— Если живым вернусь, меня главный механик на котлеты закрутит, — прогудел Голова. В защитной маске он казался сам похож на больного могильщика. Дык я не лучше гляделся. Ну прям крадемся, как охотник Бельмондо, ага.

Сперва думали цельную защитку напялить, еще много их на складе оставалось. Их еще ком-плек-тами называют, не знаю почему. Много, конечно, рваных, их давно дьякон бабам на всякие нужды роздал. Мы нашли крепкие, да только смекнули — задохнемся, далеко не уйдем. Пришлось скинуть, только сапоги да маски оставили. Ну чо, сапожища неудобные, наши мужики вдвое легче тачают, однако голенища крепкие, кирзу хрен прокусишь. Маски хорошие, стекла не вылетят, если, спаси Факел, какая дрянь в глаза прыгнет. Да и башку маленько прикрывает.

Ну ничо, намазались молоком пчелиным, странная кашка такая, серая, тягучая, но пахнет хорошо. Рыжий с автобазы припер две кольчуги, вот за них механики точно бы ему наваляли. Кольчуги дорогие, вручную плетены из редкой проволоки, наши в слесарке так не умеют.

Огнемет смогли только ночью вытащить, у Головы один в ремонте оставался, в оружейку не сданный. Так что, снарядились лишь на третий день, ага. Вышли рано, часовым наврали, что трубу пилить идем. Только дядьке Степану я пошептал. Велел утром дьякону сказать, ежели не вернусь.

Как под стеной пролезли, оглянулся я на Факел родимый, и так вдруг внутрях защипало, ешкин медь, будто насовсем пропадаю. А делов-то — засветло можно до Кладбища добежать и вернуться. Ну это на словах так легко, ага. Привычным путем, по засекам и меткам пройти не получится — двоих вонючки мигом порежут, а то и сожрут. Получилось у меня, что придется топать через Лужи. Хуже не придумаешь.

— Славка, вы когда туда последний раз ходили? — спросил Голова. Он точно услыхал, о чем я думаю.

— Да все больше по краю обходим. В глубину-то давно, года два точно, не ходили… давай не отставай, — я лямки от мешка потуже на груди прихватил и рысцой побег. — А может, и больше…

Патрульные туда с позапрошлого лета не совались, с тех пор, как новый био реку перешел. Только по набитой дороге вдоль теплотрассы и ездим.

Голова взади пыхтел, быстрее меня устал, хотя мы всего час бежали. Дык ясное дело, я ж хотел до зорьки мимо нор Шепелявого промахнуть. Потому как, если не хочешь на вонючек нарваться, так пути всего два нормальных — или через Асфальт, но там нас точно камнями закидают. Или тропками хитрыми промеж Луж. Муты тоже поспать любят, сейчас небось в коллекторе в кучу сбились да мослы грызут.

До границы Факела, до огненных рвов, добежали одним махом. Метки на месте, без них запросто сгинешь. Хоть сразу не углядишь, но земелька тут щедро отравой полита, ага, это пасечники еще давно против скорлопендр придумали. Патрульных наших мы издаля приметили, решили — переждем у крайних отстойников, чтоб не попадаться. Еле схорониться успели, да не шибко удачно. После Дождя воды прибыло, ешкин медь, мы в грязюку угодили. Комарье набросилось, пока в кустах сидели, ага. Мне-то чо, мне наплевать, а рыжего погрызть хотели. Молочко помогло, не закусали. И тут вылез червь. Он, дурилка, из грязи выполз, хотел сапогом моим позавтракать, что ли. Правда, не шибко здоровый, метра три.

А главное, что наши как раз по дороге втроем, копытами цок-цок, коняки мордами машут, нас чуют, что ли. Ну чо, Голова ржет, дурень, я червя сапогом пихаю, пока он мне другую ногу заглотить норовит. И ведь шум не поднимешь, мигом патрульные прискочут, пытать начнут — куда, зачем, кто одних отпустил…

Дык вот асфальтовые, к примеру. На что я их не люблю, да и кто их любит? Но порядки у них хорошие, не чета нашим. Куда хотишь — иди себе. Сожрут — твое дело, никто за взрослого не ответчик. Так вот я лежал в грязи да в колючках, пихал ногой червя и завидовал асфальтовым. Ну чо, воняло от скользкой дряни некультурно, да и вообще… не особо они телигентовые, червяки с Луж. На Пепле другие, потише маленько и вроде как в крапинку, что ли. Ускакали наши, убили мы червяка, ясное дело. Я рыжему говорю:

— Ты чо ржешь, дурень?

— Так эта, смешно он тебя грыз.

— Смешно тебе? А тебя он и жрать побоялся. Так от тебя могильщиком несет.

— Так я же с песком мылся…

— Тихо, рыжий… слыхал?

— Чего, где?

Замерли мы с ним, не до смеху. И точно, вроде как шебуршит где, шоркает, бум-бум, глухо так. Впереди где-то, как раз куда нам надо. Промеж гаражей и отстойников. Сперва я думал — может, шагай-деревья где-то по мелководью плюхают. Не, тут чо-то другое, деревья не так идут, они ж медленно. Но на людей точно не похоже. На псов похоже, когда молча кружат. Но вот, что бумкает — не пойму.

