Глава 3 Учиться у Мастера

3.1.Конкурс

Мастер Седек снимал особняк на окраине восточного «крыла» бабочки-Атхен. Здесь жили люди второго круга, их коттеджи, расписанные фресками, разделяли сады. Деревья, как шеренги чёрных мертвецов, вытянувших вверх пальцы-ветки, издавали костяной шелестящий звук, склоняясь под порывами ветра. Особняк Седека располагалось в конце длинной улицы, перед пустырём, глядящим на Рыбий Город. Ветер дул с этой стороны. Зубы стучали, так я замёрз.

По закону несправедливости: у ворот особняка меня догнал дребезжащий, пахнущий чёрно-густым бензином автобус.

- Уроды! - Высокая тонкая с платиновыми волосами девчонка выскочила из автобуса и швырнула на асфальт жёлто-коричневый, цвета камели, чемодан.

Её «лакированная» красная куртка едва прикрывала бедра, а лимонные лосины обтягивали длинные-предлинные ноги. Девушка буцнула чемодан тяжёлым защищённым ботинком. Тот отлетел на полметра.

- Уроды, уроды, уроды! - Оставляя на боку чемодана вмятины, взмахивая руками на каждом ударе.

Следом за ней из автобуса, с ещё одним таким же чемоданом, выбрался высокий белокурый мужчина, его рот обрамляли глубокие морщины, а глаза казались усталыми. Поймав мой взгляд, он легко улыбнулся.

Девчонка попинала ещё немного чемодан. Вздохнула и села на него, спрятав лицо в ладонях. Показалось сначала, что её руки испачканы чёрным... но это была не грязь. Корка засохшей крови на костяшках. Она отняла ладони от лица и подняла воротник куртки.

У девушки было лицо в форме сердца, розовые маленькие губы, широко посаженные голубые глаза - как вода в бассейне, манящая и дезинфицированная, и стриженые под машинку платиновые волосы. В мочках - серьги в форме мышек. Фиолетовый синяк на скуле уродовал нежную, как сливочное мороженное кожу, а чёрные линии штриховой татуировки - шею, спускаясь под воротник.

Я инстинктивно попятился.

- Да-да. - Сказала девушка хрипло. - Давай, проваливай.

Такие татуировки набивают ссыльным. Три длинных полоски - от мочки уха вниз, до левого соска. Три линии - три года. Она выше меня, но не старше. Значит - отсроченный приговор? ... должно быть стыдно носить на себе полосы мэрии.

Не менее стыдно, чем печать корпорации.

- Извини. - Смутился я. - Я не хотел.

Блондинка ещё раз поправила воротник и поднялась с избитого чемодана. Подхватила его и с трудом дотянула до ожидающего её мужчины. Рама, на которой держались колесики чемодана, выгнулась и царапала землю. Одно из колёс осталось лежать на асфальте.

Мужчина пригладил её волосы и легко поцеловал блондинку лоб:

- Успокоилась?

- Я говорила взять машину. Я говорила, что не поеду как сардина... - Опустив голову, пробормотала она: - Так что ты сам виноват.

Вместо того чтобы сказать, что с родителем так не разговаривают. Сделать ей сотню и одно замечание, указывая на нарушение этики и естественной иерархии - он положил ей в карман шоколадный батончик, и ещё раз тронул губами её лоб.

Холодная игла зависти провернулась у меня в груди. Отец девчонки смотрел на неё так, как будто горд. Будто она сделала что-то хорошее, отпинав чемодан и нагрубив ему.

Невежливо смотреть, но я не мог отвести от них взгляд. Может быть, если я их нарисую, станет не так больно.

Девушка потянулась ко второму чемодану, но мужчина её опередил:

- Я тебя провожу.

- Ну, нет, я сама. - Резко. - Я же сказала, что могу сама.

- До двери.

- Отстань ты от меня! - Блондинка попыталась отобрать у отца второй чемодан. Выронила тот, который избила.

Отец девчонки внезапно поднял взгляд на меня. Я пожалел, что все ещё не провалился сквозь асфальт.

- Ты на занятия?

Я пожал плечами. Потом кивнул.

- Присмотришь за ней?

Мы оба на конкурс. Мы соперники. Будь это конкурс среди третьего круга - нам бы и разговаривать друг с другом нельзя было.

Девчонка выглядела такой недовольной, что меня дёрнуло чувство противоречия:

- Да. Да, конечно. Можно? - Указал я на выпавший багаж.

Пока она не успела сказать «нет» - сунул картину под руку, взял её чемодан, и пошёл к особняку. Неудобно, но не очень тяжело.

- Отвори, пожалуйста. - Попросил я девушку возле боковой калитки. Она толкнула дверь ногой так, что та отлетела, отскочила от упора - и ударила бы меня по лицу, если бы я не отступил.

- Всего доброго. - Попрощался я с отцом блондинки так тихо, что он вряд ли услышал, и, когда девчонка всё-таки отворила калитку нормально, шагнул на дорожку, ведущую к зданию.

Мастер Седек поселился в трехэтажном доме из красного кирпича. От фронта под острыми углами отходило два крыла, а всё строение оплетал чёрный вьюнок. Не растение, как казалось издали, а чугунная наружная арматура, удерживающая особняк от разрушения. Так укрепляли здания после того, как Атхены, Наджина и Фирхар объединились в триплет и появился вирус, разъедавший бетон. Старое здание захотелось нарисовать до боли в пальцах.

Дорожка к портику особняка пестрела яркими плитками: тигровыми, цвета папоротника, оранжево-коричневыми и алыми.

Девушка шла позади, шумно сопя. Злясь. На полпути догнала, вынула у меня из-под руки картину, и взялась за ручку избитого чемодана, касаясь моей ладони своей. Лёгкое, очень приятное чувство от прикосновения. Неуместное, но я руку не подвинул.

- Мы не опоздали? Я без часов... - Спросил я пятнадцать зелёных плиток спустя.

- Нет, как раз. Я Фред.

- Олег. ... А по-настоящему как зовут?

Блондинка фыркнула. Через два шага:

- Фредерика. Это что? - Приподняв мою картину. - Я посмотрю?

Она может её случайно повредить. Или намеренно. Будь она аристой - конечно, намеренно. Но она приехала на автобусе, и одежда у неё дешёвая.

- Моя вступительная работа.

- Ты ничего не сдал?!

- Я вчера о конкурсе узнал. Это плохо?

- Ну, - прищурилась Фред. - Ты зря тащишься. Сто тринадцать человек на место. И я это место получила. Ничего тебе не светит.

В животе свернулся тугой больной узел. Если конкурс такой сумасшедший - прав был Май: на что я рассчитываю? Развернуться и уйти сейчас? Хотя бы не опозорюсь. Хотя бы не услышу "уже поздно, приходи в следующем году". Сохраню остатки гордости.

- Жутенько. - Вынесла она вердикт, бросив на мою картину единственный взгляд. - Если ты будешь так медленно тащиться - мы точно опоздаем.

Я почти остановился, оттягивая миг позора:

- Ты давно рисуешь?

Может быть, принеси я на конкурс ту, первую Золушку, которую у меня забрали - у меня бы был шанс. Сейчас, после «жутенько» картина показалась мне... никакой. Уродливой и тёмной.

Фредерика зачем-то посмотрела на свои ноги, прежде чем ответить:

- Я балерина.

Что-то я напутал. Напутал, и сейчас меня прогонят... Зачем Мария пошутила надо мной? Может, тоже работает на отца? Ткнуть меня лицом в очередную невозможность. Чтобы я смирился, и перестал дёргаться.

Дорожка все не заканчивалась. Я шёл и мучился необходимостью каждого шага. Позором, когда мне скажут, что я зря поверил, зря пришёл.

На плитках дорожки были выбиты буквы. Или символы? Ни одного знакомого.

Мы с Фред поднялись по широкой опасно-гладкой лестнице портика к двери.

- Мне позвонили вчера и сказали, что я зачислена. Если тебя не приглашали - ты пролетаешь. - «Успокоила» меня Фредерика. - К тому же, один художник уже есть. Точно пролетаешь.

Стучать не пришлось - дверь распахнула низенькая стройная женщина. Скользнула по мне равнодушным взглядом и тепло улыбнулась Фредерике.

Её каре цвета тёмного шоколада как будто укладывали под линейку, на лице вуаль мелких морщин. Ей лет пятьдесят, но серое платье из тонкой шерсти, как перчатка, обтягивало плоскую фигуру - от горла и до щиколоток. Талию обхватывало жемчужное ожерелье, его подвески, спускались к полу.

- Здравствуйте, Агата. - Фредерика переступила порог особняка, и внесла внутрь мою картину. Я поставил её чемоданы у двери и склонился перед Агатой в официальном рэй-дэ.

- Здравствуй. Твоему другу нельзя. - Агата преградила мне путь. - У нас строгие правила. Оставьте вещи здесь, и...

- Он не друг. Он Олег.

«Не друг» - неприятно резануло, пусть я её всего десять минут знаю.

- Мне о конкурсе сказала Мария Дейке. Поздно, да? - Спросил я, втягиваю голову в плечи.

Начищенный паркет холла светился, как жёлтое зеркало. Из-за большой двери из синего стекла доносился невнятный шум.

- Я пойду. - Пробормотал я. - Не хочу мешать, вы извините.

Агата вдруг повела рукой, приглашая внутрь:

- Тот Олег? Мария зарезервировала для тебя место.

Женщина забрала у Фред картину.

- Это она, да? - Агата рассматривала холст на вытянутых руках, словно врач новорождённого младенца. - У Марии - чутье. Ты должен отнести работу Мастеру. Окончательное решение принимает он, но я уверенна: ему понравится.

Агата возвратила полотно:

- Оба - оставьте вещи здесь. Их отнесут. Вам в главный зал.

- Мне нужно переодеться. И ему тоже. - Вмешалась Фредерика.

- Хорошо. - Улыбка Агаты не поднималась выше «вежливо». - Я провожу Фредерику. А ты иди, поздоровайся с Мастером и покажи работу. Официальный список конкурсантов вот-вот огласят.

На корне языка пересохло, но я кивнул. Сделал два шага к стеклянной двери - и попятился, узнав тихий гул.

Там, за дверью, люди. Много людей. Ходят, разговаривают. Пьют напитки из хрустальных бокалов. Шепчут официантам гадости.

Конкурс - публичное мероприятие, его официальное открытие - это приём. С прессой.

Я попятился:

- Нет, извините.

Я сглотнул ком:

- Я не пойду туда.

Не пойду. Не могу. Нельзя мне. Журналисты знают моё лицо. Если я попаду на полосы - отец меня своими руками задушит.

- Что за глупости?! - Агата нахмурилась. - Иди и отнеси картину. Или ты не сможешь участвовать.

Я отступил. Агата продолжила мягким голосом манипулятора:

- Мария поручилась за тебя, ты её подведёшь.

- Я не могу. Отнесите вы? Я буду здесь. В конце концов, какая разница, кто...

- Он захочет посмотреть на тебя. Иди, и не...

- Фред... - Я повернулся к девушке. - Ты туда все равно пойдёшь. Отнеси мою работу? Пожалуйста.

- Тебе зарезервировали место. - Повторила услышанное Фредерика. Сузила взгляд: - Это же не отборочные туры проходить. Готовиться. Сражаться. Сам неси.

