Глава 5 Первая смерть

5.1. Май в Лабиринте

Автомобиль дёрнулся, и я проснулся, как будто меня выдернули из-под воды.

- Это место? - Спросил Каладиан, останавливая машину у ворот Мастера. - Что здесь?

В сером полуденном свете особняк и белеющий край Лабиринта казались нестрашными. Всё равно очень-очень туда не хочу идти.

Я вернусь к отцу и сдам Экосфере Саградова и его людей, расскажу про Лиану и то, что это она виновата, а не Андрей - может, Лирнов простит брата. Но прежде есть два дела, которые я должен завершить: контракт с Мастером... и Фред. Я бросил её в Лабиринте. Если она не выбралась сама, и если её не нашли (если её не съела та жуть), я должен вернуться. Я обещал её отцу присмотреть за ней, и не справился.

Я застегнул подаренное пальто и выбрался из машины. Сложил руки пальцами у живота и коротко поклонился Каладиану пралаи дэ, выказывая уважение равного, но не чувствуя его. Меня бесит его притворное спокойствие, переходящее в трусость, но я же сам знаю как это - быть тем, кто вечно боится. Мы похожи и он мне симпатичен... когда не бесит.

Дёрнуло вдруг предупредить Каладиана. Сказать, чтобы уезжал из Атхен - и ехал, ехал, не останавливаясь до самой границы здорового мира.

На поклон Игорь ответил неопределённым суетливым жестом - как будто не знал, как реагировать.

Я отвернулся и пошёл к зданию, быстро, чтобы не видеть, как он уезжает.

Когда я взялся за ручку входной двери, она масляно поддалась, словно кто-то потянул с другой стороны. Пустой холл освещали все лампы сразу. Празднично блестел паркет, сверкали острые углы картинных рам и железных скульптур, тепло сияли бронзовые поручни.

Казалось, что отовсюду смотрят невидимые призраки. Я передёрнул плечами и побежал вверх по лестнице.

Распахнутая дверь в спальню девочек раскачивалась. Обе кровати расстелены, вещи разбросаны. На раскладном столике - большая жёлтая статуя Ганеши. На шее бога-слона пестрело ожерелье из разноцветных конфет.

Если Фред спала здесь ночью, значит, всё в порядке? Можно уходить и не беспокоиться о ней?

В нашей с Константином и Ксавье спальне тоже никого, и тоже бардак. Мой рюкзак задвинули под кровать, на кровати Кости белел листок из его рабочего блокнота.

Я хотел зайти и взять - может быть, это записка, или ещё одно загадочное стихотворение. Но замер, чувствуя присутствие за спиной. Тепло тела того, кто без звука, без дыхания замер рядом. Волоски у меня на затылке приподнялись. Я застыл, уверенный, что стоит скосить взгляд - оно меня съест. Одним длинным чёрным глотком.

- Где ты был?!

Я подскочил, рывком оборачиваясь.

В шаге от меня стояла Агата. Она сменила платье на темно-темно коричневое, но скроено как прошлое - прямое, узкое и длинное, тот же пояс со стеклянными подвесками украшал её талию. Как она подкралась, что он не звякнул?

- Впрочем, неважно. - Заострённый кончик её носа двигался, словно у мыши, почуявшей кровь. - Следуй за мной. Один ты остался.

Агата развернулась и двинулась вперёд по коридору.

Три шага я шёл за ней на автомате:

- Что вы от меня хотите?!

Агата обернулась. Удивление на узком морщинистом лице:

- Ты опоздал на урок. Все уже начали.

- Что начали?! Нет, я даже знать не хочу. Мне нужно увидеться с Мастером. Я собираюсь...

«Расторгнуть контракт» застряло в горле.

В конце коридора, в бежевой вязаной куртке, с сумкой на плече, неуютно спрятав руки в карманы и рассматривая настенную гравюру, покачивался на пятках Май. Лампы подсветили его волосы, связанные в свободный хвост, так, что из цвета спелой пшеницы они отливали в рыжеватое золото.

Я сорвался с места прежде, чем понял, что бегу. Проехался по паркету последние метры, и, взмахнув руками, замер рядом с учителем, смяв порыв обнять его.

Я не видел его, кажется, вечность. Сердце стучало быстро и требовательно. Словно я должен сказать что-то важное, и оно мне напоминает (тук-тук, тук-тук, говори, бамбук), но я не соображу, что именно сказать, и как.

Май вдруг широко, не размыкая губ, улыбнулся - до ямочек на щеках, и сделал то, что прежде никогда не делал: потрепал мне волосы.

Май спорил с Мастером и говорил, что такой конкурс - не для меня, что рисовать - не для меня. Он мне никто. Чужак с красивым лицом и морозным взглядом. Почему я так отчаянно радуюсь?

- Что ты здесь делаешь? - Я отшагнул Ракхена, уходя от фамильярного и тёплого жеста.

- Олег, бегать - неприлично для молодого человека. - Догнала бесшумная Агата.

- Извините.

Улыбка с лица Мая стекла.

А ведь он ненавидит, что мы в школе постоянно просим прощения. Как я раньше не понял? Я недостаточно подготовился к экзамену, извините. Сегодня снег, извините. Я существую, извините.

- Что с лицом? - Спросил Май.

Я провёл ладонью ото лба до кончика носа, подозревая, что вымазался в чем-то. Нет, пальцы чистые.

- Прекора Ракхена пригласил Мастер. - Объяснила Агата. - Преподавать. Он поможет вам в Лабиринте.

Моё скачущее как дурной щенок сердце пропустило удар. И, вместе со мной, провалилось куда-то на уровень подземного города.

Они не только намерены вернуть меня Лабиринт. Они завлекают туда Мая.

Мая, который, оказывается, не просто вод, а вод уровня прекора. Выше только те, у кого мозги раскрыты, как коробка с завтраком для Рыбы.

- Прекор Ракхен объяснит вам задачу. - Агата развернулась, отплывая прочь.

- Нет! - Я сглотнул, заталкивая панику. Тише: - Нет, этого не будет.

Шаг, подходя к Маю неприлично близко.

- Май, - Шёпотом, чтобы не слышала Агата, - Это плохое место и не те люди. Пойдём отсюда? Мне осталось вещи забрать и расторгнуть контр...

До меня дошёл смысл слов Агаты. Май будет здесь преподавать. Значит, тоже подписал контракт с Мастером.

- Олег, это у вас цель такая? - сквозь стиснутые зубы.- Разрушить мою жизнь? Я вам что, особенно не нравлюсь?

- ...нет.

- Или нравлюсь особенно?

Взгляд такой, словно он мне пощёчину готов дать. Я отшатнулся, но Май удержал меня, впившись длинными пальцами в плечо.

- Я не собираюсь терять такую работу. И такие деньги. Проглотите это - и идите за мной. Сегодня нужно многое успеть.

- Причём тут деньги?

- За них еду покупают.

- ...я не понимаю...

Нет, не это, конечно. Не может Май работать и здесь, и в лицее, и у монахов внизу. Его уволили.

- ...из-за меня? - Тихо спросил я.

Его уволили из-за меня? Из зала, где он стену расписывал, а я вмешался и испортил работу. Или и из лицея тоже? Если отец выяснил, что это я был в подземном городе, и Май знал, но не сообщил. Что бы я ни делал - все приводит к катастрофе.

Он прав, я разрушаю его жизнь.

- Вы удивительно мало думаете как для человека, которого учили только этому. - Май отпустил моё плечо. - Не отставайте.

Ракхен пошёл вперёд, уверенный, что я за ним следую. Пришлось опять догонять бегом.

Я прикусил язык, сдерживая «извини». От стыда навернулись слёзы и перехватило горло. Руки дрожали.

Я молчал всю дорогу до Лабиринта.

Май остановился у прямоугольного проёма, который вёл в первый, разветвляющийся как язык змеи, коридор.

- Ваша задача, - Май говорил, глядя поверх моей головы, как на уроке, - Не пройти лабиринт, а найти в нём особенное место. Некую комнату, или коридор, которые будут вас особенно привлекать. Или ощущаться родственными. Когда найдёте - украсить это место рисунками и важными для вас знаками. У нас с вами три часа, так что не стоит терять...

- Я не пойду туда.

Глубина коридора как будто удлинилась и тянула меня.

Там нет ничего пугающего. Сейчас светло, зрение при мне. Май рядом. Но я не мог и не хотел двигаться с места.

В ключице возобновилась тупая горячая пульсация. Я вспомнил, как хотелось кричать, когда мою кожу разрывали удары, - мне нужно было кричать - может быть, я даже кричал, но никто не пришёл меня спасти.

Теперь они хотят, чтобы я вернулся туда и привёл с собой Мая. Мая, которому раз за разом порчу жизнь.

- Олег, что за ерунда... Вы сами затеяли с этим конкурсом.

- Я не пойду, не пойду, не пойду туда!

В глубине лабиринта играла свирель. Несколько тактов - и тишина. Повтор восходящей мелодии - и вновь пауза. Тот же мотив, что Индия играла на уроке.

Если люди Мастера следили за лабиринтом, они знают, в каком состоянии я из него выбежал.

Май здесь не для того, чтобы учить меня. Он здесь, чтобы заставить меня войти внутрь. Вот зачем его пригласил Мастер. Седек понял. Догадался по тому, как я себя вёл на приёме...

- Олег, это макет. - Сдерживая раздражение. - В нём нельзя потеряться. И я буду рядом с вами. Пойдёмте.

Я обнял себя руками, сдерживая быструю нервную дрожь.

- Достаточно. Шагайте вперёд! - Ракхен схватил меня за предплечье, собираясь, наверное, силой втянуть в проём. Почувствовал, как меня колотит - и отдёрнул пальцы.

Секунда тишины. Во взгляде Мая недоумение, затем понимание, и опять недоумение.

Я отвернулся от него, но Май наклонился близко, всматриваясь в меня.

- Если вас здесь... обижают... вам, конечно, лучше уйти. - Негромко сказал он.

Вот почему он про лицо спрашивал. Синяки от потасовки с Яном уже посветлели, но ещё не прошли.

Меня накрыл стыд за то, каким он меня видит. Избитым худым дёрганым мальчишкой. Когда я на самом деле не такой. Ну... такой, но я могу с этим справиться.

- Нет. - С трудом ответил я. - Никто не обижает. Это не то.

- Но вы хотите уйти?

Что будет с Маем, если он расторгнет контракт? Какой штраф? Какой урон его несчастливой репутации? Если Мастер все понял обо мне, о том, как я к Маю отношусь, то насколько далеко он готов пойти в угрозах? Чем я сейчас рискую? Тюремным заключением для Ракхена? Его жизнью? Его душой? Что страшное Мастер с ним сделает?

Или я просто себя накручиваю?

Я не могу больше так, не могу больше ломать Маю всё.

- Олег, что бы с вами ни произошло, но...

- Нет. - Я вскинул взгляд на монаха. - Нет, всё нормально со мной! Ты прав, это блажь. Я пойду туда. Только... дай мне минуту. Мне надо собраться. Всё такое. И хватит мне выкать. Воротит.

