я поглядывал по сторонам, но скорее по инерции, в окружающей толчее это было просто бесполезной тратой сил.

Мы пропустили по пиву. Затем выяснилось, что нас привлекает хорошее испанское вино. Она долго втолковывала официанту, какого года «Гранд резерв» ее интересует, а я глядел на нее, и вид, несомненно, имел самый дурацкий. То есть вел себя как надо. Принесли пригубить, но Инне не пришлось по вкусу, и мы гордо прошествовали в следующий бар. Там ее не устроила обстановка. Меня обстановка устраивала: заведение имело второй выход на соседнюю улочку. Я купил Инне мороженое и, пока она сражалась с упаковкой, ждал следующих посетителей. Следующие посетители так и не вошли. Я сказал себе, что достаточно достоверно играю роль помешанного, раз вместо того чтобы срочно бежать искать ночлег, который час делаю этот самый «буммельн» в компании взбалмошной, практически незнакомой девицы.

Наконец, мы застряли в итальянском ресторанчике. Мы говорили. Проще вспомнить, о чем мы не говорили в тот первый вечер… Инка рассказала, что профессионально занималась на родине джазом и намерена это дело продолжать. И не просто намерена продолжать, а не мыслит без этого своего дальнейшего присутствия на земле. Мне понравилось ее слушать. Не то чтобы важное нечто зацепило, а просто тембр голоса, манера подачи. Мне редко приходятся по вкусу голоса женщин, но ее я готов был слушать часами. Она рассуждала о музыке, о том, как всё это делается и как непросто здесь создать свою группу, участвовать в джем-сейшнах, пробиться в клубы, раскрутить рекламу. Я принялся спорить, генерировал идеи, почти всерьез проникся мыслью о джазовой карьере, даже начал вспоминать каких-то дальних знакомых из богемных кругов…

Инна спросила меня, как долго я пробуду в Берлине, и я соврал, что не знаю, что времени у меня полно. Она поинтересовалась, где я остановился. В этот момент принесли счет и выяснилось, что у меня кончились деньги. Я пробубнил невнятно про друга, отставшего на просторах Голландии. Инна заявила, что деньги — это ерунда, и теперь ее очередь угощать, а переночевать можно пару дней у нее.

Вот так. Всё просто. Или, напротив, сложнее, чем я ожидал.

Кроме нас в зале гуляло лишь развеселое семейство с двумя прожорливыми детьми. Еще человек семь ужинали снаружи, под навесом. Все они уже были здесь, когда мы пришли.

— Спасибо тебе, — вдруг прошептала она, глядя сквозь пурпурное вино на заходящее солнце.

— За что? Я ничего не сделал! — В углу, прямо над нами, ревела колонка, и мне приходилось почти угадывать ее речь по губам.

— Ты добрый, — она крутила детскими пальчиками трубку для коктейля.

Я отметил, какие невесомые, почти прозрачные у нее кисти. Под молочным атласом кожи пульсировали голубые прожилки сосудов. Было что-то болезненное в ее аристократическом изяществе.

— Ненавижу жадных мужиков, — нахмурилась она.

К углу дома напротив, вплотную к пивному шатру, притерлась новая «ауди» с тонированными стеклами. Второй раз вижу этот номер.

— Я угостить-то тебя толком не смог. Практически нищий…

— Неважно… То есть я хочу сказать, это даже к лучшему. Заметней. У меня тут миллионер был. Так что же? Разве это что-то решает? Я не могу тебе объяснить… — Она чуть не кричала мне в ухо. Мы сидели у стойки, сомкнувшись плечами, как заговорщики. Ее плечи облегала белая блузка из плиссированной ткани, верхние пуговки были расстегнуты. Я видел тонкие бретельки лифчика и бьющуюся на ключице жилку. — Просто надо чувствовать человека. И ты ни разу не засмеялся, ты серьезно меня воспринимаешь. Это здорово. Потому и спасибо.

— Понимаю… — послушно поддакнул я.

Я был готов согласиться с любой ее мыслью, лишь бы подольше быть рядом. Долго не получится: если за неделю ничего существенного не откопаю, придется отчаливать. Всякому овощу свой отпуск. Всегда бы делишки шли, как сегодня. Сплошной курорт, а не работа, глядишь — и до пенсии дотяну. Еще и деньги платят. Лишь дважды я крутился в подобных ситуациях, но тогда очень быстро становилось ясно — кто, зачем и почему. Сегодня я был готов позвонить Пеликану и выразить недоумение. Либо штатники имеют виды на эту девочку, надеясь через нее выйти на кого-то серьезного, либо я наткнулся на двойного агента. Но в сказки про Никиту я не верил. Легенды оставим для телезрителей.

— Просто сесть, понимаешь, может быть, лучше в одиночестве, сесть и молчать… — Она накручивала на палец прядь волос. — Я вот чувствую, что там ко мне может прийти какое-то решение… Или не решение, озарение, но я давно это знаю. Я пойму нечто очень важное.

— Где «там»? — спохватился я.

— Там… Я тебе после расскажу. У меня дома карта есть, там всё отмечено…

Хорошо, отмечено, так отмечено. Быстро она напилась. Или всегда такая, загадочная? Напротив заведения, где мы сидели, вдоль бордюра, выстроилась добрая дюжина красных мужиков, и все в пончо. Окна в кабаке у итальяшек огромные, во всю стену, и все настежь; за столиками снаружи собралась уже целая толпа. Чокаются, прихлопывают… Вдруг сбоку нас сфотографировали. А возможно, не нас. Когда я обернулся, этого типа уже заслонил проезжавший автобус.

— Знаешь, как называется этот инструмент?

— Понятия не имею.

Инна вскочила и помчалась к старшему гитаристу на разведку. Смеются оба, будто сто лет знакомы. А я решить для себя не могу, гормоны во мне плещут или развезло маленько. Похоже, потихоньку я с ней сближаюсь? Сумочку ее сижу охраняю. Простенькая такая сумочка, но фирменная. Пальцами пробежался, — подкладка чистая, внутри пусто почти, обычные безделушки.

— Это индейцы, ты представляешь, настоящие индейцы, из Перу! — Инка прискакала: глазенки горят, довольная.

— Я считал, что они все давно повывелись…

— Хочешь еще пива? Я тебя угощаю. — Женщина меня угощает пивом. Грандиозно, сфотографировать надо. Вот он, тлетворный Запад…

Впереди «ауди» запарковался задом крошечный форд «Ка». За соседний столик сели две пигалицы, с железом в пупках. У обеих настоящий берлинский выговор, без акцента.

Инна экзаменовала меня по метафизике.

— А что ты читал у Кастанеды?

— Я пытался одну книжку листать. Там, где герой возвращается к дону Хуану своему… Но у него так и не получилось ничего с грибами добиться…

— Знаешь, говорят, что достойные Кастанеды познаются на первой же книге. — Инна поджала губы. — Стало быть, ты ничего не понял.

— А ты до конца прочитала?

— Все шесть томов. Я вообще после него ничего читать не могу.

Индеец с косичкой колотил в бубен, сверкал зубами в нашу сторону. Немцы раскачивались с рюмками в руках.

— Ой, я у этого, главного, лидера их группы, позаимствовала визитку с адресом, где они живут. Он еще пытался диск свой предложить, приглашал к ним в гости…

— Чего ж тут удивительного…

— Ты думаешь это потому, что я женщина? А ты что, ревнивый?

— Я? Вот так вопрос. Мне везло как-то, поводов не давали… А какое это имеет?..

Хозяйка «форда» вернулась откуда-то с пакетами. Из «ауди» так никто и не вышел.

— А всё имеет значение. Случайностей просто так, в принципе, не бывает.

— Значит, мы встретились не случайно?

— Конечно, нет. Так было задумано. — Мне стало неуютно.

— Кем задумано?

— Пытаешься меня на религиозности поймать? Не выйдет, — она засмеялась. — Зачем высшим силам приклеивать лица каких-то богов? Достаточно верить, что во вселенной организовано определенное равновесие, и для его поддержания нам надо было встретиться в этом мирке.

Грандиозные перуанцы впечатляюще наяривают. И вообще. Мне здесь всё больше нравится. Вечер мягко наплывает, свечку нам зажгли в стаканчике. Соседи сменились, компания беловолосая — сплошь старички и в костюмчиках белых. Из прежнего заведения — ни одного знакомого лица, но это еще ничего не значит. Сигарой сладкой потянуло.

Я сказал: спасибо за радушие, воспользуюсь твоим ковриком на кухне, но не сегодня. Может завтра, а то меня дядя потеряет, у дядьки родимого столуюсь. Но увидеться очень-очень настаиваю.

Ловкий парень, женщина в гости позвала, а он исхитрился увернуться. Тут существенно лицо сохранить, чтоб взаимное уважение расцвело. А заодно и неловкостей избежать.

Она восприняла адекватно, без разочарования. «Порядочная девушка, — сказал внутренний голос, — не что-то там себе, а искренне приютить пыталась». «С непорядочными не вожусь», — отчеканил я в ответ. «Наповал сразил, — протянул голос, — ты втайне на непорядочных только и надеешься! Самым хитрым образом хочешь использовать служебное положение!» «Это во мне «эго» и «суперэго» сражаются, — пояснил я, — но «супер» побеждает. Хорошая она!» «Смотри, не втюрься», — зевнул голос…

Проводил ее, пошатался по кварталу. Тихий зеленый райончик, рай для пенсионеров. Забрел в кофейню, с видом на ее подъезд, убил время за кружечкой «капучино». Можно было бы подняться в дом напротив, посмотреть в ее окошко. Но на это никто меня не уполномочивал, каждому своя работа. Потом я соскучился и вызвал такси. Ночью, с лупой, штудировал свежие фотоальбомы. (Как я глупо, оказывается, выгляжу в обществе дамы!) Почти сорок кадров, со всех сторон, но ни одно лицо рядом с нами не повторяется. Очень жаль, по-прежнему не за что зацепиться. Затем один из местных ребят принес мне записи послушать. Снова ничего примечательного, всякая тарабарщина, болтовня с подругами, с родичами, оставшимися в России. Но я не специалист в таких вопросах, могу что-то и пропустить. Включил российский канал, заставил себя смотреть криминальную хронику. Наутро зажевал бутерброд, потрусил рысцой до ближайшей будки и пятнадцать кварталов (чтобы форму поддержать) до «нашего» кафе.

Сегодня бродили по Восточному Берлину, я снова позволил Инне командовать, экскурсии для меня проводить. Никому мы не нужны, никто к нам не пристает… Ее мобильник звонил дважды, оба раза кто-то из подруг.

Утром третьего дня проснулся в задумчивости. Инна мне надиктовала лишь номер сотового, я пока, как бы, не знал, где она живет, и одна ли… Разводится, хм… На самом деле, разводиться она и не собиралась. Следовало бы живьем взглянуть на этого мужа, вдруг в нем какая закавыка отыщется. Но не мне указывать Пеликану, что делать. «А тебе что за дело, — тут как тут пробудился внутренний голос. — Какое отношение имеет муж?» «Просто так, размышляю», — нехотя пробурчал я. «Врешь, — вздохнул голос, — ты скучаешь без нее и паникуешь, что на носу отъезд и отчет! Немедленно сделай что-то такое, чтобы не было потом мучительно обидно!»

— Ты меня еще не раздумала позвать на блины с омарами?

— Только ты не пугайся, — говорит, — у меня дома страшный бардак, только вчера переехала.

Что-то не припомню, у кого дома нет страшного бардака. Такое впечатление, что все только вчера переехали.

— Стой! Вот так стой… Подожди. Можешь мне вот эту розу минуту подержать? К себе поверни!

— Ого! Ты еще и фото увлекаешься!.. — Камеру вытащила компактную, крутится вокруг цветка. Роза что надо. Огроменный куст, прямо посреди улицы растет…

— Я много чем увлекаюсь. Фотография — это замечательно, но я не смогу ею заниматься профессионально. Слишком тяжелое оборудование. Я один раз попыталась сумку поднять с комплектом и поняла, что это не для меня. Слабая очень.

— Ой, вот этот цветок еще подержи, — заметалась среди клумб. — Хочешь, тебя вместе с ним щелкну?

Я вежливо уклонился. Только этого мне не хватало, физиономию свою засвечивать! А Инне я сказал: плохая, мол, для меня примета. Ссорюсь с теми, кто меня фотографирует. Да и рожа не театральная.

— Эх ты! Сейчас самое время сниматься. Солнце садится.

— А ты по цветочкам спец?

— Я тебе покажу, у меня дома на диске куча цветов, я их больше всего люблю. Смотри, вот здорово! Монк выступает, вон на афише… А ты не знаешь? Это обалденный джазист. Хочешь, пойдем вместе? Тебе наверняка понравится!

Я посоветовался со слегка заплетающимся внутренним голосом, и мы сообща пришли к соглашению: нам понравится всё, что бы она ни предложила. И Монк, и Хендрикс, и Моррисон…

— Про Моррисона не надо, ладно? Лучше при мне не вспоминай, а то я в такие дали улечу…

Ну не надо, так не надо. У каждого есть право на свои скелеты.

— Проходи. Давай на балкон, там у меня столик есть, и вид на улицу классный. Слушай, еды практически никакой… Чай с травками будешь? А чего ты на своего друга, который в Амстере завис, так наезжаешь? Ты сам хоть раз грибы пробовал? Ну так какое ты право имеешь других судить?

Чай принесла. Теснота в доме, не провернуться. Курительница восточная в углу, слабый-слабый аромат — древесный, свежий. Как в предбаннике.

Над кроватью — висящая статуэтка — индеец с перьями. Интернет подключенный ждет. Кресло на колесах, как в космических сагах. Крохотная кухня, кроваво-красное вино в бокале. Внизу, под балконом — деревья в розовых цветах. И тишина.

— Я раньше какой только наркоты не пробовала, всякое было. Но это в прошлом. А за грибами мы сами в Амстер с моим… месяц назад ездили. Классно оторвались. Нет, ты не понимаешь. Дело не в привыкании. Ты можешь на сто процентов объяснить, как функционирует мозг человека? Ага! Так и не спорь. Я под этими грибами чувствую, что мой мозг начинает работать в два, три раза быстрее. Я по-немецки, — ты представь! — я практически свободно, несколько часов, полемизировала. Я же язык не настолько знаю. Потом, это чувство… Как тебе передать… Всё возможно, всё доступно. Я имею в виду — для сознания, для любых фантазий. Откуда ты знаешь, может человеку именно такой катализатор и нужен, чтобы его голова не на десять, а хотя бы на пятьдесят процентов заработала?

Наркотики. Я отхлебнул красного. Окна напротив играли закатными бликами. Бюргеры поливали анютины глазки на верандах. А как всё замечательно выстраивалось! Вот и приехали. Я задумался, стоит ли к ней приставать. С одной стороны, хотелось. Даже очень хотелось. Но наркота у меня отбивает все светлые позывы, если похоть можно отнести к светлому.

— Если бы у меня сейчас грибы были, я бы еще поэкспериментировала. И не смотри на меня так. Вот живут люди — и слышат, и видят именно то, что им указали слышать и видеть. И проживают, что им отпущено, и до конца дней не имеют малейшего представления, на что они, на самом деле, способны. Потому что привыкли воспринимать мир, как им приказано… Я тебе на угловом диване постелю. Поместишься? А это у меня знаешь кто висит? Это ловец снов. Да, настоящий ловец. Конечно, помогает. Вот, например, вчера я видела во сне дракона. Как ты думаешь, что бы это могло означать? И, главное, так ясно приснился: настоящий дракон, я даже, кажется, запах его чувствовала. И он со мной говорил. Я проснулась и, наверное, битый час лежала и ломала голову, что же он сказал. Ты не смеешься?

Чего тут смешного? Я не смеялся. Я курил и глядел сквозь прутья балконной решетки. Серая вуаль сумрака обесцветила краски. Пару раз подмигнув, загорелась желтая змейка уличных фонарей. Внизу, прилежным умытым строем готовились ко сну машины. Тонированное стекло черной «ауди-шестерки», стоявшей на перекрестке, поползло вниз; тут же на заднем сиденье вспыхнула зажигалка, и в момент вспышки, я успел заметить скуластый, узкоглазый профиль. Черные волосы, хвостик на затылке. Хотя, ничего странного. Вавилон. Всяких там ирокезов больше, чем истинных арийцев.

— И часто тебе драконы снятся? — спросил я.

— Самое забавное, что я про него никогда днем не думаю. И книжек никогда этих детских, фэнтезийных не читаю. Это не драконы, он один и тот же.

— А! Стало быть, приходил уже?

— Первый раз совсем давно, в детстве. Я лежала больная, маленькая была. Помню только, что не испугалась. Но рассказать никому не могла, описать бы не сумела. Просто персонажа такого в памяти не существовало, сказки-то у меня все от бабушки, там встречались, конечно, ведьмы разные, разбойники, но Змеев Горынычей не было.

— А потом? — Я затушил окурок.

Двое пьяных, нестройно горланя песню, переходили улицу. Краснокожий в машине поднял стекло. Не ищет общения. Забавно. Я подумал, не позвонить ли прямо сейчас Моряку в аппаратную, пусть проверит. Но воздержался. Не всегда следует торопиться с выводами, не всегда.

— Потом… Лет пять назад, наверное. Или шесть. Точно не скажу, иногда мне кажется, что я вообще много придумываю. Придумываю вещи, ситуации какие-то, которые могли бы со мной произойти, и не могу после разобраться, где действительность, а где я сочинила. С тобой такого разве не бывает? Ты разве не мечтаешь? Нет, я не то говорю. Это не мечты, потому что мечты должны быть у человека хорошие, счастливые, а у меня — совсем необязательно. Ты думаешь, я сумасшедшая? Порой такое напридумывается: как будто совсем другая жизнь у меня, и в другом месте, и люди, которых я никогда не видела. И я даже не понимаю, откуда берутся эти сюжеты, места какие-то, абсолютно незнакомые…

— Фантазерка ты. А дракон? Тоже из незнакомых мест?

— У меня вчера такое впечатление сложилось, точно он отчаялся мне сообщить что-то, понял, что я снова всё забуду, и как бы успокоил меня, мол, не беда, придумаем по-другому.

— Наяву пообещал прилететь? — не удержался я от иронии.

Инна подняла взгляд, и в лице ее отразилась такая детская обида, что мне немедленно захотелось взять свои слова обратно. Зазвенел телефон. На моих набежало полдвенадцатого. Вот тебе и романтическая ночь. Она скорчила гримаску, означающую: «Не представляю, кто это, никого не жду», и сняла трубку. Я постарался сохранить невозмутимость, но не смог. Не то чтобы планы интимные, чем дольше общаемся, тем меньше интимных мыслей, а как-то не по себе стало… Инна нахмурилась. Несколько мгновений губы ее шевелились. Она посмотрела сквозь меня.

— Дышит кто-то. И смеется…

 

Глава 4

КОНЬ

Начало игры

— Это Моряк. Аппаратная на связи. Нью-Йоркский рейс совершил посадку. Парень из американского посольства встречает троих. Здороваются, жмут руки. У высокого — кейс с компьютером. У блондина — не определяю, но тоже электронное устройство.

— Внимание, третий пост. У меня по микрофонной линии сильные помехи. Говорят по-английски. Выходят на стоянку. Зеленый «мерседес» класса С, номер частный, берлинский.

— Первый, информация по машине?

— Резервная машина посольства для встреч. Номер проверен. Кроме них в машине шофер. Штатный сотрудник.

— Третий, звук готов?

— Да. Болтовня. Ранее не знакомы, или делают вид. Научный контингент. Блондин говорит, что для окончания исследований понадобится неделя.

— Ученые? С каких это пор ученые летают с дипбагажом? Второй, доклад?

— Свернули с автобана. Едут в тот же отель «Ванесса», где поселились те трое, что прибыли три дня назад.

— Это первый. Я внутри отеля. Подъехал микроавтобус из аэропорта. Номера дипломатические. Выгружают багаж. Три чемодана, сумка. Прибывшие занимают два номера на втором этаже, напротив предыдущих гостей.

— Это аппаратная, Моряк говорит. Блондин зарегистрирован под именем Юджин Ковальский, второго зовут Сол Рейли и третий — Артур Мэгуин. Движение в номере семнадцать. Рейли вызвал по телефону такси, уезжает.

— Первый, обеспечьте поддержку. Третий, займитесь свободным номером. Второй пост, у вас две машины.

— Это второй. Вас понял.

— Внимание, это третий. Мэгуин и Ковальский пытаются проникнуть в номер одиннадцать, напротив.

— Это номер этого… Родригеса?

— Да. Номер того парня, что прибыл три дня назад. Объект вернулся вчера в два часа ночи и не выходил.

— Первый говорит. Рейли прибыл по адресу Шлоссштрассе, четыре. Вошел в подъезд, набрал код. Его не впускают.

— Наблюдать объект. Аппаратная, отработать адрес.

— Слушаюсь.

— Внимание, третий пост говорит. Мэгуин обнаружил в одиннадцатом номере труп Родригеса. Совещается с Ковальским насчет полиции.

— Труп?! Аппаратная, чем вы занимались ночью?

— Есть аппаратная. Моряк докладывает. Родригес вернулся в одиннадцатый номер один, в два ноль шесть. Больше туда никто не входил. В два ноль восемь принял звонок по сотовому. Дважды ответил «Да», затем спросил «Кто?». На этом разговор окончил, выключил свет и включил телевизор. Через час телевизор выключился автоматически, мы посчитали, что сработал режим сна…

— Это второй. Мэгуин переносит вещи из одиннадцатого номера в шестнадцатый. Говорит Ковальскому, что все документы на месте.

— Это Моряк. По нашим данным, Ковальский и Рейли раньше работали в том же университете, что и Родригес, убитый из одиннадцатого. Человек под именем Артур Мэгуин визуально определен, как бывший сотрудник ЦРУ, отдел по контрабанде исторических ценностей. Работал в Мексике, уволился около четырех лет назад. Чем занимался потом, неизвестно.

— Начет увольнения — неплохая шутка…

— Это аппаратная. По Шлоссштрассе, по указанному адресу проживает некая Ингрид Айсман, свободная журналистка. В настоящее время находится в экспедиции в Египте. Рейли в квартиру не попал, ждет во дворе.

— Внимание, это третий пост. Ковальский говорил с кем-то по телефону насчет тела. Сказал дословно: «Луис отравлен». Обсуждал вопрос с транспортировкой.

— Отравление?! Аппаратная, вы слышали? Значит, полицию они впутывать не станут.

— Первый пост. Мэгуин покинул отель, заходит в прокат автомобилей.

— Второй, нам надо слышать машину.

— Вас понял. Мэгуин на синем «пежо» прибыл по адресу Шлоссштрассе, четыре. Вместе с Рейли поднялся в подъезд. Вооружен. Под пиджаком — кобура.

— Говорит второй пост. В гостиницу прибыли парни на зеленом «мерседесе». Поднялись к Ковальскому. Вместе вышли, заходят в номер одиннадцать. Слышу их. Ковальский требует немедленно вывезти тело через военный аэродром. Мужчина в черных очках отвечает, что это невозможно, что он не уполномочен.

— Аппаратная, слышите меня? Что у Лиса, он вошел в контакт с девицей?

— Так точно. Лис вышел на контакт. Ночевал у нее.

— Что-нибудь новое сообщил?

— Пока полный ноль.

— Внимание, это третий. Ковальскому только что кто-то позвонил, видимо, один из его людей. Они обнаружили на Шлоссштрассе еще одно тело. Это Чарльз Пристли, один из тех, кого мы видели вчера с Родригесом. Ковальский кричит, что парня еще можно успеть спасти.

— Опять отравление?

— Секунду… Не слышу, одновременно все кричат. Нет, у того… У того пуля в горле.

 

Глава 5

ПЕШКА

Лис и женские тайны

Поскольку на интим я особо не нарывался, то мне ничего и не предложили. Что ж, всему свое время. Тем более, если себя немножко сдержать, становится ясно, как к тебе относятся, — с душой или как к остальным. А если как к остальным, то следует обдумать, пополнять ли этот ряд. Мне очень нужно, чтобы ко мне относились теплее. Возможно, тогда удастся что-нибудь из этой истории вытянуть, если девчонка не окажется хитрее нас всех. Пеликан дал добро, велел не спускать глаз. Что-то у наших там случилась, заваруха какая-то. Меня не посвящали особо, понял только, что убит один из америкосов, следивших раньше за Инной. Пеликан сказал, что наверху совсем запутались и что нельзя терять девочку из виду. Я и не собирался терять, но на всякий случай спросил, как поступить, если возникнут «горячие» обстоятельства. «Не знаю, — честно ответил командир, — и похоже, никто не знает». Что-то затевается, но никто не понимает, что именно. Действовать по обстановке, одним словом.

Очень мне вводная не понравилась, не должно быть таких размытых инструкций. Я подумал, что добром это не кончится, и оказался прав.

До полуночи, трижды, звонил муж Инны. Так я и не понял, бывший муж или нынешний. Хотя, судя по чемоданам в шкафах, Инна не наврала, недавно переехала. Может, и вчера. Затем кто-то звонил по домофону, но не признался. Инна предположила, что мальчишки шалят. Я сказал, что, если мешаю, уйду. Не хватало, мол, еще на разборки чужие попасть…

«Хочет прийти», — спокойно объяснила она. Бесится. То плачет, то угрожает. Человек хороший. Однако в дом никого не пустила. И пусть я уснул один, но с чувством некоторой моральной победы.

Жалюзи голубые, диван кожаный, скользкий. Я свернулся на нем калачиком. Ее из-за шкафа и не слышно. Беззвучно спит. Или не спит? Я принялся подсчитывать, сколько за жизнь довелось по чужим углам ночевать, потом мысли мои перекинулись к собственному гипотетическому углу и к тому, что считать своим, а что чужим… На том и запутался бесповоротно.

Утро сказочное. Несмотря на обилие транспорта, воздух в городе можно пить. Я очнулся почти на полу, соскользнул-таки с кожаного монстра. И подушка убежала, и одеяло. Солнце стреляет полосами сквозь жалюзи. Желтое, голубое, желтое, голубое. Проверил одежду, рюкзак. Всё в ажуре, никто не притрагивался.

— Ты будешь камамбер запеченный?

— Однозначно буду. Всё, что ты дашь, то и буду!

Халатик у нее фантастический, словно барашка черного раздела, даже дома ухитряется оставаться стильной дамой. Это врожденное. Недостает только длинной черной сигареты в мундштуке.

Внезапно мне в уши влился жуткий грохот. А она стоит, улыбается, ресницами машет.

— То, что ты вчера просил…

Стыд какой, я и забыл, что просил вчера. Специально откопала «Пинк флойд» у себя в фонотеке. «Таймс». Забыл уже, когда наслаждался последний раз. Звук классный, квадро. Колонки по углам (в потемках не рассмотрел).

Сыром пахнет из духовки, благовониями, духами ее цветочными, всем вместе. Вставать не хочется, уходить тем более.

— Там в ванной твое полотенце — синее. Осторожно. Душ плохо включается!

Славненько. Подъем, и под душ, почти семейная команда. Интересно, зачем я ей чистый? Или из вежливости? Под зеркалом флакончики, баночки, скляночки — ведьмино хозяйство. Быстренько осмотрелся, шкафчики подергал — ноль интересного. Пара баночек незнакомых, но по запаху тянут на полтинник баксов каждая. Такие штуковины нам приятны, следить за собой — первое дело.

Попутно починил душ. Затем выяснилось, что не включается свет в прихожей. Заставить свет включиться оказалось мудрено, но российскому инженеру под силу.

В разгар ремонта сливного стока меня оторвали и усадили за стол. Сияющие нож и вилка. Гренки в хрустальной вазочке. Жирные желтые сливки в кувшинчике. Тарелка, исполненная под морскую раковину. Хрустящая свежая зелень, пузатая масленка, масло завитком. Праздник у нас или она каждое утро так накрывает? Некстати вспомнилось, как мы с Пеликаном ножами выгрызали французскую тушенку.

Телефон. Нахмурилась, потрясла неразговорчивую трубку.

— Странно, я же улицу слышу…

Она рвала салат, укладывала ломтиками сыр. Поливала майонезом, сворачивала в рулетик и бережно кусала. «Пинк флойд» кончился. Встала, включила «Даэр стрейтс».

— Ты говорил, что тебе нравится. Я утром из Интернета скачала.

Когда протискивалась мимо меня обратно, я поднялся и поцеловал ее. Отшатнулась: между губ точно током ударило. Экие мы с ней разнополюсные! Или, наоборот, однополюсные?

— Я тебя подождала вчера с четверть часа, но ты так и не пришел. И я заснула…

— Ну… Мне показалось, что ты плакала. Я постеснялся прийти.

— Ты же знал, что я тебя жду.

— Знал…

— Ну, подумаешь, плакала. Как раз мужское дело — успокоить.

Я потрогал губами ее губы. Мягко прислонилась телом. Затылок какой пушистый, ушко маленькое… Языком до уха добрался, провел по кругу, внутрь не пустила. Дернулась.

— Что такое? Тебе не нравится?

— Очень нравится. Еще так… Обними так, обними меня сзади.

Я обнял ее. Послушно повела бедрами, расставляя ноги шире… Под халатом ничего не оказалось. Усадила меня в кресло свое космическое, сама придвинулась спиной, медленно-медленно впустила внутрь. Стоит на цыпочках, назад откинулась, зубы сжаты, лоб в морщинах…

— Тебе больно?

— Да… Сейчас… Немного. Нет, не выходи, не выходи. Я привыкну…

Привыкла. Глубже, глубже… Не сдержался, схватил за бедра, развел широко, и… Даже не застонала, завыла почти, губ не разжимая. Но не освободилась. Ноги ей сжал с таким остервенением, что после синяки показывала. Сам не пойму, что на меня накатило, чуть на ковер ее не опрокинул.

— Вот… Хорошо как… Я хотела с ним познакомиться, и познакомилась.

И, не слезая, перебросила ножку, повернулась лицом. Давала целовать по очереди грудки, пальчики свои, губы. Опять грудь. Терлась шершаво сосками по щекам, по горлу, и всякий раз, опускаясь, замирала, прислушиваясь к себе, к раскаленной глубине своей… Глаза ее закатывались, наливались диким, пещерным зноем, ногти впивались мне в грудь. Затем гримаса блаженного страдания нехотя сходила с ее мраморного лица, зрачки сужались. Она по-детски стыдливо краснела и отворачивала на мгновение взгляд, чтобы тут же, со свежим нетерпением, вжаться в меня губами. И клала ладони мои к себе на ягодицы, и шептала в ухо… Вот… Помогай мне, сильнее… Он большой, он большой для меня… Ты так глубоко… По спинке… Да, да… По спинке самое приятное… Ты удержишь меня, я лечь хочу?

Назад неспешно прогнулась. Запрокидывая искусанные, влажные еще груди, сцепила пальцы с моими, повела тугим животом, бедрами, сжала мне бока коленями… Почти переломившись, вздрагивая где-то там, внизу, слоновой кости плечиками, выпустила меня наполовину — и метнулась вдруг обратно со всей силой, обнимая твердыми икрами, — и снова, снова, не переставая хрипеть, бешено играя мышцами живота… Свет солнца бьет наискосок, запястья птицами в пальцах моих бьются, сердце колотится… Но у самой моей вершины выскользнула, прижалась животом и руками обеими за шею, вместе переживая…

Солнце в полоску. Желтое, голубое, желтое… Жалюзи потому что. Уселись на балконе в обнимку, курлычем, словно голубки. В доме напротив окна зашторены, слева и справа от Инкиной квартиры тоже. После третьей затяжки я опомнился.

— А ты ведь, вроде бы, и не…?

— Т-ссс! — ладошкой музыкальной мне рот зажала. — Мне очень хорошо было, дай опомниться. Всё как-то слишком быстро… Привыкнуть к тебе надо, понимаешь? У меня никогда с первого раза не получается. Но с тобой… Если уж в первый раз так, то, глядишь, привыкну, и жить не смогу без тебя… Ха-ха! Не будешь знать, куда спрятаться…

«Когда же мы будем привыкать? — жалобно буркнул внутренний голос. — Нам на всё про всё отпущено-то…» Внутренний голос не предполагал даже, что произойдет в следующие десять минут, а если б и предположил, я бы ему не поверил.

Снова позвонили. Инна соскочила с моих колен. Затаив дыхание, прижала трубку к уху.

— Молчат. Дышит кто-то. Нет, мой бы не стал… Он хоть и с тараканами в башке, но глупостями заниматься не будет. Кто-то номером, наверное, ошибается.

Она ушла в душ озадаченная. Третий раз, подсчитал я. Плюс один раз вчера поздно вечером. Четыре раза за день номер не путают… Быстро проверил ее сумку, куртки на вешалках, документы. В тумбочке женская дребедень, чемоданы набиты тряпками, сложенными явно впопыхах. На боковой полочке холодильника — запас инсулина, месяца на три вперед, резервная шприц-ручка. Видимо, милая, у тебя гораздо больше скелетов по шкафам размещается, а мне все слова твои следует на два делить… Прощупывая подкладку ее любимой замшевой курточки, я обнаружил малюсенький твердый комочек. Возможно, это было то самое, что меня интересовало, но тут…

На три ноты пропищал домофон. Теперь кто-то снизу. В ванной шумела вода. Я на цыпочках просочился в прихожую. Инна напевала в ванной что-то из «Битлз». Снизу звякнули или уже под дверью стоят? Приложил ухо к щелочке, выглядывать в глазок показалось неумным. На лестнице ни звука. Соседи, кому положено, давно ушли на работу, тут рано разбегаются. На площадке одна квартира слева незанятая стоит, сам вчера проверил. Мне стало смешно от собственной старательности. Разогнулся и собрался вернуться на солнышко, на балкон (пятки у меня замерзли, в одних шортах прискакал). Но в последнюю секунду расслышал вздох. За фанерной входной дверью толщиной в сантиметр кто-то вздохнул или сделал другое, почти неслышное движение. Может быть, переступил с ноги на ногу. Это и осталось бы незамеченным, если б я не караулил с другой стороны.

Я прекратил дышать. Мне пришло в голову, что я, в принципе, давненько никого не боялся. Тягучая европейская жизнь и последний месяц южных морских переездов привели тело и разум в состояние расслабленной доверчивости. Долгое время не возникало малейших причин проявлять настороженность, большую часть суток я валялся на палубе, в шезлонге. Валялся и лениво считал чаек. Иногда фотографировал морские пейзажи, заодно прихватывая в кадр пассажиров.

Даже если Инна врет и ее супруг совсем не так миролюбив, опасаться не стоит, я не ворошил ничье семейное гнездо.

Так я повторял, но окончательно убедить себя не получалось, мешало что-то, мелочь какая-то, которую мозг засек, но на поверхность выудить не сдюжил. Инна вышла из ванной: мокрая, волосы в полотенце, и с усмешкой уставилась на меня. Я скорчил рожу и показал пальцем на дверь. Звонок повторился. Мы оба подпрыгнули, при этом с нее упало полотенце. Инка сделала шаг, прислонилась ко мне влажными бедрами, просунула между ног коленку, вжимая меня в косяк. Сумасшедшая. Ее возбуждала опасность чужого присутствия. Ее язык уже занят был моим правым ухом, уже обе холодные руки обхватили меня, забравшись под шорты, и повлекли на палас. Левым ухом я успел услышать на площадке сдавленный шепот.

Она кинула впереди полотенце, схватила меня за волосы, приближая к себе, вытянулась на животе — пронзительно-белая на голубом — закусила мои пальцы, гася стон, и приподнялась в том движении, против которого не устоит ни один мужчина…

В трех шагах позади, за тонкой стенкой, сдерживая дыхание, стояли как минимум двое. Потом прошуршали шаги, где-то далеко хлопнула дверь подъезда. Едва дыша, я сливался с ней, зажимал ей рот, медлил в такт движениям ее тела… И, наконец, требовательно перехватив меня пониже спины, она задала бешеный ритм стаккато.

Оторвался от нее, глотая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Сердце, кажется, всю грудь заполнило, в мозгу — сплошное короткое замыкание… Рядышком вытянулись, она губами по плечу водит. Сумасшедшая. Я хотел ее снова.

— Кто там мог быть?

— У Роберта нет адреса. Звонит мне только на трубу.

— Тогда кто? Соседи? Их двое было…

— Я никого тут не знаю. Правда, здорово было? Меня так заводит, когда кто-то увидеть или услышать может…

Было феноменально здорово, согласился я, дас ист фантастиш. С той стороны на глазке что-то висело. Бумажка. Я выдохнул и повернул замок.

Никого. Свернутый листочек.

— Что там? — Инка завернулась в полотенце.

— Непонятные у тебя соседи. Тут по-немецки, я не разбираю.

Читала, лоб наморщив. Пара строчек. Я закурил. На балкон выходить расхотелось. Интересно, видно было с улицы, когда я в трусах винцо потягивал?

— Тут пишут, что хотят со мной встретиться. Немедленно. Я не понимаю, кто это.

— Тут я тебе не советчик. Припомни, кто из твоих знакомых так оригинально шутит.

— Никто из моих знакомых не пишет по-немецки с ошибками. Либо пишут по-русски!

— Хорошо, — мне всё это начинало надоедать. — Я готов пойти с тобой.

— Да идти никуда не надо. Просят выйти на улицу, на угол, срочно поговорить.

При слове «угол» меня посетила одна незначительная идейка. Высунул голову, осторожно выглянул с балкона налево. Вблизи находился лишь один перекресток, а направо улица чуть заметно изгибалась. Все порядочные горожане разъехались по конторам, серый асфальт веселил глаз пустой разметкой. Два раскрашенных байка у закусочной, дальше почтовый фургончик, старушка на коляске инвалидной катится неспешно. Пусто на углу. Если не считать тонированной бочки «ауди». Я мысленно прикинул план дома. Аккурат стоят напротив подъезда, выйти незаметно не судьба.

— Ты кого-то видишь?

— Нет, никого, — я задернул шторы. — Где мой рюкзак?

В рюкзачке, в накладном кармашке ножик у меня неплохой обретался. Пеликан затачивал, он любит это дело, чтоб консервные банки без усилия резать, и для иных надобностей. Я пошевелил голыми ступнями, потом извлек из глубины рюкзака туристские ботинки. Зашнуровался, точно в горы.

— Может, в полицию позвонить? — Она оделась; нахохлившись цыпленком, села на край дивана.

— Звони.

— А что я им скажу?

Я глядел на нее и прокручивал ситуацию. Вот тут я пас. Очень возможно, у тебя найдется, о чем поговорить с полицией, и, очень возможно, это будет лучший выход.

— Слушай, это, наверное, идиотизм… — она сцепила руки, обхватив сжатые острые коленки, — но я боюсь…

 

Глава 6

ОФИЦЕР

Пропавшая жена

Последний час Юджин допускал, одно за другим, грубейшие нарушения инструкций. Во-первых, на пару с Арчи Мэгуином они курили в чужой квартире. Во-вторых, пили кофе хозяина из его же чашек. В-третьих, вместо того чтобы осмотреться и незаметно выйти, продолжали сидеть и ждать. Хозяин квартиры лежал поперёк тахты в состоянии полного беспамятства. Судя по количеству провонявшей спиртным посуды, всю ночь здесь пили втроем. У гостей хватило сил уйти, а хозяин, очевидно, продолжил в одиночестве. Кола с водкой, пиво, виски.

Арчи предлагал вначале поднять парня более радикальными методами, но Ковальский воспротивился. Этот бородатый человек оставался на данном этапе единственной зацепкой, нельзя было его напугать. Хотя имелось еще оборудование Сноу на квартире у Ингрид. Но пока там шуровали криминалисты, нечего было и думать, чтобы снять показания приборов за вчерашний день. Сам Эдвард так и не объявился — ни в гостинице, ни на квартире. С каждой минутой у Ковальского крепло ужасное подозрение, что его лучший друг мертв, как и старший группы Родригес. Покуда Арчи обыскивал шкафы, Юджин устроился в наушниках за кухонной дверью и распаковал базу данных Луиса.

Дважды пришлось выходить на связь с Гарсией, запрашивать личные пароли. Поначалу ничего любопытного не выплыло, десяток новых снимков, обрывки пустой болтовни. В последней серии, датированной вчерашним утром, от 11.42 до 14.16, Инна Кон прогуливалась в обществе какого-то кудрявого парня, похожего на бывшего хиппи. По всем признакам, случайный знакомый, подцепила где-то в баре…

Куда они могли пойти? Идиотский вопрос. К подруге на вечеринку. В отель. Уехать на Карибы. Всё что угодно. Юджин нехотя признал, что, помимо крайней степени нервозности, начинал постепенно испытывать личную ненависть к девочке.

Заглянул Арчи. Молча показал руками крест. Ничего, ни одной женской вещи в квартире. Непонятно, как Луис мог это пропустить, трое суток он указывал именно этот адрес… Храпящий на тахте человек — ее бывший муж. Две последние ночи, согласно докладам, она провела тут.

Ни одной личной вещи. Значит… Значит, попросту гостила, а живет где-то в совершенно ином месте. Дьявол! Ковальский набрал номер Рейли.

— Ты где?

— В клинике. Чарли без сознания, практически парализован. Я посмотрел у Ингрид в квартире, в технике вашей не очень разбираюсь, но, кажется, всё на месте. Два момента, босс…

— Говори.

— Он сам открыл кому-то. Наши парни ручаются, что дальше порога человек не проходил. И траектория соответствует. Две пули: одна срикошетила от грудины, вторая прошла трахею навылет. Убийца не стал даже проверять, мертв ли Пристли, возможно, его спугнули. Тут соседка снизу объявилась, приняла нас за полицию, утверждает, что ночью кто-то бежал вниз по лестнице.

— То есть наша работа убийцу не интересовала?

— Ни работа, ни бумажник… Да, самое главное. Согласно графику, объект вел вчера Сноу.

— Подожди… — Ковальский потер виски, залпом допил кофе. — Следовательно, записи вчерашнего вечера у Эдварда? Его очередь была вести объект?

— Да. Знать бы еще, куда он девался. А Чарли практически сутки торчал на Шлоссштрассе, отслеживал энергетику. На девочке должны быть два зонда, но батареи давно сели.

— Значит, мы можем взять ее только по новому выбросу?

— С известной погрешностью. И то… Без Луиса я не уверен. Есть другая идея.

— Сейчас любая подойдет.

— Ты только не подумай… Одним словом, если Сноу еще жив…

— Продолжай.

— Юджин, мы не знаем, что с ним, но, если его телефон еще при нем, или фотокамера… Понимаешь, мы тут утром потолковали с Арчи, он считает, что у нас у всех стоят «жучки».

— Полная чушь! Я бы знал, — Ковальский повернулся к Мэгуину. — Артур, зачем нам друг за другом следить?

— Это по линии отдела безопасности, босс. Ты ничего не теряешь, попробуй, поговори с Большим Д. Возможно, он расколется и передаст тебе коды. Если они существуют.

— Я попробую.

Ковальский убрал трубку и с минуту сидел, уставившись в экран ноутбука. Им владело ощущение потери контроля. Он осознал, наконец, что его подспудно беспокоило последние часы. Большой Ю. сам обязан был выйти на связь, сразу после ЧП. Впервые за несколько лет руководство никак не проявляло себя: или пребывало в растерянности, или, что тоже было вероятно, возникшие проблемы обсуждались на более высоком уровне.

На столике проснулся телефон. Ковальский кивнул. Арчи взял трубку, прикрывая микрофон рукой.

— Это она. Не понимаю по-русски.

— Дай мне.

— Роберт, не молчи! — женский голос звучал с истерической, неумолимой настойчивостью. — Ты слышишь? Роберт, это я, не дури! Ты пьяный, что ли? Это очень важно! Я прошу тебя…

Связь прервалась.

— По крайней мере теперь мы знаем, что она жива… Еще минуту. Мне надо связаться с базой.

Большого Ю. застать не удалось. Оператор уверял, что использовал все возможности. Формально Ковальский не обладал властью указывать связистам, что им делать. Ему стоило большого труда сдержаться. Трижды просил перезвонить шефу проекта домой и в машину. Безрезультатно. Происходили неслыханные вещи: Большой Ю. был всегда круглосуточно открыт для начальников отделов. Ковальский не справлялся с новой напастью, голова шла кругом. Зато Гарсия сам рвался поболтать.

— Юджин, вам надо повременить. Все в разъездах, шефа вызвали в Вашингтон. Ничего пока не предпринимайте.

— Ты в своем уме? Луис погиб! Ты плохо слышишь, мне повторить?

— Босс, это не моя идея. Я знаю только, что местные парни из Агентства отчитались наверх. Тут большой переполох… Возможно, вам прикажут сворачиваться.

— Сворачиваться?! — Ковальский успел подумать, что сходит с ума. Арчи стоял в дверях, разинув рот. — Ты сам понимаешь, что для нас с тобой означает «сворачиваться»? Это конец. Мы упустим ее! Именно сейчас, когда мне нужна помощь. Если Большой Ю. поможет нам отыскать Сноу…

— Юджин, это не в моих силах.

— Слушай, я всегда был против этой секретности, и вот к чему она привела… Мы даже не можем открыто запросить помощь местной власти. Девчонку разыскали бы в два счета. Найди мне Большого Ю.! Я уверен, Родригеса и Пристли просто с кем-то перепутали…

— Наверху так не считают.

— Ты не хуже моего знаешь, наша программа ни для одной спецслужбы не представляет опасности! Десятки институтов по всему миру ковыряются в теме. У парней даже не было оружия! Все, кому надо, за эти годы и так…

— Юджин, остынь. — Гарсия прокашлялся. — Не представляла опасности до вчерашнего дня.

— Что?

— Так выразился Большой Ю. До вчерашнего дня. Теперь это серьезнее корейских ядерных планов. Вот что… В ближайшее время тебя оповестят. К вам вылетели люди из Агентства. Не гражданским рейсом, вникаешь? Это всё, что я слышал. Подожди указаний. Мы тут боимся за вас…

Ковальский выключил компьютер, сполоснул чашки, затолкал в пачку окурок. Арчи терпеливо ждал.

— Буди его, — приказал Юджин. — Возможно, у нас времени гораздо меньше, чем мы ожидаем.

 

Глава 7

ПЕШКА

Лис и слуги дракона

— Не отвечает? — Я ждал, пока Инна уламывала мужа снять трубку.

— Обиделся, наверное, за вчерашнее…

— На что ему обижаться, коли вы в разводе?

— Какое отношение имеет развод? Люди должны оставаться людьми. Просто я была у него вчера, а потом мы поругались. Ну, не поругались… Одним словом, как всегда! Это наши заморочки, тебе не обязательно.

— Стало быть, вы продолжаете общаться? — Я подумал, что если разозлю ее немного, возможно выплывет нечто полезное.

— Ты имеешь в виду, спим ли мы вместе?! Так и спрашивай прямо, не виляй. Иногда спим, что с того?

— Ничего с того. Только я на его месте продолжал бы считать тебя своей женой и надеялся бы тебя вернуть. Ведь это же ты его бросила?

— Потому что человек изменился! Полностью! Я с ним жить тут больше не могла. Вот как сюда переехали, так и пошли у него заморочки. Цент каждый считаем: то мы не можем, это не имеем права себе позволить…

— Я тоже себе многого позволить не могу. Получается, и меня следовало бы бросить?

— Может, и следовало. Откуда мне знать, я же с тобой не жила вместе.

— Замечательно ты рассуждаешь! — Я настолько давно не ругался с женщинами, что почти забыл, как это происходит. Долгое время со всей возможной старательностью забывал. Но, выходит, от склок не скрыться. Беда в другом. Я, как и прежде, не мог нащупать ни одной причины, по которой эту девочку «вели». — То есть стоит на тебя перестать дышать, как на вазу китайского фарфора, так у самой чувств никаких не остается? А от скуки можно навестить, выпить на пару, а то и ночку провести? Так?

— Ты категоричен, — как ни странно, несмотря на наши эмоциональные выбросы, Инна несколько успокоилась. Очевидно, она подсознательно ждала подобной встряски. — Но я тоже, наверное, максималистка. Чтобы полюбить человека и быть для него на всё способной, надо… Надо подтверждать ежедневно делом, а не словами. Понимаешь? И тогда я буду всем. И на край света, и куда угодно.

В подъезде хлопнула дверь. Мы по-прежнему топтались на крошечном пятачке прихожей. После всего, что она тут наговорила, следовало повернуться и уйти. И меня бы никто не смог задержать, ни здесь, ни на углу. И остались бы с тем, с чего начали.

Это и называется делом, а не словом.

— Мы выходим? — спросил я.

— Ты пойдешь со мной?

— Имеются возражения?

— Спасибо тебе. Мне одной страшно.

Мы начали спускаться. Я заглянул в пролет. Никого.

— Чего тебе страшно? Кому ты насолила?

— Никому.

Наверху запищал телефон. Она остановилась.

— Это у меня…

— Не будем возвращаться.

— Стой… Но сотовый у меня с собой, это обычный телефон звонит.

— И что с того?

— Муж его не знает. Его знает только мама, сестра и еще одна девочка. Я никому еще номер не давала.

— Тем более ничего важного! — Я почти выкрикнул. — Нельзя постоянно действовать, согласно чужим планам. Так и будем бегать от двери к телефону?

Инна помешкала мгновение, посмотрела мне в глаза. Но послушалась. Мы вышли. Нижнюю дверь я преодолел первый, пробежал глазами дворик.

Чистенькие газоны, бачки мусорные цветные, фонарики, точно карандаши, из цветников торчат. Валуны хаотично разбросаны, но с художественной задумкой. Вчера ночью-то я и не приметил японского колорита.

Может, Инка и перешла дорогу криминалу, но никакой ниндзя из-за мусорных баков с кинжалом в зубах не выскочил. У меня еще промелькнула идея относительно каких-нибудь ее любовных разборок, но стоило нам выйти из подворотни, любовные разборки отсеялись. Дальше вообще пошло всё слишком быстро, ускоряясь, как локомотив.

Черная «ауди» стояла, загораживая арку. Прислонясь к капоту, нас поджидал добрый молодец с грушеобразным, медного оттенка лицом, стандартно, по-студенчески одетый. Примерно такими виделись отрицательные персонажи режиссерам старых вестернов. Живой портрет «плохого» индейца: жидкие немытые волосы, залысины, змеевидные губы уголками книзу. Джинсы, кроссовки, широкая мешкообразная куртка. Довольно молодой; узкие, черные стрелочки глаз так и мечутся вправо-влево вдоль переулка. Уставился на меня, Инну разглядывал меньше всего, хотя посмотреть было куда: она выпендрилась во что-то сетчатое, прозрачное (и тут не удержалась!).

Встречавший с заметным облегчением распахнул заднюю дверцу машины. Там, в глубине находился еще один. Низкий, пожилой, в пестрой рубашке. Он улыбнулся, и я подумал, что лучше бы он этого, с такими черными зубами, не делал. Третий, сидевший за рулем, запустил мотор. Все трое не просто не были европейцами, с первого взгляда я понял, что с этой нацией никогда раньше вблизи не встречался.

Точнее сказать, до вчерашнего дня. Компания похожих краснокожих менестрелей напевала нам весь вечер. Я подумал, не успела ли моя новая подруга заявить им нечто оскорбительное, например, что белый медведь сильнее бурого кабана. И не будет ли теперь это спорное высказывание стоить нам скальпов.

— Я никуда не поеду! — Инна с перепугу забормотала по-английски.

«Молодой» глядел куда-то назад, опираясь бедром о багажник. Левую руку вынул из кармана. Я оценил, как он ставит ноги, и сделал шаг вперед. Чтобы тут же отлететь назад и плюхнуться задницей в кусты. Телохранитель! Всего лишь шестерка, и шофер, видать, такой же. Напряжены оба страшно, но опасаются не нас. Дед на заднем сиденье еще радушнее ощерился.

— Зачем вы хотеть моя жена? — примерно так прозвучала моя гневная гордая фраза на английском.

— Вы Инна Кон. Пожалуйста, нам надо срочно поговорить, — английское произношение у старика в машине было почти безупречно, а вот отношения с дантистом — неважные.

Он похлопал рукой возле себя. Инна не двигалась.

— Пожалуйста, — ровно сказал индеец. — Это чрезвычайно важно для вас. Отсюда надо уехать. Вы должны заметить, мои друзья ждут вас давно, молча и терпеливо. Я целую ночь находился в пути без сна, чтобы встретиться. Я надеюсь на спокойное и дружеское общение.

— Что вам нужно?

— Я всё объясню. Нет, ваш… друг должен подождать снаружи. Примите извинения, Хосе не желал причинять боль.

— Говорите здесь. Это мой муж.

— Муж? — Старик прошипел короткую фразу на чужом певучем наречии, водитель что-то быстро ответил, дергая себя за ворот, словно оправдываясь.

Я сидел на газоне и кряхтел, держась за живот. Поджал опорную ногу, выпустил лезвие в рукаве. Рюкзак я оставил в квартире и теперь проклинал себя за оплошность. Кто мог предполагать, что возникнут такие сложности? У Инны в глазах стояло жалостливое выражение. Хосе взглянул на меня, как на раздавленного таракана, неторопливо обернулся на шум мотора.

Водитель еле заметно пошевелил затылком. «Молодой» в джинсах переступил с ноги на ногу, проводил глазами проехавший грузовик. Кого-то они страшно боялись. Я ждал. У водителя пискнул телефон. Он сказал несколько быстрых фраз на испанском, передал трубку старшему.

— Я вас очень прошу, — проявляя, по-видимому, чудеса вежливости повторил дед. — У нас нет времени. Сюда едут люди, которые хотят доставить вам неприятности. Большие неприятности. Садитесь в машину. Нам надо… — он вздохнул, досадливо покосившись в мою сторону. — Нам надо поговорить о Юкатане.

С отвисшей челюстью я наблюдал, как Инна усаживается на кожаное сиденье. Молодой шмыгнул следом. Вот и всё. Защитник, называется. Остался, как дурак, один.

Из-за угла, взвизгнув шинами, выкатилась длинная «БМВ»; еще до остановки ее обе правые дверцы начали открываться. Миг спустя шофер «ауди» втянул меня внутрь. Я принялся нащупывать ремень, но пристегнуться не успел. «Ауди» рванула с места, и не вперед, а назад, не давая преследователям загородить выезд на проезжую часть.

Позади дед схватил Инну за голову, повалил под сиденье, а сам бросился поперек нее сверху, точно укрывая от бомбежки. Задним колесом мы налетели на клумбу, машину подкинуло, днище проскрежетало по асфальту. Двери «БМВ» открылись шире; сидящие справа, гладко причесанные люди в костюмах, одинаковым, синхронным движением поворачивались в нашу сторону, вытаскивая пистолеты.

Потом их разом дернуло вперед, потому что мы стукнули «БМВ» багажником в правую фару. Молодой индеец вытолкнул дверь ногой и, откинувшись на спину, начал беззвучно стрелять с обеих рук. Гильзы летели серпантином, салон за секунду наполнился жуткой пороховой вонью.

Инна вопила. Где-то звенело стекло. Я попытался повернуться и съехать на пол, но не смог. Шофер навалился слева и стрелял куда-то назад, используя мое плечо, как подставку. В сантиметре от уха прыгала раскаленная трубка глушителя.

Всё кончилось. Разрывая пасторальную тишину, играла магнитола. На нависающем над улицей каштане мирно шелестела листва. Журчал в скверике японский фонтанчик. Где-то за углом смеялись. Вдалеке сипло прогудела сирена, долетал звук аплодисментов из телевизора. Дед вернул Инну на место. Она вся дрожала.

Я обернулся. «БМВ» стояла без движения, больше похожая на огромное зеленое сито. В розовом стеклянном крошеве торчал стриженный ступеньками затылок водителя. Позади него, выставив залитый кровью кадык, сидел черный в солнцезащитных очках. Третьего убитого я запомнить не успел.

Ближайший перекресток мы прошли на красный свет, благо пустой оказался; со свистом нырнули в подземный гараж, проломив шлагбаум, вылетели с другой стороны на параллельную улицу. Проигнорировав знак «Уступите», шофер бросил машину в кольцевую многорядную развязку. Сбоку загудели. Горбатый «фольксваген» вильнул, вынужденный подрезать микроавтобус с намалеванной на боку пиццей. Загорелая тетка в кабриолете показала нам кулак. Я вцепился обеими руками в кресло. Двухэтажный рейсовый автобус, уклоняясь от столкновения, заскочил правыми колесами на тротуар, женщина рванула на себя детскую коляску, упал велосипедист. Несколько подростков, куривших на ограждении, посыпались навзничь. Катившийся вплотную за автобусом «опель» вильнул влево, разбив зеркало о борт развозчика пиццы. Несмотря на приличную массу машины, швыряло нас внутри, как кегли. Наконец, шофер выровнял ход, минут десять «ауди» шла по скоростным трассам, затем мы свернули в узкие односторонние переулки.

Старик говорил с Инной неторопливо, едва слышно, наклонясь к ее уху, прижавшись к ней плечом. Она не отодвигалась, кивала и вообще выглядела вполне удовлетворенной, точно приехала в деревню к дедушке и тот ее потчевал местными сплетнями. Само спокойствие, одним словом. В пальцах бессознательно крутила подобранную с пола гильзу — единственное напоминание о перестрелке.

Если случившуюся бойню можно было назвать перестрелкой. Сработали ребята быстро, но очень грязно, профессионалами их не назовешь, скорее везунчики.

Поначалу я напрягал слух, но ни слова не мог разобрать, а проявлять активное внимание мне мешали стальные глаза молодого убийцы за спиной. За окнами потянулось предместье, роскошные ухоженные виллы, сады, бассейны с детскими надувными игрушками, мощенные камнем аллейки с фонариками и ажурными изгородями. Пропустили поезд на переезде, скатились на узкую проселочную дорожку, пронеслись вдоль загона с пасущимися лошадьми. Напротив утрамбованной площадки, где тренер хлопал кнутом, а ученики, неловко раскачиваясь, катались верхом по кругу, стояло с десяток автомобилей. На западе полукольцом тянулись свежие ряды лесопосадок. Хорошо здесь: развилка, обзор во все стороны. Мы миновали стоянку, задом воткнулись на свободное место. Молодой сзади хихикнул, шофер повернулся и коротко осклабился в ответ. Я высматривал следы погони. Лошади поднимали пыль, по миниатюрной трибуне двое детишек гоняли пестрый мячик, старушка у открытой дверцы минивэна выгуливала хина с розовым бантиком на шее. Никто нас не преследовал.

Дед оставался серьезным. Очевидно, Инна не восприняла весь английский спич, потому что он положил на колени открытый блокнот и что-то рисовал в нем толстым зеленым фломастером. Инна кивала, сжимала щеки ладонями, дергала себя за нижнюю губу. Теперь эта парочка походила на пожилого преподавателя физики и бестолковую студентку во время зачета. Оба увлеклись теорией, позабыв о зачетной книжке, о позднем вечере за окном.

Чем дольше я изучал старика, тем больше поражался. В жизни сталкивался с немалым количеством придурков, но никогда не встречал людей с татуированными ушами. И таким же затылком. В полумраке ошибиться несложно, но подобные узоры и придумать-то непросто. Впрочем, я много чего не встречал. Кто знает, может в их резервациях именно так выглядит боевая раскраска. Ромбы, уголки, завитки трех цветов, повторяющаяся смешная фигурка человечка спускались воротником из-под волос на шею. Старичок заметил мое внимание и вежливо показал зубы.

Наверное, из-за татуировки рубашку он носил, застегнутую наглухо, и, несмотря на жару, не закатывал рукава. Когда он протянул руку за телефоном, в прорези манжета мелькнули какие-то беленькие штучки на темной нити в несколько рядов, наподобие самодельных браслетов. Очень похоже на мелкие зубы…

Слева от себя дед всё время, невзирая на гонку, придерживал большой пластиковый мешок, растянутый изнутри чем-то напоминавшим коробку от маленького телевизора или клетку для попугая.

И еще от старика пахло. Хотя в салоне не выветрилась пороховая гарь и стоял крепкий запах трубочного табака, от старшего пахло животным. Я не хочу сказать — немытым телом, отнюдь, от него исходила слабая вонь зоопарка или цирковых кулис.

Трубку он при нас раскуривать не стал, зато жевал почти непрерывно. Мне не хотелось думать о том, что он там такое, коричнево-вязкое, переминает в зубах. Явно не «Дирол с ксилитом». Шарма эта милая особенность не добавляла, но Инна на странности соседа внимания не обращала, буквально ловила его слова. Молодой поманил меня наружу. Пришлось выйти и наслаждаться его компанией. Общих тем нашлось немного, в одном полку вместе не служили. Поскольку рюкзак остался у Инны дома, я у парня стрельнул сигарету. Чувствовалось, до конца он не расслаблялся, руки из карманов старался не вынимать. Я представил себе окружающую картину его глазами. Это для нормальных людей вокруг ранчо с послушными животными, идиллические полянки, белочки в кормушках, старички в дорогих авто, прикатившие побаловать внучат. Для индейца — всего лишь очередное поле боя, схема путей отступления и возможных засад. Какие гешефты могут быть между Инной и бандой этих ирокезов? Наркота? Последние минуты я прожил, как во сне, заторможенно. Теперь адреналиновый поршень сдал назад, и меня затрясло, как всегда случается после драки. Сквозь тонировку авто маячило смуглое запястье водителя с сигаретой, затем старший опустил наполовину стекло со стороны Инны.

Она слушала. Сжав кисти рук коленками, наклонившись вперед, нахмурив лоб. Испуга на лице ее не наблюдалось, и я мысленно выдохнул. Шофер снова передал деду сотовый. Инна на секунду отвернулась, скользнула по мне зрачками, не замечая, словно находилась где-то очень далеко. Потом потерла лицо ладонями, сфокусировала взгляд и вышла из машины.

Я взял ее за локоть.

— Пойдем, присядем… У тебя есть покурить?

— Ты же не курила?

— Сейчас можно, — она нервно хихикнула. — Момент такой.

— Что всё это означает?

— Что? А… Не переживай, ты им не нужен… А меня прикончить могут.

— Я заметил. Но за что?

— Подожди минутку, — ее пальцы тряслись, кончик сигареты не попадал в пламя.

Я прикурил ей, наблюдал сбоку, как она грызет фильтр. «Ты вполне мог бы увлечься этой женщиной, — сказал внутренний голос. — В другом месте, и в другое время». Именно в ту минуту, когда, поникнув худенькими плечами, она приютилась на краю деревянной трибуны и прислонилась ко мне, он это и сказал. И я не нашел, что ответить. Мимо неуверенно гарцевали начинающие всадники, две дамы в черных очках, облокотившись о перила, что-то подсказывали своим чадам. Наверное, советовали держаться прямее.

— Я постараюсь тебе объяснить… — она неловко выдохнула дым. — Даже не знаю… Просто поверь мне. Так получилось, я им нужна. Из-за долбаного немецкого, у меня английский почти отшибло, перестаю соображать совершенно… Я боюсь одна ехать!

— Успокойся, я тебя не брошу. Ну не плачь, я прошу тебя! А куда ехать-то нужно? — Я протянул ей платок.

Две вещи остались при мне — платок и паспорт, прелестный дорожный комплект.

— В Мексику.

— Так… Хорошая идея. А если нет?

— Нельзя отказаться. Он обещал, — кивок в сторону машины, — что я смогу выздороветь.

— Выздороветь? А что с тобой?

— Диабет.

Она, тоненькая, опухшая, поглядела на меня искоса проверяя реакцию. Макушка ее пахла порохом.

— Ты разве не заметил? Я колюсь, много раз в день.

— Я понятия не имел. И этот бандит берется тебя вылечить?

— Он рассказал мне такие вещи, которые известны мне одной, никому больше… А ты хоть представляешь, что такое диабет? Зависимый диабет? — вскинулась она. — Ты представляешь, что меня ждет в будущем? И сколько я могу, вообще, прожить? Ты вот меня спросил вчера о ребенке, а я наврала, что не хочу. Я была беременна, но начала слепнуть и пришлось избавляться.

Отвернулась.

— Хорошо, хорошо, — я не решался к ней притронуться. — Если ты так веришь, ладно… Но ему-то что от тебя надо?

Не верится, что ей позволят от болячек помереть. И мне заодно, чего уж тут мелочиться. Татуированный, судя по роже, прихлопнет, как муху, и не моргнет.

Щелкнула дверца. Старик и шофер вышли из машины, не выпуская Инну из виду. У обоих застывшие, дубленые лица, чужие, точно у инопланетян. Никто не улыбался. Черные амбразуры глаз, черные тугие косички на затылках, полное отсутствие эмоций. Старый поставил свой пакет между ног, извлек тоненькую трубочку, кисет. Непонятно они себя вели… По идее, в городе давно должен быть введен план перехвата и, если уж удалось чудом проскочить, не следовало прохлаждаться и выставлять себя напоказ. Рано или поздно кто-нибудь из дисциплинированных бюргеров сообщит в полицию. Молодые помощники прикрывали деда, пристально следя за дорогой. Отсюда, с трибуны, до них было метров десять, и я подумал, что могу успеть: самого опасного сделаю ножом, второму выбью глаз камнем… Затем Инку в охапку — и в кусты. До старухи с барбосом метров тридцать по прямой. Если ключи от минивэна в замке, есть неплохой шанс оторваться, позвать на помощь, поводить их за собой хотя бы минут десять… Смело, но бестолково, с чего начали, тем и закончим. Пеликан меня поймет, но не одобрит. Ладно, сказал я себе. По крайней мере впереди не Антарктида.

— Но у нас нет мексиканской визы, — робко напомнил я.

— А ты поедешь со мной?! Ты просто представить себе не можешь, как это здорово! Это же самая-самая мечта, я уже верить перестала, что она сбудется!

Сколько радости детской, с ума соскочить можно.

— У нас ничего нет для такой дороги, надо купить много… — Я искал, как добраться до телефона. — Мое барахло у тебя осталось. И кроме того… Нас будут искать, надо предупредить…

— Они всё сделают, — затараторила она, — и денег дадут, и всё купят. Но домой нельзя, нас поймают. И звонить никому нельзя.

— Кто тебя поймает?

— Как только я сама разберусь, я тебе расскажу. Честное слово!

— Черт с ним! По крайней мере что мы там будем делать?

— Ждать!

Она помахала рукой старику. Он прекратил набивать трубку и дружелюбно помахал в ответ. Водитель тоже откликнулся, приподнял панаму. Когда он ухмылялся, хотелось отвести глаза, потому что оба шрама, тянувшиеся через левую щеку к горлу, стягивали его милую физиономию на сторону.

— Чего ждать?

Она повернулась и коротко поцеловала меня в губы.

— Я тебе безумно благодарна. Я очень хочу, чтобы ты поехал со мной, мне так страшно… Но я не заплачу, если ты откажешься. Они предупредили, что за твою жизнь не отвечают.

Она встала и сделала шаг к машине. Шофер отшвырнул окурок и вернулся за руль. Дед курил, выдыхая сизые табачные облака. Под солнцем я сумел его более-менее рассмотреть.

Под непроницаемыми темными щелками набрякли мешки. Многочисленные морщины прорезали коричневую кожу. Узкая грудь, худощавые ноги в свободных белых брючках и легких сандалиях. На щиколотке, там, где заканчивалась штанина, поблескивал свисающий краешек браслета. Сколько поколений его предков насиловали европейцы? Или, напротив, ему удалось сохранить чистую кровь? Я представил такие же глаза в завесе дыма четыреста лет назад, когда запыленные, испуганные воины спешили доложить вождю о кровожадных белых людях, вышедших из больших лодок. Подобно изваянию, стоял его предок, глядя с вершины ступенчатой пирамиды на огонь и дым, окутавшие его страну. Не в силах остановить кошмар, он втайне решал, как спасти главное…

Я ей вполне поверил. Меня на самом деле никто не задерживал. Шофер развернул машину. Дед выбил трубку, поднял свою поклажу. То квадратное, что лежало в пакете, было, видимо, довольно тяжелым или хрупким: старик обращался с ним очень бережно. Но молодые не вмешивались. Видимо, им даже не было позволено притрагиваться к вещам босса.

Очень возможно, что ближайшие часы в обществе этих ребят приведут меня на больничную койку, а то и в могилу. Подохнуть в чужой войне, не имея даже представления, за что воюешь? Нет у меня таких инструкций. Инна сделала еще шаг и обернулась. Ветер ворошил ее волосы, торнадо тополиного пуха кружилось под ногами. Счастливое немецкое семейство — родители и мальчишки-погодки лет двенадцати — попрощались с лошадьми и, гомоня, усаживались в машину. Тренер взял двух кобыл под уздцы, откинул щеколду на воротах загона, подтолкнул животных в открывшуюся калитку. Навстречу им уже бежала девчонка лет четырнадцати. Протянула какое-то лакомство, подхватила поводья, повела лошадок в стойла.

В чем проявляется ответственность? В том, чтобы вернуться назад, трусливо поджав хвост, и честно нести свою ношу по защите интересов, целостности и так далее? Схлопотать благодарность за доставку собственной персоны в здоровом состоянии и обманывать себя, что кто-то там рад тебя видеть?

«Она тебе нравится», — напомнил внутренний голос. «Это ненадолго, — возразил я. — Это не симпатия, а пока только секс, последствия южного морского воздержания». «У тебя большой выбор?» — осведомился голос. «А вдруг это реальный шанс разузнать и принести в клювике что-нибудь стоящее… А то, что мы называем взаимной симпатией, ничем хорошим не заканчивается», — мудро заметил я. «Хорошим? — удивился голос. — Какая разница, чем заканчивается? С каких это пор тебя перестал волновать процесс?»

Инна сделала шаг к машине.

— Дело есть, — сказал я.

Она криво улыбнулась — нечто среднее между слезами и смехом.

— Если точно уверен, что счастья отпущено на пять месяцев, а потом — провал, стоит ли браться? — спросил я.

— Пять месяцев? — Она смахнула с ресницы тополиную мохнатую снежинку. — А пять дней не хочешь? Пять минут?! Разве пять минут счастья не стоят любого провала? Ты разве знаешь, что ждет тебя на шестой минуте?

Водитель выкинул в кусты последние собранные им гильзы и посигналил. Вдоль проволочной ограды вольера приближалось облако пыли. Переваливаясь на кочках, из кустарника выполз доисторический «форд-гранада», из его кабины нам призывно махали. Молодой пожал руку водителю. Открыли оба багажника, переложили дорожные сумки. Старик обнялся с прежним шофером, пересел в «форд».

— Ты хочешь, чтобы я поехал?

— Я не умею говорить мужчинам комплименты. Я не хочу тебя потерять. Этого достаточно?

— Что мы будем там делать, в Мексике?

— Ждать, когда он проснется.

— Да кто это он?!

— Дракон.

 

Глава 8

КОНЬ

Сушёные уши

— Второй, что у вас?

— Второй пост. Ковальский и Мэгуин вышли. С ними жилец квартиры по указанному адресу, Роберт Кон, гражданин Латвии, личность проверяется. За прошедшие полтора часа они посетили четыре адреса: три в жилом фонде и одно бюро. Кон звонил и поднимался один, янки ждали в машине. Кон спрашивал везде, не знает ли кто, где его жена.

— Аппаратная?

— Моряк на связи, адреса отрабатываются. Все бывшие граждане России или Латвии. У нас ничего на них нет.

— Второй пост. Далее Кон с Ковальским изучали телефонную книгу, потом отправились по адресу Шенебергштрассе, 181. Там пытались пройти во двор дома, но не смогли. Напротив подъезда полицейское оцепление, вижу разбитую «БМВ». Вооруженное ограбление с убийством или что-то в этом роде.

— Что значит «что-то в этом роде»?! Вы способны детально выяснить? И внятно доложить? С каких пор мы в Берлине попадаем на третье убийство за день?!

— Это аппаратная. По указанному адресу позавчера сняла квартиру бывшая супруга Роберта Кона, Инна Кон, гражданка России.

— Третий?

— Третий говорит. Получили запись разговора Рейли с Мэгуином. Рейли сообщает, что телефон Сноу находится вне зоны действия. Точнее так: ранее никто не брал трубку, а теперь вне зоны действия.

— Кто такой Сноу?

— Это последний американец из той тройки, что прилетел с покойным Родригесом четыре дня назад.

— Внимание, это первый пост. Рейли покинул аэродром, возвращается по автобану номер двадцать четыре. Машину слышим, но можем потерять, очень плотное движение.

— Это аппаратная. Данные по Инне Кон. Образование высшее, музыкальное. На госслужбе не состояла, к суду не привлекалась, на учете не состояла, замужем, детей нет, безработная. Девяносто первый, девяносто третий годы — три случая привлечения к уголовной ответственности. Участие в Риге в уличных беспорядках, оскорбление должностных лиц действием при исполнении, подозрение на наркотики. Обвинения сняты. Пребывание в Германии легальное, контакты проверены.

— Есть хоть что-нибудь по контактам?

— Ни с одной интересующей нас структурой.

— Черт знает что…

— Извините, не понял?

— Ничего. Не обращайте внимания.

— Внимание, это второй. По адресу проживания Инны Кон, Шенебергштрассе, 181, прибыли две военные машины, «скорая», автобус криминальной полиции и эвакуатор. Пропущены за ограждение. Наблюдение невозможно. Ковальский уезжает. Кон остался в баре на соседней улице.

— Оставайтесь с ним.

— Слушаюсь.

— Это третий пост. Ковальский прибыл по адресу Шлоссштрассе, 4, где ранее был обнаружен их раненый с огнестрельным, и поднялся наверх. Ковальский активизировал электронные устройства неустановленного назначения. Эффекты те же, что были у Родригеса в отеле «Ванесса». У меня помехи по всему спектру.

— Это аппаратная. Касательно этой квартиры по Шлоссштрассе. Никаких следов пресловутой журналистки Ингрид Айсман. Скорее всего, служебное жилье. И еще, обрывок разговора Ковальского с мальчиком из посольства. Дословно следующее: «Плевать я хотел на Агентство, я им не подчиняюсь…»

— Боже мой, кого они у себя там держат?

— Внимание, это первый. Рейли только что говорил с Мэгуином. Передаю дословно. Чарли Пристли в палате ненадолго пришел в себя и сообщил следующее. Якобы Сноу звонил ему вечером, потому что обнаружил, что объект «ведут» параллельно. Затем Сноу перезвонил вторично, сказал, что у него проблемы, просил немедленно приехать.

— Дальше?

— Это всё. Точнее нет. Рейли вспомнил, будто Чарли в бреду сказал «сушеные уши».

— «Сушеные уши»?

— Да. Он это преподнес, как кусок бреда. Дословно: «У него сушеные уши». Повторил дважды и отключился. Рейли пытался выяснить, кого раненый впустил ночью в квартиру, но больше ничего не добился.

— Внимание, это третий. Рейли говорил по телефону с Ковальским, называет его «босс». Сообщил, что всех срочно вызывают в посольство, что за ним отправлена машина. Ковальский отключил технику, выходит из дома, с ним два тяжелых металлических чемодана и сумка. Садится в такси, вызвал заранее.

— Это уже интересно… Следуйте за ним.

— Это второй. По Шенебергштрассе, где проживает Инна Кон, ограждение сняли, остались две полицейские машины, журналистов разворачивают. Роберт Кон вернулся к дому в сопровождении мужчины… Плохая слышимость, мы далеко. Очевидно, это хаусмастер. Говорят по-немецки, Кон показывает свой паспорт. Вместе заходят в подъезд.

— Второй, нам нужно услышать эту хату.

— Вас понял.

— Третий говорит. Движемся за такси Ковальского по автобану, направление Райникендорф. Пересекли Кантштрассе.

— Это аппаратная, Моряк говорит. Мэгуин только что звонил Ковальскому, спрашивал, где тот находится. По Шлоссштрассе, 4, помехи исчезли. Есть слышимость. В квартире минимум трое, говорят по-английски. Один докладывает. Дословно: «Ковальский исчез вместе с приборами, резервный комплект датчиков пропал, генератор обесточен, компьютеры на месте».

— Третий говорит. Мы потеряли Ковальского.

— Что?!

— Его такси развернулось из третьего ряда направо на красный свет, мы не успели. Выскочил из машины напротив универмага. Скорее всего, пробежал насквозь и взял другое такси или спустился в метро… Что делать?

— Это вас надо спросить, кретины! Аппаратная, что у Лиса?

— Нет связи. Пропал одновременно с девушкой.

— Второй пост. Я в подъезде, есть слышимость. Это действительно хаусмастер. Говорит Кону, что не имеет права оставить его в квартире. Выходят вместе, Кон садится во дворе на скамейку, говорит, что будет ждать.

— Это аппаратная. Мэгуин только что разговаривал по телефону, возможно, с Рейли. Сказал, что вернулся к Ингрид, а там парни из Агентства. Говорит, его чуть не пристрелили и одного не отпускают. Не понимает, где босс. Связь исчезла. Машина, судя по звуку, в мойке. Видимо, вернул ее в прокат.

— Второй говорит. У меня тут полно полиции, невозможно работать. Кону только что кто-то позвонил, разговаривал минуту, отвернувшись, сейчас бегом побежал к метро.

— Пусть бежит. Займитесь квартирой.

— Слушаюсь. Кону еще раз кто-то позвонил. Он остановился, ответил: «Хорошо, Юджин!» Бежит дальше. Мы идем в подъезд.

— Назад! Какой подъезд?! За ним!

— Вы же приказали…

— За ним! И не упустить! Обоих в Афганистан отправлю, анашу искать!

 

Глава 9

ПЕШКА

Слепые вокруг слона

Старика звали Пенчо, по крайней мере, так он представился. А молодой подумал и назвался Хосе. Новый шофер — щуплый, изогнутый, точно коряга, с нездоровыми шишками на суставах — с нами не общался, сосредоточенно следил за дорогой.

Молодому присутствие чужого явно не нравилось, я даже начал прикидывать, насколько он послушен старшему и не придет ли в его перегретую мексиканскую башку идея проявить инициативу и облегчить экипаж на одну персону… Пока что и он, и другие исполняли команды Пенчо с самурайским рвением. Мне позволили сесть позади, Хосе устроился рядом с шофером вполоборота, и неясно было, за чем он следит, за мной или за дорожной обстановкой. Прошманали карманы, отняли ножик, телефон; я проклинал себя, что не захватил рюкзак, хотя, с другой стороны, оно спокойнее даже. Мелочевку молодой покрутил, показал старику и вернул. За паспорт я сильно не волновался, там всё должно было быть в ажуре: вот я, а вот лошадь моя. Беда в другом: никак не позвонить.

«Форд» оказался жутко тесным, дед был вынужден баюкать свой ящик на коленях, раза четыре брал его с собой в туалет. И опять Хосе ему не помогал. Мне показалось, самую малость, что дело не в субординации, а в том, что молодой слегка побаивался. Я припомнил, как мы остановились у заправки. Старик вышел размяться, а точнее от души наорать на кого-то по телефону, не выгоняя нас из машины. Хосе открыл ему дверцу и как-то неловко, бочком отпрыгнул в сторону. Молодой не хотел даже прикасаться к пакету. Я стал прикидывать, что там, в мешке, могло находиться. В первую очередь мне представилась личная коллекция скальпов, которую вождь обязан таскать за собой, дабы не потерять расположения великого Маниту, и до которой не имеют права дотрагиваться другие, не столь наловчившиеся в охоте на людей, члены племени. Потом я вообразил средних размеров подержанную советскую боеголовку килотонн на пятнадцать. Оставалось логичным предположить, что мы дружно движемся в сторону ближайшей атомной электростанции, где пригласим журналистов и попросим выпустить из тюрем наших колумбийских товарищей, обещая в противном случае показать миру, на что способен мирный атом. А мы с Инной зачем? О, мы необходимы, дабы сделать пресс-конференцию на русском, демонстрируя боевое братство наших народов… Потом немецкий спецназ пойдет на штурм, Хосе будет метко отстреливаться и, в конце концов, хорошие парни победят. Правда, мы до заключительного, победного этапа не доживем. В чем-то, впрочем, Пенчо сдержит обещание, диабет у Инки пройдет навсегда.

Исполненный подобных радужных перспектив, я раскачивался, обнимая Инку левой рукой.

Промчались мы в молчании километров двести, не меньше. Не представляю, какие боги берегли наших попутчиков, но нас до сих пор не взяли в оборот. Почти в полной темноте добрались до въезда на очередную скоростную трассу. Хосе трижды сверялся по карте. Навстречу, из черноты прилизанной рощицы, дважды мигнули фары. Радостно скалясь и распугивая шрамами мотыльков, выбежал наш прежний водитель. На сей раз он прикатил в беленьком микроавтобусе. Оживились все, заобнимались, в который раз принялись переселяться. Не планировали, значит, его встретить живым. Меченый махал руками, приплясывал, хохотал, очевидно, делился тем, как он ловко утопил в Шпрее предыдущий автомобиль. На какое-то время нас с Инкой оставили вдвоем.

— Я сказала им, как ты велел. Что ты мой муж, и что не могу без тебя, что ты помогаешь мне с моими болячками и всякими процедурами.

— Какими еще процедурами?

— Неважно. Они верят, что ты мой муж, про Роберта ничего не знают. Пенчо не ожидал, что я не одна. Он на самом деле добрый…

— Ага, я заметил. Дед Мороз.

— Ты не понял. Они же могли меня просто украсть, оглушить, скатать в мешок и увезти. Он объяснил, что не хотел меня пугать и не знал, как меня добровольно уговорить ехать, поэтому и согласился взять тебя. Они не предполагали, что мы вдвоем.

— И не предполагали, что ты согласишься. — Она подняла глаза и оглядела меня со странным выражением.

— Для них важно, что я еду добровольно. Иначе ничего не получится.

— Не получится разбудить дракона?

— Очень смешно? Да, представь себе, не получится.

— Ты сама-то понимаешь, что никакого дракона нет? Ты себя слышишь, какую ахинею ты несешь?

Она не разозлилась, мой запал пролетел впустую, не встретив сопротивления, точно снаряд, проткнувший на своем пути, вместо самолета, секцию дирижабля. Инка, положив подбородок на сплетенные пальцы, провожала взглядом проносившиеся по автобану спаренные огни. Я ничего не знал об этой женщине. До сих пор мне чудилось, что я довольно точно угадываю ее на подсознательном, эмоциональном уровне, что незримые токи наши удивительным образом совпали, дополнили друг друга… А нынче, ловя в ее зрачках отблески фар, я как будто заглянул за край чужой, немыслимой, фантастически далекой вселенной. Вполне допустимо, что в той вселенной царят законы, похожие на те, по которым я привык жить, лишь буквой, но не духом. Невзирая на то, что тамошние аборигенки точно так же, как земляне, мерзнут в сетчатых майках.

Во мне крепло предчувствие, что теряется последний шанс вылезти сухим из заварухи. Можно сейчас же, ночью, не раздумывая, на первом привале отделаться от надзора и махнуть в сторону. Найти телефон, обозначиться. Никто словом не упрекнет, оставят догуливать отпуск. А эта развеселая компания пускай хоть в кругосветку уходит…

Я снял куртку и набросил Инке на плечи. Она прижалась плотнее, запустила ладонь мне под рубашку, устроилась щекой на плече. В автобусе мы разместились просторно. Хосе где-то впереди, рядом с Пенчо, не буравил меня больше своими противными гляделками.

— Не сердись, — вдруг шепотом попросила она и погладила меня в темноте по шее. — Может, и нет никакого дракона. Я тоже думаю, что дело не в этом. Но Пенчо про него знает. Это похоже на то, как… Слышал, есть такая байка про слепых, что щупали слона и никто не мог описать его правильно? Одному привиделось дерево, другому — змея, и так далее…

— То есть вопрос в уровне восприятия?

— Что-то вроде этого… Ты читал про учение тольтеков?

Я пожал плечами:

— Чувствую, мне еще много предстоит прочесть, чтобы говорить с тобой на одном языке…

— Я тебе дам прочитать, обязательно, когда… — хотела по инерции продолжить: «когда вернемся», но споткнулась. Я не стал развивать тему возвращения.

— Так что там, насчет тольтеков?

— Согласно их учению, людей после физической смерти ожидает орел. Он выклевывает душу человека, питается душой. И, если поймает тебя, если выклюет душу, ты не сможешь жить дальше — уже на другом уровне, естественно. И земной путь человека подчинен тому, чтобы научиться обмануть орла. Стать сильнее, чтобы сберечь свое «я» после кончины.

— И ты выбрала себе для веры эту модель бессмертия?

Впереди Хосе зажег фонарик; они вдвоем с шофером, склонясь над картой, обсуждали маршрут. Пенчо, обнимая свою боеголовку, сидел неподвижно, словно маленький копченый сфинкс.

— Да, я верю, что здесь ничего для нас не кончается.

— А где же поместятся наши души? Миллиарды людей уже умерли…

— А ты способен представить, — она махнула рукой вверх, — что там бесконечность? Там хватит места для всех. Я абсолютно уверена, что не может просто так всё взять и закончиться. Иначе нет никакого смысла в моем и в твоем появлении на свет.

— Ха, а как же смена поколений? Мы дадим жизнь новым людям, они следующим, рано или поздно родится гений, который сделает бестолковое человечество счастливее…

— Вот ты и попался. Что в представлении человечества «быть счастливее»? Не по мнению отдельного дяди Васи, счастье которого субъективно, а с позиции всего человечества? Согласись, так или иначе люди стремятся уйти от смерти, продлить жизнь, насколько возможно. Так я тебя теперь спрашиваю, зачем смена поколений, если бессмертие достижимо уже сегодня? Только надо уметь к нему прийти.

— Надо убежать от орла.

— Не будем сейчас спорить. Орел — это пример. Тольтеки ассоциировали его с той силой, которая мешает человеку достичь… Неважно чего достичь. Они руководствовались своими представлениями о мире, орел был для них знакомой фигурой.

— Я осознал. Для тебя знакомая фигура — дракончик.

— Что ж… И я, и Пенчо, мы оба представляем так то, к чему стремимся…

— Вот оно как… — Мои разбухшие мозги выдали новую версию происходящего. — Ты всё-таки ждала их? Вы знакомы заранее? Честно только! Сейчас-то можно честно?

В сумраке лицо ее представлялось светлым овалом, но, по-моему, она посмотрела с сожалением, как смотрят в цирке на безнадежно тупое животное. Мне стало стыдно. Она потянулась и поцеловала меня в утешение.

— Куда мы сейчас едем, ты в курсе? — виновато осведомился я.

— В курсе. Мы едем в больницу. Должны были ехать к друзьям, где нас спрячут, но из-за моей болячки свернули. Мне нужен инсулин.

— Тебе плохо?

— Мне давно уже очень плохо, я же всё оставила дома.

— Что же делать?

— Не бойся, Пенчо всё купит. Меня так трогает, что ты боишься за меня.

Мне подумалось, что, возможно, в ее вселенной не настолько всё запущено.

— Пару часов я продержусь, — она вздохнула. — И потом… Человек в моем положении не умирает так сразу, не переживай.

— А когда… умирает?

— Примерно спустя сутки.

 

Глава 10

ДЕВОЧКА И ЛИС

Всех не поубивать

Первую ночь мы еле тащились, вплотную пристроившись за высоченным брезентовым фургоном, по бортам которого художник в изобилии рассыпал турецкие фрукты. Держались южного направления. Сначала мне казалось, что после прошедших передряг уснуть не удастся, кроме того, я постоянно ожидал полицейской сирены. Удивительное дело, либо нас никто и не намеревался искать, либо… Как бы то ни было, в халатную работу немецкой полиции не верилось. Скорее всего, никто не поставил власти в известность о нашем исчезновении. Но не почудились же мне трупы и мясорубка, устроенная нашими «спасителями». Или пальба в центре города полицию тоже не трогает?

Час проходил за часом, два раза нас обогнали с включенными маячками. Хосе, как и я, напрягался, но в первом случае это была скорая помощь, а второй раз — какие-то дорожные спасатели. Постепенно я начал клевать носом. Инна давно уже посапывала на разложенном для нее сиденье, закутавшись в верблюжье одеяло со свежим ценником на веревочке.

Проснулся глубокой ночью, снаружи висела плотная жаркая чернота. Водитель укладывался в спальник. Хосе, сменивший его за рулем, высунулся наружу и поливал голову минералкой из пластиковой бутыли. Пенчо улыбнулся мне и показал знаками: мол, отдыхай дальше. Он-то когда спит, дровосек железный? Я вытянул ноги в проход и, проваливаясь уже в сон, краешком сознания уловил блеск дорожного указателя. Пронеслись по деревушке: шесть домов, церковь, фонтан, опять указатель. На французском языке…

Следующей ночью пересекли границу Испании. За день Пенчо отважился на четыре коротких привала. Дважды заправлялись, и на заправках нас отпускали в душ. Но не более того. Телефонная кабина оставалась для меня недосягаемой. Если Пеликанчик захочет меня найти, ему понадобится максимум чутья.

