Клементина проводила нас до закрытой стоянки. Наверное, я походил на глубокого инвалида. После всех новостей мне казалось, что на затылок с разгону опустилась резиновая киянка.

Нас ждала леопардовая шкура. Пятнистым было все, включая резину колес. На капоте лимузина разевала пасть пятнистая морда: словно живые, расширялись и сужались желтые глаза. Полное ощущение шестиметровой живой кошки, разминающей мышцы. «Бентли» выбирается из лифта, Коко отпирает дверь, в салон просовывается очередной технически одаренный бандит с датчиками и опознавателями. Открываются оба багажника, кто-то ползает под днищем, постукивая металлом о металл.

Наконец нас выпускают наружу. Пока Коко раскидывает по прозрачному полу груды барахла, я листаю материалы пятнадцатилетней давности.

На съемках первой «Жажды» погибли трое. Ничтожно мало, если сравнивать с японскими экстрим-проектами и процентом несчастных случаев на съемках блокбастеров. Разница и новаторство – лишь в том, что впервые в истории телевидения смерти участников не проходили под грифом «несчастный случай». Планируемый процент потерь откровенно обсуждался экспертным Советом. Зритель хотел настоящую смерть на экране и получил ее.

Смерть – это красиво.

Я набираю десятки комбинаций, я сам не пойму, чего хочу добиться. Я борюсь с желанием позвонить Ксане. Я борюсь с желанием позвонить Гирину.

Сибиренко. «Салоники». Милена. Ксана. «Жажда».

Внешне никакой связи.

Я никогда не ездил в такой машине. Салон почти круглый, пол и потолок прозрачны изнутри, если не считать имитации леопардовой шкуры. По кругу идет бархатный диван, покрытый сверху натуральными мехами, при желании выдвигается обеденный стол и заполняется ванна. Позади, за занавеской – два спальных места, бар и кухня. Четыре скрина высочайшего качества разворачиваются на стенах; там карты города и европейской части страны, с мелькающим зеленым маячком. Маленький танк способен пересечь тысячи километров, почти не замедляясь для смены батарей. В диких краях, где не проведены монорельсовые дороги, он выдвинет резиновые колеса.

– Ты такой смешной, – произносит Коко и выдыхает мне в затылок струю вишневого дыма. – Живешь с киской в гостевом браке и падаешь в обморок от ее измен? Смешной.

– Это не измена, – не очень уверенно говорю я и встряхиваю головой. Похоже, слегка побаиваюсь, что снова станет нехорошо.

– А что же это? – Коко щелкает пальцами, возвращая в скрин знакомую парочку в белом лимузине.

Передо мной больше не статичные фото, а медленное воспроизведение эпизода. Первой нарушение режима парковки зафиксировала «стрекоза», она зависла метрах в четырех над землей. Очень типичная дрожь изображения, в унисон взмахам микроскопических крыльев. Машина останавливается, виден профиль черного шофера в очках. Он выходит, смиренно распахивает дверь. Затем – левая нога Ксаны, кружева на брюках, ворох бумаг, профиль мужчины, резко отодвигающегося в глубину.

И почти сразу, с отставанием на секунду – та же сценка, но с другой стороны улицы. Сто процентов – это не «стрекоза», а «жук» со стационарной оптикой. Первым делом он считывает инфу с бортового компьютера «ягуара». Год и месяц выпуска, место продажи, технические характеристики, условия кредита, адрес последнего техосмотра…

А вот это интересно. Включается третий ракурс. Сверху, со спутника. Ксана уже вышла, закидывает на плечо сумочку, что-то говорит в браслет. Шофер Сибиренко возвращается на свое место. Сомнений больше нет, это личный «ягуар» моего главного босса. Затем Ксану забирает «мерседес» с желтыми «шашечками».

Я думаю о дорогой спутниковой слежке. За Сибиренко следят, и задействована особая программа, мгновенно активизирующая камеры спутника, едва на земле Лев Петрович попадает в неприятное положение. Всем известно, кто контролирует спутниковые сети, родное Управление тут отдыхает.

«Бентли» обгоняет транспортный поток по выделенному для спецсредств рельсу. Соскочив в развязку под Пресней, машина обменивается паролем со шлагбаумом и занимает резервную правительственную полосу.