Я не могу войти в лабиринт. Не могу.

Ужас накатывал волнами - каждый раз вслед за воспоминанием о том, что преследовало, затем било, а затем волокло меня в его коридорах.

Казалось, что я вот-вот сделаю шаг вперёд. И следующий шаг. И ещё один. Но я застыл, не в состоянии сдвинуться с места.

Если я не пойду - с Маем случиться что-то плохое. Если я пойду - то со мной. И, может быть, с Маем тоже.

Небо темнело. На ладонях выступили бисеринки холодного пота.

Май вдруг развернулся и пошёл к лабиринту. Широким шагом преодолел порог и, не сбавляя темп, двинулся по коридору.

Я смотрел, как он уходит, окаменев от ужаса. Май свернул вправо и скрылся из вида. Я сорвался и побежал следом.

Май ждал за поворотом.

Я отвернулся и, как маленький, взял его за руку. Ладонь Мая была сильная и тёплая, немного шершавая. Моя стыдно потела.

Мне запрещено за него хвататься. За кого угодно хвататься. Но это ведь - Май, он особенный, на него правила не должны распространяться. Так мне кажется.

Кажется, что когда я за него держусь, я становлюсь настоящим. Собой, а не коллективной галлюцинацией по имени Олег Лирнов. Может, он спасёт меня? Не даст провалиться во тьму, которая всегда здесь, за барьером зрения. За моим затылком.

Май двинулся вперёд лёгким шагом человека, у которого нет проблем, сворачивал уверенно. После трёх поворотов я понял, что он не выбирает, куда идти. Просто шагает, куда придётся.

Стены лабиринта за ночь выросли на локоть, от едковатого запаха свежих кораллов у меня закружилась голова.

- Это должен быть твой путь. - Произнёс Ракхен, останавливаясь на развилке. - Ты веди.

Я выбрал наугад, и на меня нахлынуло острое дежавю. Я будто знал дорогу на мгновение вперёд, но это было бесполезное знание, проявляющееся, когда выбор уже сделан. Особенно бесполезное потому, что я никак не мог решить: ощущение уже прожитого приятно, или я хочу сломать его.

- Я вижу, я кажусь сейчас психом. - Коридор сузился так, что идти рядом стало тесно и неприлично. Я всё равно не отпустил руку Мая. - Я мало спал. В последнее время - совсем. Ты прав, прав во всём. Тут мой путь.

- Что случилось - расскажешь? - Узкий коридор уткнулся в клинообразный тупик. Я развернулся, выбираясь из него, и перехватил ладонь Мая другой рукой.

Я запоминал повороты, сравнивал их с видом лабиринта сверху - не хватало заблудиться, как тогда с Фред. Дежавю сгустилось, стало вязким как смола. Как целая река из смолы, текущая навстречу.

- Олег, с кем ты подрался?

- Не мешай, пожалуйста.

Я свернул, становясь против потока. Поток проходил сквозь меня, надавливая на лицо и грудь. Он задерживал меня и вымывал из меня что-то. Важное или неважное - я не знаю. После очередного поворота показалось, что сейчас потеряю сознание.

Это сознание из меня вымывает поток.

Май сопротивления будто не чувствовал.

Похожее было после джаута, когда я видел бегущую Золушку. И когда я надел золотой браслет Каладиана. Но тогда чувство было сильнее, тогда я потерял себя.

Сейчас я цеплялся взглядом за витки кораллов на стенах коридора, за неровные грани углов. За руку Мая, тёплую и живую. Такую хорошую, что хотелось прижать её к щеке.

Под напором потока я согнулся.

- У тебя что-то болит? Олег? - Май схватил меня за плечи, заглядывая в лицо.

Я качнул головой отрицательно и выпрямился. Нужно идти туда, откуда дует этот ветер.

Теперь я выбирал повороты, ориентируясь на давление.

Поток был не везде одинаков и не везде дул в одну сторону. Я избегал поворотов, куда от меня подталкивал. Идти против этого ветра было страшно, но подчиняться ему - ещё страшнее. Я зажмурился. Голова кружилась как карусель. В висках бился пульс, в переносице бился пульс.

- Это место? - Допытывался Май, когда я остановился передохнуть. Всего один вдох. Одно мгновение. - Олег? Ты слышишь меня?

Я кивнул. Слышу. Хотелось лечь под стеной, свернувшись в компактный комок, и чтобы Май сидел рядом, пока я не отключусь.

Вместо того чтобы сворачиваться, я выпрямился, опираясь о руку учителя. Поток, который проходил сквозь меня, затих, «жидкость» здесь давила успокаивающе, а не больно. Как будто я в озере.

Мы стояли в прямоугольном зале с белыми стенами. Подходящее место для граффити. Будем считать, что я выбрал.

- Ну... - вздохнул я сквозь зубы.- Нормальное вроде место...

- Здесь? - Переспросил Май. - Хороший выбор.

Я кивнул. Ракхен освободился от моей руки и сел на корточки у стены. Закрыл глаза, тяжело к ней прислоняясь. Не один я устал.

Впрочем, Май тут же поднялся, вспомнив, что забыл. Достал из сумки пенал с набором углей и вручил мне.

- Теперь ты должен расписать стены. Придумал уже сюжет?

- Не знаю. Нет пока.

Путь по лабиринту вымотал меня, я выбрал это место, как компромисс. И стены годятся.

Такие же белые, ровные и мёртвые стены были в дизайнерском отделе Экосферы, куда меня приводил Андрей. Я мог работать там, а не в статистике. Отцу бы не понравилось, но аналитик-то из меня ужасный. Я отказался от дизайна. Компромисс - это длинный и болезненный путь к смерти.

Рисовать в этом зале не хотелось.

Я взял слегка сглаженный уголь, который, наверное, до меня держал Май и подошёл к стене. Её покрывал тонкий, похожий на белоснежную пудру слой мела. Это место выросло одним из первых, и кораллы здесь давно умерли.

Голова закружилась, как будто я проваливался внутрь стены. На меня смотрело нечто из белой бездны, тянулось ко мне - и тянуло меня к себе.

Спрут одним из своих щупалец. Максим, притаившийся у дерева-с-ножами. Само дерево. Мёртвая сухая белизна. Скелеты, на которых я должен рисовать свою душу.

Я отшатнулся от стены и швырнул в неё уголь. Тот раскололся надвое и упал, не оставив след.

Сеть из тысячи тонких невидимых линий давила на голову, заталкивая в меня быстро сменяющиеся образы. Сверху словно упала мусорная гора из лиц, из форм, из быстро вращающихся текстур.

- Пойдём отсюда. - Я схватил Мая за руку и потянул, вытаскивая из квадратного зала в хитросплетение лабиринта. - Пойдём, пойдём, пойдём...

Я почти бежал. С каждым выбранным поворотом тонкая сеть, вцепившаяся мне в голову, как будто таяла. Спрут всегда будет тянуться за мной, смотреть на меня слепым квадратным глазом Рыбы...

- Что за капризы? - Поравнялся со мной Май.

Я не знал, как объяснить ему - и не объяснял.

- Нет, этого достаточно. - Май развернул меня к себе.

Золотые брови сведены до морщины, губы раздражённо сжаты.

Нужно промолчать. Май - как гроза. Быстро злиться - быстро остывает.

Молчать я смог ровно секунду.

- Я знаю что делаю! - Стряхнул я его руку. - Хватит относиться ко мне как к ребёнку. «Капризы?» Я давно не ребёнок. Никогда им не был. Хватит, Май. Относись ко мне по нормальному.

- Тогда не веди себя как дурной мальчишка. Чем тебе та комната не понравилась? Тем, что я её одобрил? Прогуливаешь школу. - Неопределённый жест, указывая на всего меня. - Дерёшься с кем-то.

Как он может видеть мельчайшие оттенки цвета на влажных лепестках гибискуса, и не замечать того, что во мне?

Синий лёд во взгляде Мая Ракхена прожигал насквозь. Я развернулся и пошёл прочь.

- Нет, теперь ТЫ послушай. - Догнал меня Май. - Из-за твоих прихотей страдают другие. Что, думаешь, только я? Как, по-твоему, учителям в питомнике?

- Что - учителям? - Я ошибся поворотом и влетел в маленькую круглую комнату с седлообразным камнем посредине.

- Каково им, ты когда-нибудь думал? Ты знаешь, насколько это... унизительно?

- Ты о чём вообще?

Причём тут учителя? Меня только Май волнует.

- О твоих оценках. О твоих прогулах. Ты же умный парень, но ведь тебе больше нравится пользоваться положением, чем умом, да, Олег? Каково это - не делать ничего, и получать «проходной» из-за того, что тебя боятся? Твоего отца бояться?

- Это - неправда.

- Ты пользуешься своим статусом. Все время. Избалованный ребёнок, считающий, что по праву рождения он лучше других. Ты не лучше. Ты хуже. Потому что лодырь и наглец. А твоё участие здесь...!

Он правду говорил. Ну, часть правды. И эта часть меня душила. Я дышал учащенно, больше всего на свете желая ударить Мая по лицу. Или в живот. Лишь бы он замолчал. Но это докажет, что он прав. К тому же - разве я могу его ударить? Никогда не смогу.

- А ты - не пользуешься? - Глухо спросил я. Небольшой шаг вперёд, впиваясь взглядом ему в глаза. - Ты знаешь, как я отношусь к тебе. И отыгрываешься за это. Всё время. Каждый раз. Ты мстишь мне так? За то, что мой отец влиятельный? За то, что моя семья богатая? За то, что я вынужден ходить в лицей для зомби? Ты спросил, почему я красный с зелёным перепутал?! Нет, ты решил, что я просто так, да? Издеваюсь, заставляю хорошую отметку поставить. Да я их в гробу видел. Твои оценки. Спасибо за неуд.

Я развернулся и побежал, боясь его ответа. Боясь его взгляда. Забыл, что эта комната - тупик, и промчался по её периметру. Май схватил меня за руку и толкнул к стене.

Звук свирели прозвучал далёким и печальным переливом. Вынимающий душу мотив Индии стал ещё дисгармоничнее.

Май стоял так близко, что я чувствовал касание его одежды и его дыхания.

- Ну, так скажи. Почему?! - Встряхнул он меня.

У него очень красивое лицо. Чистое. Даже злой несправедливый гнев ему идёт. Жёсткие скулы, золото растрёпанного хвоста, голубые глаза обжигают. Он весь меня обжигает - как близость к электросварке.

Я смотрел на Мая так долго, что лёд его взгляда переплавился в недоумение.

- Отпусти меня. - Мрачно сказал я. - Ради всех богов, Май, отпусти меня.

Он отпустил.

Из меня как будто стержень вынули. Я сунул руки в карманы пальто и побрёл прочь. Обернулся у выхода из кельи.

Май стоял на том же месте и изучал ржаво-коричневый отпечаток моих лопаток на стене. Будто я сзади был измазан краской.

Я вернулся к отпечатку, и к Маю. Прижал ладонь к стене. След моей пятерни остался на ней ярко-оранжевым, который постепенно выцвел в рыжину, но не пропал.

