Глава 6 Диссоциация

6.1 Сом в Подземелье.

Золушка проводила меня в комнату с прозрачными стенами, где проходил наш первый урок. Остановилась, привлекая молчаливым присутствием внимание учеников.

- Вы все слышали, о трагедии. - Произнесла она тихо. - Но это не должно стать преградой для творчества.

Она так легко говорит «творчество», когда сама созналась что цель конкурса - искалечить нам психику. Как я вообще могу ей верить?

Мария осмотрела класс, заглянув в лицо Фред, Индии и Ксавье:

- Наоборот, творчество должно быть вашей помощью и вашей отрадой. Вы должны уметь переплавлять в него любые эмоции.

И, мягко улыбнувшись, Золушка поманила к себе Индию:

- С тобой хотят поговорить ещё раз.

Маленькая девушка вышла, шурша оранжевым сари и обдав меня сандаловым ароматом. Уши Индии закрывали большие наушники.

Комната выглядела мрачно. Ксавье обрисовал свободную стену синими, чёрными и красными остроугольными треугольниками. Он и сам был - синее, чёрное и углы. Фред была в чёрном, и повязала на голову чёрную бандану.

Фредерика пнула ногой в собственную тень, прогнулась мостиком, переступая через подушку, и оказалась рядом со мной. Цепочки на её джинсах звякнули рваным аккомпанементом. Топ с тонкими бретелями открывал загорелый крепкий живот, мускулистые руки и приподнятую грудь. По шее, под край топа, стекала длинная штриховая линия татуировки. Я не пялюсь, она просто красивая... ладно, пялюсь.

- Что у тебя... спрашивали? - Фредерика ещё не отдышалась после боя-танца, который прервала Золушка. На её ключицах созвездиями блестели капельки пота. Она единственная, кого Реган ещё не допрашивал.

- Видел ли я, как Костя принимал наркотики.

- А ты видел? - Фред стянула платок с головы и вытерла им шею.

- Нет. Я не думаю, что это...

- Хорошо, что блондин убрал поэта. - Поднялся со своего угла Ксавье. Меня пронял озноб: откуда он знает?

Ксавье шатался, шагая к нам. Его худое лицо растянулось в широкой уродливой улыбке человека, который не привык отвечать за свои слова. Или у которого есть доказательства.

- Это же ты его убил. - Повторил он довольно. - Чтобы меньше конкуренция. Теперь тебя за это заберут.

Я молчал.

- Я скажу, что это ты. - Ксавье улыбался так широко и напряжённо, что треснули серые пересохшие губы. Он облизал выступившую кровь.

- Это был несчастный случай. Агата сказала... - Фред.

- Не имеет значения. Достаточно шепнуть кое-кому...

Он прав. Экосфере хватит «неназванного источника», малейшего повода, чтобы расторгнуть мой кратковременный договор с Мастером и силой меня увести.

- Блондинчик же у нас корпорации принадлежит. - Продолжал Ксавье. - Его заберут на исследования. В черепушку заглянут. Может быть, там есть что-то ценное. Корпоративно-оплаченное.

Фред на него бросилась.

Взорвалась как миниатюрный чёрный вихрь. Обрушилась мельницей ударов ног и рук - по корпусу, по бёдрам, целясь кулаками Ксавье в шею, а ногами - в пах. Ксавье отскочил. Ударил её в ответ - в лицо.

Фредерика налетела на его кулак, её голова дёрнулась назад, зубы клацнули.

Ксавье застыл, удивлённый, кажется, сам. Фредерика встряхнулась и прыгнула на него вновь. Озлобленная, быстрая и прекрасная.

Её удары доставали высокого художника, он отступал и размашисто бил в ответ. Фред просто не могла ударить достаточно сильно. Она танцовщица, а не боец.

А у Ксавье длинные руки, и совсем нет тормоза.

- Хватит! Вы, хватит! - Я сбросил оцепенение и встрял между ними. Кулак Фредерики влетел мне в ухо - до гулкой боли в самом центре черепа. Нет, она не слабо бьёт. - Хватит, хватит, перестаньте!

Фредерика смела меня, ударив снизу по ноге - так что я полетел на пол. Я мешал ей - она убирала препятствия. Она уберёт все препятствия на своём пути.

- Кхааргв! - Крик Фишера ударил по барабанным перепонкам.

Тощий пепельноволосый мужчина, похожий на нутрию, влетел в класс. Отшвырнул Фред и Ксавье друг от друга - словно те ничего не весили:

- Кто начал?

- Олег и Фредерика на меня напали. - Прогундосил Ксавье. Из его ноздрей текла кровь, сбегая на верхнюю губу и расходясь в стороны - как гротескные усы.

- Это не...- Начал было я, но заткнулся под взглядом Фишера. Показалось, что он сейчас вцепится острыми зубами мне в горло.

- Молчи. - Одёрнула меня Фред, шёпотом. Подошла и помогла подняться.

- За мной следуйте. - Процедил Фишер, разворачиваясь на каблуках. - Вы двое.

Ксавье победно улыбнулся сквозь заливающую рот кровь.

Фредерика, убедившись, что Фишер не видит, показала пальцами Дитеру знак пениса. А я захватил по пути пальто. Если это - время бежать.

Мы шли по коридору и отпечаток кулака Ксавье на лице Фредерики из розоватого становился красным и вздувался. Удар задел её губы и щёку, и скулу. Что за уродом надо быть, чтобы ударить женщину? Мне даже смотреть больно.

Фред злилась, и поэтому я молчал. А ещё она боялась Фишера - держалась от него на приличном расстоянии и дёргалась, когда он шаркал. Её страх как тёмно-синее желе, через которое приходилось проталкиваться, чтобы сделать шаг вперёд. Фишер и на меня навевал жуть, но я пошёл чуть впереди - закрывая Фредерику от помощника Мастера.

По пути мы не встретили никого, хотя особняк кишел дефендорами. Фишер вёл нас вниз по лестнице и в подвал. После первой же открытой двери в лицо дохнуло холодом и влагой.

- Куда мы идём? - Процедила сквозь зубы Фредерика.

Девушка обхватила себя руками за плечи. Я снял пальто и протянул ей. Удостоился продолжительного и недоброго взгляда.

- Пожалуйста, возьми.- Шёпотом сказал я. Фред открыла рот, чтобы возмущаться.- Возьми. Ты же меня защищала.

Фред крепко сжала губы. Потом передумала, невнятно пробормотала благодарность и поспешно заползла в рукава.

- Там замки магнитные. - Подсказал я, заметив, как она водит пальцами по лацканам.

- Разберусь.

Фишер отпер дверь-решётку и пропустил нас вперёд.

- Так куда мы идём? - Повторила Фредерика, оглядываясь.

Помощник Мастера щёлкнул переключателям. Свет зажёгся слабый, и сильнее не разгорался:

- В лабиринт.

Я знал, до того как он ответил: выметающее давление сжало моё сознание. Сначала, как тонкий едва заметный поток, затем - полноводная река, проходящая через глаза и затылок. Сродни боли.

Как и с болью, казалось, что поток станет меньше, если ему поддаться. Не потому, что река уменьшится - просто я стану крошечным. Сила потока пропорциональна площади поверхности, что оказывает сопротивление.

Стены коридора выстилали старые трубы, кое-где ржавые, кое-где обмотанные лохматой изоляцией. Он плавно уходил вниз.

- Но лабиринт ведь наверху...? - Фред зябко ёжилась, так и не справившись с застёжками.

- По-твоему, у лабиринта всего один вход? - Усмехнулся Фишер.

- А выходов сколько? - Спросил я. Хотелось коснуться стен. Хотелось сделать что-то, чего я не делал прежде, чтобы разрушить захлёстывающее дежавю. Не получалось. Каждый шаг был повторением других шагов, каждая мысль - других мыслей, уже приходивших, но забытых. Я на рельсах, с которых не свернуть.

- У лабиринта нет выхода. Только центр. Хватит разговоров.

Фишер ускорил шаг - и Фред тоже, чтобы успевать за ним. Я всё-таки остановился. Коснулся ближайшей трубы. Она была горячей.

Фишер вёл нас не наверх - не в тот лабиринт, где тело Кости фотографировали, исследовали и упаковывали дефендоры. Там везде моя ДНК. Золушка сказала, всё смыла вода. Она не знает, что Реган будет искать ответы, пока не найдёт. Это мне в нём нравится. И это меня в нём пугает.

- Олег? - Окликнула Фредерика шёпотом. Я встряхнул головой и догнал бегом. Эха не было.

Поток усиливался пока мы не пришли в квадратную тёмную комнату. Здесь он усилился так, что у меня волосы вставали дыбом, а глаза хотелось вынуть пальцами из черепа.

В комнате лишь два источника света - мутная полоса из коридора и её отражение от квадратной штуковины в центре комнаты. Зеркало там, что ли?

Фишер положил на пол два включённых фонарика.

- Какая сегодня задача? - Притопнула ногой Фред. - Что мне делать...?

Фишер развернулся и ушёл, закрыв за собой дверь в коридор. Замок щёлкнул, как переломанная ветка.

В темноте живёт нечто злое, ждущее... Ждущее, пока я войду в её покои, как в клетку со зверем. Не только спрут. Спрут - самый голодный, и самый близкий ко мне. Есть и другие.

Я бросился к фонарику. Он испускал пятно света размером с ладонь. Так что у нас с Фред две ладони на двоих - ощупывать тех, кто притаился во тьме.

- Осмотримся, да? - Мой голос сорвался.

Жёлтые лучи выхватывали запылённый потолок, рыжие пятна, покрывающие стены. Глаза медленно приспосабливались, чёрная тьма выцветала в тёмно-серое, а из него - в пепел. Пятна на стенах, стоило присмотреться, оказались росписью: подделкой под наскальные изображения. Здесь были огромные черноглазые бизоны, чья шерсть свалялась и спускается до копыт. Кошки... или что-то похожее на кошек, с длинными передними зубами и короткими хвостами. Медведь, вставший на дыбы - я отшатнулся от него, показалось, что сейчас бросится. Десятки отпечатков рук. Ещё бизоны.

Это было чьё-то место для рисования. Пропитанное его душой и его навязчивыми образами. Или её.

- Почему они не изображали растений? - Спросил я.

- Чего?

- Растений. Почему пещерные люди их не рисовали?

- Тебе думать больше не о чём?

Фредерика пошла к блестящей штуке в центре зала. Я последовал за ней.

Ладони-лучи отразились от тёмной поверхности и ушли вверх, освещая потолок с непривычно соединёнными рисунками созвездий. Левее карты звёздного неба, расставив угловатые крылья, парил орёл.

Немного света проникло за зеркальный барьер водной глади. Мы стояли у квадратного озера под самым лабиринтом. На дне тёмного водоёма лежали круглые белые камни.

Фред встала на колени, заглядывая вниз.

- Здесь глубже, чем кажется. - Предупредил я.

Она во что-то всматривалась. Я тоже опустился на колени, наклоняясь над водой.

Четыре натянутых цепи с крупными железными звеньями обвивали камень. Но чем дольше я вглядывался, тем яснее видел: на цепи огромная, обросшая наростами и серым налётом, рыба. Глаза, выступающие из широкой морды, заросли шкурой. Жабры медленно открывались - и закрывались. Усы двигались, колышась лёгким водным потоком. На дне лежал старый слепой прикованный цепями сом.

Фредерика взяла камешек и бросила в животное.

Камень утонул мягко и в стороне. Она бросила ещё один.

Я набрал пригоршню гальки и тоже запустил в спящую рыбу.

- Я бы такого не делал. - Раздался голос у меня за спиной.