- Ты сейчас показываешь картину Мастеру, - отрезала Агата, - Или покинешь здание.

- Пойдём, девочка. - И Агата увлекла Фредерику к узкой лестнице на второй этаж.

Я остался в паркетном зале, перед синей дверью. По ту сторону вступил квартет, его музыку заглушили аплодисментами.

Мучаясь, я стоял под дверью. Слушая визгливые струнные и делая то шаг вперёд, то шаг назад.

Я не могу туда войти. Мне просто нельзя. Я войду - и меня узнают. Отцу доложат, где я, и он придёт за мной. Вернёт, и всё станет, как было - только хуже. Но если я не войду - куда мне идти?

Квартет сменил темп на рондо, я приоткрыл дверь и проскользнул в зал. Представляя себя маленьким, серым, незаметным мышонком.

Пол зала был зеркальным, и казалось, что гостей человек сто, или даже больше. Красивые люди, в красивых одеждах. Блуждающие от картин к фотографиям, от скульптур к инсталляциям, от одной группы сплетников к другой. Полотна не висели на стенах, а стояли в вычурных стойках, так что не всегда получалось понять, где инсталляция, а где рама на ножках.

Красться по периметру зала было плохой идеей: здесь располагались работы. В центре кружились три бальные пары: мужчины - в снежном-белом, женщины - в алом. В самом конце, на кафедре, стоял трон, а на троне восседал мужчина с осанкой короля.

Я съёжился и пошёл к нему.

Стараясь никого не задеть, стараясь не привлекать внимания. Сделать вид, что это не я несу картину в руке, и это не на меня оглядываются.

Надежда найти Марию и попросить передать работу вместо меня разбилась. Одна из женщин, кружащихся в зале, прогнулась гибко в руках партнёра - и я узнал в ней Дейке.

- Ольгерд Лирнов! - Грянул громкоговоритель. Я подскочил на месте. Метнулся в тень скульптуры из проволоки. Поздно: все уже оглядывались.

- Ольгерд Лирнов, очень вовремя. - Повторил отовсюду голос. - Подойди сюда, мальчик.

Вспышки фотоаппаратов. Замечания громче, язвительнее.

Кислая горечь на языке, лицо от жара взмокло. Ком из желудка подскочил к горлу.

Я втянул голову в плечи и пошёл к трону. Путаясь в своих ногах и в картине.

- Лирнов! - Сказал Мастер в микрофон в третий раз. Как будто тут был ещё хоть один человек, кто не услышал.

Из-за фотовспышек в глазах плясали яркие слепящие зайчики: тёмный контур человека преградил путь. Я хотел обойти, он схватил меня за локоть - той руки, в которой я держал картину - и сжал так, что боль пронзила до плеча.

- Это я возьму. - Незнакомец вынул из моих онемевших пальцев Золушку. Бросил картину под стену.

Он развернул меня и толкнул туда, откуда я пришёл.

- Двигайтесь. - Велел мужчина. - Улыбайтесь и шагайте.

Я упёрся. Он нажал сильнее - и я задохнулся от боли в руки. Подчинился, потому что подчинялось тело.

Гости Мастера Седека смотрели. Мария остановилась и смотрела. Я шёл, хватая воздух ртом. Солёный вкус во рту - от боли слёзы катились сами собой. Атхена, какой же позор.

Позор - и облегчение. Наверняка это человек отца. Он увезёт меня домой, и всё закончится.

- Секунду, если позволите. - Путь преградил тощий тип в белом костюм - он тоже только что танцевал.

Шагнул ещё ближе, прижимаясь ко мне и тому, кто меня выводил. Он был ниже и меньше человека Лирнова, и старше - лет сорока.

- Отпустил. - Сказал он.

Я не видел, что он сделал, но мой сопровождающий дёрнулся.

- Отпустил. - Повторил тип. - И ушёл.

- У меня приказ.

- А мне просто нравится. - Растянул губы в холодной улыбке тощий тип. Зубы у него были редкие и желтоватые. Худое вытянутое лицо украшал длинный острый нос, а пепельные волосы были связаны в гладкий хвост.

Хватка на руке пропала и я всхлипнул. Человек отца отступил, обошёл меня - и поспешил к выходу. Один раз обернулся - я прежде его не видел. Квадратный подбородок и опущенные уголки глаз я бы запомнил.

- Я отведу тебя к Мастеру. - Сказал тощий. - Только сопли подбери.

Локоть ныл. Невыносимо хотелось спрятаться - все на нас смотрели, даже музыканты. Я вытер мокрое лицо рукавом, поднял картину и пошёл через зал - к Мастеру Седеку.

На подходе к кафедре я остановился на миг. Расправил плечи, выдохнул, и пошёл медленнее.

Мастер Седек был седым и длинноволосым: пышная шевелюра спускалась ему на плечи, контрастируя со смуглым вытянутым лицом и чёрными глазами. Широкий нос с тонкой переносицей, выдавали, что в нём много кавказской крови. Может быть, вся.

Даже сидя, он казался высоким. Монументальным. Полосатый плед закрывал его ноги и опускался в пол, пряча колёса инвалидной коляски, которую я принял за трон. На лацкане пиджака цвета зелёного хрома - микрофон.

Я поставил картину на пол, прислонив к колену, и, прижав кулаки напротив сердца, отдал Мастеру рэй-дэ. Кланяясь глубже, чем предписывали правила. Уважение затопило меня по самую макушку. Человек передо мной будто стал больше и ещё более важным, а я уменьшился.

- Я рад, что ты смог прийти. - Сказал он, и микрофон разнёс его слова по залу. Жест в сторону картины. - Ты покажешь нам?

Я кивнул. Помедлил ещё. Повернул полотно к нему.

- Подними выше, Ольгерд, и подойти, я не вижу.

Я пробормотал извинения - и выполнил. Было тихо: за нами наблюдали обе толпы: и та, что стояла и та, что перевёрнутой затаилась под зеркальным полом.

Меня вновь ослепили вспышки фотоаппаратов.

- Великолепно!

«Великолепно» громыхнуло, и это трижды повторило слова Мастера.

На глаза опять навернулись слезы, горло перехватило, а в груди сладко сжалось сердце. Как будто готовясь взорваться.

Я знал, что однажды это услышу. Я всегда знал. Я ждал.

- Великолепно. - Повторил Мастер Седек. - Твой талант, мальчик, как алмаз. В нём вытравлены не все грани, но он уже сияет. Поставь туда.

«Поставь туда» - это было не мне, но я дёрнулся выполнять. Голос Мастера Седека звучал магнетически: низко и пробираясь в подкорку.

Секунда борьбы: тощий тип, прогнавший человека отца, вынимал из моих пальцев картину - а я не хотел отдавать. Заставил себя отпустить руки. Странное чувство: словно у меня часть тела отбирают. Но оно прошло. Почти сразу.

- Нет, подожди Фишер. - Остановил его Мастер. - Поверни к нам. Ольгерд, подойди сюда.

«Сюда» - на кафедру. Я споткнулся, забираясь на неё.

Задумку Мастера Седека я понял, когда стало поздно. Фишер развернул мою картину к зрителям и фотографам. Рядом - мы с Мастером. Оба в кадре. Вспышки, вспышки, вспышки...

Я вскинул руку, пряча лицо. Яркий неритмичный свет вогнал тысячи иголок в мозг.

К тому моменту, когда я проморгался и смог видеть мир вокруг, а не зелено-синие пятна, Золушку закрепили в раме на ножках - в ряду других картин, а Мастер внимательно меня рассматривал.

- Я - коллекционер. - Произнёс он, обращаясь ко всем вокруг, но не отрывая от взгляд. - Я собираю не вещи. Я собираю таланты. Ты, Ольгерд, можешь быть крупной жемчужиной. Ты участвуешь.

Редкие аплодисменты из зала. Я понял, что значит «ты участвуешь» секундами позже. Иногда хорошо подтормаживать, люди принимают за хладнокровие.

- Это - мои таланты. - Указал Мастер широким жестом на работы в зале. На его пальце ярко сверкнул золотой перстень. - Художники. Скульпторы. Дизайнеры. Поэты. Здесь есть все.

Вспышки фотоаппаратов возобновились. Я закрыл глаза. Свет причинял боль даже через мясную красноту век.

- Я нахожу их. - Говорил Мастер Седек. - Я довожу их до блеска и отправляю завоёвывать мир. Это мой вклад в нашу культуру. В наше время. Чего ты хочешь добиться от жизни, Ольгерд?

Я хочу славы.

Я хочу, чтобы на меня смотрела так, как здесь и сейчас смотрят на Мастера.

Я хочу, чтобы мои картины будили в зрителях то, что они сами не могут назвать, не могут осознать, не могут включить без моей помощи в свою жизнь - я и сам не знаю имени этому. Образы, которые обретают цвет и плоть.

Я хочу денег. Путешествовать из города в город. Даже если это означает провести треть жизни в карантине.

Я хочу увидеть море. И горы. Нарисовать великие пирамиды в Гизе, пока их не съел песок, и нарисовать звёзды над южной полусферой, пока их не затуманила Рыба.

Но я не хочу, чтобы из моего творчества делали цирковое представление.

Поэтому я молчал.

Меня холодной волной облило понимание: я хочу учиться. А Мастер хочет привлечь к своему мероприятию внимание, даже если это внимание - скандал. Поэтому Мария «зарезервировала» место. Она всё-таки узнала меня там, в Рыбьем городе. Или выяснила позже, кто я.

Седек вовсе не считает мою картину великолепной.

Как надкусить яблоко - и обнаружить, что оно гнилое внутри. Выплюнуть нужно. Вот только... Я смертельно голоден. Если продолжать метафору.

Вспышки прекратились. Теперь нервы терзала тишина. Я открыл глаза.

- Наверное, того же, что и другие ваши ученики. - Сказал я, потому, что Мастер Седек ждал. Зал ждал. Мария Дейке ждала. - Стать лучшим.

Седек отключил микрофон на своём лацкане.

Наклонился немного ко мне.

- Если бы тебя попросили ответить искренне, что бы ты сказал? - Спросил он негромко, с низкой завораживающей интонацией:

Я не собирался отвечать. Но почему-то сказал, загипнотизированный чёрным глубоким взглядом мужчины:

- Я хочу быть свободным.

Седек медленно кивнул:

- Зачем?

- Чтобы рисовать.

- Зачем?

Глупый вопрос. Потому, что я хочу. Потому, что у меня получается. Потому, что я должен.

- Что-то страшное грядёт.

Мастер Седек медленно откинулся на спинку кресла.

Хотел спросить ещё что-то, но его бестактно перебили:

- Вы же уже отдали это место.

Май пробрался через зал и неприглашенным встал к нам на кафедру. Что он вообще здесь делает? Но здорово, что он тут.

Я шагнул к нему, улыбаясь его ужасному коричневому костюму, косе цвета спелой пшеницы, и даже возмущённому тону. Пока не заметил парня, шагающего за Маем следом.

- Вы же уже подтвердили его участие. - Сказал Май.

Седек перевёл взгляд с парня на меня. С меня на парня. Сплёл пальцы, устроив их домиком под подбородком.

Май привёл мальчишку, о котором говорил Дейке. И Мастер его уже принял. Одно место действительно оставалось. А я - я опоздал. Но я Лирнов, и сейчас он прогонит этого парня.