– В этой тачке нет лишних глаз. – Коко скидывает туфли, освобождает прическу от гирлянд. Белокурые волосы волнами покрывают грудь. – Хочешь меня, котик?

Повинуясь тому, что мы называем «профессиональным инстинктом», я задаю поиск по теме «Реаниматоры». Мне нужны фамилии всех людей, которые имели отношение к шоу, и сравнение их с теми, кто делает теперешнюю «Жажду». А заодно сравнение с теми, кто участвует в руководстве фирмы Костадиса.

Милена Харвик и переодетая рыжая. Рыжая и моя Ксана. Ксана и Сибиренко. Госпожа подполковник что-то разглядела, а я – нет…

Я гляжу на скрин, и вначале кажется, что гонял компьютер вхолостую. «Салоники» никак не пересекаются с «Жаждой». Точнее, не пересекаются служащие корпорации Костадиса и люди в Москве, которые делали «Жажду». Не найдено ни единого совпадения, только в двух-трех интервью фамилия грека звучит рядом с хозяевами питерских программ. Фирма «Салоники» не оказывала питерцам никаких услуг. Хотя это ни о чем не говорит, кто-то мог уволиться, кто-то мог продать пакет акций. Я, как и раньше, не понимаю, какого черта понесло Милену Харвик в игорный зал «Салоников». Я ничего не понимаю, я не продвинулся ни на сантиметр…

И вдруг! Коко замечает первая: наверное, мои извилины окончательно перепутались.

– Смотри-ка! А ты умненький, котик. Я и не знала, что Сибиренко приложил лапку к «Реаниматорам». Это ведь было так давно.

– Я тоже не знал…

Кусочком мозга я успеваю подумать о том, что Коко первая произнесла фамилию моего босса. Блондинка перехватывает управление скрином и задает несколько новых команд. Она почти не делает ошибок. Слой за слоем Коко снимает тончайшие пласты лишней информации и внедряется в закутки, куда никто до нее не забирался.

То, что поначалу выглядело как гипотеза, становится аксиомой. Лев Петрович Сибиренко приложил руку к созданию одного из самых скандальных шоу века. Раскопать его долю собственности невозможно и, пожалуй, ни к чему. Создатели и владельцы шоу не афишировали имен, но и прятаться, согласно законодательству, не имели права. Коко виртуозно вытащила молодого еще телемагната на свет, отряхнула от пыли и преподнесла мне.

Я по инерции переписываю десяток фамилий, скользнувших рядом с моим боссом. Кто-то из них кажется весьма знакомым, следует непременно проверить. Острым ноготком Коко проводит по темному профилю Сибиренко. Те ногти, что сейчас удлиняют ее пальцы, запрещены, как холодное оружие. В умелых, точнее – на умелых руках, – это страшное оружие. Выдвижные акриловые полосы с закаленной титановой оплеткой; легкого взмаха кисти достаточно, чтобы вскрыть человеку трахею.

– А ты-то сама знаешь, кто он такой?

– Может, и знаю. – Коко потягивается, шевелит своими страшными ногтями, как сытая пантера. – А она ничего, твоя Ксана, я бы с ней поиграла. Она работает на этого борова?

– Нет!

Эта бестия хитрит. Для нее ничего не стоит заполучить биографию любого человека, проживающего в странах Европы и не защищенного в сети синим или красным флажком.

– А где работает твоя киса?

– В одной конторе. – Собственный голос доносится издалека. – Продает недвижимость. Это маленькая фирма. «Зеленый дом» или что-то вроде…

– «Зеленый дом», торговля недвижимостью, Ксана Арсенова, – повторяет Коко в окошко свободного скрина и вновь, не отрываясь, изучает мою переносицу.

Мне показалось, что лимузин сильно накренился на повороте, но мы едем по совершенно ровному, прямому отрезку пути. Коко смотрит на меня остановившимся взглядом.

– Тебе дурно, котик? Хочешь глотнуть коньяка?

Нет, я ничего не хочу глотнуть. Я кое-как расслабляю свои пальцы, вцепившиеся в подлокотники. Со мной такое в третий раз. Вероятно, нервное. Живот не болит, ничего несвежего я не употреблял.