Мы с Фред вскочили одновременно. Камни из кулака высыпались в воду и на каменный пол.

В перекрестье дрожащих лучей наших фонарей стоял Мастер Седек. Он был так высок, что его тень закрыла разом всю настенную живопись. Пышная шевелюра цвета перец-с-солью спускалась ему на плечи. От света он щурился.

Я начал кланяться, Мастер остановил жестом.

- Почему? - Спросила Фред, опустив фонарь вниз - на его ноги. - Мы ничего такого... хотели только посмотреть.

- Потому что это мой питомец. - Голос Мастера звучал низко и магнетически. Как будто под каждой фразой он подразумевает больше, чем говорит. - Так же, как и вы. Он чувствительный.

В прошлый раз Мастер сидел в инвалидной коляске, и выглядел лет на пятнадцать старше. Сейчас - как будто ему слегка за пятьдесят. Он силен, как сильны здоровые крепкие люди. Тёмный костюм, золотой перстень и золотая цепь с квадратной эмблемой на шее. Смуглое вытянутое лицо, тонкий в переносице и широкий у основания нос, внимательный взгляд пробирающий насквозь. Он подходил к нам - и будто занимал всё пространство. Можно или пятиться - или остаться на месте, погрузившись в его присутствие. В его уверенность, спокойствие. Защиту.

- Как вы провезли рыбу через границу? - спросил я. - Ведь таможня...

- Приобрёл в Атхене. Роскошный, верно?

Верно. Сом огромен. Кажется, что он тут, на дне искусственного водоёма, прожил вечность. И ещё вечность проживёт. Мне захотелось его нарисовать.

Но есть более важные вещи. Например, скажет ли Мастер Фредерике, что Ксавье прав. Что это я убил Костю. Золушка наверняка ему доложила. Тогда я потеряю ещё одного почти-друга... Захотелось нырнуть в озеро и уснуть в нём, рядом с чудовищной слепой рыбой - лишь бы никто не винил меня в смерти поэта.

Но это я сам себя обвиняю. В первую очередь - я. Потому что это я виноват. Больше никто.

- Почему вы не работаете? - спросил Мастер.

Фредерика пожала плечами:

- Нет настроения.

- Вы должны уметь творить в любом настроении. - Повторил Мастер слова Золушки.

- Горе - не настроение. - Прошипела Фредерика.

Эхо, которого прежде не было, завопило «ение!», «ение!» Так пронзительно, как будто отвёртку впихнули в ухо. Ноги подкосились, и я упал на одно колено.

Сом очнулся и заметался из стороны в сторону. Цепи, протянутые через его тело, натянулись. Кровь из открывшихся ран колыхалась вокруг рыбы тёмными грозовыми облаками. Бедная тварь. Бедное обречённое животное.

Я задохнулся от жалости и вины.

Мастер держался за висок, будто ему тоже больно. Фредерика переводила растерянный взгляд с него на меня. Она ничего не чувствовала.

Боль отступила медленно, впиталась в череп как в губку. Мастер убрал руку от головы. Рыба на дне озера успокоилась.

- Фишер давно на вас работает? - Спросила вдруг Фред. - Кто он такой?

- Уже много лет. Что ты хочешь знать?

- Хочу знать зачем он вам. - Вполголоса.

- Почему ты спрашиваешь?

- Он меня отвлекает. - Мрачно. - Я не хочу больше видеть этого человека...

- Он тебя вдохновляет. - Поправил Мастер с ласковой улыбкой. - Я знаю это. И ты это тоже знаешь, моя дорогая.

Вокруг сома клубилась, растворяясь, чёрная рыбья кровь.

Показалось, что она красная. Как у людей. Красная кровь на сером асфальте. Искорёженные куски железа по всей дороге. Автомобили, тормозящие - или проезжающие мимо места автокатастрофы. Густая лужа, перетекающая через пунктир разделителя, словно язык.

- А меня отвлекает Май. - Произнёс я, сморгнув непрошенную фантазию. Если можно Мая отсюда убрать...

Я повернулся к Мастеру и встал напротив. Он выше Саградова, но ниже моего отца - все равно приходилось задирать голову.

- Я хочу, чтобы вы его уволили. - Встретил я его взгляд.

- Ты хочешь? - Губы Мастера изогнула улыбка.

- Да. Хочу. Я прошу вас об этом. Пожалуйста. Чтобы я его больше не видел.

- Почему же он тебя отвлекает, Ольгерд? - Все с той же улыбкой.

Всё он знает. Он нанял Мая, чтобы я не ушел. Он сейчас спрашивает меня - и спрашивает при Фредерике, зная, что я не могу ответить. И Май останется. Здесь, где меня едва не убило дерево с серпами. А Константина убило что-то... что-то, помимо моей безответственности. Здесь, где у нас то ли галлюцинации, то ли видения. Где, Золушка что-то задумала. Май и без того из-за меня попадал в неприятности. Это вопрос его безопасности. Его жизни.

Если он уйдёт, я его не увижу больше. Вообще никогда. Не самая высокая цена.

И всё равно - очень тяжело сказать.

- Потому что он работает на моего брата. Следит за мной. - Голос дрогнул и ушёл вверх. Ох, Атхена, когда же я научусь лгать?

- Хм... - Улыбка Мастера тёплая, покровительственная - и пугающая до дрожи в позвоночнике. - Это уже не имеет значения, Ольгерд.

- Почему? - Хрипло спросил я.

- Ты нашёл своё место в Лабиринте, твой учитель больше не нужен. Я его отпущу. - Мастер неуловимо приблизился. - Если выполнишь одно условие.

- Какое?

- С Золушкой ты тоже не будешь видеться. Разговаривать с ней. Рисовать её. ...Отвлекаться на неё.

Поток давления усилился, накатывая новой волной дурноты. Мешая думать, мешая понимать. Мастер знает о Мае. Знает меня так, как я не знаю сам. И он назвал Марию Дейке Золушкой. Откуда ему известно, как я зову её мысленно?

Нужно уйти отсюда. Уйти, а то я сейчас отключусь... Я отвернулся и опустился на колени, спиной к Мастеру - лицом к воде.

Нет, я не люблю Марию. Это всё... навеянное и гормоны. Она очень красивая. Мне хочется её писать. Хочется её защищать. Знать, что с ней все в порядке. Хочется быть с ней рядом. Но я её не люблю.

- Что ты видишь в воде? - Наклонился ко мне Мастер

Спиной вперёд я отполз от бассейна - пока не упёрся в ноги Седека, который почему-то оказался сзади, а не сбоку. Дальше отступать некуда.

- Рыбу я там вижу. - Буркнул я.

Вздрогнул, поняв, что выдал нечто важное.

Отражение Мастера улыбнулось. Присело на колено за моей спиной:

- Всмотрись лучше. - Произнёс он. - Всмотрись лучше.

Седек нажал мне на плечи - и я передвинулся, подчиняясь. Оказываясь над водой. Заглядывая в воду.

Мои волосы светились мертвенно-белым, широко раскрытые стеклянные глаза смотрели в никуда. Я наклонился ещё ниже, заглядывая вглубь.

Когда Костя лежал лицом в воде, концы его прядей плавали вокруг. Как мусор. Он ещё был тёплым. Но его волосы, его тело, его жизнь - всё это уже было мусором.

Потому что я рисовал, когда он умирал. Потому что для меня искусство важнее человека. Линия из крови, квинтэссенция искусства, впитала моё могущество и впитала жизнь моего друга. Я убил его: я привёл его в лабиринт, я не следил за ним. Увлёкся галлюцинациями. Пауки и творчество. Это всё - я. Он мне доверял, он хотел уйти, а я теперь...

Мастер не усиливал нажим - я сам подался ближе к воде. Там очень глубоко. Я наклонялся и наклонялся. Сила тяжести сделает за меня то, на что у меня самого не хватает духа.

Я должен умереть. Давно должен был. Чтобы не мешать, чтобы никто больше не погибал из-за меня. Всем так лучше будет. И маме, и брату. И Маю. И Золушке.

И мне, наверное.

Всё закончить - это будет почти свобода. Я ведь хочу свободы. Максим хотел, чтобы я его убил и помог освободиться. А я даже этого не смог, жалкий ариста.

Тело хочет жить. Клетки моей кожи, крови, печени, костей хотят жить. Миллиарды крохотных наннитов корпорации хотят жить. Меня сотрясает крупная дрожь. Я смотрю на дно, в темноту. Там, где ждёт безглазый сом. Волокна моего мяса, разбухшие от воды, станут его пищей сегодня. Будет от меня хоть какая-то польза.

- Поэт должен был выиграть конкурс. - Мастер ласково положил руку мне на затылок. Как в детстве, когда мама успокаивала мой страх темноты. - Это была его награда. Он шёл к ней всю жизнь, всю жизнь. Его награда и его шанс. Он ведь говорил тебе, что он из приюта? Что он работает с десяти лет, чтобы оплачивать книги и бумагу? Он должен был выиграть. Иметь свой дом. Ему этого очень хотелось, мальчик. Дом, семью. Ты забрал у него все это. Как берёшь у других. Потому что тебе стоит лишь захотеть... ты такой. Ты ничего не сделаешь с этим. Ты как Чумная Мэри - разрушаешь жизни, которых касаешься.

Это правда. Я уничтожил жизнь Мая. Моего брата, ...убил Алика, убил Костю.

На дне водоёма лежал мёртвый поэт. От него расходились сияющие золотые лучи. Тёплые, словно солнце. Острые, словно звезда старшего дознавателя. Всматриваясь в один из лучшей, я увидел Костю живым. Взрослым. Стареющим. Видел его ругающимся с красноволосой женщиной - и занимающимся с ней любовью на кухонном столе. Видел его сборники - жалкие тонкие тетради. Видел, как он читает вслух стихи то одним людям, то другим. То в одиночестве. Хмурясь и шевеля губами. Я не слышу его. Я - зрение.

Маленькая квартира со старой мебелью и пыльными шкафами. Ребёнок с подбородком, как у Кости. Мужчины, с которыми он спорит и пьёт.

Жизнь.

Не слава и признание, не поездки в другие города. Но жизнь. Может быть, серая, может быть простая... откуда я могу знать? Я не знаю.

- ...он писал светлую поэзию. - Говорил Мастер. - Прославляющую дружбу и мечту, всё то, чего так не хватает этому миру. Он создавал великие вещи. Он мог стать гениальным, пройти на пласты бытия, что тебе никогда не приснятся, Ольгерд... ты лишил его этого. Ты лишил всех этого. Ты все забрал, мальчик, как забираешь всегда...

Меня как будто свернули и сунули в крохотную коробку, и в ней встряхивали. Зубы стучали. Я всхлипывал - сухой голый звук, такой же пустой, как и я. У меня нет слёз, нет слез, чтобы оплакать моего друга, ни его жизнь, ни его смерть.

В отражении лицо кривится, как будто передразнивает. Шут на пиру смерти.

В глубине озера вырываясь, дёргается сом. Натягивает цепи, сдвигает зубцы невидимого, удерживающего его механизма.

Справа от меня отражение окаменевшей Фред прозрачно-серое. Её лицо искажено и неподвижно - как маска.

Маска гнева.

- ...конечно, мир забудет Костю. - Ещё мягче, ещё тише, говорил Мастер. - Он всегда забывает. Всегда забывает всех. Великих и убогих. Каждая жизнь священна, но есть жизни священные и бесценные... Есть те, которым суждено гореть как фонарь в ночи. Когда их гасят...

- Убила бы его. - Процедила Фред сквозь зубы. - Убила бы того, кто убил нашего поэта.