Голова молодец, шасть — и уже вентиль огнемета скрутил, стволом водит. Потопали мы тихонько по бетонке, вдоль края зеленой воды. Бетонка тут хилая, под ногами пружинит, и гнойники могут встретиться, смотреть надо в оба. Горы галечные взади остались, справа — отстойник, слева — трава в мой рост высотой, дивная такая, вроде осоки, да не осока. Поверху вроде метелок пушистых, тронешь — белый пух, точно снег, летит. К одеже прилипает, в ноздри лезет. Потом травы так много стало, пришлось рубить мечом, чтоб пролезть, ага. Бетонка почти рассыпалась, уж больно в Лужах земелька трясучая, любая дорога от нее крошится. Только крыш-трава ее и держит. Вместе с крыш-травой корешки всякие снизу сквозь камень лезут, грызут, грызут…

— Славка, ты глянь…

— Вижу. Обойдем, не трожь.

Сперва я решил, что это один из братков Шепелявого, ну кто еще сюда забредет? Однако ошибся. Пришлые муты тут побывали, ага. Наследили хорошо, четверо их было. Теперь уже трое, четвертого помирать бросили. Видать, спать прямо так завалились, на бетонке, думали — оно надежнее, чем на сырой земле. Вот и зря думали, ешкин медь. Одного насквозь корешками опутало, во сне задохся, а может, ядом каким корни эти травят. Откуда мне знать, что тут в отстойниках творится? Тут ежели день проторчать, так потом неделю тошнит, потому и не лазит никто.

— Вот зараза, — прошептал Голова. — Ты глянь, какая дрянь, и сапог не оставила.

— Это не сапоги. Похоже, это ноги у него такие.

Я поискал, чем в корешки потыкать, меч марать не хотелось. Мертвяк лежал мордой вниз, волосатый, кожа еще хуже моей — вся шершавая, потресканная и черная. Шкура на нем была теплая, навыворот, дружки Шепелявого таких шкур не носят. Руки больно длинные, ногти содраны, ямы в земле пропахал. Все же вырваться норовил, не хотел помирать-то. Трава болотная прямо сквозь спину ему проросла, бабочки там лазили, яйца клали.

— Слава, кто его так?

— Всяко не Шепелявый. Те съели бы. Ослаб, видать, может, болел. Смотри, вот здесь они жрать сели, вчетвером. Рыбу сырую грызли, вон кости и вон.

— Откуда знаешь, что вчетвером? — Рыжий потешно так заозирался.

— Охотник я или кто? Да не трясись, они давно ушли.

А еще гнусь всякая над нами кружила, комарье поганое. И ноют, ноют, ноют над вонючей водой. Вода в лужах теплая, даже зимой не мерзнет, и никто не знает почему. Тлеет там под низом, что ли. Палкой воду тронешь, так палка стоит, качается, вот сколько травы наросло. Где пузыри хрюкают, где шипит, где черви греться вылазят, слизью ихней разит… но все равно, ешкин медь, здесь лучше, чем на Пепле. Оно, конечно, болотника встретить — не самое антиресное событие, но уж лучше болотник, он хоть живой…

— Слава, будто следит кто-то. И мясом потянуло, чуешь, как вкусно?

— Это не мясо. Иди, не отставай.

— Как не мясо? Я тебе говорю — кто-то порося жарит. Я порося с травками уж как-нибудь от падали отличу…

— Твое любимое, что ли?

— Ну.

— Щас нос в щеки вобью! — повернулся я, сгреб дурня за шкирку. — Живоглот это, а не жареное мясо, понял?

— Как… какой жи?.. — А у самого глазья к носу сошлись, а нос часто дышит, ну прям как мой Бурый, когда сучку приметит.

— Я те давал трухи, в нос чтоб запихал? — Ух, разозлился я на него. Пришлось в сторону с тропы кусты ломать, потряс его, показал.

Живоглот не шибко крупный был, но тоже ничо, рыжего часа за два целиком бы прожевал. Лапками погаными шевелил, панцирь на солнышке растопырил. Неподалеку я еще мелкого живоглота приметил, у того из закрытого панциря чьи-то черные ноги торчали, в рыжей шерсти, ага.

— Вот тебе еще один пришлый, — я присел, обломанные сучки да травинки оглядел. — Ага, дальше двое убегали. Один тяжелый, ногу набок приволакивает, далеко не уйдет. К тому же они в сторону Гаражей сбежали, это и вовсе зря.

Тут живоглот довольно так чавкнул, заурчал. Голова, как увидел, белый стал, затрясся, ротом задышал. Ну чо, впихнул я ему в нос Любахиной трухи, сеструха моя такие листики не хуже пасечников находит, ага. А главное — мелет и сушит правильно, и в носу не свербит, и запахи обманные отбивает.

— Ты глянь, гадость какая! — Рыжий все ж не сдержался, маленько блеванул. Ну ничо, кто в первый раз живоглота за завтраком застает, завсегда волнуется. А я подумал — из моих бойцов никто бы не забыл ноздри набить, все ж Голова механик, не вояка.

— Славка, а ты мяса не чуял? — стал он ко мне приставать, когда на тропу вернулись.

