Глава 9. Лабиринт

9.1 Хищник в лабиринте.

Я упал во тьму.

Удар пришёлся на пятки и прошёл вверх до затылка, зубы щёлкнули, в рот брызнула кровь, ноги погрузились во что-то рассыпчатое, взметнув тяжёлое облако пыли. Я шлёпнулся на четвереньки, ладонями в колючую крошку. Долгий миг стоял так, убеждаясь, что не убился.

Затем медленно выпрямился.

Пахло старыми носками. Сквозь узкий проём, через который я упал, лился тусклый желтоватый свет. Он отражался в чешуйках слюды, проступающих на стенах колодца, и придавал им золотой блеск вверху и коричневый у земли. Толстые корни растений пронизывали стены, выступая как венозные барельефы. Казалось, что выход недосягаемо высоко, но я ведь не расколол себе все кости, и даже не сильно ударился, глубже пяти метров здесь не может быть. С другой стороны, что пять, что тридцать - до выхода не дотянуться.

Куча, на которую я упал, расползалась с сухим шелестом. Я стряхнул с ладони прилипший листок, и он закружился вертолетиком. Крылышко, а не листок. Старое хитиновое крылышко.

Я стоял на горе из жёстких оболочек, надкрыльев и жвал, в блёклом столбе прорвавшегося вниз света. Как под прицелом.

Жгучее трещащее облако налетело на меня. Оно впилось в руки и в лицо, лезло в глаза и ноздри. Я слепо рванул в сторону, скатившись с кучи, которая хрустела и кололась так же больно, как живые твари.

Насекомые окружили меня, я бестолково махал руками и жмурился, но всё равно видел каждое крохотное создание, словно выписанное талантливым и больным художником. У одних три пары крыльев вращались в разных плоскостях, другие скакали на длинных вывернутых назад украшенных зубцами лапках, третьи, бескрылые, цеплялись липкими ртами к летучим. Со жвалами рогоносцев, скорпионов и беззубыми жёсткими челюстями, они были не больше пчёлы и щипались, а не кусались.

Я толстокож для них, и на мне куртка Андрея. Надо вытряхнуть тварей и застегнуться. И не паниковать, не паниковать.

Жук с муравьиной головой и округлым телом впился в рёбра - там, где кожу процарапал нож Фишера.

Я отодрал его и сжал, пытаясь раздавить твёрдый хитин. Жук завибрировал, как заводная игрушка, и вырос - за две секунды увеличившись от размеров мухи до здоровенного рогача.

Я швырнул его в стену, но он не долетел. Насекомые набросились на него и разорвали, жёлтая и красная жидкости брызнули во все стороны.

Эволюция в действии: твари, сожравшие этого жука, тоже выросли, и их укусы стали кислотно-обжигающими.

Я застыл, вытянув руку, обёрнутую чёрным копошащимся облаком. Твари лезли за шиворот, цеплялись за волосы, впивались в царапины, стремясь добраться до мяса. До нежного бьющегося сердца, к костям, которые они обглодают до светлой благородной желтизны.

Когда я закричу, они нырнут мне в рот, к языку и горлу, к пищеводу и лёгким. К мягким вкусным внутренностям, которыми я полон. Черно-зелено-синяя масса облепит и я упаду. Картинка врезалась в сознание, словно грузовик. Я вздрогнул - и сбросил оцепенение.

Зажмурившись и крепко сцепив губы, я побежал. На бегу сдирая с себя вновь и вновь цепляющихся к коже щёлкающих, дребезжащих, кусающихся созданий. Те, которым удавалось слизнуть с меня кровь или отщипнуть кусочек кожи, увеличивались и тяжелели.

Я врезался в стену, пахнущую землёй и влагой. Развернулся, и, как пёс, заёрзал по ней плечами и лопатками, счищая и давя налипших насекомых. Выступающие из стены вены-коряги и кости-камни царапались, но помогали. Я срывал жуков с лица и шеи и топтал, давил ладонями, дёргался от горячих укусов. Один присосался к моему боку и вырос до размеров мыши - я расплющил его ладонями.

Это было омерзительно... и хорошо.

Я знал, что делать. После каждого жука был следующий жук. После каждого гадкого «чавк» было следующее «чавк». Они кусались, и в ответ я мог раздавить того, кто причиняет боль.

Нажравшись моей крови, они росли, делилась неповоротливыми, а те, что прежде летали, падали на землю. Поэтому их становилось меньше.

В висках набатом пульсировала кровь. Я топнул, разбивая шестикрылую тварь, и закричал.

Длинный жук полез мне в рот, и я позволил ему, чтобы раскусить пополам - зубы болели так, что мне нужно было во что-нибудь вгрызться. Я бил по ним, слишком сильно бил - вокруг разлеталась надкрылья, желтоватая кровь, и моя кровь из рассаженных рук тоже, и я был рад боли.

Меня ничто не держало. Мне никто никогда не запрещал убивать жесткокрылых.

Я растоптал последнего.

Отошёл от места бойни и долгую минуту стоял согнувшись, всхлипывая, сплёвывая и брезгливо счищая застрявшие в одежде жвала и лапки. Руки и лицо чесались - но это нервное, а не от смертельной дозы яда. Наверное.

- Молодец, Олег, - прошептал я, - Нашёл противника по размеру.

Рассмеялся, и тут же проглотил смех.

Шелест, как будто тяжёлое и влажное волокут по земле. Бескостный удар, когда оно преодолевает препятствие. Сильный рывок - и опять медленный длинный шелест.

Нечто приближалось.

Я всегда знал этот звук. Всегда его предчувствовал. Сначала настигают мокрые длинные шлепки, а лишь за ним - гладкое гибкое тело, слепо ощупывающее перед собой путь.

Спрут пришёл за мной. Он ползёт ко мне, и мне от него не скрыться.

Чтобы не закричать я впился зубами в ладонь, горькую от крови насекомых.

Тяжёлый шелест приближался, источая запах холодной воды и железа. То, что шло ко мне из тьмы, было огромным.

Нужно спрятаться. Немедленно спрятаться. Спрут слеп, он не увидит меня, если не прикоснётся. Исчезнуть, зажмуриться, задержать дыхание. Я забьюсь в угол, я стану маленьким...

Инстинкты, о которых я и не знал прежде, вопили, что это не поможет.

Из коридора, извилистого будто его прогрыз плотоядный жук, медленно перекатывая тело, выполз осьминог.

Его чёрную блестящую шкуру усеивали присоски, похожие на слепые глаза. Мясистые щупальца в полумраке сливались друг с другом и с самой тьмой. Среди волн руко-ног мелькнула непропорционально маленькая округлая голова, лишённая рта и глаз, но украшенная серыми пятнами-приманками. Он свяжет меня конечностями, наползёт и раздавит каждую кость в теле, а потом высосет глаза и мозг. Я закричу, и тогда он проглотит и мой голос.