Я тоже. Я бы тоже его убил. Я хочу этого. У меня нет больше дэ, чтобы остановить меня. Чтобы жалеть о поступке, который нелицеприятен. У меня больше нет лица. Только эта смешная, сжавшаяся в спазме, рожица. Разве это я? Костя заслуживает отмщения. Заслуживает расплаты. Пусть хоть так, пусть даже это ничего не исправит... но может быть, я очищусь, очищусь смертью. Этой водой.

Или хотя бы станет не так больно. Вина душит и разрывает мне сердце.

Но всё равно - я не могу сам.

Я раскачиваюсь, сидя на краю. Ладонь Мастер подталкивает меня к бассейну, словно старого идола. Каждый раз чуть-чуть ближе. Я не могу сам. Мне нужна помощь.

Фред ведь мой друг, у неё нет дэ, которое нужно беречь. Она поможет. Это нам всем принесёт свободу.

Я сделал вдох, чтобы произнести «это я». Чтобы Фредерика закончила за меня то, на что неспособен я сам.

В воде, ниже моего искривлённого лица мерцало второе отражение. Не моё, но очень похожее на моё.

Такие же глаза (пустые). Такие же волосы. Тоже - худой. Но он старше. У него нос другой. И тонкая чёрная серьга в ухе. Алик.

Алик умер на второй день после приезда Мастера. (Девять).

- Ты не сможешь ничего исправить. - Тёплый шёпот Мастера мне в шею. Его губы задевают волоски на затылке. - Не исправить уже ничего, Ольгерд. Но ты можешь попробовать...

- Что? - Голодный вопрос. - Что, я могу?

- ...сгладить вину. - Мастер вновь коснулся дыханием моих волос. - Сгладить волны на поверхности событий.

Мастер опустил руку в озеро и сдвинул невидимый рычаг. Со скрежетом и влажным железным шумом цепи под водой натянулись и поползли, поднимая безглазую рыбу к поверхности.

Свет фонарика перетекал по её блёклой серой шкуре, по чёрным звенья цепей, пропущенным через растопыренные жабры. Рыба широко раскрывала рот и спазматически била брюшными плавниками. Она была лишь немногим меньше меня.

- У тебя есть нож. - Мягко сказал Мастер.

Моя голова дёрнулась, как будто сама хотела сбросить его касание:

- Я знаю, у тебя есть нож. - Повторил Мастер Седек с нажимом. - Достань его.

Я извлёк нож для заточки карандашей из кармана, выдвинул лезвие и протянул мужчине. Он не взял.

Я скривился: даже этой милости меня лишают.

Меня трясло. Как заезженная киноплёнка в голове прокручивались образы: лежащий лицом вниз Костя, попытки вдохнуть в его холодный рот жизнь. Кровавая линия на стене. Паук, разрезающий поэту горлу.

Крик застрял в лёгких, мешая дышать.

- Что в тебе столь же ценное, как жизнь другого человека? - Мастер ласково погладил меня по затылку - и наклонил носом к водной глади. - Подумай хорошо.

Во мне ничего нет.

- Хорошо подумай, Ольгерд. Что ты в себе ценишь больше всего?

- Дэ. - Выдохнул я.

- Что ты сказал?

- Д-дэ. Моё дэ. Но я... я его... я потерял. Я всё-таки потерял.

- Потерял. Но что осталось? Что ценнее всего в тебе, Ольгерд? Посмотри на себя.

Я хотел плакать, но не мог. Слёзы бы отравили рыбу, ей нельзя в солёноё.

Глаза у меня пустые. Серые глаза. Таков взгляд моего отца. Таков взгляд моего брата. Мой - хуже. На меня из зеркал смотрит сама пустота. Та, что отнимает вдох, отнимает зрение, отнимает видимое.

Я так ценил свои глаза, так ценил свою способность видеть мир... но теперь я слепну, а когда всё-таки вижу - они мне врут. Испорчены, как я сам.

Нож в пальцах дрожит. В отражении его лезвия - тоже я. Слишком много моих взглядов вокруг.

Я зажмурился - но не перестал видеть. Зрение, наоборот, прояснилось, как будто я снял тонкую пелену.

- Пальцы. - Сказал я.

Лёгкое удивление мелькнуло на лице отражённого Мастера.

- Мои пальцы. Я рисую ими. Без них меня нет. Это моё самое... ценное. Самое ценное во мне.

Я теперь знаю что делать.

Сом открыл пасть, повернувшись, как будто видел заросшими глазами. Левая ладонь крепко обняла рукоять ножа. Я вытянул над водой правую руку, растопырив дрожащие непослушные пальцы. Поднёс лезвие к основанию указательного.

Это нож для карандашей. Не скальпель, и не топор. Лишать им себя пальцев, один за другим будет долго и очень больно. Я должен суметь. Это моя плата.

Тварь съест их и насытится. Её рот уже распахнут. Может быть, если накормить её, закроется дыра в моей груди, может быть, не будет так больно, если я отдам самое дорогое как плату...

Я встретил тёмный и глубокий взгляд Мастера Седека в отражении - и меня наполнили решимость и спокойствие.

Решимость, сила и спокойствие. Я знаю, что делать. Я должен это сделать. Сейчас я сделаю это. Это просто: рвануть ножом по мясу, доломать надпиленную кость. Он будет гордиться мной. Я смою вину.

Вкус наполняющей меня силы знаком. Я дышал ею, когда мой друг дышал водой.

Это - настоящее?

Я действительно так должен действовать? Конечно, это правильно. Сейчас правильно. А завтра - завтра не существует, не хочу я никакого завтра.

Золушка садится на табурет для модели, болезненно выпрямляя спину. Перекрашивает лодыжки - так, чтобы за здоровой ногой спрятать повреждённую. Тщательно прикрывает золотыми прядями дыру там, где прежде было ухо. У неё красивые уши: маленькие аккуратные раковины, словно созданные для тяжёлых драгоценностей, для ласкового шёпота, для касания губами к упругой тёплой мочке.

Я не люблю её, это неправда. Это не может быть правдой. Я беспокоюсь о ней. Мне хочется, чтобы она была в безопасности. Но она умеет защищать себя, постоять за себя. ...Это не помогло ей там, в лесу. Когда тварь откусила ей ухо, пальцы на ноге, оставила длинные шрамы на шее...

Мысль беспокоит. Её могу оформить её в слова или в образы, но она уже есть, я предчувствую её. Предчувствую изменения, которые она несёт. Что-то очень важное.

- Ты должен. - Негромко говорит Мастер. - Твой долг в том, чтобы всё исправить. Ты виновен - и ты вынес себе приговор. Теперь черёд кары. Таковы правила.

Десять: есть только один зверь, который, уже победив, оставляет жертву живой. Зверь, который подчиняется приказам.

Вепрь гнал Золушку до дерева, и дерево сжало её гибкими ветвями. Обездвижило, чтобы он прикончил её: испуганную, больную, отчаянную.

Я видел её смерть, десятки её смертей. Но они лишь варианты несбывшегося. Навязчивые, но чуть-чуть... неправильные. Всё было не так. Нельзя доверять тому, что видишь. Зрения недостаточно.

Золушка пятится от выступающего ей навстречу зверя, и её лицо белеет до пепельного. Поворачивает голову, вслушиваясь в шёпот - ласковый шёпот, стоящего за спиной Мастера. Поддерживая, он обнимает её за плечи.

В её руке острый камень - она подобрала его падая.

Со всхлипом, одним широким жестом, Золушка проводит осколком по своей голове. Вместе с хрящом срывает кожу скальпа и прорезает линию на шее. Сразу не получается, она беззвучно кричит. Ещё один удар - срезая всё, что осталось от уха. Брызжущая на камни и на дерево кровь. Золушка захлёбывается немым плачем.

Чтобы выжить она отдала вепрю тонкий слух музыканта. Она сделала это с собой сама. Как сейчас я сделаю. Она ведь была - ребёнок. Девочка, потерявшаяся в лесу. Затравленная. Красивая.

Мне хочется обнять её, хочется успокоить. Она - вся нежность и ранимость мира. Тонкая шея, подвижные лёгкие руки, золотые волосы, испачканные в пыли и крови.

Я сочувствую ей. Сочувствовать так хорошо и больно, что это сейчас разорвёт мне сердце. Эта боль - она золотая. Проясняющий сознание свет.

Свет, который вытянул меня из глубокого-глубокого колодца. Я оторвал взгляд от воды и повернулся к Мастеру, такому уверенному в том, что истина, а что нет. Знающему, в чём мой долг. Знающему, в чём я виновен.

- Я не буду. - Услышал я свой удивленный голос.

Мужчина поднялся и отступил на два шага.

- Фредерика, Ольгерд убил поэта. - Произнёс он ровно. - И отказывается это искупить.

Фред бросилась на меня прежде, чем он договорил. Мы упали на камни, она прижала меня всем весом. Не очень большим. Её тело горячее, грудь мягкая-мягкая, а тазовые кости такие твердые, что у меня останутся синяки. Фредерика вывернула мне руку, отнимая нож. Схватила за вторую - занося над водой, чтобы сделать то, чего не мог я сам. Отрезать мне пальцы - и скормить их рыбе.

Её лицо - жестокая застывшая маска. Будто это не она вовсе.

Я задёргался, пытаясь освободить руку, стряхнуть девушку с себя - но Фред не пускала. Сумел приподняться и схватить за локоть, отводя руку с лезвием.

Она ткнула меня кулаком в грудь, и я закашлялся.

Фредерика бросила нож и, схватив мою ладонь двумя своими, окунула в озеро.

Ледяная вода обожгла кожу.

Сом рванул вперёд, натягивая цепи. Толстогубая пасть раскрылась, по клыкам-иглам, как по клавишам, пробежали блики света. Рыба сомкнула челюсти и вогнала зубы в руку Фред и в мою руку, пришпилив нас друг к другу.

Боль пронзила конечность до плеча. Фред завопила.

Рыба потянула нас в воду. К себе.

Я вырывался - но на мне лежала девушка, мне не было за что ухватиться, и я был так близко к краю. Мелкие камни с шелестом осыпались в воду. Я сейчас тоже упаду.

От холода сердце остановится прежде, чем я прекращу дышать. Тварь разорвёт меня прежде, чем остановится сердце.

Рука вдруг освободилась. Острые колени Фредерики впились мне в бок, девушка оттолкнулась - и окунулась вниз, в бассейн.

Я схватил её за одежду, чтобы удержать. Ткань треснула и вывернулась, пальцы скользнули по телу Фредерики. Я успел схватить её за джинсы, дёрнул на себя - и закричал, такой обжигающей болью полыхнула спина. Фред молотила ногами, ударяя ботинками меня по груди и голове.

Я тянул её вверх и сам ехал к обрыву. Ткань выскальзывала из мокрых пальцев.

Фредерика изогнулась змеёй и вынырнула. Я втянул её на берег.

Толкнув меня, Фред откатилась и свернулась клубком на каменном полу. С её одежды текла вода, а с ладоней - кровь. В кулаке левой она сжимала мой нож, неловко вывернув руку и рискуя на него напороться. Фредерика судорожно дышала, заталкивая в себя сухие рыдания.

Я хотел коснуться её - она отбила мою руку.

Хотел встать - и не смог. В спине горячо и резко бился пульс, ноги и вообще всё тело выше плеч не двигались. В голову ударила тёмная дурнота: упало давление, упал сахар в крови.

Я закусил губу. Всё правильно, всё правильно. Нанниты обездвижили меня и нагоняют кровь в место повреждения. Сейчас пройдёт. Нужно полежать и поесть, и всё пройдёт. Фабрики в почках и запасные, под татуировками на предплечьях, изматывающе ныли.