Шофер вел машину очень аккуратно, нигде не превышал, а порой ехал даже слишком медленно, раз двадцать переспрашивал дорогу, крутил перед носом карту. Встречные французские крестьяне на его помесь испанского с английским широко улыбались, отвечали преимущественно на языке д'Артаньяна. Таким макаром мы неоднократно блуждали, сворачивали в тупики, но двигаться по автобану Пенчо не позволил.

Океан. Грозная, соленая, невидимая во мраке громада фыркала сейчас у наших ног. Там, где жидкий винил смешивался с вязкой полосой тумана, перемигивались огоньки стоящих на рейде судов. Попав на берег, Инна по-ребячески оживилась, спустилась потрогать воду, отскакивала с визгом от набегавшей пены. Попыталась подговорить меня насчет костра, но неотлучный Хосе разгадал ее намерения и запретил. В километре уютно светился маленький прибрежный городишко, и там непременно существовал отель, но Пенчо приказал оставаться тут, а сам уехал до ближайшей бензоколонки за продуктами.

Если правда то, что он не спал и предыдущую ночь, его следовало считать существом мистическим или киборгом с вечным заводом. Я умею долго не спать, но подобные самоистязания без острой необходимости заканчиваются плачевно: можно вырубиться совсем не там, где надо. За полтора суток, несмотря на неудобства, дед совершил ради Инны немало подвигов. Гораздо больше внимания, чем полагалось бы для рядового заложника. Он раздобыл лекарство и специальные шприцы, спальный мешок, крем от загара, безумно дорогую цифровую фотокамеру, небольшой кухонный комбайн, груду косметики, зонтик… Потом индейцы посовещались и приняли решение посылать за покупками меня, как личность менее заметную и менее ценную. Через три часа после того, как мы начали кружение по горным серпантинам, старик повеселел и, пожалуй, подобрел. Пока Инка уминала груду тигровых креветок, я был удостоен чести побеседовать с ним.

Мы обсудили разницу между испанским и португальским языками, затем разницу между произношением в Мексике и Южной Америке. Пенчо при этом проявил занятную осведомленность, спросил, понимаю ли я украинцев. Несколько невинных вопросов коснулись нашей «прошлой семейной» жизни. Я рапортовал почти без ошибок, небрежно путался в незначащих мелочах. Останавливались на подступах к городкам, сворачивали с трассы. Инна с Пенчо и Хосе отсиживались в кустах, а мы вдвоем с шофером ехали в магазин. Выходили также вдвоем, статус мужа от слежки не избавлял, но кое-что я приобрел и для себя в тех же аптеках, в цветочных лавках. Вроде бы отступления от списка никого не насторожили. Покупали всё, что наша боярыня просила. Попросила она много, но Пенчо ни разу не возмутился. Грелка, шампуни, фен, одеяло, два свитера, две пары кроссовок, даже эпилятор… Пенчо сунул мне в руку банковскую запечатанную пачку по пятьдесят евро, но когда я, старательно собрав везде чеки, попытался отчитаться по затратам, отмахнулся.

Он начинал заботиться о девушке не хуже родного отца. Когда мы добыли клубники, оказалось, что часть ягод давно перележали. Пенчо самолично принялся перебирать их, выкидывая порченые плоды в окно, чтобы Инне достались лучшие. Во мне непроизвольно засвербило чувство ревности. Я уговаривал себя, что он делает это не от большого душевного тепла, а из соображений санитарии, но до конца сомнения так и не изгнал. И попутно сочинил новую теорию, по которой Пенчо, кокаиновый барон, приехал в Европу отдохнуть от надоевшего Нового Света, влюбился в Инну и поклялся на ней жениться любой ценой. Мне в этом сценарии уготовили на выбор яму с бетоном или болото с молодыми аллигаторами в джунглях Колумбии.

После того как мы затарились испанским вином (заказ Инны), CD-плейером с десятком дисков в придачу (просьба Инны) и букетом орхидей для ароматизации воздуха в машине (понятно, чья идея), двух мнений у меня не осталось. Старый сластолюбец решил отойти от дел, продал последнюю тонну кокаина и купил островок в районе Бермуд для своих слюнявых плотских утех. Прежнего «мужа» с нетерпением ожидала стая тигровых акул по ту сторону пляжной сетки.

Мы разложили в «фольксвагене» сиденья. Пенчо осчастливил нас: мол, ночевать завтра будем по-человечески, — и как-то уж слишком настойчиво предлагал нам отдыхать. Краснокожие, судя по всему, спать не собирались, вышли из машины и уселись на травке. От воды тянуло сыростью, мы с Инкой подняли окна, завернулись в плед, но я еще долго не мог согреться. Чисто автоматически я прикинул, сколько в баке солярки, далеко ли до ближайшей деревни, где есть полицейский участок, и какая у Пенчо может иметься версия на этот случай. Скажем, я бы, на его месте, обвинил меня в угоне…

— У тебя была когда-нибудь настоящая мечта? — Инна ткнулась мне в щеку ледяным носом. — Я имею в виду такая мечта, чтоб просыпаться ночами и лежать, глядя вверх, и только об этом и думать? Вот такая мечта для меня Юкатан.

— Почему Юкатан? Почему не Ямал? — предложил я более достижимую цель.

— Я не знаю… — Она оставалась серьезной. — Существует еще одно место, Гранд-Каньон в Соединенных Штатах, туда тоже было бы здорово попасть.

— Я видел только в кино.

— А я вижу его во сне. Мне плакать хочется, когда открываю глаза и понимаю, что всё это только снилось.

— И что ты там во сне в каньоне делаешь?

— Ничего. Я там телесно как бы не присутствую. Ностальгирую. Острейшее чувство, словно тоска по родине. Мы с Робертом планировали туда поехать и начали уже копить деньги. Не так много и надо, тысячи четыре…

— Ого, это немного?

— Можно же накопить, согласись. Мы, пока еще в Риге работали и у Роберта была фирма, откладывали, а потом началась эта Германия, и всё как-то рухнуло, тысячи все разлетелись. Я собрала кучу материалов про этот полуостров, про древние индейские памятники, про туристические маршруты. Я даже загадывать боялась, смогу ли туда добраться, разочаровываться не хотела.

Если она играла, то лучшей актрисы мне видеть не приходилось. Полнейшая, стройная бессмыслица, ни одной контактной точки с происходящим. Но что-то же этой абсурдной схемой движет? Драные шлепанцы старика и пять тысяч евро на булавки… Один банк обчистили, и везут ее в другой? На шухере поставят или в форточку ночью пропихнут?

— И что бы ты там делала? — вернулся я к разговору. — Искала древних тольтеков?

— Я думаю, когда я туда попала бы, — она обняла меня под пледом, — мне бы пришло озарение, куда идти и что делать. Но скорее всего, идти никуда не придется. Вероятно, будет важнее сесть и послушать… Послушать ветер, понимаешь? Я верю, что как раз там находится конец моего пути, то место, куда стремится моя истинная сущность.

— Так ты там собираешься жить оставаться?

— Не обязательно. После того как я осуществлю свою мечту, кто знает, что со мной произойдет. Многие вещи могут показаться абсолютно неважными, понимаешь? Наверное, я смогла бы опять петь, но не так, как раньше. Мне почему-то кажется, я нашла бы совершенно иное звучание, совсем другую подачу… Во всяком случае, во мне исчезнет всё плохое. Расплывется, как синяк.

— То есть достаточно красиво запеть — и расплывется всё плохое?

— Милый Герочка, я не вижу ничего смешного… Тебе не приходило в голову, что все мелкие пакости, которые мы замышляем, происходят от бездарности? Если я целиком сумею окунуться туда, где я чего-то достигну, мне станет не до пакостей.

— Стой, стой, стой! Стало быть, коли мне медведь на ухе повалялся и рисую я, как та птица, значит, до конца дней останусь мелким подонком?

— Тебе подонком стать уже не суждено, не надейся.

— С чего бы это? Всё, что я умею, — гонять «КамАЗы» от Питера до Сибири, грузы подбирать… Ни нижайшего полета духа! С твоих слов получается, я в любой момент способен на гадость, а какой-нибудь там авангардист, измазанный в краске, — он почти святой.

— Зачем так сердито? Герочка, я стараюсь не тратить время на пустых мужчин. Я же чувствую, в тебе, несомненно, что-то есть. Я всегда это чувствую, в мужчинах, по крайней мере. Например, даже если он богат, но деньги достались ему легко, случайно, если он не приложил усилий, значит, он внутри пустой. А это очень страшно, пустота стремится себя чем-то заполнить. У человека внешне может быть всё замечательно, но если он не одержим хоть малюсеньким даром, то… Впрочем, ты не такой. Возможно, ты просто не хочешь мне сказать…

Я слегка запнулся. Да, кое-что ей явно знать не полагалось…

— Ладно, замнем насчет меня. Так ты станешь в Мексике второй Эллой Фицджеральд?

— Как я могу заранее знать, кем я стану?

— Ты увидишь мир под другим углом?

— Смотри-ка, а ты догадливей, чем кажешься с первого взгляда…

Я ущипнул ее за бок, она взвизгнула, принялась колотить меня в живот. Некоторое время мы катались по сиденью и сражались, затем я победил, положил ее на лопатки и взял в заложники ее язык. Спящий океан выдыхал горькой, тревожной сыростью. Наползающие волны монотонно перешептывались с мокрой галькой. Позади, по хребту невидимой горы, редкими светлячками пробегали огни машин. Среди скалистых обломков багровым огоньком метался кончик сигареты Хосе. Он курил, пряча окурок в кулаке, как делают солдаты в наряде, и смотрел на воду. Пенчо отсутствовал. Под капотом потрескивал остывающий двигатель.

— Давай?… — она расстегнула на мне ремень.

— Ты что? Они сейчас вернутся.

— Не вернутся. Парни лягут снаружи, — Инка укусила меня за подбородок. Чужое присутствие превращало ее в весеннюю кошку. — Пенчо важно, чтобы я выспалась. Если бы я не сказала, что ты мой мужчина, он бы и тебя выгнал на берег.

Извиваясь под копной одеял, стягивала с себя джинсы.

— Мог бы и помочь, это же мужская работа…

Я помог, а после еще помог, потому что и свитера, и блузка рукам моим мешать стали. Голой прохладной спиной она терлась о мою рубаху, словно змея… Я разглядывал ее наготу в бликах молодого, открывшегося вдруг месяца, я вдыхал запах ее пота перемешавшийся с соленым дыханием моря, и дрожь ее накатывала на меня волнами всякий раз, как я подтягивал ее к себе в извечном мужском стремлении стать как можно ближе… Словно вожжи, дернув на себя концы моего брючного ремня, она зажмурилась от предвкушения… И, угадав в моем ритме начало завершения, перекатила меня, не выпуская вожжей, на спину и сама упала сверху, пяточками упираясь в соседние кресла. Автобус ходуном ходил от нашего вальса. Она косила блестящим, влажно-бесстыдным глазом, вобравшим в зрачок отражение Млечного Пути, в сантиметре от края моего глаза… Обнажив десны в оскале, прогнулась, подставляя шею под укусы… И в последнюю секунду вырвалась… Сломалась в азиатском поклоне, далеко внизу колдовала. Ой, как выстрелил…

Месяц окончательно освободился от низких туч. Мы опустили стекло. Я курил в форточку, подражая Хосе в конспирации, она лежала у меня на коленях, распахнув роскошные ресницы навстречу звездам. На бережке, метрах в двадцати, завернувшись в пончо, поджав пятки, спал водитель. Молодой бодрствовал, прислонившись к камню, лицом к воде. Пенчо, как и в прошлую ночь, видно не было. Пропадал в темноте со своим грузом. Я в порядке домашнего задания повторял про себя номера всех трех машин, на которых нам довелось покататься.

— Я надеюсь, что увижу мир не под другим углом, а снаружи, — Инна откинулась на спину, положила руки за голову. — Мы с тобой сейчас, как и все люди, внутри огромного пузыря. Изредка появляется кто-то и кричит: «Братцы, я заметил, что мы в пузыре!» А ему все отвечают: «Да, это неплохо, повиси-ка на дыбе, остынь малость». Спустя столетие появляется другой и кричит: «Братцы, там, за пределами нашего пузыря, есть другие пузыри!» «Ишь ты, — чешут в затылке окружающие, — экая закавыка… Ну возьми за это шапку с кисточкой…» Приходит третий и кричит: «Братцы, ежели вот под эдаким углом прищуриться, то заметно, что наш пузырь подвижный и с другими пузырями пересекается…» «Загнул же ты!» — с уважением качают головами знакомые. «Ладно, нам некогда, на тебе пока Нобелевскую премию…» Такие дела. А я хочу снаружи посмотреть на наш пузырь.

— На Божье замахиваешься?

— А почему нет? А вдруг Бог, если он есть, специально отвлекает людей от главного? Вдруг он боится, что раз появляются такие, которые способны изменить угол зрения изнутри, то, не ровен час, появятся и те, кто сумеет взглянуть снаружи? И тогда его божеской власти конец.

— Бог всегда останется сильнее людей.

— Он же создал человека по образу и подобию, так? В этом и заключается отгадка. Человек не слабее Бога, он просто не тем занят на земле. Ты не согласен?

— Ладно, раз мы отталкиваемся от религии, то почему Бог не создал людей телепатами, ясновидцами, не подарил нам возможность летать? Стало быть, он хотел, чтобы мы оставались слабыми, раз так редко появляются те, кто способен на необычные штуки.

— Это сейчас и здесь редко. Не тем заняты. Мы все не тем заняты. А ты не задумывался, что раньше могли жить целые народы, которым открывались совсем иные пути, пути познания, поэтому им не требовалось лихорадочно производить себе бытовые излишества, как это делаем мы, а потом нанимать целые армии, чтобы отбирать излишки друг у друга.

— А что им требовалось? — Я наблюдал за плеском танцующей в океане рыбы.

Наши провожатые снова сгруппировались рядом — неподвижно, у самой кромки воды. Три подсвеченных луной силуэта: Пенчо с пакетом, Хосе и шофер с АКМ.

— Им требовалось… — Инна задумалась. — Скажем так, им требовалось научиться управлять реальностью.

— И как, научились?

— Они приближались к этому, но не успели.

— Кто же им мешал?

— Сами себе мешали, как и мы.

— Вот я тебя и поймал на слове. Стало быть, наемник с ножом в зубах ничем не лучше изысканного придворного… ну, например, звездочета. Ты, кстати, не про Древний Рим толкуешь? Так в эпоху последних императоров больше половины граждан только изящными искусствами и убивали время. Сама же соглашаешься, ни к чему путному это не привело!

— Жила же в Риме и вторая половина, пустых внутри. И от злобы на то, что ничего не могут подарить миру, они поливали землю вокруг себя кровью… Но я не про Европу. Ты способен представить, что жили когда-то люди, которые придумали себе богов, утверждавших абсолютно отличные от европейских нравственные принципы?

— Ясно. Приплыли жадные европейцы со своими христианскими крестами и всех поубивали.

— Дотянись, пожалуйста, до клубники, — Инна закуталась в одеяло, с ногами забралась на кресло. Божественно запахло ягодой, томительный аромат детства. — Не всех.

— Не понял?

— Всех не поубивать. Потому что, к счастью, это передается по наследству.

— Ты начиталась Кастанеды и всерьез веришь, что эти немытые крестьяне с пушками понимают мир лучше нас.

Она промолчала. Я уже научился различать оттенки ее молчания, когда она задумывалась или уставала, или, как сейчас, обижалась.

— Ты добрый, — она отложила ягоды, проткнула иголкой безымянный палец. — Ты добрый, до тебя никто не интересовался, что я себе колю, сколько и когда. И в тебе есть творческое начало, ты способен слышать и узнавать красоту, если в настроении, конечно. Вот если ты, ко всему этому, сумеешь вырваться из клетки своих догматов, будет просто замечательно.

— Тогда я стану тебя достоин?

— Я разве утверждаю, что я в чем-то лучше тебя? — Похоже, она отучилась обижаться, или Пенчо ее переориентировал… Я решил не отступать:

— Персонажи твоих любимых книжек разводят философские диспуты под действием наркотиков! Ты называешь «клеткой с догматами» обычное, трезвое состояние рассудка?

— А кто сказал, что состояние мозга, на которое ты так уповаешь и из которого так панически боишься выглянуть наружу — хотя бы щелочку проделать и выглянуть, — кто сказал, что оно единственно правильное?

— Так заложено природой. Человек рождается без потребности в кокаине и грибах!

— Хочешь, я назову тебе десяток людей, без преувеличения великих, которые в десять раз лучше творили под кайфом? Это что, случайность?

— Есть в сто раз больше людей, которые обходятся без дури.

— Ты снова не о том… Будь по-твоему, зайдем с другой стороны. Ты согласен, что человечество непрерывно стремится улучшать условия труда? Так. Зачем целые институты и заводы заняты производством посудомоечных всяких агрегатов, домашних роботов, персоналок, наконец? Чтобы облегчить людям труд! Дальше идем. Самолеты летают всё быстрее, машины доступны в кредит, хэндик у каждого ребенка… Зачем? Чтоб сэкономить человеку время, облегчить его коммуникации! То есть, иными словами, чтобы люди могли меньше работать. Согласен? А для чего человеку отдых, который, во всяком случае тут, на Западе, стремится к бесконечности? Лежать на диване? Пить? Загорать?

— Я понял, что ты хочешь сказать. Работа должна потесниться, уступить место личному… э-э… творчеству.

— Именно. Ты же умный, а притворяешься. Не обязательно индивидуальному творчеству — резать там из дерева фигурки. Вполне допустимо и коллективному. Безусловно, никто не назовет источником прогресса столь высокие мотивы. Предположат скорее личную наживу, погоню за властью, комфорт, всё в таком духе. Но изначально мы движемся к тому, чтобы каждому дать возможность стать мастером.

— Здорово. А кто же будет кормить такую ораву поэтов, певцов и прочих скульпторов?

— Всегда найдутся те, для кого вырастить репку — огромное удовольствие. Взять даже тебя: в России вкалывал, сутками не спал в грузовиках, организовывал всю эту торговлю… Это что, мечта детства? Нет, на самом деле ты занялся бы фотографией, снимал бы фильмы, купил бы маленькую подводную лодку… А теперь подумай. Что мы получим, если освободить всё человечество по примеру тех немногих истинно талантливых людей, которые умеют стимулировать свой мозг.

— Большинство людей прекрасно обойдется без этого!

— Не кричи, пожалуйста, — она открыла шприц. — Не научившись стимулировать свои мозги для истинного назначения, для творчества, бессмысленно производить супы быстрого приготовления и улучшать стиральные машины. Вот что я пытаюсь до твоей упрямой головы донести. Есть люди, которые давно поняли, что спасение не в количестве барахла на полках.

— Но сама-то ты любишь хорошо одеваться!

— Люблю, я же женщина.

— Тогда я совсем запутался.

— Ты попросту путаешь причину со следствием. Я не отказываю людям в материальных удовольствиях, но богатство не спасло еще ни одну империю. Надо вовремя остановиться и не пялиться наружу, а заглянуть внутрь. Дай сегодня миру изобилие — мы обретем всеобщее счастье? Мы обретем, скорее, дикую попойку и войну. А способы… Не по нраву тебе грибы, хотя это один из самых невинных… Пусть будет что-нибудь другое. Но люди научатся будить сознание.

— Что, плохо дело? — Щекочущий аромат инсулина напоминал мне запах новых кирзовых сапог; едва его почуяв, я терял способность спорить.

— Да, неважно, одиннадцать.

— А должно быть?

— Не больше шести. Фруктов обожралась, ягоды могу есть без конца.

— А они что, тоже вредные?

— Для меня практически всё вредное.

Ее манипуляции со шприцами, иголками, сама технология инъекций, зажатый в пальцах кусочек кожи на животе, вызывали во мне болезненное безотчетное томление, которое и жалостью-то не назовешь; это было нечто, сродни стигматам. Я старался не следить за ней, отворачивался, но раз за разом ловил себя на том, что практически точно начинаю предугадывать ее состояние — по тону голоса, по выражению глаз, по перепадам ее темперамента. Всё чаще я раньше ее улавливал симптомы дисбаланса: она становилась замкнутой, заторможенной или, напротив, раздраженной, почти разъяренной, на грани нервного срыва.

«Ты привязываешься к ней», — сказал внутренний голос. «Просто симпатизирую», — вяло отмахнулся я. «И когда ты последний раз подобным образом симпатизировал?» «Давно, — согласился я. — Мне нельзя закрепляться…» «И долго ты будешь держать дистанцию?» — вредно хихикнул голос. «Понятия не имею, — честно признал я, — нет у меня права сближаться, планида такая. Пока не пойму, что ей нужно и что, вообще, вокруг меня происходит». «А разве ты ей не нужен, разве она не дает тебе понять ежечасно, что ты ей нужен?» «Нет у меня права раскисать, — прошептал я, — никогда еще в такой переплет не попадал. Видно, существуют стены, выше которых мне пока не заглянуть. Она держит в руках нить, которую было бы неплохо размотать, но конца этой нитки пока не видно… Пока существо ее занято этой нитью, кто я здесь? Зачем я?» «Ты подошел к зрелости и остался глуп, — удрученно констатировал голос. — Она держит нить, а ты держи ее. Сейчас тебе никто не указ, сейчас все слишком далеко. Не дай ей упасть. Возможно, для этого ты и открыл когда-то глаза».

— Я постараюсь, — сказал я тихонько и посмотрел навстречу свету. Свет становился всё ярче, разделился на два широких луча, принес пчелиное гудение, заставил заблестеть тысячи радуг в полосе ночного прибоя.

На воду садился самолет. Хосе поднял фонарик. Подрабатывая винтами, самолет сделал на воде большой круг. Сбоку откинулась дверца, оттуда высунулась черная фигурка, помахала рукой. Пенчо помахал в ответ. Инна захлопала в ладоши.

Нас ждал Юкатан.

 

Глава 11

Анита

Пока мы по пояс в воде брели десяток метров к самолету, я прокручивал варианты. После взлета меня никто уже не найдет — ни Пеликан, ни ребята. Я подозревал, что не все равнодушны к моей судьбе, но связь оборвалась. Телефон Хосе отобрал еще в Берлине, практически под дулом. И, что самое плохое, выкинул.

Как поступит любящий муж? Лязгая зубами, протянул вверх рюкзак, взобрался на крыло, вместо полотенца был удостоен глотка жидкого огня. Одеяла все достались Инне.

Внутри оказалось на удивление просторно. Если б еще винты не вгрызались ревом в мозг, было бы почти уютно. Пилот придурковато посмеивался колдуя над подсвеченной приборной доской, общался с кем-то по радио, перекидывался шутками на испанском с нашим бывшим водителем. Позади кусок салона был отгорожен перегородкой: Пенчо ушел туда сушиться и задвинул за собой жалюзи. Хосе устроился к ширме спиной, давая понять, что шеф отдыхает. Судя по звездам, мы продолжали движение на юг.

Естественно, на таком комаре пересекать океан они не собирались, поэтому я не очень удивился, когда провонявший рыбой катер забрал нас и доставил практически вплотную к бетонке аэропорта.

Мне знакомо немало способов пересечения границ. Накатались в свое время: и автостопом, и пешочком, и на лошадках. Как-то раз летели впятером, нет, всемером, но так и борт был всего ничего: мы да вездеход. А так, чтобы целый лайнер… Я взглянул на Пенчо другими глазами. Какие, к чертовой матери, драконы, какие сказки про исцеление диабета! Либо у Инки в желудке полкило брильянтов, которые каким-то неведомым образом не… утилизируются, либо… Нет, моего умишка явно не хватало. Где же ты, Филин наш умненький, вот с кем бы посоветоваться!

Совершенно ясно было одно — «Боинг» частный, потому что экипаж не в комплекте: те, кого я встретил, одеты не по форме, плюс полное отсутствие стюардесс. Впрочем, и дилетантами пилотов не назовешь, поднялись по всем правилам. Закутываясь в одеяло, я прикидывал, сколько может стоить фрахт такой махины до Европы и обратно, в Южную Америку. Нам с Инной отвели целый салон позади, доблестный Хосе уселся в проеме, всем видом показывая, что на экскурсию лучше не соваться. Ну и Бог с ним, живы — и прекрасно.

Старик выполнил обещание относительно отдыха, даже свет потушили. Сон — это главное… после чистки оружия. Если оно имеется, конечно. Для сна нужно использовать любую свободную минуту. Какое-то время я глазел в иллюминатор, наблюдая за дрожью крыла, затем облака скрыли поверхность моря, я скинул ботинки и расслабился. Инка дрыхла в соседнем проходе, свернувшись калачиком. Со своего места я угадывал в горке пледов ее заострившийся бледный профиль. Она, когда спит, делается жутко серьезной.

Сквозь пузатое стекло иллюминатора я видел, как в небе разворачивается равнодушный звездный фейерверк. На меня это зрелище, столь пышное в южных широтах, оказывало всегда гипнотическое действие. Если доживу и на старости лет ударюсь в религию, то не буду нуждаться ни в одном самом грандиозном храме, поскольку для человеческого существа нет способа лучше ощутить свое бессилие перед творцом, как улечься навзничь под колышущимся антрацитовым куполом. Никаких готических потолков с росписью не требуется, лежи и обтекай, проникайся бессильным пугающим восторгом…

Вспомнилось такое же ночное небо и такая же странная молитвенная поза. Мы тогда прохлаждались втроем в ямке — я, Филин и Пеликан. Дело происходило также на юге, но тысяч на шесть километров восточнее. Пеликан лежал на пузе, уткнувшись в окуляры, была его очередь. Филин, как и положено, сидел к нему спиной, шевеля ноздрями по ветру, а мое законное право было отрубиться на два часа.

— Слышь, Пеликан, — неожиданно позвал Филин. — Я тут ручку покрутил, Старовойтову убили…

И замолк. Он у нас такой, горячий воронежский парень: часа три будет новость переваривать, но если уж наружу слова поперли, стало быть, крепко его задело.

— Подонки, — помедлив, отозвался Пеликаша. — Что сказали, чей почерк?

— Сказали, что все возмущены…

Пеликан выразительно пошевелил спиной. Когда по много часов вынужден молчать, приучаешься говорить жестами.

— Я вот что думаю, Лис, — сказал Филин (Лис — это я, правда, прозвище сочинил не сам). — Вот, скажем степь. На столько-то квадратов живет один орел или коршун, и другие к нему не лезут. Или у тигра в лесу, я читал, ореол охоты двести километров. Друг друга же они никогда не убивают, между собой, если и дерутся, то только из-за баб. Нет такой фигни в природе, чтобы волки грызлись. Чего им-то не хватает, а, Лис, может баб мало?

— Не ореол, а ареал, — поправил я. — Можно подумать, ты чем-то лучше.

— Выходит, людишки хуже волков…

— А ты как думал! — усмехнулся Пеликан. — Людишки хуже всех, потому и расплодились.

Я смотрел в небо. Иногда казалось, что звезды висят совсем низко, достаточно протянуть руку — и можно набрать полную горсть разноцветных холодных искорок.

— А еще я читал про птиц, — упрямо гнул свое филин. Мы его оттого так и зовем, что по ночам книжки листает, умным хочет стать. — У них бывает, что один ослабнет или заболеет, а другие ему помогают лететь. Или вот про слонов, в Индии дело было. Слоны пришли в деревню и стену проломили, где антилоп пойманных держали. Те все и разбежались. Там, понимаешь, как написано: мол, одни звери едят других, помельче, но почти никогда не едят в пределах своего вида. Они чувствуют, что это свои, своих трогать нельзя. Внутри вида у них у всех, наоборот, не грызня, а взаимопомощь.

— Не переживай, очкарик! — сказал Пеликан. — Если крыло сломаешь, мы тебе, так и быть, тоже лететь поможем.

Отшутился вроде, Пеликан у нас большой затейник, но я-то по тону чувствовал и по спине заметил, что новость об убийстве его совсем не порадовала и переваривает он в себе какую-то пакость. В нашей компании вообще скрыть ничего невозможно, иначе и нельзя. В башке Пеликан может что угодно ворочать, забот у него побольше, чем у меня, скажем. Но душонка, куда ни кинь, обязана для своих стоять нараспашку. Я приподнялся на локте и внимательно посмотрел ему в затылок. Я точно знал, что он меня чувствует, этот момент также давно отлажен.

— Тебя младший по званию спрашивает не о следствиях, а о причинах, — строго сказал я. — Наберись мужества и признай свою некомпетентность, а не заводи шарманку насчет человеческой плодовитости. Плодовитость, кстати мизерная, по сравнению с теми же волками.

Мы с Пеликашей всегда так общаемся, он понимает, что именно я хочу сказать.

— Возможно, Филя имел в виду, что тут ему спокойнее, чем дома: никто границы ареала не нарушает. Так, Филин?

Очкарик задумался, мы ждали. Он редко сплеча рубит, а в нашей скромной компании не принято друг друга перебивать.

— Отчасти, да, — наконец процедил он. — Но тогда еще страшнее. Волки уживаются, а нашим, в Москве, никогда, что ли, не ужиться? Сколько лет всё это тянется… Я в той книге прочел… ну, момент, конечно, спорный. Ученый какой-то пишет, что если у стаи ослабляется инстинкт взаимовыручки, то это так же страшно, как потеря инстинкта самосохранения. Например, если львица завалит антилопу и целиком сожрет ее сама, ну, с голодухи. Придет домой сытая и ни хрена не принесет остальным, как у них обычно принято. Так вот, подобная популяция обречена на вымирание.

Я опять пощупал взглядом стриженый затылок Пеликана. Тот коротко вздохнул и дернул головой.

— Потому я и тут, — нехотя пробурчал он. Наш скромный Акела выразительно шевельнул плечами. — Сам назад не планирую, а тебе советовать не могу. Мы с Лисом и Бобром эту таблицу умножения много раз повторяли, еще до тебя, ничего нового не добавилось. А тетка эта мне нравилась, толковая, вроде бы, тетка, жаль ее…

Филин поскреб за пазухой, выудил очередной флакон дезинсектора и облился. Летучие местные кровопийцы временно отступили. За полгода расшифровывать его жесты я научился, салага готовил очередной каверзный вопрос. Я даже угадал, какой именно, потому что Пеликан сказал правду: ничего в таблице умножения не менялось.

— А что мы будем делать, если нас… туда? — Пеликаша выразительно шевельнул плечами, давая мне возможность прекратить прения. В чернильной глубине неба как раз проплыл третий спутник, а я до того загадал, что если насчитаю их пять штук, то завтра, впервые за неделю, смогу помыться и выспаться на сухом. Очень не хотелось отрываться от астрономии, но я ответил.

— Не бери близко к сердцу, вся популяция не вымрет. Ты же нам оставишь кусок антилопы, хотя бы хвостик, верно? Тебе же старшие прямо намекают — делать нам дома нечего… пока там вместо тигров со львами совсем другие зверюшки пространство делят.

Черный, черный купол, украшенный бриллиантовой пылью; медвежья семейка, вылизывающая рассыпанную соляную дорожку; гигантская равнодушная ось вращения, что тянет нас за собой по кругу, не спрашивая и не отвечая на вопросы. И против этого вечного вращения чудо техники, в котором я разлегся, не больше, чем мотылек, отважно перелетающий через лужицу. Вот и помолились, вот и славно. Я поднялся, поправил на Инне одеяло, уложил ее голову повыше.

Что у тебя внутри, милая, что им от тебя надо? Вершить подобный дорогостоящий театр ради одного актера смысла не имеет, гораздо проще было бы избавиться от меня на земле. Но как можно отыскать логику в абсурде, в ситуации, где не стыкуется ни одна причинная связка? Перед тем как окончательно провалиться в сон, я успел вычленить из сумятицы и утвердить единственную внятную мысль.

Меня не тронули, потому что я ее муж. Значит, они понимают, что я буду при необходимости ее защищать, и старика это устраивает. Меня тоже.

Я буду защищать ее.

Я умею просыпаться за пару секунд до нужного момента. Лайнер начал снижение. Нас пока никто не тревожил, и за стеклами плескалась прежняя темнота, но едва уловимый перепад давления заставил открыть глаза. По-прежнему было довольно холодно. Я послушал Иннино дыхание, потрогал ее лоб, затем немножечко размялся, насколько это было возможно. Сходил в туалет и провел там именно столько, сколько нужно, чтобы изучить все поверхности в поисках букв или цифр. Достал авторучку, сдвинул колпачок, освобождая отвертку, свинтил пару панелей. Ничего, как и в салоне. Ни малейшей возможности хоть что-то запомнить, дабы впоследствии отыскать, кому принадлежит эта замечательная летучая игрушка.

Проем в передний салон загораживала шторка. Сомнений не оставалось, мы шли на посадку, с легким толчком «Боинг» выпустил шасси. Я занялся содержимым наших сумок. Помимо груды дамских мелочей, я прикупил во Франции несколько вещиц, которые при известных обстоятельствах могли бы стать весьма полезными. Теперь было самое время привести их в надлежащий вид. А заодно запомнить, где что лежит.

Я завершил манипуляции за пять секунд до появления Хосе. Я встретил его честной, задумчивой улыбкой. Внизу искрящейся лавой растекалось море огней. Днем, возможно, можно было бы построить догадки насчет города, в котором мы садимся, во мраке же я мог заметить лишь характер освещения. Было ясно, что поверхность земли холмистая, если не сказать горная.

Снаружи в лицо ударила влажная жара, испанская сиеста по сравнению с этой пряной духовкой показалась мне морозом. Бывало и хуже, но я беспокоился за Инну. Один черт знает, какую заразу тут можно подхватить и насколько безопасные твари рассекают здешний воздух по ночам. У местных краснокожих иммунитет, они небось из болота способны напиться, и ухом не поведут. Меня мудрый Филин исколол вдоль и поперек. А девчонке с ее «могучим» здоровьем следовало сделать, по меньшей мере, штук пять прививок. Если бы со мной был рюкзачок, я бы плюнул на условности и уколол ее сам, в самолете. Но рюкзак остался в Берлине, и я мог рассчитывать только, что его содержимое не вызовет интереса у ребят, которые придут по следу расстрелянного «БМВ». Слабая надежда… Но будет еще хуже, если рюкзак достанется подручным Пенчо. Тогда я из мужа быстро превращусь в удобрение для местной сельвы…

Передвигались на двух джипах, к нам подсел новый персонаж — парень в черных шортах и майке. Он был таких габаритов, что, когда задвинул назад до упора свое сиденье, нам с Инкой пришлось спасать коленки.

Я не ошибся, дорога почти сразу пошла в гору, водитель постоянно дергал с третьей на вторую передачу. Видимость была практически нулевая. Или впереди идущий экипаж нарочно выбрал тропу без единого фонаря, или в Мексике здорово экономили энергию. Несколько раз из мрака выныривали дорожные щиты, но читать их из-за квадратной спины нового попутчика я не успевал. Амбал, как и Пенчо, непрерывно жевал какую-то вонючую гадость, но гораздо менее приятной показалась мне металлическая штуковина, которую он держал на коленях. Пехотный вариант штатовского спаренного М240, модель «G» на станине. Они по-прежнему готовились вступить в бой, а я по-прежнему понятия не имел, на чьей стороне выступить в заварухе.

Инна тоненько посапывала у меня на плече. Я ощущал сквозь одежду частые удары ее по-птичьи маленького сердечка. Она, несмотря на продолжительный сон в самолете, была ужасно измотана, и когда машины остановились, а Хосе сделал знак выходить, я решил сперва нести ее на руках. Но вместо Инны мне вручили две тяжеленные сумки, набитые, по женской прихоти, всякой дрянью. Никто и не подумал помочь, братишкам нужны были свободные руки. Впрочем, не всё в сумках было таким уж безнадежным барахлом, кое-что Инна заказывала и по моей просьбе. Так, на всякий случай…

За три часа мы поднялись довольно высоко. По тому, как закладывало уши, я предположил примерно две тысячи двести над морем. Взамен прибрежной парилки накатил жуткий горный холод. Нас ожидал просторный пустой двор, обнесенный жидким штакетником. В центре двора стояло длинное приземистое строение. За забором свет фар тонул в темноте, ни за что не цепляясь. Очевидно, «фазенда» стояла на обрыве.

Пенчо сказал, что здесь мы переждем ночь. «Мы» — это такая вот компашка: Пенчо со своим пакетом, Хосе с автоматом, маленький водитель по имени Мигель с багажом старика, трое не различимых в сумраке бугаев, увешанных оружием, и мы с Инной, жмущиеся друг к другу, словно инкубаторские цыплята, над которыми вдруг включили лампу. «Нашего» здоровяка Луиса оставили сторожить снаружи, у машин; следующим, через два часа, его сменял Альфонсо. Я бы так ни в коем случае не сделал, то есть не оставлял бы часового на свету. Несмотря на славные стрелковые навыки, их бравой команде здорово не хватало элементарной тактической подготовки. Третьего бугая, Мигеля, старик отправил проверить дом, закрыть ворота из трех жердей, через которые мы въехали, и затопить печь. Он подчеркнул, что сеньоре требуются теплая постель и горячий кофе. «Сеньоре» — это уже хорошо, слава Богу, что не «сеньорите»! Как и в Германии, местные ребята подчинялись деду беспрекословно, но, отвечая, употребляли вкупе с почтительным «отец» какое-то необычное обращение (едва ли испанское), а иногда вообще переходили на совершенную тарабарщину.

Судя по раскладу, дача принадлежала родне Мигеля, по крайней мере, ему досталось хозяйничать. Виллой убогое сооружение назвать бы язык не повернулся, но внутри оно оказалось весьма опрятным. Беленые стены, аккуратные ставенки, высокие постели с перинами, медные раковины для умывания. На стенах трогательные деревенские иконки, засохшие букетики, детские фото в рамочках. Дровяное отопление, пыльные винные бутылки вдоль полок, грубые циновки на крашеном деревянном полу. У забранной сеткой задней двери, выходящей в маленький внутренний дворик, разложена сбруя, бидоны. Пахло прокисшим виноградом, сухим деревом и немного — животными. Пенчо велел постелить нам отдельно, в лучшей комнатке, Мигель принес чайник. Когда он нагнулся, чтобы забрать торчащие из-под кровати стоптанные сандалии, я заметил у него под шейным платком и за ушами краешек татуировки — тот же хитрый узор, что и у старика.

Инна, присев под слабенькой лампочкой, ковырялась со шприцем. Я задвинул занавески, вышел в коридор. Наружная дверь была заперта, с «хозяйской» половины доносились тихие голоса. Я нацелил на стенку стетоскоп.

Пенчо:

— Остается мало времени. Анита говорит, что Кукулькан уже набрал воздуха в грудь… Поднимаемся в шесть. Ты выедешь вперед нас, встретишь… (Имя я не разобрал.)

Альфонсо:

— Да, отец… (и снова это непонятное обращение, несколько фраз на местном диалекте).

Пенчо:

— Ты говорил с Гарсией?

Мигель:

— Да, отец… Он всё сделал как велено, гринго тебя не найдут.

Пенчо:

— Он успеет уйти?

Мигель:

— Да, отец… Симон ждет его в Эль-Пасо. Он знает, что делать. Такос готов, отец.

Пенчо:

— Позже, поешьте без меня… Остается мало времени. Соберешь еды для сеньоры, завтра мы не будем останавливаться.

Хосе:

— Ты утомлен, отец. Анита тоже устала. Позволь себе отдых, мы можем сделать остановку в Паленке…

Пенчо:

— Нет, великий Кукулькан уже делает вдох. Я верю Аните, я сам слышу, как расправляются его могучие перья. Мы потеряли слишком много времени за океаном…

Послышались шаги, кто-то из подручных старика двинулся к двери. Я метнулся обратно в комнату, спешно переваривая услышанное. Инна сидела на полу, на циновке, нагромоздив вокруг себя кучу барахла из сумок. Она вяло улыбнулась мне бледными губами.

— Ложись спать, детка, — посоветовал я. — Нам осталось от силы пару часов.

— Я не могу, уши болят! — она потерлась щекой о мое бедро, обхватила ногу ручонками, как маленький ребенок. Я примостился рядом, укутал ее одеялом.

Час от часу не легче. Что бы сказал Пеликан, услышь он сам эту дремучую ахинею? Ладно бы еще примитивные сектанты, так нет, речь идет о взбесившихся адептах местного языческого культа. Я баюкал нежную трепещущую спину Инны. Нет, не взбесившихся, а больных давним, устойчивым сумасшествием. При этом вооруженных, организованных… Дальше нить терялась. Во имя чего они организованы? Хорошо, примем на веру, пусть это не спектакль для меня, пусть это правда. Тогда кто всё это финансирует? Кто обеспечивает частный лайнер? Визовую поддержку?

Никакие дремучие язычники, будь они трижды популярны в своих текиловых джунглях, не провернули бы подобное дельце без содействия серьезных структур. Это первое. Я поцеловал Инну в теплую макушку, она поерзала щекой, поудобнее устраиваясь у меня на плече.

Второе. Конкурирующая контора на «БМВ» — при чем она здесь? Кто такие? Судя по тому, как Инка спелась со старым колдуном, он мог спокойно приехать в Берлин один, обеспечить ее визой и деньгами, и моя подружка, задрав хвост, понеслась бы за ним на этот распроклятый полуостров… Значит, он не успевал вызвать ее по-хорошему. Кроме того, он знал, что ее попытаются перехватить американцы. М-да, меньше всего похоже, что цэрэушные гвардейцы собирались принести Инку в жертву какому-то другому пернатому змею…

И тем не менее…

Я поднял ее невесомое тело, бережно переложил на кровать. Девочка буквально утонула во взбитых перинах. На ферме обязательно должна жить женщина: чувствуется рука хозяйки. Возможно, мать Мигеля или сестра, которых, очевидно, попросили на сегодня исчезнуть.

На мужской половине потихоньку угомонились. Я сменил ботинки на войлочные туфли, приглянувшиеся мне в предместье Бордо, и снова вышел на разведку. В коридоре стояла темнота, где-то снаружи тихонько позвякивал колокольчик. Козы — одна или несколько! Теперь понятно, что там, на заднем дворе, и откуда запах. Сетчатая дверь подалась без скрипа, какое-то время я привыкал, присев у порога. Было слышно, как за домом сплевывает Луис и тихонько постанывает амортизатор. Видимо, охранник раскачивался, усевшись на капот. Нет, они явно распустились.

Я находился в центре маленького патио, с трех сторон ограниченного невысокими каменными, неряшливо сложенными стенами из грубых камней. Почти ощупью прошел по кругу, руки наткнулись на деревянные дверцы клетей. Внутри негромко проблеяла коза, другая, унюхав чужого, завозилась вплотную к загородке. Я обогнул двор по периметру, заглядывая за край, но ничего не мог различить, кроме трех-четырех бесконечно далеких огоньков на невидимых сейчас горных склонах. Догадка была верной: убежище располагалось в труднодоступном месте, куда вела единственная дорога. Весьма нелепо! Если бы показались звезды, стало бы легче сориентироваться, но небо оставалось плотно затянутым облаками.

В тот момент я еще не подозревал, насколько неумным окажется решение Пенчо провести остаток ночи в домике матери Мигеля. Катастрофически неумным!

Я вернулся к дому. Сквозь закрытые ставни нашего с Инной окна выбивался слабый лучик. Окно слева, в комнате, где расположился Хосе с парнями, было ярко освещено. Еще дальше влево моргало третье узкое окошко. Очертания дома терялись в непроглядной темноте. Наверняка старик опять уединился, он только и ищет повода побыть один. То ли медитирует, то ли молится своим «идолам».

Добраться до окон оказалось не так-то просто, пришлось вскарабкаться на стену. Спустившись с другой стороны, я долго не мог найти опору. Матерь божья, задняя стена домика вплотную примыкала к обрыву! Чахлые пучки света из окошек освещали кусок почти вертикального склона, образованного обломками породы. Кое-как, прижавшись животом к стене, я мелкими шажками перемещался вдоль узкого порожка, рискуя улететь в неведомую глубину. Происходило то, что многодумный Филин называет «мигом озарения»: я не мог объяснить, за каким чертом полез заглядывать в чужие форточки. К счастью, скальная порода не осыпалась, и, балансируя на кончиках пальцев, я сумел дотянуться до первой «гостиной».

Здоровяки прикорнули на высоких железных кроватях, не раздеваясь и не снимая оружия. Хосе курил, по-турецки сидя на полу, под потемневшим старинным распятием. Как верный волкодав, он спиной подпирал дверь следующей комнатки, куда удалился хозяин. Как можно осторожнее я перенес тяжесть тела на левую ногу, пригнувшись, миновал окно. Налетевший порыв ветра чуть не сорвал меня со стены. К счастью, мне удалось нащупать торчащий железный крюк. Из-под ноги скатился мелкий камень. Я послушал, как долго он скачет, и мысленно перекрестился. Несколько секунд восстанавливал дыхание. Если бы не два бледно-желтых квадрата, слева и справа, мог бы сойти за прикованного над бездной Прометея. Одна из ставен в крайней комнате была заперта, закрыть другую мешали цветочные горшки, стоящие на узком подоконнике. Старика я увидел не сразу, он совершал какие-то неясные манипуляции, стоя ко мне спиной. Комнатушка оказалась совсем маленькой. Узкая кровать у дальней стенки, дряхлый черный комод, лампочка под бумажным, перекосившимся абажуром, накрытый газетой столик. На застеленной кровати, поверх пестрого покрывала, валялись открытые сумки.

Пенчо чуть сдвинулся, продолжая правой рукой странные движения. На столе стояла тарелка. Дед окунал в нее ложку, которую тщательно отирал о край и отправлял куда-то, явно не к себе в рот. Из комнаты доносились непонятные звуки. Теперь, когда сердце перестало греметь в ушах, помимо шевеления коз в загоне и посвиста ветра, мне слышалось нечто вроде колыбельной. Слащавым сюсюкающим голоском Пенчо увещевал кого-то съесть еще ложечку такой вот вкусненькой кашки, такого вот объедения… Я был уже готов поверить, что дед окончательно свихнулся, когда уловил, что ему отвечают. Противным, скрипучим и в то же время шамкающим сопрано.

Сперва я решил, что это болтают Мигель с напарником, и уже начал планировать отступление, но тут Пенчо резко отошел в сторону и принялся копаться в бауле. А на столе…

На столе, возле открытого пластмассового контейнера, вроде тех, в которых перевозят крупных собак, на подушке покоилось отвратительное трясущееся существо. Вначале я усомнился, принадлежит ли урод к человеческой породе; затем предположил, что передо мной ребенок, искалеченный ужасной болезнью. Скудное освещение не позволяло толком ничего рассмотреть, тем более, что я удерживался на одной ноге, икры уже сводило от усталости, а пальцы левой руки, вцепившиеся в какой-то гвоздь, давно онемели. Но то, что я разглядел, стоило всех моих мучений.

Маленькое чудовище на столе произнесло вдруг вполне членораздельную фразу, и морок окончился. Ну конечно, никакой не ребенок, а невообразимо старая, беззубая карлица. Она действительно была больна, больна одной из тех редких медицинских напастей, что останавливают рост тела в раннем детстве. Я рассмотрел сморщенное пигментированное личико, ввалившийся перекошенный рот, из которого тянулись бурые слюни. Непропорционально огромная голова тяжело кренилась на сторону, так что корявыми скрюченными ручками старуха вынуждена была поддерживать себя в сидячем положении. Ног, если они вообще имелись, я не видел. Собственно, принадлежность к женскому полу угадывалась, скорее, по деталям гардероба: блестящим бусам, в несколько слоев накрученным вокруг тщедушного туловища, круглой тяжелой серьге, продетой в ухо, оранжевому детскому платьицу. Крупные уши карлицы походили на две пересушенные инжирины, поросшие торчащими седыми волосами.

Пенчо вернулся, держа платок и кружку с водой. Он обращался со своей кошмарной собеседницей с потрясающей нежностью. Карлица недовольно заворчала, Пенчо увещевал ее вполголоса, отирая остатки каши с коричневого дряблого подбородка. Я отпустил гвоздь, подождал, пока пальцы рук обретут подвижность, и потихоньку отправился в обратный путь.

Единственное, в чем я не сомневался, это то, что уснуть сегодня не смогу. Предположение оказалось более чем пророческим. Не успел я преодолеть стену внутреннего патио, как со двора донеслась оглушительная автоматная очередь.

 

Глава 12

ПЕШКА

Домашние заготовки

Инна от выстрелов даже не проснулась. Я кубарем вкатился в келью, стащил ее, вместе с матрасом, на пол, под окно, щелкнул выключателем, дернул молнию сумки, распихал по карманам содержимое бокового отделения. Одного взгляда на дорогу через щелочку в ставнях мне стало достаточным, чтобы оценить обстановку. Приятного мало… Поросшая жидкими кустиками, каменистая площадка, где стояли оба джипа, еле-еле освещалась единственным фонариком, висевшим под козырьком сарая. Сарай (или амбар, или что-то в этом роде) — убогое белое строение — находился на противоположном конце двора, почти у самых ворот, через которые мы сюда попали. Луис исчез, мне показалось, что из-под колеса машины торчит чья-то нога. Так и есть! Парня пытались снять без шума. Скорее всего, метнули нож, но, падая, он пустил в небо очередь.

Инна помычала невнятно, задвигала ногами, подтягивая к себе одеяло.

Они либо на крыше, либо обходят дом сзади. В комнате, где спали бойцы, погас свет. Кто-то выскочил в коридор и улегся у входной двери. Щелчок предохранителя, команда шепотом, дыхание Хосе.

— Мы здесь, живы оба! — успокоил я и подергал Инну за плечо, одновременно зажимая ей рот.

— Тихо, тихо, милая, главное — не вставай, — за стенкой прошелестели шаги: один, двое… Третий, наверняка, крадется с тыла, но там обрыв, самое место встретить его, пока он не добрался до задней двери.

Оглушительно загрохотал пулемет Мигеля. В дальней горнице звенели стекла. Сволочи, полезли, как тараканы, сразу со всех сторон! Маленький шофер тоже стрелял, выбив прикладом «калаша» узкую фрамугу в коридорчике. Инна скорчилась на полу, зажимая уши. Задвижки над головой отлетели вместе со ставнями и половиной рамы; мелькнул черный пластиковый приклад. Решили брать штурмом. Такие поползновения следовало пресекать на корню. Хосе, прижавшись к стенке, вывернул локоть и разрядил в оконный проем полобоймы «узи»; кто-то кричал в рацию о подкреплении; вылетело еще одно стекло. Молодой метнулся на хозяйскую половину. Снаружи будто этого и ждали. Шипящая болванка протаранила сломанный карниз, подожгла занавеску и закружилась волчком на крашеных половицах. Инка закричала, вжимаясь в угол.

— Зажмурься, это газовая! — Я уронил на гранату первое мягкое, что подвернулось под руки, — новую махровую кофточку, и немыслимым баскетбольным броском вернул подарок на улицу. Очередь прошла в сантиметре от виска; на противоположной стенке кусками осыпалась штукатурка; что-то тяжелое, скорее всего распятие, свалилось мне на ноги; взорвалась лампа под потолком. «Узи» Хосе стрекотал, не переставая; Мигель в прихожей менял третий рожок, что-то визгливо выкрикивал; я схватил со стола кувшин, залил водой слезящиеся глаза. Резь терпимая, проморгаюсь.

Дьявол! Не успеешь оглянуться, они тут как тут! Любознательный метатель гранат уже пропихнул в дальнее окно большую часть туловища и закинул ногу; кровавый лучик целеуказателя метался по съежившейся фигурке моей названой жены. Если бы не тоскливые месяцы, которые мы с Бобром и Моряком проводили ежегодно в пещерах, я бы оставался, как индейцы, слепым кротом. Основную нашу огневую единицу успешно отвлекали со двора; Альфонсо укрывал телом старика; в сполохах пламегасителя змеиной чешуей плясала лента. Мигель, расставив ноги, подпрыгивал вместе с прикладом, оскалив черные зубы… Чудо, что его еще не убили.

Раз! Я начал полет из своего уголка за комодом к спинке кровати, послав глиняный кувшин в потолок. Два! Гость перебросил вторую ногу через подоконник, окуляры «Литтона» засекли движение, он задрал по инерции голову. Затянутый ремнем ночного прицела подбородок вскинулся, открывая горло. За первым бойцом уже лез в окно второй… Три! Мой доморощенный сюрикен производства концерна «Бош» — слегка улучшенный фаршеразделочный нож от кухонного комбайна — воткнулся пареньку в шею. Неглубоко, но мне хватило времени на следующий прыжок и очередной трюк, пока он хрипел, согнувшись и потеряв ногой точку опоры. За спиной Пенчо произнес какое-то слово на своем тарабарском.

Второй очередью пошла цепочка с гайками на концах, и предназначалась она тому орлу, что лез следующим. Подобную хренотень следует раскручивать очень грамотно, иначе всё пройдет насмарку. Я соорудил игрушку впопыхах, тренировался на редких привалах во Франции, когда Хосе отпускал меня в туалет, и потому не был в ней особенно уверен. Прошло как надо, но засранец успел-таки меня зацепить. Ничего странного, что он меня засек: на планке у него болтался ночной «OMNI» четвертого поколения. Странно, что до того, как цепь обмоталась вокруг шеи и гайка на двадцать четыре выбила ему половину передних зубов, он всего-навсего попал мне в ухо и зацепил плечо. Очень больно, кстати!

Мигель, которого Пенчо давно толкал в бок, наконец, заметил, что народу в доме стало больше. Индеец развернул сошку и жахнул обоих налетчиков в упор. Я еле успел распластаться, левую щеку заливало кровью. В последних моделях «М240» америкосы используют высокоимпульсные патроны, там разгон больше восьмисот штук в минуту, хотя и термическая поводка достаточно сильная. Бедолагу, что так и висел враскоряку, зажимая фонтанирующее кровью горло, буквально вынесло наружу; опрокинуло и его напарника, который сражался с удавкой. Мигель тем временем вскрыл пулями обшивку стены вплоть до потолочной балки. Это оттого, что неправильно руки держал.

Первый шквал мы отбили, влажный предутренний сквозняк разгуливал сквозь выбитые окна, под ногами хрустела посуда. Распространяя щекочущий ноздри терпкий аромат, из разбитых бутылок ручьями плескало домашнее вино. Черные глаза старика сверлили меня сквозь полумрак. Вернулся белый от известки Хосе, приволок за собой тлеющую сумку с боеприпасами. Патроны к «узи» закончились, он спешно снаряжал пистолеты. Я осмотрел Инну. Цела, слава Богу, в полном порядке и даже способна кивать. Больше всего ее напугало мое рваное ухо, пришлось залить порез клеем. С плечом дело обстояло не так плохо, но от упаковки анальгетика я бы не отказался, пульсация отдавала в локоть и в висок.

Сорванные занавески горели. Всполохи огня освещали в прихожей низкую фигуру Пенчо, прижимавшего к груди свою драгоценную поклажу. Альфонсо и Мигель стояли спиной к спине, укрывая собой старика и держа под прицелом оба выхода. Я, насколько мог быстро, на ощупь готовил первую бутылку. Старый дурак, загнал нас в капкан. Это тебе не в безоружных палить! Маленький шофер дал еще одну очередь и вдруг откинулся навзничь с дыркой во лбу. Выстрела я не расслышал. Стало чуточку светлее, или только показалось; холера разберет, когда у них тут светает.

— Это полиция! Дом окружен. Оставьте оружие и выходите с поднятыми руками, мы никому не причиним вреда!

Патовая ситуация: не войти, не выйти, не станут же они стену ломать. Во внятной испанской речи, слегка искаженной матюгальником, отчетливо прослеживался английский акцент. Хороша полиция, которая сперва швыряется гранатами! Пенчо быстро перешептывался с бойцами.

— Ее надо увести! — сказал я в темноту. — Если вы нас прикроете, мы сумеем спуститься сзади по скале?

Секунду Пенчо обдумывал.

— Я повторяю — сопротивление бесполезно. Немедленно выходите, иначе мы будем вынуждены применить газ!

Ни фига они больше не будут применять, Инку побоятся зацепить. Станут ждать подкрепления. Остальных, и меня в том числе, даже закапывать поленятся… Я вставил фитиль.

— Сзади есть тропинка, — медленно произнес Пенчо, по-прежнему разглядывая меня с холодным любопытством. — Но в темноте можно сорваться, нужны свободные руки.

Я понял его сомнения, без карлицы он и шагу не сделает. Хосе сменил магазин в автомате убитого водителя. Воняло ружейной смазкой, паленой шерстью и вином. Если срочно не предпринять вылазку, нападавшие захватят инициативу. Скорее всего, здесь лишь маленькая мобильная группа, и они уже сообщили остальным, где нас искать. С минуты на минуту следует ожидать вертолета — тогда конец. Ощутимо светало, во мраке начали угадываться контуры предметов. Старикан растерялся, на своей территории он нападения никак не ожидал. Придется идти ва-банк.

— Двое слева! — Я перешел на испанский, чтобы поняли остальные. — И, как минимум, один справа. Еще один держит парадный вход. Я выйду через заднюю дверь и, как только кину зажигалку, Мигель должен стрелять. Если нам повезет, то успеем прорваться к калитке. Мигель спускается первым, за ним девушка, потом Пенчо. Затем Альфонсо подсадит меня на крышу и вместе с Хосе выйдет через парадную. Альфонсо прикрывает, Хосе должен укрыться за машиной, чтобы не дать им возможности проникнуть в дом. Они вернутся из-за угла во двор, чтобы помешать нам бежать, я упаду на них сверху. Только дайте мне оружие.

— Невозможно, отец! — пропыхтел Мигель. — Без машины нам не вырваться…

— Про авто забудьте, их уже нет! — отрезал я. Их деревенская твердолобость начинала здорово раздражать. — Пенчо, скажите им, что мы выходим!

— Какая такая зажигалка? — тупо переспросил Альфонсо.

Хосе ощутимо напрягся. Я не видел его глаз, лишь нечеткий силуэт, но почувствовал себя на мушке. Похоже, этот парень был тут единственным, кто прошел мало-мальскую подготовку. И он же первым заметил, на каком языке мы общаемся. Инка, похоже, ничего не соображала.

— Если ты меня сейчас убьешь, — сказал я, — вас станет на одного человека меньше, а девушка и отец погибнут. Дайте мне хотя бы пистолет, лучше два.

— Кто ты такой? — прошипел Хосе.

— Я русский, ее муж. Служил когда-то в армии и учил в школе испанский. Этого достаточно?

— Дай ему пистолет! — приказал Пенчо. — Ты ведь мог нас давно прикончить, так, амиго?

— Отец, не верь ему! — заплакал Мигель. — Этот койот и привел их сюда! Они убили моего брата!

— Нет, сделаешь, как он сказал! Анита слышит лучше нас, она знает, что этот человек опасен, но он нам не враг…

«Анита»! Чудовище в сумке… Личная кунсткамера старого пердуна заслуживала, оказывается, гораздо более пристального внимания…

— Эй, не надо газа! — Пенчо откашлялся. Его скрипучий голос резал нависшую тишину, как горячий нож топленое масло. — Мы сдадимся, только вы тоже покажите, что не будете стрелять…

Ни звука в ответ. Молодчина ирокез, облегчает задачу! Во дворе совещались. Мне в грудь ткнулась холодная рукоятка. Я отщелкнул магазин, на ощупь проверил содержимое. Неплохо, «Десерт Игл» с патронами от «магнума», забойная штукенция!

— Еще один не жалко?

Хосе скрипнул зубами, беднягу так и подмывало раскроить мне череп. Вот ведь психопат, с первого дня, как познакомились, уняться не может, зуб точит. Нехорошее у меня относительно него складывалось предчувствие, а я подобным вещам привык доверять. Так меня учили: если зрение и слух говорят одно, а задница чует подвох, доверься заднице.

Если выберемся, как пить дать, предстоит неприятный разговор…

— Хосе! — каркнул Пенчо.

Индеец выругался и швырнул мне второй ствол, на сей раз полную ерунду, древний бразильский «таурус» с пятеркой патронов на барабан.

— Зажгите в доме свет и выходите по одному! Первой выходит девушка!

— Альфонсо, видишь его? — спросил я. Как-то незаметно старик уступил мне руководство.

— Нет… Да, Матерь Божья, это и правда полиция. Там, за джипом, стоит один в форме!

— Слушай меня! Как только мы с Мигелем начнем, выйдешь, убьешь его и сразу назад! Ты сумеешь в него попасть?

— Да… Нет, я не стану стрелять в полицейского! Отец, кто он такой, чтобы тут командовать?

— Немедленно зажгите свет!

Инна стучала зубами. Обеими руками она вцепилась мне в бок, больно прищемив кожу сквозь рубашку. Не бойся, девочка, главное не паниковать!

— Пенчо, объясните ему, что это не полиция, а американский спецназ!

— Альфонсо, я тебя сейчас сам пристрелю! — раздался голос старика.

— Да чтоб вас всех! — терпение мое лопнуло. — Мигель, двигаем! Сперва направо, затем сразу налево, ты понял? Стреляй в голову или ниже пояса, на них бронежилеты!

Я сделал четыре глубоких выдоха, поджег фитиль и выкатился в коридор. Чуть-чуть забрезжило, иззубренный горами край горизонта подернулся темно-лиловым, но мне было не до красот.

Первая бутылка ударила туда, где я не так давно висел, изображая циркового гимнаста. Мигель вскинул пулемет. Я зажмурился в падении. Человек находился гораздо ближе, чем я предполагал: чертов подонок, он отважился одолеть пропасть и стоял, распластавшись, у самой кладки загона. Ему оставалось лишь перемахнуть последнюю каменную преграду, когда серия крупнокалиберных пуль превратила его размалеванную физиономию в фарш. Я ошибся, полагая, что он там один. Был и другой, который успел скрыться за угол.

С обратной стороны строения затявкал автомат Альфонсо, и в ответ ему немедленно раздалось жесткое стаккато «М16». Вторая бутылка ушла налево, я сразу перекатился в сторону, выхватывая оба ствола. Мигель послушно развернул гаубицу. Слишком медленно! Остолопу не пришло в голову подвинуться или хотя бы пригнуться. В краткий миг разрыва темноты на сетчатке отпечаталась его зверская заросшая рожа, разлетающиеся веером гильзы и дырки на сгибе локтя, из которых толчками плевала кровь. В кого-то он, несомненно, попал: за углом вопили.

— Пенчо, быстро! — прошептал я.

Старик прошмыгнул мимо, клетка с Анитой висела у него за спиной, в рюкзаке. Инну он тянул за руку; та дергалась, как испорченная марионетка, но бежала. Замыкающим, в клубах порохового дыма, из двери вылетел Хосе. Я успел подумать, что Инна наверняка не вспомнила о шприцах. Стрельба затихла, зато бешено разорались козы, принялись буквально кидаться на стенки клеток.

— Альфонсо?

— Убит, — Хосе привинчивал к «береттам» глушители. — Они ждали за порогом. Одного он снял, одного я ранил.

Мигель стонал и скрипел зубами.

— Идти сможешь? — Я почувствовал его кивок в темноте. — Двигай первым, без тебя они не спустятся. Отдай мне пулемет!

Какое-то время он поколебался, но я уже стаскивал с него ремень и подсумок с лентой. Взамен пихнул в ладонь револьвер.

— Уходите! Хосе, подсади меня! Держи дверь и правый угол!

Если кто-нибудь из тех ребят уже на крыше, мои похождения могут быстро закончиться. Издалека донесся рокочущий звук, который я меньше всего хотел бы услышать. Вертолеты, сразу два…

— Эй! — крикнул я, залегая на плоской крыше. — Девчонка у меня, попробуете нас взять — ей конец!

Затем я свесился и нарисовал Хосе картину дальнейшего нашего поведения. По крайней мере он не спорил. На заднем дворе не было заметно никакого движения. Лишь бы наши не наделали шума, спускаясь…

Я обжег руку о раскаленный раструб, ухитрился разбить подбородок и в двух местах порвал штаны. Шум винтов нарастал. Пусть, теперь это даже неплохо. Раз, два, три! Хосе внизу перебрался через стену, домчал до угла и вызвал огонь на себя. Они ответили. Прекрасно! Мой выход.

Раз, два, три! Проклятая лента, ненавижу я эти станковые игрушки… В два шага перелетел крышу, свесился вниз и повел стволом туда и обратно (о-па, еще один готов!). И сразу назад, перекатами, и вниз, во двор. Черепица разлеталась шрапнелью за мной по пятам. Стало быть, кто-то из них на сарайчике. Вот пусть там и сидит. Грохот винтов совсем близко, сейчас вынырнут. Я уже видел собственные руки, различал отдельные кактусы за оградой. Солнце готовилось уцепиться первым лучом за дальнюю горную гряду. Вернулся в комнату, схватил со столика инсулин, иглы, рассовал за пазухой. Раз, два, три! Передал Хосе пулемет, тот высунулся в окно, поливая короткими очередями крышу сарая. А сам я выдохнул и выпал из окна спиной назад, разводя руки с пистолетами и не глядя паля в обе стороны. Слева никого, справа перебил мерзавцу колени. Бегом назад. Бац! Рама разлетелась в хлам, по щеке потекло. Хорошо, что успел глаза закрыть: стал, как Буратино недоделанный, — харя в торчащих щепках. Некогда, после разберемся.

— Прикрой! — Я разогнался в коридоре, ласточкой спланировал под колеса ближайшего джипа.

В полуметре над головой Хосе накрывал двор сплошной полосой огня. Так и есть, резина распорота, волосы неудачливого Луиса плавали в растекающейся масляной луже. Вытащил из его горла ножик. Хороший баланс, но я таких не встречал. Тот архаровец, которому я попал в ноги, опираясь на винтовку, отползал бочком в сторону ворот. Очевидно, их транспорт стоял ниже по склону, за поворотом. Хосе не мог видеть раненого, мешала вторая машина. Я успокоил дыхание, положил «Игл» на сгиб локтя и навсегда избавил пацана от страданий.

Так! Один мертвый лежал ничком, обнимая ноги убитого Луиса, еще один — навзничь, с пробитым черепом. Хосе отвечали с двух точек: сверху, с крыши амбара, и откуда-то из-за забора. Того кадра, который сидел за забором, в свою очередь, не видел я, но меня больше интересовал тимуровец на крыше. Скоро станет совсем светло, и он со своей позиции сможет заметить, куда мы ушли. Только бы патроны в ленте не кончились…

Раз, два, три! Нырнул под крыльцо, протиснулся с другой стороны, запалил последнюю бутылку, в которую успел-таки напихать гвоздей, швырнул на крышу. Сам обогнул здание сарая, почти не скрываясь. Если тут еще один живой, мне каюк. Не успел созданный мной шедевр прикладной химии сдетонировать, как я уже лез по стене. Тот, наверху, завопил от боли, кинулся навстречу, но едва лишь винтовка описала полукруг в мою сторону, как я упал назад, проделав снайперу дополнительное отверстие в переносице.

— Уходим!

То, что Пенчо остроумно назвал тропинкой, могло бы послужить неплохим полигоном для начинающих альпинистов. Я катился вниз, еле успевая переставлять ноги, скорее угадывая, чем различая следы деятельности каменотесов. Во народ, живут тут веками, а не могут путевую лестницу продолбить! Прямо как у нас…

Внизу отдышались, Хосе первым сиганул в кусты. По всем моим расчетам, авангард должен был от нас значительно оторваться, но мы настигли их буквально через километр. Здесь опушка кончалась. Над нами сплошной угрюмой стеной нависал лес. Под здоровенной сосной Инна оторвала рукав от рубахи Мигеля и пыталась перевязать ему свежую рану на бедре. Краснокожий вздрагивал, опрокинувшись затылком в траву. Сгорбленный Пенчо стоял подле, опираясь на дерево. Одного взгляда на раненого мне хватило. Мы с Хосе переглянулись. Он тоже всё понял.

— Не так! — сказал я, становясь на колени. — Это артерия, надо выше накладывать… Как же он дошел? Ты сможешь навалиться на него, вот так держать и прямо сюда пальцем? Не бойся, сгибаем ему ногу в колене, до упора. Сядь сверху! Есть еще тряпки? Хосе, помоги, вытащи у него ремень! Нет, сперва под низ что-нибудь мягкое. Вот так, затягиваем вместе… Сучок дай, вон валяется, скорее, пережать…

Сверху нас прикрывали кроны деревьев. Из-за горы показался первый хищник — старичок «Хью», в задних дверцах съемные пилоны с гранатометами. Закружил над обрывом, над покинутым домом, как жирная муха над свежей коровьей лепешкой. Хреново, в него может человек двадцать при желании набиться. Я, наконец, увидел машину, на которой прикатили наемники. Она стояла, накренившись, в нижней точке серпантина, ведущего к ферме. Это не спецназ. Допустим, это америкосы, но не спецназ. Левое наемное мясо. Инка беззвучно рыдала, уставясь на свои руки, по локоть мокрые от крови, но послушно делала, как я велел. Общими усилиями кровь удалось остановить. Я заглянул индейцу в зрачки — реакция нулевая. Пульс еле прощупывался, цветом лица Мигель походил на лист ксероксной бумаги.

— Он шел… Он нормально. А в самом низу. Сзади. Сзади стреляли.

— Случайная пуля, — буднично отметил Пенчо.

— У него есть максимум два часа, — констатировал я. — Потом омертвеют ткани. Нести мы его не можем.

Дед быстро заговорил с Хосе, я не понимал ни слова. Пожалуй, индейцам доставляла удовольствие моя невольная глухота. Инка отирала руки о листья какого-то папоротника.

— Ты как, цела?

— Мне страшно, Гера, я думала — не переживу…

— Ты бледная очень. Идти сможешь?

— Да, только…

Она бессильно опустилась на корточки. Из-под замызганной куртки выглядывала черная футболка. Хорошо хоть не совсем раздетая спала, а то бы голышом спасаться пришлось.

— Вот тебе и Юкатан, — неловко сострил я. — Вот тебе и дракончики. Целая свора.

— Есть хочу и холодно очень…

Дьявол, только комы нам тут не хватало! К первому «Хью» присоединился второй, искали место для посадки. Старик и молодой продолжали перебранку, точнее, Хосе о чем-то умолял, а Пенчо явно не соглашался. Бедный Мигель лежал, не подавая признаков жизни. Оранжевый шар солнца окончательно пробил туманную сизую дымку и упорно лез всё выше, точно пушистый цыпленок, только что разбивший скорлупу. Если мы тут еще прокукарекаем, они скинут десант, найдут тропу, а в зарослях обложат, как лисиц. Несмотря на вертолеты, во мне лишь укрепилась уверенность: нас атаковали не армейцы и не «береты», те бы уже давно спустили людей по тросу.

Предположим, я уйду. Героическое решение, ничего не скажешь. Достойный шаг напоследок. Ладно, уйду, так и не разобравшись, за кого играл в защите. Пусть прикончат краснокожих, туда им и дорога, не будут в европейской столице кровь людям пускать. Но Инна…

Пожрать с собой не захватил, уж извините, а вот сладкое как раз имелось. Я оторвал липучку с внутреннего кармана, выложил на ладонь то, что раньше было плиткой шоколада. Еще две плитки оставим про запас, похоже, эта наша последняя еда на ближайшее время. Местные плодовые угодья следует сперва изучить. Жутко стреляло ухо и немела рука выше локтя, но заповедь о дружбе я не забывал: первейший друг путешественника в лесу, после огня, это антибиотик. Еще раз спасибо испанским аптекам!

Инна слабо улыбнулась шоколадке, нежными своими пальчиками отправляла крошево в рот. Следила, как я вкалываю себе, за неимением других лекарств, лошадиную дозу таваника. Под ногтями у нее засыхала бурая кровавая корка.

Одна «хьюшка» всё-таки ухитрилась сесть во дворе, за домом; отсюда, из лощины, виднелся краешек обвисшего винта. Дилетанты! Бобер бы с закрытыми глазами на теннисный стол усадил!

Наконец выяснилась и наша диспозиция. Домик Мигеля находился не на вершине горы, а на одной из прилегающих к склону террас. Мы торчали на следующем уступе, а дальше, внизу, гора, на сколько хватало обзора, поросла дикой многоярусной зеленью. Дорога исчезала, потом опять появлялась, и на самом краю видимости торчало вдали что-то похожее на церковный шпиль. Глухомань, одним словом. В вершинах деревьев просыпались птицы, безумной окраски пернатый уселся прямо над нами, поправляя клювом бальное оперение. Я следил за руками Хосе, старательно оставляя между нами ствол сосны: он так и не убрал «беретту» в кобуру.

— Ой, смотри, — хихикнула Инна. — Настоящий Бака…

Розовый цвет постепенно возвращался на ее щеки, но что-то изменилось в ней самой, и причиной стал не пережитый стресс. Вокруг нее дважды стреляли, если один раз пережила, то и дальше переживет. Я пока не понимал, что с ней творится. Зрачки ее расширились, заняв всю радужную оболочку и заблестели по-другому, изнеженные ноздри втягивали воздух, словно пробуя его на вкус. У нее изменилась даже осанка. Если раньше она, стоя, бессознательно принимала типично женские, томные позы, эффектно шевелила тугой задницей, то сейчас… Сейчас она вытягивалась в струнку, чуть ли не на цыпочки вставала, будто от леса тек ей навстречу незримый ласковый поток, который пропитывал поры, расходился по организму, оседал в легких…

Пенчо тоже заметил перемены в Инке. Он прекратил выяснение отношений и повернулся к нам. Я краем глаза наблюдал за тропой. Пока что никто не появился, но это ненадолго. Лишь бы не собаки…

— Зачем ты мне солгала, что это твой муж? — почти мягко спросил он, набивая трубку.

Инна не сразу сообразила, что обращаются к ней, продолжая пребывать в своей личной эйфории. Хосе быстро насыпал себе что-то в рот, поглядел на меня исподлобья, чуть сместился назад, задвигаясь ко мне в тыл: «беретта» с глушителем в правой руке, вторая пушка в кобуре за пазухой. Пенчо терпеливо повторил на английском свой вопрос. Из уравновешенного состояния этого истукана и конец света не выведет. На сей раз Инна прониклась и поняла, что происходит нечто непонятное.

— Это не твой муж! То, что он не работает на транспорте и никогда не жил в Петербурге, мне давно известно, но кто он такой на самом деле, не знает даже… это неважно. Он обманывал тебя.

Инна беспомощно переводила взгляд с меня на индейцев. Хосе сделал еще шажок в сторону.

О пулемете не могло идти и речи, «Игл» достать из-за пояса я не успевал. Оставался нож, тот, что я вытащил из горла Луиса. До сих пор Пенчо ни разу не появлялся с оружием в руках. Будем надеяться, что и впредь воздержится. В сорока метрах над нами, там, где белел известью краешек козлиного загона, раздались невнятные голоса, скрипнула калитка. Они обнаружили тропу…

— Гера, так ты не логистик? — Ну что мне ей ответить…

Пенчо выдавил похоронную улыбку, коричневые губы жевали мундштук. На тропе появились две маленькие фигурки в маскировке, затем еще две. Хосе перекатывал во рту какую-то гадость, Инка нахмурилась в полнейшей растерянности.

— Он не логистик. Этот человек использовал тебя, чтобы пойти за нами следом. Он натренирован особым образом и только выдает себя за друга.

— Гера… Что он говорит? Это правда?

— Нет!.. Не совсем, — поправился я. — Инна, я принес тебе лекарства.

Хосе поднял оружие, реакция у него была фантастическая. Я ушел за дерево, выпуская в ладонь клинок. Инна крикнула: «Нет!», рванулась мне навстречу, словно пытаясь встать между нами. Хосе был вынужден опять сместиться.

Пенчо дернулся, оттаскивая Инну за локоть. Я распрямил левую руку, еле заметно отводя назад корпус. Очень медленно правой рукой принялся доставать из-за пазухи ампулы. Пришлось повозиться: коробка раскрылась, стекляшки завалились за подкладку. Затем я выудил шприц-ручку и протянул ее Инне. Хосе скосил взгляд — совсем чуточку — и опять выдвинулся.

Я ждал, что он уберет ствол. Инна торчала на линии атаки, старик глядел угрюмо. Видимо, решение принято. Скоты неблагодарные… Пенчо внезапно прижал девчонку к себе. Я кинул шприц. Хосе оскалился, на долю секунды отвел взгляд…

Мне хватило. Качнулся, выкручиваясь в махе снизу, локоть по прямой… Инна охнула. Дьявол, нельзя было при ней!..

Я нагнулся и выдернул из парня нож. Подобрал стволы. Сквозь вопли птиц прорвался отдаленный собачий лай. Первая двойка преследователей одолела почти половину пути. Овчарка бежала впереди, поводок держал поджарый, смуглый мужик в зеленой бандане. Свободной рукой он придерживался за камни, по спине елозила штурмовая немецкая «G3». Следом широкими прыжками спускался высокий чернокожий, опоясанный пулеметными лентами, точно революционный матрос. Пижоны…

Пенчо с Инной стояли, не шевелясь. У Инны тряслись губы, старика впервые оставила его всегдашняя невозмутимость. Он не сумел удержать непослушными губами мундштук. Дымящаяся трубочка выпала и торчала из мокрого мха, как перископ игрушечной подводной лодки. Я подошел к нему вплотную. Без замаха ударил по лицу.

— Ты, вонючая ящерица, виноват в том, что случилось. Он умер по твоей вине, — я повторил по-английски, чтобы Инна смогла понять. — Теперь я займу его место, но не потому, что мне интересны твои бредни о великом змее…

Старик отшатнулся, прикрывая собою рюкзак.

— Ты меня убьешь?

— Меня послали охранять эту женщину. Останешься ты жив или нет, не моя забота. Для чего она тебе нужна? — Я схватил Инкину безвольно повисшую руку. — Отвечай, или мы уходим.

Я уже различал шнурки на ботинках «собаковода». Вслед за четверкой на тропе показались еще двое. Итого шестеро. Вертолет запустил двигатель, автомобиль у подножия горы исчез. Я не успел заметить, как его отбуксировали.

— Она нужна не мне. Могучий Кукулькан, лицо и тень вечного Кетцалькоатля, призвал ее.

— Бред! — Я потянул Инну в сторону. — Оглянись назад! Их тоже призвал Кулькан, или как его там? Не хочешь говорить правду, подыхай тут один, ее я вынесу!

— Нет! Стой, не надо! — Девушка вдруг начала вырываться. — Гера, он говорит правду!

— Правду? Ты свихнулась с ним на пару? Он безумец, фанатик, неужели ты не понимаешь?

— Это ты не понимаешь! Смотри! — Она швырнула на землю шприц, ампулы и принялась топтаться на хрупком стекле. Моментально запахло кирзой.

— Что ты делаешь, идиотка?! Где я найду тебе больницу?

Господи, что я тут делаю? Предоставили недоумку редкую недельку отдохнуть; баб в Берлине доступных — выше крыши; всего-навсего-то следовало познакомиться, проверить жилье и контакты, оттянуться по полной, не выходя за туристические рамки, и посвежевшим вернуться в строй. Доложить, что и как, а дальше пусть кроты из прослушки копаются… Куда я влез и какого дьявола подставляю задницу?

— Не надо никакой больницы. Больше не надо совсем, никогда…

— Как это?

Я окончательно запутался. Пенчо засмеялся, обнажив прокуренные пеньки. Инна улыбнулась ему, как родному, затем поднялась на цыпочки и чмокнула меня в щеку.

— Очень просто. Я не колюсь со вчерашнего дня. Змей вылечил меня. Диабета больше нет.

 

Глава 13

Обмен фигур

— Это Пеликан. Кайман, видишь их?

— Слышу, Кайман. Пока нет. Должны появиться, я у трассы.

— Филин, что там у тебя?

— Филин на связи. Идут параллельно двумя группами, как и раньше, по три человека. Квадрат девять-шесть и семь-шесть, дистанция шестьсот и сокращается.

— Собака?

— Собака слева, у азиата. Пеликан, если надо, я ее достану.

— Нет. Топай за ними. Бобер, как там наши «пиджаки»?

— Это Бобер. В норме, обедают. Мне тут так и сидеть с ними, в этом клоповнике?

— Сворачивай тарелку и догоняй. Мы не справляемся.

— Бобер говорит. Пеликан, американец плачет, чтобы взял его с собой. Второй тоже: кричит, что там его жена.

— Это Филин. Бобер, ты там не разжирел в гостинице?

— Тут разжиреешь… Только что раздавил двух пауков с воробья размером.

— Лучше б съел. Некоторые вполне ничего.

— Это Пеликан. Прекратили оба трепаться!

— Есть прекратить!

— Ладно, забирай обоих с собой, так спокойнее. Бобер, ты нас видишь?

— Бобер говорит. Тебя — да, остальные в лесу. Зато вижу контрольную группу, вышли к дороге. Пеликан, Юджин говорит, его прибор больше не отслеживает девчонку, он не может дальше ничем помочь.

— Передай спасибо, без него разберемся.

— Он говорит, что видит еще восьмерых, далеко отсюда. Таких же, как она. Фон сливается.

— Каких «таких же»?

— Да хрен его разберет! Таких же тронутых!

— Заприте номер и бегом за нами. В контрольной группе все на месте?

— Это Бобер. Да, все трое: девчонка, дед и Лис. Нечетко… Опять не вижу.

— Дай Кайману наводку. Чем там Моряк занят? Передай ему: вернемся — башку в задницу засуну!

— Пеликан, он не виноват, облачность. Моряк говорит, минут через двадцать спутник поднимется, станет лучше. Мы выходим.

— Это Кайман. Пеликан, вижу контрольную группу, привязка к сетке одиннадцать-шесть, направление юго-запад. Лис и старик в кустах, девушка у дороги, тормозит машину. Могут уйти, разреши контакт.

— Филин, выходи восемь-шесть. По моей команде гасите с Кайманом костер, где собака.

— Это Филин. Принято. Тройка с собакой идет рысью. Дистанция триста, я на хвосте.

— Это Кайман. Бобер, передай Моряку, Лис в светло-сером седане «Саратога», номер В-618. Пеликан, я пошел.

— Это Пеликан. Кайман, кто был в машине?

— Пожилая пара. Оба живы, Лис их упаковал под куст часа на два. Филин, вижу объект, до меня сто двадцать.

— Филин на связи. Кайман, я слева от тебя. Пеликан, мы на исходной.

— Это Пеликан. Бобер, ты где?

— По вашей сетке идем два-шесть. Моряк машину видит. Свернули на Четумаль.

— Поднажми, копаешься! Выходи на дорогу, бери машину.

— Пеликан, это из-за Роберта. Америкос бежит неплохо, а Роберт совсем хилый.

— Это Пеликан. Филин, начинайте.

— Филин на связи. Принято. Кайман, азиат твой, пса в последнюю очередь.

— Это Кайман. Понял.

— Говорит Пеликан. Бобер, я жду тебя десять-семь, тут развилка. Ты достал машину?

— Бобер на связи. Да, порядок. В этой сраной дыре ни одного проката. Юджин купил у какого-то ковбоя «шевроле», но боюсь, он развалится, пока доедем. Пеликан, Моряк говорит, что видит Каймана и вторую тройку. Они на поляне, сменили курс на восемь градусов. Движутся бегом, дистанция двести. Пеликан, Моряк считает, они тоже вызвали машину. Они что, сближаться не собираются?

— Черт их знает…

— Это Филин. Костер погашен, потерь нет.

— Вас понял. Выдвигайтесь шесть-шесть, гасим второй.

— Бобер говорит. Моряк передал — вторую тройку не видит. Они задергались. Мы на развилке.

— Ясный перец, связь-то у орлов пропала. Филин, видишь их?

— Нет.

— Кайман?.. Это Пеликан. Кайман, ответь, где ты?! Филин, видишь его?

— Не вижу! Пеликан, меня атакуют!

— Черт! Иду к тебе!

— Это Бобер! Пеликан, надо мной вертолет. Моряк передает, только что сбросили шестерых в квадрат шесть-шесть, уходите! Филин, ты слышишь?!

— Филин на связи… Кайман убит. Повторяю: Кайман убит, я ранен, могу идти. Погасил двоих…

— Говорит Пеликан. Бобер, двигай за Лисом, я вытащу Филина.

— Пеликан, я не могу…

— Живо уходите, пока вас не накрыли, это «береты»! Я тебя догоню! Отключайся, связь по резервному каналу!

— Я Бобер, принято… Уже едем.

— Бобер… При крайнем раскладе вытаскивай Лиса! Повтори!

— Пеликан, а как же девчонка?! Был же приказ ее забрать!

— Приказываю здесь я, ты понял?!

— Что я должен сделать?

— В контакт не входить, пока она не найдет то, что ищет. Дальше — доложишь Моряку — и по обстановке.

— Что она ищет, Пеликан?

— Погоди… Филин, слышишь меня?

— Слышу… Пеликан, трое на дистанции восемьдесят, «береты» в броне.

— Сиди смирно, пропусти мимо. Доложишь.

— Филин принял.

— Бобер, это Пеликан. Где контрольная?

— Моряк их ведет, свернули на проселок. До меня семьдесят километров.

— Бобер, слушай внимательно. Главное — вытащить Лиса. Я знаю то же, что и ты. Девчонка должна дойти. Повтори.

— Она дойдет, Пеликан.

 

Глава 14

Смертельное дыхание змея

Пенчо убили до того, как мы нашли золото.

Катались недолго, «крайслер» пришлось бросить, когда мосластые корни деревьев окончательно уничтожили колею и дорога превратилась в тропинку. Навстречу проползли всего две машины. Загорелый до черноты дядька в открытом кузове грузовичка вез домашнюю птицу и довольно приветливо помахал Пенчо в ответ. Затем повстречался еще один, на дряхлом «джипе-шевроле», со всех сторон обвязанном веревками. Казалось, тронь одну из его крепежных конструкций — и автомобиль развалится на части за несколько секунд. Я потеснился в сторону, пропуская чудо техники, а водитель даже не поблагодарил. Дальше дорога запетляла между полей в сторону деревни, и я закатил машину за ближайшие кактусы.

Сначала шли тяжело, карабкались по склону сквозь непроходимые колючки. От старика толку было мало: пыхтел со своим рюкзаком, коротко указывал, куда свернуть. Очень скоро, организуя проход, я ободрал руки и затупил оба ножа, включая тот, что остался на память о Мигеле. О Мигеле мы старались не говорить. Поначалу ковыляли в полном молчании. Инка то ли дулась, обдумывая что-то мрачное, то ли набиралась сил для споров. Самое обидное, что старый убийца даже не подумал стать на мою сторону, когда она предлагала тащить раненого на себе. Щурил черные зенки и делал вид, что его ничего не касается.

Я не знаю, что с Мигелем стало: добили его ребята из вертолета или, напротив, отправили в больничку. Минут десять с пеной у рта я доказывал Инне, что в джунглях он умрет еще вернее, потом мне надоело. Хорошо хоть ее не пришлось тащить на себе. Девчонка, в принципе, стала требовать всё меньше внимания. Отмахали километров шесть пешком, по кочкам. Я поглядывал краем глаза: должна была давно свалиться, но нет, спотыкается, падает, а идет. И с каждым часом спотыкается всё меньше. Старикан, тот, несмотря на свой рюкзак, чувствовал себя в буреломе, как дома, ступал мягко, на привалах вытягивался, иногда, почти не скрываясь, подкармливал свою родственницу. Оказалось, это его тетка. Рехнуться можно от такого родства…

Раз он дождался, когда я отойду в кустики и поманил Инну. Вернувшись, я застал почти семейное фото. Держались за ручки все втроем, о чем-то ворковали. Оно, конечно, даже неплохо. Я лишний раз убедился в неординарности моей вынужденной пассии. Столь рафинированная особа, как она, привыкшая масло стружкой нарезать и пользовать кремы по пятьдесят баксов, должна была бы, по идее, отшатнуться. Никак не шло ей тесное общение с мерзкой аборигеншей. Ан нет, шепчутся о чем-то. Старик переводит. Кикимора даже дотянулась, Инку по щеке погладила.

И в который раз я спрашивал себя, что я тут делаю, и что меня ждет дома… если доберусь. Отпуск, если подобный развлекательный вояж кто-то смог бы обозвать отпуском, в принципе, еще не кончился. После всего что пришлось натворить, по местным законам светит пожизненное, а Пеликанчик и слушать не будет: коли сам не застрелит, сдаст без разговоров. Для группы Лис потерян, самодеятельность хуже предательства, обсуждению не подлежит.