И Май будет до конца моей жизни меня ненавидеть. Но, Атхена, Седек же сказал, что берёт меня! Куда мне деться, если нет?

- Вы только что огласили, что я участвую. - Мой голос прозвучал словно издалека. Будто и не мой вовсе. Холодный и ровный. - Вы нарушите своё слово, своё дэ. И моё тоже.

Седек улыбнулся тонко из-под пальцев и не ответил. Хотя мне самому стало жутко оттого, чем я угрожаю.

Протеже Мая выглядел немного смущённым, но больше - скучающим. Среднего роста, крепко сбитый. Зеленоглазый шатен с широким лицом и острым подбородком. Очень обычное лицо. Двигался он необычно: лениво и плавно, как кот, сохраняющий силы перед броском.

Он отвернулся от Седека к моей картине.

- Это ты нарисовал? - Задал самый очевидный из вопросов парень. - Это круто.

Я кивнул. Это круто, если бы ещё Май видел. Если бы он хотя бы глянул на полотно.

- Я не буду. - Вдруг произнёс парень громко.

- Что? - Май.

- Ладно вам, - лениво отмахнулся зеленоглазый. - Вы сами знаете: это не мой уровень. Я не буду участвовать.

- Не глупи. - Отмахнулся Май. - Когда...

- Ты подписал договор. - Спокойно напомнил Мастер Седек.

- Вы же хотите его. - Кивнул парень на меня. - Так я не против, если...

- У тебя не будет другого шанса. - Попытался вразумить парня Май. - Никогда.

Зеленоглазый пожал неопределённо плечами.

Седек перевёл тяжёлый, как будто окутывающий тьмой, взгляд на меня:

- Ты хочешь участвовать?

Я хотел извиниться. Поклониться ему, поклониться залу, попросить прощения у Марии - и уйти. Лишь бы прекратить этот разговор, лишь бы на меня не смотрели, лишь бы Май на меня так не смотрел. Но вместо этого услышал, как говорю:

- Да.

- Ты хочешь участвовать? - Тёмный взгляд обратился к зеленоглазому парню.

Долгая тяжёлая пауза. Он сглотнул перед ответом:

- Да.

Седек опустил руки на подлокотники.

- Вас должно было быть четверо. Будет пятеро. - Вынес он вердикт.

У меня сжалось всё внутри. Затем отпустило. Я смог вдохнуть и смог выдохнуть. Вытер украдкой вспотевшие ладони о брюки.

Мастер кивнул неопределённо вперёд:

- Идите. Посмотрите другие работы. - Вежливое «аудиенция закончилась». - Герр Ракхен, к вам один вопрос...

Ноги плохо слушались. Спускаясь с кафедры, я споткнулся, и полетел бы лицом вперёд, если бы зеленоглазый парень меня не удержал.

- Спасибо. - Выдохнул я.

- Да не за что. Я Константин. Пишу стихи. - Парень протянул ладонь для рукопожатия, как будто мы равные. - Так ты сын Лирнова? Того Лирнова? Какой он?

- Обычный. - Я легко тронул его пальцы - Я Олег. Почему ты хотел отказаться?

- У меня дурное предчувствие. Не смейся. - Я и не думал. - Пойдём, познакомимся с другими.

3.2. Первый урок.

Перед уроком мы с Константином перекусили сладостями в столовой. Ещё раньше я немного подремал, а поэт сочинял, валяясь на соседней кровати. Я уснул - он сочинял. Проснулся - сочинял.

Приём всё длился, но струнный квартет сменило неразборчивое пение, а автомобили гостей один за другим разъезжались с урчащим довольным звуком.

- Видел когда-нибудь такое? - Остановился Константин у входа в класс.

Поэт провёл пальцами по резьбе на дверном косяке. Треугольники, внутри которых другие треугольники, пересекающиеся с большими тонкими треугольниками. Схема повторялась на репродукциях, развешанные на стенах, на гардинах, даже на ложках в столовой.

По-моему ничего особенного, просто навязчивое украшение.

- Эй, ты же ломаешь! - Испугался я, когда Константин клацнул отставшей от косяка деревянной полоской. «Резьба» оказалась приклеенной.

Поэт пожал плечами и первым вошёл в класс-аквариум.

Одна из стен класса была стеклянной, другая - белым экран. Вместо парт, на горько-розовом ковре, в шахматном порядке разложены разноцветные подушки, а в углу по размеру и назначению сложены инструменты. Музыкальных устройств в ней хватило бы на городской оркестр: от барабанов до синтезатора. Три готовых мольберта манили чистотой бумаги, ещё дальше - мокрый таз с глиной, и штуковины, которые я видел впервые в жизни.

- Проходи в зал. - За моей спиной стояла Агата со стопкой папок в обнимку.

Я сел рядом с Константином, а он - рядом с Фред, что-то ей негромко сказав. Фредерика переоделась и теперь ещё больше походила на сладкое сливочное мороженное: свободные белые брюки и белая блузка, газовый белый шарф скрывает татуировки.

Кроме меня, Константина и Фредерики, в зале было ещё двое учеников: смуглая девушка в синем сари и Ксавье Дитер. Что он вообще тут делает? Он же... старый. Ему уже больше двадцати лет, и его работы наштампованными расходятся по городу: картинки для полиэтиленовых пакетов и скатертей. В основном море и морские мотивы.

Я видел его на приёме. Дитер, под руку женой, разряженной в сверкающее платье, прогуливался от картины к картине и недовольно кривясь. Он высокий и темноволосый, и худой как щепка. Вблизи оказалось, что у Дитера запавшие щёки и круги под глазами. Серый спортивный костюм на нём висел, а у рта залегли тонкие сухие морщинки. Может, он болен чем-то?

Ксавье поймал мой взгляд, нахмурился и отвернулся.

Агата сгрузила папки на единственную тумбу и замахала на нас руками:

- Рассредоточиться. Вы не должны друг другу мешать. Никоим образом. Как можно дальше. - Когда она говорила, кончик ее заостренного носа забавно двигался. Как у большой мыши.

Я встал и перешёл в конец зала. Ближе к инструментам, дальше от Агаты. Опустился на подушку недалеко от девушки в сари.

- Я Индия. - Шепнула она, чуть сдвинувшись ко мне. - Мне понравилась твоя картина. Всё как настоящее.

Я чуть не переспросил «кто-то?». Индия была маленькой и худой, как и я. И пахла странно: сандал, а под ним - сладкий и густой, незнакомый ароматом. Узкое смуглое лицо, широковатый тонкий рот, прямые длинные чёрные волосы. Капля бинди на лбу оттягивала взгляд от глаз.

- Олег. - Хотя она, наверное, уже знала моё имя. - Ты рисуешь?

- Нет. Я не...

- Сядьте как можно дальше друг от друга. - Повторила громко Агата. - И не разговаривайте. Сегодня нам предстоит объёмная и сложная работа.

Но прежде были юридические детали.

Агата вручила мне, Фредерике и Индии папки с договорами. Ксавье и Константин свои подписали раньше.

Пять страниц, мелкий шрифт, я склонился над бумагой, продираясь через формулировки.

- Быстрее, пожалуйста. - Агата уже собрала у девушек подписанные документы и остановилась надо мной.

Оставалась ещё одна страница текста. Я поборол желание дочитать кое-как, не вникая смысл.

- А он быстрее не умеет. - Хмыкнул Ксавье. - Это же смердовское занятие - читать.

Согласно договору, я был обязан: посвящать все свои силы учёбе и не разглашать подробности образовательной программы, жить следующие две недели на полном обеспечении Мастера Седек - чтобы не отвлекаться ни на что кроме творчества, а все продукты моего труда - начиная с первой конкурсной работы - и до последней созданной за время учёбы, вне зависимости от того, выиграю я конкурс или нет, передать в собственность Мастера. Не предъявлять исков в случае проигрыша или не способности участвовать далее в конкурсе. На время конкурса все мои обязательства перед городом и корпорациями приостанавливались. Этот пункт был вписан в самом конце от руки, а не напечатан. Наверное, только в моём договоре. Мария Дейке не соврала.

Я не хочу оставлять Мастеру Золушку. Но если я выиграю - а я должен - то буду там же, где и картина. Рядом с Седеком.

Я подписал.

- Вас всех выбрали за отточенную технику. - Произнесла Агата, возвращаясь к лекторскому месту напротив экрана. - Однако, дело не в технике. За эти две недели вы должны до абсолютной, кристальной ясности выработать внутренне содержание.

- Многим жизни не хватает. - Пробормотал Константин.

- Поэтому вам и предстоит крайне интенсивная работа. - С нажимом ответила Агата. - Мастер выберет лучшего из вас для дальнейшего индивидуального обучения. Вы все посвятили себя разным областям творчества. Поэтому «лучшего» Мастер определит не на основании привычных для вас критериев - а на основании вашей способности учиться. Чем дальше вы шагнёте от своего теперешнего уровня - тем вероятнее, что выиграете тур. У нас будет несколько отборочных туров. До окончательного финального. И ряд оцениваемых уроков, этот - первый.

Индия и Фред переглянулись. Дитер поёжился. Константин расслабленно вытянул ноги.

Я уткнулся взглядом в свои руки, которые начали дрожать.

Чтобы выиграть нужно стать лучше себя нынешнего - на несколько порядков. Вывернуться из кожи. И мы все пятеро будем стремиться к этому «лучше».

Нахлынуло сюрреалистическое чувство... будто это сон, чужой сон, и я вот-вот проснусь. Я же терпеть не могу соревноваться, что я тут вообще делаю?

- В доме есть места, куда вам запрещено заходить. - Агата задержала взгляд на мне. Глаза у неё были карие, но - холодные. Словно у осьминога. - Во-первых, это вопрос техники безопасности. В доме идёт ремонт, как вы заметили. Во-вторых, вы нарабатываете структуру эти две недели. Структура означает наличие запретов. В-третьих, не тратите своё время на прогулки. Тратите на самосовершенствование.

- В какие не ходить? - Индия неуютно шевельнулась на подушке.

- Те, что заперты. Ещё вопросы?

У нас больше вопросов не было. Точнее, у них. У меня были - но я решил прояснить в другой раз. В безопасной обстановке.

Чувство нереальности усилилось.

За стеклянной стеной, положив на неё обе ладони, одетая в красное платье стояла Мария Дейке и смотрела на меня. Нет, показалось. Никого там нет, просто отсвет из коридора. По спине пробежали мурашки.

- Сейчас каждый из вас, по очереди, подойдёт к инструментам - и выберет себе один. - Произнесла Агата. - Индия, пожалуйста.

Девушка в сари поднялась, взяла синтезатор и села на место, поглаживая клавиши как собачку.

- Мне не надо. - Отозвалась Фред.

Константин глянул на неё и тоже отказался.

- У меня здесь. - Постучал он себя пальцем по лбу.

Долговязый Ксавье брал то один холст, то другой, то одну коробку красок, то другую, рассматривал кисточки, как будто собирался на них жениться. В итоге сел на место, унеся с собой широкий лист и набор плакатных красок.

Я выбрал фактурную рисовую бумагу и уголь, не рискнув использовать цвета - вдруг зрение опять подведёт.