Медленный глубокий вдох. Короткий выдох. Кислород тоже нужен, а вот паника не поможет. Медленный вдох.

Не думать о том, что я мог сломать спину и теперь буду до конца дней ползать. Отвлечься. Не слушать, как плачет Фред, и не паниковать. Руками я подтянул себя к краю бассейна и заглянул в воду.

Рыба дёргалась. Замирала. Дёргалась. Больше не дёргалась. На её широкой голове, в заросших отверстиях глаз чернели тонкие прорезанные раны. Расползающаяся кровь колыхалась стыдливым занавесом, прикрывающим смерть. Медленно вода успокаивалась.

Зрелище умирания ужасало и завораживало.

Я запомнил. Затем отодвинулся и отвернулся. Никого, кроме нас с Фред, в зале не было. Ни Фишера, ни тем более, Мастера Седека. Один из фонариков разбился, второй откатился к стене.

С моей правой руки на камни ровными крупными каплями срывалась кровь. В ладони, словно перфорация, зияли три круглых дыры от зубов сома. Мясо, кровь. Кости, кажется, целы. Я рассматривал рану долгую минуту, прежде чем её пронзила острая боль. Повреждённый нерв лихорадочно задёргался - от кисти через локоть и почему-то в голову.

Извиваясь, как паралитик, я достал из кармана носовой платок и разорвал надвое. Затянул место укуса, чтобы не попала грязь. Ткани не хватало, но - сколько есть.

Подполз к Фред и поймал её запястье. У Фредерики было пять круглых ран, а не три, с тыльной стороны ладони свисал полусодранный клок кожи. Её рука опухала на глазах, и Фред смотрела на неё с недоумением. Дрожащими пальцами я вытянул из самой маленькой ранки застрявший длинный зуб и перевязал вторым куском платка так туго, как мог.

- Больно? - Шёпотом спросил я.

Фред мотнула отрицательно головой:

- Вообще нет. Здесь был Фишер. - Она передёрнула плечами. Перевела расширенный взгляд с руки на меня: - Он убийца. Я знаю убийц. Он убил одного, потом другого, он хотел меня убить.

- Мастер. - Поправил я.

- А? А... да. Сначала Мастер. Потом Фишер.

Эхо проснулось и прогрохотало, словно мы сидели в огромной жестяной кастрюле. В ответ на звук ноги дёрнулись сами собой. Я сжал и разжал стопы, превозмогая судорогу. Осторожно подтянул колени к груди.

- Пойдём отсюда. - Попросил я.

- Куда? - Фредерика глянула в сторону выхода. Дверь с решёткой Фишер запер на замок.

- Не обратно. Вперёд. Где-то там должен быть второй выход. И не один, наверняка. Пройдём через лабиринт под землёй.

- Я с ума схожу? - Фредерика подняла взгляд. - Я видела Мастера. Но он ...старый. Он не мог здесь быть. Он не может ходить, Агата говорила - уже давно не может. А я видела...

- Ты завтракала? В столовой?

- Что...? Ну... да. Я, да, ещё до того как сказали что Костя...

- А Ксавье?

- Спал всё время.

Я подполз к стене и поднялся, цепляясь за выступы. Спина горела не только от работы наннитов, но и от взгляда девушки. Я протянул Фред руку, предлагая помощь, но, к счастью, она встала сама. И ничего не спросила.

- А Индия?

- Нет... не знаю... не помню. К чему это?

- Дознаватель говорил, у Кости в крови нашли что-то вроде тубера, только очень сильное.

- Это глупость. Он не наркоман...

- Мы тоже с ним завтракали в столовой.

Вот почему мы здесь. Фишер привёл нас сюда не в наказание, и не учиться. Он нас спрятал. Реган бы вернулся с разрешением магистрата взять у меня анализы. А у Фред, которую должны были допрашивать следующей, взяли бы сразу. Вот почему Дейке позвала на «интервью» не Фредерику, а повторно Индию. Мария соврала: они нам давали наркотики. Я галлюцинирую.

- Я собиралась тебя... тебе... он мне сказал, и я думала, что это нужно... потому что это ты его...

- Убил его? Нет, нет, это не моя вина. Пойдём, надо выбираться отсюда.

Пальто на Фредерике пропиталось водой и весило как доспех. Очень осторожно, стараясь не трогать лишний раз ни её прокушенную руку, ни свою я снял его с девушки. Кое-как отжал, и положил на пол. Холодно. Фред ещё холоднее. С её одежды и волос текло. Нож я аккуратно забрал.

- Ты очень смелая. - Я приобнял Фредерику за талию, чтобы немного согреть. Она меня отпихнула.

- Что?

Я кивнул на мёртвую рыбу.

- Что? Нет... нет, я не... нет, я не собиралась. Не поэтому. Ему было... он рыдал. Мне... стало жалко. Не смотри на меня так! Мне стало жалко его, и всё.

Я опустил взгляд. Сражаться со страхом - это всегда проигрыш. Есть и другой путь? Был миг, когда у нас с Золушкой билось одно сердце на двоих. Одно заходящееся в ужасе и решимости сердце. Я вырвался, потому что мне было больно за неё. А Фредерике стало жалко рыбу...

- Разве у сома есть зубы? - Спросил я.

6.2. Диссоциация Фредерики

- Он переехал её и не остановился. По грудной клетке, раздавив все кости. Почему она не умерла сразу, Олег? Почему она сразу не умерла, почему она ждала медиков? Ей было очень больно. Красный автомобиль, с номерами на «СА». Много таких номеров, как ты думаешь?

- Угу. - Механически кивнул я. Ответы не имеют значения.

Светлая нежно-гладкая кожа Фредерики пошла алыми пятнами, лицо и ёжик платиновых волос взмокли от пота, глаза цвета дезинфицированной воды лихорадочно сверкали.

Последние десять минут и три поворота она раскачивалась, словно её сбивал ветер. Я обнял Фред за талию, помогая идти. Потолочные лампы-панели зажигались, стоило подойти к началу секции. Впрочем, иногда автоматика не срабатывала, и я включал фонарик. Старые промышленные коридоры всё тянулись и тянулись. Ни указателей, ни других ориентиров. Чисто, если не считать пыли. Плохой знак: люди приносят с собой грязь, бумажки, обрывки, дыхание... здесь давно не проходили люди.

Я вновь потерял цветовое зрение. Мир был сер, и лишь на периферии извивались радужные ленты.

Спина больше не болела, но рука, залечиваясь, горела и зудела, и иногда дёргалась сама собой. И так хотелось есть, что сводило зубы.

При свете ламп я рассмотрел руку Фред. ...Лучше бы не смотрел. Фредерика же смерила дырки и полуоторванный кусок мяса равнодушным оценивающим взглядом и примотала его назад мокрой от крови тряпкой. Наверное, очень плохо, что Фред ладони не чувствовала, но я был рад.

Я должен как-то ей помочь. Я за неё отвечаю.

- Семьсот двенадцать. Семьсот двенадцать красных автомобилей. Никто ничего больше не видел. Фишер свернул на тротуар, сбил мою маму, переехал ей грудь передним колесом и даже не остановился. Сдал назад и умчался. У неё были длинные волнистые волосы, чёрные. Очень красивые. И татуировка раскрывшейся розы на руке. Правда, лабиринт похож на розу?

- Очень похож. - Мы шли уже час. Может быть, больше. Коридор извивался безумным длинным червяком. Я ждал выход за каждым следующим поворотом - но за каждым поворотом был лишь ещё один поворот. Устал ужасно. От рассказов Фредерики тоже.

- Похож. Похож на розу. Лист за листом - его надо съесть. Он переехал её, и не остановился. Прямо по грудной клетке, и все кости треснули. Царапали ей сердце на каждом ударе. Лёгкие разорвались. Это был красный автомобиль с номером на «СА». Красный автомобиль. «СА». Красный автомобиль, «СА» в номере. Её звали Натали Дезане. Натали Дезане. Тёмные волнистые волосы, татуировка с розой. По грудной клетке, по верхним рёбрам.

- Твоё родовое имя Дезане?

Фред умолкла на полуслове. Выпрямилась, сбрасывая мои руки, и пошла вперёд сама. Я повёл плечами, разминая затёкшие мышцы. Догнал её.

- Может быть, стоит вернуться? - спросил я. Фредерика шагала уверенно и прямо. В стену.

Я успел поймать её и скорректировать путь. Пустой взгляд, за которым никого нет:

- Фредерика? Давай мы вернёмся?

Девушка вздрогнула.

- Семьсот двенадцать автомобилей. - Сказала Фред, глядя на меня. - Её звали Натали Дезане, с розой.

- Я понял. Давай пойдём назад? Кажется, лучше дождаться в том зале...

- Нет! Нельзя!

- Почему?

- Нельзя проходить одним и тем же путём. Это ...это запрещено. Фишер убил мою маму. - Подытожила Фредерика. Её здоровый кулак сжался, а зубы обнажились в оскале.

Я потянул девушку за очередной поворот.

- Фишера тогда в городе не было, Фред. - Я говорил это уже. Так же безрезультатно.

Фредерика продолжила твердить литанию: про смерть Натали Дезане, розу и волосы.

- Держись. Мы отсюда выберемся. - Пообещал я. - Отведём тебя в больницу. Там тебе станет легче.

Надежда - острый винт, вгрызающийся в живот после каждой ошибки. После каждого поворота. Когда оказывалось, что впереди не выход, а ещё сотни метров коридора, зажигающиеся мутные лампы, лохмотья пыли на стенах - и неизвестность. С руки Фредерики в усыпляющем ровном ритме срывались большие и тёмные капли. Оставались кляксами на полу. По ним нас легко найти - если бы кто-то искал.

Коридор разошёлся на два прохода и я остановился. Гул, как от далёкой музыки с мощными басами, щекотал стопы через обувь.

Мы возле первого уровня Рыбьего Города.

Знает ли кто-нибудь, что город под озером раскинулся до самых жилых кварталов Атхен? Или... и дальше? Может быть, улицы и небоскрёбы стоят над ним - готовые провалиться, как только кто-нибудь отчаявшийся пожелает достаточно сильно.

Фред шатаясь, направилась в правый коридор. Я догнал.

- Нет, нам не сюда. Ты слышишь? Звук оттуда громче. - Кивнула я в другую сторону.

Девушка развернулась и поплелась обратно.

Не нужно было её останавливать. Левый коридор закончился тупиком со следами дверного проёма, давным-давно заложенного кирпичом и залитого бетоном.

Фредерика пробормотала что-то непонятное. Я тронул пальцами её лоб, сняв каплю пота. Жар - не меньше тридцати восьми по Цельсию.

Она выбрала изначально верный коридор, а я не послушал. Надеюсь, что верный. Что, если и там не пройти? Жуткая мысль. Я столько раз предлагал ей пойти назад... но разве она сможет преодолеть этот путь ещё раз? Оставить её, а самому уйти? Один я быстрее, и я мог бы привести помощь. Нет, я уже Константина оставлял...

Мы вернулись. Правый коридор тянулся стрелой, и мы почти бежали, воодушевлённые прохладно-металлическим вкусом лёгкого сквозняка.

Фредерика увидела решётку первой. Споткнулась. Оттолкнула меня и съехала вниз по стене, усаживаясь на пол. Прикрыла здоровой рукой лицо, быстро и легко дыша.

Я дошёл до конца. Выход из коридора и вход в подземный город перекрывала дверь из тонких железных брусьев.