Очевидно, в конце концов, дед поверил, что я не собираюсь снимать с него скальп, и не то чтобы оттаял, а вернулся в свое обычное потустороннее состояние. После того как мы продолжили путь, я пытался засечь ориентиры, по которым он нас вел, но толку не добился. Выяснил только, что сам он тут тусовался неоднократно, но без Аниты и ему ловить нечего, будет ходить по кругу.

С Анитой, впрочем, дело, по моим наблюдениям, обстояло не лучше: мы брели если не по кругу, то точно по спирали. Я сказал об этом Пенчо, когда мы второй раз пересекли пересохшее устье ручья. Дед в ответ набил за щеку трухи из кулька и сказал, что Анита знает.

— Раньше ее бабка приходила сюда, а до нее — двоюродная бабка матери. Меня тогда не было на свете, — Пенчо присел на кочке, выплюнул темно-коричневый сгусток слюны.

— И что они искали?

Честно сказать, после стольких дней напускной таинственности, я не особо надеялся на ответ. Гораздо больше меня занимало ноющее плечо и полное отсутствие жратвы. При известном старании я бы мог подстрелить птичку или что-нибудь покрупнее, но шуметь мне не очень хотелось. Чем глубже мы забирались, тем чаще натыкались на вывороченные корни, комья жирной земли; дед сказал, что это пекари, самостоятельная лесная свинка. Минут десять шли по оленьей тропе, пока она не свернула в сторону. Оставалась последняя плитка шоколада и не больше литра воды. Пенчо обходился тонизирующей жвачкой, а на рацион его тетушки я бы не посягнул. Лучше закусить игуаной. Пару штук мы встретили на камнях.

— Золото искали, — просто ответил старик. Я не поверил своим ушам.

— Золото?! Так вся кутерьма из-за денег?

Он глубокомысленно шевелил дряблыми челюстями, от наркотика тусклые глаза постепенно набирали прежний горячий блеск. Инна, которая, как всегда на отдыхе, становилась ребенком, устроилась в сторонке на корточках и ковыряла палочкой землю.

— И как, нашли что-нибудь? — Я не мог удержаться от иронии: возле моего ботинка валялась покрытая паутиной пивная бутылка.

— Нашли, — так же просто ответил Пенчо. — Здесь были тайные святилища майя. Но глупые женщины ошибались, они думали, их зовет золото. Они слышали дыхание Всемогущего, а принимали его за запах металла. Была война, на этой земле пролилось так много крови…

— Зачем тебе девушка, если Анита покажет тебе клад и без нее?

— Я знаю, где золото. Анита приводила меня четырежды, и четырежды боги позволяли мне взять малую долю.

Сперва я подумал, что он бредит. Потом вспомнил пустой самолет и пачку в пять тысяч евро.

— Те, кто на нас напали, они тоже искали клад? — Он пожал плечами.

— Те американцы, которых вы убили в Берлине? — Пенчо уперся затылком в шишковатый ствол, ослабил завязки рюкзака. За щелочками контейнера шевелилась Анита. Я представил, как она подносит к дыркам нос, чтобы вдохнуть свежего воздуха.

— Сомневаюсь, — он помедлил. — Возможно и так. Они искали Инну Кон.

— Зачем?

Пенчо приоткрыл щелочки глаз, чуть напрягся. Старый леший засекал опасность быстрее меня. Мы организовали привал в самой верхней точке пологого узкого холма. Отсюда, сквозь заросли, безумная палитра леса просматривалась километра на три, заглянуть дальше не хватало высоты. Над тем местом, где мы были часа полтора назад, кружили птицы.

— Они еще далеко, — сказал Пенчо. — Нам осталось немного, но потребуются силы. Отдохнем.

— Зачем они искали Инну?

— А тебе разве не нужно золото? — вместо ответа оскалился дед. — Тем, кто тебя послал, не нужно золото?

— А зачем золото, если не знаешь, сколько проживешь? — я подхватил игру в «армянское радио».

— Ты не ответил.

— Ты тоже.

Он разжег трубку. С запада надвигалась ленивая свинцовая туча. Через мой ботинок взвод муравьев пытался транспортировать дохлую гусеницу.

— Боги позволяли взять часть их сокровищ, потому что деньги шли на благо моего народа, — он достал из кармана орешек, просунул в щель контейнера. — Анита сказала мне, что тебе не нужны деньги. Это правда?

— Неправда. Деньги нужны всем. Просто я не привык к халяве.

— К чему?

— Ну, у нас есть такая пословица. Бесплатный сыр только в мышеловке.

— Смешная фраза… — Пенчо нахмурился, — но справедливая.

— А твоя Анита, она знает, кто что думает?

— Нет. Она слышит желания, но не мысли. Она не смогла понять, что ты опасен, иначе Хосе убил бы тебя там, в Европе. Она слышала твою доброту к Инне Кон.

Я почувствовал себя почти смущенным.

— И за мою доброту ты приказал ему стрелять в меня?

— Нет. Я был против. Он сам виноват.

— Пенчо, ты так и не сказал, чего хотели американцы?

Он тяжело разогнул колени, бережно закинул лямки рюкзака.

— Нам пора. Анита говорит, их двое, и у них быстрые ноги.

Я схватил его за локоть:

— Скажи мне, отец. Так нельзя, мы в одной команде, я не могу драться вслепую, — я сам не заметил, как назвал его отцом, случайно вырвалось.

В сиплом голосе Пенчо зазвучала ненависть:

— Далеко на севере есть место, где гринго научились слышать дыхание Кукулькана. Они поклоняются кресту, а сами надеются разбудить Великого змея. Великого может разбудить только женщина из рода жрецов майя, но Анита слишком стара. В ней много силы, но слабое сердце. Когда она была молода, то жила среди свиней, пока я не забрал ее. Люди смеялись над ней, мать, от которой после рождения урода ушел муж, ненавидела ее. Есть другие женщины, но далеко. А те, кто близко, с детства поклонялись кресту. Такие подобны псу, предавшему хозяина за жирный кусок мяса. Они потеряли слух. Нельзя менять древнего бога на нового. — Он капельку помедлил. — Анита сказала, что ты не менял своих богов.

— Она ошиблась. Я вообще в Бога не верю.

— Это неважно, — он высвободил руку и заскользил вперед, уклоняясь от нависающих веток. — Ты понял, что я хотел сказать.

— Отец, а на кой ляд вообще его будить, вашего змея?

Я ожидал, что он снова станет тюкать меня языческими штампами о жертвах и предсказаниях.

— Чтобы все люди обрели силу.

— Черт подери, Пенчо, а ты их спросил? Может им и так неплохо!

Он резко остановился, выплюнул остатки грибов.

— Слушай. Жил охотник со своей женщиной и двумя сыновьями, и далеко от его деревни не было других людей. Пока он был молод, он один преследовал дичь, но потом глаза его испортились, а рука не могла точно посылать стрелы. Сыновья выросли и привели в дом женщин. Женщина старшего сына родила своему мужу троих детей, а жена младшего — шестерых. Наступил год, когда не было дождей, не стало в ближних лесах зверя, и голод мучил людей в лесных деревнях. Старый охотник взял сыновей и отправился с ними очень далеко на север, куда кочевали бизоны и олени в поисках воды. Много дней они питались сушеной ягодой и корнями. Они нашли следы маленького стада: всего трех ослабленных оленей. Охотник со старшим сыном должен был загонять, а младший — ждать в засаде. Но пока младший ждал, он увидел людей из чужого племени: двух таких же, как они, уставших, изнуренных юношей. Те двое, с ногами, покрытыми желтой краской, со знаком пумы на груди, не были враги, но они также увидели следы и радовались, что смогут накормить, наконец, своих детей и женщин.

Младший брат мог убить их из своего укрытия — он уже наложил стрелу на тетиву, но не сделал этого. А двое сыновей пумы ушли в лес по следу и первыми нагнали оленей. Там им встретился старый охотник, отец братьев. Началась борьба, и сыновья пумы убили его. Старшего сына ранили. Он не смог сражаться с ними один, и желтоногие забрали всю добычу себе. После этого братья не смогли найти дичи и вернулись в голодную деревню. У каждого из них умерло по одному ребенку. У детей выпадали зубы, и корка покрывала их лица. Старший брат сказал тогда: «Мы погибнем от бескормицы, нам надо искать новое место для жизни. За горами, на севере есть река, возле нее всегда много пищи. Мы заберем своих жен и детей и доберемся туда». Они собрали что могли унести и пустились в путь. Дорога их растянулась на много месяцев, болезни глодали их внутренности, черви селились в их ранах. Когда они вышли на берег реки, то увидели, что на другой стороне их ждет мертвое болото, за которым тянется сухая мертвая пустыня. А за пустыней черными камнями поднимались горы.

— Мои дети не дойдут, — сказал Младший брат. — Они не смогут перейти горы. Мой маленький сын тяжело болен…

— Мой младший сын тоже ослаб, — ответил Старший. — Но если мы останемся здесь, чтобы лечить их, то нас застигнут зимние дожди. Поднимутся ядовитые москиты, и мы все умрем.

— У тебя рыба вместо сердца! — сказал Младший.

— У наших женщин здоровое чрево, — так ответил ему Старший.

Он вошел в палатку, где его женщина пыталась пустой грудью накормить сына. Она прижимала его к себе, а ребенок бился в лихорадке. Жена посмотрела в глаза своему мужу и всё поняла.

— Нам не одолеть реку, — сказал ей охотник. Он забрал ребенка и унес его в лес. После этого посадил оставшуюся дочь на плечи и вошел в реку. А Младший кричал им вослед с берега:

— У тебя и твоей жены рыбы вместо сердец, и в глазах твоих жгут костры духи мрака! — И плакал, потому что не имел силы перенести пятерых детей сквозь ледяную воду и болото. И жена не смотрела ему в глаза.

Пенчо запихал в рот новую порцию отравы.

— И чем всё закончилось, отец?

— Откуда я знаю? Ты спросил меня, зачем потомкам майя будить Верховного, я тебе ответил.

— Да уж… — Тут до меня дошел смысл его слов. — Но Инна, какая она, к черту, майя?! Она русская еврейка из Риги.

Но он уже не отвечал, размашисто перепрыгивал коряги; Инка, обогнав меня, припустила следом. Деревья здесь росли реже. Я мог, наконец, слегка передохнуть и подумать, как наладить оборону. Ладно, примем сказку на веру. Старому барсуку посчастливилось отыскать в джунглях монеты или камни, а теперь он потерял нюх и надеется на Инку, потому что карлице в поисках нового проводника пришло в голову слетать в Европу. Выглядит феерично, но вполне реально. Я и сам навидался людей со всякими отклонениями. Тот же Моряк, к примеру: зажмет в зубах кусок проволоки и слушает радио безо всякого приемника. Или дядя Миша, был у нас такой под Хабаровском. С завязанными глазами, на слух, клал семь мишеней из десяти. Тоже фокусник, не чета какой-то там Аните. Дед нарыл золотишка, но прокололся: кто-то подставил америкосам — не правительству, а бандитам. Потому и полицию не вызывают, втихую работают. Не хотят с мексиканской «крышей» делиться, надеются весь клад целиком подмять. Слава Богу, мне даже легче стало, как сам себе по полкам разложил.

Снова навалилась невыносимая духота, мы дышали ртами. Сосняки и дубравы вытеснялись тропическим многоцветным буйством. Дважды Пенчо поднимал руку, первым замечая гремучих змей и прочих малоприятных обитателей. Как-то раз он подвел меня к дереву и молча указал вверх. Никогда в жизни я не обжирался таким количеством переспелых авокадо! Переваливая через очередной холм, я различил вдали извилистую нитку проселочной дороги, сверкающие зайчики от лобовых стекол автомобилей. Однажды открылась совершенно удивительная перспектива: под пологим холмом две беленькие милые деревушки, католическая церковь, а дальше, там где начинали неприятно кучерявиться грозовые облака, — стрелка трехрядного шоссе и неясные очертания предместий большого города. Мы словно задались целью пилить по бездорожью, хотя нетронутым этот бурелом назвать было нельзя. Порой мы натыкались на банки, следы зарубок, обрывки пакетов, но при этом количество живности поражало воображение. Хищники обходили нас стороной, а пузатая мелочь шуршала повсюду. Много раз мы пересекали нахоженные узкие тропки со следами копыт и когтистых лапок.

Я выкинул последний шприц-тюбик. Боль притупилась, и, вроде бы, заражение дальше не пошло. Раз двадцать меня кусала летучая мелюзга. На Пенчо она даже не садилась, зато Инна чесалась непрерывно, на руках и шее у нее вздувались следы от укусов.

Но она шла, упорно пробиралась след в след. На ближайшем большом привале, когда мы одолели особенно густые заросли, я свалился, снял рубашку, от которой остались одни лохмотья, порвал на куски и перевязал ладони, чтоб не так сильно натирало ножом. Куртку натянул на голое тело, кое-как, скорее по старой привычке почистил пулемет. Что-то мне мешало его бросить. Именно тогда, выколупывая из пальцев колючки, я разглядел, как сильно изменилась Инна.

Раньше она не могла просуществовать и трех часов без своих нервных перепадов и без сладкого. Она пять раз на дню колола себе в живот инсулин (и ведь не для того, чтобы разыграть счастливое исцеление: в здравом рассудке так не играются). А теперь диабет исчез. Но исчез не только диабет. Еще вчера ее нежная кожа отливала мраморной белизной, сквозь которую тянулись голубые ветви сосудов. Достаточно было случайного толчка, чтобы моментально возник синяк. И загорать ей тоже было нельзя, по совокупности всевозможных болячек. За сутки Инкина кожа набрала бронзовый шелковистый оттенок, но нигде не обгорела, несмотря на то, что тучи разошлись и парило, как в котле. Я давно взмок до нитки, старик, и тот непрерывно вытирал тряпкой лицо, а девушка даже не думала потеть.

Инна хорошела на глазах, но если раньше нежную красоту ее можно было сравнить с оранжерейной, хрупкой лилией, которую и в руки-то брать боязно, то в джунглях она постепенно превращалась в часть буйного многоцветья. Щеки ее всё активнее набирали румянец. Никто бы в жизни не сказал, что девчонка отмахала по буеракам подобный марш-бросок.

Раньше, в Берлине, она пила, как одержимая, не расставалась с кокой, а за два наших совместных вечера без напряга «уговорила» пару бутылок сухого. Без вина она быстро впадала в тоскливый транс, становилась стервозной, легко теряла мысль, легко злилась по пустякам. Теперь она не просила ни пить, ни выпить. В машине я отыскал полный термос воды, протягивал ей, но Инна только отмахивалась.

Черты ее лица обозначились четче, прорезалась некоторая угловатость. Иногда тени падали таким образом, что я невольно подмечал сходство между ней и стариком. Разумеется, это лишь усталость и воображение, говорил я себе. В следующий момент тени таяли, не оставляя и намека на мимолетный фантом, но и прежнее доверчивое, восторженное выражение, что так захватило меня в Берлине, не возвращалось. Не знаю, как обозвал бы это профессиональный психолог, мне же наша спутница казалась олицетворением величавого спокойствия. Наверное, именно так должна выглядеть царица перед входом в тронный зал. Я не помнил Инку столь уравновешенной. Мы, конечно, слишком мало были вместе, но еще вчера это был комок нервов, сгусток сплошных эмоций, фейерверк несбыточных фантазий… Теперь же она смотрела вперед и вдаль; так смотрит иногда будущая мать, ощущая внутри себя шевеление ребенка.

Я полагал, что она меня ненавидит за ложь (не знаю, что ей еще успел нашептать проклятый шаман). Но внезапно она улыбнулась, словно вернулась из заоблачного тронного зала на землю, и я невольно улыбнулся в ответ. Я приготовил на всякий случай грандиозную оправдательную речь, сочинил на ходу три или четыре версии своего появления в ее жизни, но всё это не потребовалось. Она не задала ни единого вопроса и ни разу не упомянула о берлинском периоде, ни разу не упрекнула в том, что делила со мной постель.

Когда миновали распадок, деревья расступились, и мы перешли на походный шаг. Между трех здоровых валунов Пенчо постановил устроить привал. Инка прикорнула рядом со мной, улеглась поперек, щекоча дыханием грудь. Как ни странно, я ее хотел, опять хотел, словно мальчишка. Гладил ее волосы, вдыхал такой родной и такой чужой запах. Она изловила какую-то букашку, перекатывала по локтю. Я заметил, что ее кроссовки почти развалились: из дома она выскочила в старых, растоптанных, и жить им оставалось максимум два дня. Если к тому времени мы не доберемся хоть куда-нибудь, придется нести ее на закорках. Курточка ее превратилась в совершеннейшие лохмотья, и я вдруг подумал, что ухажер никудышный, за всё время знакомства не удосужился ни одной тряпки барышне подарить…

— Чему ты смеешься? — Она водила пальчиком мне по шее. Со мной оставался лишь мизерный осколочек той, прежней Инны, лесная королева никуда не исчезла.

— Я тебе даже заколки, булавки никакой не подарил…

— Ты любишь меня?

— Наверное, да…

— Почему «наверное»?

— Потому что это на чистой простыне произносится легко, там так и положено говорить. Ты не обиделась?

— Нет… Я знаю, что любишь. Спасибо тебе.

— За что на сей раз? Теперь-то ты знаешь, что защищать тебя — всего лишь моя работа.

Она помассировала глаза.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Как никогда, Герочка.

— Мне показалось, ты как-то огрубела.

— Нет, — она сунула в рот сухую травинку. — Нет, но я становлюсь сильной.

И ударила меня травинкой по губам. Пенчо за камнями звякал посудой, то ли напевая, то ли молясь… Тяжелая серая туча ковыляла над кронами деревьев. Снизу казалось, будто она запуталась в переплетении ветвей и судорожно вырывается. Я прикидывал, сколько времени понадобится ребятам с собакой, чтобы преодолеть жидкие заросли каучуконосов. Раз они нашли нас на ферме, найдут и здесь.

— Ты неисправимый врун, — Инка перевернулась на спину, как бы невзначай уронив пальчики мне в пах. Вторая рука теребила мое ухо. — Ты привез меня в Мексику, ты спасал меня много раз…

— Это не я тебя привез…

— Хоть себе не ври. Ты хоть себе-то можешь признаться, что постоянно врешь? Как ты можешь жить, безостановочно рисуя вокруг себя стены, которых нет?

Рука ее двигалась всё смелее.

— Стены? Я солдат и живу по приказу.

— Так легче всего ответить, но это неправда. Ты ведь не родился в казарме, ты сам выбрал место, где отдают приказы.

— Тем более. Стало быть, моя свобода в моем выборе.

— Ты убедил себя в этом, потому что так легче. Иначе тебе просто страшно жить.

Она расстегнула мне ремень,

— Мне? Страшно? Вот уж не думал, что дождусь упрека в трусости. Прекрати хулиганить, мы не на пикнике!

— Вот видишь, ты себя опять обманываешь. Зачем? Ведь ты хочешь меня и знаешь, что Пенчо не помешает, и никого рядом нет. Неужели ты не способен быть естественным?

— По-твоему, это естественно — заняться сексом, когда нас в любой момент могут прикончить?

— Раньше ты не говорил «секс», ты говорил «заниматься любовью»… Ты защищаешься грубостью и думаешь, что защищаешься от меня. Но это не так, Герочка. Когда же ты перестанешь быть манекеном?..

Инна потихоньку переместилась и плавно терлась попой о то место на теле, что подвластно ей больше, чем мне самому. Возможно, мы бы и дальше продолжали диспут, и неизвестно, куда бы он нас привел, но тут послышался такой знакомый и такой мерзкий звук. Я прикрыл ей ладонью рот, велел лежать и не подниматься, поискал глазами старика. Тот тоже услышал, помахал мне из-под дерева, спрятался надежно, аж распластался.

На сей раз это был «Апач». Шел предельно низко, над самыми верхушками и гадким своим поведением не оставлял надежды на дальнейший отдых. Значит, «крайслер» уже обшмонали, теперь будут ходить по квадратам, заставляя нас кидаться от куста к кусту. А впереди как раз забрезжило открытое место — не спрятаться. Над прогалиной кучерявилась угрюмая туча, словно грива невиданного летучего зверя.

— Пошли, — сказал Пенчо, приторачивая к спине поклажу. — Анита говорит, осталось пройти поле. В святилище нас не найдут.

— Мы не можем идти в ту сторону! — Я заступил ему дорогу. — Ты знаешь, что такое этот вертолет? У них между стоек скорострельный «Чейни ган» с тепловой наводкой, а калибр такой, что нас не смогут собрать даже по кускам! Я не спрашиваю, куда нам надо, но открытое место придется обойти.

Он упрямо помотал седой грязной шевелюрой. Рубаха на старике, как и моя одежда, приказала долго жить, и теперь он выглядел, как настоящий панк. Татуировки спускались от шеи по рукам и животу, а в довершение национального костюма грудь украшало симпатичное ожерелье: то ли ушки сушеные, то ли еще какая-то дрянь, лучше не спрашивать. Пенчо капитально сдал за последние сутки. От бывшего сурового мафиози остались одни глаза, как и прежде немигающие, горящие, словно два яростных черных факела.

— Мы можем обойти там! — встряла вдруг Инна, указав на линию низких, но развесистых кустов.

Пенчо что-то спросил у Аниты. «Апач» жужжал совсем рядом. Небо темнело с ужасающей быстротой. Первая водяная шрапнель ударила по листьям, мигом намочив на нас одежду.

— Ты уже слышишь? — встрепенулся старик. — Инна, ты уже слышишь его?

— Я… Я не знаю, — вопрос привел ее в замешательство. — Мне почему-то кажется, что надо идти в ту сторону.

— Верно. Анита говорит, что ты слышишь! Мы не ошиблись… — И тут он заплакал.

Это случилось настолько неожиданно, что я даже перестал следить за вертолетом и за растяжкой, которую я поставил сотней метров раньше. «Железный дровосек» пустил слезу! Я бы скорее поверил, что зарыдает та желтая кошка, которая преследовала нас издали последние двадцать минут.

— Оцелот, — коротко отозвался тогда старик на мое предостережение. — В июне у них свадьбы. Днем не нападет.

Теперь он плакал, а я почему-то думал об этом оцелоте и совсем не был уверен в миролюбивых наклонностях полосатого верхолаза. Я и засек-то кошку только потому, что, двигаясь по лесу, имел привычку застывать на несколько секунд: на ходу никогда не почувствуешь леса.

Мы поползли под кустами. Позже, как это принято в команде Пеликана, я анализировал момент и не находил себе прощения за ошибку. Оставался единственный способ уйти от вертолета — это повернуть назад и обходить пустошь по границе леса. Но при одном воспоминании о чащобе мои изодранные в кровь ладони начинали зудеть. И, кроме того, обходной путь до темневшего вдали зеленого массива занял бы еще час. Пока мы корячились на брюхе, вертолет прошел трижды. Его перемещения навели меня на грустную мысль: парни внутри железной птички ждали нас. Если, как утверждала Анита, целью похода намечался именно тот лесной островок впереди, то «братишки» могли бы не преследовать нас пешком. Вполне вероятно, что мы сдираем последнюю кожу с животов, а на опушке нас уже поджидают.

Но всё оказалось не так. На самой границе слышимости раздался тонкий хлопок растяжки. Почти сразу же «Апач», улетевший за горизонт, сменил курс и принялся бороздить небо чуть ли не над головой. Вдобавок пошел премерзкий ливень, и сухая колючая почва мгновенно превратилась в жидкую грязь. Для полного счастья не хватало только, чтобы прискакал озабоченный женитьбой оцелот и вцепился мне в задницу. Я погладил Инкину, покрывшуюся пупырышками, лодыжку. Она улыбнулась благодарно, повернув ко мне черную от грязи щеку. Тяжелые капли, с сатанинским усердием лупившие по листьям, на земле собирались в ручейки и затекали под одежду. Если девочка после такой баньки не простудится, я готов поверить в ее индейское происхождение. Она ползла впереди меня, извиваясь в просветах кустарника. Джинсы и футболка на ней промокли насквозь, в капюшоне куртки образовалась целая лужа, из кроссовки торчали сразу три розовых тоненьких пальчика с остатками вишневого лака на крохотных ноготках.

Куда она носки девала? Ноги в кровь сотрет… Не успел я на нее разозлиться, как сверху открыли стрельбу. На фоне холодного ливня вертолет моментом отыскал нас и выдал координату. Обнадеживало то, что не палили из пушки. Значит, Инка им по-прежнему нужна.

— Пенчо! — крикнул я. — Поднимаемся — и бегом! Слышишь? Они нас видят, нет смысла валяться!

Стоило приоткрыть рот, как туда залилось не меньше полулитра воды. Не то, что произносить слова, а просто задрать лицо, и то оказалось нереальным. Я знал, что это ненадолго, что скоро выплеснется, не может такого запала хватить больше, чем на пару минут. Хотя Бог его ведает, мы тут не служили…

Пенчо не отвечал. Сквозь сплошную ревущую завесу ливня мне показалось, что я различаю краешек его синей штанины. Я добрался до Инкиного уха, велел ей двигать за мной, схватил ее окоченевшую руку и отважно плюхнулся в следующую лужу. Ручейки уже не пузырились робкими струйками, а сливались в настоящие реки. Поверить было невозможно, что пару минут назад здешняя почва напоминала солончак. Невинная тучка, притворявшаяся космами спящего львенка, распушилась по всему небу, разрослась колокольнями, минаретами; ледяные дымчатые языки хлестали по стонущим, пригнувшимся кронам. Видимость упала метров до трех, дождь обрушивался с таким ревом, что вертолет, от которого в завесе ливня остался лишь полустертый силуэт, кружил над нами совершенно беззвучно.

— Пенчо! — мы преодолели, захлебываясь, открытое пространство до следующей группы зарослей. — Пенчо, ты где?

Я отфыркивался, словно тюлень, и еле успевал протирать глаза; зажмурившаяся Инна тыкалась мне в спину.

— Пенчо!!

Сквозь неумолчный рев дождя мне послышалась автоматная очередь. Мы бежали, уже не скрываясь. Оглядываться назад не имело смысла: кто бы ни шел по пятам, находился в том же положении. Я заботился лишь о том, чтобы не выпустить руку Инны, и молил Бога, чтобы от влаги не отказало потом оружие. Проехавшись пару раз носом, добрались до опушки. Фантастика! Вертолета нигде не наблюдалось, зато молнии вспарывали горизонт, точно где-то вдали шипел и плевался огромный бикфордов шнур. По закону подлости ливень начал стихать.

Пока я озирался, поводя стволом, Инна заметила старика и застыла как вкопанная. Ее ногти впились мне в ладонь. Пенчо лежал, поджав под себя руки, точно сберегал на груди кулечек с чем-то ценным. Пышный куст пружинил под его тяжестью. Промокший насквозь рюкзак сполз на сторону, и потому я не сразу обратил внимание на поклажу. Драная сандалия сползла с его ноги, обнажив потрескавшуюся дубленую пятку. И глядя на желтую пятку, наполовину погрузившуюся в грязь, я сразу, без всякого сомнения, понял — это конец.

Когда мы его перевернули, он уже не дышал. Три пули вереницей влепились в ствол дерева, еще одна вырвала ему клок волос, не причинив малейшего вреда, и последняя пробила аорту. Ничего не добавишь, дед умер, как настоящий солдат. Я так и не спросил, сколько ему было лет, но подозреваю, большую часть своего сурового пути он провел не в мягкой постели под кружевным балдахином. Я так и не выяснил, какие идеалы исповедовал этот жутковатый человек. Его зашифрованные сказки про злых богов могли означать что угодно, включая острую паранойю. Но до цели он не дошел каких-то двести метров.

Наверное, Инна плакала, но слезы ее моментально смывало, как из брандспойта. Господи, как она до сих пор не сорвалась! Щуплой субтильной девчонке досталось за неделю столько, сколько не всякий вояка за годы службы огребет! Несмотря на кочевые прелести и стрельбу, Пенчо относился к ней, как к родному ребенку. Это для меня он — темная лошадка и главарь шайки, а ей-то он не сделал ровным счетом ничего плохого. Клубнику чистил, молоко деревенское привозил, останавливал машину, чтобы купить ей диски для плейера…

Колени ее подогнулись, она ухватилась за меня, уткнулась носом в плечо. Нам нельзя было оставаться на месте, следовало немедля уйти в сторону. Я понимал, что старику досталась шальная пуля: с вертолета пальнули, не особо надеясь, что попадут. Никакой снайпер в таких условиях не смог бы зацепить. И всё же превращаться в неподвижную мишень не стоило. Я перекинул пулемет на грудь, подхватил Инну под мышки.

— Анита!

Ах, дьявол, чуть не забыли! Тоже ведь человек, как-никак. Рюкзак свалился с плеча мертвого старика и висел вверх тормашками на одной лямке. Серая ткань промокла до черноты, из кармашка струйкой вытекало что-то желтое, скорее всего, порвался пакет с кашей. Сердце мое екнуло.

— Анита…

Тишина. На обратной стороне рюкзака зияла пробоина. Пуля, убившая Пенчо, прошла насквозь. Только не это!

Завязки от влаги распухли, пришлось разрезать ножом. Из прорезей контейнера потоками хлынула вода. Я не представлял, как отпирается клетка, дергал во все стороны, пока Инна не пришла на помощь. В ноздри ударил тяжелый запах зверя, тот самый запах, который шел от старика еще в Берлине. Карлица полулежала на разорванной, скатавшейся в комья подушке, левой ручкой придерживая рассеченную бровь. Правой недоразвитой клешней она норовила дотянуться до спины, но не позволял искалеченный сустав. Я просунул ладонь ей под плечи. Тельце оказалось неожиданно горячим, несмотря на то, что кукольную одежонку и одеяло можно было выжимать. Казалось, она в глубоком обмороке. Глаза закатились, нижняя челюсть отпала, обнажив беззубые красные десны.

— Инна, поговори с ней, у тебя же как-то получалось…

Та склонилась над несчастной бабушкой. Я проверил пистолеты. Небеса продолжали извергаться потоками воды, поляна, через которую мы ползли, стала сплошным озером. Но молнии уже не лупили с прежней силой, и над самой кромкой леса показался узкий участок голубого неба.

— Гера!

Я аж подпрыгнул, хотел рявкнуть, чтобы не орала, но осекся. Инна вытащила уродицу из клетки, прижала, как ребенка, к груди и застыла, разглядывая собственную ладонь. Со своего места я видел то, что не могла еще заметить она.

Пуля действительно прошла навылет.

 

Глава 15

ОФИЦЕР

Пьеса для двух чемоданов

Датчики весили сотню фунтов, не меньше. Юджину пришлось бросить оба компьютера, генератор и весь спутниковый пакет. Адаптеры, впрочем, он успел прихватить, кинул в сумку вместе с дисками и проводкой. Диски при беглом осмотре оказались вспомогательными драйверами, графикой, чем угодно, только не рабочей программой. Сейчас сложно было сказать, что в том хаосе оказалось непродуманным. Непродуманным, по сути дела, было всё. Чем четче он осознавал свое положение, тем в больший ужас приходил.

Так называемую «квартиру Ингрид» сотрудникам базы любезно предоставило посольство. Пристли и Сноу могли бы поселиться с Родригесом в отеле, но оборудование требовало слишком большой мощности. Могли возникнуть ненужные вопросы, и Большой Ю. принял решение запускать второй датчик на запасной квартире. Ковальский всё еще не мог поверить в катастрофу. Он убеждал себя, что, возможно, останься Пристли в отеле вместе с Луисом, вдвоем они смогли бы противостоять нападению. Хотя Луиса ухитрились отравить и в «Ванессе». Когда Ковальский снова вернулся в квартиру, беднягу Чарли с простреленным горлом уже увезли, и он мог без спешки осмотреть технику. Первым делом он обнаружил, что кто-то пытался выковырять один из информационных носителей. Парни из посольства, как и следовало ожидать, ограничились отпечатками пальцев и самым общим осмотром. В технике второго отдела они не разбирались, потому тревогу никто не поднял.

Далее, следуя интуиции, Юджин активизировал датчики. Он не ожидал легко найти Инну Кон. Вероятность того, что появится свежий шлейф, была крайне мала. За шесть лет исследований такого не случалось ни разу. Тем сильнее Ковальский был потрясен, когда, вернувшись из кухни с кофейником, взглянул на экран. То, что он увидел, буквально выбивало почву из-под ног. Рецептор не просто создал свежий шлейф. Во-первых, девушка была не одна. Бегло проанализировав характеристики суммарного потока, Юджин чуть не завопил. Боясь не успеть, он схватил первый попавшийся лист бумаги и принялся покрывать его цифрами. Закончив сбор данных, он немедленно позвонил на базу. И тут его ждал последний и самый страшный, не считая смерти друзей, удар. Мало того, что на базе его не желали слушать. Всё оказалось гораздо хуже. Минуту Юджин сидел, тупо переваривая новую напасть и слушая шорох помех в трубке. Затем он поднялся и принялся выдирать разъемы из компьютеров. В голове пульсировала единственная мысль: не дать им закрыть эксперимент! Сбежать! Вырвать время, хотя бы один день! Чем дальше он убегал, тем яснее понимал, каким дураком выглядит. Рано или поздно придется подчиниться силе и вернуться в посольство. Но прежде чем это произойдет, он должен найти девчонку.

Большая пересадочная станция. Ковальский совершенно не ориентировался в берлинском метро. Сначала ему представлялось важным отъехать как можно дальше. Слежку он заметил еще в такси. Пробегая со всей возможной скоростью, которую позволял ему груз, через стеклянные двери универмага, он до последнего мгновения не оставлял надежды на ошибку. И уже протиснувшись насквозь, уже разглядев на другой стороне улицы очередь одинаковых бежевых «мерседесов» с шашечками на крышах и уже намереваясь присоединиться к толпе на переходе, он увидел их…

И сразу узнал. Похожи на Кристоффа из первого отдела — их порода повсюду выглядит одинаково, во что ни одень. Двое в свободных пиджаках, подобно псам, вынюхивающим лисицу, ворвались внутрь и зигзагами помчались по отделам. Каким-то чудом не взглянули на выход, иначе засекли бы его тут же.

У Ковальского оставалось несколько секунд. Он шагнул в переход метро. Раскрашенный рекламными плакатами, желтый поезд стоял у перрона и, стоило Юджину войти в вагон, тут же тронулся. Две девушки потеснились, уступая место металлическим чемоданам. Через пять остановок он вышел, понятия не имея, где находится, поднялся на уровень выше, пересел в другой поезд. Тут вагон оказался почти пустым. Юджин оставил поклажу, уперся в схему движения, справился, в конце концов, с мандражем и сумел разобраться.

Оказывается, он пересел в наземную ветку и кружит, объезжая город, по большому кольцу. Оба сотовых трезвонили, не умолкая. Три ухоженные старушки в очках, сидевшие от него наискосок, прекратили балагурить и посматривали подозрительно. Ковальский выдавил улыбку, нажал на сброс и сделал вид, что кому-то отвечает. Не хватало еще, чтоб его тут запомнили. Обе трубки следовало немедленно выкинуть. После того что он узнал, и до тех пор пока не избавился от личных вещей, любые попытки скрыться были, несомненно, обречены. Хорошо, если «жучки» только в телефонах. Где найти место сменить одежду? Он отдавал себе отчет, что совершил колоссальную глупость, что действовал импульсивно, просто назло давлению, которое на него пытались оказать. Спина покрылась потом, болели плечи, болели кисти, вдобавок он нажил себе синяк на боку, неудачно уложив в сумку ноутбук. Невзирая на регулярные походы в спортзал, сидячая работа давала себя знать. С полной десантной выкладкой нечего и думать скрываться от псов.

О компьютерах жалеть не приходится. Вряд ли ему удастся достаточно быстро собрать здесь нужную конфигурацию. В розничной продаже подобных мощностей может не найтись. Но процессоры — лишь часть проблемы. Датчики не запустить на улице, ему необходимо тихое место, отсутствие вибраций и помех и минимум восемь киловатт на пиковую нагрузку.

Он принял решение. На следующей остановке вышел, прочитал расписание. Купил билет. Дотащился до скамеечки в конце перрона, огляделся. Здесь при необходимости можно было легко оторваться, спрыгнуть на пути, а дальше, с виадука, — на насыпь. Хотя без аппаратуры побег терял всякий смысл. Рядом никого не было; полная девушка в железнодорожной форме, с ключами в руках, проходя мимо, улыбнулась ему. Юджин приветливо кивнул, выждал, пока она скроется в будке для персонала, и разбил оба телефона об угол мусорной тумбы. Из тоннеля вынырнул встречный состав, плавно замедлил ход. Машинист лениво остановил на Юджине взгляд, зевнул и закурил сигарету. В первом вагоне размещались трое волосатых парней с пивом и велосипедами и старик, уткнувшийся в газету. Ковальский дернул дверь, вошел, сунул обломки телефонов в откидной ящик для мусора и вышел. Никто в его сторону даже не взглянул. Юджин вернулся к чемоданам, проводил убегающий поезд глазами.

Он не смог уговорить себя выйти на одной из центральных остановок, на периферии показалось надежнее. Пришлось выбрать вокзал Лихтенберг. Пыхтя, из последних сил дополз до камеры хранения. Оба чемодана вместе не поместились, Ковальский использовал две ячейки. При себе оставил только ноутбук и дискеты. Внутри залов ожидания фланировало на удивление мало пассажиров. Юджин прошел по подземному пандусу насквозь, запоминая выходы, покрутился минуту в газетной лавке.

Допустим, нужную конфигурацию он подберет. Антенну при известной ловкости настроить сумеет, в конце концов, он сам разрабатывал пакет полевой аппаратуры. Гораздо хуже обстояли дела с софтом. Перебирая содержимое сумки, Ковальский убедился, что захватил далеко не всё необходимое. Черт побери, кто мог угадать, где именно Сноу хранит программы! В штатном режиме два компа работали параллельно, обеспечивая контроль рецептора и зоны возмущений… Положим, для контроля остаточного следа он обойдется и одной машиной, но где раздобыть уникальный софт, который писали в течение полугода? Он хранился в третьем отделе, только там и можно было продублировать. Полное дерьмо! Одна лишь инсталляция и отладка систем способна занять несколько часов… И это в условиях, когда девушка, вероятнее всего, удаляется от Берлина со скоростью реактивного лайнера.

Юджин с помощью двух подростков-арабов разыскал интернет-кафе. Модератор зала, крашенная в голубой цвет девица с двумя серьгами в бровях и губе, долго не понимала, что ему требуется. Наконец произнесла «О'кей!» — единственное, по-видимому, известное ей английское слово — и удалилась искать кого-нибудь поумнее. Вокруг мальчишки в наушниках лупили по клавишам, участвуя в сетевом сражении.

Доступ во внутреннюю сеть третьего отдела, естественно, был закрыт, а найти здесь, в Берлине, профессионального хакера никто не поможет. Да и неизвестно, сумеет ли хакер достаточно быстро взломать пароли? Нелепо полагать, что Большой Ю., столь педантичный в плане безопасности, оставил этот вопрос без внимания…

Ковальский набрал личный мобильный номер Большого П.

— Юджин, что происходит?! Мне звонил Арчи, все считают, что тебя выкрали! Чем ты занят?

— Я занят своими непосредственными обязанностями, — Ковальский старался произносить слова спокойно и внятно, нельзя было им показать, что он испуган. И оставалась еще малюсенькая надежда, что он ошибся и шеф не замешан в происходящем. — Я делаю свое дело, отслеживаю рецептора. Случились непонятные вещи, кто-то пытается помешать.

— Юджин, мне звонил Умберто. Он хотел с тобой поговорить, как тебя найти?

Ковальский мысленно усмехнулся, кинул в прорезь автомата еще два евро. Теперь они захотели с ним поговорить. Как трогательно и как вовремя!

— Юджин, почему ты молчишь? Арчи в посольстве, ты можешь туда приехать? Он говорит, что кто-то похитил датчики…

— Техника у меня, — Ковальскому начинала надоедать эта игра. — Теперь слушайте. Я не хочу сейчас обсуждать, что вы там, у меня за спиной, затеяли. Мне нужен доступ к базе данных третьего отдела. Немедленно. Или вы мне сейчас сообщите пароли, или я кладу трубку и вместе с датчиками иду просить убежища в русское посольство.

— Юджин, ты в своем уме? Твой зам мне…

— Гарсии я верю теперь еще меньше, чем вам. У меня не хватает материала для активизации поиска. Новый комплект вы соберете минимум за месяц, а после гибели Луиса и пропажи Сноу у вас не остается спецов нужного класса. Дайте мне доступ к базе, и я постараюсь найти девушку. И передайте Большому Ю: если рецептора попытаются взять методами спецназа, ей конец.

— Юджин, я не больше тебя понимаю, что происходит! Ты знаешь, где девушка?

Ковальский вздохнул, подкормил автомат мелочью. Похоже, профессор с ним в одной лодке.

— Я не знаю, где она, но догадываюсь, с кем. Молите Бога, сэр, чтобы я ошибся, потому что если я прав, то мы все вместе скоро окажемся в большой куче дерьма.

— Ты можешь мне хотя бы намекнуть?

— Нет, сэр… Исключительно могу дать совет. Если вы не с ними, увольняйтесь. Уезжайте.

— Ковальский, обещай, что будешь держать меня в курсе, — голос Большого П. звучал почти похоронно. — Ты в сети? Пароли я дать не могу, но можешь скачать то, что тебе нужно, с моего пи-си. Утром я загружу. Диктуй, что тебе надо?

Следующее дело. Он взял такси до ближайшего универмага. Здесь были все необходимые отделы и даже парикмахерская. Почти не выбирая, Юджин купил смену одежды. Неосознанно, в пику привычной ему классике, взял что-то молодежное, даже аляповатое. Впрочем, полгорода по жаре одевались, как папуасы.

Нервы натянулись струнами. Ковальский шарахался от каждого громкого звука. Вдобавок бесило незнание языка: он свободно изъяснялся на испанском, не забыл еще русский, но немецкая речь доводила его до ручки. Сидя в парикмахерском кресле, Юджин дергался от ежеминутных объявлений по радио. Он убеждал себя, что это всего лишь реклама новых товаров и в любом крупном магазине имеется громкая связь, но не мог удержаться и, переодеваясь, выглядывал наружу: вдруг сейчас все забеспокоятся, станут заглядывать друг другу в лица в поисках указанных примет… Полный идиотизм, паранойя!

В очередной раз пришлось попотеть возле банкомата. Нет лучшего способа заявить о себе, как потребовать собственные деньги. С одной стороны, еще оставалась достаточная сумма казенной наличности, но Ковальский не был уверен, что принесет завтрашний день и удастся ли воспользоваться собственными сбережениями. Он уже ни в чем не был уверен.

Садясь в такси, Юджин взвешивал все «про» и «контра». Довериться в этом городе больше некому. Однако в одиночку задачу ему не осилить, а более заинтересованную личность не найти. Он оказался неплохим парнем, этот Кон, достаточно уравновешенным и не из тех, кто зарывает голову в песок. Людей, проникших в его квартиру, Кон воспринял вполне дружески и пытался накормить отварным картофелем с сельдью.

— Алло, Роберт? Это я, Юджин.

— Да, да, узнаю, — Кон за трубку схватился сразу, значит, домой она не вернулась…

— Пожалуйста, говори как можно тише, отвернись и прикройся рукой. Ты один?

— Да, я отвернулся. Один, в садике. Инны нет. Вы ее не нашли?

— Пока нет, но я сумею ее найти, если ты мне поможешь.

— Я же сказал: всё, что в моих силах. Зачем повторяться?

— Роберт, слушай внимательно. Я говорю из будки, времени очень мало. Встретимся там, где вы с Инной покупали картину, помнишь, ты рассказывал? Не называй вслух! Теперь следующее. Нам понадобятся машина и квартира дня на два. Но не твои, и чтобы никто не смог тебя там найти. Никто! Сможешь придумать?

— Сделаем.

— Это не всё. Рядом не должно быть трамвайных путей, не должно вестись земляных или строительных работ. И никаких высоковольтных линий.

— Понял, нет вопросов. Слушай, я тут тоже кое-что откопал, я теперь знаю, с кем она пропадает…

— Всё потом. Я жду тебя, постарайся доехать так, чтобы за тобой никто не мог проследить. Понимаешь?

— Пулей лечу!

Ковальский положил трубку. Отсюда, из будки, было удобно наблюдать за входом в галерею. Внезапно вспомнил главное.

— Роберт? Это снова я. Этим телефоном больше не пользуйся, совсем. Выкини его прямо сейчас, купим тебе новый.

— Хорошо, Юджин…

Ковальский потерся лбом о прозрачную стенку кабины, сунул в зубы сигарету. До сегодняшнего дня он курил лишь на вечеринках. Однако новый образ требовал и новых привычек. Он всмотрелся в свое отражение, представил себе отвращение на лице Лайзы, встреть она его таким вот стриженым блондином, да к тому же в дымчатых очках и с детским рюкзаком на плече.

— И еще один момент, Роберт. На всякий случай…

«Когда требуется выжить, недоверие важнее отваги», — сказал себе Ковальский и проверил, легко ли выпадает в ладонь нож.

Нож выпадал прекрасно.

 

Глава 16

ФЕРЗЬ

Цена вопроса

Кабинет имел непривычную форму, плавно изгибался, точно клюшка для гольфа, так что вошедший некоторое время оставался в одиночестве. Предупредительный молодой человек проверил пропуск, доложил о прибытии и бесшумно притворил сзади тяжелую двойную дверь. В последний момент ухо уловило короткий негромкий писк, означавший, что заработал электронный блокиратор замка, и вновь открыть двери можно, только введя специальный код.

Вдоль стен тянулись плотные, салатного оттенка портьеры, светильники в форме узких факелов рассеивали матовый свет в потолок. Посетитель очутился в этой тихой комнате в четвертый раз и не обнаружил изменений. Это ему понравилось. Та же строгая линия книжных шкафов по бокам, те же неброские акварели и портреты основателей государства. Всё функционально и уютно, без излишнего напыщенного официоза. Даже обязательного стола заседаний тут не было, столы заседаний не располагают к откровенности.

В конце темно-зеленой ковровой дорожки, вдоль низкого стеклянного стола сидели четверо. Три глубоких кожаных кресла напротив пока пустовали. Из ближнего легко поднялся поджарый, седеющий мужчина в очках без оправы. Лиц остальных посетитель разглядеть как следует не удавалось, так уж была сконструирована система освещения. Впрочем, посетитель знал, что когда сядет и отодвинется на пару дюймов назад, его лицо также окажется в тени. Маленький вежливый штрих. Когда-нибудь надо и у себя так устроить.

— Мистер Юханссон.

— Сэр.

Большой Ю. вежливо кивнул и опустился в предложенное кресло. Ладони у него вспотели. Напротив он видел лишь идеально отутюженные стрелки брюк, рукав рубашки с золотой запонкой, часы от Картье. До сегодняшнего вечера он встречался здесь исключительно с хозяином кабинета. Первый раз их пригласили вместе с Пендельсоном, и профессор так до конца и не понял важности встречи. Никогда после они с Большим П. это совместное посещение не вспоминали, хотя и вспомнить особо было нечего. Они слушали, Грегори говорил. Судя по тому, что сегодня вызвали его одного, Большого П. здесь всерьез не воспринимали. С одной стороны, это добавляло уверенности, с другой…

Сейчас Грегори вел себя настолько отчужденно, что Большой Ю. поневоле забеспокоился. Он положил диск с отчетом на край стола, потом сообразил, что нечем будет занять выходящие из-под контроля руки, и забрал его обратно. Медленно скосил глаза влево. Следующее кресло занимал полный мужчина в светлом костюме, чьи короткие толстые пальцы листали на коленях прошнурованную папку с документами. Поодаль, нога на ногу, скалил зубы стриженый и загорелый, как папуас, субъект неопределенного возраста, остававшийся, несмотря на полумрак, в угловатых солнцезащитных очках. В течение минуты тишину нарушало только шуршание бумаг, затем Грегори снова поднялся.

Позади Юханссона прошли двое, заняли свои места. По соседству села женщина, строго, по-деловому одетая и абсолютно ему незнакомая. Последнего вошедшего Большой Ю. уже видел, и притом неоднократно. Память на лица его никогда не подводила, и позже он непременно вспомнит, при каких обстоятельствах встречался с этим человеком, даже если тот не будет представлен.

— Леди и джентльмены, я прошу прощения за задержку, — Грегори поднял пульт, портьеры раздвинулись, обнажив экран и стойку с видеоаппаратурой. — Позвольте представить, мистер Юханссон, руководитель проекта «Секвойя».

Большой Ю. слегка приподнялся и кивнул.

— Мистер Мур, замдиректора института проблем мозга. Мы давно контактируем по смежным направлениям.

Обладатель часов «Картье» пошевелился в кресле, так и не показав лица. Большой Ю. понятия не имел, где находится и чем занимается указанный институт, но предположения оставил при себе.

— Мистер Маккензи представляет группу научного планирования министерства обороны.

Толстяк в светлом пиджаке кашлянул, изображая приветствие.

— Мистер Альварес, наш коллега из Мехико. Оперативный отдел.

Загорелый Альварес показал блестящий пробор.

Грегори или те, кто за ним, подвинулись рассудком, сказал себе Большой Ю. Доверить дело нашим «Береттам» — это упустить инициативу.

— Мистер Бентли, аналитический отдел нашего ведомства.

Вон ты что за птица! Юханссон вспомнил, как коротконогий человечек с равнодушно убегающими глазками приезжал к ним в лаборатории. Оставаясь всегда за спинами прочих членов комиссии, вопросов не задавал, документы листал бегло. Комиссия по безопасности труда, вот как это называлось. Проверка силы сквозняков и сроков годности огнетушителей. Этому невзрачному парню поручалась весьма бестолковая деятельность — определять, достаточно ли освещения на рабочих столах. Он еще вечно отставал со своим счетчиком.

Юханссон почувствовал, как по спине побежала первая капля пота. Потеть нельзя ни в коем случае, приказал он себе и принужденно улыбнулся в сторону Бентли — чуточку, самую малость, просто дать понять, что узнал «проверяющего». Большой Ю. прекрасно разбирался в терминологии Грегори. Аналитическим отделом называлось не что иное, как отдел внутренних расследований, контрразведка. Положение начинало выглядеть значительно хуже, чем он ожидал.

— Миссис Донетти, сотрудник нашего западноевропейского бюро.

По виду типичная шведка или немка. Светлая стрижка, каменное узкое лицо без особых примет. Юханссон встретился с ней взглядом и прилива оптимизма не испытал.

— Прежде чем мы заслушаем мистера Юханссона, позволю себе короткую справку, — Грегори повысил голос. — В общих чертах присутствующие знакомы с предметом. Проект «Секвойя» был одобрен и запущен шесть лет назад, на базе одновременно двух исследовательских центров: университета округа Колумбия и нашей лаборатории биофизики. Два года спустя принимается решение о введении грифа секретности и прекращении работ в гражданском заведении. Задачей проекта в широком смысле являлось создание точных приборов для регистрации слабых излучений мозга. Прикладные аспекты мы сейчас анализировать не будем, думаю, коллеги со мной согласятся.

В процессе работы был опробован прибор «С-11», или так называемый датчик Сноу — по имени сотрудника, предложившего оригинальную схему. Устройства касаться не станем, схема строго секретная, упомяну лишь, что использовался смелый симбиоз электроники и живых тканей. Группе под непосредственным управлением технического руководителя проекта, доктора Пендельсона, удалось установить следующее… Мистер Юханссон, поправьте меня, если я выражусь некорректно.

Итак, первое. Датчик Сноу не решил вопрос расшифровки мозговых излучений обычных людей. По общему признанию, наука в данном направлении давно зашла в тупик и вот почему. Мощность человеческого сигнала абсолютно недостаточна для проникновения во внешнюю среду. Редким исключением являются больные с морфологическими изменениями коры, скажем, эпилептики, но и в этом случае черепная коробка почти полностью экранирует сигнал.

Тем не менее работы не были свернуты, поскольку предложенный прибор начал регистрировать необычную активность редких объектов с аномально мощной энергетикой в узком диапазоне частот. Длина волны, как и прежде, неизвестна. Выявилась необъяснимая пока деталь: всплески такого характера не только чрезвычайно редки, но и не подвержены рассеянию в ожидаемой степени.

— Что значит «в ожидаемой степени»? — поднял толстый палец Маккензи.

— Упрощенно говоря, скорость рассеяния не отвечает закону Кулона, согласно которому любые физические процессы, по крайней мере, на этой планете, теряют со временем силу и скорость. Банальный пример. Кинем в воду камень и получим концентрически расходящуюся волну. А теперь представьте вместо затухающих кругов множество микроцунами шириной в полтора дюйма, разбегающихся по спирали и не теряющих первоначальной мощности.

— Даже после того, как камень утонул? — вставил из темноты Мур.

Голос его прозвучал резко и скрипуче.

— Верно. Указанное явление получило наименование «остаточный шлейф».

— Если я правильно представила ваш пример, мы имеем дело с подобием ультразвукового панорамного сканера? — спросила Донетти.

— Именно так. Приходится признать, что мы так и не расшифровали характер излучения и не можем точно определить скорость распространения. Шлейфа или еще нет, или он уже есть, промежуточный этап проследить не удается. Собственно, задолго до проекта «Секвойя» выдвигались теории единого биополя Земли. В зависимости от колебаний мировой научной конъюнктуры, эти теории получали большее или меньшее одобрение. Так или иначе, Пендельсон и Ковальский признавали вероятность всеобщего энергетического обмена, в противном случае явление объяснить просто не удавалось. Образно говоря, наши исследования напоминают поведение пользователя в процессе компьютерной игры. Он прекрасно понимает ход поединков на экране, но понятия не имеет, как процессор обсчитывает операции.

Вторым этапом надлежало определить, кого или что способен обнаружить этот, присущий редким людям, природный сканер. По прошествии времени нам удалось собрать вместе сразу трех «рецепторов», как их позже назвали, но ни малейших взаимодействий между ними зафиксировано не было. Соответственно, гипотеза о телепатическом контакте не нашла подтверждения.

— А сами люди? — уточнил Бентли. — По иным параметрам…

— Отнюдь, между ними ничего общего, кроме того, что все — мужчины. Прошу, взгляните на экран.

Все сделали вместе с креслами пол-оборота. Юханссон видел теперь лишь идеально подстриженный затылок Донетти и смог украдкой вытереть пот. Напряжение не отпускало его.

— Сначала карта западного полушария, затем карта мира. Зелеными точками обозначены места, где нам встретились «рецепторы», цифрами — даты. Вы видите восемнадцать точек, но с уверенностью можно говорить максимум о четырех случаях, поскольку в прочих четырнадцати замеры велись по «остаточным шлейфам», свежие выбросы так и не повторялись. Девять из них в Мексике, один — Белиз, три — США, остальные разбросаны по миру.

— То есть определенная тенденция присутствует. Вы продолжаете постоянное наблюдение за всеми? — раздался голос Маккензи.

— Следует пояснить. В настоящее время лаборатория располагает двумя стационарными комплектами оборудования и двумя полевыми. Точнее, располагала до вечера пятницы.

Большой Ю. незаметно вытер пот со лба.

— Стационарный комплект способен вычислить нахождение объекта лишь со значительной территориальной погрешностью и часто лишь спустя сутки после «выброса». Мы пока не знаем, с чем это связано. А полевой комплект удалось минимизировать до переносного состояния около года назад. Мы не можем за каждым «рецептором» закрепить технику стоимостью двести сорок тысяч.

Теперь о главном. На карте западного полушария нанесена штриховка оранжевого цвета. Ученый из группы Пендельсона, тот самый Ковальский, которого мы ищем, выдвинул предположение, что взаимодействия следует искать не между живыми «рецепторами», а в связи с некоторыми природными возмущениями.

— Прошу прощения, — вклинилась Донетти. — Ваши люди определили участок мозга или орган, ответственный за аномалию?

«Умная баба, — подумал Юханссон, — бьет в точку, мне бы такую в помощь…» Впрочем, странно ожидать глупостей от представителя военной разведки.

— Нет, до сих пор нет. Электростимуляция, впрочем, применялась, но безрезультатно.

— Вы хотите сказать, — помахал запонкой Мур, — что «рецепторы» способны предугадать будущие землетрясения или вулканическую активность, подобно животным? Но в этом нет ничего выдающегося, таких людей множество.

— С катаклизмами или погодными явлениями это никак не связано, — развел руками Грегори.

— А с чем связано? — одновременно спросили Мур и Донетти.

Грегори обвел глазами кабинет, налил себе содовой.

— Никто понятия не имеет, с чем это связано, — почти тоскливо заключил он. — Ковальский опробовал «С-12», или генератор слабых полей. Благодаря прибору была создана примерная модель возмущения мозга, на которое отреагировали сразу три «рецептора» на разных концах планеты. Собственно, поэтому мы их и стали так называть.

— Каким образом отреагировали? — Бентли что-то отметил в блокноте.

— Обычным образом. Сгенерировали ответное поле. Очень слабое.

— Значит, о попытках передачи информации или прямом управлении сознанием речь не идет? — быстро поинтересовалась Донетти.

«Это не женщина, а компьютер ракетной шахты», — подумал Юханссон.

— Пока нет, — Грегори протирал очки. — Речь идет о том, что явление неизвестной нам природы, находящееся в Мексике, предположительно в обозначенном квадрате, периодически продуцирует недоступный радиоаппаратуре сигнал, на который реагирует небольшая группа людей на планете.

— Что значит «периодически»?

— Слабая активность еженедельно, а мощные выбросы совпадают с лунным циклом. Но их интенсивность постоянно незначительно нарастает. Графически можно представить в виде пологой кривой, с точкой ноля примерно двадцать шесть лет назад. Если считать, что это не ноль, а всего лишь минимум, получим, что максимум должен прийтись на ближайшие дни.

— И поэтому убиты четыре человека? — тихо спросил Альварес.

Юханссону показалось, что все посмотрели на него. Грегори принялся за второе стекло своих очков.

— Другую причину пока никто не назвал.

— Ранее подобных проблем не возникало?

— Никогда.

— Три спецагента были расстреляны в упор, едва прибыли по указанному вами адресу, выживший находится в критическом состоянии, — Донетти повернулась к Юханссону лицом к лицу. — Почему никто не предупредил моих людей об опасности? Им дали вводную лишь доставить девушку в мое распоряжение.

— О гибели наших людей я доложил немедленно!

— Одну секунду, — подал голос Маккензи. — Я хотел бы кое-что уточнить. Восемь месяцев назад вами, — кивок в сторону Грегори, — были запрошены дополнительные фонды для отправки экспедиции в Мексику. Вы продолжаете утверждать, что имеете дело с «явлением неизвестной нам природы»?

— К сожалению, да. Мистер Юханссон более подробно доложит о результатах, — Грегори явно чувствовал себя не в своей тарелке. — Сейчас я найду нужный кадр.

— Вы видите маршрут передвижения нашей группы, — начал Большой Ю. И откашлялся: некстати запершило в горле. — От Пето и до Четумаля. Вдоль реки, затем на восток до города Питаль. За четыре месяца на территории полуострова были зарегистрированы один «остаточный шлейф» и четыре свежих сильных выброса. Место находится примерно вот здесь — сплошной лесной массив.

— Они там побывали?

— Разумеется. Все отчеты прилагаются. Ничего, кроме леса. Мы не в состоянии вспахать сотни гектаров джунглей, а вертолетная и спутниковая разведка не дали результатов. Впрочем, до нас там побывали тысячи археологов. Лес.

— И характеристики «природного» поля схожи с мозговой активностью человека? — спросил Мур.

— Не совсем. Сноу внедрил примерный классификатор, изобразив композицию «природной» волны в виде девяти графических построений. По возвращении Сноу провел компьютерное моделирование, и…

— И? — Мур увлеченно наклонился вперед, продемонстрировав свою носатую физиономию.

— Я подчеркиваю, это лишь модель. Согласно модели, появление «рецептора» на Юкатане, в десятимильной зоне свежего выброса должно немедленно привести его к смерти.

В кабинете повисла тяжелая тишина.

— Не к смерти физического тела. Если будет позволено… — Большой Ю. пожалел, что рядом нет Пендельсона.

— А бывает другая смерть? — оживился Альварес.

— Взгляните на экран. На верхних графиках вы видите работу мозга стандартного «рецептора». На нижних — то, что мы получили на Юкатане.

— Я ни черта не понимаю, — заявила Донетти.

— Сожалею, — мстительно заявил Большой Ю. — Не беспокойтесь, вы не в меньшинстве. Миссис Донетти, сколько времени вам потребуется, чтобы выучить китайский язык?

— Минимум два года.

— А теперь представьте, что одновременно вам нужно выучить суахили и русский, а также освоить геометрию Лобачевского и ряды Фурье. И не за два года, а за трое суток.

Донетти не обиделась, чем вызвала у Большого Ю. очередной приступ восхищения.

— Следующие кривые, — продолжал он, — не что иное, как энцефалограммы самых обычных людей в периоды наивысшего напряжения. За эталон взята активность мозга студентов университета в экзаменационный период, в последнюю ночь перед сдачей.

— Я понимаю, куда вы клоните, — возбужденно постучал по столу Мур. — Вы подразумеваете нервное переутомление, как следствие перегрузки информацией?

— Повторюсь, это одна из версий, выданных компьютером. Если отключить у человека защитные механизмы, то последует переутомление, ведущее или к нервному тику, или к провалам памяти, вплоть до склероза, или к шизофрении. Таких примеров в ученой среде — сколько угодно. Но прогнозируемое наложение друг на друга уникального излучения рецептора и свежего шлейфа «из леса» дает уровень нагрузки, в сто шестьдесят раз превышающий напряжение во время сессии. Это смерть. Шесть миллиардов человек ничего не почувствуют, а семнадцать найденных нами уникумов погибнут.

Большой Ю. обвел глазами притихших собеседников. Даже Альварес перестал раскачивать ботинком и спрятал дурацкую улыбку.

— И последнее. Из восемнадцати человек, более или менее отвечающих параметрам поиска, встретилась всего одна женщина. Дряхлая мексиканка, хотя сама считала себя настоящей майя. Отыскали ее в девяносто девятом году на Аляске; ее семья переехала в Анкоридж три поколения назад. Когда в этом году ее персоной снова заинтересовались, старушки уже не было в живых. Прошу внимания на экран, компьютер выдает трехмерную проекцию волны…

— Это шифры остальных рецепторов? — перебил Мур.

— Верно. Видите, графики почти совпадают, за исключением пятого и шестого…

— …Зеркальное изображение!

— Именно. То, что получило условное наименование «бета-несущая развертка». Носителем бета-развертки оказалась единственная женщина, та самая крестьянка, то есть сравнивать было не с кем.

— Но обладающий бета-разверткой рецептор не должен был погибнуть, так? — Маккензи тоже выдвинулся из тени.

— Ковальский предложил гипотезу, согласно которой наличие рецепторных полей у мужчин носит рудиментарный характер, они лишь переносчики.

— А зачем эти поля женщинам?

— Чтобы вступить в контакт. — Присутствующие разом зашевелились.

— Мистер Юханссон, — вновь поднял палец Мур. — Раз уж прозвучало сравнение с экзаменационной сессией, подразумевается ли передача некоего массива информации?

— Мы не знаем.

— Зато теперь мы знаем цену вопроса, — Бентли повернулся к Донетти. — Эта девочка…

— Нам также нужны данные по ней! — приподнялся Альварес.

Грегори задумчиво кивнул.

— Экспедицией руководил Ковальский? — Бентли перевернул листочек в блокноте. — Вы можете дать поименный состав?

— Да, Ковальский. А также Гарсия Умберто, Луис Родригес и Хелен Доу.

— Мистер Бентли, прошу вас, — Грегори ослабил галстук.

Бентли перевернул пару листочков в блокноте.

— Мистер Юханссон, вам известно, что ваш коллега, профессор Пендельсон, вчера ночью переслал Ковальскому программное обеспечение, проходящее под грифом «Два-д»?

Юханссон открыл рот. Теперь на него смотрели действительно все.

— Нами начато служебное расследование. Вам известно также, что из второго отдела, начальником которого является Ковальский, исчезли архивные данные за март-апрель девяносто девятого года? Кто, кроме служащих отдела, имеет доступ к информации? Пендельсон?

— Э-э-э… Нет, исключительно сотрудники отдела.

— Мистер Юханссон, обстоятельства вынуждают меня напоминать вам очевидные вещи. — Бентли смотрел на него почти с сочувствием. — Изменение архивной базы данных запрещено. Любая попытка немедленно фиксируется. Вы меня понимаете?

Большой Ю. понимал. До сего дня он считал, что безопасность базы обеспечивает не кто иной, как он.

— Одиннадцатого июня, в 16.22, по свежему выбросу определен рецептор, которому присвоен номер «Девятнадцать-и», — пресловутая Инна Кон. Дежурный оператор Луис Родригес. Согласны? А в 18.47 база данных уже изменена! В 20.30 группа Родригес — Сноу — Пристли вылетает в Берлин. 12 июня, в 9.34 по Гринвичу, Родригес принимает следующий свежий выброс и докладывает о визуальном контакте. Оператор Гарсия Умберто. Дальнейшее известно: Луис Родригес отравлен, Чарльз Пристли с двойным ранением в реанимации, Эдвард Сноу исчез.

— Если вам всё известно, то должно быть известно, чей личный пароль использовался для взлома архива.

— Пароль Ковальского. Что происходило в марте того года?

Большой Ю. чувствовал настоятельную потребность хлебнуть чего-нибудь покрепче. Он взглядом попытался найти поддержку у Грегори, но тот нарочито старательно протирал очки. Большой Ю. несколько раз сжал и разжал кулаки, подошел к компьютеру, вставил диск. За спиной Альварес раскачивал ботинком.

Юханссон вошел в поисковую систему, выбрал в меню «график работ». Большой экран на стене моментально продублировал результаты.

— По второму отделу… Ремонт техники, ввод очереди фидерного каскада… Родригес в отпуске… Шестнадцатое число: зарегистрирован шлейф, дежурный оператор Сол Рейли. Отправлена группа, стандартный перечень действий. Всё…

— Далеко не всё, мистер Юханссон, — ласково улыбнулся Бентли. — Какой номер был присвоен рецептору?

— Одну секунду… «Шестнадцать-м», соответственно, даты. Рецептор оказался слабым, бесперспективным, у меня стоит пометка.

— Вы можете прямо сейчас показать этого парня?

— Здесь у меня только самая общая информация. Секунду… Пенчо Фернандес Кордоба, семьдесят три года, Мексика, уроженец города Фелипе Карильо Пуэрто, активность проявил на севере штата Герреро. Из семьи мелких фермеров, вдовец, психические показатели — норма… Дальше идут данные телеметрии…

— Мы видим, спасибо. Остальное стерто, точнее украдено, — точный адрес, фото, документы. — Бентли повернулся к Альваресу. — Будет замечательно, если вы найдете этого человека!

— Считайте, что мы уже работаем, — Альварес улыбнулся еще шире. — В свою очередь у меня вопрос к шефу проекта. Вы сказали, что ждете на Юкатане следующего большого выхлопа, или как там называется?

Большой Ю. нажал пару клавиш.

— Через четыре дня, девятнадцатого, но это весьма условно.

— Там мы их и встретим. Стационарный радар засечет, когда ваша девушка начнет «трансляцию»?

— Конечно… А кого «их»? — Альварес выключил улыбку.

— Не одна же она поплывет через океан…

— И пойдет через джунгли, — добавила Донетти.

— Верно, коллега, — шутливо отдал честь Альварес. — Мистер Грегори, я не хочу, чтоб в моих людей стреляли отравленными пулями. Скажите сразу, оставлять там кого-нибудь, кроме нее, в живых?

 

Глава 17

ОФИЦЕР

На страже демократии

— А куда девать эти желтые? — Роберт стоял, растопырив руки с проводами, словно деревенская пряха.

— Оба желтых в крайние гнезда, — не поднимая головы, командовал Ковальский. — А черный пусть пока болтается.

В трезвом состоянии Кон оказался незаменимым помощником, Юджин всё отчетливее понимал, что без его содействия ничего бы не получилось. Роберт нашел какого-то старого друга — такого же, как он сам, музыканта — и уговорил его пожить недельку в пансионе. Квартира была в самый раз: почти на окраине, в тихом зеленом дворике и с единственными соседями внизу. С машиной сложилось еще проще. Роберт взял у Юджина деньги и просто-напросто купил за пятьсот евро припаркованный в тупике «гольф» восемьдесят заросшего года. Хозяин антиквариата от радости, что не придется платить за эвакуацию на свалку, проставил им упаковку пива.

— Странное дело! — задумчиво произнес Кон, в сто первый раз подавая Юджину инструмент. — Вся эта лабуда из-за тебя получилась, так? Я ведь тебя ненавидеть должен, верно?

— А тебе от этого легче?.. Ты веришь в Бога? Если да, помолись, потому что я включаю.

Юджину было чуточку страшно, неизвестно, как датчики перенесли тряску. Но компьютер начал привычную штатную проверку систем.

— Ты сможешь ее найти? — бородач дышал в самое ухо.

— Не далее тысячи километров… Подожди, ты мешаешь. Иди лучше поставь кофе.

Он встряхнулся, отгоняя огненные круги перед глазами. Шла вторая ночь без сна, было выпито почти две банки «Якобса» и выкурено несметное число сигарет. Мысли о завтрашнем дне Ковальский старательно давил. Увольнение — это в самом идеальном случае, это если ему удастся доказать свою правоту. Прервать эксперимент в тот момент когда случилось нечто невероятное, когда он своими глазами увидел, как… Мерзавцы! Нет, тут не всё так просто! Сомнений быть не может, база засекла явление одновременно с ним, и кто-то наверху постарался дать команду к отступлению именно в этот момент. Профаны, они попросту не представляют, с чем имеют дело…

Второй компьютер сигнализировал о готовности к загрузке.

— Вот оно!

— Я ничего не понимаю! — Роберт пыхтел за спиной, как попавший в капкан медведь.

— Смотри! — От возбуждения у Ковальского задергалась щека. — Смотри, это то, о чем я тебе говорил. Когда я первый раз приехал на квартиру моего коллеги, в которого стреляли, я был настолько выбит из колеи, что на аппаратуру не обратил внимания. Потом, когда Пристли отвезли в больницу, я вернулся и заметил кое-что непонятное. Гляди сюда, я тебе растолкую, ты поймешь. На этом диске пишется телеметрия ведомого объекта, в данном случае, извини, твоей супруги. На этом одновременно идет сличение параметров сигнала с нашей базой, то есть оператор постоянно в контакте с центральным компьютером. А вот этот диск выполняет своего рода функции черного ящика: он фиксирует все переговоры полевого оператора с тем, кто находится в Америке, — как устные переговоры, так и через терминал.

Сперва мне доложили, что ничего не тронуто, что преступник выстрелил в Чарли и бежал. Но они были невнимательны. Убийца заходил в квартиру и пытался похитить именно этот, третий носитель. Что меня больше всего и напугало. Чарли немедленно сообщил на базу об изменениях в показаниях прибора, запросил подтверждения, попытался доложить Родригесу, но тот был уже мертв… Убийцу спугнули соседи, здесь живут потрясающе законопослушные люди. Кто-то вышел на лестницу, несмотря на поздний час: видимо, услышали крик или топот. Но человеку несведущему очень непросто было бы догадаться, что именно надо брать… Оборудование уникальное, и, кроме меня, мало кто способен правильно поставить задачу. Но тот, кто стрелял, почти разобрался. Его просто отвлекли в последний момент. Видишь, он не смог вытащить диск, потому что мы используем блокираторы гнезда собственной конструкции.

— Я правильно тебя понял? В вашей конторе завелась крыса?

— Как это ни грустно. И, самое печальное, я знаю, кто дежурил на базе…

— Так сообщи своим.

— Что я и сделал, практически сразу. Воткни, пожалуйста, черный провод. Ага…

— И что сказало твое начальство?

— Мое начальство приказало немедленно сдать аппаратуру и записи парням из оперативного отдела. Ума не приложу, кому мы мешали.

— Так ты сам не из ЦРУ?

Ковальский пожал плечами. Руки его перебегали с одной клавиатуры на другую.

— Роберт, я не какой-нибудь клерк. База находится на довольствии Пентагона. Только я никак не пойму, отчего вы, русские, да и весь мир, так панически боитесь американских военных. Сделали из нас жуткое пугало…

— Понятно, понятно, это мы слышали! На самом-то деле Америка стоит на страже мира, спасает мир от терроризма и помогает всем остальным недоумкам строить «правильную» демократию. Я верно излагаю?

Ковальский вздохнул, насыпал в чашку сахару. Вставил в гнездо антивирусный диск. Минут на пятнадцать можно расслабиться. Жаль только, что качество сетевого напряжения оставляет желать лучшего.

— Я не политик, Роберт, и не буду вести с тобой идеологические споры. Ты знаешь, что ежегодно Америка принимает до четырехсот тысяч эмигрантов? Мой дед переплыл океан в двадцать втором году, когда убедился, что Белое движение расползается по парижским кабакам. Ругать Америку модно, люди всегда будут поносить тех, кому завидуют, и искать у них изъяны. Ах, расовые проблемы! Завезите к себе в Россию двадцать миллионов черных, а мы посмотрим, как вы заговорите через пару лет. Ах, переполнены тюрьмы, страшно выйти ночью на улицу! Черт подери, Боб, это лишь небольшая цена, которую платят граждане моей родины за соблюдение собственных прав!

Я никогда не был в России, но в нашей семье принято смотреть русское телевидение. Извини, но общество, где суды выпускают бандитов из тюрем за взятки, где президент палит из танков по собственному парламенту, где бизнесменов презирают, точно мелких жуликов, а про гангстеров ставят киноэпопеи, — такое общество ничем не привлекательнее. А Европа? Да, Европа для многих американцев — нечто вроде культурной Мекки, генетическая память об утраченном интеллектуальном рае, согласен. Но мы не завидуем, потому что мы идем впереди. Завидуют нам и от этого еще больше злятся. Кичатся своими картинными галереями и чистотой в метро, а сами только и ищут возможности получить грин-карту.

— Значит, Женя, ты пашешь на военных, и тебя это не гложет, — беззлобно отозвался Кон.

— Погоди… — Ковальский вставил в гнездо загрузочный диск. Пока шло неплохо, Большой П. не подвел. Оставались еще четыре таких же диска, где-то на полчаса работы. — Нет, меня не гложет. Я люблю свою страну и хочу, чтобы она оставалась и впредь самой сильной. От Америки зависит будущее планеты, потому что мы никогда не скрывали, что стремимся к личному благоденствию. Нет ничего более нормального, чем здоровое желание видеть своих детей и внуков богатыми. И если бы я мог приложить способности к разработке оружия, я бы это сделал. Ты удовлетворен?

— Куда уж… — невесело рассмеялся Роберт. — Ты меня почти вдохновил…

— Боб, не пытайся, пожалуйста, ввернуть один из ваших русских ударов ниже пояса…

— Будто ты сам не русский!

— Лишь наполовину. В этом-то и заблуждение: вы почему-то считаете, что национальные корни должны оправдывать некое возвышенное состояние души, якобы присущее исключительно соотечественникам Раскольникова и Карамазова. Я знаю, о чем ты думаешь, но не сомневайся, я тоже читал Достоевского. Позволь тебя заверить, не надо жить в Москве, чтобы понимать идеи классиков, на той стороне планеты люди не дурнее ваших! И, между прочим, намного религиознее и честнее. У нас просто не запудрены мозги, мы живем сегодня и сейчас, мы радуемся жизни а не пьем водку… Извини.

— Да ладно, замнем! — Кон почесал обросший подбородок, выбил из пачки сигарету. — Я не так часто и пью. Просто… Я не знаю, как мне справиться с ее уходом.

Ковальский примирительно похлопал напарника по плечу. Нервы совсем разболтались. Какого дьявола он обрушился на совершенно беззлобного, безобидного человека, который искренне пытается ему помочь и при этом, похоже, не задумывается, какой опасности себя подвергает? Юджин вставил следующий диск, осторожно выглянул в окно. По садику кругами катался ребенок на желтом велосипеде, больше никого не было… А вот теперь показался. Двое рабочих на противоположном конце двора, установив стремянку, меняли лампы в фонаре. Их заслоняла густая листва, но вроде бы угрозы они не представляли.

— Расскажи мне об Инне, — почти ласково попросил Ковальский. — Мне необходимо знать о ней как можно больше…

Роберт тяжело вздохнул.

— Ну, то чего ты жаждешь, не услышишь. Никаких потусторонних штучек за ней не наблюдалось, это уж точно. Она, конечно, да… Она девушка неординарная. До меня дважды была замужем, да и кроме мужей приключений ей хватало. Ты не подумай, я не пытаюсь собственную жену выставить шлюхой. Просто для того, чтобы врубиться в наши отношения, надо взять на веру одну вещь: ужиться с ней могу только я, больше никто. Ни раньше, ни теперь. Так что к этому кучерявому обормоту, — он небрежно кивнул на валявшийся снимок «Полароида», — я ревности не испытываю. Ревность давно кончилась, парень просто не знает, с кем связался.

Ковальский мельком взглянул на фото. Освещение отвратительное, мужчина в белой футболке спит, обняв подушку, на краю кожаного углового дивана. Он сразу узнал персонаж, но не стал говорить Роберту, что обладает пятеркой снимков гораздо лучшего качества.

— Я нашел фотку в ее новой квартире. Может, поискал — еще бы чего нашел, да этот немец ненормальный, хаусмастер, все уши прогудел, — продолжал Кон нарочито небрежным тоном. — И знаешь, что тут неправильно? Ведь Инка первоклассный фотограф, она в Риге свои работы на выставки посылала. А тут такое дерьмо. Неспроста. Он не хотел фотографироваться, вот и щелкнула его во сне. Но это так, поиграется и отстанет, не в этом дело.

Она очень непростой человек, не в смысле уживчивости. Женственная, да, и готовит отлично, нет вопросов. Тут дело в другом. Она постоянно в поиске, таких людей очень мало. Во всяком случае, я таких больше не встречал. Мы познакомились, когда она пела в группе у моего друга, а я играл в другой команде. Ей совершенно необходимо, как воздух, быть на людях. Не то чтобы в толпе, на улице, а ей необходимо внимание, общение, тусовка. Она очень тонко чувствует такие нюансы, на которые другим бабам до фонаря. Например, люди не одержимые, приземленные ей совсем не интересны, она их попросту не замечает. И всё время вертит носом, где бы поживиться. Не баблом и не развлекухой, а вроде продюсера: таланты вынюхивает. Найдет, набросится и, пока не выжмет, не отпустит. Ты думаешь, она потому и от меня сбежала? Э, нет, у меня редкий дар — ее успокаивать. Это навсегда, это уже давно не страсть кипучая, а глубже и тверже, вроде каменной опоры, на которую остальные украшения нанизаны. И сама она прекрасно это чувствует и злится оттого. Ей ведь плохо одной, Инка одна жить совсем не может.

Я понимаю, это каждой женщине нужно, но тут другое… Смотри, у нее чистый сильный голос. Конечно, не поставлен академически, но народ с ума сходил, на люстрах висел, когда она выступала. А плюс к тому гитара. И фотография. И еще дизайном в Интернете серьезно увлеклась. А последняя фишка была, уже когда мы в Германию уезжать решили, — это стать профессиональным звукорежиссером. Может, она бы и не поехала, но вдолбила себе в голову, что там образование самое толковое да еще бесплатно. Я не упирался: хочешь — в Германию, хочешь — в Алжир. С ней невозможно спорить.

Мы совсем неплохо жили в Риге, в смысле материально: толпа друзей, в доме вечный праздник. Последние годы, не попишешь, стало тяжелее, музыкой уже не заработать. Я реально смотрю: второго Хендрикса из меня не получилось, а до старости по подвалам скакать — тоже не малина. Пытался в бизнес полезть, торговал техникой всякой, рокерскими нашими прибамбасами… Шло помаленьку, но хуже и хуже. Не то чтобы хреновый из меня барыга, а даже не знаю… У нас там всё же не Америка, народ попроще, им бы пожрать в первую очередь. Я к тому говорю, что Инка привыкла на широкую ногу жить: постоянно в такси, что ни день — шмотки новые, туфли по триста баксов. Я — всегда пожалуйста, но денег-то всё меньше.

Она, когда в больницу слегла, чуть не померла, мы же не знали, что диабет. Врачи сказали, организм на пределе — прямое следствие наркоты: печень подсажена, почки туда же, плюс к тому еще кое-что, тебе это неважно. Я тогда на нее единственный раз надавил, сказал, всё, подруга, отпелась, хрен тебе, а не клубы каждую ночь. Или сиди дома, или погибнешь от такой жизни. Половина тусовки вокруг нее на кокаин уже перешла, да и мои друганы не лучше, вот я и почувствовал, что сползаем. Совсем сползаем. Она послушалась. Или смерти испугалась, или тогда еще чувства ко мне имела какие-то. И почти сразу заняла себя фотографией этой, звуком, аранжировки начала писать. Кстати, ты знаешь, из нее неплохой бы композитор получился, без дураков. Может, если бы мы в Бундес не поперлись… Я тоже думал: ну, не могу ей жизнь богатую обеспечить, не складывается, а вдруг там, за бугром, получится?

Понимаешь, она не то чтобы стерва такая: мол бабки гони, иначе с тобой в постель не лягу, — нет, она к той породе женщин принадлежит, которых нельзя представить в хибаре или, там, в китайском тряпье, или чтоб мясо с ножа. Она в квартиру — прикинь, — она такие штуки вечно покупала! Например, вино пили только из офигенно дорогих бокалов, красных таких, с золотой оплеткой, и не какое-нибудь вино, а определенных лет. Шмотки я ей вообще сам покупать боялся…

— То есть по принципу «В человеке всё должно быть прекрасно»? — процитировал Ковальский.

— Как бы да… Ей для души нужна была внешняя гармония во всяких мелочах. Мужики по ней сохли капитально, сперва я дергался, после привык. Удержать невозможно. Для нее это как наркотик, но не в смысле секса. Ей постоянно необходимо впитывать людей, понимаешь? Как тебе объяснить?..

— Я понимаю, — кивнул Юджин. — Новые впечатления.

— Ну, нет, скорее, как спасательный круг, чтобы держаться на плаву… Она ведь к тому же больна серьезно. Ну, все мы через это прошли: кто-то из ребят загнулся, а кто на белом плотно сидел, и до тридцатки не дотянул. Да… Она живет, понимаешь, как бы в другом ритме, в другом времени…

— Горит?

— Можно сказать и так. Я научился, это было непросто, но я научился под нее подлаживаться, делать так, чтобы она чувствовала тыл. О, мы могли дико поругаться! Точнее не мы, а она. Но я уже привык и принимал ее, как есть. Пока другие только успевают принять решение, она уже с головой окунается в новое дело…

— Ей быстро всё надоедает?

— Ты знаешь, сначала я тоже так думал. Думал, она разбросана. Но тем она меня, наверное, и тянет, и восхищает все эти годы, что умеет выбирать. Она переключается с одного на другое, но делает это лишь потому, что в сутках всего двадцать четыре часа. Она всё время живет за троих…

— Почему она от тебя ушла?

— Ну, обычное дело. Она давно носилась с этим путешествием, и я был не против. Ради Бога! А тут переезд сожрал столько денег, что поездку пришлось отложить. В Берлине не так-то просто найти работу, а я еще плохо понимаю язык…

— Какую поездку?

— На Юкатан.

— Что? Что ты сказал?! — Ковальский поперхнулся кофе. — Она собиралась в Мексику?!

— Да, а что тут такого необычного? Просто дорого очень. Я хочу сказать, в теперешнем моем положении дорого.

Юджин вскочил с кресла. Ему вдруг почудилось, что из громоздкой связки ключей, которую он безуспешно перебирал последние дни, вдруг выпал единственно подходящий к заветной скважине.

— Расскажи мне подробнее. Почему именно Юкатан?

— О, это долгая песня…

— У нас есть время! — Ковальский сменил последний диск, приподнял защитную пластину над панелью датчика, ввел шифр. Загорелись два зеленых огонька из пяти, нехотя качнулась риска на шкале. Должно хватить…

— Я тебе должен немножко растолковать Инкину философскую доктрину, как я ее понимаю. Она считает, что мысль Дарвина насчет «венца творения» следует поправить… Нет, не в том споре, произошли мы от гориллы или от Адама. Она думает, что человек сегодняшний — еще не венец творения, что еще многое изменится, что мы вроде гусениц, из которых, пардон, когда-нибудь вылупятся… Уж не знаю, бабочки или что похуже, но с крыльями, и это будет круто. Ее выражение.

— Твоя супруга — поклонница Ницше?

— Если у нее и есть кумир, то скорее Кастанеда. Так вот, она, когда слегка выпьет или косячок подкурит, способна рассуждать часами: типа человеку не требуется десять тысяч лет, чтобы перестать быть гусеницей. Ты бы видел ее глаза, когда она спорит на эту тему! Все гадости, которые присущи людям, все самые чудовищные поступки она относит на счет нереализованных творческих возможностей. То бишь ежели потенциальным убийцам дать возможность раскрыться, каким-то волшебным образом стимулировать их скрытые таланты, то резко приблизится золотой век. Или вернется. Уж не знаю, как вернее будет сказать… Скачок в развитии, по ее мнению, возможен уже сейчас и был возможен и пятьсот, и тысячу лет назад, но нам никак не «скакнуть», потому что мы живем по неверной схеме.

— Извини, пока не вижу ничего оригинального. Насколько я помню, схема проста: жевать грибы и тихо тощать среди кактусов. Для этого и нужна поездка в Мексику?

Оба компьютера заявили о полной готовности. Ковальский совершал привычные механические движения, втыкал штекеры, менял режимы восприимчивости, наконец, помедлив, выдал на контакты датчика самый малый ток. На панели засветился третий диод, пару раз моргнул, погас, затем снова включился — уже окончательно. Руки Юджина двигались, а в ушах всё отчетливей раздавался скрежет открываемого замка. Она стремилась в Мексику…

— Ты хотел услышать — я рассказал! — не обиделся Роберт. — Инна туда не за грибами собиралась, для этого переть на край света нет смысла, достаточно в Амстердам сгонять. Она вбила себе в голову, что… ну, что, может быть, ей там полегчает с диабетом…

— А? — Ковальский невольно разинул рот.

— Да, потянуло и всё тут, ничего не сделаешь. Последний год только и разговоров, чуть ли не грезит своими индейцами. Конкретной цели никакой — пирамиду там новую открыть или навсегда поселиться… Я же говорю, живет за троих, на месте не удержишь. За то и люблю, наверное, хотя врагу такой жены не пожелаю. Я сам-то довольно чокнутый, как ушел от предков в семнадцать лет с гитарой, так и вращаюсь. Это здесь, в Берлине, болото, народ сидит вечерами по барам без музыки, точно на поминках, а там мы чудили обалденно. Но, по сравнению с Инкой, признаюсь, я пас…

Ковальский переводил взгляд с одного монитора на другой. Как всегда при разгоне датчиков, его охватило чувство сродни религиозному экстазу. Шесть лет прошло с того дня, как они впервые научили крысиный мозг жить без тела, а затем добились обратной сенсорной связи на простейшем рефлекторном уровне; но каждый раз, запуская сигнал побудки, он трясся, будто фанатик перед святыми мощами. Трясся и переставал замечать происходящее.

Роберт продолжал еще что-то говорить, приканчивая шестую бутылку пива. Как бы парень ни храбрился, ни создавал видимость, что понимает ситуацию, в глубине души он, несомненно, начинал чувствовать, что не всё так просто, что сегодняшний побег супруги — вовсе не побег. Ковальский пока ни слова не сказал ему о своих худших предположениях. Тем более Мексика…

Он поймал затухающий шлейф. Всё как тогда, в Калифорнии, когда Гарсия передал результаты первичных наблюдений. Фантастическая амплитуда в бета-развертке, зона покоя в шестнадцать раз меньше активной, что совершенно немыслимо и не встречалось ранее ни у одного рецептора, и процент наложения… Он переметнулся ко второму монитору, забегал по клавишам.

— О, Боже, на сей раз почти девяносто шесть процентов!

— Что такое? Чего ты стонешь? — перепугался Роберт. — Ты соображаешь в этой белиберде? Ты ее нашел?