Я никогда не рисовал спрута. Я всегда знал, как он выглядит. Этот был именно таким, каким я его боялся.

Именно таким, как я его увидел на обложке «Тысячи лье».

Я отступал от приближающегося чудовища, пока спина не прижалась к дальней стене пещеры.

- Ты н-не настоящее. - Сказал я осьминогу. - Ты не настоящее!

Это сон. Дурной страшный сон. Атхена, ну какие осьминоги в нашей земле? У нас даже сельдь не вырастает длиннее ладони.

- Ты не настоящий! - Заорал я. Стены заглушили мой крик, смяли в мышиное слабое возмущение: - Отвали от меня! О-отвали от меня, т-тебя нет!

Осьминог медленно-медленно приближался. Его голова влажно шлёпнула по своду коридора. Моргая, единственный огромный лимонно-жёлтый глаз затянулся белесой плёнкой.

У моего страха глаз нет. Это ненастоящее.

Тварь остановилась, как будто почувствовала, что совершила ошибку - но не понимала в чём.

- Тебя нет. - Выдохнул я с облегчением. - Ты просто очередной глюк.

Осьминог откатился. А затем вывернулся. Через рот, сокрытый в щупальцах, как рубашка, которую поворачивают наизнанку.

Перекручиваясь между двух форм, животное, неустойчиво шагнуло ко мне. Теперь были ноги. Оно знало, что мне некуда бежать.

Повеяло острым звериным запахом: смесью мускуса и старой падали.

Хрустнули позвонки: медведь отлепил морду от того, что было головогрудью, и впился в меня умными маленькими глазами.

Он был огромен. Обтекаемое мощное тело занимало весь проход, и когда он встал на задние лапы, его голова коснулся свода пещеры. Длинную шерсть зверя облепила земля, но на груди и под шеей она была грязного светло-жёлтого цвета. Чёрные изогнутые кинжалами когти царапнули стену, а из пасти торчали длинные саблеобразные клыки.

Земля содрогнулась, когда медведь упал на четыре лапы и побежал на меня.

Я не мог крикнуть, что он ненастоящий. Потому что он был здесь самой настоящей, самой яркой, самой чётко очерченной вещью. Он был реальнее стен, корней, раздавленных насекомых. Реальнее меня. Настоящими были когти, которые сейчас разорвут меня, и зубы, которые сломают мне шею.

Мир разошёлся на триста шестьдесят градусов, во все стороны, как будто я стал одним огромным немигающим глазом. У меня болели веки, так крепко я зажмурился, но я все равно видел несущегося зверя, и глубину стены за спиной, и сплетение коридоров чуть дальше, и толщу породы надо мной и подо мной, корни в ней и металлические прожилки.

Волокна изогнутой ветки, лежащей у моей ноги.

Я схватил её, и когда зверь выдохнул на меня гнилым мясом, ударил ею, словно битой, по клыкастой морде.

Ветка сломалась.

Туша, тяжёлая как сама вселенная, врезалась в меня. Тень лапы (саму лапу я не успел увидеть) полоснула по голове, ослепительный скрежет процарапал череп.

Рёбра лопнули. Когти вошли в мои внутренности, выдирая их наружу.

Ужас подавил боль. Ясность подавила ужас. Животное рвало моё тело, я был - вкусный кусок мяса, и неважно, что он знал, что я - осознаю себя, что у меня есть душа. Точно так же, как я знал это о звере. Я знал, что сейчас умру. Он знал, что я сейчас умру. Ни у него, ни у меня, не было ко мне жалости.

Ясность обострилась почти до боли. «Почти». Меня переполнили спокойствие и тишина. Зверь чавкал и топтался. Удивительно, что может быть так тихо в центре медвежьего ворчания и глотков. Потому что источник этой тишины внутри. Я сам - тих. Ни страха, ни беспокойства, ни вины, ни стыда. Их отсутствие - почти как счастье.

Длинная спокойная секунда на пути в ничто. Брызги, хлещущие из разодранной шеи, зависали надо мной как чёрное конфетти.

Мгновение умиротворения длилось и длилось, растягиваясь как время в окрестностях сингулярности, в которую я падал.

Длилось - и рухнуло.

Топчась по мне, медведь замотал головой из стороны в сторону, словно пытался сбросить петлю. Попятился, оставляя влажные кровавые следы. Его морда, вся его шерсть, вымокли в моей крови.

Невидимый аркан тянул его назад. Он упирался. Когти скрежетали по камням, по корням, по моим костям.

Нечто огромное, стоящее за спиной медведя, оттягивало от меня зверя. Его тень не помещалась в это места, она не помещалась в этот мир.

Я пополз от неё прочь. Я должен быть мёртв, разорван и раздавлен, но я полз, быстро перебирая подгибающимися руками, преследуемый густым сладко-тёмным запахом крови и острым духом старого зверя.

Когда медведь закричал - я дёрнулся. Медведи - они рычат. Они ворчат. Они нападают. Но они не кричат. Вибрирующий высокий вой перешёл в хрип. Стену сотряс удар - зверь, убегая, врезался в неё боком.

В коридоре стало ясно, как будто под потолком подвесили раскачивающиеся лампочки. Свет по пещере двигался полосами, чередуясь с плотными тонкими линиями теней. Кровь из земли, воздуха и со стен исчезла - она вошла в камень, и в ответ на её зов, проступили старые охряные рисунки: буйволы, большие коты, киты, носороги, косули, крокодилы. Я видел их уже. Нет, не видел. Изображал на стенах своей кельи. Медведя нарисовал тоже я. В углу кельи, вставшим на дыбы и глядящим голодно и умно.

Тело болело. Лицо и грудь, и ноги, и вообще всё. Сердце стучало так, словно хотело разлететься на части и выскочить из ушей - туда, где не так страшно, где безопаснее. У меня есть сердце. Работает.

Дёргающейся рукой я провёл сначала по лицу - целому. Затем - по шее и животу. Внутренности были там, где положено - под кожей.

Но моя одежда пропиталась кровью, запахом зверя и мочой.

9.2 Убить Фишера

- Нет, смотреть, как ты сам себя ешь - никакого удовольствия. - Вышагнул из тени пепельноволосый и тощий Фишер. Тёплая улыбка преобразила его, сделав почти красивым.

От щенячьей яркой радости я едва не вскочил ему навстречу: Фишер - человек. Не жук, не спрут, не саблезубый медведь, я не один в этом ужасном месте.

Не один, и Фишер видит меня окровавленного, едва способного двигаться и обмочившегося от ужаса. Стыд накрыл удушающей волной, я спрятал в ладонях потерянное лицо, больше всего на свете желая, чтобы мужчина растаял призраком. Но всё равно вцепился пальцами в его ногу, когда он присел рядом.

- Хочешь воды?

Я собирался сказать «Пожалуйста, да, я буду очень благодарен», но меня заело на «П-п-п». Фишер поднёс к моему рту бутылку, на этикетке которой прибой превращался в лошадей.