Май тоже приложил руку, но от его пальцев следа не было.

- Мы пришли вроде... - Выдохнул тихо я. - Наверное, это здесь.

Я не чувствовал ни давления воды, ни влечения потока. Обычная комната. Ничто мне не пыталось выжечь мозги и глаза. Или сердце. Если не считать учителя рисования.

Май сел на камень в центре зала, следя за мной взгляд.

А меня вдруг захватило: я ходил по келье, ставя на стены то точки пальцами, то запятые, то рисуя отпечатки стоп сложенным кулаком. Забавная штука... Здесь даже уголь или краска не нужны, чтобы здесь рисовать.

- Думаешь, тут нано-материал? - Спросил Май.

- Нет. Какой?

- Настроенный на твою генетику.

Я обернулся от недорисованной птицы:

- Что тебе мои гены покоя не дают? Они такие же, как у тебя! Я весь - такой!

- Ты уверен?

Нас всего лишь иначе воспитывают. Точнее, это их, других, иначе воспитывают.

Я фыркнул. Рассмеялся негромко:

- Только не говори, что в глупости такие веришь. И не шевелись, пожалуйста. Я хочу тебя нарисовать.

Не считая корявых отпечатков, Май будет первым, что останется на этих стенах.

Как это было, когда доисторический человек открыл, что его следы и он - разные, но связанные вещи? Что отпечатки могут жить сами по себе, обретать скрытые смысл и значение, стоит отвернуться.

Восхитительно. Вот как это было. Я рассмеялся, Май спросил, в чём дело. Пришлось рассказать то, что я понял про собственную жизнь следов и теней.

- Ты думал об этом? - Спросил я.

Я рисовал его быстро. Чёткие чёрные линии, обозначающие прямой нос и прямой лоб, сильный подбородок и дугу бровей. Рыже-белый Май получался суровее, чем трёхмерный и цветной, но зато и честнее. Глядя на портрет не обманешься: Май Ракхен как звезда вечерняя холоден и далёк.

- Нет. Но... в этом есть что-то.

- Страшное?

Зря я спросил. Май удивился, выражение лица изменилось, и портрет пришлось заканчивать по памяти.

- Нет, но очень... характерное для тебя. Отстраняться от результатов своего труда, всегда оставлять их незавершёнными - и не желать заканчивать.

- Это неправда, я так не делаю.

- Делаешь. Я за это тебе снижаю отметки.

Не понимаю я о чём он.

- Поясни?

Наверное, то, что он говорит полезно, но я не слушал. Из голоса Мая ушли обида и злость, а появились лёгкость и солнце. Я наслаждался теплом его звучания и думал о своём.

О том, зачем я должен был найти комнату, в которой будет нечто особенное.

О словах Саградова и Каладиана. Они думают, что я могу видеть будущее. Я не могу, конечно. Но... как бы было, если бы мог? Как бы я себя чувствовал?

Я прижался к стене лбом. Представил календарь и завтрашний день на нём, отмеченный кругом. Мёртвая, статичная картинка. Представил Мая рядом с календарём. Список события ближайшего будущего не спешил появляться.

- Олег?

- Да, я слушаю, слушаю...

Левой рукой я нащупал в кармане браслет. Он нагрелся от моего тела, а гладкие камни неприятно скользили под пальцами. Я сунул запястье в кольцо браслета. Металл к коже не прилегал, но руку все равно окутала слабая пульсация.

Правой я продолжил рисовать, на этот раз, изображая не Мая, а его голос: высокое холодное солнце над чёрной равниной, ещё не проросшей травами. Следы животных на подтаявших клочках снега. Зубчатая полоса леса на горизонте. Высота и обнажённость, и свет. Разделение воздуха и земли. Земля и Воздух - вот кто Май. В нем нет тепла, ни единой капли. Не стоит даже надеяться, что у него для меня найдётся сочувствие, или хотя бы уважение.

- Олег, тебе плохо?

От моей головы на коралле оставался тёмный отпечаток. Как будто кровь натекала.

Я прервался, затянув крепко браслет, и опять спрятал левую руку в карман.

- Я плохо спал. Мало спал. - Повторил я. - Очень хочется.

Сердце ускорило ритм. Оно испугалось раньше меня, раньше меня почувствовало, что я сейчас провалюсь, запертый в видениях как в карцере.

- Тебе лучше прилечь. - Сказал Мая, подходя ближе. Всё-таки он беспокоится. Отражённый свет от луж - почти тепло.

Май взял меня за плечи и повёл в сторону от стены, я все ещё видел равнину и солнце потому, что рисовал с закрытыми глазами.

Послушно сел рядом с Маем на седлообразный камень. А затем лёг - плечами на его колени.

Всё это внезапно было так хорошо. Так хорошо, что хотелось плакать. Пульсация браслета захватила руку от пальцев до плеча. Я не совсем в себе. Не совсем адекватен. Я понимал это, но нежность и благодарность к Маю переполняли меня, и от нужды прикоснуться к нему болели руки.

Господи, как же я влип...

Головокружение усилилось. Будущее. Я хочу видеть будущее для Мая. Пусть оно будет хорошим.

- Я немного подремлю. - Сказал я. - Совсем чуть-чуть. Не уходи, пожалуйста. Не бросай меня здесь одного.

Поток, центр которого в моей голове, раскручивался как широкий вихрь. Все дальше от меня, всё больше в меня.

Движение, затем - тепло. Вид сверху: Май снял пальто и укрыл меня, свернувшегося в позу зародыша. Лицо у меня белое, глаза под закрытыми веками двигаются, словно я сплю и вижу сны.

- Что здесь происходит? - Вопль Агаты, приглушённый стенами лабиринта. - Прекратить! Прекратить немедленно!

Музыка Индии, на которую я уже не обращал внимания, оборвалась слабым вдохом, за которым не последовало разрешения трезвучия.

Темнота. Что-то рвалось. Словно мясо, отделяемое от костей и мясо, отделяемое от мяса. Алая гладь перед моим взором. Мясо - это я.

Боль такая, что сознание разрывается и кровоточит. Захлёбывается само в себе, трещит, лопаясь.

Я успеваю пожалеть о том, что наделал. Успеваю испугаться. Понять, как же сильно сглупил, не сказав ему, действуя из страха, а не силы.

Холодная длинная игла паники, пришпиливает меня к темноте, а после неё - к ничто.

Я - ничто.

Раскрытая пасть бесконечности. Серость - на триста шестьдесят градусов на все времена вечности. Пустая замкнутость. Это - ничто. И я - в нём. Поэтому я тоже - ничто.

Здесь есть только ужас. Ужас осознания собственного несуществования.

5. 2. Смерть

Май склонился надо мной, его лицо пылало жёлтым тёплым огнём. Я поднял руку и спугнул сон. Почесал нос, согретый солнечный лучом, который пробился сквозь щель между штор.

Константин, сунув подушку под живот, чёркал в блокноте, лежал на соседней кровати. Ксавье спал лицом к стене, укрывшись с головой полосатым одеялом.

- Правилами это запрещается. - Заметил поэт. Повернулся ко мне, улыбаясь широко, как чеширский кот. - Ладно, я не выдам.

- Что? - Тихо переспросил я. Сел, растирая пальцами веки.

- С девушками гулять. Не парься, Фред рассказала.

Я прикусил язык, чтобы не спросить в порядке ли она. Видимо, в порядке. Зря я беспокоился. Но... что рассказала?

- Почему он спит? - Кивнул я на Ксавье. - Который час сейчас?

- Потому, что рань. - Константин потянулся. - Половина седьмого. Мне не заснуть. Слова, слова в голове. Как пчёлы. Жуть.

- А вчера...

- Вы оба от усталости вырубились в лабиринте. Мастер предупреждал, что такое может случиться.

Как и в прошлое пробуждение, я был без одежды - аккуратно сложенная, она лежала на тумбе. Браслет с запястья пропал.

- Фишер с Марией . - Поймал мой взгляд Константин. - Они и тебя, и Ксавье раздевали. Вы вообще были... как тушки.

Жар ударил в лицо. Я прижал ладони к пылающим щекам.

Константин рассмеялся глубоко и негромко:

- Забавный ты парень. Мария роскошная женщина. Я бы не отказался, чтоб меня пощупала.

- И Фишер?

- Эти двое идут в комплекте. - Фыркнул поэт. - К сожалению.

Я собирался уйти отсюда. Забрать вещи, расторгнуть контракт - и уйти. Ничего проще: вот мой рюкзак, вот пальто. Но я предам Мая, если уйду. Предам ещё раз. А если останусь, то предам себя.

- Позавтракаем? - Поднялся Константин. - Мне как-то стрёмно одному, такой дом громадный...

Можно ведь немедленно не решать, а потянуть время, замерев между двумя вариантами событий.

- Давай. Я сейчас.

Я спрятался в уборной: умыться, одеться, посмотреть на себя в зеркало. В ответ на меня глядел Олег с пустыми глазами. Словно мёртвый, и никого там, в черепе, нет. Я потрогал отражение пальцами.

Я - ничто. Вот что я. Ничто, которое в ужасе от самосознания.

- У меня был браслет, - спросил я, вернувшись в спальню, и приглаживая влажными пальцами волосы. - Ты не видел где он?

Константин опять писал, тихо и ритмично бормоча.

- Что? А... Нет. Ценный?

- Как память.

Как память. И золотой.

- В лабиринте выронил?

Может быть. Но я помню, что затягивал его на руке.

По пути в столовую мы раз десять останавливались. Константин сочинял, и спешил записать, пристраивая блокнот то к стенам, то к своей руке.

- Слушай, может, я пойду, я же мешаю...? - Сказал я, после того поэт замер в очередной раз.

- Не выдумывай. Рядом с тобой хорошо пишется. Даже отлично.

- Ну ладно...

Столовая - маленькое помещение, пропитанное густым ванильным запахом. Чуть сбоку - рукомойник, в высоком шкафу - упакованные в полиэтилен тарелки с порциями и посудой, чайник на плите. Похоже, здесь самообслуживание.

За одним из двух столов ела рыбу золотоволосая Золушка... в смысле - Мария Дейке. Длинные алые ногти впивались в белое раскрытое мясо, отрывали блестящие кусочки и отправляли их в припухший алый рот. Она смотрела вниз, на блюдо, и выражение её лица было холодным и жестоким. Сегодня на ней был тёмно-зелёный костюм с высоким жёстким воротом. Рукава она подвернула.

- Я хотел спросить... - подошёл я к Золушке, - на мне был браслет. На левой руке - жёлтый браслет с...

- Не подходи ко мне! - Вскинулась Дейке. Я отшатнулся от её тона. - И не разговаривай со мной.

Мария вытерла салфеткой губы, оставив алый след помады, швырнула её на стол, развернулась, и выскочила из столовой.

- Это что было? - Подошёл Константин.

Я пожал плечами. Так оглушающе неприятно, как будто меня лицом в ледяную воду окунули. Она просила не заговаривать с ней... но я ведь по делу.