— Нет, пока нет, я же говорил, это не радар! Я вижу только, что некоторое время назад — пока не могу сказать точно когда, идет обработка данных, но скорее всего ночью — ее мозг опять вышел на контакт…

— Контакт с кем? С пришельцами, что ли?

— Сомневаюсь. Есть у меня одно предположение, но проверить его можно только в нашей лаборатории… На всякий случай я отослал записку своему шефу, вдруг у них осталась капля разума. Но наши с тобой головы так не умеют, это уж точно.

Датчик негромко пискнул, один из огоньков погас. Плохо дело…

— Женя, ты думаешь, что Инка… сходит с ума?

— Успокойся, я тебе десять раз повторял, все рецепторы абсолютно нормальны.

Не мог же Ковальский сказать издерганному мужу, что показатели возмущения таинственной зоны на Юкатане, по данным компьютера, уже на девяносто процентов совпадают с показателями мозга Инны Кон! Потому что тот задал бы сразу логичный вопрос: что будет, когда совпадение достигнет ста? И на вопрос этот у Ковальского подходящего ответа не имелось, прежнее максимальное наложение у той мексиканки с Аляски достигало, помнится, восьмидесяти трех процентов.

И уж тем более он не допускал и мысли рассказать Бобу о крысах…

О крысах знали только он, Эдвард и Большой П. Рапорт они составили по всей форме, а Пендельсон собрал их после и спросил: «С чем мы столкнулись? Смелее, ребята!»

— Полагаю, недопустимая халатность, сэр! — Как младший по должности, Сноу козырнул первым.

— Ваше мнение, Ковальский? — Большой П. выглядел совершенно разбитым.

— Вопиющая халатность, сэр! — подтвердил Юджин. — Я указал в объяснительной, что этот лаборант, Тенесси, находился на рабочем месте в состоянии опьянения и, безусловно, должен быть немедленно уволен. Своей вины я не слагаю, сэр. Я отвлекся и не провел обязательный контроль перед заступлением на смену.

— А что он сам пишет в объяснительной? — спросил Большой П. с таким видом, будто ничего не читал.

Они все вместе разыгрывали небольшую партию на случай вмешательства более крупного начальства. Слава Господу, в ту ночь Сноу заступил дежурным оператором, а старик Пендельсон знал его еще студентом. Они могли доверять друг другу — все трое — и на ходу прокручивали варианты поведения…

— Он пишет, что отошел ненадолго в туалет, а когда вернулся, обнаружил тлеющую проводку автопоилки. Сообщать дежурному не стал, хотя это вменено инструкцией. Надеялся справиться собственными силами. Он перевел животных из четвертого вольера в третий, поднял крышку, обесточил поилку и отправился за инструментом, чтобы вывернуть консоль. Когда он вернулся, увидел, что крысы сбежали. Видимо, неплотно защелкнулся замок на дверце вольера…

— Юджин… — Большой П., как всегда в состоянии крайнего возбуждения, крутил в пальцах незажженную сигару. — Юджин, через час я докладываю о результатах расследования Большому Ю., и копия докладной уходит в аналитический отдел. Как по-твоему, версия о вопиющей халатности выглядит достаточно достоверно?

Ковальский понимал, что на самом деле вопрос звучит иначе: «Юджин, достаточно ли глупы парни из службы безопасности, чтобы не потребовать кусок сгоревшей проводки, которого не существует в природе? Достаточно ли они ленивы, чтобы не заглянуть в лабораторный отсек, дверцы на вольерах которого сконструированы так, что ни одна крыса даже при открытом замке не в состоянии выбраться наружу?..»

— Да, сэр! — глядя профессору в глаза, подтвердил Ковальский. — Этот Тенесси был попросту пьян. Я провел с ним беседу, он признал этот факт.

— Хорошо! — Пендельсон оторвал от сигары верхний лист. — Идите работать.

Они вышли, переглянулись и отправились работать. Спустя неделю Большой П. собрал их снова. Они провели сутки, безуспешно пытаясь собрать в кучу разрозненную картину прошлой субботы. После они собирались снова и снова, всякий раз перебирая тысячи вариантов нагрузки, но наложение у крыс, как и всегда, не превышало семнадцатипроцентного порога. Обычный штатный уровень телепатии одомашненных животных. У диких особей порог непременно оказывался выше, что лишний раз говорило в пользу более развитых механизмов внутривидовой коммуникации и не более того. Данная тема обсасывалась тысячи раз и с научной точки зрения никого на базе особенно не занимала. С незапамятных времен человек принимал как должное, что меньшие братья телепатически общаются между собой, особенно во время охоты, опасности или массовых миграций. Гораздо более обидным представлялось, что ни один из многочисленных добровольцев-людей, включая поголовно весь персонал института, не реагировал на активность генератора. Показатели у женщин, впрочем, оказывались вдвое выше, чем у мужчин, но в целом человеческий разум оставался глух. Феноменальное исключение составляла мизерная кучка разбросанных по планете рецепторов.

Через два месяца Большой П. сдался. По умолчанию признали, что имел место сбой приборов. Больше о происшествии двухлетней давности не было сказано ни слова. Потому что проще было добровольно отправиться в психиатрическую клинику и поставить на «Секвойе» большой жирный крест…

Про крыс и про многое другое Ковальский рассказать Бобу не мог: где-то тут, очень близко, проходила граница национальной безопасности. И хотя она была уже не единожды нарушена, усугублять положение явно не стоило. Вместо этого Юджин спросил:

— Скажи, а ты в курсе родословной своей супруги? Вдруг это у нее наследственная тяга?

Роберт пожал плечами, не отрывая завороженных глаз от экрана, разделенного на четыре квадрата, в каждом из которых разворачивался многоцветный хоровод цифр и линий.

— Точно не знаю… Вот ты сейчас спросил, так я вспоминаю. Вроде бы она как-то говорила, что ее прадед был моряк, то ли бразилец, то ли испанец… Гляди, вот тут изменилось! Что это значит?

— Это значит… — Ковальский потер щетину на подбородке.

Совершенно некстати вспомнилась Лайза, она ненавидела его небритым. Черт подери, какую-то неделю назад он имел уважение, которого добился годами каторжного труда, уютный дом в самом центре Силиконовой долины и любимую подружку. А теперь он прячется, словно мышь в норе, на пару с русским рокером и даже толком не знает, от кого ждать пули.

— Это значит, — злобно сообщил он, — что твоя жена не одна!

— Понятно, что не одна. С этим, кучерявым…

— Ни хера тебе не понятно, Боб! С ней еще двое рецепторов, именно это и пытался передать на базу Чарли перед тем, как ему прострелили глотку! Одного из них я проверил еще вчера: наш бывший клиент, в свое время был признан не заслуживающим внимания. А вот другой, точнее сказать, другая…

— Так с ними еще и баба! — Роберт почему-то повеселел. — Ну точно, как всегда! Нашла себе Инка очередную тусовку, хипарей каких-нибудь местных…

Ковальский не стал его разубеждать. Еще вчера, первый раз взглянув на показания, он чуть не лишился дара речи. Эта женщина, кем бы она ни была, никогда раньше не попадалась и не реагировала на грубые попытки имитации «естественных» сигналов. Ее потенциал пикового выброса в противофазе превосходил по плотности сигнал Инны Кон в шесть раз! Если бы резервные датчики оказались включены на восприятие не во время остаточного шлейфа, а в момент передачи, база лишилась бы второго полевого комплекта…

Но продолжить размышления Ковальский не успел, потому что Роберт вдруг застыл с поднятой рукой, указывая глазами на дверь в прихожую.

Юджин похолодел.

В замке поворачивался ключ. Почти одновременно погас свет.

Дальнейшее произошло очень быстро, и по той четкости, с которой действовали непрошеные гости, Ковальский понял: это явно не те люди, что ранили Пристли и пытались вскрыть CD-рум. Эти бы не промазали и взяли то, что нужно. Один приставил пистолет к уху, ловким движением развернул Юджина к стенке, выкрутил руку и защелкнул наручники. После этого обыскал с профессиональной скоростью и забрал себе обнаруженный в кармане нож. Второй проделал то же самое с очумевшим Робертом, но рокер вдруг заупрямился и немедленно получил заряд из шокера. Всё это делалось абсолютно молча. Лиц нападавших Юджин разглядеть не успел. Его развернули, больно вывернув указательный палец, сопроводили в кухню и усадили на стул, в стороне от окна. По пути, в темном коридоре, он разбил о филенку колено. Затем на пороге показался третий, судя по повадкам, главный. Первым делом он задернул шторы, затем поставил на стол небольшой ящичек, нажал кнопку и только после этого махнул своему подчиненному. Загорелся свет.

— Привет! — почти дружелюбно произнес главный налетчик, устраиваясь не напротив Юджина, а несколько сбоку, вне пределов досягаемости. Его внешность не отличалась ничем примечательным. Крепкая мужская фигура, задрапированная широкой длинной курткой, простецкое лицо. Единственной приметой можно было бы назвать выдающуюся тяжелую нижнюю челюсть и несколько смешную складку губ, наводящую на мысль о схожести с какой-то хищной птицей.

— Теперь нас с тобой никто не слышит, можем спокойно потолковать. Договоримся так: я спрашиваю — ты быстро и внятно отвечаешь. Предупреждаю, убивать тебя не буду, но могу сделать так, что единственной твоей женщиной до конца дней станет больничная сиделка. Задерживаешь ответ на две секунды — я тебе разрезаю сухожилие на ноге. Не хочешь отвечать или пытаешься обмануть — протыкаю барабанную перепонку. Еще одна попытка — выкалываю глаз. И учти, с Женевской конвенцией я хожу в сортир. Всё понятно?

Ковальский обреченно кивнул. Если бы так сильно не болело ушибленное колено, он позволил бы себе внутренне рассмеяться. Вечер встречи соотечественников, да и только!

— Вот и славненько! — Губастый глядел в зрачки, не мигая. Один из его молчаливых напарников бесшумно открывал кухонные шкафы и молниеносно исследовал содержимое. — Как тебя звать-то?

— Юджин…

— Ответ правильный, ты на верном пути. Вежливость взамен на вежливость. Меня можешь называть Пеликан.

 

Глава 18

ФЕРЗЬ

Все средства хороши

Сегодня Большой Ю. чувствовал себя гораздо увереннее. Главные шишки посыплются на Пендельсона: тот пригрел у себя на этаже предателей, вошел с ними в сговор, да еще и передал по открытой сети засекреченные программы, — вот пусть у него голова и болит. Грегори, конечно, не захочет раздувать скандал, не хватало ему в министерстве разборок. Тем более, если Большого П. попросят уйти, не совсем понятно, кто потянет обе лаборатории и экспериментальную базу. Раньше как-то само собой подразумевалось, что преемником директора по науке станет Ковальский, а сейчас, после того как почти весь третий отдел в одночасье прекратил существование, не придется ли, вместо нагоняя, на коленях умолять профессора остаться на посту? Идиотская ситуация! Юханссон вытер потные ладони.

«И главное, сидит рядом и спокоен, как скала, — злобно размышлял Большой Ю. — Будто не он, а я виноват в побеге этого подонка Умберто. С самого начала, как пошла заваруха с Берлином, можно было догадаться, что Гарсия с Ковальским — спевшаяся парочка. Ясное дело! Сколько они вместе, четыре года?» Юханссон накачивал себя эмоциями, возмущался, беззвучно бурлил, потому что никак не мог ответить на главный, на самый существенный вопрос: что, собственно, происходит в подчиненном ему учреждении? Юханссон отнюдь не был солдафоном от биологии, как презрительно обзывал его Юджин, напротив, он довольно четко умел ухватывать суть процессов, которыми занималась база, но разгребал, помимо того, кучу административных и технических проблем. Он один, а не шайка веселящихся лаборантов, отвечал перед начальством за отпущенные средства и практические результаты эксперимента. Пендельсон мог бы и посочувствовать, так нет, надулся, считает себя чуть ли не обиженной стороной, сидит, уткнувшись в бумаги, эдакий чурбан!

Большой П. не считал себя обиженным. Со времени телефонной беседы он получил от Ковальского всего одно короткое сообщение, и данные, которые там содержались, не давали ему спать. Именно три короткие строки — а не орава агентов под управлением бездельника Бентли, что устроила разгром в лабораториях. Эти ребята оставили гору чашек с недопитым кофе, накидали окурков и внесли полную сумятицу в бумаги.

Грегори мягкой походкой вошел в кабинет, проследовал, не пожимая рук, к излюбленному, крайнему креслу.

— Джентльмены, несколько горячих новостей. Полагаю, вам их лучше услышать от меня. Первое. В Берлине обнаружен труп мистера Сноу.

— Эдвард!.. — выдохнул Большой П.

— Весьма сожалею, профессор, — Грегори склонил геометрически безупречный пробор. — Поверьте, я вам искренне соболезную, но сейчас нам нельзя расслабляться, мы должны представить общую динамику происходящего, а для этого нам требуется скоординированная работа. Второе. Благодаря неоценимой помощи нашего коллеги (Альварес слегка поклонился из темноты) удалось обнаружить следы «пропавшего» Гарсии Умберто. Его опознали на мексиканской границе. Было решено отложить задержание, поскольку формально мистера Умберто нельзя считать преступником: ничего не похищено, ничего не испорчено. Единственное его преступление до сегодняшнего утра состояло в самовольном уходе с рабочего места. Мы проследили путь Умберто до гостиницы в Эль-Пасо, где он дождался неизвестного человека, от которого получил чек на крупную сумму денег.

Большому Ю. нестерпимо захотелось в туалет. Втайне он еще надеялся, что Гарсию переехала машина или пристукнули в одном из борделей. У него имелись сведения, что мексиканец периодически посещал подобные заведения.

— Мы собрались в узком кругу, — Грегори достал из бюро поднос с кофейным набором, — по вполне очевидным причинам. Расследование, которое проводит мистер Бентли, — исключительно внутреннее дело.

«Внутреннее дело, — саркастически хмыкнул Юханссон, — как бы не так. Пригласить второй раз этого костолома Альвареса — всё равно что транслировать беседу по национальному телевидению». Но вслух он лишь позволил себе вздохнуть. Словно отвечая на его сомнения, смуглолицый представитель оперативного отдела энергично прокашлялся:

— Сэр, я вполне отдаю себе отчет в деликатности проблемы. Но мы не можем двигаться дальше, если я не буду иметь представление о полной картине. Я подчеркиваю — полной. Вы сформулировали локальную задачу, но этого недостаточно. Я поделился некоторыми соображениями с мистером Бентли, и мистер Бентли согласился, что сложности не исчерпываются якобы параномальными способностями русской девочки, — Альварес обращался исключительно к генералу. Грегори коротко кивнул в ответ, передал сахарницу. — Если я не буду располагать информацией в полном объеме, делу придется дать официальный ход, и следствие пойдет на уровне Комитета по обороне.

«Только сенаторов мне не хватало», — ужаснулся Большой Ю. Пендельсон подвигал пухлыми щеками, пригубил кофе. Коротышка Бентли встретился глазами с хозяином и раскрыл перед собой папку.

— Итак, пройдемся по порядку. Пользуясь вашей терминологией, следящий центр обнаруживает на территории Германии рецептора с аномально сильным излучением мозга. В район вылетает группа, при этом нарушается очередность командировок, — Бентли коротко взглянул поверх очков на Пендельсона. Большой Ю. поневоле разинул рот, ему не пришло бы в голову копаться в графиках разъездов. — По неизвестным причинам Эдвард Пристли вылетел вместо Гарсии Умберто. Последний остался за дежурного оператора. В журнале передачи смен отметка о замене появилась гораздо позже.

— Я не предполагал… — начал Большой П., но Грегори умоляюще сложил руки.

— Далее, — сухо продолжал Бентли. — Родригес сообщает о визуальном контакте, рецептор опознан. Кроме того, полевой аппаратурой зафиксирован свежий выброс. Мистер Пендельсон немедленно отдает команду о круглосуточном слежении, начальника отдела Ковальского оповещают, но тот находится в трехдневном отпуске. При сличении излучения рецептора с активностью контрольной территории в Мексике установлен аномально высокий уровень наложения сигнала. Мистер Грегори по просьбе руководителя проекта связывается с нашим берлинским посольством относительно визы для Инны Кон. На оперативном совещании принято решение отправить в Берлин для переговоров с девушкой мистера Ковальского, поскольку его родители родом из России и он владеет языком.

В эту же ночь контакт с полевыми операторами потерян. В Берлин вылетает следующая группа в составе: Ковальский, Мэгуин, Рейли. Выясняется, что Родригес убит, Пристли тяжело ранен, а Сноу исчез. Как мы теперь знаем, его застрелили в автомобиле и спрятали в багажнике. Сегодня утром тело обнаружила полиция. Далее. Координатор особых научных проектов министерства, мистер Грегори, действуя согласно инструкции, сообщает о случившемся в наше западноевропейское отделение. Замечу, идут вторые сутки, при этом дежурным оператором на базе остается Гарсия Умберто, поскольку из оставшихся сотрудников отдела один находится на лечении, другой — в отпуске за рубежом. Это Хелен Доу, впрочем, она уже на месте.

В Берлине Ковальский не подчиняется требованиям сотрудника и исчезает, похитив оборудование. Мотивы его поступка пока неясны. Он выходит на связь с научным руководителем, доктором Пендельсоном, и тот, в нарушение служебных полномочий, передает секретное программное обеспечение, позволяющее полевому комплексу продолжить поиск самостоятельно. Почти одновременно убиты трое агентов, посланных обеспечить безопасность Инны Кон, поскольку планировалось немедленно доставить ее спецрейсом на базу. Местонахождение Ковальского удалось установить. Его видели в обществе бывшего мужа Инны Кон и через общих знакомых удалось найти квартиру, где Ковальский спрятал Роберта Кона. В помещении нашлись следы, отпечатки пальцев и прочее. Но наши люди опоздали, Ковальский покинул убежище, и ни его, ни Роберта Кона пока найти не удалось. Причастность их к похищению Инны Кон отпадает.

Юханссон был потрясен. Разыгрывался совершенно непонятный спектакль, а он оставался всего лишь покорным зрителем. Черт знает что, какие-то мужья, жены… Пендельсон сидел насупившись, бледный, но подозрительно спокойный, и руки его, безучастно сложенные на коленке, в отличие от рук директора, не дрожали. Свои же взмокшие ладони шеф «Секвойи» был вынужден прятать под мышками.

— Далее, джентльмены. Согласно показаниям очевидцев, нападение на агентов разведки совершила группа лиц, ориентировочно монголоидной расы. Тут показания резко расходятся. Известно одно: в машине видели двоих или троих, один — седой старик. Кроме того, как только к работе подключилось наше берлинское Бюро, выяснилось любопытное совпадение. Трижды отмечалась активность русской разведки… — Бентли сделал выразительную паузу и легким кивком передал инициативу мексиканцу.

Юханссон подумал: «Не подать ли прямо сейчас в отставку и не уехать ли к жене во Флориду, в прелестный домик с оранжереями, где этот кошмар забудется навсегда».

— Действительно, совпадения более чем любопытные, — Альварес вынул из кармана бумажку, скатал над пепельницей. — Мистер Грегори, мои люди потратили сутки для выяснения личности рецептора, который исчез из ваших архивов. Того самого Пенчо Фернандеса. Замечу кстати, он также седой старик, можете взглянуть на снимок. Вскрылись некоторые подробности. Для начала — он настоящий майя, как и устойчивая группа его сторонников, — нечто среднее между преступным синдикатом и боевой гвардией политических подпольщиков. Темный крестьянин Фернандес в правление прежнего президента Эрнесто Седильо состоял в Партии национального действия, которая, как известно, пришла к власти в двухтысячном году. И в то же время он проходил по данным полиции штата Герреро, как лицо, близкое к повстанцам. Его неоднократно арестовывали и всякий раз выпускали, скорее всего, за большие взятки. После смены власти Фернандес прекратил всякое участие в подрывной, да и вообще политической деятельности, хотя политические цели, судя по его убеждениям, отнюдь не были достигнуты.

Некоторые свидетельства говорят в пользу того, что через его руки проходили крупные суммы денег, направлявшиеся в предвыборный котел. Источник средств неизвестен, полиции не удалось внедриться в организацию к индейцам. В этом смысле интересен человек рядом на снимке. Это не кто иной, как Хуан Кастильо, бывший оппозиционер, который продвинулся и теперь занимает пост в Службе охраны президента. Очень богат, активно скупает нефтяные бумаги, владелец трех химических производств, имеет долю собственности в игорном бизнесе. Опять же корни богатства проследить крайне сложно, и это притом, что каких-то восемь лет назад он был совершенно нищим. Есть еще несколько фигур, но я заостряю ваше внимание на Кастильо. — Альварес глотнул кофе. — Мы связались с коллегами и выяснили, что нужный нам Пенчо Фернандес за последний месяц не пользовался услугами ни одной авиакомпании по маршруту Мексика-Европа. В то же время никто не может сообщить его местонахождение. У этого человека двойная жизнь: бедный фермер жертвует через подставных людей сотни тысяч песо на детский приют для маленьких индейцев, способствует культурному центру майя… Сказать по правде, это напоминает поведение классического гангстера, с его полузабытым моральным кодексом. Личный аскетизм, известный избирательный альтруизм, даже благотворительность — и крайне жесткие ориентиры в политической игре.

Еще раз остановлюсь на финансовой стороне. Мы нашли один достаточно достоверный источник, осведомителя, близкого к кругам партизан. Он сообщил, что люди, преданные Фернандесу, несколько раз уходили от него порожняком, а возвращались с крупными суммами наличных денег. Это выглядело так, словно они получали от него на продажу нечто весьма ценное небольшого объема.

— Наркотики? — спросил Бентли.

— Неизвестно. Я возвращаюсь к товарищу Фернандеса. Выяснилась забавная деталь. Пять дней назад в Испании, на служебном аэродроме в окрестностях Бильбао, сел для мелкого ремонта частный «Боинг», принадлежащий мексиканскому нефтяному концерну, доля собственности пресловутого Кастильо в котором составляет почти семьдесят процентов. Сегодняшней ночью самолет взял курс на Мексику, в настоящий момент его готовятся встретить. Как только появится что-то новое, я вас извещу.

Альварес, на губах которого, как прежде, блуждала скользкая улыбка, аккуратно оправил идеально отутюженную штанину, забросил ногу на ногу и спрятал хищный профиль в тень. Грегори поблагодарил агента движением подбородка, повернулся к аналитику.

— И последний штрих, — встрял опять Бентли. — Мистер Грегори выразился в том смысле, что Умберто заслуживает лишь административного взыскания. Это не так. Оператор Хелен Доу, заступив на пост, сообщила, что в течение пятидесяти двух часов стационарный комплекс бездействовал. Точнее, аппаратура работала, но записи уничтожены. И это притом, что обычно запись показаний ведется по трем независимым защищенным каналам.

Несколько секунд все молчали, переваривая ошеломляющую новость. Первым опомнился Пендельсон:

— Но я за это время неоднократно заходил в диспетчерскую комплекса, запись шла в штатном режиме…

— С чего вы взяли? — нагловато прищурился Бентли. — Я хочу сказать, где гарантия того, что Гарсия не прокручивал для вас картинки годичной давности? У меня так нет ни малейших сомнений. Техники высочайшего класса проверяли вместе с мисс Доу. Записывающая аппаратура включена, но носители заменены. Никто, кроме Умберто, не знает, что происходило в мире за двое суток его дежурства. Я имею в виду, что происходило в плоскости ваших экспериментов.

Пендельсон осекся, он уже не был бледным, скорее наоборот, стремительно краснел, словно напичканный нитратами томат. Юханссон испытывал к аналитику смешанное чувство восхищения и брезгливости. Надо же, Хелен и не подумала поставить в известность собственное начальство, напрямую докладывает контрразведке. Везде у них осведомители, что, впрочем, следовало ожидать… Грегори помалкивал, вертя в пальцах кофейную ложечку.

— Прошу прощения, — Альварес шевельнул плечом. — Помимо Умберто, есть еще один осведомленный — Ковальский!

— Если он сумел собрать полевой комплект… — закончил Пендельсон.

— Спасибо, мистер Бентли, — сказал Грегори. — А теперь я попрошу доктора Пендельсона внести ясность в эту историю с Интернетом.

Большой П. не стал упорствовать, чуть ли не по буквам передал свой телефонный разговор с Ковальским.

— Я не видел причин отказывать, — хмуро закончил он. — На тот момент меня никто не оповестил, что мой бывший аспирант — государственный преступник… Наш разговор, как выяснилось, прослушивался, — косой взгляд в сторону Бентли, который и ухом не повел. — Вы можете убедиться, мне добавить нечего.

— Одну секунду, профессор, — вежливо перебил Альварес. — Я пытаюсь сопоставить время. Если скинуть со счетов внезапное помешательство, Ковальский упоминал некое событие или физическое явление, свидетелем которого он стал уже в Берлине. Так?

— Да, пожалуй…

— Он упрекал вас в сокрытии информации и был убежден, что приказ о свертывании опыта связан именно с явлением? Иными словами, он подразумевал, что вы лично или оператор базы также в курсе случившегося?

Пендельсон потер виски. Большой Ю. от волнения чуть не вывалился из кресла. Бентли моментально подхватил идею Альвареса.

— Это означает, у Гарсии уже в тот момент было, что скрывать. Доктор, что он мог увидеть на мониторе такого, что заставило бы его позабыть о карьере, бросить дом и удариться в бега? Извините, но никто из присутствующих не поверит в привидения или в злобных пришельцев, питающихся людьми. Побег Умберто был спланирован заранее.

— Я не улавливаю, — сказал Альварес задумчиво. — Если оба ваших сотрудника заранее планировали побег, допустим с целью продать аппаратуру русским, для чего было создавать столько сложностей? Убийства, в конце концов… Хорошо, вам для опытов нужна была эта девчонка, а русским-то она зачем?

Грегори отставил чашку, побарабанил пальцами по столу.

— Это нелепость, сэр! — взорвался Большой Ю. — Даже в руках такого спеца, как Ковальский… Видите ли, датчики невозможно вскрыть без необратимых повреждений, к тому же они неспособны к долгой автономной деятельности без… скажем так, без подпитки, — он жалобно взглянул на генерала. — Датчики наверняка давно погибли…

— Не погибли, — Большой П. пребывал в глубокой задумчивости. — Пару дней еще есть.

— Что значит «погибли»? — откликнулся спецагент. — Они у вас живые, что ли?

Большой Ю. пристально смотрел на Грегори. Тот какое-то время делал вид, что не замечает взгляда, потом крякнул и махнул рукой:

— О'кей, мистер Альварес имеет право знать. Доктор Пендельсон, объясните, как функционирует техника третьего отдела.

— Мистер Альварес не имеет соответствующего допуска.

— Как и мистер Бентли, — язвительно вставил Большой Ю.

— Положение чрезвычайное, — отрезал Грегори. — Мы оформим допуск сегодня же. Прошу вас, профессор!

— Датчик Сноу сконструирован, как кибернетический организм, — первая фраза далась Пендельсону с трудом. — Разработка шла вразрез с любыми существующими методиками. Мы заведомо не делали ставку на электронную технику, а всё внимание направляли на биологические объекты. Восемь лет назад в лаборатории биофизики начинающим сотрудникам Сноу и Ковальскому удалось смоделировать условия, при которых мозг шимпанзе продолжал жить вне тела более семнадцати часов. То есть начинали мы с крыс, позже перешли на шимпанзе и резусов, а закончили собаками. Собаками, как известно, преимущественно занимаются русские, но оказалось, что адаптационный порог обезьян не позволяет удерживать сознание в высоком тонусе концентрации. Проще говоря, мозг обезьяны, лишившись тела, испытывает столь сильный стресс, что с трудом поддается дальнейшей обработке.

— Обработке? — Бентли был шокирован. Никто из сидящих в кабинете не знал, что его ближайшими и единственными друзьями были два французских бульдога.

— Естественно, — с заученной монотонностью, точно на лекции, продолжал Пендельсон. — Датчик Сноу — это уникальнейший прибор, аналогов ему не существует. Маленький экскурс. Наиболее важные функции в управлении организмом человека несет кора больших полушарий. Допустим, у собаки в горле застряла кость. Всякое прикосновение вызывает у животного естественную болевую реакцию, и, как следствие, собака не подпускает ветеринара. Спинной мозг преобладает над головным. Человек в данной ситуации способен сознательно подавить болевой синдром: мы, к примеру, не вырываемся из кресла дантиста. Это понятно?

Электроды, вживленные в мозг собаки, блокируют эту защиту, животное начинает выполнять наши команды. По кровеносной системе циркулируют поочередно два различных типа сыворотки. Сыворотка позволяет доставлять к клеткам в четыре раза больше кислорода, чем кровь, а второй тип жидкости удаляет продукты переработки. Таким образом, клеточный обмен ускоряется вдвое. Как вы заметили, стационарный комплекс занимает площадь более двух тысяч квадратных футов; минимизируя оборудование, мы ухудшаем восстановительные свойства. Поэтому в полевых датчиках мозг животного устойчиво функционирует максимум неделю.

Многолетним подбором нагрузок удалось повысить телепатическую восприимчивость, и без того присущую шимпанзе и собакам. Остальную часть комплекса занимает электроника. Здесь Ковальский использовал опыт японцев, они дальше всех продвинулись в расшифровке снов собак и приматов. Но занимали нас, как вы понимаете, человеческие сигналы, а не переговоры птиц на Великих озерах. Генератор действует в обратном режиме: он на короткое время создает импульс, который может быть принят человеком. За шесть лет мозг лишь одиннадцати собак оказался способен к «общению» с рецепторами, особенной удачей можно считать сенбернара Панча. Чрезвычайно высокий уровень восприимчивости, несомненные задатки к развитию мышления, великолепная стрессоустойчивость. Задача состояла, естественно, в установлении устойчивого контакта с обычными людьми, но пока нам хвастаться нечем. Гораздо важнее другое. Препарируя органы животных, отработавших в комплексе срок более трех месяцев, мы столкнулись с серьезными органическими изменениями лобных долей, природа которых до конца не ясна…

— Я прошу прощения, доктор Пендельсон, — Грегори, как бы защищаясь, поднял ладони. — Неспециалистам трудно следить за ходом рассуждений. Мистер Альварес, вы удовлетворены?

— Более чем, — Альварес не скрывал потрясения, больше не раскачивал носком ботинка и даже перестал улыбаться. — Это фантастика! Теперь я не сомневаюсь, русским тут есть, чем поживиться. Но чтобы они работали на пару с майя, с какими-то лесными бандами — это еще большая фантастика! Вашего Умберто нельзя оставлять на свободе. Что бы он ни скрывал, мы узнаем. Пока человек жив, он может всё рассказать. Если, к тому же, он поднимет шум по поводу несчастных собачек…

От Пендельсона не укрылось, что Бентли открыл рот, но в последний момент передумал. Его также передернуло от столь явного намека на заплечные методики. Профессор залпом выпил стакан воды, он не находил способа навести разговор на те три строчки, что послал Ковальский. А в этих строчках, вероятно, крылось самое главное. Мы бродим по кругу, укорял он себя, и не замечаем очевидного. При чем тут русские или индейцы с самолетами? Либо надо немедленно остановить весь цикл, и главное — заглушить генераторы, либо… А что «либо»? Он вспомнил Тенесси и поилку.

— Безусловно, — согласился Грегори. — Я настоятельно прошу вас заняться Гарсией Умберто в первую очередь. Мне бы очень хотелось знать, куда он направится, но, очевидно, вы правы… Риск слишком велик. Джентльмены, какие еще соображения?

— У меня есть люди в Европе, которые могли бы частным образом выйти на русских, — нерешительно пробормотал Большой Ю. — Если вы позволите, сэр…

— Позволю, — коротко сказал генерал. — Сейчас хороши все средства.

В кармане у Бентли прозвонил телефон. Минуту он слушал молча, затем стянул с переносицы очки и уставился на Грегори с таким видом, будто получил известие о начале ядерной атаки.

— Это Доу…

Большой Ю. почувствовал укол ревности. Рохле Пендельсону, похоже, наплевать, что подчиненный докладывает этому скунсу напрямую, через голову начальства. Может, они и спят вместе? За неделю база превратилась в сборище интриганов…

— Доу говорит, что стационар фиксирует одновременно шестьдесят три свежих выброса, — Бентли держал телефон двумя пальцами на вытянутой руке, словно поймал ядовитого паука и предлагал забрать у него приятную находку.

— Что?!

Юханссон рванул на шее галстук, Грегори уронил зажигалку, один Большой П. среагировал необычайно быстро, будто ждал чего-то подобного.

— Позвольте мне, — он отодвинул кресло, выхватил у Бентли телефон.

Тот так и остался сидеть с растопыренной пятерней.

— Хелен, это я, Джек, да, да… Есть хоть одна «бета»? А резерв? Удерживай, сколько сможешь, я скоро буду!..

Остальные слушали, затаив дыхание, даже Альварес почуял что-то неладное и зашевелился, но Грегори тихо шикнул на него, как на ребенка. Мысли Большого Ю. текли в двух направлениях. Он переваривал сообщение и одновременно думал о том, что Доу следовало бы немедленно уволить за звонок по открытой линии, а Пендельсон слишком самоуверен, если считает, что после прокола с Ковальским его допустят к дальнейшей работе. Большой П. вернул трубку аналитику, Грегори шустро налил ему очередной стакан воды.

— Спокойно и по порядку!

— Джентльмены, основной комплекс не выдержал нагрузки, собака погибла. Оператор сперва решила, что произошел сбой программы, но компьютер в норме. Помимо шестидесяти свежих выбросов, около двухсот остаточных шлейфов разной интенсивности. Сейчас работает резервный комплект аппаратуры, и каждую минуту Доу отмечает появление от трех до пяти новых рецепторов, — профессора трясло от возбуждения, минералка в стакане плескалась через край.

— И что это означает? — Мужчины вытянули шеи.

— Это означает, что происходит массовый Контакт.

 

Глава 19

ОФИЦЕР

В поисках пешки. Крысиная рапсодия

Юджин боялся и подсознательно ждал этого момента. Меньше всего он хотел бы участвовать в боевых действиях, тем паче на стороне русских.

Судя по переговорам их провожатого, простейшая пошаговая комбинация превращалась в многостороннюю войну на поражение. Там, в Берлине, он очень быстро сообразил, что этого русского Рэмбо, Пеликана, совершенно не занимает «Секвойя», тот был озабочен, исключительно, судьбой своего подчиненного. Все трое долго препирались, включая Кона, который, слава Богу, пришел в себя, и, опознав соотечественников, даже несколько приободрился. И Пеликан не выколол глаза Юджину только благодаря Роберту, а точнее, благодаря фотографии спящего Лиса, обнаруженной при обыске. Громила честно признался, что большого выбора у Юджина нет. Либо он помогает с помощью датчиков отыскать их дружка, либо, во избежание огласки, обоим — Ковальскому и Кону — придется долгое время переждать в тихом месте. Ковальский прямо спросил: «Вы нас планируете убить?» На что Пеликан чуть ли не обиделся.

Сначала их везли в закрытом фургоне, затем, не дав минутной передышки, заперли в темной каюте на яхте, а оттуда галопом втащили на борт русского корабля. Ковальского не шокировало поведение русской разведки, которая «пасла» в Берлине тройку Луиса, гораздо сильнее потрясло то, что парни из ГРУ — или откуда они — и сами понятия не имели, кто отравил Родригеса. Они послали на контакт с рецептором «свежего» оперативного агента, не «засвеченного» немецкими службами, а тот немедленно исчез вместе с объектом слежения, как в люк провалился. Больше всего Пеликана бесило, что «пиджаки», как он презрительно обзывал посольских, выдернули его мобильную группу не по назначению. Из обрывков разговоров уже в самолете Юджин уяснил, что попал в плен к подразделению, которое как раз и занимается вытаскиванием нужных людей из различных затруднительных ситуаций, и только тут составил для себя более-менее цельную картину.

Роберт лишь пыхтел в бороду. Когда бойцы Пеликана принялись энергично упаковывать аппаратуру Ковальского, он понял, что в лучшем случае останется лежать связанный в чужой квартире. Юджин немедленно согласился обозвать его своим ассистентом. Позже обман раскрылся, в самолете кто-то сообщил Пеликану, и Боб пережил вторую волну ужаса при мысли, что его выпустят наружу прямо посреди океана. Но к тому времени Роберт с Кайманом уже расписывали пулю, и Пеликан ограничился добродушной зуботычиной. Он четко объяснил, что прикрывать чужие задницы не намерен, забота Ковальского — наладить на месте полевой комплект, а дальше сидеть тихо, не вылезая из отеля, и ждать вестей от русского посольства в Мехико. Их заберут. Но всё пошло не совсем так, точнее, совсем не так.

В отличие от ни в чем не виноватого Кона, которому, кроме жены, терять было нечего, Ковальский чувствовал себя крайне неуютно. В самом страшном сне он не мог бы представить, что произнесенная в запале угроза продать технологию русским окажется пророчеством. Пусть русские пока проектом не интересовались, но ведь за пешками, с которыми он имел дело, стоит ведомство, нагоняющее страх на весь мир.

Он признался Бобру, что оставшийся датчик вышел из строя и более точного местонахождения объекта дать не может. Это было правдой. Удивительно, что ему вообще удалось взять след.

Как и прежде, возле девушки находились еще двое рецепторов, но, помимо них, в радиусе тысячи километров угасающий собачий мозг выявил с десяток свежих шлейфов… Пока Бобер налаживал связь с центром, Юджин принялся незаметно уничтожать всё, что относилось к «Секвойе». Он прожег диски с программой, очистил память всех трех компьютеров. С приборами Сноу дело обстояло сложнее. Он ввел специальный код, разрушающий электронную начинку, слил в раковину оставшуюся сыворотку, но корпуса простым механическим воздействием разрушить было невозможно.

Тем не менее Ковальскому стало легче. Чем бы всё ни завершилось, он не предал базу, не нарушил подписок. Бобер ничего не понял, он был слишком занят слежкой, а вот Кон почти сразу догадался. Но не только промолчал, а напротив, помог Юджину демонтировать проводку, самолично топтал в туалете оригинальные платы и вызывался порубить датчики топором, который нашел на заднем дворе их роскошной гостиницы.

— Почему? — только и спросил Юджин.

— Я же твой ассистент, — просто ответил музыкант, и больше вопросов Ковальский не задавал.

Зато теперь они зависли в абсолютно бестолковом положении.

Четверть часа Бобер продержал их на обочине, в машине с включенным мотором, периодически поддерживая сеансы связи с неведомым Моряком. Бобер уже переключил скорость, когда из леса донеслась далекая очередь. Приличная двухрядная дорога в этом месте разделялась: более современная, с разметкой и столбиками светоотражателей, сворачивала налево. Туда же за компанию сворачивал густой низкорослый подлесок, перетекающий в настоящий бурелом. Далеко впереди матовым золотом светилась граница бесконечного кукурузного поля, и оттуда же угрюмо наползал темно-серый атмосферный фронт. Юджин так понял, что где-то здесь Инна Кон села в автомобиль и уехала по правой дороге. Направо лесной массив сходил на нет, сменяясь редкими островками кактусов. Узкая асфальтовая змейка петляла среди скромных одноэтажных коттеджей и пропадала на вершине холма.

— Я сейчас, — нервно буркнул Бобер, играя желваками на обветренных небритых скулах. — Сидите тихо, не рыпайтесь.

Он пропустил цистерну с молоком, пару легковых и, запахнувшись в нелепый по жаре плащ, устремился на противоположную обочину. Ключи покачивались в замке, мотор работал, стрелка системы охлаждения подрагивала на красной риске. Они не рыпались минуту, потом три, а когда пошла седьмая, случилось то, чего следовало ожидать. Рядом притормозил полицейский автомобиль.

— Мама родная… — Боб попытался прикинуться элементом отделки салона, но безуспешно.

Патрульный ослепительно улыбнулся, Юджин изобразил в ответ невероятно счастливую мину, точно выиграл только что главный приз в национальной лотерее. Патрульный спросил, не нужна ли помощь. Юджин отказался. Тогда полицейский спросил, с какой целью они торчат с включенным двигателем на перекрестке, где недостаточный обзор.

— Мы немедленно отъедем, офицер. Моего друга немного укачало от жары. «Я говорю, что ты перегрелся», — сквозь зубы, не переставая улыбаться, процедил Ковальский Бобу.

Кон скорчил немыслимую рожу, по его мнению, удачно отображающую тепловой удар вкупе с полным самоконтролем. Юджин переместился на водительское сиденье, показал полицейским большой палец и медленно тронул джип с места. Они проехали пятьдесят метров, затем еще пятьдесят. С крылечка ближайшего домика на них пялилось многочисленное крестьянское семейство, ребятишки висели на перилах. Полицейский автомобиль не тронулся с места.

— Что нам делать?

— А что мы можем поделать? — злобно отозвался Ковальский. Его желто-розовый тинейджерский пуловер насквозь промок от пота. — Вернуться и сказать им: «мы ждем третьего товарища, это русский десантник, он отлучился пострелять»?

Дорога сделала плавный поворот. За низким палисадником рослый старик в сомбреро поливал из шланга цветы, из-под колес нехотя выскочили несколько пестрых домашних куриц.

— Тогда давай отъедем и вернемся… — Боб, приложив руку козырьком к бровям, всматривался назад.

— Они там?

— Да, стоят, сволочи…

— Они не сволочи, они делают свою работу.

— Ненавижу гаишников!

— Кого?

— У нас так называют дорожную полицию. А еще русское ти-ви смотришь!

Новый поворот. Двухэтажный чистенький коттедж, гораздо приличнее предыдущих: детский бассейн во дворе, надувные игрушки, под навесом — мотоцикл. Ковальский уже прикидывал, что за следующим изгибом пути они в последний раз смогут лицезреть развилку: дальше высилось длинное, желтое, покрытое сплошным ковром вьюна, строение — возможно, школа или больница. Потом начиналась целая улочка из одинаковых щитовых домиков, за которыми тянулись возделанные поля.

— Мы не можем вернуться. С твоим паспортом, без визы, угодишь в тюрьму.

Ковальский притормозил, пропуская двух подростков на мопедах, прищурившись, поискал глазами оставленный позади поворот. Патрульный экипаж оставался там же. Юджин наступил на акселератор.

— Черт, что ты делаешь? Как мы выберемся без ребят?

— Патрульный что-то заподозрил. Если он передумает и захочет проверить багажник, то до Инны нам не добраться. Оружия у нас нет.

— Елки-палки, вот влипли… — Роберт заметался по сиденью, встал на колени, прижав лицо к заднему стеклу.

— Не высовывайся, не то они решат, что я взял тебя в заложники!

— А без Бобра? Как мы найдем ее без Бобра?

— Он оставил свой прибор, попробуем разобраться.

Пыльный городок остался позади, асфальтовое покрытие становилось всё хуже. Тут и там в трещинах росла трава, канавы по обочинам сгладились, кусты и деревья, сперва несмело, а теперь всё настойчивее зажимали дорогу в живые тиски. Связной прибор походил на ноутбук, аккумулятор показывал почти полный заряд, пустой монитор светился, но из тонких наушников не доносилось ни звука.

— Попробуй осторожно, — Юджин через плечо передал рацию Бобу. — Я уверен, что вызов базы жестко закреплен за одной из кнопок.

— Не получается, он запрашивает пароль.

— А, дьявол… Откинь заднее сиденье, доберись до моего компа, того, что в сумке. В кассете лежит диск номер четыре, там программка дешифрации, специально для подобных случаев, если забуду пароли. Если число четырехзначное, возможно, нам повезет… Дьявол! — Ковальский, в бессильном отчаянии, стукнул кулаком в панель.

Нитка шоссе дробилась и мерцала в потоках восходящего зноя. Кошмарная грозовая туча занимала уже большую часть неба, неумолимо пожирая остатки синевы. Последние культурные посевы по сторонам дороги окончательно сдались под натиском диких зарослей, деревья нагло забрасывали корни прямо на проезжую часть. После рокота дырявого глушителя сельская тишина показалась Юджину раем. Насколько хватало глаз, ни одной машины. Он остановил джип, включил свой ноутбук, вошел в меню. Затем бережно покрутил в руках шпионскую штучку, разыскивая порт для подключения.

Но подключать ничего не пришлось, потому что наушник тихонько свистнул, в углу экрана заморгал оранжевый флажок, и искаженный, тоненький мужской голос произнес по-русски:

— Это аппаратная, Моряк говорит. Бобер, привяжем новую сетку. Вы сейчас один-три, контрольная группа движется девять-четырнадцать. Подтверди. Бобер, ты слышишь?..

Юджин и Боб переглянулись. Флажок на экране исчез, возникло тусклое, размытое изображение рельефа в частой координатной сети.

— Бобер?

Юджин вытянул из гнезда усик микрофона, поманил Боба. Тот в страхе замотал головой.

— Давай… — одними губами прошептал Ковальский. — Я говорю с акцентом.

Боб выдохнул, облизал губы.

— Слушает Бобер…

— Почему молчишь? Где Пеликан? Я их не вижу…

— В лесу. Заняты они.

— Подтверди привязку.

— Подтверждаю.

Флажок погас. Ковальский тронул мизинцем одну из четырех микроскопических кнопок под экраном. Изображение плавно дернулось, теперь справа оно оставалось четким, а слева словно покрылось чернильными разводами.

— Что это? — удивился Роберт.

— Это вид со спутника. Грозовой фронт. Видишь линию — это дорога, синий крестик — наша машина, а красный крестик — Инна.

— Обалдеть…

Юджин тронул кнопку из второго ряда. Желто-зеленые переливы съежились, линии превратились в частую прерывистую решетку, а по краям цветного пятна обозначились белесые провалы.

— Что ты натворил?

— Ничего страшного, более мелкая разрядка. Мы видим весь север полуострова и кусок залива. Поехали! Держи пеленгатор на коленях, скажешь, если они свернут, — Ковальский вывернул руль, джип тяжело набрал скорость.

— А если он нам опять позвонит, их Моряк? Что говорить, где остальные?

При мысли, каким станет лицо далекого Моряка, когда он поймет, с кем вел переговоры, Ковальский даже слегка развеселился. Он не стал напоминать Бобу, что возвращаться на развилку опасно не только из-за мексиканской полиции. Там их мог поджидать кое-кто похуже.

— Что ты там говорил, почему так не любишь дорожный патруль? Часто платил штрафы?

Оба были крайне напряжены. Юджин подумал, что болтая ни о чем, можно спастись от срыва.

— Тебе не понять, — отмахнулся Боб. Он уткнулся носом в экран, держа прибор за крышку двумя пальцами, чтобы ненароком не нажать куда не следует. — На наших дорогах царит закон джунглей, дело не в штрафах. Я влип пару раз в аварии, где был не виноват, а потом еле отделался.

— Понимаю. Ваши адвокаты не нашли общий язык?

— Какие, в задницу, адвокаты? У нас прав тот, у кого круче тачка.

— Э-э-э… То есть более мощный двигатель?

— Всё вместе: и двигатель, и марка, но главное не это. Главное — у кого сильнее крыша.

— Крыша?

— Ну… Прикрытие, заслон, тылы.

— Всё ясно. Но так везде; у нас, если отец конгрессмен, то сыну тоже легче делать карьеру. Это называется связи, так?

— Хорошо, назови это связями. Представь себе, сын конгрессмена на своем «мерине» при свидетелях врезается в стоящую «лохматку» какого-то работяги, вроде меня. Все видят, что козел не прав, но на меня же и наезжают!

— Мерин? Это кастрированный жеребец, — Ковальский и не заметил, как его захватила эта полусумасшедшая полемика.

Он неоднократно ввинчивался в глобальные перепалки с коллегами — с тем же Сноу или со стариной Пендельсоном, — но впервые столкнулся с человеком, для которого проблема противостояния грубой силе была не предметом отвлеченного академического диспута, а ежедневной пугающей реальностью.

— В Латвии на дорогах столь опасно?

— В Латвии сейчас стало нормально, а пока я жил в России — это был полный капец. Вот введут у них страховку, возможно полегчает, но никто в это не верит.

— У вас нет страхования?

— Что толку в страховании, когда никто не верит страховым фирмам? Ой, гляди! — перебил он сам себя. — Они свернули. Там где-то поворот, смотри, не проскочи!

— Скажи мне… — Ковальский искал формулировку помягче. — Боб, ты постоянно ощущаешь несправедливое давление?

— Разве вы живете иначе? Хиппи-то появились отнюдь не в России!

— Я не о том. На дороге нарушены твои гражданские права. Ты пытаешься заявить о помощи в полицию, но они тебя игнорируют. Дальше ты вправе обратиться в суд.

— Бесполезно…

— Допустим, это так. Я согласен, в Америке также можно попасть в похожую ситуацию. Какое ты видишь решение?

— Никакого. Когда-нибудь, лет через триста, может, придут к власти люди, которые всё изменят…

— Значит, весь корень зла во власти. Чем так сильна несправедливая власть, Роберт? Бандиты на дорогах вооружены, полиция — тоже, их много, они сильнее физически, правильно? А если предположить, что эти факторы не имеют никакого значения, как бы ты тогда поступал?

— То есть?

— Смотрел фильм про Бэтмена? Герою не страшны кулаки и решетки, его не берут пули… Всё, чего ты опасаешься, когда говоришь о незаконных притеснениях, — это те или иные физические воздействия. И вот я рисую умозрительную ситуацию. Никто не может тебя ударить, причинить вред оружием, посадить за решетку. Никто не может тебя обмануть, ты заранее угадываешь дурные мысли. Еще до того, как наняться в компанию или заключить сделку, ты имеешь полное представление о намерениях работодателя или будущего партнера. Тебе не могут угрожать поджогом, порчей имущества, потому что ты точно так же способен разрушить или поджечь дом обидчика. Все на равных, нет ни сильных, ни слабых.

— Так тоже нельзя, — нахмурился Кон. — Это получится полная анархия. Государство всё-таки должно как-то следить…

— Ха! Так прими решение, чего ты всё-таки хочешь? Примата власти или справедливости?

— А ты бы как ответил?

— Роберт, вся фауна планеты прекрасно обходится без государственного аппарата. Ни один самец не домогается большей власти, чем необходимо для размножения и поддержания популяции. И существующее равновесие достигнуто задолго до того, как человек поднялся на задние лапы; скорее рухнет цивилизация, чем испортится этот механизм.

— Ты всё здорово излагаешь, но людей назад, в пещеры, не загонишь.

— И не надо в пещеры. Достаточно вернуть людям равноправие, присущее животному миру. Чтоб никто тебя не грабил на дороге. Чтобы люди научились понимать друг друга, невзирая на языковые стены. Как раз этим я и пытаюсь заниматься…

Ковальский опустил стекло. Скорость он держал максимально возможную, и если бы полиции вздумалось направиться по следу, составил бы компанию Бобу в каталажке. Асфальт ухудшался с каждой минутой; они проскочили два или три поворота с названиями захолустных городков; дорога снова начала ощутимо взбираться в гору. Кроны деревьев почти смыкались над головой, и глаза начинали болеть от мельтешения света в листве. Юджин забыл в Берлине очки и вынужден был постоянно щуриться. Он покосился на соседа, раздумывая, как начать самый важный разговор. За сутки он стал предателем дважды (а Роберт, скорее всего, даже не догадывался об этом): сперва согласился сотрудничать с русскими коммандос, а затем и их бросил на произвол судьбы. Оправданием служила конечная цель. Если он себя не обманывает насчет конечных целей.

А Роберт искал жену. Или бывшую жену, неважно. Он искал женщину, которую считал своей. Юджин думал, представляет ли напарник, насколько разные у них двоих задачи, и как Боб себя поведет, если они настигнут контрольную группу.

— Роберт, я должен тебе кое-что рассказать.

— Насчет этого, как его, Лиса? Проехали, я не обижаюсь…

— Помолчи и выслушай! — Ковальский включил ближний свет. Внезапно начало стремительно темнеть, и он даже задрал глаза к солнцу: не затмение ли? Первый же влажный порыв ветра ударил с такой силой, что машина вильнула. — Насчет твоей супруги. Я должен был поделиться с тобой еще в Берлине… Помнишь, я рассказывал о животных-перципиентах? Примерно год назад произошел один случай, о котором знали кроме меня лишь два человека. Я не имею права тебе всё подробно раскрывать, постарайся поверить на слово. Дело в том, что животные разделены на небольшие группы, каждая из которых помещается в строго определенные, отличные от других, условия. Кормят их одинаково, но каждая такая группа испытывает специфические воздействия на мозг и нервную систему в целом.

— Вы пичкали их дурью?

— Нет, ни в коем случае… — не мог же он открыть этому рокеру, что находится внутри датчиков Сноу! — Просто поверь, мне нет смысла тебя обманывать. Это не дурь, как ты выразился, а ступенчатая программа стимуляции интеллекта. Так вот, мы сумели запустить очень грубый прибор, повторяющий воздействия на рецепторов природной аномалии, к которой мы сейчас едем, — Юджин подождал, пока эффект от сказанных слов дойдет до сознания Кона.

— Елы-палы… Ты хочешь сказать… А каким боком тут Инка?

— Погоди, всё по порядку! — Юджин запустил стеклоочистители. Левый скреб впустую, а правый совсем не работал. Несколько огромных капель с гулким звуком шмякнулись в лобовое стекло. — Так вот, прибор работает со значительной погрешностью. Мой шеф сравнивает наши попытки с попытками дилетантов на слух повторить звучание джазового оркестра. Основа сходная, но мелодия всякий раз звучит иначе, и мы никак не можем ухватить суть. Мы построили схему, кое-как воспроизводящую мелодию, но когда ее включили, из двух десятков рецепторов на планете отреагировали лишь трое, и то крайне вяло. Не переживай, твоя супруга не в их числе. Тогда мы поняли, что у рецепторов в мозгу существует идеальный камертон, отличающий фальшь от верного звучания. Мы вернулись к крысам и обезьянам.

— Вы занимались зомбированием…

— Боб, зомбированием занимались ваши коммунисты. А мы пытались понять, что отличает два десятка людей от прочего населения земного шара.

— Зачем? Кому всё это могло пригодиться?

— Дьявол, наверное, из меня плохой оратор. Последнюю сотню лет люди бьются, чтобы раскрыть тайну внеречевой коммуникации, но не продвинулись дальше отгадывания пары игральных карт сквозь свинцовую трубку или передачи простейших фраз. И даже в самых успешных сериях верные ответы так называемых экстрасенсов приближались максимум к тридцати процентам. При этом речь шла о передаче чисто конкретных понятий — свет, тепло, круг, квадрат… Но то, что у гомо сапиенса называется неким волшебством, аномалией, в полной мере присуще прочим теплокровным.

Вдумайся, что произошло за последние тысячелетия. Развился разум, склонный к бесконечной критике, к скептическому анализу, не оставляющий места для сверхчувственного. Анализ общежития породил то, что мы называем нравственностью: гибкий, личный для каждого свод правил. Но человеку этого оказалось мало. Он облек правила в жесткие рамки и обозвал это этикой. Замечательно, правда? Эти две так называемые философские категории, как ни странно, только нарастили забор между человеком и природой. Становится модным отгораживать себя от природы, с глупой гордостью упирая на различия между человеком и любыми другими видами. При этом сравнения всегда не в пользу животного мира. А что в результате? Самые передовые гуманистические манифесты заканчиваются разбоем. На какую свалку следует выкинуть великую германскую философию, скажи мне, Боб, если она завершилась мировой войной и Холокостом? И покажите мне вид в природе, что занимался бы подобным самоистреблением!

— Женя, ты не уговоришь мир следовать Библии!

— Мое ремесло, к счастью, не моральные проповеди, а биофизика и биохимия. Не перебивай, тогда я закончу. Так вот, мы повторяли опыты тысячи раз, компьютер ежесуточно вносил изменения в работу… э-э-э… стационарного датчика, но обезьяны не реагировали. Мы отталкивались оттого, что животные более чувствительны, и есть шанс найти характеристики поля, соответствующие их восприятию. Однажды ночью в лаборатории второго отдела дежурил мой аспирант из университета. Неплохой парень, но у него были проблемы из-за алкоголя. Поэтому сначала мы списали случившееся на его неадекватное поведение. Около часа ночи лаборант покинул корпус и какое-то время находился на крыше, там у нас имеется специальная беседка для отдыха. Он не имел права оставлять пост, но, скорее всего, ему стало плохо от спиртного… уже неважно. Впоследствии он уверял меня, что минут на пять отошел в туалет. Так вот, когда он вернулся, в одной из клеток дымились провода, питавшие реле поилки.

Для таких ситуаций существует должностная инструкция: вначале следует оповестить дежурного оператора базы и уже после действовать по пожарной схеме. Этот порядок задуман специально для того, чтобы оператор ни в коем разе не оставался бы в неведении. Пусть ты потеряешь при пожаре несколько лишних секунд, пусть что-то сгорит, но дежурный запустит систему оповещения, включит гидранты и так далее… В противном случае, если с огнем или другими катастрофами начать бороться в одиночку, можно потерять весь комплекс. Я лишь хочу сказать, что этот парень, Тенесси, инструкцию знал назубок. Он, вообще, не был лентяем или разгильдяем. Да, он мог явиться на дежурство не вполне трезвым или неделю ходить небритым, или позволить шимпанзе украсть у себя очки, одним словом, он из той когорты людей, что садятся на собственную шляпу. Но нарушить правила — никогда в жизни. Мы слишком строго отбираем людей. Поэтому, когда пришлось его уволить с формулировкой «за халатное отношение к служебным обязанностям», и мне, и шефу было очень стыдно.

Так вот, правила были нарушены. Он позаботился о безопасности животных, открыл им доступ в резервный вольер, наполнил кормушку. И отключил питание. Крысы унюхали пищу и перебежали в соседнее помещение. После чего Тенесси отправился в ремонтный блок за инструментом. Обрати внимание, я передаю это с его слов, дело происходило в два часа ночи. В лаборатории установлены две камеры, выводящие изображения в пультовую первого отдела, где сидит охрана. Но камеры дают лишь общий обзор — коридора, обеих дверей в соседние помещения и поста лаборанта. Позже мы вместе просматривали пленку, на ней хорошо видно, как Тенесси поднимается по винтовой лесенке, производит обязательный обход верхнего яруса, где живут резусы, затем покидает помещение. Спустя время он возвращается, что-то делает у клеток, открывает дверь в ремонтный блок и вновь появляется с автореле и соединительными муфтами в руках. Испорченное хозяйство он сложил у себя на столе, рядом поставил кейс со слесарным инструментом.

Офицер охраны не обязан следить за манипуляциями лаборантов, но одно он утверждал безапелляционно — не было ни дыма, ни огня, да и сам Тенесси не проявлял ни малейших признаков поспешности. Напротив, вел себя крайне медлительно. Так вот, утром я приехал на базу и заслушал отчет о происшествии; лаборант правдиво отразил всё в журнале и продублировал на компьютере. Ты уже догадываешься?

— Никакого пожара не было?

— Верно. Он демонтировал часть оборудования клетки, что-то выкинул в ящик для отходов. К счастью, база полностью утилизирует мусор, а то, что не подлежит сожжению, опечатывается в специальном хранилище и только после проверки доставляется наружу. Когда Тенесси понял, что натворил, он едва не сошел с ума. На парня было страшно смотреть, он уверил себя, что одержим белой горячкой. Еще хуже ему стало, когда мы догадались пересчитать крыс. Из смежной секции, куда он перевел их ночью, исчезло восемь штук.

— А они…

— Мы всех нашли. Животные погибли от внутреннего кровоизлияния в мозг. Они сумели выбраться в четвертый коридор, соединяющий лабораторный корпус с кухней. При этом металлическая дверь, которая должна быть постоянно на замке, и задвигается автоматически, если ее не закрывать в течение пяти секунд, их не остановила. На двери нет ручки, замок приводится в действие картой.

— Кто-то им открыл?

— Кроме Тенесси, сделать это было некому. На базе присутствовали еще три человека. Мой друг, Эдвард Сноу, не покидал поста оператора, охранник также не отлучался. Кроме них остается второй дежурный лаборант, из четвертого отдела. Но… Видишь ли, компьютер системы безопасности следит за всеми перемещениями. Никто из троих не пытался проникнуть в лабораторию. Это еще не всё… Посмотри по карте, не этот ли поворот? — Юджин притормозил.

Направо ответвлялась полузаросшая проселочная колея.

— Да, только на экране дорожка исчезает, а потом опять появляется. Мы не проедем.

— Проедем, просто сверху ее не видно сквозь лес.

— Юджин, может ответить? — Боб указывал пальцем на приборчик Бобра. На экране мерцали сразу три флажка. — Я пока, на всякий случай, выдернул микрофон.

Ковальский секунду раздумывал, затем решительно направил машину под откос. Словно дождавшись, когда колеса потеряют устойчивое сцепление, по крыше джипа забарабанил дождь. Не успел Ковальский задвинуть стекло, как левая сторона тела насквозь промокла.

— Это Пеликан, они живы… — Юджин прикусил язык, машина подпрыгнула на огромной коряге. — Передай ему наше положение, там сбоку ползут цифры, видишь? Скажи, что уходили от полиции, а Бобер нас покинул.

Кон со страдальческим видом воткнул в ухо наушник.

— Он кричит, чтобы мы сами не вздумали соваться в джунгли, чтобы ждали их.

— Дай-ка мне! — Косясь в запотевшее стекло, Юджин повернул к себе экран пеленгатора. Так и есть, красный крестик больше не двигался. — Или у Инны сломалась машина, или они нарочно покинули автомобиль и уходят пешком…

Минуту ехали молча, мокрые листья хлестали по бортам. Просвет сузился, обе колеи впереди стремительно заполнялись водой, машина начала буксовать. Ковальский включил второй мост.

— Ты не закончил про крыс.

— Да… Они погибли. При этом успели перегрызть соединительный кожух принудительной вентиляции, работали единой командой. Нам пришлось разбирать трубу, которая вела к козырьку над одним из автоклавов, и вытряхивать их оттуда. Их крысиные мозги не выдержали нагрузки.

— Нагрузки?

— Да. Накануне именно эти животные подвергались стимуляции. Видимо, компьютер подобрал нужное сочетание, иного объяснения мы не нашли. Но обратной связи не последовало, днем крысы вели себя обычно, никак не прореагировали, точнее сказать, они не захотели дать понять, что слышат Панча. И компьютер продолжил перебирать варианты, нужное сочетание было утеряно.

— Кто такой Панч?

— А… Так мы, шутя, называли активный контур. Так вот, крысы не просто выбрались в коридор. До того они преодолели магнитную калитку вольера. Открыть ее изнутри практически невозможно, проще перегрызть прутья. Мы заставили Тенесси указать в рапорте, что он торопился и по небрежности неплотно закрыл калитку.

— Зачем вы это сделали?

— Иначе пришлось бы признать, что восемь подопытных грызунов заставили человека поверить в пожар и отпереть им обе двери.

Роберт надул щеки. Почесал в затылке.

— Они действовали вполне логично, в рамках той информации о лаборанте и помещении, которая им была доступна, — перекрикивая нарастающий рев стихии, продолжал Ковальский. — Они поняли, что человек боится пожара. Они сделали вид, что интересуются пищей, и перебежали в мобильную секцию. Кормушка так и осталась нетронутой. Передвижные секции установлены на специальных тележках, чтобы легче было курсировать между лабораториями, и дверцы в них открываются вручную. А в стационарной клетке раздача корма и уборка происходят автоматически. Для того чтобы открыть калитку, требуется с поста лаборанта, через компьютер, ввести код. Такие тонкости крысиному уму оказались недоступны, но, очевидно, кто-то из них помнил, что из мобильной клетки сбежать легче. Точно так же с выходом в пищеблок. Они вырвались в коридор, дверь захлопнулась, дальше контролировать разум Тенесси они не смогли и вернулись к привычным инстинктам. Нашли слабое место и принялись грызть прорезиненный кожух.

— Юджин, у меня в детстве была крыса, она никуда не убегала. Они же белые, домашние, им не выжить на улице.

— А я разве утверждал, что они торопились в канализацию? — Ковальский вдруг почувствовал настоятельную потребность закурить. — Никому неизвестно, куда они шли.

— А другие звери? Ты сказал, там были макаки?

— И обезьяны, и собаки подвергались иным режимам стимуляции. Иногда я думаю, что нам крупно повезло… Протри стекло, пожалуйста! — Юджину совсем не нравилось установившееся затишье. Небо на западе стало практически черного цвета. Пока что внедорожник справлялся, но если ударит так, как случается в тропиках, они завязнут…

— Почему повезло? — Кон дважды чихнул.

— Потому что шимпанзе гораздо умнее крыс. Ты не заболел, Боб?

— Да, хреново что-то. И сволочь какая-то укусила, трясет… Елы-палы, выходит, вы искали причины телепатии, а нашли, как одним махом повысить уровень интеллекта!

— Мы нашли всего лишь восемь трупов грызунов в воздуховоде и тридцатилетнего мужчину в полуобморочном состоянии. Чтобы заявлять об открытии, нужны не дохлые крысы, а серия доказательных опытов.

— Короче, больше такой вариант не повторился?

— Нет. Мы продолжали эксперименты в узком кругу, но безуспешно. Шеф решил, что нельзя предавать событие преждевременной огласке, она круто изменила бы весь ход работ, возможно, до проведения проверки на уровне министерства вообще прекратилось бы финансирование. А в этом случае на секретности можно ставить крест: информация попадает в прессу — и территория на десять миль вокруг базы превращается в пикник для тысяч «зеленых». Природный феномен предстал бы в совершенно ином, угрожающем свете. А потом писаки пронюхали бы о рецепторах, что тогда? Кого интересует гуманитарная перспектива моей деятельности? Следовало сначала разобраться самим. Кроме того, поставь себя на место Тенесси. Скорее он согласится подтвердить под присягой, что был мертвецки пьян, чем признается, что выпустил на волю монстров. Боб, ты знаешь, что такое крыса?

— Не продолжай, я с ними хорошо знаком!

— Тогда ты не упрекнешь меня в трусости. Мы предпочли уволить парня вместо того, чтоб прочесть о себе, что «Сатанинские наследники доктора Моро готовят отряды серых убийц», или еще похлеще, наподобие твоего обвинения в зомбировании.

— Я погорячился. Смотри, это не их тачка?! — Ковальский ударил по тормозам, из-под колес вылетел фонтан грязи. В сторонке из кустов торчал кусок серого багажника. Напарники склонились над картой, но прибор показывал сплошную облачность.

— Ни черта не видно, тучи!

— Выходим, надо проверить… — Ковальский, оскальзываясь, первым добрался до машины, потрогал капот.

— Это они, серая «саратога».

Он дернул дверцу, заглянул в салон. В нос шибанул кислый звериный запах. На заднем сиденье валялись открытая сумка с женской одеждой, атлас, рассыпанные кукурузные хлопья.

— Женя, я нашел их следы! Они поперли прямиком в лес! — Кон прошел дальше, к зарослям, и указал на обрубленные лианы. Руки он спрятал под мышками, его всё сильнее знобило. Юджин вернулся за пеленгатором.

— Офигеть, это не лес, а сказка, — Роберт восхищенно озирался. — Как тут ходить-то? Елы-палы, никогда не думал, что вляпаюсь в такую лабуду…

— Нам придется сказать Моряку, кто мы такие, если он еще не знает. Возможно, он сумеет увидеть их сверху.

— Пеликан приказал ждать…

Оба топтались у края, не решаясь шагнуть во влажную, сумрачную глубину. Ковальский опустил глаза. Дождь уверенно набирал силу, где-то далеко ударила первая молния. Сквозь дробный перестук капель донесся еле слышный рокот мотора.

— Неизвестно, кого мы тут дождемся… С девушкой они не смогут быстро передвигаться сквозь чащу, тем более третий — тоже женщина. Если мы побежим, то успеем их догнать.

— Это не женщина! — Роберт присел на корточки, сзади на шее у него вздувались следы укусов. — Тут два разных мужских следа. Один на шиповках, размер, как у меня, сорок третий. А вот другой помельче, но тоже мужской.

— Бывают и женщины с крупной стопой!

Они уже пробирались гуськом по еле заметной тропке, здесь Юджин без споров уступил главенство Бобу. У того оказался потрясающий трапперский нюх. Не снижая скорости, лохматый рокер молча показывал Ковальскому то свежие щепки, то зарубки от ножа на ветках, то след вдавленного в землю каблука. Юджин поражался, сколько сил надо было потратить Лису, чтобы прорубить проход. Порой они могли протиснуться только бочком, а на открытых участках переходили на рысь. Потом Кон обнаружил место, где контрольная группа останавливалась на привал. Пакетик из-под орехов, смятая шоколадная фольга, обрывок одежды, испачканный оружейным маслом. В вышине, скрытой многоярусной зеленой подушкой, нарастал звонкий шелест. Ливень еще не мог как следует пробиться к земле сквозь кроны деревьев, но птицы разом затихли, и Юджин слышал только свое сиплое дыхание.

Он не подсчитывал, сколько времени прошло, но когда впереди замаячила прогалина с тремя замшелыми валунами, организм запросил пощады. Боб не стал корчить атлета и тоже молча рухнул на камень.

— Правильно идем… И здесь они были. Видишь, веночек из травок, это Инкина манера.

У Ковальского не осталось желания разглядывать веночки, он с трудом шевелил пальцами в сырых кроссовках и глядел вниз, в притихшую долину. Тихий барабанный шелест сменился слитным непрерывным грохотом, сзади на пятки наступала сплошная стена воды. Опережая пушечный раскат грома, причудливым белым зигзагом разрезала небо молния; не успел Юджин моргнуть, как за ней вспыхнула вторая.

— Слушай, я тут с голодухи решил попробовать местный горох. Очень странный, но пахнет вкусно… — Боб показал коричневый стручок, набитый бурыми семенами.

— Это ваниль, — улыбнулся Ковальский.

— Точно! — Боб озадаченно поскреб в затылке. — Как я сразу не понял?

— Роберт! — позвал Юджин. — Обещай, что сначала дашь мне с ней поговорить!

— Чего ты боишься, Женя? — отозвался тот из-за валуна. — Что я на нее с кулаками брошусь? Я же не совсем дурной…

— Помнишь, ты в Берлине меня спрашивал, доложил ли я начальству, что Инна не одна? Так вот, я доложил, но там было еще кое-что… Она была не просто одна. Вместе собрались три мощных рецептора. Я снял показания и сперва не понял… Так вот, — Ковальский, кряхтя, перевернулся на другой бок. — Я разложил их совместный сигнал… При прогнозе стопроцентного наложения интерференция дала почти точную копию того резонансного воздействия, что уничтожило Панча.

— Как с крысами? — медленно спросил Роберт, поднимая брови.

— Именно. Об этом я и сообщил. Сперва я предложил немедленно заглушить генератор, но потом понял, что это неправильно. Компьютер сделал расчет, и у меня на руках оказалась готовая формула, прекрасная чистая мелодия. Я вспомнил, мы упустили тогда одну мелкую деталь: первый раз мы подвергли обработке сразу восемь животных. Чистая случайность, как и открытие пенициллина… Крыс, очевидно, должно быть минимум восемь, а человеческих существ достаточно троих. Три рецептора, находящихся рядом, синхронизируют ответный Юкатану сигнал, а плотность потока возрастает не в три раза, а в квадрате! Раньше считалось, что мозг рецептора не может существовать в непосредственной близости от «генератора» подобной мощности, но последний «ответный залп» убедил меня в обратном…

— Ты хочешь сказать, что моя жена теперь должна резко поумнеть, вроде твоих мышей?

Ковальский вытер мокрое лицо.

— Я заглянул в календарь. На сегодня придется самый мощный резонанс за последние двадцать шесть лет. Я хочу сказать, что многое бы отдал, чтобы быть рядом с твоей женой в момент наложения. И я хочу сказать, что после этого прежней Инны Кон, возможно, ты не найдешь.

 

Глава 20

ФЕРЗЬ

Формула успеха

Джек Пендельсон, придерживая дымящуюся чашку с кофе, спустился по металлической лесенке в лабораторный корпус. Несгораемая дверь тамбура отъехала и вернулась в паз со слабым металлическим звуком, на панели замка зажегся желтый огонек. Теперь открыть замок можно было лишь с центрального поста. Пендельсон поправил застежки хрустящего комбинезона. Сотрудники смежного отдела спускались в свой лабораторный блок исключительно в костюмах высокой биозащиты. Там, где шла подготовка животных к работе в комплексе, не допускались малейшие намеки на простуду или банальный насморк, перед заступлением сдавались экспресс-анализы, а по возвращении из отпусков все проходили обязательный трехдневный карантин в медицинском корпусе.

Здесь, в учебном зверинце, Джек позволял некоторые вольности. Кроме того, обитатели клеток плохо реагировали на людей в масках, иногда просто делали вид, что не узнают. Скорее всего, их раздражал запах кварца и дезинфекции. Еще вчера Пендельсон изменил условия размещения: сильных самцов перевели в отдельные клетки, остальных оставили по двое, за исключением Кассандры, у которой иногда прорезался отвратительный характер. Джек не мог за нее поручиться.

Касабланка, как всегда, принялся метаться по клетке и строить рожи: так он выражал приязнь. Корчной и Фишер меланхолично ковыряли в уголке остатки ужина, Лилит выуживала из затылка Фишера насекомых. Остальные обитатели второй секции дремали. Дежурным лаборантом заступила Сьюзан Квинси, славная девушка. Большому П. никогда не приходила в голову мысль оценивать сотрудников базы по степени внешней привлекательности, но за профессиональные качества он непременно выставил бы Квинси высшие баллы. Последние шесть часов она, не возмущаясь и не отпрашиваясь на ужин, отзванивала ему через каждые пятнадцать минут и докладывала о состоянии шимпанзе. Со ступенек лестницы Джек видел голый затылок лаборантки и краешек волос, заколотых под шапочкой. Она склонилась над приборами своего поста, выводя на дисплей данные свежих анализов. Цикл стимуляции они завершили еще утром. Больше всех прочих выпендривался Фишер, а Кассандру и Хлою рвало, но умеренной интоксикации избежать было практически невозможно. Всё в пределах нормы. Пока в пределах.

Обычно клетки для грызунов и прочих мелких животных укомплектовывали в два яруса буквой «П». Утром всех лишних вывезли на грузовике в лабораторию университета, Джек посчитал, что сотни миль будет достаточно. Между решеткой и стеллажами с оборудованием оставили широкий проход. Вдоль прохода Джек распорядился протянуть карниз со сложенными жалюзи. Управление занавесом осуществлялось с двух точек: один пульт лежал на его рабочем месте, другой кнопкой ведала из своего убежища Хелен. И коротышка Бентли, и сама Хелен посматривали на Пендельсона, руководившего техниками, немного странно, но предпочли воздержаться от вопросов. Отдельную заботу представляли замки. Сначала Большой П. намеревался запаять дверцы намертво, из инструментального цеха прикатили сварочный аппарат. Но Квинси резонно заметила, что, если обезьянам внезапно станет плохо, их невозможно будет экстренно эвакуировать. Идею пришлось отклонить. «Хорошо, если им просто станет плохо», — размышлял Пендельсон, почесывая Касабланку за ухом. Тот урчал, привалясь спиной к прутьям. А если они решат сделать вид, что им плохо?

Он разложил учебные пособия, проверил кассету в диктофоне. Запись будет вестись дополнительно с четырех микрофонов, укрепленных над клетками, и одного на столе, но Джек по привычке не брезговал старым добрым способом, хотя ни кассеты, ни технику с территории выносить не позволялось. Он снова вспомнил Гарсию. Из-за этого подонка рабочим пришлось разобрать канализационные отстойники. В результате они нашли несколько обломков дисков, но в таком состоянии, что подтвердить ничего уже было нельзя. Большого Д. давно не наблюдали в такой ярости, он чуть не уволил охрану в полном составе. Манера перестраховываться, так раздражавшая Ковальского, обернулась против самой же безопасности. Уезжая на выходные, каждый обязывался предоставить достаточно точный график передвижений и плюс к тому не реже, чем раз в шесть часов, посылать сигнал с мобильного телефона. Каким-то образом Гарсия догадался, что в аппараты, ежедневно сдающиеся вместе с одеждой, добавлена еще кое-какая электронная начинка. Когда ребята Большого Д. явились по пеленгу в один из кошмарных полуразрушенных домов на окраине, то обнаружили вместо трупа Умберто вполне здорового чернокожего паренька в компании таких же любителей хип-хопа. Малыш честно отрабатывал свои деньги, каждые три часа нажимая на кнопку. Сначала он пытался соврать, что подобрал трубку на улице, но Кристофф взял его за ноги и подвесил над проемом третьего этажа. Разглядев внизу обломки ржавой арматуры, мальчишка разревелся и признался во всём.

На место погибшего добермана Диогена заступил ожидающий своей очереди ротвейлер Плиний. Хорошо, что они всегда готовили одно животное на замену, потому собака адаптировалась достаточно быстро. Уже к семи вечера Плиний успешно прошел серию контрольных тестов, резкого отторжения электродов не происходило, и к пересменке профессор доложил Большому Ю. о запуске резервного комплекса.

Пендельсон выпил за вечер немыслимое количество чашек кофе, истрепал в хлам несколько сигар, но от курения сумел удержаться. Вот уже тридцать четыре года он покупал любимый сорт, но за последние четыре в придачу к десяткам коробок сигар не купил ни одной зажигалки. Он поборол тягу к горящему табаку, но сознательно мучил себя запахом сырого. Это выглядело, как постоянный укор безволию. Собственные слабости представали наглядным примером борьбы двух полюсов личности, о чем Джек и Ковальский неоднократно спорили. Споры по большей части происходили ночами, когда оба, не в силах оторваться от промежуточных стадий испытаний, запасались коробкой сэндвичей и несколькими пакетами сухофруктов. Питание сухофруктами несло дополнительное удобство, ими можно было поделиться с питомцами, без опасений за их желудки. В баталиях на тему слабостей Пендельсон меньше всего склонялся к эмоциональным либо религиозным корням вопроса. Дуализм человеческой натуры, как поле битвы добра со злом, он воспринимал сугубо предметно.

Витальные потребности формируют облик подсознания, это естественная норма, втолковывал он Юджину.

— Норма? — закипал тот. — Тюрьмы, набитые уголовниками, — это норма? Коллективное насилие в государственных школах — это тоже норма?

— Именно коллективное, — воодушевлялся Джек. — Именно коллективное, Юджин. Мы говорим об атавистических принципах, об инстинктах стайного поведения. Ты видишь выход?

— Я думаю, что нужно искать ген, ответственный за зверские инстинкты. Раз уж мы говорим в сослагательном наклонении, профессор, то примем допущение, что этот ген возможно уничтожить.

— Отлично! — радостно повторял Пендельсон. — Вот ты и угодил в собственный капкан. Послушай сам, что ты сказал: «Изгнать дьявола из душ несчастных грешников». Как по-твоему, сколько лет религия пытается изгнать дьявола из душ человеческих?

— Полагаю, несколько десятков тысяч лет.

— Справедливая мысль. И чья берет в этой схватке?

— Так нельзя ставить вопрос! Апокалипсис еще не наступил.

— Согласен, сменим формулировку. Сильно ли укрепились за сорок тысяч лет позиции в борьбе с внутренним врагом? Не будем забираться глубже, возьмем сорок тысяч лет — окончание периода формирования кроманьонца.

— Я понимаю вашу мысль. Подсознание непобедимо, так?

— А вот этого мы не знаем. Я пытаюсь втолковать тебе простые вещи, как сам их вижу. Для примера возьмем меня, Джека Пендельсона. Попав в соответствующую обстановку, этот лояльный индивидуум способен на потрясающие поступки. Он перегрызет горло за последнее место в спасательной шлюпке. Убегая от хищника, он взберется на дерево, чего не делал последние сорок лет, он почти непременно совокупится с женщиной, если найдет это безопасным, он подчинит себе более слабых, и так далее. Инстинктивное поведение начинает доминировать в тот момент, как только ослабляются функции сознания.

Но! Как только мы с тобой цепляем что-то новое, в моей черепной коробке щелкает реле и вступает в силу императив «черной дыры», как я это зову. Мне становится интересно, а окружающее перестает меня волновать. Уверен, то же самое происходит в черепе любой творческой личности.

— Но говоря о собственном подсознании, вы, чуть ли не радостно, обнаруживаете в себе животное!

— Я не радуюсь, я реалист. Мы знакомы много лет, Юджин, к ты не станешь спорить: когда я работаю, передо мной возникают цели. Получить некий объем знаний о мире. Передать этот объем другим. Подумать, как можно использовать эти знания для… для изменений общества в лучшую сторону. Полагаю, твой разум действует примерно так же. В процессе нашего труда мы принимаем аксиому: не имеют значения деньги, семья, удобства. Где я не прав? Но при этом, стоит Джеку Пендельсону вынырнуть из процесса, как императив альтруизма прекращает действие.

— И вы становитесь таким же тупым пожирателем орешков и сериалов, как Кристофф? Не соглашусь…

— Если речь заходит о деликатесах или о кино, я более испорчен, чем Кристофф. Признаюсь, я могу сожрать зараз четыре больших эклера со сливками и до сих пор получаю удовольствие от Хичкока. Всё просто, Юджин. Ты можешь обжираться тортами, посещать бордели и даже плеваться в церкви. Или напротив, терроризировать жену, выдавать детям по двадцать центов под отчет и возглавлять комитет по защите нравственности. Но периодически тебя что-то толкает, что-то заставляет дрожать, вскакивать ночью в мотеле и покрывать салфетки формулами. А когда салфетки кончаются, переходить на стены, черт возьми! Вспомни, как мы провели ту недельку, когда сто первая дворняга Эдварда выжила в сыворотке! Мы не спали и не ели, а глаза у всех троих были, как у бешеных кроликов! Тебя, помнится, не слишком заботило, отглажены ли брюки, что подумают соседи, ты даже забыл в мусорном ведре приглашение преподавать в лучшем университете… Это и есть сознание, или сверхсознание, которого, к огромному сожалению, недостает нашему уважаемому Кристоффу…

— Джек, вызов оператора!

Пендельсон стряхнул оцепенение. Он стал каким-то заторможенным после известия о гибели Сноу и невразумительного исчезновения одного из своих лучших студентов. При воспоминании о Гарсии вообще начиналась зубная боль. Юханссон упомянул, что парня поймали где-то в Мексике, но тот нес такую чушь, что его толком и допрашивать не стали, отправили на психиатрическую экспертизу. По крайней мере удалось выяснить, что это Умберто, а не Ковальский взломал архив; у шефа камень с души свалился. А заторможенность была естественной реакцией на пережитый стресс. Пендельсон оценивал состояние собственного разума довольно критически, он не боялся очевидных старческих изменений, он боялся не успеть… Кофе почти остыл, профессор осторожно поставил чашку на стол и утопил клавишу селектора.

— Джек, мы готовы.

— Сьюзан, вы проверили клетки?

— Да, несколько раз. Вместе с мистером Бентли приходил программист, Гордон из первого отдела. Он подтвердил, что поднять задвижки можно только с центрального поста.

— Включая входные двери?

— Да.

— Хелен, ты нас видишь? — Профессор перевел взгляд к четырем дополнительным камерам, закрепленным возле потолочных вентиляционных коробов. Несмотря на два включенных кондиционера, в помещении становилось жарко, потому что утром под его личным контролем техники закупорили воздушную шахту.

— Прекрасно вижу, Джек.

— Сьюзан, что показывают приборы на ошейниках?

— У Фишера повышенный лейкоцитоз, остальные в пределах нормы.

Пендельсон протер очки. Вроде бы ничего не упущено. Он не мог поведать Квинси о проблемах двухлетней давности, ограничился самыми мрачными прогнозами на ночь. Она имела полное право уйти, но осталась. Славная девушка, повторил про себя Пендельсон, следя, как та скалывает распечатки в аккуратные стопки. Сьюзан была маленького роста, немного полноватой, но чрезвычайно подвижной. Все обязанности, не требующие ювелирной точности движений, она выполняла на бегу. Даже присаживаясь на рабочем кресле поста, она привычно подгибала одну ногу, точно готовилась спружинить и ринуться дальше, наматывая круги по коридорам базы. Если бы к ее гражданской смелости слегка добавить смелости научной, она могла бы принять отдел Юджина…

Хелен Доу находилась этажом выше, в компании Бентли (тот сам напросился, но бури восторга это ни у кого не вызвало). Вернувшийся из Берлина Сол Рейли был отправлен контролировать машинный зал. Пендельсон едва успел перекинуться с биологом тремя словами; Сол пребывал в жутком состоянии, полиция его первым вызвала на опознание трупа Сноу. Кроме всего прочего, Рейли был женат на сестре Эдварда. Пендельсон сперва колебался, задействовать ли Рейли в эксперименте, но тот, после дня молчания, позвонил и вызвался сам. Он сказал, что не в состоянии ехать к жене и проводить этот вечер дома. Там и так достаточно народу, родня уже начала съезжаться, и он не вынесет бесконечных вопросов, ответов на которые никогда не будет.

Бентли — единственный, кому, по личному распоряжению Юханссона, позволялось оставить при себе телефон, — сидел, как мышка, не отрываясь от экранов. Еще одним этажом выше, в круглой кабинке из пуленепробиваемого стекла, сменялись двое охранников. Сегодня их было двое, без овчарки. Обычно дежурный совершал обход базы, проверял двери и заглядывал в щитовые. Затем поднимался наверх побродить среди тракторов и косилок и перекинуться парой слов с сержантом у ворот. Сегодня вечером кое-что поменялось. Юханссон дал указание Большому Д., чтобы тот лично, на пару с Пендельсоном, проинструктировал охрану. Сам Большой Ю. умчался по делам в Вашингтон и умолял держать его в курсе.

Нынче вечером Ллойд патрулировал коридоры, а Кристоффу приходилось неотлучно следить за лабораторией и за постом оператора, потом им следовало поменяться. Большой Д. не собирался их запугивать, но провести Кристоффа было тяжело. Выслушав шефа безопасности, он изобразил удивление, что случалось с ним крайне редко.

— Я правильно понял, мы ожидаем нападения? — Большой Д. нервно пожал плечами, указывая на Пендельсона. Тот собрался с духом:

— Ваша задача следить за всем необычным.

— Три камеры перенацелены на клетки. Мы должны следить за запертыми обезьянами?

— Не только. Если вы заметите хоть что-то необычное в моем поведении либо в поведении мисс Квинси, немедленно докладывайте оператору и действуйте, как мы договорились.

— Это я понял. А что… что в вашем поведении, доктор, должно показаться мне необычным?

Пендельсон откашлялся.

— Мистер Кристофф, вы больший специалист, чем я, в подобных вопросах. Скажем, вы способны заметить, если кто-то из лаборантов придет слегка под мухой?

— Полагаю да, сэр. В свое время я докладывал в отношении Тенесси трижды, сэр.

— Тогда вам не надо объяснять. Второе. Обращаюсь к вам обоим. Если вы заметите в коридорах хотя бы одно животное, немедленно стреляйте усыпляющими.

— Сэр?!

— Я повторяю. Даже если на экранах будет всё нормально, но объемные датчики покажут малейшее движение, я разрешаю вам открыть огонь. Если транквилизатор не подействует, используйте обычное оружие.

— Мы правильно вас поняли? Вы приказываете нам стрелять в обезьян?! — Ллойд облизнул губы. На поясе у него висел дополнительный пистолет, заряженный семью ампулами.

— В любых животных, даже в сопровождении человека. Теперь ясно?

Оба кивнули. Большой Д. переминался с ноги на ногу.

— Кристофф, скажите, как вы поступите, если вернувшись с обхода верхнего периметра, вы обнаружите мистера Ллойда с шимпанзе на руках?

Кристофф слегка повернул свои стеклянные глаза:

— Я потребую от него, чтобы он снял обезьяну, сэр. После чего усыплю ее, доложу оператору и заблокирую оба наружных выхода.

— А если он откажется выполнить вашу просьбу? — Пендельсон оторвал от сигары очередной лист. Большой Д. подумал, не остаться ли самому на сутки.

— Матерь Божья… — выдохнул Ллойд, его веснушчатая круглая физиономия посерела. — Вы это серьезно, док?!

— Я сожалею, парни… Итак, Кристофф, ваши действия?

— Я буду вынужден стрелять ему в ногу, после чего убью обезьяну.

Ллойд икнул. Кристофф выглядел, как гранитная скала.