Компьютер выдает ноль ссылок на указанное сочетание.

– Новая фирма, – тупо повторяю я. – Они недавно организовались. Продают участки в лесу.

Почему-то я не могу смотреть в скрин. Я хочу, чтобы эти разговоры побыстрее закончились.

– В лесу, – словно эхо, отзывается блондинка. – А тот боров, в «ягуаре», он тоже из леса?

– Это мой босс, один из главных акционеров «Останкино», – делюсь я. – Но Ксана никогда не работала на телевидении. Она тут ни при чем!

Коко смотрит на меня сквозь фиолетовые очки. Снаружи по стеклам «бентли» ползают леопардовые пятна. На спидометре двести сорок, внизу проносятся сонные кварталы, затем впереди вырастает цепочка ярких огней. Это заградительная стена Второго транспортного кольца. У меня такое ощущение, словно я перед этой голозадой куклой в чем-то оправдываюсь. И еще, если я буду и дальше думать о фирме «Зеленый дом», из меня сию минуту полезет назад мой обед.

«Бентли» несется над морем хибар, далеко справа в сполохах фейерверков встает чей-то дворец, над колпаком кружит очередь туристических автобусов, ожидая права на посадку.

– Ксана ни при чем, она просто случайно лизалась с убийцей. – Коко ласково проводит мне пальцем по щеке. – Отчего же ты так волнуешься? Или тебе страшно подумать о том, где она пропадает в рабочие часы?

Я не успеваю отшатнуться, а сам чувствую, что весь покрываюсь потом. Коко произносит пароль, и лимузин начинает спешно сбрасывать скорость. Я сижу, до боли сжав кулаки. Не похожи ли эти симптомы на инсульт?

Машина останавливается, мы скатились к земле и встали на колеса в каком-то убогом тупичке. Коко с феноменальной скоростью общается сразу с двумя скринами, посылая запросы и молниеносно реагируя на ответы.

– Зачем тебе это надо? – кое-как выдавливаю я.

– Затем, что ты заплатил пять штук.

Снаружи возле «бентли» собирается небольшая толпа. Ободранные дети, посиневшие взрослые, утомленные старухи. Мою спутницу угораздило спуститься в неудачном месте, ближайший монорельс остался далеко позади. А вокруг – частный сектор, построенный из дерева. Этим домам должно быть лет по сто, если не больше, и мимо нас не проехала еще ни одна машина. Изумленные аборигены рассматривают шестиметрового леопарда. Кто-то из них пытается подойти ближе и моментально попадает в ослепительный луч света. Прожектор выдвигается где-то в области багажника, казенный бас предупреждает о последствиях. В свете прожектора я замечаю перекошенный дощатый забор и груды пластиковой тары. Толпа отбегает на безопасное расстояние.

– Я заплатил пять штук, чтобы мне доставили женщину, которую видели возле убитой Милены Харвик!

– Именно этим, блондинчик, я и занимаюсь. Эта рыжая не засветилась ни в одной базе данных. Видать, только что прошла тотальный «мейкап», и вдобавок…

– Что вдобавок? – Я силюсь разглядеть происходящее на экране.

– Эту стерву не берут «Ноги Брайля»! – Коко порхает от одного компьютера к другому.

Она поворачивает скрин, и тут до меня доходит. В руках этой крашеной стервочки совсем не та версия «Ног Брайля», которой меня снабдила госпожа подполковник. Этот компьютер свободно общается с базами милиции. Тощей девицы, болтавшей с Миленой Харвик в день убийства, в базах нет: один за другим вспыхивают отказы региональных Управлений.

– Ты вообще представляешь, котик, что означает, когда человечка нет? Вот он живой, но его нет нигде.

– Представляю. Если бы я работал на прежнем месте, я запросил бы федералов, базу дипкорпуса и МЧС.

– Отличная идея, – смеется Коко и поворачивает ко мне второй скрин.

Поиск уже произведен. Женщина, которую мы едем ловить, не зафиксирована нигде. Она призрак, фантом, привидевшийся моей «стрекозе» в полумраке клуба «Ирис и карамель». Она фантом, записанный чипом Костадиса. Ее нет нигде, кроме…

Кроме клуба «Ирис и карамель».