Мы с Константином ополоснули руки и, взяв в шкафу упакованные тарелки, заняли столик у окна. Я последовал примеру Марии и остановил выбор на рыбе. Вкус у неё оказался вязкий и незнакомый.

- Ты своё место в лабиринте нашёл? - Поэт передвинул кресло так, чтобы смотреть на пустую подъездную дорожку и забор.

- Да, вроде бы. Я рисовал.

- А что Мастер сказал?

- Я не видел его.

Остро захотелось написать вид снаружи. Камни с впечатанными странными знаками, изгибы заглядывающего в окно дерева, тонкую пикообразную решётку. Поймать образы предметов, и сложить из них образ места. Я потянулся к блокноту Константина - он накрыл его ладонью, не позволяя коснуться.

- Извини.- Я опустил взгляд. - Извини, я автоматически.

- Здесь мои стихи. - Произнёс Константин с нажимом.

- Извини. Я не хотел брать. Я не буду. - Чтобы сменить тему: - А ты? Ты нашёл в лабиринте нужное место?

- Нет. Мастер сказал, что зал, где я остановился, не тот. Буду искать дальше.

Я ковырнул невкусное филе.

Когда я доел, Константин все так же сидел над нетронутым обедом и смотрел в сторону. Его губы беззвучно шевелились.

- Эй! - Я дёрнул его за рукав. Поэт вздрогнул и растерянно улыбнулся.

- Ты завис. - Произнёс я. - Что-то случилось?

- Нет. Нет. - Константин прикрыл двумя руками лицо и жёстко потёр его. - Норма.

Глянул на свою тарелку. Он заказал соевую котлету и рис. Омерзительное сочетание: зеленовато-коричневое и желтовато-белое.

- Мне вдруг пришло в голову, что моё место здесь. - Сказал он.

- Мм... в столовой?

- На столе. На месте курицы. - Константин не улыбнулся. Отодвинул от себя блюдо. - Хотя эта дрянь - не курица. Не буду я это есть. Тебе чай взять? Или что тут ещё...

Я отрицательно качнул головой. Он поднялся и пошёл к шкафу с чашками, но по пути свернул к рукомойнику. Отвинтил воду на полную и сунул голову под струю.

Я заглянул в его блокнот. Четверостишья выглядели как тире разной длины: он вымарывал до чёрных полосок каждое написанное слово.

Поэт вернулся без чая, с водой капающей с волос на плечи, и опять смотрел в окно.

- Мне кажется, - сказал я после долгой неуютной тишины, - у Мастера какие-то другие цели. Не те, что он говорит. И... я хочу уйти. Хотел уйти.

- Так уходи. - Удивлённо.

- Он пригласил Мая Ракхена. Ты знал?

- О. Это здорово! Ракхен тут будет учить? Или в качестве кого?

- Учил. ...Учить. У нас с ним был урок.

- Ракхен чуток странный, - Константин провёл пальцами по волосам, стряхивая воду. - Но мировой.

- Извини, что я спрашиваю... - Давно хотелось спросить. Я замялся: - Кто тебе Май? Он тебя привёл...

- Вот тебе оно надо?

- Извини. - Я наклонил голову, - Извини, мне просто кажется, что Мастер Седек специально, чтобы...

- Как раз то, что я слышал об ариста! - Константин поднялся. Хмыкнул. - Паранойя, ваше имя паранойя.

- Я другое слышал. - Буркнул я.

- Вокруг тебя тут всё не вращается. - Константин добродушно положил мне руку на плечо, нарушая разом десяток правил. - Пойдём в галерею лучше? Беспокойся об учёбе, а не ищи заговоры.

В галерее на каждом полотне Золушка. Видеть её, нарисованную другими, не хотелось:

- Когда я смотрю на чужие картины, то чувствую себя так, будто подглядываю, как взрослые занимаются сексом.

Константин хохотнул легко:

- Тоже мне, невзрослый. Так где поищем вдохновения?

- Пойдём в Лабиринт.

Улыбка с лица Константина исчезла.

- Ты сможешь вновь поискать нужное место.- Пояснил я. - У тебя должно получиться.

- А тебе это зачем?

- Может, браслет найду.

Мы сгрузили тарелки на стол для грязной посуды и незамеченными прокрались по коридорам особняка.

Лабиринт был заперт. Кованая решётка закрывала вход, а тяжёлый замок - решётку. Я вздохнул с облегчением.

Мне нужно туда, чтобы понять, что со мной в нём творится. Но один я боюсь. Впрочем, вдвоём тоже боюсь. Решётка - как разрешение не ходить. Я попытался, у меня не получилось, никто не виноват, и я не трус.

- Неудача. - Подёргал Константин преграду.

- Пойдём отсюда... - Попросил я, потому, что поэт все ещё стоял, осматривая замок. - Когда у нас следующий урок, не знаешь?

- Тебя что, это останавливает? - Усмехнулся он, ткнув в «это» пальцем. - Не так уж высоко, перелезем.

- Так нельзя. Заперто же.

Константин подошёл к стене, высматривая удобный участок. За ночь коралл вырос ещё на двадцать сантиметров. Чем он моложе - тем более пористый. В крупные каверны наверху можно просунуть пальцы, а некоторые из них даже годятся для носков ботинок. Если дотянуться.

Вчера последовать за Маем было невыносимо тяжело, но я сделал это, потому что боялся его потерять. Сейчас я пришёл сам, и Константин меня подбивает нарушить правила. Нельзя входить туда, где закрыли специально. Если у тебя нет полномочий - не положено.

- Давай сюда. - Подтолкнул меня к стене поэт.

Из-за этого «не положено» пальцы онемели и едва слушались. Я вцепился ими в ближайшую лакуну. Затем - в следующую выше. Константин обнял меня под коленями и подтолкнул вверх. Я проехался животом по кораллу и застыл на долгий миг, лёжа грудью на крае стены и не чувствуя опоры ногами. Осторожно подтянул всего себя вверх. Перебросил ноги на ту сторону, и, оглянувшись дважды, спрыгнул в лабиринт.

Поэт спрыгнул рядом и, морщась, потёр висок.

- Поверху пойдём? - Кивнул он на стену, через которую мы перебрались. - Оттуда хорошо все видно.

- Нас в том числе. Если из особняка Агата заметит?

- Твоя правда. - Константин двинулся вперёд первым.

Чувство неправильности засело занозой. Мы забрались в лабиринт через стену рядом с главным входом. Я хорошо помнил схему конструкции, но никак не мог сообразить, где мы.

Первый же поворот, который мы с Константином выбрали, привёл в тупик.

И следующий.

И следующий.

... Вокруг темно и я вновь бегу от хлещущих со всех сторон лезвий. ...то Фредерика горячей тяжестью висит на моем плече и мы идём, идём... что я шлёпаю промокшими ботинками по масленой жиже в Рыбьем городе, и лампы гудят как голодные насекомые.

- Да что ж это такое...? - Поэт сжал виски двумя руками. - Не пойму куда идти. Мысли скачут.

Мои, наоборот, текли, как вязкий липкий мёд. Я выдрался из обрезков воспоминаний, окончательно потеряв ощущение маршрута. Меня поразил топографический кретинизм, о котором я слышал, но в существование которого не верил.

- Надо назад вернуться, а затем вправо. - Предложил я.

- И куда придём?

- Не знаю. Пойму, где мы находимся.

- Ты тоже это чувствуешь? - спросил Константин через пару шагов.

- Что? - Мой мозг - вермишель. Скользкая, непослушная и бесконечная.

- Мы словно в раковине моллюска. И она пустая.

Я прикрыл глаза, прислушиваясь.

Никакого течения, вымывающего сознание. Никакого ощущения чужого присутствия. Мне больше не казалось, что из-за угла вот-вот выпрыгнет спрут, или нападёт дерево. Как будто здесь нет никого кроме нас. Пустой заброшенный старый дом.

- Уйдём отсюда. - Предложил я.

- Нет. Там, впереди. Видел? - Ускорил шаг Константин. - Там что-то есть.

Впереди блестела вода. Коридор лабиринта плавно опускался, и сверкающая тёмная гладь застилала его. Жидкость доставала до щиколоток, кое-где даже выше.

В Рыбьем городе тоже было полно воды.

- Обойдём? - Повернулся ко мне нахмуренный Константин. - Подтопило откуда-то...

- Нет. Нам вперёд. - Обходного пути нет. А если и есть - он не для нас.

Я пошёл первым, обгоняя страх, свернувшийся на пояснице скользкой змейкой. Сквозь новые ботинки жидкость пока не просачивалась, но всё равно ноги мёрзли. Противно так.

- Что там? - Вновь первым заметил Константин коричневое на стене. Мы свернули в боковой коридор.

Прибитая к кораллу висела стандартная до жути табличка-предупреждение: «Выключите электрические приборы!» Ниже, мелким шрифтом: «Отключите прибор. Отсоедините блок питания.». Предупреждения подземного города, призванные защитить от вмешательства Рыбы.

Я обхватил себя руками крест-накрест. Константин нервно рассмеялся:

- Зачем это здесь?

- Мы в Рыбьем городе. - Так я чувствовал. Несмотря на то, что над нами - ясное высокое небо, а не подземный свод. Мы в Рыбьем городе.

- Ерунду ты говоришь.

- ...все ещё думаешь, что раковина пустая?

Мы развернулись одновременно. Одновременно побежали, разбрызгивая воду - друг на друга, на стен. Несколько капель попали мне на губы, и я слизнул их. Вода горчила.

В то, как я думал и чувствовал, заползал туман, смазывал всё. Как раньше. Знакомое больное чувство. Давление на виски, давление в глазах. Невозможность полностью помнить себя. Мысли длинные, но глупые - я сам понимал что глупые. Мысли - змеи, переплетающиеся в клубок-риозу, невозможно проследить начало или конец каждой пёстрой цепочки: геометрические ленты, квадраты и треугольники на чёрных матово-чешуйчатых телах, лица и руки, каждая наполнена смыслом и содержанием. Это мои мысли, но у них нет истока, ни вывода, лишь энергия и структура.

Коридор раздвоился змеиным языком. В миг, когда я это увидел, мой ум тоже разошёлся на два. Я мыслил две мысли одновременно - но ни одну из них не осознавал. Змеиный ритм превратился в глухое неразборчивое бормотание.

Нет, это не я. Это Костя бормочет. Слова без значения, предложения без смысла. Ритмично, одно и то же - по кругу.

Поэт остановился, прижавшись лицом и телом к стене. Как будто хотел влипнуть в неё. Упасть в неё. Врасти и стать единым целым с Лабиринтом.

Я попятился - пока сам не прижался спиной к противоположной стене коридора. Она дрожала в том же ритме, что и говорил Константин.

Это Рыба просыпается. Мы вошли в Рыбий город и разбудили Рыбу.

Пальцы Константина скребли податливый коралл. Парень повернул голову, вглядываясь в меня пустыми, словно космос, глазами. И вдруг, вместо тарабарщины:

- Нет, это я. Я - это я.

- Точно? - Точно его не захватила Рыба, и он не сошёл от этого с ума?

- Да, да, да! Я! Я! Я!

Константин оттолкнулся от стены и побежал по коридору. Я помчался за ним следом.