— Чуял, только не свинятину. Каждый свое чует. Эта сволочь на любимую твою жратву подманивает.

— Я же с вами на охоту сколько раз ходил, никогда не натыкались…

— Ты еще мелким был, когда наши мужики последнего на Факеле сожгли. Детей воровал, гад, вот так же, как тебя манил. Те глупые, на запах сладкий шли. А вблизях он сильнее зовет, вообще не вырваться. Последнего большого тогда пожгли, нарочно вонять оставили. С тех пор они почти не суются. Было пару раз, но мелкие… А ну, тихо!

Шлепаем дальше. Справа — красота, отстойники цветут, тропки промеж них гладкие. Дык это кажется гладко, но лучше туда не лезть. Может, кому пришлому и неясно, зато охотник любой знает — тропки вовсе не людские, ага. Хрен его разберет, какая зверюга к реке протоптала.

Пошли мы по одной тропочке, в шаге ни черта не видать, больно буйно зелень колосится. Дальше засек наших нету, путь не проверен. Еще и дождь закапал, дрянь такая.

— О, слыхал? Снова шоркнуло? Вроде ближе.

Я меч из заплечных ножен вытянул, легонько так замахнул. Чтоб легче рубить было. И первый пошел, Голова — следом. Солнышко маленько из туч вылезло, жужжала всякая мелочь в кустах, птицы все громче тренькали, слушать мешали. Но я ж тут охотником все детство на брюхе излазил, каждый писк отдельно отличаю. Вон, к примеру, в жилых домах к востоку свистит, это ветер в дырах выводит. А не знаешь, так это, ешкин медь, можно испужаться. Ежели коротко так клокочет — это птицы на реке за рыбой сигают. Или лягухи на Лужах хором завывают, издаля тоже страшновато, вроде как бормочет кто…

Бумм… шуххх. Бумм… шуххх…

Я поднял палец. Голова взади замер послушно, не дыша. На охоту с нами походил, обвыкся, ага. Кусты тут кончились, дальше мертвая земля полосами до самых Гаражей. Полоса широкая, блестит, как стекло. Если тут копнуть, ничего не получится. Земля сплавилась на метр в глубину, а может, и больше. Инженер Прохор говорит, такие места остались там, где ядреные бомбы кидали. Были такие ядреные бомбы во время Последней войны, сами маленькие, и взрыв от них не шибко сильный, но горячий. Там, где рвануло, спекалось все стеклом или как смола, никто выжить уже не мог. Мест похожих много, взять, к примеру, наш Базар.

Только здесь хуже, чем в Мертвой зоне. На Базаре запросто жить можно, а тут долго не протянешь. Даже скорлопендр тут можно не бояться, ага, они, гниды, чуют, куда лучше не лезть. Сильное Поле тут прежде на отстойниках кормилось, я мальцом был, когда лаборанты его за реку увели. Отец говорит, мол, Поле тоже из дурных могил нажралось, иначе непонятно, чо оно тут так окрепло. Окрепло и на Факел поползло. Поле поганое было, дрянь всякая с него рождалась, вроде стаи мертвяков. Пастухов сгубило троих, потом мутов пожрало, они тогда мира с нами запросили. Ну чо, коров ему пихали, свинками пытались на сторону завлечь, ничо не помогало, пока химики крепко не взялись. Лаборанты умные, ага, они веревку особенную внутрь закинули, а сами убежали. Потом веревку ту прожгли, вынули, ешкин медь, она стала в два раза толще, белая вся, теплая. Словом, уже не веревка вовсе, а хрен поймешь какая тварь вышла. Обвязались втроем белой той веревкой и в Поле полезли вместе с химией своей. Один лаборант тогда помер, еще один после помер, язвами изошел, но пакость эта за реку уползла, Факел не тронула. До сих пор помню, как над водой вроде белой тучи… колыхалось, что ли.

Буммм… шуххх. Буммм-шуххх…

Так что земелька тут теперь поганая, мы раньше вдоль самого берега обходили. Хотя там можно к речным шамам в лапы угодить или под обстрел с того берега попасть, но всяко вдоль берега спокойнее, чем по Лужам идти. Но нынче по берегу не проскочим, вода высоко стоит…

Выглянули мы из кустов и увидали, кто шуршит.

Так я и знал — крысопсы.

Мы выбрались из-под ветра, а то бы они нас давно засекли. Стая кружила возле лежащего трясуна. Маркитанты не соврали, большой могильщик помирал. Но до конца пока не помер, трясло его, дергало, ага. Вблизях он совсем огромный казался, прямо гора. Упал он в дурном месте, как раз на стеклянной земле. Упал, но добычу последнюю не доел. Двух коров у Химиков украл, а может, и больше, я их по клеймам узнал. Дыра у него в пузе вполовину закрылась, заклинила, из дыры корова дохлая торчала. Челюсти железные из-за коровы никак захлопнуться не могли.

Буммм… шуххх. Бумм-шуххх…

Туда-сюда, туда-сюда, дергались, ага, точно пасть открывалась, и корова вместе с пастью дергалась. Дык она пасть и есть, они же, сволочи, брюхом жрут. Непонятно, помер он вконец или нет, башкой к реке лежал, может, напоследок решил взад к дружкам своим переплыть, что ли. Потрепали мы его здорово, а может, и до нас битый был. Весь давленый, в царапинах, обгорелый, из дыр пакость всякая лезет, черви длинные-длинные, я таких никогда не видел, и мухи над ним тучей гудят.