- Теперь ваша задача - взять свой любимый образ и разрабатывать его. - Агата достала связку чёрных предметов из тумбы. Я не сразу увидел что это. А когда увидел - не сразу понял, что вижу.

- Но в новых условиях.

Женщина подошла к Константину и надела ему на голову плотную чёрную повязку.

- Зачем это? - Рассмеялся поэт и потянул повязку вниз. Агата звонко шлёпнула его по пальцам.

- Ничто не должно мешать вам. В том числе - обратная связь. - Отрезала она и перешла к Фредерике.

- Нельзя рисовать в темноте. - Сказал Ксавье, получив повязку и затычки для ушей.

- Ну так скатертью дорога. - Фред. - Нам же легче.

Я поймал себя на том, что трогаю рисовую бумагу так же, как Индия свой синтезатор. Длинными успокаивающими касаниями. Когда Агата вручила мне повязку - заставил себя надеть её и не вздрагивать под пальцами женщины, проверяющей, чтобы ни один смутный луч не проникал под ткань.

- Вам нельзя менять место, - продолжила Агата, расхаживая между нами - словно полководец между шахматными фигурами. - Нельзя разговаривать друг с другом. Нельзя прерывать работу, пока я не подам сигнал. Нельзя менять тему. Если всё понятно - используйте беруши, и начинаем.

У меня ладони взмокли, и я прежде не пользовался такими штуковинами. Дёрнулся, когда невидимая Агата, помогла мне их запихнуть в уши.

Сейчас Константин в самом выгодном положении, раз у него память хорошая. Потом Фред. Потом Индия - она хоть и не слышит себя, но каждой следующей нотой не испортит предыдущую, а память тела подскажет её звуки. Для нас со штамповщиком условия наихудшие: нужно помнить, где ты наносил линии, где закрашивал, помнить размеры листа - чтобы не рисовать каракули слой за слоем.

Агата не сказала, сколько у нас времени. Специально, наверное.

Повязка не пропускала ни кванта света. Сначала мой ум сражался с этим, подбрасывая обманчивые блики и облака мясных оттенков. Затем понял, что мы в темноте.

Темнота - это слепота. Дрожь прошла по моему телу, словно к позвоночнику подключили электричество. Тьма кружилась вокруг меня. Затягивала меня. Я слышал стук собственного пульса в закрытых резинками ушах. Поскрипывание сжатой челюсти. Шершавый голос суставов в пальцах.

В темноте мне всегда кажется, что на меня смотрят. Тьма выпивает мой взгляд, присваивает себе - и обращает на меня. Я даже не знаю - голодный это взгляд или просто чуждый. Сейчас я точно знаю - смотрят. Агата смотрит. Мария Дейке, которой там нет, смотрит из-за стекла.

Дрожь перешла в холод: взмокли спина и шея. Сорвать повязку хотелось так же сильно, как хочется вдохнуть, если зажать на минуту рот и нос. Невыносимо. В этом нет воли, в этом нет выбора - это закон. Я должен сделать вдох. Я должен сбросить ткань.

Поэтому я сел на свои руки. Спрятал ладони и дёргающиеся пальцы под бедра, обездвижив сам себя, чтобы не сдёрнуть пелену тьмы. Потому что если я это сделаю - вылечу из конкурса.

Я медленно вдохнул и медленно выдохнул - как учил Андрей. Прислушиваясь к шуму воздуха в трахее. Отказываясь принимать его за звук осьминога, который ползёт ко мне, подтягивая шершаво одну мясистую конечность за другой.

Я должен справиться. Я должен выиграть этот конкурс. Я должен стать лучшим.

Но остальным - остальным же не так плохо. Ксавье наверняка уже рисует, а я не начал даже.

Мне нельзя проиграть. Я должен идти дальше. Не останавливаться.

Как Золушка не останавливалась ни на миг - спасая свою жизнь. У неё, наверное, тоже разрывались от боли лёгкие. И ей, наверное, тоже выворачивал кости ужас. Предчувствие неизбежной смерти. Силы, которой все равно кто ты, что ты чувствуешь, которая в миллиарды раз больше тебя - и которая равнодушна, словно волна цунами.

Медленно, вдох за вдохом, я пробился через стену паралича.

Освободил руки, нащупал жирный стержень угля и согнулся над листом бумаги, словно в молитве старому богу.

Осьминог-тьма смотрел мне в позвоночник, ждал, пока я сброшу повязку и обернусь. Это была бы моя последняя победа в жизни. Существа вроде него не любят, когда их застигает взгляд.

Память вела меня: бег Золушки. Тёмный фактурный лес: линии, кривые пальцы деревьев, камни на земле, старые стебли травы, вросшие намертво в твёрдую почву.

Я вновь ловлю Золушку в той же секунде, что и на последних двух картинах: она обернулась в три четверти. Её взгляд в ужасе расширен, чёткий рот приоткрыт. В волосах - мусор и листья. По шее струится кровь. Из-под разодранной футболки видна худая девичья грудь и живот, и выступающие рёбра. Тень приближается к ней. Тень вепря. Она видит его целиком - и это миг её смерти. Я вижу лишь тень зверя.

Нет, не так.

Картинка расслоилась, разошлась под моими пальцами.

Золушка не в лесу. Она стоит так же, и взгляд у неё такой же. Но она не в лесу, а на плоской крыше и за её спиной - оранжевые огни фабрик, высунувших трубы из воды Озера. Ветер разобрал сложную причёску на пряди, и они золотом вьются вокруг идеального овала её лица.

На Золушке не рваная детская футболка, а длинное гладкое платье, алое, как артериальная кровь.

Она не похожа на ту себя. Но у неё тот же взгляд. Взгляд человека, который знает, что сейчас умрёт.

И я, соучастник её убийства, словно в детской книжке-переводке, обводил углем контуры её тела, край крыши, холмы пустыря и гладь озера за её спиной. Механическое успокаивающее занятие, уводящее меня от пропасти, в которую я заглядывал минуту назад... или год назад, неважно. Пропасть - она всегда рядом. Раскрыла глотку, готовая меня проглотить.

Я отступаю от неё мелкими шагами, штрих за штрихом. Золушка, наоборот, подходит к ней - пятясь от своей смерти, шаг за шагом приближается к краю крыши.

Картина углублялась. Приобретала трехмерность и болезненную чёткость.

Визг.

Кричали здесь, в классе. Рядом со мной. Так пронзительно, что я услышал через беруши.

Вскинул руки - сбросить повязку.

Замер, сжимая в пальцах края ткани.

Если я сделаю это сейчас - то нарушу правило.

Но кому-то здесь нужна помощь. Так просто не орут. Кому-то рядом со мной срочно нужна помощь. Но - правило...

Если это - жизнь и смерть? Если это очень важно? ... Если это испытание? Насколько я сосредоточен. Насколько я целеустремлён.

Я вслушивался - но крик не повторился. Грифель лопнул в напряжённых пальцах, уголь жирно размазался по рукам. Я с силой потёр ладонями о брюки, пытаясь стереть чёрное с кожи. Саму тьму, прилипшую ко мне.

Если продолжу рисовать - испорчу картину.

Я прижал ладони к глазам, чтобы сорвать повязку.

По ту сторону стеклянной стены "аквариума" стоял Мастер. Он был высок, широкоплеч, и похож на горца-короля. Мария прильнула к его боку. Она красива сейчас, кажется, даже светится - как мадонны на старых картинах: золотые блестящие волосы, изысканные руки - одну ладонь она прижала к щеке Мастера. Она самая красивая женщина, из всех, что я видел в своей жизни. Рядом с ней хочется упасть на колени и плакать от радости.

Нет. Нет, это всё не так. Какая же она женщина? Ей едва четырнадцать. Она болезненна худобой недоедающего подростка. Длинноногая и длиннорукая. Веточки и листья в гриве золотых волос. Приоткрытый яркий рот - она разбила его, падая.

Это Золушка, а не Мария, прижалась доверчиво к Мастеру.

Мне больно на это смотреть. Потому, что Золушка - моя.

Я отвёл взгляд.

Справа от меня Индия, сложившись, словно от боли в животе, раскачивается над клавишами синтезатора. Я не вижу, играет она или нет - заслоняют длинные, двигающиеся, словно водоросли в воде, волосы. Не слышу ни звука.

На ней все ещё повязка. Как и на Константине. Как и на Ксавье, который рисует стремительными мазками - используя пальцы, вместо кисточек.

Как и на Фредерике.

Которая дерётся с чёрным человеком, швыряя в него руки и ноги. Защищаясь от его ударов блоками и уклонами. Она спортивная и сильная, но все же не столь сильная, как взрослый мужчина. Чёрный человек бьёт её по бедру и она падает. Он бьёт её в живот, а потом в голову. Она не кричит больше - ей нечем дышать. Но она вскидывает ноги, ударяя его пяткой в подбородок.

Я вскочил, собираясь ей помочь, и вдруг понял, что чёрный человек - её тень. И нет никаких ударов.

Фредерика вновь была на ногах, продолжая танец-сражение.

Я прижал ладони к глазам и ощутил ткань повязки. И всё же, видел, как танцует Фред, изображая убийство. Как раскачивается Индия, словно инструмент причиняет ей боль. Как Агата застыла, глядя на нас.

Как Мастер и Золушка, из-за стекла, одинаковыми взглядами впились в меня.

Я дёрнулся, когда кто-то прикоснулся к плечу. Сорвал повязку. Агата стояла рядом со мной, а не там, где я её секунду назад «видел». Ни Мастера, ни Золушки за стеклом «аквариума» не было.

Агата что-то сказала. Я качнул головой отрицательно. Вытянул затычки.

- Время вышло. - Повторила женщина. - Работу.

Я вспотел, словно выловленная из ведра мышь. В голове гудело. В глазах дёргало. Ладони - тёмные от угля.

В чёрных абрисах на листе передо мной смутно проглядывались очертания человека, но - не более. Слишком много линий, слишком они жирные и продавленные. Пятна там, где я размазал уголь. Ничего похожего ни на Золушку, ни на Марию - детские уродливые каракули.

И всё равно жалко отдавать их Агате. Она подняла лист сама.

Ксавье широко улыбнулся, увидев мой рисунок. Перед ним лежала трёхцветная симметричная мандала, в которой чередовались цвета жжёной сиены, индиго, и шартреза. Листки мандалы ровные и продолговатые, как будто он рисовал их под лекало. Он лучше. Он всегда будет лучше, ненавижу его.

Агата собрала остальные работы. Автоматически выполненную нотную запись Индии - оказалось, что синтезатор с механо-электронной начинкой (неприятный холодок по коже - не у меня одного, судя по тому как Индия потёрла запястья). Запись танца Фред, сделанную на старую плёночную камеру, рисунок Ксавье.

- Я ничего не придумал. - Равнодушно пожал плечами Константин, когда Агата подошла к нему. - Ну... так получилось.

- Я вернусь через несколько минут. Решение принимает Мастер. - Произнесла Агата, и оставила нас в классе.

- Ты чуть все не испортил. - Константин, не вставая с пола, передвинулся ко мне ближе. - Что это с тобой было? Я слышал, как ты вставал.

- Слышал?

- У меня хороший слух.

Фредерика и Индия тоже разговаривали, склонившись над клавишами: тёмная голова и светлая голова.