Я прислонился к ней лбом. Если покричать, кто-нибудь нас услышит? Услышит, и что? Охрана придёт. Фредерике медицинскую помощь окажут... Если не услышат - буду выглядеть идиотом. Глупо, я всё ещё этого боюсь.

Слева от решётки темнела запылённая сенсорная панель замка. Старая модель, стандарты безопасности уже как семь лет требуют, чтобы в нижнем городе применялись только механические устройства. Если отбить на панели неверный код, она заблокируется навсегда.

Я закрыл глаза, держась пальцами за решётку, и чуть расслабляя ноги. Мышцы голеней дрожали. Я могу не встать, если присяду. Не захочу вставать. Постою так ещё немного. Две минуты. Всего две минуты. Потом пойдём обратно.

Через моё плечо к сенсорной панели потянулись тёмные от жевательного тубера пальцы, и отстучали код. Замок пискнул, решётка отъехала вверх...

Я отскочил с перепугу на полтора метра.

Дверь заперта, никого постороннего.

Я пятился, пятился пока не прошёл мимо Фредерики. У меня галлюцинации. Просто опять галлюцинации, ничего больше.

Фред вдруг наклонилась вперёд, и её стошнило.

- Пошёл вон! - Прошипела она. - Пошёл от меня вон!

Она не видениям. Она - мне. Лицо Фредерики перекосили ненависть и брезгливость.

- Ты воняешь страхом. - Выплюнула она. - С-сстарой мочой.

Фредерика зажала рот и нос, будто и правда чувствовала запах. Зашлась сухими болезненными спазмами.

Я развернулся и отступал от неё в обратную сторону, пока не прижался спиной к решётке.

Я боюсь, конечно. Я всё время боюсь. Страх - основа уважения и осторожности. Уважение и осторожность - вот добродетели тех, кого рождают управлять городом. Но... зачем она так? Я ведь вернулся за ней к Мастеру, я вытянул её из воды.

Горло перехватило от обиды.

- Трус! - Выкрикнула Фредерика.

«Трус! Трус! Трус!», грохнуло эхо, которого прежде не было.

Я прислонился пылающим лбом к прутьям решётки. Так близко к выходу. Так близко, но не выбраться.

Всё теперь понятно: нам подмешали в пищу что-то, и поэтому видится всякое. Это не настоящее. Не настоящей была рука. У меня нет никаких замечательных способностей - помимо умения рисовать и влипать в неприятности.

Потому что если настоящее... если я увидел кадр прошлого... это катастрофа. В Экосфере меня запытают опытами. Под руководством отца. А добрый дефендор Кайл Реган, если узнает, пристрелит на месте. Это может быть Рыба. Может быть, я давно под властью Рыбы, и не осознаю этого. Нет, ерунда, просто галлюцинации.

Это легко проверить.

Дёргающимися, как будто через меня пропускали ток, пальцами я сдвинул защитную крышку сенсорной панели. Смотрел на неё долгий миг, не решаясь. Затем выдохнул, и, зажмурившись, повторил код, который набрала привидевшаяся мне рука.

Звукового сигнала не было. Решётка вверх не поехала.

Не может человек видеть прошлое, как мне вообще такое в голову пришло?

Я коротко рассмеялся и открыл глаза.

Под сенсором мигал зелёный индикатор, сообщая что замок разблокирован.

Нет, нет, это не может быть...

Ох, Атхена, выход открыт!

Я толкнул решётку вверх - и она со скрежетом поддалась до половины. Потом застряла.

- Фред. - Позвал я. - Фредерика! Здесь выход!

Она не отвечала. Я вернулся и поднял девушку с пола. Её знобило.

- Быстрее. - Торопил я. - Пошли, пошли...

Мы нырнули под решётку, и шагнули в коридоры подземного города. Я задержался, чтобы тем же кодом запереть за нами.

Лифт оказался совсем рядом. Кабина ехала горизонтально и чтобы удержать Фредерику на ногах, пришлось прижать её собой к стене.

Остались сущие мелочи: подняться на поверхность.

На общественном эскалаторе нас остановят дефендоры. Это не то, чтобы плохо... но они решат, что Фред одержимая. А ей нужно в больницу, а не в карантин.

- У тебя есть деньги? - Заглянул я в опущенное лицо девушки. - Хоть какие-нибудь? Нужно полтхены на платный подъёмник.

- Натали Дезане. Красный «СА». Дезане. Фредерика Дезане. Фред Дезане.

- Понятно. - После секундного колебания я совершил поступок, близкий к абсолютному злу: проверил карманы её джинсов. Пусто.

- Ничего. - Успокоил я и её, и себя, - Ничего, Фред, мы со всем разберёмся...

Лифт привёз нас в главный зал первого уровня. В море людей, которое шаркая, разговаривая, сплёвывая, текло мимо. Я дёрнулся, решив было, что мы попали в выброс Рыбы, но не было ни паники, ни спешки. Только тупая медлительность.

Фредерика смотрела на рабочих расширенным остановившимся взглядом. Зажала раненой рукой нос и коротко дышала сквозь зубы, как будто тут воняет так, что приходится сражаться с тошнотой. Я никакого запаха, помимо привкуса тубера, не чувствовал.

- Это вечерняя смена уходит. - Попытался я её успокоить. - Всё в порядке.

Может, удастся подняться с толпой? Я вытянул шею, заглядывая вперёд. На подходе к эскалаторам человеческий поток просеивала целая стена дефендоров. Охрану усилили втрое. А у нас ни пропусков, ни денег... и кровь на обоих.

- Пойдём сюда. - Потянул я Фред в сторону.

- Куда? - Первый осмысленный вопрос.

- Чуть дальше и на второй ярус. Там клиника моего знакомого. Он, конечно, не очень хороший человек, но это лучше, чем...

- Я не могу идти.

Фред никогда прежде не говорила «не могу». Ни разу.

Я повернулся к ней всем телом. Бледная, лицо блестит от пота, глаза - огромные чёрные провалы зрачков.

- Давай сюда. - Потянул я её в закуток между жестяными коробками магазинов и помог сесть. Фред отпустила моё предплечье. Её пальцы так и остались скрюченными.

- Я приведу его. Быстро. - Пообещал я.

Фред кивнула.

Я развернулся и побежал навстречу медленной толпе. Меня толкали и пихали, и ругались вслед. Уши горели от грязных слов, а спина ныла от желания поклониться и попросить прощения. И от того, что фабрики работали на полной мощности, конечно. Я не останавливался.

Атхена, пожалуйста, пусть Риттер будет на месте.

Я взлетел по грохочущей железной лестнице и трижды стукнул в дверь, прежде, чем толкнуть её.

Заперто.

Я обернулся, высматривая сверху светлую голову Фредерики. Разглядел. Затарабанил вновь, надеясь, что старик внутри, просто уснул. Прижал ухо к двери, но ни шаркающих шагов, ни храпа не расслышал. За то заметил нарисованную знакомую закорючку на стене, у самого пола.

Стрелка-угорь. Её острие указывало на пустую тумбу для мусора.

Я перевернул её. Под треугольным основанием белел приклеенный конверт. Когда я его оторвал, из конверта выпал медный зеленоватый ключ.

- Извините, - попросил я шёпотом прощения у Риттера и вставил ключ в замок его двери. Ключ провернулся мягко и легко.

В кабинете царил полумрак, пахло медициной и прогорклой старостью.

Я захлопнул и побежал за Фредерикой.

- Запей этим. - Я протянул Фред, свернувшейся на топчане, бутылку с водой.

Она сначала долго пила, затем бросила в рот горсть таблеток, и опять пила.

Я сел за стол Риттера и перечитал записку, нацарапанную на крафт-бумаге. Как и ключ, она лежала в конверте.

Небрежная линия разделяла широкий лист на две колонки. В левой, под заголовком «Дай ей», был список лекарств, которые я нашёл в кабинете, и которые Фред только что проглотила. Антибиотики в основном. В правой колонке - три пункта: 1. Анатолис Г. Кристиан. 2. Неплохо рисуешь. У меня дома. 3. Андреас Лирнов.

Незнакомый корявый почерк, подписи нет, но рука та же, что рисовала все встреченные мной угри-стрелки. Если бы кролик, было бы хоть понятно, куда я падаю. Впрочем, и без подписи ясно, кто автор.

Алик, который торговал собой в квартале Дворца. Которого Саградов считал ясновидящим, и который выдавал себя за меня.

Если бы это был я, что бы я хотел оставить миру после смерти? ...ну, я бы длинное письмо сочинил. Про рисунки - это указание на то, от кого сообщение, и где мои картины, это я уже знаю. Первый пункт... если Алик хотел мести (а я бы хотел), то Анатолис Кристиан - имя того, кто его убил. Но это мне ни о чём не говорит. Как и то, причём здесь мой брат.

- И если бы это был я, - сказал я вполголоса, - я бы сначала поздоровался...

Я перевернул лист. И выронил его. В самом центре было выведено: «Всё идёт правильно, но время заканчивается. Привет, Олег».

- Ох, Атхена...

Атхена, он и правда всё знает. ...Знал. Он знал, что умрёт. Он знал, кто убьёт его. Он видел будущее.

Я растёр руками лицо.

Поднял выпавшую записку. Под «привет» ютились ещё две мелкие строки: «Деньги в столе, купи себе что-нибудь», и «торопись, он скоро придёт».

Машины чинили меня и высасывали из тела энергию. Есть хотелось неимоверно. Но тхены, которые я уже и сам нашёл - те самые, что я отдал Риттеру... вечность назад, кажется, я взять не мог. Достаточно того, что мы без спроса одолжили лекарства.

Внизу записки - вновь стрелка-угорь. На этот раз в окружении разноразмерных рыбок: круглого ската, морского окуня, двух омаров и нестрашного осьминога. Фрагмент из «океанической» мозаики в Помпеях. Алик перерисовал не с репродукции, а с одного из моих детских, полных ошибок, набросков. Я должен был узнать раньше.

- Алик, я ослепну? - Спросил я. Раз он видел всё наперёд из своих Помпей. Вопросы в том числе. - Или это временно? Я... мой брат в порядке?

В записке был ещё один рисунок. Не рисунок, а так... каракули, повторяющиеся и одинаково некрасивые. Два человечка, и один отрубает другому голову. Или перерезает горло. Или один лежит на чем-то круглом, а второй занёс нож. Жуткое неразборчивое пророчество для самого себя.

- Спасибо. - Поблагодарил я на всякий случай. Повернулся к Фредерике: - Если я вызову дефендоров сейчас, ты сможешь подтвердить...?

Фред спала. Закутавшись в драный плед, вздрагивая во сне и разлив недопитую воду. Я убрал бутылку и вновь тронул её лоб. Кажется, лекарства действуют. В любом случае ей нужно в больницу.

Чёрная татуировка, протянулась по шее Фредерики, пересекая ключицы и уходя под топ. Напоминание о том, что стоит ей оступиться, попасть под малейшее подозрение, и её вышвырнут из города.

Если я вызову дефензиву, дадут ли они нам шанс объяснить?

Я поправил плед так, чтобы прикрыть знак отложенного приговора на коже девушки.

Если не дефензиву, то кого? За ворохом бумаг Риттера я нашёл старый кнопочный телефон, и, положив его на колени, сел в кресло врача. Руки опять дрожали.

Клара Девидофф тоже доктор. Если бы я знал телефон её клиники для мертвецов... Или Саградова. Или Каладиана. Но они так верили, что я могу заглядывать в будущее и прошлое, что не удосужились дать свои контакты. А я так спешил сбежать, что не спросил.