А крысопсы, они мясо чуяли, кружили, но подбегать не решались. Восемь штук я насчитал, сами тощие, облезлые, все ж бескормица у них, не ровен час и на Факел сунутся!

— Что делать будем? — зашептал мне Голова. — Может, обойдем? Если био встанет, фиг от него удерешь.

Огляделся я. Эх, до чего ж не хотелось по берегу шлепать, да видно придется. Если восточнее брать, к галечным горам прижиматься, совсем плохо, на виду будем, как два таракана на столе. Шепелявый спит и видит, как бы мной позавтракать, ага. А тут от зданий одни огрызки, спрятаться негде.

— Давай, отходим, — согласился я, стал жопой взад отползать, и тут нам не повезло. Голова ногой в кусте птаху спугнул, она как запрыгает, псы мигом к нам морды развернули.

— Вот и обошли… огнемет к бою!

Псы стали в кольцо зажимать, хвосты в небо, зубы торчком. Ну чо, мы с Головой из кустов выкатились, не хватало еще среди веток драться. Спинами прижались, мешки пока поскидали. Рыжий сразу поливать не стал, молодец. Они ведь, суки, умные, их разок спугнешь, второго раза не подарят. Я меч так слабенько у земли держал, чтобы раньше времени не нервировать. Подумал только быстро — жаль, что рыжий со мной, а не Бык или Кудря, все ж рыжий не охотник, хоть дерется и неплохо.

— В глаза им не смотри!

— Сам знаю… Славка, ты глянь, позади обходят. Ты того лысого видал, что с мордой у него?

Лысый был вожаком, не иначе. Шерсть у него вполовину выпала, на животе еще торчала. А спина и морда сплошь в болячках, будто погрызли всего. Сам некрупный, ребра торчат, брюхо рваное, заросло, но все равно вожак. Сразу видать. За ним две суки крались, спины горбом, это самое поганое — следить надо. Как маленько спину разогнет — считай, прыгнет!

— Голова, ты как?.. Рыжий, очнись, мать твою!

Ох, ешкин медь, не вовремя как! Рыжий вроде так же стоял, ноги растопырив, ствол в кулаке. Да только правая рука с вентиля соскочила, висела. Я лица его не видал, ногой дурня пнул, заорал что было мочи. Так заорал, что вороны над Лужами взлетели. Но рыжий не проснулся. Зато я увидел, кто его усыпил. Еще одна сука, грязная, седая, тоже лысая вполовину, шла прямо на него, ползла чуть не на брюхе.

— Голова, дурень, проснись!

За миг до того, как они разом на нас полезли, я вспомнил, чо делать. С пояса ножик дернул, легонько рыжего в зад ткнул, ага. Слава Факелу, этого хватило, его аж вперед качнуло. Серая пакость, что его мозги усыпляла, завизжала от злобы. Но не прыгнула, а низом юркнула, промеж ног чтоб ухватить. Такая уж подлая порода, ешкин медь.

Хорошо, рыжий успел ствол выставить. Эта гадина пастью огонь поймала, ага.

— Рыжий, слева, не пускай ко мне!! — Я сам с мечом крутанулся, на два шага вперед, шаг вправо и влево, дык сразу чтоб поляну вокруг расчистить. Эту штуку, кроме Федора Большого, у нас мало кто умеет, ну на то он и Большой. Потому как с рессорой даже на месте не шибко помахаешь, а тут нападать надо. И так нападать, чтобы враг не понял, куда дальше дернешься.

Я хорошо так дернулся, лысому ублюдку лапу переднюю отхватил. Еще один молодой отскочить успел, зубы мне показал. Обе суки спины разогнули, одна мимо с разбегу пролетела, другая, ешкин медь, как-то в воздухе извернулась и зубами меня в плечо — хвать. Ну чо, больно, ясное дело, даже сквозь кольчугу больно, хотя прокусить в плече всяко бы не сумела. Я гадину снизу за челюсть на нож поймал, к земле прижал, ну и готово, мечом пополам. Хвостом едва не достала, быстрая попалась. Ну да ничо, мы небось быстрее, я с ними с детства играться приучен.

Молодой полез, слюной брызжет. Я сверху замахнул, он — деру, отскочил и снова крадется, вот порода гнилая!

Воняло от них жутко, аж в носу засвербило. Обычно от них так не воняет, небось тоже жрали всякую дрянь.

Взади загудело весело, огонек потек. Ох, визгу-то, визгу! А завоняло так, меня враз блевать потянуло.

— Славка, спа… спасибо! И как я ее не заметил, уффф…

— Давай не спасибкай, кружи давай!

Я взад глянул, что там да как. Самопалы доставать некогда, с арбалета бить неловко, с псами завсегда так — только добрый меч и спасает. Хорошо, что Голова сам механик, сам и огнеметы нам на Автобазе собрал. А то с Факела хрен бы мы чо вынесли, оружейку пуще фермы охраняют.

Голова пламя пригасил. Двое удрали, двоих поджег. Серая сволочь каталась, об землю терлась, огонь сбить не могла.