Это я сюда его привёл. Я отвечаю.

Мой друг бежал целеустремлённо, не колеблясь ни мига на поворотах. Будто на каждой стене - указатели. Он дважды влетал в залы, которые мне казались тупиками, и выскакивал из них через скрытые лазы. Я бежал следом.

Очередной зал. Клинообразный, с полом из неровных крупных плиток. Одни плитки подняты вверх над уровнем воды, другие вдавлены под углом вниз, так, что если шагнуть на них - а я шагнул дважды - нога соскальзывала, проваливаясь по колено в воду. В углу - конструкция из старой ржавой арматуры, прислонённая к стене.

Весь зал ритмично и быстро дребезжал. Словно мы - в коробке с железными шарами и её встряхивают. Дрожь проходила по полу, по стенам, создавала рябь на воде.

- Я буду здесь. - Константин пошёл к дальней стене. - Здесь всё уже есть. Готовая чернь и известь.

Он одержим. Нет, не Рыбой. Собой. В этом зале, с ржавчиной в углу, с забрызганными водой розовато-серыми стенами, было что-то очень похожее на Константина. Тот же паттерн в линиях, повторение форм и образа под образом: простая, но сильная округлость, прочность минимализма.

- Не бросай меня. - Повернулся вдруг Константин. - Вернётся судья. Я не знаю, кто я. Я не знаю кто я.

- Я буду здесь. - Повторил я его слова. Поэт выдохнул, широко раздув ноздри. Подобрал кусок ржавого металла, выступающий из воды, и провёл им по стене, оставляя мокро-рыжий след.

- В зале ржавой подписи. - Сказал он, беря трубу двумя руками. - В зале ржавой подписи, все скреплены документы... все знаки начертаны, нет в венах ничего, ни на слово не наберётся, исчерпанный колодец. До дна, до дна, до дна... до ила, до земли, до сна. До костей обглоданы слова.

Я отступал спиной вперёд. До того места, где часть пола поднималась над водой, и я смог там присесть. Колени, пальцы, кости дрожали.

Нельзя мешать Константину шумом. Он не в себе, сильно не в себе, мало ли...

Поэт бормотал, декламировал, выкрикивал. Писал размашисто на стене ржавчиной - но ни слова не прочесть. Или язык незнакомый, или это просто каракули.

Жутко смотреть на него. Было ли так же жутко Маю, когда я рисовал его профиль в своей келье Лабиринта? Я думал, что вменяем. Но если я был таким же?

Константин раскачивался, на его губах блестели капельки слюны, пальцы до белизны сжимались на железе.

Я запоминал его, чтобы позже нарисовать.

- ...до костей, до крови у ногтей, до белизны моей. До дна морей, до дна войны. Война изменит «я» на «ты», мы отменили страх судьбы, не бойся больше, он не спит. Он не спит, он никогда не спит. Он смотрит сны, мы в них - засечки и зародыши. Снов маленьких икринок. Так боги делают всегда. Они желают бесконечности, они вселяются в своих детей - чтобы в дурную бесконечность перейти... до моря, до крови. До белизны кости. Слова, слова, слова... как пчёлы.

Константин рассмеялся холодно и ритмично. Освободив меня на миг из плена декламации, скрежета железа по кораллу, размеренных хлюпающих шагов и судорожных вдохов.

-...у Ариадны нет меча, она мечтает о мече. Она глуха, расплата за нарушение закона. Всё на кону - она же знала. Знала, она теперь без дома. Без дома, без отца, без брата. У брата Ариадны два рога, он Пасифаи сын, он враг Тесея. У Ариадны тоже есть рога? Нет, я посею здесь слога, я посею здесь цветы, я посею здесь растенья-кости. Они растут везде, где бросить. Они - зелёные колосья. Они - рождаются и просят: снимите нас с земли, земля колюча и жива... когда уже жнива? когда уже жнива, когда уже жнива... не уходи, не уходи, я знаю - впереди другие дни. Не уходи.

- Я здесь сижу. - Тихо ответил я. Не зная, ко мне ли его слова, но в них слышалась мольба.

В коридоре, на границе зрения мелькнуло быстрое, едва уловимое движение. Агата или Фишер? За нами? Было бы здорово, чтобы они увели Константина, может быть, он успокоится. Нет, показалось, ничего там...

Я отвёл взгляд - и вновь в коридоре метнулась серая тень. Я поднялся тихо подошёл к выходу из зала - и тут же отшатнулся.

Весь коридор опутывала тончайшая прозрачная паутина. Она влажно блестела, подрагивала от моего дыхания. Впереди таилось то, что её создало.

Огромный серый мешкообразный паук.

Паук прижимался к стене и облизывал её жвалами, похожими на крюкообразные руки.

Он лизал стену в том месте, где я её касался.

- Костя!

Я рванул к царапающему коралл поэту.

- Костя! Хватит! Там...! - Он отшвырнул меня, прежде, чем я заговорил. Одно движение руки, от всего корпуса - и я полетел спиной назад. Упал в воду, мгновенно пронзившую тело холодом. Ударился о выступающие плитки затылком, вокруг вспыхнул короткий жёсткий фейерверк.

Константин царапал на стене закорючки, выкрикивая невразумительные рифмы.

Я перевернулся, пытаясь подняться и поскальзываясь в воде. Замер, глядя на паука. Тварь перебиралась через сплетённую им же паутину, добавляя к ней новые и новые слои. Густые белые волокна выходили из его широко открытой пасти, и выплетались жвалами-руками. Вдруг показалось, что это не слои клейкой дряни, а слова. Что из его рта выходят слова, и это он то кричит, то шепчет, а не Константин.

Паук спрыгнул в комнату и рванул ко мне. Он перескакивал через воду, перебираясь с одной каменной кочки на другую, цепляясь за них тонкими многочисленными лапами. Вместо глаз, в центре паучьей головы блестел единственный лазурный камень - как на мумифицированном лице Алика.

Я нащупал под собой железку и швырнул её в тварь. Попал в лапу. Паук пошатнулся. И опять прыгнул в мою сторону, сокращая дистанцию.

Я сгрёб всё, что было под водой и рядом. Камни, мусор, ржавые куски. Швырял без разбора в паука. Пятился. Попадал. Когда я попадал, паук пошатывался на месте и останавливался на секунду. Стоило промахнуться - он прыгал и приближался ещё на несколько шагов.

Я бросил камень - и попал в подпрыгнувшего паука. С пронзительным визгом он упал в воду. Здесь было мелко, но тварь перевернулась на спину, барахтаясь, выбрасывая тонкие лапки в стороны и не в состоянии подняться.

Я побежал к выходу. Выхватил нож для заточки карандашей, и воткнул его в паутину, которая оплетала проём белёсой мембраной. Прорезать нам выход, забрать отсюда Костю и бежать.

Нож едва замечал паутину. Она оказалась легче воздуха и разорванные нити плавно и медленно поднимались. Липли к лицу, привлекаемые теплом дыхания. Цеплялись к рукам. Оседали на коже, оставались тонкими линиями татуировок. Я пытался их содрать ногтями, потом - ножом. Раздирал себя до крови. Моя кожа покрылась тонким рыжим паутинным рисунком, а выход я все ещё не расчистил.

Я глянул вперёд по коридору - и остановился. Лабиринт пропал. Паутина преграждала путь в место, где было высокое серое небо и коричневое поле, усеянное сухими растениями - до самого горизонта. Обрывки паутины кружились в воздухе волосами ангела.

Этого всего не может быть. Это всё ненастоящее.

Паук-мутант, паутина которая тает, место которого нет.

Горизонт по ту сторону неестественно вытянут.

Если горизонт дальше, это значит - я смотрю не на Землю. Там - вид другой планеты. Всё это - это всё Рыба. Мы в подземном городе. А кто в нём обитает? Мутанты, создаваемые Рыбой. Образы, создаваемые Рыбой. Яд Рыбы.

Хлюпающие звуки стихли. Я обернулся: одна из тончайших паутинок вертикальной линией опустилась сверху, с нашего, ещё голубого, неба, к пауку. Паук, зацепившись за неё жвалами, перевернулся на ноги коротким сверкающим рывком. Живот твари блестел сталью.

Сейчас я близко. Он меня достанет.

Я рванул к арматуре, выстроенной у стены. Хотел взобраться на неё, но ветхая ржавая конструкция обвалилась под моими руками и ногами.

Паук меня не преследовал.

Он прыгнул сзади на Константина, все ещё записывающего слова, которые хлестали из него как кровь из перебитой артерии. Паук впился жвалами поэту в шею - два широких пальца-лезвия вошли под подбородок моему другу. И соединил их, перерезая поэту горло. Как ножницами.

Широкий мазок алого брызнул на стену, замазав последние нацарапанные строчки. Хруст: паук впился маленьким ртом в рану и перегрызал хрящи и жилы. Голова поэта, наполовину оторванная, откинулась назад.

Тело, заваливаясь, качнулось вперёд.

Это я кричал. Больше некому.

Я закрыл себе рот руками. Проглатывая вопль. Заталкивая внутрь ужас.

- Харравард, белли, дже, саанастра. - Поставленным глубоким голосом произносил Константин, продолжая расписывать стену. Вся она покрылась коричнево-рыжими письменами.

Ни паука, ни паутины, но крови. Ржавая конструкция в углу зала все ещё разваливалась, потревоженная моим прикосновением. Константин был жив, цел и исступлён.

- ... настра, джери, фе, доам! Дре раад хенри! Доат до ту! Ре! Тирре до уна саалжи фагарари, дезореми, Ре! Фаллиа Ре! - Выкрикивал поэт.

В исковерканных, придуманных словах, мне чудился смысл. Чудился, потому что я не мог его ухватить. И это пугало.

Также как пугала белизна кожи поэта и мелкий пот, усеявший его лицо.

Мысленно я все ещё видел его мёртвым. Убитым. Съеденным.

Это всё - галлюцинации. Отец правильно говорил: я совершенно чокнутый. Только чокнутый видит смерть друга. Такую смерть. Я виноват, я во всём виноват. Я пришёл сюда, едва не украв у Константина его шанс на будущее. Я сам не смогу стать ничем. Я болён. Я обречён, я с самого рождения обречён. Меня купили ещё до рождения, меня сделали ещё до рождения собственностью Экосферы. Я сопротивляюсь, я сопротивляюсь, зачем, зачем? Я здесь - я не должен быть здесь. Я схожу здесь с ума быстрее. Все мои рисунки, все образы, что мне приходят... это сумасшествие. Я - зря. Всё моё Я - зря.

Сердце частило. Горьковато-солёный адреналиновый привкус заполнил рот. Я знаю, что галлюцинирую, но моё тело не знает - для него всё ужасно и реально. Меня трясло: от страха, от ужаса - и от отчаянья.

Это конец. Всё здесь - для меня конец.

- Хааги. - Охрипнув, перешёл на шёпот Константин. - Нееша. Фаармагаари, Зелр, Зелр, Зелр, Вассад, Ллеа. Нуоваши дорва митои. Никше тои. Тои ни реджа, же сефаи. Рра де те. Ре! Фаллуа Ре!