- Он ошибается. - Фишер поддержал за донышко, пока я пил. Руки тряслись, всё внутри тряслось, я проливал больше, чем глотал. Вода была неприятно тёплой. - Ты довольно обычен. И слаб, к тому же. Так что особенной пользы Ему от тебя не будет.

Шоколадно-карий взгляд Фишера светился благодушием.

- С-спасибо. Всё. - Отодвинул я его руку. Сел прямее.

Фишер вылил остатки воды на каменный пол и швырнул бутылку в темноту.

- В чём удовольствия? - Вспомнил я за его первую фразу.

- Смотреть, как ты сам себя сожрёшь. - Ласково пояснил мужчина. - Забавно, конечно. Но никакого экстаза.

Опираясь на руки, не отрывая от него взгляд, я медленно отодвинулся. Спина прижалась к холодной щетинящейся корнями стене. Мне некуда отступать. Я хотел встать, но ноги разъехались.

Улыбка ещё блуждала на губах Фишера, но глаза выцвели. В руке, словно из воздуха, появился нож, которым он убил Саградова.

- М-мастер ... я н-нужен ему. Н-нужет живым. - Вспомнил я его же слова.

Мужчина ответил смехом:

- ... как будто он узнает.

Я толкнул непослушное тело в сторону, к крупному корню, выступающему из стены. Схватился за него и потянул себя вверх, вставая на ноги.

Это был не корень.

В стене торчала мумифицированная женская рука с конвульсивно изогнутыми длинными пальцами. Перчатка из марли удерживала её целой, и когда я перенёс вес - рука сухо затрещала.

Я отскочил.

Больше нельзя было смотреть - и не видеть. Как с картиной-загадкой: когда ключ получен, мозг прозревает и теперь это старуха, а не девушка, теперь это никогда не было девушкой. Теперь это предметы, а не рисунок теней. Тела, а не предметы.

Со стен пропали наскальные узоры, светящиеся охрой и золотом. Их место занимали, преображаясь, охотничьи трофеи: кошки, собаки, птицы. Расчленённые маленькие тушки, выделанные шкуры и завёрнутые в полотнища мумии. И люди.

Много людей, и ещё больше человеческих частей. Руки. Ноги. Торсы. Как на бойне. Развешенные куски мяса, с которых позабыли снять дешёвые стальные колечки, рабочие комбинезоны, нейлоновые колготки и туфли. На многих проступали чёрные и синие пятна, вздувшаяся гниль и пушистая белая плесень. Другие украшали полукружья человеческих укусов.

Чуть в стороне, скапывая живой кровью, висела группа из свежих обнажённых тел, связанных как паутиной длинной алой лентой. У каждого не хватало кожи на животе, или на ногах, или на руках.

Падая в видения, я прорывался через занавес из своей плоти. А Фишер создал мембрану из плоти чужой. Болезненная, но очень похожая картина.

Крайним в этом ряду мертвецов висел Алик. Кончик крюка пронзил его шею насквозь и вышел над ключицей, кулаки разведённых и привязанных к тонкой железной балке рук, что-то сжимали. Балку украшали алые бумажные цветы: гибискус и розы. Алик был голым, с его шее чудовищным украшением свисало ожерелье из мужских гениталий, а на предплечье блестел золотой браслет, который я отобрал у Каладиана и потерял в лабиринте.

Я смотрел. Зрелище кусочками мозаики застывало в моей голове. Я не мог его осмыслить, даже не пытался. Я просто смотрел.

Фишер медлил, позволяя оценить выставку.

Затем вдруг схватил за волосы и дёрнул мою голову назад и вверх, занося нож над открытой шеей.

Наслаждаясь моментом своей власти и моей беспомощности. Ужаса в моих глазах и боли.

Он убьёт меня, как убил Алика. Украсит цветами и тиарой из выдранных глаз в своём зале славы. Может быть, снимет с меня что-нибудь, и будет носить в кармане - до следующей жертвы.

- Анатолис Грегори Кристиан. - Прошептал я.

Так передал Алик в записке, а «Г» - это Грегори.

Все ещё улыбаясь, Фишер нахмурился. Он пах сладкой удушающей гнилью, будто сам был старым трупом.

Я ударил его мумифицированной женской рукой. Она оказалась тяжёлой - с железным стержнем внутри.

Я бил в шею, но промахнулся, рука мазнула Фишера по лицу, а длинный алый ноготь впился в край глаза.

Он вскрикнул. Я вывернулся и побежал.

Я бежал, но не отдалялся. Коридоры, стягиваясь в спираль, поворачивали под тупыми углами друг к другу. Каждый следующий виток был уже, свисающие с потолка корни - ниже, а воздух тяжелее. Пространство замкнулось в узел и тянуло меня к Фишеру.

Перед глазами стояли его трофеи и холодное, ненастоящее лицо Алика, так похожее на моё.

Ноги заплетались, боль в груди жгла и распирала, как будто я проглотил кусок пустыни, вместе с песком, разжаренными камнями и сухим солнцем. Оглядываясь, я видел вытянутую, угловатую, неторопливую тень Фишера. Она гнала меня, как глупую слабую мышь. Я спотыкался, хватал ртом густой воздух, и, как мышь, искал укрытие. Впивался взглядом в стены, но не было места, где я мог бы спрятаться.

Запах медведя то усиливался, то ослабевал. Я боялся встретить его почти так же сильно, как хотел. Зверь убьёт милосердно, в отличие от Фишера

Поворот, и чтобы удержаться на подкосившихся ногах, я вцепился пальцами в выступающие из стены узловатые корни. Я всего секунду, всего секунду отдохну... шаги сзади ровные и быстрые. Подгоняющие бежать, спасаться от ножа Фишера и его сладко-трупного запаха. Пещерный зверь и тот пах лучше.

Да, зверь. Здесь вонь ярче.

По ногам повеяло прохладой. Между стеной и полом чернела узкая щель: как раз для меня, если выдохнуть и не бояться расцарапать плечи. Я смогу там затаиться. Успокоить ум и тело, успокоить пульс, который вот-вот меня разорвёт. Фишер в ней меня не увидит, а увидит - не достанет.

Чем дольше я стоял, тем сильнее хотелось рискнуть и забраться в щель. Да, это выход, наконец-то есть выход...

Вокруг отверстия веером раскинулись короткие царапины. Зверь, мельче медведя, но не менее вооружённый, регулярно залазил туда и выбирался обратно.

Я заставил себя пойти прочь.

Спираль сомкнулась, и я шагнул в зал, куда Фишер меня гнал.

В центре сводчатой пещеры чёрным зеркалом блестело озеро, в толще его воды метались создания, отливающие багровым на изгибах тел. Прежде на дне этого озера спал скованный цепями сом-крокодил и его укус свёл Фредерику с ума. С потолка свисали короткие и толстые, похожие на незрелые грибы, сталактиты. Стены пещеры терялись в темноте, и где-то в ней притаился Фишер... Здесь вода, а моё горло - сковорода, на которой жарится галька.