— Превосходно. И последнее. На ваши переносные пульты, на кнопку с нулевым номером, выведена функция блокировки лифтов и наружных выходов. Нет необходимости бежать в пультовую и срывать пломбу с рубильника, достаточно удерживать «ноль» две секунды. Завтра мы вернем схему в прежнее состояние, это крайняя мера. Будьте осторожны, блокировка необратима, и вытащить нас отсюда смогут только снаружи.

— Парни, если такое произойдет, я получу сигнал первым, — успокоил Большой Д.

Полковник находился на грани легкой паники. Ему не терпелось поскорее пройти контроль и добраться до своего шкафчика, где во внутреннем кармане куртки грелась плоская фляжка. Лишний глоток сегодня явно не повредит. Лучше бы он остался. Глаз всё равно не сомкнуть, но кто-то должен быть снаружи. Если сработают аварийные двери, войти на базу можно будет лишь двумя способами: либо посредством компьютерного кода, который он сам менял ежедневно, либо применяя тяжелую буровую технику. Кроме Пендельсона, никто из остающихся внизу, даже Бентли, не представлял, что существует отдельная инструкция для начальства на случай внутренней или внешней катастрофы. Также никто не знал, что вчера, на совещании у Грегори, в инструкцию было внесено, с подачи Пендельсона, одно малоприятное уточнение. Профессор не сказал генералу ни слова про крыс, покаяться задним числом, означало бы загубить на корню готовящийся опыт. Но он постарался быть достаточно красноречивым. Уточнение заключалось в том, что в случае блокировки входа спасателям вменялось не выпускать наружу ни единого человека, пока не будут уничтожены все животные.

— Джентльмены, мы были вынуждены взять с вас дополнительную подписку о неразглашении событий, которые… могут произойти за эти сутки. Пленки с записями со всех камер в любом случае будут заменены на статичные изображения. Я надеюсь на вашу лояльность. Что бы ни произошло, ваш завтрашний коллега, мистер Ллойд, должен принять смену без единого нарушения режима.

Джек показал Квинси большой палец, девушка кивнула и склонилась над клавиатурой.

— Видео включено, сэр.

— Хелен, звук в порядке?

— Норма по всем микрофонам.

— Запускайте генератор.

Щелчок. На своем мониторе Пендельсон наблюдал кривые ритмов Плиния. Собака не проявляла нервозности. Доктор давно склонялся к тому, чтобы полностью перейти на эту породу; в противовес холеричным доберманам и даже овчаркам, флегматичные ротвейлеры вызывали меньше хлопот.

— Генератор запущен.

— Сьюзи, добавьте света!

— Да, доктор, — Квинси потерла пухлую розовую щеку, коснулась клавиш, под потолком вспыхнули дополнительные лампы. Профессор скосил глаза на второй экран. Температура в зале перевалила за семьдесят по Фаренгейту, влажность достигла шестидесяти процентов и неуклонно росла. Он расстегнул молнию комбинезона.

— Хелен, открывайте.

Эту обязанность сегодня он также возложил на оператора комплекса. Выдвижные решетки между секциями поползли вверх. Касабланка среагировал первым: накинулся сзади на Корчного и попытался отнять у него апельсин. Хлоя проснулась и затеяла бегать по кругу, Фишер возобновил сексуальные приставания к Пандоре, та делала вид, что устала, но, наконец, сдалась. Во время любви она, не отрываясь, глазела на Пендельсона и грызла кусок скорлупы. Пендельсон взял диктофон:

— Двенадцатое июля две тысячи… года. Время 21.20. Лабораторный блок номер два. Присутствуют… Дежурный оператор… Генератор в пассивной фазе, перципиент — ротвейлер Плиний, возраст четыре года, личный номер… Материал — группа из семи половозрелых шимпанзе, личные номера… Состояние животных спокойное. Стимуляция завершена. Задача опыта — исследование первичного эффекта Сноу в условиях малой площади размещения. Исходная площадь — сто пятьдесят квадратных футов.

Он извлек из кармана сложенный тетрадный листок.

— Хелен, по первому каналу пятнадцать миллиампер, частота…

— Первый канал загружен!

— По второму каналу…

— Второй канал загружен!.. Третий… четвертый… девятый загружен!

— Плотность потока?

— Двенадцать и три. Джек, пятый канал нестабилен.

— Введите собаке успокаивающее…

Фишер оставил Пандору в покое и переключил внимание на Кассандру. Из-за периодических попыток Касабланки захватить власть в стае, Фишер вынужден был целыми днями доказывать свои законные права на прекрасную половину. Лилит повисла на сетчатом потолке и пыталась дотянуться до микрофона.

— Синхронизация контура?

— Тридцать.

Пендельсон хлебнул холодного кофе, поднес к губам диктофон. У него зрело смутное предчувствие, что сегодня произойдет нечто неординарное, вместе с жарой в подземном зале набухало осязаемое душное ожидание, хотелось вскочить и двигаться, сбрасывая с себя это «нечто». Он с мимолетной завистью подумал о Большом Д., который наверняка уже приложился и сидит под кондиционером в обнимку с женой и бутылкой.

При мысли о жене Пендельсон ощущал обычно не то чтобы горечь, а неясное смущение. Он не прожил молодость библиотечным червем, напротив, озираясь на своих теперешних студентов, он удивлялся порой излишней сухости их взаимоотношений. Возможно, всё дело в эмансипации, девочки стремятся декларировать независимость от мужчин. Возможно, дело в темпе жизни, современная молодежь хочет за пять лет успеть то, к чему прежнее поколение шло десятилетиями.

— Джек, пятый канал стабилизировался. Синхронизация сорок.

— Наращиваем в прежнем темпе. Когда достигнет шестидесяти, уменьшайте площадь клетки вполовину. Мисс Квинси, подкиньте Пандоре сладенького.

— Хорошо, сэр. Но вы же знаете, отнимут…

Он повторял себе, что становится старым занудным брюзгой. Он спрашивал себя, какими грандиозными качествами должна обладать женщина, чтобы пробудить в нем такую же страсть, какую вызывал в юности микроскоп. Самым парадоксальным было то, что женщины упорно тянулись к нему и раньше, и сейчас. Конечно, сейчас это были совсем другие женщины, не те разбитные девчонки с прическами под Монро, которые только начинали примерять джинсы и давились первыми противозачаточными пилюлями. Теперь ему строили глазки жены коллег. Джинсов они уже не носили, хотя волосы красили, как и прежде.

— Сэр, всё в порядке? — На левом экране возникло рубленое лицо Кристоффа.

— Да, всё по плану.

— У вас неполадки с теплоотводом, сэр. Восемьдесят шесть градусов.

— Не беспокойтесь, всё по плану.

На полукруглой панели перед профессором светились четыре монитора. Правый показывал телеметрию Плиния, на следующем сменялись разноцветные графики, отражая расхождение с нормой плановой нагрузки. Крайний левый компьютер передавал по очереди изображения с камер центрального поста, обоих постов охраны и тех, что висели над клетками. Единственный молчащий экран ждал своего часа.

— Сэр, площадь семьдесят пять квадратных футов.

Дальняя стенка клетки пришла в движение, подталкивая обезьян вперед. Роликовые направляющие тихонько поскрипывали, подвижные стенки представляли собой продукт совместных инженерных усилий двух отделов. Юханссон дольше всех не мог уразуметь, почему бы просто не запихать шимпанзе сразу в один ящик.

— Насильно? — уточнил Пендельсон.

— Джек, ты собрался спрашивать их согласия?! — Пендельсон не сомневался, что шеф не простил ему прокола с передачей секретных программ. Поэтому он никогда не узнает, какое слово жирно выделил Ковальский в своем коротком электронном послании, сопровождающем данные предполагаемой нагрузки. «По возможности, добровольно».

«Пусть не совсем добровольно, — рассудил Джек. — Создать хотя бы видимость добровольности».

— Сьюзи, подбросьте им мандаринов. — Некоторые жены коллег были вполне ничего, но со временем Пендельсон пришел к любопытному заключению. Пики дамского интереса почти идеально совпадали с его нечастыми интеллектуальными прорывами, хотя он никогда не говорил с ними о работе. Он не обманывался насчет своей внешности. Внешность самая обыкновенная: широкий нос, остатки седой растительности на залысинах, белки в набухших сосудах, непростительный живот. Нет, очаровательные дамы интуитивно тянулись к нему в моменты малого и большого успеха, точно завороженные вибрациями идей, не дающих ему спать. Вероятно, поэтому, он возлагал сегодняшней ночью больше надежд на самок, особенно на эмоциональных Лилит и Пандору.

— Сэр, нагрузка достигнута. Каналы стабильны.

Пендельсон вытер пот. Квинси тоже приходилось несладко, но девушка даже ни разу не отпросилась в туалет, только протирала гигиеническими платочками капельки пота на лбу и шее. Обезьяны шумно возились в непривычной тесноте, Фишер скалил на кого-то зубы. Пендельсон перевел взгляд на пустой пока четвертый экран.

— Хелен, включаем второй комплект.

— Есть питание! Какой режим восприимчивости, сэр?

Джек свирепо кусал размокшую сигару. Еще две, разорванные на куски, словно побывавшие в мясорубке, валялись в мусорном баке под столом.

— Сразу начнем со второго. Долго они так не выдержат!

— Джек, амплитуда четвертого типа.

— Я и сам вижу. Уменьшайте площадь до сорока квадратов!

Он рванул воротник. Слева выплыло озабоченное лицо Ллойда, затем его сменила короткая стрижка Доу. Хелен толкалась каблучками, ее кресло молнией проносилось между шкафами, пальцы летали по клавишам. В машинном зале Рейли изумленно покачал головой, докладывая Доу о расходе энергии, мегаваттный трансформатор гудел на пределе. Пендельсон ощущал себя на поверхности раздувшегося, готового лопнуть, жаркого пузыря. Джек не верил в предчувствия, мало того, разок его посетила мысль, что Ковальский мог и ошибаться. Но если он ошибался, то откуда лезет столь необычная картинка? Пендельсон выплюнул остатки табака. На третьем экране творилось нечто невразумительное, хаос… Черт, животные сгрудились слишком тесно, если кто-то и даст приличный процент наложения, в толпе не разберешь…

Он не сразу понял, что произошло. В барабанные перепонки ударила тишина. В туалете капала вода. Шелестели вентиляторы процессоров, тоненько посвистывал ближайший кондиционер.

— Тридцать футов, сэр!

Обезьяны молчали. Теперь им приходилось по-настоящему туго. Квинси закрыла рот кулачком, затем, встретив взгляд шефа, опомнилась и вернулась к своим обязанностям. В ошейниках обезьян были закреплены нательные датчики, показания которых сходились на компьютер лаборанта.

— Сэр, у Пандоры и Хлои растет пульс! У Корчного давление сто сорок на двести!

Пендельсон задыхался, ему казалось, что в ботинках хлюпает пот. Среди тех, кто остался ночью на базе, не наблюдалось ни одного, даже слабенького рецептора, и профессор отдавал себе отчет, что колоссальная ментальная сила, прессующая животных, не оказывает на него ни малейшего воздействия. Не должна оказывать… Он злился на подчиненных за неповоротливость и понимал, что не прав в своей злобе, потому что сквозь тело, сквозь мили нервных окончаний, сквозь циклические цепи синапсов текло что-то жуткое. Он отрывисто отдавал команды, ни на секунду не теряя контроля над происходящим, но вжимал голову в плечи, словно под потолком, взвихривая волосы на потной лысине, раскачивался тяжелый каменный молот. Капли воды падали с грохотом артиллерийских снарядов. Стеклянные полки шкафов едва уловимо позвякивали. Позади, с одного из стеллажей, соскользнула и покатилась пустая реторта. Квинси взвизгнула, Ллойд подпрыгнул у себя в будке. Пендельсон чертыхнулся, смахнув локтем на пол пачку листов.

— Джек, наложение тридцать! — голос Доу чуть не сорвался на визг. — Мы прошли прежний порог!

— Вижу… Давай третий режим!

— Сэр, Кассандра в обмороке!

Сбоку, над плечом Хелен, мелькнули вытаращенные глаза Бентли.

— Продолжаем, убери еще пару футов! — Кто-то из шимпанзе пронзительно застонал.

Хлою рвало, Касабланка бился челюстью о прутья, по губам его текла кровь.

— Наложение сорок семь процентов!

— Сэр, я не могу, они на меня смотрят! — Сьюзан, зажав рот ладошкой, выбежала в туалет.

Профессор кинул взгляд на монитор и забыл обо всём. Из хаоса линий и сгустков начало что-то появляться, возникала неясная пока симметрия. Он лихорадочно переключал диапазоны, пока машина выбирала уровни фильтрации.

— Джек, у Плиния отторжение электрода, нестабильность седьмого канала!

— Распределите нагрузку по оставшимся!

— Джек, он не выдержит!.. О, господи! Наложение шестьдесят!!!

— Хелен, ускорьте обмен сыворотки! Удержите его хотя бы пять минут. Сколько времени он в активной фазе?

— Почти час.

— Сэр! — лицо Рейли на экране. — Я меняю третью вставку. Разрешите задействовать дополнительную кассету фидеров?

— Давай, Сол!

Вернулась мокрая Сьюзан. Стараясь не смотреть на беснующихся шимпанзе, уставилась в свой экран.

— Мисс Квинси, дайте им конфет.

— Но, сэр! Сладости…

— Делайте, что вам говорят!

Девушка нетвердой походкой подошла к клетке, высыпала в выдвижной ящичек упаковку фруктовых драже. Хлою уже не рвало, она лежала, запрокинувшись оскаленной мордой в потолок. Корчной верещал, закрыв голову лапами, Кассандра и Лилит, тяжело дыша, цеплялись за Фишера. Только Пандора вела себя более-менее невозмутимо, сунула в пасть конфету и потянулась сквозь прутья к Сьюзан, показывая, что просится на ручки.

— Шестьдесят и не растет!

— Уберите площадь до двадцати трех!

— Профессор, мы их раздавим!

— Вы здесь распоряжаетесь или я?

— Извините, сэр!

Периферическим зрением Джек поймал слабое движение. Оставленная без присмотра шариковая ручка, еле заметно подрагивая, скользила к краю стола.

— Сол! — Джек переключился на машинный зал. — У нас там всё закреплено, как надо?

— Трансформаторы в порядке. Сэр, я тут подумал, при такой плотности потока…

— После, после, Сол!

Снова лицо Ллойда:

— Доктор, у нас стрелки на часах залипли!

— Господи! — пискнул Бентли. — У меня тоже! Док, мы не облучимся?

— И очень болит голова! — неловко пожаловался Рейли. — Настоящая магнитная буря!

— Наложение восемьдесят семь!!! — сорвавшись на визг, сообщила Хелен. — Джек, я не вижу Квинси!

Пендельсон задрал голову. От монитора невозможно было оторваться, компьютер больше не различал семи отдельных особей шимпанзе. Сквозь рваную сумятицу ритмов выстраивался единый организованный шлейф. «Черт подери, — поправил себя профессор, — не остаточный шлейф, а действующий, впервые — живой действующий шлейф!»

— Сэр, что с мисс Квинси? — озабоченный голос Кристоффа. — Она не отходит от клетки.

— Сьюзан, вернитесь на свое рабочее место! — Пендельсона начинало это злить. Девчонка топталась в проходе чуть ли не в обнимку с Пандорой. Нашла время распустить сопли! — Сьюзан, вернитесь и доложите показания ошейников!

Третий экран притягивал его внимание, как магнит. Помехи исчезли; обезьяны непостижимым образом взаимодействовали с собакой, на девяносто процентов повторяя женскую бета-развертку. Ковальский не ошибся. Будучи в Берлине, он сумел поймать полевым комплектом ту самую комбинацию, одну из миллионов возможных, которую… которую пытался скрыть Умберто. Кусочки паззла сдвигались, Пендельсон уже не сомневался. Мерзавец Гарсия первым засек момент, когда девчонка вышла на близкий контакт с другими рецепторами…

— Док, у вас неполадки. Квинси нас не слышит! — Пендельсон отшвырнул кресло.

— Сьюзан!!!

Лаборантка не отвечала и не оборачивалась. Всем телом, затянутым в белый защитный комбинезон, девушка прижималась к клетке с животными. Профессору показалось, что он поднялся слишком резко, в глазах потемнело, ноги не сразу нашли опору. Господи, как же он раньше не подумал!

— Сьюзан, назад!!!

— Джек, у Плиния тромбоз сосудов! Разрешите отключить генератор?!

Пендельсон обогнул стол, выскочил в проход перед клеткой, готовясь тащить лаборантку за шиворот. Спрессованные шимпанзе вяло шевелились внутри, как гигантский мохноногий тарантул. Пакет с конфетами выпал у девушки из рук, розовые шарики драже скакали по блестящему кафелю. Это было последнее, что он успел увидеть перед тем, как погасло освещение. Что-то кричал из машинного зала Рейли. В наступившей темноте перед глазами продолжали скакать конфеты. Пендельсон запнулся о ножку стола, теряя равновесие, обеими руками повис на плечах у Квинси.

Секунду спустя в машинном зале щелкнуло реле, и резервный трансформатор восстановил подачу энергии. Сьюзан от толчка качнулась вперед, затем неторопливо обернулась.

Джек взглянул ей в лицо и понял, что опоздал.

Затем он попытался отдернуть руки и понял, что опоздал опять.

 

Глава 21

Ночная охота

Юханссон сидел на краешке глубокого кожаного дивана и пережевывал события вчерашнего вечера. Нечего было и надеяться произвести на слушателей приятное впечатление. Не вынесли вперед ногами с сердечным приступом — и то прекрасно. Но, хотя вышел он вполне самостоятельно, ночь в отеле провел практически без сна. Поцеживая ледяное пиво, он созерцал с балкона изнывающий от жары город. Солнце скатилось за горизонт, расплескав свой свет по миллионам окон, а он всё так же тупо раскачивался, обрывая по одному листики декоративной пальмы, торчащей из мраморной кадки. Вчера он страстно желал, чтобы вместе с ним у позорного столба оказалась вся эта шайка умников во главе с Пендельсоном. Он не тешил себя иллюзиями и отлично представлял, как к нему относятся рядовые исполнители проекта. Легче всего критиковать снизу и кичиться двумя дипломами естественных факультетов, только руководство всё равно отдают не критикам, а серьезным, дисциплинированным людям. Таким, как он, черт возьми, или таким, как координатор Грегори.

Ввиду секретности, слушания проходили в малом кругу, и глупых вопросов никто не задавал. Но решение было предопределено заранее, и координатор однозначно намекнул, что милости ждать не придется. Комиссию назначили на следующую неделю, а все текущие работы по проекту предлагалось временно заморозить.

— Временно! — подчеркнул сенатор, высказывая Юханссону тайное сочувствие.

При этом все отлично понимали, что «временная» заморозка может растянуться на годы, а то и навсегда. Сенатор когда-то учился с Большим Ю. в одной военной академии, и Грегори, как выяснилось, заканчивал тот же курс пятью годами раньше.

Возможно поэтому Юханссон перенес удар не так тяжело. Пендельсон мог думать всё что угодно и обзывать его солдафоном. Разница между ними состояла в том, что Джек в худшем случае возвращался в родной центр изучения приматов. Для Большого Ю. рушилась всякая возможность дальнейшего продвижения. Он гордился «Секвойей», как никто другой, он убил пять лет на создание базы и снабжение проекта ценнейшим оборудованием. И теперь всё рассыпалось…

Официально решение о закрытии вступило в силу вчера вечером. Большой Ю. не питал иллюзий, но Пендельсон внезапно проявил чудеса настойчивости. Грегори махнул рукой и закрыл глаза на последний масштабный эксперимент. Они даже выпили втроем скотча, это выглядело, как прощальный фуршет.

Расставаясь, генерал просил держать его в курсе и звонить в любое время ночи, если случится нечто неординарное. Поскольку на базе оставался Бентли, Большой Ю. не сомневался, что доложат и без него. Шеф безопасности объекта позвонил за ночь дважды, потом Бентли прорезался и сам. Юханссон даже испытал к нему прилив благодарности: агент не обязан был ему докладываться и проявлял, таким образом, тонкую учтивость. Оба сообщали, что начатый опыт движется по плану, и, судя по поведению Пендельсона, следует ждать неких сверхъестественных результатов. В три часа ночи Большому Ю. надоело ворочаться без сна на мокрых простынях. Он оделся и приехал в ведомство Грегори, на узел связи. Оттуда по закрытому каналу вызвал оператора. После шестого гудка до него дошло, что центральный пост молчит.

У Юханссона и мысли не возникло, будто Хелен Доу прилегла вздремнуть на рабочем месте. Он дважды повторил вызов и ощутил на спине неприятный холодок. База не отвечала. Это было невозможно. База не то место, где людям разрешается выйти позагорать. Юханссон попытался успокоиться. Ничего драматического не случилось, сказал себе он. Вероятно, молния, обрыв кабеля. Раз уж начинаются неприятности, жди новых, дело известное. Сейчас он наберет пост охраны, и всё станет на свои места.

Пост охраны не подавал признаков жизни. Шеф «Секвойи» дважды сосчитал до десяти и обратно. Холодок в спине не проходил, Большой Ю. машинально проверил внутренний карман, где на всякий случай хранил сердечные капли. С каплями был полный порядок, как и со всеми его личными вещами. На базе проекта порядок отсутствовал. Он попросил у офицера связи стакан воды. Когда поднес стакан ко рту, обнаружил, что челюсти свело судорогой. Лейтенант смотрел на него круглыми глазами.

Так, это нервы, это всего лишь нервы… Проверять линию не имело смысла, приборы показывали устойчивое соединение. Он постарался восстановить хронологию событий. В полночь отзвонил из кресла второго оператора Бентли и поведал, что внизу намечается нечто грандиозное.

Буквально полтора часа назад Большой Д. утверждал, что у Кристоффа всё спокойно. Пендельсон запросил полтора мегаватта сверх норматива и слегка зашкалила температура — вот и все события. Юханссону показалось, что шеф охраны был слегка навеселе, но сонным его назвать язык бы не повернулся. Прежде чем тормошить дежурных, Юханссон еще раз, по очереди, медленно, набрал номера всех восьми постов. Ни в одной записной книжке этих комбинаций цифр не встречалось, он прекрасно помнил их наизусть. Центральный пульт оператора, проходная административного этажа, обе лаборатории, третий отдел, машинный зал, операционный блок, внешний КПП…

Потеряв надежду, он вытащил сотовый и принялся вызывать по личным каналам всех по очереди. Ему пришлось сесть и опереться локтем на спинку диванчика, чтобы не так была заметна дрожь руки, держащей телефон. Накануне Большой П. спрашивал у Грегори что-то насчет вызова взвода ликвидаторов, но у Юханссона голова тогда была занята другим, он попросту пропустил обычные затеи старикана мимо ушей.

Пендельсон вечно требовал чего-то запредельного. То ему стало мало бесполезной экспедиции в Мексику, месяца два он зудел насчет отправки группы в район Гранд-каньона. Видите ли, Ковальскому показалось, что там есть что-то интересное. То настаивал привлечь в штат двух дамочек, спецов по антропоидам, из Калифорнийского технологического. А когда этот алкоголик Тенесси устроил в позапрошлом году короткое замыкание, Большой П. придумал даже туалеты оснастить следящей аппаратурой. Из-за парочки угоревших крыс профессор требовал превратить базу в психиатрическую клинику…

Грегори тоже слушал Пендельсона вполуха. Помимо «Секвойи», координатор курировал, по меньшей мере, еще десяток проектов разной степени важности, и в штате каждого находились один или два безумца, которых нужно было лелеять и баюкать. Координатор привык к самым неожиданным запросам. Как ни крути, от личностей, подобных Пендельсону, зависело удерживать Америку в фарватере науки.

Теперь Большой Ю. изо всех сил напрягал память. Речь шла о возможных приступах бешенства у животных или о чем-то в этом роде… Он распорядился снабдить охрану специальным вооружением, махнул рукой на смену аварийных кодов. Это всё казалось ему вчера абсолютно неважным в преддверии сенатской комиссии. Он прокручивал линию защиты и ждал, пока Пендельсон допьет свой скотч и свалит в аэропорт.

— Простите, сэр, вам нездоровится? — Над Юханссоном склонился лейтенант в наушниках.

— Нет, спасибо. Бессонница, знаете ли… — Он растянул в улыбке окаменевший рот и тут же подскочил на месте, потому что в трубке раздался знакомый квакающий тенор Большого Д.

— Сэр, прошу прощения…

— Какого черта! Что происходит?

— Мы у главного входа. Я вызвал всех свободных парней… — Полковник замялся, осознав, что общение идет по открытой линии.

— Говорите, Стэнли! Теперь уже всё равно… — Большой Ю. испытал громадное облегчение. Вроде бы, ситуация возвращалась под контроль.

— Сорок минут назад дежурный завершил обход коридоров административного этажа, вернулся на проходную и закрыл за собой дверь. Как положено, отметил конец маршрута на пропускном пункте. После этого связь с административным сектором прервалась…

— Кто конкретно был на обходе? Кристофф?

— Да.

— Внешняя охрана?

— Оба на месте. Я немедленно выехал. Тут что-то непонятное, сэр…

— Стэнли, не вынуждайте меня!..

— Кристофф появился в проходной. Спустя три минуты потребляемая мощность возросла на четыре мегаватта, затем на короткое время возникла широкочастотная помеха, я бы назвал это… Если вы позволите, я назвал бы это электромагнитным импульсом. У меня в руках наручные часы обоих дежурных, стрелки прилипли, словно побывали внутри статора. С настенными часами то же самое. Компьютер тоже вышел из строя, нам пришлось поднимать шлагбаум вручную. Очевидно, взорвался трансформатор на нашей подстанции. Сейчас питание базы осуществляется с двух дизельных генераторов, мы отключены от города. Вы приказали в случае аварии не входить внутрь, но…

— Я слушаю!!!

— Я приехал через восемь минут. Лифт, который ведет через душевую… он наверху.

— Как это?

Юханссон всё-таки надорвал упаковку и сунул пилюлю под язык. Чтобы не так сильно дрожал локоть, он вынужден был обхватить себя свободной рукой.

— Дверь открыта, и лифт наверху. Он не может быть наверху после того, как дежурный спустился. Мы прочесали территорию, оба оставшихся выхода заперты.

— Тогда кто… Кто выходил наружу?

— Сэр, через проходную прошли два человека. Оба в комбинезонах, с закрытыми лицами, несли какой-то ящик. Их засекла камера в ангаре. На внешней проходной их не видели.

— Стэнли… — не паниковать, сдержаться, только не паниковать… — Стэнли, что показывают камеры на периметре? Как долго не было электричества?

— Секунд десять. Я уверен, что эти люди не лезли по стенам, а вышли через пропускной пункт, сэр.

— Не понял?! Там же двое…

— Обе камеры проходной обесточены, кто-то выдернул штекеры. Пленки изъяты. И еще… На стоянке нет машины Ллойда.

— Я правильно понял? Вчера доктор Пендельсон вынудил меня заблокировать замки девятизначным кодом, который известен только вам. А сегодня кто-то запросто подбирает нужные цифры, на дешифровку которых ушла бы неделя… Парни, которых вы подбирали лично, выпускают ночью двоих неизвестных в спецодежде, дарят им на прощание пленку и любезно открывают ворота гаража? Стэнли, сколько вы выпили за вечер?

Большой Д. тяжело вздохнул.

— Что нам делать, сэр? Тех двоих, с ворот, я пока посадил под замок. Вместе со мной нас семеро. Нам спускаться внутрь?

Юханссон зажмурился. «Господи, — воззвал он про себя, — за что ты так меня караешь? И куда, скажи на милость, мы вляпались?» Сейчас он поднимет с постели Грегори и попросит подкрепления, но как он будет выглядеть завтра, если выяснится, что на базе все живы и здоровы? Чисто теоретически, там могло произойти всё, что угодно. От работы «С-12» на повышенной нагрузке могли барахлить не только телефоны… Взять тот, трехлетней давности случай с психопатом Алехиным, когда Пендельсон еще не отказался окончательно от услуг шимпанзе. Целых два часа, пока Сноу не додумался сменить режим восприимчивости, у всех находящихся в лабораториях раскалывалась от боли голова. А после, когда Родригес откопал в Шотландии того полуживого наркомана! Луис неделю держал датчики включенными по соседству с берлогой этого типа, ожидая свежего выброса, и дождался… Мало того, что выгорела аппаратура, сам оператор получил разряд такой силы, что спалил брови и вернулся с нервным тиком. Рецептор же благополучно загнулся от передозировки, а пока он умирал, Родригес с Мэгуином выслушали множество крайне увлекательных историй про эльфов, драконов и оборотней…

Нет, он не позволит сделать из себя посмешище. Пока вертолет со спецбригадой долетит из Сакраменто, тем, кто внутри, помощь может уже не понадобиться.

— Стэнли, спускайтесь крайне осторожно, — Большой Ю. сглотнул. Проклятая пилюля чуть не застряла в горле. — Возможно, люди находятся под воздействием электротока. Отключите городской кабель, пусть горит только аварийный свет. Одного оставьте наверху, он должен быть готов вызвать санитарную машину.

— Вас понял. Мы идем.

— Секунду! Держите меня на связи постоянно! И вот еще что…

— Обезьяны?

— Да… — Юханссон вздрогнул. — Это нелепо, но… Если вам что-то не понравится — стреляйте.

— Спасибо, что дождались. Наш друг Альварес оказался прав, — Грегори приоткрыл створку, пропуская Большого Ю. в кабинет, толкнул дверцу бара, протянул запотевший стакан. Шеф проекта отрицательно помахал головой: только виски ему сейчас, по жаре, не хватало, чтоб развезло окончательно… — Только что Альварес сообщил… Вы представить себе не можете, Тим, что они там отыскали! Конечно, такое не спрячешь, министерство культуры уже стоит на ушах!

— О чем это вы? — Юханссону хотелось только одного — сунуть раскаленную макушку в холодильник.

Асфальт за стеклами здания походил на реку серой лавы. В закипающих фонтанах, казалось, собралось всё население столицы.

Грегори рассмеялся, что случалось с ним крайне редко, расслабил галстук.

— Мексикашки, конечно, задергались. Возникли некоторые проблемы. Нам нужно представить дело так, будто это не наши люди рыскали по Юкатану, а настоящие археологи. Впрочем, с этим я справлюсь, вас это уже не касается…

— Да что случилось?

— Они нашли индейский могильник, набитый золотом, камнями и еще черт знает чем! Девчонка вывела их прямиком к кургану…

— К кургану? — Большому Ю. никак не удавалось ухватить мысль. Генерал говорил о чем-то совершенно непонятном.

— Ну да! Следы привели парней к входу в курган. И надо отдать ему должное, Альварес оказался прав дважды. Тим, они застрелили того старика, потомственного бандита. Жаль, конечно, что не удалось побеседовать с ним лично, но ребята были в ярости. Проклятые индейцы убили несколько лучших охотников…

— Вы имеете в виду того рецептора, что пытался скрыть от нас Умберто?

— Да, да, именно! О, это была настоящая мафия. Ваш Гарсия заговорил час назад, когда понял, что остаток дней вполне может провести в камере. Утверждает, что познакомился с Фернандесом Кордоба после того, как вы вычислили в нем рецептора. Якобы старый хрыч перекупил его, заставил работать на себя. Кордоба не поверил, что «Секвойя» занимается наукой, и предложил Умберто любые деньги за стирание информации о нем. Уже нашли канал, по которому бандит сбывал похищенное в кургане золото. Там хватило бы денег не то что на парочку бакалавров, а на покупку всех частных университетов Америки. Вы только представьте, какой размах! У него нашлись приспешники даже в Германии, раз он сумел безнаказанно прикончить там ваших сотрудников и вывезти оттуда эту девицу… Нашему другу Альваресу очень не хотелось, но в дело уже сунула нос мексиканская вторая служба. Слишком много ниточек потянулось наверх, этот Кордоба снабжал деньгами многих чиновников и депутатов. Кроме того, о кургане каким-то образом пронюхали журналисты, в район сейчас слетается куча жуликов в надежде поживиться. Пришлось оцеплять местность, высадился целый батальон… Удивительное дело, парни из Мехико в один голос твердят, что в районе неоднократно велись поиски захоронений, но обнаружено ничего не было.

— Подождите, а при чем здесь наш рецептор?

— Тим, я не понимаю, почему вы не рады? Вчера, в свете всех неприятностей, будущее проекта «Секвойя» представлялось мне более чем сомнительным… Через час у меня доклад, а вечером нас с вами ждут в Пентагоне. Да, да, никаких отговорок, я уже сообщил им, что шеф проекта прибудет вместе со мной.

— Так нас не закрывают?

— Напротив! Впереди огромные перспективы, я от души вас поздравляю! Пускай мексиканцы занимаются вопросами прав на могилы и разбираются с мафией, нас это мало касается.

— Но девушка… Ее не нашли?

— Пока нет, но не это важно, Тим. Мы с вами гадали, откуда взялись все эти рецепторы и почему их так тянет в одну точку. Как видите, всё оказалось гораздо проще, впрочем, так всегда и случается. Буду откровенен, мне тоже чертовски хотелось бы поверить в зарытый корабль пришельцев или хотя бы спасательный буй от корабля. Но что поделаешь, Тимоти, чудес не бывает.

— Постойте, вы пытаетесь меня убедить, что способности рецепторов сводятся к поиску зарытых кладов? — Большому Ю. удалось, наконец, прийти в себя. Кондиционер опустил температуру в кабинете до семидесяти градусов, и к шефу «Секвойи» вернулся рассудок. В ожидании Грегори он просидел почти час перед закрытыми дверями конференц-зала, истекая потом и боясь отлучиться. Юханссону не терпелось напомнить, как совсем недавно генерал, давая добро на последний эксперимент, намекал, что лавку могут прикрыть до приезда комиссии. А теперь Грегори словно позабыл о своем решении, отмахнулся и даже не интересуется, как прошла ночь. Черт знает что: курганы, золото, могилы, бандиты…

— Послушайте, Тим, дружище, — Грегори был необыкновенно добродушен. — Пусть у ваших экстрасенсов открываются какие угодно таланты. Сейчас важно одно: и Сноу, и остальные работали не зря. Для чего старый мафиози стремился заполучить девицу? Возможно, его собственной телепатии оказалось недостаточно, чтобы найти курган. Какие-то зарытые ценности он, безусловно, откапывал сам и раньше — один или в связке с другими колдунами. Я не знаю, это вам предстоит установить, почему так случилось. Вдруг с годами его способности ослабли, и понадобился кто-то свеженький? Мы не в курсе его проблем, но, очевидно, на кон было поставлено слишком многое, раз Фернандес снарядил целую вооруженную экспедицию.

Умберто выложил ему, чем мы занимаемся, но сам так и не узнал, кто такой Фернандес. Тот мог наврать, что был бы рад встретиться с такими же аномалами, или посулить Умберто первенство в открытии секрета. Кстати, мистер Бентли досконально проверил досье Умберто… Нет, нет, не пугайтесь, ваши службы работают как надо, при приеме на работу он был чист. Не считая того, что его дед тоже оказался этническим индейцем, настоящим майя.

По большому счету, мы блефовали, допрашивая мерзавца. О государственной измене речь пока не идет… Он всего лишь тайно докладывал своему дружку о каждом новом рецепторе, обнаруженном базой. Ничего удивительного, что бандиты прибыли в Берлин раньше вашего несчастного Родригеса…

Большой Ю. плюхнулся в кресло. Такого поворота он не ожидал. За два часа непрерывных переговоров с Большим Д. он внутренне смирился с катастрофой. Теперь он следил глазами за генералом, возбужденно шагающим вдоль стеклянного столика, и не представлял, как половчее подготовить координатора к новой беде.

— Не печальтесь вы так сильно, — Грегори несколько раз довольно хлопнул в ладоши. — Пусть это будут не пирамиды со скелетами ацтеков, пусть это будут залежи руды или, скажем, корпуса затонувших во Вторую Мировую транспортов. Важно взять верное направление. По крайней мере ни меня, ни вас теперь никто не обвинит в шарлатанстве; результат налицо, и какой результат! Я вам больше скажу, придется полностью пересмотреть подход к тем кадрам, которых вы признавали бесперспективными. Этих людей теперь надлежит окружить самым плотным вниманием. Я тут прикинул кое-что… Нет, разумеется, решать вам, но вы могли бы ходатайствовать о выделении летной техники. Скажем, оборудовать борт необходимой аппаратурой, посадить туда несколько человек ваших подопечных, и… для начала посетить те штаты, где теоретически могло бы иметься нечто подобное. Тимоти, никто не отменит основное направление, я об этом позабочусь. Ищите варианты слабых коммуникаций, обследуйте повадки собак, никаких проблем…

— Никаких проблем, — словно эхо, повторил Большой Ю.

Никаких проблем, если не считать сущей мелочи. Шеф охраны отзвонил ему, как только спустился к проходной.

— Сэр, обнаружили Кристоффа. Лежит на полу, лицом вниз. Видимых повреждений нет.

— Не прикасайтесь, пока не проверите щитовую!

— Уже проверили. Мы в противогазах, но воздух чистый, только очень жарко. Разрешите включить принудительную?

— Пока нет. Оттуда видно, что на Центральном?

— Нет, все камеры обесточены. Сэр, мы выяснили, как они открыли двери. Очень странно…

— Что там?!

— На контактах замка висят электроды от томографа, прямо с зажимами и клейкой лентой. Такое впечатление, что…

— Что еще, Стэнли?

— Нет, показалось. Здесь довольно темно. Нам не хватает света.

— Ладно, запустите трансформатор, только держите всех на резине, пока не проверите стены!

— Сэр, заработали камеры. В щитовой нормальное напряжение, утечек нет. Замыкание произошло либо в машинном, либо в градирне Центрального поста. О, боже!..

— Стен, не молчите!

— Вижу мистера Рейли, он в машинном зале. Там полно дыма, но Рейли жив, он дышит. Я отправил к нему двоих. Мы проверили все кабинеты нулевого этажа. Чисто и пусто. Была открыта только дверь второй пожарной лестницы. Мы спускаемся.

— Вы видите оператора?

— Пока нет… Мы нашли Ллойда.

— Живой? — Юханссон вытер мокрую ладонь о штанину, перенес трубку к левому уху. Он поймал себя на том, что почти перестал дышать.

— Дышит. Он словно в шоке, но это не электричество и не газ. У него разбито лицо, но… Нет, Ллойд не дрался, он упал со ступенек. Оружие при нем. Очевидно, катился вниз целый пролет. Сэр, я вызываю медиков?

— Действуйте.

— Минус первый тоже чист, сэр. Очнулся Рейли, с ним совсем плохо дело… Абсолютно невменяемый, не подпускает к себе ребят, забился под шкаф… Я приказал его не трогать.

— Господи… Перезвоните в нашу клинику. Если они еще не выехали, пусть захватят…

— Уже сделано. Мы закрыли его пока в подстанции и заперли главный рубильник. В Центральный пост проникнуть не можем, дверь заблокирована изнутри. Попробуем обойти со стороны лабораторного блока…

— Стэнли, не молчите!

— Сэр, грузовой лифт второй лаборатории находится наверху… Как будто по нему что-то поднимали. Лестницы перекрыты. В сектор третьего отдела никто за ночь не входил, ребята уже проверили. Нам спускаться по лестнице или воспользоваться лифтом?

— В чем разница?

— Не знаю… Мне вдруг показалось…

— Что?!

— Ах, дерьмо! Вы сами велели нам соблюдать осторожность. Если мы пойдем с двух сторон по лестницам, то там стеклянные двери. Мы сможем увидеть, что творится в коридоре минус два, но потратим минут двадцать на вскрытие замков лабораторий. Если мы поедем на лифте, то, во-первых, можем стереть следы, если они там есть, а во-вторых…

— Вы боитесь?

— Да, я боюсь! Сам не знаю чего, но боюсь. Тут такая тишина, я такую вообще никогда на базе не слышал… Понимаете, оба комплекта не работают. Они всегда гудят, вы же помните, даже когда крутятся вхолостую…

— В пассивном режиме.

— Да, в пассивном. Сейчас молчат оба, и генератор, и датчик. Тишина, как в могиле, сэр. Вы не хуже моего знаете, комплекс не мог остановиться просто так, даже при аварии на подстанции он переключается на резервную подачу со своих аккумуляторов. Все четыре аккумулятора на максимуме заряда…

Этот пассаж окончательно выбил Юханссона из колеи. Он велел ничего не предпринимать и прервал разговор. Он по-прежнему торчал в курительной узла связи, и до того момента, как можно будет позвонить Грегори, оставалось минимум два часа. Мимо проходили какие-то люди в форме и штатском; несколько человек, кажется, поздоровались с ним. Юханссон смотрел, не отрываясь, на моргающий огонек трубки и катал на языке кислое слово «диверсия». Слово напоминало ему лоснящуюся, покрытую щетинками пиявку, что вползла ему в рот вместе с пивом и планировала вылазку в район носоглотки. Ни яды, ни психотропные препараты, которые, возможно, принимал Рейли, не смогли бы ему помочь отключить стационарный комплекс, который работал без перерыва почти шесть лет.

Это сделал человек в здравом рассудке.

Большой Д. старался сохранять рассудительность:

— Если мы спустимся на лифте, то минуем коридор и попадем в санитарный тамбур перед лабораторией, но там сразу поворот и нет верхнего света. После того, что случилось с Рейли, парни нервничают…

— Кто на вас может напасть, Стэнли? Там доктор Пендельсон, ему шестьдесят четыре года, и лаборантка…

Юханссон понял, что они вместе подумали об одном и том же. Внизу был кое-кто еще.

— Сэр, если с доктором что-нибудь случилось… Я хочу сказать, у нас у всех довольно большой опыт. Лифт выглядит, как ловушка. Мы спустимся, это наша работа, но если внизу кто-то или что-то попробует на нас напасть, то я не смогу отвечать за безопасность профессора и остальных.

— Стэнли… Возможно, людям внизу нужна помощь. До прибытия медиков мы обязаны закончить… — Большой Ю. промокнул пот со лба. — Действуйте.

Большой Д. оставил одного человека возле будки проходной. В медпункте нашли носилки, подняли Ллойда и перенесли вплотную к его напарнику. Полковник опустился на колени и бегло осмотрел обоих. Пульс был слабый, но прощупывался, зрачки закатились, губы почти белые. На открытых участках тела ни малейших следов борьбы, если не считать щеки Ллойда, которой он проехался по ступенькам. Еще перед тем, как спуститься на минус третий этаж, полковник брал с собой Мэгуина, и вместе они пытались инсценировать картину нападения на патрульного.

Если предположить, что нападавший ждал охранника снаружи, на площадке, то непонятно, почему Ллойд, дойдя до конца коридора и услышав подозрительный звук, не поднял тревогу, а самостоятельно набрал шифр и отворил дверь. Верхняя половина любой двери, за исключением личных кабинетов начальства, представляла собой бронированное стекло полудюймовой толщины, забранное мелкой стальной сеткой. Ллойд прекрасно мог видеть, что происходит снаружи, на освещенной лестнице. Выходит, что он высунул голову, а кто-то, присевший под дверью, бесшумно выволок его и, вместо того, чтобы просто перерезать горло, зачем-то спихнул с лестницы, не тронув при этом оружия. Если же охранник сперва вышел на площадку, то позади него просто не осталось бы места для нападения… Выходит, что враг крался за ним по пустому освещенному коридору, а в спину им обоим глядел Кристофф и молчал?

Оставался единственный вариант и, прежде чем нажать кнопку лифта, Большой Д. обязан был его обдумать. Ллойда мог просто позвать снизу кто-то, кого он хорошо знал. Позвать, чтобы он открыл дверь. А когда он открыл дверь, его каким-то образом отключили, даже не прикасаясь. Дальше патрульный падал сам…

Полковник достал пистолет и нажал кнопку.

— Мэгуин, Гордон со мной, вы двое — по лестнице. Если мы вам не откроем изнутри — выбивайте дверь.

Кабина плавно поползла вниз. Горела лишь тусклая аварийная лампочка на панели управления. Чтобы пройти шесть метров, лифту понадобится восемь секунд. Все трое, не сговариваясь, прижались спинами к боковым стенкам. Оба оперативника подняли пистолеты. По виску Мэгуина скатилась капля пота, он, не отрываясь, следил глазами за приближающимся снизу лучиком света.

— Тим, мы выходим! — Большой Д. захлопнул крышку телефона и взвел предохранитель.

Лифт остановился. В щель между резиновыми уплотнителями просунулась черная волосатая кисть и, не найдя опоры, шмякнулась на пол. Створка неторопливо поползла в сторону. За ней по полу волочилась оскаленная в предсмертной судороге обезьянья морда.

Гордон не выдержал и заорал.

 

Глава 22

ФЕРЗЬ

Сирень на изумруде

— Осторожней, Сьюзи, кладите ее сюда, голову осторожнее!

Вдвоем они вытащили обезьяну из клетки и нежно опустили на подстеленное одеяло.

— Она очнется, доктор?

— Она очнется, а вот я, по-моему, скоро скончаюсь…

Пендельсон, кряхтя, разогнул спину. Он ожидал худшего от этой гонки по лестнице, но поясница, как ни странно, почти не пострадала, почка тоже вела себя нормально. Он успел подумать, что позже следует непременно изучить свое новое состояние подробней, но тут Пандора заплакала, и всё постороннее выскочило у него из головы.

— Сьюзи, воды! Надо дать ей попить и обмыть морду, она вся в рвоте, бедняжка!

Он скинул жилет, засучил рукава и, плюнув на новую сорочку, принялся отпаивать свою полумертвую пациентку. Пандора плакала, почти как трехлетний ребенок, тихонько подвывая и заходясь от недостатка воздуха; черные губы кривились, мохнатые плечи вздрагивали в такт частым всхлипам. Профессор погладил ее, и обезьяна тут же привычно обхватила его руку цепким сильным объятием.

— И прекратите называть меня «доктор», теперь я для вас просто Джек, о'кей? — Он постарался выдавить улыбку. Девушку требовалось время от времени тормошить, под влиянием пережитого она всё чаще впадала в ступор.

Лаборантка кивнула, ее голубые распахнутые глаза не успевали сохнуть от слез. Час назад Пендельсон убедил ее снять линзы, но девушка по привычке щурилась, не в силах поверить, что зрение восстановилось. Что касается самого Пендельсона, то он выяснил, что восстанавливаться начало не только зрение…

Последний раз устойчивую эрекцию он испытывал три месяца назад, когда встречался в летнем коттедже с женой Патрика. Надо отметить, Каролине пришлось немало над ним потрудиться, но Патрик, по ее словам, вообще не проявлял никакой прыти и смотрелся, по сравнению с Джеком, куда запущеннее. Сегодня ночью, вцепившись в рулевое колесо, он без конца ерзал на сиденье и украдкой, боясь поверить в такое чудо, трогал ширинку. Сердце то замедлялось — и тогда спина и лоб Пендельсона покрывались липкой испариной, — то ускорялось бешеным ритмом, превращая низ живота в бурлящий котел. А еще он зверски, непередаваемо хотел есть. За то время, пока они добрались до ограды университета, он дважды останавливался на бензоколонках и набивал желудок. Девушка, несмотря на слезы и икоту, тоже ухитрилась прикончить штук пять гамбургеров и несколько пакетов чипсов. Но голод не проходил. Это тоже следовало обдумать, как и многое другое… Пока самым важным оставалась Пандора. Она, единственная, выжила, и у Джека крепло подозрение, что с нее всё и началось.

Они промчались почти девяносто миль. Более надежного убежища на ближайшие часы не существовало. Проникнуть в пятый корпус оказалось намного легче, чем выбраться с базы. Он проехал по темной аллее, оставил машину с пассажирками за углом и непринужденно приказал дремлющему дежурному достать нужную связку ключей. Пендельсона не слишком интересовало, что будет дальше, словно между настоящим и недавним прошлым выросла стена, которая теперь охраняла его кипящий разум от срыва. Он помнил только, что в короткое мгновение, когда это вошло в него, мозг успел обработать и откинуть тысячи вариантов и выбрал оптимальный. Чем дальше они удалялись от базы, тем отчетливей Джек понимал, что оптимальным этот вариант был только с одной точки зрения. Им руководила идея сохранить и спасти животное. После того, что натворила Пандора, казалось недопустимым просто сидеть и ждать, пока появится Большой Д. со своими молодцами. От испуга неуправляемое животное вполне было способно повторить свой трюк, а они с Квинси пока не умели ее останавливать…

— Сьюзи, посмотрите в кармане мой диктофон. И пошарьте где-нибудь в буфете: должен же тут найтись кофе?

— Я поищу. Смотрите, док… Джек, она шевелится.

— Да, слава Богу, мы успели. Пульс пока неустойчивый, полагаю, придется сделать еще одну инъекцию.

Когда иголка вошла под кожу, притихшая было обезьяна снова захныкала. Квинси прижала ее к груди и стала убаюкивать, как младшую сестренку.

— Она просыпается…

— Тихо, девочка, тихо, не волнуйся… — Он не представлял, какой радиус обезьяна способна охватить в состоянии аффекта.

— Джек, я нашла сухарики и шоколадный крем!

— Тащите сюда и не вздумайте съесть всё сами. С ней придется поделиться!

— Не стоит ей давать сладости!

— Я полагаю, меньше всего надлежит беспокоиться о кариесе! Сьюзи, придется ее привязать… Нет, не веревкой! Спуститесь этажом ниже, налево вторая дверь. Там найдете ошейники с замками.

— Вы думаете?..

— Я уверен, что с любым узлом она справится.

Пандора заворочалась в одеялах, открыла блестящие черные глаза. Квинси не успела дойти до выхода, ее словно что-то толкнуло в спину. Девушка затопталась на месте, хватая руками воздух. Джек попятился, зацепился ногой за шнур, опрокинул штатив с таблицами. Затылок пронзила боль, а перед глазами словно вспыхнула вольфрамовая дуга, в нос ударили десятки запахов, потолок знакомой аудитории подпрыгнул, портреты великих угрожающе нахмурились из темных углов. С того момента, как Сьюзан впервые прикоснулась к нему, он, зажмуриваясь, ощущал себя и ее, как две полупрозрачные сферы, не имеющие четких границ, расцвеченные зеленым, интенсивность которого уменьшалась по мере удаления от центра. Отодвинув фокус внутреннего зрения, можно было различить, как из сфер вытекают во все стороны миллионы тоненьких ручейков или волосков: одни отваливались и пропадали без следа, другие, напротив, крепли, но сама зеленая аура не ослабевала. Стоило сделать шаг, как сфера тоже приходила в движение и катилась сквозь предметы, наподобие гигантского морского ежа. Иногда волоски замирали, обтекая стороной не то чтобы непреодолимые, а вроде как неприятные для них объекты. Так случалось, например, когда Джек и Сьюзан проезжали под высоковольтными проводами.

То, что представляла собой Пандора, выглядело похоже и в то же время совсем иначе. Когда Джек, подстегиваемый криками Кристоффа, схватил Квинси за плечо, обезьяна как раз падала, задавленная телами своих умирающих сородичей. Всем телом она повисла на просунутых в решетку пальцах Сьюзан, едва не вывернув девушке кисть. Аура животного воспринималась Пендельсоном, как мощное дугообразное свечение светло-сиреневого цвета. Пока шимпанзе пребывала в обмороке, спектр ауры сменился на глубоко фиолетовый.

С Квинси Джек выходил на контакт легко и естественно. Не отрываясь взглядом от набегающей ленты шоссе, он, стоило только захотеть, чувствовал ее тело, как свое, чувствовал, как ее руки придерживают на коленях болтающуюся голову обезьяны, переживал даже боль в ее вывихнутом пальце и ее голод, наряду с собственным. Он слышал ее страх и смятение, слышал обрывки ее мыслей — иногда бессвязных, иногда удивительно четких.

Например, был момент, когда девушка вспомнила о показаниях ошейников, надетых на шимпанзе. Она совершенно точно воссоздала в памяти давление, частоту пульса и дыхания ее семерых подопечных на протяжении всего эксперимента. Квинси без малейшего напряжения, без запинки смогла запомнить и повторить огромное количество цифр.

Пандора очнулась в пути только один раз. Хорошо, что профессор готовился к этому моменту заранее. Он успел надавить на тормоз, прежде чем лавина ужаса и боли, хлынувшая от животного, ослепила его.

Теперь Пандора проснулась окончательно, и если ее не удастся успокоить, неизвестно, сколько времени они оба выдержат возле нее. Бешеная какофония звуков и образов, хоровод морд и человеческих лиц, среди которых он узнал и себя, вкус кислых фруктов во рту, резкая смена верха и низа, боль от укола, веселая игра, красно-белый летающий мячик, весело, весело, счастье, потом темно, темно, лапы привязаны…

— Мамочка, мамочка… — повторяла Квинси, повиснув в проеме двери.

«Сьюзан, мы должны быть вместе!» — послал сигнал профессор.

…Вращение по часовой и обратно, удары по спине, дикая радость и снова страх, огромная банановая кожура, колючий ошейник на шее, так хочется снять его, так нестерпимо чешется под ним… Круглые кегли в руках добрых женщин в халатах, надо угадать кеглю…

«Сьюзан, вместе!»

…Желтые зубы матери, куски решетки, ветка дерева, плечо человека, соска со сладким соком… Картинки с треугольниками и квадратами… Любимый жест «Дай еще!»… Большие клавиши красного и желтого цвета… Любимый жест «Обними!»… Надо придвинуть табуретку, чтобы достать висящее на веревке яблоко… Фишер обнимается, Фишер поделился вкусным…

Наконец, девушка услышала и откликнулась. Джеку моментально стало легче, вдвоем они опутали сиреневое сияние мягкими, успокаивающими зелеными ручейками, они говорили ему о любви, о защите, о безопасности… Они отважились слиться втроем, так же, как тогда, перед клеткой, но Пандора отпрянула, хотя и не так резко, как раньше.

— Она пытается говорить с нами…

— Не забывайте, вербальное общение не входит в число доступных ей способов коммуникации.

«Спокойно, девочка, спокойно, Сьюзи здесь с тобой, любит тебя… Если хочешь, будем играть… Если хочешь, будем кушать… Пандора хочет кушать?..»

Сиреневая дуга еле заметно качнулась навстречу. Сама обезьяна забилась в угол комнаты, дрожала всем телом, закрыв голову лапами.

— Джек, она понимает…

— Вы молодчина, Сьюзи, но постарайтесь избегать пока абстрактных понятий. Двигайтесь на уровне ассоциаций, не «кушать», а конкретный сочный апельсин…

Пандора выглянула одним глазом. Пендельсон застыл в неудобной позе, но не осмеливался сделать резкое движение. Он чуял запах антисептика и средства от тараканов, запах животных в виварии и корицы, рассыпанной в шкафчике буфета. Невнятное сонное бормотание обезьян, писклявая болтовня крыс, скрип незакрепленной форточки в дальнем крыле здания, легчайший сквозняк по ногам, вибрация двигателя в подвале… Квинси прилипла спиной к косяку.

— Может, попробовать амслен? Она знает почти семьдесят жестов…

— Позже… Не забывайте, это она «разбудила» нас. Добейтесь внутреннего контакта!

Квинси присела на корточки.

— Можно, я позову ее на руки?

— Да, так будет лучше. И захватите шоколадную пасту…

— Пандора, иди к мамочке!

Обезьяна заворчала, к ее сморщенной мордочке возвращалась обычная хитрая мимика. Опершись на тыльную сторону кистей, она в мгновение ока перенесла тело под больничную каталку и жадно оглядывала незнакомое помещение.

— Она чувствует запах шимпанзе…

— Зверинец этажом ниже. Там ее мать и двое братьев…

Квинси обмакнула палец в шоколадный крем. Пандора раздумывала, кося глазом из-под клеенки. У Пендельсона затекла нога. Он переключился на внутреннее зрение, на сей раз это удалось сделать, не зажмуриваясь. Вольфрамовая радуга Пандоры почти соединилась с изумрудными морскими ежами людей. Она еще дергалась по краям, но сердцевина успокаивалась, светлела…

— Она узнает нас…

Очень медленно и постепенно Джек постарался представить себе вкус сладких сырных сухариков и нежного арахиса, растворенного в какао. Пандора изобразила улыбку и запрыгала, раскачивая спиной стоящую на колесиках каталку. Сьюзан подхватила игру, в голове Джека возник образ девушки, держащей на руках шимпанзе, нежно гладящей ее по шерстке за ухом. Пандора вылезла из укрытия, сделала один неуверенный шаг, второй… Внезапно что-то изменилось. Вместо горячих семейных объятий всплыла совсем другая, слегка смазанная, тревожная картина. Он почувствовал себя со связанными руками, ощутил жгучую боль от иголок, растекающуюся одновременно по шее и локтю. Желудок выворачивался наизнанку…

— Джек…

— Да, да! Она спрашивает, не будем ли мы ее снова мучить.

Пендельсону казалось, он всю ночь таскал мешки с цементом. Из колен точно выдернули кости. Ему хотелось только одного — свалиться лицом на пол и заснуть. Там, в невидимом мире, где сплелись две человеческие сферы, царил покой, и в этот покой вклинивался лишь беспокойный зачаточный разум животного. Они навалились на Пандору с двух сторон, что было сил спасая ее от отчаяния.

«Спокойно, хорошая девочка, больно не будет, мы друзья, все друзья…»

— Джек, она понимает слова!

— Не заблуждайтесь, всего лишь интонацию!

Пандора прыгнула, в мгновение ока обвив шею Квинси лапой, а другой ухватив банку с кремом.

— Сьюзи, она не человек… Потому так тяжело поддерживать диалог.

Он позволил себе разогнуться, размял затекшие ноги. Лаборантка ходила из угла в угол, баюкая Пандору, напевая ей песенки. Та бурчала на своем ухающем языке, то пыталась натянуть на голову пакет из-под сухарей, то начинала искать что-то в прическе Квинси. Профессор принес кресло и отправился вниз за ошейником. У входа в свой бывший кабинет он замешкался. Стоило прихватить с собой парочку пособий и кое-что проверить…

Когда он вернулся, картина изменилась. Пандора сидела в центре металлического стола, на одеяле, а Квинси стояла напротив и расставляла по столу пустые картонные стаканчики для пикника. Обе почти не обратили на него внимания. Пендельсон бесшумно подошел сзади, заглянул Сьюзан через плечо и ахнул.

Четыре стакана слева, один справа, остальные грудой свалены на одеяле. Пандора переводила взгляд с одной кучки на другую, затем брала одну из «беспризорных» картонок и ставила справа от себя. Две, три, четыре…

Сьюзан оглянулась. Джек уже протягивал ей коробку карандашей. Девушка улыбнулась, краешек ее рта подергивался. Она распечатала коробку, разноцветные карандаши раскатились по блестящему покрытию стола. Пендельсон собрал лишние стаканчики, оставив перед Пандорой штук десять. Квинси поставила в ряд восемь штук. Оба замерли, затаив дыхание. В тишине корпуса раздавалось лишь далекое тикание часов и прерывистое гудение ламп дневного света. Пандора медлила, теребя нос волосатой ладошкой.

«Совсем как школьник» — подумала Квинси.

«Не отвлекайте ее».

«Джек, это немыслимо…»

«Немыслимо, что мы общаемся без помощи периферических органов».

Пандора в три захода сложила слева от себя восемь карандашей.

— Усложним задачу!

— Она устает… — Сьюзан протянула шимпанзе последний сухарик.

Они забрали со стола посуду. Джек разместил справа три красных, два зеленых и два синих карандаша. Пандора заверещала, показала ему язык, затем сунула один из красных карандашей в пасть.

«Хорошая девочка, надо играть, надо еще играть, тогда будет вкусная еда…»

«МАНДАРИН!»

Оба вздрогнули.

— Джек… Она сказала…

— Спокойно. Она ничего не говорила, она показала нам мандарин.

— Она освоила равночисленность!

«Сперва играть, потом мандарин». Он создал в уме образ — по линеечке разложенные карандаши. Пандора подняла голову, медленно оглядела обоих. Затем так же неторопливо откатила в противоположную сторону семь карандашей.

«Нет, — Квинси послала мягкий упрек, — Пандора ошиблась, надо другой цвет».

«ПАНДОРА ХОРОШАЯ! МАНДАРИН! ГДЕ ФИШЕР? МАНДАРИН?»

— Я не ошибся? По-моему, она показала именно Фишера?

«Пандора очень хорошая. Сьюзи принесет Пандоре кушать вкусное. Фишер спит. Пандора подождет Сьюзи?»

«ОБНИМИ! ИСКАТЬ КУШАТЬ ВМЕСТЕ!»

«Пандора останется с Джеком? Джек хороший, будет с Пандорой играть».

«ПАНДОРЕ СТРАШНО! БОЛЬНО! ДЖЕК — БОЛЬНО. ДРУГОЙ ЧЕЛОВЕК — БОЛЬНО». Моментальный расплывчатый образ женского лица, рука в перчатке, острый нос, серые глаза…

— Она представляет Хелен. Вчера та вводила стимулятор и попала сначала мимо вены… — Пендельсону хотелось ущипнуть себя за бок.

— Джек, я почти уверена, что не все слова снабжаю зрительными образами, но она понимает!

— Что ж… Возможно, вы правы, а я ошибался. В таком случае она схватывает на лету. Следует разработать особый тренинг…

— …Для распознавания голосовой речи?

— Да. Но тогда…

— …От нее невозможно будет «закрыться»?

«ХЛОЕ БОЛЬНО. КАСАБЛАНКЕ БОЛЬНО. ГДЕ ФИШЕР? БОЛЬШЕ НЕТ?» — Образ лежащего кверху лапками таракана… — «ФИШЕР ХОРОШИЙ, ФИШЕР САМЫЙ ЛУЧШИЙ».

— Я не уловил, она имела в виду Касабланку или Фишера? На морду они слишком похожи…

«Всем хорошо. Все спят. Пандора останется с Сьюзи и Джеком. Вместе играть. Вместе кушать вкусное».

— Поиграйте с ней, я попробую раздобыть у охранников какой-нибудь еды…

Прежде чем отправиться на поиски съестного, Пендельсон снова заглянул этажом ниже и довольно долго провозился, отыскивая нужный стеллаж с картотекой. За годы, прошедшие с того дня, как он покинул университет, многое изменилось, но, в конце концов, он нашел то, что искал. Вернулся в учебный класс с половинкой сэндвича, пачкой печенья и двумя банками коки. Отдельно нес пакет с фотографиями.

Оба с завистью наблюдали, как шимпанзе поглощает остатки ужина.

— Профессор, я готова вырвать булку у нее из пасти! Что с нами будет?

— Изменился метаболизм. Думаю, привыкнем.

— Пока вас не было, она… Мы научились складывать из букв четыре слова. Если так и дальше пойдет, к вечеру мы освоим алфавит. Самое главное — ей это интересно. Раньше бы она давно отвлеклась и убежала.

— Примерно семь лет…

— Что?

— Уровень семилетнего ребенка.

— Где предел, Джек?

— А где наш предел, Сьюзи?

Минуту они смотрели друг на друга, позабыв про чавкающую обезьяну.

— Джек, у вас… у вас сквозь седину лезет рыжая щетина!

— Чего у меня только не лезет… Предлагаю спуститься в виварий и продолжить там.

Пендельсон откашлялся:

— Дата прежняя, 6.13 утра. Присутствуют… В процессе опыта удалось добиться следующих результатов. Площадь клетки была уменьшена до двадцати семи квадратных футов. При повышении мощности генератора до восьми мегаватт в течение трех секунд было достигнуто стопроцентное наложение встречных потоков… — Он перевел дух. Квинси слушала, подперев щеку, свободной рукой поглаживала Пандору по животу. — Далее. Сильная перегрузка оборудования. Мозг собаки-рецептора, очевидно, погиб. Из семи особей шимпанзе пятеро также погибли почти сразу. Беглое вскрытие Фишера показало обширное мозговое кровоизлияние.

Выжили: самец по кличке Касабланка и самка по кличке Пандора. Касабланка, ввиду крайне тяжелого, нетранспортабельного состояния, был оставлен в операционном блоке. Ему наложены шины и введено снотворное, занесена соответствующая запись для медперсонала. Подозрение на разрыв плевры.

Пандора. Возраст пятнадцать лет, вес девяносто семь фунтов, рост два фута пять дюймов, дочь Мессалины, личный номер… родилась в Региональном центре приматов в Йерксе, последние четыре года содержалась на экспериментальной базе проекта «Секвойя». Куратор — старший лаборант Сьюзан Квинси. После аварии животное находилось в шоковом состоянии, видимых физических повреждений нет. Есть основания полагать… — Он принял из рук девушки бумажный стаканчик с кофе и вновь ощутил сосущую пустоту в желудке. — Есть основания полагать…

Профессор встретился взглядом с лаборанткой, и оба вздрогнули. Потому что каждый прочел в глазах собеседника то, что Джек собирался сказать вслух. Пугающее и одновременно дурманящее, сказочное наслаждение взаимного проникновения охватывало их уже в третий раз, но никогда еще не было столь сильным. Оба страдали полнотой. Сейчас оба стремительно сжигали лишний жир, позвоночник девушки избавлялся от сколиоза, но Джек видел еще кисту в левом яичнике. В свою очередь Сьюзан прикоснулась невесомыми волосками к его глаукоме, рубцам в легких и кровоточащей верхней десне. Раскачивая пластину имплантата, там собирался прорезаться новый зуб. «Возможно, раньше мы просто не пытались».

«Да, мы не пытались…» — так же беззвучно ответила Сьюзан и снова заплакала. Пендельсон ощутил настоятельную потребность сесть. Пандора вскочила на задние лапы и полезла к Сьюзан утешать и обниматься. При этом она не забывала пихать себе в пасть печенье.

— …Есть основания полагать, что под влиянием генератора возникла спонтанная экспрессия генов. Рождение новых белковых структур в коре полушарий возросло, очевидно, в пять-восемь раз, и мозг примата продолжает эволюционировать. Проведен ряд интеллектуальных тестов. Подробный отчет составит мисс Квинси. Отметим следующее. Помимо собственной матери и двоих братьев, животное уверенно опознает на фотографиях остальных знакомых особей своего вида и ассоциирует с кличками. Кроме того, на коллективных снимках нашла изображение троих знакомых ей людей.

Основным достижением можно считать телепатическую связь с сотрудниками экспериментальной группы. Шимпанзе безошибочно выполняет сложные команды в помещении, отделенном от источника команд тремя стенами из кирпича и железобетонным потолочным перекрытием. В частности, находит нужные рисунки и угадывает напетую мелодию.

Важно. Пандора составила простое предложение с помощью местоимения «Я». Достаточно явно осознает категорию небытия, хотя и затрудняется объяснить отличия небытия, как такового, от перехода к небытию. Было организовано свидание с пятью шимпанзе, находящимися в клетках, трое из них ей ранее знакомы. Выказала почти полное отсутствие интереса ко всем, за исключением незнакомого самца. Научилась набирать на клавиатуре свое и наши имена, данный способ коммуникации представляется наиболее перспективным. После общения с сородичами сформулировала примерно следующее: «Пандора хорошая. Пандора умная. Другие глупые».

Касаемо экспериментальной группы. Предполагается, что случайное присутствие испытателей в момент максимума наложения в непосредственной близости от клетки с обезьянами вызвало морфологические сдвиги…»

— Док, отойдите от обезьяны!

Квинси взвизгнула и выронила свой стаканчик, горячая жидкость плеснула обоим на ноги. Пандора с воем спряталась за профессора, колотя ему по спине всеми четырьмя лапами. Борясь с непреодолимым желанием опорожнить кишечник, Джек медленно повернулся к дверям.

В проходе между клетками, наставив на них пистолет, стоял Бентли. В последний раз, когда Пендельсон его видел, коротышка валялся в операторской центрального поста с прокушенным языком и разбитым об угол затылком, не подавая ни малейших признаков жизни. Бентли тогда опрокинулся вместе с креслом вверх тормашками, нешуточно приложившись головой об острый край металлической панели; одна рука оказалась придавлена спинкой и выглядела сломанной в двух местах.

«Она и сейчас не до конца срослась, док». Только тут Пендельсон заметил, что правая конечность Бентли висит под пиджаком, согнутая в локте и подвязанная галстуком. Брюки агента были по колено измазаны в грязи, а в свалявшихся от крови волосах застряли осколки стекла. Правая половина лица и шеи представляли собой сплошной лиловый отек. Когда Бентли сделал очередной шаг вперед, стало видно, что стеклянная крошка запуталась у него не только в волосах, но и между шнурков и за отворотами брюк. Точно агент падал сквозь стеклянную крышу…

«Не крыша, док. Витрина. Позаимствовал «ламборджини» в салоне. С детства мечтал прокатиться… Ха-ха!»

— Так вы тоже?..

«Отойдите от обезьяны! С левой руки я могу промазать!»

— Нет! — опомнилась Сьюзан. — Вы сумасшедший! Нет! — И обеими руками прижала к себе Пандору.

— Сожалею, мисс! — вслух произнес Бентли и дважды нажал на курок.

 

Глава 23

Большая потеха

— Извините! — Пендельсон застыл, не веря своим глазам. Он запомнил только вспышку, мгновенную вспышку ярости. Это было совершенно неожиданно, Джек не представлял себя способным на подобный эмоциональный взрыв. — Вы нас вынудили…

— Вот сволочь! — причитала Квинси, зажимая ладонью расплывающееся пятно на бедре. — Я порезалась и ногу не чувствую!

В помещении творилось нечто невообразимое. Обезьяны вопили хором. Два самца в ближайшей клетке, с которыми чуть раньше перемигивалась Пандора, отчаянно скалили зубы и молотили кулаками по решетке. Старожил Сенека прыгал из угла в угол, распугивая самочек. Самым невозмутимым оставался Тацит, он приволок из глубины своей «квартиры» обглоданный сучок и тыкал Пандору в бок. Та даже не замечала, забившись в щель между клеткой и спиной профессора.

«ПЛОХОЙ! ПРЯТАТЬСЯ! ДЖЕК БОЛЬНО? СЬЮЗИ БОЛЬНО?» …Скорчившиеся человеческие фигурки, руки прижаты к животам, распахнутые рты…

«Тихо, тихо, всё хорошо, маленькая…»

— Я тоже засыпаю… Постарайтесь не упасть! — Джек сжал зубы и избавился от острого наконечника капсулы, торчавшего над коленом. Аудитория вертелась перед глазами. Не спать, не спать… — Пандора цела?

— С ней всё в порядке… Вот гад! Испортил мне блузку.

«ПРЯТАТЬСЯ! ВМЕСТЕ УБЕГАТЬ?»

«Джек, когда она задает вопрос, изображение в конце более размыто…»

Нападавшему пришлось хуже всех. Бентли показалось, что гигантская лапища схватила его за шиворот, оторвала от пола, со всей силы дернула назад, в распахнутую дверь, и вынесла в коридор. Одновременно с этим по лицу, сдирая кожу, точно прошлась другая когтистая лапа. Он потерял ботинок и пистолет, сшиб стулья и вдребезги разнес многострадальным затылком одетый в стекло указатель помещений.

— Мне плохо, Джек! — Лаборантку шатало.

— Крепитесь Сьюзи, мы должны справиться! — Пандора прижалась к нему что было сил, едва не задушила. Джек сквозь одежду ощущал дикий ритм ее сердечка. Сенека прекратил барабанить по решетке.

— Как он нас нашел?

«Это было несложно, док!» — Бентли снова стоял в дверях. На него нельзя было смотреть без страха. От подбородка к виску вспухали четыре багровые царапины, пиджак разорвался по шву, порвался и галстук, что придерживал сломанную руку, но маленькие черные глазки светились весельем.

— Оставьте нас в покое!

«Отчего бы нам не общаться нашим новым способом, док? Это так увлекательно!»

«ПЛОХОЙ! ПЛОХОЙ ЧЕЛОВЕК! ПАНДОРЕ БОЛЬНО!»

Обезьяны визжали и улюлюкали. Сенека дал Тациту подзатыльник и попытался погладить по шее прижатую к прутьям клетки Пандору.

— Говорите вслух!

— Ха-ха! Боитесь, что поймет ваша макака? — Бентли поморщился, устраивая руку поудобнее, затем уселся на крайний ко входу стол.

— Это не макака, к вашему сведению!

— Нельзя ее волновать? Да, довод убедительный. А ведь вы только что меня чуть не убили, док!

— Это не я… — Пендельсон прикусил язык.

— Конечно, не вы один. Я нисколько не сомневаюсь. Вы втроем прекрасно спелись. Именно поэтому еще раз предлагаю вам отодвинуться! — Бентли ухмыльнулся и вытащил из-за пазухи револьвер. — Прошу прощения, мисс, в прошлый раз было всего лишь снотворное, не помогло! Но, как вы убедились, я успел попасть. На сей раз патроны боевые.

Лиловые царапины на его щеке почти растаяли.

— Кстати, док, я смотрю, вы тоже мучаетесь зубами? Ха-ха!

— Что вам нужно?

— Прикончить эту тварь!

Пандора вздрогнула, свернувшись в комок.

«Джек, она понимает речь!»

Сьюзан прижалась к профессору плечом, организуя живую стенку. Звери потихоньку успокаивались, кто-то из молодых качался на подвешенной автомобильной шине, кто-то требовательно гремел по полу миской. Тацит отчаялся привлечь внимание Пандоры палкой и совещался о чем-то с Сенекой. Джек взглянул на настенный циферблат. Через полчаса в корпусе появятся первые сотрудники…

— Вас же не было в лаборатории! — Большой П. лихорадочно искал выход. — А все остальные наши?.. Они очнулись? Они тоже изменились?

Бентли положил револьвер на стол, левой рукой достал из кармана плитку шоколада, надорвал зубами фольгу. Сьюзан и Джек издалека ощутили дразнящий аромат какао, рот Большого П. наполнился слюной.

— Жрать хочется? — уже спокойнее, почти с участием спросил Бентли, отправляя лакомство в рот. — Мне тоже, постоянно, прямо беда какая-то! Надо сказать вам «спасибо» за родственничка вашей макаки. Благодаря ему я стал тем, что я есть, и изумительно себя чувствую!

— Касабланка! — ахнула Квинси.

— Думаю, в шахматы он больше не сыграет! Да не ревите вы, сдох он без моей помощи, но перед смертью, как видите, такого натворил…

— Боже мой! — выдохнул Пендельсон. — Так передача идет не только от стационарного индуктора?

— Хрен его знает, док. Если причиной обезьяны, то остальные мертвы, и вы не хуже моего это знаете. Та, что вы прячете, — последний образец. Кстати, а чем вы вскрыли двери и клетку?

— Пилой для трепанаций.

— Так я и думал! — Бентли развернул следующую шоколадку. — А я очнулся с дырой в затылке, кровь хлещет, вокруг темно. Бедная Хелен еле дышит, телефон не работает, как выйти — не понимаю… Признаться, было от чего перепугаться. Кое-как спустился вниз и смекнул, что вы сбежали. А потом услышал, что кто-то орет…

— Бедный Касабланка! — Квинси не сдерживала слез.

— Ха! Мне пришлось ломать дверь огнетушителем, чтобы добраться до операционной. А потом я имел глупость подойти к нему поближе…

Квинси почудилось, что шимпанзе как-то странно себя ведут. Приматы размещались в бывшем гимнастическом зале. Слева от входа в несколько рядов располагались ученические парты, импровизированная кафедра и стойка с видео. Направо, до середины зала, в два ряда уходили клетки, по четыре с каждой стороны. Дальше, за перегородкой, находились боксы, под завязку напичканные исследовательским оборудованием. По центральному проходу между клеток свободно мог проехать грузовик.

Бентли застал беглецов у ближней клетки справа. Те животные, что жили напротив, продолжали бессвязную болтовню и прыжки. Обитатели правой половины, напротив, притихли, словно прислушиваясь к перебранке людей.

— Насколько поближе? — уточнил Джек.

— Я не измерял. Хотя теперь это глупостью не кажется. Спросите лучше, что я сделал потом, когда понял, что со мной случилось? Я сделал то же самое, что и вы. Я попытался вынести обезьяну, ведь я же не знал тогда, что у вас имеется еще одна. Он подох у меня на руках, прямо возле лифта. Сперва я огорчился, но потом поразмыслил и решил, что так даже к лучшему. Я вернулся к клеткам и пересчитал мертвых зверей. А потом, не вставая с места, закрыл глаза и увидел двор и толпу народа во главе с этим придурком, начальником охраны… Честно признаюсь, сперва здорово струхнул, но после сказал себе: «Сид, если ты видишь сквозь стену этих трусов с пушками, то почему бы тебе не увидеть и старичка Пендельсона?» Вот и всё, док, — Бентли облизал губы, захватил со стола револьвер и отправился искать среди стульев свой ботинок.

Сьюзан и Джек синхронно отступали вдоль ряда клеток, прикрывая Пандору спинами. Левой ноги Пендельсон по-прежнему почти не чувствовал.

— Вы просто подошли к Касабланке, и… всё?

— Нет. Не сразу. Прошло около часа, пока я пытался привести в чувство Доу и возился с лифтом.

Бентли отыскал обувь и уселся верхом на стул посредине прохода.

— Зачем вам обезьяна?

Бентли, посмеиваясь, крутил в руке револьвер.

— Док, не притворяйтесь, что вы глупее, чем есть на самом деле. Хотите завтра угодить на ее место в клетке? А вы, мисс Квинси, желаете, чтобы вам обрили макушку и нацепили на горлышко ошейник? Молчите? Я не хочу для себя подобной перспективы. Предложение следующее. Обезьяну прикончить и вместе вернуться на базу. Подождите, не спешите протестовать, дайте мне закончить! Я напишу в рапорте, что она сбежала, а мы втроем ее преследовали. А затем, увидев, что догнать ее невозможно, я выполнил, док, ваш приказ и застрелил ее.

Большой П. отвел глаза. Бентли перекатывал в губах зубочистку.

«ПАНДОРА ХОЧЕТ ДОМОЙ! ОПАСНО! ПЛОХОЙ ЧЕЛОВЕК — ОПАСНО» …Фигурка карлика, размахивающего дубиной…

— Джек, он помешался! Скажите же ему…

— Сьюзи, он прав. Я действительно отдавал такое распоряжение. Но теперь это невозможно. Поймите, Пандора — уникальный экземпляр…

«ПЛОХОЙ ЧЕЛОВЕК — БОЛЬНО. ТАЦИТ УМНЫЙ. ДРУГИЕ ГЛУПЫЕ». «Что… что она сказала, Джек?!» «Она сказала, что…»

— Не возражаю, док, — оживился Бентли. — Мы все уникальны, вы не находите? Лично меня вполне устраивает, что нас трое. Так пусть нас трое и останется! Я заехал по дороге в ночной супермаркет, послал кассира, чтобы не отсвечивать перед камерами, и он принес мне с полок все продукты, которые я хотел. Одной черной икры я умял четыре банки и, пока я ел, кисть почти срослась. Я бесплатно заправил «Дьявола» и гнал со скоростью сто двадцать миль! Я никогда так раньше не ездил, док! Сто двадцать, но мне казалось мало, невыразимо медленно! Одним глазом я следил за дорогой, а другим разгадывал кроссворды. Три сборника кроссвордов за семь минут! Когда за мной увязались копы, я остановился и положил руки на руль. Я позволил им протереть мне стекла, взял с них за это по двадцать баксов и отпустил патрулировать.

— Вы призываете нас заняться преступной деятельностью?

«ПАНДОРА КУШАТЬ. СЬЮЗИ ХОРОШАЯ. ДЖЕК ХОРОШИЙ. КУШАТЬ!»

«Скоро будем кушать, маленькая. Сиди на месте…»

«Сьюзи, держите ее крепче. Этот парень опасен!»

«Он не может нас слышать?»

«Видимо нет, если мы сами не хотим».

«ТАЦИТ САМЫЙ ХОРОШИЙ! ТАЦИТ УМНЫЙ. ТАЦИТ КУШАТЬ! СЕНЕКА УМНЫЙ!»

«Джек, вы слышали? Что происходит?»

«Не знаю, надо пугаться или нет, но происходит именно то, о чем вы подумали».

Сьюзан осторожно повернула голову назад. Сенека, Тацит и две самки собрались в кружок и обнюхивали Пандору сквозь решетку. Сьюзан показалось, будто что-то нарушилось в освещении зала, появилось неприятное голубое мерцание.

Бентли горько вздохнул:

— Вы принимаете меня за кого-то другого, профессор! Я не член синдиката, а сотрудник военной разведки. Я призываю вас прожить остаток дней во Флориде, в собственном доме. Ведь вы, если не ошибаюсь, не так давно внесли последний взнос? Вам скоро шестьдесят пять, замечательный возраст для выхода на пенсию, а мисс Квинси едва стукнуло тридцать, прошу прощения за нахальство. Через пару часов мои коллеги будут здесь, и карьера мисс Квинси прервется самым обидным образом. Никто даже не узнает, где именно находится пробковая камера, в которой всех нас будут содержать. Вы сделали большую глупость, спустившись сюда. Присмотритесь к этим вонючкам у вас за спиной. Теперь у меня нет уверенности, что не придется истребить их всех…

«Джек, он заметил!»

В зверинце повисла неестественная тишина. Все обезьяны в правом ряду, как одна, замерли, за исключением трех самых маленьких. Те продолжали возиться в своем домике. Большой П. очень боялся отвлечься от наблюдения за револьвером Бентли, но позволил себе на секундочку окинуть зал внутренним зрением.

«Сьюзи, оно передается поэтапно, по мере удаления от нас!»

«Вы хотите сказать — от Пандоры?»

«НАКАЗАТЬ! ПРОГНАТЬ ПЛОХОГО! УХОДИ!»

«Джек! Это не Пандора, Джек!»

— А у вас, если не ошибаюсь, — с тем же сарказмом, ответил Пендельсон, — в доме живут две собаки, к которым вы сильно привязаны? Вы покупаете им обувь, чтобы не промочили лапки, не так ли? Какая трогательная любовь к животным, мистер Бентли! Какая трогательная и какая избирательная любовь!

«ПАНДОРА ЛЮБИТ ФИШЕРА. ФИШЕРА БОЛЬШЕ НЕТ. КАСАБЛАНКИ НЕТ?»

«Сьюзи, Бога ради, успокойте ее! Этот стервец только и ждет, чтобы она выскочила из-за моей спины!»

«Джек, она не слушает меня! Она говорит с другими!»

«СЬЮЗИ ХОРОШАЯ. СЬЮЗИ! СЬЮЗИ! КАСАБЛАНКИ НЕТ??»

«Джек, что мне ей ответить? Как она могла узнать?»

«СЬЮЗИ! СЬЮЗИ!! КАСАБЛАНКИ НЕТ?» «СЬЮЗИ? ДЖЕК? ДЖЕК ХОРОШИЙ! ДЖЕК? ГДЕ ЮДЖИН?»

«Кто это? Кто со мной говорит?»

Перед глазами Квинси всё троилось. Раньше ей приходилось сдерживаться, чтобы не заснуть. Теперь действие снотворного отступило на задний план, зато девушка стала хуже видеть. Она смутно различала Бентли в ореоле такого же зеленого свечения, какое окружало и ее с Джеком. Но за спиной разгоралось нестерпимо яркое сиреневое марево. Воздух стал густым и непрозрачным, словно столбы сиреневой пыли вращались под лампами, мешая сосредоточиться.

«СЕНЕКА, СЕНЕКА, СЕНЕКА ХОРОШИЙ. СЕНЕКА ХОЧЕТ КУШАТЬ. КАСАБЛАНКИ БОЛЬШЕ НЕТ?»

«Джек, что мне ему ответить?!»

«Правду. Касабланка — брат Сенеки».

«Господи…»

— При чем тут мои собаки? К чему это вы клоните? — ощерился агент.

С Бентли тоже происходили непонятные перемены. Точно он по ошибке выстрелил каким-то химикатом в собственную ногу.

— Так, всплыли кое-какие аналогии! — Сьюзан дергала профессора за рукав, но тот уже не мог остановиться. — Мои родители, мистер Бентли, погибли в Варшавском гетто. Ненавижу вспоминать об этом, но вы меня вынуждаете. Был такой штандартенфюрер Краске, любезнейший человек. Изысканные манеры, три иностранных языка, форма в идеальном состоянии. Никто не встречал его в дурном расположении духа, без улыбки. Никто не слышал, чтобы он повышал голос на обитателей гетто. Во время погромов он приезжал в сопровождении очаровательного французского бульдога. Когда ночь выдавалась морозная, собачка сидела у него на руках, закутанная в меховой комбинезончик…

— Джек, прекратите! — Сьюзан трясло крупной дрожью.

— Чего вы добиваетесь, док? Мечтаете вывести меня из себя? — Вместо того, чтобы рассвирепеть, Бентли выглядел каким-то рассеянным. Несколько раз он принимался массировать веки, тряс головой, точно отгонял насекомое.

«ПРОГНАТЬ ПЛОХОГО, НАКАЗАТЬ!»

«Джек, он тоже их слышит!».

«ПЛОХОЙ! КАСАБЛАНКЕ ПЛОХО! ФИШЕРА НЕТ!»

«Он еще не научился выставлять защиту».

Сьюзан вспомнила кошмарный водопад эмоций, который Пандора обрушила на них, когда очнулась от обморока. Теперь подобное наваждение, усиленное десятикратно, приходилось переживать агенту. Сама Квинси ощущала вокруг себя множество пылающих спиралей, наложенных друг на друга. Она чувствовала, что достаточно пожелать — и она снова окунется в разум животных. Но теперь девушка могла отгораживаться от них, хотя это требовало всё больших усилий. Сквозь зеленый экран к ней прорывались лишь самые четкие, оформленные мысли. Зловещая фигура синего человечка в рваной одежде…

«ПЛОХОЙ! ХЛОЕ ПЛОХО! КОРЧНОМУ ПЛОХО!»

«Джек, вы можете им сказать, что это неправда? Меня они не слушают!»

«Пандора, девочка, где ты? Пандора, никто их не убивал!»

— Постойте-ка! — Пендельсон уже остыл. Его внезапно посетила новая мысль. — Вы полагаете, что переносчиком выступает обезьяна, а где гарантия, что мы сами теперь не разносим эту… эти качества?

— И где гарантия, что вы не прикончите и нас заодно? — добавила Квинси.

В эту секунду Пандора предприняла вылазку. Она отшвырнула руку Сьюзан, одним прыжком взобралась на крышу клетки, пробежала вдоль всего ряда и спустилась с другой стороны. Бентли рванулся с места, но опоздал. В закрытом помещении выстрел грянул с такой силой, что у Пендельсона заложило уши. Обезьяну нигде не было видно. Квинси, припадая на левую ногу, ринулась вслед за агентом. Почти одновременно они достигли задней стены вивария, Пендельсон тяжело трусил следом.

— Где эта чертовка?

«Пандора, девочка, иди ко мне!»

— Оставьте ее в покое!

Большому П. показалось, что позади него раздался какой-то скрежет. Он резко обернулся. Никого, только несколько пар злобных глаз таращатся сквозь прутья.

— Мисс Квинси, закройте же входную дверь! — Бентли, встав на четвереньки, обследовал узкую щель между задними стенками клеток и батареей отопления. Сьюзан замялась, не решаясь оставить Бентли с револьвером без присмотра. Пендельсон подумал, что агент прав, и направился к выходу. Наверняка снаружи услышали стрельбу, но без Пандоры он не видел смысла скрываться. Большой П. выглянул в плохо освещенный коридор. Из дальнего крыла здания доносилась переливчатая трель звонка. Под подошвами ботинок хрустело стекло. Он захлопнул дверь и дотронулся до замка.

— Нам не мешает разобраться! — неизвестно кому сказал профессор. — Нам не мешает расставить точки над «i».

Он повернулся и помолодевшими глазами окинул зал. Фон от обезьян больше не мешал ему. Джек перестал воспринимать их панику, как нечто инородное. Напротив, теперь ему даже нравилось находиться в их обществе. Простые здоровые инстинкты, никакой подлости и лишнего самомнения! Пендельсон полной грудью вдохнул густой, приятный запах зверинца и поморщился, ощутив примесь пороховых газов. Кроме запаха животных, он поймал в воздухе кое-что еще, не менее приятное и влекущее. Он принюхался. Так и есть, кровь! Но не кровь этого кретина, что, задрав задницу, роется под шкафом. Это был зовущий аромат молодой женщины. У Сьюзан, несомненно, начинался цикл; и жгучая, сладковато-кислая смесь ее пота, косметики и крови ударила ему в нос.