Новый поток слов был тише, спокойнее. Звук голоса подчинил моё перепуганное тело и бессмыслица успокоила, как колыбельная. Заполнила пустоту, которую выгрыз своим появлением паук. Тонкие ручейки спокойствия входили в меня. Очищали дыхание и взгляд.

Тихое спокойствие. Лёгкое и ничего не обещающее. От него мир светлел.

Я слушал гипнотические слова, что нашёптывал Константин. Смотрел на странные надписи, что он процарапывал в мягком коралле, и позволял их ритму подхватить моё дыхание и пульс моих мыслей. Почему я решил, что все так ужасно? Я знаю почему, но чувства и объективные причины - это ведь разное. Отдельное. Я смешал их и запутался. Как запутываюсь в лабиринте, думая, что он целостен. Он не целостен, в нём главное - пустоты.

Ритм странных слов освобождал место для вдоха, место для Я, потому что сам был пустотой. Формой без содержаний. Ячейками, куда я могу поместить своё беспокойство - и не беспокоится ни о чём.

Я сидел с открытыми глазами, чуть покачиваясь, обняв себя - чувствую себя странно, но, это светлое и приятное состояние. Впервые за много месяцев я спокоен.

Константин мягко осел, прочертив на стене косую линию вниз. Расслабленно лёг на бок, на залитый водой пол. Вода поднималась по его одежде, пропитывала её, словно тянущийся к солнцу вьюнок.

Преодолев желание тоже свернуться клубком, я подошёл и присел рядом.

Константин улыбался. Он сжимал ржавую железку, которой писал - до белизны в пальцах и синевы у ногтей.

Спокойствие внутри мягко уверяло: пусть будет, что будет. Что бы ни было - всё правильно.

Поэт шевельнулся неловко. Я помог ему сесть и прислониться спиной к стене. Он так и сидел, в воде, закрыв глаза и улыбаясь. С влажным уставшим лицом и подрагивающими губами.

Я подошёл к исписанной стене. Поднёс ладонь к буквам. Они отстали от поверхности коралла, притягиваясь к пальцам, как наэлектризованные кусочки бумаги. Я смогу снять их, достаточно «потянуть» воображением - как в старой игре да Винчи. Угадывая образы, предчувствуя.

Спокойствие переполняло меня. Уверенность. Благодарность. Буквы из коричневых переливались в черноту и двигались за моей рукой, они были частью меня. Родными мне.

Я могу управлять линиями, из которых они состоят, словно оружием.

Линии - это оружие.

Творчество - это оружие.

Пьянящая восторженная сладкая мысль. Вот - истина. Линии - оружие против бесформенности. Они прекрасны и могущественны. Они порождают высшую форму. Поэтому я могу ими взять любую из форм, любой из образов, исправить его или создать. Или уничтожить несовершенное.

Но даже действие не имеет высшего значения. Высшее значение - у осознания, что эта власть в моих в руках. Она всегда была со мной. Это власть то, как я вижу, и как оживают линии, уходя из-под грифеля карандаша.

Буквы, написанные Константином, мерцают на стене. Отделяются от поверхности коралла, выступая на несколько сантиметров. Тянутся ко мне.

Я шёл по периметру зала, и вёл пальцами по стене, улыбаясь тому, как начертанное подчиняется мне. Само. Я не делаю ничего для этого. Это физика нового мира, новые законы, которые я открыл. Мне так радостно, как радостно первооткрывателям.

Константин сполз по стене и завалился лицом вниз. Уснул. Ничего, пусть отдохнёт. Я понимаю, он устал. Проходя рядом с поэтом, я переступил через него.

Он много сделал для меня - теперь я всемогущ. Силы, вложенные им в эту комнату, проснулись, переполнили сосуд - и вошли в меня. Сияющая золотая радость: я создаю оружие, а не произведения искусства. Вот, что это такое - на самом деле поймать образ и понять как это изменяет меня. Я смотрел в прошлое и сейчас мог в деталях описать, как мой мозг менялся каждый раз, когда я изображал на бумаге окружность, или куб, или вазу. Или лицо Мая. Нет языка, чтобы описать это. Если бы был человек, способный понять меня взглядом - он бы понял. Если бы была такая речь - я бы рассказал. Это заняло бы бесконечно много времени. Время - свёрнутая сама в себя лемниската.

Я смеялся от радости, понимая всего себя как единое целое. Своё творчество, свой путь. Ещё многое нужно увидеть, но я уже знаю что делаю, зачем делаю. Я уже знаю, кто я. И мне смешно всё то, что вгоняло минуту назад в отчаянье. Оно не стало мене значимым, нет. Но утратило могущество. Потому что это я - всесилен.

Всё это переполняет так, что я должен вынести знание наружу. Должен передать. Впечатать на носитель. Иначе давление открытия переполнит под давлением каждую клетку моего мозга, и я умру, взорвусь этим знанием, разлечусь кусками по миру.

Мне нужно выразить его целостным. Ясность - она не навечно, она поблёкнет, и я сам забуду все, что понял в ней. Или не смогу себе поверить. Поэтому нужны доказательства.

Я провёл длинную линию пальцем по стене, уверенный, что останется отпечаток - как оставались следы в моей келье.

Но здесь чужое место, оно с трудом принимает, что я даю. Прикосновения мало.

У меня есть нож.

Нож, которым я резал несуществующую паутину. Её следы на моих руках светятся золотым.

Я провёл лезвием по пальцам, преодолевая инстинкт самосохранения - словно прорывая мембрану. На подушечках открылись остро-больные порезы, капающие кровью сквозь рассечённую кожу.

Сжав пальцы пучком, я провёл по шершавой коралловой стене широкую длинную линию, вкладывая в неё всё, что переполняло меня.

Успев за миг до того, как чувство ясности потускнело, а нанниты перекрыли кровотечение, затягивая порез.

Прямая длинная линия. Великолепная. Идеальная. Неразрушимая.

Могущество вытекло из меня через эту линию, через мою кровь. Не в никуда, но куда-то вверх, на другой, ещё плохо осознаваемый уровень. Впиталось в стену лабиринта и в лабиринт.

Один долгий миг я чувствую целостность спутанности: он - живая роза, ушная раковина, моллюск на дне океана, вечно внимательный радар и изгибы внутри собачьего носа. Мозг. Парсеки данных, свёрнутых в тугой кокон.

Ощущение единства с лабиринтом погасло, но осталось чувство связи. Порезанные пальцы болели. Морщась, я сполоснул их в воде, вымывая из ранок коралловые крошки.

Сидя в воде на корточках, опустошённый, как после многих часов рисования, я любовался восхитительной влажно-рыжей линией, которую обрамляли чужие непонятные слова, всё ещё тёмно-мерцающие. Это самое прекрасное, что я когда-либо видел. Самое восхитительное. Самое настоящее.

- Константин? - Слабо позвал я. Звук фальшив по сравнению с тем, на что глядят мои глаза, сам процесс «слышать» кажется уродливым. Но я должен позвать поэта, мне нужен свидетель. Мне нужен зритель.

Свидетель овеществляет.

- Костя? Проснись. Посмотри. Посмотри на это.

Он не отзывался. Я ждал ещё недолго. Ждал, запоминая, впитывая в себя вид этой линии... впитывая свои чувства. Пока они совсем не поблёкли.

- Константин, ты должен тоже...

Я обернулся, и слова застряли в горле.

Он лежал так, как я его оставил. Лицом в тёмной воде. Коричнево макушкой вверх.

Это галлюцинация.

Это - очередная галлюцинация. Я видел, как его разорвал паук. Я многое видел, что неправда. А теперь - это. Это тоже неправда. Неправда, нет, мне кажется. Может быть, я даже сплю. Это не может быть...

Поэт лежал лицом в воде, и он давно не дышал.

Тяжёлый и мокрый, с холодной кожей. Я упал на колени и толкнул его всем телом, переворачивая. Вскрикнул, когда что-то острое попало на раненые пальцы. Попытался его приподнять, но это было так тяжело... Я тормошил Константина, всё - как в замедленной съёмке.

Его зубы оказались накрепко сжаты. Я пытался разомкнуть ему челюсть, чтобы вылить воду. Используя железку, которой он рисовал, как рычаг. Хрустнул отлетевший зуб. Я услышал, как бормочу извинения.

Я извинялся, переворачивая его на бок и вытряхивая льющуюся и льющуюся изо рта воду. Извинялся, когда бил его по спине. И когда тянул туда, где суше.

И только вталкивая в его лёгкие воздух, прижимаясь ртом к холодному рту, смог замолчать.

Я никогда ни с кем не целовался.

Глупая мысль. Идиотская.

Первые губы, к которым я коснулся, были губами мертвеца. Я знал, что у меня не получится. Ненавидел себя за это знание. За желание сдаться.

Я не умею реанимировать. Нас учат только в теории. Зачем третьему кругу такое? Нам нельзя ни мёртвых, ни живых трогать.

Сейчас всё, что я читал, напрочь вылетело из моей головы. Надо было проверить дыхательные пути..., Атхена, я забыл это... Я сунул порезанные пальцы ему в рот - и отдёрнул, перепугавшись касания к холодному и влажному. Всхлипнул и заставил сделать это ещё раз... что-то гладкое застряло у него в горле. Я достал и выбросил.

Вновь выдыхал в рот поэта - пока моя грудная клетка не начала разрываться от боли. Нажимал ему на грудь - но, кажется, это даже не район сердца. Я не знаю. Я не разбираюсь в этом. Я не знаю, не знаю, не знаю. Меня никогда не учили...

Я прекратил, когда больше не мог сделать ни вдоха в его рот, ни удара в его сердце. Руки болели. Горло. Трахея. И я задыхался.

Константин смотрел вверх, на его ресницах блестели капли. Я не мог закрыть ему глаза. Пусть смотрит.

Он хотел отказаться от конкурса, был готов уступить мне место. А я привёл его в Лабиринт. И перешагнул через него, когда он захлёбывался водой.

Я не мог ничего больше сделать. И не делал.

Сидел над телом человека, которого мысленно уже звал другом, и рыдал.

Я виноват в его смерти. Он доверился, он просил не оставлять его одного. Ведь он чувствовал, что его ум уносит - и поэтому он просил остаться с ним. Присмотреть за ним. А я отключился. Всемогущий я.

Его смерть - на моей совести.

Не просто на совести. На моих руках. Я убил его. Для меня это - конец. Конец учёбы у Мастера, шанса убраться из Атхен. Конец статуса. Не потому, что кто-то узнает - нет, поэтому тоже, поэтому тоже - но из-за того, что я сам так чувствую. Я потерял дэ. Я потерял всё, всё что можно. Эгоистичные мысли. Мне стыдно за них - но Константин уже мёртв, и я думал о себе. О том, что я касался мертвеца. Руками, и ртом. И о том, что я не спас его. И о том, что моя кровь - у него на губах.