- Мне показалось, что Фред кричала. Это иллюзия. Так бывает, когда закрываешь уши. Почему ты ничего не сдал? Ничего не придумал?

Он же сочинял весь день, мог что-нибудь готовое Агате отдать.

- Да нет. Придумал. - Константин потёр затылок. Глянул на прозрачную стену класса. - Но... Это не для них. Понимаешь, иногда... необходимо скрывать. Чтобы не исчезла сила из слов. Понимаешь?

Немного. Мне не всегда хочется показывать свои картины - но я обычно переступаю это. Потому что сильнее, чем спрятаться, хочу быть замеченным.

Я кивнул.

Поэт вдруг облизал губы и подвинулся ко мне ещё ближе - ближе приличного. Прикрыв ладонью рот, Константин без всякого выражения, словно инструкцию, прошептал мне на ухо:

- Ты ищешь знак? - Вот знак:

Рыбак, одетый в сеть,

Вскрывает горло рыбо-человеку.

Вливает кровь его в развёрнутую реку

Грядущего.

Никто из нас не лучший.

Я отодвинулся. Взгляд Константина был лихорадочным, как будто у него жар:

- Это для меня? - Тихо уточнил я.

Слова звучали как пророчество. Злое жестокое пророчество. Или для всех нас? Не я один хочу лучшим быть, оставить всех - за спиной, далеко позади.

- Да. Никому?

- Конечно. - Никому не скажу.

Я повторил хокку шёпотом, запоминая. Константин поправил, когда я запнулся на третьей строфе.

Я бы подумал, что он надо мной смеётся. Но он был серьёзен. Даже пугающе серьёзен.

Агата зашла в класс - но всего на два шага, и не затворяя за собой дверь.

- Фредерика лучшая. - Вынесла она вердикт. - Индия. Ксавье. Олег. Отстаёт - Константин.

- Таков ваш результат сегодня. В следующий раз постарайтесь лучше. Сейчас - перерыв полчаса. Класс не покидайте.

Женщина направилась к выходу. Я поднял руку - как в школе, но она не заметила.

- Извините. Можно я выйду? - Попросил я вдогонку.

Промокшая рубашка холодила тело, мне нужно переодеться, умыться.

И понять, что это было.

- Трусы сменить? - Ксавье.

Он улыбнулся криво, с чувством превосходства, которое испытывает только второй круг перед рабочими.

Фредерика смотрела на меня странно. С сочувствием. И ещё чем-то неприятным. Индия - то же. Даже Константин.

Гадливость. Вот что отразилось в их взглядах. И Они знают. Они знают, насколько я испуган был.

Константин заговорил со мной сейчас и стих свой не отдал потому, что опять меня пожалел. Он хороший, но мне не нужна его жалость и его покровительство. Мне ничего ни от кого не нужно.

- Недолго. - Позволила Агата. Это же выражение в её глазах. В её голосе.

Краска горячо залила мне шею и щёки.

Они все поняли, насколько я перепугался. Я рванул прочь из класса.

На соседней кровати в нашей общей спальне лежала куртка Константина, а из её кармана выглядывали сигареты.

Я переоделся и теперь сидел, гипнотизируя белую, с синей полоской пачку. Надо возвращаться в класс, но... то, как все на меня смотрели. Не могу. Не хочу.

Это же не воровство, если я возьму одну штуку. Константин сам бы предложил, будь он здесь.

Я аккуратно вытянул сигареты из его кармана - как будто они под сигнализацией. Взял одну... ещё одну, и вернул пачку на место.

Застегнул куртку на все пуговицы, сжал сигареты в кулаке, и вышел из спальни. Нужно убедиться, что вид с крыши не такой, как мне пригрезилось, или, что на неё вовсе не забраться - а потом пойду на улицу курить.

Узкая лестница привела сначала на третий этаж особняка, а затем, после одного короткого пролёта - на цокольный этаж. Приоткрытая дверь приглашающе пошатывалась на сквозняке.

На крыше, у края без ограждения, стояла Мария Дейке. В пиджаке из тёмного фиолетового бархата, поверх алого платья, а не так, как мне пригрезилось.

В животе нехорошо похолодело: вид был такой же. Холмы пустыря, хвосты фабричных труб на горизонте, металлическая полоса озера.

- Мария? - Позвал я. Женщина обернулась.

Золотые волосы она связала в свободный хвост - они вились, прикрывая оба уха и шею. В её ладони был длинный кремовый мундштук с тонкой дамской сигареткой.

Я подошёл и коротко поклонился:

- Я вам очень благодарен. За то, что вы оставили для меня эту возможность... место.

- Ты же не хотел раньше.

Язык прилип к небу. Я собирался сказать, что запутался. Что у неё изысканный овал лица. И, «вы никогда не бегали полуголой в лесу от вепря?».

Вместо этого я достал сигарету и, разжигая, щёлкнул по огневому кончику.

- Сейчас - очень хочу. - Сознался я. - Очень хочу победить. Посоветуйте мне? Что лучше делать? Как мне вести себя? Это же... Я понимаю, что дело не в мастерстве - дело в Мастере.

Нужно нравиться ему - в первую очередь. А не создавать самые лучшие работы. Какие скрытые требования у этого человека? Она должна знать - она же его ассистентка. И она может мне сказать - раз до этого оказывала протекцию.

Мария Дейке отвернулась, изучая что-то внизу.

- Мастер не любит выскочек. Будь скромным. - Наконец сказала она.

Я проследил за её взглядом. На внутреннем дворе особняка вилась странная бело-розовая структура. Словно змея, свернувшаяся в маленький запутанный храм: с хитросплетениями комнат и коридоров, но без крыши. Взгляд застревал в нём, пытаясь проследить каждую изогнутую танцующую линию.

- Что это за штука?

- Лабиринт. Вы будете там работать. Мастер не любит когда рисуют его, или его людей. Это прямая дорога к тому, чтобы покинуть конкурс.

- Кроме вас? Всех можно рисовать - кроме вас?

- Почему я должна быть исключением? - Дейке прищурилась: от ветра, от дыма - и от неодобрения.

Во время приёма, среди картин я насчитал двенадцать портретов, и на всех - Мария. Плюс рисунок на обороте буклета. Я забыл его в своей комнате. Вот как отец понял, где меня искать.

На крыше дул холодный ветер, и меня начало слегка морозить. Горечь дыма царапнула лёгкие, и я закашлялся.

- Старайся хорошо. - Произнесла Мария Дейке. - Вот и всё.

- Все участники будут стараться. До кровавых мозолей на пальцах. Этого недостаточно, чтобы выиграть.

Мария вдруг развернулась спиной к краю крыши и села на корточки. Неженская, некрасивая и опасная поза.

- Создавай структуру в своих произведениях. - Сказала она жёстко. - Крепкую, как кости святого. Создавай целостность - убирай всё, что можно убрать. Вырезай лишнее, пока у тебя из души не пойдёт кровь. Добивайся ясности восприятия: никакого заумного экспрессионизма или абстракций. Никаких треугольников Кандинского. Ты меня понял?

Звучало как угроза.

Я кивнул.

Вот почему Ксавье со своей идеальной мандалой - не лучший.

- Удерживай композиционный центр. Выбрасывай все красивости. Рисуй так быстро - как можешь. Ещё быстрее. Подчини главное второстепенному - и убирай второстепенное.

Мария затянулась. Выдохнула ментоловый дым вниз:

- Структура, Олег. Она должна быть во всём. В картинах. В набросках. Внутри тебя: в том, как ты ходишь, говоришь, думаешь. Тогда ты станешь первым.

- Агата сказала, что мы должны в первую очередь вынимать внутреннее содержание...

- Ты меня спросил, как он оценивает - а не кто что говорит.

- Вы у него учились?

Золушка встала. Не глядя, завела руку назад и стряхнула пепел. Дёрнула неопределённо головой: это могло быть и «да» и «нет».

- Давно? - Переспросил я.

- Да, Мастер Седек меня обучал. - Акцент, на который я не обращал внимания, жёстко резанул слух.

- Откуда вы родом? Как вы попали к Мастеру?

Я сделал шаг к ней - и это была ошибка. Мария выдернула из мундштука сигарету и швырнула вниз - так, словно это меня хотела сбросить с крыши.

- Никогда больше не подходи ко мне. Никогда не заговаривай со мной. Ты нарушаешь правила.

Чьи правила? Созданные для меня - или для неё?

Но она уже шла прочь, легко прихрамывая.

У двери на лестницу, ведущую с крыши, стоял Фишер.

Они с Марией столкнулись будто упрямые подростки: плечами и бёдрами. Оба - высокие. Но Фишер тощий, неподвижно-опасный. Ветер разметал его пепельные волосы недобрым флагом.

Обмен словами - точно не извинениями. Фишер схватил Дейке за локоть. Мария сбила руку и отшагнула. Я побежал к ним, но женщина ускользнула, её каблуки неровно стучали по лестнице.

- Я доложу Мастеру, что ты носишься в запрещённой зоне. - Фишер схватил он меня за рукав и потянул выходу. Словно мальчишку, пойманного за курением в школьном туалете.

Не очень далеко от истины. Сигарета выпала, Фишер не обратил на неё внимания.

- Почему запрещённая? Здесь открыто, и...

- Умолкни. И шагай.

Если он не врёт - зачем ему врать? - то меня могут выгнать. Почему Мария не сказала, что мне нельзя сюда? Специально?

Фишер отпустил меня на лестнице.

- На урок. Живо.

И развернулся, возвращаясь на крышу.

«Рыбак, одетый в сеть...» - Никакой сети на Фишере я не заметил. Почему Константин его в стихотворение включил?

Впрочем, Фишер больше похож а острозубую нутрию, чем на рыбака.

Если я не знаю правил, если они постоянно их меняют, как же я могу стать лучшим?

Я побежал вниз - догнать Марию Дейке и всё-таки спросить, не она ли Золушка, но лестница уже опустела.

3.3. Вход в Лабиринт

- Вы должны копать до грунта. - Агата расхаживала между нами, заглядывая в лица.

Фредерика медленно кружилась на месте, её руки взлетали, вплетаясь в общий рисунок танца, и падали.

Константин раскачивался в углу, зажав ладонями уши и ритмично бормоча. Ему мешал шум, который извлекала из синтезатора Индия.

У меня от асинхронных аккордов ломило зубы. Одни и те же. Одни и те же, одни и те же. Индия искала гармонию за нагромождением резких больных звуков, её можно было предчувствовать - но, самое раздражающее - не удавалось поймать.

Ксавье рисовал, сложившись над большим листом. Время от времени поднимал голову и буравил меня взглядом, как будто пытался снять кожу. Агата разрешила ему писать мой портрет, а я не смог сказать, что не хочу этого. Каждый его взгляд отвлекал от скетчбука, сбивал сосредоточенность.

- Продолжай, пожалуйста. - Подошла ко мне в очередной раз Агата. - Не останавливайся, не останавливайся.

На границе зрения плавали чёрные пятна, предвещая приступ слепоты. Моим глазам и рукам нужен воздух, а телу - кислород. Тут душно, мы уже много часов в комнате-аквариуме. Или дней? Я потерял ощущение времени. Я пять раз затачивал карандаш ножом, и он стал в два раза короче.