Я подкрался к озеру и опустился на колени у самого края. После секунды колебания и двух оглядок наклонился, зачерпывая в горящие ладони воду. Сначала умыться, снять корку пыли с губ. Затем - глоток. Всего один, он холодной волной омоет моё горло и сделает меня самым счастливым человеком в мире.

Чёрный длинный угорь выскочил из озера, целясь мне в глаз.

Я отшатнулся, расплескав воду. Рыба шлёпнулась назад, обдав ледяными брызгами и ледяным страхом.

За спиной каркнул смех. Я медленно-медленно обернулся.

Фишер вошёл в пещеру. Неоново-зелёный канат, словно поводок добермана, плотно опутывал его шею, и, натянутым, уходил в темноту. Ядовитой свет, отражаясь, мерцал в глазах Фишера, озёрной воде, и лезвии ножа в его руке.

Я вскочил и пятился, пока спина не упёрлась в стену. Потом - отходил в сторону, шаг за шагом, глядя на Фишера, но не глядя, куда иду. Под ногами хлюпнуло: дальше была лишь вода, камни, выстилающие пол пещеры закончились. Такие же ровные сглаженные квадраты с выдавленными странными знаками вели к дому Мастера. Некоторые из них шатались, грозя обвалиться в воду.

Все здесь создано из осколков уже виденного: камни, озеро, рыбы, пещера, медведь, сошедший с моих рисунков, Фишер с поводком на шее.

Маленький перепуганный Олег внутри меня вопил, требуя бежать.

В лезвии медленно приближающегося Фишера то появлялось, то исчезало перекошенное отраженье чьего-то белого, как мел лица... а, это моё лицо.

У меня тоже есть нож. Нож, которым я затачиваю грифель до игольной остроты. Трясущейся рукой я ощупал карманы брюк. Из правого, где он должен был лежать, высыпались карандаши. Я похолодел, решив, что потерял. А потом нашёл нож в левом.

Я выдвинул непрочное лезвие.

Фишер сильнее меня, выше меня, и он сумасшедший. Он загнал меня в угол - я хотел бы стать безумцем, чтобы не отдать свою жизнь бесплатно. Хотел бы... но не могу.

Фишер рассмеялся, скрипучий холод облачком вылетел из его рта. Разжал пальцы - и красивый дорогой нож пропал, не достигнув пола.

Может быть, он уйдёт? Может быть, он оставит меня в покое?

Фишер прыгнул вперёд и схватил меня руками за горло. Лишая воздуха и лишая надежды. Он смеялся потому, что мне до него не дотянуться.

Фишер сдавливал медленно. Я втянул голову в плечи, но это почти не помогало. Тёмный зал подземелья подёрнулся багровой пеленой.

Алик лежит на кровати вверх лицом, на его щеках проступают алые пятна, а глаза широко раскрыты. Из распахнутого рта прерывисто рвётся хрип. Вытянутые руки подрагивают на простынях - он пытается, но не может их поднять. Не может защититься.

Серое пальто оборачивает Фишера, словно саван. Он, как ночной кошмар сидит на груди Алика и сжимает его горло. Медленно. Медленно-медленно-медленно. Отпускает, даруя захлёбывающийся вдох. Стискивает длинные белые пальцы. На Алике только растянутая зелёная майка. Глаза моего двойника переполняет ужас. Ужас отражается во взгляде Фишера - он пьёт его как вино.

Я был неправ. Алик не хотел умирать. Он хотел спастись. Просто не мог.

Фишер сжимал моё горло так же: я то отключался, и меня выбрасывало в смерть Алика, то отпускал, позволяя судорожно вдохнуть, чтобы вновь душить. Это не Алика хрипит. Это я.

Человек-нутрия приблизился, чтобы слышать лучше. Чтобы видеть лучше. Чтобы впитать мою смерть, как голодный спрут.

Руки Алика лежали вдоль его тела. Мои опущены. Алика парализовало что-то другое... меня парализовал страх. Я хуже его, потому что слабее.

Я вновь отключился. Вновь - комната, где погиб ясновидящий. Вновь Фишер его душит.

Глотнул воздух, и видение расступилось серым тоннелем. На дне его - лицо Фишера с приоткрытым ртом и жадно распахнутыми глазами. Он ближе. Много ближе.

Боясь, что тонкая рукоять выскользнет из влажной ладони, я так крепко сжал нож, что пальцы свело судорогой.

Я ударил им Фишера в горло.

Я хотел им ударить Фишера в горло.

Доля мгновения: я видел, как край лезвия войдёт в его кожу. Как кровь брызнет мне на лицо. На губы. В стороны.

Рука затормозила сама собой, нож шлёпнул плашмя по плечу Фишера, не дойдя до шеи.

Я не могу ударить. Я не могу убить. Даже такого человека - не могу.

Я ничтожество.

- Слабак. - Фишер отпустил меня и толкнул в сторону от озера.

Я схватился за стену и заковылял прочь. Споткнулся. Ускорил шаг.

Фишер выждал и пошёл следом. Он давал фору - чтобы догнать.

Я побежал.

Фишер - тоже. Смеясь, как будто мы играем в самую лучшую, в самую забавную в мире игру. Я бежал к тёмному проёму, ведущему прочь из зала в замкнутые спиралеобразные коридоры. Но выхода не было. Ни этого, ни какого-либо другого.

Фишер шёл следом, то замедляясь, то переходя на бег. Гоняя меня по кругу. Отпуская. Настигая. Отпуская. И меняя это место.

Зал с озером преображался в его галерею славы. Трупы людей и животных свешивались с потолка и выступали из стен. Запах гнили появлялся и исчезал.

Я побежал, огибая инсталляцию из переплетённых человеческих тел. Из их рёбер, ртов и анусов торчали штыри, в центре инсталляции сиял белым бюст Марии. Я не мог смотреть на это. Но и не смотреть тоже не мог. Я споткнулся и упал.

Фишер настиг меня в два шага. Вздёрнул вверх, выворачивая мне руку, и полоснул ножом по щеке.

Кровь разлетелась, как в невесомости. Попала на мёртвых людей. На Фишера. На гипсовую Марию. На землю. В блестящую воду озера.

Он отшвырнул меня, и я вновь побежал.

Когда я оглянулся, озеро кипело - рыбы дрались за растворённые капли, а Фишер слизывал кровь с лезвия.

Он будет меня гонять, пока я вновь не упаду. Это случится скоро. Я опять был у края озера.

Расшатанные и скользкие камни под моими стопами поехали. Я взмахнул руками, пытаясь восстановить равновесие, и выронил нож - он ушёл в воду у самого берега, тут же закрытый облаком рыб. Миг, когда казалось, что я устою - и земля ударила в колени.

Фишер наклонился ко мне, собираясь продолжить эту игру: душить-отпускать. Душить-отпускать. Пока я не сойду с ума. Пока я не прекращу дышать, потому что шея опухла, а трахея не толще нити.