Я отвернулся. То, что я вытянул из его рта - камень. Сначала показалось, что это проклятый глаз Алика, но он был не лазурный, а обычный. Тёмно-серый, почти чёрный от воды. Наверное, Костя его вдохнул. С какой силой нужно пытаться дышать, чтобы вдохнуть такой большой?

Пытаться дышать, пока я рассматривал своё «творчество». Линия. Одна линия. Что на меня нашло? Что на меня нашло?

Я не мог плакать беззвучно. Я даже не хотел. И почти не боялся, что кто-то услышит.

Все равно меня обнаружат здесь. Рано или поздно. Лучше - поздно.

Неровные, хлюпающие по лужам, приближающиеся шаги. Я боялся посмотреть в сторону звука. Сидел, уткнувшись взглядом в свои руки, и плакал.

Белые резиновые сапоги остановились рядом. Выше сапог - зелёная тёмная юбка и вся Золушка. То есть Мария.

- Я его убил. - Сказал я хрипло.

Она ничего не ответила. Протянула руку и я, схватившись за неё, встал. Мария Дейке обняла меня за плечи.

Она даже не проверила, жив ли Константин. Прищурилась, изучая разрисованную стену. Я хотел спросить, но Золушка приложила палец к моим губам. Развернулась и потянула прочь.

Я шёл, сжимая зубы и хмурясь, чтобы остановить слезы.

На пятикратной развилке Мария замерла и прижала ладони к стене, опираясь на неё так, словно хотела толкнуть.

Мимо нас, из одного коридора в другой, прошли Фишер и Фредерика. Я отступил за Дейке. Фишер монотонно бубнил - как учитель, которого совершенно не интересует тема, Фред шла за ним на порядочном расстоянии. И Фишер и Фред должны были нас заметить... но не заметили.

Мария оттолкнулась руками от стены, и вновь повела меня вглубь лабиринта.

К чёрному входу в особняк мы прошли путём, который я не знал.

Мы зашли в крохотную комнату на первом этаже. Здесь было только узкое непрозрачное окно и три швабры в углу. Мария села на подоконник, переобуваясь в туфли с супинаторами.

- Это несчастный случай. - Отрезала Золушка, вставая. - Тебя в лабиринте не было.

- А где я был? - спросил я через спазмированное горло.

- На уроке. Со мной. В галерее. Тебе ясно?

Страшно это. Страшно и противно.

Я не умею врать. Но я кивнул.

Потому что это она меня сюда пригласила. Поручилась за меня. Атхена, сколько же ещё людей из-за меня пострадает?

Смерть Константина не удастся замять. Я ведь и не хочу этого... Это несправедливо. Для Кости - несправедливо.

Кажется, что ему не всё равно. Кажется, что там, в лабиринте, он жив. Может, спит. Спит, а мы его бросили. Так всегда: сначала не веришь, потом злишься.

Андрей говорил, не нужно пытаться верить. Нужно действовать, а не циклиться на чувствах.

Мои руки порезаны и в крови. Одежда - мокрая и грязная. Я развернул ладони, рассматривая дрожащие пальцы.

Золушка тоже посмотрела на мои руки долгим холодным взглядом.

- Ладно, пойдём. - Мария опять приобняла меня, выводя из каморки. - Пойдём...

- Мои картины - это оружие. - Тихо произнёс я. Мне нужно было это сказать, почувствовать, как звучит. Сделать мысль словами, а слова - звуком.

- Всё настоящее искусство - это оружие.

- Как ты меня нашла?

- По разрыву. В разрыв оно и входит.

- Кто? - Спросил я, шагая рядом с золотоволосой женщиной, которая пытается меня спасти.

- Искусство. Ты пытаешься быть «наполовину» там, и здесь - наполовину, это приводит к разрыву. В разрыв оно и входит. Искусство, которое оружие.

- Я не понимаю.

- Что тут понимать? Всё что убивает - оружие.

Мария привела меня в спальню и ждала за дверью, пока я переодевался. Я старался не смотреть на кровать Кости. Затем забрала мою грязную одежду и унесла.

А потом отвела в галерею и разделась, сев на высокий табурет модели.

Передо мной сидела прекрасная обнажённая женщина - а я не мог ни смотреть на неё, ни рисовать. Но мне пришлось.

5.3 Золушка

- Что он принял? Телос? Инфекция? Вы принимали это вместе? - Кайл Реган поставил на стол локти, а пальцы сложил домиком так, что образовавшийся угол указывал на меня. - Вы были с бедным парнем все утро. Вы видели. Вспоминайте, Олег. Вы внимательный молодой человек, должны помнить.

Кайл Реган изменился с нашей прошлой и единственной встречи. Постарел. Он крупный человек, с длинными руками и широкими перекачанными плечами. Мне нравятся его глаза: зелёные, с золотыми крапинками, в обрамлении пушистых рыжих ресниц. Четыре года назад у него на голове был такой же пушистый рыжий ёжик. Сейчас ёжик бел, как пух одуванчика и сквозь него просвечивает по-старчески пятнистая кожа, а морщин на круглом лице Регана стало намного, намного больше.

С лацкана деджова пропала звезда старшего дознавателя. Я помню её: восьмилучевая блестящая штуковина, с кроваво-красной точкой в центре, мне всё время хотелось потрогать.

Для «интервью» Регану выделили длинную узкую комнату с единственным окном. Заходящее солнце прогрело помещение, как в парнике. Деджову в его глухой чёрной форме из полиэстера жарче всех.

Я прикрыл лицо ладонью от солнечных лучей. Жаль, от духоты так не спрячешься. Пульс в затылке бился болезненно медленно.

Я забыл, какой тяжёлая голова после того, как поплачешь.

Левую руку я держал под столом, вцепившись в тёплый пластик - он казался мягким и живым.

- Ничего я не принимал. Я проснулся. Мы беседовали. Пошли завтракать. Встретили в кафетерии герру Дейке. Герра забрала меня на урок - а Костя сказал, что не спал всю ночь, и пойдёт ляжет.

Реган спрашивал одно и то же уже седьмой раз. И седьмой раз получал один и тот же ответ. В галерее Золушка заставила меня повторять его, пока язык не начал заплетаться.

Всё равно деджов Реган знает, что я вру. Я знаю, что он знает. Он знает, что я знаю, что он знает. - И как он будет вести разговор, зная, что я знаю, что он знает?... Мысли с трудом ворочались, я запутался. Зря прогуливал техники допросов.

А ещё деджов понимал, как мне больно лгать - и пытал меня ложью. Тяжело и гадко врать о человеке, который умер (нет, я ещё не верю), и который был мне важен. Каждое моё слово измазано в вонючей липкой грязи. Поэтому так хотелось прикрыть губы ладонью. Поэтому нужно контролировать руки.

- Деджов, вы задали достаточно вопросов. - Мария, подпиравшая угол этой пропитанной душным солнцем комнаты.

Реган повернулся к ней всем телом, освобождая меня от тяжёлого взгляда:

- В вашем заведении парень скончался от передозировки. Я задам столько вопросов - сколько нужно.

- В нашем заведении вы по приглашению Мастера. Пока он его не отозвал. - Мария чуть наклонилась вперёд, будто готовилась прыгнуть на деджова.

- Константин не принимал наркотиков при мне. - Устало повторил я.

- Йасай. - Поправил Реган.

- Константин Йасай. Он ничего не вдыхал, не колол, не глотал, не предлагал мне. Все время бормотал рифмы и записывал в блокнот. Мы мало общались.

- Кроме вас он ни с кем не общался.

- Я знаю. Мне его так...

Жаль. Не хватает. Горько.

Дейке оттолкнулась лопатками от стены и подошла к Регану. Наклонилась, заглядывая к нему в лицо, и положив длинную ладонь на плечо мужчины.

- Мы пошли навстречу вашей... организации. - Мария невесомо поправила воротник чёрной формы Регана. - Студентам пора возвращаться к учёбе. Этому студенту тоже.

- Мария... - Попытался я предупредить.

Зачем она оскорбляет город? Дефендоры - руки и уши магистрата, а магистрат может в любой момент вышвырнуть её из Атхен. Нельзя, чтобы они сцепились.

- ...Пожалуйста, найдите виновного. - Сказал я Регану, поднимаясь. - Но я не могу ничего больше добавить...

Реган встал резко - Мария пошатнулась, и схватилась за край стола, чтобы не упасть. Деджов уставился на меня давящим взглядом не по-мужски красивых глаз.

Когда я входил в эту комнату, то споткнулся. Потому что понял, что он узнал меня. Дёргался вначале тоже поэтому. Впрочем, нет, я боюсь дефензивы, и это правильно их бояться - неважно, что её представляет хороший человек.

- Выйдите. - Повернулся Реган к Золушке. Мария не сдвинулась с места.

- Выйди, пожалуйста. - Повторил я его просьбу. Оставаться с ним наедине не хотелось, но я должен знать, что Регану нужно сказать.

- Нет.

- Мария, пожалуйста?

Золушка скрестила руки на груди и поставила ноги на ширине плеч. Не уйдёт.

- В прошлую нашу беседу я вам кое-что предложил. - Напомнил мне деджов. - Это предложение ещё в силе.

«В следующий раз это будет не разбитая голова и поломанные пальцы», - сказал Реган, пока мой брат неловко давал взятку хирургу в другом конце коридора. К счастью, врач их умел брать. «В следующий раз никого может не оказаться рядом, чтобы его остановить».

Тогда я дал себе слово, что не будет ни секунды, когда мы с отцом останемся наедине. Я сдержал его.

- Нет. По-крайней мере сейчас, - ответил я мужчине. Четыре года назад я отвернулся к стене. Четыре года назад у него под началом служило семь человек. Я кивнул на его лацкан, где прежде была красивая звёздочка. - Мне жаль. Из-за меня это?

- Вы не пуп земли, Лирнов. Разговор не окончен. - Деджов глянул грозно на Золушку и вышел, унося пустой комплект для анализа крови. У меня он её брать не имеет права. В отличие от других.

Дверь за деджовом закрылась с влажным герметическим шлепком.

- Что это значит: «По-крайней мере сейчас?» - сузила взгляд Мария.

- Вы даёте нам наркотики?

- Нет, конечно. Это было наглое и лживое обвинение.

- Костя мёртв. Это не моя вина... не только моя вина, раз он захлебнулся потому, что был под кайфом. - Так сказал Реган. А он честный до боли в зубах. Был честным.

- Тише...

- Это не моя вина. - Понизил я голос. Пытаясь убедить себя, убедить её. Я не виноват, просто я был рядом... был рядом, и не спас.

- В здании нет и не было запрещённых веществ.

- Тогда что со мной происходит?

Дейке молчала. Наркотики - это бы всё объяснило. Почти всё.

Я развернул скетчбук, который брал с собой на допрос - с ним спокойнее. Пролистал до последней страницы и протянул Золушке.

Набросок я сделал, ожидая под дверью, пока Реган беседовал с Индией. На нём лес и холм, и знакомые, десятки раз нарисованные кусты и деревья. По склону, в разорванной и окровавленной одежде мчится Золушка. Вепря ещё нет, но тень его огромна и застилает пейзаж.

На этом рисунке вместо девочки, которую я всегда рисовал, холёная женщина со старыми увечьями.