Экосфера. Я могу позвонить в корпорацию, и меня заберут. Конечно, будет скандал из-за того, что я забрёл в Рыбий город. Но моё участие в конкурсе - это уже скандал. Они не выдадут Фред дефензиве, чтобы его замять. Они сами сделают с ней что-нибудь плохое. Я нажал первую цифру на телефоне - и сбросил.

И тогда я набрал номер, который помнил на память, и который клялся никогда не использовать.

- Кайл Реган. - Произнёс сиплый, но не сонный голос. - С кем говорю?

Я дёрнулся. Думал, он уже дома, и я просто оставлю сообщение, а он на рабочем месте. Маленькие грязные часы показывали половину десятого вечера.

- Это Олег. - После того, как Реган второй раз переспросил. - Мы говорили с вами. Днём.

Мгновение напряжённой тишины. Если я скажу «Лирнов» автоматически включится запись.

- Слушаю.- Собранно и напряжённо.

Я как будто держу палец на спусковом крючке - но не вижу, куда направлено оружие. Сейчас я его выжму - что случится?

- Вы правы насчёт наркотика. - Сказал я. - Он в еде, которую нам дают. Для того чтобы мы создавали произведения искусства, которые остаются по договору у Мастера. Необычные произведения. Вы можете меня и других забрать?

- Основания? Вы раньше могли сказать, а не...?!

- Извините.

Тишина. Я закрыл глаза и представил Регана. Как он зажал трубку плечом, а сам нажимает на кнопки крохотного, подсоединённого к телефону прибора.

- Олег, вы что сейчас в подземном...?

- Извините. - И я нажал отбой.

Положил телефон и закрыл руками лицо. Думай, Олег. Надо понять, что делать - и делать. Никто меня, кроме меня не выручит.

Снаружи прогрохотали шаги: кто-то бегом поднимался по лестнице.

Быстро же Реган определил, где я. Целый отряд за мной отправил?

Дверь распахнулась и в кабинет ворвался Фишер.

Я поднялся, телефон полетел на пол. Фишер схватил меня за волосы, ударил головой сначала в стену сзади, а затем - о стол.

Вот куда был направлен тот пистолет. В лоб словно выстрелили, и он разлетелся на тысячу осколков. Под веками вспыхнул фейерверк из белых острых звёзд. Мир закрутился в спираль. Фигура Фишера росла, вытягиваясь - потому что я оседал.

Он не дал мне упасть. Вздёрнул на ноги и швырнул к стене.

- Кому ты звонил? - Фишер почти касался носом моего носа. Показалось, что сейчас он вцепиться мне в лицо острыми зубами.

- Н-н-никому. Н-никому я не...

Подручный Мастер ударил меня ещё раз.

- Кому ты звонил?

- Я не... я не успел.

Фишер толкнул меня к выходу.

И швырял как куклу весь путь от кабинета и вниз, не давая ни упасть, ни остановится. Я оглянулся раз - Фишер перебросил через плечо завёрнутую в плед Фредерику. Мир вращался безумной юлой. Глаза заливала кровь из разбитого лба, я почти ничего не видел. Кажется, едва не свалился с лестницы. Кажется, Фишер меня удержал. Кажется, нас пытался остановить Риттер... или лишь кажется?

В лифте, держась двумя руками за распадающуюся голову, я кое-как выпрямился. Мы ехали наверх. Перевёрнутую Фредерику вырвало водой на спину Фишера. Он ударил меня ещё раз по голове. Я успел прикрыться локтем от его руки - но стукнулся виском о стенку лифта.

Всё кружилось, вертелось, переворачивалось. ...И остановилось. Холодные злые руки втолкнули меня в автомобиль, и я упал на пол салона.

- Ты убил её. - Бормотала Фредерика, съёжившись на сидении и неотрывно глядя мне за спину. - Ты убил её, ты убил её, ты убил её. ...Как же я вас всех ненавижу!

6.3. Прорыв Рыбы.

Я то ли заснул, то ли потерял сознание - к особняку Мастера Седека мы приехали очень быстро. Его окна светились желтым теплом, а у меня от страха перехватило горло.

Золушка ждала, сидя на корточках под воротами. Поднялась, цепляясь пальцами за черную ковку, и пошла навстречу автомобилю.

Концентрированный запах бензина ударил в нос. Фредерика закричала что-то неразборчивое. Фишер вдавил педаль газа, и крутанул руль - разворачивая машину на Дейке.

Автомобиль врезался в столбик ворот, нас с Фредерикой швырнуло сначала на спинки передних сидений, затем назад.

Фишер выскочил из автомобиля. Отпрыгнувшая от бампера Золушка стояла, раскрыв широко глаза и сжимая-разжимая кулаки. Пепельноволосый мужчина подошел к ней и сказал что-то. Дейке оттолкнула его, восстанавливая дистанцию.

Обошла по большой дуге и отворила дверцу автомобиля, помогая Фред выбраться. Мария повела её в здание, мягко нашептывая что-то на ухо. Мне достался лишь короткий взгляд поверх светлой головы Фредерики.

Фишеру, который смотрел на Марию как на пирожное, и того не досталось.

Он обернулся ко мне - я рефлекторно отшатнулся в глубину салона. Но человек-нутрия сделался каким-то... другим. Вытянутое лицо Фишера смягчилось. Плечи расслабились, он больше не походил на проглотившую палку крысу.

- Ольгерд, идите за мной. - Позвал он спокойно.

Ненависть, которую Фишер излучал весь последний час, мне словно почудилась. Как будто это не он бил меня по голове, и не он раздувал ноздри, бросая на нас с Фред голодные взгляды через зеркало водителя.

Путаясь в руках и ногах, я выбрался из машины. Подручный Мастер положил мне ладонь на плечо, легко подталкивая вперед.

- Я понимаю, - протянул он носовой платок, - как тяжело дается тебе учеба.

Я вытер платком лоб, счищая засохшие чешуйки крови. Кожа саднила, пульс в черепе бился ровно и больно. Фишер придержал шаг, чтобы идти со мной вровень.

Округлые камни дорожки, ведущей к особняку, мерцали как вылизанные океаном кусочки лавы, гранита и слюды, которые бросают в аквариум к рыбкам. На некоторых камнях темнели выбитые знаки - шифр, причуда, или игра.

- Нагрузка очень большая, - продолжал Фишер. - Естественное желание - переключить внимание на внешний мир. Развеяться.

Так теперь попытка бегства называется?

Фишер свернул на тропу, уводящую за левое крыло здания.

- Завтра первый отборочный тур. Вопреки тому, что ты нарушил правила конкурса, и девушку на это подбил, Мастер Седек позволяет тебе еще ненадолго остаться.

- Откуда вы знаете, что он «позволяет»?

- Знаю, Ольгерд. - Мягко улыбнулся высокий мужчина. - Определенно точно знаю. Ты можешь выбыть на общих основаниях, это убережет наши с тобой репутации. Или можешь остаться. Можешь еще выиграть, и получить... что ты хочешь ?

Вопрос, который мне уже задавал Мастер. Ответ не изменился. Только теперь относится и к нему тоже.

- Свободу. - Сказал я.

- Свободу. Но сперва для этого нужно закончить задание, которое ты пропустил, бегая под землей.

Мы обогнули особняк и вышли во внутренний двор. Тропа вела к воротам Лабиринта. Рука Фишера на моем плече потяжелела, придавливая к земле и не позволяя замедлить шаг. Я не хотел туда идти.

- Ты должен завершить роспись своего места. У тебя есть время - до утра, Ольгерд. Иначе, - легкий сожалеющий вздох, - придется признать, что ты не выполняешь программу.

Коралловые стены фосфоресцировали, но для рисования этого света не хватит. Из шкафа, пристроенного у входа в лабиринт, Фишер достал фонарь и узкий пенал.

Мы вошли в первый коридор вместе, и с каждым шагом Фишер казался всё более ненастоящим и серым. Его горло обвивал полупрозрачный шнур, вьющийся за нами как нить Ариадны. Если бы не рука на моем плече, я бы решил, что он призрак.

Я помнил путь в комнату, которую выбрал для себя. Фишер тоже помнил. Мы двигались в желтом пятне света, по жемчужным умирающим коридорам. Ни один из нас не ошибся поворотом и не замедлил шаг.

В мою келью Фишер не зашел. На пороге он отдал мне фонарь и пенал, в котором оказались угли для рисования.

- Тебе нужно еще что-нибудь?

Я сначала качнул головой отрицательно. Затем кивнул:

- Пить. И еда. Калорийная.

- Считай, что ты оставлен без ужина в наказание за нарушение дисциплины.

Я сначала виновато опустил взгляд. Затем разозлился.

- Мне нужно что-нибудь съесть. - Повторил я громче. - Вы ударили меня. Машины работают на пределе на восстановление. Я усну, а потом впаду в кататонию, если...

- Это я ударил тебя?

По коридору прошелестел ветер. Я обхватил себя руками за плечи, скрывая дрожь. Фишер и раньше был жутким, а сейчас, когда он так стоит и спокойно переспрашивает, хочется с воплем бежать прочь.

- Начинай работать.

Фишер ушел, я остался в лабиринте один. Ежась сел на камень в центре кельи. Здесь было теплее. Коралл рос и умирал, поскрипывал и стонал, отвечая болезненному пульсу в моих висках. Почки ныли.

Реган придет за мной. Наверняка он уже сообщил отцу, и скоро, вот уже почти сейчас, здесь будет вся СБ Экосферы. Нужно тянуть время.

Со стены с укором смотрел Май.

- Я не буду рисовать. - Сказал я ему. - Ты что, смеешься?

- С кем ты разговариваешь?

Я подпрыгнул на месте. Фишер застыл на пороге кельи, не переступая четкую границу света от фонаря и тьмы в коридоре, и протягивал через неё сверток и бутылку. Когда я подошел и взял, наши руки соприкоснулись на границе.

Фишер вдруг цапнул меня за запястье - я отпрыгнул. Мужчина усмехнулся, сверкнув острыми зубами. Опустился на корточки, не спуская с меня взгляд.

Я отступил ещё и сел на камень.

В еде и воде могли быть наркотики или вообще яд, но это меньшее зло по сравнению с техническими проблемами. Я выпил нежную солоноватую воду до последней капли. Затем развернул сверток.

На салфетке теплым жиром истекала куриная ножка. Желудок свело так, как будто меня в него ударили. Горло перехватило. Я сморщился от голода и отвращения.

- Вы издеваетесь? - Спросил я.

Еще одна хищная усмешка в ответ. Конечно, издевается.

- Извините. - Я завернул курицу назад. - Я не ем мяса животных.

- Чистенький? - Хмыкнул Фишер. - Чистенький, правильный ариста.

Он вновь был тот, изначальный. И это жутким образом успокаивало.

- Мне нельзя. - Я подошел и протянул ему завернутые в саван салфетки белки, жиры и калории. Фишер не сдвинулся с места.

- А как же кататония? Приврал, слабину почувствовал?

Я качнул головой отрицательно.

И вернулся в центр кельи.

Он прав: если я отключусь, никому лучше не станет. Уж точно не мертвой сваренной птице. И это ведь не то, чтобы запрет... Это просто рекомендация. Очень строгая рекомендация.

Тело требовало еды.

Я вспомнил птицебойню: густой запах крови, высокие птичьи крики, удары молота.

Вина сжала сердце, мешая дышать. Но я развернул бумагу, отщипнул маленький кусочек мяса и положил в рот.

Земля не разверзлась, небо не упало... просто я сам себе стал очень противен. Но я же уже попробовал... я уже виноват. Разве может быть хуже? Не чувствуя вкуса, я проглотил и отщипнул ещё.