Большой П. засмеялся, перекрывая обезьяний гвалт и звонок тревоги. Бентли протиснулся, наконец, в щель за клетками и гремел, разбрасывая впереди себя всякий хлам. Квинси, съежившись, маячила у агента за спиной и чуть слышно уговаривала его спрятать оружие.

«Кое-кто сейчас получит по заслугам! Этот маленький говнюк меня достал!»

Пендельсон уже не смеялся, он хохотал. Потому что ни сладенькая Сьюзи, ни толстожопый кретин Бентли, забравшись в груду учебных пособий, не видели того, что видел он.

Пандора спряталась под самым потолком. Она сидела на стальной крестовине, где раньше хранился скатанный гимнастический канат. В левой лапе Пандора держала обе задвижки от клетки Тацита, верхнюю и нижнюю. Тацит уже выбрался наружу и ожесточенно выкручивал задвижку у следующей клетки. Вслед за Тацитом высунулся Сенека, встретился глазами с Пендельсоном и скорчил рожу.

Оба самца весили больше ста пятидесяти фунтов каждый. А в следующей клетке, подпрыгивая от нетерпения, кусал прутья Цицерон. С этой злобной и хитрой тварью не мог ужиться рядом ни один из сородичей.

«Сейчас пойдет потеха!»

Пендельсон на секундочку ощутил укол неясного беспокойства, но тут же вернулся назад, в состояние свирепой радости.

И потеха началась.

 

Глава 24

Заначка Пандоры

— Я не могу на это смотреть! — Большой Ю. едва сдерживал рвоту.

— Нам всем придется на это взглянуть, мистер Юханссон, — под бликами фотовспышек зрачки Грегори то и дело полыхали красным огнем. — И вам — в первую очередь.

Ноги несчастного агента торчали из-под узкого металлического стеллажа. Туда он, по-видимому, пытался спрятаться, убедившись, что сопротивление невозможно. До того как ему перегрызли горло, Бентли успел выстрелить трижды. Револьвер был найден в противоположном углу, вместе с оторванной фалангой указательного пальца. Две мертвые обезьяны валялись неподалеку. Четверо дюжих полицейских с усилием приподняли и отодвинули стеллаж. Юханссон против воли проследил глазами кровавый след, тянувшийся по полу. Он увидел, что ошибся, но легче от этого не стало. Горло Бентли было в полном порядке, гораздо хуже дело обстояло с его головой и руками.

— Его били ножами для разделки фруктов, — деловито констатировал за спиной у Юханссона Большой Д.

— Да, и указками. — Один из полицейских офицеров ткнул пальцем в деревянный обломок, торчавший из затылка аналитика.

Юханссон попытался представить себе, какой силой надо обладать, чтобы засадить в человеческое тело два дюйма тупого дерева.

— Будем ждать шерифа? — вполголоса спросил Большой Д.

— Нет, — покачал головой Грегори. — Думаю, тут всё понятно. Доктор Лонси, сколько всего животных содержалось здесь?

Доктор Лонси, маленькая, хрупкая брюнетка, пребывала в том же состоянии, что и Юханссон. Распахнув остекленевшие глаза, она дрожала всем телом. Едва войдя в виварий, пристроилась на краешке стула. Только сейчас Юханссон заметил, что кровавых следов гораздо больше, чем ему показалось вначале. Буквально все столы и пол были забрызганы мельчайшими каплями; очевидно те, кто убил Бентли, преследовали его по всему зверинцу.

— Вам плохо, мэм? — Сержант наклонился к самому уху Лонси.

Двое его коллег сдерживали толпу в коридоре, еще двое помогали фотографу и криминалистам.

— Нет, нет… — Профессор, наконец, стряхнула оцепенение. — Всего двенадцать. Двенадцать взрослых, не считая детенышей.

— Двое новорожденных, вместе с матерью, содержались отдельно, — подал голос заведующий зверинцем — долговязый мужчина с отекшим лицом. Всё время, пока шел осмотр, он простоял в углу, не решаясь сделать и шага.

— Эта троица на месте? — быстро спросил генерал.

— Да, сэр. Они в другом помещении, по соседству. Но…

— Что такое?

— Кто-то пытался туда пробраться. Но не смог сломать замок.

Копы пропустили сквозь оцепление двух медицинских экспертов. Когда люди в халатах потянули Бентли за плечи, чтобы перевернуть его, Юханссон не выдержал и отвернулся. От тела агента на светло-бежевом кафеле остался запекшийся кровавый слепок. Посмотреть на его лицо Большой Ю. не осмелился.

— Семь проникающих ножевых ранений… — голос медика доносился до него, словно сквозь слой ваты, — … четыре удара тупым предметом по лицу и в голову… следы от укусов на обеих кистях… также след от укуса сзади, на шее…

— Укусы?! — переспросил Большой Д. Юханссон вздрогнул.

— Чьи укусы? — словно эхо, откликнулись вместе Лонси и Грегори.

— Пока не могу утверждать определенно, — врач, стоя на одном колене, обернул к ним круглое, полное лицо. — Но, учитывая остальных убитых… — Он кивнул на тела обезьян. — Полагаю, что это их зубы.

— Двенадцать, — сказал Большой Д. — Две убиты, еще одна за стенкой, итого на воле девять.

— Вот именно, — бесцветным голосом отозвался Грегори. Придерживая полы пальто, генерал подошел к хранителю зверинца. — Как могло случиться, что звери вырвались из клеток?

— Они не могли вырваться сами, — моментально отреагировал ученый.

— Вы убеждены?

— Да. Их кто-то выпустил. Клетки снабжены длинными поворотными задвижками, вытащить которые можно только снаружи.

— Вот такими… задвижками? — Грегори махнул рукой в сторону распластанного трупа обезьяны.

Пуля попала самцу в глаз и вышла из затылка, разорвав череп пополам. Зрелище было не из приятных, поэтому Юханссон не сразу заметил, на что показывал координатор. А когда разглядел, то невольно охнул. В правой лапе шимпанзе продолжал сжимать длинный железный штырь, изогнутый на конце.

— Бог мой… — простонала Лонси.

— Значит, кто-то выпустил? — задумчиво повторил Грегори. — И этот же «кто-то» вооружил их ножами?

— Понятия не имею, как это могло произойти! — проблеял заведующий. — Весь кухонный инструмент хранится вон в том, запертом шкафчике… Ох, там выломан замок!

— А кто знает о том, где хранится инструмент? — поинтересовался Большой Д.

— Четверо наших сотрудников, которые убирают за животными, — смотритель задумался. — Всё, больше никто. Даже если бы кто-нибудь из исследовательской группы захотел воспользоваться ножами и прочей посудой, ему пришлось бы повозиться. Секции шкафов одинаковы, и посуду найти непросто, она в отдельном ящике…

— Знали четверо сотрудников и обезьяны! — подытожил Большой Д.

Ему никто не ответил. Юханссон старался дышать ртом.

— Пойдемте, — сказал Грегори. — А вы, капитан, держите со мной связь.

Старший из полицейских кивнул. В коридоре их нагнал один из подчиненных генерала.

— Машина Ллойда, сэр. Здесь, за углом. Они тут были, Пендельсон и Квинси.

При этих словах Большому Ю. захотелось выброситься из окна.

— Какие будут предложения, джентльмены? — Грегори размашистой походкой шагал впереди, не отрывая от уха мобильник. — У нас крайне мало времени, чтобы сформировать единую линию обороны.

На выходе из корпуса четверо сержантов удерживали толпу телевизионщиков. Синие маячки полицейских машин мельтешили в глазах. За оградой университетского парка, несмотря на ранний час, уже собирались зеваки.

— Обезьяны, — исчерпывающе высказался Большой Д.

— Я не умею читать мысли! — процедил Грегори.

— Убежало девять штук, — пояснил полковник. — Такое агрессивное поведение им абсолютно несвойственно.

— Неужели? — поднял брови координатор. — Обезьянами можете заняться в свободное время, если они вас так увлекают. Мистер Юханссон, скажите: вашему непосредственному заму, научному руководителю проекта, свойственно лазать по крышам?

Юханссон понял, что кошмар не закончился. Он не знал, что ответить. Всё то время, пока продолжался этот неприятный разговор, руководители проекта семенили за генералом, пока он не пересек гравийную дорожку и не остановился на середине клумбы. Грегори молча взял обоих подчиненных под локти и развернул в сторону первого корпуса — старейшего и самого красивого здания на территории университета. Восходящее солнце отражалось в стрельчатых окошках готических башенок; на заре фасад первого корпуса походил на загадочный рыцарский замок, утопающий в зелени и обрывках тумана.

— Выше, мистер Юханссон!

— Проклятье! Что они там делают?

— Вы меня спрашиваете? — Грегори, сощурясь, смотрел вдаль, туда, где на коньке крыши, возле громоотвода, стояли две крохотные фигурки. — Наш усердный шериф кинулся ловить обезьян, а обнаружил на крыше профессора Пендельсона, занимающегося сексом с лаборанткой.

— Что?!

— Они даже не пытаются скрываться. Что вы стоите, Тимоти? — В голосе Грегори звенела ярость. — Отправляйтесь на крышу, пока не прибыла пожарная команда. Или будете ждать, пока они спрыгнут?

— Да, но… как я туда залезу? Я не смогу, там почти вертикальная стена…

— Доктор Пендельсон старше вас на четырнадцать лет, — прошипел Грегори. — Ступайте и общайтесь с ним, пока не прибудут верхолазы. И вы тоже! Кивнул он в сторону Большого Д.

— Джек?

— Да, милая? — Пендельсон, заложив руки за спину, прогуливался босиком по тонкому наклонному швеллеру, удерживающему одну из каменных скульптур.

— Смотри! По-моему, там Юханссон, и с ним еще кто-то…

— У тебя удивительно острое зрение, — Пендельсон шагнул на крышу, в три прыжка преодолел расстояние до козырька, где сидела девушка. — Да, похоже на то… Я уже устал их ждать.

— Джек, я хочу есть, — капризным тоном произнесла Квинси. Она болтала голыми ногами над восьмидесятифутовым обрывом. — Ты обещал мне достать еды.

— Я же загнал для тебя целого мамонта, моя царица!

Джек спрыгнул на карниз, шутливо набросился на девушку сзади, повалил на спину. Она с хохотом отбивалась.

— Ты называешь мамонтом эти жалкие чипсы из автомата?

— Жалкие чипсы? — Пендельсон укусил Сьюзан за ухо. — А как насчет бананов? А ливер, предназначенный для бедных крыс?

— Джек… — Сьюзи обняла профессора за шею. — Джек, я так рада, что мы вместе.

— А я до сегодняшнего дня и поверить бы не смог, что на такую развалину, как я, обратит внимание красивая девчонка.

— Ты не развалина! Ты дашь фору десятку молодых!

— Ах, вот как? У тебя такой большой опыт? Ты уже меришь мужчин десятками?

— Джек, я так боюсь…

Сьюзан высвободилась из его объятий, поправила волосы. Первый раз Пендельсон видел ее без дурацкой заколки и без шапочки. Оказалось, что у Квинси прекрасные локоны. В огромных голубых глазах отражалось утреннее небо. «Как бы то ни было, — подумал Большой П., — даже если я ошибся и сегодня для меня всё закончится, дело того стоило. Я получил свой кусочек любви…»

Они устроились рядышком, свесив ноги над пропастью. Далеко внизу зеленела клумба. К веренице полицейских автомобилей добавилась пожарная машина и два автобуса местных телестудий. Трое мужчин, беседовавших на лужайке, разделились. Один, высокий, в черном пальто, направился к «ламборджини», которую угнал Бентли, двое других, размахивая руками и ругаясь на ходу, повернули в сторону первого корпуса. Теперь Пендельсон узнал их.

Высота его не пугала. Пендельсон переживал только, что у него слабые руки. Вестибулярный аппарат действовал безукоризненно. И Джек, и Сьюзи без всякого страха преодолевали самые опасные места, но проделать прочие трюки не позволяли нетренированные конечности. Джек всё уверенней ощущал свое тело, мог уже несколько раз подтянуться на перекладине, но до акробатики было еще далековато. Другим любопытным подарком Пандоры стало обоняние. Он и не подозревал, какое количество запахов кружится в воздухе! Даже здесь, на крыше, с которой открывался восхитительный вид на просыпающийся город, нос профессора улавливал десятки разнообразных ароматов. Он стал лучше слышать, обострились реакции.

Потенция не просто восстановилась, Джека буквально преследовал непрерывный шквал плотских желаний. Но было еще кое-что. Он пока не мог дать этому новому ощущению точного определения. Это было… Это было возвращением в детство, возвращением в бесшабашное время вседозволенности и зовущих надежд. Ему безостановочно хотелось двигаться, прыгать, плясать и всячески чудить. Мотор в груди с бешеной быстротой разгонял кровь по сосудам.

Джек больше не помышлял о том, что может что-то не успеть в жизни, что не сумеет завершить работу, что память его ослабнет и мозг перестанет извергать идеи. Он больше не вспоминал о смерти! О какой смерти, о каких болезнях могла идти речь, когда с каждой минутой он чувствовал, как становится крепче и моложе! Разве могли теперь волновать его дурацкие научные дрязги, сплетни и разборки с начальством, когда открывался такой замечательный, свежий и прекрасный мир? Когда рядом с ним была великолепная женщина, которая наверняка нарожает ему детишек! Деньги? Деньги заботили его меньше всего. С новыми способностями он не видел больше смысла получать жалованье. Этот болван Бентли оказался прав в одном: надо просто жить. Пусть все живут, как им хочется, ведь это так прелестно и здорово — жить и ни к чему себя не обязывать! Они уедут с Сьюзи, уедут на юг, они прекрасно прокормятся и в амазонских джунглях; неужели такая большая, добрая планета не приласкает своих детей? Пусть жалкие крючкотворы, которым это нравится, влачат дни в своих пыльных кабинетах, пусть и дальше вдыхают выхлопные газы, это их проблемы!

А если Сьюзи не понравится жить в лесу, они отправятся в путешествие, посетят Европу, Гималаи или осядут в России, среди немного странных русских. Какая разница?! Им везде будут рады, и всегда найдутся люди, готовые поделиться с ними кровом и едой. А если они не захотят делиться, если окажутся жадными и глупыми, тогда… Тогда он возьмет сам то, что сочтет нужным.

Но Джек совершенно точно знал одно: он никогда не возьмет ничего лишнего, только то, что необходимо ему для поддержания непрерывной череды радостных дней.

Радость. Да, пожалуй, это самое верное слово. Пандора возвратила ему радость жизни, которую он оставил далеко позади, забыл в собственном детстве, променял на учебники в колледже…

Но он не сошел с ума. Нет-нет, свихнуться было бы совсем некстати. Он слишком хорошо понимал, что они с Квинси не могут убегать до бесконечности, рано или поздно их поймают и ненароком могут пристрелить. Случайно. Найдется какой-нибудь ретивый дурак, примет их за опасных злодеев и нажмет на курок. Им следует побольше общаться с людьми, тогда прозреют и другие, но это будет лишь капля в море. Пендельсон не мог это объяснить Пандоре, Сенеке и остальным: несмотря на быстрое развитие, они оставались на ступеньку ниже человека.

Джек не представлял, насколько еще продвинутся обезьяны. В любом случае они были обречены. И дело совсем не в Бентли. Их слишком мало, чтобы составить конкуренцию человеку, а планета всегда будет слишком тесна для нахрапистого гомо сапиенса. Даже если Пандоре и остальным удалось бы каким-то чудом добраться до естественных мест обитания и заронить зерна разума в своих сородичей, это лишь ускорило бы их конец. Конец всей популяции. Он не мог уговорить шимпанзе остаться, приступ ярости у них моментально сменился жуткой депрессией, паническим ужасом. Пендельсон не верил, что с повышением интеллекта животные превратятся в кровавых монстров, скорее всего, они действовали в состоянии временного аффекта. Но гомо сапиенса, уничтожавшего себе подобных миллионами, не уговоришь потесниться и дать пространство иному разумному виду.

Отдельный вопрос — собаки. Собаки интересовали Пендельсона даже больше, чем приматы. Как раз собаками он и займется, когда всё уляжется. Собак на планете слишком много, чтобы их можно было легко перебить. Теперь он чувствовал некоторое внутреннее родство с меньшими братьями и не сомневался, что доведет дело до конца. Конечно, не всё так просто. Ему понадобится новая лабораторная база. А еще — неограниченное количество материала. На худой конец, подойдут даже дворняги. Он поедет, куда душа пожелает, и никто ему не сможет в этом помешать! Например, к тому же Качаеву. Он хоть и русский, но очень толковый парень. А Юджин, если захочет, всегда сможет присоединиться. Кто знает, возможно, Россия — это не самый плохой вариант, там Джека не так-то просто будет отыскать. Он наберет самых умных псов, он возглавит самую толковую стаю, единственную в своем роде стаю на Земле! Если понадобится, они со Сьюзан проведут годы бок о бок с животными. Не может быть, чтобы не получилось! Если умирающая обезьяна сумела «заразить» этого бездаря Бентли, то Джек и Сьюзи вдвоем уж как-нибудь справятся с десятком ротвейлеров. Ротвейлеры нравились Джеку больше всего: уравновешенные, умные, с чувством собственного достоинства. Да, забавно представить себе симбиоз человека и «нового» пса, забавно…

— Джек, вы меня слышите? — голова Юханссона торчала из слухового окошка десятью футами выше.

— А, Тим, рад тебя видеть! — Пендельсон вскочил на ноги, перемахнул оградку декоративной сторожевой башни и забрался на конек крыши. — Тим, давай ко мне, тут прекрасный воздух.

— Э-э-э… Не уверен, что это хорошая идея.

Теперь для того, чтобы увидеть Пендельсона, Большому Ю. приходилось выворачивать шею. Сьюзан рассмеялась и помахала Юханссону рукой. Он машинально кивнул ей и только сейчас заметил, что на девушке нет ни брюк, ни юбки. Нижнюю половину тела она обмотала куском цветастой ткани. Рядом с лицом Юханссона показалась растерянная физиономия Большого Д.

— Привет, Стэн! — вежливо поприветствовал коллегу Пендельсон. — Вы так и намерены там торчать? Между прочим, мы ждем вас почти полтора часа, а вы даже не удосужились поздороваться.

Он видел, как внизу, на пожарной машине, готовят выдвижную лестницу. Прямо под карнизом, где Квинси грызла орешки, суетливые фигурки раскатывали батут. По металлическим чердачным переходам громыхали десятки ног.

— Вы нас ждете? А почему вы не ждете нас внизу? — осторожно спросил Большой Д. и толкнул Юханссона в бок. Он не сомневался, что общается с умалишенным.

Пендельсон встал на носочки и с хрустом потянулся. Затем, не глядя под ноги, спустился по водяному желобу и устроился на корточках прямо напротив слухового окна. Юханссон невольно зажмурился. Крыша, покрытая новенькой жестью, уходила вниз под углом в сорок пять градусов, но Джека это, похоже, совершенно не смущало.

— А ты не догадываешься, Стэн? — глаза Пендельсона смеялись. — Если бы мы остались внизу, нам с тобой вряд ли дали бы спокойно поговорить.

Джек протянул руку. Шеф проекта и начальник охраны были вынуждены ее пожать.

— Джек, произошло убийство… — выдавил Юханссон.

— Какое убийство ты имеешь в виду, Тим?

— Убит Сидней Бентли, человек Грегори. Ты что-то знаешь об этом?

— Конечно, — охотно согласился Пендельсон. — Он затеял драку с шимпанзе, но оказался менее поворотлив.

— Менее поворотлив?! — Юханссон чуть не провалился между узких ступенек трапа, что вел изнутри к окну. — Обезьяна на твоих глазах убила человека, и ты спокойно называешь это дракой?

— Хм… Пожалуй, ты прав. Это была не совсем драка, это было, скорее, вооруженное нападение. Бентли убил двух безоружных шимпанзе из револьвера и собирался убить остальных. Так что им ничего не оставалось, кроме как защищаться.

Юханссон не находил слов. Краем глаза он видел, как открылось следующее окошко, тридцатью футами левее, и оттуда выглянул полицейский спасатель. Инициативу снова перехватил Большой Д.

— Джек, ты сможешь подтвердить, что Бентли был невменяем? Что он открыл клетки, выпустил животных, а затем поднял стрельбу?

— Рад бы тебе подыграть, Стэнли! — Пендельсон развел руками. Он, как и прежде, балансировал на корточках, спиной к краю и не ощущал никаких неудобств. — Я понимаю, куда ты гнешь. Но, если меня спросят, я не стану врать. Это было организованное, продуманное убийство.

— Обезьяны продумали убийство человека?

— Нет, конечно. Всё наоборот.

— Ага! Значит, наоборот? — Полковник решил тянуть время.

Он слышал, как на противоположную сторону двускатной крыши уже вылезла первая тройка спасателей. Большой Д. никак не мог понять, что случилось с лицом профессора. Создавалось такое впечатление, будто Джек прошел за ночь десяток косметических процедур и намазался кремом для загара.

— Само собой. Обезьяны хотели выйти, им надоело в неволе. Бентли им угрожал. Сперва он угрожал Пандоре… — Пендельсон взглянул на часы и улыбнулся. — Затем Бентли предупредил, что убьет всех. Обезьяны пытались убежать и помочь спрятаться Пандоре, но он застрелил Тацита. Остальным не оставалось другого выхода, как только вступить с убийцей в борьбу. Хорошо, парни, я вижу, вы пока не понимаете.

Строго говоря, шимпанзе — это один из самых хитрых и коварных представителей антропоидов. В строгом соответствии с теорией отбора, при завоевании самки, если один развитый мозг победит другой, более слабый, то животное обеспечит себе не только продолжение рода. Произойдет естественный видовой отбор более толкового мозга. Точно такой же сценарий реализует и человек…

— Джек, зачем вы покинули базу? — Большой Д. не мог уследить за мыслями безумца. Нервы, нервы, плюс бессонная ночь…

— Пропало электропитание, Стэн. Мы должны были оказать животному квалифицированную помощь. Другого выхода не нашлось. Тем более, что я сам вызвал полицию.

— Так это ты поднял всех на ноги?! Зачем?

— Чтобы собрать здесь побольше народу. — Пендельсон засмеялся, и Стенли показалось, что зубы профессора стали белее.

Пожарная лестница достигла края крыши. Сьюзан раскусывала орехи и кидалась кожурой в карабкавшихся снизу спасателей.

— Ты говоришь о животных, как о людях, Джек.

— А чем они хуже, Стэн? Почему убийство Сиднея Бентли должно караться пожизненным заключением, а убийство Тацита можно спустить с рук?

— Да кто такой этот Тацит? — опомнился Юханссон.

— Один из шимпанзе профессора Лонси, — отмахнулся Большой Д. — Но, Джек, он лишь обезьяна!

— Конечно, он не человек. Но ты же имел в виду другое. Ты хотел сказать, что обезьяна глупее человека, что она не умеет думать и поэтому ее можно пристрелить. Так, Стэнли? Почему бы тогда не начать отстреливать подростков-наркоманов? Они ведь тоже глупые, некоторые вообще ничего не соображают. А как насчет детей с врожденной идиотией? Перебить всех — и дело с концом. Так, Стэн? Ты только представь себе, сколько денег бюджету мы сэкономим! — Пендельсон снова кинул взгляд на запястье. — Парни, вам не приходило в голову, что все эти глупые зверушки: обезьянки, собачки и прочие — они прекрасно бы обошлись без нас?..

У Юханссона вдруг зарябило в глазах. «Неужели опять сердце», — подумал он, нащупывая внутренний карман. Он старался, но непослушные пальцы всё никак не могли ухватить таблетку. Голос Джека доносился до него издалека, словно сквозь шум водопада. Солнечный свет вдруг померк, откуда ни возьмись спустились сумерки. Затем стало совсем темно, и в этой страшной гулкой темноте откуда-то снизу вспыхнуло оранжевое свечение. Обеими внезапно ослабшими руками Юханссон вцепился в поручни трапа.

— Док, куда могли направиться обезьяны? — спросил Большой Д. — Их нигде не могут отыскать.

— Они неподалеку. Я полагаю, они в школе.

— В школе?!

Пришла очередь Большому Д. хвататься за поручни. Не успел шеф охраны набрать номер на своем телефоне, как профессор изогнулся и проворным движением вырвал у него трубку. Секундой позже Юханссон, стоявший со Стенли плечом к плечу, закатил глаза и рухнул назад, в полумрак чердака.

— Ну да, я посоветовал им навестить среднюю школу, — невинно пожал плечами профессор. — Тут по соседству сразу две школы и колледж. Дети очень любят играть с животными. Думаю, занятия еще не начались, как раз сейчас детишки общаются с новыми друзьями. А Сенеку и Пандору я отправил в гостиницу для брошенных собак. Кто знает, вдруг что-нибудь получится?

Проследив глазами за исчезнувшей трубкой, Большой Д. бросился на помощь упавшему Юханссону.

— Не беспокойся, с ним всё в порядке! — вдогонку хохотал Пендельсон. — Минуты через две и ты придешь в норму. Вот тогда вместе и повеселимся!

 

Глава 25

Соседи по разуму

Большой Д. остановил машину напротив узкой решетчатой калитки. В обе стороны от ворот уходила высокая затянутая сеткой изгородь. Сквозь редкие прутья виднелась ровная дорожка из каменных плит. Снаружи, на тротуаре, стояла всего одна машина, престарелый «форд». Проходя мимо, Большой Д. машинально потрогал капот. Мотор не успел остыть, значит, владелец авто — кто-то из сторожей, для остальных работников было рановато — приехал совсем недавно. Прежде чем двинуться дальше, полковник постоял на тротуаре и прислушался.

Умиротворенная тишина предместья. В игольчатых кронах кипарисов пересвистывались птицы. Чуть слышно гудели провода высоковольтной линии. Где-то вдалеке журчала вода. Жители окрестных домов только что поднялись и лениво собирались на службу. Слева к приюту примыкало современное серое здание ветеринарной клиники, на паркинге возле него также стояла всего одна машина. Сквозь окно приемной можно было разглядеть ряд кресел и столик дежурного врача. Там кто-то сидел, заслонившись газетой. Справа от собачьей гостиницы тянулся длинный синий склад, перед которым возвышалась огромная вывеска с указателями фирм-арендаторов.

Ближайшие жилые дома, укутанные зеленью, находились далеко за перекрестком. Полковник слышал, как где-то хлопнула дверь и высокий женский голос потребовал от Ричи, чтобы он не гонял, сломя голову, и не забыл о завтраке в сумке. «Полное спокойствие, — подумал Большой Д., — а на другом конце города творится черт знает что».

Полковник еще раз внимательно огляделся вокруг и прислушался к своим внутренним ощущениям. Он считал, что перенес приступ гораздо легче, чем шеф, и гораздо быстрее сориентировался в новой обстановке. Прежде всего, он раньше Юханссона понял, что следует прекратить охоту на Пендельсона, поскольку есть гораздо более важные вещи. Кроме того, арестовать доктора было просто нереально. Пока полиция штурмовала крышу и прочесывала парк, Большой Д. выпустил профессора и лаборантку через слуховое окно на чердак и тут же о них забыл. Впоследствии он увидел Пендельсона и Квинси еще раз, когда эта странная парочка вышла наружу и, рассекая толпу, направилась к машине. Полковник смотрел им вслед и понимал, что задержать их нет никакой возможности. Вокруг метались десятки людей, но никто даже не заметил, как седой босой человек с засученными штанинами и в расстегнутой рубахе и лохматая девица, замотанная в портьеру, уселись в «ломборджини» и спокойно уехали.

Стенли и сам бы с большим удовольствием куда-нибудь уехал. Он сознавал, что служба на базе для него закончилась, но в отличие от Пендельсона, не ставил перед собой глобальных задач. А в отличие от Большого Ю., не слишком тяготился ответственностью за события в университете. Прежде всего, он был военным, умел легко адаптироваться к любой ситуации. Что бы ни случилось, главное оставаться спокойным. Пока что его никто не увольнял, поэтому он выскажет начальству свои пожелания и подождет указаний. Это сегодня. А завтра он поступит так, как сочтет нужным. Возможно, так же, как и доктор Пендельсон: бросит их тут разбираться и покинет город. Он не мог быстро придумать, чем займется дальше, но суета в отделе безопасности отныне явно не для него. Возможно, он получит лицензию и откроет собственное детективное бюро. Почему бы и нет? Большой Д. чувствовал, что впереди его ждет много интересного. Но все шаги должны быть разумными, он не мальчишка, чтобы скакать по крышам.

Все свои соображения он восторженно преподнес Юханссону, когда тот очухался. Потом они оба передохнули и обнаружили, что научились общаться, не открывая рта. Большой Ю. довольно долго не мог прийти в себя, а когда он начал, наконец, связно мыслить, выяснилось, что не одни они пережили приступ. Большой Д. разыскал полицейских и сообщил им о возможных последствиях появления шимпанзе в школах. Он полагал, что полиция немедленно организует облаву, но вместо слаженных действий начался настоящий хаос. Похоже, отдавать приказы стало некому. Криминалисты бросили свою работу, копы, державшие оцепление, сбились в беспорядочную кучу. Толпа студентов и преподавателей, которой так не терпелось взглянуть на погром, вдруг рассосалась. Множество людей разлеглись спать прямо на лужайках, кто-то бежал к своим машинам, кто-то хохотал, некоторые танцевали и пели, собравшись в круг. Но, как отметил Большой Д., начинать учебный процесс никто, похоже, не собирался. Они с Юханссоном спускались и видели распахнутые пустые аудитории. Когда Большой Д. добрался до своей машины, паркинг почти опустел. Еще десять минут назад тут стояла, по меньшей мере, сотня автомобилей.

— Тим… — сказал Большой Д. Но Юханссон, слава Богу, начал соображать, больше слов не потребовалось. Шеф понял сам: может быть час, может два — и заражение охватит весь город. Полковник предпринял еще несколько бесплодных попыток привлечь внимание копов к проблеме сбежавших обезьян. Сначала его никто не желал слушать. В управлении шерифа сообщили, что начальство на выезде, потому что в университете какие-то беспорядки. А потом и этот номер замолчал. Мимо стоянки, покачиваясь, прошли двое сержантов без рубашек и оружия, но в фуражках. Оба дирижировали бутылками со спиртным, и оба распевали национальный гимн. Руководители «Секвойи» оторопело проводили стражей порядка глазами, затем уселись в «понтиак» и провели короткое совещание.

«Ты полагаешь, все сошли с ума?» — беззвучно осведомился Большой Д.

«Нет. Ты же нормален. Просто люди изменились. Но проблема в другом».

Большой Д. молча уставился на шефа.

«Собаки», — сказал Юханссон.

«Невозможно».

«Теперь всё возможно».

«И что будет, если собаки?..»

«А ты не понимаешь? — с досадой спросил Юханссон. — Собак очень много!»

И он показал полковнику, насколько много в мире собак. Большой Д. удивился, но испугался не сразу. До прошедшей ночи, когда ему пришлось носиться с оружием по базе, он помыслить не мог, что в мире существует хотя бы одно животное, опасное для человека. Вредные насекомые и бактерии, разумеется, не в счет.

«Дело не только в собаках», — сказал Юханссон.

Большой Д. заглянул в мысли руководителя проекта и понял, что тот тоже не прочь свалить отсюда. Причем немедленно и как можно дальше. Но было в голове у Юханссона и еще кое-что. Крысы.

— Крысы? — вслух переспросил Большой Д.

— Крысы, — вяло кивнул Юханссон. — Диких собак довольно мало. К тому же, большинство животных в подобных заведениях стерилизовано. Так что если это и перейдет к собакам от обезьян, то массовую эпидемию можно предотвратить. Но крыс полно везде, Стенли.

Большой Д. завел мотор. Минут пять они ехали молча, думая об одном и том же, но не решаясь продолжить разговор. Полковник внимательно вглядывался в проплывающие мимо кварталы, но не видел пока ничего необычного.

— Может, это пройдет само собой? — наконец выдавил он.

— Если не пройдет за месяц, — задумчиво ответил Юханссон, — то нам конец.

— Ты хочешь сказать — всем конец?

— Смотри! — Юханссон указывал пальцем куда-то вверх.

Полковник притормозил и, чтобы лучше видеть, открыл дверцу. Они остановились напротив высотного здания торгового центра. Большой Д. насчитал шестнадцать этажей. Прямо по фасаду, без страховки и снаряжения, с хохотом взбирались четверо молодых парней и две девушки. Похоже было на то, что юнцы поспорили, кто первый достигнет крыши. Двое самых прытких уже добрались до седьмого этажа. Цепляясь руками за выступы рам, узкие карнизы и торчащие фрагменты рекламных щитов, подростки невероятно быстро набирали высоту.

— Шимпанзе! — угрюмо констатировал Юханссон. — Сказать по правде, Стенли, меня самого тянет затеять нечто подобное.

— Может быть, сами съездим в колледж? — Большой Д. следил, как белокурая девица бесстрашно карабкалась вверх по огромным неоновым буквам.

— Нет, — Юханссон морщился, трогая шишку на затылке, — в колледже мы ничего не изменим. Спроси кого-нибудь, где найти этот проклятый собачий приют!

Юханссон хлопнул дверцей, вылез со своей стороны и присоединился к полковнику.

— Что там, Стенли? Что ты застыл?

— Калитка открыта, Тим. У тебя есть пушка? — Юханссон вполголоса выругался. У него дома имелось два револьвера, но он забыл, когда последний раз притрагивался к ним. Большой Д. толкнул калитку и сделал шаг во двор. Никого. Большие ворота были заперты изнутри. Справа, вдоль сетки, примыкавшей к железной стене склада, стояли три пикапа и один грузовой фургон с одной и той же эмблемой — улыбающейся собачьей мордой. Слева располагался небольшой садик, ряд подстриженных кустов и высокий навес, под которым хранился всевозможный инвентарь. Само двухэтажное здание приюта замыкало двор буквой «Г» и казалось давно покинутым.

— Эй! — воскликнул Стенли. — Можно войти? — Никто не появился. Обладатель «форда» если и был внутри, то никак не отреагировал.

— Непонятно! — пробормотал полковник. — Этот парень приехал за пять минут до нас…

В здании имелись два входа. Один парадный, для посетителей, слева. Большой Д. подергал ручку и нагнулся, заглядывая в замочную скважину. Дверь была заперта. Прямо по курсу имелась еще одна убогая дверца с неким подобием низкого пандуса под ней. Жалюзи на окнах первого этажа были опущены. Большой Д. принюхался. Внезапно он заметил две вещи, которые его не на шутку взволновали. Во-первых, несмотря на нервозность и бессонную ночь, ему совершенно не хотелось выпить. Это было очень странно. Раньше он ни за что бы не признался себе, что испытывает зависимость от алкоголя. Конечно, он выпивал иногда, но исключительно «ради здоровья» или чтобы согнать усталость. А сейчас при одном воспоминании о виски его начало мутить. В эту самую минуту он впервые признался себе, что спиртное занимает в его жизни существенно большую роль, чем он полагал. По сути дела, последние три года он попросту спивался! Но это было не самое удивительное.

Полковник втянул в легкие воздух. С ума сойти! Ощущение такое, будто в одночасье он стал гончим псом! Пахло бензином, машинным маслом, травой. Еще пахло псарней, испражнениями животных, немного протухшим мясом, сухим собачьим кормом. От Юханссона воняло потом, лекарством и каким-то сладким дезодорантом. И еще множество, великое множество запахов клубилось вокруг. А среди этого многообразия Большой Д. без труда угадал тревожащий, сладковатый запах крови. Человеческой крови. Еще пару часов назад, осматривая убитого Бентли, полковник ничего не чувствовал, а теперь оказалось, что его нос всё отлично помнит.

— Ты слышишь, Тим? — Большой Д. поднял револьвер.

— Ничего не слышу, — сипло произнес Юханссон.

— В том-то и дело. Слишком тихо.

— Здесь же край города… — робко возразил Юханссон.

Он напряг слух и различил лишь легкий шорох ветра в кустах и далекий гул автомобильных моторов.

— Я не о том! — отмахнулся Большой Д. — Тут, за стенкой, должно быть десятка два собак. Я как-то был в подобном заведении. Они что, сговорились молчать?

Полковник запрыгнул на пандус и осторожно толкнул низкую дверцу. Та с легким скрипом отворилась, выпустив новую порцию собачьих запахов. Внутри было темно.

— Мне это не нравится, Стенли! — заявил Большой Ю. — Лучше я свяжусь с Грегори, пусть вызовет спецгруппу…

«Какого черта мы тут делаем?» — подумал Юханссон. Внезапно боль в разбитом затылке отступила, он начал соображать яснее и сразу же вспомнил, что случилось с Бентли. Тот тоже недооценил опасность.

— Мы же не пойдем туда, Стэн?

— Я уже звонил координатору, — не спуская глаз с темного провала входа, мрачно усмехнулся Большой Д. — Грегори не отвечает. Я подозреваю, Тим, что ему уже не до нас. Мы только убедимся, что здесь всё в порядке, Тим. Проверим и уйдем. Если хочешь, оставайся снаружи.

— Я с тобой, — покорно вздохнул Юханссон. — Какого черта! Не могу же я жить и бояться собственной тени! Подожди, Стэнли, я прихвачу что-нибудь…

Почти весь первый этаж занимали помещения, отведенные четвероногим постояльцам (полковник почувствовал, что запах животных стал острее), но внутренняя дверь, ведущая к ним, оказалась заперта. Зато слева, в тамбуре, обнаружилась лесенка наверх. Второй этаж был пуст. Мужчины прошли по узкому, блистающему чистотой коридору, заглядывая во все кабинеты и зажигая на своем пути свет. В конторской комнатке на стуле висел синий рабочий комбинезон и валялись перчатки. На столе, возле телефонного аппарата, остывала почти полная чашка кофе.

Юханссон потянул шнурок жалюзи. Солнце хлынуло в полутемный офис. С этой стороны здания окна выходили не на улицу, а во внутренний двор, разделенный низкими оградами на несколько прямоугольных секций. На земле валялись миски, игрушечные косточки и несколько резиновых мячиков. И ни одной собаки.

— Куда подевался этот парень? — шепотом спросил Большой Ю. Он постоянно забывал, что Стэнли слышит его и так, «внутренними» ушами. — Нас неверно информировали, здесь нет ни одной псины. Возможно, их всех разобрали по домам…

— Тсс… — Большой Д. поднял палец, и Юханссон осекся на полуслове.

С первого этажа донесся какой-то неясный звук. Полковник бесшумно выскользнул в коридор и выглянул за угол. Здесь, в тупичке, находилась вторая лестница, более широкая, чем та, по которой они поднялись наверх. Напротив ступенек располагались два красочных стенда, заполненные фотографиями собак и краткими резюме. Юханссон успел прочитать надпись: «Ласковый Тоби ищет новый уютный дом…» Полковник жестом велел ему затаить дыхание. Звук внизу повторился. Такое впечатление, будто кто-то быстро потер жесткой щеткой по дну кастрюли.

«Тим, держись за мной, прикрывай мне спину. Будь настороже».

«Понял».

Сердце у Большого Ю. рвалось из груди.

Полковник преодолел верхний пролет. Он нащупал на стене выключатель, но подумал и опустил руку.

«Тимоти, я вижу в темноте…»

Под лестницей их встретил просторный прямоугольный холл и парадный вход, через который они не смогли войти снаружи. Направо открывался проход в такой же коридор, как и наверху, но разделенный двухстворчатой дверью из матового стекла, вроде тех, что ставят в больницах.

Еще две стеклянные двери напротив выхода. На одной табличка «Смотровая». Несколько мягких кресел вдоль стен, журнальный столик, заваленный буклетами. И снова повсюду стенды с фотографиями животных и трогательными обращениями к людям.

«Очаровательный пинчер, три года… Ищет семью…»

«Люблю детишек, прекрасный защитник…»

Юханссон испытывал странные ощущения. Ему вдруг показалось, что он находится не в собачьем приюте, а в настоящем детском доме, обитатели которого отчаялись ждать у пыльных окон и ушли все вместе куда-то вниз, в темноту… Большой Д. потрогал по очереди обе двери, не спуская глаз с ниши, где начинался коридор. Юханссон нервно вращал головой, до боли в кистях сжимая черенок лопаты, которую он подобрал во дворе. Тишина звенела в ушах миллионами москитов, накатывалась на него горной лавиной.

Двигаясь вдоль стены, Большой Д. добрался до арки коридора. Глазами приказал шефу встать напротив. Очень медленно, держа оружие наизготовку, полковник приложил руку к одной из полупрозрачных створок.

«Нет! — не выдержал Юханссон. — Стенли, мне страшно! Там кто-то есть!»

«Мне тоже страшно. Следи за моей задницей!»

Полковник усилил нажим, створка чуть подалась. Юханссону совершенно некстати вспомнились сразу все молитвы, которые его заставляли учить в детстве. И проклятые ладони снова вспотели.

Большой Д. рывком распахнул дверь. И тут же упал на одно колено, изготавливаясь к стрельбе. Пусто. Юханссон позволил себе вытереть руки о пиджак и перевел дух. В конце коридора квадрат света падал на пол из распахнутого окна.

— Он здесь, Тим! Следи за выходом, я осмотрю.

Сотрудник приюта, седой пузатый старичок, был жив. Бедняга лежал лицом вниз у входа в уборную, закрывая руками окровавленную голову.

— Стэнли, он дышит?

— Да. Его только придушили немножко. Скорее всего, на дедулю напали, когда он выходил из туалета. Он упал и ударился головой. Очнется. Смотри по сторонам Тим! — Полковник перевернул раненого.

— Боже, у него следы зубов на горле!

— Успокойся, Тим! Слушай, если бы его хотели убить, то убили бы. Я же говорю: слегка придушили… — Полковник изменился в лице. Он по-прежнему стоял на коленях, прижимая носовой платок к рассеченному лбу старика и смотрел куда-то за спину Юханссона. — Тимоти, я же просил тебя прикрывать мне спину!

Сдерживая предательскую дрожь в коленях, Юханссон обернулся.

Они все были здесь — маленькие и большие. Пара дюжин собак собралась позади него, отрезая путь к выходу. Карликовый пинчер, две болонки, сеттер с забинтованной ногой, а остальные в основном, дворняги. Они просто стояли и молча смотрели. А потом от группы животных отделились метис лабрадора и здоровенный облезлый сенбернар. Пасть лабрадора была перемазана в крови. Юханссон попятился. Псы сделали еще шаг вперед. Теперь к двоим «центрфорвардам» добавился вислоухий доберман со следами ожога на боку. Юханссон перехватил лопату поудобнее. Боковым зрением он увидел, как Стэнли поднимает револьвер.

«Не вздумайте бежать, Тим!»

Но бежать им обоим было некуда. В конце коридора, где находился туалет, зияло окно, на которое понадеялся Большой Ю. Но оказалось, что окно выходит во внутренний двор, обнесенный со всех сторон трехметровой сеткой.

Юханссон поднял лопату над головой. Доберман тут же глухо зарычал, а лабрадор присел на задние лапы и прыгнул.

 

Глава 26

ПЕШКА

Золото майя

Это чудо, что я не продырявил их обоих. Виски словно обручем схватывало: то отпустит, то так прижмет — хоть кричи. Сначала я подозревал, что какой-то прививки не хватило, что добралась и до меня зараза. Пульсировало-то в башке давно, начиная с момента, как вошли в лес. Но жар не поднимался, сердце не частило, только нарастало в черепе эхо; хотелось дернуть головой, как собака дергает, когда отряхивается. Так что парням повезло.

Нелепая парочка. Один — тощий небритый очкарик в безнадежно грязном клоунском наряде. Розовый свитер, висящие холщовые джинсы с кучей накладных кармашков, подростковая обувка с пластиковыми светоотражателями, не менее дурацкий рюкзак в виде ухмыляющегося арбуза. Волосенки цвета соломы стоят дыбом, сам чумазый, словно из топки. Но глазки толковые, я в нем сразу яйцеголового угадал. И не ошибся.

Второй — загляденье: комплекция грамотная, сухой тяжеловес, весь в коже, точно с «харлея» слез, и башка, как у Карла Маркса, заросшая. Его я узнал не сразу. На пленке, которую показывал мне Моряк в Берлине, Роберт смотрелся намного спокойнее, глаза не были такими воспаленными, а щеки — такими красными.

Я не стал их спрашивать, откуда они свалились, вместо этого подумал, не подхватили ли оба ту же тропическую дрянь, что и я. На губах у Роберта вспухала болячка, под глазом набухал фингал, в углах рта появились свежие заеды. Клоун смотрелся не лучше: щеки ввалились, по диагонали шрам кровоточит, очечки повисли криво… В довершение всего парня бил озноб.

Инна поднялась, подошла к лохматому, выдернула у него из бороды колючку. Роберт поморгал красными веками, растопырил руки, будто хотел ее обнять, но так и не решился. На фоне грузной комплекции его длинные гибкие пальцы казались приклеенными к запястьям. Секунду они с Инкой неподвижно пялились друг на друга, а очкарик, шмыгая сопливым носом, уставился мне за спину. Он увидел Аниту и буквально остолбенел. Хороши мы были все четверо, сценка из водевиля.

— Герочка, расслабься! — Инна погладила Роберта по щеке. — Познакомься, это мой муж.

— Любите путешествовать? — Я опустил пистолеты. — А это кто, шурин?

— Меня зовут Юджин, — охотно отозвался «клоун» с очевидным американским акцентом. Он по-прежнему не мог оторвать глаз от карлицы. — Нас привез сюда Пеликан.

И потянул с плеча рюкзак.

— Медленно! — сказал я, собираясь стрелять с бедра.

— Гера, не волнуйся, они не опасны! — обернулась Инна.

Бородатый не произнес ни слова, я его хорошо понимал. Даже для меня, неотрывно сопровождавшего ее неделю, перемены казались ошеломляющими. С Инны можно было писать восточную принцессу. Общалась она нормальным русским языком, конечностями двигала, как обычный человек, но рассудок ее подчинялся каким-то иным правилам. В настоящий момент ее муженек, как и я полдня назад, склонялся к версии острой шизофрении и мании величия. Он ведь не знал, что мы выкинули шприцы.

Юджин нарочито медленно расстегнул рюкзак и достал оттуда до боли знакомый предмет. Я быстро оглянулся — никого. Где-то под намокшими кронами залепетала первая несмелая птица, из рваных туч настойчиво рвался солнечный свет.

— Кто тебе дал навигатор?

— Это оставил Бобер. На нас напали…

— Инна, ты его знаешь?

Почему я обратился к ней? В тот момент я укрепился в уверенности, что она заранее предугадывала их появление. Словно дряхлая индианка поделилась с ней частью своей прозорливости. Как тогда, в Берлине, ее не напугало появление Пенчо, так и сейчас встреча с бывшим супругом посреди мексиканского болота выглядела вполне обыденно. Мир пока не трещал по швам, яблоки падали вниз и газы при нагреве расширялись, но что-то было не так. Перемены висели в воздухе. Они обволакивали девушку и нас вместе с ней тесным, наэлектризованным коконом. Меня учили доверять пятой точке больше, чем очевидному.

— Он не враг… — Инна переместилась, изучающе оглядела очкарика. Надо же, заговорила в точности, как Анита. — Он не враг, но он боится.

— Я его не трону, если не даст повода.

— Он не тебя, он меня боится.

Я забрал у «клоуна» навигатор, попытался вызвать аппаратную. Моряк молчал, остальные тоже не отзывались. На востоке еще продолжали лупить молнии, можно сделать скидку на статические помехи… О худшем думать не хотелось.

— Значит, она и была третьей? — Юджин обращался к Инне, указывая на лежащую в беспамятстве Аниту.

— Да… Но она еще жива.

— Одной тебе не справиться, — он говорил с Инной так, словно продолжал давно избитую тему.

Я думал, что уже ничему не смогу удивиться, но теперь на пару с Робертом разинул рот, даже о боли в висках забыл. В окаменевшем лице девушки что-то дрогнуло, она протянула руку и коснулась щеки Юджина точно так же, как до этого трогала мужа. Это походило на некий обряд, словно она нуждалась в тактильном контакте с человеком, чтобы составить о нем какое-то мнение. Светловолосый, точно завороженный ее присутствием, выпустил рюкзачок. Они уселись рядышком, нога к ноге, прямо деревенская парочка на завалинке. Роберт кусал потрескавшиеся губы. Анита дышала с протяжным свистом. Ее глаза метались под слипшимися, гноящимися веками.

Прохлаждаться тут дальше было недопустимо. Мне чудился отдаленный стрекот возвращавшегося вертолета, но я не мог сделать ни шагу, стоял и ждал чего-то. А потом я вдруг почувствовал, что могу больше не беспокоиться о погоне. Те, кто шел за нами, никуда не делись, но находились достаточно далеко. И Пеликан, и ребята были живы и тоже мчались сюда. Не могу объяснить, откуда во мне возникло вдруг такое убеждение, возникло и пропало, словно двадцать пятый кадр, но я почти успокоился и снял с плеча надоевший до смерти пулемет. Возможно, Инка подала мне сигнал…

— Я боялся, что не догоню тебя… — Юджин смущенно улыбнулся.

Инна послюнявила краешек платка, вытерла ему кровь со лба.

— Но ты успел.

— Елы-палы! — сорвался Роберт. — Вы что, знакомы?!

Они оба не обратили на рокера ни малейшего внимания.

— Ты давно знаешь обо мне? — тем же почтительным шепотом спросил очкарик.

Я вдруг догадался, откуда у него лиловая полоса поперек рожи. Беднягу зацепило моей растяжкой. Если бы в арсенале Хосе имелась граната, пацану оторвало бы башку…

— Часа полтора, — подумав, серьезно ответила Инна.

— Я так и думал, — охотно согласился он. — В пределах десяти километров.

— Ты смелый, — засмеялась она, и я вздрогнул, так давно я не слышал ее милого смеха. — Ты смелый, почти как Гера. Нет, ты даже смелее, потому что Гера привык к смерти, а ты нет.

— Нет, — жалобно улыбнулся ее собеседник. — Он смелее, потому что не знает, куда идет. Он даже не знает, зачем идет.

Очевидно, я смотрелся крайне глупо, точно больной на голову ребенок, которого обсуждают профессиональные психотерапевты. Они оба подняли глаза, и оба улыбнулись мне.

— Кто ты такой? — тупо повторил я.

— Я прилетел за ней из Калифорнии, — он задрал лицо навстречу солнечным лучам, и теперь я заметил, что, несмотря на юношескую повадку, он гораздо старше нас. Ему было, по крайней мере, за сорок. — Я прилетел в Берлин и если бы встретился с ней первым, то был бы сейчас на твоем месте.

— Ты не прав, Юджин, — Инна мягко накрыла его ладонь. — Каждый из нас на своем месте.

— Возможно, мы избежали бы всех этих убийств…

— Они как дети, не ведают, что творят, — загадочно отвечала Инна.

— Ты тоже не ведаешь, — он погладил ее тонкую загорелую кисть.

— Это неважно. Случилось то, что должно было случиться. Каждому свое.

— Когда я увидел тебя первый раз, то чуть не влюбился. Мне показалось, ты искала моей защиты…

— Гера меня защищал.

— Он не смог спасти тех двоих.

— Это неважно. Теперь нас четверо.

— Ты всерьез так считаешь? — Юджин чуть не подпрыгнул.

Я никак не мог придумать, как влезть в их потусторонние дебаты. Было ясно, что пока они не закончат, никуда дальше мы не двинемся. Место было крайне неудачное. Позади пустошь, это неплохо, но дальше — жуткая щетина колючек в рост человека.

— Я не могу тебя остановить, — покосившись в мою сторону, сказал Юджин. — А объяснять им обоим слишком долго.

— Ты уверен, что меня надо останавливать? — она спросила не просто так. Лесная королева засомневалась, восточная принцесса обратила взор на своего несчастного пажа, который упорно дергал ее за край невидимой мантии.

— Погибло много людей, — продолжая поглаживать ее пальцы, Юджин вновь перевел взгляд на умирающего уродца. — Ты разве не чувствуешь, как что-то идет неправильно? Тебе их не жаль?

Похоже, ответ на этот вопрос занимал его больше всего, как будто от ее жалости зависело воскресить убитых.

— Мне всех жаль, даже тех, о ком ты не знаешь, — Инна нахмурилась, подыскивая фразы. Королева по-прежнему находилась в смятении. — А разве правда давалась когда-то легко?

— А разве они не ищут ту же самую правду? — настойчиво напирал очкарик.

Я, похоже, начинал понимать, куда он гнет. Роберт, больше похожий сейчас на доброго медведя, чем на металлиста, хлопал глазами.

— Те, кто идут по следу, они слепые, — Инка слегка кивнула в сторону опушки. Она вновь начала выражаться рубленым языком краснокожих. — Их правда — деньги. Их правда — власть. Человек, который тебя предал, сделал это за деньги.

— Ты говоришь о Гарсии?!

— Имя мне незнакомо. Я его чувствую. Он был предан народу майя, но больше был предан золоту, которое находится там, — на сей раз она кивнула туда, где буйным частоколом поднимались молодые колючие стволы.

— Дьявол! — пробормотал Юджин. — Дьявол! Мы четыре года работали вместе, я никогда бы не подумал… Послушай! То, что ты задумала, слишком опасно. У меня найдутся здесь друзья. Я позвоню, и нас заберут в Калифорнию, в мой институт. Ты получишь официальный статус, рабочую визу, а затем гражданство. Одной нельзя…

— Нет, Женечка, — она улыбнулась и снова погладила его по щеке. Намечался, видимо, день всеобщей любви. — Нет, мне нечего делать в твоем институте.

Анита протяжно застонала. Роберт вздрогнул, осмотрелся. Похоже, он только сейчас заметил маленький окровавленный комочек, распластавшийся на мокром одеяле. Укладывая старуху, я постарался выбрать место посуше, а теперь оживающая земля жадно всасывала влагу. От грязного одеяльца валил настоящий пар.

— Гера, она захлебнется кровью! — Инка сорвалась с места.

Я опустился на колени, превозмогая вонь, поднял индианку на руки, попытался пальцем очистить ей рот. Анита зашлась в кашле, обдавая мне куртку потоками кровавой слюны. Бог с ней, с курткой, по крайней мере, карлица снова могла дышать.

— Глупый гринго, сияющий Змей никогда не одарит тебя тенью своего божественного дыхания… Ты умрешь, умрешь слепым, как и все остальные…

— Что она говорит?! — Инна трясла меня за плечо. — Что она говорит, ты понимаешь?

— Дай мне тряпку! — Я попытался промокнуть Аните губы, она отплевывалась с тоненьким квохчущим звуком, кровь мелкими каплями брызгала из ее кривящегося рта. — Она бредит.

— Это ты бредишь, переведи мне!

Карлица внезапно широко открыла слезящиеся глазки, когтистой лапкой ухватила Инку за палец, и на какой-то момент мы слились втроем в безумном молитвенном жесте, сгорбились голова к голове, как хоккеисты, загадывающие удачный матч. Под моей ладонью трепыхался тоненький скрюченный позвоночник, я продолжал придерживать горячую мокрую перчатку, крест-накрест привязанную к спине раненой. Сильнее затянуть повязку я боялся, а отпусти ее сейчас, карлица не протянула бы и минуты.

— Она говорит, что мне не судьба подружиться с драконом.

Анитины зрачки остановились на Инне, серая предсмертная пленка, что уже начала заволакивать их, снова рассеялась. Карлица залепетала — спешно и даже более внятно, чем раньше. Периодически она начинала задыхаться и отхаркиваться кровавыми пузырями; в такие секунды мне казалось, что я вместе с ней испытываю чудовищную боль.

— …Идет к концу последняя эпоха Творца, идет к концу время Великого бога… Она призвана светом, скажи ей, скажи, она одна осталась, я не могу… Я не смогла бы сама, нет силы, я призывала, но другие меня не слышат, уши их заросли пеплом, глаза их выклевали духи… Она слышит, она призвана…

— Кем призвана? Пенчо призвал? — Карлица сделала попытку улыбнуться.

— Фернандес… Он берег меня всю жизнь, он бил свою жену, когда она кидала мне в кашу соль, он думал, я последняя, кто слышит дыхание. Он тоже слышал, но он всего лишь мачо, воин, он умеет нести смерть, но не жизнь… Он был слишком юн тогда, полвека назад, а другие кидали в меня навозом… Кончается великая эпоха, почти четыре тысячи раз земля обошла вокруг Солнца. Верховный дышит всё громче, он уже хочет размять могучие мышцы. Когда он пошевелится, когда он перевернется на другой бок, снова придет конец. Вся ваша глупая жизнь обратится в прах, океан придет на сушу, а из гор потечет огонь… Так было.

— Гера, спроси ее, что нам делать?

— Что делать… Такая хорошенькая девушка и не знает, что делать с мужчинами… ха-ха… С мужчинами надо обниматься, очень крепко, чтобы кровь кипела… ха… Одного из них тебе будет мало, это точно, одного мало, без Фернандеса… Они не слышат. Если твои воины не побоятся пустоты, что придет в их души, ты пройдешь… Пенчо не боялся…

— Ты поняла что-нибудь?

— Погодите! — шикнул Юджин. — Бедняжка хочет говорить.

— Когда-то страшный и могучий Тецкатлипока, ягуароликий мститель, судья и защитник сущего, сын Тонакатекутли, принес с неба богиню земли, и она породила народы. По зову Великого пришел народ майя… Завтра кончается эпоха Творца, вас всех ждет конец, если не откликнетесь, если не изгоните духов, свивших гнезда в глазах ваших…

— Дальше! — прошептала Инна. — Спроси ее, что было дальше…

— Великий благодетель Кетцалькоатль разделил время, воинам и крестьянам дал свой год для жатвы и охоты, жрецам и богам — свой и оставил себе время Верховного… Идет к концу пятьдесят второй год, время большой жертвы… Он подарил своим жрецам искусство врачевать и умение приручать скот и собирать урожай. Он дал огонь для жилищ и научил строить дом. Он показал воинам, как должно приводить в дом женщину и давать имена детям… Настали годы счастья и сытости, и когда Верховный увидел это, он сказал: «Пришла пора людям изгнать из душ духов, поселившихся там, пришла пора прогнать их в девять подземелий, пришла пора увидеть мир, ибо я состарюсь и не смогу всегда разжигать небесным огнем ваши костры. Ибо есть много других богов, которые могут дать народу моему знания, но не укажут, для чего это надо…»

Она призвана, она сумела услышать зов благодетеля, помоги ей разбудить… Майя забыли мудрость Змея, он поразил их поля смертельной жаждой, у тыквы сгорали корни, а бобы превращались в пыль, скот покрывался черными язвами, слишком поздно было умолять бога о спасении… Пришли тольтеки, голодный народ, поклонившийся Кукулькану, что плыл над водой в золотой лодке, заслоняя своим сиянием солнце… И могучий Кетцалькоатль в бесконечной, суровой милости своей вдохнул в Кукулькана силу, вложил язык свой ему в горло и повелел вести народ свой к свету… Майя не успели; жадные, глупые жрецы не поняли…

И опять прошло много раз по пятьдесят два, и опять поднялись сытые города, и те, кто принял учение и понимал язык звезд, говорили людям о Великой жертве, о том, как соединить времена, и самые мудрые из них понимали язык травы и могли спать ночью в лесу, греясь о тело дикой пумы, но и они не умели понять желаний Верховного… А худшие, боясь власти сияющего бога, призвали с небес коварного Тецкатлипоку, и тот обманом принудил дряхлого, уставшего Кукулькана на грех с сестрой. Сказали тогда худшие: «Нет больше истины в словах того, кто сам несет грех…» Сел тогда Кукулькан в лодку и уплыл от народа своего, и вернулись страшные годы, потому что снова не поняли люди, как велик и мудр был правитель их, ибо хотели лишь иметь больше бизонов, и кукурузы, и женщин…

И сменились многие времена, но уже не доставалось людям милости ягуароликого, и кровь их жертв долго проливалась напрасно, селились гремучие змеи в камнях усыпальниц, и повторилось всё снова, ибо никто не хотел слушать мудрых. А шел народ за теми, кто говорил: «Зачем нам призывать Великого, чтобы он вернулся? Наши поля полны два раза в год, наши стада огромны, наши воины сильны, а женщины — многоплодны…» И исчезали они так же, оставался лишь пепел их костров, и проросла трава на месте их священных могил… Исчезали многие племена, и никто не вспомнит, как жили они и как уступили щедрые земли Чибильчальтуна племени ацтеков…

Я старательно транслировал Инне всю эту абракадабру, непрерывно стреляя взглядом по сторонам. Покамест всё оставалось спокойно, но Анита слабела на глазах, и мне приходилось всё ниже наклонять ухо к ее шамкающей волосатой мордочке. Моя рука, зажимавшая рану, совершенно онемела. Я хотел сменить колено, подложить что-нибудь, но карлица вскрикнула так жалобно, что я оставил эту идею. Инна слушала с открытым ртом; я припомнил, что еще раньше, пока катили по Франции в автобусе, она мне что-то подобное рассказывала. Ну конечно, она же столько времени мечтала сюда попасть! Само собой, эти мифические байки хорошо известны ей; так какого черта в сто первый раз выслушивать их, вникая в предсмертное бормотание уродца? В том, что Аните оставалось максимум полчаса, я не сомневался. Спасти ее я не мог, даже если бы сдал всю кровь. Спасти ее уже не смогла бы никакая реанимация.

Тем не менее девчонка застыла, точно заколдованная. Слушала меня, а глядела, не отрываясь, карлице в лицо и баюкала нежными ручками старческую складчатую лапку. Парни тоже затихли, развесив уши. Юджин понимал прекрасно, даже поправлял меня иногда, когда бабка сбивалась на жаргон или путалась и переходила на индейский диалект. По-моему, эта болтовня для него была вроде продолжения его научных опытов, он уселся подле на корточки и напряженно ловил каждое слово. «Ладно, — сказал я себе, — ладно, еще пару минут». С другой стороны, нести ее всё равно невозможно, умрет на руках.

— Переведи ей, гринго, пор фавор… Это трудно, вернуть древние знания майя. Были умные жрецы, которые пытались. Они искали хранителей мудрости, давали им кров и вводили в храмы. Среди них были и последние потомки древних народов; среди них были и те, кто нес знания о божестве и о том, для чего Верховный создал в своей милости землю и всё сущее. Таких мало слушали, над ними смеялись, но не убивали, а наиболее мудрые из вождей приближали их к себе и велели учить других, тех, чей разум искал ответов. И наступили снова годы благоденствия, за которыми всегда шла смерть, потому что сто тысяч воинов и самый тучный скот не могут победить смерть, а победить ее можно иначе, приняв язык бога.

Пришло время, когда наступил тяжелый год, и кукуруза не рождалась, и вода в реках стала ядом.

Тогда в священном городе Паленке, где духи могучих майя, некогда правивших там, выходят ночами из подземного царства и встречаются с живыми, собрались многие мудрецы и цари и стали говорить. И пришли также жрецы из храмов Ушмаля, города пирамид; пришли из священного города Чеченица и из других храмов; и всем хватило места, и не стало вражды, хотя не было доселе такого дня, чтобы мирно собирались духи и божества разных народов. Сказали тогда мудрые из мудрых: «Надо вознести Великую жертву и призвать назад, к народам своим, дух солнцеподобного Кетцалькоатля, потому что он не оставил нас, а просто спит, и дыхание его слышат раз в пятьдесят два года немногие оставшиеся. Найти надо женщин народа майя, в которых живут духи, умеющие разбудить бога!» Но были боязливые, они сказали: «Мы вознесем Великую жертву, но зачем нам собирать по всей земле глупых женщин, разве мы хотим, чтобы они правили народами?» Они говорили еще так: «Птица живет на деревьях, рыба в океане, человек — на земле Чибильчальтуна, а боги живут на небе и под землей. Рыба не может ходить по суше, птица не может стать человеком, как же человек может стать вровень с богами?» Долго они спорили, и слова тех, кто боялся за свое богатство, были пусты, но никто не мог взять верх в этом споре…

Тем временем год Великого бога прошел, и оставалось ждать снова почти целую человеческую жизнь, но спустя время появились из-за океана первые лодки с белыми людьми, чьи седые волосы были подобны венцам на головах богов. Испанцы принесли с собой крест, испанцы говорили: «Тот, кто на кресте, он любит вас, но если вы не полюбите его, мы убьем ваших воинов, отнимем женщин и разорим города!» И скоро не осталось тех, кто помнил, и не осталось тех, кто умел возносить жертву… А те, кто поклонились кресту, стали говорить: «Какая разница, как зовут бога, если ничего нельзя изменить, рыба не научится ходить, а человек не поселится на небе?»

Ты хоть и глупый мачо, ты хочешь женщине добра, я слышу твои мысли. В твоих мыслях много темного, много дыма, но это злые духи. Девять подземных миров рождают духов, которые выходят наружу и вьют гнезда внутри людей. Надо быть очень сильным, чтобы уметь изгонять их, таких людей почти нет… Лучезарный светлый Змей поможет ей. Ты охранял ее от врагов, охраняй и дальше, пока Капризный Владыка не прижмет ее к груди. Потом она поможет тебе, она навсегда изгонит духов из твоей души и навсегда замурует входы в подземные царства… Но берегись, берегись…

Легче жить с духами в душе, чем совсем без никого… Так говорит он, Отец разногласий, и он прав. Тебе меня не понять, женщина поймет, она умеет видеть, она слышит дыхание Владыки. Все живут со злом внутри себя и все думают, что сами произносят слова и вершат дела добрые и дела злые. Но это не так, люди лишь открывают рот, и нет внутри них дел — ни добрых, ни злых. Могучий сияющий Змей, Сеятель сомнений, разделивший сущее на доброе и злое, оставил души пустыми… Как ты назовешь свой поступок, таким он и будет. Кого ты пустишь смотреть глазами своими, говорить языком твоим, тем ты и станешь… Когда человек получит то, что даровано духам, он перестает зваться человеком. Для духов нет жалости и доброты, нет сострадания и нет материнства. Получив от богов пустоту в душе своей, берегись! Ты можешь заплатить слишком высокую цену! Ты прошел длинный путь воина, ты знал страх и победу, ты давал клятву кровью и не переступал ее. Это хорошо. Духи, которые управляют тобой, могут гордиться, но всё, что ты делал, ты делал не сам. Фернандес тоже прошел дорогу войны, но он был предан Верховному, душа его была полна любовью и ненавистью, он получал от божества малую мзду и отдавал ее людям народа своего…

А ты получал мзду не от духов, и нет божества, перед которым ты лижешь землю. Ты подобен сыну и внуку раба, никогда не знавшему воли. Ты думаешь, что видишь путь, но это не так, это лишь знаки вокруг пути… Это лишь знаки, зажженные духами для рабов своих. Когда раб освобождается, помыслы и желания его остаются помыслами и желаниями раба. Могут ли желания раба быть светлыми? Когда эта женщина оставит твою душу чистой, когда ты станешь подобен черной жирной земле, готовой принять семя и подарить новый урожай во славу богов, тогда ты впадешь в великий ужас, ты увидишь, как можно соединить разорванное время… Чтобы время для богов и для смертных стало единым… Ты… Она…

Из горла Аниты толчками хлынула кровь, Инка тоненько завыла, точно заяц в капкане:

— Сделай что-нибудь, давай перевернем ее, она же захлебнется…

— Бесполезно, — сказал Юджин.

Я разогнул, наконец, руку, и неуклюжая голова карлицы повисла, качаясь на тонкой жилистой шее. Пульса не было. Инна хлопнулась на попу в мокрую траву, зажала подбородок кулачками и, уставившись в землю, принялась раскачиваться.

— Чтоб я провалился, если понимаю, что происходит, — «Борода» не отрывал взгляда от трупа. — Где вы подобрали такого монстра? Инка, зайка, чего ты ревешь? Мне кто-нибудь растолкует, откуда взялся этот гном?!

— Помолчи немножко, — попросил я. — Она была нашим проводником. Инна, куда нам идти дальше?

— Я пришла.

Она задумалась. Всё еще всхлипывала, сгорбившись.

Метрах в тридцати слева, высоко в ветвях, мелькнуло желтое. Я уже целился туда из «беретты», но оцелот успел спрятаться.

— Она не нападет, — сказала Инна. Я готов был держать пари, что, кроме меня, кошку никто не успел бы заметить. — Она ищет еду для своих детей. Мальчики… — она вдруг встрепенулась, вытерла остатки слез и заговорила крайне деловито:

— Герочка, их надо правильно похоронить обоих, обещай мне, пожалуйста, что ты позаботишься…

Я машинально кивнул, не вполне представляя, как правильно хоронить индейцев. Меня больше заботило, чтобы не полопались сосуды в мозге: пульсирующий обруч затянулся еще туже. Труп Пенчо мы так и бросили в кустах. Если его не закопать до вечера, то ночью всю работу за нас сделают звери.

— Я правильно понял? — не мог угомониться Роберт. — Этот обрубок проводил вам экскурсию по болотам? Инна, вы мескаля натрескались? Вы слышали, какую чушь она несла?

— А по-моему, она выражалась достаточно внятно, — Ковальский массировал затылок, похоже, его мучили такие же тянущие боли.

— Внятно?! Она призывала кого-нибудь зарезать…

— Вот что, ребята, — сказал я. — Давайте разберемся, что мы тут делаем. Причем очень быстро. Если речь идет о могильнике, набитом драгметаллами, то я в эти игры не играю. Инна, я тебя двадцать раз спрашивал…

— Да, Герочка, там есть много чего… И ты заслужил свою долю, — она смотрела на меня сквозь слезы удивительно пристально и строго.

— Нет! — быстро перебил Ковальский. — Зачем ты его обманываешь?

— Он имеет право взять то, что хочет. Так сказал Пенчо.

— Откуда ты знаешь, чего я хочу? Вы с дедом всё решили за меня? — Кажется, из-за головной боли я переставал себя контролировать.

— А ты-то уверен, что знаешь, зачем пришел? — переключилась вдруг Инна на Юджина.

— Мы должны были прийти с тобой не сюда, — плачуще произнес он. — Еще не поздно поехать со мной и всё изучить, прежде чем…

— Прежде чем «что»? — она вытерла слезы и схватила вялую ладонь Роберта. — Вот он лучше вас обоих! Герочка, у тебя на тропе кончились знаки, и ты потерялся, да? Некому тебе крикнуть: «К ноге!», да?

— Прекрати…

— Идите за мной, я покажу, — Инна тронулась с места, не оглядываясь, легкими шагами преодолела неглубокий овраг, по дну которого еще катился мутный поток, и остановилась. — Теперь возьмитесь за руки!

— Зачем это? Я и так не упаду!

— Сделай, как она просит! — Ковальский умоляюще сложил на груди руки.

Мы по инерции затрусили следом, точно начинающие альпинисты в связке. Глупее ничего не придумаешь, осталось только в салочки сыграть. Наверное, из-за того, что я был тогда взвинчен до предела, ничего и не заметил…

Впереди лес расступался. Такое ощущение, словно мы попали на широкую просеку, но не прямую, а плавно изгибающуюся слева и справа. Диаметр этой окружности я оценил бы в полкилометра. А сразу за просекой, в центре круга, поднималась настолько густая чащоба, что у меня заныли мозоли на ладонях. Хвататься за нож не возникало ни малейшего желания, но Инна, судя по всему, в обход брести не собиралась.

— Куда мы идем, зайка? — словно эхо, повторял Кон.

Мне очень не понравились его интонации. Он стал похож на ребенка — не то капризного, не то умственно отсталого. Он словно уверил себя в нереальности происходящего, словно подозревал окружающих в розыгрыше и ждал, когда мы засмеемся и позволим ему проснуться. От меня не укрылось, что и Юджин посматривал на своего дружка с тревогой, а когда встретился со мной глазами, предостерегающе приподнял брови. Если дальше будет продолжаться в том же духе, рядом с Робертом может стать опасно. Я встречал людей в подобных заварухах. Порой легче опрокинуться в безумие, чем поверить собственному страху. Впрочем, я и сам был не лучше. Если бы не постоянный гул в черепе, я бы на последнюю авантюру не поддался.

— Я пришла, — Инна словно отгораживалась от нас этим «я». — Подойдите ближе.

Звуки доносились, будто сквозь подушку. И как назло, в карманах не завалялось ни одной таблетки. Чего только не перепробовал: и точки активные прижимал, и гимнастику на ходу делал — легче не становилось. Юджин повязал лоб огрызком мокрой майки.

— Мы здесь год назад проезжали, — вдруг сказал он. — Да, точно проезжали, только ехали с другой стороны, от озера. Теперь я вспомнил…

— Что вы здесь искали?

— То самое, что планирую найти сегодня.

— Ты почти нашел, Женечка, — сказала Инна. — Смотри на меня.

Она отступала спиной к кустам. Я следил за ней, не отрываясь, но не заметил, когда она исчезла. Только что мелькнули плечо, коленка — а теперь как растворилась. Вот ненормальная, играться вздумала! Я присел на корточки. Ни ямы, ни траншеи, ровная подсыхающая почва, причудливые раскидистые пластины агав.

— Вот оно что… — неопределенно протянул Юджин.

Он обогнул ближайший куст и никуда не пропал, затем отошел дальше.

— Инна! — позвал он. — Не валяй дурака, возвращайся!

Девушка не откликалась. Я крутанулся, нюхая воздух. Здесь было очень тихо, чересчур тихо. Такое ощущение, что не только пернатые, но и насекомые не стремились больше нас преследовать. Тысячи колибри, наполнявших до этого воздух жужжанием крошечных крыльев, куда-то пропали. Возможно, у них тоже болела голова рядом с полянкой. Роберт чертыхнулся и, следуя примеру Ковальского, стал обшаривать кустики. Я не шевелился. Начавшаяся игра в прятки не отвечала моим вкусам. Самое поганое перестать контролировать обстановку. Это случилось в Берлине, когда меня затянули в перестрелку, и вот, настигло теперь. Где-то сзади шли мои ребята. Наверное, стоило вернуться. Это было самое идиотское задание за все годы в команде, задание без внятной цели и внятного итога. Я хотел вернуться, но не мог заставить себя отступить.

Прошло минут десять. Тишину нельзя было назвать мертвой, какие-то звуки остались: журчала вода, в вершинах кряхтели заблудившиеся ветра, — но каждый шаг на фоне окружающего безмолвия звучал неестественно громко.

Случилось и еще кое-что. Я списал это на усталость и перепады давления. Стоило сконцентрироваться на каком-нибудь удаленном предмете, как угловым зрением различалось мимолетное движение. Так бывает при снимках на «мыльницу»: по краю фотографии лица растягиваются в стороны.

— Она нас бросила? — спросил Боб.

Никто ему не ответил. Я тщательно обследовал подступы к просеке и со стороны внешнего леса, и со стороны рощи, находящейся в круге. Между двумя зелеными стенами не было абсолютно пусто, колыхалась трава, торчали кактусы. Кое-где в буреломе попадались просветы, но углубляться я пока не решался. Я был уверен, что с девушкой ничего страшного не произошло, но и отсиживаться в дупле шутки ради она бы не стала. Наконец, я сделал то, что давно следовало сделать. Нервы сдают, забываю очевидные правила.

— Стой, не отходи никуда один! — сказал я Юджину. Он так же, как и я, ходил зигзагами, выделяясь розовым пятном на фоне зелени. — Стой на месте!

Затем я выбрал стебель помясистее и вырезал на нем заметный крест. Отступил на три метра в сторону и на следующем кактусе вырезал еще один.

— Теперь идем.

— Зачем это? — чуть слышно спросил Боб.

— Всё правильно, он знает, что делает! — отозвался Ковальский. — Я тоже заметил!

— Вместе! — сказал я. — Ты слева, ты справа, по команде.

Мы синхронно шагнули назад. Еще шаг. Мне захотелось сморгнуть, будто мошкара под веко залетела. Еще шаг. Я чиркнул ножиком по третьему стволу, а сам безотрывно смотрел на кактус, помеченный первым, оставляя в поле зрения редкие стволы пальм в той стороне, откуда мы пришли. Мне даже казалось, я видел вдалеке краешек Анитиного одеяла.

— Еще шаг!

— Елы-палы! Что за детские считалки? — пробубнил Роберт.

Я чувствовал, что ему очень не терпелось закричать, позвать Инну во весь голос, но парень стеснялся. Я-то не стеснялся. Погоня, как и прежде, суетилась где-то вдали, можно бы и покричать. Но она не откликнется, она выжидала, преследуя свою цель.

Еще полметра — и пришлось обойти толстое раскидистое растение, усеянное яркими пахучими соцветиями. Ненадолго помеченный кактус исчез из поля зрения, а когда вновь появился, никакой зарубки я на нем не увидел. Мало того, вплотную к этому кактусу стояли два других, пониже.

— Чертовщина! — сказал Роберт.

— Возвращаемся? — сипло спросил Ковальский.

— Вместе! — ответил я, не спуская глаз с трещинки в земле.

Я сделал несколько выдохов, сосредоточился на новом ориентире и постарался его не упустить. Но ничего не получилось. Три шага вперед, снова ощущение соринки в глазу, легкое дуновение ветра, призрачное движение в темени леса… Глаза непроизвольно дернулись, а когда я проморгался, то готов был выругаться. Картинка сменилась…

— Солнце! — сказал Юджин.

Черт, как я сразу не заметил! Пару секунд назад, когда мы отступали к внутренней границе просеки, солнце светило слева, а теперь оно немыслимым образом оказалось с противоположной стороны.

— Мы идем по кругу!

— Но это нереально…

Тут я затих, потому что увидел свои зарубки. И Юджин тоже увидел. Впечатление было сильное, слов просто не нашлось. Помеченные кактусы торчали метрах в десяти левее и сзади. Боб тихонько свистнул, разглядев что-то на земле, и успел сделать два шага, прежде чем я поймал его за рукав. Я не мог бы поручиться, но в крошечный промежуток времени, когда моя рука уже касалась его кожаной куртки, а Боб приподнял ногу, вся его громоздкая фигура слегка сместилась, точно дернулась картинка в телевизоре.

— Не отходи от нас! Только все вместе!

— Там что-то лежит!

— Пусть лежит, не отходи.

— Колдовство какое-то… Это трупик, зверек маленький, но я его уже видел. Мы проходили его, когда шли через овраг, а теперь он снова сзади остался…

— Может, это другой? — на всякий случай предположил я, хотя можно было и не спрашивать. — Давайте развернемся, попробуем вернуться назад!

Полчаса назад я ничуть не сомневался, что с завязанными глазами найду полянку, где мы оставили мертвую карлицу. Через пару десятков метров должен был начинаться пологий склон овражка, а за ним, в просветах деревьев, — полоса степи, где мы спасались от вертолета. Она так и не появилась. Я считал шаги. Мы шли в затылок друг другу двадцать метров, затем еще двадцать, и вокруг действительно поднялись деревья, вернулась чавкающая жижа под ногами, но не было ни оврага, ни следов Аниты…

— Мы идем по кругу… — безнадежно повторил Ковальский.

Я задрал голову. Сквозь пляшущие просветы листвы слева сочился солнечный свет.

— А вон впереди просека, — беззвучно прошептал Боб.

— И твои зарубки…

После этого мы сделали еще три попытки. Гуськом, шеренгой, в шахматном порядке, опасаясь отдаляться друг от друга больше, чем на метр.

— Ты думаешь, это наркотик? — спросил Роберт.

Я перестал что-либо соображать и честно в этом признался.

— У тебя болит голова?

— Не то слово… Пошевелить не могу.

— У меня тоже. И часы можно выбрасывать. Магнитная аномалия?

— Вроде того.

Мы затравленно озирались. Впервые в жизни мне изменило чувство пространства. Как-то раз мы с Пеликаном трое суток шли через горы, шли исключительно ночью, без связи и вдобавок тащили на себе… неважно, кого. Того, кого надо было вытащить. Тогда положение было ничуть не лучше, но не возникало и тени сомнения, что выйдем на побережье, в точку, где дожидались гидрокостюмы. А нынче я заблудился в трех пальмах, смех и грех. Если американец прав и по следу идут не те лесные братья, что штурмовали фазенду Мигеля, то смеяться скоро расхочется.

— Предлагаю прекратить строевую подготовку и обдумать всё спокойно, — сказал я.

Меньше всего мне нравилась идея командовать нашей маленькой компанией, но следовало как-то разобраться в обстановке. Мы выбрали кочку посуше и уселись в кружок. Видок у моих попутчиков был до того очумевший, что так и тянуло рассмеяться. Но веселья не получилось.

— Мы кружимся в узком коридоре, — заметил Юджин. — Не можем ни вернуться назад, ни продвинуться вперед.

— Согласен, — кивнул я. — Какие предложения?

— Зачем она это делает? — тоскливо спросил Роберт.

— Возможно, она тут ни при чем…

— Ты же ученый? — сказал я. — Выдвини идею. Я не верю, что нас местный леший водит. Какие-то вредные испарения?

— Нет, не думаю, — Ковальский пожевал губами, потрогал подсыхающий шрам на щеке. — Сперва я склонялся к мысли о физической аномалии. Звучит довольно дико… Я предположил локальное искривление пространства. В некоторых теоретических работах такие вещи допускаются…

— И что? Мы тут сообща искривимся?

— Нет! — Он помотал головой. — Эта идея не годится. На Земле никто не отменял старину Евклида. То, о чем я говорю, прогнозируется в районах космических черных дыр…

— Тогда что?

— Скорее всего, та же причина, что вызывает головную боль, дезориентирует «посторонних», препятствует им проникнуть в район. Очевидно, внешний круг леса можно преодолеть лишь в связке с рецептором. Мы прошли благодаря Инне…

— И теперь застрянем тут навсегда? — Я начал прикидывать, удастся ли после дождя поджечь лес.

— Мужики, а вдруг она так же потерялась и не может нас найти? — у Боба было свое на уме.

— Уймись! — сказал я. — Она нарочно оторвалась.

Почему-то эта простенькая реплика вернула Юджину способность рассуждать логически.

— В том-то и дело! — Он аж затрясся. — Возможно… Нет, я уверен, что она нас слышит и видит, она хочет, чтобы мы сами выпутались. Ваша… э-э… проводница говорила об этом. все попытки выйти до сих пор были неверными, следует поступить совершенно иначе, наоборот, понимаете?

— Наоборот… Проверка на вшивость?

— При чем тут вши? — отмахнулся Ковальский. — Речь идет о гибкости ума. Поскольку действия ничего не дают…

— …Мы найдем ее, не вставая с места? — договорил я.

— Не вставая… — эхом откликнулся Боб.

Затем, не сговариваясь, мы переглянулись и подвинулись друг к другу вплотную. Я спрятал «беретту» и обнял Боба за плечо. Юджин подхватил меня под локоть. Осталось замкнуть цепь.

— Закроем глаза… — предложил Юджин. Скрип и шорох. Свежее дыхание уходящей грозы. Гулкая морзянка сердца.

— Теперь медленно открываем и смотрим — не вдаль, не на что-то конкретное, а просто смотрим. В никуда.

— Наконец-то! — сказала Инна у меня за спиной.

Я мог бы поклясться, что никто не способен подойти ко мне незаметно ближе, чем на двадцать метров. Вокруг расстилался довольно просторный участок с редкими деревцами и мелкими группами кактусов. Но Инна стояла за спиной.

— Простите, что я вас бросила. Мне надо было посмотреть. Роби, там так здорово, ты не представляешь!

— Вот дурочка! — счастливым голосом пробасил Роберт.

И вновь у меня кольнуло под ложечкой. Что бы она ни вытворяла, парень смотрел на нее с обожанием.

Мы молчаливо сделали вид, что ничего не произошло. Пришлось скрипнуть зубами и пойти у нее на поводу. В буквальном смысле. Инка держала за руку Кона, тот — Юджина, я брел замыкающим. Через десять метров мне начало казаться, будто мы идем по сложному зигзагу. Зажмуришься — вроде бы тянемся по ровной тропке, а стоит открыть глаза, ничего ровного нет и в помине. Ни один ориентир нельзя было назвать стабильным. Дорого бы я дал, чтобы взглянуть сейчас на компас. Кряжистый ноздреватый ствол, возникший слева, плавно отступал назад, по мере того как мы к нему приближались. Я решил не упускать его из поля зрения. Вцепившись в Юджина, задирал ноги и топал на ощупь. Вывернул голову, но «знакомое» дерево, точно издеваясь, спряталось за другим, и оттуда оно уже не показывалось. Выругавшись, я наметил здоровенный пень, покрытый целым ковром сомнительных, с кулинарной точки зрения, грибов. Стоило на мгновение, обходя кочку, отвести взгляд, как вместо пня поднялся поросший жесткой травой косогор… Я сдался. Это всё равно, что бороться с дождем или ветром. Приходилось признать невозможное. Мир перестал подчиняться привычным законам. Или, что еще страшнее, зрение перестало подчиняться мне.

А потом вернулся птичий крик, словно мы из глубины озера вынырнули на поверхность. В щеку с разгона ткнулась жужжащая тварь — то ли муха, то ли стрекоза. Заметно ослаб раскаленный обруч на висках, в ноздри ворвался сладкий дурманящий аромат цветов. По краю зрения всё еще продолжалось неспешное движение, но сквозь прорехи в чаще отсвечивала проплешина, похожая на ту, с которой мы погрузились в заросли. Если постараться, если идти строго на свет, не доверяя другим ориентирам, можно вырваться.

Нет, вырваться нельзя… Мы каким-то неведомым образом, без помощи ножей миновали глухие дебри и попали в следующий «коридор». Еще одна просека, поуже первой, такое впечатление, что лес сажали концентрическими кругами, нарочно оставляя прогалины. Чащоба за спиной всё так же изгибалась, охватывая кольцом площадку размером со стадион. Впереди лес ни капли не изменился, разве что стал чуть пореже.

— Здесь! — сказала Инна.

Я обернулся и понял, что сюрпризы не закончились. Юджин и Боб вытаращились в полумрак, из которого мы только что вышли. Глаза у обоих одинаково остекленели.

Над нами возвышалась голова. Примерно таких габаритов, как та, которую отыскал в степи известный сказочный персонаж.

То, что сперва показалось мне крутым подъемом холма, было на самом деле не чем иным, как сужающимся кверху каменным лбом. Бешеная растительность пробивалась сквозь грубые высокие скулы, тесанные, наверное, тысячу лет назад. Прямой нос время затянуло трехслойным узором колючего вьюна. Скорее всего, голова когда-то покоилась на широком фундаменте, но за века плиты расползлись, часть ушла глубоко в рыхлую почву, а часть вздыбилась, напоминая торосы. В результате циклопическая скульптура заметно отклонилась назад. Вдоль заросшего мхом затылка росли кривобокие деревца. От самого малого движения перспектива смещалась, фокус то отодвигался, то наползал. Примерно так выглядело старое бомбоубежище во дворе моей школы, куда мы в свое время бегали курить и с которого катались зимой на санках. Только вместо ржавой стальной двери с тяжелыми, заклинившими ручками перед нами зиял черный перекошенный провал рта.

— Замечательно придумано! — подал голос Ковальский. — Надежней места не подобрать.

— Только светлые жрецы могли приходить сюда… — Инна взобралась на горбатый выступ подбородка и присела на корточки, заглядывая в пасть исполину. — Только те, кто слышал…

Она свесила ноги внутрь. Вне сомнения, неведомые скульпторы пробивали проход высотой в человеческий рост, но многотонная громада неумолимо погружалась в землю, и теперь даже Инке пришлось согнуться, чтобы пролезть между разинутыми в гневном крике губами.

— Вернись! — окликнул Роберт. — Там змеи могут быть!

Инна послала ему воздушный поцелуй и спрыгнула в темноту.

Я почувствовал зависть. Роберт с наивной непосредственностью вернулся к роли заботливого супруга. Вернулся к той роли, которую мне не дано освоить. «Ты завидуешь, потому что не можешь позволить себе влюбиться в нее», — сказал внутренний голос. «Наверное, да», — легко согласился я. Я уже не боялся этого слова после всего, что мы перетерпели вместе; я на всё легко соглашался. Наверное, я влюбляюсь в нее, потому что иначе не объяснить, почему я здесь. Мне никто не поручал таскаться по джунглям и рисковать своей персоной. А моя персона стоит недешево, на то, чтобы сделать меня таким, ушло восемь лет и куча государственных денег.