Мария побелела и швырнула скетчбук на стол.

Прежде чем я успел забрать, схватила его и выдрала страницу. Сложила четырежды и спрятала в карман.

- Есть ещё? Здесь есть ещё я? - Дейке пролистала лихорадочно блокнот. - Ты ещё рисовал меня... так?

- Нет...

Мария шагнула ко мне - я отступил, испугавшись вдруг золотоволосой женщины. Страх на разное толкает... нехорошее.

- Точно? Больше нет таких рисунков? Ты уверен?

- Только тот, что я принёс к началу конкурса.

- На нем не разглядеть. - Отмахнулась Дейке. - Больше нет?

Я качнул головой отрицательно, потом вспомнил про полотна, украденные Аликом.

- Никто не должен знать. Не должен видеть. Никогда. Не рисуй больше меня... такой. Обещай, что не будешь!

- Или что? Из конкурса выгонишь? Что в них такого?

- Или мы оба мертвецы.

Тогда, четыре года назад, когда отец сломал мне пальцы, чтобы я не рисовал, Регану не повезло - именно он дежурил в городской больнице, куда со мной примчался Андрей. Реган хотел, чтобы я публично требовал справедливости. Каждый имеет на неё право. Предлагал хорошего обвинителя от магистрата, как будто можно идти против Брацлава Лирнова войной. Мне было двенадцать, но это я, а не он, понимал, что не будет никакой войны. Регана отправят куда-нибудь на третий уровень рыбьего города - присматривать за рабочими с ай-кью ниже восьмидесяти, или сразу задушат. А для меня дома все будет так же - только хуже.

Но Мастер - не мой отец. Если бы я сказал дознавателю дефензивы «уведи меня отсюда», или, ещё хуже, правду - то он бы увёл. Обеспечил убежище и защиту. Может быть, даже возможность рисовать.

Но здесь останутся Май, и Фредерика, и Индия, и Ксавье, хоть он и плохой человек. И Золушка.

Мария Дейке отвернулась к окну, расправила вырванный лист и склонилась, рассматривая.

- Расскажи мне, пожалуйста. - Я хотел её коснуться, но не посмел. - Пожалуйста, я должен знать. Иначе мне не выпутаться.

Мария выпрямилась и пошла к выходу.

- Пойдём, найдём место удобнее. - Сказала она от двери.

Мы поднялись на второй этаж. Мария отперла дверь одной из комнат и пропустила меня вперёд. Войдя следом, закрыла на ключ.

Гостиную заполняли холодные цвета лета: синий диван у стены, золотые обои и золотой мягкий ковёр на полу, окна и выход на балкон занавешивали тёмно-зелёные портьеры. В трёх углах комнаты - три кресла, все разных оттенков синего. В длинном книжном шкафу - единственная книга, на тумбе - пасьянс из странных цветных карт.

Комната пахла Марией. Женщина, не обращая внимания на меня - я едва успел отвернуться - разделась, на ходу сбросив пиджак и брюки.

- На остальном шрамов нет. - Сказала Мария Дейке. - Ты же видел.

- Не поэтому. Просто неприлично...

Дейке некрасиво фыркнула.

Тем более неприлично, что это, кажется, её комнаты.

Я повернулся. Мария завязывала пояс тяжёлого золотисто-зелёного халата. Её волосы струились густым сверкающим каскадом - хотелось намотать их в кулак, чтобы убедиться, что они настоящие. Что вся она настоящая.

Она подтвердила, что она - Золушка. Ведь так? Она - девушка из моих снов, которую я мечтал спасти?

Мария опустилась на диван, сбросила туфли под полами халата, скрывая стопы, и села, подвернув под себя ноги. Похлопала ладонью рядом, подзывая меня как собачку. Я пожал плечами и сел.

Только с другой стороны.

Мария вытерла ладони о край дивана, прежде чем вновь достать набросок и впиться в него взглядом. За это я простил ей все плохие дела прошлого и половину плохих дел будущего. Не считая манер.

Она разглядывала эскиз, а я разглядывал её.

Я изрисовал десятки листов, на которых молодая Золушка бежит сквозь лес, падает, прячется за деревьями. Играет на флейте, спит, свернувшись дрожащим клубком. Везде юная, прекрасная в промежуточном совершенстве. Я видел её почти ребёнком - но предчувствовал, какой она вырастет.

Очень красивой.

Очень сильной.

Золушка провела ногтем по краю кабаньей тени и нахмурилась.

- Что-то не так? - Тихо спросил я.

- Ты не это должен был видеть.

- Не «это»? А что?

- Буфера. - Дейке подняла на меня карий взгляд. Серьёзно: - Ты должен был видеть буфера. Тебе же пятнадцать.

Я вскочил. Прошёлся из угла в угол. Опять мне про возраст! Да сколько же можно?!

- Шестнадцать мне почти! Что я должен был видеть? Как ты это делаешь? Зачем?

Получается, она намеренно мне снилась все эти месяцы. Мучила меня. Но это... это ведь и прекрасно было. Прекрасно и мучительно.

- Я же думал, что ты умерла! Что эта тварь убила тебя! Я же... Зачем?

- Всем нужна муза. - Спокойно. - Я это умею.

В галерее десятки портретов Марии, написанные разными людьми. Она им всем снилась? Всем приходила как нечто... высшее, значимое. Образ, который пытаешься удержать кончиками пальцев. И прикусываешь их в отчаянье, когда на бумаге получается - «не так».

Все ученики Мастера видели её во сне, как я? С её... буферами. В смысле - грудью?

Наша встреча не была случайной, она охотилась за мной по приказу Мастера. Не зная, кто я, но входя в мою голову. Выманивая. Что было бы, появись её портрет на выставке? Меня бы тут же пригласили к Мастеру учиться? Для этого Алик забрал мои работы? Выставиться где-то? Или чтобы я не выставлялся? Нет, нет, это уже безумие...

- Где те, кто рисовал тебя прежде? - Я вернулся на диван.

Ученики Мастера, которым она являлась голая в сны, где они? Я ревновал и боялся одновременно - самое глупое сочетание на свете.

- Живых нет.

Мария Дейке откинулась на диванную спинку, ожидая реакции. Какой? Что я вскочу и убегу? Начну вопить в ужасе, чтобы Реган меня забрал? Не поверю ей?

Я реагировал никак. Уставился на неё серым взглядом отца.

Мария умеет сниться, хуже - становиться навязчивой идеей. Она такая же, как Саградов и его люди. - Раз.

Мария из другого города. Как и Мастер. Как и Девидофф с её переменным акцентом и Каладиан со своими дипломами. Дом Саградова стоит за чертой города потому, что он тоже, наверное, приезжий, и не получил права на строительство в Атхене. Лиана родилась в Атхене, но она трижды уезжала. - Два.

Лиане был нужен Андрей. Саградову я. Мастеру тоже нужен я. Но не я один. Здесь слишком много людей, чтобы поймать только меня. Конкурс Мастер организует не впервые. - Три. Но Фред, Ксавье, Константин, Индия - они не ариста. Следовательно, Мастеру нужен я не потому, что я - ариста, и не потому, что сын Лирнова. - Четыре.

Живых учеников Мастера нет. Художников - точно. Если верить Золушке. - Пять.

Кто-то убивает ясновидящих. - Шесть.

- Анализируешь? - Сбила меня Дейке.

- Нет. Считаю.

- Ты можешь больше.

И она туда же.

Я нарисовал её прошлое. - Семь. Нет, не семь. Раз она умеет внушать, то могла подсознательно поделиться травмирующим инцидентом.

Семь - это то, что я иногда вижу с закрытыми глазами. И вижу страшное.

- Вы ненормальные. - Сказал я шёпотом. - Ты, Мастер, Фишер, Агата. Вы ненормальные, вы находите таких же... больных. Ломаете их сначала, а потом убиваете.

Смешно, больно и горько. А ведь я думал, что она - Золушка, волшебная четырнадцатилетняя фея, которую нужно спасти.

- Агата - нет. - Мария встала и, прихрамывая, подошла к тумбе с пасьянсом. Достала из неё бутылку с оранжевым соком. Налила в два стакана, один протянула мне.

- Реган говорил про наркотики. - (Восемь) Напиток дрожал в стакане. Моя рука дрожала.

Дейке обняла пальцами мои пальцы, прижимая сверху, поднесла мой стакан к губам и отпила коротко. Отдала. Затем села на место и выпила разом половину из своего стакана.

- Примерно так. - Мария облизала губы. - Но всё сложнее.

Мария Дейке коснулась влажными пальцами моего виска. Погладила быстро бьющуюся жилку. Меня бросило в жар от того, как она близко.

- Ты мне доверяешь? - Спросила Золушка.

- Довольно сложно доверять, после того, как узнаёшь, что тебя хотят убить.

Она хмыкнула. Допила сок, забрала у меня стакан, из которого я так и не попробовал, и поставила его на пол.

Это глупо и, наверное, часть её чар. Часть её волшебной золотой ненормальности, но да, я ей верил.

Дейке вдруг наклонилась и прижалась здоровым ухом к моей груди. Шевельнулась, устраиваясь удобно и оплетая меня руками. Она пахла нежно и сладко - я и в снах чувствовал этот запах.

Сердце от неожиданности подскочило к горлу и начало быстро-быстро маршировать. В груди, там, где она касалась - плавилась сердцевина трепетного и сладкого металла. Я замер, словно мотылёк на булавке.

- Закрой глаза. - Шепнула Золушка.

Я закрыл. Прислушивался к ощущению её щеки и её сверхъестественно мягкой груди. Может, это лишь повод? И Мария Дейке просто хочет прислониться ко мне. Обнять меня. Ради себя, или ради меня.

Золушка фыркнула.

Тонкий щуп протянулся в моё сознание. Он был создан из материи моего ума - как моя же мысль, только эта мысль не гасла, а длилась и длилась, в ней не было слов - лишь присутствие и направление. И управлял ею не я.

Щуп вытягивался, как растущее нервное волокно. Касался моих мыслей и страхов (они вспыхивали и тут же гасли, уходя в скрытый порядок небытия), но искал глубже: в намерения, настроения, глубокие тёмные желания.

Слабая музыка пропитывала зондирующую меня мысль. В ней сменяли друг друга то фортепиано, то скрипка, то флейта. Мелодия, нежно-белая, как ландыши, переливалась, не умолкая и не теряя чистоты гармонии. Вот чем была Золушка. Музыкой.

Юная Мария Дейке бежала по лесу. Её дыхание хрипело, сучья с треском ломались под её ногами. Она ойкнула неудачно став. Кровь оставалась на земле там, где ступала её раненая стопа. В холодном воздухе дыхание собиралось паром вокруг бледного перепуганного лица.

Она обернулась к преследующему её вепрю, но встретила вдруг мой взгляд. Впервые увидев меня.

- Мы остановим Мастера. - Прошептала Мария Дейке, как будто опасалась, что и здесь её могут подслушать. - Но мне нужна твоя помощь.

Я хотел сказать «всё что угодно», но она перебила:

- Ты должен покинуть конкурс.