Достал нож для карандашей, вытер об одежду и отковырнул плотный кусочек мяса лезвием. Внутри курица была полусырой.

Фишер приклеился взглядом к моим рукам. Горло то и дело перехватывало отвращение. Меня слегка тошнило. Но я должен поесть - и я ел.

- Любишь ножи? - Спросил вдруг Фишер.

- ...что?

- Носишься всё время с ним. Любишь ножи?

- Нет, это...

- Я видел, что ты сделал со старым Усатым. - Фишер расплылся в довольной улыбке человека, поймавшего другого на вранье. - Ты любишь ножи.

Он бросил мне длинный предмет. Тот перевернулся в воздухе, ударил меня по колену и отскочил. Я вытер ладони о брюки и поднял его.

Это был кинжал.

Это было произведение искусства.

По стали длинного тонкого треугольного лезвия вились светлые и темные завитки разводов. Прямую рукоять из белой кости украшала резьба, повторяющая паттерн узоров на стали, и две изысканные «коронки», в которых крепились продолговатые красные и синие камни. Кинжал был теплым - Фишер хранил его на теле.

Я представил, как он стоит на мосту, глядя вниз, в черную, бегущую быстро воду, и её волны повторяют узоры ковки. Руки и одежда Фишера в крови. Он наклоняется вниз, словно пытаясь разглядеть отражение, но отражения нет. Ниже, ниже и ниже. Всё ближе к бурлящей нетерпеливо реке.

Кто-то кладет ему руку на плечо, и Фишер выворачивается, целясь ножом незнакомцу в горло. Чужие пальцы перехватывают кинжал у рукояти, останавливая его.

Я встал и, держась за лезвие, вернул нож Фишеру.

- Ты его запомнил? - Спросил он.

- Да.

- Хорошо.

Мужчина-нутрия поднялся и пошел прочь.

А я вернулся в центр комнаты и похоронил под камнем куриную кость. Мысленно попросив у птицы прощения. И у тех, кого однажды ночью зарезал Фишер.

Могут ли Мастер или Фишер, узнать рисую я тут или нет? Если буду сидеть без дела, а здесь встроены камеры, они поймут, что я жду того, кому звонил.

Логичнее притвориться. Всё равно ведь делать нечего.

Я взял уголь из пенала, перенёс фонарь ближе, и подошёл к стене.

Впервые в жизни мне не хотелось.

Не хотелось портить белизну, не хотелось ничего изображать. Образы не рвались из моего ума, словно свора собак в гоне.

Дворнягу? Птицу? Розу? Медведя?

Я начал с медведя. Когтистые лапы кривые и устойчивые... нет, не получается. Это - не лапа, а корень дерева, вылезший из земли. Это дерево с серпами на концах ветвей, и Фред висит на нём вверх ногами.

Словно плод рядом болтается голова задушенного Алика. И ещё одна голова Алика. И ещё одна. Каждая следующая - проще, пока рисунки не превратились в пиктограммы.

Алик пытался изобразить свою смерть, но не вышло. Просто он не умел рисовать. И видел, наверное, не так хорошо, как хотел. Я могу помочь.

Я повторил общие черты одной из его карикатур и, деталь за деталью, развернул её в полноценный набросок. Затем свернул назад в схему.

Саградов хотел, чтобы я увидел смерть Алика. Я не хочу, но... он не отстанет, если я этого не сделаю. Алик, не Дмитрий. Он либо всё продумал, либо намеренно создал иллюзию плана, чтобы направить меня по пути, который ведёт... куда? В засыпанные прахом Помпеи?

Я повторил пиктограмму, теперь разворачивая её и вглядываясь за поверхность стены. «За поверхностью» Алик не умирал, пригвожденный к круглому камню, а сидел между ног мужчины.

Лирнов не зря обвинял в неподобающем, раз мне такое в голову приходит. К горлу подступили жар и тошнота, и я густо зарисовал картинку чёрным.

Но мотив, выйдя на поверхность, застрял в мыслях, и избавиться от него можно было, только нарисовав правильно. В каждом следующем наброске, что я делал на стене, повторялись стыдные образы, один откровеннее другого. Клиентурой Алика были мужчины. Я мог бы и раньше понять, ведь его убил тот, кто сильнее.

И всё же... Алик не то, чем казался. В смысле: он хотел казаться мной, но он - не я. И если его ум мог невероятное, зачем было унижать себя худшим из способов? Нет, дело не в проституции. Дело в другом. Осталось понять в чём.

Я прижался лбом к рисунку.

- Что ты задумал? - Спросил я у мёртвого Алика. - Что ты задумал? Что ты задумал, что ты от меня хочешь...?

Тонкие линии образовывали едва заметное кольцо вокруг двоих на рисунке. Я выронил уголь и обвёл круг пальцем, оставляя рыжий след поверх чёрного.

Алик был в центре окружности. Нет, не так. Алик был центром.

Я был центром. Осью, вокруг которой вращается мир. Я прозрачный и какой-то... однонаправленный... Я линза, внутри которой свет движется только к фокусу. Разве это не определение чёрной дыры? Разве не определение Рыбы? Пожиратели света, ускорители энтропии.

Картинка оживала, проваливалась в трехмерность. В центре груди разгорался жар, лучистое пятно-фокус, через которое можно вывернуться наружу. Не иллюзия, настоящее тепло разогнало мою кровь, согревая окоченевшие пальцы. Зрение прояснилось, как будто я вымыл глаза.

Нужно зафиксировать это, чтобы потом вернуться. Мне нужен знак, в котором сплавлены все пиктограммы с Аликом. Вот что он пытался создать. Знак, а не форму.

Я был пятном - и я нарисовал пятно. Точку диаметром в расширенный зрачок.

Правильно. Но - мало.

Я обвёл точку в круг, замыкая и фиксируя.

И ещё круг... и ещё круг... и ещё круг... Пальцы двигались магнетически. Я следил за ними, не видя линий. Я вдруг вспомнил: мои пальцы - непослушные, маленькие пухлые отростки. Сжимая их, смеюсь, потому что чувствую прикосновение себя к себе, и это странно и уютно. Почти как мама. У меня есть эта фиолетовая пластмассовая штука, которую я сжимаю в кулаке и веду ею по белоснежной шершавой бумаге. От восторга перехватывает дыхание: фломастер оставляет след. Я веду медленно, заворожённый тем, как рождаются линии и спирали, и круги, и чёрточки там, где прежде царили белизна и пустота. Если надавить сильнее, лист сопротивляется как живой и его фактура щекочет пальцы. Это волшебство. Мир подчиняется мне, ощущается мной - и я смеюсь от восторга.

Лёгкий светлый смех сорвался с моих губ и растворился в облачках выдыхаемого пара. Звук отвлёк, возвращая в действительность.

Я водил по стене, очерчивая бесконечные спирали вокруг единой точки-пятна. Удаляющейся от меня, или наоборот... я не мог остановиться. Я не мог отвести взгляд.

Когда умер Костя я рисовал линию. Сейчас - меньше, чем линию.

Рука двигалась против моей воли. Будто ею завладел маленький Олег, впервые взявший фломастер, и узнавший, что рисовать - это счастье. Упрямый и глупый.

Это не спираль. Это коридор.

Тот самый, с коричнево-ржавыми перекрытиями, с белым краем стены, со сваленными в углу непонятными предметами. Конечно, всего этого здесь нет. Есть лишь раскручивающаяся линия, в гипнотизме которой я застрял. И в то же время - это тот самый коридор.

Может быть, здесь, на дне колодца, смерть Алика? Я перестал сопротивляться, тем более что это не помогало, и потянулся вперёд, в черноту начального пятна. Оно - сингулярность и аттрактор. Я представил лицо Алика и попытался разглядеть там, в конце коридора.

Спирали было недостаточно.

Я взялся правой рукой за запястье левой и остановил её. Мир продолжал вращаться. Я не мог увести руку в сторону, не мог убрать взгляд - но прекратил завинчивать круги. Чего не хватает?

Отпустив руку, я провёл прямые линии, связывающие круги в единое целое и смыкающиеся в точке. Усиливающие структуру. Так правильно. Так коридор - это коридор, а не рваная дорога.

Уже не коридор.

Коридор-спираль превратился в ячеистую сеть. Я застреваю в ней прочнее, чем застревал в витках.

В точках пересечения линий вибрируют полупрозрачные бусины. Блестя и подрагивая ртутью, они отражают друг друга сферическими идеальными зеркалами. Волна за волной по неподвижной сети проходят импульсы, сотрясающие бусины.

Глаза жжёт от невозможности моргнуть. Холодные слёзы срываются с ресниц, капли застывают, вплетаясь в дрожащий узор.

Точка-аттрактор тянет меня, я падаю в неё, связанный голодной неумолимой сетью.

В ней застряло Нечто.

Далеко впереди оно натягивает её и деформирует, продавливая своей тяжестью. Это оно - источник гравитации и источник изменений.

На поверхности бусин разворачивается история, выученная мной до фактуры облаков: Золушка бежит по лесу. Её карма - вечно мчаться, раня ноги - и не успевать. Моя - смотреть беспомощно. Я виноват. Тогда, давно, я не спас её. Это было лет десять назад, как я мог её спасти?! Десять лет назад, я верил, что мои родители добрые и всемогущие, что Экосфера - исправит наш разрушенный мир, и что это Атхена оставляет под порогом конфеты в первый день весны. Неважно, что я был ребёнком. Причины и следствия безжалостны.

Отражения переплетаются, взаимодействуют, вытягиваются к аттрактору. Вот бусина, где на Золушке не футболка, а яркое синее платье. Вон в той сфере - царапины с другой стороны лица и нож в руке, вместо острого камня. Чуть дальше - Золушка упала, скатившись с холма, и больше не двигается.

Близко друг к другу, словно любовники, Мария Дейке и Фишер стоят на лестнице. Но её жесты резки, а на лбу Фишера выступили злые вены. Золушка вскидывает подбородок, из её рта вылетает ядовито-зелёное облачко, в котором, как в комиксе, что-то написано. Не успеваю прочесть. Фишер отвечает - и она толкает его двумя руками в плечи. Он катится кубарем по ступеням, но, не достигнув последней, распадается на две сферы: чёрную и красную. В обеих юлой вращается нож с костяной ручкой.

Золушек вокруг меня - триллиарды. Зеркальные бусины складываются в картину Пикассо: взрослая Мария Дейке сидит в позе Джоконды.

Мой мозг - воспалённое пульсирующее чудище. Ладони и лоб прижаты к стене. Неспособный вырваться, я, как червяк на крючке, трепыхаюсь в образах. «Трепыхаюсь» - не метафора. Я - отражение в отражениях. И я дёргаюсь всем телом, как будто через меня проходит электроток.

Мария Дейке, одетая в тяжёлый зелено-золотой халат, сидит на полу, обхватив руками голову, пытаясь защититься от невыносимого звука. Её лицо бело, а глаза черны от боли.

Всем телом, всем сознанием, я дёрнулся, вырываясь из сети. В мир, где есть Золушка, и где есть Май, и где я могу моргать и двигаться.

По стене под моими руками побежали трещины. Стирая, разрывая, уродую нарисованные линии. Натянутые связи лопались, обжигая меня отдачей.

Мария закричала. Её крик повторился дважды: в моей голове, и со стороны особняка.

Дейке запрокинула лицо к потолку:

- Остановись! - По её щекам бежали слёзы. - Остановись, хватит!

Я бы остановился. Я бы позволил сети утянуть себя в бездну, лишь бы не причинять ей зла.

Просто было поздно.