Камень, из-за которого я упал, вывернулся из земли. Я схватил его и двинул Фишера в ухо.

Он привык, что я не несу угрозы. Он не защищался.

Камень коснулся его головы и соскользнул - чересчур тяжёлый, чтобы я мог удержать, но удар всё равно лишил Фишера равновесия.

Взгляд его поплыл, утратив радостно-страшное выражение, а сам Пёс Мастера шагнул в сторону, балансируя на границе земли и воды.

Непереносимо медленно я замахнулся на Фишера. Самоубийственно-медленно. Я не мог быстрее.

Мужчина вскинул руку, прикрывая лоб.

- Хочешь знать...? - Спросил он невнятно.

Я должен ударить его второй раз. Пока он дезориентирован. Пока у меня есть шанс. Я должен. Быстрее.

- ...почему я убил... эту шлюху?

Алик. Он про Алика.

- Почему? - Вырвалось у меня. Камень тянул руку вниз. Я не двигался. «Почему?» - вопрос, на который я не вижу ответ. Алик всем нужен был живым. Моему брату. Саградову. Мастеру. Никто не хотел его смерти. Он был важен, он был ясновидящим. Не то, что я.

Неоново-зелёный поводок, тянущийся от шеи Фишера в бесконечность, разгорелся, в нём забился яркий лихорадочный пульс, напитывая мужчину силой.

- Потому что захотел. - Выпрямился Фишер. Он сказал это чётко, глядя на меня в упор, а не блуждая расфокусированно.

Ему нужны были эти несколько секунд - и я их ему дал.

Я выронил камень, развернулся и побежал - на три шага в сторону, туда, где потерял нож. Рыбы схлынули, лезвие мерцало в тёмной толще воды, как заблудшая ущербная луна.

Фишер попытался перехватить меня. Я дёрнулся в сторону - и он в сторону, шагнув на шатающиеся плитки. Его пятки, а затем и обе ноги скользнули в воду. Фишер ушёл в озеро по бёдра, рыбы набросились на него, обвивая чёрной массой.

Он упёрся руками в камни, выбираясь. Я толкнул Фишера в лоб, назад в водоём. Он схватился за меня - и потянул за собой. Я грохнулся на колени, чтобы не упасть в озеро, но окунулся в воду левой рукой.

Рядом с ножом.

Выхватил его - с илом и камнями, и впившейся мне в запястье тощей рыбой. Рубанул ножом по ярко-зелёной нити, соединяющей Фишера с чем-то невидимым и далёким. Она натянулась, сопротивляясь лезвию, как будто это не свет, а струна.

Я ударил ещё раз, и нить лопнула.

Фишер закричал гортанно и дико. И упал, увлекая меня за собой в кишащую тёмными рыбами воду.

Озеро обняло меня. Ледяной холод сжал грудь, парализовал дыхание. Сковал распахнутый взгляд. Течение, в разы сильнее, чем в лабиринте, влекло вниз, в чёрную глубину. Оно тянуло и поворачивало, рыбы хватали за руки, и за спину, и за ноги, раздёргивая незажившие после насекомых царапины.

Фишер тяжёлый, он тонул быстро. Рыбы рвали его лицо, оставляя багровые округлые раны, но он не отпускал моего плеча.

Я извивался, пытаясь освободиться. Хотел ударить лезвием по запястью Фишера, но выронил нож. И хотя я не дышал, вода все равно попадала мне в рот, на язык, в нос. Она пахла кровью.

Темнота смыкалась.

Нож есть у Фишера. Я забился, пытаясь перехватить рукоять. За рукоять он держал крепко. Я схватил за лезвие и дёрнул изо всех сил.

На хлынувшую кровь набросилось облако угрей и мурен.

Фишер ударил меня ногой в живот, отталкивая. Переворачивая. Внизу, вместо дна, нас ждала круговерть чёрных, багровых и белых рыб.

Их тела ткали и разрушали узоры: дерево с серпами, колыхающееся и тянущиеся ко мне ветвями. Золушка, играющая на флейте. Алик... или Максим... или я? - на земле, со вспоротым горлом.

Я вывернулся. Каким-то образом вывернулся из хватки Фишера - и из потока. Течение, на этот раз идущее поднимающееся, вышвырнуло меня на поверхность.

Берег оказался на расстоянии вытянутой руки, я вцепился в плитки и выбрался. И только когда отполз от озера, смог вдохнуть.

Я весь - лёгкие, и трахея, и кожа. Дыхание и дрожь. Фишер остался в толще воды кормить рыбёшек, а я тут, я дышу, и это так хорошо, так невероятно, одуряюще, восхитительно хорошо... Хотелось вопить и танцевать. Я бы так и сделал, если бы мог сдвинуться с места.

Вечность спустя, я подтянул колени, сжимаясь в дрожащий клубок. Раскрыл кулаки, ожидая увидеть обглоданные рыбами кости, но, если не считать глубокого пореза на ладони, я был цел, и даже чист - вода смыла кровь и запахи. Я цел! Опять галлюцинации, здесь ничему нельзя верить.

- Спасибо, Атхена. - Прошептал я.

Вселенная ответила всплеском с другой стороны озера.

Фишер, схватившись за бордюр, словно за бортик бассейна, вытянул из воды длинное тело. Он потерял пальто, но он не потерял нож. Ран на нём тоже не было. Почувствовав взгляд, он обернулся и медленно, широко растянул в улыбке губы.

Игра закончилась. Моя кровь, разбавленная водой, попала ему в рот. Предвкушение сменилось вкусом. Фишер пошёл ко мне.

Без всякого ясновидения я увидел своё будущее: подвешенный на крюке, я вспорот вдоль, и пальцы Фишера двигаются в моей печени.

Я не Алик.

Меня все время с ним сравнивали. Я себя все время сравнивал. Будто его судьба - дубликат моей. Но я не Алик, чтобы умирать без сопротивления, позволять предвкушать свою смерть и упиваться властью надо мной.

Тело слушалось плохо, но в нём кипели адреналин и боль. Я бросился на Фишера.

Моё плечо врезалось ему в бок и проскользнуло, - столкнуть его в озеро не получилось. Фишер двинул сверху, но тоже вскользь.

«Не останавливайся. Никогда-не-останавливайся». Не важно - достал удар цели, или нет. Бей. - Так учил Андрей. Я смеялся, потому что был уверен: мне никогда не придётся драться. Я же Лирнов.

Я врезал Фишеру локтем по лицу, и вновь - в горло-в горло-в горло, куда наносятся смертельные удары.

Не попадал даже по уху.

Последним отчаянным толчком я двинул ему в бок - и Фишера неожиданно отшвырнуло к стене.

Я занёс сцепленные руки, чтобы обрушить кулаки ему на переносицу... и остановился.

Не могу... просто не могу.

Трижды у меня был шанс убить его. Трижды я этого не сделал.

- Кишки тонкие. - Рассмеялся Фишер.