Тут на меня сразу двое бросились, вторая черная сука и этот молодой, длинный как скамейка, шерсть до земли клочьями висит. Раз мечом отмахнул, два, черная оказалась шустрая больно, намного ловчее человека. Да и хитрее тоже. Не в глаза смотрит, а за мечом следит, пакость такая. Не зря говорят — они мысли ловят, вперед бойца угадать могут, куда он ударит. А я за хвостом ейным следю, ешкин медь, чтоб по ногам не хлестнула, и взад еще глядю, как там Голова. Длинный пес прямо не нападает, выбирает время, бочком-бочком, справа вдоль кустов обходит.

— Славка, сдай назад, я ее подпалю!

— Обоих нас спалишь, дурень! Спину мне прикрывай.

— Славка, ты глянь, зараза, еще сюда бегут! У меня огня не хватит!

— Жди, ближе подпускай!

— Так они не лезут, умные!

Тут я черную псину маленько обманул. Она круги наворачивала, морок наслать пыталась, то дальше, то ближе по мертвой блестящей землице семенит. Ну чо, глянул я туда, где за полем гладким Гаражи торчат, — и точно, прав рыжий — еще три тварюги сюда бегут. Мелкие, молодые, сил полно. Отвернулся я, вроде как в ремне запутался. Черная помедлила каплю, но бросилась, ага. Не сдержалась, спину человека увидела, не смогла вытерпеть. Лучше бы своих дождалась, подмогу, тогда бы туго нам с Головой пришлось.

Я ее на лету мечом в брюхо встретил. Псина в последний миг догадалась, что маху дала, развернуться хотела, что ли. Но поздно, подохла на клинке. Тяжелая, я едва руку не вывихнул! А тот длинный, облезлый, один нападать забоялся, хвост поджал. Отступил и кровь вожака лысого с земли лакает. А лысый на трех лапах поковылял куда-то, ага. Все, не боец, до вечера свои сожрут.

— Голова, огня хватит? Вон еще бегут!

— Так я им, заразам, навстречу, я не гордый!

И побег по мертвому стеклу, смелый такой. Может, он осмелел от того, что я в зад его ножом кольнул. Я еще подумал — надо на Факеле проверить, чо будет, коли перед дракой всех в задницу ножиком потыкать. Может, всех врагов зараз победим?

— Рыжий, стой, не дури! — оглядел я, чо мы наворочали. Могильщик лежал себе тихо, брюхо его жадное все так же дергалось, таская за собой дохлую коровенку. Несколько крысопсов догорали кучками, смердело так, что я ротом дышал, ага. Другие лизали кровь и рвали мясо своих же убитых. Сдурели они тут, что ли. Видят же — рядом хомо с оружием, но не убегают.

Дык я ж в тот день еще глупый был, не понимал, какие ужасы земляная желчь творит. Мы все ошибались, ешкин медь, все: и батя, и химики, и наши инженеры. Разрытый могильник отравил не только био. Все, кто жил и охотился вокруг Кладбища, начали меняться. Кто помаленьку, а кто быстро, правда, и подыхали быстро.

Но мы тогда про это не знали.

Тут Голова врезал из огнемета. На полную кран воздуха открыл, ка-ак полыхнет! Одного подпалил, тот комочком задрыгался, гад, ну прям как паук, когда головешкой его в брюхо потыкаешь. Другой цел, да ослеп видать, побег кругами, потом упал, орет, лапами себе морду рвет. А те, что отбежать успели, далеко не пошли. Метров за сорок мирно так устроились, вшей у себя грызли, что ли. Еще трое. Очень мне не понравилось, что они не уходят.

— Голова, давай назад, быстрее!

Он сперва не слушал, вперед пер, в бою так бывает, сердечко бьет, уже и не помнишь, что стрелять нечем. Но вроде очухался, ко мне побег.

Лысый уходил на трех лапах, кровь ручьем, качался. За нем уцелевшие его родичи увязались, на нас все оглядывались, рычали. Добьют вожака, едва ослабнет, ясное дело. Добьют и сюда вернутся, за коровами дохлыми. Тут секунда свободная выдалась, я кое-что разглядеть решил. То есть я еще прежде приметил, но некогда было, мечом махал. Пробежался вдоль бока могильщика, туда, где клешня правая подвернулась, нагнулся, поглядел. Ну точно, не ошибся, помет рукокрыла, ага. Причем здоровенного рукокрыла, такого не часто и встретишь. Там, правда, и псы наследили, и черви уже полазили, но я мышиное дерьмо завсегда отличу, на то и охотник. Странно мне это показалось, ну нечего тут рукокрылам делать, в сырости болотной, не залетают они сюда.

— Что там, Славка? Пошли скорее, вон опять крадутся!

— Голова, ты помнишь, когда этот могильщик на Факел напал, вроде как рукокрыла здорового в небе видали?

— Ну да, еще бы не помнить! Только про это все равно никто не поверил. А ты это к чему?

— Ни к чему, так просто. Давай к берегу, прикрывай, пока не очухались, — я мешки наши подхватил, баллон запасной, сам спиной вперед к кустикам.