Ничто не мешает отложить линер, сказать, что с меня хватит, встать и уйти. Конечно, в этом случае я проиграю конкурс. Мелочь по сравнению с возможностью отдохнуть.... И совсем не мелочь по сравнению с тем, что что-то происходило. Что-то менялось внутри меня с каждой секундой. Мои рисунки изменялись.

Я должен научиться этому.

В начале урока Агата произнесла лекцию: о том, что большинство людей останавливаются слишком рано. Что если бы они продолжили ещё десяток минут - ещё час - ещё день - перешли через холодную белую пустыню, когда, как кажется, нет ни одного слова и ни одного звука, они бы добыли сокровище. Сокровище, которое не достать иными способами. Клад - он всегда зарыт. И поэтому мы должны «копать до грунта».

Мне никогда не приходила в голову мысль идти дальше. Если тема, которую я разрабатывал, исчерпывала себя - я был доволен завершением и брал новую. Золушка не считается.

Агата заставляла, давила авторитетом взрослого и старшего, (она орала на меня! Два раза.) и мой скетчбук заполняли непривычные фигуры и формы.

Я рисовал окружающие предметы: музыкальные инструменты, шар для гимнастики, стопку книг. Они расслаивались на геометрические примитивы, чтобы собраться другими. Я повторял один и тот же предмет двадцать-тридцать-сорок раз, а когда чувствовал, что передал суть - повторял ещё. Вещи этим очищались. В них что-то менялось. Или во мне менялось. Я не знаю. Казалось, достаточно поставить точку - и в этой точке уже будет всё, что я хочу сказать.

Я пытался передать образ предмета минимумом штрихов - за счёт скорости. Никаких исправлений, только целостность. Это более чем работа глаза. Это работа души.

Но глаза болели. Чёрные линии пылали для меня огненным оранжевым и синим. Тьма подкрадывалась из-за спины, кисти рук ломило от напряжения. Я менял руки, часто моргал и закрывал глаза, когда Агата отворачивалась.

Мне давно нужен отдых. Нам всем.

Грохот - колени Фред подкосились, и она упала на пол. Подтянула ноги, и продолжила танцевать сидя. Двигая руками и плечами, и торсом, и головой. Я могу превратить рисунок её танца в орнамент. Длинный, повторяющийся, исходящий из её талии и опоясывающий весь класс меандр. Могу передать этим её суть, зафиксировать всю Фредерику в пространстве листа.

- Достаточно. - Скомандовала Агата, когда я провёл первую витую линию. - Отложите инструменты.

Карандаш из моих пальцев выкатился, и я даже не пытался его удержать.

- Теперь вам предстоит небольшая экскурсия. - К моему ужасу сказала Агата. - Поднимайтесь. Вставай, Фредерика.

Я хотел помочь девушке, но меня опередил Константин - и это его, а не меня, Фред раздражённо оттолкнула. Её верхняя губа и лоб блестели от мелкого бисера пота, белая блузка была мокрой на спине и под руками.

- Экскурсию проведу я. - Я вздрогнул от голоса Фишера. Он стоял у стены в дальней части класса, высокий и острозубый, в неприглядном коричневом костюме. Впрочем, может, и не коричневом - цвета плыли. Я не видел, как он входил, вообще не замечал его все эти часы.

Фишер широкими шагами направился к двери. Не оборачиваясь:

- Никого не жду. Торопитесь.

Я засидел ноги до состояния, когда даже мурашек не чувствуешь. Встал с трудом.

Всё это время я ждал, что Агата меня выгонит за то, что я был на крыше. Или хотя бы прочтёт очередную лекцию о концентрации и прогулках. Но Фишер, похоже, ей не сказал.

Небо за окнами коридора было ночным, но свет не включили. Мы шли по тёмному этажу молчаливой шаркающей процессией, растянувшись за Фишером в длинную неповоротливую цепочку. Фредерика - последней. Я притормозил, чтобы не потерять её. Оранжевые кружащиеся пятна усталости освещали полумрак. Хоть какая-то от зрительных иллюзий польза.

Мы спустились по лестнице на первый этаж и вышли во внутренний двор через узкую деревянную дверь. Впереди что-то светилось. Стена.

Я всё-таки ускорил шаг, пытаясь рассмотреть что там.

Светящаяся бело-розовым стена, высотой в два моих роста. В ней - проем, но за проёмом, почти сразу же - ещё одна стена.

Фишер остановился, поджидая, пока все соберутся. Я подошёл ближе к строению и положил ладонь на его шершавую поверхность. Это был промышленный коралл, лёгкий и пористый. Его применяет Делла для самых дешёвых зданий. Он быстро растёт, но быстро портится. Иногда его используют как каркас - заливая бетоном, когда коралл достигнет нужной высоты и умрёт. Для этого раствор нужен особого сорта, и выигрыша в себестоимости нет. Этот коралл ещё рос, поэтому фосфоресцировал. Мне даже показалось, что он пульсирует под ладонью. Неровные колючие границы роста, поры в поверхности - в самую большую я просунул палец.

- Это Лабиринт.- Сказал Фишер. - Он создан для вас. Ваша задача...

Человек-нутрия вошёл в проём в стене - и сразу же повернул направо. Мы потянулись цепочкой следом.

- ...найти в Лабиринте центр и творить в нём. - Я слышал голос Фишера, сухой и резкий, но не видел его. - У каждого свой центр. Так что мешать друг другу не будете.

- Как я узнаю, что нашла? - Уточнила невидимая Индия.

Если тропа разветвляется, Фишера легко потерять. Я ускорил шаг. Ксавье тоже сообразил, и опередил меня, толкнув плечом. Мог обойти, места в коридоре хватало.

- Мастер узнает. - Голос Фишера удалялся.

Стены из коралла светились тускло и неровно. Кое-где ярко, как слабые лампочки, а там, где камень уже умер, было темны. Я перепутал одно такое большое пятно тьмы с проёмом и стукнулся лбом.

Стены защищали от ветра и излучали слабое тепло, так что здесь было не так холодно, как снаружи. Жаль, что коралл погибает. Но с этим ничего не поделать.

- Когда ваша учёба завершится Лабиринт будет превращён в художественный памятник, - говорил Фишер. Мы вышли на прямой участок, и я видел его спину - за спинами Индии, Константина и Ксавье. - Он останется в собственности Атхен. Мастер делает такой подарок городу каждый раз. Лабиринт дважды уникален: он будет хранить структуру, созданную Мастером и ваши произведения. Хранить ещё много лет после вашей смерти.

Жуткая мысль: оставить часть себя в костенеющем животном-строении.

- Нам можно план этого... Лабиринта? - Ксавье. Прокашлявшись: - Если кто-то из девушек потеряется...

- Потерялась одна, - Проскрипел Фишера. - В позапрошлом году. Я нашёл её через три дня. С гангреной. Сказала, что её укусил Минотавр.

Ксавье, спустя миг, рассмеялся. Больше никому шутка не понравилась.

- Это паук? - Индия.

- Наполовину человек - наполовину бык. - Константин. - Из греческой мифологии. Ты что не знаешь?

- Меня эта страна не интересует. - Будто её о чем-то неприятном спросили.

Фишер специально нас пугает. Точно так же, как Агата специально заставляла творить до изнеможения. Я понимаю это, но все равно неуютно.

- Ещё, - продолжил удаляющийся голос Фишера. - Если вы надолго останетесь в одной камере или в одном коридоре - то Лабиринт, почувствовав тепло, начнёт расти в вашу сторону. Тот, кто уснёт здесь, рискует проснуться закованным в камень. Как в могилу.

- Живой коралл не распилить. - Продолжал он пугать. - Чтобы достать вас, мы будем ждать, пока он естественным образом погибнет.

Теперь даже Ксавье не смеялся. Это сказка. Коралл растёт быстро - но не настолько, чтобы похоронить заживо. Можно только закрыть выход из коридора, если кто-то специально польёт место питательным раствором.

Меня что-то тревожило. Не только слова Фишера и мерцающий полумрак. Какой-то недостаток.

Недостаток шагов Фредерики.

Я остановился. Мы прошли длинный прямой коридор. А до этого поворачивали дважды направо. Слышал ли я её на повороте? Или уже нет?

Я развернулся и бегом двинулся назад.

Фред сидела на углу второго коридора, прислонившись спиной к коралловой стене. Лоб прижат к коленям. Руки - к животу. Светлая кожа бледнее обычного, платиновые волосы слиплись от пота и стоят ёжиком.

- Фредерика? - Я присел рядом. Она тут же подняла голову.

- Чего? Чего ты вернулся? Иди, догоняй.

- Угу. Подожди, я позову Фишера, и...

- Нет! - Вцепилась она пальцами в мой бицепс. - Не смей ему говорить!

Тогда её могут выгнать. Не выдержала. Отстала. Очень метафоричное получается «отстать».

Я посмотрел в темноту коридора. Посмотрел на Фред. Обёрнул рукавом ладонь, вытер пол, и сел рядом с девушкой.

- Сахар в крови упал. - Проворчала Фредерика. - Сейчас пройдёт. Я вас догоню. Иди.

- Ты же дороги не знаешь.

- Как будто ты знаешь.

Я прикрыл веки, которые все ещё жгло как от песка, и вспомнил те несколько секунд, что видел Лабиринт сверху, его линии, узлы и повороты. У меня хорошая память, но эту конструкцию и запоминать не нужно - она застревает в голове, как навязчивая мелодия.

Так что да, я знаю. В любом случае, к одному из двух выходов я смогу нас вывести.

- Могли хотя бы покормить... - Пробормотала Фред.

Я не был голоден, я редко голод чувствую, и ем, потому, что вспоминаю, что надо поесть. Мы завтракали с Константином - это было в начале дня. Сейчас вечер. В отличие от нас двоих, Фредерика все время двигалась. Все время танцевала.

- Ты должна была сказать мне. Я бы что-нибудь придумал.

- Что? Потребовал перерыв, да?

- Может.

- И тебя бы вышвырнули. Может. Ты не привык, что тебе отказывают, да? Что мир в твою сторону не прогибается? Что правила есть?

Обидно. Я из-за неё остался, а она оскорбляет.

- Ты с этим штамповщиком беседовала, что ли?

- С кем?

- Дитером. По его эскизам мануфактурят поделки для Деллы. Считает себя большим спецом во всём, что касается творчества и места художника в жизни города.

Секунда тишины.

- Урод он. - Фредерика встала, цепляясь пальцами за коралл. Я помог ей, проигнорировав попытку отмахнуться.

Девушка оказалась тяжёлой. У Фред кружилась голова. Сильно - судя по тому, как её заносило. И по тому, что она больше не сопротивлялась, а шла, держась за моё плечо и хмурясь, оттого, что я её обнял. Через одежду на тонкой талии прощупывалась твёрдость пресса.

- Здесь два выхода. - Сказал я. - Тот, через который мы вошли - и противоположный. Мы сейчас идём туда. Я так думаю: Фишер проведёт экскурсию длинным путём. Мы можем подождать его в коридоре возле выхода и сделать вид, что всё время были рядом. Он не заметит.

За те полчаса, что мы прошли с Фишером по лабиринту, он ни разу не оглянулся, чтобы пересчитать нас.

- Откуда ты знаешь?

- Я сверху лабиринт видел. С крыши. Наверное, поэтому нам туда и запрещено ходить. Меня Фишер поймал и прогнал - но я помню куда идти.