Я почти согласен влюбиться, но я зря себя обманывал. Мне показалось, что я могу значить для одного человечка больше, чем для всех остальных. Мне так этого хотелось… Но появляется бестолковый бородатый гитарист и одним словом перечеркивает всё, чего я добивался неделей смертельного риска… Потому что, пока я кручу башкой и держу палец на курке, он боится не за себя, а за нее. Наверное, я не смогу научиться любить ее так же безоглядно, как Боб, невзирая на ту прорву крупных и мелких обманов, которые он вытерпел от нее. Невзирая на то, что не так давно мы накручивали по ее милости петли по болоту. Я представить боялся, во что превратились мои пятки и сколько слоев кожи придется содрать, чтобы вывести паразитов.

«Вот видишь, — сказал я голосу, — даже теперь я жалею себя. Нет бы прыгнуть за ней в яму вместо так называемого супруга, который ни ее, ни себя защитить не сумеет. А я стою бараном и думаю, как выберусь, если зажмут в глухой пещере с одним выходом…»

Потому что я ничего не умею, кроме этого. Все глубокие и разнообразные таланты Лиса сводятся к умению прятать себя и иногда других, спасаться бегством и уничтожать охотников любым способом.

— А ну, назад! — рявкнул я, перехватив Роберта у самого лаза. — Я пойду первым!

Внутри мы нашли золото. Даже не так. Мы ничего не искали. Оно просто там было и никого не поджидало, как в добрых сказках. В том, что мы обнаружили под склонами «бомбоубежища», не имелось и намека на возможность слащавого хэппи-энда. То, что заполняло ниши вдоль просевших каменных лестниц, нельзя было взять и унести. Это можно было пилить или откалывать. Мы нашли место, где пилил старый Пенчо. Он вынес отсюда не так уж много.

Ни змей, ни насекомых. Лишенный сквозняков воздух отдавал тиной. Наверное, именно так и должно пахнуть время. Здесь не водилось даже привычных к темноте летучих мышей. Дважды Юджин и Боб по очереди поднимались наверх, чтобы набрать мало-мальски сухой древесины для освещения.

Когда-то здесь можно было обойтись без фонарей и факелов. В двух местах сохранились узкие лазы наверх, выводящие к вершине холма, сквозь них и теперь пробивался смутный отблеск дня. Юджин походил по центральному гулкому проходу взад-вперед и сказал, что святилище выстроено аккуратно по ходу Солнца. Первые лучи восхода проникали в голову божества прямо через рот и освещали скульптуру — тоже в виде головы, — стоящую в конце первого коридора. За второй головой начинался уклон, в двух местах потолочные перекрытия треснули и частично обвалились, а под ногами хлюпала вода. Продвигаться дальше без снаряжения и прожектора отважился бы лишь безумец. Зато перед подземной скульптурой, где над сырым скользким полом возвышалось подобие столешницы, оставались те самые сквозные проходы наверх толщиной в руку. Пучки света, подобно скрещенным лучам театральных юпитеров, ложились на щербатую поверхность камня. Юджин предположил, что мы наткнулись на алтарь. Очень возможно, что Инкины кровожадные предки резали или поджаривали здесь врагов, а то и девственниц из собственного племени. Влево и вправо спускались заросшие глубоким мхом ступени. Мы кинули в глубину несколько мелких камешков, но мох поглотил звуки. Насколько глубоко уходили примитивные лестницы, мы так и не выяснили.

Параллельно главному проходу тянулись два коридора, более узких, но достигавших зато метров четырех в высоту. Вдоль коридоров, в нишах, прятались статуи. Воины с кошачьими головами, воины с головами птиц, воины с лицами, закрытыми масками. Отдельно — сидящие фигуры с нарочито женскими формами. Инна потянула нас к ближайшей нише. У двухметрового гиганта левая рука была отпилена почти по плечо, недоставало также половины копья, прижатого к бедру, и части короткой юбочки, выполненной в виде прилегающих, как черепица, пластин. Роберт без конца щелкал зажигалкой, огонек еле тлел, чад лишь добавлял рези глазам.

Я не сразу сообразил, из какого материала отлиты статуи. Поверхность благородного металла покрывал толстый слой грязи, плюс сверху почти безостановочно сочилась вода. Кошачья маска с трудом угадывалась под наслоениями лишайников и серой плесени. Я вытащил нож и поскоблил пластины на груди великана. В полной тишине это прозвучало, как скрежет зубов голодного чудовища.

Потом мы грелись наверху. Деревья и кусты продолжали плавно танцевать, но я почти уже не обращал на это внимания. Достаточно взяться втроем за руки, сесть поплотнее, и наваждение ослабевало. На ноже остались следы золотой крошки. Я открыл планшетку навигатора, вытянул из паза усик дополнительной антенны, забросил на сучок. Батарея разрядилась только наполовину, но прибор молчал.

— Спасибо, Герочка, — почти торжественно произнесла Инна.

— На здоровье. Что теперь?

— Ты всё забыл… Я же тебе говорила, что мне необходимо сюда прийти и здесь остаться.

— Ты нашла что хотела?

— Да.

— Вот это?! — Я показал через плечо на вход в подземелье. — И стоило всю дорогу мне врать?

— Ты можешь взять столько, сколько захочешь. Боги выпустят тебя.

— Добрая какая… А ему? — Я указал на Юджина. — Ему ты не предлагаешь?

— Ты же хочешь уйти, — делая вид, что не замечает моей язвительности, мягко упрекнула она. — А он не хочет.

— Куда я уйду, ты смеешься?

— Я провожу тебя к твоим друзьям. Я знаю, где они, это недалеко. А если хочешь, я выведу тебя с другой стороны, к озеру. Там есть лодки, ты уплывешь. Ты можешь стать очень богатым, Герочка. Тебе не придется больше… — она споткнулась.

Ковальский помалкивал, отвернувшись. Боб пытался высушить на солнце остатки ботинок. После того как Инна вернулась, он волочился за ней, как привязанный.

— Договаривай!

— Ну, хорошо! — вздохнула она. — Тебе не придется больше убивать людей.

— По-твоему, я убийца?

— А кто ты, Герочка? Ты можешь сказать, кто ты? — Я почувствовал, что задыхаюсь. Девчонка явно выбрала неудачный момент, чтобы меня подразнить.

— Боб, спустимся еще разок вместе? У меня возникла кое-какая идея…

Ковальский отряхнул штаны, схватил Кона под локоть и буквально поволок в пещеру. Тот вырывался, оглядывался, словно ища у жены поддержки, но та лишь помахала ему ладошкой вослед.

— Герочка, ты так напрягся… Ты хочешь ударить меня?

Она приблизила лицо вплотную. Такой родной, почти забытый запах: немного шоколада, немного мятной жвачки, немного пота… Я готов был слизывать ее пот бесконечно. Инна положила исцарапанные, шершавые ладошки мне на щеки. Нет, она совсем другая, не стоило обманываться. Загорелая лесная богиня, хворостинки рук окрепли, да и вся она слегка набрала вес. С меня штаны валятся, а она ухитрилась потолстеть. Нет, конечно, она не толстела, она всего лишь возвращалась к своему нормальному весу, нормальной женской округлости, которую отняла у нее болезнь…

— Почему ты стесняешься слез, Гера? Ведь это замечательно, когда мужчина умеет плакать.

— Чего ты от меня хочешь? Зачем ты затащила меня сюда?

Она прижалась ко мне горячей щекой, обвила шею руками. В таком положении, если нападут, мне будет тяжело стрелять…

— Ведь ты же не будешь спорить, что я в этом долбаном болоте не по своей воле? Те, кто меня послал, хотели лишь выяснить, зачем за тобой увивается штатовская резидентура…

— Точнее, ты и меня считал шпионкой, ведь так? — Я слышал биение ее сердца. Где-то под землей гулко разносились мужские голоса. По сухой коряге в колонну по три поднималась армия муравьев. Пчелы пировали в истекающих нектаром розетках цветущих кактусов.

— Герочка… — она уселась мне на колени. Я непроизвольно скосил глаза на провал, в котором скрылся Боб. — Ты как маленький, ты действительно всё время ждешь каких-то приказаний. Но я не командир тебе и не могу приказывать. Ты для меня столько сделал, я так поверила в тебя, понимаешь? Так почему ты сам в себя боишься поверить? Стоит тебе захотеть, и командиров больше не будет, разве ты не понимаешь?

Она взбила мне волосы ласковым полузабытым касанием, я чуть не завыл от тоски.

— Послушай, — Инна покусала нижнюю губу. — Я попытаюсь еще раз, но не уверена… Пенчо считал, что у меня есть такой же дар, как у него и у Аниты. То есть это никакой не дар, просто в голове что-то не так устроено, вот и всё. Я говорила тебе про дракона… Пенчо сказал, что некоторым мужчинам дано слышать, но не дано приходить сюда, потому что мужчины более агрессивны. Они всю жизнь сражаются, всю жизнь дерутся, что-то доказывают, даже те, которые выглядят смирными… Вы устроены иначе, ничего тут не поделаешь. Так и должно быть, иначе бы я тебя не любила, Гера. Но эта вот агрессивность, она тоже бывает очень разная. Понимаешь, что я хочу сказать? Ах, боже мой, я так боюсь опять тебя обидеть!

— Обижай! — я поцеловал ее пальцы.

— Знаешь, я очень много думала все эти дни… О нас, о тебе, обо мне, о Роби… Нет, не перебивай, я не то имела в виду. Роби, он такой же, как Женя. То есть нет, они не похожи — и характеры не сравнить, и знания. Но я их не боюсь так, как тебя. Не потому, что ты желаешь мне плохого. Я же вижу, как ты переживаешь за меня. Я боюсь тебя, потому что не представляю, что может случиться с тобой завтра. Я говорю не о твоей службе, а о том, что у тебя внутри. Ты злой, Герочка.

— А они оба добрые?

— Нет, конечно нет. Роби иногда бывает просто отвратителен. Я же тебе рассказывала. Он бывает мелочен до противного или может свербеть целый вечер, что я его обидела, или вообще не разговаривать со мной неделю… Всякое такое. Он злопамятен. Иногда я давно всё забуду, а он помнит, не может простить. И сам мучается, что не может забыть. А когда он ревнует, это вообще тихий ужас. Ты думаешь, он сейчас не ревнует? Еще как, просто он знает меня. Но его свирепость, Герочка, она обычная, житейская, понимаешь? Поэтому я и хотела, чтобы ты взял золото и ушел. Кстати, там не только золото…

— Знаешь что? — Я поднял с земли здоровенную засохшую шишку, похожую на зеленый ананас. — Если ты еще раз заговоришь о деньгах, я тебя по уху вот этим стукну. Всё, что здесь спрятано, должно быть открыто людям. И поверь мне, я держал в руках столько денег, что давно мог купить островок и целое племя мулаток.

— Ты серьезно так считаешь? Всё открыть людям? — Она ненадолго задумалась. — Хотя, пожалуй, ты прав. Так мы и поступим, самое время.

— Вот видишь, я не злой, а добрый. Ты сможешь сделать так, чтобы сюда прошли другие?

— Одна не смогу. Должно быть трое светлых…

— А мы не сгодимся?

— Если уж вы не сгодитесь, — Инна грустно усмехнулась, — тогда всё напрасно.

Она обняла меня так, что задрожали ее тоненькие бицепсы под курточкой, затем отшатнулась.

— Ты очень талантлив. Я даже не представляла, что для убийства тоже нужен талант. Я думала, что люди, способные на такое… что они мертвы. Вот видишь, какая я дурочка.

— Мертвы?

— Я всегда считала, что тот, кто способен хладнокровно ударить человека ножом, он мертвый. Он дышит, внутри него стучит сердце… Но он никогда не услышит музыки, разве что «Гоп-стоп»… Я ошибалась. Когда я увидела, как ты делаешь это, я поняла, что это тоже дар, как музыка или поэзия…

— Вон ты о чем… Поэзия? А ты знаешь, что твой любимый Есенин шатался бухой по столице и орал: «Бей жидов»? А твой любимый Пушкин лупил жену, когда она не давала ему спустить в карты последнюю шубу? А любимый Достоевский, вообще, проигрывал, всё что мог?! Им прощается, да?

— Я думаю, что если бы смогла взять их с собой, сюда… Они бы исправились.

— Фигушки! — Я снял ее с колен и пересадил на камень. — Мы все одинаковы, если дать волю… Или ты бы предпочла, чтобы не я Хосе, а он меня шлепнул?

— Это и страшно…

— Черт! Ну что тебе опять страшно?

— Страшно дать волю таким, как ты и он.

 

Глава 27

Пустая обойма

— Там, за холмом должно быть озеро, мы пролетали на вертолете… Но эту долину я бы запомнил, — Ковальский прошел несколько шагов в обе стороны, изумленно оглядывая новую «просеку». — Похоже на старые вырубки, но нет и следов…

— Это не вырубки, — вклинился Кон. — Зуб даю, я в лесу с детства.

— Натуральная проплешина, которая замыкает участок леса в правильное кольцо? — уточнил я. — Представляю, как это выглядит с воздуха! — Тут я вспомнил о планшетке навигатора. Прибор снова вел себя так, будто никогда в жизни не работал. Кусок мертвой пластмассы.

— Я думаю, что с воздуха это выглядит, как сплошной лес, — Инна сделала еще шаг к деревьям, затем шажок влево, поводя пальцами, точно развешивала для просушки рыбачьи сети. — Мальчики, обнимите меня!

Зачем я здесь, зачем я здесь, зачем… Там была желтая статуя с головой кошки, она улыбалась, возле нее было так хорошо, возле нее не болела голова и, наконец, можно было лечь и отдохнуть… Спать. Я никогда так сильно не хотел спать, как сейчас… Это совсем неопасно и так приятно, она улыбается из-под маски, она понимает меня… Возле нее так хорошо заснуть, надо только обняться покрепче, надо только поближе… Нет, не статуя, это девочка моя сладкая, гибкая, она так славно улыбается — мне, и никому другому… Только мне, сейчас я приду к тебе, сейчас… Как хорошо-то, наконец перестанет долбить этот молот в ушах, надо только подойти всем поближе…

Я не успел это перехватить, если бы не Ковальский, всё закончилось бы для нас гораздо раньше. Роберт по инерции дернулся к жене и резко затормозил. Юджин держал его за локоть. Я вскользь отметил их мимолетную борьбу и опомнился, только когда до девчонки оставалось не больше двух метров. Желание обнять ее стало вдруг настолько непреодолимым, что я даже перестал замечать звенящую боль в висках и, чтобы удержаться, кольнул себя ножом в предплечье.

— Вот теперь мы пришли по-настоящему? — спросил Юджин.

Роберт моргал, всё еще пытаясь вырваться, и тащил ученого за собой. Но застывшее выражение постепенно отхлынуло от его лица, он заозирался, заметил Юджина, меня, замотал головой и встал как вкопанный.

Гипноз рассеялся. Три взрослых идиота окончательно попались в ловушку, влипли в нее, как мухи в варенье. Мы могли бы выбраться раньше, когда поняли, что для этого нужно сделать, когда придумали крепко сцепить руки. Оставалось ведь совсем немного, но Инка засекла наш маневр и отвлекла золотыми приисками. Мы сами упустили оставшийся шанс. Сами залезли, уши развесили, взялись за ручки и пошли, как стадо маленьких козлят за волком. Теперь не выйти. Я оглянулся и не увидел даже следа от тропы. Растительность не просто танцевала, как раньше, она кружила стремительной каруселью. Вращение завораживало, но ничего приятного в этом не было. Чтобы не упасть, я старался смотреть под ноги. Шаг назад — два шага вперед. Я даже подумал, не попробовать ли ползком.

Инна приглашающе раскинула руки, даже подпрыгнула разочек, старательно изобразив на лице подобие озорной улыбки. Она очень хотела казаться прежней, но подзабыла, как это делается. Я старался понять, что происходит, но никак не мог встретиться с ней взглядом.

— Не паясничай! — сказал я.

Теперь каждое слово давалось с трудом, виски ломило сильнее прежнего. Вверх по пищеводу поднималась горькая волна желчи, пустой желудок скручивало узлом. Зараза, подлая девка, опять она меня провела… Если исчезнет сейчас, во второй раз, нас никто не найдет, и сами мы не выйдем. Вот так, вот, альтруист, отказался от куска с конскую голову, жуй теперь кору, пока не сдохнешь…

— Герочка, да ты, никак, боишься? — Она вскинула брови. Улыбка еще кривилась на розовых губках, но за показной смешливостью промелькнуло нечто вроде ледяной глыбы. — Ты же предлагал отдать золото людям? Ну и черт с тобой! Роби, Женя, вы-то не боитесь женщин?

Боб почесал за ухом и несмело шагнул к ней. Инна не двинулась с места, но еще дальше вытянула ладошку навстречу мужу.

— Боб, я бы не торопился! — тихо сказал Ковальский. Он растягивал слоги, словно пытался петь, речь давалась ему с трудом. — Инна, что произойдет, если мы… обнимемся?

— Боже… — Инна покачнулась, кровь отхлынула от ее лица, и даже бронзовый загар не смог скрыть ее бледности. — Женечка, ты же знаешь, что завтра всё закончится! Ты тоже трусишь?

— Ты обманываешь. Дело не в могильнике. — Роберт замер, насупившись, не дойдя до жены буквально пару метров.

— Ты-то хоть можешь меня потрогать? — почти истерически вскрикнула она.

— Посмотри, как она стоит, — сказал мне Ковальский. — Посмотри, она нашла точку входа…

— Что?

— Точку входа! Она не в состоянии подключиться без нас, ей требуются как минимум три мозга. Иначе не выдержать наложения волны…

— Все вы трусы!

Остатки самообладания покинули Инну, глаза ее набухли слезами, по щекам тут же потекли грязные струйки. Затем она сделала вещь более чем странную. Она присела на корточки и сняла кроссовки.

Юджин обеими руками массировал виски. Роберт внезапно отвернулся и упал на четвереньки.

Его рвало. Я отвел взгляд, чтобы удержать тошноту, и только теперь заметил, что давно выронил пулемет и что по подбородку у меня текут слюни. Ей почти удалось нас заколдовать, заморочить, черт знает что!

— Все вы трусы! — повторила Инна, но так и не сдвинулась с места. Ничего особенного под ее голыми пятками не наблюдалось, такая же трава, как и везде. — Пенчо умер из-за таких, как вы! Он ничего не боялся, хотя мог сидеть дома с внуками! Он пошел под пули, потому что верил! А вы трусы!

— Ты не имеешь права так поступать! — снова пропел Ковальский.

У него, наверное, как и у меня, непрерывно звенело в ушах.

— А как мне надо поступать? — взвизгнула она. — Времени мало, и ты это знаешь лучше других! Обошлась бы и без вас, но те, кто слышал, погибли. Все погибли! Что теперь? Знаете, на кого вы все сейчас похожи? — вдруг понизила она голос. — Сказать вам, мальчики? Только — чур не обижаться!

«Господи, — повторял я про себя, — сделай же так, чтобы она на минуту заткнулась, заставь эту чумовую девку вернуться в свое тело и выдерни оттуда демона… Или не демона, всё равно кого». Как бы ни называлась женщина, стоящая перед нами, это была совсем не Инна. Совсем не та Инна, с которой мы любили друг друга; совсем не та, которая недавно сидела у меня на коленях. Роберт пытался подняться, но зашатался и опять рухнул на четвереньки. Юджин обеими руками обхватил ближайший ствол, я видел, как вздулись вены у него на лбу.

— Прекрати… — сказал я.

Она замычала, завыла раненым зверем, вцепившись себе в волосы.

— Вы похожи на трех обезьян, на диких питекантропов. Выползли все трое из пещеры на свет и боитесь шагнуть дальше. Страшно, да? А мне, по-вашему, не страшно?!

— Инна, мы должны вместе обдумать… — Юджин шепелявил, словно камней в рот набрал. — Ты не смеешь нас принуждать!

— Женечка, а у тебя разве мало было времени обдумать? Я ведь слышала твои мысли, не так давно ты обижался на Геру, ты считал меня своей собственностью, вроде твоих подопытных кроликов! Не ври самому себе, не я тебя принуждаю. Я только женщина, у меня не хватит сил встряхнуть вас… И хочется, и колется, да, Женя? Хочется разогнуться, но на четвереньках-то легче! Ну да, я виновата, я пыталась вам помочь… но не знала, что вы настолько трусливы! Вы — как стая пугливых неандертальцев. Вы цепляетесь за юбки своих мамочек, вы хватаетесь за свои дремучие инстинкты, которые говорят вам: беги скорее назад, к костерку, там и мяска еще вдоволь осталось, там и тепло, глядишь, удастся и зиму переждать. Гера, иди ко мне, ну же!

Мне нужно было только поднять руку. До моей щеки долетал жар ее дыхания, но я ничего не мог с собой поделать. Совсем несложно было повторить то, что мы с парнями уже делали сегодня. Мы уже обнимались, но тогда мы лишь пытались спастись…

— Что, Герочка, трудно без вожака, да? Главная обезьяна тебя бросила — заскулил, как маленький? Готов без оглядки в теплую, вонючую норку бежать? Тебе же предлагалось: возьми, сколько унесешь, и проваливай! Как в сказке, да?

— Мне не нужны деньги…

— А от тебя, Роби, я вообще другого ожидала! Ты всегда был слабак, это точно, но ты знаешь, почему я с тобой столько лет жила? Потому что ты искал! Да, ты боялся, но ты искал! Ты всегда раньше хотел стать человеком. Помнишь, как мы с тобой мечтали сюда приехать? А помнишь, как мы с тобой мечтали записать сборник с мотивами шаманских ритуалов, собирались создать новое поле для транса? Ты же человек, Роби, ты сам говорил, что умрешь, когда потеряешь интерес к поиску! И ты не меня потерял, Роби, ты в этой чистенькой Германии присосался к кормушке и забыл, что можно не только лежать на диване и скорбеть по рок-н-роллу! Сперва это, а потом уж я… Разве ты не хочешь вернуться?

— Инка, ты сошла с ума… — Кон сумел, наконец, подняться на ноги. Он встряхивал головой, точно в уши попала вода. Хвостик на затылке развязался, и отчасти Боб, действительно, стал похож на доисторического человека, одетого в кожу. — Давай уйдем отсюда…

— Инна, мы все можем погибнуть, ты подумала об этом? — вставил слово Юджин. — У меня сосуды в глазах один за другим лопаются.

— Конечно, в темноте тепло и сыро, мухи не грызут! Так ведь, Женечка?

— Ну-ка, заткнитесь все! — Мне удалось разогнать кровь в правой руке, а в обойме оставалось достаточно патронов. Стало быть, я еще чего-то стою. Не ее слово будет последним… — Инна, я хочу знать, во имя чего могу подохнуть. Что мы ищем? Сейчас ты мне внятно и коротко объяснишь. Считаю до пяти, затем стреляю.

— Гера, прекрати!

Это Боб. Блюет, а волнуется, ишак влюбленный…

— Тогда идите к ней и обнимайтесь! — предложил я. — Идите оба! Вы святые, вам можно!

Юджин отвел глаза. У Боба был такой вид, словно только что ему на спину упало бревно.

— Раз…

— Я согласен быть живым трусом… — прохрипел Ковальский.

Молодец, выбрал разумный подход.

— Два!..

— Ты выстрелишь в меня?

Она вытянулась стрункой. Если я нажму собачку, пуля разворотит ей левую грудь. Целить ей в лицо я был не в состоянии. С такого расстояния прицеливаться, вообще, не имело смысла.

— Три!..

— Да, Герочка, ты покруче будешь, чем Есенин с Достоевским…

— Нет, я делаю свою работу.

— Инна, я прошу тебя! — снова Кон. Нашел-таки силы разогнуться, кинулся на меня.

Остановил его, не оборачиваясь, носком по щиколотке.

— Четыре!..

— Инна, он не шутит! — Ковальский пытался привести скорчившегося «ассистента» в чувства.

Инка смотрела на меня, побелев. По ее тонким щиколоткам ползали букашки.

— Пять!

Я спустил курок. Инна дернулась назад, споткнулась и с размаху шлепнулась на попу.

— Дура! — сказал я, отщелкивая в траву пустую обойму.

Затем прошел недостающие метры, нагнулся и поставил ее на ноги. Позади хрипел и плевался Роберт.

— Эй! — крикнул я. — Вы идете обниматься, или мне одному всё достанется?

 

Глава 28

Лис и вкус яблок

Женя ошибся, мы не стали богами, всё это ерунда. Богами мы были всегда. Мы стали людьми.

Ковальский коснулся моего плеча своим, точно искал опоры. И я не отстранился, это показалось мне очень правильным, очень необходимым. Я понял, что чего-то недостает, коснулся руки Боба и притянул его к себе — ближе, еще ближе.

— Ближе, ближе… — это, оказывается, не я повторял, это шептал Юджин, и он был прав.

Как только между нами не осталось расстояния, я начал терять слова. Слова исчезали, рассыпались сапфировыми звездами; я не знал пока нужного способа выразить жгучее, острое чувство предвкушения свободы, от которого поднимались дыбом волосы на коже и которое растекалось магмой по стонущим сосудам.

Роберт стоял справа, мы на ощупь сплели пальцы, точно детишки, заключающие тайный волшебный союз. Его ладонь была отчаянно горячей, у бедолаги почти наверняка развивалась лихорадка. Но мысль о том, что ему надо помочь, вспыхнула и осела легкими искрами; думать было некогда. У меня звенело в животе, сердце колотилось в горле, я летал, я кувыркался одновременно вчера, сегодня и где-то завтра. Мучительно хотелось заплакать от бездарности, от отчаяния, от кислого привкуса непонятной пока утраты, которую еще только предстояло пережить, но с которой уже сейчас нужно было смириться навсегда. Потому что если не смириться, то оставалось лишь сойти с ума и запереться среди вчерашних отражений…

Сначала был страх. А магма всё втекала в меня, захватывая постепенно всё тело, оседая в каждой клеточке серого вещества; и страх стал велик настолько, что я чуть не оттолкнул от себя мятущихся, качающихся, как и я, мужчин. Меня остановило лишь новое чувство восторга. Страх и был всегда восторгом. Он разоблачался; духи покидали меня, покидали то, что Анита называла гнездами в глазах моих; они бежали, скуля и отплевываясь.

Костры их еще выстреливали угольками недоверия и суеверий, но это были уже не костры, а мертвые очаги, оставленные без топлива. Я снова испугался; ладони стали вдруг дряблыми и пористыми; я уже готов был поддержать брошенные духами лживые нелепые жертвенники…

Я почти не владел собой. Мне виделись огромные хрящеватые скрипучие щупальца, препарирующие мой мозг; они искали и забрасывали в тлеющие угли брошенных духами очагов те понятия и вещи, названия которых я потерял сегодня, но помнил еще вчера. Еще вчера эти названия были точными. Их оказалось так много, что я не сразу заметил ослепительный алый свет, идущий откуда-то снизу. Я слышал, как убегали духи, чувствовал дым костров, который искал ослепшие глаза и просился в легкие, но я смотрел уже не вовне. Оказалось, я умею смотреть внутрь…

Когда я понял это, щупальца исчезли. Я внезапно прозрел, и навстречу мне открылся космос. Мы плавали в нем, все трое и каждый по отдельности. Последний клок дыма рассеялся, и космос оказался столь огромен и прекрасен, что страх окончательно исчез…

Снизу шел жар, я видел теперь, откуда он идет. Стоило отречься от тридцати лет суеты моего нынешнего тела, чтобы принять этот жар и искупаться в нем. И стоит отречься от тысяч лет суеты предыдущих тел. Отречься — и жить с постоянным грузом вины за каждый раздавленный цветок, за каждый воспламененный капсюль…

Юджин прижимался ко мне плечом; от него текла теплая волна любви. Он беззвучно, но крайне настойчиво спрашивал о чем-то. Я не мог разобрать вопроса, мысль об этом так же скоро исчезла, как и появилась. На мгновение обрушилась тьма… А затем мой мозг превратился в озеро кипящей лавы. Нет, не в озеро, это больше походило на узкое жерло вулкана, стремящегося извергнуться в древний пересохший космос.

Всё, о чем я хотел подумать или вспомнить, откладывалось где-то в глубине этой бездонной бурлящей шахты. Лава плескалась всё выше, на ее алой поверхности плясали огненные протуберанцы, готовые вырваться наружу и не способные преодолеть преграду, отделявшую их от космоса. Я видел эту преграду, она казалась мне огромным, покрытым наростами яйцом, избитым миллионами молотов, от ударов которых его скорлупа становилась лишь крепче и монолитней. Я даже узнавал на его шершавой, мерзкой поверхности следы своих собственных ударов, следы своих многолетних стараний. И с ужасом убеждался, что старания не прошли даром.

Я закупорил жерло еще глубже, чем это сделали те, кто породил меня. Мне даже теперь не терпелось затыкать его еще плотнее. Обессилевшие на время щупальца грозили вновь превратиться в пудовые молоты. Спрятавшиеся было духи нашептывали о покорности отцам, о верности стае, о мягких лежанках у пылающих костров, о смуглых телах преданных женщин, от которых придется отречься.

Они повторяли настойчиво слова Того, кто спустился к народу своему с холма, и слова другого, который пришел позже, чтобы умереть за меня… «Он умер за тебя, — слащаво шептали проворные духи, — он умер, чтобы ты жил, как он сказал, чтобы ты передал его завет через семя свое потомкам, передал, чтобы не гасли костры веры. И чтобы никто не смел погасить их, иначе придет пустота… Чтобы ты жил и верил в день, который придет не по твоему велению, день, когда появятся четверо. Только тогда можно осмелиться взломать скорлупу; и взорвется она разом у всех влачивших срок, и воздастся каждому по вере его. Но не теперь, нет такого права, червю не дано взлететь, как не дано рыбе ходить ногами, а птице говорить, как не дано было восьми хвостатым созданиям…»

Я так и не понял, о каких хвостатых созданиях шла речь, скорее всего, это были не мои мысли. Это трепыхалось рядом воспаленное сознание Юджина, его я чувствовал очень хорошо…

Юджин, очевидно, видел нечто подобное, потому что до меня сквозь оглушительное шипение и багровое марево доносились его стоны.

Я не знал пока, как найти способ взломать скорлупу, замуровавшую выход, хотя отгадка плавала где-то рядом. Она жила в улыбке кота и в хлопке одной ладони, в шорохе падающей звезды и в молчании льва с женским лицом. Она была рядом с нами всегда. Это стало так просто и неожиданно ясно: она всегда находилась передо мной, и за ней не нужно было ехать за три моря или годами изнурять плоть. Достаточно было проснуться и сказать… Я почти поймал трепещущую фразу, составленную из обломков радуг, из переливов лунного света.

Ощущение застывшего зеркала вокруг, каждая капля дождя на листьях, тысячи мимолетных шорохов, мириады стрекочущих, чавкающих, атональных звуков, составлявшие оркестр древней земли, которая была моей колыбелью, — всё замерло, опрокинулось, смешалось… Та часть сознания, что удерживала в левой руке навигатор, а в правой — взведенный пистолет, пыталась сопротивляться, цепляясь за реальность всеми органами чувств, из последних сил пытаясь не замечать разбегавшихся по скорлупе трещин, за которыми билось новорожденное, юркое и беспощадное существо.

Я почувствовал, как задергалось плечо Юджина, как забилось пойманной птицей запястье Боба; мы надрывно хрипели, мы молотили внутри себя кувалдами, мы соединялись в едином стремлении…

— Наложение… — услышал я голос Юджина. Сказал он это вслух или нет, я так и не понял, потому что ледяная окаменевшая скорлупа затрещала под нашим напором, закачалась удивленно, рухнула, и сердце на секунду сбилось с ритма. Я зажмурился, в голове вспыхнули десять миллионов бенгальских огней, лава из котла плеснула через край, когда осколки яйца обрушились с воем и свистом в жерло вулкана, чтобы тут же стать тем, чем и должны были быть — всего лишь битами памяти. Памяти тех, кто был до меня, тех, кто укреплял детскими предрассудками шершавые стены, и тех, кто будет после. Уже свободных и смелых. Которым будет доступен любой полет…

Кто-то кричал рядом, может быть, кричал и я, но последние осколки скорлупы канули в огонь…

Стало тихо. Существо, родившееся внутри нас, обрело имя. Оно потянулось, встряхнулось, как не обсохший еще котенок, мурлыкнуло, шевельнуло перламутром сияющих перьев. Оно было драконом, оно было змеем, оно было человеком с головой ягуара. Оно потерлось бархатной спинкой о раскаленный, гудящий от напора лавы вулкан. И лава вырвалась.

Я выронил навигатор и пистолет, я падал — бесконечно медленно. Я коснулся земли коленями, локтями, грудью, наконец, щека моя уткнулась в колючие стебли и я вдохнул щекочущий аромат мексиканского лета. Я видел краешек чудесного неба. Совсем близко малюсенький паучок перебирал лапками, собираясь в далекий поход на соседнюю травинку… Я видел изысканный узор прожилок, пронизывающий эту травинку, я видел торчащие пуговки паучьих глаз, маленькие и огромные одновременно. Категории размеров потерялись, вместо них и легче, и приятнее стало оперировать категориями совершенства и красоты.

Паучок был вполне совершенен, он не нуждался в таких, как я.

— Круче, чем от грибов! — произнес чей-то надломленный тенор у меня за спиной.

— Господа, все живы? — Это сказал Юджин, я узнал его голос и сразу вспомнил, о чем он меня спрашивал.

И еще до того как я вспомнил и успел открыть рот, чтобы ответить, оказалось, что я уже ответил ему, а он — мне. И Бобу одновременно. Я повернул голову. Ковальский лежал навзничь, из носа у него шла кровь, которую он размазывал по щеке, неловко утираясь рукавом. Я хотел повернуться к Бобу, потому что вспомнил о его начинающейся болезни, хотел пощупать его пульс, но опять не успел ничего сделать: оказалось, что можно и не поворачиваться. Я и так его прекрасно видел, даже с закрытыми глазами. Я видел его снаружи и видел, что у него внутри. Видел то место на шее, где его укусила летучая дрянь, и знал уже, что это за дрянь. Я не знал, как она называется, но чувствовал ее. И чувствовал вместе с Бобом, как яд насекомого расходится по его сосудам. Чувствовал — и понимал, что лечить его не нужно. Он уже блокировал ту часть кровеносной системы, которая была заражена, уже сам справлялся с недугом. А меня он лишь поблагодарил, прикоснувшись ко мне тепло и мягко, тем крохотным уголком сознания, в котором раньше жили сны. Сны теперь вполне могли потесниться.

Я подумал и понял, что тоже выделяю для каждого из своих спутников место в сознании, и если захочу, то место навсегда будет закреплено за Юджином или за Бобом. Чуткий невидимый сторож, охраняющий эти уголки, будет знать и докладывать мне, где ребята и что они чувствуют. Я вдруг понял, что мое сознание способно вместить всё, что великому множеству близких и далеких друзей я могу выделить такой же уголок, какой отвел Бобу с Юджином. И всё равно не исчерпаю до дна его фантастической глубины, всё равно останется так много, что дух будет захватывать.

Я стал думать о Пеликане, который был где-то рядом, — и тут же увидел его, ощутил, как он сидит и меняет Филину повязку на плече. Но, коснувшись его, я сперва отшатнулся, так холодно и неуютно стало тонкому язычку моего нового сознания. Отшатнулся — и тут же почувствовал вину, потому что рядом был Юджин. Он ничего не сказал в том понимании, что я раньше вкладывал в понятие «говорить», но он удержал меня и напомнил.

Он напомнил, что теперь всё иначе, и я не имею права брезговать теми, кто еще не научился слышать; что смущение и боязнь мои только оттого, что я еще не привык всецело отдавать; что я жду по-прежнему удара, а не улыбки. Но теперь уже не надо думать о том, кто и как отзовется и не встретят ли тебя неприятие и злоба. Надо отдавать, ничего не жалея, отдавать бесконечно и изо всех сил, пока стучит мотор. И это было настолько похоже на слова Того, кто на кресте, и на слова Того, кто с камня поднялся на небо, и на слова Того, первого, который спустился с горы, что мне стало смешно. И, смеясь, я соединил Филину порванные сосуды и сухожилие. Убрал ему гематому, стер, как ребенок стирает ластиком с промокашки слабый след карандаша. Заодно я решил убрать Пеликану старый осколок из ноги, но так устал, что ничего не получилось. Я не отважился с ними поговорить — не через навигатор, конечно, навигатор мне был больше не нужен, как телефон и множество других смешных, нелепых вещей.

Юджин одобрил меня, он согласился, что пока нельзя с ними общаться и нельзя так сразу пытаться всем помочь. Ведь мы всего лишь люди, просто мы такие, какими люди и должны быть. Я чувствовал, что, хотя он общается со мной, основная часть его сознания занята совсем другим. Он тоже что-то осторожно нащупывал. Неумело пока и робко, как неопытный боец, впервые взявший в руки нунчаки…

Мы опять посмеялись вместе: я ведь только так и привык всё сравнивать, а теперь предстоит искать новые сравнения.

Боб был с нами, ему почти не понадобилось времени, чтобы обнять нас обоих и разделить наше веселье. Я чувствовал, как мы взлетаем, обнявшись, и это оказалось естественно: чтобы слышать и понимать, придется обняться всем. Мы поднимались выше. Мы взлетали над поляной и сверху видели трех мужчин, видели черное зеркало воды вдали и внешний круг непроходимых дебрей, покрытый тонкой изумрудной пеленой тумана.

Я различал три группы людей вдали, одной из этих стаек была моя бывшая команда. Пеликан и ребята находились в состоянии крайнего напряжения, они ощетинились своим металлом и ждали приказа. Другие беспрестанно кружили вдоль границы пелены. Им казалось, что они на верном пути, но всякий раз их разворачивало и уводило в сторону, и лишь когда дракону надоедало за ними следить, люди спохватывались, обнаруживая себя еще дальше от цели, чем раньше.

Видел я и иных. В них накопилось столько же желчи и ненависти, как и в ребятах Пеликана. Как и в людях Альвареса… Я не знал, откуда всплыло это имя, я чувствовал этого человека. Он тоже пытался проникнуть сквозь внешний круг деревьев, но был осторожен и находился гораздо дальше.

Вместе с подручными он сидел в большой машине, и растерянность вперемешку со страхом брызнула из него, когда я в шутку лизнул его сознание.

А призванные Змеем шли к нам и шли. Кто-то летел в самолете, кто-то плыл на корабле, некоторые уже бросили машины на подступах к лесу (я видел целую вереницу машин). Я слышал отчаянное недовольство Альвареса и полицейских, которые пытались останавливать людей. Некоторых они задержали, но ничего не смогли добиться, а первые семь или восемь уже почти добрались до места и готовы были пересечь границу. И я почему-то ни капли не сомневался, что для них граница открыта. Первыми, оступаясь и падая, шли две женщины, одетые совсем не так, как следует одеваться для похода в тропические джунгли. С другой стороны, с юга, брели, один за другим, трое мужчин: первый — почти мальчишка, индеец; следом мексиканец в годах; а за ним белый, который вел мопед. Теперь пелена рассыпалась, оставался только маленький комочек в самом центре, где сидела Инна. Я видел сомкнутые кроны, за которыми скрылась наша девочка, но даже новым зрением оказалось невозможно проникнуть за этот барьер. Я соединил свой разум с разумом друзей, но и сообща мы не смогли одолеть преграду. Единственное, что нам удалось понять: Инна была там, в пустоте, и слышала нас. Та часть моего сознания, которая оставалась внизу, в грязной пропотевшей одежде, даже слегка обиделась. Она явно ожидала какого-то нового чуда, она исподволь готова была поверить в живого, всамделишного дракона, окутанного в золотые перья, в мудрое чудовище с двумя головами ягуара, в Могучего Сеятеля разногласий, проломившего лбом потолок гробницы, но ничего подобного внизу не было. Вокруг Инны струилась пустота, которую мы не способны были осмыслить, и пустота эта ждала мальчика-индейца, и белого с мопедом, и бедных изнуренных женщин, и тех, кто еще не успел прийти. Когда они придут, что-то изменится там, внутри, под мерцающим пологом, что-то произойдет — тревожное и сладкое одновременно. Что-то изменится навсегда…

— Почему она не пускает нас? — спросил Боб.

— Инна, почему ты не пускаешь нас к себе? — спросил и я, не очень надеясь на ответ. — Что во мне, например, такого недостойного?

Но она ответила.

— Дело в том, мой мальчик, что я ничем не лучше тебя, и не лучше остальных. Дед моего деда был потомком светлых жрецов. Я сама об этом только что вспомнила. Он был отвратительный человек, хотя и нельзя так думать о человеке. Но я пока не умею сказать иначе. Он совершил много зла, и его собирались повесить на родине. Он сбежал в Европу, когда другие стремились навстречу, в Новый Свет. Он нес в себе каплю крови женщины, умевшей слышать дыхание Змея. Вам не следует подходить ближе. Я должна дождаться остальных, — она помолчала. — Сегодня день Великой Жертвы. Если сегодня не исполнить завещания, если не собрать всех, кто указан, то придется ждать много лет.

— Пик активности… — обронил Юджин.

— Там, где я сейчас, нет ничего, — она слегка задыхалась, теперь мне чудилось, что Инна тащит в гору тяжело груженные сани. — Здесь так странно и пусто, таких мест раньше было много, очень много. Когда вы подниметесь выше, вы поймете. Когда Земля была молодая, существовало много мест, подобных этому. Из их глубины вытекало то, что майя называли дыханием своего бога. Потом материки стали двигаться быстрее, и таких мест оставалось всё меньше. Старые засыпало, а новые не появлялись, потому что внутри, под нами становилось всё холоднее…

— Излучение нижних слоев мантии, — прокомментировал Ковальский.

— Ты очень умный, Женечка, — Инна улыбнулась где-то внутри каждого из нас. — Ты умный, и, пожалуй, если бы я решила завести ребенка, я родила бы его от тебя. Не обижайся, Роби, но из тебя не вышел бы отец. Я всех вас люблю, вы такие замечательные, вы прошли со мной тяжелый путь. Пусть другие понесут знание дальше, вы останьтесь со мной, ненадолго…

— Ты устроишь цепную реакцию?

— Я не могу это передать. Это как огромная скала, которая стоит недвижимо, но ей не хватает самой малости, чтобы обрушиться. Сегодня она качается, она потеряла равновесие, и только я могу не дать ей укрепиться на старом месте. Я люблю вас, мальчики, но вы не сумеете ее сдвинуть… Пусть придут другие.

— Сдвинется то, что мы не можем сдвинуть втроем, — сказал Юджин, обнимая нас за плечи.

Я поймал кусочек его ревности. Ревность жила в Бобе и даже, оказывается, пустила корни во мне. Многое не менялось, слишком многое. Каждый из нас хотел получить право на эту женщину. Роберт баловал ее семь лет, а я имел основания полагать, что семь последних дней стоили каждый целого года. Самой нелепой казалась ревность Юджина: это была ревность энтомолога, поймавшего новую бабочку, ревность первооткрывателя, ведь он задолго до нас понял ее ценность.

— Ты нас использовала, — без обиды заявил Ковальский. — Мне только любопытно, ты заранее предвидела всё, что произойдет?

Мы с Бобом на пару только хихикнули, но Инка, видимо, отучилась притворяться. Она телесно оставалась женщиной, но разговаривала как живая вычислительная машина, или, напротив, как древний мудрец.

— Не возводи меня в сан божества, Женечка. Каждый из нас прошел свою дорогу, мне лишь хотелось, чтобы в конце пути со мной рядом оказались мужчины, которые способны полюбить меня. Полюбить такую, какая я есть. Это было крайне важным, оказаться в кругу преданных мужчин. Без этого мы не прошли бы внутрь святилища, хотя никакого святилища давно нет. Больше я ничего не знаю, я не ясновидящая. Помните сказочку детскую про Волшебника Изумрудного города? Там девочка очень хотела вернуться домой…

— И с ней повсюду шатались железный дровосек, огородное пугало и этот… трусливый лев?

— Замечательная память, Герочка. Тебе даже не требуется объяснять, кто есть кто. Кстати, Роби, лев в конце пути стал смелым.

— Спасибо, Инночка, за мою завидную роль! — с чувством произнес Ковальский. — А в одиночку девочка дорогу домой найти не сможет?

— Я раньше думала… — Инна поцокала языком. — Я думала, что останусь тут надолго. Теперь я вижу, что заберу отсюда еще кое-что, и меня желательно охранять. Подождите двое суток. Если я не справлюсь…

— Я не верю, — отмахнулся Юджин. — Хотя я и вправду готов был тебя полюбить, врать не имеет смысла. Что-то есть во всём этом мистическое, но если дать волю воображению, то придется забыть электричество и вернуться к жертвенным кострам и тотемам.

Я задумался над его словами, хотя это были совсем не слова. Я задумался и впервые заметил, какие мы, оказывается, разные. Прошедшие минуты я с благоговейным восторгом принимал установившееся единство, крепнущее наложение, я купался в счастливом, взаимно проникающем тепле и почти потерял свой космос, почти разучился его отличать. Но мы выросли совсем разными, в этом смысле ничего не изменилось. И меня на долю секунды охватил жгучий стыд. Потому что я вращал мир вокруг себя, я любил и ценил себя больше, чем всё, что кружилось снаружи, потому что так было удобно и комфортно мне. Я приобрел за жизнь множество самых разных умений, которые использовал лишь на собственное благо, позволяя, в свою очередь, стае использовать меня. Я находил в этом свое нелепое счастье… Я был самым отвратительным в нашей тройке. Американец пробил себе место в большой науке, Боб далеко не ушел, но, по крайней мере, почти сорок лет ловил кайф от жизни, а я…

Юджин был совсем иной, совсем иного цвета. Он почти не вспоминал о тех, кто был рядом, но его не интересовала и стая. Его алтарем было место где-то в Калифорнии, которое он называл про себя «базой»… Благодаря ему, я почти видел это место: линию заглубленных корпусов, накрытую маскировкой сельскохозяйственного кооператива, подземные переходы, напичканные проводами, стеклянные боксы перед лабораториями. Там работали люди в белых костюмах, и забрала шлемов скрывали их лица; я видел и чувствовал то, что Юджин называл «стационарный комплекс». Юджин боготворил базу.

Он был способен переплыть океан, рисковать, и надо отдать ему должное, удивил меня своей храбростью. Но то была храбрость религиозного исступления, храбрость фанатика, поставившего всё, даже жизнь, на карту своей карьеры… И женщины, и коллеги занимали его ровно настолько, насколько они могли быть привлекательными для его работы. Это не было ни хорошо, ни плохо, карлица в предсмертном бреду не ошиблась, — нет ни добра, ни зла, есть лишь имена, которые мы придумываем. Я продолжал любить Юджина своей новой любовью и готов был помогать ему, чем смогу…

И совсем не таким оказался Боб. Он существовал на грани внутреннего раскола, у него как раз начался период кризиса. Я еще не знаю, что это такое, а возможно, уже и не узнаю… Всё, что Боб вылепил внутри себя в своем прежнем существовании, делилось на радужный мир музыки и асфальтовый пепел вокруг этого мира. Инна принадлежала к миру музыки, как и многое из того, что кружилось рядом. Постепенно Роберт научился отодвигать границу серого асфальта всё дальше. Он становился мудрее и с возрастом привык находить феерию аккордов в самых неожиданных вещах. А радужный музыкальный мир внезапно потерял свое звучание. Прошли годы юного упоения, когда казалось: еще капельку, еще чуть-чуть — и получится стать вровень с Куртом и Джимом, и будет найдена формула гениального созвучия, стоит лишь обнять и полюбить весь мир, как завещал великий Леннон. Стало стыдно и смешно топтаться на месте, в спину уже дышали другие. Он огляделся и понял, что мечта ушла, но без любви жить оказалось уже невозможным. Он психовал, балансировал на неустойчивой щепке своего кризиса, но всё то доброе, что он успел вовлечь в орбиту жизни, поддерживало его. И в центре была Инна. Ту естественную, бескорыстную доброту, которой не было у меня и в помине, и которой Юджина лишила его наука, Боб рассеивал вокруг, не сожалея.

Именно поэтому Боб первый сказал, что нужно помочь остальным. Он сказал, что не сможет жить, если не откроет глаза всем людям. И никто из нас не сможет жить дальше среди ощетинившихся клыков, когтей и шипов, источающих яд, среди взаимных поношений и ругани. Боб предложил немедленно начать что-то творить, он готов был бросить нас и один ринуться вниз, на помощь всем нуждающимся. В свои тридцать восемь лет он нащупал новую точку опоры и не собирался ее менять. Но едва он это произнес, как до нас донесся голос Инны.

Она сказала:

— Нет, Роби, нет, ты не прав. Я знаю, что ты такой, и мне самой очень не терпится заняться подобным, но задумайся, хотел бы ты насилия над собой.

— Я лишь собираюсь подарить другим то, что хотел бы получить от них сам, — обиделся Боб. — Разве не так завещано нам всем? Впрочем, тебе не понять, ты никогда не верила в Бога!

— Он тоже ошибался, — терпеливо ответила девушка. Мы вглядывались в зеленый сумрак, но так и не могли различить ее фигурки. — Он говорил так, будучи человеком, а потом, если и стал Богом, не произнес во всеуслышание ни слова. Ты всё перепутал.

— Как перепутал? — спросил я и сам себе поразился. Никогда прежде я не рассуждал о таких вещах, а нынче они представлялись для меня настолько важными, словно, не осмыслив их, я не смог бы уже и пальцем шевельнуть. — Как перепутал? Ведь Боб всё правильно сказал…

— Перепутал, — мягко повторила она. — Тот, который не стал Богом, но которого до сих пор чтит народ Книги, сказал: «Не делай другим того, чего не хотел бы получить от них в ответ», Роби!

— Ты права! — откликнулся Юджин. Он всё-таки лучше нас с Робертом был подкован в теориях. — Ты права, но тогда вспомни, о чем я тебя предостерегал раньше. Пока нас трое, и Боба ты можешь убедить, а что случится после, когда придут другие? Ведь ничего не меняется. Я, например, хочу в туалет и к тому же страшно хочу есть, у меня последние восемь часов маковой росинки во рту не было. Ты не забыла, что мы остались такими же, как раньше?

— Я не вправе их учить, — откликнулась Инна. — Они ничем не хуже меня. Я лишь помогу им вернуть потерянное. Как и вам.

— И дальше каждый пойдет своим путем? — не мог остановиться Ковальский.

Мы с Бобом недоуменно коснулись друг друга: что этому чудаку неймется, всё ведь складывается так замечательно! Страшновато слегка, но это с непривычки, а в целом — просто замечательно. Мы еще так много не знаем о себе, впереди еще столько открытий! Мне в пляс не терпелось пуститься от предвкушения. Один из дальних закоулков моего сознания, например, только что решил задачку, над которой давно чесали репу наши парни, вроде Ковальского, — как удержать линию визирования при стрельбе очередями из…

— Я ведь тоже человек, — начиная терять терпение, отозвалась Инна. — У меня есть собственные планы, я не в состоянии быть нянькой для всего человечества. Извините за громкие слова.

Мне вдруг перестал нравиться их спор. Мы поднимались, как и раньше, обнявшись и болтая, но вопросы рассерженного Юджина подняли во мне настоящую бурю. Я постарался отключиться от остальных задач и задумался, но отключиться до конца, честно сказать, не вышло. Где-то на периферии разума росла примерная схема крепления компактного карманного парашюта, о которой мы не раз рассуждали с Пеликаном. Попутно разрешалась пара задачек из прикладной химии. Если бы я мог решить их раньше, когда покупал в испанских супермаркетах и аптеках сырье для фейерверка, то на фазенде Мигеля нам не пришлось бы так туго…

— Инночка, — позвал я. — Женя дело говорит. Может, нам стоит лишний раз посоветоваться? Откуда ты знаешь, что на уме, например, у того чувака с винчестером?

Усатый дядька с винчестером за спиной был пока далеко, он только что оставил машину и собирался отмахать часа два пешком, но азимут без всяких приборов взял верный. И его, и прочих тянуло сюда, словно магнитом. Ковальский передал мне сообщение, что это в некотором смысле род массового гипноза, а катализатором процесса выступает Инна. До тех пор, пока находится в эпицентре.

— Герочка, — в тон мне невозмутимо откликнулась она. — Когда он станет таким, как ты, он выкинет ружье. Потому что оно ему больше не понадобится.

— Ты всерьез считаешь, — встрял Ковальский, — что, как только у этого чумазого фермера прорежется оперный баритон или третий урожай на делянке, он откажется от ружья?

Тут и до Роберта начало доходить. Не потому, что он был самый тупой, он просто был самый неагрессивный.

— Зайка… — протянул Боб несмело. — Зайка, Инночка, выходит, что я — полное дерьмо? Я и раньше догадывался, что вторым Хендриксом не стану, но кое-как с гитарой управлялся…

— Ты очень талантливый, Роби, — перебила она. — Я зря никого не похвалю, ты же знаешь!

Кон грустно усмехнулся:

— Нет, я — дерьмо, зайка. Я последняя сволочь, потому что раньше я завидовал Липанину. Помнишь, который был у нас басистом и отбил у меня первую жену? А теперь у него новая команда. Он гребет монету, его ходит слушать пол-Риги, а я торчу, мудак мудаком, в Берлине.

— Поверить не могу, ты завидуешь ему, Роби?! Липанин — ничтожество, он в трех аккордах путается. Если бы не его папочка, сам понимаешь…

— Я говорил тебе, что хочу его уничтожить? — с металлом в голосе спросил Роберт. — Но мы с тобой оба знали, что я на это никогда не пойду. Говорил я тебе?

Инна молчала.

— Мы оба знали, что я тряпка, слабак, ты ведь жила со мной во многом из-за этого, из-за того, что только я мог терпеть и прощать твои причуды, так? Мы оба знали, что я неспособен на настоящую авантюру, на дикую выходку, так? Я не умею шагать по трупам, я не умею пробивать стенки лбом, я могу неплохо бренчать на гитаре и зализывать твои душевные царапины.

Инна молчала. Юджин, как и я, превратился в слух, на минуту оборвав математические расчеты, что сплошной чередой проносились в его заумной репке.

— Гера мне тут подкинул несколько прелестных идеек, — неприятно хохотнул Роберт. — Гера ведь у нас специалист. Мне даже не требуется брать у него уроки. Это так здорово, зайка, что теперь каждый из нас может легко поделиться опытом!

— Роберт, прошу тебя! — предостерегающе вставил Ковальский. — Это уже не только опыт.

— Как ты прав, Женя! — Боб опять мрачно рассмеялся. — Инночка, я теперь вижу, почему Гера тебе так нравится. У него крепкая жизненная позиция, верно? То, чего мне недоставало, верно? Но теперь всё будет по-другому! Я не вижу более причин прощать тому же Липанину. Но главное, зайка, не в этом. Теперь я знаю, как его уничтожить.

 

Глава 29

КОНЬ

Игра закончена

— Второй дальний, доложите позицию.

— Дальний на связи. Нашли мертвого старика и…

— Что еще?

— Еще один труп.

— Девушка?

— Нет, тут такое… Это не девушка.

— Дальний, я же тебе давал наводку по навигатору Бобра!

— Слушай, Моряк, не ори! Мы целый день в трясине просидели, пока Филин не оклемался. Только сейчас сюда добрались. Девушка жива. Так и доложи Первому. Они там вчетвером. Оба «пиджака», Лис и девушка. Филин пошел за ними.

— Продолжайте преследовать.

— Мы не можем проникнуть в квадрат.

— Не понял, повтори!

— Там полно народу, но никого из контрольной группы. Отсюда плохо видно, копаются в земле, обнесли всё вокруг сеткой. Что-то вроде памятника… Лис и остальные прошли дальше.

— Куда дальше? С той стороны озеро. Дальний, я не понял. У вас есть связь с Лисом?

— Что-то странное… Он просил нас не мешать.

— Второй дальний, вас Первый спрашивает. Подтвердите: Лис ушел с гражданскими добровольно?

— Не могу утверждать. Судя по следам — да.

— Вы должны его забрать.

— Моряк, погоди, не отключайся! Дай мне Первого.

— Слушает Первый.

— Первый, у меня плохое предчувствие…

— Пока вокруг чисто, не дергайся. Мы следим.

— Нет, я насчет Лиса. Что, если он откажется возвращаться?

— То есть как? Вы его видите?

— Первый… Вы слышите меня? Не понимаю, что происходит. Полно солдат и полиции. Оцепляют участок леса сеткой. Очевидно, девчонка нашла, что искала. Какой-то доисторический монумент.

— Дальний, не суетись. Только что поймали местное телевидение: там, где вы находитесь, под землей целый храм, заваленный ценностями. Ближайший гарнизон поднят по тревоге, сидите тихо. Будем считать, что ваша задача выполнена.

— Твою мать…

— Пеликан, что за ругань в эфире?! Вас преследуют?

— Нет, мы оторвались. Нами никто не интересуется. Ладно, мы обойдем с севера.

— Дальний, я повторяю вопрос. Вы видите Лиса?

— Филин к нему пошел. Говорит, что видит. Там узкая такая лощинка. Они у костра втроем — Лис и «пиджаки». Девушку не вижу.

— Девица нас больше не волнует. Тема снята. Срочно войдите в контакт с Лисом и забирайте его. Вертолет уже в пути, я укажу вам точку посадки.

— Моряк! Филин только что передал… Короче, Лис отказывается возвращаться.

— Пеликан, дай мне Филина напрямую.

— Слушаюсь.

— Филин на связи.

— Филин, говорит Первый. Вы можете выяснить, спускался Лис в это подземелье или нет?.. Не слышу ответа.

— Спускался. Он мне сказал, что скоро из Мехико прилетят два самолета с археологами и чтобы мы быстрее убирались отсюда.

— Насколько близко вы к нему подходили? Возможно такое, что Лис накачан наркотой?

— Мы общались на расстоянии двадцати метров. Ближе он не подпустил.

— Как это «не подпустил»?

— Так. У него пулемет. Кроме того… Он вроде как заранее знал, что я приду. Он ждал меня. Если вы думаете, что Лис позарился на драгоценности…

— Неважно, что я думаю. Дальний, слышите меня?

— Слышу. Второй дальний на связи.

— «Птичка» уже пошла. Группа должна вернуться в полном составе. Вы поняли меня?

— Я вам докладывал. Кайман погиб.

— На ваше усмотрение. Ни один живой член группы не должен остаться. …Дальний, не слышу ответа?!

— Так точно, Второй дальний понял… Никто не останется.

 

Глава 30

ОФИЦЕР

Наедине с психом

Когда в грудь товарищу, одна за другой, угодили две пули, Ковальский находился совсем близко. Впоследствии Юджину казалось, что он заранее предчувствовал свистящий полет снарядов, что холодная клешня схватила его за сердце, стоило только повернуться спиной к лесу. В грудь и спину ударила такая боль, что Юджин с трудом сдержал крик. Он мог бы отключить свои ментальные рецепторы, в конце концов, смертоносный свинец достался не ему. Но он должен был разделить эту боль.

И еще — это было самое страшное — он понимал, что раны, скорее всего, смертельные.

Полчаса назад Ковальскому удалось, наконец, просчитать верные варианты нагрузок. Ему удалось сделать то, с чем три месяца не мог справиться компьютер Пендельсона. Юджин зафиксировал и отложил в памяти как минимум четыре готовых варианта. Сама идея слабых полей отнюдь не потеряла актуальности. Следовало как можно быстрее изложить ее, пока это не сделал кто-то другой. Возможно, выпустить отдельной монографией и, чем черт не шутит, подать заявку на Нобелевскую. Но и здесь никак невозможно что-либо предпринимать без шефа…

Ковальский почти забыл, что находится в бегах и представляет интерес скорее для криминалистов, чем для коллег по университету. Последний час он плавал в ином, светлом и приятном, измерении, где не оставалось места пустым тревогам. Какие еще могут быть тревоги, если совершен переворот? Он без усилий «дотянулся» почти до всех знакомых людей. Ему понадобилось только вспомнить их образ или тембр голоса, хотя в одиночку это оказалось сложнее, чем втроем. Не всегда Ковальский угадывал, чем занимается или о чем думает человек, ему чаще казалось, что он подглядывает сквозь щели в закрытых ставнях. Люди занимались какими-то мелкими домашними заботами, и, сколько он ни кричал и ни стучался снаружи, никто и ухом не повел.

Только с теми, кто шел им навстречу, было иначе. У многих «ставни» были распахнуты или готовы распахнуться, но притрагиваться к ним Юджин опасался. Люди шли и шли, будто их тянул исполинский магнит. Некоторые здоровались, улыбались, но, стоило ему отвернуться, как их улыбки гасли, глаза начинали смотреть вдаль, точно отыскивая на горизонте исчезающий парус. Люди пробирались сквозь заросли, находили узкую лощинку, где догорал костер и где металлическим пауком раскорячился ненужный больше пулемет; они обходили лежащего Боба и вступали во внутренний круг. Многие Роберта приветствовали, он задумчиво кивал в ответ, теребил бороду и опять возвращался к своему занятию. Он уже заполнил нотами оба маленьких блокнота, свой и Юджина, и многие мужчины и женщины из тех, кто уже повидался с Инной, делились с ним обрывками газет, салфетками и даже книгами.

Там, в глубине оврага, на укутанной тенью полянке, не происходило ровным счетом ничего примечательного. Люди просто садились в кружок, отдыхали минут двадцать, затем вставали и отправлялись назад. Некоторые, впрочем, начинали обниматься и даже плакать. Тогда Инна звала Боба. Он бросал свою незаконченную симфонию, вскакивал и выводил плачущих наружу, в лес.

Ковальский не мог найти Пендельсона. Юджин даже предпринял рискованную попытку поискать шефа среди… мертвых, о чем тут же глубоко пожалел. Он пережил удар такой силы, точно прыгнул с вышки и со всего маху шлепнулся грудью о воду. Замечательно, что поблизости находился подкованный в полевой медицине Гера. Лис увидел его побелевшее лицо и, ни о чем не спрашивая, затеял массаж сердечной мышцы.

— Ты псих! — просто отметил Боб. — «Некрономикон» читал?

Ковальский мог только промычать в ответ. Чтобы как-то отвлечься от переживаний, он увязался в поход за Лисом. Сначала тот упирался, но Юджин убедил его, что может пригодиться, как живое доказательство. Лис долго колебался, и Юджин с Бобом видели его сомнения. Идти туда было не просто опасно. После того, что они выяснили о намерениях Пеликана, идти туда было самоубийством.

— Я не буду прятаться! — заявил этот ненормальный русский.

— Тебе незачем к ним возвращаться!

— Я не хочу, чтобы меня считали дерьмом!

— Ты ни в чем их не убедишь!

Ковальский готов был рвать на себе одежду. Лис, не оборачиваясь, на ходу отшвырнул косточку какого-то тропического фрукта. Приходилось почти бежать за ним следом.

— Женя, ты сделал свое дело? Добился, чего хотел? — Лис говорил вполголоса, точно рассуждал сам с собой. — А я вот кое-что не закончил. Я обязан доложить…

Солдаты уже раскручивали вокруг каменной головы мотки колючей проволоки, вбивали в землю столбы и вешали флажки. Лис и Юджин сделали большой крюк, обходя место раскопок, хотя можно было просто стать невидимыми. Лес больше не представлял для Юджина загадки, пространство капризничало лишь в самом центре, на участке размером с теннисный корт, где сидела Инка. Там стволы по-прежнему танцевали перед глазами.

У внешней опушки они нашли и похоронили Пенчо и Аниту. Глубокую могилу выкопать было невозможно, но Лис сходил в лагерь археологов и принес лопаты. Кто-то успел порыться в вещах старика, вокруг было полно следов. Аниту даже после смерти трогать не решились. Ковальский всаживал острие в рыхлую, влажную землю и чувствовал спиной, что за ними наблюдают. Дважды из подлеска выходили группки солдат, Гера молча заставлял их повернуть обратно.

Потом они заспорили, ставить ли крест на могиле язычников. Сошлись на том, что крест всё-таки поставить стоит. Возможно, сюда доберется когда-нибудь местный священник и прочтет что-нибудь подобающее. Постояли рядышком у свежего холмика. Ковальский спрашивал себя, что он чувствует, и не находил ответа. Немногим раньше он сделал очередное открытие. Вся суша на планете была покрыта ковром из миллиардов… нет, не просто людей. Мерцающих звезд. Юджин научился улавливать ежесекундные вспышки тысяч новых изумрудных звездочек. Люди рождались непрерывно, это было так захватывающе — наблюдать бесконечную смену поколений. Некоторые звездочки он успевал увидеть даже до того, как они покидали утробы матерей, до того как они, подобно цветкам, самостоятельно распускали во все стороны лучики и принимались обшаривать мир вокруг себя.

Он видел тех людей, которые добрались до Инны и шли теперь назад. Их лучики уже не метались вслепую, как у прочих, они горели гораздо ровнее, иногда охотно, иногда испуганно откликаясь на его приветствия. Некоторым требовалось время, чтобы привыкнуть к переменам, а некоторые с размаху бросались осматривать, обнюхивать и ощупывать новый для себя мир.

Другие звездочки затухали, меняя нежно-салатный оттенок на глубокий ультрамарин, но интенсивность общего сияния миллиардов живущих не снижалась.

— Они погибли из-за нас? — спросил Ковальский, трогая самодельный крест.

— Они погибли ради нас! — Лис отряхнул руки. — Пойдем. Об одном тебя прошу — не вмешивайся. Что бы ни произошло.

Ковальский предложил подобраться к группе Пеликана незаметно и послушать сначала, о чем они говорят. Но Лис заявил, что следует идти в открытую, иначе ребята со страху пристрелят. Первым они заметили Бобра, потому что тот спрыгнул с дерева у них за спиной. Ковальский был потрясен, увидев, как можно прятаться на ровном месте. Еще вчера он прошел бы прямо по головам русских боевиков, не заметив даже следа пребывания людей.

Бобер и Филин хмуро наблюдали, как Лис спускается по косогору. Ковальский трусил следом. Когда до русских осталось меньше сотни ярдов, Лис показал Ковальскому на поваленный ствол.

— Я с тобой.

— Нет. И запомни. Что бы ни случилось, с Инной должны оставаться двое.

Юджин отстал. Он мог бы безо всякого напряжения прослушать весь разговор Лиса с Пеликаном. Достаточно было прикрыть глаза и сосредоточиться.

«Женя, я сказал. Оставь меня в покое».

«Извини».

Гера не мог заставить Юджина не подслушивать, мог лишь рассчитывать на деликатность. «Ну и Бог с вами, — вздохнул Ковальский, — берегите свои военные тайны. Всё равно вам от меня никуда не деться».

Он видел сверху, как Пеликан и Лис сошлись почти вплотную. Бобер снова забрался на дерево и, не отнимая от глаз бинокля, наблюдал редколесье. Филин тоже отошел куда-то в сторону. Ковальский попробовал дотянуться до их разумов. Он сумел прочитать в голове Филина, что вот-вот должен появиться вертолет из Мехико и забрать их всех. Еще он почувствовал страх и усталость. Переключился на Бобра. То же самое.

Страх, усталость и постоянное, не прекращающееся напряжение. Для русских борьба не кончалась.

— Герман, — сказал Пеликан.

— Андрей, выслушай.

— Я слушаю.

— Андрей, нам надо поговорить.

— Я слушаю, — ровным голосом повторил Пеликан.

Ковальскому очень не понравился этот тон, он попытался заглянуть в мысли к русскому начальнику и не увидел ничего, кроме глухой стены.

— Андрей, произошло нечто необычное. Ты должен понять…

— Я уже понял. Сколько?

— Что сколько?

— Сколько тебе предложили?

— Андрей… — Лис сделал паузу.

Его Юджин чувствовал очень хорошо. Лис ожидал чего-то подобного, но окончательно приготовиться не сумел. Он просто потерял часть своих способностей. Или не потерял, а предпочитал теперь нечто иное. Ковальскому безумно захотелось ворваться в разум Германа, встряхнуть его как следует и закричать: «Бежим отсюда! Это не люди, а чудовища!» Но Лис и так всё понимал. Слишком хорошо понимал, ведь он знал своих сослуживцев, куда лучше Юджина.

— Ты ошибаешься, Пеликан! — Гера сделал попытку улыбнуться. — Мне никто не предлагал денег, если ты об этом. Мне предложили кое-что другое.

— Вот как? — Пеликан положил ладонь на рукоять автомата. — Через семь минут сядет вертолет. Тема закрыта, об остальном поговорим позже.

Лис покачал головой:

— Андрей, вы можете подождать хотя бы полчаса?

— Зачем?

— Просто подождать. Я прошу тебя, пойдем со мной. Дело в том, что там, — он махнул рукой, — там такое место, где люди меняются…

— Я заметил, — Пеликан встретился глазами с Филином. — Где твое оружие, Лис?

— Оружие больше ни к чему. Я тебе всё объясню, если ты подождешь хотя бы полчаса.

Пеликан дернул бровью.

— Ни к чему оружие, ты сказал? Капитан, теперь послушай меня. Я не знаю, чего ты нанюхался и не собираюсь проверять твои карманы…

— Андрей, у меня ничего нет!

Гера рассмеялся и принялся расстегивать пуговицы на куртке. При первом же его движении Пеликан ощутимо напрягся. Ковальский с закрытыми глазами видел, как русский командир вцепился в рукоятку автомата. Стоящий в стороне Филин, повинуясь незаметному для Ковальского сигналу командира, повернул ствол в сторону Лиса. Юджин с трудом заставлял себя сидеть на этом распроклятом бревне. Если он сейчас вскочит, у русских могут не выдержать нервы. Они все и так на пределе.

Лис поднял руки, демонстрируя на ладони небогатое содержимое карманов. Складной ножик, зажигалка, рулончик бинта, полплитки шоколада. Такого поворота Пеликан не ожидал. Он пытался сохранить бесстрастный вид, но это ему плохо удавалось.

— Тебе сказали, что я купился на золото? — участливо улыбнулся Гера. — Андрей, и ты в это поверил?

— Почему ты не выполнил приказ? Филин тебе ясно сказал — уходим.

— Я не могу уйти, — словно извиняясь, произнес Лис.

— Да почему?! — не выдержал Пеликан. — Какого хрена? Ты знаешь, что Каймана убили? Что тут происходит? Что они с тобой сделали?

— Андрей, я не смогу лететь. Я отвечаю за эту девушку. И потом… — Гера вздохнул. — Если ты пойдешь со мной, ты убедишься, что не нужно больше ни золота, ни стволов. Многое изменилось…

— Изменилось, — со странной интонацией откликнулся Пеликан. — Ты отказываешься выполнить приказ, капитан?

— Андрей, пожалуйста! — Герман сделал странный жест, сложил руки лодочкой, будто собирался помолиться. «Он совершенно не умеет быть гибким, — подумал Ковальский. Как, впрочем, все люди подобного склада». — Это место, оно изменяет человека. Я изменился, и все остальные, кто там был, они тоже изменились. Ты увидишь и всё поймешь. Ты поймешь, что воевать больше ни с кем не надо. Никогда. Мы больше не нужны, Андрюха. Если мы вернемся назад, на нас поставят крест, не сегодня, так завтра. Теперь будут нужны люди, которые что-то создают, только такие. Мы сможем, я уверен, что мы справимся. Мы придумаем вместе, чем заняться. Ты помнишь, как мы с тобой мечтали, что будем делать, если нас распустят? Ты хотел открыть спортивную секцию…

— Нас никто не распускал! — холодно отрезал Пеликан. — Ты собрался дезертировать? Тебе на нас наплевать? На Россию, на присягу, на убитых ребят?

— Есть вещи, которые важнее любой присяги. Поверь мне, я взял на себя гораздо большую ответственность…

— Важнее? — Пеликан чуть побледнел. — Ты только что сказал, что жизнь Каймана ничего не значила, так?

— Всё кончено, — не сдавался Герман. — Мне жаль Каймана, ты же знаешь. Я любил его, как и ты. И всех остальных наших жаль, кто не вернулся. Но теперь важно другое, есть миллионы людей, которым мы можем помочь. Я и сам в это не верил, но всё кончено, Андрей!

— Что кончено? — Вторая бровь Пеликана поползла вверх. — Ты что, сам себя решил уволить?

— Мы все уволены, — Герман так и продолжал стоять, держа на раскрытой ладони свой нехитрый скарб. — Ты уже заразился от меня, тебе не надо никуда улетать!

— Я задал вопрос! Ты себя уволил? — игнорируя умоляющие интонации Лиса, прошипел Пеликан.

Желваки на его скулах ходили ходуном. Бобер был где-то далеко, а Филина Ковальский чувствовал очень хорошо. Того переполняло похожее чувство — растерянность пополам со злобой.

— Андрей, ты мне не веришь? — Лис сделал шаг навстречу командиру, но тот молниеносно отступил назад. — Кому ты веришь? Ты веришь людям в Москве, которых сам называл подонками, и не веришь мне? Почему?

Ковальский устал следить за ними. Держать постоянный контакт на такой дистанции было очень тяжело. Он весь взмок, перед глазами плясали голубые молнии. Он решил, что имеет право немножко отвлечься. Очень может быть, что Герману удастся удержать своих парней столько, сколько нужно, и тогда они превратятся в союзников.

Глазами Бобра он наблюдал, как через овраг перебирается пожилой крестьянин с велосипедом. Затем показались солдаты. Тяжелые грузовики не смогли проехать далеко в чащу, пришлось заглушить моторы пятью милями южнее, на дороге. Солдат вел за собой молодой усатый офицер. Он непрерывно общался с кем-то по рации и сверялся с картой. Возле палаток археологов солдаты построились, затем развернулись в цепь.

Юджин видел и то, о чем Бобер не догадывался. С противоположной стороны круга, вплотную к озеру, сбегала другая дорога, и по ней также двигалась военная техника. Лесной массив замыкали в кольцо. Еще час, максимум два — и русские не смогут вырваться. Пеликан и Лис мирно беседовали под деревом, как двое старых приятелей. По крайней мере со стороны их встреча выглядела именно так.

Ковальский попытался снова отыскать Большого П. На сей раз ему это почти удалось, и результат поверг Юджина в ступор. Он явственно ощутил остаточный шлейф! Такого не могло быть просто по определению, профессор никогда не проявлял даже зачаточных способностей рецептора. Впрочем, за последнее время выяснилось, что рецепторов на планете гораздо больше, чем фиксировали датчики. Юджин устроился поудобнее, закрыл глаза и проверил еще раз. Вне всякого сомнения, он настроился на волну Пендельсона. Точнее, на след от волны, самого профессора он так и не вычислил. Юджин отстранился от всего остального, отключил обычные органы чувств.

Он не слышал больше пронзительной музыки джунглей, прекратил слежку за Лисом и изо всех сил ухватился за тонкую, еле заметную энергетическую нить.

Это был Пендельсон и в то же время не совсем Пендельсон. Среди понятных и знакомых составляющих, среди незримых флюидов, определяющих личность профессора, Юджин улавливал нечто совершенно чуждое. Ковальский не сумел бы передать словами, что именно показалось ему чужим. На расстоянии он распознавал людей не по росту или цвету глаз, а совсем по иным, более верным признакам. Остаточный шлейф профессора походил на могучий хвост зеленой кометы, соприкасающийся с сотнями других, похожих, но более слабых образований. При этом в состав «хвоста» вплетались темные нити, похожие на присосавшихся пиявок…

Ковальский сконцентрировался настолько, что почувствовал запах крови: очевидно, не выдерживали мелкие сосуды в носу. Но когда он почти подобрался к отгадке, когда сумел вычленить из сумятицы мирового эфира то, что пожирало Пендельсона, до его ушей донеслись два коротких хлопка. Юджин потерял равновесие и свалился с поваленного ствола спиной назад.

Он не сразу понял, что произошло и где он находится. Сначала Ковальский решил, что напоролся позвоночником на что-то острое. Он даже не мог как следует вдохнуть. Вокруг не было ни Пеликана, ни его подручных. Вся троица словно растворилась в лесу.

А потом он, кряхтя, поднялся и увидел Лиса. Герман лежал совсем недалеко, лицом вниз, и в спине его зияли две аккуратные дырки.

 

Глава 31

Рождение Бэтмена. Роберт

Я подозвал Дуську и угостил ее летучей мышью, их тут ночью орава носится. Не знаю, почему я так придумал ее назвать. Очень уж смешная оказалась и боязливая. Мышку схрумкала в один присест, улеглась и давай бока вылизывать. Я думал, от нее разить будет, как ото львов в зоопарке. Ничего подобного. Настоящая кошка, только крупнее и боязливей, чем домашние. Я еще пару птичек усыпил, чтоб детишкам отнесла. Странное дело: поняла, зацепила в пасть — и одним прыжком на дерево. «Не вздумай, — кричу, — сама сожрать, больше тогда не проси». Вернулась потом, скалится на огонь. К костру так и не подошла, покружила, покружила — и в сторону. Женька за своих птичек слегка разволновался, когда я оцелота приручал. Он еще раньше сразу троих прикормил, пестреньких, размером с голубя. Правда, сперва на карибу замахнулся, но так и не дозвался. А ведь я и сам слышал — олени где-то неподалеку — мамашка и маленький.

— Я тоже в детстве о ручном тигре мечтал, — поделился Женя. — Чтобы, когда я иду с ним, все меня боялись, а девчонки просили его погладить. Ты ее хочешь с собой забрать?

— Не прокормлю. Да и некуда…

Тут мы притихли, потому что снова на ту же стенку наткнулись. Некуда пока идти-то…

Юджин тихонько поднялся, поправил на Германе одеяло. Тот по-прежнему был белый, как кусок мрамора. Губы ввалились, лоб в поту. Но, по крайней мере, перестал метаться. А то дергался вначале, мы его никак удержать не могли. Здоровый, черт, жилистый, и откуда только силища такая прет! Мы на Геру всё, что нашли, накидали и подстилку постарались потеплее соорудить. Одеял нам много надарили, пледов всяких автомобильных. Про аптечки и говорить нечего, целая батарея вокруг стоит. Тетки, которые от Инночки шли, специально к машинам своим не поленились сбегать: два часа туда, два — обратно. Куча теплого тряпья собралась. Многие помочь порывались, отбуксировать Герку предлагали, санки какие-нибудь построить, но он очнулся и не позволил себя трогать. Нет — и всё. Ну, не хочет, и не надо, черт с ним!

Сначала ведь как было? Юджин его на себе через весь лес волок. Я, когда услышал, чуть в костер не свалился. Побежал им навстречу. Зрелище страшное. У Лиса вся спина от крови красная стала. Я такого никогда не видел. Я и представить себе не мог, как это жутко, когда из человека жизнь выходит. А жизни в нем оставалось тогда на пару вздохов. Инка бросилась за мной. Кое-как дотащили Лиса до поляны.

— Сделай что-нибудь! — кричит Юджин Инне. — Помоги ему!

И на колени упал. Глядит на нее, как на волшебницу, сам весь в крови перемазанный.

— Это я виноват! — кричит. — Я не уследил за ним! Я просил его не ходить! Я говорил ему!

Вокруг люди сидят, человек шесть тогда собралось. Они тоже с мест вскочили, глаза у всех шальные. Видать, процесс в самом разгаре был, не поймут, где они и что с ними происходит. Нам бы в тот момент хотя бы парочку обученных, глядишь, всё иначе бы повернулось. Может, откачали бы Герку как-нибудь. Но не судьба, одни новенькие. И, как назло, ни одного врача. Из нас самым грамотным медиком как раз Гера-то и был.

— Я не знаю! — кричит в ответ Инка. — Я не умею! Давайте вместе, давайте перевяжем его!

Принялись мы перевязывать, смех и грех. Из меня медсестра, как из Инки борец сумо. Но странное дело, стоило нам троим вокруг Геры сгрудиться, стоило начать его ворочать да тряпками обкладывать, как истерика закончилась. Уж не помню, кто первый догадался, а только прекратили мы свои потуги. И слава Богу, что прекратили, еще задушили бы его ремнями ненароком. Мы просто положили ладони ему прямо на раны. Я спереди, Женька с Инной сзади. Я потом уже понял: это даже хорошо, что обе пули навылет прошли. И еще. Юджин мне после объяснил. Если бы пульки со смещенным центром тяжести были, никакая бы наша терапия не помогла. А так мы хоть кровь остановили. После чего я упал и минут десять не мог подняться, так голова кружилась. И Юджин зеленый весь стал.

Сидим вокруг Лиса, языки набок, и дышим, как собаки загнанные.

— Пульс есть? — спросил Ковальский.

Сам, видать, прикоснуться боится. Я попробовал найти у Геры пульс, но никакого пульса не обнаружил. Тогда Инка прижалась ухом к груди раненого, прямо туда, где пузырилась сквозь черную корку кровь, и прислушалась.

— Стучит? — спросили мы дружно.

— Стучит. Неровно только, но стучит, — она всхлипнула.

Честно скажу, гадкая у меня в тот момент мыслишка пробежала. Вот, лежит абсолютно чужой для нее мужик, готовится коньки отбросить, а жена моя по нему ползает и рыдает, не стесняясь. Словно он ей брат родной. Я не ревновал, я просто озадачился: а меня бы она вот так оплакивала или нет? Она, когда от меня в Берлине свалила, не больно-то заботилась, что со мной и как я жить без нее буду. А если б я с балкона выбросился или уксуса напился с горя?

Хорошо, что мы тогда уже навострились мысли свои друг от друга прятать, иначе я бы от стыда убежал и не посмел вернуться. Какое-то время Гера не двигался. Лежа на боку, он походил на брошенную куклу-марионетку: ноги разбросаны, руки нелепо вывернуты в локтях, и во всём замершем теле страшно шевелится один кадык.

Позади меня послышались шаги. По тропке между деревьями пробирались двое: мужик в годах, по виду крестьянин, на костыле, и молодой парень, в блестящей сутенерской рубашке и с перстнями на пальцах. Они выбрались на поляну и замешкались, не понимая, что им делать дальше. На старичка жалко было смотреть: щеки трясутся, на руке, держащей костыль, вздулись вены. Поход через джунгли на одной ноге его здорово измотал. Молодой, наоборот, выглядел свеженьким. Он явно принадлежал к мелким криминальным кругам. Из кармашка его белого пиджака торчал кончик сигары, на запястьях болтались золотые браслеты.

«Девочка, займись делом…»

Я не сразу понял, кто это говорит. Мы переглянулись с Ковальским.

«Оставьте меня в покое. Инна… Займись людьми!»

Инка медленно подняла голову. Гера лежал на боку, уткнувшись лицом в траву, а она всё так же обнимала его, распластавшись сверху.

— Нет! — чуть слышно сказала она. — Мы будем лечить тебя, пока ты не поднимешься…

«Это бесполезно». Очевидно, Гера настолько ослаб, что не мог произносить слова вслух. Его хватало лишь на слабые мысленные передачи.

«Девочка, тебя ждут люди. Ты должна успеть, пока…»

На полянку вышла женщина в легком оранжевом платье. Скорее всего, блуждая по лесу, она провалилась в какую-то лужу; ноги ее по колено были в грязи и одной туфли недоставало. Теперь они стояли над нами втроем: пожилой крестьянин на костыле, жиголо в золоте и тетка, босая на одну ногу.

«Гера прав, — подумал я. — У нас очень мало времени. Если умник Ковальский не ошибся, то завтра свойства местности изменятся. Даже сегодня к вечеру поле начнет ослабевать. Инна не должна бросать начатое, что бы вокруг ни происходило».

И я сказал ей об этом. Я подтвердил, что мы с Женькой не отойдем от Лиса и попробуем что-нибудь придумать. Мы могли бы напрячься и усилием воли вызвать врача из ближайшей деревни, но раненый нуждался не в пилюлях, а в срочной операции.

— Иди к ним! — сказал Ковальский, указывая Инне на шестерых замерших людей. — Иди, они ждут тебя.

«Оставьте меня… Женя, переставь прицел в пулемете вперед, до упора…»

— Плевать на них! — Инка переползла выше и теперь баюкала голову Лиса на коленях. — Герочка, я тебя не брошу. Ты только не молчи, ладно? Ругайся, если хочешь, только не молчи. Я прошу тебя!

«Женя, возьми пулемет, поставь у развилки… между камней… планку до упора, прицел встанет на максимум дальности, будет больше полутора километров…»

— Боже! — Ковальский отвернулся и принялся протирать очки о свитер. Плечи его вздрагивали. — Боже, Боб, успокойте же его как-нибудь!

«Роберт… Ты слышишь меня?»

— Слышу, слышу.

Я снова положил ладони Гере на грудь. Стоило мне к нему прикоснуться, как в носу у меня лопнул сосуд, и кровь хлынула на подбородок. Ощущение было такое, словно меня рывками поднимали из глубины без акваланга. Когда-то, безумно давно, мы с Инкой пытались заниматься дайвингом, но мне это дело пришлось очень быстро оставить. Под водой, стоило опуститься метров на шесть, я начинал чувствовать жуткую тяжесть в барабанных перепонках, а в голове поднимался противный вой. Теперь было то же самое, только выбраться из этого омута не так-то легко.

«Роберт… Патроны к пистолету у меня… в кармане куртки… Заряди!»

— Я всё сделаю. Ты только не волнуйся!

«Женя, поставь на одиночный… Не подпускай близко… Оставьте меня… Пока вы со мной возитесь, они всех вас перебьют…»

— Инна, он прав! — сказал Ковальский, не оборачиваясь. — Поток ослабевает! Разве вы не чувствуете?

— Он умрет, если мы его отпустим!

Тем не менее Инка скатала курточку и нежно перенесла на нее голову нашего «генерала». Я понял, что мне не стоит стараться изображать киллера. Лучше прилечь рядом с Лисом да запрокинуть голову, иначе кровь не остановится. К звону в ушах я притерпелся, избегал только резких движений. Я понятия не имел, сколько смогу так выдержать. Свет померк, словно мутная многометровая толща воды плескалась перед глазами.

А потом мне стало значительно легче, потому что Ковальский подошел с другой стороны и лег рядом, сплетя пальцы с моими на безжизненной груди Германа. Мы держали его долго, очень долго, пока он не начал дышать ровнее, пока кровь, залившая его левое легкое, не начала рассасываться, пока сломанное ребро, пробившее диафрагму, не начало срастаться. Только тогда мы осмелились перенести его к костру. А дальше я ничего не помнил, я свалился и спал часа два, как убитый, забыв про пистолет и про патроны. Если бы кому-нибудь вздумалось на нас напасть, они повязали бы нас без труда, это уж точно.

Но очнулся я не потому, что выспался. Я почувствовал вблизи зверя. Оцелот пришел на запах крови. Я его не видел, хитрая бестия умело пряталась в ветвях. Но ощущение его голода вмиг вырвало меня из сна. Какой-то кусочек сознания, видимо, всё это время оставался на страже. Я оглянулся на Лиса. Он не шевелился, не стонал, только грудь слабо поднималась в такт редкому дыханию. Ковальский спал рядом с ним, одной рукой обнимая Геру, другой прижимая к себе пулемет. Да, вояки из нас обоих те еще!

Я подкинул веток в костер, спустился посмотреть, как делишки у супруги. Вокруг Инны сидели совсем другие люди. Ни старичка с костылем, ни бандита в белом костюме. Я представил, что этот окольцованный красавчик сможет теперь натворить, и невольно поежился. Затем вернулся к огню и прокрутил в ремне дополнительную дырку. Штаны с меня сваливались. Я потерял килограммов пять, не меньше, а жрать хотел так, что готов был листья с кустов обгладывать.

Потом я приручил Дуську. Я рассудил, что лучше иметь ручную тигру, чем ждать, пока нами поужинает дикая.

Гера молчит. Он давно молчит. Мы по очереди к нему подходим, проверяем, дышит или нет. Вроде, дышал. Даже заснул ненадолго. Юджин раза три к нему подкатывался, мол, давай, в больницу отправим. Тот уперся — ни в какую. Жуткий характер, и что в нем Инка нашла? С другой стороны, он прав. Может статься, с такими ранами, он до больницы и не дотянет.

Сначала мы с Ковальским даже не пытались двинуться с места. Инна приходила трижды, садилась, клала голову Лиса к себе на колени. Но долго она не выдерживала, посидит чуток — и реветь начинает. Я тоже, глядя на нее, немножко расклеился. А потом успокоился. Почти час никаких рецепторов не было, и Инна позвала меня на полянку, посидеть.

«Наконец-то, — решил я, — глядишь, помиримся!» Но вместо того, чтобы мириться, она закрыла глаза, взяла меня за руки и велела молчать. Так и молчали минут десять, пока до меня не дошло, что нос больше не болит, а насекомые — не кусают. А потом во мне что-то изменилось. Я вернулся к костру и понял, каким был раньше идиотом.