Я ограничен правом и правилами. Вся моя сущность - против. И Фишер уверен, что он в безопасности рядом со мной. От этого его игра лишь слаще.

Он не человек. В нём давно нет ничего человеческого. Он упивается чужой смертью и чужой болью, и это сделало его настолько чужеродным, что рядом с ним больно находиться.

Но я всё равно не могу его убить.

Поэтому я отступил. Вновь - отступил.

Фишер шагнул вперёд и скрутил меня. Вывернув обе руки мне за спину и вверх, прижав щекой к стене.

Он поднёс нож к моему лицу. Подержал, давая разглядеть. Провёл плоской стороной лезвия по моему лбу. Переносице.

Я задыхался: от ужаса, от запаха, который он источал.

За спиной Фишера из пустого пространства, медленно проступили его жертвы: животные и люди, свешивающиеся с потолка. Не тела, но наброски. Почти одинаковые, почти нестрашные. Алик болтался чуть в стороне. На его обнажённом теле извивались татуировки в виде угрей-стрелок, ни на что больше не указывая.

Фишер повернул лезвие, раскрывая кожу на моей брови. Кровь закапала, заливая глаз - и тут свернулась, слепляя ресницы.

- Сейчас... - прошептал он. - Сейчас...

Нож уткнулся мне в нижнюю губу.

- Поцелуй его. - Шепнул Фишер. - Того, кто узнает вкус твоей плоти... поцелуй его. Один маленький поцелуй, а, аристократик?

Я задыхался, и я оцепенел.

Фишер хуже Рыбы. Хуже тьмы. Хуже хищников. Хуже моего отца.

Всю жизнь я боялся не того.

- Да... я начну с языка. Ну же, открой рот, маленькая... - Нож Фишера был омерзительно-тёплым.

- Ну же, кхаагр, - шептал Фишер мне в лицо, ласково улыбаясь. - ...Ты же послушная маленькая...

Он завопил. Пронзительно, так что у меня заложило уши.

Рука, в которой Фишер держал нож, словно в замедленной съёмке, разрывалась на две части: то, что выше локтя, то, что ниже локтя. Лохмотья одежды, клочья мяса, желтизна кости в алом обрамлении.

Нечто невидимое щёлкнуло у моего лица и дорезало конечность мужчины. Фишер кричал. Запах крови перебил исходящую от него гниль.

Третий удар швырнул Фишера на меня, приложив лицом и грудью о стену.

Миг темноты, и я вновь в комнате Алика. Сейчас на Алике лежит не Фишер, а другой человек. С худой веснушчатой спиной, узкими бёдрами и русой, низко склонённой к ясновидящему, головой.

Алик (голые ноги, смятая зелёная майка) остро вскрикивал, вжимаясь лицом в подушку. Я не задавался вопросом: от боли или нет.

На его раскинутых крестом руках, на плечах, на подёргивающихся икрах, с каждым толчком лежащего на нём человека открывались длинные рты порезов. Не успев проступить кровью, они смыкались - чтобы вновь раскрыться.

Голос звучал, но звуки не складывались в человеческую речь. Я сел, тут же поплыв в сторону, подхваченный головокружением. Попытался отбиться от удерживающих за плечи рук. Замер, оглушённый воспоминанием о видении: Алик, подставляющийся тому, кого я знал как Ян-с-Хлыстом. Вот она, его способность - «хлыст». Он умел причинять боль. Любил причинять боль. Поэтому Алик не сопротивлялся Фишеру: Ян ушёл, оставив его парализованным. Беззащитным.

- ...не ранен? Олег, отвечай! - Игорь Каладиан встряхнул меня. - Ты цел?

Какое имеет значение, цел ли я? Фишер убьёт меня - медленно и больно. Я не выберусь. Никогда не выйду из этой пещеры. Запертый между маньяком и смертью своего двойника.

- Лирнов! - Каладиан замахнулся, собираясь отвесить мне пощёчину - но не решаясь.

Долгий миг казалось, что лицо вот-вот обожжёт отрезвляющий злой удар. Но Каладиан опустил руку.

Здесь нет теней потому, что нет источника света. И все же - я вижу.

Игорь выглядел скверно. С бортов тёмно-коричневого пиджака и с галстука в полоску стекала вода. Криво сидящие очки не прятали ни безумную зелень взгляда Каладиана, ни красновато-жёлтых воспалённых склер. На щеках проступила неровная серая щетина, волосы цвета кофе стояли дыбом. Он пригладил их пальцами, заметив мой взгляд. И от него густо пахло алкоголем. Не дорогим коньяком, а плохим сивушным духом.

Бесшумный и длинный Фишер стоял за спиной Игоря. В его единственной руке тусклым зелёным блеснул камень.

- Лирнов, прекращай так смотреть. Поднимайся. Неподходящее место, чтобы...

Я открыл рот, чтобы предупредить. Закричать. Но что-то внутри испортилось, потому что я не мог издать ни звука.

Зрачки Каладиана расширились, отражая моё вытянутое лицо.

Зеленоглазый мужчина оборачивался - и вокруг него свистел ветер. Веер тончайших металлических нитей возник в воздухе и опередил разворот тела. Они полоснули по лицу Фишера, превратив в изрезанную маску. Человек-нутрия даже не отшатнулся. В отличие от первого, внезапного, удара, оставившего его без руки (я не смотрю, я не смотрю на обрубок) он остался цел. Цел и взбешён.

Нити продолжили вихреобразный путь, захлёстывая как неуправляемый бич Каладиана - а с ним и меня. Зеленоглазый мужчина закричал, вскинув вверх кулаки. Разрезанные рукава пиджака распались, открыв предплечья Каладиана, иссечённые алыми новыми и белыми старыми шрамами и широкий золотой браслет, обхвативший запястье. Его щека вспухла длинными влажными царапинами, но мимо моего уха нити лишь щекотно прошелестели не задев.

- Беги! - Игорь оттолкнул меня. - Беги!!

Я вскочил и помчался - на противоположную сторону крошечного зала с циклопичным сводом. Выход в коридор пропал, дальше некуда.

Возле Каладиана павлиньим хвостом разворачивалось сверкающее, воющее, вращающееся колесо стали. Из веера оно превратилось в торнадо, обёрнутое вокруг мужчины. Фонтаны крошки взлетали вверх от разбиваемых камней. Фронт металла расширялся, приближаясь ко мне. Мне некуда бежать. Негде скрыться.

Фишер, обнимая одной рукой обрубок другой, пятился.

- Беги отсюда! - В третий раз крикнул Каладиан. Вращаясь как дервиш, он поворачивался вместе с вихрем, удерживая взгляд на Фишере.

Каладиан раскрыл руки, его волосы развязались, костюм рваным полотнищем крутился в воздухе. Он развернул само пространство в режуще-острый, раскалывающий и рассекающий край.

Анализ.

Его оружие - анализ. Разделение. Рассечение.