От точки-аттрактора поднялась тяжёлая и густая волна. Она была - чёрное тысячетонное бытие, прилив высотой в башню Экосферы. Волна хлынуло в путь, который я, вырываясь, проложил словно триггер, бегущий перед молнией.

Пытаясь остановить прилив, я бросился ей навстречу. Чтобы восстановить повреждённую сеть, я хватал разорванные нити, но они ускользали, прорезая мои пальцы до костей.

Чёрная стеной прилива выросла, и я задохнулся от детского ужаса быть раздавленным.

Тьма, скорость и Бытие обрушились на меня.

Но волна не смяла меня, не разорвала , и не завертела.

Она прошла насквозь. Хлынула в меня по тонким выгравированным путям, как будто я всё ещё линза. И, как линза, я усиливал и фокусировал её. Она ревела в моих ушах. Она схватила судорогой мои мышцы. Она сделала меня таким тяжёлым, что я упал. Сейчас я раздавлю Землю, и планета под стопами лопнет гнилым орехом.

Через меня волна выплеснулась в Лабиринт.

В груди застыл крик - но я не мог кричать.

Потому что не мог дышать.

Я лежал лицом вниз. Так же, как умер Константин.

Я застрял в изломанной сети: пришпиленная муха, парализованный червяк на крючке. Я всё понимаю, я всё чувствую, я пытаюсь втянуть воздух - но тело как мешок. Я не слышу ни своего дыхания, ни своего сердца. Вместо них - голоса, которые то приближаются, то удаляются.

- ...убраться! - Крикнул Фишер.

Ответом ему - звук ломающегося дерева.

- ...нет оснований. Какие у вас могут быть основания, когда..?! - Вопрос Агаты переходит в визг.

Что-то тяжёлое падает несколько раз.

Зрение взрывается кислотными красками. Я весь - цвета и формы, линии и тени. Глаз, смотрящий сам в себя.

По особняку чёрными муравьями снуют дефендоры. Структура лабиринта экстатически прекрасна. Коридоры, протянувшиеся под землёй, конвульсивно извиваются и схлопываются. Туша мёртвого сома переворачивается тонкими крокодильими лапками вверх.

Длинная чёрная трещина перечеркнула мир, и из неё - сквозь меня - хлещет концентрированное Бытие. Я - распахнутый зрачок, выпускающий тьму.

- Где Лирнов? - В третий раз требует Реган. Деджову никто не отвечает, пока он не выбивает дверь в комнату Золушки. Мария Дейке сидит на полу, из её ушей идёт кровь.

- В Лабиринте. - Дейке тянется за шалью на спинке дивана, но едва не падает. - Я вас проведу.

Её взгляд блуждает, словно она не знает, на что смотреть. Или словно она ищет того, кто на неё смотрит.

Отряд дефендоров вступает в лабиринты коридора. Они в чёрных бронежилетах, на лицах - бульдожья тупая свирепость. С ними рации и ещё какие-то приборы. Они сами - приборы. Тесные, но приемлемые вместилища.

Пространство за пределами лабиринта жжётся как кислота. Оно разъедает меня-тьму, и тьма, отклеиваясь от меня, прячется от разрушающей боли в раковинах железных и костяных коробок. Вливается в людей, технику и птиц в небе. Переполняет примитивные умы, нагнетая давление - и взрывая их, не помещаясь.

Первому из идущих по лабиринту деджовов на плечо падает мёртвый скворец. Птицы всегда погибают сразу.

Зрение сужается в точку.

Не потому, что что-то изменилось в мире. Потому что я умираю. Вот он, предел моих сил.

Последняя победа увидеть, где ты заканчиваешься. Последнее облегчение.

Мария Дейке ругается словами, которых я не знаю.

Пальцы впились мне подмышки, и меня вздернули на ноги, разворачивая лицом к стене.

- Давай, мальчик, зашьем это. - Произнес Мастер.

Я хотел сказать, что у меня не бьется сердце, а он - старый калека в инвалидном кресле, и держать на весу меня, словно щенка, просто не может. Но мало ли что я хотел...

Нарисованная сеть мерцала, словно в её линии влили флюоресцентную краску. Аттрактор - округлая плоская глазоподобная бездна - приближался. Я в него падал. Мы падали.

Спасаясь от падения, я попытался сосредоточиться на бусинах, на схожести ячеек с чешуей, на хватке под руками, но внимание - такая же плотная часть, как и мои конечности, не подчинялось.

Оно скользило по нарисованным нитям, и когда подходило к разрывам в сети, преодолевало сосущую пустоту между линиями, оставляя тонкий набросок того, как должно быть. Природа мира - пустотность. Ничто не в состоянии преодолеть пустоту, даже Будда. Будда обитает в ней, но не выходит из нее. А я стал иглой, царапающей новые дорожки в реальности.

Тупой костяной иглой в руках виртуозного хирурга. Или даже топором. Неолитическим топором, которым Мастер выполнял нейрокоррекцию.

Я попытался отстраниться, представить всю сеть разом. Седек встряхнул меня, напоминая, кто здесь инструмент, а кто - Мастер.

Он отторгал от меня мою же часть - родную, но неосознаваемую, не имевшую прежде имени, истончал её до лескообразной нити и вкладывал в разрезы реальности. Расплетал меня, как плохое полотно, и штопал мною сеть, ограничивая аттрактор структурой и обрывая черный поток, струящийся в мир.

Пятно-аттрактор задергалось, пытаясь освободиться. И, словно безумная галактика, выстрелило в меня джетом. Мы столкнулись. Сознание разорвали взрывы расширяющихся инфляционных Вселенных. Тело опять задергалось в конвульсиях - я двинул затылком в подбородок Мастера и он меня выронил.

Было очень больно.

Очень-очень.

Мастер «выхватил» меня из обжигающего потока энергии почти сразу. И отобрал боль, переводя пытку на новый уровень. Боль застыла смолой, из которой Мастер сделал густую чешуйчатую решетку, чтобы закрыть аттрактор.

Последний разрыв чернел в одной из ячеек. В нем, как в раме, растянулись коричневое поле и фиолетовое небо, украшенное тончайшими звездами. Лезвия их лучей впивались в сухую почву, и выходил с той стороны планеты, пронизывая её насквозь.

На её коричневом поле росли... жили.. строились.. такие же коричневые и колючие штуковины. Под их шипастой кожурой нежными белесыми витками корней, словно вата, словно тончайший поцелуй, свернулась смерть. Зерна ждали хозяев.

В их изгибах повторялся тот же паттерн, что и в растительности, которая в моем видении разорвала Лиану. Тот же, что я рисовал на стене в подземном городе, испортив Маю работу. Тот же паттерн, что таился в глубине влекущей меня сингулярности.

В нём я прочёл имя: Левиафан.

Я зову его Рыбой.

Мастер вытянул из моего сердца нити и сплел их в сияющий знак, объединяющий символ Юпитера и скрипичный ключ. Швырнул его на место последней прорехи и она схлопнулась.

Знак разбросал нас в разные стороны: поле Зерен - к Рыбе, меня - в тело.

Я задохнулся от пронизывающей судороги. Она сжала в камень мои руки, ноги, ребра, лицо, всё внутри. Как когда просыпаешься среди ночи, и можешь только свернувшись в комок и кривясь, отдирать сведенную мышцу от кости. Но в тысячу раз сильнее.

Мастер усадил меня под стеной и опустился на колено. Твердыми безжалостными пальцами он растёр сначала мои грудь и горло, затем - лицо и руки. Судорога отпустила, и я хватал воздух короткими всхлипами.

Сколько всё длилось? Больше минуты, меньше двух. Но разве можно верить чувствам?

Мастер, похожий на старого умудренного битвами горца, выглядел усталым. На смуглом вытянутом лице залегли тени, седые длинные волосы стали еще светлее, припорошенные коралловой крошкой. Она испачкала и его ярко-зеленую рубашку, и серые брюки, и дорогие туфли из крокодила.

- Сможешь уже идти? - Спросил мужчина.

Я кивнул.

Он помог подняться. Отпустил. Стоять я стоял, но когда шагнул - пришлось хвататься за стену, чтобы не упасть. Конечности не повиновались, тремор дергал всё тело.

- Понятно. - Недовольно произнес Седек. Поддерживая, обнял меня за талию: - Никогда не говори, что можешь, Ольгерд, - если не можешь.

Мастер повёл меня прочь из кельи. В дверном проеме я обернулся: там, где я стёр часть узора ладонью, высвободив Волну... высвободив Рыбу, Седек дорисовал сеть.

На каждом шаге ноги норовили подвернуться, я сосредоточился только на том, чтобы не упасть.

Шаркая так же неуверенно, как и я, из-за поворота вышел молодой деджов. Он держал ЭМГ за дульный раствор, как дубинку и, увидев нас, растянул губы в широкой страшной улыбке. Вместо передних зубов у него алели залитые кровью обломки. Из расширенных до пределов зрачков на меня смотрело нечто, что меня узнало.

Мастер ускорил шаг, потянув к ближайшей развилке, а затем - к еще одной развилке. Одержимый Рыбой плелся следом, но первый же коридор выбрал неверно. Шаркающие шаги и звуки ударов, когда деджов наталкивался на стену, удалялись.

- Он... - выдохнул я. - Он... он же...

- По крайней мере, им будет теперь чем заняться. - Спокойно произнес Мастер. - Твоим друзьям из дефензивы.

- Их нужно остановить.

- Те, кто приходит в мои владения без приглашения, получают что заслуживают.

Меня пробрал холод. Я повернулся, заглядывая Мастеру в лицо.

- Такого больше не будет. - Пообещал я шепотом.

Я был тьмой, хлынувшей из разрыва в лабиринт. Я чувствовал умы каждого в отряде, что пришел мне на помощь. И сейчас они в плену того, чего я боюсь больше всего на свете, больше даже чем Седека.

В плену Рыбы.

- Не будет. - Согласился Мастер.

На выходе из лабиринта Кайл Реган стоял на четвереньках и рыл скрюченными пальцами твердую землю.

Он поднял голову, и я не отвел взгляд.

В его расширенных зрачках темнело то же, чуждое до ломоты в костях, сознание. Но не только оно.

Реган находился на краю Лабиринта, и его ум - не прочищенный нейрокоррекцией ум солдата. Поэтому Рыба вошла в него, но не вышвырнула Регана прочь. Не сожрала всё его Я. Он ещё здесь, во влажном от пота черепе, и он в ужасе.

Реган замычал, силясь сказать что-то, но Рыба сцепила ему рот, запечатав этот участок мозга.

Он всего лишь хотел помочь мне.

Колени подогнулись, Мастер удержал меня от падения.

- Вышвырни этого. - Кивнул Седек Фишеру на деджова. Фишер отлепился от стены лабиринта, которую подпирал худым плечом.

- Пусть с ним свои разбираются. - Закончил Мастер, и повел меня к особняку.

Фишер толкал в спину, в плечи, в голову то идущего прямо, то опускающегося на четвереньки, Регана, направляя его к воротам.

- Где Май? - спросил я когда Реган и Фишер скрылись в предутренней темноте.

- Я его уволил. Как мы условились.

Еще через пять шагов я сознался:

- Я сейчас потеряю сознание.

- Не советую. Пустого места не бывает.

Даже Бездна не пуста.

До особняка было еще очень далеко. Я вновь обернулся, выискивая взглядом Регана.

Но увидел не его, а Костю, лежащего на кровати, и записывающего стихи в блокнот. Я потянулся, и прочёл через его плечо:

«Взгяд - щуп. Стремясь увидеть бездну

Ты падаешь. Недолго. Бережет

Бездонность светлоглазых дураков - чтоб взгляд забрать.»