Последний раз оглянулся, думал — по следу кинутся, но боя не вышло… вот порода же гнилая! Кинулись своих же раненых жрать, а за нами потом пойдут, как оголодают.

— Что, Славка, по воде придется?

Голова запасной баллон прикрутил, ствол выставил, прикрывал меня, пока мы до крайних отстойников не добрались. Сложно сказать, какую из этих ям до войны вырыли, какая от бомбы получилась. Сколько себя помню — тут целое болото. В одном месте пересохнет, в другом — топь глубокая. Ну дык после болезни, когда наших на Факеле выкосило, инженеры постановили — больше на Лужи не ходим. А кто сам пойдет да заразу принесет — того с Факела долой.

Вот куда мы с Головой влезли…

По тропкам в галоп припустили, аж в боку закололо. Ну чо, крысопсы — они такие, это только кажется, что ты сбежал. Может, где есть и дикие, которые смирные, вон маркитанты болтают, есть такие в Москве, что с рук кашу жрут. Не знаю, добрых не встречал. Эти чуют, когда хомо мало. На вооруженный десяток, гниды, никогда не полезут.

— Стой, молчи.

Сбоку от тропы блестело. Тушка здоровой крысопсины, раздувшаяся уже, ага. Мухи над ней тучей гудели. В сторонке — еще одна мертвечина.

— Славка, кто их так?

— Не пойму пока. Близко не ходи, дай-ка вон ту палку.

Потыкал я дохлой собаке в зубы, башку ей повернул. Кой-че нашел, рыжему не стал говорить. Там под собакой ошметки лаптя валялись, грязные, не поймешь, старый или новый. Задумался я маленько, кто ж у нас в лаптях бродит? Никто, кроме пасечников. Но травники сюда в жизни не полезут, дурные они, что ли?

— Слава, ты глянь, чего их никто не жрет, а? Может, змея ядовитая какая?

— Может, и змея… — На горле у второй собаки, а еще на губе отыскал я желваки с застрявшими жалами. Так и есть, пчелы! Вот почему никто пока псов грызть не собрался, яд чуяли.

— Бежим отсюдова, рыжий.

Бежали мало, но мне показалось — целый час. Кусты колючие одежду рвут, не колючки, а прямо крючья какие-то, и все в рожу метят. И навроде паутины, белое, скользкое, к роже липнет, к рукам, не отодрать. Мне-то ничо, а рыжий позади скулить стал, мол, руки жжет. Я сразу приметил, что самые злые колючки — там, где лицо, и ветки кверху смыкаются. Хреновую мы тропку выбрали, кто-то низкий, широкий ее вытоптал. Рядом справа — крыши на земле лежат, дом, видать, был, да целиком провалился, что ли. И забор, где стоймя, а где лежа, на воротах номера еще видны, хотя ворота вполовину сгнили. Эх, сюда бы большой командой наведаться, небось добра всякого куча! Вонючки-то тупые, с пользой все равно применить не умеют.

— Голова, тихо, там кто-то есть.

Дядька Степан как-то выпил, про червей с лапами болтал, про тварей клыкастых, что днем в реке, а ночью на берег выползают. Может, и сказки все, да только вовсе мне тропинка не нравилась. За поворотом что-то висело, качалось маленько. Я встал, рыжий мне в спину ткнулся, дышать перестал. Стоим, слушаем, вроде никто за нами не идет. Река рядом совсем, плеск слыхать, ага, и рыбой завоняло да травой подводной.

Рыжий мне в лапу аркебуз свой спаренный сунул, два стальных шарика на взводе. Молодец, на ходу снарядить успел, что ли.

— Слава, ты глянь, пакость какая…

И точно пакость. За поворотом кусты враз кончались, стояли мертвые деревья, одни суки без листьев. На суку висела порося дикая, живая еще, башкой вниз, по клыкам мухи ползали. Тулово все у ней в паутине запутано было, видно, копытами билась, да не отбилась.

— Славка, кто ж ее так?

— Не подходи, прилипнешь. Видать, к ночи за ней приползут.

Пожалел я, что с нами Бурого нет, он бы мигом учуял, в какой стороне засада. Я решил — по тропе дальше не пойдем. Тот, кто свинью так ловко скрутил, половчее крысопса будет, лучше нам с ним в драку не вязаться. Справа стена кирпичная наискось лежала и крыша, в дырках птичьих вся, видать, ангар когда-то завалился. По стенке мы потопали, с той стороны спрыгнули — и попали на берег.

Тут все в обломках было, на три метра в высоту — крошка из камня, ржавых крепежей да кирпича. Здорово когда-то палили, даже не понять, что за дома стояли, каша от них осталась. Хвала Факелу, у воды не напал никто. Добрались до бережка, за катером перевернутым место нашли, залегли. Голова так дышал, будто рожать собрался.

— Славка, у меня… уфф… баллон пустой. Сил уже нет. Так с собой и таскать?

— Бросай, чо. Потом вонючки нам же продавать его принесут. Взад выкупим, ага.

— Славка, я даже очухаться не успел, зараза такая. Она как буркалы выпучит, у меня руки и ослабли…

— Все, не галди. Будешь галдеть — с того берега приплывут! Лучше смотри, чтоб сзади никто не подлез.