Она хорошо пахнет. Фиалками. Странно, что девушка со сбитыми костяшками пахнет цветами.

- Вы с Индией дружите? - Спросил я, чтобы не спросить про руки или татуировку.

- Она интересная. Про восток много знает. Говорит, что ей покровительствует Ганеша, и это благодаря ему она оказалась на конкурсе. Выиграет - и уедет в Индию навсегда. Она оттуда родом. Непонятно только, как у нас оказалась.

- Она, правда, существует?

- Кто?

- Индия.

Фред глянула на меня в темноте так, что захотелось провалиться к земному ядру.

- Страна. - Объяснил я. - Девушка существует. В этом я уверен.

Фредерика пожала плечами:

- Тебе лучше знать. Ты же вроде из аристы.

- Из третьего круга, да. - Я сказал - и почувствовал смущение, а не гордость. Фред даже не из второго. Она - "мясо".

- Никогда никого из вас не видела. - Вполголоса. Фредерика споткнулась о собственные ноги, и я с трудом её удержал.

- Откуда ты знаешь? Ты же обо мне не знала, пока Дитер не начал дразниться...

- Константин тоже немного странный. - Произнёс я вечность спустя. - Сейчас нам налево. ...Можно я спрошу?

- Что? Куда нам поворачивать? Ты ведёшь. Я не знаю.

- Нет. Кого ты хочешь убить?

Молчание.

- Я видел твой танец. Он как бой - только танец. Я не разбираюсь в этом, но я знаю как тренируются. Фред, не злись, но... Можно я тебя нарисую? Когда ты танцуешь. И того, кого ты пытаешься достать.

- Зачем?

- Нет никакого «зачем». Ты красивая.

Девушка фыркнула.

- Сноб. Куда нам теперь?

Тройная развилка. Я остановился.

Направо надо. Но... здесь не должно быть такого разветвления. Должно быть два коридора. Я ошибся? Нет, я же точно помню куда...

Я свернул направо, уводя с собой Фредерику.

Вместо прямого коридора на десять шагов мы вышли к ещё одной развилке.

Мы вернулись к тройной вилке. Я выбрал средний путь, за ним действительно был длинный коридор. Но, вместо того чтобы свернуть влево, выводя к следующей развилке, он расходился на два коридора уже. Там мы вдвоём не могли бы пройти. Только по одному и боком.

- Олег?

- Подожди.

- Мы заблудились?

- Нет, мы не заблудились. Я точно знаю куда идти.

Но я не знал.

Мы вернулись опять. Третий и самый левый коридор привёл к каскадному ветвлению. Я пошёл туда, надеясь, что выбирая через раз правые и левые коридоры, удастся сохранить прямое направление движения.

Меня придавили тяжёлый гнетущий страх и стыд, и недоверие. Как я мог потерять путь? Я же точно помню, куда идти. Я помню!

- Я знаю куда идти. - Повторил я, останавливаясь. - Сейчас.

Я прислонил Фредерику к стене. Достал из кармана скетчбук и набросал по памяти лабиринт и наш путь в нём.

- Мы заблудились. - Произнесла уверенно Фредерика.

И тут упала тьма.

Погасло мерцание стен Лабиринта. Непроглядно тёмным стало небо - с той стороны, где отсвечивала иллюминация города, и с той - где мерцали окна особняка. Тьма везде. Она просочилась мне под веки. Она забила мне рот и горло, заполнила лёгкие и поселилась под кожей. Я не мог дышать - потому что вдохнуть значило захлебнуться ею.

Лабиринт - тёмная гудящая структура, и нечто тянулось ко мне по его живым податливым коридорам. Длинное. Внимательно-голодное. Слепое - но его глаза - это его щупальца. Спрут.

Нужно бежать. Нужно спасаться. Но ноги приросли к земле. Словно я тоже - коралл. Не растение - но ещё не животное, и я не могу бежать от опасности. Не могу ничего, кроме как ждать, пока он откроет пасть и проглотит меня, втягивая в пустые мешкообразные внутренности.

- Олег, что случ...?

- Тихо. Тихо, он услышит. - Вытолкнул я сквозь сжатое горло. Я выдал наше присутствие. Фредерика выдала.

Жуткий образ: достать из кармана нож для заточки карандашей и ткнуть ей в горло. Чтобы она молчала. Не привлекала внимание твари. Не звала своим цветочным лёгким запахом.

- Кто? Что ты...

Я оттолкнулся ладонью от шершавой костяной стены - и побежал. Стопы скользили по полу, по тонкому песку, который когда-то был частью кораллового скелета. Я вот-вот врежусь в поворот лбом. Я видел тьму, я мчался в её извилистых объятьях. Сворачивая - когда меня заносило, ударяясь плечами и локтями, отталкиваясь и продолжая бежать.

Чувствуя, как спрут тянет своё тело по коридорам. Стремительный, бескостно-мягкий, подвижный как волна. Он слышит меня, чувствует - я не могу замереть, словно мышка в углу, молясь о том, чтобы слепота спасла от его взгляда. Я не могу - здесь иные законы вселенной. Иные законы биологии. Воздух застрял в горле - я не могу ни выдохнуть его, ни вдохнуть. Сердце колотиться в животе и в пустых глазницах.

Я не сразу понял, что тяжесть на моем плече - это Фредерика. Она то бежала рядом, то пыталась остановить, упираясь стопами в землю. Сейчас меня сможет остановить разве что стена. Невидимые стены расступались как створки устрицы. То ли сомкнуться и сожрать - то ли дать убежище.

Я бежал и задыхался от предчувствия скользящего следом ужаса.

Я врезался.

Короткий миг затмения. Удар под колени. Твёрдый пол - о лопатки и затылок. Жёлтая вспышка света: и я одну секунду вижу мерцающие стены коридора и Фредерику, растрёпанную и раскрасневшуюся, навалившуюся на меня всем весом.

Девчонка прижала руками мои руки и прижала всего меня собой, впилась в меня острыми коленями и локтями. Не позволяя двигаться. Необходимость мчаться захлестывала чёрной масляной волной. Так, что рот раскрылся для крика, а тело изогнулось дугой. Я едва не сбросил её. Мне едва не удалось.

Волна схлынула. Омыв сознание, но оставив песок страха.

Сердце колотилось до пульсирующей боли. Я задыхался. Ничего не гнало меня вперёд. Только знание, что нужно бежать.

- Фред, пусти. Нам надо б-бежать. Оно идёт за нами. - Я говорю быстро и шёпотом. - Пусти, надо спрятаться.

- У тебя шиза, придурок. - Сквозь зубы. Не отпуская меня.

- Уже рядом. Т-ты что не слышишь? Ты же слышишь...

- Ничего не... - Фредерика вдруг замолчала. Я чувствовал её вес и её короткую растерянность.

Шершавое скольжение в коридоре - там, где мы были минуту назад. Тянущееся. Медленное. Ощупывающее.

По телу девушки прошла дрожь. Крупная, как от морозного ветра.

Пол Лабиринта вибрировал - по мере того, как оно приближалось. Может быть, оно уже нас слышит: дыхание, голоса, сердцебиение. Запахи. Тепло. Мысли. Миллиард способов выдать себя.

- Это что? - Так тихо, что я едва слышу. Скорее догадываюсь по выдоху у лица.

- Спрут. П-помоги встать.

Фредерика вздёрнула меня на ноги. Теперь она бежала впереди - а я не отпускал её руку.

Она видела путь - я был ведомым. Слышащим её шаги (словно это я - спрут, кожа без глаз), повороты её тела. Я мчался изо всех сил. Боялся, что ладонь выскользнет из её ладони.

Внезапно Фредерика остановилась, и я вписался боком в стену.

- Что там? Что случилось? - Она видит что-то?

Девушка развернулась лицом к опасности. Её голос звенел от злости:

- Ну, нет. Не буду я бежать. Эй вы, придурки! Если это очередной тест - то тупой!

- Нет, пожалуйста. Пожалуйста, нам нужно бежать. Перестань, иначе оно...

Фредерика стряхнула мою руку.

- Самый тупой тест, из тех, что можно придумать! - И она бросилась в темноту на то, что преследовало нас.

Я не видел спрута, но чувствовал его голод и его упругое податливое тело. Фредерика бросилась на него с голыми руками. Стремительная и обозлённая.

Я звал её. Она не отвечала. Ни слов, ни звуков. Лишь мой голос. Лабиринт глотал его. Я зажал рот руками. Я выдаю где нахожусь. Оно найдёт меня.

Но я больше не чувствовал спрута так остро, как миг назад. И Фредерики не чувствовал.

Я побрёл туда, куда умчалась Фред. Ощупывая стены расставленными в стороны руками - каждый миг ожидая лёгкого ответного прикосновения к груди, или шее, или лицу.

- Фред? Фред, это не весело...

Я нащупал поворот - и свернул. Вошёл в арку.

В лицо ударил свет. Белоснежно-яркий, обжигающий сетчатку. Я голоден по свету, и я не закрыл глаз. Быстро огляделся в этой вспышке: я в круглой камере Лабиринта. Напротив - разбитые деревянные ящики и лежащий на боку умывальник. Картина складывалась в мозаику узнавания. Будто я все ещё рисую - и вычленяю неосознанно главное и второстепенное. Ящики, умывальник, ржавые трубы - второстепенное. Главное - длинная белоснежная выбеленная стена. Она тянется по всему помещению, как огромный изогнутый холст. У меня непроизвольно дёрнулись пальцы. Это стена, на которой нужно рисовать.

Свист - и обжигающее касание к спине. Боль длинной полосой осталась на коже. От правой лопатки до левого бедра. Словно пробный росчерк того, кто собрался рисовать на мне. Я вдохнул. И заорал.

Свет погас. Я больше ничего не видел. Ни стены. Ни вещей. Ни, обернувшись, того, кто ударил.

Свист. Ещё один удар. Горизонтально, по плечам. Я упал от его силы. Так больно, что сначала даже не чувствуешь ничего.

Пополз в сторону. Камни впились в ладони - я ощутил, как прорвалась кожа.

Свист. Я вскочил, и удар прошёлся рядом, взметнув пыль в лицо. Эйфорическое облегчение, что не попало.

На меня обрушился град ударов-порезов. Я прикрыл голову руками, отступая. Заставил себя опустить руки - они важнее лица. Натянул на голову куртку, разорванную первыми ударами на спине, и мокрую от тёплой крови. Я пятился. Вскрикивал каждый раз, когда удар полосовал мою кожу, мои мускулы.

Обжигающе больно. Несправедливо. Я не вижу кто это и почти рад, что не вижу.

Я пятился, натыкаясь на стены. Стены, стены... И свистящая жалящая разрывающая мою кожу боль. Лишающая возможности соображать, сужающая сознание до болезненного здесь-и-сейчас. От которого мне нужно скрыться. Спрятаться. И не падать. Иначе я не встану. Вся жизнь - между ударами.

Ладонь поехала по стене. Потому что стена влажная. Влажная от брызг крови.

Я уже был здесь. Он гоняет меня кругу.