Хорошо, что он у меня логику не вёл.

Подступая, тонкие лезвие щёлкали и шелестели у моих ног. Острая обжигающая вспышка - удар попал по голеням. Брюки разошлись, и кожа, наверное, тоже. Я вскрикнул. Каладиан, вращаясь, задержал на мне взгляд и затормозил. Нити захлестнули его подгоняя.

Аналитик двигался и ускорял режущий фронт, чтобы только тот не попал по нему. Но так не выдержать вечно.

А я не смогу вечно отступать. Сейчас он нарежет меня, как филе в конвейере мясообработки. Сейчас он поймёт, что больше не может, остановится, и нарежет на филе сам себя.

На щеках Каладиана, на лбу, на руках, раскрывались тонкие лезвийные раны.

Игорь глянул на меня. На свисающий с потолка каменный выступ. Вновь на меня. Я кивнул. Лезвия набросились на камень стаей голодных змей и прогрызли его тонкое основание. Сталактит хрустнул и упал, разбросав пыль и каменную дробь.

Я рванул к нему, в облако взвеси, прочерчиваемое зелёными, как яд, вспышками лезвий.

Фишер тоже побежал к упавшему валуну. Я был ближе. Я успел первым.

Я сжался за камнем, обнимая кровоточащие ноги. Втягивая голову, сворачиваясь. Мечтая стать самым маленьким существом в мире.

Зажмурился, спасая глаза от острых крошек. Спасая себя от того, что увижу, если буду смотреть.

Но с закрытыми глазами я видел только лучше.

Зал развернулся на триста шестьдесят градусов. Я был везде, я видел всё. Я был глаз, глядящий внутрь.

Земля у ног Каладиана почернела от крови: он ранил себя неуправляемыми лезвиями. Вихрь ускорялся. Сила ударов увеличивалась. Они выбивали длинные шрамы на стенах и на камне, за которым я свернулся маленькой креветкой.

Веер лезвий коснулся Фишера. И не останавливаясь, прошёл его насквозь.

Фишер застыл - с глупым удивлённым выражением лица, когда металлические нити, сделав круг, вошли с одной стороны его тела - а вышли с другой.

Превращая его в груду мяса.

Мяса, костей, нарезанной одежды, жидкостей. Кровь и крохотные кусочки плоти, брызнули на стены, рисуя фрактальные разводы.

Каладиан не остановился.

Он вращался, окружённый стальным кольцом. Его лицо покрылось коричневой коркой из пыли и крови. Все быстрее. Быстрее и быстрее. Он распахнут рот в беззвучном крике и неестественно развернул плечи - скорость вращения вынимала их из суставов.

Он не остановится.

Зеленоглазый мужчина стал сердцевиной в торнадо из лезвий. Свист металлических нитей превратился в гул, голос ветра делался всё громче, всё яростнее.

На камень, за которым я прятался, на стены, на потолок сплошной чередой сыпались удары. Пещеру сотряс мелкий противный дребезг, проникающий сквозь стопы по позвоночнику в древние отделы мозга. Те, которые знают, что от землетрясения надо бежать так, словно за тобой мчится медведь.

- Уходи! Уходи немедленно! - Голос Каладиана утонул в гуле. Я не расслышал - я прочёл по губам. Я все ещё каким-то образом его видел.

Камень, за которым я сижу, не выдержит.

Пещера не выдержит.

Но бежать некуда. Так глупо... я погибну от руки того, кто меня дважды спас.

Что-то влажное и тёплое скользнуло по шее, заползая под воротник. Я снял механически. И едва не выскочил под разрывающие воздух лезвия, стряхивая в панике кусочки Фишера. Швырнул один за спину, и сзади кто-то ругнулся.

Прячась за мной, как я прятался за камнем, на корточках сидел Алик. Он передёрнулся всем телом, избавляясь от ошмётка, попавшего на плечо. Его руки всё ещё были привязаны к перекладине, костлявое голое тело покрывали татуировки рыб, а с шеи свисало омерзительное ожерелье.

Прерывистый вдох застрял, воздух в груди сначала застыл комом, а затем растёкся под кожей ледяной жутью.

- Хватит таращиться. - Алик сжался весь, прячась от очередного удара рассекающих нитей. - Помоги мне!

Он был не просто худ - измождён до крайности. Вблизи вряд ли бы кто-то перепутал со мной. И он был здорово старше. На губах и ушах Алика темнели точки от снятого пирса, выбеленные волосы безжизненно обрамляли лицо, а глаза алели лопнувшими сосудами.

Я зажмурился, пытаясь сбросить наваждение. Перестать его видеть, перестать его слышать. Это не может быть Алик. Алик мёртв. Мёртв, его препарировала доктор Девидофф, вставив вместо глаз синие камни, а я разбил его череп, испачкав дэ.

Алик пнул меня босой пяткой в бедро.

- Прекрати. - Прошипел он. - Хватит. Помоги мне лучше.

Металлические нити ударили по камню. Я вздрогнул, Алик вздрогнул.

Мёртвые не боятся, что их располосует на части. Ведь так? Наверное, так. Должно быть так.

Задержав дыхание, я трясущимися руками распутал проволоку, которой кисть Алика была примотана к балке. Вторую он освободил сам. Подался вдруг вперёд и закрыл мне глаза ладонью, как будто я могу так перестать видеть.

Прикосновение было... никаким. В смысле - нормальным, тёплым и немного влажным.

Уверенный, что я не подглядываю, Алик сорвал с себя и швырнул под лезвия Каладиана ожерелье из гениталий. Скривился, беззвучно всхлипнув, его лицо избороздили некрасивые мелкие морщины. Проморгался, глядя в сторону, и убрал от меня руки.

- Как его остановить? - Спросил я шёпотом. - Как мне остановить Игоря?

Алик всё предвидел. Он должен знать. Наверное... Парень рядом не казался всезнающим. К счастью, мёртвым тоже не казался. Но... это ведь он меня вёл, расставляя указатели ближе и ближе к месту, где всё разрешится.

Алик сжался, спасая макушку от свистящих сверху лезвий.

- Что есть неделимого? - Потребовал ясновидящий. - Что нельзя расчленить?

Он мог сейчас попросить двузначные числа сложить, и я бы не справился. Я вообще не понимал, чего он хочет. Воздух свистел. Капли Фишера остывали на полу, а задушенный им парень спрашивал о философских вещах.

- Я... я не знаю. Я не... - Я зажмурился.

Алик опять пнул меня в бедро. Я не удержсял на корточках и сел на каменный пол.

- Э...э... атом? - Оттолкнулся я от очевидного. Думать не получалось. - Пространство? Мысль?

- Ты можешь ему под руки подставить атом?

- Н-нет. Нет, я не... Не знаю. Что?

У него ведь есть все разгадки. Все ответы, всё будущее.

- Найди что-нибудь. - Алик пригнулся ещё ниже. - Потому что я немного... не в форме.