Рыжий замолчал, а я стал смотреть на реку. Говорят, до войны реку тоже называли Москвой, как и город. Теперь все так и зовут — Река. Чудно все же люди жили, ох, чудно. Батя говорит — до войны в Реке рыбы съедобной почти не водилось. Мол, люди столько грязи в реку напускали, что рыбу нельзя было есть. Тут батю кто-то обманул. Не может такого быть, не собрать столько грязи, даже если всю желчь, все могилы в реку высыпать. Рыбы вон сколько плещется, аж из воды прыгают. Другое дело, что голыми ногами в реку лучше не залазить — отгрызут ноги, ага, и охнуть не успеешь.

А еще — туманы часто, вон и сейчас туман с той стороны ползет. Ну чо, почти никогда толком тот берег не разглядеть, даже зимой парит, ешкин медь. Одни умники говорят — это по центру реки горячая струя, от нее пар. Другие говорят — это шамы балуют, их на реке в лодках видали, шамы воды не боятся, они ее в туман превратить могут. Злодеи они, топили рыбаков с Автобазы, а то и к себе в плен забирали. Где у них тайный город — кто ж его знает? Где-то на реке. А по той стороне… Эх, ешкин медь, бинокля нету, жалко! По той стороне несколько био в патруле кружат, не чета нашим больным могильщикам. Пороховых снарядов у них нет, но могут запросто стальную стрелу или звезду метнуть. Мужики с Автобазы, когда первый катер собрали, я еще мальцом был, рыбачить вышли, ага. Дык они ж тогда не знали, где и как по реке можно плавать. Такой вот стальной звездой катер насквость и рыбаков двоих, так мигом и затонули…

— Голова, давай пожрем. А то я после крыс чо-то жрать захотел. Только руки сперва пчелиной этой глиной намажем, что ли.

Рыжий обрадовался. Брюхо набить — это он завсегда. Сели, жуем. Я стал думать — кто мог Хасану донести, что био тут в Лужах помирает? Ну нет таких дураков, чтоб сюда ходить, а потом ему наушничать. Наши патрули в Лужи точно не суются. И снова я про рукокрыла вспомнил, ага. Вроде как мысля глупая, не бывает такого, чтобы человек на мыше поганом летал, они любого в клочья изорвут. Даже когда маленького берешь, а такое бывало, все равно как пса домашнего не вырастишь, звереют они и кусаются, убивать потом придется. Я решил — не буду Голове пока говорить, и без того устал он.

— Славка, а ты зачем сюда идти согласился?

— То есть как — зачем? Ты же тоже согласился.

— Со мной-то ясно. Я в приказчики хочу. Чтобы с маркитантами поближе к Кремлю пробраться. Или вон в Куркино это. А ты хитришь.

Ясное дело, хитрю, подумал я. Голова умный, от него хрен укроешься. Вечно он вперед меня мысли мои угадывает. Ну ничо, все ж мой лучший друг, ему можно, ага.

— Отец мне не даст на чужой жениться.

— Ты чего, Слава? — Рыжий аж картоху изо рта выплюнул. — Ты серьезно или как? Вот эту тощую сватать хотишь? Загрызет она тебя.

— Щас башку в плечи вобью, — пообещал я. — Голова, куда мне деваться? Тебе хорошо, ты умный, ты лучший механик. Даже если на Автобазе со своими разругаешься, тебя дьякон сразу к нам на Факел возьмет. И химики возьмут, и асфальтовые. А я куда пойду, если с батей поругаюсь?

— У Хасана приказчики могут на базаре жить, прямо в контейнере, — рыжий стал жевать хлеб, ухи у него зашевелились, значит, сильно задумался. — Но с девкой он тебя, Славка, не пустит.

— Это я и сам знаю.

— И пасечники к себе чумазого навряд ли захотят. Они тока девок замуж берут, и то периодично…

Тут только до него маленько доходить стало. Хоть и умный Голова, но, как брюхо набьет, ничего не соображает.

— Ты чего хотишь, Славка? Ты чего, куда бежать задумал?

— Ничо я пока не задумал. Доел ты? Давай оружие проверяй и пошли!

Пока промеж трухлявых кораблей пробирались, рыжий на меня все косился и бурчал, ага. Уж больно ему хотелось язык почесать. Но я молчал, дык чо говорить-то? Я и сам пока не придумал, как бы похитрее все обделать. И с отцом чтоб не разругаться, и чтоб Иголку не потерять…

Кораблей тут было много. Больших и маленьких, все в дырах, все трухлявые. Одни вповалку лежали, другие, видать, прежде в воде стояли, теперь на бок завалились. А может, на реке когда-то сильно рвануло, что их всех сюда покидало. Один на другом лежали, винты в небо торчали, все переломано-перекручено, дерево мало где осталось, в железных животах кораблей птицы орали, чайки всякие, вороны. То есть больших тут не было, таких как с севера раз приволокло. Вот там корабль был, так корабль! Его льдом тащило, боком, полреки, наверное, загородил, снизу черный, а сверху — этажи, как на доме высотном. Так льдом по течению и утащило. Мы тогда с Факела все сбежались смотреть на такое диво, никто и не верил, что до войны люди на таких громадинах плавали, ага.

— Славка, откуда-то гноем разит? Или труха в носу замокла?