Мне стало стыдно за то, что я наезжал на Инну и что Липанова этого, врага моего старого, припомнил. Хрен с ним, думаю, пусть живет, как хочет, пусть хоть зажрется там, в Риге, пусть все премии соберет. Разве мне есть до него дело? А Инка… Раньше и мечтать не могла об ультрафиолете, а сейчас, гляди-ка, загорела, округлилась даже! Чертовски красивая. Соблазнительно, конечно, но чего я за ней гоняюсь? Не она, так другая, у меня еще сотня таких будет, стоит только захотеть. И Гера этот, эфэсбэшник, или кто он там. Сколько сил на него убили, скотина неблагодарная! И ради чего мы с ним возимся?

Я теперь совсем не уверен, хочу ли, чтобы он до врача добрался. Нет, боже упаси, смерти я ему не желаю. Но чем дольше возле него сижу, тем яснее мне становится, что он сам во всём виноват. Проблем своих не решает, только мучает нас всех, и вообще, отвлекает постоянно. А мне подумать надо…

Ковальский умный, он сказал, что Лис крови потерял литра полтора, не меньше, и ситуация почти безнадежная. Кровь мы остановили, но как правильно соединять сосуды, не знаем. Для этого всё-таки учиться надо. Мы можем только сидеть рядышком и молиться.

Еще Ковальский сказал, что до патрона своего достучался. Даже поговорить с ним сумел, недолго, правда. У них там полный бардак начался, зверей, кого успели, вывезли, а кого не успели, те забастовку устроили, не желают больше под нож идти. А с его шефом полная беда. Вроде как заразу какую-то от обезьян подхватил. Я попытался вникнуть, какую, но так и не понял. Понял только, что из-за этого комплекс, где Юджин работал, обесточили и армейских понавезли, полная беда, одним словом. Хотя, может, и не беда, совсем наоборот. Если патрон его в курсе, как эту шарманку научную по новой запустить, то и продолжателей найдет. А и не найдет, так другие раскумекают. Вон, Юджин, датчики-то свои в машине, в багажнике бросил, а полиция наверняка уже тачку обшмонала и приборы куда надо доставила. Так что рано или поздно разберутся.

Не представляю, что тогда будет, если они снова лавку запустят. Юджин, правда, считает, что крысам нагрузок всё равно не выдержать, но утешение слабенькое. Он долго хмурился под впечатлением от разговора со своим профессором, а после вообще скис. Ушел в лес, минут двадцать его не было, я уже психовать начал. Весело, думаю: один лежит помирает, не хватало еще, чтоб второй мозгами поехал или вообще свалил отсюда! Но Женька вернулся — взъерошенный, почерневший весь какой-то. Я его обнять пытаюсь, ну, не руками, конечно, а как и прежде, умишком. Обнял, а там такое…

Не только его шеф, много народу, оказывается, заразилось. А самое неприятное, обезьяны эти, штук десять, из клеток вырвались и разбежались.

— Не волнуйся ты так, — говорю. — Вот Инка закончит с делами, отвезем этого дурня, Геру, в больницу, а потом поедем и всех твоих мартышек переловим. Подумаешь, великая беда! Я бы еще понял, кабы тигры или медведи из зоопарка удрали.

— Они не просто удрали, — отвечает Ковальский.

Но я чувствую, что он меня внутрь к себе не пускает. Вот такие дела, и дня не прошло, а мы друг от друга снова прячемся!

Юджин приручил птичек. Вышло не очень красиво, трех мы поджарили и умяли вместе с костями, уж больно жрать хотелось. В двух километрах южнее, возле святилища, копошилась куча народу, человек двести, не меньше. Наверняка у них имелся запас еды, можно было попросту сходить и взять, и помешать бы нам никто не смог. Но мы так и не решились надолго оставить Инку. Отлучиться, правда, всё равно пришлось, потому что «землекопы» придумали выставить оцепление и начали хватать тех, кто шел к нам. Их просто принимали за мародеров. Ковальский отправился на внешнюю сторону «большого круга» и разорвал оцепление. За это время Инка получила возможность перекусить.

Потом вернулся Юджин и приручил еще двух птичек. Этих мы оставили в живых, уж больно красивые. Слушая, как они чирикают, я придумал использовать в новом проекте птичье пение. Если выберусь живым, обязательно доведу до ума…

Пока обедали, я сказал, что птицы — это неинтересно, что мечтал бы, скорее, о такой собаке, чтоб, как человек, общаться со мной могла.

— Посмотрела бы я на тебя, — язвит Инка. — А ну как пес умнее хозяина окажется!

— Устаревшими шаблонами оперируешь, — подсмеивается Юджин. — Это еще вопрос, кто у них хозяином станет, Боб или Бобик…

Похихикали. Через силу, подбодрить друг друга. Оцелот вернулся, глаза желтые на огонь щурит, хвостом полосатым шевелит. Мы посовещались и решили, что он не помешает. Вдруг от него раненому польза какая будет? Пусть сидит жмурится.

Инна на Дуську смотрит и говорит:

— А может правда то, что в Библии написано?

— Очень может быть, — вполне серьезно кивнул Юджин. — Мог существовать локальный тектонический разлом, над которым на непродолжительное время образовалась такая же, как здесь, патология. При этом по случайности разлом произошел в зоне устойчивого теплого микроклимата. Допустим, это был оазис или горная долина с постоянной розой ветров и избыточной неагрессивной фауной. Затем случился некий катаклизм, возможно вулканический выброс, а может быть, землетрясение, мантия-то тогда была подвижнее. И район исчез.

— А люди?

— А что люди? Большинство погибло, а уцелело, вероятно, лишь несколько семей, которые сохранили легенду о земном рае — месте, где человек мог разговаривать с животными, где на всех хватало пищи и не было драк. Остальные домыслы — дело времени, людям привычно приписывать богам чудеса. Очень может статься, что под нами последняя заначка Пандоры.

— А как же змей, что на дереве сидел?

— Роберт, я же не историк и не клерикал, — усмехнулся Юджин. — Не всему можно найти объяснение. Предположим, что излучения мантии, возникавшие тогда, были мощнее нынешних в десятки раз. Есть основания полагать, что мы имеем дело с остаточным явлением. Я провел тут кое-какие приблизительные расчеты, проверил программу нашего… бывшего третьего отдела. Без компьютера тяжеловато, конечно, но суть в том, что естественное затухание процессов, происходящих в земной коре, приводит к постепенной стабилизации человеческой психики. Но всегда находились более тонкие, эмоционально неустойчивые натуры. Не забывайте, у них отсутствовал опыт критического осмысления действительности и видения, возникавшие в моменты перегрузок, они интерпретировали, как реальность.

— Древо познания… — хмыкнула Инна.

— Тоже вполне объяснимо. Мой мозг сейчас работает примерно на пятьдесят процентов мощности. Способен, очевидно, и на большее, но мы пока не раскрыли всех его возможностей. А какая ассоциация могла возникнуть у человека шесть-восемь тысяч лет назад? Время древних цивилизаций — индийцев, шумеров, китайцев. Грамотных людей — единицы. Для них более ранней истории просто не существовало. Теория причинности никем не разрабатывалась. Нажрались яблок, а на следующий день бабахнуло! А те, кто уцелел, на несколько поколений сохранили сенситивные способности, долгожительство, политическую мудрость, пока окончательно не растворились в других племенах.

— Так нам тоже светит девятьсот лет прожить?

— Откуда я знаю? — вздохнул Ковальский. — По крайней мере от гастрита я избавился.

Я подкинул сучьев в огонь, отвинтил крышку термоса. Термос нам подарил один из тех, кто возвращался. Их теперь много было, человек сто прошли туда, потом обратно. Останавливались, заговаривали, некоторые оставались посидеть ненадолго. Наша стоянка для них, вроде заставы перед возвращением в мир…

Инна набрала бульона в крышечку термоса, но стоило ей подняться, как Ковальский вскочил, заступая дорогу:

— Я хочу покормить его…

— Не надо! — Юджин выглядел неестественно беспечно. — Я хочу сказать, что уже давал ему мяса, и попить тоже давал. Пусть он отдохнет, ладно?

Это было явное вранье, но Ковальский опередил меня, не дав сказать ни слова.

«Молчи! Пусть она уйдет. Я тебе объясню!»

Я так и замер с разинутой варежкой. Инна что-то заподозрила, вероятно, уловила обрывок фразы, но спорить не стала. Юджин продолжал стоять у нее на пути, загораживая раненого, лежащего под навесом из одеял.

Когда женушка ушла, Ковальский тронул меня за рукав и поманил в кусты.

— Чего?

— Ничего хорошего. У него задет позвоночник.

— Ты уверен? — Внутри меня точно струна натянутая лопнула.

— Говори тише, — Юджин потер кулаками воспаленные глаза, привстал на цыпочки и зашептал мне прямо в ухо. — Пока ты спал, от костра прикатилась головешка. Я проснулся от запаха, понимаешь? У Геры штанина вовсю горела, а он не чувствовал. Никакой реакции, понимаешь?

— Ну… Такое ранение… — Я не нашелся, что сказать.

— Ранение? Я его всего ощупал. Я не хотел, чтобы Инна узнала, понимаешь? Мне не понравилось, что его ноги никак не реагируют ни на щипки, ни на удары. Тогда я его еще раз ощупал. Я облазил его всего, от макушки до пяток. Сейчас это уже легче, чем раньше. Дырка в легком почти затянулась, к нему можно «прикасаться», понимаешь? Я тебе говорю, он не чувствует ног. Кроме того, от него пахнет.

— Господи! Ты думаешь…

— Поврежден какой-то позвонок. Герман не контролирует кишечник. Я пытался что-нибудь сделать, но ничего не смог, не хватает сил. Но дело даже не в этом…

Ковальский шмыгнул носом, нашарил в кармане свои треснутые очки. Я заметил, что исчезнувший почти кровоподтек, который он заработал от удара веткой, появился снова. Словно система регенерации стала работать наоборот, не справившись с расходом энергии, которую Юджин потратил на спасение Лиса.

— Дело в том, Боб, что Герман об этом знает. Он не чувствует даже рук. Он просил меня не тревожить Инку, пока до нас не доберутся все рецепторы. Чем чаще она отвлекается, тем тяжелее ей настраиваться на излучение планеты…

— А потом? Что же будет потом?

— Потом? — Ковальский поднял взгляд, и я не увидел в нем печали. — Он сказал, что парализованным жить не будет.

 

Глава 32

КОНЬ

Рокировка

— Внимание! Моряк на связи. Второй дальний, ответьте Первому!.. Второй дальний, вас не слышу!

— На связи Дальний. Погоди, не мешай…

— Второй, доложите обстановку. Второй, почему молчите?

— Обстановка в норме. Трое на борту. Двое убитых. Доволен?

— Дальний, вас не понял. Почему сменили курс?

— Моряк, ты меня затрахал! Помолчи хотя бы минуту!

— Пеликан, ты чего?

— Я в прекрасном настроении. Отвали, не то выключу навигатор!

— Дальний, с вами Первый будет говорить.

— Ну, что еще?

— Первый на связи. Дальний, что у вас происходит?

— Ничего не происходит. Тема закрыта, личный состав обедает.

— Дальний, что за хамство?! Почему пилот не выходит на связь?

— Отдыхает пилот.

— Почему сменили курс? Вас уже ждет борт!

— Мы возвращаемся.

— Куда это вы «возвращаетесь»?! Дайте мне пилота!

— Отстань, полковник.

— Вы меня плохо слышите?

— Мы не закончили дела. Лис жив.

— Как жив? Вы же докладывали, что проверяли…

— Ошибочка вышла. Никто ничего не проверял. Это для тебя, полковник, человека прикончить — что два пальца…

— Дальний, немедленно назад. Это приказ!

— Засунь его себе в жопу. Там мой друг.

— Дальний… Пеликан, ты понимаешь, что тебя ждет?

— Меня уже ничего не ждет. Тебя, кстати, тоже. Подумай об этом, Первый.

 

Глава 33

ОФИЦЕР

Дракон ставит мат

— Я не чувствую, что стал умнее, братцы! — пожаловался Роберт. Неугомонные птицы ворковали у него на коленях.

— А никто не стал умнее, — еле слышно прохрипел со своей лежанки Гера. — Эта штуковина совсем другие последствия вызывает…

Вот он и высказал то, о чем я думал, не переставая, с тех пор, как Инна снова ушла в круг.

— Молодец, Гера! — как можно бодрее похвалил я. — Я угадать пытался, кто из вас первым сообразит… Роби, просто раз в пять ускорилась реакция, и раз в десять улучшилась память. Всё остальное — это ты сам, только сам.

— Это и страшно, — разглядывая сигаретную пачку, посетовал Боб.

Мне курить совершенно не хотелось, зато я научился без спичек зажигать сигарету. Интересно, что я еще смогу поджечь и на каком расстоянии?

«Мне не легче от того, что я стал такой сообразительный».

Пробитое легкое всё-таки давало о себе знать. Лису легче было общаться с нами молча. Так даже лучше, последнее время он раздражал меня всё сильнее. Сначала я списал это на общую усталость и антипатию, которую во мне вызывал лично Лис. Потом я спросил себя, только ли в этом парне дело, ведь не он один меня злил. Не он один, меня злило в последние часы слишком многое. Несмотря на достаточно широкий круг общения, я никогда раньше не опускался до личных выпадов. Университетские интриги я презирал, эта закулисная возня представлялась мне глупейшим расточительством времени. Безусловно, существовали люди, которых было не за что любить и уважать. Но считать их бездарными тараканами, достойными удара шваброй, я бы раньше не смог. Вот оно что, дело не в Германе, а во мне самом. Что-то во мне менялось, хотел я того или нет. Что-то менялось, и я пока не мог понять, хорошо это или наоборот.

— Но если мы не становимся умнее, то на кой черт все это нужно? — В голосе Кона впервые за время нашего знакомства прозвучала скрытая злоба. — Взять на себя грехи всего мира?

— А кто тебя уговаривал сюда прилетать? — поинтересовался я.

— Нет! — вскочил он. — Это кто тебя уговаривал переться? Я приехал за женой, а ты?

Кошка заворчала.

«Прекратите! — властно сказал Герман. — Мы все здесь потому, что она так хотела, и этого достаточно».

Я мог бы легко утихомирить их обоих — просто выключить, усыпить. Я гораздо лучше умею распоряжаться возможностями разума. На секунду я ужаснулся своим мыслям. Какое-то время мы с Бобом сжимали кулаки. Ладно, Роберт хоть и тупица, но отходчивый, а этот русский боевик еще и командовать лезет! Носимся вокруг него, как няньки, вот и радовался бы, что не оставили помирать в лесу! Опять я закипаю, это неправильно…

— Ладно, — сказал я. — Мы не должны спорить. Роби, помнишь, я рассказывал тебе о Бэтмене?

— А ну тебя! — махнул рукой Боб, усаживаясь обратно.

— Почему людям нужен Бэтмен, Роби? Почему все так любят его?

Боб насупился и не отвечал.

— Извини! — сказал я.

— Ты тоже извини…

— Может быть, потому что Бэтмен один? — предположил я. Злость улетучилась, и мне снова захотелось его обнять. — Может быть, людям проще верить в Бэтмена, чем в Того, кто умер на кресте? Может потому, что герой постоянно рядом? Он не требует молитв, он приходит по первому зову.

Я протянул к ребятам свое тепло; Гера, несмотря на боль, сразу откликнулся, я немедленно ощутил себя выше, разум мой стал глубже, а чувства полнее, как будто мы опять летали вместе. Боб помедлил (он всё еще немного дулся), но потом робко присоединился к нам.

— В том-то и фишка, что Бэтмен один. А еще он всегда знает, как правильно поступить, — примирительно отозвался Кон. — Но к понедельнику-то вокруг будут сплошные бэтмены… Вон идет очередной!

Из круга ковылял разбитной низкорослый индеец в выцветшей, драной мотоциклетной куртке. Две цепи фальшивого золота обматывали загорелую шею, ухо украшала серьга. Мы его еще не видели, но знали, что он придет. Сейчас мы могли предсказать чье-то появление максимум минуты за полторы, но, вероятно, потренировавшись, можно добиться и большего. По крайней мере подойти к костру незамеченным никто бы уже не сумел.

— Я его запомнил, — сказал Кон. — Один из тех байкеров, что остановились возле озера, милях в пятнадцати отсюда.

— Позовем его?

— Он спит на ходу, не стоит…

— Я ему не завидую! — Роберт провожал взглядом нескладную, качающуюся фигуру. — Вот он вернется к своим корешам, и что? Проповедовать начнет? Они его цепью по балде мигом отрезвят!

Мы еще раз посмеялись. Я припомнил совсем недавнее прошлое и убедился, что раньше, до посещения круга, смеялся намного больше. И опять я не смог ответить, нравится мне это открытие, или оно меня пугает. Я отодвинул Инкины кроссовки подальше от огня. Она приходила ненадолго четыре раза, когда не было наплыва рецепторов, и брала нас по очереди с собой. После каждого такого посещения я чувствовал себя всё сильнее. У меня окрепли мышцы, пропали мозоли на ногах, даже кожа на лице разгладилась. Жаль, нет зеркала, наверняка я выгляжу моложе, чем раньше. Я меньше улыбаюсь. Всё реже я вспоминаю о бывшей своей работе, она перестает интересовать меня в той степени, в которой интересовала еще неделю назад. Это удивительно, но в голову приходят задачи совершенно иного масштаба. По сути, проект, который вел Пендельсон, больше напоминал слепое барахтанье и потерял актуальность. Последний раз, когда мы, закрыв глаза, сидели с Инной друг напротив друга, я внезапно решил для себя одну важную задачу. Точнее, я ее не решал, просто она тоже показалась мне лишней и надуманной. Пендельсон мне все уши прожужжал своими набившими оскомину нравоучениями о роли наших опытов для благодарного человечества. Теперь эти идеалистические порывы казались мне пустым набором звуков, вроде воркования птичек, прирученных Бобом. Мир следовало упорядочить, вот и всё. Кстати сказать, конфликтов с полицией почти не наблюдалось. Если вчера еще скандалили, то нынче стояла полная тишина. Весело и в то же время жутковато было смотреть, как ребята в форме спешно организовывали оцепление. Сплошную ограду не поставить, кругом ряды живой колючки и болото.

Когда ночь опустилась, начался настоящий Хэллоуин: летучие мыши, огромные, с котенка размером, так и норовят напиться крови… Но мышки — это не беда, вот когда люди из круга назад пошли, произошли вещи, воистину комичные! Дальше круговой поляны, где мы похоронили старика, солдатики проникнуть не пытались, видимо, их дезинформировали о вредных испарениях или вирусе. Два городка, что за холмом, сначала хотели эвакуировать, но потом некому стало, разбежались «эвакуаторы». И полиции вчера прибыло невероятное количество: по всем дорогам посты, к монументу не прорваться. Несчастные фермеры к полям пешком добирались. Полиция и солдаты арестовали десятка два людей, первыми вышедших из леса. Усадили в машины, а те не сопротивляются, смеются. Часа три отлов продолжался, пока все силовые структуры не оказались сами «заражены». Я подсчитал, что двадцать семь минут нужно, чтобы из гомо вульгарис стать гомо сапиенсом.

Некоторое время я тихо веселился, но потом начали передавать новости, и мурашки по коже забегали. Пока волна не докатилась до Большого Мехико, правительство пыталось скрывать происходящее: журналисты гнут одно, а политиканы отнекиваются. Отнекиваться долго не пришлось, психиатрические клиники быстро заполнились, улицы оказались забиты транспортом, больницы, в которые поступало тысячи вызовов, не успевали принимать пациентов с острыми расстройствами психики.

Еще спустя час про психиатров уже никто и не вспоминал, потому как двери клиник открылись нараспашку и выпустили вполне здоровыми даже тех, кто изучал небо сквозь решетку лет десять. Мы с Коном в связи с этим стали думать, куда девать дебилов и олигофренов. Боб упирал на необратимость врожденных травм, а я брался сам усыплять несчастных, если такую возможность предоставят.

Милая супружеская пара подарила нам портативный телевизор из своего трейлера. То есть не совсем подарила. Мы супругам приказали — они и принесли. Я не сразу понял, что нам подчиняются даже те, кто прошел Инкину «подготовку». Это потом стало ясно, что мы сильнее их. Сильнее и лучше. Иначе и быть не могло, мы ведь тут вторые сутки «дыхание дракона» впитываем.

Взявшись за руки, мы вполне обходились без антенны. То, что я увидел на экране, на целый день отбило у меня аппетит. Несколько растерянных чинуш в перекошенных галстуках пытались сохранять бодрую мину перед толпами репортеров. Остановилось метро. В одной половине храмов службы идут безостановочно, в другой святые отцы, поснимав рясы, принародно каются, а то и проповедуют. Только не внутри, а прямо на площадях. И ладно бы они одни с проповедями выступали, так ведь все кому не лень, на тумбы карабкаются, сколько людей — столько и проповедей.

Полиция раньше всех прочих служб из строя вышла, ей вплотную приходилось разбираться с зачинщиками. Но сперва полицейские воевали, а затем полезли к «хулиганам» брататься. Что меня потрясло, так это тюрьмы. Кое-где охрана оружие побросала, кое-где вообще ворота открыла. И немало уголовников вырвалось наружу, да только далеко не ушло. Боб еще пошутил, что у «горячих» финнов процесс бы на месяцы затянулся, но здесь-то народ дикий: все кричат, орут, тискаются. И дерутся, не без этого. Короче, к одиннадцати вечера столица пала. Точнее, в столице пала всякая власть. А люди продолжали идти в круг. Теперь их было меньше, но поток стабилизировался, причем наметилась интересная тенденция. Если вчера появлялись сплошь местные жители: меднолицые, усатые — то сегодня приземлились, видимо, самолеты из Европы и прочих закоулков земного шарика. Боб засек даже японцев. Одного из них задержали копы, и пока японец препирался с властями, ему навстречу вышли из лесу двое «наших», уже обработанных. Ладно бы одни вышли, но они за собой человек пятнадцать из оцепления прихватили.

Бойцам уже не до начальства, карабины побросали, песни поют. У кого-то вид, напротив, задумчивый: те летают. Когда человек в полете, это сразу заметно. И к летящему человеку гораздо проще подсоединиться на расстоянии, чем к тому, кто на земле, вроде как два воздушных шарика притягиваются.

Те парни из Агентства, что возле вертолета крутились, дольше прочих продержались. Им запретили подпускать «наших», из леса, ближе, чем на три шага, начальство каким-то образом догадалось. На самом деле чуть меньше полутора метров требуется, чтобы «захватило», это я тоже вычислил. Поэтому янки дольше других продержались, но толпу солдатиков миновать не смогли.

С того момента оцепление и начало распадаться. Позже мы офицера, их командира, к своему костру пригласили, угостили жареной дичью. Неплохой оказался человек, но при этом истовый католик. Он то падал на колени и принимался читать молитвы, то носился кругами. Но в целом вера ему даже помогла, с ума не сошел, только сбрую в огонь покидал, пистолет утопил и форму чуть не скинул в экстазе. Мы его еле остановили. Он бы, естественно, не замерз, мы и костерок-то скорее по старой памяти жгли, но нельзя же в исподнем бродить. Когда его проводили, Роберт заметил, что общая неприязнь к оружию не может не радовать. И покосился на Геру. Вот он, живое воплощение милитаризма. Пока живое…

Нет, пусть живет, Бог с ним, но я не очень представляю, кому он нужен такой. Не в смысле инвалидности, которая ему обеспечена. Я не представляю, какую пользу может принести новому обществу такой специалист. Пока что общество оставалось прежним и всяких отбросов в нем было еще достаточно, но мир менялся у нас на глазах. Я слушал, смотрел и не всегда мог понять, радует меня то, что я вижу, или нет.

К шести вечера волна «заражения» перевалила через границу Штатов. Янки, не разобравшись, заперли пропускные пункты. По основным каналам вовсю трепались о гражданской войне в Мексике, и поводов к тому было достаточно: президент молчит, правительство собраться никак не может, резиденции стоят нараспашку.

Пропускные пункты заперли, но первый «десант» уже высадился. Проскочили сообщения о массовом неадекватном поведении в общественных местах. Силовики сделали жалкую попытку закрыть аэропорты, но их запрет продержался недолго.

В Европе количество желающих пересечь океан вдруг возросло в двадцать раз, немцы и французы наперебой трещали о небывалой загрузке рейсов. Поскольку мексиканские аэродромы оказались просто не в силах принять столько бортов, народ полетел в Штаты, на Кубу и южнее, в такие дыры, куда раньше и калачом не заманить было. Население Гватемалы и Белиза, наверное, решило, что их страны собрались «открывать» по второму разу, столько белых внезапно запросили визу.

Роби довольно долго пребывал в эйфории, и я, пока разбегались последние солдаты, веселился вместе с ним. Археологи, впрочем, остались, все до единого. Так и должно быть: когда спецы, вроде меня, на своем месте, их не трогает сумасшествие окружающих плебеев. Правда, раскопки никто больше не охранял, но никто и не посмел бы теперь покуситься на золотые статуи. Спецы сами дадут отпор. Так и должно быть. Кончилось время накачанных идиотов, вроде Большого Д. или гориллы Кристоффа, или того же Лиса. Пусть идут подстригать газоны! Да, замечательная идея, наконец я нашел Герману применение.

Когда десятка два новоиспеченных мамаш покинули ближайший роддом, чтобы «полетать» в хороводе, и побросали некормленных детей, мы еще улыбались. Мамаши впоследствии вернулись к новорожденным, хотя и не все. С этого момента поводов улыбаться становилось всё меньше и меньше.

В Гвадалахаре муж зарезал жену за измену девятилетней давности. Не успел он закончить упражнения с кухонным ножом, как его скрутили соседи. Затем прошла серия кровавых разборок среди доселе миролюбивых деловых компаньонов: каждый ухитрился прочесть в голове партнера о самых низких и коварных намерениях.

Забеременевшая девица выбросилась из окна, потому что ее парень, оказывается, всё время спал с ее подружкой. Подружка, в свою очередь, прозрела и ткнула прелюбодея в горло садовыми ножницами. Группа жителей городка опознала в скромном соседе серийного убийцу, который ездил по субботам в столицу душить пьяных девчонок после дискотек. Его забили насмерть подручными средствами. Самые малые проступки становились достоянием гласности; выяснялось, кто у кого нечестно выиграл по молодости в карты, кто соблазнил чужую жену или втридорога всучил какой-нибудь старый хлам.

Через полчаса после открытия в Мехико утренней биржевой сессии застрелились несколько десятков разорившихся спекулянтов. В прямом эфире один из лидеров оппозиции впервые высказал сопернику, что он в действительности о нем думает. Затеялась прилюдная драка, участие в которой приняли даже телеоператоры. Разъяренный ответчик, размазывая по белой рубашке кровь из разбитого носа, обнародовал факты о связях оппозиции с кокаиновым подпольем, после чего был застрелен на глазах миллионов радостных зрителей. Немедленно прибыла полиция, но в ходе массовых арестов кто-то успел передать в эфир кадры, неопровержимо доказывающие склонность главного полицейского начальника к педофилии. Попутно пришлось арестовывать и его, а супруга педофила — мать троих детей — скончалась, проглотив упаковку снотворного.

Следить за сражениями этих бездарных людишек, у которых вдруг открылись глаза, было даже противно. Но тут начали поступать совсем иные новости. Я не успевал переводить Бобу комментарии с экрана.

Сразу два онкологических центра осчастливили публику тем, что больные, еще накануне считавшиеся неизлечимыми, выздоровели. И тут же передали сумбурный репортаж из крупного госпиталя: пациенты покинули палаты, прихватив заодно ценное оборудование и разворовав склад медикаментов. Исключением стала травматология, куда везли раненых чаще прежнего.

Акции фармацевтических концернов упали до нуля, а их падение повлекло нарастающий ком банкротств и в смежных сферах. Попытки стабилизировать рынок словесными заверениями вызывали лишь нездоровый, гомерический хохот: все знали заранее, что хочет сказать выступающий и что на самом деле у него на уме. Пасторы отказывались от проповедей. Одного за другим их принимались бутузить прямо во время службы. На парней, которые бежали ранее из тюрем, дети показывали пальцами. Кто-то из беглых не выдерживал и кидался под грузовик. Кто-то сходил с ума или штурмовал ближайший участок с повинной.

Копы перестали нуждаться в осведомителях. Все тайные карточные притоны, все лавки контрабандистов, все склады наркотиков стали известны. В супермаркете кассир застрелил троих черных, угадав в них налетчиков. Моментально создался прецедент, и перед юристами встал вопрос: считать ли доказательством интуицию и содержимое карманов, поскольку парни не успели даже вытащить стволы.

В защиту кассира ринулись лучшие адвокаты. Пока они сражались за право покрасоваться перед камерами, второе лицо в мексиканском парламенте оповестило о созыве экстренной сессии по поводу необходимости срочной отмены прежнего уголовного кодекса. Вслед за этим прозвучали слова о референдуме по конституции. Политический мир трещал по швам, но экономика не могла развалиться с той же скоростью.

Так полагали и мы с Бобом, пока в студии не появился инженер из мексиканского филиала «Тойоты» и не поведал, краснея и запинаясь, что за ночь ими открыта компактная схема перегонки морской воды в водородное топливо. Первая партия автомобилей уже поставлена на конвейер. Журналистка, привыкшая за сутки ко всему, возразила только, что понадобится национальная сеть заправок, прежде чем граждане захотят опробовать новый тип двигателя. Инженер скромно улыбнулся и сказал, что заправок вообще больше не понадобится: граждане будут черпать воду сами из любого водоема или покупать в магазине.

По окончании интервью хватило семи минут, чтобы бумаги нефтяной отрасли упали в цене вдвое.

Европейские биржи отреагировали несколько странно, там просто не могли поверить в подобный кошмар. Эксперты требовали доказательств, но на всякий случай цена барреля во Франкфурте рухнула до пятнадцати евро. Я представил, что творится в Москве, и вздрогнул. Но для обитателей Нового Света доказательств не требовалось, те, кому надо, сразу поняли, что мальчишка сказал правду. Кроме того, «Тойота» и не пыталась защититься патентом, инженеры читали схемы в головах друг у друга.

Боб был в восторге. Он тряс меня за руку и кричал, как это здорово и сколько гениальных открытий наверняка будет сделано в ближайшие часы. Я попытался ему намекнуть, что не всё так радужно, как ему хотелось бы, но он меня уже не слушал.

Спустя еще полчаса теледиктор буднично сообщил, что приглашает в студию руководителя Института энергетики, пока в качестве частного лица. У руководителя волосы стояли дыбом. Он порадовал свежим взглядом на старые способы освещения и теплоснабжения. То, над чем самоотверженно билось его учреждение последние тридцать лет, было решено в течение трех предутренних часов. Дальше я слушал, затаив дыхание, но понял только, что если всё получится, как он говорит, то спустя полгода надобность оплачивать счета за электричество отпадет повсеместно. Так же, как не стало необходимости оплачивать счета за телефон. К слову, несколько десятков тысяч работников телефонии бестолково слонялись вокруг своих замерших контор. Большой начальник в телевизоре прогнозировал увеличение числа безработных минимум на два миллиона человек, причем не считая армии металлургов и монтажников высоковольтных линий.

— Вот видишь?! — вопил Боб. — Для России это спасение, там зимой вечно беда с отоплением!

В десять ноль три одна за другой объявили о банкротстве десятки крупных и мелких лотерей. Большинство казино разорилось к полуночи: клиенты входили и, не глядя, ставили на всех столах на выигрышные номера. Таким образом, к армии безработных телефонистов добавились бесчисленные полки крупье.

— Ты что-то говорил о «спасении»? — переспросил я. — Как насчет сорокапроцентной безработицы?

Забавно было наблюдать, как явление пожирало территорию Штатов с юга на север. До полудня мы сходились во мнении, что представить нечто страшнее близкого краха традиционной энергетики тяжело. Но тринадцатилетний юнец из Арканзаса одним небрежным движением выдернул нижний кирпич из фундамента американской финансовой машины. Накануне юноша наплясался и нацеловался с друзьями, а утром обнаружил, что может обойтись без модема, без телефона и самое главное — без оплаты услуг при выходе в спутниковый Интернет. Десятью минутами позже он сообщил об этом таким же, как он, продвинутым товарищам, а сам продолжал эксперименты, поддерживая мысленную связь с диктором местной радиостанции. Тот, в свою очередь, инструктировал всех желающих, как без затрат на запчасти вдвое увеличить разрешение видеокарты… В час дня за мальчиком приехали из «Интела» с предложением контракта на полмиллиона годовых, лишь бы он прекратил давать советы в эфире. Юноше польстило внимание, он согласился, но пока его мать угощала приезжих пирогом и какао, прошло двадцать семь минут. Парни из корпорации сами порвали контракт, а поскольку три головы всегда лучше, чем одна, то к тому времени, как поспел обед, они навострились решать уравнения быстрее собственной последней базовой модели. К двум часам все интересующиеся получили бесплатную инструкцию элементарного устройства из нескольких проводков с усилителем. Правильно прикрепив проводки к вискам и запястьям, человек мог в дальнейшем использовать системный блок как подставку для цветочного горшка. Тем, кто не любит цветы, было рекомендовано выкинуть компьютер в ближайший мусорный бак. Оказалось, что мозг считает в четыре раза быстрее.

Дождались своей порции кошмара и производители игр. Одноклассник нашего юного дарования, устав от взлома платных порносайтов, вернулся к более приличествующим нежному возрасту увлечениям. Парень поставил рекорд скорости, проходя квест последнего поколения, затем ему стало скучно, он влез в базу одной из фирм-разработчиков и оперативно доказал их полную отсталость. Отныне даже те, кто не имел ни малейшего представления о языках программирования, вооружившись лишь фантазией, могли сочинить и запомнить любую игру.

Роберт уже не подпрыгивал от радости и не стремился доказать мне, что всё идет замечательно. Но мнение нашего гитариста меня занимало мало. Я не мог составить для себя вразумительной картины происходящего на планете. Все эти технические победы уже не вызывали во мне восторга, скорее начинали утомлять, потому что параллельно творилось нечто гораздо менее приятное.

Три пятнадцать. Мексика. Заявление крупнейших провайдеров. В условиях массовых взломов невозможно дальнейшее оказание услуг. Потеряло смысл само словосочетание «платный сайт».

Три восемнадцать. Перестрелки в Колумбии. Арест четырнадцати наркобаронов и шести членов Кабинета. Серия самоубийств полицейских чинов. Задержано более трехсот подозреваемых. Армейские десанты высаживаются на тайных плантациях коки. Правительство собирается уйти в отставку.

Три двадцать две. США. Акционеры «IBM» пытаются получить страховки по коммерческим рискам. Союз страховщиков заявляет о состоянии форс-мажора и полной неплатежеспособности. Закрыты офисы «Cisco», «Intel» и «Microsoft». Директора компаний временно отправлены в отпуска.

Три тридцать. Куба. Случайно синтезирован новый штамм гриппа, устойчивый ко всем прежним вакцинам.

Токио. На бирже прогнозируется падение доллара в три раза. До Японии волна еще не докатилась, но сумятица уже страшная. Премьер заявил о возможном пересмотре бюджета и срочном введении ограничений на импорт, вопреки прежним договоренностям.

Три тридцать шесть. Эквадор. Доклад в министерстве сельского хозяйства. Новый химический реагент позволит втрое увеличить урожайность банановых плантаций и снимать шесть урожаев в год. Примерно те же оценки в области производства кофе. Крупные торговцы пребывают в растерянности, в портах прекращена отгрузка фруктов. Руководитель одного из профсоюзов заявил, что, если за сутки не будет достигнуто новое соглашение по оптовым ценам, урожай погибнет. Рабочие уже отказываются его собирать.

Три сорок. США. Руководство НАСА обеспокоено приостановкой выплат по программам использования коммерческих спутников. Официально отложен старт следующего носителя. Намечается первая в истории забастовка госслужащих высокотехнологичной отрасли.

Три пятьдесят одна. Любопытный репортаж из России. Тринадцать студентов собрали акробатическую фигуру, которая уже получила прозвище «Русская снежинка». Соединившись руками и ногами в определенном положении, они добились быстродействия коллективного сознания, превышающего скорость шахматного суперкомпьютера. В ответ шестьдесят студентов из Гарварда доказали принципиальную возможность создания живого Интернета без всякой аппаратной поддержки. В течение семи минут их почти без помех могли слышать все рецепторы западного полушария. Лидеры группы считают, что для постоянной поддержки всемирной сети, равной по информационной мощности той, что существовала до сего дня, понадобится «снежинка» всего лишь из тысячи двухсот человек.

Прослушав этот блок, Кон снова воспрянул духом и начал развивать теорию о том, что наука спасет мир. Я не стал с ним спорить, потому что не так давно сам искренне верил в это. То есть я и теперь полагал, что наука способна многое изменить, но не был склонен идеализировать ее роль.

Три пятьдесят девять. США. Опротестованы результаты прошлогодних и текущих забегов на Иллинойсском и Флоридском дерби. Более тысячи заявлений в суд. Ипподромы закрыты. Ассоциация борьбы со СПИДом официально подтвердила сворачивание программ по поиску вакцины. Интервью со вчерашними безнадежными больными. В Иллинойсе несколько десятков особо опасных уголовников вскрыли общими усилиями электронные замки, сбежали из тюрьмы и захватили самолет. Имеются жертвы…

Четыре ноль восемь. Канада. Смерть восьмидесяти подростков в реабилитационном центре для наркоманов. Медики утверждают, что налицо абсолютно новый тип зелья. Аналогичные случаи еще в трех местах, задержаны наркокурьеры. Там же, Монреаль. Найден ряд генов, ответственных за процессы старения клеток. Ведущие геронтологи утверждают, что, если принять их программу омоложения организма на государственном уровне немедленно, рухнет пенсионная система. В Квебеке сразу три удачных ограбления банков. Взломщики отключили защитные системы без помощи техники, просто подсоединившись напрямую к сети, в качестве обычных клиентов.

Четыре пятнадцать. Одна за другой прекращают вещание радиостанции Нового Света, в них попросту отпала нужда. Нью-Йорк. Улицы усеяны брошенными телефонами, полными пачками сигарет и очками. На площадях костры из табачных изделий. Инвалиды швыряют из окон свои костыли и коляски. Утром выходить на службу никто, по-видимому, не планирует; мегаполис практически стоит на ушах, бары не закрывались со вчерашнего вечера, машины пустуют, брошенные в пробках. Массовое ночное купание в океане.

Четыре девятнадцать. Россия. Ночное заседание правительства, выступление президента. Поджоги обменных пунктов принимают массовый характер. В Сургуте приостановлена добыча газа. Сумма активов, за один день переведенных ведущими бизнесменами в страны Западной Европы, оценивается в двадцать миллиардов евро. «Новые» хакеры внедрились в диспетчерскую систему Шереметьево, полеты отложены.

Четыре двадцать пять. США. Супермаркеты торгуют только за наличные, отменены электронные платежи. Как выяснилось, с утра злоумышленниками, имитировавшими карты «Америкэн экспресс», «Виза» и «Мастеркард», похищено товаров на сумму более шестисот миллионов долларов. Резкая недостача бумажных денег, колоссальные очереди в банках на закрытие счетов. Представитель Федеральной резервной системы заявил о начале срочной дополнительной эмиссии в размере пятнадцати миллиардов долларов. Брокеры не могут избавиться от акций табачных концернов.

Четыре тридцать. Бразилия. Отмена занятий в ряде столичных школ. Замминистра предлагает сократить среднее образование до трех лет. Семилетний ребенок за ночь выучил английский язык и охотно делится опытом. Мексика. Открыт способ производства искусственной паутины, прочностью в сорок раз превышающей прочность стали. Стихийные забастовки в металлургической промышленности. Жертвы среди администрации предприятий. Бастующие поджигают административные корпуса. США. Подросток, не выходя из дома, открыл шлюзы на ирригационном каскаде, затоплены участки федеральных трасс, имеются погибшие…

Мы не успевали следить за событиями, каналы захлебывались от новостей. Настроение Боба металось от мажора к полному минору. То ему чудилось, что всё идет замечательно, то он хватался за голову и начинал стонать от ужаса. При этом постоянно искал у меня совета. Я был бы рад дать ему совет, но сам не находил ни единой точки опоры. Я не мог сказать определенно, что меня радует, а что пугает. Мир свихнулся, и мы вместе с ним.

— Вчера был четверг, сегодня пятница, — заметил Роберт.

— Вот именно, вчера контакты проходили на рабочих местах, а сегодня горожане выехали на уикэнд, «заражение» распространилось в сельские районы…

Это произошло примерно в четыре сорок по местному времени. Вашингтонский диктор, выглядевший так, словно был слегка навеселе, с галстуком через плечо, слегка ошалевший от происходящего, сообщил, что ожидается экстренное выступление президента. Затем экран долго пустовал, а вместо президента появились разом госсекретарь и министр обороны. По отдельным признакам я признал в них «наших».

Вкратце речь государственных мужей свелась к следующему. Сохранять спокойствие. Силовым службам возобновить исполнение обязанностей. Остальным вернуться по домам. Воздержаться от поездок. Потом они переглянулись и заговорили иначе.

Меняется, заявил госсекретарь, концепция национальной безопасности. Ряд высших офицеров покинули посты без объяснения причин. Комитет начальников штабов заседает круглосуточно. Сначала было принято решение прервать отпуска рядовому составу. А когда догадались, что делать этого нельзя, «заразившиеся» в отпусках солдаты уже добрались до мест дислокации своих воинских частей.

Прервалась связь с рядом стратегических ядерных объектов. Если удаленные флоты еще соблюдали дисциплину, то корабли местного базирования к утру остались без экипажей. Примерно такая же неразбериха началась в воздушных силах. По тревоге были подняты «морские котики». Армия разваливалась, и не войска Новой Гвинеи, а «главный фактор мировой стабильности» трещал по швам на глазах у миллиардов людей. Понадобится совсем немного времени, чтобы это осознал каждый, и одному Богу ведомо, какие силы тогда воспрянут, ощутив свою безнаказанность… Роберт потряс меня за плечо:

— Они рехнулись оба? Такое не говорится вслух!

— Я думаю, у них нет иного выхода, как выступить перед нацией, опережая журналистов…

В девять утра следующего дня пришли первые сигналы об уличных беспорядках в Европе. Показали какую-то девчонку из Исландии. Я эту рыжую вспомнил, вчера она была здесь, в круге. Девочка вернулась домой, пришла к океану и собрала у берега косяки промысловых рыб со всего региона ловли. Траулеры остались без дела. Давно я так не смеялся… наверное, это был немножко нервный смех. Я вообще почти не улыбаюсь последние сутки, а тут как будто прорвало.

Потом пришла Инна, спросила, как дела у Лиса. Она хотела посидеть немножко с раненым, но Боб очень ловко ее отговорил. Он сказал, что Герман спит. Герман не спал, и мы оба это прекрасно знали. Я подумал, что у Роберта, наверное, тоже есть к Лису серьезные претензии. Я счел, что парень ревнует, хотя ревновать было глупо. Слово «ревность», как и множество других слов, следовало бы забыть. Очень скоро возникнут новые слова, которые отразят новые понятия. Еще раза два я схожу с Инной на поляну, и слова придут ко мне. Я ни в чем больше не был уверен, но в этом был уверен железно.

Я зря считал Боба ревнивцем. Я плохо о нем думал, а парень умнел на глазах. Он улыбнулся моим упрекам и ответил, что вовсе не переживал из-за Лиса. Бобу, как и мне, давно было наплевать не только на Германа, но и на многих других. На всех, кто неспособен оценить перемены.

Инна поманила Роберта в круг. Пришла его очередь набираться сил. Хоть он немножко бестолковее меня, придется его терпеть. После Кона, если никто не помешает, на полянку пойду я. Нам предстоят большие дела.

Кто-то ведь должен внести порядок в этот мир.

 

Глава 34

ПЕШКА

Герман

Мне страшно.

Не так давно я был уверен, что не доживу до завтра. Парни сделали всё, что могли, чтобы меня вытащить, но я не обманывался. Тела ниже груди я не чувствовал, и было очень больно дышать. И я снова начал кашлять кровью. Я старался, чтобы они не заметили, и сплевывал в сторону. Потому что, если бы Инка узнала, что мне опять хуже, она прервала бы свою медитацию, вызвала врачей и отправила меня в больницу.

В больницу мне нельзя. Похоже, никто, кроме меня, не догадался, что Инка затевает. Ей оказалось мало достигнутого, если то, что произошло, можно назвать достижением. Я, например, не вполне уверен, что несколько сотен насильно выдернутых в джунгли ушли отсюда осчастливленными. Я вообще не верю, что счастье следует раздавать подобным образом. А если счастье навязывают, не превращается ли оно во что-то другое?

Меня-то идти сюда никто не заставлял, посему грех жаловаться. А теперь все трое, и Инка, и ребята, становятся другими, совсем другими, но ничего не замечают. Поэтому я делаю вид, что мне лучше. Когда Инна приходила навестить Женю и Боба, или поочередно забирала их с собой, я улыбался. Пускай думают, что я ничего не понимаю.

Я слышал телевизор и слышал всё, о чем говорили Женя и Боб. Нет нужды переглядываться и что-то обсуждать. Почему-то на каждую приятную новость сразу же приходит какая-нибудь гадость. Маятник колеблется и никак не может остановиться. Впечатление такое, будто дети дорвались до незнакомого пульта управления и жмут на все кнопки подряд. То я слышу из телевизора такое, что хочется плясать от радости, то ужас охватывает. И дело не в том, что нарастает вал преступлений. У меня такое ощущение, что криминальные сводки идут в той же тональности, что и новости балета. За последние сутки у людей изменилось отношение к новостям.

Раз десять Боб с Женей поссорились и помирились снова. Инна сказала — ждать ее до рассвета, это последний срок. Наверное, она надеется всё-таки вернуться к нам, потому что пришли лошади. Просто пришли четыре лошади. Инка их откуда-то позвала, и Бобу добавилось лишней заботы кормить и поить их. Домашние, красивые, но седла только на двух. Скорее всего, бросили их на ферме без присмотра, сейчас людям не до скотинки. Инна сказала, что верхом нам будет удобнее и быстрее добраться до аэродрома напрямик, через плоскогорье. Я не был убежден, что смогу выдержать скачку. Кроме того, я сомневался, что меня вообще возьмут с собой. Но это уже неважно. Важно было задержать их тут подольше.

Лошади тихие, жуют траву и подружились с Бобом, хотя он единственный из нас, кто не умеет ездить верхом. Ковальский потрогал щетину на подбородке и сказал, что в таком виде, вчетвером на лошадях, мы будем вызывать у крестьян вполне определенные ассоциации. Мне даже смеяться больно… Рост бороды Юджин у себя остановил, но от прежнего, того что выросло за три дня, без бритвы не избавиться.

Зато он до первых сумерек почти вытравил седину и стал ярко-каштанового цвета, он сказал, что белобрысые патлы его всю жизнь раздражали. А еще он первый научился угадывать время и первый выкинул часы. И сменил, заодно с волосами, цвет глаз. И выплюнул коронки и пломбы. Мне подобные трюки не удавались, я многого не успел…

А Боб зато приманивает дичь. Сама приходит, прилетает и ложится под нож.

— Чувствую себя царем природы, — гордо заявляет Роберт. — Процесс приятен до невозможности. Просто не передать, какая сладкая истома в груди поднимается, когда даешь команду, — и никто не может тебя ослушаться.

Я Ковальскому так и сказал, мол, думай, голова, какой бы усилитель к башке приделать, чтобы можно было в одиночку целый этап конвоировать. Он обещал прикинуть, но без особой охоты. Косится на меня. Можно подумать, все ублюдки ангелами завтра станут, этапы не понадобятся. Жди больше!

Мне совсем не хочется есть, а у парней аппетит просто зверский. Вот они и едят непрерывно. Боб заставил Дуську притащить олененка. Жрут и болтают на гастрономические темы. Телевизор давно отключили. Потому что, я чувствую, страшновато всем троим. Мне даже кажется, каждый из них втайне желает, чтобы Инна не вернулась. Она слишком много времени провела там, в центре. Вполне вероятно, она захочет поделиться с ними тем, что принесет оттуда. Я ее в своем нынешнем состоянии больше не интересую. Как будто этим суперменам мало того, чем они уже владеют.

Карлица оказалась права. После того как стало пусто, я ищу и не нахожу, чем заполнить эту безмерную пустоту. И я боюсь, что не захочу заполнить ее тем, что принесет бывшая жена Роберта. Я вообще не уверен, что захочу покидать наш лес, мне тут всё больше нравится. Может быть, я сам попрошу их оставить меня здесь. Я думал, что живу правильно, а когда увидел, что это не так, сделал глупую попытку измениться и изменить других. Но не всё так просто. Только теперь до меня дошел смысл слов, произнесенных Анитой.

Любой зверь живет и не задумывается, что есть доброе, а что есть злое. Просто живет, набивает брюхо, катается по траве и этим уже доволен. И в нас не было когда-то ни добра, ни зла. Мы сами нарекаем свои поступки.

Роберт, оказывается, жутко талантливый парень, я бы никогда до такого не додумался. Он уговорил цветки на лиане не закрываться с заходом солнца. А потом отыскал гнездо диких пчел, запустил туда пятерню, набрал меда. Пчел он рассадил у себя на голом животе и заставил составлять всякие фигурки, а птички у него запели на три голоса. Я спросил его, зачем он дурью мается? Лучше бы вырастил по-быстрому что-нибудь съедобное, ягод или орехов, ведь голодный. Роберт засмеялся, он даже не подумал обидеться. Раньше я бы уже сломал ему пару костей за подобный смех. Он сказал:

— Ты нас тянешь в любимый казарменный коммунизм. Остынь, не напрягай себя и других. Больше никто не обязан вкалывать ради коллектива. Я тебе еще оленя поймаю, если есть захочешь. А сейчас заткнись и не мешай другим получать удовольствие.

И Женька с ним согласился. Он давно не рад, что спас меня. Последние три часа он беспрерывно жует мясо, лежит и проверяет расстояние между колышками. Жар от него идет, даже я издалека чувствую. Пока что Ковальский удлинил себя на полтора сантиметра, но к утру обещает догнать меня в росте.

Всё это здорово, но не очень. Потому что так не ведут себя рядом с человеком, которому, возможно, суждено умереть. Еще вчера они поступали совершенно иначе. Вчера Роберт писал музыку, а сегодня вышвырнул свою симфонию в костер. Юджин часами трепался о своих собаках и обезьянах. Он утверждал, что придумал, как повысить интеллект ротвейлера на сорок процентов, чтобы собаки могли нести службу без участия кинолога. Сегодня я попытался напомнить ему об этом. Ковальский только сплюнул и ответил, что я рассуждаю, как мелкий лавочник. Мол, мне бы только поменьше работать. Работать будут все, сказал он, работы впереди очень много. Очень скоро этот бардак прекратится. Обрадовались, видишь ли, что цифры шестизначные в уме складывать научились! Эка невидаль!

— Шесть миллиардов умников! — хмыкнул Юджин. — Но никто толком не представляет, для чего появился на свет.

Только я набрался сил, чтобы спросить его, для чего же надо появляться на свет, как встрял Роберт.

— Еще неизвестно, — сказал Роберт, — нужно ли на планете столько людей. Три четверти из них, вообще, дармоеды, только и ждут гуманитарной помощи, пользы от них никакой.

«Будут работать, — добавил Боб, — все кто способен принести пользу человечеству». Я чуть не спросил их обоих: а как же быть с такими, как я? Но вовремя прикусил язык.

Жрать я совсем не мог, потому что, похоже, желудочный тракт тоже парализовало. Но это не беда, главное — не потерять сознание, чтобы ни мои соседи, ни Инна ничего не заметили. Несколько минут назад я говорил с Пеликаном. Вроде бы мне хватило сил экранировать наш сеанс связи. Через полчаса Бобер посадит машину за лесом, там, где америкосы убили Пенчо.

Пеликан пытался оправдываться, заплакал даже. Я на него не сержусь. Я пообещал, что прощу его, если они сделают всё именно так, как я скажу. Потому что второго шанса у нас не будет.

Они с Филином начали клясться, что не притронутся больше к оружию.

— Ерунда! — сказал я. — Всего три пули, Андрюха. Вам понадобятся всего три патрона. Только на сей раз — без выкрутасов. С каких это пор ты не смог попасть с тридцати шагов в голову?

Ты будешь стрелять им в головы, Андрюха. Старое, доброе упражнение «президент»: три ростовые мишени в двадцати пяти метрах, и на всё десять секунд…

Ты будешь один, Пеликаша, потому что если нам не повезет и «бэтмены» выдержат свинец, то по их следу пойдут Филин с Бобром.

Пока вы живы, братишки, у нас остается надежда.

 

Глава 35

ОФИЦЕР

В упряжке с врагом

Ковальский смотрел на Пеликана и не испытывал к нему никаких враждебных чувств. Опасности эта троица пока не представляла. Филина непрерывно рвало, он ползал на связанных коленках и никак не мог подняться. А Бобер, тот вообще лежал, поджав ноги к животу, и ни на что не реагировал. Пеликан оказался самым крепким, этого следовало ожидать. Он вполне очухался и, когда понял, что связан и лишен оружия, повел себя очень спокойно. Ковальский мог только позавидовать подобной выучке.

Если бы не Инна, боевики сумели бы подобраться незаметно. Ковальский пытался разгадать, что они замышляли. Скорее всего, вернулись добить своего раненого отступника. А возможно, получили приказ разделаться и с остальными. Во всяком случае, золота у них в поклаже не обнаружилось, могильник Пеликана не интересовал. Инка засекла их еще в вертолете. Каким-то образом (видимо, благодаря своей подготовке) эти русские быстро научились экранировать мысли. Мало того, они догадались объединять возможности разумов. Против троих ни Юджин, ни тем более Роберт не устояли бы. Инна предупредила о визите, заставила их с Робертом сосредоточиться и нанесла удар, когда Пеликан был уже близко. Даже слишком близко. Юджин не ожидал, что русские «специалисты» окажутся способны передвигаться по джунглям с такой скоростью. Но даже у Инны не хватило бы сил обезвредить боевиков надолго. Пеликан обладал потрясающе крепкой нервной системой, его еще не закончили связывать, а он уже начал приходить в себя и отбиваться. Боб и Юджин были вынуждены навалиться на парня сообща. На создание импровизированных пут ушли два одеяла и все имевшиеся ремни. Всё то время, пока они вязали командира, Инна сидела в позе лотоса, сжав ладонями виски, и дрожала, как в лихорадке.

— Скорее, — повторяла она. — Скорее, там, левее еще один… Я не могу так долго! Скорее!

Ковальский ненавидел насилие. Всю жизнь он считал себя либералом и сторонился типов, подобных Лису. Юджин полагал, что родись он двадцатью годами раньше, непременно принял бы участие в акциях против вьетнамской политики Джонсона. Но его юность пришлась на другие времена, глотки в борьбе за мир драли профессиональные пацифисты, и, кроме того, у Ковальского было любимое дело. Всё что он мог, — это по возможности избегать контактов с агрессивными личностями. Юджин признавал необходимость силовых ведомств для решения глобальных задач, скажем, для защиты национальных границ, но в повседневной жизни такие, как Лис, вызывали у него брезгливое недоумение. Стая бесноватых стервятников, как называл их Пендельсон, пытающихся убедить остальной мир в том, что без них рухнет цивилизация. При этом самые толковые стервятники осознают, что человечество без них отлично обойдется. Но эти люди не умеют ничего, кроме как махать оружием, и не хотят учиться делать что-то еще: они создают извращенный кодекс чести, позволяющий им порой презирать тех, кого они якобы защищают и на чьи налоги они, собственно, живут. Они всячески поддерживают образ собственной значимости, вручают друг другу ордена, снимают о себе кино и пишут мемуары. И началось это не вчера.

Когда-то Джек Пендельсон моментально загорался, обсуждая с Юджином эту тему.

— Смотри! — поучал док. — Я рисую два… а лучше три кружочка. Пусть это будут деревни, первые человеческие поселения. Здесь живут землепашцы, здесь скотоводы, а тут, скажем, гончары. Естественный натуральный обмен, примитивный товарооборот. Советы старейшин решают споры, наказывают виновных, определяют стратегию развития. Внезапно из леса появляется отряд вооруженных ублюдков и пытается взять что-то силой. Допустим, селяне неплохо организованы и дают надлежащий отпор. Но в людях созидательного труда нет жестокости, и старейшины, вместо того, чтобы перебить пришельцев, как бешеных собак, говорят: «Братья, вокруг полно земли. Стройте свои дома, бейте зверя, мы поможем вам с семенами…» и так далее.

Но разве можно бесноватых соблазнить трудом? Если стервятников недостаточно много, чтобы наложить лапу на чужое добро, их извращенный ум придумывает следующую схему.

— Вам не прожить без нас, — убеждают пришельцы. — Там, за горой, живет очень злое и жадное племя. Оно непременно захочет на вас напасть, отнять ваших женщин, ваш скот и сжечь ваши поля!

— Не может быть! — пугаются селяне. — Сколько тут живем, со всеми мирно ладим.

— А вот и нет! — брызжут слюной чужаки.

И принимаются очень подробно объяснять, какие все вокруг мерзавцы и сколь опасно жить так беспечно, без разведки и контрразведки. О, эти парни умеют убеждать! Ведь они же больше ничем не заняты, не сеют и не пашут, их языки хорошо подвешены. Если они не могут отнять что-то силой, они идут на любые хитрости, лишь бы присосаться к кормушке.

— Нам много не надо! — ласково говорят они. — Кормите нас, платите совсем немножко, а мы уж постараемся. Мы будем присматривать за вашими соседями и предупреждать вас об их подлых намерениях. А еще мы будем присматривать за вашими собственными людьми, будем слушать, о чем они говорят и кого ругают. Как, вы не знали, что в деревне полно внутренних врагов? Ай-яй-яй, как всё запущено! А враги-то есть! Вы должны позволить нам организовать оборону поселков, поверьте, мы сделаем это лучше вас. Никто не нападает? Значит, собираются напасть. Распустите свою стражу, мы создадим ее заново, из тех людей, которые вызывают больше доверия. А чтобы на нас не напали враги, мы, пожалуй, атакуем их первыми. Стойте-ка! Вы вождь и обходитесь без личной охраны? Непорядок, мы выделим самых крепких лично для вас, но и кормить их извольте как следует. Нам доподлинно известно, что вождя хотят прикончить! А теперь необходимо поставить на довольствие еще несколько человек, которые будут тайно присматривать за вашими же охранниками. Пусть боятся!

Вот таким, примерно, образом, Юджин, и рождались первые спецслужбы. А однажды появившись, они пускали ростки с бешеной скоростью, закреплялись всеми возможными методами…

— Послушайте, Джек! — скорее для виду, упирался Ковальский. — Вы только представьте, что произойдет, если уволить всех федералов. Страну захлестнет экстремизм!

— Вне сомнения, — разводил руками Пендельсон. — Потому что они навязали игру, в которую вынуждены играть мы все. А тебе не приходило в голову, что любое государство вполне способно обойтись небольшой пограничной службой? А для решения внутренних проблем нужны судебная система и немногочисленная полиция, втрое меньше, чем сейчас.

— И что бы с нами стало? Мы боялись бы выходить на улицу?

— Юджин, мы не обсуждаем проблемы уличной преступности. Помните, с чего я начал? Первые поселки землепашцев со старейшинами во главе. Вождей, самых уважаемых и мудрых, выбирал народ. И до той поры, пока эти должности оставались действительно выборными, преступность была минимальной. Возможно, в те времена рубили руки, а скорее — головы, я не знаю, я не историк. Но с того момента, как вожди начали окружать себя спецслужбами, многое изменилось. И в первую очередь, сама избирательная система. Закон Паркинсона применим в равной степени к гражданскому чиновнику и ко всем бесноватым стервятникам. Они воспроизводят друг друга со скоростью гидры и успешно придумывают себе занятия.

— Но что же делать?

— Менять законы. Менять меру ответственности за преступления.

— Боже мой, Джек, вы ратуете за диктатуру?

— Юджин, ты не задумывался, почему до сих пор, несмотря на все достижения разума, так сильна вера? — Вместо ответа, Пендельсон, как всегда, раскрошил сигару. — Когда я говорю «вера», я подразумеваю высшую справедливость. Мы все ее чувствуем, иногда даже можем выразить словами. Миллионы людей, Юджин, не верят в загробную жизнь, но ищут сверхъестественную силу, потому что, в конечном счете, государство защищает их неохотно. Государство защищает себя. С тех самых пор, как первый вождь согласился платить бездельникам за укрепление порядка…

А теперь о справедливости и о порядке пытался рассуждать Пеликан. Юджин слушал его и внутренне усмехался. Не так давно этот человек обещал выбить ему глаз, а теперь лежит, безоружный и жалкий, как и оба его подопечных. Ковальский, хоть и не мог этого проверить, подозревал, что Лиса в свой кружок они допускали. Лис последний час валялся в беспамятстве или же умело притворялся…

Они допустили ошибку, что не экранировали свои мозги заранее. Они не знали, что Инна услышит их так далеко. Поэтому русских ждали. Роберт даже вооружился пулеметом, хотя вряд ли попал бы в кого-нибудь. Оружие, к счастью, не понадобилось. Инка их просто отключила, всех троих. А теперь Пеликан немного очухался и порывался взывать к справедливости.

Смешные людишки. Но, к сожалению, Пендельсон был прав, эти смешные людишки еще очень и очень могли пригодиться. И если уж выбирать между американцами и русскими, Юджин предпочел бы русских. По крайней мере этих русских он знал лично.

Они могли пригодиться, потому что так сказала Инна. Потому что незадолго до появления Пеликана с Ковальским связался шеф проекта. Юджин выслушал Юханссона с нарастающим изумлением. Сначала он ничему не поверил, но после слова Большого Ю. подтвердил Большой Д., который находился в компании Юханссона. Ковальский попытался организовать нечто вроде конференции, чтобы Инна и Роберт могли поучаствовать. Однако английский Инны был хорош разве что для общения с Пенчо, но не с Юханссоном. А Кон вообще не понимал ни слова. Ковальскому пришлось переводить. Он переводил и с беспокойством посматривал на оцелота, который как раз явился за очередной порцией мяса. Лошадей пришлось увести на полянку: чувствуя запах хищника, они становились совершенно неуправляемыми. Дуська, впрочем, вела себя смирно и никаких признаков интеллекта не проявляла. Большая пятнистая кошка, довольно злая и пугливая, только и всего. Кон с грозным видом переводил ствол с одного пленника на другого.

— Кошек это не коснется, — сказал Юханссон. — Скорее всего, не коснется…

— Что вы чувствуете? — спросила Инна.

Она была вынуждена оставить свою медитацию и целиком переключилась на общую беседу.

— Сложно сказать… — шеф проекта помялся. — Я чувствую себя намного моложе. Кроме того… Кроме того, нам всё труднее управлять своими эмоциями.

Ковальский перевел и переглянулся с Робертом. Это было что-то новое. Их обоих эмоциональная сфера совершенно не беспокоила. Напротив, последние сутки Юджин был уравновешен, как никогда ранее.

— Мистер Ковальский, я вас не обвиняю, — Юханссон тяжело вздохнул. — Но мы считаем, что на вас лежит большая доля ответственности за то, что случилось на базе. К счастью, все, кто участвовал в последнем эксперименте Пендельсона, пришли в себя. Но профессор отказывается с нами разговаривать, мы даже не знаем, где он. Поскольку я не могу его найти, я спрашиваю вас — какого черта вы обманули меня относительно Тенесси и его погибших крыс? Вы понимаете, о чем я говорю? Оказывается, вы втайне от меня уже предпринимали подобную попытку! Об этом Пендельсон рассказал сам, так что, пожалуйста, не отпирайтесь. Вы вместе заварили эту кашу, теперь, кроме вас, бороться с последствиями некому! Профессор совершенно вышел из-под контроля, ведет себя как мальчишка! Можно прикончить шимпанзе, мистер Ковальский, но нельзя убить миллиарды крыс! Что вы молчите?

— Крысы не выдержат…

Юджин растерялся. Юханссон никогда не был таким бешеным. И дело не только в Пендельсоне и выдумках насчет крыс, Юханссон никогда не изъяснялся настолько темпераментно и сумбурно. Изменились даже интонации. Юджин чувствовал, что патрон не может усидеть на месте. Тимоти проглатывал слова, он подпрыгивал и жестикулировал, помогая себе руками. Его нервные телодвижения ощущались даже на расстоянии. И это старый служака Юханссон, всегда молчаливый и замкнутый! Ковальский видел многих, прошедших через круг, реакции у людей были разные, но не звериные.

— В это сложно поверить, — чувствовалось, что Большой Д. хочет сгладить накал страстей, — но город буквально стоит на ушах. Мы с Тимоти находимся на крыше мэрии и наблюдаем страшные вещи.

— Убийства?

— Нет. Явного насилия мы не видели, но многие жители… как бы это помягче сказать… перенимают повадки обезьян.

— У кого психика послабее! — резко добавил Большой Ю. — Многие люди ведут себя вполне адекватно.

— Признаюсь, мне тоже непросто держать себя в руках, — продолжал полковник. — Постоянно хочется есть и… Можете это не переводить, но мне постоянно хочется женщину.

— Это я поняла, — очень серьезно вставила Инна.

— Прямо напротив толпа опустошает продовольственный магазин, — Большой Д. словно вел репортаж с футбольного матча. — Это студенты, но мы видели и нескольких полицейских. Они ничего не ломают, но еды там скоро не останется. Некоторые набивают желудки прямо в торговом зале, не доходя до кассы, но есть и такие, кто честно старается расплатиться. В мэрии пустые кабинеты, шерифа также не найти. Юджин, нас в некотором роде подготовил к событиям Пендельсон. Иначе я бы тоже решил, что теряю рассудок. По телевизору передали, что беспорядки проходят во многих южных городах. Невозможно, чтобы несколько шимпанзе успели преодолеть такие расстояния. Тем более, что троих застрелили еще в школе. Это ваша работа. Что вы там, в Мексике, натворили?

— Шимпанзе нападали на детей?

— Нет, но вели себя агрессивно по отношению к копам…

— А собаки? Вы видели столкновения с собаками?

— Мистер Ковальский! — вступил опять Юханссон. Очевидно, он взял себя в руки и вспомнил, кто является начальником. — Как это ни странно, собаки проявили себя гораздо более… благородно, если можно так выразиться. Когда мы открыли им дверь, большинство вообще не собиралось покидать приют. Они дали нам понять, что не потерпят насилия, но бежать никуда не собирались.

— Вполне естественно, — сказал Юджин. — Они привязаны к человеку, это же домашние животные. Вы хорошо их понимали?

— Не всё так однозначно! — возразил Юханссон. — Не все собаки были совсем уж миролюбивы. У меня до сих пор кровоточит рука, надо вам сказать. И не все поголовно хотели бы найти себе хозяев, как у них там написано на плакатах. Мы так поняли, что ситуация гораздо сложнее. С одной стороны, вы правы, большинство из них никогда не покинет человека. Тем не менее… Бог мой, Юджин, я себя слушаю и поражаюсь, какой бред я несу!

— Никто над вами не смеется! Продолжайте!

— Н-да… Так вот. Их устраивает симбиоз в рамках человеческой цивилизации, но у нас сложилось впечатление, что всё очень быстро может измениться.

— То есть? — быстро переспросила Инна. Ковальский отметил, что девушка всё свободнее воспринимает разговорный американский язык.

— Позвольте мне, — кашлянул полковник. — Миссис Кон, Юджин! Мы подозреваем, что псы просто еще не привыкли к своим новым возможностям. Шимпанзе — это другое дело, даже те, кто родились в лаборатории. Они безалаберные, порой подлые и вульгарны от природы. Я верно повторяю, Юджин? Это ваши собственные слова. Возможно, обезьянам захочется немного полазать по мусорным бачкам, но в результате они всё равно вернутся в лес. Если же у собак процесс роста интеллекта не пойдет вспять, рано или поздно среди них может появиться гений, который попытается диктовать людям условия.

— Это уж чересчур! — не выдержал Роберт.

— Отнюдь. И скорее всего, гений появится в среде обычных дворняг, наиболее искушенных, изворотливых и хитрых. Юджин, знаете какие две самые важные вещи мы вынесли из общения с ними? Во-первых, не прослезитесь только, это любовь к человеку. А во-вторых…

— Ненависть?

— Совершенно верно. Воспоминания о побоях, страх перед палкой, ненависть к алкоголю и даже к конкретным людям, которые их обижали. И поняли мы не сразу. Это не обычная человеческая речь, скорее поток разрозненных образов.

— Так вы сказали, что пострадал сторож приюта?

— Его укусила обезьяна. Она залезла через окно, а сторож, как он нам сказал, с перепугу ударил ее шваброй.

— И где теперь собаки?

— Мы не знаем. Тут не до собак, черт возьми!

— Хорошо, а что я могу сделать?

— Вернитесь на базу, Юджин. Я обещаю, никто не вспомнит о вашем побеге в Берлине. Я признаю свою вину, мы считали что вы заодно с Гарсией, а он не доложил ни об одном из ваших звонков.

— Я искал вас из Берлина целый день!

— Я был в Вашингтоне и ничего не знал. Умберто сообщил только, что вы бежали с оборудованием и собираетесь продать технику русским. Вернитесь, Юджин, пока мы окончательно не озверели и не начали нагишом скакать по веткам. Я соберу всех, кто еще способен соображать. Возможно, вам удастся придумать, как повернуть процесс вспять…

Ковальскому очень не хотелось этого делать, но пришлось, по просьбе Инны, пересказать последние события Пеликану и его гвардейцам. Всех троих Роберт привязал к разным деревьям и постоянно держал на мушке. Филин и Бобер довольно быстро пришли в себя и просили только об одном — дать им возможность осмотреть Лиса. Они осознавали свои лекарские способности и хотели поступить, как Юджин днем раньше, — улечься в обнимку с раненым. Пеликана почему-то совершенно не заботили события в мире и фантастический успех Пендельсона. В который раз Юджин убедился, насколько велика пропасть между ним и представителями русского спецназа. Даже Роберт, с его постоянной творческой отрешенностью, был способен оценить опасность, а эти люди думали совершенно о другом. Их мысли крутились вокруг собственной вины и устаревших представлений о воинском долге.

Ковальский понимал, что в рукопашном бою Пеликан один способен убить их всех голыми руками, и отпускать его нельзя ни в коем случае. Но Инна сказала, что драки не будет. Она пообщалась с Пеликаном отдельно. В этот момент произошла крайне неприятная вещь. Инна узнала правду о состоянии Германа и поведении двух других своих спутников.

— Мы думали, что ты знаешь. Мы не хотели тебе мешать… — Роберт слабо отбивался за двоих.

С Юджином Инна даже говорить на эту тему не стала. Она села напротив мужа, игнорируя пулемет и бойцов у себя за спиной. Села и уставилась Кону в глаза. Юджин посмотрел на нее сбоку и ужаснулся. Ее лицо, еще совсем недавно такое свежее и загорелое, буквально почернело, на лбу пульсировала венка, под глазами появились тени. Да и на корточках сидеть она долго не могла, колени заметно дрожали. Последствия схватки с тремя тренированными мужиками давали себя знать.

— Роби, когда мне понадобится твой совет, я спрошу.

Слова ее давили на Боба холодом, как наступающий ледник. Кон не знал, куда спрятать глаза.

— Он прикрывал тебя от самого Берлина, — Пеликан сплюнул, и с трудом сменил позу, насколько позволяли веревки. — Хорошо ты отплатила за его старания, бэби. Парень нарушил приказ, отказался возвращаться, лишь бы не дать тебе подохнуть в этом сраном болоте. Вы приняли справедливое решение, позволить ему умереть…

— Я не в состоянии следить за всем, что происходит вокруг! Я понятия не имела, что он парализован. Ты в него стрелял, а меня обвиняешь? Я сделала что могла, остановила кровь. — Инна отвечала Пеликану, не оборачиваясь, всё так же не отпуская Роберта взглядом. — О каких стараниях ты говоришь? Я была для вас всего лишь подсадной уткой!

— Инна, мы думали, что ты всё равно не сможешь ему помочь! — Ковальский попытался произнести это как можно мягче. — Ты же видела, мы вчера обнимали Геру целый день, но лучше ему не становилось…

Как раз в эту секунду Лис пришел в себя и шепотом заговорил с Бобром: тот находился к раненому ближе всех. На большее Лиса не хватало, только на слабый шепот. «Он скоро умрет», — почти равнодушно отметил Юджин. И сам удивился немножко собственному равнодушию. Не так давно он готов был собственным телом и собственным здоровьем оттягивать смерть вынужденного товарища, а сейчас ему наплевать. Лицо Германа всё сильнее напоминало посмертную маску. Рот превратился в черную щель, окруженную потрескавшимся гипсом кожи, глаза ввалились, по сальным, свалявшимся волосам ползали муравьи. Каждый вдох давался ему с трудом. «Вероятно, опять открылась рана в легком, — сообразил Ковальский, — ведь мы же прекратили его лечить».

Инна присела на корточки рядом с Бобром. Здоровенный, чернявый, почти наголо выбритый, он был намертво прикручен к морщинистому стволу дерева жгутами из одеял. «Если бы громила освободился, то в два счета свернул бы ей шею», — подумал Юджин. Но Инна, похоже, совершенно не боялась. Роберт чертыхался, отвернувшись в сторону. Юджин знал, о чем думает Кон. «Всем было бы легче, если бы Гера умер раньше». Но Лис упорно не желал умирать.

— Не тебе, Женечка, решать, что я могу, а что — нет, — слишком спокойно произнесла Инна. — Если бы вы сказали мне вчера, осталось бы больше шансов его спасти…

— Отпустите нас! — подал голос Пеликан. — Оружие можете оставить себе. Я обещаю, мы заберем раненого и уйдем, никого не тронем. У нас вертолет. Хотите — можем вывезти всех.

— Он умрет у вас на руках! — Инна положила Герману ладонь на лоб, смахнула надоедливых насекомых.

Филин вдруг охнул и зашевелился. Ковальский схватился за пистолет, но оказалось, что пленный всего лишь заметил Дуську. Всё это время оцелот умывался в кустах, а теперь вышел на свет и потягивался, с интересом оглядывая новеньких. Филин и Бобер инстинктивно поджали ноги. Филин — с видимым усилием, американская пуля до сих пор давала себя знать.

— Не бойтесь! — сказал Юджин. — Кошка не ручная, но слушается Боба.

— Если даже мы поверим и отпустим вас, ты не довезешь Геру до больницы. Он умрет у вас на руках! — упрямо повторила Инна. — Дело в том, что вы можете просто не найти ни одного врача. Сейчас такое время, ни за что нельзя поручиться. Я могу попытаться его спасти. Именно попытаться, но ты, — Инна ткнула пальцем в Пеликана, — кое-что пообещаешь.

— Я клянусь, что мы уйдем и не тронем вас…

— Нет, дело не в этом. Я хочу, чтобы вы перевезли нас через американскую границу. А если понадобится, то и дальше, до базы Юджина в Калифорнии.

— Исключено, — через плечо отозвался Пеликан. — В Штаты мы не сунемся.

— Даже если хватит горючего, — добавил Филин, — нас заставит сесть их система ПВО…

— Вы что, новости не слышали? — вскипел Роберт. — Не осталось никакой ПВО. Подождите денек, в России будет то же самое.

— В России всё в порядке! Не клюйте мне мозги.

Пеликан покосился на Инну. Та положила голову Лиса к себе на колени, зашептала что-то, склонившись над ним. Ковальский разглядел крупные капли пота на висках девушки. Ее плечи одеревенели, пригнулись, точно невидимая рука положила на них мешок с мукой.

— Нам нет дела до вашей базы! Найдем врачей поближе!

— Там нет никаких врачей! — Инна, не меняя позы, мысленно коснулась Ковальского, и он почувствовал колоссальное напряжение, с которым девушка изучала организм Лиса. — Женя, я же просила тебя рассказать им про обезьян и про собак.

— Я всё сделал! Они не понимают!

— Что мы не понимаем? — удивился Бобер. — Ваши долбаные опыты вышли из-под контроля. Теперь вы не знаете, куда бежать, чтобы спасти задницы!

— Лично я никуда не бегу! — обиделся Ковальский.

«Хотя, — сказал он себе, — в словах бритого солдата есть смысл. Я никуда не бегу, потому что я спрятался тут, в джунглях. Спрятался под юбкой у Инны и жду, что будет дальше. Я боюсь выйти отсюда один». Но вслух он сказал другое:

— Есть опасение, что возник совершенно новый тип человека, новый вид, новая раса. Назовите, как хотите…

— Так что теперь? Ищете способ, как их всех передавить? Сам говорил, что целый город заражен. Хочешь бомбу сбросить?

— Никаких бомб! — сказала Инна. — Люди не представляют опасности. Точнее, они не опаснее, чем все остальные. Но мы не ожидали, что могут возникнуть изменения у животных. Это очень серьезно.

— Сами разбирайтесь! — отмахнулся Филин.

Юджин смотрел на троицу русских и в который раз поражался. Какой выдержкой надо обладать, чтобы под дулом пистолета, во враждебном окружении затевать споры? Или он обманывался насчет ребят Пеликана и они затевали какую-то свою игру?

Ближайшие три секунды показали, что Ковальский был прав. Юджин с Бобом сделали большую ошибку, не обыскав пленников как следует. Но даже обыскав, они вряд ли сумели бы обнаружить такие мелочи. Позже Пеликан сам показал маленькие хитрости в своем снаряжении. Одна миниатюрная пилка помещалась в браслете наручных часов, другая, свернутая тугой пружинкой, крепилась под пуговицей рукава, на запястье. Но и это было не всё. Парочка похожих приспособлений имелась также за отворотами и в каблуках тяжелых ботинок. Вся одежда Пеликана, внешне невзрачная, представляла собой настоящий арсенал. По сути дела, связывать боевиков имело смысл только нагишом, но и это не сделало бы их полностью беспомощными. Филин, к примеру, умел так выкручивать собственные суставы, что за полчаса высвобождал руки из любого узла. Но все эти тонкости Ковальскому открылись гораздо позже.

А пока Юджин только и успел заметить, как две тени метнулись в разные стороны. Еще секунда — и он получил крайне болезненные тычки чем-то острым в грудь и в шею и убедился, что не может вдохнуть. Роберта, выбив у него из рук автомат, уложили лицом вниз. Пока Ковальский, опрокинутый на землю, судорожно разевал рот, его левую ногу прикрутили за спиной к запястью правой руки.

Дальнейшее он мог видеть только одним глазом. Инну не били, Пеликан лишь взял ее за волосы и приставил к глазу тонкое лезвие дюймов четырех длиной. Где Пеликан хранил стилет, Юджин так и не понял. Самка оцелота, выйдя из-под контроля Роберта, поняла, что кругом враги, зашипела и одним прыжком взлетела на дерево. Филин поднял ствол, но потом передумал.

— Нет… — сказал Герман.

— Ты же сам просил? — удивился Пеликан.

Стилет в его руке не дрожал. Одно легкое движение — и он убьет девочку. Инна не шевелилась, голова Германа всё так же покоилась на ее коленях.

— Нет! — чуть громче прохрипел Герман. — Андрюха, выслушай ее! Нельзя ее кончать, я ошибся. Видишь как всё повернулось, гораздо хуже… Без них теперь не обойтись. Лошади ушли…

— Какие лошади, Гера?

Пеликан беспомощно оглянулся на Филина. Тот пожал плечами. В одной руке Филин держал пулемет, приставленный к затылку лежащего Боба, в другой — пистолет Лиса. Юджин из своей невыгодной позиции не мог видеть, но чувствовал, что достаточно незаметной команды — и Филин попадет ему точно в основание черепа. Бобер находился где-то в стороне, прикрывая спины товарищей.

— Лошади. Он прав! — сказала Инна. — У нас было четыре лошади. Как же я не догадалась…

Теперь и Ковальский понял. Он сумел, наконец, восстановить дыхание и все силы организма направлял на обезболивание. Его ударили пальцем, всего лишь дважды ударили пальцем, а он чувствовал себя так, словно по груди топтались сапогами.

— Андрюха, не пугай ее, убери нож… — Лис попытался улыбнуться. Пеликан нехотя отпустил Инну. Стилет мгновенно исчез, Ковальский опять не успел заметить, куда он делся.

— Если мы… — Герман говорил с большим усилием. — Если мы сейчас передавим друг дружку, то останутся лошади и собаки…

Несколько секунд все молчали. Инна наклонилась еще ниже и поцеловала Геру в лоб. Ковальский мысленно ощупал тонкую проволоку, которой его связали, и понял, что может разорвать ее одним усилием воли. Но Филин держал палец на спусковом крючке, и Юджин не сделал этого. Если объединиться с Бобом, то почти наверняка можно успеть обезвредить Филина и даже Пеликана. Правда, остается Бобер…

— Хорошо! — кивнул Пеликан и легко, как пружина, поднялся на ноги. — Филин, отпусти их. Что от нас требуется?

Инна заговорила не сразу. Вместо ответа она принялась стаскивать через голову кофту. Эта была совсем не та кофта, в которой девушка пришла сюда, от старой одежды почти ничего не осталось. И кофту, и всё остальное подарил кто-то из «посетителей». Сняв кофту, она под взглядами мужчин расстегнула молнию на джинсах.

— Отнесите его к ручью, только осторожно. Осталось еще много воды после дождя. Вымойте его. Потом оставьте нас вдвоем. Могут прийти люди, еще не все потомки жрецов побывали здесь. Женечка, ты отправишь их обратно, я не смогу больше с ними заниматься… Завтра Великий Змей снова заснет. Я ничего не обещаю, я постараюсь ему помочь. Когда я позову, приходите все. Потом мы пойдем… Мы будем искать этого человека, твоего начальника, Женечка. Его надо найти и остановить, потому что одному Богу известно, чем грозят дальнейшие опыты. — Инна повернулась к Пеликану. — А вы пойдете с нами. Мы обязаны найти этого человека. Вы умеете драться. Без вас нам будет тяжело.

— Куда это «с вами»? В Калифорнию? Я уже сказал, Штаты — не наша территория…

— Не в Калифорнию, — отозвался Ковальский. Все разом повернулись к нему. — Пендельсон уже не в Калифорнии. Я только что вычислил его. Он летит в Россию.

— Куда?! — Инна не могла скрыть потрясения. У Филина тоже отвисла челюсть. Даже Пеликан выглядел крайне озадаченным. — Что он там потерял? Он же американец, или я что-то не понимаю? Ты, Женя, сам говорил, что твой профессор не испытывает к бывшему Союзу ни малейшей симпатии! Ты говорил с ним?

— Дело не в симпатиях, — Ковальский замялся. — Ты права, кроме Пендельсона, пока никто не додумался «улучшать» собак дальше. Но на базу он вернуться не может, он знает, что в Америке его будут искать. Дело в том, что у профессора много друзей среди тех, кто также занимался собаками. В том числе есть люди в России, они знакомы по симпозиумам, по публикациям. Я даже знаю некоторых, кто работал в этом направлении. Именно собаки, шимпанзе там сложнее достать и прокормить. Чтобы добиться результатов, доку понадобится новая система стимуляции, абсолютно новая. Всё это очень сложно объяснить и требует кучу денег…

— Но за каким чертом ему это надо? — спросил Филин.

— Он всегда любил животных, — Юджин задумался, подыскивая формулировку помягче. Даже на расстоянии ему не хотелось оскорблять учителя. — А теперь, когда доктор стал к ним еще ближе… Видите ли, профессора и раньше занимала идея сосуществования двух цивилизаций на одной планете…

— Или трех, — угрюмо добавила Инна, окончательно расставаясь с джинсами. На сей раз никто не обернулся полюбоваться на ее ноги. — Или четырех. Тут уж как получится.

— Но почему Россия? — рявкнул Пеликан. — Почему не Япония в таком случае? Это он тебе сказал, или ты сам придумал?

— Профессор сказал мне только одно, — Юджин придвинулся к Пеликану вплотную. — В России очень много полудиких дворовых собак. Как раз такие ему и нужны.

 

Глава 36

ПРОХОДНАЯ ПЕШКА

Я вернусь домой

Мне страшно. Всё случилось так, как предсказала перед смертью карлица. Я снова и снова слышу ее визгливый старческий голос, чувствую ее цепкие иссохшие ручки у себя на шее. Она говорила о жадности и оказалась права. Те из нас, кто видел Аниту, не поняли ее тогда, и никто, кроме меня, не захочет понять сейчас. Им так невыгодно вспоминать.

Наверное, я выживу. До пояса чувствительность вернулась полностью. Моя девочка обнимает меня уже три часа. Лежит на мне сверху, обвив руками и ногами, дышит мне в ключицу. Я говорю «моя девочка», но это, конечно, не так. Когда-то я хотел, чтобы она была моей, когда-то я поверил, что встретил родного человека. Но я для нее не имею значения, сложно сказать, что для нее теперь вообще имеет значение. Она вызвалась меня спасать, потому что боится Пеликана, а еще больше боится одиночества во вселенной, которую создала сама. Когда мы встретились впервые, у нее была мечта. Не зря говорят, что не стоит осуществлять мечту, ведь тогда останется только умереть. Прежняя Инна умерла, а нынешняя опять видит в вышине что-то скрытое от моих глаз. Это хорошо, что видит, ведь человеку нужно стремиться ввысь. Но меня совсем не радуют средства, которые выбирают Инна и остальные наши «бэтмены». Словечко Юджина… Наверное, в детстве его били, и он хотел отомстить всем злодеям во дворе. За последние два дня мальчишка вырос, но оказалось, что и дворовые хулиганы подросли вместе с ним. И Боб мечтал кому-то там утереть нос. Они оба получили такое, что даже во сне не могли пожелать. И что теперь? Что осталось от человека, когда он стал «бэтменом»?

Ее кожа настолько горячая, что мне кажется, я встану с ожогами. Я почти не сомневаюсь, что встану. Одеяла Инка откинула в сторону, как и нашу одежду. Вокруг сидят мужики, но никто не улыбается, и уж точно никто не завидует мне. Иногда они по очереди приносят нам попить Еды мне пока нельзя, а Инна ест за троих. За последний час она оторвалась от меня дважды и так ослабла, что не могла встать сама. Роберт поднимал ее на руки, закутывал в плед и уносил подкрепиться. Она сильно похудела.

Мне страшно.

По идее, я должен испытывать к девочке огромную благодарность. Наверное, так и есть, наверное, это чувство придет, но пока мне страшно. Потому что я не знаю, что ждет нас всех снаружи. Я не вполне уверен, что хочу увидеть мир, каким он стал, и будущее, которое не предсказать. По-моему, боюсь не только я.

Анита сказала: люди разбудили Великого Змея. И Змей прогнал духов, которые делали из нас то, чем мы были от рождения. Великий прогнал духов, и воцарилась пустота внутри нас. А пустота так хочет быть заполненной. Неважно, добрым или злым, это мы даем имена делам своим, а для Того, кто выше, нет разделения на доброе и злое.

Так говорила перед смертью не особо мудрая, а, возможно, слегка тронутая деревенская старуха. Она не умела объяснить иначе. Что она видела в жизни, кроме своей коробки? Но она чувствовала, что нельзя давать волю жадности.

Людям оказалось мало простого человеческого счастья — быть свободными. Потому что стать свободным означает стать наравне со всеми. Но ведь это так соблазнительно, стать выше других. Не лучше, а выше, в этом вся отгадка их жадности.

Пока мы вместе: Пеликан, ребята и я, остается надежда что-то исправить. Филин пытался связаться с нашим посольством в Мехико, но телефоны молчат. Мы не знаем там никого лично и не можем выйти на контакт без помощи сотовой связи. Бобер подсчитал, горючего в птичке хватит, чтобы дотянуть до ближайшего аэродрома. Неизвестно, функционируют ли гражданские рейсы, хакеры могли взломать все диспетчерские узлы. Но так или иначе мы полетим домой.

Мы доберемся. У меня нет сил думать сейчас о собаках и лошадях. У животных короткий век, а нам жить среди людей. Все мы, команда Пеликана, очень не хотим возвращаться домой. Чтобы не запутаться, где свои, а где чужие. Так еще давно сформулировал Андрюха. Потому и впрягался в темы подальше от просторов отечества.

Но теперь мы вернемся. Инна может преследовать свои цели, но мы вернемся, чтобы утереть нос нашим родным «бэтменам». Пеликан ведь прилетел за мной, и это значит, что не всё в мире рухнуло.

Кое-кто остается человеком.

На это вся надежда.