Если в основе режущих линий лежит способность Игоря к анализу, значит их может остановить нечто неразбиваемое. Исходно целостное. Но вокруг лишь кусочки мяса (я позже буду воспринимать это как Фишера, много позже, не сейчас, сейчас нельзя), пригибающийся к земле недавно мёртвый Алик, каменная крошка, камень, который вот-вот разломается под ударами, и балка к которой были привязаны руки Алика.

Я наткнулся на серый взгляд ясновидящего. Он ждал.

Он знал ответ, и не говорил мне.

Потому что хотел, чтобы я сам его нашёл. А найдя, изменил себя.

Точка неделима.

Я смотрел в точку, я был точкой, когда Рыба выплеснулась через меня в Лабиринт. Тяжестью точки я проделал дыру в ткани мира, что сдерживала её. И я-точка не имел иных мыслей, иных чувств, иного счастья, кроме бытия.

Линия неделима.

Ритм и безумные стихи Константина пробудили во мне власть над линией, и пока я упивался восторгом, Константин захлёбывался водой. Я не видел этого. Став линией я был целостен и бесконечен.

Я уже дал ответ на вопрос. Я уже сказал «пространство». Но... я не испытывал его.

- Тебе придётся. - Алик смотрел с сочувствием. - Иначе мы оба умрём. Все умрём, точнее.

- Кто - все?

Вой рассекающего вихря стал громче. Под ним проявился ещё один звук: Игорь кричал.

- Ты. Я. Он. - Ясновидящий облизнул губы. - Весь этот грязный город. Старик ошибается, у него ничего не получится. Почти наверняка.

- Не получится что?

Алик подтянул к себе балку.

- Спасти нас, конечно. - Улыбнулся он половиной рта. - Ну как? Ты прекратишь это? Или я?

Я схватил Алика за запястье. Зажмурился.

Я помню чувство линии. Власть над линией. Помню, как её нужно было овеществить, чтобы не лопнуть. Помню пронизывающее, законченное, прекрасное чувство точки.

И помню, к чему это привело. Смерть Кости, выброс Рыбы, и взгляд деджова Регана, запертого в своей черепной коробке.

Кто остановит меня, если я сделаю что-то жуткое и непоправимое? Точно не Алик. И что за ужасы - ужасные ужасы могут произойти, если я стану пространством этого места, его застывающим воздухом и его объёмом? Если стану недостаточно - Каладиан рассечёт меня на миллиард маленьких Олегов.

Я держался за руку Алика, как за якорь.

Я вспоминал. Концентрацию и липкость, единство крохотного пятнышка на стене, просверливающего ткань несовершенного мира. Если точку протянуть, если перешагнуть через бесконечность и протянуть её в бесконечность, опоясать ею мир вокруг себя - от левой руки и до правой, от прошлого, где Вселенная - лишь зерно событий, лишь план, в будущее, где она - свершившийся факт, и потому - ничто... Если протянуть точку бытия она становится линией. Она становится временем, а время - движением, и за ним уже не угнаться.

Вселенная пронизана мировыми лучами, исходящими из Большого Взрыва. Они разноцветные, они мчатся во все стороны из единого истока, никогда не пересекаясь. Создавая своим движением само пространство, раздирая его. По пути сворачивая, подкармливая, расталкивая галактики - так небрежно, как садовник выращивает красивый неприхотливый вьюнок. Звёздные системы образуют тончайший рисунок сети, наброшенный на полотно, растянутое мировыми линиями.

Пульс Алика под моими пальцами ускорялся.

Я вздрогнул, когда он прижался щекой к моей щеке, а затем весь вжался в меня. Камень уже почти не укрывал нас, нити-лезвия захлёстывали, подбираясь ближе и ближе. Игорь Каладиан захлёбывался криком.

Само пространство - побочный продукт линий. Не протянутой как рулон прямой (прямые и параллельные - наивная человеческая иллюзия, их нет и никогда не было), а страдающее раздираемое мириадами разнонаправленных лучей Ничто. Бог, казнённый в миг рождения, разорванный Осирис, жертвенный бык. И оно мстит, мстит, лопаясь чудовищными дырами Чего-то, прорехами в реальности, поглощающими его и умеющими поглощать разноцветные звенящие безжалостные мировые линии.

- Никто из них тебя не поймёт. - Сказал Алик. - Они будут хотеть больше. Они всегда хотят больше. Не зная, что ты выворачиваешь не только себе душу... выворачиваешь Вселенной душу. Держишь её за яйца. И готов их оторвать.

Я никого не держал.

Я хотел вопить.

Вселенная, натянутая на подрамник мировых лучей, развернулась в моей голове. Мчалась, видоизменяясь, деформируясь, эволюционируя. Я не понимал и сотой доли того, что чувствовал, и миллиардной того, что видел.

Натянутая, развёрнутая - убиваемая - она застыла. Не потому, что время остановилось - я был выше времени, во всех временах сразу и нигде.

Прикосновение Алика исчезло.

Я был нигде - но и здесь, в подземной пещере где-то я тоже был. Сомнения, не галлюцинирую ли я, отключившись на ковре в кабинете Саградова, пропали. Удерживая в голове почти Всё, я знал, что это реальное место. С какими-то другими координатами - но реальное, физическое. Смерть здесь будет настоящей последней смертью.

Я сидел зажмурившись за камнем, и, помимо копьеподобных мировых лучей, видел, как Алик встал, перехватил удобнее металлическую трубу и пошёл к Каладиану.

Игорь, стоя по бёдра в озере, застыл вытаращив глаза и раскинув в стороны исцарапанные руки. Его вены вздулись от напряжения, а из приоткрытого рта лилась кровь.

Длинные светящиеся линии, расходящиеся веером от его пальцев, застыли в воздухе, как в янтаре. Они гудели высоковольтно, пытаясь прогрызть путь в пространстве, но это было невозможно. Это просто невозможно, когда пространства нет.

Единственное неделимое - это Ничто.

Я встал из-за камня и развернулся к Игорю и идущему к нему, тщательно избегающему гудящих нитей, Алику.

Мировая линия Алика была светло-светло салатного, едва различимого цвета. Она рассекала прошлое сильным зелёным побегом, но, однажды истончившись, лохматилась судьбой частей его тела, одежды и воздуха, которым он дышал. Слабым намёком линия возникла из небытия лишь здесь, в этом месте и в этот миг. В будущее она уходила, медленно наливаясь цветом. Вновь становясь живой.

Алик прыгнул в воду, добрел до Каладиана и ударил трубой его по бедру.

Игорь упал. Алик схватил его и потянул к берегу, на ходу сорвав с запястья Каладиана золотой браслет и разломав на две части. Усилитель залило кровью, и его алые камни сверкали ещё ярче.

Изрезанная лезвиями Игоря порода не выдержала и свод пещеры сначала лениво, а затем - сплошным потоком, рухнул вниз. Камнепад серым дождём преградил зрение.

Я вновь видел только глазами.

И мне негде было спрятаться.