— Берег сдвинулся, не видишь? Раньше тут вода была, река сдвинулась. Так что с Луж дерьмо течет, вот и воняет. Давай, пора маску надевать.

Мы петляли, чтоб никуда не провалиться, я краем глаза за водой следил. Чо-то вода мне сегодня не шибко нравилась. То есть, ясное дело, вода в реке вообще никому понравиться не может, но бывают же дни, когда река тихая, тогда механики выходят на рыбалку, и химики, и даже обезьяны вместе с пасечниками. Но это редко, обычно в воду лучше и по колено не входить, ага.

Туман с реки наползал все ближе, такой липкий, что ли, ни фига не видать. Плескалось под ногами, мелочь всякая разбегалась, может, крысы, может, осьминоги ползучие, мало ли кто. Я впереди мечом сквозь труху тыкал, чтоб ядовитых всяких разогнать, а то разок кусит — и готово, никакой мед не поможет.

Лодки, всякие катера и длинные баржи кончились, мы почти добрались до Кладбища. Вплотную к берегу нас прижимали колючие кусты, за ними торчали поганые зомби-деревья и еще какая-то трава, высотой с меня, жесткая, острая, хуже ножа. Тучки на небе разбежалися, прямиком над нами три падальщика кружили, медленно крыльями махали.

Ага, хрен вам, не дождетесь, гады! Было почти красиво, ага, если бы не те, кто крались за нами за травой.

— Славка, слева…

— Вижу. Иди, не дрыгайся.

— Славка, а ты говорил — их двое осталось… Кто ж они такие, на вонючек вроде не похожи? След видал какой — почти копыто.

— Это точно. Кажись, они хуже вонючек.

Ну чо, зря я успокоился, до могил мало осталось, решил, что дойдем. Выходит, я ошибался.

ЧУЖАК

Щуплый человечек, покрытый короткой шерстью, шагнул на горелую землю из колючих зарослей. Стебли и ветви кустов были густо покрыты колючками, но лазутчик проскользнул между ними без единой царапины. Спустя секунду он очутился возле поверженного био, легко взобрался на корпус, зашагал по обгоревшей броне. Неподалеку от мертвого робота пировали крысособаки. Они настороженно подняли морды, с языков у них капала кровь. Псы доедали своих убитых сородичей, им было лень кидаться на новую жертву. Однако двое молодых, голодных, ждавших своей очереди к обеду рискнули напасть.

Чужак присел над зевом биореактора, откуда торчали останки коровы. Крадущихся псов он словно не замечал. В руке у него оказался маленький лук и две короткие стрелы. Разведчик держал стрелы бережно, отвернув от себя блестящие металлические наконечники. Узкие щелочки глаз внимательно обшаривали небо. Казалось, чужак опасается нападения с воздуха. Но сверху никто не нападал.

Крышка реактора по-прежнему хлопала. Разведчик положил лук рядом с собой, извлек из мешка длинную металлическую пробирку, пошуровал внутри реактора тонкой спицей. Крадущихся собак он по-прежнему не замечал. Аккуратно закупорил пробирку, подтянул лямки рюкзака, спрыгнул вниз, на обожженную, спекшуюся почву. Чужак потыкал палочкой в помет рукокрыла, еще раз обозрел горизонт. Тонкие губы на плоском лице скривились в ухмылке. В углу рта у чужака торчала короткая полая трубка.

В этот миг оба молодых пса прыгнули. Атака была слаженной и стремительной — один целил в ноги, другой — в горло. У обычной двуногой жертвы при таком маневре шансов практически не оставалось.

Однако разведчик присел на долю секунды раньше. И дунул через трубочку. Отравленная игла воткнулась в черную губу крысопсу, когда тот был готов сомкнуть челюсти. Пес умер в прыжке.

Услышав возню, к месту схватки устремилась еще одна голодная самка. Разведчик тем временем прогнулся назад в поясе, едва не сложившись пополам. Наложил стрелу, молниеносно натянул тетиву. Второй пес, целивший ему в горло, промахнулся. Бессильно лязгнул зубами, пружиной развернулся в воздухе и… свалился замертво.

Третья псина была уже близко. Она вела себя умнее, пыталась настроиться на страх жертвы, ловила взгляд и запах страха. Но безуспешно. Если бы крысособака умела размышлять, она никогда не напала бы на существо, которое не отражало никаких чувств. Ровным счетом никаких — ни ужаса, ни гнева, ни удивления. Чужак замер в неподвижности, но не потому что был парализован страхом. Он экономил стрелы и силы.

Собака прыгнула.

Разведчик махнул рукой, слегка зацепив ее шерсть пальцами. Опередил ее на короткий миг. И ловко откатился в сторону. Третья псина пролетела еще пару шагов по инерции, ударилась лбом в железный бок био… и сдохла.

Чужак посмотрел в глаза уцелевшим взрослым зверям. Показал им издалека открытую ладонь. К среднему пальцу крепилось что-то вроде длинного изогнутого когтя. Человек знал, что звери поймут. Хищники хорошо понимают друг друга. Собаки отвернулись, предпочли кровь сородичей. Маленький человек аккуратно убрал стрелы, закрепил на спине оружие и побежал по следу факельщиков.