Любознательные деревенщины подобрались к машине слишком близко. Эти качающиеся существа не слишком похожи на людей. Я различаю кирпичи, ветки и какие-то обломки прямо на разделительной полосе. Там же, в темноте, сидит ребенок, голова его свесилась набок, он копается руками в картонной коробке. Мы с Коко словно наблюдаем океаническое дно из иллюминаторов батискафа. Здесь, в поясе брошенных кварталов, не понимают даже язык денег, только язык оружия.

Клементина как-то за рюмкой призналась мне, что именно в отчетах убойных отделов появился термин – «потерянные деревни». Термин возник, когда правительство признало, что не может поддержать законность и должный набор коммунальных услуг на территориях с «отрицательным демографическим балансом». То есть везде, кроме десятка крупных мегаполисов.

Снова включается прожектор. За мягким светом следует вспышка, такая яркая, что даже за слоем тонировки хочется протереть глаза. Представляю, каково пришлось тем любопытным пацанам на улице. Мальчишки катаются в грязи, закрыв руками лица. Все происходит бесшумно, как и положено на дне океана.

– Ты спрашивал у жены, как давно она посещает «Ирис»?

– Нет…

– Почему бы тебе самому не спросить ее об этой пташке? Если пташка замешана в убийстве, твою Ксану все равно будут искать. Или ты боишься ее?

– Я не боюсь, я люблю ее! И оставь Ксану в покое, сто раз тебя просил.

– Я не халтурю, милый. – Коко проводит языком по губе и смотрит честным, издевательским взглядом.

– И не называй меня «милым»!

– Что ты так размяукался, котик? Где твоя офицерская выдержка?

Я сам не пойму, где моя выдержка. Просто подружка Клементины понятия не имеет, каково это – метаться в два часа ночи между барами, заглядывать в лица пьяным гетерам и выть от злости на себя и на весь несправедливый мир. Я болен этой женщиной и никому не могу сказать об этом. Могу только извиниться перед Коко за то, что поставил под сомнение профессионализм «детективного бюро».

– Извини, – говорю я, – извини, пожалуйста. Просто я люблю ее и не могу об этом говорить…

– Нет проблем, – ровно сообщает Коко и смотрит на меня как-то странно. – Я лишь хотела заметить, что твою жену тоже не берут «Ноги Брайля». Ее тоже нигде нет.

Я не расслышал, я просто не желаю слушать подобные бредни. Я хочу сказать Коко, что уважаю ее старание, но тут она открывает дверь и выходит из машины. Снаружи идет дождь, Коко щелкает зажигалкой, закуривает и присаживается вплотную к границе света, падающего из салона. Она собралась пописать на улице.

Я застываю с распахнутым ртом. Дверца в «бентли» уезжает вверх, в салон врывается сложная смесь запахов; тут и вонь гниющей помойки, и аромат топящейся неподалеку бани, и скошенная сочная трава, и навоз, и горелая пластмасса…

Коко хихикает снаружи. Похоже, ее спектакль удался на славу, ничего более оскорбительного для деревенщин белокурая фурия придумать не могла. Она возвращается как ни в чем не бывало, и «бентли» резко берет с места. На том месте, где мы только что стояли, происходит вспышка, и слышен негромкий сухой хлопок. Кто-то из доброжелательных селян не поленился выстрелить по нам из гранатомета. Скорее всего, самодельное устройство.

«Бентли» шпарит с бешеной скоростью, полминуты спустя прямо по курсу возникает россыпь голубых огней – это многоуровневая развязка Третьего транспортного кольца. Мы притормаживаем у блокпоста, минуем шлагбаум и начинаем плавный подъем по рельсу.

Коко хохочет. Она валится на ковер, зажимая между ног салфетку, и хохочет.

Мне вдруг приходит в голову, что, если бы не Ксана, эта сумасшедшая девка могла бы мне понравиться. В чем-то она похожа на мою жену, такая же безумная и такая же театралка в минуты риска. Ее веселье невольно заражает и меня, не могу сдержать улыбки.