Это какое-то дурацкое испытание. Как сказала Фред. Может быть, это Агата или Фишер, или даже Золушка, пользуется тем, что я слеп - и выливает на мне гнев ко всем людям моего сословия. Или всем людям. Я хотел крикнуть, что я это понял. Хотел крикнуть, чтобы прекратили, но воздуха не было. Я остановился - и на меня обрушилась новая серия ударов.

Жгучее прикосновение к макушке, череп вот-вот расколется. Хватаюсь пальцами за стену, чтобы не упасть.

Свистит рядом. Угрожая следующим ударом рассечь шею. Ещё раз рассечь мне скальп. Кожу на спине.

Я останавливаюсь - и кто бы это ни был - бьёт меня сильнее. Заставляя ходить по кругу. По кругу...

Нет, это не круг. Не круг. Я проходил рядом, а не здесь.

Это не круг. Это спираль.

Оно меня гонит в центр. Ближе к себе.

Я оцепенел от этой мысли.

Я не пойду ближе к этому. Я не кусок мяса, чтобы бежать от боли.

Я извернулся, сбрасывая джинсовую куртку - исполосованную, но частично смягчающую удары. Не сдержал вопль - от следующего. И следующего. Свернулся, животом и лицом к стене. Комкая ткань, оборачивая вокруг рук. Спина - не важно. Голова - не важно. Но без рук я - никто.

Повернулся боком, и, услышав свист - попытался поймать бич. Или это лезвие. Я даже не знаю, что это. Обжигающе мазнуло по предплечьям. По шее. Порох пыли - от стены, в которую обрушился основной удар.

Я не смогу победить.

Свист. Я пропустил удар. Он пришёлся по спине - и я заорал. Это было больнее всего, сильнее всего, что прежде. Мне почудился звук проломанных костей. Лишь почудился.

Третий удар я поймал. По завёрнутым в джинсовую ткань ладоням скользнул язык кнута. Дёрнул кистью, наматывая его на отходе. И рванул изо всех сил на себя. Отобрать оружие и врезать тому, кто избивал меня. Хотя бы узнать кто это.

Хруст, похожий на ломаемое сухое дерево. Сопротивление рывку. Я не ослабил хватку. Я почти отобрал плеть.

Я держал её в руках. Я был не готов.

Удары обрушились со всех сторон. Ослепляющий, сводящий с ума град.

То, что меня било было не человеком. Человек не может быть многорук. Спрут. Это - спрут? Это он догнал, заманил в ловушку, вынимает из меня боль и кровь?

Я сжался в комок, пряча голову. Я никогда не выйду отсюда. Меня сейчас забьют здесь до смерти.

Держась к стене лицом, я развернулся, и пополз назад. В противоположную сторону от того направления, куда гнал кнут. Лицо, кожа, я весь - сплошная кровь и порезы. В раны впивался песок. Я чувствовал его едва ли не острее, чем каждый следующий удар. Они участились, когда существо поняло, что я пытаюсь уйти.

Я падал. Не знаю, сколько раз. Много. Вставал на колени и полз к выходу. Задыхаясь. Мысленно умоляя прекратить - я даже не мог вслух просить.

Миг передышки - я подумал, что оно отступило. Что я выбрался за пределы его кнута. Постарался ползти быстрее.

Но я ошибся. Я не выбрался.

Оно ударило вновь - и я задохнулся криком. На этот раз удар не ушёл. Он застрял в моем теле. Лезвие крюка раскрыло кожу и мясо плеча и зацепилось за кость.

Оно дёрнуло меня назад. Я подчинился: раньше не было больно, вот сейчас - по-настоящему больно. Я не соображал. Ничего не соображал. Крюк зацепил мою ключицу, и тянул меня назад-назад-назад.

Я вскинул незащищенные руки, пытаясь освободиться. То, что меня держало, оказалось чем-то вроде многожильной проволоки с мокрым лезвием на конце.

Оно тянуло меня, словно насаженного на удочку червяка. И я поддавался.

У меня есть нож. У меня есть нож для заточки карандашей.

Я потерял несколько метров, доставая его. Вцепился в проволоку и попытался перерезать. Перепилить - когда с первого раза не вышло. Проволока с крюком дёргала назад. Но жилы поддавалась. Или показалось?

Второй удар - под рёбра. Вновь - крюк. Проволока и изогнутое лезвие, впившееся в кость. Я извернулся от этого удара - и выронил нож. Упал на землю, пытаясь его найти. Ножа не было.

Я прополз ещё несколько шагов подчиняясь боли. Поддаваясь тому, кто волок меня.

Третий удар скользнул по пояснице, но зацепил не тело, а ремень брюк. Я больше не мог сопротивляться. Я позволял себя тянуть. Я полз, куда оно хотело. И ужас от этой мысли был сильнее боли.

Я зацепился за что-то и растянулся на земле. Проволока, которую я надпилил, лопнула под моим весом. От выворачивающей боли на миг накатило беспамятство. Очнулся и, ещё не поняв, что делаю, рванулся вперёд - чтобы опять едва не потерять сознание.

Коралловая пыль, смешавшись с моей кровью, стала грязью.

Я нащупал в этой грязи потерянный нож. Я сделал круг.

Я рубанул по оставшемуся в моем теле канату. Повернулся, упираясь стопами в край стены - не давая себя больше тянуть, на следующий поворот. И перепилил скользящим в ладони ножом жилы проволоки.

Каким-то образом смог уклониться от следующего свистящего удара. Выдернул крюк из ремня. И рванул вперёд.

Сначала - на четырёх. А затем поднявшись, бегом. Хватаясь за стены, чтобы не упасть. Спасаясь из зала с белой нерасписанной стеной и тем, что в нём хотело меня затянуть к себе.

Я мчался в Лабиринте, оставляя кровавые отпечатки . Не разбирая куда бегу, ощущая на каждом шаге, как двигается лезвие, застрявшее в плече, и лезвие, оставшееся в рёбрах. Кожа пылала.

Ровно и горячо бежала кровь - со спины, с головы, с боков. Я истеку здесь кровью, просто истеку кровью.

Я потерял все вещи, кроме ножа. Я потерял направление.

Потерял направление.

Я останусь здесь - и никто никогда меня не найдёт. Стану удобрением для коралла.

Мир вращался. Дикое ощущение: головокружение в темноте.

Я прижался лбом к стене, чувствуя её тёплую пульсацию. Точно так же пульсировала вся моя кожа. Я ощущал тело как никогда - я был единым целым со своим телом. Раскалённым. Каждый вдох, каждая секунда - они обжигали. Это правда: тот, кто смог присутствовать в "сейчас" испытывает бесконечные страдания. Впрочем, они имели границу. Границу моей кожи. Моих глаз. Моего ума.

Далёкий сухой голос. Я не узнал его сразу. Пошёл туда, откуда он звучал. Медленно. Спотыкаясь.

- ...имеет значение. - Говорил Фишер справа. - Ваш первый день будет посвящён тому, чтобы обнаружить особенное для вас место Лабиринта. Большинство занятий пройдут...

- Ваш первый день был посвящён тому, чтобы дать обнаружить себя в особенном месте Лабиринта. - Сказал слева второй Фишер. Более близкий. Слегка искажённый. Голос не такой резкий, и чуть выше.

- ...Соблюдать расписание. - Первый Фишер удалялся. - Сейчас - вечерняя медитация и ужин.

- Может, сначала ужин, а? - Ксавье. Усталые интонации. - Какая, в конце концов, разница...

- Соблюдать положение. - Голос второго Фишера приближался ко мне.

Очередная ловушка.

Во рту стало кисло, организм выбросил в кровь ещё одну порцию гормонов "беги-дерись, Олег". Если я побегу - то упаду через несколько шагов. Ноги дрожат. Вокруг всё ещё темно.

Может быть, на этот раз зрение никогда не вернётся. Я навсегда останусь в Лабиринте. Слепым и беспомощным. Мёртвым.

- Сейчас у вас - ужин и вечерняя медитация. - Произнёс с опозданием второй Фишер.

Я прижался спиной к стене и закрыл ладонями глаза. Стоял, слушая, как оба Фишера уводят экскурсию. Ужинать. Медитировать. Я бы очень-очень-очень хотел быть среди них. Как скоро меня начнут искать? А Фред? Как скоро начнут искать Фредерику? Фишеру будто все равно, что он потерял двоих.

Меня трясло. Я не открывал глаз. Так легче, можно думать, что это моя воля - оставаться в темноте.

Я медленно отвёл руки от лица.

Стены лабиринта фосфорно мерцали. Тучи над моей головой прорывались тонкими лакунами, через которые подмигивали звёзды. Далеко за спиной светился всеми окнами особняк Мастера.

Я стоял прямо возле выхода из Лабиринта.

Если бы я пошёл на голос Фишера - любого из Фишеров - то вновь углубился в него.

Я выглянул через проём: никто не ждал заблудившихся учеников.

Я поковылял прочь. Прочь от Лабиринта. Прочь от особняка. Прочь от Марии Дейке. Прочь от Мастера. Прочь от всего этого. Как можно дальше, дальше, дальше отсюда.

Забор. Я не искал калитку. Выдохнул - и протиснулся сквозь решётку, оставляя на ней кровь и обрывки куртки.

Возле забора, освещая территорию особняка и проезжую часть, горел фонарь. На его столбе кто-то нарисовал стрелку-угря. Она указывала на особняк Мастера.

Я остановился и подставил свету дрожащие руки. Медленно, замирая от ужаса, развернул. С моих ладоней свисали лохмотья кожи. В раны забился песок и грязь.

Никакие знания такого не стоит.

У ворот особняка Мастера стоял автомобиль. Я прижался к забору, двигаясь в тени, чтобы тот, кто сидел в салоне - а там точно кто-то был - меня не заметил. Но он заметил. Она.

Дверь отворилась, из авто выглянула Лиана и помахала мне рукой.

Я выдохнул от облегчения. Почувствовал, как лицо расплывается в улыбке. Она может увезти меня отсюда. Домой.

- Что ты здесь делаешь? Это здорово, что ты тут... - Выпалил я, подбежав к ней, забыл её поприветствовать. Всё забыл.

- Садись в машину, Олег.

- Да. Я только...

Они же с Андреем уехали. Что она делает среди ночи, под домом Мастера?

Я дёрнулся назад - прочь от неё. Лиана отшвырнула перчатку и выбросила руку вперёд. Как кобра.

Только не ужалила - а тронула.

Лёгкое прикосновение ко лбу, тёплая ласковая рука. Нежная.

Я задохнулся от всепоглощающей нежности.

На Лиане был бежевый костюм - мамин любимый цвет - и я любил её сейчас так же, как любил маму. Чище. В тысячу раз чище и сильнее, чем маму. Она была моей мамой. Моей женщиной. Моей богиней. И чем-то намного-намного-намного большим. Огромным. Ласковым. Всеобъемлющим.

Она была всей любовью мира - я буду счастлив, лёжа у её ног.

Колени подкосились. Круговращение: небо, особняк, угол лабиринта. Жёлтый фонарь отразился трижды - в стёклах автомобиля, в луже у колеса, в глазах Лианы.

Всё стало тьмой. Тёплой любящей красноватой тьмой. Не той, что выпивает разум, лишая света. Другой. Тьмой, в которой тепло и безопасно, тьмой, которая мой дом и мой мир. Весь мир - моя богиня, и я завернут в неё. Согретый, сытый, спокойный. Убаюканный сердцем мамы.